Слово было сказано

Да-да, оно, слово, точно не воробей: вылетит – не поймаешь. Другое дело, забывают люди – нематериальная субстанция «слово» в этом мире имеет энергию и однозначно влияет на жизнь и судьбу. Раньше, когда не было бумажных договоров и печатей, придуманных, кстати, человеком, главным документом во всех делах было – Слово. Наивно и смешно? А это были самые надёжные договоры. Со слова начинались войны, города строились, вера появлялась и иерархия устанавливалась.

Я была мелкой в то время, когда мама и папа, поженившись, получили новую квартиру в первом четырёхэтажном доме посёлка Нагорный на Чукотке. Оба работали строителями, и, как будто, себе дом построили. А до этого мы жили в бараке с родным отцом, который работал в шахте и беспробудно пил на поверхности. В этом бараке родители дружили с семьёй Мякшиных: дядя Афоня работал таким же подземщиком, как мой родитель, а тётя Вера выдавала шахтёрам каски с лампочками и коробочки с масками на случай загазованности.

Героические шахтёры дружили и на работе, и дома, постоянно прикладываясь к рюмочке. А мама с тётей Верой были друг другу помощницы, жилетки, душегрейки. У Мякшиных не было детей, тётя Вера страдала от этого. А у мамы нас было двое, при такой сложно-семейной жизни она тоже страдала. А потом мои родители развелись, и мама встретила папу Лёшу.

Когда раздавали квартиры в новом благоустроенном доме, мы с семьёй Мякшиных оказались соседями: в одном подъезде на разных этажах. Женщины познакомили мужей, и дружба семьями продолжилась. Наш новый папа был не любитель пьяных оргий. Он, как нормальный советский человек, мог в праздники поддержать застолье и даже изредка перебрать. Но никогда не буянил, не лез с разборками, в любом состоянии добирался до дома и спал только в своей кровати.

А ещё – он был человеком слова. Точно по анекдоту: если папа сказал «бурундук – птичка», значит, бурундук – птичка. Он никогда глупостей не говорил, вообще был не словоохотлив. И если уж что пообещал, то только смерть могла это изменить. Один такой урок весомости сказанного слова я помню всю жизнь. И иногда сверяю с ним свои поступки. Хотя всегда казалось, что перебрал папа со своей принципиальностью в этом вопросе, но…

***
- Молчи, Афоня, не надо огород городить.

Мужики сидели за праздничным столом, и сильно захмелевший сосед качал про «ты меня уважаешь?», а Леонид пытался его остановить. Что-то там было про шахтёрскую славу и тупых строителей, про моего родителя Константина, который:

- Погероичней был, чем ты, Лёха… И пить Костян умел, не то, что ты.

Женщины в это время на кухне что-то доваривали на смену стола и не сразу поняли, что обстановка накалилась. И Афоня не понял, ибо был откровенно пьян.

- Да я за Костю… Я друг!.. Я не предатель. И не будет у нас дружбы никогда!
 
Афоня возил рукавом по скатерти, угрожая снести посуду на пол. Пьяные злые глаза упёрлись в неудачного собутыльника: он видел, что сосед не пьян, адекватен, и это злило его ещё больше: чтобы какой-то каменщик оказался крепче взрывника?
 
- И не ходи больше ко мне в гости! – выплюнул Афоня. – Не будет меж нами дружбы.

- Афоня, Афоня, успокойся… Не сори словами. Пожалеешь же…

- Я? Пожалею? Да я!.. Я сам больше сюда не приду! Пошли вы все на…

- Точно не пожалеешь?

- Всё! Дружбы нет! – орал остервеневший Афоня и пытался встать, чтобы гордо удалиться.

Терпеливый Леонид, играя желваками, сказал спокойно:

- Тогда так: ты ко мне можешь приходить и обращаться по надобности. Я к тебе больше шага не сделаю. Никогда.

Приготовленные праздничные пельмени остались недоеденными, женщины волоком утащили Афоню на второй этаж, домой, и оставили спать на полу. Вернулись к столу, втроём посидели, на посошок выпили, Лёню поуспокаивали: мол, что с пьяного взять, мелет что попало. Так-то он добрый и хороший. Леонид согласно кивал и молчал. Но с того момента дружба между мужчинами кончилась. Сколько потом Афоня ни приходил мириться, Лёшка спокойно приглашал в дом, но в гости идти отказывался, даже на день рождения.

***

Нарушил папа своё слово по непреодолимо печальной причине. Завалило породой в шахте бригаду шахтёров. Дядю Афоню наверх поднимали последним, он был мёртв. Мои родители, конечно, помогали пережить это событие бедной тёте Вере. И папа даже винился, что разорвал с ним дружбу, может, поменьше бы он пил тогда… Но все понимали, что это те слова, которые веса не имеют, для печальной вдовы и подруги семьи сказаны в утешение.

Потом тётя Вера уехала в Ленинград, где встретила нового мужа. А потом наш папа Лёша погиб. Но его урок про то, что «дал слово – держи», накрепко врезался в мою душу. Если уж слово было сказано, слово было услышано, то оно должно исполняться, чтобы не нарушалась гармония добра и справедливости в мире. Хотя бы вокруг меня…
Почему вдруг вспомнила эту историю? На днях при  разборе парашютного прыжка, где я допустила ошибку на выходе, на возмущение инструктора сказала:

- Ну, раз за это отстраняют, значит, отстраняюсь.

И на следующую субботу честно и грустно не записалась в группу. Нашла масенькую компанию из двух человек, они крутили двойку, а я нелепо изображала оператора. А моя дружная компания строила фигуры, работала над собой, и искусительно зазывала – ну, хватит уже, тебя уже все простили… Но слово было сказано, ребята…

13.09.20

P.S. История из моей реальной жизни всколыхнула память земляков. И они начали вспоминать, поправлять, уточнять. Я не буду переписывать свою память. Просто добавлю информацию из первых уст, от Толи Янченко, работавшего на этой шахте и живущего по соседству с Мякшиными и нами.
"Афоня Мякшин был машинистом горных выемочных машин, т.е. комбайнёром. Тётя Вера работала в ламповой шахты: выдавала светильники-аккумуляторы и респираторы-самоспасатели.
Дело было так. Афоня в лаве остановил комбайн, лёг на него, пытаясь убрать куски породы от шнека. В этот момент с кровли на него обрушилась большая глуда породы (чемодан). Он  оказался зажат между комбайном и куском породы тонны на две... Задавило его на глазах у добычной смены. Когда его извлекли оттуда, он был ещё жив. Это случилось в ночную смену, летом 1974 года.
Горняки говорили, что у Афони было прозвище - 110 грамм. Он выпивал рюмку, закусывал, а потом добавлял капельку из второй рюмки и падал под стол…"