Джек

ISBN: 978-5-532-08446-9
"Джек".  Вячеслав Киман

1

Этот день немного отличался от других похожих дней, но не только потому, что отец взглянул с утра на сына немного по-другому, как-то свысока, прищурив правый глаз. Пробивающаяся седина, усы и крепкие натруженные руки не давали повода усомниться в его величии, силе и справедливости, ведь для Витьки он был именно великим человеком, будто богатырём, который целыми днями бьёт неприятеля, а вечером приходит усталый, но добрый. Мама Марина с сыном Витей привыкли к поздним возвращениям главы семьи, ведь во время посевной или уборочной страды механизаторы не сидят без дела. Сейчас как раз такое время, когда каждая упущенная минута стоит будущего урожая. Но даже в такое неспокойное время Павлу Сергеевичу Савушкину удалось найти один день, чтобы побыть с семьёй и привести в порядок хозяйство.

Витя вышел на крылечко в трусах и майке, посмотрел на яркое, почти белое солнце и громко чихнул. Это не осталось незамеченным, мама уже поняла, что несносный мальчишка снова вышел раздетым, а ведь конец мая не всегда заслуживает доверие.

– Витька, ну-ка быстро оденься! Иш-ты какой, жаркий, не май месяц, воскликнула она, улыбаясь и выглядывая из-за занавески летней кухни. Это была её любимая фраза, даже когда на улице цвёл май.

–Эй, засоня! – крикнул отец, свесив разноску с инструментами с чердачного окна, – что собираешься делать сегодня? Снова с Вовкой на ручей побежишь?

Витя свесил голову и уставился на тапочек, балансировавший на одном лишь пальце ноги, интересуясь – сколько раз тот качнётся, пока не упадёт. Он знал, что отец шутит и на этот раз, впрочем, даже если сказать ему, что прогулка на ручей сегодня планировалась, то получит лишь улыбку из-под мохнатых усов. Только почему-то он смутился и тихо буркнул под нос, что «не знает».

– Ты ещё тут? А ну-ка умывайся и зови папу завтракать, юный природовед, – немного строже напомнила о себе мама. Витя надел тапочек, который так и не свалился, поглубже и юркнул в дом.

Павел слез с чердака, где поправлял дверцу, и не смог удержаться от смеха. Лестница словно вросла в землю под его весом, её ножки ушли вглубь почти на полметра.

– Ну что, бедолага. Выдержала? Потерпи, скоро я тебя починю, и до тебя руки дойдут. Марти! Маартиии! – не мог он пройти мимо любимой дворняги, не взяв её за морду, которая полностью скрылась в огромных ладонях хозяина.

Старый пёс был даже старше Витьки на целый год, ему было почти одиннадцать лет. Чёрный с проседью дворовый мохнатый леший чем-то был похож на Павла, но скорее всего, только характером. Марти смотрел в глаза хозяину, просунув мордашку между его больших пальцев, и повизгивал от счастья.

–Ну что, чертяга ты седой, соскучился? Как насчёт прогулки? Одобряешь? Ну ладно, ладно, подумаем! – смеясь щурился Павел, а пёс, почуяв ослабевший захват своей морды, рванул вниз, а потом резко вверх. Через секунду он уже лизал лицо хозяина и вытаптывал ему колени лапами.

–Уйди, бешеный, да что с тобой? Смеялся он и вытирал рукавом щёки и лоб.

2

Мама устроила целый пир, это был особенный день, ведь всё семейство было в сборе.

Даже пироги с капустой, папины любимые, красовались в середине стола. Витя немного стеснялся вести себя, как он обычно делает за столом. Он не раскачивал ногой и даже не пролил молочный суп. Ел аккуратно и только изредка поглядывал из-под ложки на отца, который делал серьёзный вид, хотя усы выдавали его улыбку.

– Я тут узнал, что ты без троек в этом году? – решил немного отвлечь сына Павел.

–Угу, только читать много задали на каникулы, – промолвил с жалостью в голосе Витя, бросив украдкой взгляд на маму. Он знал, что от неё поблажек можно не ждать, тем более, все книжки уже давно лежали на его столе в комнате.

Марина, работая в библиотеке, не могла позволить ребёнку остаться неучем. Она часто читала сыну вслух интересные книги перед сном, Витя слушал этот нежный певучий мамин голос и не мог поверить в своё счастье. Только у него была такая красивая мама, больше такой нет ни у кого. В полумраке комнаты с распущенными тёмными волосами до пояса она была похожа на добрую волшебницу, читающую заклинания. Витя часто даже не вникал в содержание книги, он завороженно смотрел на нежное родное лицо и просто был счастлив.

Марина была красавицей, в посёлке многие завидовали ей: «в 34 года так хорошо сохраниться, да мужа такого отхватить!». Она немного стеснялась такого недоброго внимания людей, поэтому старалась реже мелькать перед односельчанами.

Но зависть соседей её волновала намного меньше, чем другая беда. Этой бедой был местный участковый Федор Дементьев, который просто преследовал бедную женщину. Он попадался ей всегда и везде на пути, он всегда шёл навстречу или параллельно ей. Подозрительным становилось то, что даже поход Марины в магазин заканчивался каким-то фарсом со стороны стража закона. Ему нужно было срочно устроить осмотр здания и закрыть «эту криминальную лавочку» до выяснения. Иногда он мог устроить разборки со шпаной прямо под окнами библиотеки. Он хватал шкодника за ухо, поворачивал его лицом к библиотечным окнам и отчитывал, как будто Марина была заказчиком подобных представлений.

Сорванцы не были виновны ни в чём, она это поняла давно. Этот подлец изводил её вот уже несколько лет подобным образом, но в последнее время от него просто не было спасения. Фёдор не мог смириться с тем, что двенадцать лет назад получил отпор от Марины, да ещё при таких обстоятельствах, которые обычно не забываются. Когда он начал проявлять к ней знаки внимания, та выбрала Павла. Это так задело самолюбие неудавшегося ухажёра, что тот чуть не пырнул Павла ножом, спасла случайность – он вовремя обернулся и скрутил Фёдора, после чего привязал его к столбу. За это Павлу пришлось отсидеть пятнадцать суток, но про нож он промолчал, стыдно, что ли было ему оправдываться. Зато Фёдор изливал свою ненависть потоками, обещая расплатиться с обидчиком. Он и в милицию пошел работать только ради того, чтобы развязать себе руки и получить, в случае чего, прикрытие за свои подлые деяния. А они преобладали в его списке дел над добрыми и справедливыми. «Живодёр!» – такое клеймо он заработал себе с малых лет. Он не мог спокойно пройти мимо кошки или собаки, чтобы не дать им пинка, он и свиней держал только для того, чтобы тренировать своё хладнокровие, издеваясь над ними.

Его сынишка, такой же рыжий и конопатый, как папаша, глядя на геройство «живодёра», становился подобным ему, безжалостным. Даже птицы старались избегать огорода Дементьевых, их весёлое щебетание раздавалось где угодно, только не там.

3

Ударом ноги в это воскресное майское утро открыл он свинарник, скорчив круглое красное лицо, напоминающее свиное рыло.

– Что столпились, пшли прочь!

Бедные животные отбежали в дальний угол, уткнули пятачки в одну точку, как будто шепчась друг с другом, но при этом боясь даже хрюкнуть. Фёдор вылил ведро помоев в корыто и глянул туда, где прятались четыре поросёнка, лелеющие надежду на пощаду хотя бы сегодня. Он облизнул свои пухлые губы, жёлто-зелёные глаза немного заволокло туманом, так велико было его желание пройти эти несколько шагов по вонючей жиже к желанной цели. Живые боксёрские груши, безмолвные жертвы, в каждой из которых он видел Павла, бил его ногами, ломал рёбра и черенки лопат.

Но сегодня у него другие планы, в них не входила утренняя расправа в свинарнике. Стенька – подрастающая копия папаши, наконец-то добился своего – сегодня утром они пойдут на охоту, и мальчишка сам попробует стрелять из настоящего ружья! Спал ли он этой ночью, сказать сложно, но только с самого утра он следил за всеми передвижениями отца. Вот он встал, наконец-то! Вот пошел в сени, гремит ведром. Сейчас пойдёт в свинарник, задать свиньям. Ага, выходит, как бы спросить у него про обещание и не получить удар по щеке? Лучше подождать немного.

Матери у Стеньки не было, она умерла несколько лет назад при странных обстоятельствах. Её труп выловили в местном пруду недалеко от посёлка. Вскрытие показало, что женщина захлебнулась, вероятно, поскользнувшись на скользком глинистом берегу и упав в воду. Никакого криминала не обнаружили, дело не заводилось, просто констатировали смерть от несчастного случая и выдали тело на руки в районной больнице.

У милиции вопросов не было, но односельчане, которые знали покойную, догадывались, что эта смерть произошла не случайно. Полина Дементьева никогда бы не пошла к тому пруду просто так. Она дальше своей калитки никогда не ходила, так как постоянные гематомы на носу и под глазами не позволяли этого делать. Муж не давал ей спокойной жизни, он чесал свои кулаки по любому поводу. За месяц до гибели Полины он сломал ей ребро только за то, что она не заметила его прихода и столкнулась с ним в тёмных сенях. Наказание последовало незамедлительно, она отлетела в дальний угол и зажалась в маленький комочек, не думая о нестерпимой жгучей боли в груди. Эта боль её беспокоила меньше, чем та, которая обжигала её сердце. Даже плакать она научилась бесшумно, принимая свою участь, как должное, лёжа на мокрой подушке, прижатая толстой ручищей спящего борова. Она не смотрела на эту руку, поросшую рыжими волосами, она просто не могла больше видеть это орудие мучений.

Часто Полина даже не могла встать в туалет, так и терпела до самого утра, пока Фёдор не начнёт собираться в участок. Даже пожаловаться на судьбу она не могла никому. Подруг у неё не было, муж запретил ей общаться с людьми, а мать мужа – Зоя Георгиевна, не горела охотой выслушивать жалобы невестки. Да ей и самой частенько приходилось сидеть за занавеской тише воды. Сын не трогал мать, но поток ярости выливался и на неё.

– Стенька! Долго я тебя буду ждать? – рычал Фёдор, шаря по ящикам комода, где россыпями лежали зелёные и красные охотничьи патроны. Запустив в них свою волосатую лапу, он принялся загребать патроны и высыпать их обратно в ящик, как будто алчный кладоискатель, попавший в чужую пещеру с золотом. Взяв две пригоршни, он рассовал патроны по карманам, подошёл к ведру с водой, топая кирзовыми сапогами по скрипучему полу, и бросил злобный взгляд на мать. Та сидела за полуоткрытой занавеской и старалась быть невидимой.

– Сынок, когда вас ждать? К обеду то будете, небось?

Фёдор сжал челюсти и заиграл желваками, но сдержался, бросив через плечо:

– Сидишь и сиди! Будем.

4

– Ну что, Витька? – произнёс с глубоким вздохом Павел, вложив в этот вздох всё своё мастерство создавать прелюдию к скорому сюрпризу. Он стоял в дверном проёме спиной к солнцу и был похож на огненного великана. Витя надел очки и улыбнулся отцу. Он знал, что сейчас папа скажет свою коронную фразу, и ждать пришлось недолго.

– Что, друг ты мой сердешный, раз ты такой герой и не расстроил мать оценками, собирайся, – он затушил папиросу и огляделся, как будто в поиске чего-то, но подумав немного, махнул рукой. Так и оставшись, как был, в коричневой клетчатой рубашке с закатанными рукавами, утыканной опилками и в вытертых, почти белых джинсах, он вразвалку пошел в сарай и скрылся в тёмной щели между его дверками.

– Витька, держи двери, так оно быстрее будет, – послышался голос оттуда, – что я тебе обещал, напомни-ка мне.

Витя схватился за створку дверей сарая и распахнул её шире, чтобы выпустить железного красавца небесного цвета – папин Юпитер с коляской.

–Бинокль! Бинокль!

Он смотрел на мотоцикл с затаённым восторгом, а в горле что-то сжалось. Даже в ушах немного зашумело, когда он понял, что папа выкатывает мотоцикл ради него – Витьки!

– Так, молодой человек, поедешь сзади, одевай куртку и тёплые штаны.

– Пап, а в люльке я не поеду? – удивлённо спросил Витя.

– Нет, в люльке поедет наш мохнатый друг, – улыбаясь под усами сказал Павел, отвязывая Марти. Собака радостно виляла хвостом и преданно смотрела на хозяина, пока тот не показал пальцем на люльку. Пёс не заставил себя упрашивать, прыгнул внутрь и уселся на сиденье, тут же высунул красный язык и свесил его между клыками, как будто только что совершил забег.

Очень часто мальчишки чувствуют себя взрослыми, особенно когда им по десять лет. Они собираются небольшими кучками на улице и хвастаются друг перед другом своими подвигами или достижениями. Один помогал отцу ремонтировать крышу и даже не побоялся высоты, а другой заблудился в лесу и сам нашел дорогу. Витька тоже любил похвастаться, доказать, что он уже взрослый. Когда Юпитер с приятным рычанием ехал по проулку, а потом по главной улице посёлка, было очень обидно, что никто не заметил его, такого взрослого, которому можно ехать на заднем сиденье. Но на смену разочарованию незамедлительно вернулся восторг. Мотоцикл проехал последние дома на окраине, повернул вправо и стал набирать скорость. Вот оно, это ощущение превосходства над дорогой под ними, чёрным вспаханным полем, уменьшающимися домиками посёлка. Даже тёмно-синий лес за спиной не мог бы тревожить его воображение так, как прохладный влажный воздух, летящий в лицо. Спрятавшись за спиной отца, Витя закрыл глаза и крепко обнял его, полностью доверившись. Улыбка до ушей выдавала его, говоря, что всё-таки он пока ещё ребенок.

5

Фёдор закинул ружьё на плечо, как бревно, держа его за дуло, небрежно и развязно. Могло показаться, что он таскает его с утра до вечера, и оно так ему надоело, как молоток кузнецу. В трёх шагах сзади плёлся Стенька, цепляя носами резиновых сапог каждый камень. Ему сложно было понять действия угрюмого отца, зачем было делать такой крюк по посёлку, если проще пройти двести метров по проулку, повернуть налево и никуда не сворачивать до самого леса. Однако планы Фёдора вырастали в его пухлой голове спонтанно, иногда они не поддавались простому логическому объяснению.

Будучи участковым, он мог бродить по проулкам часами, заглядывать в щели заборов, скалиться на чужих собак и плевать в землю, встречая прохожих. Его сторонились, старались зайти в дом, едва завидев вдалеке синюю рубашку под распахнутой форменной курткой.

Выйдя за ворота, он вопреки ожиданиям Стеньки пошёл в другую сторону, дошёл до конца улицы, повернул направо и пересек ещё три проулка, после чего свернул в четвертый, где жили Савушкины. Стенька не мог ему возразить, у него никто не спрашивал мнения, иначе можно схлопотать сапогом по одному месту. Уже несколько метров оставалось до забора, через щели был виден дом и огород, Марина была в доме. Фёдор остановился, как вкопанный, и продолжал пристально всматриваться в щели забора. Наконец, он дождался момента, когда хозяйка вышла из дома, держа тазик с водой, поставила его на перила крыльца, придерживая одной рукой, а другой поправила красную косынку на голове. Фёдор продолжил своё движение, в его взгляде светился недобрый огонь. Он уже заметил через щели забора, что сарай распахнут, а мотоцикла в нём нет. Значит, мужа нет дома, наверное, уехал в райцентр. Он остановился возле калитки, его глаза оказались прямо напротив щели для газет. Шаги его были настолько тихими, что ни одна собака не подала голос. Однако, Стенька был менее осторожен. Когда Фёдор двинулся в сторону калитки Савушкиных, сын тоже пошёл вперед, но шаркая подошвами сапог и цепляясь за каждый камень. Одна из соседских собак не выдержала и сорвалась в лай, её тут же подхватили собаки со всего посёлка.

Марина с тревогой посмотрела в сторону калитки и даже не увидела, а скорее почувствовала, что на неё кто-то смотрит. Она почувствовала, что это ужасное состояние беззащитности снова накатывает огромной волной. Её руки невольно разжались, тазик с водой упал с перил и окатил ноги, отчего сердце чуть не остановилось. Она попробовала успокоиться, после чего сделала несколько осторожных шагов в сторону прорези. И она всё поняла! Эти жёлтые глаза с бесцветными ресницами неподвижно следили за ней. Они её преследуют все эти годы, а сегодня Марина почувствовала, что это конец, она не может больше этого вынести.

– Уходи прочь! Я сейчас Пашку позову! – крикнула она что есть мочи. Но глаза даже не моргнули, они застыли, покрылись стеклом, как будто их хозяин глубоко задумался над чем-то и забыл их закрыть.

– Позови, я жду, – чуть слышно прохрипел голос за калиткой. Он никуда не спешил, даже о существовании сына, который топтался рядом, забыл напрочь.

В соседнем огороде послышалось какое-то движение. Это соседка Ольга услышала шум и уже пробиралась через заросли малины к забору из штакетника. Она уже давно не спала, работа в сельском магазине продавцом выработала железную привычку вставать с первыми петухами даже в выходной.

– Марина, ты чего кричишь? Что случилось, милая, тебе плохо? – с явным страхом в голосе спросила Ольга.

– Всё нормально, Оль. Просто показалось, что кто-то стоит за калиткой, вот я немного и испугалась. Пашка с Витькой уехали в центр, а я одна тут. Даже Марти забрали, вот меня озноб и пробрал, – оправдывалась Марина.

– К тебе зайти? – сочувствующе поинтересовалась Ольга, – мне пока делать нечего, если что. А то – пошли ко мне?

– Спасибо, Оль, мне полы надо домыть, пока мои не приехали, – немного успокоившись, ответила Марина.

– Ну как знаешь, если что – кричи, – шутила Ольга, пробираясь через заросли в обратном направлении. Габариты её не позволяли пройти подобные преграды незамеченной, ветки малины хрустели и ломались. Может быть, такая комплекция досталась ей от матери, а может и магазин стал тому виной, но полнота её только красила. Добрейшей души человек, хотя в магазине может так гаркнуть на любого алкаша, что тот выбегал на улицу в полуприсяди.

Как только Ольга подала голос, глаза исчезли из щели калитки. Фёдор продолжил свой путь, считая свой долг перед ненавистной ему семейкой на сегодня выполненным.

6

Районный центр был примерно в пятнадцати километрах от посёлка Тулинского, где жили Савушкины. Это был обычный городок, с названием, с магазинами и даже с клубом. Возвышенск, так его величали с недавних времён, а возраст у него был не так уж и мал. Двести лет назад на его месте была деревня Возвышенка, а теперь тут вырос целый город с кирпичными многоэтажными домами и парком. Витька с отцом подъехали к воротам рыночной площади и заняли свободное место возле ограды. Не слезая с мотоцикла, Павел защёлкнул карабин поводка на ошейнике Марти.

– Ну как, устал ехать? – поинтересовался он у сына, снимая шлем и вешая его на руку.

– Нисколько, – с гордостью ответил Витя. Павел помог ему расстегнуть шлем и засунул его в люльку.

– Тогда пойдём, поищем твой бинокль, да мне шурупов и гвоздей заодно прикупим.

Павел слегка подталкивал сына к воротам рынка, левой рукой держа поводок Марти. Было рано, люди только начинали своё движение между рядами продавцов, лениво и нехотя. Торговцы раскладывали свой нехитрый товар – одежду для рыбаков, сапоги, рядом разместились свитера. Немного дальше стояли небольшой кучкой продавцы прошлогодней картошки и банок с соленьями. Чуть поодаль, в основном, возле забора, выстроились саженцы.

– Берём сморооодинууу, крыжооовнииик, не проходим мииимо! – подал голос один из торговцев, резко разрезав утреннюю ленивую тишину воскресного утра.

Витя опустил голову. То, что он мечтал увидеть сию секунду среди нагромождений товаров, отсутствовало. Глядя на саженцы, он думал совсем о другом, с трудом сдерживая слёзы.

– Мальчик, ты выглядишь грустным, что случилось? – спросил хозяин кустов смородины, дедушка с седой бородой. Павел решил вмешаться в разговор, чувствуя, что сын может не выдержать и разреветься.

– Уважаемый, я прошу прощения, но мы ищем бинокль. Не знаете, куда подевался тот продавец, который обычно стоял вон там? – Павел показал пальцем на свитера, гордо висящие на крючках деревянных шестов.

– А, так это-ть, ясно дело – ты, сынок, вдаль пройди, там он, ясно дело – передвинулся немного.

Дед был рад, что оказался полезным, он даже глядел не на Павла, а на Витю. Тот поднял голову на старичка, и улыбка до ушей украсила его лицо. Только слезинка, спрятавшаяся за стёклами очков, выдавала его недавнее горе. Он перевел взгляд на отца, пытаясь прочитать его мысли, но Павел и сам радовался не меньше сына. Будто камень с души упал – обещание будет выполнено.

Людей почти не прибавилось, добраться до заветного ларька не составило труда. Глаза Вити сияли от разнообразия биноклей, фонарей, ножей с десятками лезвий.

– Ну давай, выбирай, что тебе по душе, – отец старался выглядеть спокойным, но какие-то сомнения закрались в его душу.

– Вот этот можно? – спросил Витя. Это был чёрный, средних размеров бинокль, лежавший в самой середине стола.

– Сколько просите за него? – с лёгким беспокойством спросил Павел у торговца.

– Четыре, – мужчина с бородавкой на носу недоверчиво посмотрел на своих первых в это утро покупателей, не рассчитывая на свою удачу.

Павел достал деньги и что-то прикинул в голове, потому что он вдруг посмотрел на небо.

– Ладно, гвозди подождут, – сказал он еле слышно, – мы берем бинокль!

– Ооо… Прекрасный выбор, это восьмикратный бинокль, лучший из всех остальных. Вы не ошиблись в выборе, – засуетился человек с бородавкой. Он явно лукавил, так как рядом лежали другие бинокли, выглядевшие не хуже этого.

– Обратите внимание на ножи, это швейцарские, десять лезвий.…С биноклем само то…Дешево отдам…, – человек суетился и был готов кланяться покупателям, выполнившим его дневную выручку с самого утра. Он услужливо наклонил голову набок, выдвинув челюсти вперёд, а искусственная улыбка обнажила позолоченные зубы.

– В другой раз, – сказал Павел, передал деньги человеку с бородавкой на носу и поспешил уйти подальше от этой нестерпимо противной любезности, тронув сына за локоть, чтобы тот очнулся от своего шокового состояния.

Витя держал двумя руками прекрасный предмет, трогал его прорезиненный корпус и слегка дрожал. Иногда он отрывал от бинокля свой взгляд, чтобы оглянуться, – вдруг его преследуют? Но тут же его внимание снова возвращалось туда, где находился предмет его вожделения, он ощущал его тяжесть – это была настоящая, взрослая вещь, и её хозяин- он, Витька!

Всю дорогу ему казалось, что мотоцикл едет намного медленнее, чем всего час назад, но уже через полчаса Юпитер был перед поворотом в знакомый проулок. Вдруг послышался хлопок, Павел посмотрел вниз в сторону глушителя, но ничего не заметил. Равномерный, чуть сизый дым струился из глушителей и стелился по дороге за мотоциклом. Тем не менее, он решил заглушить его и осмотреть. Только он успел повернуть ключ зажигания, как раздался ещё один хлопок. Это были ружейные выстрелы где-то далеко в лесу.

– Охотники, что-ли? – рассуждал вслух Павел, – но какого чёрта в это время года?

Тут же раздались ещё два глухих выстрела с небольшой паузой, после чего всё стихло. Марти пытался поднять лай, но указательный палец хозяина, выставленный в его сторону, дал понять, что лучше этого не делать. Марти немного поворчал, но притих, только свесил розовый язык и часто задышал, как будто только что догонял ворону.

– Ладно, поехали домой, мама, наверное, заждалась нас, – дернув рычаг кикстартера, сказал Павел. Юпитер рыкнул на повышенных тонах, но через пару секунд успокоился и принялся равномерно жужжать, будто спрашивая у человека: «Одобряешь? Вижу, что одобряешь!»

7

Когда Фёдор зашел в лес, в лицо ему хлынула цветущая свежесть мая, растаявший снег обнажил гладкие стебли кандыков, которые своим сладковатым дурманом ударили в нос. На минуту забыв, что он тут делает, отпустил свои мысли во времена юности, когда он был другим. Человек меняется внешне, его характер грубеет или становится мягче, но память о прошлой жизни только немного притупляется. Она не стирается полностью, как бы мы не хотели избавиться от самых горьких воспоминаний.

Память издевалась над Фёдором, она терзала его мозг, пульсирующий и пытающийся вырваться из черепной коробки. Вновь всплывал силуэт, отбрасывающий тень на деревянную стену охотничьего домика, когда в его открытую дверь хлынул оранжевый солнечный свет. Эту тень создавало висящее на верёвке тело отца. Переброшенный через балку шпагат, скрученный в несколько нитей, был натянут струной. На полу под трупом разбросаны несколько тонких березовых брёвен. Тело медленно поворачивалось на верёвке, как будто не хотело обрести покой в одном положении, осматривая серые бревенчатые стены вокруг себя. Ещё секунда, вторая, третья, четвёртая, лицо уже повернулось в сторону Фёдора и смотрит на него чёрными глазами через узкие надутые щели век. Серое лицо с тонкими полосками фиолетовых губ на нём, которые сейчас откроются и скажут: «Ну что, выродок, смотришь? Сейчас я поговорю с тобой по душам!»

Он помнил это всегда, всю жизнь он представлял эту картину смерти. Запах испражнений, царивший в охотничьем домике, до сих пор преследовал его, но не это было самым ужасным. Он ненавидел отца, каждый день пьющего и избивающего его и мать до крови. Фёдор рано повзрослел, не видя отцовской ласки и заботы.

Он стоял и смотрел на тело, которое завершало осмотр периметра и возвращалось в исходную точку. «Оно не может долго вертеться, ему пора остановиться», – как ни странно, но такие мысли посетили мальчишку, не отрывающего глаз от трупа. «Он тут недавно, но прошло достаточно времени. Он не должен так долго крутиться…», – шоковое состояние удерживало его на месте, парализуя ноги и руки. Попробовав оторвать взгляд от головы трупа, он поднял глаза немного выше, туда, где веревка была переброшена через потолочную балку. Нити самодельной верёвки издавали звук, похожий на скрежет медленно открывающейся двери сарая. Несколько шпагатин были уже порваны и висели кудрями в общем пучке вместе с уцелевшими.

Внезапно скрежет усилился, появилось ещё несколько кудрей, и струна порвалась. Труп с глухим звуком упал на земляной пол, едва не задев Фёдора. Его оцепенение улетучилось за секунду, он отскочил назад мгновенно, как ужаленный, а место, где он только что стоял, заняло серое лицо покойника, почти сливающееся с цветом пола. Казалось, что чёрные глаза следят за мальчишкой: «Куда это ты намылился, выродок? Сейчас я тебя научу жизни!»

Тогда это произошло в первый раз: зелёные штаны с заплатами на коленях поменяли цвет на почти чёрный между ног, мокрая полоса расплывалась вдоль внутреннего шва. На сандалии закапала желтоватая жидкость. Фёдор смотрел на растекающуюся лужу, она приближалась к голове трупа. Вот она уже стала затекать под неё, скоро голова лежала в тёплой луже и смотрела на безнаказанного мальчишку.

Отец исчез рано утром, когда пил до середины ночи, а потом гремел в сарае, пока солнце не взошло. Мать с сыном прислушивались к малейшему шороху всю ночь, боявшись сомкнуть глаза. Такое же утро последних дней мая, яркое белое, почти ядовитое утреннее солнце, как и сегодня, колыхало волны тревоги и страха, дикого одиночества. Фёдор забыл про Стеньку и шёл молча, тупо уставившись в заросшую тропинку, как и тогда, ведущую в заброшенный охотничий домик. Мать трясущимися руками взяла Федьку за голову и посмотрела в его зелено-желтые глаза.

– Сынок, прошу тебя.… Проследи за ним, но будь осторожен! Не попадись ему на глаза.

Несколько минут назад отец тихо вышел из сарая, неся на плече смотанную самодельную веревку из шпагата. В правой руке он сжимал топор, причём, с такой силой, что пальцы были красными с выпирающими белыми костяшками. Быстрыми шагами он дошёл до калитки, открыл её и шагнул на улицу, не оглянувшись.

Фёдор увидел отца, когда тот уже поворачивал в конце проулка. Пробежав двести метров на одном дыхании, он рассчитывал увидеть его за поворотом, но его там уже не было. Дорога шла в сторону леса, она словно коричневый язык какого-то громадного зелёно-синего чудища свисала из его пасти. Он шагнул в неё.

Просека шириной примерно в пять метров уходила всё дальше и дальше в тайгу. По краям тропа граничила с высокими деревьями, простиравшимися вверх и закрывающими свет. Оттаявший валежник уже покрылся первой травой, которая пряталась под тонкой полоской тумана. На дороге никого не было, Фёдор шёл всё дальше и дальше, со страхом поглядывая на деревья. И тут он увидел топор, воткнутый в ствол ели, ветви которой тяжело свисали до самой земли. Тут начиналась еле заметная тропинка, ведущая в сторону от просеки, в самую гущу леса. Сомнений почти не осталось, отец пошёл именно этой дорогой. Фёдор постоял пару минут, вглядываясь в серый туман, собрался с духом и шагнул вперёд. Сладкий запах кандыков и гниющих листьев, грибов и плесени ударил в нос. Тропа уходила всё дальше вглубь леса, к охотничьему домику.

8

Впереди журчал ручей, неся свою чистейшую прохладную воду по каменистому руслу. Небольшие перекаты и водопадики создали целый оркестр, который непрерывно исполнял мелодию колокольчиков и бубенцов. Ручей назывался Заячьим, его так прозвали охотники за одну особенность. Русло в одном месте делало большую петлю, которая почти замыкалась в кольцо, оставляя лишь небольшой проход в несколько метров. Этот зигзаг чем-то напоминал букву «омега», заманивающую в свои сети зайцев. Они заходили в ловушку, привлекаемые сочной травой, но единственный выход часто оставался недосягаем. Хищники знали это место, иногда волк или лисица уже поджидали глупого зайчишку на выходе. Заяц пойдёт в ручей только в случае крайней опасности, поэтому уйти живыми из западни удавалось лишь избранным.

Охотники редко промышляли в этом месте, они считали такой способ недостойным настоящего охотника. Даже если день не принёс удачи и для какого-то успокоения души одинокий стрелок заглянет к ручью и подстрелит зайчишку, то он прячет его в мешок на самое дно. Если любопытный встречный увидит единственного зайца, то сразу догадается, что он добыт на ручье, что не вызывало никакого восхищения и гордости. Как раз туда и вёл Фёдор Стеньку, чтобы дать ему понюхать пороху. В это время года русло становилось шире обычного, вся тайга отдавала свою воду ручью, а он принимал её с благодарностью, перекатывая через скользкие камни бурный пенящийся поток.

– Держи ружьё, – равнодушно произнес Фёдор, – садись, ждать будем.

Решив не переходить на другую сторону ручья, он показал на плоские камни, скрытые за кустами ивы. Отличное место для засады, пространство за ручьём открыто как на ладони. Стенька держал ружьё, приклад которого был под мышкой. Как ни был крепко сложен мальчишка в свои одиннадцать лет, руки его для такого оружия были коротковаты. Но ему хватало и этого ощущения массы вороненого металла, пахнущего оружейным маслом, длинный чёрный ствол, массивный полированный приклад… Он гладил всё это руками, а мелкая дрожь в коленях уже передавалась на ружьё, на лицо и на губы. «Только бы не сплоховать: вот – мушка, спусковые крючки – направить и бахнуть!»

Шли долгие минуты, журчание ручья стало привычным для слуха, Стенька начал понемногу клевать носом. И тут Фёдор резко вскинул ладонь, дав понять, что пора приготовиться. Мальчишку снова охватила дрожь, он пытался в просвете между ветками кустов разглядеть что-нибудь, но ничего не видел. Испуганные глаза бегали вдоль ручья: «Только бы не сплоховать…»

– Прямо перед собой смотри, – Фёдор разгорался злобой, его округлившийся рот сделал гримасу отвращения, – Видишь? Вон волчица с выводком!

Он смотрел на мальчишку, не скрывая раздражения.

– Поднимай ружьё, – с паузой между словами злобно процедил он. Стенька сделал то, что от него требовали, но огромное ружьё не находило места в детских руках, – приклад влекло к земле, а дуло смотрело в небо.

Одним рывком Фёдор вырвал ружьё из рук сына, продолжая с ехидной злобой смотреть на него. Волчица и трое волчат вышли к ручью. Для щенков это была первая прогулка этой весной, они были неповоротливыми и медлительными. Круглые мордашки ещё не были похожи на звериные, только мать – волчица давала понять, что эти щенки – самые настоящие волки. Она пристально следила за их игрой, слегка двигая ушами, словно чувствуя опасность. Двойное дуло ружья смотрело прямо на зверя, палец медленно давил курок. И тут волчица уловила запах людей и повернулась к кустам на противоположном берегу. Ей хватило доли секунды, чтобы среагировать, короткий рык прервал игру щенков. В следующую секунду волчица упала замертво, меткий выстрел пробил ей голову. Гулкий хлопок быстро развеялся в шуме ручья.

Волчата даже не пытались убегать. Они смотрели на мать и не шевелились. Фёдор оскалился, в уголке его рта показалась слюна. Он снова прицелился и нажал на второй спусковой крючок. Один из троих волчат упал, а двое других отпрыгнули назад, но продолжали смотреть на волчицу-мать. Фёдору хватило нескольких секунд, чтобы вытащить гильзы и вложить два новых патрона. Белый дымок окутал его голову, глаза сверкали, выпирая из орбит. Весь смысл его никчёмной жизни сейчас состоял в том, чтобы прикончить этих «вонючих щенков». Дело оставалось за малым, он встал во весь рост и вышел из-за кустов. Два выстрела прогремели почти одновременно, Фёдор тыльной стороной ладони вытер слюни, вытащил дымящиеся гильзы и уставился на Стеньку.

– Всё, конец охоте, пошли домой.

9

Володя Маслик уже два часа торчал возле забора, изучая каждую щель в нём. Он пару раз сбегал к Савушкиным, узнать, не вернулся ли Витька, но результат был тот же. Теперь он ковырял свежевскопанную землю в огороде обломком черенка от лопаты, но глаза его продолжали зорко наблюдать за дорогой. Сначала он сильно обиделся на своего лучшего друга Витьку, который не выполнил своего обещания, да ещё и уехал. Как он мог плюнуть на их планы? Построить огромную запруду на ручье – дело не шуточное. Но когда Витина мама раскрыла секрет его путешествия с отцом в районный центр, Володька перестал находить себе место. Он давно простил Витькин проступок и теперь с нетерпением ждал. Когда ямка была почти по колено, послышался гул мотоцикла. Володька бросил своё занятие, которому так и не смог придумать причину, кинулся к забору и высунул голову.

– Вииить…, протянул он вслед мотоциклу, но двигатель заглушил его голос. Витька тоже увидел друга и помахал ему рукой.

Мальчишки учились в одном классе, жили в одном проулке и радовались каждому дню, проведенному вместе. Тем не менее, к дружбе каждый относился по-своему. Витька считал, что ради друга он готов пожертвовать всем, что ему дорого. Володька же думал, что за дружбу с ним ему кто-то должен. Искренне улыбаясь, безмятежно посвящал себя общему делу, но часто ставил товарища перед выбором: «Я пока посторожу удочки, а ты насобирай ручейников». А особенно обидным был момент перед контрольной работой по математике, тогда он протянул Вите конфету, которую тот сразу же засунул в рот. Через несколько секунд Володя задал простой вопрос, поставивший друга в тупик: «Дашь списать контрольную?»

Володькиного отца звали Козя, кто-то звал его Казя или Козьма, а полностью – Казимир Терентьевич Маслик. Савушкины недолюбливали его, на это были причины. Казимир был мастером на все руки, но только золотыми эти руки вряд ли можно назвать. Прослышал как-то Павел, что Козьма умеет ремонтировать печи, а у Савушкиных как раз дымила печь в доме. У Павла словно пеленой разум заволокло, вместо того, чтобы подумать – откуда вдруг у Козьмы такие способности открылись, он предложил ему работу.

Козьма всегда был лодырем, хитрым разгильдяем, целыми днями ошивался в центре и «зарабатывал». Хотя со стороны глядя, упрекнуть его было не в чем: жена – медик, Клавдия Ивановна, сын Володька, старенькие «жигули» первой модели. Но те, кто знает его немного дольше, обязательно хоть раз столкнулись с его скользкой натурой.

Козьма пришёл в воскресенье в девять вместо десяти. Марина хотела сначала накормить завтраком сына с мужем, прежде чем закипит работа, но золотых рук мастер прибыл в аккурат к завтраку. Конечно же, его посадили за стол, предложили сто грамм, тот не отказался – работа лучше пойдёт.

Ближе к обеду было вытащено два кирпича, а дом утопал в извести и глине. Козьме предложили пообедать, на что хозяева получили положительный ответ. Не обошлось и без ста граммов «для аппетита», но печник и так не страдал его отсутствием. После обеда он присел на крылечко и закурил, веки его отяжелели, голова опустилась на грудь. Так и закончилась его работа у Савушкиных. Когда Павел его растолкал, Козьма сначала удивлённо посмотрел на него, а когда окончательно пришёл в себя и собрался с мыслями, то сделал удивительное заявление.

– Сегодня уже не успею закончить, ждите в следующее воскресенье.

– Но ведь ты обещал закончить сегодня, говорил – работы на час? – удивленно произнес Павел

– Печка старая, глина слишком твёрдая. Ах, да, вы обещали деньжат подкинуть за работу, – заискивающе глянул Козьма снизу-вверх на Павла и Марину и ехидно улыбнулся. Через минуту мастер «золотые руки» был выставлен за ворота. Бурча что-то под нос, изредка оборачиваясь и грозя кулаком, Маслик побрёл домой. После этого случая он целый год не разговаривал с Савушкиными и не здоровался при случайной встрече.

Позже произошёл ещё один неприятный случай, в котором Казя проявил свои «скользкие» способности. Однажды Павел получил воспаление лёгких и слёг. Ближайший стационар находился в районном центре в горбольнице, это очень далеко и создаёт много неудобств. И тут Марине пришла в голову одна мысль – Клавдия Ивановна, жена Казимира – медик. А что, если попросить её утром и вечером ставить Павлу уколы, тогда бы не пришлось ложиться в больницу?

Клавдия Ивановна сразу согласилась, она считала своим профессиональным долгом помочь Павлу Савушкину. Несмотря на старую историю с печью, Клавдия была рада восстановить хорошие отношения с Мариной и Павлом. К тому же, она не сильно верила истории мужа, в которой он выполнил всю работу, а ему даже спасибо не сказали.

Клавдия пришла рано утром и поставила укол антибиотиков, пообещав после работы забежать ещё. Вечером она снова сделала укол, ей хотелось любым способом помочь беде Савушкиных. Клавдия смотрела в глаза Марине словно умоляя её: «Можно я ещё что-нибудь сделаю для вас? Хотите, я помою вам посуду?» Но Марина и сама была растрогана участием подруги, поэтому не находила нужных слов, лишь обняла её перед уходом.

Никто даже не ожидал, что через три минуты раздастся стук в дверь.

– Хозяева, есть кто дома? Не спите?

Козьма решил стать вечерним гостем, при этом сохраняя невозмутимое лицо, как будто прошлое его совсем не заботило.

– Я слышал, ты, Павел, приболел? – участливым голосом сказал Казя. На его лице было такое выражение, как будто он удивлен и испуган случившимся событием.

– Да вот, понимаешь… Комбайн под дождём чинил, вызвали прямо в поле. Так и подхватил простуду окаянную. А ты как поживаешь?

– Я слышал, моя Клавка уколы ставить подрядилась? – будто не слыша предыдущего вопроса продолжал диалог припозднившийся гость.

– Да, спасибо Клаве, что согласилась. Так выручила, – вступилась за Павла жена, видя смятение и стыд на его лице.

Козьма покачал головой, прищурил глаза и хитро, как-то по-лисьи, улыбнулся.

– Ну да…, ну да… Слушай, Паш! Ты, когда выйдешь на работу, замолви обо мне словечко, может им нужен специалист? Я всё могу, ты же знаешь.

Павел даже привстал на локте в кровати. Слова Кази застали его врасплох, он не ожидал такой подлости от человека, даже такого слизняка, как Маслик.

– Марина, сходи, пожалуйста, к Оле, позвони в такси и закажи на утро. Прошу тебя, не плачь, поваляюсь недельку в больнице.

Полные слёз глаза блестели в тускло освещённой комнате. Марина переводила взгляд с Павла на Козьму, до неё постепенно доходила цель визита этого ехидно улыбающегося человека. Это не мог быть визит вежливости или примирения, и ему не нужна была работа на комбинате, где работает Павел. Это месть за тот случай, подлая, слабая, но месть! Целый год Козьма носил в душе обиду на Савушкиных, считая себя правым, искал способ отплатить за своё пошатнувшееся достоинство, но не мог найти. И вот подвернулся такой случай, Маслик не мог его упустить. Он пошёл за Клавдией, спрятался за распределительным щитом, прикрученным к столбу недалеко от калитки Савушкиных и стал ждать. Через пять минут Клавдия вышла на дорогу и пошла домой. Козьма ещё немного подождал и толкнул незапертую калитку.

Павлу хотелось встать и вышвырнуть соседа на улицу, но боль в груди и руки Марины на плече удержали его в кровати.

– Пошёл прочь, – с трудом сохраняя спокойствие промолвил Павел.

– Что, что? Я не понял, что ты говоришь? – изумлённо промямлил Казя.

– Я говорю, убирайся! Ты, сволочь, как таких, как ты, земля носит, – уже громче выкрикнул Павел. Внезапный кашель нахлынул на него и не отпускал даже тогда, когда сосед встал и вышел прочь.

Марина пыталась всеми способами успокоить кашель, положила на голову мужу влажное полотенце и дала выпить воды.

– Витя, сынок. Сбегай закрой калитку и дом, – Марина вытерла слёзы и очень серьёзно посмотрела на Павла.

– Паш, я поставлю тебе уколы, ты успокойся. «Только я прошу тебя – не бросай меня тут одну», – сказала Марина и прислонилась влажной щекой к колючим усам мужа.

– Паш, я так люблю тебя.

– Всё будет хорошо, милая. Давай спать, утро вечера мудренее.

10

Витька бежал по улице, а бинокль бил его по ногам. Ремешок был слишком длинный, но, чтобы поправить его до нужного размера, совершенно не было времени. Уже перевалило за полдень, а работа предстояла нешуточная. Володька уже ждал друга возле своей ограды.

– Ух тыыы! Настоящий! Дай посмотреть? – с восторгом и завистью воскликнул Володя.

Витя дал другу бинокль, не снимая ремешка с шеи.

– Вот это дааа! Видно, как будто рядом, -восхищался Володя.

– Дай мне посмотреть, я ещё сам не видел! – не вытерпел Витя.

Это было чудо какое-то, каждый камень на дороге был величиной с яблоко. Вдоль заборов колышется первая зеленая трава, такая мягкая и нежно-зелёная, а в линзах бинокля уже большая и окрепшая. Несколько гусей что-то ищут в ней и спорят между собой, важно выпятив свою широкую грудь. Рыжий кот сидит на заборе у тёти Оли, как будто рядом. Его усы шевелит лёгкий ветерок.

– Вить, а как же лопата? – прервал Володька занятие товарища.

– Мы же договорились, что ты возьмёшь? – удивился Витька

– Вить, ты же знаешь, у меня спросит батька – зачем, куда… Да и может она не пригодится сегодня? – с надеждой в голосе спросил Володя, – а ты не взял тормозок?

– Мама мне дала бутерброды с колбасой, – Витя показал продолговатый свёрток, заткнутый за резинку штанов и закрытый кофтой, – а у тебя есть обед?

Володька посмотрел в сторону и буркнул:

– Ты же знаешь, батька увидит, скажет – дома надо обедать…

– Ладно, – быстро выпалил Витька, – нам с тобой хватит.

Постучав себя по квадратному животу, он улыбнулся, сощурив голубые глаза за стёклами очков. Отец всегда так делал, когда шутил, щурил глаза и улыбался усами. У Вити усов не было, зато голубые глаза излучали свет, как два маленьких кусочка неба.

Ребята быстро оказались на краю посёлка, дальше по дороге начинался лес. Широкая просека вела в его глубину, скрываясь за поворотом. Трава уже высохла от яркого солнца, ребята сняли ботинки и ступали по мягкому молодому ковру босиком. Через двести метров небольшая тропинка отделилась от основной дороги и повернула вправо. Где-то вдалеке был слышен шум ручья, цель путешествия мальчишек.

Ещё зимой, сидя на скучных уроках математики, Витька достал из портфеля книжку про индейцев и показал Володьке обведенный карандашом кусочек текста. В нём подробно описывался способ ловли рыбы с помощью западни из камней. Рыба заплывала в небольшую запруду, вход в которую был похож на воронку. Широкий вначале, он постепенно сужался до нескольких сантиметров, а дальше – широкая запруда. Рыба с течением воды плыла к этому узкому «горлышку» и попадала внутрь. Назад она уже выплыть не могла и становилась индейским обедом.

Друзья с нетерпением ждали тёплых дней, чтобы проверить изобретение индейцев на деле. Всё лето ещё впереди, столько планов накопилось в голове у ребят, что они не оставляли ни одной свободной минуты. Построить дом на дереве, поймать нескольких зайцев и приручить их и, самое важное задание – это исследовать просеку до самого её конца. Что там, за её поворотом, ребят интересовало больше всего, но так далеко заходить в лес им не разрешалось, поэтому было решено эту задачу отложить до лучших времен, когда они станут немного старше.

Ледяная вода ручья больно жгла руки, но работа увлекала всё сильнее. Никто из ребят не хотел останавливаться, камни один за другим вытаскивались из русла и складывались в кучу на берегу. Витя стоял на двух валунах в ручье, закатав рукава кофты и широко расставив ноги для устойчивости. Он доставал тяжёлые камни из воды, а Володя принимал их на берегу. Витькины штаны были мокрые до колен, а руки красные по самые локти от холодной и колючей воды. Володьке повезло больше, на него не попало ни одной капли, и он был полностью сухой, но дело тут даже не в этом. Кто хотя бы немного знал этого паренька, сделал бы странный, но однозначный вывод: если бы над ним разверзлись хляби небесные – он бы вышел сухим из воды.

Витька, в отличие от своего товарища, часто попадал в неприятности. Упасть с дерева для него ничего не стоило, как и подпалить волосы вместе с бровями в костре. Когда он нашел пчелиное гнездо в дупле дерева, он бежал от взбесившихся пчёл до самого дома. Тогда он целую неделю не мог выйти из дома, лежал с температурой, а мама делала ему примочки. Но наказания не последовало даже после того, как Витька поправился. В первую ночь он бредил, сильный жар не спадал до полуночи, Павел с Мариной не находили себе места. Позже они лежали до утра, стараясь не нарушить сон ребёнка. Лишь под утро Марина залезла под руку Павла, улыбнулась и сказала:

– У нас такой прекрасный сын…

– Да, милая. И такой же добрый, как ты, – прошептал Павел.

– И ты…, засыпая с первыми петухами сказала Марина.

11

Тени от деревьев и камней медленно поползли к востоку, совсем незаметно подошло время обеда. Витя вылез на берег, отодвинул ветку куста и достал прямоугольный газетный свёрток. Два бутерброда с хлебом и колбасой лежали, тесно прижавшись друг к другу. При их виде у мальчишек заурчали животы, так что на уничтожение припасов потребовалось всего несколько минут.

- Я бы мог таких десять съесть! – сказал Володя, облизывая пальцы и обтирая их об штаны.

- Нет, это была бы огромная гора, - рассмеялся Витя, вытягивая ноги на тёплых камнях и пытаясь хоть немного просушить ботинки. Вдруг вдалеке послышались громкие голоса, а через минуту показались и их хозяева. Это шли Стенька и Митяй, ломая ветки и стуча ими по стволам деревьев.

Отец Митяя, старший лейтенант милиции, Иван Колодин, работал вместе с Фёдором Дементьевым в одном опорном пункте. Не то, чтобы сослуживцы были друзьями, скорее, терпели друг друга. Иван недолюбливал Фёдора и старался не вступать с ним в излишние диалоги и, тем более, не иметь с ним общих дел. Но мальчишки ощущали некоторое превосходство в посёлке над остальными ребятами, поэтому часто вели себя более раскованно, чем другие, а иногда даже нахально. Другие дети старались не пересекаться с этой парочкой привилегированных подрастающих бандитов, поэтому Стенька и Митяй обычно ошивались в одиночестве.

Встречи с ними избежать не удалось, Стенька заметил ребят первым и встал, как вкопанный. Он показал Митяю пальцем перед собой и засмеялся.

- О, какие люди! – глумился Стенька, упираясь ладошками в коленки, наклонившись вперед, - гребарий ищут, видать!

- Не гребарий, а гербарий. И его не ищут, а собирают. А мы другими делами заняты, - не выдержал Витька наглых слов Стеньки. Тот не ожидал такого отпора и распрямился, удивленно посмотрел на Митяя, словно задавая немой вопрос, потом снова медленно повернулся к Витьке.

- Вы что, ботаны, совсем оборзели? Вы с кем так разговариваете? Шпана! – выкрикивал Стенька, стараясь сделать голос как можно грубее, но от этого он только становился каким-то повизгивающим. Это было ему совсем не на руку, отчего его лицо покраснело, а конопушки стали совсем чёрными.

- Ты нисколько не старше меня, - стараясь сохранять спокойствие ответил Витька. - Мы с тобой в одном классе учимся, и ничего мы не ботаны.

Володька оставался в стороне, пока происходил этот неспокойный разговор. Его что-то беспокоило прямо под его ногами, поэтому он пытался это «что-то» найти и выковырять.

- А ты хоть раз ружьё держал в руках? Настоящее ружьё! – с серьёзным видом, немного испытующим, продолжил Стенька.

- Ну, нет. А зачем?

- Аааа.… А ты на охоту ходил хоть раз?

- Нет, не ходил. Меня это не интересует.

- Ты бы не пошёл, даже если бы тебя отец позвал! А всё потому, что ты струсил! – сделал окончательный вывод Стенька.

- Я ничего не боюсь. А ты даже от девчонок прячешься, когда им на глаза попадаешься! – Витя уже начинал закипать.

Стенька подошёл вплотную, выпятил грудь и посмотрел в глаза Витьке. Кажется, ещё немного, и он кинется на него с кулаками, но Митяй вдруг одёрнул его:

- Еньк, уже солнце скоро сядет, брось ты его, пойдём, покажешь.

Стенька продолжал смотреть в стёкла Витькиных очков, и тут его рот расплылся в ехидной улыбке.

- Мы сегодня с отцом на волков ходили. Слабо посмотреть? Там они валяются, за ручьём.

- Нет, не слабо. Показывай! – повернувшись к Володьке, он кивнул головой в сторону тропинки. Тот нехотя встал, но весь его вялый вид говорил сам за себя: «Оставьте меня здесь, я ищу очень важную вещь, а вы тут со своими волками…». Но он всё равно поплёлся со всеми, - при упоминании о волках он сразу отказался от перспективы остаться тут одному.

Стенька шёл впереди, за ним Митяй. Замыкали шествие Витя и Володя, причём, последний плёлся со значительным отставанием и всё время оглядывался. Он постоянно думал над одной задачей: если волки вдруг оказались так близко от посёлка, то они могут появиться тут опять, причём, в любую секунду? А если волки голодные, а ведь они всегда голодные – то они нападут на нас? Если они набросятся на Стеньку с Митяем, то смогут ли они с Витькой убежать? Интересно, а если волку кинуть бутерброд с колбасой, то волк будет его есть? Тут Володька вспомнил, что бутерброд он недавно съел сам, поэтому бросать было нечего, что его сильно огорчило.

Через несколько десятков шагов показались кусты ивы, за которыми утром прятались охотники. В глаза бросились четыре гильзы – две красных и две зеленых. Митяй поднял одну из них и понюхал.

- Да, круто, - сказал он и посмотрел на Стеньку. – Еньк, а ты сам-то стрелял?

- Конечно! – еле заметная краска стала подступать к его щекам, но быстро исчезла, когда Витька задал не менее каверзный вопрос:

- Чем заряжали? Дробью или картечью?

Стенька плотно сжал губы, кулаки он сжимал уже давно.

- На волков, ты сам подумай!

Витька был серьёзным, хотя уголки рта немного приподнялись. Ему уже нравилась эта игра в скрытый сарказм – немного осадить зазнавшегося гордеца не будет лишним.

- Наверное, картечь? – с наивным видом продолжал Витька.

- Конечно! А что же ещё? – облегчённо выпалил Стенька и перепрыгнул на большой валун в воде.

- Ну что, смелых нет? Пошли за мной, если вы не шпана. Митяй, не отставай.

12

Володя остался возле куста ивы. Ему было безразлично, что о нём будут говорить ребята, страх перед волками, даже мёртвыми, овладел им полностью. Остальные трое смельчаков упорно пробирались на другой берег, ища глазами большие камни и перепрыгивая по ним. Витя несколько раз наступил в ручей, вода доходила почти до колен. Стенька с Митяем были более осмотрительными и дошли до берега почти сухими.

- Там они, - Стенька указал пальцем на траву, - Митяй, поди глянь.

Митька медленно пошёл в направлении травы, гладь которой немного поодаль прерывалась, как будто чем-то примятая. Вытянув голову, как гусь, он пытался увидеть страшную картину раньше, чем там окажется он сам. Наконец, он заметил что-то серое и резко отпрянул назад.

- Они там! Там… - промолвил Митяй, - они точно мёртвые?

- Мертвее не бывает, - буркнул Стенька, - могу проверить, если у остальных кишка тонка.

Он подобрал увесистый камень и медленно пошёл в сторону примятой травы, держа руку вытянутой в сторону. Остальные двинулись следом, Витя шёл последним. Когда Стенька увидел волчицу, лежащую на боку, его лицо невольно скорчилось в гримасу отвращения. Трава под зверем была тёмно-красной, на серой шкуре, ссохшейся в сплошную корку, были видны чёрные пятна засохшей крови, облепленной мухами. Глаза были полуоткрыты, пасть застыла в страшном оскале. Выстрел пришёлся волчице в голову под ухом и в шею. Она умерла сразу, вытянувшись во всю свою огромную длину, которая была не меньше двух метров. Рядом лежали мёртвые волчата, количество которых определить было почти невозможно – это была сплошная масса серой шерсти и крови. Дробь изуродовала их тельца до неузнаваемости, они были похожи на шкурки, вымазанные кровью. Стенька отпрянул и отвернулся было, борясь с отвращением и тошнотой, перехватившей горло, но через несколько секунд снова уставился на трупы.

Митяй стоял в стороне и не проявлял желания наблюдать эту ужасную картину. Витя стоял в пол-оборота к месту событий и с трудом сдерживал слёзы и рвотные позывы. Он ненавидел Стеньку, ненавидел его отца, даже себя он ненавидел в эту минуту. Зачем он пошёл сюда? Ну и пусть он будет трусом, кому он хотел доказать обратное? Этому подонку?

Стенька не мог оторвать взгляд от серой массы, его рот перестал подёргиваться и начал растягиваться в злобный оскал. Он указал пальцем в какую-то точку и воскликнул:

- Смотрите! Смотрите! Один тварёныш ещё живой!

Он медленно поднял камень над головой и стеклянными глазами уставился в одну точку, продолжая указывать туда пальцем. Витька вздрогнул и глянул в ту сторону, куда только-что обещал сам себе не смотреть ни за что на свете никогда. Чувство тошноты сменилось дрожью в руках и коленях, нечто кроваво-чёрное шевельнулось и даже стали видны очертания головы. Слабые попытки раненого щенка приподнять её не привели ни к чему, он снова уронил её на траву. То, что раньше было ухом, напоминало красный лоскут, висящий на затылке. Шкура в области лопатки была содрана, несколько мух летали над этим маленьким раненым комочком, практически не подающим признаков жизни.

Тут Витя заметил камень в руке Стеньки, который он поднял над головой и двинулся в сторону щенка, чтобы добить его. Как молнией ударило его, он внезапно собрал в один узел все мысли и желания, которые сосредоточились только в одном направлении. Хватило доли секунды, чтобы понять, что ему делать. Он принял единственное решение, которое ему пришло в голову в ту секунду – схватить поднятую руку Стеньки и выбить камень. Оскалившийся рот Стеньки резко повернулся в сторону нападавшего, глаза сверкали неистовым жёлтым светом. Лицо стало багровым, почти чёрным, для него больше не существовало другой цели, кроме Витькиной шеи. Обеими руками он схватился за неё и начал давить, пригибая Витьку к земле всё ниже и ниже. Но неожиданный удар коленкой в пах ослабил хватку Стеньки, он ухватился обеими руками за то место, куда пришёлся удар и громко закричал:

- Я убью тебя, гадина! Убью, гадина!

Витька подбежал к камню и откинул его подальше, но тут же упал на землю, поваленный внезапно напавшим противником. Дерущиеся катались по траве, кряхтя и рыча друг на друга. Ремешок бинокля порвался, но Витьке уже не было никакого дела до бинокля, лежащего в траве. Внезапно вскочивший на колени Стенька смог отползти в сторону и снова схватил камень. Но только лишь ему удалось встать на ноги, как Витька сшиб его на траву, ударив головой под коленки.

- Да ты придурок, чего тебе надо? – визжал Стенька, но Витька был, как скала. Он уже не чувствовал боли, хотя под носом всё было вымазано кровью, очки сильно погнулись, но ещё держались на ушах.

Противники поднялись на ноги и встали друг напротив друга. Стенька тоже был в крови, но это была Витькина кровь, которой была вымазана кофта и руки. Он стоял и не мог решиться на очередную атаку, хотя крепко сжимал кулаки. Витька был хладнокровен и спокоен, несмотря на то, что имел сильно потрёпанный вид.

- Я убью тебя! – в отчаянии выкрикнул Стенька, понимая, что в этой драке он проиграл. Нервно смотря по сторонам, он заметил в траве бинокль, его зубы снова оскалились в нервной улыбке. В двух шагах от него лежал камень, но его уже не интересовал недобитый волчонок, он решил совершить нечто большее. Резко дёрнувшись в сторону камня, он схватил его и занёс над биноклем. Витька даже не шевельнулся, а только безучастно смотрел на происходящее, этим ещё больше разозлив Стеньку. Тот с яростью кинул камень на бинокль, вложив в удар всю свою ненависть. Линзы вылетели и покатились в траву, а корпус стал похож на сковородку.

 - Пошли отсюда! – крикнул он Митяю, смотревшему на происходящее, как во сне. Услышав своё имя, он вздрогнул и повернулся в сторону ручья, вяло и безучастно.

- Собирай свою рухлядь, сиди со своей вонючей падалью, - буркнул через плечо Стенька и прыгнул на валун в ручье.

Володи на том берегу уже давно не было. Он подходил к посёлку и больше ничего не хотел знать! Единственным его желанием было спрятаться под одеяло и не вылазить оттуда до конца лета.

13

Солнце спряталось за деревья, но небо всё ещё оставалось голубым. Радостное чириканье птиц и журчание ручья сливались в одну песню. Она была прекрасна и чиста, как голос первой любви. Ранние бабочки капустницы, редкие, но такие нежные, напоминали ресницы, на которые он мог смотреть целыми днями, если бы это было возможно. Странно, почему он вдруг вспомнил про ту девочку Женю, сидящую на соседнем ряду ближе к окну. Может быть, потому, что он изредка бросал нечаянный взгляд в её сторону и надеялся, что она этого не заметит? Длинные ресницы искрились на солнце и отбрасывали причудливую тень на белую тетрадь. Такие нежные, слегка припухшие веки, серые глаза смотрят на учительницу. «Только не повернись, прошу тебя. Я знаю, ты думаешь о весенней капели, о своём котёнке и о цветах на твоей личной маленькой клумбе, которая сейчас под снегом, о нежном мамином поцелуе, который она тебе дарит каждое утро. Я знаю, что ты никогда не думаешь обо мне - может быть, я для тебя не существую, не должен существовать. Я не против, но только не посмотри в мою сторону, иначе я провалюсь сквозь землю от смущения и стыда…»

Прошла лишь минута, такая короткая, но странная. В Витиной голове вдруг вихрем пронеслись несколько холодных месяцев, школа, уроки и девочка Женя, которую в прошлом сентябре посадили у окна. Но что-то вдруг вывело его из этого туманного состояния, он вздрогнул и снова почувствовал дрожь в руках и коленях. Всего минута, и Вите стало невыносимо стыдно, когда он услышал еле различимый звук, похожий на писк. Приблизившись к примятой траве, он услышал более явно, как поскуливает раненый щенок. «Он жив! Он ещё живой!» - неслось в голове, гулко отдаваясь в ушах, как будто длинный товарняк с пятьюдесятью вагонами медленно и монотонно ехал внутри него. На секунду крепко сжав веки, Витя просунул руки под этот грязный чёрный комок, чуть тёплый и вздрагивающий на его ладонях. Странно, ему не было страшно, но почему-то снова в мыслях всплыли длинные ресницы Жени. Отделяя живого щенка от его мёртвых братьев он, как мантру, повторял: «Только не посмотри в мою сторону, только не смотри, только не смотри…»

Волчонок посмотрел! Он смотрел на Витю чёрными огромными зрачками, наполовину прикрытыми веками. Он смотрел и скулил, тихо, жалостно, с надеждой глядя прямо в глаза человеку. Странно, что до этого слёз не было, шоковое состояние с того самого момента, как он попал на этот берег, не давало волю слезам. Но теперь что-то случилось, как будто открылся игрушечный маленький кран, слёзы текли ручьём под замятыми очками, делая длинные борозды на измазанном кровью детском лице.

- Потерпи, малыш. Потерпи немножко…, - прошептал Витя, - ты будешь жить.

Беглый взгляд мальчика остановился на разбитом бинокле, но это сейчас совсем не волновало его. Он посмотрел на другой берег – там никого не было. Вторая волна дрожи накатила снизу-вверх, чувство одиночества, потерянности, забытого и брошенного всеми ребенка, вдруг поселилось в душе. Щенок снова подал голос, нужно принимать решение, причём, очень быстро. Витя подошёл к ручью и шагнул на первый валун. Расстояние до следующего камня было небольшим, для прыжка не нужно было много усилий, но это в обычной ситуации. Теперь же на его руках лежал раненый волчонок, маленький зверь, совсем малыш. Витя наступил в холодную воду и пошёл, больше не глядя на камни.

С трудом поднимая тяжёлые ботинки, полные воды, он делал шаг за шагом, боясь сделать лишнее движение, чтобы не потревожить свою ношу. Солнце уже не светило, небо покрылось оранжевым заревом, вечер неумолимо предъявлял свои права.

«Ничего, пройду тропинку, дальше – просека, там будет немного светлее», - с надеждой думал Витя. Дойдя до горки камней, которые они нагребли днём с Володей, Витя поставил на возвышенность ногу, согнутую в колене и положил на неё один локоть. «Только десять секунд, больше нельзя», - думал он, но какой-то внутренний голос, добрый и ласковый, шептал ему: «Сядь, отдохни. Не торопись, тебе некуда торопиться».

Смахнув с себя вялость и сомнения, он пошёл дальше. «Как такой малыш может быть таким тяжёлым?» - удивлялся он, вспоминая, каким он казался лёгким в первые минуты, когда он только поднял его с травы.

Самый лёгкий в мире слон

Понял утром, что влюблён

Витя решил отвлекаться, проговаривая вслух всё, что придет в голову. С каждым словом он делал шаг, с каждым следующим – ещё шаг. Так он добрался до просеки – дорогу почти не было видно.

Гирьку хоботом зажал

И на рынок побежал.

Лучше малость потерпеть,

Чем на небо улететь.

Витя шагал монотонно, как робот. Он уже не чувствовал рук, а ноги в ботинках хлюпали в такт его словам. Не было и речи, чтобы остановиться и вылить из них воду.

Сотню шариков купил,

А что делать – не решил…

Шлёп…шлёп…шлёп… Вдалеке кукарекали вечерние петухи, лаяли о чём-то собаки, показался первый фонарь у посёлка. «Только не останавливаться, нельзя останавливаться… Интересно, каким будет наказание?» - равнодушно рассуждал Витя.

Он их к гирьке привязал

Улыбнулся и сказал…

Он уже приближался к повороту в свой проулок, но остановился, не в силах больше пошевелиться.

Это, милая, тебе

Ах! И в небо улетел.

«Ещё только несколько шагов, ну пожалуйста», - думал Витя, стоя под одиноким фонарём, но ничего больше не мог сделать.

Вдруг из проулка выбежала Марина, следом – Павел. В десяти метрах от них под фонарём стояла их потеря – что-то смахивающее на их ребёнка, но совсем не похожее на него. Если бы не очки, блестевшие в свете одинокой лампочки, то можно смело предположить, что это какой-то негритёнок случайно забрёл в их края.

Постояв секунду, словно потеряв способность двигаться, родители медленно пошли навстречу сыну, постепенно ускоряя шаги. Марина закрывала ладошкой рот, чтобы сдержать стоны. Павел заметил, что это грязное пугало, которое, скорее всего, и есть их сын, держит на руках что-то очень дорогое и весьма хрупкое. Он вытянул руки и попробовал перехватить «это», а уж потом разбираться в случившемся.

Коричневое от засохшей крови лицо, погнутые очки, заляпанные чем-то, черный от грязи свитер и бесформенные ботинки, облепленные коричневой грязью, стали последней каплей для Марины. Она успела повернуться к Павлу, схватить его за локоть и промолвить:

- О, боже!

После этого она обмякла и повисла на руке мужа, потеряв сознание.

14

Это воскресенье выдалось особенным, оно отличалось от других дней. Нет, солнце светило ярко, птицы щебетали свои радостные песни весь день, собаки лаяли на своём собачьем, гуси гакали, гордо бродя по проулкам. Да и люди оставались такими, какими они были в любой другой день. Обычное постоянство, какое и должно быть, ведь именно постоянство определяет благополучие и спокойствие. Если постоянство нарушается, то о спокойствии можно позабыть, а там и благополучие куда-то исчезает.

В семье Савушкиных в этот день благополучие никуда не делось, но о спокойствии они забыли напрочь. Когда Марина пришла в себя, она увидела перед собой дорогих её сердцу людей, которые не отходили от неё ни на секунду. Правда, Вите пришлось умыть лицо, чтобы не испугать маму снова, когда она придёт в себя. Павел выжимал полотенце, а когда Марина открыла глаза, то уронил его на пол и упал на колени перед кроватью супруги.

- Милая, тебе лучше?

- Д…да…, Паш, где Витька? – чуть слышно прошептала она.

- Мам, я здесь, - ответил смущённо Витя, - прости меня, мамочка…

- Я прощу тебя, если ты мне объяснишь всё сейчас же! – Марина с закрытыми глазами кивала головой монотонно, в такт своим словам.

«Без наказания не обойтись», - подумал Витя.

- Мам, это маленький волчонок, он умирал. Мамочка, я подумал, что его можно было спасти, - дрожащим голосом скороговоркой протараторил Витя.

- Волчо… о, боже! Да что же это такое делается. Ну, скажи ты мне, почему именно ты, только ты попадаешь в подобные истории?

Марина откинулась на подушку с закрытыми глазами и о чём-то задумалась. Павел смотрел на жену и шевелил усами. Витя заметил чуть прищуренные глаза отца и понял, что, возможно, наказания можно будет избежать.

- Милая, можно тебя спросить? – осторожно промолвил Павел, стараясь заполнить немую пустоту в комнате и разбавить напряжение. Марина глубоко вздохнула и ответила:

- Да, конечно…

- Марин, я не очень-то разбираюсь в раненых животных, но ты лежи, не вставай, пожалуйста, - с оттенком вины в голосе сказал Павел. – Он ранен, похоже, в него стреляли, но его ещё можно…

Марина не дала договорить мужу, она убрала его руку со своего плеча и поднялась с кровати.

- Где он?

- Милая, ты была без сознания, я его пока положил на Витькин свитер возле порога.

Марина уже и сама нашла лесного незнакомца, который поскуливал, лёжа на правом боку.

- Витя, убери всё со стола тут, на веранде. Паш, принеси настольную лампу. Я принесу простынь, да, ещё нужна вода и…

Марина посмотрела на щенка и снова прислонила ладонь ко рту. Она всегда так делала, когда ей было страшно.

- …садовые ножницы, - закончила фразу Марина и пошатнулась. Павел через её плечо глянул вниз и понял, о чём шла речь. Левое ухо волчонка, разорванное в клочья, держалось лишь на хрящике. Кровь уже не текла и засохла на ране.

Через несколько минут ночной гость лежал на белой простыне и смотрел на Марину, потом на Павла, потом на Витю и тихо поскуливал.

- Паш, подвинь его к краю стола так, чтобы вода лилась на пол, - скомандовала Марина. - Витя, бери кружку и лей воду туда, куда я тебе буду показывать. Паша, не урони его.

Витя черпал холодную воду и лил на рваную рану под ухом и на лопатке, а Марина тампоном промывала засохшие места, пока не удалила всё лишнее. Вскоре весь пол вокруг стола был усыпан комками грязной ваты.

Щенок был чистым, теперь все раны были видны: часть кожи на голове возле уха сорвало дробью, ниже уха возле щеки была рваная рана. Порвана кожа на лопатке и на части шеи ближе к позвоночнику. Но самое пугающее было впереди. Марина приняла решение – часть уха придётся удалить. Пришить его животному не представлялось возможным, на это было много причин. Во-первых, этим должен заниматься опытный ветеринар, во-вторых, это волк! Как только доктор увидит зверя, он будет обязан доложить в соответствующие инстанции, а значит, его усыпят. Да и щенок сам сорвёт швы, если только ему не связать лапы. Но самая главная причина перекрывала все остальные – висящие лоскуты были уже давно отмершими, поэтому не смогли бы прижиться.

- Паш, подай ножницы…, - дрожащим голосом сказала Марина. Муж потянулся было за секатором, но одного взгляда на жену ему хватило, чтобы одёрнуть руку. Её губы дрожали, нервы уже были на пределе.

Поразительно, как такая хрупкая женщина, никогда раньше не сталкивавшаяся с кровью, всё это выносит. Павел невольно вспомнил, как частенько она приходила из своей библиотеки заплаканная, падала на подушку лицом и лежала так допоздна. Причиной этому могла послужить просто разорванная книга, которую вернул какой-то нерадивый сорванец. А тут такое… Павел притянул жену к себе и прижал её голову к груди, нежно поглаживая её темные длинные волосы.

- Ничего, родная.… Успокойся, хватит с тебя. Я сам, - успокоил он Марину, - ты отвернись на секунду. Вить, придержи его за лапы и закрой глаза.

Щёлк. Словно маленькая веточка попала под секатор, чуть дёрнулся волчонок и – тишина. Немного погодя все выдохнули с облегчением. Маленький зверь полностью доверил свою жизнь этим людям, поэтому расслабился и закрыл глаза. Сегодня его уже ничего не беспокоило. Он знал, что у него будет «завтра» если звери могут знать наперед.

Марина обработала чистые раны перекисью водорода и замотала бинтами. За дверью жалобно скулил Марти, словно просился на ночлег. Его так и не привязали с тех пор, как началась вечерняя суета с поисками Вити.

Павел бросил на пол свой старый овчинный полушубок, аккуратно положил на него волчонка и открыл дверь на улицу. Марти, словно спрашивая разрешения, посмотрел на хозяев, потихоньку поскуливая.

- Ну что, друг ты мой седой, заходи, - предложил Павел, - посмотри на нашего лесного соседа, да смотри не обижай.

Марти не заставил долго себя ждать, прыгнул через порог и тихо подошел к спящему волчонку, замотанному в бинты. Не дойдя пары шагов, он лёг на живот и вытянул лапы вперед. Медленно, почти незаметно, Марти подполз к полушубку, с жалостью глядя на беднягу. Пёс всё понимал, его глаза и брови стали похожи на домики, он положил голову на вытянутые лапы волчонка и лежал так до самого утра, охраняя покой забинтованного малыша.

15

В тот день, когда происходили эти события, Фёдор пил. С самого обеда он заливал в себя стакан за стаканом. Какой-то зверёк грыз его изнутри много лет, днём и ночью. От него не было спасения, никакие попытки изменить своё душевное состояние не давали желаемого результата. Женившись, он сделал себе только хуже, а когда родился Стенька, то он с радостью разбил бы себе голову, лишь бы не ощущать себя в этом мире, никаким, никак. Он не ощущал себя представителем ведомственной структуры, он даже не ощущал себя ничтожеством, которое было выплюнуто этим обществом, в котором ему суждено жить, вернее – ворочаться. В нём было зло, он его чувствовал каждой частицей своего тела. Его нельзя было сбросить, смыть водой или просто игнорировать – оно было внутри, в голове, в самой кости и оно росло.

Он часто вспоминал смерть отца, вернее, тот всегда стоял перед его глазами. Тогда он тоже сгорел, его нутро тлело, пока не довело до петли. Фёдор много раз отправлял свои мысли назад, в то время, когда отец был ещё жив. Он часто бил его мать, но так было не всегда. Ещё будучи ребёнком, сразу после похорон он сидел с матерью в обнимку и разговаривал с ней. Она обмолвилась тогда, что Иван стал другим после рождения Фёдора, его как будто подменили. Рыжеволосый мальчик так и не стал для него отрадой, радостью в жизни. Сам он был темноволосым, Зоя – русая, рыжий ребёнок не мог быть от него. Никакие объяснения не смогли успокоить раненую душу отца. У Зои дед был рыжий, не должно быть слишком странным рождение рыжего ребёнка, выпавшее на третье поколение. Но как это объяснить в посёлке? Иван чувствовал взгляды и улыбки за своей спиной, всеми порами кожи слышал шушуканье соседей. Тогда он тоже искал утешение в бутылке, но так его и не нашёл.

Фёдор смотрел в одну точку. Убить зверька внутри себя он не мог, жить с ним ему становилось невмоготу, но о повторении отцовского шага он не думал никогда. Нет, он не такой, нужно найти другой выход. Просто нужно жить с этим существом и подкармливать, периодически подкидывая жертвы. А мяса вокруг достаточно. Фёдор грохнул пухлым кулаком по столу, звякнули вилки, пошатнулись бутылки со стаканом, две пустые бутылки покатились и упали на пол.

- Не дождётесь, твари! – прошипел он сквозь зубы, продолжая смотреть в одну точку. Его не брала водка, он никогда не пьянел. Голова гудела и разрывалась на части, но он всегда оставался трезвым. Это было его участью, с этим он жил. Краем глаза он заметил Стеньку, заглядывающего в окошко веранды. Тот боялся заходить, чтобы не попасть под горячую руку отца, но и умолчать о своём прибытии он не мог. Солнце давно село, позднее возвращение могло послужить поводом для наказания.

- Поди сюда! – первым начал разговор Фёдор.

Стенька робко открыл дверь и зашёл в веранду, стараясь смотреть в сторону. Однако это не помешало Фёдору заметить фиолетовый синяк под левым глазом и грязный свитер.

- Ну и что всё это значит – с угрозой в голосе спросил он у Стеньки.

- Ну…, это, - пробурчал мальчишка, глядя в пол.

- Чётче, я тебя сто раз предупреждал, говори чётче! – набирал обороты отец.

- Там…, за ручьём…, я Митяю показать хотел, а он…

- Кто он? – прервал его Фёдор.

- Витька Савушкин, козёл…, хныкал Стенька, размазывая сопли под носом.

- Говори быстрее, я устал смотреть на твою мерзкую рожу! – уже кричал Фёдор, опёршись кулаками в край стола и приподнимаясь с лавки.

- Он…хм…хм…он волчонка живого там нашёл…хм…хм…, - бормотал, шмыгая носом Стенька.

- Тааак…, - протянул отец и опустился обратно на лавку, снова уставившись в одну точку. - Дерьмовые патроны!

- Я пытался прикончить детёныша, но эти два ботана напали на меня с двух сторон, - воспользовался моментом Стенька и протараторил свою нехитрую версию.

- Он до сих пор жив? – прокричал отец, снова вперив злобный взгляд в сына.

- Н…не знаю, сдох, наверное. Он в…весь в крови был…, - чуть не шёпотом ответил Стенька, мечтая спрятаться от гнева отца.

- Значит, жив! И я догадываюсь, где он может быть, - задумчиво и с расстановкой слов произнёс Фёдор. – Ну, что-ж, как бы тебе не пришлось пожалеть об этом, а уж об этом я позабочусь.

Стенька не знал, к кому относились последние слова отца, но почему-то понял, что не к нему, поэтому позволил себе расслабить колени и немного опустить плечи.

- Слушай сюда, - вспомнил про Стеньку отец, - твоя задача – узнать про этого волчонка, где он. Можешь вынюхивать под заборами, можешь спрашивать у своих ботанов, если не боишься снова быть побитым, но через два дня мне нужен ответ. А я пойду утром на ручей и посмотрю там, что к чему. А теперь оставь меня, иди спать. Я думать буду.

Фёдор налил себе полный стакан водки, взял его двумя пальцами и снова уставился в угол. На этот раз в его взгляде был какой-то огонёк, который не обещал ничего хорошего его врагам, расплодившимся вокруг.

16

Витя заболел. Вчерашние события не могли закончиться без последствий. Холодная вода Заячьего ручья вступила в борьбу с организмом ребёнка и вышла победителем. Жар вступил в свои права, сковал детское тело и надолго уложил в постель. Всю ночь Витя бредил, испарина на лбу выступала сразу же, как только Марина промачивала её. Это была тяжёлая ночь, которую нужно было переждать, дальше будет легче. Марина знала это, поэтому решила эту ночь не спать, а нести дежурство возле постели сына.

Что творилось в голове Вити, никто не смог бы объяснить. Фиолетовые круги сменялись красными квадратами, которые пронизывала радуга, искрящаяся от дождя. С неё стекал бурный ручей, в нём Витя нёсся на маленькой лодке без вёсел. Вдалеке стояла волчица и разговаривала с белым слонёнком о чём-то, а на голове у него был венок из цветов. И вдруг волчица со слонёнком исчезли, а вместо них появились большие ворота, украшенные разноцветными шарами и колокольчиками. Поток нёс Витю прямо к этим воротам, они открылись под весёлый звон и поток понёс его дальше, к яркому солнечному свету. Глаза стало резать и захотелось их прищурить, но он никак не мог с ними справиться.

Витя открыл глаза и в полумраке комнаты увидел маму, улыбнулся ей чуть заметной улыбкой и снова закрыл. Жар спал, когда небо уже начинало светлеть. Марина благодарила бога за его снисхождение к сыну, положила руки на стол и уронила на них голову. Опасность миновала, наступило утро следующего дня, первого летнего дня 2000 года.

Павел решил выйти из дома немного пораньше, чтобы заскочить к соседке Оле и вызвать врача на дом. Ближайший телефон был только у неё. Доктор пришёл ближе к полудню, это была женщина, худая и высокая. Её слегка седые волосы были стянуты в тугой узел, отчего глаза немного растянулись к вискам.

- Обычное переохлаждение. Стоило ли гонять врача? – проворчала женщина.

- Я просто испугалась, он бредил всю ночь, высокая температура, жар. А вдруг воспаление? – с дрожью в голосе сказала Марина.

Женщина послушала дыхание мальчика и вынесла такой вердикт.

- Воспаления нет, но небольшой бронхит возможен. Горло красное. Полоскать горло, много пить, постельный режим неделю. И… вот что - я попрошу Клавдию Ивановну, она живёт недалеко, чтобы она зашла к вам вечером. Хоть она и не детский врач, но посмотрит мальчика, чтобы всё было хорошо.

Марина вспомнила неприятности, которые причинил их семье муж Клавдии Ивановны, но решила промолчать. Будь что будет, ребёнок не виноват в разногласиях между взрослыми. Закрыв за доктором двери, она подошла к волчонку и опустилась перед ним на коленки. Тот лежал, положив мордашку на лапы и поглядывая на Марину.

- Привет, зверь лесной. Ну и устроили вы мне весёлую жизнь, просто госпиталь какой-то.

Щенок с пониманием смотрел на женщину и поскуливал.

- Голодный, знаю. Чем же тебя кормить? Что вы там едите, в своём лесу? Зайцев у меня нет, давай попробуем молоко?

Марина налила в блюдце немного молока и накидала в него кусочки хлеба, но волчонок даже не попробовал предложенное угощение. Он повёл своим мокрым носом поверх миски и снова положил мордашку на лапы.

- Давай начнём с воды, хорошо?- пыталась хоть как-то успокоиться Марина, разговаривая со зверем. Она поставила перед ним ещё одно блюдце, и случилось чудо. Он приподнялся на трясущихся лапах и принялся лакать воду. Марина выдохнула с облегчением и подлила ещё воды.

- Сколько же тебе, несколько недель, наверное?

Ей казалось, что диалог со щенком поможет ему привыкнуть к человеку. Теперь, при свете дня можно было разглядеть некоторые особенности, которые не были видны в темноте. Оказалось, что глаза у волчонка не полностью чёрные. Когда зрачки сузились, то показалась голубая радужка удивительной чистоты, а шерсть чёрная, не как у большинства волков. Марина протянула руку и погладила малыша – под чёрной шерстью скрывался серый подшерсток. Волчонок немного встрепенулся от прикосновения к нему, но тут же успокоился и лизнул Марине руку.

- Ну, раз мы с тобой подружились, то давай с тобой что-нибудь перекусим.

Открытый холодильник не дал ей подсказки. «Творог, сметану, молоко он не станет есть», - подумала она, - «сосиски… ммм… думаю, тоже не то. А что, если дать ему немного фаршу?»

Марина положила мешочек с фаршем под воду, чтобы тот немного оттаял.

Витя устал лежать в постели и вышел на веранду к маме.

- Как ты себя чувствуешь? – спросила она, приложив руку к Витиному лбу.

- Хорошо, мам,- виновато смотрел из под бровей сын.

- Закутайся в одеяло и садись, сейчас будешь чай с малиной пить у меня!

Витя не любил малиновое варенье, но не стал возражать маме и покорно сел на стул. Марина поставила перед ним огромную чашку чая и тарелку со вчерашними пирожками.

- Давай, ешь и поправляйся. Нам ещё с тобой нужно решить вопрос с твоим лесным зверем.

Витя посмотрел на пол и засмеялся, но тут же осёкся и потрогал себя за нос, который немного распух на переносице.

- Мам, а мы можем его оставить себе, когда он поправится?

- Я думаю, что это плохая идея. Он вырастет и станет настоящим зверем, которому нужна воля. Если он задержится у людей, то не сможет охотиться и жить на воле, он просто погибнет.

- Извини, мам, я не знал этого, - грустно промолвил Витя.

- Я думаю, что он скоро поправится, а впереди целое лето. Он ещё найдёт себе семью на воле. Пей чай, остынет.

Марина вытащила из-под воды мешочек с фаршем и отломила маленький кусочек. Размяв рукой, она положила его на блюдце, где была вода, и придвинула ближе к мордочке волчонка. Тот понюхал угощение, лизнул и съел, к великой радости Марины.

- Уфф…какой молодец. Давай, кушай, да я тебя перемотаю.

Послышалось ворчание Марти во дворе, кто-то открыл калитку и шёл к крылечку. Марина отодвинула шторку и приняла равнодушный вид.

- Вот и доктор по вашу душу пришёл…

Клавдия Ивановна скромно постучала в дверь и приоткрыла её.

- Добрый день, или даже вечер, - вежливо поздоровалась она. – Мне передали, что Витя болен. Ты, Марин, не серчай, что я решила к вам зайти.

- Что ты, Клавдия! Очень хорошо, что зашла, - постаралась разрядить ситуацию Марина. – Может быть, чаю?

- Нет, спасибо, Марин. Глянем Витю по-быстрому, да я побегу, - затараторила Клавдия Ивановна.

- Ну что, где же ты так простыл, да ещё и летом? – спросила она, рассматривая горло и слушая дыхание мальчишки. Не дождавшись ответа, который её и так мало интересовал, она заметила перевязанного волчонка.

- Ой, у вас тут щеночек поранился? Как же он так умудрился? Вы вторую собаку решили завести?

- Это…, - хотел было объяснить Витя, что это вовсе не собака, но мама резко прервала сына.

- Ничего, подлечим.

- Ну ладно, я побегу. Всего хорошего, Марина. Витя, поправляйся.

Клавдия Ивановна вышла и затворила за собой дверь. Марина с облегчением вздохнула и тихо сказала:

- Не будем пока никому говорить про волчонка. Пусть выздоравливает.

17

Стенька целый день отирался возле забора Савушкиных, заглядывая в щели между досками, даже бросал камни в огород, но так ничего и не смог выяснить. Только Марти не находил себе места – он то ворчал в будке, то срывался в затяжной лай, поднимая тревогу на весь посёлок. Марина несколько раз выходила на крыльцо, даже подходила к калитке, но так ничего и не заметила.

Стенька боялся не выполнить требование отца. Он должен узнать, что произошло на ручье, когда он с Митяем ушёл оттуда, получив синяк под глазом. Но как это сделать, он так и не смог придумать. Караулить возле дома Савушкиных в проулке на виду у всех соседей он больше не мог. Эту приметную рыжую голову знали все в округе и примечали её издалека. Ни о какой конспирации не могло быть и речи.

Шёл уже второй день, отец давал на всё Стеньке два дня. Мальчишка понял, что ремня ему всё равно не избежать, поэтому в отчаянии он опустил голову и побрёл вдоль чужих калиток. Однажды открылась калитка напротив и оттуда показалась бабка Марья, соседка Савушкиных.

- Стенька, ты чего тут околачиваешься второй день? К Витьке, что-ли?

- Ну…, буркнул под нос Стенька.

- Так болеет он, я слыхала, врач к ним приходит. Так что нечего тут околачиваться, собак всех растревожил, - ворчливо запричитала бабка Марья. – Давай, проваливай отсюда!

Вдоль дороги важно вышагивали два гуся. Стенька попробовал было пнуть одного из них, но тот увернулся и так громко гаркнул на него, что мальчишка прибавил шагу и пошел, не оборачиваясь, по дороге, но не в ту сторону, откуда пришёл, а в другую – к калитке Маслика. И тут ему в голову пришла мысль: «А что, если этот трус Володька что-то знает? Он ведь Витькин друг, как-никак?» Перед Стенькой мелькнул лучик надежды, что он всё-таки избежит ремня, но тут же погас. Володька всегда избегал встреч с ним, они никогда не предвещали ничего хорошего. Захочет ли он разговаривать в ним сейчас? Это вряд ли, но что же делать? Последняя ниточка обрывалась, ведь он даже прижать его к стенке не сможет, Володька струсит выйти из дома.

Так он дошёл до конца проулка и повернул направо, на главную улицу, соединяющую все проулки и закоулки в посёлке, как основание гребешка объединяет все свои иголочки. Навстречу ему на велосипеде проехала одноклассница Женя, даже не глянув на Стеньку. Она даже специально отвернулась в другую сторону, тем самым дав понять мальчишке, что не знает его и знать не хочет. Но какая-то искорка, какой-то укол иголкой заставил Стеньку резко повернуться вслед уезжающему велосипеду и крикнуть Жене:

- А ты знаешь, что Витька Савушкин заболел? Ему доктора вызывали!

После этого, не дожидаясь результата своего внезапного выпада, он отправился дальше по дороге. Митяй, пожалуй, единственный человек, который может его поддержать и выслушать. Хотя в отношении него у Стеньки сложилось мнение, что его товарищ – слюнтяй ещё тот.

Через пять минут он уже кричал Митяя через забор. Времени оставалось всё меньше, медлить уже нельзя. Наконец, товарищ вышел за калитку, почесал затылок и лениво спросил:

- Чего орёшь?

Медлительность и нерасторопность Митяя раздражала Стеньку. Длинный и худой, с чёрными волосами, подстриженный «под канадку», он был похож на вампира, который только что вылез из своего гроба. Тёмные круги под глазами дополняли этот и так мрачный портрет.

- Дело есть, пойдём, - самоуверенно сказал Стенька и повернулся было идти. Он был уверен, что Митяй, как послушная овечка, двинется за ним в любом направлении, куда ему укажут, но слова Митяя просто ошарашили его.

- Оно мне надо? – зевая спросил он.

Стенька встал, как вкопанный, не ожидая такого наглого заявления своего товарища.

- Ты чего, мы же вместе, - растерялся Стенька. Его щёки начали розоветь, но не от злости, скорее – от страха потерять единственного друга. Он не понимал, почему происходят такие изменения в их отношениях.

- Мы вместе… что? – вяло протянул Митяй, - деремся с одноклассниками? Я не хочу больше участвовать в этом. Со мной в классе никто не разговаривает, потому что ты – мой друг.

Стенька багровел, ему вдруг стало страшно. В эту минуту он мог остаться совсем один, потеряв единственного друга. Ещё не до конца осознав всё это, он уже чувствовал, как что-то внутри накатывает и давит, выступает на щеках и шее.

- Митяй…, - потупив взгляд сказал Стенька и выдержал небольшую паузу.  – Меня отец сегодня изобьёт, нужна твоя помощь. Мне больше некого просить, слышишь, Мить?

- Ладно, выкладывай, что там у тебя?

Митяй повернулся к товарищу, его сонный вид вдруг куда-то улетучился. Что-то изменилось, но сразу определить – что, он пока не мог. Он посмотрел на Стеньку как-то по-другому, теперь ему делать это было намного проще, чем раньше. Он уже не считал себя «номером два», Стенькиным хвостиком. Он стал ему равным, если даже не выше, но какое-то чувство вины за это обдало Митю лёгким ветерком.

- Отец дал мне два дня, чтобы я выяснил, что произошло там, на ручье после нашего с тобой ухода…

- Ну и что там могло произойти? – в недоумении спросил Митяй. – Один получил сполна, а второй в штаны наделал и сбежал.

- Мить, попробуй узнать у этого ботана Володьки, он может знать, ты же понимаешь – к Витьке мне нельзя сунуться. Тот щенок был живой, мне отец шею чуть не свернул, когда узнал, что я так его и не прикончил.

- Можно попробовать, конечно, но почему ты сам не спросишь? – поинтересовался Митяй

- Он боится меня и никогда не выйдет ко мне из дома, - с некоторым раздражением ответил Стенька. – Его отец, если узнает, что сынок общался со мной, убьёт его.

- Это почему же? – поинтересовался Митяй.

- Какая-то давняя история, батя мой вот тут держит его отца, - он поднял перед носом Митяя кулак и потряс им. Митяй взял руку друга за запястье и отодвинул от своего лица.

- Пошли, пока я не передумал.

Ребята направились к дому Маслика. На этот раз Митяй шёл впереди, а Стенька плёлся сзади, с трудом поспевая за товарищем. Час расплаты был уже близок, красный диск солнца коснулся крыш домов, растянувшихся до самого горизонта.

18

Ближе к вечеру у Вити снова поднялась температура. Марина была к этому готова, так всегда бывает в конце дня – организм ведет свою борьбу с болезнью до вечера, а потом недуг пытается отвоевать утраченные за день позиции. Она позволила сыну немного постоять на крылечке и встретить отца с работы, закутав его в одеяло. От этого Витя выглядел немного нелепо, он был похож на снеговика, который сохранился до самого лета и не растаял.

Отца пока не было, он снова задерживался, но вместо него Вите представилось удивительное зрелище. Над воротами в лучах заходящего солнца появилось лицо Жени. «Нет, этого не может быть!» - подумал Витя. «Так не бывает. Нет, только не со мной». Нежное и дорогое ему лицо улыбалось, над большими глазами ровной чертой лежала русая чёлка. «Нет, это не может быть Женя, ведь у неё другая причёска», - продолжал рассуждать Витя в своём костюме снеговика, - «да и что бы она тут делала, мы с ней даже не разговаривали никогда раньше»

- Привет, Вить! – сказало улыбающееся милое взору лицо.

Витя понял, что это не сон и не бред. До него, наконец, дошло, что это реальная Женя, и он видит её не в школе, не у доски, а около своей калитки! Он представил свой смешной вид и покраснел.

- П…привет, Женя..., - прошептал он, на всякий случай потрогав свой лоб и протерев глаза. Но лицо не исчезло.

- Мне сказали, что ты заболел? – продолжал петь нежный голос ангела.

Витя таял, ему вдруг захотелось растаять полностью и исчезнуть, только не отвечать на вопросы. Он забыл все слова и не мог составить в голове самой простой фразы. Он просто кивнул, за это он ненавидел сам себя в эту минуту. «Сейчас она уйдет и никогда больше не заговорит со мной!» - мысли сдвинулись с места в Витиной голове, помогая ему вспомнить хоть какие-нибудь слова.

- Т…ты такая высокая, Женя? – еле слышно выдавил он.

- Прс…с…Ха…ха…, - не удержалась Женя и рассмеялась, - я на велосипеде, стою на педалях, поэтому тебе так показалось.

Витя немного успокоился и составил ещё несколько слов в фразу.

- Ты живёшь на другом конце посёлка, так далеко…

- Ничего, на велосипеде – пять минут, - сказала Женя, сделав серьёзное лицо. – Что говорят врачи? Когда поправишься?

- Лежать неделю, а так – я почти здоров! – с воодушевлением ответил Витя. Жар возвращался, он чувствовал это, хотя, он не смог бы сейчас отличить его от ледяного холода. Не вправе оторвать глаза от прекрасного видения над досками забора, он собрался с мыслями и спросил:

- А как твои дела, Женя?

- У меня всё хорошо, только скучно немного. Ты не против, если я и завтра приеду? – ласково спросила Женя.

- Н…нет, к…конечно, приезжай…, если тебе не сложно, - ответил, заикаясь, Витя. Он не мог поверить, что всё это происходит с ним.

Женя махнула рукой, ещё раз подарила улыбку, о которой он мечтал весь учебный год, и уехала. Витя на ватных ногах зашёл в дом и подошёл к маме, готовый к приёму чая с малиной.

- С кем это ты там разговаривал? – шутливым тоном спросила Марина, снимая почти мокрое одеяло с сына.

- Мама…, - словно во сне, который не собирался заканчиваться, проговорил Витя, - это Женя Богданова…

Марина стояла спиной к Вите и готовила чай, но даже не видя её лица можно было понять, что она улыбается.

А в это время Стенька с Митяем стояли возле калитки Володьки Маслика и думали, как же им выманить его из дома. Митя взял эту заботу на себя и крикнул через забор:

- Вовкааа!

Володя сидел дома один. Клавдия Ивановна ещё не вернулась с работы, а Козьма часто оставался в центре с ночёвкой, если подворачивалась какая-нибудь халтурка. Вовка отодвинул шторку, но тут же пожалел, что сделал это: он встретился взглядом с Митяем, теперь прятаться не было никакого смысла. Отворив дверь, он через узкую щелку спросил у Митьки, что тот хотел от него.

- Выйди на минутку, только спрошу кое-что, - спокойно сказал Митяй, стараясь быть воплощением самого душевного человека на свете.

Вовка не решился сразу выйти, он надеялся, что вот-вот появится мама и спугнёт гостя, но она вернётся только через пару часов. Рассчитывать на появление отца вообще не приходилось, поэтому он принял решение, для которого ему пришлось собрать всё мужество, оставшееся в нём в столь малом количестве. Он зашёл домой, закрыл за собой дверь на засов и принялся долго и тщательно одеваться. Наконец, он вышел наружу и сделал несколько шагов в сторону калитки, что он не решался делать в последние два дня, и остановился.

- Ну, говори, - пробормотал Володька, пиная пучок травы возле тротуара.

- Не совсем удобно так разговаривать, ты выйди сюда, - очень вежливо попросил Митяй. Вовка понял, что всё-таки придётся выйти. Он открыл калитку и сделал шаг навстречу Митяю, но тот резко отошёл в сторону, а вместо него перед ним оказался этот пугающий, противный Стенька. Володя хотел забежать обратно, но Митяй прикрыл калитку и встал перед ней., перекрыв дорогу к отступлению.

- Стень...? – пробубнил Володька. – А ты тоже тут?

- Как видишь! – слегка красноватые щёки дали понять Вовке, что это действительно, правда.

- Что вам надо от меня? – слегка дрожащим голосом спросил он.

- Ты должен знать, что случилось тогда, на ручье!

- Но я ушёл оттуда раньше вас, - оправдывался Володя.

- Ха...Ха! Или убежал? – вставил язвительную реплику Митяй.

- Ну…меня дома ждали, и ничего я не убежал…

- Короче, что ты знаешь о выжившем волчонке? – не выдержал Стенька и задал вопрос, который его интересовал в первую очередь.

- Я ничего не слышал ни о каком волчонке, я даже из дома не выходил, - с тревогой в голосе сказал Володя.

- Ты таскаешься с Витькой везде и не знаешь ничего? – с нарастающим гневом, уже шипя сквозь зубы, проговорил Стенька.

- Я не видел его с тех пор, правда…слышал, что он болеет. Мамка к нему вчера вечером заходила, сказала, что он простыл сильно…, - оправдывался, как мог, Володька.

- Что-нибудь ещё говорила? – не унимался с расспросами Стенька.

- Ничего, разве что, собаку они ещё одну завели, вроде…Щенок раненый почему-то, забинтованный…больше ничего. А, да – ещё у Витьки фингал и нос опух…

Стенька побледнел, медленно отвернулся от Володьки и процедил сквозь зубы:

- Да пошёл ты со своим фингалом, придурок!

- Ну, я пойду, а то мамка скоро придёт? – осторожно спросил Володя.

- Рискни, - буркнул Стенька, уже и сам сделавший несколько шагов по улице, напрочь забыв про Митяя. Он всерьёз задумался о том, что было бы неплохо сбежать из дома, но решил отложить побег на некоторое время. Почёсывая то место, куда ожидалось прикладывание ремня, он побрёл домой.

19

Стенька отворил коричневую, с облупившейся краской, калитку и зашёл в ограду. Поросший сорняками огород с изредка торчащими сухими дудками старых растений, узенькая тропинка к крыльцу, кривому и некрашеному, навевали тревогу и тоску. Стоящее посреди зарослей пугало с ржавым дырявым ведром вместо головы отпугивало своим видом не только ворон, которым и так незачем было залетать сюда. Даже кузнечики не прыгали тут, хотя опасности быть съеденными птицами никакой не было.

За углом дома, вдали от всех глаз, был разбит небольшой огородик в три грядки. Там Зоя Георгиевна выращивала немного моркови, свеклы и лука. На большее у неё не хватало сил, здоровье не радовало её в последнее время. Со смерти мужа она стала угасать, перестала улыбаться, а жизнь воспринимала, как божье наказание или что-то естественное, обычное, но затянувшееся. Когда Фёдор женился на Полине, у Зои Георгиевны появилась хоть какая-то отрада среди серых нескончаемых будней, но продлилась радость недолго. Фёдор быстро остыл к Полине, стал её бить и напиваться. Потом родился Стенька – ещё один лучик надежды для Зои Георгиевны, но со смертью Полины и он угас.

Фёдор не подпускал свою мать к Стеньке, не позволял «распускать сопли». Мальчик тянулся к ласке, ждал доброго слова, похвалы, поддержки, но получал лишь злобный взгляд отца, а позже и град пощёчин. Кожа на лице ребёнка от постоянных ударов стала настолько чувствительной, что краснела по любой причине. Стыдно ли было или он злился на что-то - лицо его становилось красным, а позже совсем багровело.

Зоя Георгиевна пыталась защитить Стеньку от тирании Фёдора, но получала такой поток брани в свой адрес, что потом долго сидела в своём уголке за занавеской и боялась шевельнуться.

Шум точильного камня разрывал вечернюю тишину и вызывал у Стеньки озноб по всему телу. Фёдор был в сарайчике, пристроенном к крылечку дома, и точил топор. Пройти незамеченным у мальчишки не получилось, отец заметил его. Он всегда всё замечал, иногда было такое впечатление, что у него на затылке под рыжими волосами есть ещё одна пара глаз, которые постоянно вращаются в своих орбитах.

- Стой! – крикнул он сыну, одновременно выключив наждак. Звук падающего самолёта от тормозившего точильного камня был ещё громче, чем несколько секунд назад.

Фёдор вышел из сарая, синяя форменная рубаха, закатанная выше локтей в рукавах, старые форменные штаны мрачно предстали перед Стенькой. Вот он, исполнитель закона, власть с топором в руке и мальчишка, готовый принять свою участь.

- Я слушаю, говори! Что ты знаешь? – медленно, как учитель, читающий диктант ученикам, спросил Фёдор.

- Я…я…

Стенька не мог выговорить ни слова. Его челюсть сковал страх, зубы стучали, а язык налился свинцом.

 - Сколько раз я тебе говорил, не мямлить? – всё так же спокойно и с расстановкой задал вопрос Фёдор. Для Стеньки это был самый пугающий тон – лучше бы отец орал, брызгая слюной.

- В…в…вол…волчёнок у…у…Саввушшкиных…, - выдохнул наконец Стенька, слёзы побежали по его раскалённым щекам, но их не было видно в вечернем мраке. Странно, что они не шипели, как капли воды на раскалённых углях.

Фёдор с силой воткнул топор в дверной косяк и посмотрел на него, словно собираясь с мыслями. Оцепенение длилось недолго, он тряхнул головой, оторвал взгляд от топора и принялся шарить рукой по стене сразу за дверным косяком сарая. Нащупав старую портупею, он подошёл к Стеньке и схватил его за предплечье. Словно тряпичную куклу он потащил его в сарай, почти приподнимая над землёй. Мальчишка заскулил, безысходность победила. Он вдруг вспомнил, что хотел убежать, эта мысль была такой свежей, она родилась всего полчаса назад, хотя вынашивалась уже очень давно. Почему он не убежал! Почему он не сделал этого хотя бы минуту назад? Как бы он сейчас бежал, ах, как легко он рассекал бы ладонями встречный воздух. Пусть бы он позже умер с голоду, но сейчас, сию минуту, он бы не боялся так сильно, он был бы просто счастлив!

- Отпусти мальчика, Фёдор! – раздался позади резкий окрик. Он был настолько неожиданным, что Фёдор просто встал, как вкопанный, продолжая держать свою добычу за предплечье.

Мать Фёдора стояла в трёх шагах от сарая и держала ружьё, направив его на сына. Два чёрных отверстия смотрели ему прямо в живот.

- Отпусти ребёнка, или я тебе кишки вышибу, ублюдок, - тихо сказала женщина. Она была спокойна, потому что всё для себя решила. Жизнь больше не имела никакого смысла, она закончилась уже давно, когда повесился её муж, отец Фёдора. Она не могла винить сына за ту смерть, но в глубине души носила этот груз до этого дня, и вот сегодня больше не смогла его поднять - он стал слишком тяжёл для неё.

- Я только сегодня поняла, какой ты ублюдок, сынок, - продолжала она, сжимая ружьё, свою исповедь.

- Ты из-за какого-то выжившего волчонка готов пришибить сына. Твоя гордыня, твой гнев, чёрная душа не дают тебе покоя. Это нельзя исправить. Пусть я умру, но Стенька будет счастлив, без тебя!

Ружьё медленно клонилось дулом к земле, но Зоя Георгиевна приподняла его выше и продолжала.

- Твой отец умер, потому что родился ты, рыжая бестия! Он мог бы смириться с тем, что ты не похож на него, но его нутро чувствовало отвращение к тебе. Ты отвергал его и сам, вы были чужими. Это ты убил его, сволочь!

- Убери ружьё! – прошипел Фёдор, но женщина только крепче сжала его в руках.

- Ты и Полину убил! – с дрожью в голосе и с горькой обидой продолжала мать. – Она не смогла бы покончить с собой, потому что любила сына!

Она снова подняла опустившееся вниз дуло ружья. Фёдор молча слушал мать, продолжая держать Стеньку ниже плеча.

- Будь проклята моя жизнь! – с этими горькими словами Зоя Георгиевна нажала на спусковые крючки, но оглушительная тишина повисла над посёлком. Выстрела не последовало, ружьё было не заряжено.

Фёдор ещё несколько секунд смотрел на пару чёрных ноздрей ствола, потом посмотрел на мать. Она стояла босиком с распущенными до пояса седыми волосами и отсутствующим взглядом смотрела на ствол ружья. Фёдор отпустил Стеньку, который тут же упал на колени и на руки, пытаясь отползти в дальний угол сарая. Той же рукой, которой только что держал сына, он схватился за ствол ружья и резко дёрнул на себя. Мать отпустила руки, её тело пошатнулось, ноги в коленях подогнулись, и она упала на землю. Фёдор, держа в одной руке ружьё, а в другой портупею, гордо возвышался над распростёртым телом матери.

20

«Скорая» прибыла через полчаса, медики успели спасти женщину. Её погрузили на носилки и поместили в машину. Когда серое пятно УАЗа скрылось за поворотом, Фёдор вернулся в дом и достал бутылку водки. Чувствовал ли он вину или испытывал угрызения совести – это вряд ли. Он выполнил то, что должен был сделать нормальный человек, но этот случай не вписывался в рамки «нормального». Он не взял бы трубку телефона и не набрал 0-3, если бы не вспомнил про Стеньку, наблюдающего за ним из-под верстака в дальнем углу сарая. Он бы оставил мать лежать тут до утра, чтобы наверняка, но ему пришлось поднять её на руки и отнести в дом. Положив её на кровать, он вернулся к сараю и подобрал ружьё.

- Иди в дом! – рявкнул Фёдор, но никто его не услышал. Сарай был пустым.

На следующее утро в посёлке узнали о случившемся. Клавдии Ивановне позвонили в сельскую поликлинику, чтобы уточнить подробности карты больной. Так стало известно, что поздно вечером Зою Георгиевну доставили в больницу райцентра с инфарктом. Её удалось спасти только потому, что женщину будто судьба не отпускала на тот свет. По рассказам медиков, забравших женщину на «скорой», она всю дорогу до больницы держала медсестру за запястье и не отпускала до самой операционной. «Казалось, что она что-то не успела сделать», - говорили они.

Клавдия Ивановна позвонила Оле в магазин, а там уже и весь посёлок узнал о случившемся. Несмотря на то, что Зоя Георгиевна редко показывалась на людях, её помнили и любили многие. О событии узнал весь посёлок, но только причина трагедии так и осталась тайной, притаившейся за оградой Дементьевых.

Марина продолжала ухаживать за волчонком, делая ему перевязки. Кровотечение полностью прекратилось, все раны подсохли, и перевязку решено было прекратить.

- Поправляемся мы с тобой, чудо ты моё! – ласково сказала она, гладя волчонка по мягкому брюшку. – Скоро будем выходить во двор, засиделся ты тут.

Витя пил чай и качал ногой. Он рассказал отцу о случившемся ещё тогда, ночью, когда мама была без сознания. Он подробно описал всё, даже место за ручьём, куст ивы, где нашлись гильзы, мёртвую волчицу с волчатами. Только про драку и про разбитый бинокль Витя промолчал. Ему было стыдно перед отцом, поэтому он решил не сливать все беды в один котёл, а немного подождать. Марина посмотрела на Витю и перестала чесать живот волчонку.

- Вить, тебе уже получше, как ты думаешь – можно ли тебя оставить завтра на полдня одного? – спросила она.

Витя знал, что мама не ходит на работу уже три дня. Она наклеила на дверь библиотеки записку, что идёт ремонт, а сама отпросилась в муниципалитете, сказав, что ребёнок заболел. Заменить её было некому, поэтому Марина не могла найти себе места, зная, что дети не могут взять книжки.

- Конечно, мама! – с гордостью в голосе ответил Витя. – Я уже большой и могу о себе позаботиться.

Слова сына готовы были вызвать смех у матери, но она сдержалась, при этом даже смогла сохранить серьёзный вид.

- Марти мы впустим в дом, ты никому не открывай дверь, приглядывай за малышом, - Марина указала на волчонка. – Ему уже лучше, смотри, чтобы у него была вода.

- Хорошо, мам, - покорно ответил Витя, допивая свой чай с малиной.

Когда он закончил обязательную чайную церемонию, то с облегчением вздохнул и спрыгнул со стула. Волчонок лежал на животе, мягкий полушубок щекотал ему нос, из-за чего тот постоянно тряс им налево и направо. Он ещё плохо понимал запахи, их было немного в его короткой жизни, но эти новые нисколько его не тревожили. Запах Марти стал для него родным, как и запахи Марининых рук, Витиного свитера, полушубка Павла и этой неизвестной овечки, которая была такая мягкая и нежная.

Силы возвращались в это хрупкое существо, несмотря на большую потерю крови. Об этом заявлял влажный нос и блестящие глаза с глубокой голубизной. Витя успел несколько раз перечитать странички в энциклопедии, подаренной ему в прошлом году, где написано про волков. У волчат могут быть голубые глаза, которые потом станут коричневыми, жёлтыми или оранжевыми. Но вот окраска шерсти действительно странная – чёрные волки встречаются редко, при этом они крупнее обычных серых волков.

- Я назову тебя Джек, можно? – спросил Витя, присев на корточки и взяв в ладошки мордочку волчонка. Так делал его отец, когда разговаривал с Марти, а тот был в восторге от такого внимания к себе.

- Мам, а можно я назову его Джеком? – спросил, обернувшись к маме, Витя, словно, внезапно вспомнив о ней.

- А почему бы и нет? – согласилась она, как ребёнок, затаив несбыточную надежду на то, что волчонок останется с ними навсегда. Но тут же её глаза стали грустными - она знала, что его придётся отпустить на волю.

Витя вышел на крылечко и сладко потянулся. Всё-таки, как хорошо болеть! Всё внимание к тебе, даже мама с тобой весь день. Это ничего, что малиновое варенье такое противное – ради этого можно и потерпеть. Его взгляд упал на скамейку возле баньки, и вдруг как будто его кто-то окатил из ведра холодной водой. Там лежал его разбитый бинокль, а рядом выстроились стёклышки, круглые и сверкающие на солнце. У Вити перехватило дыхание, он не мог оторвать глаз от скамейки. Но как, когда, кто его принёс и положил сюда? Видел ли папа это и если нет, то что делать? А если видел, то что теперь ему сказать? Ему было стыдно признаться сразу, что ценный подарок разбит, а теперь, когда выяснится, что он умолчал – практически, обманул отца – ещё хуже.

Витя грустный зашёл домой и решил не предпринимать ничего, пока не придёт отец, а потом признаться во всём. Он сел за стол в своей комнате и медленно потянул на себя самую верхнюю книжку из стопки, выстроенной на углу стола.

- Тимур и его команда, - грустно прошептал Витя. «Как же стыдно перед папой…» В глазах сверкнули слезинки, которые высохли сами, спустя какое-то время.

- Я люблю тебя, папа… Я постараюсь быть лучше…, - прошептал он.

Так прошёл этот долгий день. Витя боялся вечера, но одновременно и ждал его с большим нетерпением. Наконец, радостное повизгивание Марти оборвало эту бесконечность. Павел открыл дверь и поцеловал в лоб Марину, встретившую его у порога.

- Ну что, герой? Как ты сегодня себя чувствуешь? Лучше? – отец просто колол Витю каждым произнесенным словом, будто иголкой.

- Пап, прости меня, что я не сказал сразу про бинокль. Я очень виноват, мне больше не надо подарков, никогда-никогда, - с грустью воскликнул Витя, но отец положил руку ему на плечо и улыбнулся.

- Ладно, не переживай. Ты не виноват в этом, не до бинокля тогда было. Да и пусть он провалится сквозь землю, мы тебе ещё купим, - с радостью произнес Павел, глубоко тронутый признанием сына.

- Ты, наверное, хочешь узнать, как он здесь оказался? – спросил Павел. Витя чуть заметно кивнул головой. – Я на следующее утро после того случая вышел на работу пораньше и сходил на ручей. Было уже достаточно светло, я нашёл то место, про которое ты мне рассказал.

Павел выдержал небольшую паузу и посмотрел на Витю, будто оценивая на глазок его возраст. Сын поднял голову и с интересом слушал отца, хотя, что нового он мог там увидеть? «Странно, зачем он туда пошёл?» - мелькал вопрос в голове.

- Я взял тогда с собой лопату, чтобы похоронить зверей, если всё, что ты мне сказал тогда, совпадёт с действительностью.

Короткий взгляд на Витю. Испуганный взгляд на отца в ответ.

- Я похоронил их, Витя. А ты, герой, считай, что совершил поступок, достойный настоящего мужчины.

Павел обнимал за плечо Марину и сиял, сверля Витю глазами. Его усы не находили покоя, не в силах больше скрывать счастливую улыбку.

21

Стенька потихоньку вылез из-под верстака в сарае, когда отец понёс Зою Георгиевну в дом. Теперь он решил твёрдо – бежать. Сделать это нужно сейчас, другого случая может не быть. Перешагнув через лежащее на земле ружьё, он пригнулся и побежал к калитке. Он смог сделать несколько глубоких вдохов, только когда оказался за забором на пустой улице. Он отчётливо слышал, как отец потребовал идти в дом, но уже не подчинялся его словам. Когда подъехал серый УАЗик «скорой», Стенька стоял совсем рядом, в нескольких метрах, скрытый ночной темнотой. Он видел, как вынесли на носилках бабушку, как её погрузили в машину и как скрылись за поворотом красные сигнальные фонари.

Убежать из дома было не так сложно, как это можно представить себе поначалу. Дети бегут из домов часто, они сталкиваются друг с другом на выходе, выстраиваются в нескончаемый поток беглецов, вьющийся змейкой по дороге к последнему столбу на окраине посёлка. А там они стоят и галдят, перебивая друг друга, строя грандиозные планы. Такие взрослые и самостоятельные! Потом подъезжает большой жёлтый автобус, который увозит весь этот шумный рой в сказочный городок, где дети живут безмятежно, без всяких там родителей.

Стенька не ждал жёлтый автобус в Город безмятежности. Он сидел в канаве возле главной дороги, сжав колени и съёжившись от холода, но это сейчас его волновало меньше всего. Он остался один! Совсем один на всём белом свете, без друзей, без мамы. Вот и бабушки у него больше нет. Но он ни секунды не думал о возможности вернуться к отцу. Замёрзнуть здесь, в канаве, было бы намного приятнее, если выбирать из двух бед одну.

Так он просидел несколько часов, в горьких раздумьях. Когда небо начало приобретать цвет, его глаза закрылись, и он уснул, склонив голову над коленями. Наступило утро среды, люди потянулись на комбинат. Пастух уже собрал всех коров и повёл их на поляну возле леса. Там они будут целый день жевать сочную траву, а потом пойдут к пруду и будут пить воду, долго, не торопясь, вдоволь… Собаки вступили в утренние переговоры, подавая первые голоса. Они как будто докладывали своему вожаку, собачьему начальнику: «Я поел!», «Я грызу кость!», «Мне несут суп!».

Стенька подождал, пока на дороге никого не осталось, и вылез из своей засады. Урчание в его животе напоминало ласкового кота, нежившегося под рукой хозяина. Последний раз этому коту доставалось перекусить только прошлым утром, поэтому урчание было достаточно громким и настойчивым. В памяти всплыли его вчерашние рассуждения о голодной смерти, которая его тогда совсем не пугала. Куда идти, он пока не мог решить. Убежать из дома совсем без подготовки, вот так – с пустыми руками, не входило в его планы, даже смутно очерченные какими-то набросками, иногда мелькавшими в его мыслях. Коробок спичек и ржавый складной ножик – вот и всё его богатство. Старые ботинки на ногах, штаны от прошлогодней школьной формы да свитер, связанный бабушкой. Бабушка. Как же сейчас её не хватало Стеньке. Она была единственным человеком, которая любила его, заменив когда-то погибшую мать. Это она встала на его защиту перед разгневанным отцом, из-за него её увезли куда-то в ночь.

С такими тревожными мыслями он шёл по дороге, постоянно оборачиваясь и спрыгивая в придорожную канаву, заросшую кустами. Он вспомнил слова, которые говорила бабушка, держа ружьё, но так и не смог понять их смысл.  Отец виноват в смерти Стенькиного деда, виноват в смерти мамы… Как это может быть правдой? Он вдруг представил оскалившийся рот отца со слюной в уголке губ, от этого его передёрнуло, как от электрического разряда. Голод вызывал тошноту, которая сдавила горло, но облегчения не последовало – желудок был совсем пуст.

Впереди показался сельский магазин, в котором работала Ольга. До его открытия ещё два часа, поэтому небольшая вытоптанная площадка перед его входом была безлюдной. Стенька зашёл за угол магазина и присел на завалинке. Холодный бетон фундамента вызвал лишь страдания вместо отдыха. Он слез с него и присел на корточки. Его лицо вытянулось вниз от давивших на него несчастий, даже губы стали тоньше, чем раньше. Стенька не знал, зачем он тут сидит и чего ждёт, но и куда теперь идти, он не представлял. С того места, где он спрятался, была видна вся дорога. Если бы вдруг появился отец, то Стенька смог бы быстро скрыться, оставаясь незамеченным. Время совсем остановилось, он ощущал каждую секунду, которая упруго и нехотя уходила в прошлое.

На дороге показалась Ольга, было уже почти девять утра. Она шла в широком белом сарафане, на согнутой в локте руке висела маленькая плетёная корзиночка, накрытая белым платочком. Новый день радовал её, как и все остальные дни, будь то дождливый понедельник или знойное воскресенье. Она любила свою работу, этот прилавок, своих покупателей. «Сто килограммов доброты» - так прозвали её местные жители, а любители появиться у прилавка «навеселе» называли её по-своему: «Сто кило справедливости». Были и другие любители остроумно высказываться, но всё сводилось к «ста килограммам». Оля не обижалась на них за это, у неё не было способности к этому.

Уже около магазина, поставив корзинку на ступеньку и гремя ключами, она заметила Стеньку, выглядывающего из-за угла.

- Стеня, а ты что тут делаешь? Бабушка за хлебом поди послала? Так ещё не привозили.

Тут она поняла – что-то случилось. Бледное лицо мальчишки, до этого обычно розовое, сразу бросалось в глаза.

- Стень, подойди поближе, пожалуйста.

Оля положила руку на затылок Стеньки и внимательно посмотрела на мальчика. Его измученный вид сильно обеспокоил её

- Отец? - просто спросила она Стеньку. Тот смотрел в землю и молчал, но Ольга всё и так понимала.

- Тёть Оль, дадите попить? – робко спросил Стенька.

- Конечно! Заходи в подсобку, - распахнув дверь, сказала Ольга.

22

— Да ты голодный, давай я тебя покормлю, — предложила Ольга. — Господи, да что случилось-то такое?

Стенька набросился на предложенную ему котлету и проглотил её, почти не жуя.

— Бабушке стало плохо, она упала, — с набитым ртом пытался говорить Стенька. — Её в больницу увезли…

Ольга поняла, что ребёнок попал в сложную ситуацию, но как ему помочь? Что стряслось с Зоей Георгиевной? Ответов на эти вопросы не было. Вдруг зазвонил телефон, так внезапно и пронзительно, что Ольга вздрогнула и с тревогой взяла трубку.

— Оль, привет, — голос Клавдии Ивановны стал неожиданностью в столь раннее утро.

— Здравствуй, Клавдия. Что случилось?

— Сейчас звонили с районной больницы, Зою Георгиевну вчера вечером увезли с инфарктом, слышала?

— Инфаркт?.. Что же теперь будет…

— Просили информацию по истории болезни. Говорят, операцию сделали, пока очень слаба.

Оля положила трубку на аппарат и задумалась.

— Тёть Оль, спасибо, пойду я, — сказал тихо Стенька, словно нехотя, встав со стула и направившись к двери.

— Стень, куда же ты пойдёшь? Посиди ещё, — с жалостью в голосе попросила Ольга.

— Дел много, боюсь не успеть, — сказал Стенька, стараясь делать голос грубее и ниже, почти как у взрослого.

— Жаль, а то сиди хоть весь день тут, в подсобке, ты мне нисколько не помешаешь.

Ольга подозревала, что Стеньке некуда пойти, поэтому любыми способами пыталась оставить его рядом. Но тот взялся за ручку двери и приоткрыл её. С осторожностью глянув на дорогу, он приготовился сделать шаг. Ольга видела беспокойство и растерянность мальчика, подошла к нему и взяла его за руку.

— Стень, скажи мне правду, что случилось? Ты боишься отца?

— Н-нет, чего мне его бояться?

Ольга почувствовала, что рука мальчика при упоминании об отце дрогнула. Она сжала её крепче и посмотрела в глаза Стеньке.

— Послушай, Стень. Я могу тебя спрятать на время, тебя никто не найдёт!

— Нет, тёть Оль. Ни к чему это. Пойду я, спасибо за котлету.

— Подожди, Стень! У меня ещё булочка есть.

Она кинулась к столу и схватила корзиночку, но услышала скрип закрывающейся двери. Стенька ушёл. Может быть, мальчишка торопился, а может быть, он считал, что не имеет право пользоваться людской добротой после своего поведения — эта тайна так и осталась скрытой в душе Стеньки. Он снова побрёл по дороге, которая, минуя последние дома на окраине, потянулась вдоль засеянного поля. Чёрный ворон начал было скакать вдоль дорог ряда с шагающим Стенькой, глядя на него стеклянными глазами-бусинами, но вдруг сорвался с места и улетел.

Дорога манит людей, извиваясь загадочной лентой, уходящей к горизонту. Дальше она становится тонкой, как нить, пока совсем не исчезает в небе. Многие люди не могут найти себе покоя, пока однажды не встанут на дорогу и не сделают первые шаги туда, где она упирается в финишную черту. Как будто у дороги есть конец! Нет, она бесконечна, даже в точке соприкосновения с линией горизонта она не приблизит путника к концу его пути. Тысячи дорог, таких разных, соединены в одну причудливую паутину. Они разговаривают между собой, передают друг другу новости и заплутавших путешественников. Иногда эта паутина не хочет отпускать полюбившегося ей путника и заводит его в самую середину своего узора.

Стенька знал эту дорогу, он много раз по ней ездил с бабушкой в город. Вот и поворот на ближайшую деревеньку Лукино. Несколько обветшалых домиков — вот и все постройки, которые можно тут встретить. Местные жители давно покинули это место. Многие уехали в центр, а некоторые перебрались в посёлок Тулинский, поближе к комбинату.

На обочине дороги Стенька заметил небольшой камень и присел отдохнуть. Солнце начинало припекать, поэтому он снял кофту и завязал рукава на поясе. Со стороны деревни по заросшей травой узкой дороге шёл старичок. Он вёл на верёвке козу, которая топала впереди него, и сразу было не понятно, кто кого ведёт. Видно, коза уже привыкла к таким прогулкам и хорошо знала дорогу. Старичок поравнялся со Стенькой и остановился.

— Здоровьица тебе добрего, внучек, — проскрипел дедушка и поклонился Стеньке.

— Здравствуйте, дедушка.

В любой другой день он бы не стал отвечать какому-то старику, но сегодня всё было по-другому. Он даже был бы не против, если тот скажет ещё что-нибудь. Ах, да чего уж там — даже если побранит его за что-то, ну и пусть. Он хотел бы услышать вновь этот скрипучий голос, и старичок начал говорить.

— Когда-то я был таким же юным, как и ты, внучек. Кхе-кхе…

Он достал из кармана мешочек с махоркой и скрутил самокрутку, глядя из под мохнатых белых бровей на Стеньку.

— Ах ты, что-ж так… огня забыл из дома взять. Внучек, у тебя, случайно, нет коробка спичек?

Стенька вскинул удивлённый взгляд на старичка: «Откуда дед знает про спички в его кармане?»

— Вот, дедушка, возьмите.

Старичок прикурил самокрутку и отдал коробок обратно.

— Я уже давно живу на этом свете, внучек, кхе-кхе…

Коза дёргала жёсткую траву возле дороги, терпеливо жевала её и поглядывала на хозяина квадратными зрачками, как будто знала: «Хозяин тут не просто так». Старичок покряхтел ещё немного и продолжал говорить.

— Так вот, расскажу я тебе про то время, когда я был таким же юным, как ты…

Старичок опёрся на старую чёрную рогатину, служившую ему незаменимой помощницей в его годы. Он пошамкал губами, скрывающими беззубую челюсть, и продолжил.

— Давно это было, большевики были у власти только четыре года, жить было трудно. Мне было всего одиннадцать лет, как и тебе, внучек…

Стенька смотрел на старичка, как завороженный. Он уже не удивлялся тому, что дед знал о нём всё. Если бы он сейчас назвал его имя, то Стенька принял бы это спокойно. «Наверное, это колдун», — думал он. «Интересно, а это добрый колдун или злой? Наверное, злой, ведь колдунов добрых не бывает. А может быть, это волшебник? А что, если он превратит меня в птичку, и я смогу полететь высоко-высоко и увидеть там маму…»

Старичок подождал, пока Стенька закончит свою мысль, как будто всё понимал. Он улыбнулся, пошамкал губами и продолжил свой рассказ.

— Жили мы под Оренбургом, время было голодное. Многие тогда умерли в нашей деревеньке. Я да бабка моя, больше никого у нас и не было. Когда хлеба почти не осталось, бабка перестала есть, но мне не сказала. Она всё совала и совала мне корочки старого хлеба, а я всё понимал. Я стал прятать эти кусочки в коробку из-под ниток, подальше от мышей. Через несколько дней бабка слегла от слабости. Я тоже ослабел к тому времени, но ещё держался на ногах. Я тогда достал из коробки засохший хлеб, понемногу размачивал его в солёной воде и давал бабушке, объясняя, что какие-то военные проезжали мимо их деревни и угостили его целой буханкой. Так мне удалось сохранить ей жизнь ещё на несколько дней, а потом в деревню прибыл обоз с едой.

Старичок замолчал, как будто вспоминая о чём-то. Стенька слушал с открытым ртом и не вытерпел:

— Дедушка, что же было дальше?

— Ну что дальше…, — старичок погладил козу по шее и продолжил. — Бабка поправилась, потом жить стало немного полегче. О моей тогдашней хитрости я не рассказал, так она и не узнала правду. Но вот ведь как вышло: бабка хотела, чтобы я выжил, но пожертвовала собой. А я не ел, чтобы спасти её. Может быть, и не стоял бы я тут сегодня, если бы не накормил её тогда спрятанными сухарями.

Стенька отвернулся и вытер слезу.

— Дедушка, что же мне теперь делать?

Старичок покряхтел немного и снова улыбнулся. Коза ткнулась розовым носом в Стенькину ладошку, отчего тот улыбнулся и удивился сам себе. Это была не злобная ухмылка, которая обычно была всегда при нём. Нет! Он улыбался до боли в ямочках щёк, это было так неведомо и ново. Маленькие иголочки кололи его лицо, но это было приятное покалывание, совсем не похожее на боль от ударов по щекам.

— Ты уже делаешь. Всё у тебя будет хорошо, внучек. Кхе-кхе…

Белоснежная коза посмотрела на Стеньку квадратными чёрными зрачками и лизнула его в ладошку.

Старичок пошёл обратно по дорожке к деревне, вскоре он вовсе исчез из виду. «Что это был за странный старичок?» — думал Стенька, широко раскрыв глаза и не понимая, что всё перед ним уже другое. Небо прекрасного голубого цвета, а облака такие мягкие и пушистые. Даже трава выглядит по-другому. Запах первых летних цветов просто дурманит. На коленку присела бабочка и пошевелила усиками. «Зачем старичок приходил сюда? Неужели он знал, что я тут сижу?» Теперь Стенька знал, что ему делать. Он должен увидеть бабушку, а потом — будь что будет. Твёрдым шагом он отправился в путь, сердце приятно жгло в груди. «И всё-таки это был волшебник. Спасибо тебе, дедушка!»

23

В то утро, когда Стенька шёл по дороге в центр, Фёдор поднял голову над столом, заваленным окурками и колбасными объедками. На его лбу был большой красный отпечаток от рук. Он с силой двинул рукой и смёл всё на пол, стаканы и пустые бутылки рассыпались осколками, слившись чудным звоном с отвратительным рыком проснувшегося чудовища. Даже не умывшись, Фёдор накинул рубаху и пошёл в опорный пункт на службу. «Этот щенок так и не был наказан!» — было первым, что пришло ему в голову. Он шёл тяжело, голова давила на шею, ноги, словно сваи, не хотели сгибаться в коленях. Мысли о матери его не волновали, они его даже не посетили в это утро, впрочем, как и мысли о ненакормленных свиньях. «Малолетний выродок! Я найду тебя, и ты пожалеешь, что появился на свет!» — гудело в голове Фёдора. Так он дошёл до участка на окраине посёлка.

Зелёный забор из редкого штакетника огораживал небольшой белый домик с высоким крылечком. Над окошком чердака прибита вывеска, на которой большими синими буквами написано «Милиция», а возле двери — вывеска чуть меньшего размера — «Опорный пункт №3 Возвышенского р-на». Коричневая дверь, обитая, почему-то, дерматином даже снаружи, имела ещё одно странное отличие от обычных дверей. С наружной её стороны был прибит синий почтовый ящик, который грохотал при любом действии с дверью. Почтовый ящик начал слегка громыхать, когда Фёдор ещё только вошёл в калитку. По мере его приближения к крыльцу грохот металла возрастал, извещая дежурного — сержанта Сашку Завьялова о посетителе. Когда дверь резко открылась и с грохотом закрылась, звякнув пружиной и умирающим синим ящиком, сержант Завьялов положил шариковую ручку в раскрытый журнал и стал ждать нападения. Через пару секунд ужасный запах перегара и кислой капусты напал на него через полукруглое отверстие в стекле дежурки.

— Здорово! Дай ключ.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант…, — дежурный приподнялся со стула и козырнул Фёдору. — Вас искал старший лейтенант Колодин.

— Ключ давай, говорю! Колодин…, — проворчал Фёдор и пошёл в кабинет к начальству.

Несмотря на сложившуюся иерархию в участке, где Иван Колодин был начальником, он кроме своих обязанностей взваливал на себя и работу с населением. Всего два месяца прошло с его повышения в звании и в должности, но как только он отошёл от участковой работы, всё пошло кувырком. Весь стол Ивана Колодина был завален папками, заявлениями, планами, отчётами, а двое участковых — Михаил Краснухин и Фёдор Дементьев, не могли бы покрыть территорию всего посёлка при всём желании. Тем более, похоже, что для Фёдора служебные обязанности давно утратили смысл, и помощи от него ждать не приходилось.

— Здорово, Иван, — без малейшего оттенка уважения к старшему по званию и должности произнёс Фёдор. Иван Колодин посмотрел исподлобья на своего подчинённого и глубоко вздохнул.

— Садись, Фёдор. Выпей воды.

— Обойдусь! Ну чего хотел-то?

Ивана начало немного потряхивать от этого открытого проявления наглости.

— Ты опоздал на целый час, это во-первых,…

— Ну немного на работе задержался, ты же знаешь…, на Лесную 25 заходил по поводу кражи белья, — как ни в чём не бывало, объяснил Фёдор.

— Ковалёва уже была тут, с утра, незадолго до тебя ушла! Никого у неё не было! — возмутился Иван.

— Наверное, разминулись…

— Всё, хватит. Что ты мне тут лепишь? Опять пил всю ночь?

— Немного выпил, имею право.

Иван Колодин взял стопку папок, приподнял их над столом и с громким шлепком бросил обратно.

— Ты видишь, что происходит? Ты хоть понимаешь, что я в полной заднице? Фёдор, мы же с тобой нормально работали раньше, что сейчас-то случилось?

Фёдор встал со стула и развязно произнёс:

— Ладно, начальник, пойду я…

— Стой! Сейчас пойдёшь на комбинат, там ящик с подшипниками украли. Разузнай там всё и доложишь. Если дело серьёзное, то пусть пишут заявление. У нас же их не хватает! — с упрёком в голосе произнёс Иван, снова подняв стопку бумаг и бросив их на стол.

— Ладно, схожу. Давай папку с делом.

— Слушай, Фёдор, ты спишь, что ли до сих пор? Я же говорю — не писали заявление ещё, какая папка с делом? Иди, узнай, там может дела никакого не надо. Посмотри, кто работал, что делали, перешерсти журнал.… Да что я, учить тебя должен?

— Всё, понял я, — сказал Фёдор, встал со стула и без лишних церемоний вышел из кабинета.

В коридоре он засунул голову под кран железного умывальника и долго держал её там, пока не замёрз. Возле окошка дежурного он остановился, порылся в карманах и вытащил ключ от комнатушки с табличкой «Участковый»

— Забери, сегодня он мне не понадобится.

Фёдор не собирался возвращаться в участок. Порученное ему дело займёт не больше часа, но у него есть другие дела, более важные, чем какие-то подшипники, украденное бельё, драки, кража гусей и поджог. «Скоро я займусь тобой! Тебе просто надо объяснить всё по-мужски. Воспитывать тебя надо жёстче. Сам попросишь меня об этом, только попадись мне, тварёныш», — гудело в голове Фёдора сплошным шумом, в котором смешалось всё — детство, смерть отца, увидев которого он обмочил штаны. Это был первый раз, но не последний. Самое страшное, что это повторилось на виду у нескольких человек, когда Павел Савушкин выбил из его рук нож и привязал к столбу. Все видели, как под столбом образовалась лужа. Там была Марина, там была Ольга, толпа зевак стояла и смотрела, смеялась и сочувствовала, пока не прибыл наряд милиции и не освободил его. Это невозможно забыть, и Фёдор помнил всё это.

Впереди показалась железная ограда комбината, кирпичное одноэтажное здание с примыкающим к нему большим полукруглым металлическим ангаром. «Это дело выеденного яйца не стоит, но я найду эти грёбанные подшипники, раз вам так будет угодно», — подумал Фёдор. «Это не помешает мне закончить более важные дела, а погоны мне ещё пригодятся»

24

Посевная хлеба только что закончилась, впереди — посев гречихи, введение в угодья новых площадей, пока диких, заросших травой и кустами, но в будущем — полей под озимые хлеба. Уже с утра происходила расстановка техники для подготовки полей к засеву гречихи, поэтому огромный гараж был пуст. Фёдор прошёл мимо железного ангара и оказался возле административного корпуса. Дверь была открыта настежь и подпёрта табуретом, на котором расположился горшок с фикусом. Пройдя небольшой тёмный коридорчик, он оказался в просторной приёмной. Возле окна стоял стол, справа находилась большая полированная дверь с красной табличкой «Директор Котов Сергей Дмитриевич», а вдоль противоположной стены выстроились стулья, скрученные между собой болтами.

— Директор у себя? — бесцеремонно спросил Фёдор у девушки-секретаря, которая сразу же покрылась розовыми пятнами и часто задышала.

— Скоро будет, с утра на расстановке в полях. Присядьте, пожалуйста.

Фёдор игнорировал приглашение и вышел на улицу. Он обошёл корпус по периметру и снова подошёл к ангару. Огромные железные ворота с врезной маленькой дверцей на замке, никаких окон и других выходов нет. Чуть поодаль от входа в ангар стояла собачья будка, возле которой, привязанная цепью к столбу, заливалась лаем коричневая дворняга. Фёдор посмотрел на неё, и хотел было поднять камень, но вовремя одумался. «Кому нужны эти подшипники?» — подумал Фёдор. «Даже если их просто положили не туда и не могут найти, то виновный не объявится!»

Послышался звук мотора, в раскрытые металлические ворота комбината въехала белая Нива директора. Водитель подъехал к самому крыльцу административного корпуса, открылась пассажирская дверь, и из машины вышел мужчина в белой рубашке с закатанными рукавами. Вытирая лоб платком, он быстрым шагом подошёл к крыльцу и поднялся. Возле самой двери мужчина повернулся в пол-оборота в сторону Фёдора и жестом руки пригласил его зайти.

Через минуту участковый уже стоял перед дверью директора. Он открыл её и вошёл, даже не взглянув на секретаршу, которая только успела привстать со стула и снова опуститься в него.

Сергей Дмитриевич сидел за широким лакированным столом и пытался причесать растрёпанные седые волосы.

— Добрый день. Садитесь, пожалуйста. Мне вчера позвонили с участка, сказали, что вы подойдёте сегодня, — отчётливым и красивым баритоном произнёс Котов. — Фёдор Иванович Дементьев, если не ошибаюсь?

Фёдора немного тряхнуло, когда он услышал своё отчество, никем не произносимое уже много лет.

— Такое дело, хотелось бы обойтись без заявления. Остаётся надежда, что это просто чья-то оплошность и ящик найдётся, — продолжал Сергей Дмитриевич. — Да и если рассудить, кому нужен этот металлолом? Продать его проблематично, разве что на шею повесить вместо бус.

Директор улыбнулся собственной шутке и продолжил, снова сделав серьёзное лицо.

— Так вот, я прошу вас, Фёдор Иванович, приглядеться для начала, может что прояснится? Я с людьми сильно не общался, не хочу зря обижать никого.

— Хорошо, я постараюсь помочь, — сказал Фёдор. — Мне нужны ответы на несколько вопросов.

— Конечно, задавайте! — произнёс Котов, протирая платком влажный лоб.

— Как ведётся учет передвижения материальных ценностей? Есть ли книга нарядов на производство работ? Журнал выходов работников, график движения техники, а также точная дата и место, где видели утраченное в последний раз.

— Я вас понял, Фёдор Иванович! Сейчас всё будет, — сказал Котов и поднял трубку телефона. — Саша, мне нужны все записи, касающиеся мехцеха и водителей — журналы нарядов и журнал требований на выдачу матчасти. Занеси их ко мне, да побыстрее.

Через пять минут дверь открылась, в неё буквально вбежал маленький взъерошенный человечек в очках и застёгнутом на все пуговицы строгом костюме. Это был главный инженер комбината Александр Михайлович Медянов. Он положил журналы на угол стола Котова и отошёл назад, к двери.

— Вот, Фёдор Иванович, всё, что вы просили, — словно оправдываясь, произнёс Котов.

— Дементьев! — буркнул Фёдор.

— Что, простите?

— Просто, Дементьев! Называйте меня по фамилии, прошу вас.

Сергей Дмитриевич с недоумением смотрел на Фёдора.

— Хорошо, товарищ Дементьев, как будет угодно…

— Мне нужно поработать с документами, могу ли я забрать их с собой?

— Простите, товарищ Дементьев, но боюсь, что нет. Но вы можете присесть в приёмной и ознакомиться с ними там.

Фёдора не устраивала такая перспектива, он полистал журналы и спросил:

— Когда стало известно о пропаже?

— Они понадобились первого июня, но ящик, как сквозь землю провалился, — сверкнув очками, подал голос Медянов. — В пятницу их видели, они стояли под столом в гараже. Деревянный ящик, двести подшипников. Да его поднять невозможно, он весит больше ста килограммов.

— Разберёмся, — буркнул Фёдор. — Я вас попрошу сделать мне копии всех записей, начиная с четверга и до сегодняшнего дня. И не забудьте копии нарядов. Я видел, у секретаря есть ксерокс.

Через несколько минут Фёдор получил копии документов и вышел из здания. Проходя мимо будки с лающей дворнягой, он не удержался и поднял с земли камень. Пёс не рискнул нарываться и дальше, поэтому быстро залез в свою будку и продолжал ворчать оттуда, не высовываясь, пока Фёдор не вышел из ворот и не побрёл в сторону посёлка.

25

Невыносимая жара стояла в воздухе, назойливые мошки лезли в глаза, нос и рот. Не помогала даже ветка, которой Стенька непрерывно размахивал вокруг себя. Вдоль дороги не было никакого намёка хоть на малейшую тень, обочины были голыми. Изредка проезжала какая-нибудь машина, за которой тянулся длинный клубящийся шлейф пыли. Стенька спрыгивал в придорожную траву и пригибал голову каждый раз, когда на горизонте появлялось коричневое облако. Отец мог отправиться на его поиски, взяв старый УАЗик — единственное транспортное средство опорного пункта милиции. Его давно уже списали, но не решались выкинуть на свалку. Он ещё мог ездить и не раз выручал в ситуациях, не терпящих промедления. Часто в свой выходной день сержант Сашка Завьялов лежал под ним, вытянув ноги на тропинку и колдуя над дырявым днищем, или торчал в капоте, гремя гаечными ключами. Иногда слышалась брань, когда зазевавшийся посетитель участка, не заметив ноги сержанта, растягивался на тропинке во весь свой рост.

Стенька очень устал, он еле волочил ноги. Жажда хотела его убить первой, а голод стоял в стороне и ждал, когда можно будет растерзать слабое тело мальчишки. Уже темнело, когда он дошёл до города. Первый попавшийся бордюр оказал незаменимую услугу, позволив присесть Стеньке на свою поверхность, уже остывшую от недавнего пекла. Рынок был первым местом, которое попадалось на пути въезжавшим в город посетителям. Вдоль длинной железной ограды тянулась дорога, которая плавно переходила в главную улицу имени Максима Горького. Там, в конце этой улицы, находилась больница, куда отвезли Зою Георгиевну, цель путешествия Стеньки.

Недалеко от входа на рынок стояла водонапорная колонка, ржавая, с облупившейся голубой краской, но такая желанная. Качаясь из стороны в сторону, Стенька зашагал к источнику воды, но не смог нажать на рычаг. Он пытался давить на него, виснуть всем телом, даже подпрыгивать, но так и не смог сдвинуть тугой рычаг с места. Он всё ещё держался за железную ручку, когда сверху на неё легла чья-то рука и голос, откуда-то сверху, произнёс:

— Что, паренёк, каши мало ел?

Стенька не мог одёрнуть руку, потому что обладатель голоса надавил на руку ещё сильнее и рычаг поддался. Толстая струя воды обдала пыльные штаны и ботинки, а заодно и ноги того человека, который вызвался помочь. Резко отскочив от колонки, человек выругался и пошёл своей дорогой. Несколько капель из крана упали в ладошку, Стенька смог сделать половину глотка, закрытый кран не смог больше выдать ничего, а помощи больше никто не предлагал. Сидеть на бордюре не было никакого смысла, поэтому он принял решение идти по главной улице, пока хоть что-то было видно.

Городок Возвышенск с двадцатью тысячами жителей не представлял какой-то особенной культурной ценности, это был обычный районный центр, в котором сосредоточились администрация, муниципальные учреждения и ведомства. Один маленький кинотеатр, клуб на 120 человек в различных обстоятельствах мог легко стать театром или танцевальной площадкой. Несколько пятиэтажных домов воль улицы Горького образовывали некий каменный коридор, заросший тополями и кустами сирени. Солнечный свет не проникал сюда даже днём, а сейчас узкая аллея вдоль домов наводила лишь ужас на редкого прохожего, возвращавшегося поздно домой.

Стенька шёл по тёмной тропинке и озирался. Кусты сирени шевелились и пытались схватить его, зловещие корни тополей обвивали его ноги и утаскивали под землю, а синие полупрозрачные призраки выглядывали из-за каждого ствола. Но разыгравшаяся фантазия была лишь крошечной бедой, случившейся с этим одиноким прохожим, грязным и замученным. Сильный голод мучил его уже много часов. Вот и день закончился, а последней крошкой, побывавшей в его рту, была котлета тёти Оли, которую он так и не прожевал как следует.

«Интересно, сколько люди живут без еды?» — рассуждал Стенька, делая мелкие осторожные шаги в темноте. «Наверное, недели две, а потом падают, закрывают глаза и умирают».

В некоторых окнах пятиэтажки горел свет, иногда попадались даже освещённые окна на первых этажах. Стенька мог остановиться перед любым из них и смотреть, что происходит там, в комнате, не боясь быть замеченным. Вот мама, папа и сын сидят на мягком диване перед телевизором, папа теребит ребёнка по белокурым волосам и что-то, улыбаясь, рассказывает. В другом окне кто-то помешивает черпаком дымящийся суп в кастрюле, а какая-то девочка сидит за столом и усаживает капризную куклу, которая никак не хочет есть пуговицы.

В одном окне он заметил кота на подоконнике, важного, белоснежного. Он смотрел через стекло и не понимал, как могут эти глупые существа под названием «люди» вообще заставить себя выйти на улицу в такую темень? Стенька завидовал даже этому коту. «Нет, наверное, две недели — это с того момента, когда плотно пообедал. А когда уже голодный, то не больше трёх дней, а то и меньше», — продолжал свою грустную мысль Стенька, отводя глаза от гордого кота и всматриваясь в темноту тропинки.

Последняя пятиэтажка кончилась, аллейка свернула за куст сирени и упёрлась в асфальт улицы. Налево — в сторону рынка и дороги в посёлок, направо — в сторону городской больницы и кинотеатра. Выбор невелик, из трёх дней, которые определил себе Стенька, осталось лишь два, и он не хотел бы посвятить их обратной дороге. «Милая бабушка. Пусть с тобой всё будет хорошо. Я тебя очень прошу…» — произнёс он мысленно и пошёл направо.

26

Марина написала записку и поставила её в подставку для салфеток на столе в веранде:

«Витя! Напоминаю тебе наш вчерашний разговор. Я ушла на полдня в библиотеку. Пей чай с малиной, не стой на улице и никому не открывай дверь. Джека я покормила, подливай ему воды.

Целую, мама».

Витя уже не спал, он открыл глаза, как только мама тихонько прикрыла за собой дверь. Как ни старалась она быть тише и не разбудить сына, ей это не удалось. Витя провалялся в кровати три дня, поэтому сон совсем не привлекал его, особенно когда острый лучик солнца пробивается через щель между шторами и щекотит щёки. Как только мама ушла, лучик добился своего, и Витя чихнул, тут же вскочил с кровати и подбежал к своему письменному столу. Ему приснились прекрасные строчки, которые он боялся позабыть. Левой рукой он юркнул под стол, где за перегородкой над выдвижными ящичками был потайной отсек. Там он держал всё самое ценное в его жизни — обломанная расчёска с парой волосинок Жени, которую она нечаянно сломала и выкинула возле школьного крылечка. Нет, она не была неряхой и собиралась выкинуть расчёску в урну, но та угодила немного не туда и упала рядом, на траву. Ещё там прятался жёлтый карандаш с резинкой на его кончике. Однажды Витя на перемене подменил Женин карандаш своим — точной копией, специально подготовленной заранее.

Всё это лежало в железной коробке из под конфет, но это не всё богатство, которое там хранилось. Была там одна секретная тетрадь, которую он никогда никому не показывал. Украшенная красивыми узорами, нарисованными шариковой ручкой и фломастерами, она составляла основную ценность потайного ларца. Это была тетрадь со стихами, которые тайно писал Витя. Несколько исписанных страниц, уголки которых закручивались и хрустели от того, что бумага просто превратилась в кальку. Строчки были исписаны жирной пастой с таким невероятным нажатием, что листки приобрели форму тазика, который сначала выгибают, а потом переворачивают и начинают гнуть в другую сторону.

Витя с удовольствием открыл тетрадь, хрустнул страничками и открыл чистую, готовую хранить любые веяния музы своего хозяина.

И снова повелительница снов,

Роняя в розы капельки росы,

Глядит с тоской в открытое окно,

Где ласковое небо, и скворцы

Не в силах щебетанием своим

Развеять эту утреннюю грусть,

Ведь я дышу, живу тобой одним.

Но ты мне не приснился.… Ну и пусть!

Витя написал эти строчки карандашом, он пока сомневался, что можно писать ручкой такую откровенную ложь. Она даже не вспоминает о нём, зачем он будет ей сниться? Он старался не называть её имя в своих мыслях, но её лицо в лучах заходящего солнца он видел перед собой всегда. Она не приехала вчера, хотя говорила, что приедет. Витя не обижался на Женю, ведь она ничем ему не обязана. Он просто опёрся подбородком на ладошку и долго смотрел в окошко, пока не вспомнил, что на веранде волчонок, который совсем один.

Джек уже не лежал на полушубке, а ходил недалеко от него. Он хромал, рана на спине не позволяла наступать на левую лапу без боли. Марина решила оставить повязку на лопатке, но на ухе её уже не было. Волчонок был рад увидеть такое знакомое лицо, он подошёл к Вите и уткнул свой влажный нос в коленку своего спасителя. Больше он ничего не мог сделать, даже повилять хвостиком, но его кончик был задран кверху в знак великой дружбы.

— Джек! Когда мы расстанемся, ты будешь меня помнить? — спросил Витя, серьёзно глядя в голубоватые глаза зверя. Волчонок, конечно же, ничего не ответил, но попытался приподнять лапу и задеть ею Витину ладошку. Это ему не удалось, и он смог только уткнуть туда свою мордашку. Но Витя и так всё понял и с радостью поглаживал пальцами чёрную шерсть между ушами.

Марина, наконец, села за свой рабочий стол в библиотеке, поставила перед собой коробку с несортированными формулярами и повернулась в сторону скамейки возле шкафа. Горы книг, вытащенных с полок для наведения порядка в учёте, так и лежали с прошлой пятницы. Работа предстояла нешуточная, но что можно успеть за полдня?

Марина стояла на стремянке и протирала от пыли верхнюю полку стеллажа, когда тихо отворилась дверь и в библиотеку вошла Женя, держа в охапке несколько книжек.

— Здравствуйте, Марина Ивановна, — поздоровалась Женя с пустым столом, заваленным стопками книг. Она удивлённо осмотрелась и заметила, что на неё из-под верхней полки стеллажа смотрит улыбающееся лицо Марины.

— Доброе утро, Женечка, — поздоровалась Марина и спустилась с лестницы. — Ты, наверное, приходила, а меня нет? Витя заболел, пришлось отпроситься.

— Да, Марина Ивановна, я знаю. Я могу вам помочь? У вас, наверное, очень много работы накопилось?

— Спасибо, Женечка. Ты всегда была такой отзывчивой, но тут мне лучше самой. А ты, я вижу, всё уже прочитала?

Женя пожала плечами и положила охапку книжек на угол стола.

— На два раза…, — с улыбкой ответила она.

— Ну, тогда ты пока выбирай книжки и запиши их на листочек, а я их потом оформлю. Я тут только на полдня, потом надо домой бежать, Витя один.

— Марина Ивановна, я знаю, чем вам помочь, — решительно сказала Женя. — Я могла бы побыть с Витей, а вы сможете закончить тут дела.

Марина от удивления выронила тряпку из рук и уставилась на девочку.

— Ты бы меня очень выручила, Женечка. А твои родители?

— Мама…

— Ой, прости, милая. Да, мама, — Марине стало немного стыдно от того, что она забыла о гибели Жениного отца несколько лет назад.

— Я предупрежу маму, что буду у вас. Она всё поймёт и ругать меня не будет. Она у меня очень хорошая.

— Спасибо тебе, Женечка. Ну, тогда принимай на себя Витьку. Вот тебе ключ, если он вдруг спит.

27

Стенька спал, свернувшись клубочком, в маленькой детской беседке. Уже глубокой ночью он пробрался на территорию детского сада, протиснувшись между железными прутьями ограды, заметил вход в беседку и нащупал скамейку. Он уснул сразу же, как только закрыл глаза — сильная усталость от дальней дороги и голода взяла своё. Он проснулся только тогда, когда услышал голоса малышей, которых вывели на прогулку. Мгновенно соскочив со скамейки, он забежал за беседку и только тогда начал припоминать, как тут оказался. Тут же чувство голода тоже напомнило о себе и больно ударило в солнечное сплетение.

Малыши быстро расползлись по всей территории и занялись своими делами, которые, без сомнений, имели для них огромную важность. Там, где спрятался Стенька, был забор из сплошных досок, не имеющий ни одной щели, чтобы улизнуть. Ограда из металлических прутьев находилась немного дальше, но чтобы до неё добраться, ему пришлось бы пересечь всю площадку, где он обязательно столкнется с воспитателями.

Стенька обернулся и вздрогнул: из-за угла беседки на него смотрел один из малышей. Его глаза были так широко раскрыты, будто он нашёл клад и не собирался ни с кем делиться.

— Ты кто? — удивлённо спросил малыш.

— Стенька, а ты кто?

— А я Селёза, мальсик-забияка! Хоцес канфетку? — на одном дыхании протараторил мальчик-забияка Серёжа. Он не стал дожидаться ответа удивлённого собеседника и протянул большую шоколадную конфету. Стенька оказался в странной ситуации — обычно он сам отбирал конфеты у первоклашек в школе на переменах, а тут… Он взял конфету и положил её в карман штанов, где уже лежал спичечный коробок.

— Ты такой больсой! — продолжал удивлённый малыш. — Ты похос на соныско!

Стенька немного подумал и засунул руку во второй карман штанов. Ножик хоть и был ржавым и не раскладывался, но всё равно был дорог ему. Немного подержав его в руке там, в кармане, он вытащил и отдал его малышу.

— Держи, малыш. Это теперь твоё.

Глаза малыша стали ещё больше, чем были раньше.

— Мальчик Серёжа, а ты не знаешь, как мне отсюда улизнуть по-тихому?

Забияка Серёжа знал этот язык, поэтому понял, что Стеньке нужна помощь.

— Посли.

Мальчик повёл Стеньку вдоль сплошного забора и остановился перед одной из досок, которая была чернее всех остальных. Он взялся рукой за её край и качнул в сторону. Та сдвинулась и сверкнула узкой полоской свободы. Стенька выдохнул с облегчением и вылез на ту сторону, но тут же засунул голову обратно в щель, как будто что-то забыл.

— Спасибо тебе, мальчик-Серёжа. Будь хорошим и постарайся не быть забиякой.

— Холосо! — засмеялся малыш и помахал Стеньке маленькой ладошкой.

Жизнь в городке уже кипела в своём обычном режиме. Кто-то проспал на работу и спешил с непричёсанной головой на остановку. Под тенью тополя притаились двое пьянчужек, пересчитывающих скудную мелочь на ладони одного из них, как будто изучающих секретную карту острова сокровищ. Вот дедушка бредёт по аллее с бутылкой молока в сетке. Значит, скоро они с бабулей будут завтракать рисовой или манной кашей. Стенька достал из кармана подтаявшую конфету и с удовольствием засунул её целиком в рот. Ах, как же она сейчас была кстати! «Интересно, если съедать по такой конфете каждый день, можно прожить до старости?» — задумался он, но тут же сам себя упрекнул за своё легкомыслие. «Кто мне даст столько конфет? Они же не растут на деревьях! А зимой на деревьях вообще сложно что-то найти, кроме шапок снега и воробьёв, которые обязательно будут смеяться над уже взрослым к тому времени человеком, ищущим конфеты на ветках.»

Стенька немного расстроился и подумал, что неплохо бы выпить хоть немного воды, но возвращаться к рыночной площади он не хотел. Да и ржавый рычаг вряд-ли ему поддастся после съеденной конфеты. Он слышал, что для этого нужно будет съесть много каши, которой у него не было и, скорее всего, никогда не будет. Он ещё немного посмотрел на искателей сокровищ под тополем, вслед уходящему дедушке с сеткой, повернул в другую сторону и пошёл к больнице. Вдалеке, в конце улицы уже виднелось трёхэтажное здание с большими окнами. Там его бабушка и он должен её увидеть. Обязательно увидит! Он так много должен ей сказать, столько новых слов, которые он никогда не произносил раньше. Она узнает, как он её любит и как она дорога ему.

Через десять минут он уже шёл по асфальтовой дорожке, ведущей к дверям больничного корпуса. Слева подходила ещё одна дорожка, но она была сделана горкой, которая заканчивалась ещё одними дверьми. Стенька вдруг представил, как зимой эту горку поливают водой. Горка леденеет и выздоровевшие пациенты с радостью скатываются с неё, отправляясь домой. Он даже не догадался, что машины скорой помощи заезжают по этой горке к самым дверям и передают носилки с больными прямо внутрь.

Стенька с трудом открыл большую дверь больничного корпуса и вошёл внутрь. За дверью была небольшая квадратная комната, похожая на небольшой зал ожидания вокзала, в которой пассажиры ожидают прибытие поезда. Белые стены и такие же белые лавочки навевали тревожные чувства вместо романтического трепета перед путешествием. Пара белых дверей с надписями «не шуметь» и «приём передач, стучите» как будто предлагали угадать ту, которая вам откроется сегодня. Стенька немного подумал и решил, что передачи у него всё равно нет, а «не шуметь» он постарается, поэтому открыл соответствующую дверь и вошёл. В нос попал больничный запах, который начал тревожить Стенькин пустой желудок. Смесь ароматов лекарств, невысушенных простыней, хлорки и убежавшего молока с таким усердием принялись давить под рёбра, что ему пришлось прикрыть ладонью рот. Длинный тёмный коридор с дверьми вдоль стены, в конце которого светилось яркое пятно, предстал перед ним и предложил сделать шаг, если он посмеет.

Дойдя до освещённого места, Стенька увидел стол с журналом и красным телефонным аппаратом. Широкое окно с подоконником, тумбочка с подносом, на котором стоит графин с водой и два пустых стакана. За столом никого не было, отчего Стеньку посетили тревожные мысли. «Наверное, неизвестная болезнь поразила всех, и пациентов, и даже человека, который должен сидеть за этим столом». Но он, к счастью, ошибался, так как открылась одна из дверей и появилась хозяйка стола, в руках у которой был стакан с градусниками.

28

— Вот те раз! — воскликнула женщина в белом халате. — Ты как сюда попал? Кто тебе разрешал сюда заходить?

— Тётенька, я к бабушке пришёл…

— Здесь нельзя находиться, тем более, в таком виде! Посмотри, сколько грязи ты нанёс! Ну-ка, пойдём.

Она толкнула Стеньку в спину и повела по коридору обратно к тем дверям, откуда он начинал свой путь.

— Тётенька, я только минуточку посмотрю на неё и уйду…, дрожащим от растерянности и волнения голосом сказал Стенька.

— Больные сами выходят в предбанник, когда к ним приходят, и нечего тут смотреть. Иш ты, к бабушке он пришёл, не знаю никаких бабушек.

Сварливое морщинистое лицо дежурной медсестры не выдавало никаких эмоций. Словно выточенное из камня, оно казалось непробиваемым. Холодные стеклянные глаза из-под очков в упор смотрели на мальчишку.

— Дементьева Зоя Георгиевна, у неё инфракт, — кое-как вспомнив подходящее слово, промолвил Стенька, вытирая слёзы.

— Не знаю и знать не хочу. Вон! — крикнула женщина в белом халате и попыталась вытолкнуть Стеньку за дверь, но тот схватился за дверную ручку и повис на ней. Несмотря на утомлённое состояние, он не собирался сдаваться, хотя и старался чтить указание таблички и не открывал рот. Но преимущество было на стороне женщины, так как она схватила Стеньку за ухо и стала тянуть его вверх. Ему пришлось отпустить дверную ручку, чтобы спасти своё ухо, он тут же был вышвырнут в белую комнату с лавками, а дверь за его спиной захлопнулась. На той стороне звякнул засов, штурмовать дверь Стенька не видел смысла, поэтому присел на лавку и опустил голову.

Но дежурная медсестра решила не останавливаться на достигнутом. Скоро наступит время посещений, дверь придётся открыть. Что на уме у этого сумасшедшего подростка, она не знала. Женщина решила избавиться от этой проблемы одним махом, поэтому подняла трубку телефона и позвонила в милицию. Вскоре входная дверь открылась, и перед Стенькой предстал сотрудник милиции — высокий парень в фуражке с погонами старшего сержанта.

— Ты тут буянишь? — с ходу спросил он, дёргая дверь с надписью «не шуметь», которая никак не поддавалась. Он постучал, через мгновение дверь открылась, и показалось лицо медсестры, всё такое же холодное и непроницаемое.

— Вот он, товарищ милиционер! Зашёл, как к себе домой, натоптал мне тут. Вы с ним разберитесь, он может быть опасен.

— Разберёмся, не беспокойтесь, — сказал старший сержант, вытаскивая маленький блокнот из нагрудного кармана. — Телефончик продиктуйте, пожалуйста.

Через минуту Стенька снова шёл по улице, но в этот раз в сопровождении сотрудника милиции, который крепко держал его за плечо. «Неужели меня посадят в тюрьму?» — думал Стенька. Сержант молчал.

Милицейский участок был недалеко от больницы, поэтому путешествие под конвоем было недолгим. Стенька даже не успел толком осмотреться, как оказался в небольшом кабинете, куда его привёл сержант. За столом сидел грузный мужчина с погонами капитана и что-то писал. Когда дверь открылась, он молча показал ручкой на стул. Сержант слегка подтолкнул Стеньку к стулу, чтобы тот сел, а сам встал возле окна.

— Что там у нас? — спросил капитан, закончив писать и отложив ручку.

— Вот, товарищ капитан, прорывался в больничные покои, медсестра с трудом отбилась от него. Но, если честно, тут ещё разобраться бы, кто от кого отбился, — улыбаясь, сказал сержант, показывая на красное ухо мальчишки. Капитан внимательно посмотрел на Стеньку и потрогал мочку своего уха, словно хотел проверить, всё ли с ним в порядке.

— Ну, парень, расскажи-ка нам всё подробно. Кто ты, откуда и что забыл в больнице?

Но Стенька не спешил рассказывать всю правду, поэтому начал с последнего вопроса.

— Я к бабушке пришёл, у неё инфракт…

— Наверное, инфаркт? — поправил сержант возле окна.

— Ой, да, инфаркт, — поправился Стенька и сверкнул розовым ухом. — Её привезли вчера, ой, нет, позавчера…

— Что-то ты путаешься в показаниях, — качая головой, сказал капитан. — Так как же звать твою бабушку?

— Зоя Георгиевна Дементьева, — сказал, не подумав, Стенька, тут же зажав свой рот ладошкой. Вихрь мыслей пролетел в его голове, он понял, что зря сказал фамилию.

— Тааак.… Сейчас узнаем.

Сержант уже протягивал начальнику блокнот с номером телефона, как будто только этого и ждал. Капитан поднял трубку и позвонил в больницу.

— Алло, добрый день. Из милиции. Мальчишку доставили от вас. Какую бабушку он искал, не Дементьеву, случайно?

На другом конце провода молчали, словно взяли небольшую паузу. Спустя некоторое время разговор продолжился, капитан кивнул головой, сказал «спасибо» и положил трубку на аппарат.

— Ну что, парень, как тебя звать-то?

— Стений Фёдорович, — ответил Стенька, но тут же снова пожалел, что сказал правду. «Надо было сказать какое-нибудь другое имя».

— Итак, Стений Фёдорович Дементьев! Такая пациентка, действительно, есть. Её привезли позавчера ночью из посёлка Тулинского, — с загадочным оттенком в голосе произнёс капитан, качая головой. — Ну а ты, как я понимаю, тоже оттуда?

Стенька молчал. От голода он уже не мог ничего сообразить, да и не хотел. Он решил молчать и ожидать своей участи — его или отпустят, или посадят за решётку, причём, второе — более вероятное. Но третьего варианта он никак не ожидал, это было выше его сил. Капитан прищурил глаза, снова поднял трубку телефона и набрал какой-то номер.

— Привет. Ильченко из центрального. Как у вас дела? Ничего? Ну, хорошо. Тогда у меня такой вопрос…

Капитан взял в руки шариковую ручку и начал стучать её по столу, одновременно посматривая через плечо на Стеньку. Телефонный провод натянулся у него на плече, капитан немного подумал о чём-то и продолжил.

— Слушай, Колодин, ты в курсе вообще, что у вас там происходит? Женщину увозят в центр с инфарктом, внук без сопровождения взрослых шляется, чёрти знает где, а вы не знаете ничего!

Стеньку пробрала дрожь. Он понял всё, что его ждёт в ближайшем будущем.

— Где Дементьев? Пусть звонит в дежурку и договаривается насчёт пацана.

Капитан внимательно посмотрел на Стеньку и заметил слёзы.

— Дааа… Ну, извини, брат, другого выхода нет. Сколько же ты скитаешься?

— А? — не понял вопроса Стенька.

— Из дома давно ушёл, я говорю?

— Как бабушку увезли…

Вид Стеньки вызывал у капитана Ильченко только жалость, он решил не читать ему никаких моралей.

— Петя, там в холодильнике мой обед. Так вот, разогрей его и проследи, чтобы Стений Фёдорович всё съел. Да, и отведи его умыться, чтобы показать было не стыдно.

29

Всё утро четверга Фёдор просидел в своём кабинете — комнатушке и изучал копии журнальных страниц, полученных на комбинате. Десяток листов, пестрящих неразборчивым почерком и множеством цифр, литров, штук, дат и подписей, были разложены один к одному по всему столу. Никаких мыслей, кроме раздражающих его мозг, не поступало. Фёдору не хватало водки, тогда шестерёнки в голове начали бы вертеться, но он понимал, что ходит по краю. С Колодиным нужно помириться, не стоит перегибать палку. Запустив пальцы в рыжую копну на голове, он упёрся в одну точку на лежащем перед ним листке и изучал завитки одной из фамилий — Порядко Т. Г. «Какая тупая фамилия, везёт же некоторым», — рассуждал Фёдор, не напрягая мозг, держа его в расслабленном состоянии. Внезапно открылась дверь, и вошёл Колодин. «Всё, сейчас начнётся», — решил Фёдор, и оно действительно началось, но только тема разговора стала неожиданностью для него.

— Что у тебя произошло? Почему ты не предпринимаешь никаких действий, зная, что твой сын ушёл из дома?

— Откуда ты знаешь? — напрягся Фёдор.

— Скоро весь район будет знать, а тебя, как я вижу, это не касается? Звонили с центра, у них в отделении он!

— Сучёныш… — буркнул под нос Фёдор, снова запустив пальцы в шевелюру.

— Короче так, Фёдор. Я не знаю, как ты будешь крутиться, но сегодня ты должен дать ответ Котову по подшипникам — это — во-первых, а во-вторых — звони в дежурку центрального и решай вопрос с мальчишкой. У меня всё!

Колодин хлопнул дверью, Фёдор опустил тяжёлый кулак на стол с такой силой, что разложенные копии подлетели и снова опустились вниз. Идеально разложенные листы легли в хаотичном порядке, сверху лежала копия с фамилией, которая совсем недавно владела его вниманием. «Порядко Т. Г. Какая тупая фамилия». Ближайший доступный телефонный аппарат был у дежурного, сержанта Завьялова. Фёдор подошёл к полукруглому окошку и попросил трубку телефона.

— Набери дежурку центрального отдела.

После нескольких гудков на другом конце провода ответили.

— Милиция, сержант Козлов, слушаю вас.

— Дементьев из Тулинского. Там у вас пацан рыжий…

— Есть такой. Приезжайте, забирайте.

— Я на службе, пусть его привезут сюда!

Небольшая пауза на том конце провода указывала на некоторое замешательство сержанта.

— Алло, Козлов! Ты что, помер там?

— Ильченко у телефона! Дементьев, я так понял? Так вот, господин Дементьев, здесь тебе не такси. Приезжай сюда, причём, быстро. Я не знаю, каким образом ты это сделаешь, но выговор тебе светит, поверь мне!

Короткие гудки дали понять, что разговор окончен. Если бы не вмешался Ильченко, то Фёдор, скорее всего, предоставил возможность Стеньке самому добираться до посёлка, но теперь это стало невозможным.

— Завьялов, дай ключ от УАЗика.

— Товарищ лейтенант.… Да куда же вы поедете-то? Там масло давит…, — с грустью в голосе произнёс сержант, в мыслях уже попрощавшись с двигателем.

— В центр. Ничего не будет с твоей рухлядью!

Фёдор взял ключ от машины и вернулся в кабинет. «Порядко, Порядко…» Снова уставившись на странную фамилию в копии из журнала выходов, он посмотрел немного правее и увидел в столбце буквы «ОТП». «Итак, человек в отпуске, ну и что это может значить для меня?» Медленно двигаясь по строчке с фамилией Порядко Т. Г., он заметил слева должность «погрузчик, кар», ещё левее стояла дата «01.06.2000» «Итак, водитель погрузчика и кары с фамилией Порядко в отпуске с 1 июня этого года. Очень хорошо, хоть в чём-то повезло человеку с такой тупой фамилией», — рассуждал Фёдор. Он вдруг подумал, что это единственный человек, у которого не поинтересовались про украденные подшипники. «Благополучно ушёл в отпуск, и ни сном, ни духом…», — подумал он и снова пошёл в дежурку.

— Завьялов, найди комбинат и набери. Дай сюда трубку.

Несколько длинных гудков.

— Комбинат, — ответил приятный женский голос на том конце провода.

— Это участковый Дементьев. Мне необходима информация. Есть у вас такой водитель — Порядко. Адрес мне его продиктуйте, — в грубоватой манере потребовал Фёдор. Через минуту он получил то, что хотел, и отдал трубку сержанту, не соизволив поблагодарить собеседницу.

Стартер жужжал жалобно и не торопясь, как будто удивляясь, что его ещё заставляют крутиться в этой жизни. Машина завелась, несколько раз чихнув карбюратором и стрельнув из выхлопной трубы. Фёдор решил сначала заехать к этому Порядко, а уж потом ехать в центр. По адресу, полученному от секретарши, стоял домик, ничем не отличавшийся от остальных домов в посёлке, но одна особенность всё-таки была. Во дворе не было ничего лишнего — никакой лопаты, доски или кирпича, даже дырявого ведра. Там просто было пусто, зелёная подстриженная трава покрывала пространство от калитки до дверей в дом. Калитка легко открылась, Фёдор прошёл до дома и постучал в дверь. Ему открыл человек с тёмными волосами, коротко стриженными, с ровной чёлкой, характерной для украинцев.

— Чем обязан? — удивился человек, открывший дверь.

— Вы… Порядко?

— Порядько я, Порядько! Тарас Григорьевич Порядько, сколько раз уже можно говорить!

— Не горячись, Тарас Григорьевич! — резко осадил пыл человека в дверях Фёдор. — У меня есть к тебе вопросы, на которые я хочу получить чёткие ответы.

Порядько вышел на улицу и закрыл за собой дверь.

— Я в отпуске, какие могут быть вопросы?

— Что ты делал в прошлую пятницу?

— Работал, чего же ещё?

— Что, конкретно, ты делал?

— Конкретно? Песок перевёз за ангар, порядок навёл в гараже.

— Тааак… Порядок, порядок, Порядько… Что именно ты делал в гараже, называя это наведением порядка?

— Ну, что… разложил инструменты, покрышки сложил в угол, рессоры свалил возле стены, да много чего, всё и не упомнишь, — оправдывался водитель кара.

— Ящик с подшипниками куда дел?

— Ну, так на стеллаж задрал, на верхнюю полку, а что?

— Свободен, гражданин Порядько. Но я тебе так скажу: я хоть и не имею никаких дел с грузами и гаражами, но задрать ящик массой в сто килограмм на самый верх — это не очень умно. За такое расстреливать надо.

Порядько испуганно хлопал маленькими глазками даже тогда, когда УАЗик Фёдора уже скрылся за поворотом, пару раз хлопнув напоследок глушителем.

30

Марти лежал на веранде у входной двери и с важным видом наблюдал за волчонком. Он, конечно же, рассуждал по-своему — если не он, то кто позаботится о маленьком лесном звере? И то, что он сейчас тут, в доме, его специально сюда позвали — о многом говорит. Марти лежал на посту, свесив красный язык между клыков, переводя брови домиком с Вити на Джека, потом с Джека на Витю.

Вдруг Марти соскочил с места и начал лаять. Витя подошёл к окну веранды и посмотрел на дорожку, ведущую к дому. То, что он увидел, стало для него неожиданностью, Витя резко отпрянул от окна, но тут же осторожно подошёл обратно. По дорожке плыло белое платье с розовыми цветочками. Витя зажмурился с такой силой, что стало больно глазам. Послышался стук в дверь, три негромких удара, которые, как будто рождались у него в голове, загорались маленькими огоньками и взрывались разноцветными салютами. Марти перестал лаять и тихо ворчал, как будто вместо такого желанного врага ему подсунули картонную коробку.

— Кто там, — собравшись с силами, спросил Витя.

— Это я, Женя. Можно? — прощебетала хозяйка белого платья за дверью.

Витя уже поворачивал ручку замка, когда вдруг вспомнил, что так и не надел майку и шорты, которые висели на спинке стула в его комнате.

— Да, конечно… «Я через секундочку», — произнёс Витя и, открыв, наконец, замок, юркнул в комнату. Руки совершенно не хотели слушаться, шорты удалось надеть только с пятого раза, потому что обе ноги всегда оказывались в одной штанине. Справившись с нелёгкой задачей, он быстро надел майку и вышел на веранду.

Это была действительно Женя Богданова, которая тихо хихикала и гладила одной рукой Марти, а другой поглаживала живот волчонку. Она была счастлива, как будто именно для этого она здесь сейчас. Витя стоял позади неё и боялся подать голос. Он мог бы смотреть на эту картину вечно — на белое платье в розовых цветочках, русые волосы, заплетённые в косичку с бантиком на конце, белые сандалии и на это нежное создание, которому всё это принадлежит. Словно хрупкий ангел среди мохнатых существ, она чувствовала себя, как в окружении семьи, к которой вернулась после длительного путешествия.

Шляпка с розовой ленточкой лежала на полу рядом с маленькой берестяной коробочкой. Женя обернулась к Вите, счастливое лицо с большими серыми глазами так открыто говорили ему: «Ну, всё, теперь я их хозяйка». Витя был не против, он только хотел бы добавить «не только их», но промолчал.

— Привет, Витя. Как ты сегодня себя чувствуешь? — улыбнувшись ещё шире, звонко спросила Женя. Ямочки на её щеках были так прелестны, что Витя не сводил с них взгляда, а чуть выше них — лёгкий румянец, словно два нежных персика.

Витя забыл ответить на вопрос, но вскоре он спохватился и понял, что стоит перед Женей с открытым ртом. И тут снова звонкий смех Жени заставил его вздрогнуть и улыбнуться.

— Витя, ну что же ты такой рассеянный? Майку надел на левую сторону.

Витя покраснел и опустил голову.

— Так. Иди, переодень майку и возвращайся, а я пока чайник включу. Сейчас будем пить чай со сладким пирогом.

Через десять минут дети сидели за одним столом и дули в чашки. Витя изредка поглядывал сквозь пар на Женю, а Женя — на Витю. Иногда она не могла сдержать улыбку, и на её щеках появлялись неповторимые ямочки.

— Извини, Вить, что не заехала вчера. Мы с мамой в огороде работали, а потом у неё заболела голова, и я не решилась оставить её одну. Ты не обиделся?

— Ничего, Жень, ты не должна была…, и ничего я не обиделся…, — покраснев, начал оправдываться Витя.

Пирог, который Женя достала из берестяной шкатулки, оказался уже порезанным на кусочки и красиво блестел румяной корочкой. Рядом лежали два яблока и несколько конфет.

— Хочешь узнать, как я тут оказалась? — как ни в чём не бывало, спросила Женя. Она не стала дожидаться Витиной реакции и тут же ответила. — Я зашла в библиотеку и спросила у твоей мамы разрешения тебя навестить. Потом пошла домой и спросила мою маму…

Женя вдруг рассмеялась сама над собой, представив, как это всё она свалила на голову Вите.

— Моя мама сначала не захотела меня отпускать, но когда узнала, что ты болеешь и сейчас дома один, то сразу разрешила. Она подумала, что мы можем проголодаться, поэтому собрала нам гостинец. Сейчас ты будешь мерить температуру, где у вас градусник?

— Т-там, в комнате, — робко ответил Витя, понимая, что отвертеться от приёма лекарств не получится и сегодня.

— Это же волчонок? Откуда он у вас, да ещё и забинтованный?

— Я его в лесу нашёл. Он раненый был, а мама его забинтовала. Я его Джеком назвал.

— Но кто же его ранил, и где его семья? — с грустью спросила Женя.

— Его семью… это…, — Витя боялся расстроить Женю, но она в упор смотрела на него и ждала ответа. — Застрелили…

У Жени блеснули глаза, радостное сияющее лицо мгновенно стало грустным, она опустила взгляд.

— Почему люди такие жестокие.… Как же ты его нашёл? — Женя подняла голову и посмотрела на Витю своими огромными серыми глазами, которые просили правды. Витя не вытерпел и сдался.

— Стенька Дементьев показал то место.

— Я так и знала, что без этого бандита ничего не происходит! — воскликнула Женя и перестала мучить Витю расспросами. Вместо этого она посмотрела на Джека и постаралась вернуть улыбку, ведь не для того она здесь, чтобы реветь.

— Бери яблоко, и пойдём мерить температуру. Мне ещё лечить тебя, не забывай, — с самым серьёзным видом хозяйки, взвалившей на себя заботу о мужчине, произнесла Женя. Витя покорился девочке в белом платье с огромным удовольствием.

31

Витя пропустил Женю вперёд, галантно открыв перед ней дверь. Ах, если бы не его рассеянность, то он бы проскочил в комнату первым, но он был, словно под гипнозом. Не удивительно, что девочку привлекла стопка книг на столе, к которой она и направилась в первую очередь. Пока Витя рассовывал по углам и под кровать то, что не успело найти своё место с вечера — это мячик, стёклышки от бинокля, банка с муравьями и мешочек с листьями, Женя читала строки на хрустящем листке тетради.

— Витя…, — почти шёпотом произнесла она, — это что? Как это прекрасно!

Витя был готов сквозь землю провалиться, когда понял, о чём идёт речь.

— Можно, я полистаю? — спросила Женя, глядя на Витю большими серыми глазами, способными заставить любого противника сдаться без боя. Витя с трудом поборол желание отдать тетрадь в руки той, кто уже давно властна над ним, ведь там были ещё несколько строк, которые он не мог показать. Только не сейчас!

— Жень, там ещё не готово… это черновик… я хотел бы пока…, — сконфуженно, еле слышно оправдывался он.

— Очень жаль. Витя, ты настоящий поэт. Ты обещаешь, что почитаешь мне что-нибудь, когда будет готово?

Женя улыбнулась, маленькие ямочки на щеках слегка порозовели, а Витя стоял с тетрадью в руках и смотрел на это чудо, не смея оторвать взгляд.

— Есть готовое стихотворение, если хочешь, я прочту…, — заливаясь краской, сказал Витя. — Только я никогда не читал вслух.

— Это ничего. Я не буду тебе мешать. Если ты хочешь, то можешь даже отвернуться и не смотреть на меня. А хочешь, я отвернусь?

— Н-нет, пожалуйста, Жень…, — решительно воскликнул Витя. Он никак не мог допустить подобной несправедливости, поэтому, не сводя глаз с Жениного лица, начал читать наизусть.

Однажды серый кот, не ведая забот,

Проснулся утром, позевал, не зная наперёд,

Что в доме не один уже имеет он почёт:

Аквариум стеклом сверкает, и рыбка в нём живёт.


Взъерошив шерсть, поставив хвост трубой,

Шипя и фыркая, к стеклу он подошёл.

«Твой господин сейчас перед тобой!»

Но как бы ни гордился кот собой,

Ни капли уважения в ответ он не нашёл.


И так, и эдак, и сбоку, и с угла

За рыбкой он внимательно и зорко наблюдал,

Но рыбка важным видом понять ему дала,

Что большего величия он в жизни не встречал.


Ах, как сверкают жёлтые глаза

И как воинственно искрит пушистый хвост,

Но прочного стекла мешает полоса,

А гордость не даёт покинуть важный пост.


Звон блюдца всё расставил по местам:

Кота на кухню завтракать зовёт.

Наверно, в этой жизни лишь котам

Хозяйка предпочтенье отдаёт.

Женя смотрела на Витю, не отрывая от него своих огромных серых глаз, а он раскраснелся ещё больше, тетрадь повисла в руке и почти задевала пол.

— Это просто прекрасно! Как жаль кота, которого заставила беспокоиться маленькая рыбка, — хлопала в ладоши Женя и светилась искренней радостью.

— Витя, ты, наверное, очень любишь животных?

— Ну… да, мне нравится за ними наблюдать…

— И спасать?

Витя, наконец, поднял глаза на Женю и улыбнулся.

— А ты часто бываешь в лесу? — продолжала Женя расспрашивать Витю.

— Летом — часто, почти каждый день, если не болею…, — он вдруг вспомнил случай с дикими пчёлами и вздрогнул. Это не ускользнуло от внимательных глаз Жени, она встряхнула градусник и подала его Вите.

— А ты слышал страшную историю о привидении с верёвкой на шее? Говорят, что раньше его не было, а теперь его видят охотники и грибники, которые уходят далеко в лес.

— Н-нет, Жень, расскажешь?

— Конечно, но это зависит от того, какая у тебя будет температура, — сказала Женя, показав ямочки на щеках. Температуры у Вити не было, поэтому он уселся поудобнее и принялся слушать. «Интересно, как может девочка в белом платье и с бантиком в косичке знать страшные истории?»

— Эту историю рассказал мне дядя Лёша, он привозил нам дрова и помогал складывать. Наверное, он хотел меня напугать за то, что я назвала его «корягой». Его пальцы были похожи на ветки — такие же длинные и тонкие. Я сказала это тихо, чтобы он не услышал, но получилось громче, чем нужно. Дядя Лёша не подал виду, что обиделся, но вдруг предложил отдохнуть на крылечке и послушать историю, пока мама готовила на стол.

Это случилось тридцать лет назад, или даже больше. Один грибник поссорился с женой. Всё ему не нравилось в последнее время. Суп ему казался недосолённым, пол в доме был не слишком чист, даже в её внешнем виде он стал находить какие-нибудь изъяны. Женщина была в отчаяньи, она не знала, что ей делать. Одна знакомая посоветовала ей сходить к бабке-повитухе, которая, к тому же, по слухам среди старожилов посёлка, имела дела с чёрной магией.

Женщина долго не решалась пойти к той бабке, но желание спасти отношения с мужем взяло верх, и она пошла.

Бабка посмотрела на женщину и сразу поняла, что её беспокоит. «Принеси мне вещь мужа, а также то, что у тебя хранится от несостоявшегося жениха». Женщина ушла домой и три дня думала, что означают слова бабки-повитухи. Что же это такое, что могло остаться от несостоявшегося жениха? И, наконец, она поняла. До того, как она познакомилась со своим мужем, она дружила с парнем, который её бросил перед самой свадьбой. Когда-то давно он подарил ей бусики из мелких жемчужинок. Однажды утром бусы порвались и все бусинки рассыпались по полу, а уже днём парень пришёл к ней и заявил, что свадьбы не будет.

Очень странно, что женщина не смогла найти рассыпавшиеся бусинки, кроме одной. Она тогда бросила её в коробку с пуговицами и забыла о ней.

Когда она, наконец, вспомнила о ней, то кинулась к коробке с пуговицами и долго искала бусинку. К счастью, она нашла её. Оставалось найти вещь, которая принадлежала мужу, но что бы это могло быть?

Долго она ходила из угла в угол, всё искала вещь, которую можно отнести бабке, чтобы муж не хватился её. И, наконец, она вспомнила про его обручальное кольцо, которое он снял несколько лет назад и положил в хрустальный фужер в шкафу. Она нашла его и побежала к бабке.

Колдунья взяла кольцо и бусинку, провела какие-то магические действия над ними и говорит: «Твой муж во власти духа зла и раздора. Имя этого духа — Ега. Он поселился в его теле тогда, когда муж снял кольцо. Дух спал, но проснулся и начал вредить вам тогда, когда ты нечаянно задела за эту бусинку, сама не ведая того.

Женщина очень испугалась и попросила бабку помочь, на что она ответила так:

«Помочь можно, но это очень сложно и опасно. Егу нужно испугать, тогда он освободит твоего мужа».

«Но как это сделать?» — с отчаянием в голосе молвила женщина. «Я согласна на всё, научи меня, бабушка».

Тогда колдунья научила женщину.

«Совсем недавно в лесу умер мужчина. Он повесился, его не упокоенный дух ещё бродит возле просеки, но его никто не видит. Я дам тебе небольшой мешочек, не смотри в него, но ночью развяжи и положи внутрь эти вещи». Бабка пододвинула кольцо и бусинку поближе к женщине и продолжила.

«Твой муж любит ходить за грибами с любимой корзинкой. Подними донышко и положи туда мешочек. Когда он уйдёт за грибами, то на просеке повстречает дух умершего, которого сможет увидеть, благодаря этому», — она показала на кольцо и бусинку.

«Испугавшись, он бросит корзинку и убежит, а Ега сгинет. Мертвец заберёт корзинку и исчезнет навсегда. Тогда твой муж вернётся к тебе таким, каким был прежде».

Женщина сделала так, как сказала колдунья. Муж взял корзинку и отправился в лес за грибами. За поворотом просеки он повстречал того мертвеца и сильно испугался, но корзинку не бросил, ведь это была его любимая корзинка. Он бежал, что было сил, до самого дома, ни разу не остановившись.

Женя сидела рядом с Витей, её плечо касалось его плеча, а рука лежала в его руке и немного дрожала. Она боялась собственного рассказа, но, благодаря Вите, смогла закончить его.

Когда муж прибежал домой, он обнял свою жену и больше никогда её не обижал. Женщина утром отнесла мешочек колдунье и получила обручальное кольцо обратно. А бусинки в мешочке не было. Призрак повешенного так и не исчез навсегда, иногда он встречается охотникам и грибникам. На его шее оборванная верёвка, а сам он синий.

Витя подумал, что жар вернулся к нему, и он бредит. Он видит странный сон, в котором Женина рука в его руке. Если это сон, то пусть он никогда не проснётся! Никогда!

— Витя, мне пора, — вывела его Женя из бредового состояния. — Скоро вернётся твоя мама.… Выздоравливай. С тобой очень здорово! — сказала она, подарив свою очаровательную улыбку.

— Жень, а ты ещё придёшь? Я ведь тоже знаю историю…

— Постараюсь завтра.

Женя подошла к двери и открыла её. Прежде чем выйти на улицу, она повернулась к Вите. Её щёки стали розовыми, а ямочки на щеках чуть заметными.

— В том стихотворении, которое я прочитала на твоём столе.… В общем, в последней строчке… На самом деле, всё наоборот.

Она быстро закрыла дверь, а Витя ещё долго стоял, держась за дверную ручку, не в силах её отпустить.

32

Городок Возвышенск встретил дымящий, стреляющий глушителем автомобиль Фёдора, как и всё остальное в скромной городской жизни — никак. В принципе — ржавый УАЗик тёмно-серого цвета не сильно отличался от других достопримечательностей городка. Наверное, железный водопроводный кран обратил внимание на ржавого собрата больше, чем люди, изредка попадающиеся на обочинах дороги. Автомобиль не остался в долгу — проезжая мимо источника жизни, он отдал ему честь, громко хлопнув карбюратором и глушителем, слегка подпрыгнув на горячем асфальте и покатив дальше по дороге.

Милицейский участок, скрытый в тени высоких тополей, сохранял прохладу в своих коридорах, умиротворял и вселял надежду посетителям на хороший исход дела. Но это не касалось участкового, распахнувшего входную дверь и уверенно шагнувшего к дежурке. Ему не было никакого дела до прохлады, как и до других проблем, которые не касались его лично, по крайней мере — сейчас.

— Козлов! — без излишних церемоний обратился посетитель к дежурному, протянув свою поросшую рыжими волосами потную лапу через прорезь в стекле. Дежурный уже догадался о том, чьей личности принадлежит эта наглость, поэтому не поднял головы и не ответил взаимностью на выпад Фёдора.

— Вас просил зайти капитан Ильченко.

Фёдор скорчил гримасу, округлив ноздри, медленно вытащил руку из щели под стеклом и пошёл по коридору до двери капитана Ильченко.

— Разрешите? — поинтересовался Фёдор, приоткрыв дверь в кабинет и наполовину протиснувшись в образовавшуюся щель. Ильченко вздохнул, оценивающе посмотрел на участкового сверху вниз и укоризненно покачал головой.

— Дементьев! Ну войди уж полностью, раз пришёл. Значит, решил забрать сына?

Фёдор вошёл в кабинет и встал перед Ильченко, засунув руки в карманы форменных брюк.

— Мы так и не узнали причину его путешествия в наши края. Может, ты нам поведаешь? Только не говори про его больную бабушку. Ради этого не уходят из дома за тридевять земель.

— А что вы от меня хотите? Я его не видел. Заберу — поговорю!

— Кто ж тебе его отдаст просто так? Мы у него сначала спросим, согласен ли он возвращаться. Я могу такие разборки устроить, что ты его вообще больше не увидишь! Насколько мне известно, мать его умерла, бабка в больнице, а ты — личность ненадёжная. Что скажешь?

— Я его отец, к тому же, участковый, — попытался аргументировать Фёдор, раскачиваясь с пяток на носки, как будто не осознавая серьёзность ситуации.

— Ааа.… Ну, ну! — промолвил капитан, глядя исподлобья на Фёдора, и взял трубку телефона.

— Там Петька с мальчишкой, скажи, пусть ко мне зайдут, — распорядился Ильченко.

Стенька съел суп, гречневую кашу и сосиску, запил всё компотом, а теперь спал на лавочке в маленьком кабинете. Ему снилась зелёная трава, голубое небо и белая коза, которая смотрела на него своими квадратными зрачками. Стенька протягивал ей зелёное яблочко, а коза тыкала своим лбом в Стенькино плечо. «Как она достаёт до плеча, ведь она ниже меня?» — думал он во сне, а коза продолжала толкать его своим лбом, удивляя своей настойчивостью. И вдруг она заговорила человеческим голосом: «Парень, паренёк…» Стенька был рад, что коза оказалась не простой, а волшебной, но решил проверить своё предположение и тряхнул головой. Чуткий сон ненадолго отступил, перед ним появился сержант, который легонько тряс его за плечо.

— Проснись, паренёк. Пора идти.

Стенька сел на лавочке и посмотрел на сержанта, не скрывая грусти. Он знал, что значат его слова. За ним приехал отец и сейчас заберёт его с собой. Попытка побега не удалась, как не удастся избежать наказания, причём — двойного.

Коридор показался ему таким коротким, что уже через мгновение Стенька предстал перед равнодушным взглядом своего отца в кабинете капитана Ильченко.

— Ну что, Стений Фёдорович, — обратился к нему капитан, встав со стула и вытянувшись по струнке, словно отчитываясь перед судьёй. — Готов ехать домой?

«Как будто у меня есть выбор. Даже если я откажусь, меня всё равно отправят с ним. Будет только хуже. Если я подготовлюсь лучше, то смогу убежать туда, где он меня никогда не найдёт. А наказание можно вытерпеть, если сразу сесть на холодное».

— Готов! — произнёс Стенька, сам удивившись своему твёрдому и уверенному ответу. Не известно, удивило ли это Фёдора, но капитан Ильченко был искренне озадачен. Единственное, что он мог сделать, это показать кистью руки на дверь и проводить сочувствующим взглядом обоих Дементьевых, таких похожих друг на друга, но всё же таких разных. Если бы он знал о том, что ждёт этого рыжеволосого мальчугана совсем скоро, то постарался бы найти с десяток причин, чтобы не отдавать его отцу. Но судьба распорядилась по-своему, не дав ни малейшего намёка на последующую цепь событий, которую уже нельзя было порвать. Вулкан уже зарождался в голове Фёдора, а Ильченко даже не догадывался, что отдав ему сына, он лишь подкинул полено в разгорающуюся топку.

33

Ни капли раздражения, злости или ненависти не проявил Фёдор, шагая по тёмному коридору к выходу из отделения, а потом к машине, стоящей в тени от тополя. Стенька покорно шёл сзади, стараясь не отставать, чтобы не схлопотать раньше времени. Фёдор открыл правую заднюю дверь, словно приглашая сына совершить увлекательную прогулку с ветерком, подождал, пока тот залезет внутрь, после чего с силой захлопнул дверцу и закурил сигарету «прима». Облако дыма окутало его голову, скрыв рот, глаза и оставив его наедине со своими мыслями. Они тяготили его с того раннего утра понедельника, когда он пошёл в сторону леса, но остановился возле последнего деревянного столба с убогим фонарём. Он собирался сходить за ручей и своими глазами увидеть то место, где вчера совершил расправу. Может быть, его совсем не интересовал недобитый зверёныш, который чудесным образом выжил. Он бы нашёл другой способ успокоить свой воспалённый мозг, постоянно требующий мести, но то, что он увидел, стоя под одиноким фонарём, заставило старые ржавые шестерёнки в его душе начать движение, создавая противный скрип и повизгивание. Его обманули! Обвели вокруг пальца, как мальчишку! Играют за его спиной унылую мелодию из прошлого!

По дороге, почти возле леса, шёл Павел. Он вышел с просеки, на плече его была лопата. Его Фёдор не спутал бы ни с кем. Эти широкие плечи, статная походка и широкие усы! Эти чёртовы усы, они не выходят из головы. Иногда Фёдор готов был их одних винить во всех неудачах своей жизни. Тогда, в тот злополучный день, когда он сидел на земле под этим самым столбом, привязанный, а прохожие останавливались и глядели на него, он уже ненавидел эти усы, ещё не такие размашистые и без седины. Рыжий пушок под носом Фёдора не смог бы тогда поспорить с настоящими мужскими усами человека, посадившего его на привязь, как последнюю собаку. Чёртовы собаки!

Шестерёнки набирали обороты после многих лет застоя. Фёдор не собирался столкнуться с Павлом, не сейчас, не так. Он развернулся, быстро зашёл за угол какого-то забора и пошёл в сторону опорного пункта. «Вы сделали своё дело. Наступило моё время, ловите камни. Не стоило снова лезть в мои дела! Теперь держите, камни острые, не повредите головы. Хотя… умойтесь кровью!»

Задние двери не имели ручек, их нельзя было открыть изнутри, впрочем, как и окна. Старый коричневый дерматин на сиденье потрескался от возраста, тошнотворный запах разлитого много лет назад пива и древних окурков больно ударил в нос Стеньке. Он сидел смирно за спиной отца и, не отрываясь, смотрел в окно. Попытка думать об очередном побеге не дала результата. Усталость, обезвоживание и пережитый шок при встрече с отцом там, в отделе, взяли своё.

Фёдор молчал, лишь сжатые пухлые губы выдавали его напряжённость. Вскоре показался забор комбината, возле которого он остановил машину и заглушил двигатель. Немного подумав о чём-то, он вышел из-за руля и открыл заднюю дверь. Стенька дрожал. Фёдор схватил его левую руку и надел наручник, второе кольцо которых пристегнул к держаку над дверным проёмом.

— Только пикни мне! — гавкнул он на сына и хлопнул дверью. Тяжёлым шагом труженика, отпахавшего смену и выполнившего сверх нормы, он отправился к открытым настежь воротам комбината и скрылся за ними.

«Хотите, чтобы Дементьев успел всё? Вы его плохо знаете! Он и вас в свою упряжку зацепит». Протиснувшись мимо фикуса, он предстал перед опешившей секретаршей, которая при виде рыжего участкового забыла спросить, что тому надо. Фёдор прищурил глаза и медленно отвернулся от неё, словно говоря: «Как же вы мне все безразличны», после чего открыл дверь директора комбината и вошёл внутрь.

Котов сидел за столом и изучал какие-то чертежи. Он смог побороть искреннее удивление при появлении участкового, ворвавшегося в кабинет без приглашения и без стука, но был вынужден взять платок и протереть выступивший на лбу пот.

— Добрый день, товарищ Дементьев. Есть какие-то результаты по нашему делу?

— Да дела-то и нет никакого, завтра я вам дам окончательный ответ. А сейчас я хотел бы оглядеться в гараже, как вы смотрите на это?

— Знаете, товарищ Дементьев, — произнёс Котов, вытирая капли пота белым платочком, — чтобы поставить точку в этом вопросе, я готов дать вам в ваше распоряжение хоть несколько человек. Прикажите, и они перевернут там каждую железку, но не знаю, будет ли вам легче, если я скажу, что это уже делали. Фёдор был невозмутим, как будто ответ на задачу был уже у него в кармане, но он решил сохранить интригу, а может быть, просто хотел убедиться в словах Порядько.

— Мне хватит одного человека с ключами.

Котов удивился, но постарался сохранить спокойствие и поднял телефонную трубку.

— Саш, зайди ко мне. Да, ключи от ангара захвати.

Через минуту маленький человечек в очках уже просовывал голову в приоткрытую дверь, спрашивая разрешения войти.

— Товарищ Дементьев. Вот, товарищ Медянов в ваше распоряжение. Откроет, закроет, покажет, расскажет. Саша, будь добр, отвлекись от дел, помоги товарищу Дементьеву.

Медянов не возражал, он повёл участкового к гаражу, быстро семеня своими короткими ногами. Огромные железные ворота оказались закрытыми изнутри огромными талрепами с крючками на концах, а маленькая дверца, через которую они вошли внутрь, закрывалась на большой амбарный замок. Медянов открыл дверцу, пригласил Фёдора внутрь и повесил ключ на гвоздик возле выключателя, заодно щёлкнув им и создав тем самым долгий и протяжный звон загорающихся люминесцентных ламп.

Фёдор огляделся. Словно кладбище железных великанов, вся площадь ангара была уставлена техникой разной величины и назначения. Комбайны, тракторы, погрузчики ждали своего часа, чтобы выйти в поле. В дальнем углу несколько рам от мотоциклов нашли свой последний приют. Там же лежала перевёрнутая алюминиевая лодка с оторванным килем. Вдоль стены десяток бочек с чем-то, судя по грязному блеску — с отработанным маслом. Огромная гора покрышек возвышалась почти до потолка, угрожая обрушиться в любой момент на зазевавшегося работягу.

У стены, противоположной бочкам, расположились металлические стеллажи. Фёдор знал, куда смотреть, к тому же, брошенный погрузчик давал подсказку своим местоположением. Отойдя к стене напротив стеллажа и брошенного кара, он взглянул на верхнюю полку и среди нескольких деревянных ящиков увидел то, что искал. На одном из них приклеенный белый ярлычок с тремя крупными буквами «ШПЗ» мог что-то сказать только тому, кто ищет именно эти буквы, любезно предоставленные подсказкой Порядько.

Фёдор молча повернулся и пошёл к выходу, остановившись возле выключателя. Одинокий ключ, висевший на гвоздике, не привлекал к себе никакого внимания, просто Медянов, семенящий за Фёдором через весь ангар, не поспевал за ним и кричал где-то далеко за его спиной:

— Товарищ Дементьев, вы всё? Товарищ Дементьев…

Фёдор смотрел на гвоздик с ключом и думал: «Тебе какая разница, коротышка, всё я или не всё?»

— Завтра утром я закрою этот вопрос, так и передайте Котову, — буркнул он маленькому человечку в очках, преодолевшему, наконец, разрыв в расстоянии между ними.

34

Стенька почти висел на своей руке, пристёгнутой наручниками к дужке над дверцей. Ему не хватало роста, чтобы сесть на сиденье, как и сил, чтобы держаться в подвешенном положении. С жалостью поглядывая на затасканную книгу про комиссара Мегрэ, торчащую в кармашке передней пассажирской двери, он мечтал держать её в своих руках. Её бы сейчас было вполне достаточно, чтобы подложить под себя и сократить эти два сантиметра, не дающие ему сесть. Но она была недосягаема.

Водительское окошко было наполовину открыто, но этого не хватало, чтобы избавить машину от невыносимой жары. Стенька залез в ботинках на сиденье и сел на корточки, рука уже давно затекла и стала чужой для тела. Он представил зайца, который попадает в петлю ловкого охотника и сидит всю ночь, ожидая своего последнего часа. Слёз не было, только страх. Это был страх загнанного зверька, знающего, что его ничего хорошего уже не ждёт. Он закрыл глаза и попробовал дышать чуть реже, чтобы не вдыхать горячий кислый запах, но стало только хуже. Когда он понял, что сейчас потеряет сознание и повиснет на онемевшей руке, то заплакал. «Мама… где ты…? Возьми меня к себе… Я больше не хочу… Не могу…»

Дверь громко щёлкнула и издала зловещий скрип. Огромный силуэт кого-то большого, но расплывчатого, показался в дверном проёме. Пухлая рука с рыжими волосами опустилась на щёку Стеньки, издав знакомый шлепок, вызвавший полчища невидимых муравьёв, кусающих кожу и окрашивая щёку в тёмно-красный цвет. Он принял удар отца, как избавление, начинающее совершаться, поэтому снова закрыл глаза.

— Какого чёрта ты залез в своих ботинках на сиденье? — проревел Фёдор и отстегнул наручники. — Быстро слезь и вытри всё своей задницей!

Дверь снова захлопнулась, машина покатила к посёлку, оставив после себя лужу чёрного масла и вонь, грозящую задержаться надолго, только если хотя бы лёгкий ветерок не посетит эти места. Когда УАЗик остановился возле знакомого забора, дверь снова открылась, Фёдор галантно пригласил сына выйти и подал ему руку. Не стоило лишним глазам видеть то, что касалось только его. «Не стоит совать свои носы, если не хотите харкать кровью!»

Втолкнув в дом Стеньку, Фёдор вернул своё обычное выражение лица, оскалив зубы и облизав пухлые губы.

— Будешь сидеть тут, пока не вспомнишь о воспитании, которое я тебе впаривал с самого твоего рождения. Придётся, видимо, многое исправить! Те места, где ты чего-то не понял!

Фёдор захлопнул дверь и закрыл её на ключ, после чего вернулся к машине и поехал в участок. Поставив машину на место, он взял у Завьялова ключ от кабинета и пошёл к своему начальнику, чтобы доложить о проделанной работе.

— Завтра я покажу, где подшипники, — сказал он Колодину, заглядывая к нему в кабинет.

— Почему завтра? Ты их ночью найдёшь? — с возмущением спросил начальник.

— Так надо. Так будет лучше.

С улицы послышался приглушённый стон сержанта Завьялова. Он открыл капот УАЗика и не смог сдержать эмоций.

— Ладно, иди работай, — закончил разговор Колодин и махнул рукой, намекая на то, что Фёдору лучше убрать голову из щели и закрыть дверь.

Почему он не показал ящик сегодня? Что ему мешало? Он пока не знал, но чувствовал, что рано. Он плевал на этот ящик и на весь комбинат, но зверёк внутри него шептал, что нужно подождать. «Просто закройся в кабинете и сиди там до конца дня. Ты сегодня сделал достаточно. Всё разложено по полочкам, ты герой», — говорил внутренний голос. Фёдор решил сделать так, как ему подсказывало чутьё, к тому же, показываться на глаза Завьялову он пока не горел желанием. Он зашёл в кабинет и закрыл дверь на ключ. Листки откопированных журналов так и лежали на столе в том порядке, в котором они упали утром.

Фёдор отодвинул консервную банку, полную окурков, к дальнему углу стола, прикурил сигарету и выпустил густое облако дыма. Пухлая рука опустилась на груду листов и начала медленно сжимать их, превращая в бесформенную груду макулатуры. «Остановись, тебе сидеть тут ещё два часа. Посмотри на эти листки повнимательней». Рука остановилась, так и не доведя дело до конца. Фёдор злился на внутренний голос, заставляющий его заниматься глупостями, но подчинился ему и в этот раз. Он разгладил комок бумаги и принялся внимательно читать всё, что там написано. Сигарета во рту дымила, пепел падал на стол, на листки, на рубашку, глаза слезились, но Федор словно не замечал ничего вокруг. Его увлекло чтение мятой, бумажной кипы, он пробегал глазами сверху вниз все строки до единой. Он ещё не понимал, для чего ему стоит знать передвижение материальных средств, но он монотонно повторял прочитанное вслух. «Масло моторное 10 литров — Мирошкин А. Д. — камаз 8002ЦХД, получил, списано 27.05.2000. Труба 20 — 5 метров — Портнов С. Г. — борона ремонт, получил, списано 27.05.2000. Шланг, гидравлика — 4 штуки — погрузчик вилочный 5705САХ — Савушкин П. С. — получил, списано 28.05.2000. Масло гидравлическое — 4 литра — погрузчик вилочный 5705САХ — Савушкин П. С. — получил, списано 28.05.2000».

Фёдор потрогал свой лоб, ему вдруг показалось, что кожа отклеилась от черепа и стала шевелиться. Ещё никогда он не напрягал свою черепную коробку так сильно, как сейчас. «Савушкин… Савушкин… Ты два раза попался мне на глаза, тобой замараны две строки этого бумажного дерьма». Он придвинул консервную банку себе под нос, и гора окурков получила изящное дополнение, давшее начало новому слою. «Ты всегда хотел быть первым, теперь ты первый и в моём списке. Ну что ж, с тебя и начнём». Он ещё раз перечитал две строчки, не переставая дымить «примой», облизал свои пухлые губы и воткнул тлеющую сигарету в фамилию своего врага. Представив, что перед ним сейчас не просто бумага, а лицо Павла, он сгрёб листки в ладонь, крепко сжал их и выкинул в дальний угол кабинета.

35

Мелкий моросящий дождь в это утро пятницы был приятен после нескольких дней невыносимого пекла. Листья на яблонях блестели нежной тёмной зеленью, а малиновки не унимались и свистели ещё громче, чем вчера. Скоро трава станет выше, а это повод строить гнёзда и высиживать птенцов. Природа не всегда готова выкладывать свои прелести на всеобщее обозрение. Главное, это назначить себе правильную и справедливую цену, а как это лучше сделать, если не показать, на что способна.

Марина стояла на крылечке, повернув ладошки к небу, и улыбалась моросящему утру. Она не хотела обуваться, сейчас её единственным желанием было подставить босые ноги под дождик и пищать от восторга.

— Доброе утро, Мариночка. На работу? — звонким голосом спросила соседка Оля, подойдя к штакетнику между участками.

— Привет, Оль! Да, вот, не знаю, зонтик на работе, а дождик не такой уж сильный. Вот стою и думаю, так добежать, что ли?

— Не расклеимся, небось, — хихикала Оля. — А мы давай так поступим. У меня зонтик есть, просто я не хожу под ним, когда дождь. Но мы с тобой под одним зонтиком до магазина пройдём, я — к себе, а ты — дальше, в библиотеку. Как тебе моё предложение? Хоть поболтаем.

— Вот здорово! — обрадовалась Марина, но, скорее, не тому, что останется сухой, а другому. Она не могла понять, как они с Олей поместятся под одним зонтом, и кто останется сегодня мокрым? Этот вопрос, как ни странно, вдруг завладел ей, и она решила это обязательно выяснить.

Вскоре женщины уже шли по дороге, Оля взяла Марину под руку, держа над её головой синий зонт. Марина краешком глаза поглядывала на Олю и восхищалась своей прозорливостью. «Я так и знала, что она пойдёт рядом, даже не пытаясь встать под зонт».

— Слушай, Марин, что на днях было…, — заговорщическим голосом, засовывая голову под зонт, и почти на ухо Марине говорила Оля. — Представляешь, подхожу я утром к магазину, а там Стенька рыжий из-за угла смотрит на меня. Я так испугалась сначала, бандит же! А потом смотрю, а он, как в воду опущенный. Я ему — Стень, отец? А он — нет, тёть Оль. Я его завела в подсобку, покормила чуть-чуть, тут Клавдия звонит, говорит — Зою Георгиевну увезли с приступом. Я пока туда-сюда, а Стенька ушёл. Куда, зачем — не понимаю.

— Да, Оль, я тоже слышала про Зою Георгиевну, соседка — бабка Марья сказала.

— Слушай, Марин. Ты прости, если что не так. Я знаю, как ты относишься к Дементьеву. Скотина ещё та.… Но мальчишку вот жалко, совсем один остался. На этого борова совсем надежды нет.

— Ты права, Оль. А что делать?

— Ведь если парнишка и вправду сбежит из дома, сгинет ведь! А этому борову всё нипочём. Чтоб он провалился, чёрт рыжий!

Оля тут же пошлёпала ладошкой по губам и громко рассмеялась, спрятав голову под зонтик. Марина тоже не удержалась и поддержала подругу.

— Как там Витя? Он у вас уже такой взрослый, один дома сидит?

— Ты представляешь, Оль, у него теперь есть своя сиделка.

Оля широко открыла удивлённые глаза, явно не понимая, что имеет ввиду её подруга.

— Знаешь Женю Богданову? Ну, отец её в рейсе погиб несколько лет назад.

— Да, да, Марин, я знаю её. Такая хорошая девочка, вежливая, всегда улыбается. Я таких сразу примечаю, да она частенько ко мне в магазин приходит.

— Так вот, она предложила присмотреть за Витей, пока тот полностью не поправится.

— А он? — с азартом в голосе спросила Оля.

— Ты знаешь…, — Марина немного подумала, улыбнулась и посмотрела на Олю. — Вот гляжу я на него вчера вечером и думаю — ещё немного и он объявит себя неизлечимо больным!

Женщины снова рассмеялись, спрятавшись под зонтик. Жаль, что это зрелище восхищало только пустую улицу, серое небо и моросящий дождик, который с удовольствием поливал синий зонт и непокрытую голову Оли. Заговорщицы так никого и не встретили по дороге до самого магазина.

— Спасибо тебе, Оля, за зонтик и за хорошее настроение, — сказала Марина, складывая зонт и протягивая его Оле.

— Э, нет подруга! Так не пойдёт. Оставь зонт себе, тебе ещё топать, а я уже пришла.

Оля отстранила руку Марины с зажатым в ней зонтом, чмокнула её в щёку возле уха и слегка подтолкнула в нужном направлении. Марина всю дорогу от магазина до библиотеки думала про Олю. У неё всё из головы не выходило, как такой милый, добрейший человечек, как она, совсем одинока? Почему природа, такая справедливая, великая и всемогущая, не смогла дать ей детей. Она даже не решилась выйти замуж, зная, что не сможет сохранить семейный очаг. Может быть, она не всемогущая, эта природа? Может, и ей свойственно ошибаться? Вместо детей подарила Оле чистую и бездонную душу, в которую может окунуться каждый, кто её знает. А может быть, всё это к лучшему? Судьба не делает ошибок, она назначает каждому своё — кому по возможностям, кому по совести, кому по уму. Может быть, у Оли есть миссия, которую она должна выполнить, и тогда у неё всё изменится? Как знать…

Марина дошла до библиотеки и сложила зонт. В глубине души она чувствовала, что какая-то миссия есть у каждого человека, вот только как её угадать и не сделать ошибочный шаг? Говорят, что время покажет и расставит всё по своим местам. Не оно ли — третья стихия среди тех, кто управляет жизнью человека, в чьих руках она всегда находится и всецело им принадлежит? Природа, судьба и время — вот хозяева нашей жизни. Ах, как жаль, что эти хозяева не дарят ещё одну жизнь, чтобы попробовать прожить её по-другому.

36

Серое и сырое утро Фёдор встретил на полу веранды. Как он тут оказался, он не мог понять. Вечером он не пил, помнит, что вышел из участка и пошёл домой. А сейчас в голове шумело, как будто рой пчёл пытался пробиться наружу через барабанные перепонки. Он заглянул в дом и ощутил неприятное покалывание в висках. Шкаф был вывернут наружу, вещи разбросаны, посреди комнаты стояло ведро с водой, в котором плавал ковшик. В углу на своей кровати спал Стенька. Странным было то, что он одет и не под одеялом.

Это «мыльное» состояние, как его называл сам Фёдор, было ему знакомо. Оно случалось и раньше, но очень редко. Не в состоянии вспомнить недавние события, раскалывающаяся голова, рой в ушах могли быть признаками болезни. Что-то из памяти он выхватывал на короткий миг, но это «что-то» выскальзывало из его головы, как мокрое мыло из рук. Он догадался, что весь этот погром устроил он сам, Стенька тут ни при чём. Ещё раз окинув комнату тяжёлым взглядом, он заметил на подоконнике мешочек с хлебом и ножик. Тут же лежали пара помидоров и рюмка с солью. Значит, он заходил сюда вечером, чтобы дать еды Стеньке. Возможно, он взялся за его воспитание в том состоянии, а сейчас не помнит об этом? Может быть, даже приложил чрезмерные усилия к этому процессу?

Фёдору стало страшно, когда он засунул руку в карман брюк и нащупал бумажный комок, упругий, но продавливаемый пальцами. Он достал его из кармана — это был комок газеты, небрежно скомканный. Внутри было что-то, похожее на пластилин. Недоумение брало всё новые вершины славы, он не стал мучить свою голову, а просто положил свёрток в карман. Если сейчас его голова так болит, значит, вчера она была напряжена. Какая-то задача, гениальное решение рождалось в ней, а весь этот бардак — это результат той плодотворной деятельности. Кусок пластилина в его кармане должен что-то значить, пусть пока останется там.

Вдруг перед лицом сверкнуло яркой вспышкой и резануло глаза чувство внезапного страха. «Стенька! Он лежит в одежде, но почему? Я его убил вчера? Нет! Только не это, чёрт!» Он метнулся к кровати сына и заглянул в лицо. Тихое посапывание ребёнка немного успокоило его, он отпрянул от кровати и выдохнул. Выйдя на улицу, он долго стоял под моросящим дождём, пока рой пчёл не утих. Медленным шагом он пошёл в сторону комбината, недоумевая, как можно быть таким тупым, чтобы заниматься самобичеванием. «Почему нельзя было вчера показать пальцем на этот проклятый ящик и уйти, не оборачиваясь? Почему, благодаря собственной глупости и гордыне, сейчас, под этим липким, вонючим дождём тащусь, чёрт знает куда?»

Пёс, сидящий на привязи между воротами комбината и ангаром, снова облаял Фёдора, но тут же спрятался в будку. Он лучше других понимал, что с этим человеком лучше не связываться. Даже самый верный пёс должен хоть иногда заботиться о себе. Когда Фёдор прошёл мимо будки и начал подниматься на крылечко административного корпуса, пёс снова почувствовал свою безопасность и правоту, поэтому выскочил из будки и залился звонким лаем. При этом его морда имела очень серьёзное выражение, как будто упрекая кого-то: «Вот, стоило на секунду отвернуться, они уже тут как тут, проскочили мимо!»

Фёдор решил изменить обычную последовательность действий и не стал заходить к Котову. Он остановился напротив секретарши и потрогал руками свои виски, как будто проверяя, не перегрелись ли они. Девушка, обычно испытывающая дрожь при виде Дементьева, в этот раз почувствовала такой ужас, что даже не смогла встать со стула, как это она делала раньше.

— Ч-ч-что в-вам уг-угодно?

Фёдор сел на стулья возле стены, раскинул в стороны ноги и тихо произнёс:

— Медянов. Мне нужен Медянов. Пусть ключи от ангара возьмёт.

Девушка с большим трудом удерживала трубку телефона, пока набирала номер, бросая короткие взгляды на участкового. А тот, чувствуя, что именно он вызывает это беспокойство и страх у беспомощной, застигнутой врасплох девушки, старался ещё усерднее. Он уставился на неё своими жёлтыми замасленными глазами и стал облизывать губы. Несколько попыток правильно набрать номер так и остались неудачными. Судорожное вращение диска сменялось нажатием клавиши сброса в сопровождении со звоном колокольчиков внутри аппарата. Девушка поняла, что провалила этот экзамен в пух и прах, бросила трубку на аппарат, закрыла лицо трясущимися пальцами и убежала по коридору, вздёргивая плечами в приступе плача. Фёдор выдавил тошнотворную улыбку и почувствовал, что ему стало намного легче, а мозги снова заработали в полную силу.

Через пять минут из коридора появился маленький человечек в шляпе и очках, протягивая Фёдору короткую руку.

— Доброе утро, очень рад! Доброе утро, товарищ Дементьев, — притворно улыбаясь, щебетал карлик.

— Давайте пройдём в гараж. Ключи при вас? — произнёс Фёдор безразличным голосом, даже не взглянув на руку Медянова.

— Да, да, конечно, при нас, при нас…

Два человека — один большой, другой — маленький, друг за другом шли к ангару. Медянов, как обычно, не поспевал за участковым, поэтому семенил короткими ногами по дороге, иногда подпрыгивая на ходу. Причиной этому могло быть желание сменить ногу. Скорее всего, коротышка винил во всём отсутствие строевого шага, который выдают только в армии, но его туда не взяли по причине маленького роста и плохого зрения. Но его не отпускало и другое желание, вполне естественное — это не догонять этого великана, а остановиться или совсем развернуться и пойти обратно. Лиза, это милое создание, с утра вся в слезах, заполнила мысли Медянова. Он догадывался, что причиной этому был этот боров, размеренно переставляющий свои, словно сваи, ноги там, впереди него. Александр Михайлович не смог бы порвать его на мелкие кусочки при всём своём желании, однако, несмотря на всю свою сентиментальность, он клялся себе, что не отказался бы посмотреть на эти кусочки. Если бы кто-нибудь дал отпор, поставил бы на место или хотя бы сделал маленькое замечание этому неандертальцу, Александр Михайлович довольствовался бы и этим.

Ворота скрипнули, Медянов юркнул в тёмный проём и зажёг свет. Ключ обрёл своё привычное место на гвоздике возле выключателя. Фёдор пошёл первым, огибая спящую глубоким сном технику. Вот и он, погрузчик, иначе — вилочник с гидравлическим подъёмником, номерной знак 5705САХ, а над ним, на самой верхней полке — то, ради чего он сюда снова притащился. Медянов догнал Фёдора, спустя минуту, с трудом пытаясь отдышаться. Он улыбался вполне искренней и дружелюбной улыбкой, а глаза за стёклами очков не могли скрыть ненависти и злобы.

— Вот ваш ящик. Порядько его туда засунул перед отпуском. Никто его не крал. Прощайте.

Фёдор оставил ошарашенного инженера смотреть с открытым ртом на ящик, а сам быстрым шагом пошёл к выходу, на ходу вытаскивая газету с пластилином. Возле выхода быстрым движением он снял ключ, вдавил его в кусок пластилина и повесил на место. Его действий никто не видел, Медянов так и стоял, задрав голову, возле погрузчика, о чём-то мечтая.

Фёдор вышел из гаража и спокойно пошёл к воротам. Так случилось, что траектория его движения проходила в зоне досягаемости пса, который сидел в своей будке, не высовывая даже носа. Может быть, ему стало совестно — это осталось неизвестным, но только пёс выскочил из своего укрытия и понёсся на врага. Цепь не позволила сделать то, что он задумал, она со звоном натянулась и опрокинула собаку на землю, но верный сторож успел схватить зубами край штанины участкового. Фёдор дёрнул ногой и пнул пса по морде, отчего тот с пробуксовкой убежал в будку и больше не высовывался.

37

Марина была совершенно права, когда говорила Оле про заболевание Вити. В это утро он лежал в кровати, укутавшись в тёплое одеяло, и пытался вспотеть. Он с грустью понимал, что совершенно здоров, и вызвать жар не получится никак. Он уже представлял, как Женя с гордым видом объявляет ему, что он окончательно выздоровел и не нуждается в сиделке. Вот она торжественно вручает ему градусник, держа его за кончики с двух сторон большими и указательными пальцами, разворачивается на пятках и с серьёзным видом уходит. «А может быть, она узнала от его мамы, что ему уже лучше, настолько лучше, что лечиться нет смысла?»

Витя высунул голову из-под одеяла и с тоской посмотрел на стул с висящей на спинке одеждой. Он вспомнил, что вчера подумал, когда увидел Женю, гладившую Марти и Джека. «Она теперь их хозяйка.… А вдруг она уже не придёт, а что, если Марти и Джек не захотят его видеть, признав их единственной хозяйкой Женю?»

Витя посмотрел на стол, где лежала его тетрадка, но ему стало ещё тоскливее. Что он может написать? Наверное, уже ничего, ведь та, для кого он всё это писал, больше не придёт. Он понимал, что мальчишка не должен расклеиваться, это дело девчонок. Мальчик должен быть сильным и смелым. Он даже со Стенькой дрался и ни капельки не испугался. Но сейчас, когда никто не видит, можно лежать, спрятавшись под одеялом, и признавать свою слабость и беспомощность. Ещё лучше, если потекут слёзы. «Тогда мне будет стыдно даже Джеку посмотреть в глаза. Он такой маленький, а столько пережил, причём, слёз я у него не видел».

Так Витя пролежал в кровати ещё какое-то время, пока снова не был застигнут врасплох. Негромкий стук в дверь веранды стал такой неожиданностью для него, такого потерянного, смирившегося было уже со своей судьбой. Одеяло тут же отлетело на несколько метров в сторону стены, у Вити перехватило дыхание, а глаза готовы были сравниться с монетами в шесть копеек, если бы такие были. Одним прыжком он преодолел расстояние от кровати до двери своей комнаты, а в следующем прыжке он прикончил расстояние до входной двери.

— Кто там? — с замиранием в сердце спросил Витя. Он так боялся, что не успел добежать вовремя и гость мог уйти, что его рука на дверном замке слегка дрожала.

— Это я. Привет, — послышался звон маленьких колокольчиков и сотен нежных струн, будто кто-то играл тоненькими пальчиками на сверкающей на солнце паутине.

— Ой…, — Витя с ужасом понял, что снова стоит в одних трусах. — Заходи, Жень, я сейчас. Извини, пожалуйста.

Витя снова пытался надеть шорты, но ему всё чаще стало казаться, что было бы проще надевать их через голову. Преодолев сложнейшую задачу, он приступил к следующей, внимательно оглядывая майку и сгорая от стыда, вспоминая свой вчерашний конфуз. Всё, готово! Скорее на веранду!

Что-то подобное он уже видел, пора бы уже привыкнуть к таким картинам, но Витя не смог собрать свою волю в кулак и снова расклеился. Девочка из его снов сидела на полу, вытянув босые ноги, а на них лежала мордочка Джека. Его голубые глаза преданно смотрели в серую бездну глаз Жени, а она поглаживала бока волчонку. Голубой сарафан раскинулся широким подолом вокруг неё, образуя озеро небесного цвета, а яркий оранжевый бант, вплетённый в косичку, словно солнце на голубом небе, возвращал яркий день взамен мороси за окном.

…кусочек неба синего в ладошке

подарит вдруг прохлада родника…

— Здравствуй, Витя, — тихо промолвила Женя, застав его врасплох с широко открытым ртом. — Ты в порядке? Ты какой-то бледный…

Как ей сказать, что в последнее время это его естественное состояние, а те — другие — это страдания и боль. Когда он не видит Женю, жизненные силы покидают его по капле, а увидев её, он собирает эти капельки обратно, по одной маленькой росинке. Теперь он в порядке, в полном порядке.

— Всё хорошо, Жень, — улыбнувшись, ответил Витя и присел на корточки рядом с голубым озером, раскинувшимся около него. В каком-то состоянии, неподвластном ему, он протянул руку к Джеку, пытаясь погладить его, но нечаянно коснулся Жениной руки и непроизвольно отстранился, густо покраснев. Женя улыбнулась, показав ямочки на щеках, но не повернулась, как будто ничего особенного не произошло. Она подвинула руку к Витиной и коснулась её. Нежные персики на щеках могли бы сказать о многом — о страхе, о стеснении, о смущении, а может быть, даже о любви. Яркий розовый цвет над ямочками разгорался всё сильнее, его уже невозможно было скрыть.

— Женя, хочешь чаю? — предложил Витя, чтобы ситуация вышла из загадочного и неудобного тупика, на что гостья ответила утвердительным кивком головы.

Женя снова пришла не с пустыми руками. Знакомая берестяная коробочка уже стояла на углу стола. В ней лежали ещё тёплые печенья и большой апельсин. В глаза бросался чайник, на котором висел листок бумаги, закреплённый одним своим уголком в носике.

«Женя и Витя! Не скучайте, на столе для вас бутерброды и пирожные. Целую. Мама».

Витя открыл полотенце, которым было накрыто большое блюдо, приглашающее отведать вкусных бутербродов и красивых пирожных с розочками. Вскоре дети сидели за чашками с чаем и дули в них, не пряча свои взгляды и радуясь каждой секунде, которая уже прошла, и которая ещё не наступила.

38

Время летело быстро, словно птица, выпущенная на свободу. Пришла пора мерить температуру, которой, конечно же, не было и в помине. Витя вдруг вспомнил, что можно опустить градусник в чашку с чаем, но как это сделать, чтобы Женя не заметила? Можно натереть термометр об одеяло, но он умрёт от стыда, если его поймают за руку. Поэтому он решил смириться с судьбой и просто попросить Женю иногда заходить в гости, не как сиделка, а как друг.

— Витя, ты обещал рассказать историю, помнишь?

Витя посмотрел на Женю, потом на градусник, лежащий на столе.

— Но ты можешь испугаться, она немного страшная.

— Ничего, я даже не вздрогну, обещаю.

Витя вспомнил, как она сидела с ним вчера, а её рука была в его руке. Внезапное желание напугать её снова тут же сменилось чувством стыда, отчего он покраснел. Не удивительно, что он решил этого не делать, он даже постарался немного сгладить самые страшные места в своём рассказе.

— Эту историю рассказал моему папе дед Олег — он жил когда-то в нашем посёлке. Тогда мой папа был обыкновенным мальчишкой, простым проказником, который безвылазно мотался по лугам и лесам, не вылазил из Заячьего ручья и жил в шалаше до самого позднего вечера, пока его отец не давал ему хорошего ремня и не отправлял в дом. Дед Олег жил на другом конце посёлка, знал все леса и ручейки, каждый камешек, каждый пенёк в округе. Однажды он подозвал моего отца, когда тот проходил мимо его заборчика, предложил зайти и отдохнуть на скамейке. Папа согласился, не раздумывая, ведь дед Олег был для него, словно повелитель лесов и рек, морщинистый седовласый голубоглазый волшебник. Он посадил его рядом и начал свой странный и страшный рассказ. Отец так и не понял, почему дед Олег уточнил, что именно ему он должен рассказать эту историю.

Несколькими годами раньше того дня, тогда дед Олег был моложе примерно на 15—20 лет, он попал в странную ситуацию, которой он так и не нашёл объяснения. Будучи грибником, ягодником и вообще, знатоком леса, он без проблем заходил в лес, собирал, что хотел, и выходил из него. Но один раз у него это не получилось. Как такое стало возможным, он так и не смог объяснить.

Это была обычная дорога в лесу, которая изредка петляла в самые заросли тайги, но чаще просто шла рядом.

«Я знал, что после этого поворота тропинки есть очень хороший пенёк с опятами. С него всегда получался целый мешок грибов. У меня не было целью собирать грибы, я даже не взял ничего, куда бы их положить. Просто захотел посмотреть, свернул вправо и пошёл по знакомой просеке. Прошёл недалеко, метров сто, увидел пенёк с опятами, ну и решил уже было уходить, как вдруг увидел в кустарнике скулящих щенят, которые искали мать. Я сразу и не понял, кто это был, но когда сзади послышался зловещий рык, то у меня душа в пятки ушла. Это была волчица, которая охраняла своих детёнышей. Как они тут оказались, я так и не понял, ведь это очень близко от людей, волки обычно так не делают. Они обитают намного дальше, глубже в лесу, на опушках и в оврагах. Что делать, я не мог представить. Что-то мне подсказывало, что нужно бороться, волчица просто так не уйдёт и не даст уйти мне. Я подобрал сухую ветку и попробовал отойти от этого гнезда, но волчица не давала мне прохода. Медленно отступая, я пробовал говорить с ней, называя самые нелепые слова типа «фу» и «домой», но ничего не помогало. Я видел самые страшные клыки в мире, которые оскалились на меня и готовы были порвать. Я медленно отступал, но дистанция между нами не менялась, волчица упорно шла ко мне, скаля пасть, а с её клыков падала слюна. Я больше не мог терпеть, потому что был на грани обморока. Если я не предприму какие-то действия прямо сейчас, то зверь просто разорвёт мне горло. Собрав все силы, вспомнив всё, что я желал всем моим врагам, я кинулся со своей веткой на волчицу. Во время этого нападения я видел красную пасть, которая рычала над моими бровями, потом медленно обмякла и стихла. Невероятно, но мне удалось выжить, я долго лежал в кровавой траве, а вдалеке пищали и скулили волчата.

Когда я собрался с силами и встал, сначала на колени, а потом оперевшись на сук, который послужил мне оружием, я не сразу понял, куда мне идти. Солнце уже было низко, но по его положению я выбрал направление и пошёл. Кровь от зубов волчицы сочилась из предплечья и из кисти руки. Я не ощущал радости или триумфа от победы, просто мной овладели шок и чувство какой-то непонятной вины, преследовавшие меня всю дорогу. Зачем я пошёл туда? Что я натворил! Лишил щенков их матери.

Я медленно продвигался сквозь заросли тайги, но так и не смог выйти на дорогу. Никаких примет тайга больше не выказывала. Моего пенька тоже не было. Я знал, что не мог далеко убежать, ведь погоня волчицы была недолгой, скорее, никакой погони не было. Но солнце неумолимо сжигало всё видимое глазу в рубиновом мраке своего величия. Это величие было таким угрожающим, что я больше не надеялся вернуться домой. Моё тело просто опустилось на холодную траву, голова упала на грудь, и я слегка задремал. Волчица порвала предплечье, много крови было потеряно, поэтому силы мои уже были на исходе. Наверное, я потерял сознание, но смутно припоминаю, что в последних лучах заходящего солнца увидел дедушку с бородой до колен. Он взял меня за руку и помог подняться. Я не мог ничего сказать, стоять мне было тоже очень тяжело. Старик поднял руку и показал в сторону пролеска. Я не смог удержаться на ногах и снова упал, а когда поднялся, то деда как не бывало. Пролежав ещё какое-то время, я понял, что тут и умру, но решил двигаться в указанном дедушкой направлении. Много часов прошло до того момента, когда я выполз на дорогу, где меня подобрали люди. Они искали меня почти двенадцать часов, кричали и прочёсывали лес, но безрезультатно. Я лежал около дороги без чувств.

— Это было давно, когда люди верили в добрых лесных духов. Дед Олег уже давно умер, да и мой папа стал взрослым человеком, но он до сих пор вспоминает эту удивительную и страшную историю в тайге. Неужели деду Олегу помог леший? Ведь и у нечистой силы тоже может быть душа, которая хочет хоть иногда сделать что-то доброе.

Женя ни разу не прервала Витю, пока он рассказывал историю про лешего, хотя её страх передавался ему, как бы она это не скрывала. Её рука снова лежала в руке Вити и вздрагивала, хотя он и сжимал её чуть сильнее, когда было страшнее всего.

— Какой красивый рассказ. Витя, а как ты считаешь: если это правда, леший помог тем волчатам?

— Думаю, что да, — с серьёзным лицом сказал он, пытаясь вселить надежду в эту ранимую душу. — Я читал в книге, что волки никогда не бросают детёнышей, даже чужих. Они обитают группами по несколько семей, а детёныши находятся всегда рядом, пока не вырастут.

— А что будет с Джеком? — чуть не плача спросила Женя. — Ты говорил, что его придётся вернуть в лес?

— Очень жаль, но это так. Он — зверь, поэтому не сможет жить с нами. К тому же, я слышал, что его могут отобрать, или даже убить. Когда он полностью поправится, его придётся отпустить в лес.

— Мне пора…, — грустно промолвила Женя. — Ты уже здоров, поэтому можешь как-нибудь прийти ко мне в гости. Я тебя приглашаю.

— И ты, Жень, заходи. Я не знаю, когда смогу зайти к тебе, только если на выходных, когда мама с папой будут дома. Джека пока нельзя оставлять одного.

Женя с пониманием взглянула на Витю, улыбнулась и взялась за дверную ручку. Витя не решался сказать те главные слова, которые постоянно складывались у него в голове в фразы, которые казались такими взрослыми, что он не знал, можно ли это говорить. Но его глаза уже давно всё сказали за него. Женя скромно ждала последних слов на прощание, но вдруг её нежные щёки приобрели розовый цвет. Она поняла, о чём думает Витя, что он не решается сказать ей самое главное. Нажав ручку двери, она приоткрыла её и собиралась выйти, но вдруг Витя незаметно приблизился к ней и поцеловал в щёку. Женя смущённо отвернулась, а на её лице появились ямочки, которые никуда не делись до самого дома.

39

Иногда у общества — нет, не высшего, а обычного, среднего, может возникнуть вопрос: человек, однажды совершивший преступление, но не понёсший за него ответственности, одумается раз и навсегда или снова совершит преступный шаг? Сложно дать однозначный ответ. Сначала этот человек притаится, и будет выжидать, иногда — трясясь от страха быть пойманным, а иной раз, со злой ухмылкой, указывающей на беспомощность слуг закона и гениальность преступника. Чаще всего, когда заканчивается период выжидания, не понёсший никакого наказания преступник, снова выходит на извилистую дорожку. Очень часто его на это толкает безвыходность положения, но не всегда безденежье.

Ранним субботним утром Фёдор уже стоял возле забора Маслика. Он прекрасно знал, что в семь утра тот уже не спит, даже в выходные дни. Он обязательно выйдет на крыльцо, чтобы закурить сигарету, так как Клавдия не позволяет ему курить в доме. Маслик уже давно выжидал, сначала трясясь, как суслик в норке, потом скрываясь в центре на халтурках, лишь бы не попадаться Фёдору на глаза. Пару лет назад он, как ребёнок, буквально наследил, когда пошёл на кражу в поселковый магазин. Обнаружив вскрытый служебный вход, Оля сразу поняла, что случилась беда. Краешком ключа она подцепила дверь и распахнула её, прокралась до телефона, стараясь не наступать всей подошвой на пол, и вызвала милицию.

Тогда приехали с центрального отдела, всё проверили, даже сняли отпечатки с дверной ручки, но кроме отпечатков Ольги так ничего и не нашли. Дверь была вскрыта отмычкой или удачно сделанной копией ключа. Забрали выручку за несколько дней, несколько бутылок водки и две палки сырокопчёной колбасы. Самым обидным для Ольги стало даже не это всё, а другое. Вор уронил с полки пятилитровую бутыль с подсолнечным маслом, в результате чего весь пол, стены, полки оказались покрыты жирной липкой жижей. Тогда у неё ушёл целый месяц, чтобы избавиться от грязного блеска в подсобке, от приторной вони и от тараканов, которые полчищами расхаживали там днём и ночью.

Преступника тогда так и не нашли, да и не искали сильно. Центральный быстро забросил это дело, а местные участковые сделали обход по домам и опросили жильцов, на том и порешили. Но след преступник всё же оставил, и если бы на этот след вышел не Фёдор, а кто-нибудь другой, то вор сидел бы сейчас в тюрьме.

Маслик попался на своём разгильдяйстве, лени и попустительстве. В тот летний день он был дома и выпивал, доставая из сумки, висящей через плечо, открытую бутылку и прикладываясь прямо к горлышку. С сумкой он не расставался даже дома, объяснял это постоянной готовностью взяться за любую работу, для чего таскает с собой кое-какой инструмент. Клавдии дома не было, она дежурила в поликлинике, поэтому Козьма вполне свободно чувствовал себя на своей территории, и не ожидал никаких гостей.

Фёдору выпала честь посетить этот адрес и произвести опрос жителей. Простая формальность для галочки: слышали или не слышали, знаете или нет о краже — практически, бесполезное занятие. Ещё только подходя к забору, Фёдор обратил внимание на человека, безмятежно бродящего по огороду и закидывающего голову, делая очередной глоток спиртного. Он даже не удостоился заметить, что калитка открылась, а к нему подошёл почти вплотную человек в форме. Только когда участковый положил руку ему на плечо, тот с негодованием на лице повернулся, но сразу же сделал глупый и довольный жизнью вид ничего не знающего простака. Не в силах сделать замечание обнаглевшему участковому, спокойно, по-хозяйски прохаживающегося в его дворе, он лишь наблюдал за происходящим тусклыми глазами, наполовину прикрытыми опухшими веками. Обойдя весь двор, Фёдор по-хозяйски открыл сарай и заглянул внутрь. Возле двери валялись ботинки и штаны, блестевшие от подсолнечного масла.

— Ну что, Маслик! Ты оправдываешь свою фамилию, — сказал тогда Фёдор. — Неси всю водку сюда. Завтра утром быть трезвым. Я к тебе зайду, ты теперь вот где у меня!

Фёдор сжал кулак и сунул его в опухшую физиономию Козьмы.

На следующее утро Фёдор снова посетил Маслика, долго объяснял ему положение вещей и маячил кулаком перед его носом. Так Козьма стал ценить свободу чуть больше, а кривая тропинка исчезла из виду до поры, до времени. И вот, видно, время пришло. Строгий учитель и судья стоял с уличной стороны забора и следил за крыльцом, не отрывая взгляда. Наконец, физические часы Козьмы пробили «утро», и он вышел. Затянувшись сладким, пьянящим ароматом дыма первой утренней сигареты, он вдруг начал страшно кашлять, зажав рукой горло. Никак он не ожидал, что в столь ранний час его окликнут с улицы. Снова этот низкий, хриплый голос, вселяющий ужас, не дающий покоя по ночам все эти два года — голос, несущий неизбежность, призывающий к ответу.

— Маслик, поди сюда, — отчётливо произнёс Фёдор.

Прокашлявшись, Козьма накинул на плечи старый пиджак, перебросил лямку сумки через голову и вышел за калитку.

— Ну что, пьёшь или в завязке? — поинтересовался Фёдор у человека, одетого только наполовину, причём, нижняя состояла только из трусов.

— Трезвый я. А что, есть чего?

— Дурень, я к тебе по такому поводу даже шагу не ступлю, ты же знаешь. Дело есть, пора отрабатывать свой должок.

— Какой такой должок? Ты о чём, Фёдор? — с хитрой ухмылкой промолвил Козьма.

Дементьев сгрёб его пиджак в свою лапу и приподнял полуодетого человека над землёй.

— Я понял, понял… Просто, пошутил.… Ну что ты сразу? — стерев улыбку со своего лица, прошипел Маслик.

Фёдор залез в карман и достал комок газеты с завёрнутым в неё пластилином.

— Вот слепок — сделаешь ключ. Сроку тебе — до вечера. И только попробуй испортить отпечаток, я тебе напомню, как ты должен быть сейчас гладко побрит, под стать моде заведения, в котором ты должен находиться. Считай, что ты проходишь испытательный срок. Успешно — разожму, — Фёдор поднёс сжатый кулак к глазам Маслика, — а провалишь задание — то раздавлю, как муху!

40

В этот субботний день Савушкины были не в полном составе: Павел, как обычно, был незаменим на работе. Марина приготовила пшённую кашу и усадила Витю за стол. Джек сидел на полу напротив, положив хвостик вдоль себя кончиком вперёд, и смотрел на Марину самым внимательным взглядом, на какой только был способен. Бинты его были полностью сняты, раны затянулись и больше не кровоточили.

— Ну что, Джек, сегодня у тебя будет небольшая прогулка, правда, в огороде.

Волчонок переступил с одной лапы на другую и слегка сдвинул кончик хвоста. Он только что съел аппетитный кусочек курочки и теперь был готов на всё.

— Мама, я уже совсем здоров? — с осторожностью, грустью и тайной надеждой задал вопрос Витя.

— Да, сынок. Теперь тебе нужно хорошо кушать, а ты сидишь над кашей уже целый час. Ну что с тобой?

Витя зацепил кончиком ложки кашу и снова положил её в тарелку.

— Мама, а мне можно выходить из дома? Я обещаю съесть всю кашу.

Марина прищурила глаза, словно приглядываясь к сыну повнимательнее.

— В лес даже не думай! Больше нечего там делать.

— Я не в лес, потупив взгляд, тихо произнёс он. — К Жене, она приглашала.

Марина не смогла ему отказать, видя его грустные глаза, поэтому согласилась, но с одним условием:

— Ты за книжки даже не брался, поэтому мы поступим следующим образом. Сейчас ты погуляешь с Джеком, только недолго. Смотри, чтобы он не ложился в грязь, а то после вчерашнего дождя земля ещё мокрая.

Витя кивал после каждой маминой фразы, а в глазах его горела надежда. Мама продолжала:

— Потом ты мне вслух читаешь, а я пока примусь за уборку. Вот после обеда я тебя отпущу ненадолго к Жене. Как тебе мой план?

Витя поднял большой палец вверх, потому что разговаривать с набитым ртом было неудобно и неприлично. Набивая кашу за щёки, он думал только о том, как он снова увидит Женю. Его Женю!

Марти не находил себе места на цепи, поэтому Марина разрешила Вите отцепить его, в результате чего пёс чуть не опрокинул его и побежал к крылечку, где возле ступенек ковылял волчонок. Марти весело прыгал вокруг него, пытаясь подтолкнуть носом, но всё же понимал, что зверь ещё не готов к обычным играм, свойственным всем мохнатым и четырёхлапым. Волчонок предпочитал нюхать зелёную травку, протоптанную тропинку и озираться по сторонам. Может быть, на него нахлынула тоска по волчице, а может быть, он просто изучал обстановку — только Марти понимал это, поэтому не отходил от Джека ни на шаг.

Волчонок обнюхал собачью будку, попил из чужой миски воды, потом направился к поленнице, сложенной возле боковой стены баньки. Проверив, правильно ли лежат дрова, он заметил маленькую лужицу от ручейка, стекавшего с крыши во время дождя, снова попил и оттуда. Подойдя к сарайчику, из которого доносилось кудахтанье курицы — несушки, он повёл носом и издал смешной звук, больше похожий на повизгивание, чем на лай. Он бы с радостью разобрался с неприятелем, прятавшимся за той дверью, но более важные дела не позволили ему задержаться возле сарайчика дольше.

Джек подошёл к дорожке возле будки Марти и принялся нюхать землю, потом поскрёб лапой странное место, из-за которого кончик его хвоста слегка подрагивал. Да, ты прав, юный друг, — там зарыта кость, которую Марти спрятал «на потом». Пёс был не против, если она достанется зверёнышу, но у того были слишком слабые лапы, чтобы её откопать. Седой охранник лёг рядом с Джеком и спокойно наблюдал за ним, сдержанно и важно, ничем не мешая ему. Волчонок был не голоден, поэтому быстро забыл про тайник с костью, вместо этого он подошёл к псу и положил ему лапу на морду. Марти и на этот раз не обиделся, только, поддерживая игру, попробовал ухватить лапу зубами, но не успел. Джек быстро убрал её и ткнулся своим чёрным носом в морду псу. Марти совсем расклеился от такого внимания к себе и завалился на бок. Волчонок, недолго думая, залез на него и начал мять ему бока, изредка покусывая его за уши. Марина с крылечка наблюдала эту трогательную картину и смеялась от всей души.

Прогулка закончилась, Витя подозвал Марти и пристегнул его. Не потому, что пёс был злой или страшный и мог укусить. Он никогда не давал повода усомниться в своём добром характере, даже на посторонних людей старался не лаять. Так, изредка, и то ради уважения к своим хозяевам. Просто не принято, чтобы собака расхаживала по огороду, куда ей хочется, да и Марти чувствовал себя на своём месте хозяином, поэтому без промедления подошёл к Вите.

Чтение в этот раз было для него не в радость. Читал он кое-как, постоянно отвлекался и думал о чём-то другом. «Тимур и его команда» оказался таким долгим рассказом, что ему не суждено было сегодня перевалить даже за половину. Марина делала уборку в доме и слушала сына, но всё чаще заглядывала к нему в комнату и видела затылок запрокинутой головы. Витя смотрел в потолок, скрестив пальцы на шее, и даже не смотрел в книгу. Он знал текст наизусть, а сейчас просто тянул время. Марина решила больше не мучить ребёнка и сказала:

— Ладно, будем считать, что ты выполнил наш с тобой уговор, поэтому иди.

К Вите мгновенно вернулся заряд энергии, он соскочил со стула и принялся натягивать шорты.

— Вот, возьми с собой, — сказала Марина, провожая сына до двери, и протянула два яблока. — Мытые. Только прошу тебя, сынок — недолго, хорошо?

— Хорошо, мамуль. Спасибо!

41

Ближе к четырём часам Фёдор посмотрел на часы и решил, что и так дал Маслику слишком много времени. Он заглянул в дом — Стенька сидел за своим столом и что-то рисовал. Фёдор закрыл дверь на ключ и сунул его под коврик возле крылечка. Он не заметил, что Стенька прильнул к окну и смотрел, как отец закрывал дверь. План побега был почти готов, осталось только понять, как выскользнуть из запертого дома. Он знал, что должен быть ещё один ключ, и он где-то дома. Воспользовавшись вчерашним беспорядком, который устроил отец, он повторно перевернул все вещи, когда тот ушёл из дома. Ключ так и не нашёлся, к большому сожалению Стеньки. Окна же не открывались, в них были только форточки, настолько маленькие, что туда не пролезла бы даже голова. Был запасной, но самый крайний вариант — это разбить стекло и бежать без оглядки, но он пока откладывался. Некоторые очень необходимые ему вещи были на веранде — это фонарь, батарейки, часы, тёплая куртка и резиновые сапоги. Да и припасы еды тоже были там — это консервы и сухари. Пришлось бы разбивать окно и в веранду, чтобы залезть внутрь, но шум обязательно привлечёт соседей, которые поломают все его планы. Поэтому Стенька пока наблюдал. Ждал, наблюдал и верил, что скоро будет на свободе.

Фёдор быстрым шагом добрался до проулка Маслика и прошёл мимо его дома, но вовремя спохватился и вернулся. Козьма был в сарае, это стало ясно по звукам, исходящим оттуда. Стук молоточка по наковальне, звук ножовки по металлу, потом свист напильника радовал слух: процесс идёт, но пора его завершать. Фёдор упорно ждал, когда Маслик выйдет из сарая, стоя на улице и выпуская дым «примы» в щели забора. Наконец, звук инструментов прекратился, Козьма вышел и закурил, но тут же жестокий кашель начал раздирать его горло. Визит Дементьева был столь неожиданным, что Маслик опешил, но больше всего его напугал не участковый. Белый дым, поваливший через щели забора, стал ужасным оповещением его прихода.

Скользкий тип в полуприсяди зашёл обратно в сарай, надел старый пиджак, перекинул лямку сумки через голову и пошёл к калитке.

— Сделал?

— Ты так рано? Почти закончил, можешь забрать, но если будет цеплять, то надо будет…

— Не нужно! — выдал Фёдор, отстраняя руку с зажатым в ней ключом. — Тебе он нужнее.

— Не понял…, — выкатывал глаза Козьма, уставившись на ключ, лежавший в его ладони.

— Сейчас поймёшь. За тобой должок, Маслик. Его нужно отработать.

— Но это…, — промямлил Козьма, пялясь глазами на ключ в трясущейся руке.

— Ты что, думал отделаться этой железкой? Я такую мог у любого ключника заказать за бутылку, сделали бы и почище твоего.

Фёдор выпустил дым в лицо собеседника, который стоял с глупым лицом и ждал неизбежной развязки этого разговора.

— Ты вор, Козя! Думал, время стёрло твои грехи? Решил, что чист перед законом? Нет, закон — он суров. Он ходит за тобой по пятам и кусает за пятки.

Дым снова ударил в лицо Маслика, он затаил дыхание, но отвернуться или закашлять он сейчас не решился бы.

— Что ты хочешь? Что ты ещё от меня хочешь?

Дементьев ухмыльнулся, оскалил зубы и сжал кулаки.

— Ты, Козя, вроде бы, имеешь золотые руки? Да не трясись ты, сделаешь то, что я хочу, и свободен. Я забуду про твои масляные огрехи и сожгу улики. А пока твои ботинки со штанами полежат там, где они и лежат два года — у меня.

— Лучше бы я отсидел! — пискнул Козьма. Он задержал дыхание и выпустил наружу что-то, похожее на скрип несмазанного колеса телеги. — Гад! Я бы вышел уже. Ты пойдёшь тоже, вот увидишь. Ты покрывал преступника, спрятал улики…

— Ха… ха… ха…, — залился смехом участковый. — Да ты, видно, совсем дурак? Кто же тебе поверит? Тебе — мелкому проныре, которого я собственноручно приволоку в отдел? Нет, я могу понять, что у тебя переклинит, и ты завтра пойдёшь в отдел и заявишь, что это ты вынес тогда магазин. Заодно скажешь, что я тебя поймал, забрал и спрятал улики, не доложил, как положено и так далее. Но ты не подумал, что я могу это использовать, как оружие против тебя самого? Никаких улик никто никогда у меня не найдёт, да и искать не будет. А дача ложных показаний, да ещё и поклёп в адрес сотрудника — это ещё два года. Итого — четыре, сядешь, родимый.

Маслик снова выпустил задержанный воздух со скрипом ржавого колеса, поднял красное лицо выше и глянул на участкового.

— Что я должен сделать?

— Давно бы так. Ничего сложного, если подойти правильно к этому вопросу. Завтра возьмёшь этот ключ и пойдёшь на комбинат.

— Не-е-ет! На что ты меня толкаешь?

— Заткнись, придурок, что ты орёшь? Пойдёшь на комбинат и войдёшь в гараж. Маленькая дверь с амбарным замком. Ключ у тебя свой, — Фёдор растянул рот в ехидной улыбке, указывая жёлтыми глазами на ключ, который так и лежал в дрожащей ладони Маслика. — Убери его, что ты им маячишь?

Фёдор закурил очередную сигарету, после чего засунул её Козьме между его дрожащих губ.

— Откроешь дверь, свет не зажигай. Есть фонарь?

— Есть…, — смиренно выдохнул дым Козьма. Он уже понял, что никуда не денется — придётся выполнить то, о чём попросит Фёдор.

— Пройдёшь почти до конца ангара, увидишь пятнадцать бочек возле левой стены. Повернёшься к правой стене — там, возле стеллажа стоит вилочник. Возьми с собой острый нож.

— Ну и что? — не выдержал Маслик, — Колёса проткнуть, что ли?

— Знаешь, что такое гидравлика?

— Конечно, что за вопрос?

Фёдор со злостью взглянул на Козьму, облизывая губы. Ещё бы он не знал, ведь кулаки были уже сжаты и готовы вбить этому слизняку недостающую информацию.

— Подрежешь шланги, но, чтобы было незаметно. Подрежешь не до конца. Ты понял?

— Ты мне срок добавишь, гад! Почему бы тебе это самому не сделать?

— Я тебя от срока избавляю. Скажи спасибо, что я тебе топор не вложил в руку и не заставил кого-нибудь убить. Итак, завтра, когда сядет солнце, ты сделаешь это.

42

Витя стоял на дороге и не решался приблизиться ближе. Он смотрел на красную черепичную крышу маленького красивого дома с мансардой, с крошечным балконом, усыпанным цветами самых разных оттенков. Они стояли в маленьких горшочках, свисали длинными прядями почти до самой земли или сияли красивыми бутонами, раскрыв многочисленные лепестки навстречу лучам солнца. Витя держал в каждой руке по яблоку и ощущал свою низменность напротив этого пятнистого цветочного облака. И тут поверх алых бутонов появилась хозяйка этого величия — прекрасное лицо с русой чёлкой над бровями, маленькая девичья ручка с жёлтой лейкой, из горлышка которой полилась тоненькая струйка воды. Лейка порхала над бутонами, заботясь о каждом цветке. Над одним она задерживалась чуть дольше, другому уделяла меньше времени, но все бутоны были одинаково рады заботе о них и плавно раскачивались на своих тонких ножках — стебельках в знак глубокой признательности. Лейка опустела, Женя повернулась было, чтобы уйти с балкона и наполнить лейку, но глянула на дорогу и заметила Витю, зачарованно глядевшего на балкон. Девочка улыбнулась и помахала рукой.

— Привет! Ты пришёл? Я очень рада. Заходи в калитку…

— Жень, а может, лучше погуляем?

— Конечно! Сейчас, я только у мамы спрошу. Я быстро!

Женя исчезла за балконной дверью, а через пять минут она уже стояла рядом с Витей в джинсовых шортах и белой футболке. В волосах виднелся маленький блестящий ободок, под который каким-то чудным образом попал стебелёк большой ромашки.

— Привет! Куда пойдём? — спросила Женя, даря свою чудесную улыбку.

— Может, на пруд? — осторожно предложил Витя.

— Вот здорово! Я так люблю пруд с его кувшинками. Жаль, что они ещё не зацвели. Кстати, я ещё не была на пруду этим летом.

— Я тоже не был, — признался Витя.

Так они шли рядом, плечом к плечу, и разговаривали обо всём, что приходило им в голову. Иногда они молчали, но это не от того, что им нечего было сказать друг другу. Как раз наоборот, каждый из них пытался привыкнуть к этому новому, прекрасному чувству, которое было настолько удивительным, полным и цветным.

— Витя, а можно тебе задать один вопрос?

— Конечно, Жень.

— Скажи, а ты раньше совсем не смотрел на меня и не разговаривал. В школе ты старался избегать меня, почему?

Витя ощутил на себе Женин взгляд, в котором переливались лёгкие блики обиды, сомнения и грусти.

— Я смотрел…, всегда смотрел, каждый день. Просто мне было стыдно, поэтому я…, — Витя запнулся, не зная, как это будет выглядеть, если он откроет секрет Жене.

— Витя, а кем ты хочешь стать, когда будешь взрослым? — решила сменить тему Женя, видя смущение друга.

— Я мечтаю стать писателем. Было бы прекрасно писать детские книги о животных, о природе, о дружбе и…

— А я бы хотела быть учительницей младших классов или воспитательницей в детском саду. Но мама говорит, что я передумаю, когда вырасту. Хотя, я знаю, что не передумаю, просто не хочу расстраивать её. Я её очень люблю и никогда не обижу, она у меня одна, — с грустью сказала Женя и опустила голову. Витя не стал ничего спрашивать, чтобы Жене не стало совсем грустно, но она сама продолжила.

— Мой папа погиб пять лет назад, мне тогда было всего шесть лет. Он всегда был очень добрым и обожал меня. Часто, бывало, схватит меня, когда я пробегала мимо, поднимет над собой и говорит: «Ох уж это серое небо в огромных глазах. А где же солнце?» И я невольно улыбалась, а он смеялся и крепко обнимал меня.

Старое поваленное дерево без коры, серое и гладкое, лежало возле чёрной глади пруда. Маленькие листья кувшинок то там, то тут образовали небольшие зелёные островки на воде. В траве стрекотали кузнечики, пытаясь вступить в хор с птичьим свистом, но значительно уступая им в громкости. Женя присела на ствол дерева, подпёрла ладошками подбородок и стала всматриваться в таинственную водную гладь. Витя стоял немного позади, не решаясь сесть рядом, чтобы не помешать Жене.

— Он очень любил детей, — продолжала она. — Было раннее утро, папа возвращался из дальнего рейса, он возил грузы за границу на большом грузовике. Первые дни лета, детей отправляют в летние лагеря. Подъезжая к Оренбургу, папа встретил по дороге автобус с надписью «дети». Как потом рассказывал водитель того автобуса, на дорогу выбежал лосёнок. В автобусе было сорок ребятишек, он не мог даже допустить мысль о причинении им вреда, поэтому резко свернул влево. Если бы он этого не сделал, то сбил бы лосёнка и опрокинулся вправо, где был крутой каменистый склон. Папа всё это видел, конечно, потому что он тоже повернул руль вправо, чтобы избежать столкновения с автобусом, на стекле которого была большая жёлтая табличка «ДЕТИ». Он, не раздумывая, свернул с дороги, грузовик несколько раз перевернулся, падая по крутому склону, и загорелся.

Женя плакала, крупные слезинки висели на подбородке и не падали. Витя присел рядом с ней и снял пальцем капельки с её лица. Он не знал, что нужно говорить в таких случаях, но почему-то в Женином горе он винил сейчас себя. Она была так счастлива на своём маленьком балкончике, утопающем в цветах, а теперь она здесь, с ним, и плачет.

— Жень, прости меня, это я виноват, что ты плачешь…

— Нет, нет, Вить. Ты тут ни при чём. Просто я раньше никому это не рассказывала. Понимаешь, папа погиб, чтобы спасти детей. Мама, наверное, только поэтому смогла всё это пережить, — сказала Женя, вытерев остатки слёз и нежно улыбнувшись. — Ты такой же добрый, как он.

Женя приблизила своё мокрое от слёз лицо к Вите и положила голову ему на плечо. Так они сидели и мечтали о будущем, пока не настало время возвращаться домой.

43

— Ну что, дружок, снова хочешь гулять? Тебя скоро в дом не заманишь, — улыбаясь, сказала Марина. — Ну, пойдём, раз ты такой нетерпеливый. Но учти, цыплята на улице, постарайся их не тревожить.

Марина открыла дверь, Джек перепрыгнул через порог и, немного неуклюже, спустился с двух ступенек крылечка. Рана всё ещё немного беспокоила его, поэтому не позволяла проявить свободу действий. Небольшими прыжками он подбежал к Марти и положил лапу ему на голову, тут же отскочив назад. Он предлагал псу поиграть, но тот был уже не в том возрасте, чтобы бегать по огороду, поэтому с величавым видом строгого наставника лежал возле будки в позе сфинкса, свесив розовый язык. Птенцы дружно разбежались в разные стороны при виде волчонка. Они мало что видели в своей короткой жизни, но Джека они действительно видели впервые. Курица с негодованием носилась за своими цыплятами и клевала их острым клювом, чтобы хоть немного приучить к порядку и собрать в общую кучку. Что на уме у этого незнакомого мохнатого зверя, она не знала, поэтому решила пока загнать детишек в сарай. Только петуху не было никакого дела до происходящего. Он с гордостью расхаживал перед сараем, показывая Джеку свой яркий рыжий хвост, говорящий о его высоком положении в этом обществе.

Фёдор позволил Маслику скрыться в сарае, выплюнул окурок и растоптал его ногой. Слабая пульсация в висках решила напомнить о себе, предостеречь о последствиях, поторопить его домой, но маленький и жестокий зверёк внутри него заставил сделать шаг в другом направлении — в сторону Савушкиных. Не сделав и пятидесяти шагов, он уже стоял возле прорези для почты. Пульсация в висках не давала сосредоточить взгляд и рассмотреть то, что происходит там, за этой щелью. Только когда он закрыл глаза и подождал немного, молоточки в голове успокоились. Жёлтые глаза снова уставились в щель, изучая обстановку во дворе Савушкиных.

— Вот и ты, тварёныш. Я даже не сомневался в этом, — прошипел себе под нос Фёдор, оскалив зубы и сверкнув слюной в уголке губ.

Джек внезапно присмирел, повернул свой маленький носик к воротам и поднял хвостик. Где-то он уже встречал этот запах, так пахнет смерть. Когда он впервые различил его, не стало его матери-волчицы и братьев. Джек прижался к земле и притих.

Фёдор ощущал, как лёгкое покалывание в висках возвращалось. Он знал, какие последствия могут быть, если не лечь в постель. Противное «мыльное» состояние утром ему обеспечено, но сейчас его ничто не могло остановить, даже это. Рука сама нажала ручку, калитка поддалась, он вошёл во двор Савушкиных и прямой наводкой направился к волчонку. Марти поднял лай и попытался оторвать цепь, держащую его, но всё, что он мог, это, разбегаясь, падать на спину, задыхаясь от давящего ошейника. Марина, которая не ожидала ничего подобного, работала на веранде. Неистовый лай Марти привёл её в ужас. Она выскочила на крыльцо и увидела Фёдора, который был похож на зомби, двигающегося вперёд с вытянутыми перед собой руками. Его глаза застыли, не мигая, в одном положении, а верхние зубы впились в нижнюю губу с такой силой, что по подбородку текла кровь. Глухие рычащие звуки, словно рокот древнего вулкана, который просыпается где-то очень глубоко под землёй, дополняли эту ужасную картину.

Марина упала тут же, на крыльце, судорожно пытаясь схватить руками перила, но так и не достав до них каких-то пару сантиметров. Только сдавленный вопль ужаса успел вылететь из её горла.

Волчонок понял, что пора бежать, иначе он умрёт. Это огромное страшное существо пришло за ним. Джек сорвался с места прямо перед самыми ногами Фёдора и побежал к крыльцу, но огромная рука подняла его за загривок над землёй и поднесла к уродливому окровавленному лицу. Жёлтые стеклянные глаза уставились на добычу, беспомощно висевшую в воздухе.

Марти вырывал железный столбик, к которому была прикреплена цепь, но его силы были на исходе. Он тяжело дышал, а глаза закатывались за верхние веки от нехватки воздуха. Марина понимала, что нельзя терять сознание, что происходит что-то ужасное и сейчас только от неё зависит исход этих страшных событий. Она поднялась на ноги, преодолев боль в спине и в ногах, сделала усилие, чтобы спуститься со ступенек крыльца и протянуть руки к Фёдору, моля его сжалиться над щенком.

— Фёдор, отпустиии! Отпустиии! Пожалей его, не надооо!

Чудовище в облике человека не подчинялось своей воле, он не слышал вопли Марины и продолжал стоять и смотреть на волчонка. Марина упала на колени и опустила голову к земле. Она хотела только одного — умереть, только не видеть ничего этого. Внезапно у неё мелькнула мысль, похожая на искорку, которая может появиться у скалолаза, висящего над пропастью на верёвке, у которой рвутся нити. Сделать всё, что можно, а потом упасть, не раньше!

Марина приподняла голову от земли. Волосы её лежали тёмными ручьями на земле, глаза сверкали белым стеклом. Ведьма, поднимающаяся с колен! Будь проклят тот, кто свяжется с ней!

Марина одним рывком вскочила на ноги и подбежала к сараю, возле стены которого стояла остро отточенная штыковая лопата. Через секунду эта лопата уже была направлена в грудь Фёдора. Тот, не меняя выражения лица, посмотрел на Марину, но не отпустил волчонка. Джек увидел свою хозяйку и стал дёргать задними лапами, пытаясь вырваться из страшной клешни, но хватка убийцы была жёсткой. У щенка проступила кровь на ране, которая только недавно затянулась. Она текла и капала на землю. Марина потеряла рассудок, глядя на кровь, замахнулась лопатой и готова была совершить удар, но тут Джек вывернулся в руке Фёдора. Он смог вцепиться в запястье своего мучителя и прокусить его. Словно пелена спала с его глаз, он моргнул и заорал:

— О-о-о! Тварь! О-о-о!

Джек упал на землю и побежал к Марти, спрятался за его спину и притих. Марти лежал на боку и тяжело дышал.

— Уходи! Уходи, или я тебя убью! Уходи! — кричала Марина, тряся лопатой перед лицом Фёдора. Тот подчинился, с трудом понимая, что происходит, и пошёл к калитке, оставляя кровавый ручеёк за собой.

Марина бросила лопату, подбежала к Марти и отстегнула карабин на его шее.

— Прости, родимый.… Прости, я сейчас…

Она гладила его серую шею и плакала, а пёс тяжело дышал и смотрел на хозяйку своими преданными глазами.

44

Всё произошло так быстро, что неистовые крики Марины даже не успели встревожить соседей. Оля была в доме, когда она услышала страшный шум, моментально выскочила из дома и побежала в сторону ограды из штакетника, ломая малину. Добравшись до ограды, она всем телом навалилась на неё и повалила наземь, прижав пальцы рук к земле, не в силах выдернуть их оттуда. Точка опоры была потеряна, оттолкнуться было не от чего. Она видела Марину с лопатой, Фёдора, орущего и зажимающего запястье, но не могла выбраться из своего плена. Она понимала, что этот псих сейчас кинется на женщину и убьёт её. С силой дёрнув левую руку, она освободила пальцы из-под доски забора, оставив под ней часть кожи, но не почувствовала боли. Сейчас было не до этого.

— Марина, я иду. А-а-а! Скотина, отойди от неё! — орала Оля, пытаясь схватиться за уцелевший столбик ограды и приподнять деревянный пролёт. Когда ей это удалось, Фёдор уже ушёл, а Марина сидела и ревела возле будки Марти.

Оля подбежала к Марине, кинулась к ней на шею, причитая и целуя её в щёки и волосы. На спине белого ситцевого платья остались кровавые отпечатки Олиной пораненной руки, пропитавшие его насквозь. Платье прилипло к спине и жгло кожу, а кровавое пятно расплывалось всё шире от слёз Оли, капающих на спину подруги.

— Всё, Мариночка, всё… его нет, ушёл он, изверг…

— Бедный Марти…, — прошептала Марина, отстраняясь от объятий Оли. — Надо помочь ему.

Она просунула руки под собаку, встала на колени и сделала усилие, приподнимая его над землёй. С трудом встав на ноги, она понесла его в дом, не пытаясь унять дрожь на губах и в коленках. Она боялась. Нет, не Фёдора, он был только куском дерьма для неё. Она боялась, что Марти умрёт. Полушубок Джека так и лежал на прежнем месте, на полу. Марина осторожно положила на него собаку, и только после этого выдохнула задержанный воздух. Непонятно, откуда взялось столько сил у такой хрупкой женщины, но она даже не согнулась под тяжестью животного, весившего больше тридцати килограммов.

— Потерпи, родной, я сейчас вернусь.

Она выбежала на улицу и положила руки на плечи Оли, сидевшей на земле и сжимавшей левую руку в кулак. Сквозь пальцы просачивалась алая кровь.

— Олечка, пойдём скорее, вставай, — взмолилась Марина, подбирая испуганного волчонка. — Пойдём в дом, прошу тебя.

Оля медленно приходила в себя от перенесенного шока, а когда почувствовала нестерпимую боль в руке, то прижала её к животу и пошла следом за Мариной.

Фёдор почти не понимал, что происходит. Что-то похожее на волны, вернее — спазмы накатывали от ног до головы, заставляя его останавливаться через каждые несколько шагов. Рука пульсировала, он цеплялся за чужие заборы локтем, оставляя кровавую полосу на досках. Зверёк внутри него был рад: он получил хорошую порцию сегодня, но останавливаться на этом и не думал.

Фёдор шёл по дороге, ведущей в центр. Его манил поворот в сторону комбината, но он даже не спрашивал у себя, что он там забыл. Он был не в состоянии задавать вопросы и что-то понимать, а просто шёл. Когда показался железный забор комбината, Фёдор оглянулся вокруг. Не обнаружив ничего, что его могло заинтересовать, он медленно продолжил путь. Не дойдя всего несколько метров до ворот, спустился в канаву и взялся руками за голову. В таком положении он просидел достаточно долго, потому что, когда открыл глаза, солнце уже почти закатилось за горизонт. Рукав рубашки присох к руке и напомнил о ране, которая снова начала пульсировать от боли. Смутные воспоминания блеснули в голове и снова угасли. Чувство незавершённости чего-то очень важного навалилось с новой силой, заставив рот исказиться в зловещей ухмылке. Зубы больно коснулись раненой губы и продолжали давить, пока Фёдор не встал и не вылез на дорогу.

Ворота комбината, железный забор… Ноги сами выбрали нужное направление и понесли его к забору. Бетонный бордюр крепко держал металлические столбы, вмурованные в него. Фёдор залез на бордюр и заглянул через железное ограждение. Территория комбината была необитаема, только сторожевая собака вышла из будки и зарычала, не до конца понимая, что происходит. Над забором виднелась копна рыжих волос и пара сальных глаз, уставившихся на дворнягу. Та залилась лаем, когда, наконец, ей стало понятно, что там кто-то есть, и этот «кто-то» ей крайне неприятен.

Фёдор слез с забора, отошёл на несколько метров и стал шарить глазами вдоль дороги. Он нашёл, что искал, поднял и вернулся к железному забору. В его руке была зажата половинка кирпича, старая и грязная. Зацепившись за край ограждения и упираясь ботинками в железные гвозди, он вскарабкался наверх и перекинул одну ногу, таким образом, пытаясь удержать равновесие. Собака заливалась лаем и крутилась юлой, не имея возможности расквитаться со своим злейшим врагом. Фёдор открыл рот, оскалил все свои зубы и зарычал в ответ, давая возможность всей своей звериной сущности вырваться наружу. Закинув окровавленную руку с половинкой кирпича за голову, он сверкнул красными зубами и с силой швырнул её в дворнягу. Собака упала, издав слабое поскуливание, и притихла навсегда. Тёмная лужа медленно расползалась вокруг головы, повёрнутой в сторону заходящего солнца. Его отражение постепенно гасло в мутнеющих зрачках мёртвой собаки.

45

Марина сняла грязное платье и оторвала от него несколько чистых лоскутов. Остальное она выкинула на улицу рядом с крылечком. Обработав руку Оле перекисью водорода и йодом, она забинтовала её и аккуратно положила ей на коленку.

— Мариночка, милая, почему ты не хочешь позвонить в милицию? — всхлипывая, спросила Оля. — Он ведь совсем свихнулся, а вдруг он вернётся?

— Не могу я, да и Павел скоро придёт. Видишь ли — формально он, как бы это смешно не звучало, ничего не сделал. Он хотел забрать волчонка, на что имел право. Он — мент, а они должны «защищать» население, даже от волков, если придётся. Он всегда отмажется, а потом будет ещё хуже. Ты прости меня, Оль, что пострадала из-за меня.

Оля смотрела на Джека широко открытыми глазами и не могла поверить, что из-за этого маленького зверёныша заварилась такая каша. Марина снова заматывала ему бока, на этот раз — лоскутами от платья.

— Извини, дружище, но бинты на сегодня закончились. Не была я готова к таким передрягам, — сказала Марина, преодолев, наконец, пережитый шок и улыбнувшись.

Павел с Витей зашли одновременно: они встретились в проулке. Витя проводил Женю до её дома и счастливый бежал домой. Павел сразу понял, что случилась какая-то беда, как только открыл калитку. Марти не было, а столбик, на котором крепилась цепь, был почти выдернут из земли. Он посмотрел на свою ладонь и обомлел — она была в крови. Когда он закрывал калитку, то вымазался об ручку. Медленно озираясь по сторонам, он отстранил сына и закрыл его спиной.

— Стой, не шевелись. Что-то произошло…

Разорванное платье возле крыльца, испачканное кровью, стало последней каплей для Павла. Он открыл дверь и ввалился в дом, тяжело дыша. Картина, которая предстала перед ним, никак не способствовала логическому объяснению происходящего. В углу сидела Оля с перебинтованной рукой, на полу лежал Марти, чуть вилял хвостом при виде хозяина, но не поспешил к нему, как обычно. Марина в майке, заляпанной кровью, заматывала Джека, который ещё утром был практически здоров.

— Привет, дорогой! О, вы вдвоём? — как ни в чём не бывало, улыбнулась Марина. — А мы тут все поранились.

Павел ещё долго переводил взгляд с одного на другого и шевелил усами, пока не собрался с силами и не воскликнул:

— Да что, ради всего святого, у вас тут происходит!

Марина закончила перетягивать бока волчонку и повернулась к мужу.

— Дорогой, всё уже хорошо, я тебе позже объясню. А сейчас — положи, пожалуйста, Джека на полушубок рядом с Марти. Ах, да, Паш. Ты же завтра дома?

Павел молча кивнул головой, стараясь не сойти с ума.

— Там Олин забор немножко прохудился — ты сделай в том месте калитку, ладно? — спокойным тоном заявила Марина, окончательно поставив мужа в тупик.

Марти с Джеком лежали рядом, прижавшись друг к другу. Пёс чувствовал себя намного лучше и изредка трогал носом ухо волчонка. Тот спокойно спал, чувствуя себя в безопасности.

Марина рассказала о случившемся Павлу, но попросила не предпринимать ничего, чтобы не усугублять ситуацию. Не за себя она боялась — за сына. Кто знает, что придёт на ум сумасшедшему участковому с явными признаками шизофрении? Это ничтожество обязательно найдёт свою жертву, и вполне вероятно, что та окажется намного слабее его.

Павел переживал события этого вечера по-своему. Не смея побеспокоить Марину, примостившуюся на его плече и всхлипывающую во сне, он свесил руку с кровати и с силой сжимал кулак. Ногти впивались в ладонь, деля её на тоненькие кровавые полоски, но Павлу только этого и надо было. Он разжимал руку и снова сжимал её в кулак.

Он не разговаривал с Дементьевым с того самого дня, когда привязал его к столбу, лишь изредка пересекался с ним на дороге, но всегда проходил мимо молча. Да и сам Фёдор обходил дом Савушкиных стороной, пока не избрал своеобразный способ мести — выводить из равновесия Марину, это нежное и хрупкое существо. Подлая душа всегда ищет жертву послабее, и эта роль досталась ей. Ни разу она не обмолвилась мужу о своих мучениях и тревогах, о преследованиях Фёдора, «показательных выступлениях» на улице, перед окном библиотеки, даже за почтовой щелью в калитке. Она ценой своего горячего сердца хранила огонёк, спокойно тлеющий в семейном костре, согревающий их все эти годы. Павел ни о чём не догадывался, считая себя счастливым мужем женщины, искренне любящей его. Были моменты, когда Марина приходила домой в какой-то задумчивости, отрешённости, иногда даже со слезами на глазах, но Павел всё это относил к её излишней чувствительности. Если бы он только знал истинную причину, но кто бы ему сказал об этом, хотя бы намекнул…

Павел погрузился в неглубокий сон уже под утро. Первые петухи тут же вывели его из забытья: он осторожно положил голову Марины на подушку и выскользнул из-под одеяла. Ему вдруг захотелось остановиться, чтобы в первых лучах солнца увидеть её. Как она прекрасна! Черноволосый ангел, свернувшийся в маленький калачик, чему-то улыбающийся во сне. Что ей снилось в это раннее утро, он не знал, но так хотел, чтобы это утро было бесконечным.

Марти пришёл в себя и чувствовал себя хорошо, судя по тому, как он встретил хозяина в веранде. Не обошлось без лобызанья, от которого Павел пытался отмахнуться, хоть и безрезультатно.

— Ну что, старик, потрепала тебя судьбинушка то вчерась? Защищал, защищал, молодец…, — лаская пса, приговаривал Павел. — Пойдём, выпущу тебя, бедолага. Вижу, не терпится тебе уж, а голосу даже не подал. Постеснялся, что ли?

Марти выбежал на улицу и побежал по своим делам, а волчонок, перемотанный лоскутами от разорванного Марининого платья, с каким-то искренне виноватым видом лежал на овчинке и поглядывал своими глазёнками.

— Ну, ничего, ничего. Не бери в голову, нет тут твоей вины. Мал ты ещё, чтобы виноватым быть. Второй раз ты со своим злейшим врагом, с извергом повстречался, видать, и третьего не миновать. Бог, он ведь троицу любит, но ничего. Ты, брат, не просто так к нам попал. Видать, заговорённый ты, Джек.

46

Всё утро Павел тюкал молотком, отпиливал, примерял, вкапывал и утрамбовывал. Когда-то давно между соседями уже проскакивала эта шутка: «А почему бы нам не сделать проход между нашими заборами? Чаще бы в гости друг к другу ходили». И вот только теперь шутка показала свой язык. Даже неудобно как-то Павлу было делать это, как будто напрашиваться к кому-то переночевать. Сын Витька держал воротину и изредка задавал отцу вопросы, стараясь уложиться в паузы между ударами молотка.

— Пап, а почему это? Для чего? — показывая глазами на незаконченное произведение отца, спрашивал он.

— Понимаешь, сынок, жизнь — она иногда, вроде бы, катится себе, спокойно, колесом по гладкой дороге, а порой как наскочит на камень. Бывает, и не удержаться в той телеге, так и норовит скинуть тебя в канаву, и не за что ухватиться, понимаешь? Вроде бы — вот она, соломинка, рядом, только руку протяни — а не дотянуться никак.

Павел погрузился в свои мысли, поэтому не понимал, что его объяснения могли выглядеть для сына туманными, нереальными, даже нечестными. Дети в этом возрасте воспринимают реальность, как свершившийся факт или событие, которое ожидаемо в ближайшем будущем. Если бы ребёнку сказали: «Калитка нужна, чтобы её открыть и войти», или «чтобы зайти и позвонить по телефону», то он бы только понимающе кивнул головой и успокоился. Но Витя и так всё понял, он смог расставить всё на свои полки у себя в мыслях. Его никто не посвятил в подробности вчерашних событий, но он и сам догадался, что могла случиться беда, непоправимая и горькая. Он стыдился того, что услышал разговор отца утром, в веранде. Витя уже не спал, мысли неслись в его голове стаей птиц. «Злейший враг Джека был вчера тут, значит, это он поранил волчонка».

— Пап, как можно не любить животных? — спросил Витя, дождавшись паузы между ударами молотка.

— Понимаешь, сынок, животных можно любить по-разному. Иногда достаточно того, что люди не лезут в их жизнь. Это самое великое, что человечество может сделать в своём проявлении любви к ним.

— А как же Марти? Ведь мы любим его, вмешиваясь в его жизнь?

Павел пошевелил усами и посмотрел через щелочки глаз на сына.

— Тут, сынок, немного по-другому обстоят дела. Вот, возьмём Марти — он — домашнее животное, член нашей семьи, практически. Он родился вон в этой будке, тебя ещё и на свете не было. Мы не можем его не любить, а он не представляет жизни без нас. Для него мы — это его жизнь.

Новая калитка была почти готова, осталось только навесить её на петли.

— Не хватает, пожалуй, лишь одной детали. Знаешь что, сынок, там, в сарайчике на полке где-то была пара ручек от старой двери. Поди, поищи, а я тут закончу.

Витя убежал в сарайчик, чувствуя себя самым счастливым ребёнком на свете. На его глазах, не без его помощи, конечно, возникла новая калитка. Но не это стало главной причиной его радости: он делал общее дело вместе с отцом, плечо к плечу, бок о бок, и тот похвалил его!

— Ну что, хозяйка, принимай работу. Эх, будет теперь Маринка жужжать тебе в уши каждый вечер, скучно не будет, — смеялся Павел.

— Или я ей, — улыбалась Оля. — Послушай, Паш. Он опасен, надо что-то делать. Видел бы ты его рожу вчера — голимый маньяк!

— Я поговорю с ним и выясню всё, раз и навсегда. Только Марина просит не делать ничего, боится она.

— Знаешь, Паш. Я очень люблю Маринку и хочу ей лишь добра. Только поэтому я сейчас скажу тебе кое-что. Пусть это останется между нами. Не знаю даже, правильно я поступаю или нет, но…

— Ну говори же, Оль, говори! — не вытерпел Павел, чувствуя, что его голова начинает распухать от напряжения.

— Фёдор, он давно уже преследует Маринку. Она молчит, но я-то вижу. Ему этот волчонок не столько нужен был, как она. Не может он успокоиться после того случая, и я думаю, что не успокоится никогда. Прошу тебя, будь осторожен с ней, береги.

Павел взялся двумя руками за штакетины и свесил свою седеющую голову между ними, глядя в землю. Сложно было понять, что сейчас происходило в его сознании, но казалось, что он собирает силы, чтобы выдернуть калитку и выбросить её в огород. Но не в ней было дело. Он смотрел в землю, чтобы спрятать своё лицо, на котором не находили покоя желваки, горели глаза, а зубы глухо скрипели от растущего гнева.

— Никогда, слышишь? Никогда я не позволю её обидеть… Никому, — тихо, но чётко сказал он, медленно поднимая серое от злости лицо. — Ты правильно сделала, что сказала мне это, ты глаза мне открыла, Оля.

— Паш, говорят, что Зоя Георгиевна тогда громко ругалась с ним, после чего её увезли на скорой. Он это, только он виноват в этом. Страшный человек. Стеньку жалко, как бы чего не случилось. Где вот он сейчас? Раньше всё по улицам околачивался, а сейчас как в воду канул. Не прибил он там его, а? В магазин ни разу не зашёл, раньше-то всё Зоя Георгиевна захаживала, а как слегла, так и нет никого. Чем он там ребёнка кормит…

Стеньке же перепадало кое-что из зимних запасов, а именно — немного сала, сухари да вода. Никакой стабильности в этих подачках не было. Папаша всё чаще заканчивал день в полном отсутствии сознания, а начинал его, схватившись за голову и тряся ей, чтобы хоть что-то вспомнить. Стенька опасался, что рано или поздно этот, почти чужой для него человек, однажды откроет дверь и направит на него ружьё или замахнётся топором, всё одно. Он потихоньку откладывал съестные припасы в картонную коробочку и прятал за шторкой на окне. Туалетом ему служило ведро в углу, которое не способствовало благоухающей обстановке в доме, но другого выхода Стенька пока не видел. Эти несколько дней сделали его волю, как стержень из железа. Он монотонно раскладывал, перебирал и складывал в пакет разные вещи, строил планы побега и будущего существования. Отбросив все варианты, которые показались сложными для выполнения, он оставил самый реальный и близкий его сердцу. Деревня Лукино могла бы стать для него убежищем, временным пристанищем. Там можно найти крышу над головой, разжиться кое-какими овощами в брошенных огородах, а может быть, даже и повстречать дедушку с козой.

С этими мыслями, которые стали для мальчишки самыми яркими в последнее время, он и засыпал каждую ночь, не раздеваясь, чтобы быть готовым к любым событиям, даже самым страшным.

47

Иногда день кажется бесконечным, особенно тогда, когда в мысли прокралось странное чувство. Бесполезность, ничтожность, подлость. Скоро солнце зайдёт за горизонт, он встанет и пойдёт, чтобы совершить преступление, иначе это не назовёшь. «Я должен это сделать. Тогда он отстанет от меня», — думал Маслик, монотонно раскачиваясь на скамеечке, глядя в одну точку. «Может, ничего и не случится. Гидравлика рвётся, бывает всякое. Не было бы беды, не хотел бы я этого, нет», — оправдывался он перед своей лживой совестью. «Сделаю это, и пора уезжать отсюда. В центр подаваться надо, там всё — цивилизация, возможности. Клавдия в больницу пойдёт работать, Вовка учиться в училище, как подрастёт», — рассуждал Козьма, глядя на оранжевое зарево на горизонте и ощущал, как мокнут ладони. «Да и я пристроюсь окончательно. А дом продадим, он ещё ничего».

Солнце село. Небо начало менять цвет от синего до фиолетового, пока не стало почти чёрным. Загорались первые звёзды, посёлок погружался в мирный сон, лишь редкий лай собак нарушал тишину, но на них никто в посёлке не обращал внимания — привычное дело. Перекинув сумку через плечо, Козьма сделал шаг в тёмную улицу, прислушался к тишине и посмотрел по сторонам. Никого. Вдоль заборов, почти сливаясь с чёрными досками, он выбрался из посёлка и побрёл к комбинату, оглядываясь на каждом шагу.

Ворота были закрыты на замок, поэтому Маслику пришлось лезть на ограду. Тут он вспомнил, что на территории есть собака. Он не раз приходил к директору комбината проситься на работу, но каждый раз получал отказ. Когда он шёл после этого к воротам, то дворняга лаяла на него, как будто это она вынесла ему вердикт «тебе тут не место», а не директор. Однако, опасения насчёт пса не оправдались. Ничто не нарушало ночной тишины, лишь лёгкий скрип кожаных армейских ботинок, которые Козьма получил за разгрузку машины кирпича у одного спекулянта в центре. Пошарив в сумке, Маслик достал фонарик и посветил в сторону собачьей будки. В ней не было никого, только пустая цепь валялась на земле. Облегчённо выдохнув, он выключил фонарь и начал пробираться дальше, к ангару. Огромное металлическое сооружение, словно чёрная гора, возвышалось в небо и скрывалось в его бесконечной звёздной глубине.

На ощупь Козьма вставил ключ в скважину на замке и попробовал его повернуть. Что-то мешало на второй четверти оборота, ключ упирался в невидимое препятствие внутри замка и не шёл дальше. «Всё, он посадит меня, сволочь! Посадит на два года, а может и больше!» — неслось вихрем в голове у Маслика. Он дрожащими руками вытащил ключ и включил фонарь. Отчаяние завладело им, оно было сильнее осторожности. Приглядевшись к ключу, он заметил чуть виднеющуюся царапину на его бороздках. «Сколько он таскал тот пластилин в штанах? Не испорти слепок.… Да ты сам его испортил, жирная туша».

Козьма достал надфиль из своей сумки и зажал фонарь в зубах. Через пять минут ключ принял некоторые необходимые поправки. На этот раз он продвинулся чуть дальше четверти оборота, но снова застрял. Ужас овладел Масликом: ключ застрял и, похоже, что навсегда. Пот заливал его глаза, несмотря на относительно прохладную ночь. «Если я не вытащу этот ключ, то придётся пилить замок! Это конец, я не смогу это сделать, будучи незамеченным. Даже если у меня это получится, что толку в дальнейших действиях? Взлом, преступление налицо. А цель? Подрезать шланги?»

Последняя надежда ещё оставалась, но она была такая зыбкая, что у Козьмы почти не осталось сил, чтобы вытащить из сумки пассатижи. «Я буду свободен или сяду…» — мелькнуло в голове. Маслик приложил инструмент к мокрым губам и зажал ключ.

«Щёлк», — замок поддался, издав приятный металлический звук сработавшего сложного механизма внутри себя.

Жар от нагретого за день помещения ещё не полностью ушёл. Он пахнул в лицо, неся с собой запах сгоревшей солярки, старого мазута и грязных тряпок. Маслик не стал включать свет, осторожность снова заняла своё место в этом деле, поэтому тонкий луч от фонаря начал суетливо скользить по поверхностям огромных машин, механизмов, при виде которых у Козьмы сильно забилось сердце и подогнулись ноги. «Бежать!» — промелькнуло в голове и растворилось в темноте. «Это всего лишь пара минут», — вернулось тёплым горелым ветром из глубины гаража.

Миновав огромные ржавые клыки ковша экскаватора, луч фонарика коснулся блестящей радиаторной решётки самосвала, мёртвые стёкла фар сверкнули и скрылись где-то сзади, за спиной Козьмы. «Бочки возле левой стены, одна, вторая, третья… да, это они», — слушал он свои мысли. Попятившись от них назад, он натолкнулся на очередного железного истукана, больно ударив спину и выронив фонарь из рук, который тут же погас. Судорожными движениями Маслик нащупал его и затряс в руках. Свет появился на несколько секунд и снова погас, уже навсегда.

«Всё, конец… Я сяду…» — всхлипывал он, зажав голову руками. Фонарик снова упал и закатился под вилочник. «Спички.… Есть спички, я точно помню!» В маленьком кармашке сумки лежал заветный коробок спичек, почти полный. Сломав несколько штук трясущимися руками, Козьма зажёг одну из них и поднял над головой. Вот и он, погрузчик номер 5705САХ. Спичка погасла, успев оставить ожог на пальцах. Левой рукой он попробовал в темноте нащупать нож в сумке, но тут же глухой стон вырвался из его губ. Острое лезвие впилось в ладонь и располосовало её.

— Кто здесь?! — послышалось со стороны входа в ангар. Маслик упал на землю и закрыл уши руками. Это было выше его сил — выносить этот ужас он больше не мог.

Глухой стук закрывающейся железной двери, словно выстрел в висок, поставил точку в этой череде событий. Маслик закрыл глаза и решил больше ничего не делать. «Буду лежать до утра. Пусть приходят и забирают…»

48

Немного успокоившись, Маслик нащупал коробок, пачку Ватры и закурил сигарету, не вставая с земли. «Меня заперли. Попался, как дитя малое. С утра меня примут под рученьки и в участок. Дементьев отмахнётся, зачем ему защищать меня, он ещё сильнее на горло наступит, если будет необходимость».

Он лежал и глубоко затягивался горьким дымом Ватры. В тусклом свете огонька сигареты, то разгорающегося, то снова угасающего, он заметил, что лежит рядом с тем злосчастным погрузчиком, который был сегодня его целью. Возле самой головы загибались, почти касаясь земли, и устремлялись куда-то вверх вдоль железной рамы четыре шланга гидравлики. «А что, если… да тут даже экскаватор не сразу найдёшь, что уж обо мне говорить? Спрячусь, а утром, когда дверь откроют, проскочу как-нибудь».

Сигарета догорала. Маслик сел на корточки и затушил окурок о землю. Рой искр разлетелся в разные стороны, снова осветив шланги. Первая удачная мысль за сегодняшнюю ночь позволила родиться и второй. «Вот, эти шланги, передо мной. Что мне мешает закончить то, зачем я сюда пришёл? Потом спрячусь и сбегу. И всё, в центр, к новой жизни, с чистого листа!»

Ночь подходила к концу, а он так и не решился взяться за нож. Левую ладонь жгло от глубокого пореза, пальцы на правой руке дёргало от ожога, как будто кто-то бил по ним молотком. Решив, что время ещё есть, он вытащил чекушку из сумки и приложился к ней. Словно спасительный бальзам, водка ласково обожгла горло и докатилась до желудка. Маслик сделал ещё пару глотков, чувствуя, как эликсир течёт по кровеносным сосудам и наполняет серое вещество в голове мощным зарядом энергии.

«А тут не так уж и страшно, да и недолго сидеть осталось, утро уже скоро». Чекушка закончилась, Козьма положил её на землю и отпихнул ботинком в темноту гаража. Недавно отступивший страх стал приближаться с новой силой. Появились странные искорки, тёмно-синие лучи просачивались сквозь железные стены то тут, то там. Чёрные тени от спящих машин становились видимыми и ужасающими. Маслик зажмурился и снова нащупал спички. Чиркнув несколько раз, он откинул сломанную спичку и взял следующую. Коробок был почти пустым, миссия могла оборваться возле самой цели.

«Нож, снова нож…» — со стоном вспомнил он про виновника боли в ладони, зажёг спичку и посветил в сумку. Аккуратно вытащив его с самого дна, он повернулся к шлангам. Последняя спичка. Её хватило, чтобы подрезать шланги и снова прижечь пальцы. Козьма корчился от боли, но крикнуть в полную силу лёгких, как бы он сейчас мечтал, не мог. Всё, что ему было сейчас доступно — это сжать зубы и закрыть глаза, что он и сделал.

Сон сморил его неожиданно в том положении, в котором он сидел — на земле, прислонившись к колесу погрузчика. Козьме раньше не приходилось быть в тюремной камере, но сейчас он очень чётко видел нары из голых досок, каменный пол и стены, маленькое зарешёченное окошко под потолком, похожее на бойницу. В углу зияло грязное зловонное отверстие отхожего места, сделанное прямо в камне. Нары держались на тяжёлых ржавых цепях, выходящих из стен.

Козьма даже во сне понимал, что это камера средневековья, сейчас таких нет, но ничего не мог поделать. Даже присесть на нары он не мог, потому что они были подняты. Его зашвырнули сюда взашей, не дав опомниться и узнать — за что. Только лишь злобная ухмылка лысого тюремщика со связкой огромных ключей на поясе мелькнула в дверном проёме и сменилась закрытой дубовой дверью, окованной железом. Зачем он здесь? Что его ждёт? Справедливый суд или страшная казнь? Как он сюда попал, реальность это или сон?

Какая-то далёкая, еле ощутимая боль намекала на то, что были пытки. Он понимает, что подошёл к двери и кричит, но не слышит своего голоса. Попробовал стучать в дубовые доски, но не обнаружил своих рук. Уже смирившись с мыслью, что это действительно лишь сон, он вдруг понял, что кричал и стучал в дубовую дверь и его услышали с той стороны. Тяжёлые шаги, бряканье ключами и страшный скрип сменились ярким ослепляющим светом факела. Сейчас его схватит огромный лысый тюремщик и потащит на казнь. Хотя зачем его, такого ничтожного типа, куда-то тащить? Слишком много чести. Сейчас его рубанут топором и бросят в угол, чтобы кровь стекала в зловонное отверстие.

Факел в дверном проёме продолжал слепить его, но лысый тюремщик так и не показался. Маслик с ужасом открыл глаза. Яркий луч утреннего солнца светил ему в лицо, пробиваясь сквозь маленькую щель в стене. Дрожь в теле не отпускала его, дубовая дверь так ясно стояла перед ним и не растворялась даже в наступившей реальности.

— Жаль Шаньку, хорошая была собака.

— Да, это какому выродку понадобилось прибить её?

— Даа… Ты, Коль, куда сегодня?

— На поля, не доделали вчера тракторишку, там и бросили. А ты, Петь?

— Я в центр, дорогу подсыпать.

Маслик сжался в маленький комок и почти слился с колесом погрузчика. Он проспал, не успел спрятаться и сейчас будет обнаружен. «Что делать? Что?» Он обошёл погрузчик со стороны стеллажа, двигаясь спиной вперёд. Свет зажёгся и осветил огромное помещение. Козьма приблизился к бочкам и нащупал их руками за спиной, сделал шаг назад, продолжая всматриваться вдаль. Не соображая, куда наступают ноги, он попал в обрезанную пластиковую канистру, закопанную наполовину в землю. Нога ощутила холодную вязкую массу, которая обволокла её по самое колено. Он выдернул ногу из отработанного масла и снова отбежал к погрузчику. Словно загнанный зверь, Маслик зыркал глазами направо-налево, но не знал, куда деться.

Трое рабочих переодевались возле входа, скрывшись за открытыми дверками деревянных кабинок. Воспользовавшись последней возможностью остаться незамеченным, Козьма добежал до кузова самосвала, подтянулся на руках и залез в него, лёг на самое дно и притаился. Через несколько минут железный великан вздрогнул и издал угрожающее рычание, окутав всё вокруг себя чёрным дымом. «Спрыгнуть? Но куда, в руки этим людям? Нет, позже», — мелькало в голове. Самосвал медленно выехал из гаража и поехал в сторону дороги на центр, трясясь всем корпусом по неровной дороге. «Сейчас он повернёт на дорогу и наберёт скорость — тогда будет поздно прыгать!»

Маслик посмотрел вниз. Не меньше двух метров, не слишком высоко, но на ходу это сделать сложно, однако, скоро будет поздно. Он залез на задний борт, сел на него и прыгнул, когда самосвал уже набирал скорость, выехав на дорогу. Он сломал именно ту ногу, которая до этого угодила в канистру с маслом, но всё-таки был рад свободе, лёжа в канаве возле перекрёстка.

49

Время шло своим чередом, закрыв очередную неделю теми событиями, которым суждено было случиться, и открыв новую, давая жаркому лету набирать свои обороты. Каждый был, вроде бы, на своём месте в посёлке, занимался своим делом. Вот пастух в длинном коричневом плаще щёлкает хлыстом и подгоняет медлительное стадо коров на водопой. Люди спешат, кто в центр, кто на комбинат, на поля или в гости — у всех свои дела. Оля спешит в магазин, чтобы с утра до вечера здороваться с поселковыми и, улыбаясь, выдавать буханки хлеба и что-то ещё, по мелочам. Марина с Павлом идут под руку до развилки, где расходятся в разные стороны, чмокнув друг друга в губы.

Женя поливает свои прекрасные цветы и думает о Вите, а тот уже соскочил с кровати и строчит что-то карандашом в тетради, кое-как продрав глаза. Даже Маслик занят делами — он лежит в кровати с загипсованной ногой и плюёт в потолок. Жизнь продолжается, нежное лето радует глаз, только не всех оно коснулось своим ласковым теплом.

Зоя Георгиевна перенесла операцию на сердце и находилась в реанимации. Она приходила в себя и пыталась через докторов как-то узнать о внуке Стеньке, но ей ничего не могли сообщить. Волноваться ей запретили, как и разговаривать. Из реанимации её перевели в палату интенсивного наблюдения, где она лежала в полной тишине, чаще с капельницей и кислородной трубкой у носа. Мысль о Стеньке, который остался один со своим мучителем, не давала ей успокоиться и дать лечению сделать своё дело. Медсёстры отмахивались от любой попытки Зои Георгиевны заговорить о своей проблеме, а главврач только сухо буркнул один раз: «Всё будет хорошо, вы успокойтесь, женщина!» Ей только не понятно было, как же это он всё устроит?

Три медсестры по очереди дежурили на этаже, где лежала Зоя Георгиевна. Две из них имели более-менее сносный характер, даже иногда разговаривали с больными на житейские темы. Они уже давно ответили, что ничего не знают про её родственников и помочь, вряд ли, смогут. Но третья медсестра имела такой непроницаемый взгляд, веющий холодом и безразличием из-под толстых стёкол очков в огромной чёрной оправе, что Зоя Георгиевна невольно закрывала глаза и притворялась спящей, когда та входила. Медсестра выполняла свои обязанности, после чего пристально глядела на Зою Георгиевну, вздыхала и уходила прочь.

Однажды, когда дежурство выпало той медсестре в больших очках, Зоя Георгиевна повела себя, как обычно. Она закрыла глаза и не открывала их всё время, пока дежурная делала свои дела. Перед самым своим уходом она снова посмотрела на больную, вздохнула и сказала:

— Я знаю, что вы не спите. Вы — Дементьева?

Зоя Георгиевна вздрогнула от неожиданности и взглянула на медсестру.

— Меня не стоит уж настолько презирать. Я хорошо выполняю свою работу, но это не значит, что я бессердечное существо.

— Простите меня, ради бога, — прошептала Зоя Георгиевна и попыталась улыбнуться. — Как вас зовут?

— Нина я. Пациенты меня недолюбливают за мою холодность, но каждому своё. Они приходят и уходят, а я остаюсь.

— Нина, вы не обязаны быть другой для них. Вы правы — это ваша работа, и вы делаете всё правильно.

— Да, это, конечно, так. Но я не должна делать им хуже, а получается, что сделала. Вот и вам я не помогла, а ведь могла, хоть и нельзя вам волноваться…

Зоя Георгиевна попробовала привстать на локте, но тут же отказалась от этой попытки, так как острая боль в грудной клетке дала о себе знать.

— Прошу вас… Я вас очень прошу… Нина, дорогая!

Медсестра присела на краешек кровати, опёрлась ладошками в колени и задумалась о чём-то, будто решая что-то, взвешивая все «за» и «против» и, наконец, решилась после глубокого вздоха.

— Вот вы постоянно спрашиваете о своём внуке, просите разузнать, как он, весточку передать хотите. Ваше беспокойство не даёт вам поправляться, и хотя я не лечащий врач, а только сиделка, но я кое-что понимаю. Лучше уж я выполню вашу просьбу, чем видеть, как вы тут угасаете.

Зоя Георгиевна с тревогой, сменяющейся искоркой надежды в глазах, смотрела на медсестру и боялась сказать лишнее слово.

— Вы только не беспокойтесь, если я вам скажу, что… хотя, нет, не так построю я свою фразу, боюсь я за вас. Итак, у меня есть, кого попросить проверить, как там ваш внук.

Нина в последний момент спохватилась и решила не говорить про парнишку, грязного и замученного, который прорывался в больничные покои. «Это точно не улучшит состояние больной, но может убить её».

— Я попрошу одного молодого человека, он сержант, в нашей милиции служит. Он поможет всё разузнать. А теперь, отдыхайте, Зоя Георгиевна. Я люблю порядок во всём, но и у меня есть сердце.

— Спасибо вам, Нина. Вы хороший человек, простите меня за всё.

Медсестра улыбнулась, а стеклянный взгляд за толстыми стёклами очков вдруг показался не таким уж и холодным. Зоя Георгиевна больше не закрывала глаза, когда в палату входила Нина. Она была рада ей и заметно шла на поправку.

50

Старший сержант Петя Синицын сошёл с двенадцатичасового ПАЗика на конечной остановке маршрута и помог подняться в него пожилой паре с пустыми сумками-сетками.

— Удачных покупок! — подбодрил он старичков и козырнул по привычке, приложив руку к непокрытой светловолосой голове.

— Спасибо, паренёк, и вам удачи в наших краях, — сказал старичок уже через закрывающиеся двери.

— Какой приятный молодой человек, — кивая головой и выбирая местечко поудобнее, подтвердила слова мужа старушка.

А Петя, получив дополнительный позитивный заряд, потянулся и бодро зашагал по дороге в посёлок. Совершенно не представляя пока, с чего начать свои поиски, он улыбался перспективе выполнить нештатное задание, да и рыжий мальчик запал ему в душу. Как он там, хорошо ли ему?

Пару дней назад к ним в отделение пришла женщина с очень строгим взглядом и заглянула в окошко к дежурному.

— Доброе утро. Как я к вам могу обращаться? — с лёгким укором в голосе задала она вопрос. Дежурный сразу понял, что спорить и сопротивляться не стоит, будет только хуже.

— Сержант Козлов. Чем могу помочь?

Женщина объяснила, что несколько дней назад к ним привели рыжего мальчишку с больницы, появились какие-то вопросы, и она хочет поговорить с тем, кто приходил тогда на вызов. Незамедлительно получив ответ, она отправилась в маленький кабинет, больше похожий на каморку.

— Товарищ Синицын?

Петя вскочил с места под строгим взглядом женщины, словно двоечник перед учительницей.

— Так точно! Вы ко мне?

Женщина села на маленькую скамеечку, которая когда-то сослужила Стеньке неплохую службу, и раскрыла цель своего визита.

— Я работаю медсестрой в больнице.

— Да, я помню…

— Прошу вас, выслушайте меня, — строго взглянула на сержанта женщина. — Я знаю, что вы помните меня. Я даже догадываюсь, какого вы обо мне мнения, но молчу. Да, я чаще молчу об этом. А сейчас я пришла говорить, вернее, просить. Не за себя, конечно — мне мало что нужно от людей. Но это моя инициатива, хоть это не совсем похоже на меня.

Итак, тот мальчик, которого вы тогда забрали. Его бабушка, Дементьева, лежит у нас. Мы не сразу сошлись в наших взглядах на происходящее, но, в конце концов, поговорили по душам. Она очень беспокоится за внука, ведь он остался с отцом, которому почти нет дела до него. Матери у него нет, она погибла. Мне некого больше просить, кроме вас — вы можете помочь ей.

— Но как… э…

— Нина. Просто, Нина.

— Да, Нина…, как я могу помочь?

— Понимаете, она беспокоится, а это недопустимо в её состоянии. Если бы вы смогли узнать, что с ним, то это облегчит её страдания. Я подозреваю, что он тогда сбежал из дома. Зоя Георгиевна, конечно, не знает об этом — ей нельзя знать такое, это может убить её, но… Понимаете, лучше нам с вами быть в курсе событий.

Петя стучал пальцами по столу и о чём-то размышлял.

— Вы знаете, Нина, я часто думаю про этого мальчугана Стеньку. Что он сбежал из дома — это было понятно с самого начала, ещё до того, как это выяснилось окончательно. Но что побудило его это сделать — не ясно. Или он сбежал от немилости отца, или он сильно беспокоился за бабушку, пока не понятно. Ясно лишь одно — шёл он к ней. Я искренне хочу, чтобы у мальчишки всё наладилось, поэтому я обязательно поеду в Тулинский. Завтра я сменяюсь, сразу и поеду.

Петя шёл по дороге, улыбаясь сам себе и насвистывая лёгкую весёлую мелодию. Редкие прохожие останавливались и удивлённо смотрели на высокого блондина в джинсах «Монтана», лакированных чёрных туфлях и белой рубашке. Он кивал каждому при встрече и дарил свою белозубую улыбку, как будто знал этих людей очень хорошо, словно старых соседей.

Первым значимым объектом для молодого человека мог стать магазин, появившийся на краешке посёлка. Парень вытащил из заднего кармана джинсов расчёску и поправил немного растрепавшиеся белокурые волосы. «А что? Неплохой ход белой фигурой. Е2-Е4 ещё никогда не подводил», — размышлял он. И то верно, ведь через сельский магазин проходят не только жители посёлка, но и самые свежие новости, сплетни, а самые важные из всего этого разнообразия надолго задерживаются возле прилавка.

Дверь в магазин была открыта и привязана верёвочкой к гвоздику в стене. Белая занавеска, защищающая от вездесущих мух, развевалась в дверном проёме, словно парус. Петя указательным пальцем осторожно подцепил занавеску и заглянул внутрь. Небольшое помещение, выкрашенное в нежный персиковый цвет, приятно радовало глаз. В углу стояла огромная кадушка с пальмой до самого потолка, а возле двери на полу яркий коврик салатового цвета с надписью «Добро пожаловать» удивили Петю, который привык видеть в магазинах лишь скучную обыденность, не всегда способную козырнуть хоть какой-то приятной мелочью.

За прилавком, спиной к молодому человеку, суетилась женщина в белом сарафане и голубом чепчике. Передник такого же цвета мог бы сойти за форменный стиль, но так шёл этой фигуре, что казался неотъемлемой частью гардероба.

— Добрый день, — произнёс как можно вежливее и приятнее Петя, чем заставил вздрогнуть Олю и прервать мелодию, которую она напевала всё утро. Она быстро повернулась к посетителю и обомлела, увидев высокого красавца, скромно остановившегося на светло-зелёном коврике и не решающегося сделать шаг, чтобы не напугать женщину. Оля сначала побледнела, как мел, быстро отвернулась и поймала себя на том, что делает что-то не то. «Что я вытворяю? Вместо того, чтобы улыбнуться этому молодому человеку и поздороваться, я проявляю к нему полное безразличие? Что со мной?» Залившись краской, она извинилась и опустила глаза в кнопки кассового аппарата.

— Вам… сигарет?

Петя смотрел на Олю, не отводя глаз, чтобы не выглядеть неуклюжим невежей.

— Нет, что вы… спасибо. На самом деле, я не курю. Разве что, водички минеральной, если не сложно.

Оля была рада возможности снова отвернуться, чтобы достать бутылочку воды из холодильника и закрыть глаза, немного успокоить биение неуёмного сердца и глубоко вздохнуть.

— Вот, пожалуйста, — не глядя на молодого человека, произнесла она тихим, безучастным голосом.

Клавиши кассового аппарата не давали ей покоя, она злилась на них и на себя за то, что забыла посмотреться в зеркало за пять минут до этого. Неужели было сложно?

51

Петя решил сделать первый шаг и завёл разговор.

— Извините, что я помешал вам своим беспардонным визитом. Вы работали, а я вас напугал. Я к вам из центра приехал, ничего тут не знаю, надеюсь на хороший совет.

— Буду рада вам помочь…, — еле слышно произнесла Оля, на миг подняла глаза и снова опустила их на кассу. «Разве такие мужчины бывают? Я такого никогда не встречала, даже во сне».

Петя хорошо знал людей. Он мог легко сказать, что у бабушки на уме, обидел ли муж жену, которая написала заявление, или она обманывает. Он знал, что послужило поводом напиться человеку, оказавшемуся в КПЗ, даже не спрашивая у него никаких подробностей. Почему плачет девушка на скамейке, где прячется потерявшийся котёнок или куда умчался оставленный без присмотра чей-то новенький велосипед. Но сейчас он стоял перед этой скромной женщиной и не мог понять, о чём она думает и почему не смотрит на него. Мало того, он и себя не понимал. Ему было так приятно стоять тут, перед неоткрытой бутылкой минералки и смотреть на эту женщину. Если бы это не выглядело странным, то он бы просто стоял тут и смотрел на неё, а потом сел бы в автобус и поехал домой. Мечты. Реальность всегда идёт вразрез с ними, встряхивает, заставляет опомниться.

— Меня Петя звать.

Оля не сразу поняла, что молодой человек мог представиться просто из уважения, и ей не обязательно как-то реагировать на это, но окончательно запутавшись в своих мыслях и действиях, тихо произнесла, ещё больше заливаясь краской:

— Я Оля…

Бутылка минералки стояла между ними, до неё никому не было дела. Оля забыла предложить открывалку, как и назвать цену.

— Очень приятно. У вас красивое имя. Да и места у вас прекрасные, люди улыбчивые.

Оля ненадолго подняла глаза, посмотрела на молодого человека, словно хотела запечатлеть его образ в памяти, и снова опустила взгляд. Тут она поняла, что смотрит на свои руки, лежащие на прилавке, быстро одёрнула их и снова покраснела. Ей почему-то показалось не совсем удобным, если этот человек заметит отсутствие обручального кольца. Странно, но ей самой вдруг ужасно захотелось посмотреть на руки этого мужчины. Она понимала, что это неприлично, но что-то другое, эгоистичное, чисто женское сейчас управляло ей. Она приблизилась вплотную к прилавку и оторвала глаза от столешницы. «Руки вытянуты по швам, как перед начальством, пальцы изящные, слегка загорелые и… без кольца!» Оля снова покраснела, когда Петя перехватил её взгляд.

— Оля, я хочу попросить вашей помощи, простите за наглость.

— Всё, что угодно…

Петя решился подойти чуть ближе, он положил руки на прилавок и указательным пальцем провёл по запотевшему стеклу холодной бутылки минеральной воды.

— Я работаю в милиции, в центральном отделении, участковым.

Оля чуть заметно сдвинула брови — не любила она милицию. Образ рыжего, тучного и грязного, воняющего водкой, участкового затмил все другие, возможно, отличающиеся от него образы. Она не могла поверить, что этот загорелый высокий блондин — участковый.

— Я ищу Дементьева, вы не знаете, где его можно найти?

Оля отвернулась к стеллажам, воздавая лавры очередному поражению в своей жизни. «Какой мужчина, а с виду даже и не скажешь, что дружок Дементьева. Хотя, откуда у Фёдора могут быть такие друзья? Неважно, возьми себя в руки и успокойся. Всё прошло…»

Петя видел все эти перемены, которые часто меняющимися кадрами мелькали на лице Оли, но не сразу понял их причину.

— Видите ли, Оля, меня попросили помочь Зое Георгиевне Дементьевой разузнать об её внуке Стеньке. Её очень беспокоит вопрос, как он живёт, пока она в больнице.

Оля моментально вскинула свои огромные ресницы, открыв карие глаза, и смотрела в лицо мужчины, не отрываясь. Она ошиблась, как она была рада этому.

— Так вы не знакомы с Дементьевым? С Фёдором?

— Нет, разве что, видел один раз, когда тот забирал сына из центрального РОВД на днях. Вы знаете — картина не самая радужная.

Оля знала мало, если не сказать, что совсем ничего об этом, но перебивать молодого человека с расспросами посчитала несвоевременным.

— Я хотел узнать о Стеньке, но так, чтобы его отец не догадался. Остаётся только рассчитывать на чью-то помощь. Вы, Оля, первый человек, которому известны мои намерения.

— Вам лучше не искать встречи с Дементьевым. Вы не знаете, какой это страшный человек. Ему ничего не стоит кинуться на человека с ножом, тем более — незнакомого, вторгшегося в его владения.

Немного подумав, Оля сказала:

— Я сама это сделаю. Я попробую узнать про Стеньку, когда Фёдора не будет дома. Мальчик меня знает, он будет спокоен, когда увидит меня. Только бы с ним всё было в порядке…

— Выходит, я уеду ни с чем? Совсем не мужской поступок, просить женщину идти в логово неадекватного человека.

— Вы знаете, Петя, вы уже совершили свой поступок, и он заслуживает уважения. Приехать в чужой посёлок искать неизвестных людей по чьей-то просьбе — вот поступок. А я… мне давно стоило это сделать, ещё тогда, когда мальчишка пришёл ко мне в магазин. Как я не поняла, что происходит?

— Оля, только я вас очень прошу: будьте осторожны.

Сержант достал из заднего кармана маленький блокнот, записал в него что-то, выдернул лист и протянул его Оле.

— Пожалуйста, возьмите номер телефона — это дежурный. Попросите участкового Синицына. Скажите, что с Тулинского, меня сразу же найдут.

Оля взяла листок блокнота, оторвала половинку и написала на ней свой телефон.

— Тогда и вы возьмите, на всякий случай.

Молодой человек вышел из магазина и медленно пошёл в сторону автобусной остановки. Что-то беспокоило его, но он не мог понять, где он ошибся. Не выглядело ли всё это, как легкомысленный поступок? «Спрятаться за спину женщины? Этой милой особы… Да нет, она права, ей будет легче это сделать». Петя шёл, опустив голову, думая о своём. Оля осталась за прилавком, приложив палец к бутылке минеральной воды, где осталась гладкая полоска от прикосновения пальца Пети Синицына.

52

Оля решила не откладывать обещанное, а попробовать разузнать про Стеньку уже сегодня. Теперь она просто не находила себе места, бессмысленно перекладывала товар на полках, протирала несуществующую пыль с телефонного аппарата и с прилавка. Часто от этого занятия её отвлекал маленький клочок бумаги, лежащий возле кассы. Как она ему позвонит? Как начнёт разговор?

Покупателей совсем не было, поэтому Оля просто ждала, когда время, спотыкаясь, доплетётся хотя бы до четырёх часов. Когда это, наконец, случилось, она достала из холодильника кусочек колбасы, две булочки и горсть конфет, сложила всё в корзинку и водрузила поверх всего этого большой апельсин. Закрыв дверь магазина, она повесила на гвоздик табличку «Учёт» и пошла по дороге, отсчитывая нужный ей проулок. Она прикинула, что сейчас Фёдора не должно быть дома, если он не пьёт.

Оглядываясь, Оля замедлила шаг и остановилась возле невзрачного забора, прислушиваясь, но так и не услышала ничего подозрительного, что могло намекать на присутствие хозяина. В сарае повизгивали свиньи, которым явно чего-то не хватало. Без Зои Георгиевны в этом, и так унылом дворе, вся жизнь словно замерла. Оля надавила ручку калитки вниз и толкнула её, но та была заперта на ключ. «Ну, вот и всё, я не смогу ничего сделать», — пришла ей горькая мысль. «А Петя бы смог, он легко перелез бы через забор.… Жаль, что его нет рядом».

Надежды не было никакой, попасть на ту сторону можно было только одним способом — открыть калитку ключом. Окликнуть Стеньку она боялась, можно навлечь беду. Оля приподнялась на цыпочках, вскинула руку над забором и провела по нему с внутренней стороны. Удача была на её стороне, сердце радостно забилось, когда она нащупала ключ, висящий на маленьком крючке. Она открыла замок, ручка щёлкнула и поддалась.

Дом Дементьевых встретил её неприветливым видом. Ставни были закрыты, тёмное старое дерево стен заставило бы скорчить горестную гримасу даже самого отчаянного прохожего. Покосившийся фундамент, оббитый гнутыми досками, зловеще сверкал чёрными щелями, вызывая ужас. Трава достигала колен, несмотря на то, что был только июнь. Оля попыталась заглянуть в щели закрытых ставень, но ничего толком не увидела. Тогда она попробовала пробраться к другому окну за углом, обжигая лодыжки молодой крапивой, но не обращая на это внимания.

— Стень…, — позвала она тихонько. — Стеня, милый… Ты тут?

Никакого ответа. Окно за углом не было закрыто ставнями, но и пробраться к нему было сложно. Старые доски с ржавыми гвоздями громоздились в узком проходе, куски шифера и трубы пугали угрожали острыми краями, так и норовя выколоть глаза. Всё это было переплетено проволокой, торчащей во все стороны, угрожая расцарапать кожу.

— Стеня… Стень!

Она почти преодолела преграду и уже протянула руку к оконному карнизу. Оконное стекло, грязное и тёмное, пугало и притягивало к себе. И вдруг, по ту сторону окна мелькнуло что-то. Рыжеволосый мальчуган, в котором уже невозможно узнать былого озорного ребёнка, с поникшими плечами и впалыми щеками смотрел через стекло, ища что-то глазами. Когда он заметил Олю, которая пыталась дотянуться до карниза второй рукой, застыв в неудобной позе, его губы дрогнули, в глазах мелькнула искорка, и он прошептал чуть слышно:

— Тёть Оль…

Оля попыталась приблизиться к окну, расцарапала ногу и порвала подол сарафана. Наконец, она стояла перед маленькой открытой форточкой и улыбалась своим успехам и этому веснушчатому лицу, с надежной глядящему через стекло.

— Стеня! Вот ты где, мой хороший! Ну как ты тут? Ты совсем не выходишь?

Женщина сыпала вопросами, не ожидая никаких ответов на них. Она была рада тому, что мальчишка жив, хотя и заперт этим извергом.

— Родной мой, возьми вот это, дотянись до форточки, встань на что-нибудь.

Стенька исчез, но через секунду уже стоял на стуле и протягивал руку в форточку. Оля взяла его руку и зажала в своей, не в силах её выпустить. Нескончаемая жалость к этому беззащитному существу сковала её тело.

— Стеня, ты потерпи, мы обязательно что-нибудь придумаем. Ты только не вздумай убегать, слышишь?

Ребёнок молча кивал головой и пытался освободить свою руку из Олиной ладони. Несмотря на отсутствие внимания к нему в последние дни, это он считал уже лишним.

— Стень, возьми вот это.

Оля просовывала еду в форточку с такой скоростью, как будто ожидала, что кто-то может внезапно прервать этот процесс.

— Тёть Оль, вам лучше уйти. Зря вы тут. Батя увидит, худо будет.

— Да, да, Стеня, ухожу. Ты держись, мы обязательно что-нибудь придумаем.

Обратный путь через завал был не легче. Сарафан упорно цеплялся за гвозди и оставался висеть на них лоскутами, похожими на маленькие белые флажки. Вот она скрылась за углом, но снова выглянула, словно что-то очень важное заставило её вернуться.

— Бабушка поправляется, она передаёт тебе привет. Ради неё, не предпринимай ничего, жди…

Приминая крапиву, она добралась до калитки, выскочила на улицу и повернула ключ в замке. Она выполнила важное дело и, несмотря на расцарапанные ноги и порванный сарафан, теперь она чувствовала себя намного лучше.

Два жёлтых глаза смотрели на уходящую незваную гостью, не мигая, без малейшего блеска в зрачках. Их хозяин стоял за крыльцом, почти сливаясь с серыми перилами, пытаясь унять зверя в висках, скребущегося изнутри. «Вы снова лезете в мою жизнь? Я ей сам распоряжусь, на своё усмотрение. Как и вашими…» Фёдор не смог закончить мысль, потому что очередной удар в голове погасил сознание, он упал возле крыльца в траву и лежал так до самого утра.

53

— Что у тебя за дурацкая привычка, Порядько? Ну что ты всё распихиваешь по тайным закуткам? Для кого ты делаешь эти запасы, как сурок? Надо же, додумался: спрятал ящик с запчастями туда, куда даже домовой свой нос не сунет. Заводи свой драндулет и снимай на пол!

Несмотря на свой небольшой рост и профессорский вид, Медянов знал своё дело в руководстве персоналом. Повизгивающий голос, который словно сверлил кость, не позволял даже подумать подчинённому о каком-либо компромиссе. Лучше сделать сразу так, как требует начальство.

Двухнедельный отпуск водителя погрузчика закончился, а рабочая неделя началась с этого злосчастного понедельника. Радости своим выходом на работу он особой ни у кого не вызвал, товарищи по цеху всегда старались отстраниться от его общества. Ну что это за работяга, который перед тем, как сесть за руль, надевает новые чистые перчатки? Смешки за спиной вызывала и его причёска со смешным чубом, и капризный характер, как у сварливой женщины, которую «завели» с самого утра. Вот и в этот раз, как только главный инженер завёл свою скрипучую пластинку, мужики переоделись по-быстрому и разбежались по делам, кто куда. Когда и начальник покинул помещение, семеня своими короткими ногами и размахивая руками, как деревянный солдатик,

Тарас вытащил из кармана чистые перчатки и стал, пыхтя, проталкивать в них влажные пальцы. Вязаная шапочка, до этого момента надетая на подголовнике, перекочевала на голову водителя. Беглый взгляд его упал на пол возле вилочника: что-то было не так, но что именно, он пока не мог понять. Беспорядочно разбросанные окурки, многочисленные следы странных подошв с массивными протекторами, как у военных ботинок.

То, что другому человеку показалось бы обыденностью и не вызвало ни малейшего интереса, Тарасу Порядько совсем не понравилось. Объяснив самому себе всё это своим долгим отсутствием, бесхозяйственностью всех поголовно, неряшливостью коллектива, пообещав всё убрать, но чуть позже, он полез в машину. «Даже не убрали погрузчик, бездельники. Хотя… нечего трогать чужое своими грязными руками!» — подумал Порядько, поглаживая блестящий чёрный руль новыми матерчатыми перчатками и играя улыбкой. «Да у вас и ключа нет, к тому же», — завершил свою яркую мысль Тарас и достал ключи из кармана, держа их за колечко, зажатое, словно пинцетом, между большим и указательным пальцем, оттопырив мизинец. Медленно, растягивая удовольствие, он вонзил ключ в замок зажигания и выставил вперёд ухо, при этом оттянув подбородок вниз, как будто удивляясь тишине. Ему понравилась собственная шутка, этакая небольшая мимическая сценка, отчего он сладко улыбнулся и прищурил глаза.

Первый щелчок после движения ключа заставил скрытый механизм под рулём сдвинуться и отключить блокировку. Второй щелчок спровоцировал свечение цветных лампочек на панели приборов и короткий гудок зуммера, сообщающий о готовности к старту. Тарас надавил ключ чуть дальше: слегка подсевший аккумулятор заставил размеренно и важно взвизгнуть стартеру, а через пару секунд и весь двигатель ожил и заурчал знакомой мелодией.

Нуждался ли Порядько в другом обществе? Нет, его вполне устраивал этот поющий гул, этот надёжный механизм, гладкая, холодная сталь, крепкая, безотказная. Машина любит порядок, а уж это он мог обеспечить, не экономя ни времени, ни сил. И в благодарность за это вилка платформы плавно поплыла вверх по обильно смазанным направляющим, создавая приятный шелест трущейся смазки.

Достигнув нужной высоты, вилка плавно выдвинулась вперёд, скрывшись под дном ящика с подшипниками. Играя маленькими рычажками, словно игрушечными, Тарас выставил вилку настолько точно посередине ящика, что на секунду отпустил управление и полюбовался своим мастерством.

— Поставлю вам ваш ящик под ноги, ходите и запинайтесь, раз вам так удобнее.

Перчатки снова тронули блестящую пластмассу наконечников рычажков, вилка приподняла ящик, и он поплыл к погрузчику. Ещё несколько сантиметров, и вилка отойдёт от полки полностью, чтобы продолжить движение вниз. Ящик висел под самым потолком, платформа медленно вытаскивала его, но тут случилось что-то странное. Движение ящика приостановилось, часть его так и осталась на полке, хотя вилка выехала полностью. Под лобовым стеклом машины брызнула струя красной жидкости и залила стрелу и пол. Тарас убрал руки с рычагов и поднял их, будто оправдываясь перед кем-то. Через несколько секунд ещё одна струя, более мощная, брызнула красным ручьём и залила лобовое стекло машины.

Водитель не видел, что происходило дальше, он только слышал некоторое время страшный грохот падающей железной лавины, бьющееся стекло, падение вперёд, словно в обрыв, и… больше ничего. Удар по голове завершил череду страшных событий этого злосчастного понедельника, только двигатель машины продолжал ласково урчать, как будто напевая: «Будь добр и ласков со мной. Я самая надёжная машина, нам хорошо с тобой. Никого не нужно больше, останься здесь сегодня».

54

Тарахтенье двигателя в самом конце ангара не сразу привлекло механиков, изредка забегавших в гараж по разным причинам. Они знали этот звук, чьей машине он принадлежит, поэтому не стремились столкнуться с Порядько и испортить себе настроение с самого утра. Но когда про своего незадачливого подчинённого вспомнил Медянов и решил проверить, куда же всё-таки тот определил «чёртов ящик», то, лишь войдя в дверь гаража, был удивлён увиденным. Сизый дым в конце помещения застилал даже лампы под потолком, двигатель работал, но никакого явного движения не происходило. Попытка окликнуть водителя ни к чему не привела. Медянов укоризненно ткнул кулаком невидимого врага, выдохнул и пошёл вперёд, заранее составляя в голове жгучую фразу.

Когда он увидел в синем тумане погрузчик, заваленный подшипниками, осколки стекла, лужу красной жидкости, то не сразу осознал масштаб проблемы. Ему хотелось верить в очередную выходку Тараса, в разыгравшийся каприз, но только не в трагедию. Лишь когда он заметил торчащие из-под обломков ящика распростёртые руки в чистых перчатках, он ощутил весь ужас происходящего. Инстинкт сохранения жизни пострадавшему, а может быть, особенный склад ума, позволил Медянову принять решение, которое сейчас было самым правильным. Заглушить двигатель, чтобы остановить распространение едкого дыма — вот главная задача, дело первой необходимости, а уж потом — всё остальное.

«Ключ, повернуть ключ…» — неслось в голове Медянова. Но в кабине машины он мог нащупать только тело Порядько, закрывшее собой всю панель приборов, как и замок зажигания. Его голова и туловище по самый пояс вылетело через лобовое стекло, когда платформа упала с высоты и дёрнула погрузчик. Машина потеряла равновесие, задние колёса оторвались от земли, погрузчик рвануло вперёд и вниз, в результате чего водитель разбил головой стекло и повис над платформой. Ситуацию усугубило падение подшипников сверху из сломанного ящика, который упал последним.

Медянов схватился за голову, попытался протереть очки, но видимость всё равно не улучшилась. «Открыть капот, выдернуть провода…» — мелькнуло в мыслях. Кашель душил его, горло сдавило от удушья, времени почти не оставалось. Капот открыть не было возможности, рычаг был придавлен водителем и кучей металла. Никаких идей больше не возникало, кроме желания спастись самому. Он зажал нос рукавом пиджака и тёр глаза, которые разъедал дым. По непонятным даже ему причинам он дёрнул свой галстук, но так и не смог его сорвать с шеи. Руки действовали сами, не рассчитывая на помощь здравомыслия. Медянов оставил галстук в покое и подбежал к руке, торчащей из-под обломков ящика. Сдёрнув с неё перчатку, он скомкал её и заткнул выхлопную трубу, выходящую из-под днища машины.

Двигатель загудел, начал набирать обороты, после чего раздался громкий хлопок под капотом и шум прекратился. Только пикающий зуммер где-то на панели приборов сигнализировал о готовности к старту, приглашая повернуть ключ зажигания.

Кашляя и пригибаясь почти до самой земли, Медянов медленно плёлся к выходу, постепенно набирая скорость. Наконец, несколько судорожных глотков свежего воздуха позволили ему немного прийти в себя и скоординировать свои действия. Он снова зашёл в гараж и принялся ослаблять талрепы, удерживающие створки ворот закрытыми. Скинув их с петель, он открыл ворота, прилагая усилия, несоразмерные своему росту.

— На помощь! Скорее!

Рабочий день был в самом разгаре, поэтому возле гаража не было ни одной души. Никогда ещё Александр Михайлович не бегал на короткие дистанции так быстро. Он пересёк расстояние от ангара до крыльца административного корпуса за несколько секунд, забежал внутрь, опрокинув цветок возле двери, и встал напротив Лизы, оперевшись руками на стол. Только сделав несколько тяжёлых вдохов, он смог прохрипеть:

— Скорую, Лиза! Срочно, в гараж… Порядько придавило, задохнулся… не знаю!

Медянов метнулся к кабинету Котова, рванул на себя ручку и влетел внутрь. Повергнув в шок директора своим видом, он заставил его вскочить с места и кинуться вперёд.

— Что? Что, Саш?! Ты чего такой?

— Беда, Сергей Дмитриевич. Там… там Порядько зашибло!

Через мгновение оба бежали в сторону гаража. Медянов успел крикнуть Лизе, чтобы та взяла полотенце и воду, и бежала к ним.

Дым почти рассеялся, положение вещей оставалось тем, каким его в последний раз видел Медянов. Раскидывая осколки стекла и подшипники во все стороны, прибывшие на помощь добрались до головы водителя. Вязаная шапочка, синяя с жёлтой полоской, показалась под бледным освещением люминесцентных ламп. Медленно приподняв голову, Медянов просунул под неё свою ладонь.

— Что делать, Сергей Дмитриевич? — с дрожью в голосе воскликнул он.

— Саша, я думаю, что позвоночник цел. Давай попробуем его усадить обратно в кресло. Поднимай лицо выше, осколки…, видишь?

Котов тянул Порядько, обхватив его за пояс, в кабину, а Медянов держал на весу голову. Лиза сломала каблук ещё на входе, поэтому бежала к погрузчику босиком.

— Жив! — выдохнул Котов, проверив пульс на шее раненого. Еле уловимое биение позволило всем перевести дыхание.

55

Пострадавшего погрузили на носилки и увезли в центр. Порядько так и не пришёл в себя, а медики сказали, что он не задохнулся угарным газом только благодаря случайному совпадению. После удара о стекло Тарас потерял сознание и упал лицом вниз, а летевшие сверху подшипники ещё больше усугубили положение. Дыхание пострадавшего почти остановилось, поэтому он не вдыхал угарный газ в том объёме, который в другой ситуации стал бы смертельным. Шапка на голове смягчила удары, поэтому травмы головы оказались совместимыми с жизнью. Большего они сказать не успели, оставалось надеяться на благосклонность судьбы, распорядившейся в этот день по-своему.

В посёлке новости любого характера, а тем более такого, как этот, разлетаются быстро. К полудню около ворот комбината собралась толпа зевак, которые искали в каждодневной скукоте хоть малейшую отдушину для себя. Они толпились и спрашивали друг у друга, что случилось.

Котов, как положено, сообщил о случившемся в милицию, и сел за стол, заваленный журналами, правилами, кодексами, инструкциями. Взъерошенные волосы, красное лицо, гора салфеток для промачивания влажного лба — вот не полная картина первого дня недели. Медянов, сидевший напротив директора, имел совсем удручающий вид. Галстук висел на грязной рубашке до самого пола, оторванные пуговицы, погнутая перекладина очков, исцарапанные трясущиеся руки — этот стиль был так непривычен Александру Михайловичу.

— Саш, ты, случайно, не выписывал ему наряд? — с надеждой в голосе спросил Котов.

— Сергей Дмитриевич, у него есть своя инструкция, в которой прописаны такие работы, как… кхм… та, — поперхнулся Медянов, снова воспроизведя в мыслях всё случившееся. — Тут что-то не так. Пусть разберутся, здесь есть подвох, только вот в чём? Бумаги у нас все в порядке, Сергей Дмитриевич.

— Дай бог, дай бог… — прошептал Котов, комкая очередную салфетку.

Дементьев тоже слышал о происшествии в гараже комбината. Ни один мускул не дрогнул на его опухшем лице, когда он стоял в дверном проёме кабинета Колодина.

— Слышь, Иван? Что там на комбинате? Отправь меня.

Старший лейтенант, в отличие от своего подчинённого, не смог сдержать своих эмоций, его передёрнуло от негодования и отвращения к стоящему перед ним человеку.

— Уже назначил! Краснухин пойдёт.

— Вань, но я там уже был, знаю — что и где. Всё посмотрю, напишу отчёт — и готово. Да ты чего?

Колодин поиграл желваками и решил, что будет лучше, если эта физиономия исчезнет на сегодня из участка.

— Иди, только сделай всё, как положено, ничего не упусти. Все документы перешерсти там…

— Знаю, будь спокоен.

Фёдор закрыл дверь кабинета, вернул довольную гримасу, от которой в полумраке коридора отпрянул бы даже покойник, и пошёл к выходу. «Один-ноль в нашу пользу! Но… рано, рано ещё. Ждите, я направлю ваши мысли в нужное русло. Я иду к вам, тупые бараны!»

— Завьялов, дай машину!» — ошарашил он сержанта, который решил в свой выходной поковыряться под капотом УАЗика.

— Ну товарищ лейтенант… Нельзя ей, ремонт нужен.

— Ничего с ней не будет, не скули. Дай ключи.

Завьялов опустил голову, понимая, что с машиной можно прощаться. Он уже пожалел о том, что так воспитан, совесть не позволяла ему солгать, даже если это была бы ложь во спасение. Что ему мешало поменять с вечера наконечники свечей местами и сказать в нужный момент, что двигатель не запускается? Но он не может этого сделать, не в его это силах. Остаётся только тащить на своём горбу всю жизнь тяжесть своих проблем, да ещё и другие норовят подкинуть ему свои.

— Можно, я поеду с вами? Возьмёте?

Фёдор почесал подбородок, почуяв затруднение в решении такого внезапного вопроса. С другой стороны, свидетель разборок лишним не будет, да и что от него требуется — увидеть, как участковый, будто невзначай, наткнётся на фамилию Савушкина в журнале? Маслика не поймали, всё должно быть чисто, чего бояться?

— Ты же не дежуришь сегодня, зачем тебе тогда? Хотя… крути свой руль, поехали.

Ворота комбината были открыты, поэтому УАЗик заехал на территорию без проблем, и остановился перед ангаром.

— Посигналь.

— Зачем, товарищ лейтенант?

— Посигналь, тебе говорю!

Завьялов не любил подобных вещей, поэтому с трудом погасил волну негодования внутри себя. Он нажал на гудок. Как по волшебству, через несколько секунд на крыльце административного корпуса показались две фигуры, спешащие к гостям. Лицо Фёдора ничего не выражало, если только не вглядеться повнимательнее. Его рот был чуть приоткрыт, а фиолетовые губы обрамлялись еле видимыми кончиками зубов. Он охотился: сейчас он сделал выстрел, а его приученные псы бегут к нему и несут добычу. Сегодня зверёк будет доволен. Кровь пущена, скоро она потечёт бурным ручьём, такая тёплая, липкая, желанная.

— Что дальше, товарищ старший лейтенант? — спросил сержант, единственным желанием которого было поскорее сбежать с этого спектакля гордыни и лицемерия. Его бросало в жар, он считал себя виноватым перед уважаемыми людьми, к которым он собственноручно доставил такого подлеца.

— А дальше — смотри и учись. Запомни — виновные есть всегда, просто так ничего не бывает. Я знаю, что этот случай — не исключение. Будь внимательным, если хочешь найти правду.

И Завьялов согласно кивнул головой, хотя ему не нужны были поучения такого дикаря, как Дементьев.

56

Из всей делегации, вереницей вползающей в дверь гаража, самым уверенным и невозмутимым казался только участковый. Медянов шёл первым, склонив плечи почти до земли, отчего иногда практически терялся из виду среди машин и механизмов. Следующим шёл Фёдор, почти наступая на пятки впереди идущему. Медянов постоянно оглядывался через плечо, опасаясь быть окончательно растоптанным сорок восьмым размером обуви, топающим за спиной. Следующим шёл Котов, держа у лба платок и приподняв локоть, чтобы не споткнуться. Последним шёл Завьялов, держа в руке небольшой фонарик. Он с интересом озирался по сторонам, его сердце колотилось от такого обилия техники, к которой его тянуло невидимыми нитями. Он прибавил шаг и поравнялся с Котовым.

— Товарищ директор, скажите, а где собака? Я заметил только цепь возле будки, — тихо спросил сержант.

— Убили её какие-то подонки на прошлой неделе. Кому это в голову пришло, не знаю.

Погрузчик так и стоял, в осколках стекла, возле красной лужи гидравлической жидкости. Вокруг валялись подшипники и обломки ящика. Дементьев посмотрел вверх, присвистнул и проводил глазами ящик, летящий вниз в его воспалённом воображении. Результат его вполне удовлетворил, жёлтые глаза светились, глядя на лужу под платформой вилочника. Он открыл папку, завернул обложку назад, снял зубами колпачок с ручки и приготовился писать.

— Итак, что мы имеем: падение груза с высоты. Состав груза — подшипники. Окончательное место положения — частично на полу вокруг машины, а именно — погрузчика вилочного типа с номером 5705САХ. Разбито лобовое стекло. Есть следы красной жидкости на капоте, предположительно — крови.

Последняя фраза вызвала восторг у Фёдора, он не смог удержаться, отвернулся к стеллажам и оскалил рот. Спустя мгновение, справившись с внезапным всплеском эмоций, участковый повернулся к остальным и продолжил.

— Под машиной разлита красная жидкость, предположительно технологическая.

Сашка Завьялов не слушал этот бред, он прошёл дальше и осмотрелся. Слабое освещение под потолком пробивалось не во все уголки гаража, сержант включил фонарик. Луч нащупал закопанную обрезанную канистру, наполненную отработанным маслом. Удивила даже не эта странность, хотя такое он и видел впервые. Масляный след тянулся от канистры, как будто кто-то зачерпнул жидкость рукой и выплеснул её на землю, а далее — жирный отчётливый след от протектора ботинка. Странно, но это был только левый ботинок. Через несколько метров масляный след иссяк.

— Предлагаю ознакомиться с документацией в вашем кабинете, — заявил Фёдор директору, закрывая папку и завязывая верёвочки.

Теперь первым шёл Котов, за ним — уверенный и удовлетворённый Дементьев. Медянов снова не поспевал за ними и хаотично менял ногу, отчего его походка напоминала прыжки ребёнка, играющего в «классики». Сашка Завьялов не спешил покинуть гараж. Он наклонился и заглянул под погрузчик, светя себе фонариком. «Странно… Жжёные спички, коробок. Всё это раскидано именно под машиной. Однотипные окурки…»

Сержант поднял один из окурков и понюхал, скорчив гримасу отвращения. Сам он не курил, поэтому резкий отвратительный запах затронул самые дальние, давно не пользующиеся спросом рецепторы в носу. «Такое ощущение, что кто-то курил, а окурки тушил об пол. Кому это надо было? Да ещё и в одном месте!»

Он расправил один из окурков, самый длинный, смятый в гармошку. Ватра. Странно всё это». Луч фонарика шарил всё дальше и дальше, и вот, сверкнуло стекло. Завьялов обошёл погрузчик и наклонился к заднему левому колесу, протянул руку и достал из-за него пустую чекушку. «Определённо, здесь что-то не так». Фонарик снова юркнул в темноту под машиной. Результат был ошеломляющим: за передним правым колесом лежал нож. Сержант обошёл погрузчик и пошарил в темноте. Это был маленький острый ножик с зелёной перламутровой ручкой. «Говоришь, внимательным надо быть? Как скажешь». Он положил нож в карман, предварительно обернув его в пергамент, снятый с упаковки одного из подшипников, раскиданных вокруг.

Дементьев задержался в административном корпусе недолго. Через четверть часа он уже шёл бодрым шагом к УАЗику, а за ним плёлся Котов с опущенной головой.

— Товарищ Дементьев, но как же так? Тут какая-то ошибка, ведь лучший работник. Я Савушкина знаю лет десять, да он лучший механик.

— Безалаберность или злой умысел — решать не нам. А пока предлагаю, нет, убедительно прошу — отстраните от работы. За всё нужно отвечать, а кто будет это делать? Он установил шланги? Он! После его установки их пробило? Да! Пострадал работник? Ещё неизвестно, будет жить или нет… Да!

Тут Фёдор сжал зубы от досады, что могло бы быть и лучше, интереснее для него, если бы не выжил. Но он решил, что и так всё неплохо складывается.

— Ну что, Завьялов, заводи своё чудо техники. Я тебе говорил, что виновные есть всегда? Так оно и вышло.

Сашка Завьялов смотрел в сторону, чтобы не видеть этих жёлтых сальных глаз, таких омерзительных и ненавистных. Он потрогал продолговатый свёрток в кармане брюк и ухмыльнулся, после чего звякнул ключами зажигания.

57

— Здравствуйте, тёть Оль! — прямо с порога, войдя в магазин, поздоровалась Женя. Она часто заходила сюда, иногда даже просто так, без повода. Большая пальма в кадушке, занявшая угол возле окошка, уже давно перешла под присмотр Жени. Зимой она забегала, бросала портфель и взлетала на табуретку, чтобы протереть каждый листочек от пыли, подрыхлить землю. В такие моменты Оля просто останавливалась возле прилавка, подпирала руками подбородок и млела, тихонько наблюдая за девочкой. Пальма всегда блестела нежной зеленью, и зимой, и летом.

На летних каникулах, когда природа цветёт и благоухает, Женя часто приносит букет и ставит его в вазу на окне. «Женина ваза», так её называет Оля, если посетители обращают внимание на очередной красивый букет на подоконнике. Букет ромашек занял своё почётное место на окне, сменив засохший.

— Твои любимые?

— Мне кажется, тёть Оль, что ромашки — это волшебные цветы, они не просто так растут в природе.

— А что же в них волшебного, Женя? — подперев ладошкой подбородок, спросила задумчиво Оля.

— Ну как же, ведь они могут ответить на очень важный вопрос…

— А-а-а…, любит или не любит? Прошлый букет тоже был ромашковый, — улыбнулась Оля.

Женя опустила глаза, на щеках проступил чуть заметный румянец.

— А я считаю, что многие цветы обладают волшебными свойствами, — решила поправить ситуацию Оля. Женя вздрогнула и приподняла свои длинные ресницы.

— А какие ещё? Расскажите, тёть Оль.

— Ну как же, взять, хотя бы, незабудки. Их ведь не зря так назвали. Маленькие голубые бутончики могут так в душу запасть, что так и останутся там навсегда.

— Как это? Я их часто вижу, но мне они нравятся так же, как и все цветы.

— Это верно, но их волшебное свойство проявляется не всегда. В обычной ситуации это просто цветы, часто даже странно, почему они называются незабудками. Люди думают, что именно цветы они будут помнить, но это совсем не так. Ты торопишься, Женя?

— Нет, тёть Оль, у меня есть время, я дома все дела сделала, а мама ушла на телефонную станцию.

— Хочешь, я тебе расскажу одну историю, в которой есть место и незабудкам?

— Да, конечно, хочу!

— Тогда возьми табуреточку, что возле кадушки с пальмой, и садись рядышком со мной. Это было очень давно, в 1938 году, вроде бы. Знаешь бабу Марью, через дорогу от меня живёт? Хотя, наверное, не знаешь.… Так вот, эту историю она рассказала, когда я однажды шла домой с букетиком незабудок. Она стояла возле калитки, увидела меня, и вдруг у неё полились слёзы из глаз. Тогда она сразу ушла в дом, но однажды, придя ко мне в магазин, всё-таки рассказала, что случилось.

Оля тронула пальцем клочок бумажки, торчащий из-под кассового аппарата, о чём-то с грустью подумала, и продолжила рассказ.

— Когда баба Марья была молоденькой, как ты вот сейчас, она не была красавицей. Как раз в этом доме, где сейчас магазин, тогда была школа. Марья с большой неохотой ходила на уроки, так как насмешки одноклассников над собой она переживала очень болезненно. Часто после уроков ей приходилось убегать первой или задерживаться, насколько это было возможно, лишь бы не переживать очередное унижение. Однажды, уже в мае, перед самыми каникулами, несколько мальчишек спрятались за углом школы и стали поджидать Марью, когда та выйдет. Все дети уже разбежались, поэтому она не думала с кем-то столкнуться. Но странная жестокость мальчишек в этот день искала жертву, и имя ей было — Мария. Они схватили её и заволокли за школу.

Дёрганьем за косички они не удовлетворили свои зверские желания, они сорвали с неё платье, одели ей ранец на голое тело, просунули ладони под лямки и привязали к ним верёвочками большие пальцы. Они не забыли связать и ноги, после чего со злобным смехом убежали. Марья так и осталась стоять за углом школы, с ранцем за плечами, в одних трусиках, со связанными ногами и обездвиженными руками.

Скоро начались занятия у ребят постарше, они учились во вторую смену. Вот и они начали расходиться по домам, но один парнишка немного отстал. Когда шум скрывшихся вдалеке школьников стих, он услышал еле уловимые всхлипывания. Звуки шли из-за угла школы, он в этом не сомневался. Коля, так звали того мальчика, поспешил в сторону этого звука, но вдруг резко отпрянул и закрыл ладонью глаза. Когда он рискнул снова их открыть, то увидел это ужасное зрелище.

Оля сверкнула слезами в глазах, а Женя смяла в кулачках своё платье в районе коленок.

— Что же было дальше, тёть Оль?

— Мальчишка с трудом пришёл в себя, подбежал к девочке и развязал затёкшие пальцы на руках, помог снять портфель и развязал ноги. Марья сильно замёрзла. Как она смогла стоять всё это время — так и осталось загадкой, но как только Коля развязал её, она повалилась на него и потеряла сознание. Мальчик успел удержать её, посадил на траву и отыскал в кустах её платье. Не дожидаясь, когда девочка придёт в себя, он одел её, водрузив поверх платья свой свитер, который оказался ей велик и висел до самых колен.

Когда Марья открыла глаза, то первое, что она увидела — незнакомый мальчик слюнявит платочек и вытирает ей лицо от грязных разводов. Тогда Коля проводил её до самого дома, пообещал защищать её и попросил ничего не бояться. На следующий день девочка немного приболела, замёрзла она сильно накануне, школу пришлось пропустить.

Оля краем салфетки промочила слёзы в уголках глаз и вздохнула.

— Тёть Оль, что же дальше? А незабудки будут? — не терпелось Жене.

— Будут, будут. Посидев один день дома, Марья побрела в школу. Конец года, скоро экзамены, пропускать уроки нельзя. Её трясло от озноба, а может быть, от страха, но она поборола слабость и шагнула в класс. Те мальчишки были не все в школе, а кто пришёл, шарахнулись от девочки, как от огня. В тот день на их лица без содрогания невозможно было смотреть — фонари под глазами, разбитые губы, царапины на щеках. Учительница так и не смогла добиться от них правды в тот день, когда Марья не пришла в школу. Краем уха она услышала, что они вчера сунулись за школу, а там их поджидал мальчишка из старшего класса. Чем всё закончилось, никто так толком и не узнал, но с тех пор те мальчишки обходили Марью стороной, боясь даже глянуть ей в глаза.

Оля нашла изъян на краске, которая так неровно прилегала к поверхности прилавка, что только вмешательство её ногтя могло исправить это недоразумение. Её взор затуманился, как будто она на секунду вселилась в ту самую Марью, которая только теперь получила частичку внимания к себе, такого желанного и недоступного.

— Тёть Оль…, — с надеждой в голосе воскликнула Женя. Оля улыбнулась, догадываясь, чего ждёт от неё девочка, и продолжила рассказ.

— Марья тогда догадалась, кто расправился с мальчишками. А в конце лета он и сам пришёл к её забору. В руках у него был огромный букет незабудок, состоявший из множества связанных нитками в небольшие пучки цветов. Девочка скромно стояла напротив старшеклассника, опустив глаза.

— Тебя Марьей звать? — спросил он.

— Да, — тихонечко ответила она.

— А меня — Колей. Ты прости, что раньше не пришёл, не решился. А теперь вот — нельзя не прийти. Это тебе…

Он протянул ей удивительное голубое облако, а она кое-как обхватила его.

— Мы с мамой уезжаем в Оренбург. Я тебе напишу письмо, если можно. А насчёт своих обидчиков не беспокойся. Они тебя больше никогда не тронут.

Марья смотрела на море голубых бутончиков, а из глаз рекой текли слёзы.

— Они ещё встретились? — с надеждой в голосе поинтересовалась Женя.

— Они переписывались почти два года, а потом Коля ушёл на войну. С тех пор она и ждёт его, одна одинёшенька. Она так и не смогла его забыть, видать, большим тот букет незабудок был.

Женя не выдержала, перегнулась через прилавок, встав коленками на табуретку, и обняла Олю.

— Спасибо вам, тёть Оль! Пойду я, до свиданья…

— До свидания, моя хорошая.

58

Павел сидел в кабинете Котова и не мог унять своё негодование. Спорить и что-то доказывать не было никакого смысла: налицо авария, которая только чудом не привела к летальному исходу. Пробило шланги, которые он сам, вот этими руками, установил. Из-за них, вот этих рук, чуть не погиб человек.

Павел смотрел на свои руки, растопырив пальцы, а внутри всё опустилось тяжёлым камнем, даже дышать было тяжело, да и не сильно хотелось. Что ему теперь делать? В подмастерье податься к тем, кого он сам когда-то учил профессии? Подержать отвёртку, колесо поменять? Хотя, даже поменять колесо он уже не достоин, нет ему веры. «Нет мне доверия, было — а теперь, кончилось. Всё, сливай масло», — истязал себя Павел.

— Послушай, Павел… На тебе лица нет. Ты поверь мне, да не виню я тебя, так как хорошо знаю. Ну, всякое может быть, даже брак заводской не исключён.

Сергей Дмитриевич смотрел на своего лучшего механика, изредка вздёргивая брови, чаще пряча глаза, устремляя взгляд в стол. Ему было стыдно, он ненавидел себя, как и ситуацию, в которую он попал. Решение отстранить Павла от работы должен принять он, и никто другой, а иначе — проблемы.

— Слушай, Паш, ты в отпуске сколько лет не был? Два года — это точно, а то — всё зимой, да урывками. Ты сходи летом, две недели, с сыном на рыбалку пойдёшь или ещё что…

— Дмитрич, да не смогу я тут работать, лучше по собственному! Как мне в глаза людям смотреть? Нет, всё! Решено!

— Не пущу! Слышишь?

Котов привстал за столом, первый раз глянув на Павла широко открытыми глазами.

— Если ты вздумаешь уйти, то знай — я ухожу тоже! Брошу всё, к чертям собачьим. Мне уж давно пора на пенсию. Прошу, Паш, дай всему устаканиться, две недели прошу. Тут что-то не так, дай время.

Павел ощущал жжение в ступнях. Камень докатился до ног и давил дальше, как будто хотел проломить под ним пол. Он чувствовал, что и сам готов туда провалиться, видя, как за него переживает начальник.

— Если через две недели я ничего не выясню, отпущу. Я тебя понимаю, поэтому не стану препятствовать, просто не смогу.

Павел встал, молча пожал директору руку и пошёл в приёмную, писать заявление.

В этот понедельник он пришёл домой раньше Марины, чему она сильно удивилась. Новости были удручающими, но не возможная потеря работы беспокоила Павла, а позор, который тёмным пятном может лечь на его фамилию, семью, дом.

Не в силах сидеть в доме, Савушкины вышли во двор, где окружающие предметы уже приобретали красноватый оттенок, впитывая в себя вечернее солнце. Марина положила обе ладони на плечо мужу, и смотрела на верхушки деревьев, поедающих оранжевый шар, там, далеко возле самого леса. Где он, тот путь, который ждёт их в этих дебрях жизни? Почему он не покажет правильное направление? Может быть, там — под тем огромным светящимся шаром их дорога, а они остаются здесь, в кромешной темноте, путаясь в траве и тыкаясь в камни, как слепые котята тычутся розовым носом в живот кошки-матери?

Витя выпустил Джека, тот подбежал к Марти и положил лапу на его морду, что уже давно стало ритуалом в их отношениях. Сразу после этого волчонок подошёл к Марине и сел возле её ног. Голубые глаза вглядывались в верхушки далёких деревьев, окрашенных оранжевым закатом. Джек вытянул нос в том направлении, словно пытаясь учуять запах природы, которую он утратил, но она манила его к себе в свои объятия. Уцелевшее ухо, повернутое вперёд, улавливало далёкий шум леса, журчание ручья, голоса животных. Никто в этом не сомневался и не пытался ему мешать. Савушкины дали себе обещание не привыкать к волчонку, чтобы расставание было не таким тяжёлым, но его пришлось нарушить. Он пророс корнями в их души, сплёл их между собой и не отпускал.

Павел посмотрел на Марину, потом на Витю, на Джека, после чего отвёл глаза в сторону и глубоко вздохнул. Общие корни в их душах дали понять каждому без слов, что он хотел сказать. Последний вечер волчонок с ними, завтра он будет дома, где ему и суждено быть. Ждать дольше нельзя, сегодняшние события приблизили грустный момент. Отношения с законом неизбежны, посещения его представителей будут, и не раз. Волчонок не даст никому покоя, его всё равно заберут.

К смежной калитке, как будто ступая по вате, подошла Оля. Она была аккуратна и не задела ни одного куста малины. Еле заметная улыбка застыла на её лице, она так ей дорожила, что не решилась даже поздороваться с соседями, просто молча смотрела на них, стоящих поодаль, залитым вечерним солнечным светом. Павел, Марина, Витя, Марти и Джек смотрели поверх Оли, не в силах оторваться от зрелища, заворожившего их. Лес поглотил светящийся диск, Джек поднял нос, вытянул пасть и попробовал выть, но вместо этого издал лишь смешное тявканье.

Оля сделала звонок Пете Синицыну перед самым закрытием магазина. Он был рад её голосу, она это чувствовала. Теперь секунды, которые, словно метроном, пропускало сквозь себя её сердце, имели свою цену, вес и значимость. Оля затаила улыбку и просто молчала, любуясь своими друзьями.

Калитка тихонько отворилась, во двор Савушкиных вошёл молодой человек. Он закрыл за собой щеколду и окликнул Павла. Это был Сашка Завьялов, он представился и протянул руку в приветственном жесте.

— Павел Сергеевич, очень рад с вами познакомиться. Извините, что в поздний час, я на минуту. Завтра вас вызовут в участок, возможно, будут задавать много вопросов. Прошу вас, слушайте, отвечайте кратко, не делайте сами никаких выводов. И самое главное — не увольняйтесь. Мне нужно несколько дней, прошу дать их мне. Скоро мы узнаем правду.

59

— Товарищ старший лейтенант, разрешите подмениться, — выпалил сержант Завьялов, стоя на крыльце участка, встречая начальника.

— Вот те раз, заявления с утра! Ни здравствуй тебе, ни… кхм. Что стряслось?

— Ой, простите, товарищ старший лейтенант… Здравия желаю!

— Ладно, надо, так надо. Где твой сменщик? Дежурку бросил, сам на улице…

— Подойдёт, товарищ старший лейтенант.

— Ладно, Сашка. Иди, давай, я покараулю телефон пока. Ах, слушай… одна просьба будет, ты зайди к Савушкину, по случаю в гараже который проходит. Скажи, пусть с утра зайдёт ко мне. Ну, всё, давай!

Завьялов сбегал к Павлу, который уже был готов к походу в участок, и побежал переодеваться в гражданское. Он торопился в центр, дорога была каждая минута. Сержант с самого начала не верил в виновность Савушкина, тем более, эти следы, окурки, да ещё и нож. Завьялов порывался рассказать всё Колодину, но в последний момент что-то его удержало. Дементьев, слишком близко он ко всем этим событиям, слишком легко он предопределил судьбу человека, уважаемого специалиста. Последняя зацепка, тоненькая ниточка может быть легко потеряна, порвана. Не мог Завьялов позволить этому случиться, не смог бы он поселить тень в своей душе и носить её, воспитание не то. Он с радостью примет неизбежный укор со стороны Колодина, этого не миновать, но он будет счастлив, спокоен и чист перед своей совестью. Сержант нащупал продолговатый свёрток в кармане, и сел на десятичасовой автобус.

Павел постарался отнестись ко всему спокойно, хотя и искал косые взгляды по пути в участок, которые так и не нашёл. Дежурный был предупреждён о его приходе, поэтому сразу направил Павла к начальнику.

— Товарищ Савушкин? Прошу, садитесь. Итак, Павел Сергеевич, не обессудьте, но я вынужден задать вам несколько вопросов, прежде чем комиссия не подъехала.

— Надо, так надо, что уж теперь, — смиренно ответил Павел.

— Моя задача — это завести папочку с вашими данными, актом участкового о случившемся и кое-какими наблюдениями, замеченными при первичном, беглом осмотре места происшествия.

— Вы знаете, товарищ старший лейтенант, как-то тяжело всё это переварить: папочка, осмотр…

— Так вот, Павел Сергеевич, насчёт папочки: а ведь заводить ничего и не пришлось. Есть такая — вот она, и фамилия ваша, и имя-отчество. Вы, оказывается, имели привод в отделение, хоть и было это много лет назад. Что вы на это скажете?

Павел сжал зубы и поднял глаза на Колодина. Его искусственное спокойствие и сдержанность утекали, как вода сквозь пальцы.

— Я отсидел пятнадцать суток, судимости у меня нет, так в чём может быть проблема?

— Вы поймите, Павел Сергеевич, я помочь вам хочу. Во-первых, эта папка попадёт в руки комиссии. Факт буйности не скрыть, не я буду с вами разговаривать и не тут, к сожалению.

Павел соскочил со стула, но встретился взглядом с Колодиным и медленно осел. Он понял, что будет хуже, поэтому решил воспользоваться советом сержанта Завьялова.

— Я продолжу, с вашего позволения. Фамилия Дементьев вам о чём-то говорит?

Павел шевельнул усами и опустил голову, не собираясь отвечать на вопрос.

— Вижу, что говорит. Так вот, Павел Сергеевич, я подозреваю, что Дементьев не забыл тот случай, он обязательно будет маячить перед комиссией и трясти дополнительными фактами, имея ввиду тот случай. Я мог бы уничтожить её, но теперь просто связан по рукам.

— Понятно, товарищ Колодин. Что от меня требуется? А то, пойду я, наверное.

— Подождите, я ещё не закончил. Павел Сергеевич, мне показалось несколько странным, что Дементьев оформлял место происшествия, в котором вы оказались фигурантом, он сам попросился туда, как будто пользовался моментом. После того случая со столбом вы каким-то образом пересекались с Дементьевым?

Павел вспомнил разговор с Олей у калитки, свою затаённую злобу, всколыхнувшую гладкую воду спокойной жизни, но не решился открыть душу этому человеку в погонах. Ни к чему это — жаловаться, признавать свою слабость. Желание придушить того подонка никуда не делось, и осуществилось бы, возможно, если бы не просьба Марины, которой он не может сделать плохо.

— Я не могу уничтожить эту папку, но уверяю вас: у меня огромное желание это сделать, и я это сделаю, если всё сейчас обойдётся.

— Пойду я, с вашего разрешения…

— Подождите, ещё один момент. Почитайте, это интересно.

Колодин подвинул Павлу лист бумаги, точнее, бланк, заполненный крупным размашистым подчерком. «Довожу до вашего сведения, что мной обнаружены факты, нарушающие общественный порядок и спокойствие граждан, проживающих в посёлке Тулинском.

Проживающие по адресу улица Полевая 35, Савушкины держат в пределах своего частного…»

Павел бросил взгляд на Колодина, тяжело дыша. «Вот как оно прилетело. А я-то думал, когда это случится?»

«…щенка дикого животного, предположительно, волка, способного вызвать определённое беспокойство среди населения, возможные инциденты, и даже…»

Павел не мог читать дальше. Слова расплывались перед глазами. Он отодвинул от себя лист и опустил голову. Он вдруг представил маленького беспомощного зверька с глазами небесного цвета, который вызывает беспокойство у кого-то.

— Догадываетесь, Павел Сергеевич, кто это писал?

— Да.

— Я знаю, что вы неплохой человек. Котов вчера телефон оборвал, заступаясь за вас, но я хочу уверить — всё, что сейчас происходит — не в моей юрисдикции. Об одном прошу — не совершайте пока никаких действий, избегайте ненужных встреч.

Павел встал, не в силах больше сидеть на стуле.

— И, как бы мне не было жаль это говорить…, избавьтесь от животного. Сейчас оно совсем не кстати, извините за прямоту. Всего хорошего.

60

В одиннадцать утра сержант Завьялов нырнул под тень тополей, защищающих отделение милиции от вездесущего солнца, вовсю отрабатывающего своё назначение — жарить июнь.

— Добрый день. Вы — сержант Козлов, если не ошибаюсь?

Дежурный немного опешил, не сразу решив, вспылить или подождать, что последует через секунду. Завьялов понял, что выбрал не совсем верный подход, и попытался исправить положение.

— Вы простите меня, я ваш коллега, сержант Завьялов, с Тулинского я, тоже дежурный.

Козлов заметно успокоился и протянул руку через прорезь в стекле.

— Мне бы к начальству попасть, как это возможно? По службе, очень срочно.

Козлов взял трубку телефона и доложил Ильченко о Завьялове.

— Ладно, коллега, пройдёшь по коридору до конца, предпоследняя дверь направо.

Постучавшись в дверь, Сашка Завьялов вошёл и стал ждать реакции. Капитан сидел за письменным столом, уперевшись в него немалого размера животом, верхняя часть которого немного лежала на столешнице. Он указал ручкой на стул, не поднимая глаз от бумаг, лежащих перед ним. Сержант вдруг почувствовал, что пошёл по ошибочному пути, захотел выйти незамеченным из кабинета и убежать, пока этот тучный человек не успел поднять на него глаза, но было уже поздно.

— Итак, сержант Завьялов, я слушаю. Что тебя привело в наши края?

«Придётся что-то говорить, оправдываться. Стоит ли ему доверить то, единственное, что у него есть? То, что может помочь снять тень подозрения с невиновного человека и позволит узнать правду. Но если не этот угрюмый тип, то уже никто не сможет помочь. Снять отпечатки с ножика просто так невозможно, нужно указание начальства, а для этого придётся рассказать всю правду и надеяться на удачу».

— Простите, товарищ капитан, что имел наглость прыгнуть через голову, и вообще, влезть в это дело, но я не нашёл другого выхода.

Ильченко отложил ручку и внимательно посмотрел на сержанта.

— Я даже не знаю, Завьялов, как мне реагировать на твои слова. Ты знаешь, ради любопытства, я выслушаю тебя, давай.

Он рассказал, не упуская ничего, так как уже не было смысла молчать. Даже свои подозрения и версии Сашка решил выложить, как есть, но капитан остановил его.

— Постой, сержант. Я понимаю твои опасения и желание спасти улики. Ты прав, что забрал ножик, если бы его нашёл кто-то другой, мы так ничего и не узнали бы. Но дело в том, что теперь этот нож не пришьёшь к делу ни в каком виде, понимаешь? Даже если отпечатки с него нам что-то скажут. Ладно, сержант, я смогу прикрыть тебя перед Колодиным, когда наступит момент. Спасти улики — это одно, но скрыть что-то от непосредственного начальства — это совсем другое.

— Спасибо, товарищ капитан.

— Рано. Посиди, сейчас продолжим.

Он набрал номер и вызвал в кабинет Петю Синицына. Через минуту тот стоял в кабинете начальника, прислонившись к подоконнику, и вникал всеми порами кожи в тему разговора.

— Вот, Завьялов, познакомься. Синицын, светлая голова нашей, часто — нелёгкой действительности. Кстати, Петь, что там с нашим парнем — беглецом, узнай как-нибудь.

— Уже! — улыбнулся парень. — Жив и здоров. Повторно сбегать, вроде бы, не собирается.

— Вот и хорошо. Ну так вот, возьми предмет, отдай нашим кулибиным. Пусть снимут всё, что можно, и сравнят с базой. Дальше — посмотрим. Ладно, ребят, обсудите всё за дверью, у меня много работы. Вы и сами, я смотрю, разберётесь.

Оба сержанта вышли из кабинета, Завьялову можно было уезжать в посёлок, но тут он кое-что вспомнил.

— Знаешь, Петя, есть ещё мелочи, которые мне показались странными. Там, на месте происшествия, я обнаружил множество окурков от сигарет Ватра. Я спрашивал у ребят из гаража — они, как один, утверждают, что такие сигареты у них не курит никто. И странные следы, это необычная обувь. Протектор слишком мощный для повседневной ходьбы.

Петя Синицын молчал. Он что-то вспомнил, а теперь хотел собрать мысли воедино. Через какое-то время он нашёл ответ, который мог помочь пролить свет на эти странные улики.

— Кажется, что таких сигарет в продаже мы бы не нашли, даже если сильно захотеть. Хотя, ты знаешь, Саша, как и ботинок с таким протектором, которые ты описал. Есть у меня человечек, правда, скользкий, как уж. Он у меня в долгу, прапорщиком был когда-то, проворовался, был уволен, но вряд ли оставил свою золотую жилку на произвол судьбы. Я попробую тряхнуть его, он может кое-что прояснить. Сдаётся мне, что и сигареты, и ботинки — с армейских складов. Я тебе позвоню, спешишь уже, наверное.

— Да, автобус в два, я ещё успею на него. Спасибо большое, Петя.

— Ничего, свои люди. Я сообщу о результате, когда буду готов.

Сержант Завьялов сел в автобус с чувством выполненного долга. «Теперь всё зависит от этих людей. Оказывается, не всегда стоит судить о людях по первому впечатлению. Капитан Ильченко оказался хорошим человеком, а Синицын — он оказал просто незаменимую помощь в решении задачи. Вот она — чистота совести, правда, искренность». Сашка Завьялов улыбнулся самому себе. Не один он такой странный.

61

Павел вернулся домой с опущенной головой. В сарайчике на гвозде висел маленький поводок. Когда Марти был ещё щенком, Павел возил его к ветеринару, чтобы сделать прививку, держа на этом самом поводке. Ещё раньше он принадлежал его матери — дворняге Лагуне, которая тоже когда-то была щенком. И вот, теперь настал черёд Джеку пользоваться им. Сколько лет истории сейчас зажато в руке, счастливых лет, когда этот тонкий кусочек кожаной ленты становился для мохнатого члена семьи билетом во взрослую жизнь. А сейчас что-то пошло не так, сердце сжимается, словно оно зажато в кулаке вместе с поводком.

— Мы ещё увидимся, Джек, я знаю это. Ты наша судьба, живи долго и помни о нас.

Витя сидел в комнате и не собирался выходить оттуда. Он держался из последних сил, чтобы не расплакаться, но ему всё тяжелее было терпеть. Даже когда отец выкатил голубой Юпитер из сарая, Витя не решился выглянуть в окно.

— Ешь, братишка, — уговаривал Павел Джека, подкладывая ножку курицы под его мордашку, но волчонок отворачивался от угощения, только смотрел своими бездонными глазами в лицо человека, ставшего для него родным.

— Пора, давай уедем отсюда.

Он открыл дверь, Джеку не нужно было дополнительного намёка. Он всё понимал, поэтому перепрыгнул через порог и направился к Марти медленным и твёрдым шагом. Пёс лежал возле будки, глядя в сторону, словно, не замечая ничего вокруг. Когда волчонок подошёл ближе, то ткнул носом своего большого брата, словно просил его повернуться. Марти выполнил просьбу, при этом вскинул брови домиком. Животные всё понимали без слов, лишь одно им было невдомёк: за что? Джек положил лапу на морду Марти, тот не сопротивлялся. Этот раз — последний, когда он видит своего маленького друга. Пёс закрыл глаза и лежал так, пока Юпитер не застрекотал и не окутал траву сизым дымом.

Витя не выдержал и выбежал из дома, забыв обуться. Он бежал босиком по тропинке к мотоциклу, а слёзы заволакивали его глаза.

— Джек! Дже-ек!

Витя обхватил чёрную шею волчонка, который уже сидел в люльке и озирался по сторонам. Урчание мотора и запах горелого бензина его настораживали, но рядом был ЧЕЛОВЕК, его друг, брат, защитник. Он не даст его в обиду, не оставит, не бросит на произвол судьбы, спасёт. Джек был спокоен, он верил людям.

— Прощай, милый…

Мотоцикл покатился по проулку, а голубые глаза смотрели на калитку, беспомощно раскачивающуюся взад-вперёд на петлях, забытую всеми.

Марина избежала этой душераздирающей ситуации, отправившись с утра в библиотеку. Она знала, что не сможет работать, но бессмысленным перекладыванием бланков и книг с места на место сможет занять руки, которые хочется заламывать и без конца плакать.

Павел оставил мотоцикл на просеке возле тропинки, ведущей к ручью, и пристегнул ошейник с поводком на шею волчонку, не затягивая его, чтобы не тревожить недавно затянувшиеся раны. Джек послушно шёл рядом, не отставая и не забегая вперёд, только нос его непрерывно нюхал воздух, траву и тропинку, почти забытую людьми, и лишь немного напоминающую запах обуви, стоявшей там, дома, на веранде.

Ручей обнажил переправу, камни были почти сухими, лишь редкие струйки воды просачивались между ними. Вода спала до сезона дождей, когда она наберёт силу, чтобы зимой блестеть всеми цветами радуги своими ледяными осколками на солнце. Там за той каменной каймой есть густая трава, зайчишки резвятся, играя в догонялки. Там начинается тайга, туда Павел несёт волчонка, взяв его на руки, осторожно ступая по большим гладким камням.

— Ну вот, Джек, мы почти дома.

Павел трясущимися руками снял ошейник, смял в руке поводок и долго сидел на корточках, не в силах встать и уйти. Перед ним был небольшой холмик, заросший молодой травой. Джек обошёл это сооружение, явно сделанное кем-то, залез на него и лёг. Он не ошибался, там лежали его мать-волчица и братья.

— Я буду приходить к тебе каждый день, пока ты не найдёшь семью, Джек. Это тебе…

Павел вытащил из мешочка сырую курицу и положил возле холмика. Волчонок сидел и смотрел на человека. Теперь он казался намного старше, чем был несколько минут назад. Его осанка стала более строгой, туловище вытянулось, шерсть прилегла, скрывая даже намёк на то, что это всего лишь щенок. Солнце блестело на воронёной глади боков, даря безвозмездно своё тепло и энергию, те требуя взамен ничего, только немного любви к себе. Природа привыкала к своему новому члену семьи, нежно трогала его, осторожно, чтобы не спугнуть. А он привыкал к природе, доверяя ей всё, что у него есть — сердце, душу и бездонные голубые глаза.

62

Утром за Павлом снова прислали. Появились кое-какие факты, имеющие отношение к событиям понедельника, и они оказались удручающими. Вчерашняя комиссия со знанием дела принялась за обследование объекта, для чего по их просьбе шланги гидравлики были сняты с погрузчика и отправлены на экспертизу. Котову не терпелось поставить в этом вопросе точку, поэтому он особенно просил ускорить процесс. Он до последнего надеялся на заводской брак, не верил он в человеческий фактор, а тем более, в целенаправленное вредительство. Каково же было его состояние, когда выяснилось, что шланги были подрезаны умышленно. Он закрылся в кабинете и никого не принимал, даже Лизу, которая пыталась подписать какие-то бумаги.

Колодин был мрачен. Он с трудом поднял глаза, чтобы мельком глянуть на прибывшего Павла, указал глазами на стул и долго молчал, прежде чем начать разговор.

— Итак, Павел Сергеевич, ситуация резко изменилась, причём, в худшую сторону.

— Куда уж хуже-то, товарищ начальник?

— Скажите, а вы ладили с пострадавшим? Были ли какие-то разногласия между вами?

Павел помрачнел, разговор с начальником участка стал приобретать странный оттенок.

— Да какие разногласия-то? Так, как у всех, иногда приходится поспорить, но с кем не бывает? Человек он такой, странный чуток, несговорчивый.

— Понимаете, Павел Сергеевич, как бы мне не хотелось избежать возни по этому вопросу, тут всё складывается плачевно. Мой сотрудник отстранён от службы на время разбирательств, так как он позволил себе самоволие, передвижение важных улик.

Павел смотрел на Колодина и уже ничего не понимал.

— Сержант Завьялов нашёл на месте происшествия нож. Он отвёз его в центральное отделение и инициировал экспертизу. Я понимаю, что вещь, подобранная им, не фигурирует в отчёте участкового, но мне пришла телефонограмма о факте проведения экспертизы предмета, не учтённого ни в одной бумаге. Практически — использование служебного положения в личных целях. С другой стороны, я его понимаю, он боялся ошибиться. Нож мог просто быть утерян в гараже кем угодно.

— Товарищ начальник, я не понимаю, при чём тут я?

— А вот при чём. Во-первых, шланги были подрезаны. Не исключено, что это сделано тем ножом. А во-вторых…

— Ну что же? Что?

Павел привстал со стула. Он начал понимать серьёзность происходящего.

— Я не имею права этого говорить, экспертиза ещё не проведена. Но, к моему сожалению, в первую очередь под подозрение попадаете вы…

— Что?! Да вы… да как у вас язык…

— Успокойтесь, Павел Сергеевич. Скажу вам честно — я в это не верю, и надеюсь на скорейшую развязку в этой неприятной истории.

— Да что мне ваше «верю-не верю», мне по улицам ходить стыдно!

— А вы не ходите, побудьте дома. Кстати, я вас прошу, вернее — передаю просьбу — не выезжайте из посёлка какое-то время.

Павел встал со стула, кое-как нащупал ручку на двери, и вышел из кабинета. «Вот я и преступник, которого попросили не покидать посёлок. Всего один шаг, один миг, секунда — и ты уже вне закона. Преступникам легче — когда их начинают подозревать или вменяют вину — они уже начинают нести своё наказание в душе, находясь в сделке с совестью. Как быть мне, если я знаю, что чист перед совестью? Как с ней договориться, попросить её, чтобы она не терзала мою душу? Как?»

Павел вышел из отделения и побрёл по дороге. Сделав всего несколько шагов, он поднял взгляд и увидел сержанта Завьялова, который ждал его.

— Доброе утро, Павел Сергеевич. Вы меня простите за нож, я хотел только помочь, да так, чтобы никто не побеспокоился, и всё бы прошло по тихому, но… лаборатория запросила бумаги. Всё вышло наружу, лишний шум.

— Что уж теперь. Я слышал, ты и сам пострадал?

— Ничего, Колодин отходчивый, тем более, есть хорошие новости для вас, а ему это грозит звёздочкой на погонах, в хорошем смысле.

— Это как? — приосанился Павел, словно встрепенувшись от зимней спячки.

— Для вас хорошо лишь то, что ваших отпечатков на ноже нет. Но это только начало. Я понимаю, что на вас могут повешать шланги, ведь порезать их можно чем угодно.

— Как ты узнал, что там нет моих отпечатков?

— Вспомните, когда вас оформляли за хулиганство много лет назад. У вас тогда снимали отпечатки. Сейчас они в базе, всё просто.

— То есть, мне от этого не легче, потому что тот нож, который «другой», которым я, дескать, резанул по шлангам, я спрятал или уничтожил?

— Да, но… простите, это может быть не важным.

Сашка Завьялов хитро улыбался, чувствуя запах победы, пока что чуть заметное дуновение, но только Павел пока не мог разделить с ним радости. Он не ждал ничего от сержанта, его голова опять поникла, но Завьялов снова начал говорить.

— Помните кражу магазина два года назад? Тогда не нашли никого, так это дело в висяках и затерялось.

— Да, что-то такое было, Ольга до сих пор с содроганием вспоминает последствия. И что же, что?

— Так вот, эти отпечатки на ноже и те, в магазине — одного человека.

— Вот те раз! Ну и что же дальше? Кто он?

— Вот это сейчас и предстоит выяснить. Если мы сможем это узнать, то нам станет ясно, кто стоит за тем случаем в гараже.

— Послушай, Саша. Ничего, что я так, по-простому? — спросил Павел у сержанта, на что тот утвердительно кивнул головой. — А как выглядел тот ножичек?

— Небольшой, четырнадцать сантиметров, это вместе с ручкой и лезвием, очень острый. Ручка пластиковая, зелёный перламутр.

— Что-то знакомое, как ни странно. Не могу вспомнить, где я такой видел.

Павел почесал подбородок, пошевелил усами и решил обязательно вспомнить, где он мог видеть этот нож. Он пожал сержанту руку и побрёл домой. Разложив по порядку всю полученную информацию, он немного приободрился и прибавил шаг.

63

Витя долго лежал под одеялом, даже не пытаясь бороться с вялостью и унынием. Он слышал, как утром постучали в дверь, как залаял Марти, и отец куда-то ушёл. Веранда была необитаема, а полушубок, лежащий на полу, как и миска возле него, остались нетронутыми. Ни у кого из Савушкиных не поднялась рука всё это убрать. Все делали вид, что ничего не замечают, всё в порядке, но каждый тайком, изредка косился на полушубок, после чего у него появлялись срочные дела где-то за углом дома. Там скупая слеза находила себе выход, высыхала на щеке, и жизнь продолжалась.

Ближе к обеду вернулся Павел, посмотрел на котлеты, лежащие в тарелке, накрытой салфеткой, и отвернулся, проглотив комок в горле. Он открыл холодильник и отыскал мешочек с мясом, достал его и вышел на улицу. Марти лежал возле будки и не проявлял никакой радости при виде хозяина.

— Да, я тебя понимаю, дружище. Не одобряешь, сам вижу. Не можешь мне простить? Что ж поделаешь, я и сам с трудом терплю. Так вот что я тебе скажу: если он ещё там, то я его приведу, чем бы мне это не обернулось. Будь что будет, но они его не получат!

Павел дёрнул дверь сарая, чуть не оторвав её с петель. Мотоцикл радостно вздрогнул от неожиданного удара по кикстартеру, из сарая вылетело облако дыма и рассеялось по траве. Павел выкатил заведённый голубой Юпитер и подкатил к воротам. Марти приподнял голову и с интересом наблюдал, как Павел откинул крючки на воротах и рванул их в стороны с такой силой, что затрещали доски.

— Па-а-ап! Пап! Возьми меня с собой, пожалуйста!

Витя бежал к мотоциклу, полностью одетый, словно заранее готовился к походу. Он смотрел в окно, когда отец, держа в руке мешочек с косточками, открывал сарай, и всё понял. Не в силах больше сидеть в комнате, он быстро оделся и побежал к отцу.

— А-а… Витя. Ты чего это?

— Можно мне с тобой? — даже не интересуясь, куда направляется отец, спросил Витя, залезая в люльку и шаря по полу в поисках каски.

— Едем, конечно.

Павел выкатил мотоцикл на дорогу, закрыл ворота и повернул ручку газа. Пыль и камни из под заднего колеса ударили в доски забора, мотоцикл набрал скорость и скрылся за поворотом.

Лес менял цвет. Листья были не такими, когда их в последний раз видел Витя. Они потемнели и закрыли небо над тропинкой почти целиком. Тень от высоких, величавых деревьев не успокаивала душу и не ласкала тело своей прохладой. Странный озноб пробирал обоих, они не шли, а бежали к ручью, как будто сбегая от чего-то, а может быть, покоряясь желанию что-то достичь как можно скорее.

— Устал? — поинтересовался Павел.

— Нет, пап. Скорее…

Ручья совсем не было слышно. Природа ждала дождя, чтобы пополнить свой кровоток, возобновить силы и предстать во всём величии перед неугомонными людьми, которым всё никак не сидится на месте. На том берегу трава была высокой и непримятой. Узкая прощелина после вчерашнего визита сюда Павла почти сомкнулась, скрывая следы вторжения человека. Никаких звуков, лишь далёкое кваканье лягушек возле камней, да лёгкий шум зелёной глади, простиравшейся по всей площади заячьей ловушки. Вот и он, холм. На нём и возле — никого. Вчерашнюю курицу, скорее всего, утащили лисы. Джека не было. Кричали в два голоса, по очереди, одновременно, громче и тише, а Витя — сквозь слёзы, но никто не прибежал. Павел вытряхнул содержимое мешочка в траву возле холма и долго смотрел вдаль.

«Как же так происходит? Порой человека не жаль — бывает, сорвётся с языка в чей-то адрес проклятие или брань — а совесть даже не мучает. А тут — животное, дикий зверь… и душа не может найти покоя».

— Ладно, сынок.… Пойдём домой, вечер уже. Он нашёл себе семью и ушёл в лес, я уверен в этом.

— Да, пап, я понимаю.

— Ты знаешь, мне кажется, мы ещё увидим его. Я вчера видел это в его глазах.

Дорога домой была долгой. Отец с сыном шли по тропинке, постоянно оглядываясь. То одному, то другому всё время казалось, что сзади за ними идёт их чёрный волчонок, но ожидания были тщетными.

Витя снова залез под одеяло и положил под подушку свою тетрадь. Он хотел бы, чтобы мир вокруг него сжался и стал маленьким-маленьким, как его кровать. Пусть в нём не будет никого и ничего, только он и его четверостишья. В них нет, и никогда не будет той жестокости, которая там, за этим одеялом. Уже через несколько секунд он спохватился и вспомнил о Жене. Ему вдруг стало стыдно и одиноко, он вытащил тетрадь и долго смотрел на красивые узоры, которые напомнили ему цветы на её балконе.

Павел ходил по двору, что-то мучило его разум. Он осмотрел все полки в сарае, книжный шкаф в доме, полку с посудой и даже холодильник изнутри, но ничего в голову ему так и не пришло. Он даже не понимал, что ищет. В один момент он подошёл к печи в доме и пристально посмотрел на кирпичи, явно выделяющиеся в общей белой глади извёстки. Он вспомнил, почему эти несколько кирпичей не совсем удачно легли тогда, когда Козьма бросил…, когда Павел его прогнал. Он не желал доделать начатое в тот раз, зато есть и пить водку он был рад. Он отрезал колбасу и наливал рюмочки, резал и резал… Своим ножом!

64

С утра Павел снова направился в участок, на этот раз, без приглашения. Сашка Завьялов, как всегда, стоял возле заборчика, надеясь, что с минуты на минуту Колодин остынет и окликнет его, но вот уже два дня, как он в немилости у начальника, и ничего не меняется.

— А, Саша. А я к начальнику твоему иду, тебе бы тоже не помешало там быть.

Сашка не ожидал такого поворота, удивлению его не было предела, как и страху перед расправой над ним Колодиным.

— Но как? Как я пойду, меня же отстранили? И самое главное — для чего?

— Пойдём, пойдём. Сейчас ты главный герой, в коридоре постоишь, если что, поддержишь мою версию.

Дежурный доложил, что к Колодину прибыли два человека, как бы этого не хотел скрыть Завьялов. Он весь сжался и остался стоять в коридоре, пока начальник не выкрикнул в открытую Павлом дверь.

— Ну а ты чего там прячешься? Давай, заходи уже, Шерлок Холмс, раз пришёл.

Колодин удивился желанию Павла посетить его кабинет без приглашения, поэтому пытался какое-то время прочитать причину на его лице. Усы с пробивающейся сединой будто жили своей жизнью, они неустанно шевелились, словно сговорились с прищуренными блестящими глазами. Что-то пыталось вырваться наружу из этого человека, и это могло быть признание в совершённом, покаяние, но как объяснить это интригующее лицо? Завьялов тоже не сводил взгляда с Савушкина, но решил молчать и не шевелиться, чтобы лишний раз не попадаться Колодину на глаза.

— Итак, Павел Сергеевич, вы пришли с какими-то… Хорошими? Новостями, я надеюсь.

— Так точно, товарищ старший лейтенант, — ответил Павел, сделав, почему-то, особое ударение на его звании.

— Ну, ну. Давайте, выкладывайте, что там у вас. Вижу, что-то серьёзное, раз с группой поддержки прибыли, — мотнул он головой в сторону сержанта.

— У меня есть предположение, чей ножичек, который сержант нашёл под погрузчиком.

— Вот как? И чей же он, по-вашему?

— Я такой ножик видел в руках у Маслика, в моём проулке живёт. Давненько, правда, уже это было. Он тогда подряжался печку у меня подремонтировать. Так вот, я хорошо запомнил тот нож, небольшой, с тонким острым лезвием и зелёной перламутровой ручкой. Может быть, я и не прав, подозревая Маслика, но нож этот точно его.

— Брать его надо, товарищ старший лейтенант. Если он каким-то образом узнает про то, что у нас есть этот нож, хитрить начнёт, найдёт сто способов, чтобы выкрутиться. А тут ещё и кража магазина, навалом надо брать, сразу, чтобы не успел опомниться. Извините, товарищ старший лейтенант.

— Горяч ты, Сашка, но я тебя понимаю и поддерживаю. Только не так мы поступим. Короче, одевай форму, хватит отлынивать и заборы отирать.

Завьялов расцвёл, да так внезапно, что решил скрыть свои эмоции, и отвернулся к двери. Красные уши спрятать было, всё же, невозможно, поэтому они, как стоп-сигналы на УАЗике, светились ярким светом.

— Спасибо, товарищ старший лейтенант. Спасибо за доверие.

Колодин положил руки на стол, накрыв ими лишние в данный момент бумаги, словно открывая новую веху в истории.

— Итак, новая папка будет потолще, чем та, ваша, Павел Сергеевич. Так, Саня, ты тогда был выходным? Так вот, ты ошибаешься. У тебя было особое задание, а отчёт о проделанной работе ты мне сейчас напишешь, поставишь то самое число, я подпишу. Ножичек нужно официально приложить к нашему делу. А вам, Павел Сергеевич, спасибо большое за ваше терпение, отдыхайте пока, раз уж вы в отпуске. Я вас не задерживаю более.

Вскоре документы были готовы, осталось только дать им ход.

— Ладно, Саш. Потом оденешь форму, некогда сейчас. Вот это нужно передать Ильченко, и чем скорее, тем лучше. Автобус… ммм… через два часа, время ещё есть. Я пока позвоню в центральное и предупрежу о тебе.

— Товарищ старший лейтенант, так может, я на старушке нашей, а?

— Ну, как знаешь. Давай.

Завьялов с некоторым трепетом взял папку и вышел на улицу. «Вот оно, настоящее дело. Это не какие-то посиделки за стеклом с трубкой телефона. Я был на задании по приказу начальства, понимать надо».

Дементьев стоял возле подоконника, заваленного кипами старых пыльных бумаг, и смотрел на дворик перед входом в отдел. Его план удался на славу, но пора продумать дальнейшие действия. Пока ничего стоящего, заслуживающего его одобрения, в голову не приходило, а какие-то намёки, завязь, хоть немного имеющая смысл, уничтожалась барабанной дробью, посещавшей его черепную коробку по вечерам. Фёдор в последнее время не помнил, как ложился в постель. Он даже мечтал, чтобы его посетила банальная бессонница, от которой наутро щипало бы глаза и закрывались веки, но эти ощущения давно уже утеряны. Каждое утро начиналось одинаково: его будили соседские петухи, вдалбливая в виски информацию о времени, застигая его всё чаще в крапиве возле дома или, в лучшем случае — на полу веранды.

Сейчас он стоял и пытался вспомнить, какие идеи по реализации плана мести он мог зачать в своей голове вчера, но ощущал только гул под костью. Вдруг, он заметил Завьялова, который почти бежал к машине, а в руках у него была странная папка. «Что бы это могло значить? Торопится, одет в своё, на машине.… Какая-то папка, явно в центр собрался. Ничего не могу понять…» Фёдор взялся за голову и попытался её раздавить ладонями, но почувствовал вялость в руках и бросил это занятие.

65

Петя Синицын стоял возле входа в центральный отдел милиции и улыбался, сверкая всеми зубами. Под тень тополей подъехал, дымя и стреляя из глушителя, старый УАЗик, и со страшным рычанием коробкой передач, сдал назад и аккуратно припарковался бампером к толстому дереву. Улыбка старшего сержанта объяснялась легко. Сашка Завьялов был ему по душе: тот же напор, настрой, принципиальность. К тому же, в последнее время Петя слишком ревностно относился к любым новостям «оттуда», с того конца автобусного маршрута номер два. Завьялов тоже был оттуда, где кипела жизнь, и, как ни странно — последние яркие и такие запоминающиеся лица оказались именно с Тулинского, или имели к нему какое-то отношение.

— Добрый день, Саша. Как доехал?

— Привет, Петя. Пыхтя и кашляя, — засмеялся Завьялов, пожимая руку товарищу. — Ты, случайно, не меня ждёшь?

— Именно, как говорится — от вашего стола к нашему столу… Ильченко ждёт, идём.

Тучный начальник участка, словно не заметил вошедших людей, лишь указал шариковой ручкой на стулья возле стола, приставленного к его столу ножкой от буквы «Т». Сержанты сели друг напротив друга, Завьялов положил перед собой папку и принялся ждать.

— Ну что, сержант, я гляжу — нашёл выход с ножичком? Колодин не растерялся, молодец. Итак, ты произвёл осмотр места происшествия и составил подробный отчёт, пусть даже задним числом, на что мы закроем глаза. Петя, давай, я смотрю — ты уже ёрзаешь на месте. Что ты там нарыл?

— Товарищ капитан, у меня есть человек, у которого удалось, правда, не без небольшого нажима, кое-что узнать. Это спекулянт, приторговывал когда-то сухпайками и солдатской формой. Сейчас он не служит уже, но былые грешки за ним ещё тянутся, правда, придраться не к чему. Так вот, он строит дом, а две недели назад привёз машину кирпича. Разгружать-то некому, вот он и подался в поиски на рынок, а там подрядился к нему один человек. За работу деньжат он подкинул тому маловато, но добавил кожаными ботинками — берцами, а ещё дал пакет с сигаретами Ватра, которые, в основном, попадают на гражданку с армейских складов.

— Отлично, Петь, а теперь наш молодой Шерлок Холмс, как отзывался о нём Колодин, увяжет это в одну логическую цепочку. Давай, Завьялов.

— Так точно, товарищ капитан. На месте происшествия мной были обнаружены следы от протекторов ботинок, предположительно, армейских, а также множество окурков от сигарет Ватра. По результатам опроса сотрудников комбината, окурки оставлены не ими. Вывод — курил посторонний человек.

— Товарищ капитан, — продолжил Синицын, — спекулянт дал описание внешности того типа. Это человек среднего роста, худой, с прилизанными сальными волосами, похож на угря, которого только что выловили из воды.

— Что скажешь, Завьялов?

— Это Маслик. Нож, предположительно, его. Савушкин, который первым попал под подозрение в умышленной порче имущества, вспомнил этот ножичек.

— Товарищ капитан, как я уже докладывал — отпечатки на ноже и в поселковом магазине после кражи — идентичные.

— Итак, ребята, перед нами два преступления, совершённые одним человеком, но не факт, что у него не было сообщника, или даже заказчика. Давайте-ка его возьмём по-тихому и допросим.

Ильченко забрал папку и взялся за оформление необходимых бумаг. Задержание решили проводить утром на следующий день. Завьялов попрощался со своим новым товарищем Петей Синицыным, сел в машину и тронулся в обратный путь. УАЗик резво набрал обороты, будто чувствовал своего хозяина, его внимание к себе и радость, которая переполняла сержанта, заставляя его всю дорогу напевать странную и простую мелодию, выдувая её из носа.

В обеденный перерыв Оля не смогла проглотить даже небольшое печенье, как говорится — кусок в горло не лез.

«Неужели этот подонок закрыл ребёнка в доме и совсем его не выпускает? Сегодня же узнаю у Стеньки всю правду, позвоню Пете и попрошу вытащить мальчишку оттуда, чего бы это не стоило».

Словно подтверждая серьёзность своих намерений, она поставила корзинку на прилавок и принялась наполнять её продуктами. Несколько толстых бутербродов с колбасой и сыром, завёрнутых в бумагу и перетянутых резинкой для волос, легли на дно корзинки. Поверх них уместились два мешочка — один с печеньями, а другой с конфетами.

Оля рассчитывала успеть обернуться в обеденный перерыв, поэтому не стала вешать никакой вывески, только замкнула дверь и быстрым шагом пошла по дороге. У знакомого уже ей забора она нащупала ключ, открыла калитку и стала пробираться к окну за углом.

Стенька улыбнулся, но на вопросы Оли отвечал неохотно. Он утверждал, что сам виноват, поэтому несёт наказание, но в его глазах читалось отчаяние, сменяющееся безумным блеском. Ждать было нельзя, это Оля понимала со всей ответственностью. Нужно вызволять ребёнка из этого ужасного плена. Она передала содержимое корзинки через форточку, сообщила, что бабушке лучше, и пошла обратно к калитке. Оля была растеряна и опустошена, сердце сжималось от жалости к ребёнку и от своей беспомощности. Она хотела бы разбить окно и вытащить Стеньку, обнять его и увести с собой, но странная апатия мальчишки удивляла её.

Оля закрыла калитку и побрела обратно в магазин. Руки её были свободны, она даже не заметила, что корзинка выпала из её рук ещё там, во дворе дома. Ближе к вечеру Фёдор увидел в траве маленькую корзинку. Он приподнял её носком ботинка, ухмыльнулся и бросил обратно в траву. Ненависть и злоба слабыми волнами, постепенно усиливающимися, поднимались от ног всё выше и выше, пока не заняли своё привычное место в височных областях головы.

Фёдор оскалил зубы и растоптал корзинку. Он терзал её до тех пор, пока она не слилась в единое целое с землёй, втоптанная в неё ботинками сорок восьмого размера.

66

Завьялова решили к операции задержания не привлекать. Рано утром, когда весь посёлок ещё спал, чёрная «Волга» Ильченко подъехала к проулку и остановилась, не въезжая в него. Начальник на задержание не поехал, он позволил использовать свою личную машину, чтобы не привлекать лишнего внимания. Выехали втроём: водитель Ильченко, оперуполномоченный и Петя Синицын.

— Я сбегаю, проверю адрес, сказал Петя и убежал в проулок. Через минуту он вернулся и кивнул головой.

— Когда выйдете из калитки, я подъеду, — предложил водитель, — не буду лишний раз маячить.

Калитка была закрыта изнутри на щеколду, но Петя с лёгкостью перелез через забор и открыл её. Собака Масликов нехотя высунула нос из будки, немного поворчала, и засунула его обратно.

Оперуполномоченный постучал, через какое-то время послышался шум приближающихся шагов, женский голос с явным волнением спросил.

— Кто там?

— Милиция, откройте!

Секундная тишина. Клавдия Ивановна скинула крючок с петли и отворила дверь. Немой вопрос застыл на её лице, когда два молодых человека одновременно предъявили удостоверения сотрудников милиции в развёрнутом виде.

— Мы войдём? — задал вопрос Петя, не рассчитывая на ответ. Он перешагнул через порог и огляделся. Вот она, Ватра, сложена на деревянной полке в углу. Слева, возле порога, стоят армейские ботинки. Оперуполномоченный пошёл в дом, а Петя взял в руки левый ботинок и заметил, что в его швах и на шнурках остались следы машинного масла. Ошибки быть не могло, в гараже был хозяин этих ботинок.

Маслик, опираясь на костыли, вышел в сопровождении сотрудников, и залез в машину, предварительно несколько раз ударившись головой о стойку между дверьми. Только когда Петя бережно направил голову Козьмы в правильное русло, тот смог водрузиться на заднее сиденье.

— Осторожнее с головой, гражданин Маслик. Она нам ещё пригодится сегодня, — едва сдерживая улыбку, произнёс Петя Синицын, хлопнул дверью, и автомобиль бесшумно покинул посёлок, как и появился в нём. Только Клавдия Ивановна так и осталась стоять посреди комнаты, раскинув руки в стороны, словно пытаясь поймать ускользавших цыплят. Вовка проснулся, услышав посторонний шум, но когда протёр глаза, то увидел лишь мать, стоящую в одной ночнушке, с открытым ртом.

Стенька давно уже не спал. Он лежал на кровати, свесив руку вниз, и трогал старый школьный рюкзак, спрятанный под кроватью. В нём лежала запасная пара носков, трусы, футболка, спички, булочка, конфеты и баночка с водой. Ему удалось найти бабушкин маленький кошелёчек на полке под полотенцами, но он не решился взять те небольшие деньги, которые в нём лежали.

Бежать он решил сегодня утром, применив второй способ, так как ключи не нашлись. Стенька нашёл кусок мыла и бросил его в блюдце с водой. Пока оно мокло, он выдернул несколько страниц из прошлогодних школьных тетрадей, пестрящих красными двойками и единицами. Он слышал где-то, что во время войны с немцами люди наклеивали полоски из бумаги на стёкла, но не знал, для чего. Теперь, когда он понял, что бумага не давала разлетаться стеклу по всей комнате при бомбёжке, он решил воспользоваться этим способом. Стенька заклеил стекло полностью, не оставив ни одного прозрачного пятнышка.

— Прости меня, бабушка, что не дождался твоего возвращения. Я обещаю, что заберу тебя к себе, когда вырасту.

С этими словами он зажмурил глаза и ударил в стекло железным ковшиком, который выловил из опустевшего ведра с водой. Расчёты немного подвели Стеньку: избавиться от звона разбитого стекла не помогли даже тетрадные листки. Он не подумал, что стоило немного подождать, пока высохнет мыло, но уже не мог терпеть, это стало просто невыносимо.

Стенька попытался не наступать на стекло, чтобы не порезать ноги. Ботинки его стояли на веранде, куда ему ещё предстояло попасть. Как это сделать, он представлял смутно: рамы состояли из маленьких прямоугольных кусочков, в которые ему не пролезть, даже выбив стекло. Босиком, очень медленно и аккуратно, он перебрался через подоконник, потом перегнулся обратно и вытащил рюкзак и ковшик. Пробравшись через доски с гвоздями и ржавую проволоку, он вступил в крапиву и пошёл к веранде.

«Что делать? Разбить стекло? Но я всё равно не пролезу внутрь…» Стенька стоял возле рамы и не знал, как ему поступить. И тут ему в голову пришла одна мысль. Он нашёл тот прямоугольник стекла, который был ближе всего к его ботинкам, поставил под ним рюкзак, ковшик, и вернулся за угол дома. Там он подобрал кусок ржавой проволоки, засунул её конец между досками, закрывавшими подполье дома, и загнул таким образом, чтобы получился крючок. До его слуха доносилось отчаянное верещание поросят в сарае.

Стенька вернулся к раме, взял в руки ковшик, размахнулся и разбил стекло. На куртку рассчитывать он уже не мог, достать бы ботинки. Их выуживание заняло много времени. Первый он подцепил только с десятого раза, медленно приподнял к дырке в раме, и перехватил его рукой. Выдохнув с облегчением, Стенька прислушался, боясь быть пойманным за своим занятием. Только визг поросят в сарае, от которого сжималось сердце — вот и всё, что он услышал.

Второй ботинок сорвался с первого же раза, и отлетел так далеко от окна, что проволока не доставала до него. Снова пришлось бежать за угол дома, где удалось найти кирпич и встать на него. Времени оставалось мало, Стенька это чувствовал всем телом. Странная дрожь пробежала по коже — слишком долго он маячит возле дома с разбитыми окнами. С большим трудом он подцепил ботинок и аккуратно подтащил его ближе, потом выдохнул и стал поднимать его к оконной раме. Наконец, он перехватил его рукой и вытащил на свою сторону.

В спешке обувшись, он поднял рюкзак и побежал к калитке, но снова этот жалобный визг из сарая сковал его движения. «Ещё минуту, и я убегу. Одна минута не будет лишней».

Он подбежал к сараю, отодвинул деревянный засов и отворил дверь. Четверо грязных поросят стояли за ограждением загона и жалобно смотрели на мальчишку. Вонь и грязь под их ногами откровенно говорили о ситуации, в которой они находились. Воды в корыте не было, в углу валялся пустой мешок из под картошки, которая, видимо, и составила весь их рацион с тех пор, как увезли Зою Георгиевну. Голодные мордашки и бледные пятачки красноречиво говорили о мучении этих беспомощных животных. Стенька стоял, как завороженный, не зная, что ему сделать. Внезапно он схватился за створку загона и открыл скобу. Поросята отбежали в дальний угол и уткнулись в него, тихо похрюкивая.

— Уходите! Уходите отсюда! Бегите, вы спасётесь…

Поросята не двигались с места, но не Стеньку они боялись. Кто-то с силой схватил его за плечо и тряхнул.

— Ну что, сволочь, убежать решил? Видать, не по тебе моя наука!

Это был Фёдор, он с силой откинул сына на траву и захлопнул дверцу загона. Стенька не успел встать на ноги, как его подняла над землёй жёсткая рука, держа за шиворот. Удар по щеке, такой забытый и, одновременно, знакомый, оставил на коже красный ожог. Фёдор потащил Стеньку в дом, открыл дверь и зашвырнул его внутрь, потом обошёл кругом и запер ставни на разбитом окне.

Стенька упал на кровать лицом в подушку и рыдал без остановки, тяжело вздрагивая всем телом. Через некоторое время в утреннюю тишину ворвался звук, который не предвещал ничего хорошего. Четыре ружейных выстрела последовали один за другим, не оставив в воздухе даже эха. Только в Стенькиных ушах ещё долго стоял этот звук, раздирающий душу.

67

Допрос Маслика откладывать было нельзя, дорога была каждая минута. Если он действовал по чьей-то указке, то можно было упустить более крупную добычу. Задержанного выгрузили из машины и отправили прямиком в допросную. Следователь, капитан Ластьев, был предупреждён и ждал прибытия машины.

— Ну что, товарищ Маслик, озвучу причину, по которой тебя сюда привезли, если ты ещё не догадался.

Козьма трясся от холода, хотя помещение держало температуру двадцать пять градусов ещё со вчерашнего дня. Обутый только в один правый ботинок, вытянув левую ногу в гипсе под столом, он представлял собой жалкую картину, тем не менее, вызывающую улыбку. Глазки Козьмы бегали из угла в угол, волосы блестели от пота и прилипли ко лбу, ногти теребили край стола.

— Сразу хочу сказать, что ты имеешь право на адвоката, но в данном случае он может тебе усугубить положение.

— Это как? Я не понимаю, какое положение? Зачем меня сюда привезли?

Ильченко ухмыльнулся и положил на противоположный от задержанного край стола ножик с зелёной перламутровой ручкой, при этом не сводя глаз в Козьмы. Тот подпрыгнул на стуле, на лице застыла гримаса ужаса и скорби. Ильченко кивнул следователю, дав ему понять, что можно начинать, адвокат пока не нужен.

— Итак, в твоих приоритетных задачах сейчас только одна — признаться во всём, не усугубляя положения и не погружая следствие в ненужные дебри.

Маслик погрузился в странное, расслабленное состояние, услышав совершенно непонятную ему речь.

— Я…я не знаю, о чём говорить, — промямлил Маслик.

— Придётся помочь тебе кое-что вспомнить.

Капитан Ластьев выдвинул ящик стола и бросил перед Масликом его сумку.

— Узнаёшь? Где она была, по-твоему?

— Это не моё!

— А содержимое этой сумки намекает на обратное. Странный набор инструментов, и все с твоими отпечатками пальцев. Копия ключа от замка, ключи от твоего дома, пачка Ватры, сломанный фонарь.

— Да от какого замка-то, начальник? — слабо ухмыльнулся Козьма, скривив губы.

— От гаража на комбинате, где и найдены нож, окурки, чекушка.

— Это ничего не значит! Нож не мой, а окурки могут быть чьи угодно, — пытался вывернуться Маслик.

— Это верно, но в начале нашего разговора я предупредил, что не стоит нас считать дураками. Мы разговаривали с механиками, так вот — один из них в воскресенье ночью проверял территорию комбината по заданию директора, и он увидел открытой дверь гаража, а на одной из проушин висел открытый замок.

— Ну и что, это ещё ничего не доказывает! — выкрикнул Маслик.

— Утром водитель самосвала, направляясь в Возвышенск, заметил, как что-то отделилось от кузова машины и скрылось в траве на обочине.

Маслик теребил край стола, его глаза бегали, не останавливаясь ни на секунду.

— Эта сумка найдена на том месте, в траве. Этот «кто-то» был в гараже, выехал из него, находясь в кузове самосвала, спрыгнул с него в придорожную канаву, обронил сумку и, вероятно, сломал ногу. Когда, ты говоришь, тебе гипс наложили? В понедельник, рано утром?

— Какая тут связь? Я упал с крыльца рано утром, когда шёл в туалет!

Капитан Ластьев не проявил никаких эмоций, лишь медленно повернулся к Пете Синицыну, скромно стоявшему возле подоконника.

— Скажи, Козьма, это твой ботинок, который надет на тебе?

— Д-да…

— Мы захватили с собой пару для него, потому что когда тебя выпустят из тюрьмы, гипса на тебе, скорее всего, уже не будет.

Капитан взял у Пети пакет с ботинком, достал его и поставил перед лицом Маслика.

— Итак, давай вернёмся к началу нашего разговора. Я снова предлагаю тебе пойти навстречу следствию, и облегчить себе наказание.

— Но… что это значит? — пытался построить гримасу недоумения Козьма, указывая на ботинок.

— Дааа… Товарищ Маслик, ты или притворяешься, или правда не понимаешь, что если перед твоим лицом ботинок, значит дело в нём! Ты наступил им в машинное масло в гараже, оставил следы вот этого протектора, а в швах и на шнурках масляные остатки. Будем отпираться и дальше? Твои слова теперь, по большому счёту, ничего не значат, суду будет достаточно тех улик, которые имеются. Помочь ты себе не смог, как я заметил, а жаль.

Маслик молчал. Он уже понял, что ему не отвертеться, но не догадывался, что одним эпизодом дело не ограничивалось. Капитан Ластьев выдержал небольшую паузу, чтобы подозреваемый успокоился и перестал теребить край стола, и продолжил.

— Мы знаем, что это ты ограбил магазин! — выпалил следователь. Козьма закрыл лицо руками и промолвил лишь одну фразу «О, Боже!», после чего его плечи задёргались в приступе плача.

— Дайте бумагу, я напишу признание. Вы ведь обещали… Мне страшно…

Маслик взял ручку, собираясь писать признательные показания, но так и не смог ничего вывести, кроме корявого слова «Заявление». Его трясло, он бросил ручку и снова закрыл лицо руками.

— Сколько мне дадут?

— Если напишешь признание, то четыре, а иначе — пять, как минимум. Да ты успокойся, Маслик. Петя, я тебя попрошу, запиши текст, который наговорит задержанный. Надеюсь, подписать-то сможешь?

Фёдор вернулся домой в то утро не просто так. Прошёл слух, что из посёлка рано утром выехала чёрная Волга, а по дороге в поликлинику шла Клавдия Ивановна, словно в воду опущенная, всхлипывая на ходу.

Он вышел из сарая, покачивая ружьём в руке, медленно и внимательно посмотрел вокруг, и пошёл к дому. Прилив мозговой активности пытался расшатать вялое тело, которое уже получило всё, что хотело. Но не за тем он вернулся в это утро домой. Он подошёл к чёрной бревенчатой стене, вытащил из кармана два новых патрона и зарядил их в ружьё, не отдавая себе отчёт в своих действиях. Медленно продвигаясь вдоль досок, закрывающих подполье вокруг всего дома, он периодически наклонялся и гладил их, вглядываясь в щели. Наконец, он выбрал те, которые посчитал нужными для себя, размахнулся и ударил по ним прикладом ружья. Пара досок треснули, Фёдор отбросил в крапиву ружьё и принялся отрывать их, перекидывая щепки через голову за спину. Скоро он достал из-под пола целлофановый мешок, вытряхнул его чуть поодаль, и пошарил по карманам. Что-то грязное и жирное упало в траву: штаны и ботинки, лоснящиеся от масла, блестели на солнце. Через секунду сине-жёлтое пламя поглотило то немногое, но способное пролить свет на события двухлетней давности.

68

Счастливое и спокойное время снова вернулось к Савушкиным. Котов лично приехал вечером к Павлу на своей Ниве и сообщил отличную новость. «С тебя сняты все подозрения, реабилитирован полностью!» Словно мёд, принимал эти речи Павел, он пытался надышаться полной грудью и, одновременно, боялся спугнуть этот момент. Когда директор напомнил ему, что отпуск не отменяется, он его заслужил, и у него ещё почти десять дней, Павел даже слышать об этом не хотел. Трактора требовали ремонта, два из них вообще ночуют в поле, они ждут его рук. «Его рук! Им снова можно доверить важное дело!» Нет, не смог бы он оставаться дома.

Жалкие попытки Марины уговорить мужа немного отдохнуть, не стали успешными. Чудесное утро, несмотря на понедельник, счастливая пара идёт по дороге до развилки, короткий поцелуй, и каждый отправляется своей дорогой, честно и смело смотря вперёд.

Витя впервые был у Жени дома. Она тоже переживала за Джека, как за собственного питомца, ресницы её были чаще опущены, как и руки.

— Папа говорит, что мы его обязательно увидим.

Женя посмотрела на Витю и еле заметно улыбнулась. Она так и не смогла полить цветы в маленьких горшочках на балконе. Вода лилась мимо, на пол, в траву под балконом, но только не на цветы.

— Витя, прошу тебя, пообещай мне кое-что, ладно?

— Да, Жень, конечно, обещаю…

— Глупенький, я же ещё не сказала, что, — засмеялась Женя, отчего и Вите стало немного легче.

— Пообещай, что если ты когда-то будешь мне дарить цветы, то не рви незабудки. Я не люблю эти цветы.

— Хорошо, Жень, — согласился удивлённый Витя. Ему было странно слышать от неё такое. «Как? Неужели у этого создания есть нелюбимые цветы?»

Вскоре настроение девочки вернулось к обычному — весёлый смех, порхание вокруг любимых цветов, счастливое щебетание, как будто только один вопрос ей мешал сделать это раньше, а теперь он решился.

Не решился вопрос лишь для Козьмы Маслика. Он, словно в бреду, с трудом понимал происходящее, ждал какого-то пробуждения от кошмарного сна, но так и не смог пробудиться. Мало того, когда его вели в камеру предварительного заключения, расположенную на нулевом этаже, он перепутал больную ногу со здоровой, и наступил на неё. Резкая боль вернула его в реальность, и он больше не мечтал, что сейчас проснётся в своей постели и увидит завтрак на табуретке у изголовья кровати. Тёмно-синие стены, такого же цвета деревянная лавка, намертво привинченная к полу — вот и всё, что он увидел. Вот она, его правда, его судьба, жизнь. «Это справедливость, она тёмно-синего цвета, и просит она за все эти удобства ни много, ни мало — четыре года. Гипса уже не будет, если не забывать наступать на здоровую ногу».

Маслик сидел на холодных досках и раскачивался взад-вперёд. «Как хорошо, что стены синие, ни капли жёлтого, оранжевого.… Ненавижу рыжий, цвет горя и неудачи, боли и страдания». Он посмотрел на уже огрубевшие волдыри на пальцах, на заживающий порез на ладони, на гипс, и беспомощно застонал. При попытке прилечь он вздрогнул и снова сел. Влажная от липкого пота одежда сковала тело холодом при соприкосновении с лавкой. Вдруг, какая-то серая тень, что-то скользкое и противное, проскользнуло между его ног. «Оно» выскользнуло из-под лавки и побежало в угол, Козьма готов был поклясться, что «это» пищало. «Крыса, огромная серая крыса! О, боже, куда она делась?» «Это» добежало до угла и исчезло, как будто и не было вовсе. Никакого отверстия там не было, ни щелочки, ни углубления, но Козьма прекрасно знал, что отверстие там есть, оно выдолблено прямо в камне. Он ощущал зловоние, исходящее оттуда, скоро его кровь будет стекать туда. Вот уже и желающие отведать его кровь и плоть, собираются там, внизу.

Маслик хочет постучать в дверь и попросить пощады, и даже стучит в неё, но почему-то видит свои ноги, дрожащие под синей лавкой. Снова этот ужасный сон, но ведь он не спит, он уверен в этом! Тогда откуда эта средневековая камера? Откуда этот луч солнца, где это окошко?

Он смотрел на тусклую лампочку под потолком, пока у него не поплыли огненные круги перед глазами. Они не исчезали даже тогда, когда Маслик их захлопнул с таким усердием, что ему показалось, как послышался явный щелчок. Наконец, стало темно, он решил больше никогда не открывать глаза, мало того, он начал слюнявить большие пальцы и тереть ими веки. «Придётся заклеить глаза, чтобы меня не нашли… Пожиратели ждут под полом! Ждут под полом…»

Когда он немного пришёл в себя, то осторожно приоткрыл веки. Дыра в полу зияла, она стала ещё больше. Открылось маленькое окошко в двери, яркий свет пробился в камеру, отчего Козьма зажмурился и зажал уши ладонями. Это зрелище снова отбросило его в тот кошмарный сон, когда он ждал расправы от большого лысого тюремщика. Не обращая внимания на тарелку с кашей, показавшейся в окошке, он упал на колени и отполз в дальний угол камеры, причитая что-то неразборчиво и еле слышно.

— Не казните, прошу, не надо…

Когда его голова упёрлась в угол, Маслик развернулся в обратную сторону и попытался залезть под лавку.

— Нет! Вас нет, вы призраки, и меня нет…

Охранник позвонил сержанту Козлову, а тот доложил о случившемся Ильченко, принявшего решение вызвать медиков.

— Психическое расстройство, сопровождаемое галлюцинациями, — ответил доктор, осматривающий Козьму. Тот сидел на полу и раскачивался из стороны в сторону, держась одной рукой за ножку лавки, словно боялся потерять свою последнюю защиту. — Помогите препроводить его в машину, и дайте человека в сопровождение. Бумаги вам передадут немного позже.

69

Фёдор не горел желанием заходить к Колодину, несмотря на то, что тот уже дважды повторил свой приказ.

— Ты что такой мрачный, Фёдор? Похоронил, что ли, кого-то?

— Собираюсь только, — буркнул он в ответ. — Чего звал-то?

Колодин не был готов к задушевной беседе с подчинённым, поэтому лишь глубоко вздохнул и продолжил.

— Где твой сын, Фёдор? Давай, рассказывай всё, как на духу, чтобы мне не пришлось наведываться к тебе в гости.

Дементьев резко дёрнулся и зыркнул жёлтыми глазами на Колодина.

— Дома он сидит, перевоспитывается. Я его не трогаю, а насчёт гостей — это всегда пожалуйста, но не сейчас. Не убрано у меня там, понимаешь?

— Да, я понимаю тебя, хозяйка в больнице, ты на работе. Будь аккуратен с ребёнком.

Фёдор прикусил губу. Никто никогда не интересовался его семьёй и хозяйством. «Кто-то настучал, но как об этом узнать? Спросить у Колодина в лоб? Продавщица, Ольга! Ты всё не уймёшься? Что ж тебе не сидится на месте?»

Колодин исподлобья изучал лицо Дементьева, но ничего, кроме злобного взгляда, нестираемой маски гнева, ничего не увидел.

— Ладно, другой вопрос, папка по гаражу. На, забери и закрой рапортом. Савушкин чист, насколько ты понял.

— Как чист? Но он же резал…

— Не понял, что резал? Ты о чём?

Нет, я просто слышал, что нашли порезы на шлангах.

Колодин был удивлён речью Дементьева, но тут же спохватился, всё-таки, не в инкубаторе он сидит, от кого-то услышал про надрезы.

— Но кто-то виноват? В журналах его фамилия… может, месть?

— К кому? К Порядько, что ли? Да, он заслужил, чтобы его послали к чёрту, но уж точно не таким образом. Тут другое. Я лишь одного не учёл с самого начала. Это месть Савушкину, и мы знаем, кто за этим стоит.

Фёдор затаил дыхание, все варианты развития событий промелькнули в его голове, начиная от вероятности того, что его видели, и до самого крайнего — его сдал Маслик. Но зная этого трусливого червя, он почти не принимал во внимание последнее.

— Есть такой, Маслик, он был взят под арест и признался в саботаже. Ладно, Фёдор, тебе это не может быть интересно, иди, работай. Хотя… подожди ещё минуту.

Дементьев и не думал уходить. Он не мог стряхнуть с себя невидимые оковы, нависшие на его конечностях. Многое изменилось в его состоянии — все расчёты были нелепы и смешны, всё рухнуло, да и сам он на краю пропасти.

— Та бумага, по поводу волчонка во дворе Савушкина. Я порвал её, зверя больше нет. Будь добр, не лезь к ним в душу больше, оставь в покое.

Павел открыл дверь в гараж, вдохнул знакомый, близкий сердцу, запах масла, солярки и старой резины, улыбнулся и зашёл внутрь. Он шёл в конец здания, по пути задевая каждый механизм своей шершавой ладонью, поглаживая любой выступ, ковш, рычаг. Мутные стёкла фар старого ЗИЛа грустно сверкнули, отражая бело-лунный свет ламп, висящих под потолком. Машина давно отслужила своё, Но Павел чувствовал, что она жива, ждёт его прикосновения хотя бы ещё раз. И он подошёл к грузовику, положил руку на капот, и молчаливое приветствие было таким красноречивым и искренним.

Погрузчик стоял там, где его постигла жестокая участь. Он никому не был нужен, с разбитым стеклом, выплакавший все свои кровавые слёзы, замученный и забытый всеми.

— Кто же тебя так? Ладно, ты пока отдыхай, а я займусь тобой, если ты не против.

Павел вытащил скомканную перчатку из трубы глушителя, и невольно улыбнулся. Он вспомнил этого маленького человечка в очках, который иногда поражал своей прозорливостью, или просто радовался предстоящей работе.

Хотя радовался не только он. Механизм как будто почувствовал своего спасителя, но Павлу почудилось, что жёлтый кузов вздохнул от облегчения. «Наверное, оставшиеся газы из трубы вышли», — убедил себя, но где-то на задворках души он верил, что в этих машинах, сотворённых людьми, есть что-то человеческое, какая-то частица, искорка, импульс от биения сердца его создателя.

Маслика привезли в ту же больницу, где лежала Зоя Георгиевна, только корпус был расположен в дальнем углу территории, и огорожен был отдельным забором. На окнах с первого и до последнего — третьего этажа, стояли решётки. Чем не тюрьма? Как только прибыла машина и открылась дверь корпуса, два медбрата в белых халатах помогли вновь прибывшему пациенту сесть в коляску. Тотчас сопровождение отпустили, и молодой офицер пошёл к воротам быстрым и широким шагом. Отделение милиции находилось в паре сотен шагов от больницы, поэтому для него не составило труда проделать обратный путь пешком.

Козьма смотрел в одну точку, когда его переодевали, когда кормили с ложки и укладывали в постель. Его взгляду не препятствовало ничего, так как он не желал ничего понимать. Единственное, что сейчас его раздражало, совсем немного, где-то там, на подсознательном уровне, который был очень глубоко — это цвет стен. Это были жёлтые стены, кровати, даже рамы окон и двери. Он так давно мечтал лечь, что жёсткий матрас, застеленный бежевой простынёю, показался ему мягкой периной. Пять часов дня, а Козьма уже закрыл глаза и не открывал их до самого утра, пока не начались лечебные процедуры, ставшие его бременем на долгое время.

Ночь, однако, не была для него вполне спокойной, хотя он этого и не понял. Но об этом могли судить дежурные по коридору, которые периодически забегали в палату и включали свет, чтобы понять, что происходит. Пациент упал на пол и залез под кровать, крича, что «тюремщик стал рыжим», требовал закрыть дырку в полу. Тогда Маслика привязали к кровати, чтобы он не убился, но ночные крики, уверяющие всех в скором приходе «рыжей чумы», которая проглотит всё живое, доносились из палаты почти до утра.

70

Утро было хмурым и неприветливым. Чёрные тучи закрыли всю восточную часть неба, спрятав молодое солнце. Не каждый мог похвастаться энтузиазмом и сбросить с себя лень, чтобы вылезти из-под одеяла и заставить себя пойти куда-то. У многих проскакивает одинаковая предательская мысль — а что если притвориться больным? Или полежать ещё часок, сославшись на сломанный будильник?

Только в мыслях у Оли не было таких сомнений. Она твёрдо знала свою задачу, ей было одинаково хорошо и в солнце, и в непогоду. Она вбирала в себя энергию природы, чтобы передать её через свою улыбку людям. В это утро только один момент вызвал у неё удивление и добавил каплю горечи: куда подевалась её любимая маленькая корзинка, с которой она постоянно ходит на работу? Она окинула беглым взглядом все доступные уголки в доме, но корзинка так и не попалась на глаза. Решив, что это не будет причиной для расстройства, она взяла белую лаковую сумочку, сложила в неё бутерброды, рассчитывая и на Стеньку, и пошла по дороге к поселковому магазину.

Оле показалось странным её настроение, которое угасало по мере приближения к знакомым дверям. Ей захотелось развернуться и пойти обратно, взять выходной, заболеть, что угодно… Она глянула через плечо и удивилась: её рыжий кот Васька шёл за ней на некотором расстоянии, будто провожая. Он никогда не уходил от дома дальше забора, на котором любил сидеть и дразнить соседских гусей.

— Васька, ах ты проказник! Ты зачем сюда пришёл? Ну, иди сюда, рыжий бандит.

Оля сделала несколько шагов в направлении кота, но тот не спешил приближаться. Он жалобно мяукал, как будто упрекая свою хозяйку в чём-то.

— Ну ты что, мальчик мой, я же тебя покормила. Ну иди ко мне, будешь сегодня со мной до вечера.

Оле удалось взять кота на руки и приласкать. Его шерсть была взъерошенной, жёсткой, как будто наэлектризованной, пригладить её не удавалось. С животным на руках она подошла к дверям магазина и попробовала достать из кармашка на сарафане ключи. Мешал кот и сумка, но она не решилась спустить животное на землю, побоявшись, что рыжий любимчик убежит и потеряется. Она поставила сумку возле ног, достала ключ и открыла дверь. Васька пытался вскарабкаться на плечо хозяйки, больно впиваясь когтями ей в кожу, прокалывая сарафан.

— Ну не бойся, Вася. Ну, посмотри, что ты делаешь, — уговаривала она беспокойного кота, но тот и не думал останавливаться. Он всё-таки выскользнул из рук и спрыгнул на землю.

— Вася, кыс-кыс! Ну что я, бегать за тобой буду?

Оля шагнула в дверной проём, отодвинув марлевую занавеску, но внезапно услышала странный металлический звук и сильный толчок в голову, от которого мгновенно повалилась на пол лицом вниз. Остатки сознания дали понять, что это конец, глаза медленно закрывались и гасли, заливаемые кровью. В последнюю секунду зрачки запечатлели грубую руку, заросшую рыжими волосами, трогающую артерию на шее, до которой Оле больше не было никакого дела.

Незадолго до этого Фёдор очнулся от ежедневного забытья ночью. Пульсация в висках говорила о том, что раунд борьбы с другой частью себя, с той, которая одерживала всё больше побед, не окончен. На глаза попалась банка самогона, который он днём изъял у одной старательницы. В последнее время только спиртное помогало избежать сильных головных болей, если барабанная дробь в висках не успевала его скосить в конце дня первая.

Или самогон был крепким, или не угасшая боль в голове получила неожиданное подкрепление, но выпив стакан мутной жидкости, он вдруг почувствовал всю свою обиду в высшей степени. Он проиграл, его враг смеётся над ним, избежав справедливой мести. Теперь его долго не достать, но времени у Фёдора мало, он это чувствовал. «Жизнь не имеет смысла, пока жив ты!» — рассуждал Фёдор, сидя на стуле, зажав банку между ног. «Я для вас пустое место? Вы ходите в мой дом, когда хотите, пользуетесь моим ключом, топчетесь в моём огороде!» Половина трёхлитровой банки не успокоили его сознание, а только воспалили ещё больше. Он вышел во двор, нащупал под крыльцом кусок металлической трубы, схватил её и побрёл по дороге.

Ждать пришлось долго, но даже несколько часов ожидания не изменили его состояния. Его задача была до крайности проста — он собирался убить ту продавщицу, которая повадилась заходить к нему в огород без приглашения, как к себе домой. Ту самую, которая доложила Колодину о Стеньке и та, которая была тогда там, возле столба и смотрела на него, сидящего в собственной луже.

Он смотрел, как Ольга подходила к магазину, ждал за углом, пока она искала ключ и открывала дверь, и боролся с сознанием, которое вырывалось с привязи. Он размахнулся, и со всей силы ударил Ольгу по затылку. Она упала мгновенно, кровь лилась ручьём, просачиваясь сквозь волосы. Фёдор должен был убедиться, что она мертва, поэтому встал на одно колено и нащупал артерию на шее. Еле уловимое, угасающее биение не понравилось ему, он встал на ноги, медленно поднял окровавленную трубу над головой и приготовился добить свою жертву с одного удара.

Вдруг его шею обожгло, словно током. Рыжий наэлектризованный комок шерсти впился всеми четырьмя лапами в кожу человека, издавая душераздирающий звук. Фёдор опустил трубу, пытаясь свободной рукой скинуть с себя разъярённое животное, но когти были так глубоко, что оторвать его он смог, только расставшись с частью своей кожи. Но кот не собирался сдаваться. Он впился когтями задних лап в пухлый подбородок, не давая себя скинуть. Глаза животного стали чёрными и отливали жемчужным блеском, зрачки расширились, полностью, а в открытой пасти дрожал от напряжения большой тёмно-фиолетовый язык.

Фёдор уронил трубу и попытался оторвать от себя бешеное животное, но рыжий монстр не собирался сдаваться. Он вывернулся из рук человека и вцепился ему в брови и веки, издавая дикие звуки. Наконец, Фёдору удалось оторвать бешеное животное от лица, он с силой швырнул его об стену, но так и не смог его отыскать, чтобы растоптать. Он хотел кричать, но знал, что делать этого нельзя. Закрывая одной рукой порванное веко и бровь, он поднял трубу, захватил белую лаковую сумку и побежал к дому. Не заботясь больше о ранах, он схватил недопитую банку и выпил содержимое одним залпом, после чего уронил её на пол и отключился окончательно.

71

Тучи не выдержали той тяжести, которую вынуждены были носить по небу всё это утро, громко откашлялись, сверкнули вспышкой молнии, и вылили всю воду вниз. Увядающие зелёные просторы раскрыли свои объятия, и долгожданная встреча с живительной влагой случилась. Тайга пела от радости, шумя огромными шапками вековых деревьев, ручей аккомпанировал звенящими переливами свежей воды.

Посёлок встретил этот дождь без особой радости. Серый мрак поглотил его с самого утра, парализовав жизнь на его улицах и в проулках. Бабку Марью дождь застал на середине пути к магазину, она встала посреди дороги и не могла решить, куда ей направиться — вернуться домой или продолжить свой поход за хлебом, раз уж всё равно придётся намокнуть. Махнув рукой, бабка Марья продолжила путь, только слегка ускорив шаг. Слабое зрение не позволило ей увидеть странную картину издалека, но когда она подошла ближе, то эта картина привела её в ужас. Дверь была открыта, из-под марлевой занавески торчали ноги, их заливал беспощадный холодный дождь.

Не было времени хвататься за сердце, бабка Марья одёрнула занавеску и увидела Олю, лежавшую на полу без признаков жизни. Зажав рукой беззубый рот, бабка перешагнула через тело и судорожно схватила трубку телефона возле прилавка. Несколько попыток набрать «02» срывались, палец гнулся и не хотел крутить диск. Схватив карандаш из амбарной книги, она смогла набрать номер милиции. Реле в сельской телефонной станции щёлкнули, даже не придав значение такой простой и редкой комбинации цифр, и на том конце провода зазвонил зелёный аппарат местной связи.

Серое мокрое утро могло бы остаться одиноким, так как обычно не вызывало энтузиазма у людей, но это было странное утро, решившее отыграться на людях сразу за все обиды. Оно желало свою долю внимания к себе, и получило его. Старый УАЗик прибыл первым, через полчаса — ещё один, но уже с центра, с красным крестом и синими маячками, стоял возле двери магазина. Сашка Завьялов стоял, опёршись на открытую дверь машины, и плакал, не скрывая слёз, дождь всё сделал за него.

— Жива?! — воскликнул Колодин, когда из двери показалась медсестра с оранжевым чемоданчиком. Она кивнула головой, даря надежду мокнущим под дождём людям, не обращающим на льющуюся на них воду никакого внимания. Через некоторое время из двери показались носилки, над которыми согнулась медсестра, зажимая в руке капельницу. Она поднимала её выше своей головы, что-то кричала, чтобы вывести из оцепенения хоть кого-то из мужчин.

— Есть у кого зонт?

Сашка встрепенулся, скинул с себя куртку и натянул её над Олиной головой. Двери «скорой» захлопнулись, медсестра открыла окошко и, будто спохватившись, сообщила.

— Черепно-мозговая, удар сзади по голове. Ещё бы минут пять — и всё, не успели бы.

Машина умчалась, а Сашка опустил куртку и остался стоять под дождём, голубая форменная рубашка прилипла к телу, а глаза непрерывно глядели в серую даль.

— Что же это… за что? Её же все любили…, — бормотал Завьялов.

Возле магазина задерживались редкие прохожие, в их глазах стоял немой вопрос. Колодин нервно отмахивался от них, прогоняя подальше.

— Пойдём в машину, Саш. Нечего мокнуть. Скоро подъедут с центрального. Да что же это за напасть такая в последнее время?

Щели в ставнях были слишком узкие для освещения комнаты даже в яркий солнечный день, не говоря уже о дождливом мраке, нависшем над посёлком сегодня. Стенька стоял напротив разбитого окна, с подоконника тоненьким ручейком стекала вода, которая просачивалась через щели закрытых ставен. Пустое ведро медленно наполнялось такой необходимой водой. Отец совершенно забыл про сына и не беспокоился даже о жизненно необходимых для него вещах.

Стенька съел все сухари, которые были в его запасе, а также булочку и конфеты из рюкзака. Сала в погребе тоже не было, единственный его кусок он достал оттуда в первый же день своего заточения. Внизу на полке были ещё пара банок с солёными огурцами, но они всегда казались Стеньке такими омерзительными, что он никогда не ел их раньше, а сейчас он вспомнил и про них. Давно уже не понимая, что происходит за дверью, дома его мучитель или нет, пьян или трезв, Стенька решил воспользоваться тишиной и залезть в подполье.

Крышка в полу была закрыта старой выцветшей дорожкой, Стенька решительно откинул её в сторону. Но сколь бы ни был завиден его воинственный настрой в предстоящем деле, мрак в доме остудил пыл ребёнка, когда показались чёрные щели между досками. Тонкие тени переплетались с тусклыми лучами, падающими от ставен, отражались в металлической дужке кровати, в воде на дне ведра, вызывали дрожь в ногах и руках. Но желудок не оставлял мальчишке никакого выбора, так как имел своё мнение.

Взявшись двумя руками за кольцо, Стенька медленно поднял крышку, откинул её и аккуратно положил на доски пола. Чёрная дыра зияла внизу, только одна ступенька, самая верхняя, виднелась на поверхности. Сглотнув комок в горле, Стенька шагнул в темноту, стараясь не смотреть вниз. Когда его голова была ниже пола, он заметил серый свет, исходящий откуда-то издалека. Между полом и землёй был небольшой зазор, в котором могла бы поместиться, разве что, кошка. Там, в конце этого тоннеля, была дыра. Стенька вспомнил, что недавно слышал, как отец сломал доски под домом, а потом видел сквозь ставни странное зарево. Страх темноты не позволил ему спуститься ниже, он вылетел наверх, быстро захлопнул крышку погреба и накрыл её дорожкой.

72

Петя Синицын в полдень заглянул в дежурку к сержанту Козлову, чтобы отметить в журнале результат утреннего обхода и взять ключи от своей каморки. Вторая половина дня, как обычно, жертвовалась на заполнение бумажной рутины.

— А где все? — спросил он дежурного, заметив странное затишье в отделе.

— Да в Тулинском приложили кого-то по голове. Похоже на убийство.

— Кого, не слышал? — изменившимся до неузнаваемости голосом спросил Петя.

— Да, продавщицу, вроде бы, какую-то. Ильченко сам поехал с Ластьевым, так что пока узнавать не у кого. Приедут, может и узнаем. Да нам-то что, не у нас же.

Петя уже не слышал слов дежурного, он автоматически взял ключи и поплёлся на улицу. Это была она, Оля, он чувствовал это. В этот момент он был уверен в себе, как никогда: эта женщина была для него всем. Теперь он понял, что заполняло все его пустоты в мыслях — это та женщина, Оля. Теперь её нет, но мысли о ней, навсегда засевшие в его голове, будут тяготить его всю оставшуюся жизнь.

Волга Ильченко, грязная и мокрая, заехала в лужу возле тополя, окатив Петю чёрными размашистыми каплями, но он даже не заметил этого. Из машины вышли с мрачными лицами Ильченко, Ластьев и криминалист с чёрным чемоданчиком.

— Ну, Петь, ты даёшь! Ты что же возле лужи-то встал? Что с тобой?

— Товарищ капитан.… Там, в посёлке… как там всё?

— Что всё-то, Петь? Ты про нападение?

Петя вздрогнул от неожиданности. «Нападение? Не убийство?»

— Она жива? Оля жива?!

— Вот те раз! Ты знаешь потерпевшую, что ли?

От волнения Петя менял цвет лица от серого до красного, а грудь его вздымалась, готовая взорваться. Никогда раньше он не сталкивался с подобным ощущением, а теперь он с лёгкостью мог утверждать, с какой стороны у него сердце.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться!

— Ну что уж ты так, Синицын. Можно и без этого, что у тебя? Хотя, и так всё ясно, не слепой. Только тебя не пустят, операция. Хотя… иди, Петь.

Первое, что пришло Пете в голову, это зайти в приёмный покой и нажать кнопку звонка. Всё, что он хотел сейчас от этой странной судьбы — чтобы дверь открыла Нина. Послышались шаги, кто-то звякнул засовом и открыл дверь. Толстые линзы в чёрной оправе, такие необходимые сейчас, показались в дверном проёме.

— Здравствуйте, товарищ Синицын. Неважно выглядите, — проворчала медсестра, дежурная по этажу, окинув осуждающим взглядом молодого человека с ног до головы. — Чем могу помочь?

— Я рассчитывал на вас, Нина. Как хорошо, что вы сегодня тут, — кое-как отдышавшись, сказал Петя. — Мне нужна ваша помощь.

Нина молча смотрела на сержанта, не проявляя никаких эмоций, как будто пыталась копаться в его мозгу. Вдруг на её лице промелькнуло что-то, похожее на еле заметную улыбку.

— А я догадалась, зачем вы тут. Женщина, которую сегодня привезли с посёлка, в ней дело. Она вам информацию о мальчишке добыла, вы сами говорили тогда. Её Оля зовут?

Сядь, парень. Успокойся. Всё, что ты можешь сейчас сделать — это ждать. Операция ещё идёт, уже два часа.

Петя сел, не сводя взгляда с очков Нины. В их отражении он видел себя, такого жалкого, ничтожного и беспомощного. Нина изучала лицо парня, а уголок её губ слегка вздрагивал, как будто в попытке улыбнуться.

— Любишь её? — наконец спросила она.

— Люблю, — со страхом слушая собственный голос и странное слово, произнёс Петя, и словно желая проверить, он ли это произнёс, снова повторил:

— Люблю! Люблю!

Нина не смогла больше сдерживаться и улыбнулась. Она положила свою натруженную ладонь на руку Пети и тихо сказала.

— Тогда верь в судьбу, верь и надейся. А сейчас я тебе вот что скажу: у тебя есть время сходить домой и переодеться.

Нина указала глазами на грязь, засохшую на форменных брюках и рубашке, и укоризненно покачала головой. Петя всё понял, пообещал вернуться, и убежал. Через час Нина выглянула в комнату ожидания. Петя Синицын сидел на том же месте, где она видела его в последний раз. В руках он держал букет цветов, который медсестра сразу же, с ходу, раскритиковала.

— Нет, нет, никаких цветов я передавать не буду, сразу говорю. Тут это запрещено, больница ведь.

Петя отвёл взгляд, растерявшись от безысходности.

— Операция закончилась. Она в стабильно тяжелом состоянии, в реанимации, я узнала. Ладно, паренёк, иди домой, чего тут сидеть, самое страшное позади.

Нина ушла на обход. Уже поздно вечером, когда пришла пора закрывать все двери, она вышла в комнату ожидания и обомлела. Петя сидел, зажав руками уши, и дремал. Букет лежал рядом с ним, на соседнем стуле. Нина тронула парня за плечо, отчего тот вздрогнул и соскочил с места. Женщина посмотрела на него с жалостью, которую часто гасила в себе, ухаживая за больными.

— Не ушёл, значит?

— Нет, не смог, — развёл Петя руками. Нина тяжело вздохнула и сказала то, что раньше никогда себе не позволяла.

— Пойдём со мной, — она открыла дверь, подала белый халат Пете и заставила надеть, — цветы оставь тут.

Они прошли коридор, повернули на узкую лестницу, спустились на этаж ниже и очутились в холодном коридоре, соединяющем два корпуса между собой под землёй. Тусклые лампы освещали прохладное помещение, от которого веяло грустью, страхом и безнадёжностью. Петя представил, сколько людей тут прошло, а сколько провезли на носилках, в колясках, туда и обратно. Многих уже не вернуть, они отправились в путь по этому коридору, накрытые белой простынёй. Молодой человек вздрогнул и прибавил шаг, стараясь не отставать от медсестры.

73

Белая дверь с матовым стеклом, надпись белым «Реанимация», надпись красным «Не входить» не пугали сержанта. Там, за этой дверью есть то, для чего он жил все эти годы, сохранял силу воли, работал, шутил и грустил по вечерам.

— Одним глазком, и ты пойдёшь домой, договорились?

Петя слабо кивнул, как будто потерял всю уверенность до последней капли. Кто он ей? Не будет ли это сверхнаглостью для него в её глазах, если представить на секунду, что она узнает о его приходе? Хочет ли она его видеть, если представить, что могла бы? Петя не решался открыть дверь.

— Тебе надо сделать это, иначе ты себе не простишь потом, — тихо сказала Нина, почувствовав смятение парня. И он открыл дверь.

Вот оно, то лицо, или это не оно? Нет, сомнений быть не должно, просто он никогда так долго не смотрел на него. Тонкие брови, немного вздёрнутые, как будто удивлены чем-то. Длинные ресницы лежат на щеках, лишь слегка их касаясь. Чуть заметный, ещё такой детский пушок на нежной коже ждал прикосновения, как будто хранил себя для кого-то. Маленький курносый носик, словно затая обиду, слегка нахмурен.

Петя не видел больше ничего, он даже не желал замечать, что голова Оли полностью замотана бинтами, а во рту торчит кислородная трубка. Ему было неважно, что вокруг сомкнутых глаз огромные, будто тёмные озёра, фиолетовые круги, а губы почти белые. Петя смотрел на эти губы и представлял, как они улыбаются, а может быть, даже смеются над его шутками, а он смеётся в ответ, потому что счастлив, надолго, навсегда. Это нежное существо — его, потому что ей дана вторая жизнь, а в этой жизни ей принадлежит ещё одно сердце — его сердце. Пусть она будет жить, ради него, ради себя, ради самой жизни.

— Пора, — прошептала Нина, тронув парня за плечо. — У тебя впереди ещё много времени, и не только в мечтах, поверь мне.

Дверь закрылась, такое далёкое, но такое близкое, почти родное лицо осталось там, за матовым стеклом с надписью «не входить». Обратный путь по подземному коридору. Словно во сне, который когда-то уже посещал Петю, или это было наяву? Он плохо помнил, где и когда это было, очень давно, с ним или с кем-то другим, но одно желание твёрдо закрепилось за ним — чтобы тот ангел, сохранивший свою нежность для того, чтобы жить, никогда не увидел этот коридор.

Ильченко сидел в кабинете, он не мог себе позволить уйти домой. Зелёный абажур настольной лампы освещал лист бумаги, изрисованный закорючками, домиками и дорожками между ними. Маленькие человечки, словно муравьи, населяли этот игрушечный мир на его столе. Вот один смешной человечек, состоящий из нескольких чёрточек и шарика вместо головы, идёт по дороге. А вот этот квадратик с крышей — магазин, возле него есть клякса, сделанная красной пастой, это чья-то кровь. Было на этом рисунке место и для комбината в виде квадрата с полукруглой крышей, и там красовалась красная клякса.

Многие события за последние пару лет, случившиеся в посёлке Тулинском, были запечатлены рукой капитана, почти ничего он не упустил из виду. Даже кражу гусей и белья он отметил зелёной кляксой, говорящей о событиях, которые могли быть результатом конфликта соседей. Давние смерти тоже были тут, они обозначались чёрной пастой.

Что-то беспокоило капитана, он рисовал события последних лет и искал между ними связь, но события — это лишь узелки на нитях, которые могут тянуться из таких давних далей, что уже и не видно начала. Сегодняшняя трагедия имела странности: преступник не взял ничего, он даже не соизволил зайти внутрь магазина. Тогда что это? Месть? Недовольный покупатель или, может быть, пьянчужка, ищущий сто грамм на опохмелку? Но откуда такая жестокость?

Линии исходили от каждой цветной кляксы, но не находили конечной цели, лишь пересекались, хаотично и странно. Ильченко попробовал каждого человечка на рисунке окружить несколькими событиями, которые сопровождали того в жизни. Были тут и свадьбы, и рождения детей, и ссоры, и покупки, а также растраты, ставшие почвой для сплетен. Но ближе к девяти вечера рисунок имел такую паутину разноцветных линий и клякс, что капитан только вздохнул и отодвинул его подальше от себя.

Вдруг раздался звонок телефона, который удивил Ильченко. Он поднял трубку: звонили из больницы, с психиатрического отделения.

— Добрый вечер. Некий Маслик поступил к нам от вас недавно. Вы просили звонить в любое время, если будут изменения в его поведении. Больших изменений нет, зато появилась одна закономерность. Он бредит по ночам, срывается с места, пытается спрятаться.

Его пугает оранжевый цвет, особенно — рыжий. Он постоянно повторяет, как заклинание, проклятия в адрес рыжего дьявола, который пытается его поймать и убить. Так вот, дьявол тут ни при чём, и бред психически расстроенного человека — это как зеркало его прошлого. Пациент боится какого-то рыжего человека, причём, так сильно, что это привело к помутнению его рассудка.

Ильченко положил трубку на аппарат, снова пододвинул свой пестрящий событиями рисунок и открыл выдвижной ящик. Среди нескольких обломанных цветных карандашей он нашёл оранжевый и принялся точить его канцелярским ножом.

74

Фёдор очнулся ближе к вечеру. Запах его собственного тела, словно он вылез из канализационного канала, больно ударил в нос. Пульсирующая боль в шее, лице, на подбородке стала для него своеобразной неожиданностью. В углу веранды на деревянной полке стояло старое, мутное зеркало, которое давно не пользовалось ничьим спросом.

Увидев себя в отражении зеркала, Фёдор удивился, что там ещё прослеживались человеческие черты. Судя по ощущениям в теле, на него должен был уставиться оттуда некий оборотень с бесформенным лицом, истекающий кровью. Но кое-что ему действительно не понравилось во всей этой картине. Опухающие раны на брови и веке, отёкший подбородок и шея, а также отсутствие понятия, откуда всё это взялось.

Он зажал зеркало в руке, открыл дверь и вышел во двор. Бочка с дождевой водой на углу дома наполнилась до краёв, вода переваливала через борта и стекала по её стенкам. Фёдор зачерпнул ладонью тёмную гладь воды и прислонил ко лбу. Сильная боль пронзила бровь и веко, словно ткнув острым ножом. Со стоном он опустил руку, отошёл от бочки и оглянулся. Что же всё-таки произошло? Откуда эта боль, эти раны? Он не помнил, чтобы на него нападала свора собак, с крыши он не падал, тогда что?

Тут он заметил в крапиве возле крыльца что-то белое, тускло блестевшее от дождя. Подойдя поближе, он увидел лаковую сумочку, а рядом с ней кусок трубы, вымазанной чем-то красным. Память медленно возвращалась, а вместе с ней — вчерашняя головная боль, его настоящее, его сущность. Вместо того, чтобы отпрянуть и схватиться за голову, он ухмыльнулся, посмотрел на свои руки и поднял их к серому небу. Он торжествовал, его счёт терял вес, но он платил по счетам. Кровь на трубе имела именно тот оттенок, о котором он мечтал. Он накормил зверя в себе, тот был спокоен и дремал. Вечер, скоро он снова проснётся и постучит в его висок. Совсем недавно он появился в жизни Фёдора, но уже стал единственным товарищем, кровным братом, роднёй, близнецом, кем угодно, но уже не врагом.

Фёдор слегка оскалил зубы и зашёл в веранду, чтобы принять более удобную позу к приходу своего брата-близнеца, который заявит о себе ударом в черепную коробку. Свернувшись клубком на грязном одеяле, валявшемся на полу, он лежал, как собака, с открытой пастью и ждал. Вот он, уже совсем близко. Остатки рассудка держали его мысли на тонких паутинках, которые должны были порваться в любую секунду. Последняя мысль, которая мелькнула в его мозгу — нужно подбросить сумку и трубу к Савушкину в огород. Это не составит большого труда, можно всё это швырнуть прямо через забор, а потом сделать так, чтобы всё это нашли. «Зачем ты убил продавщицу, сволочь?» — задал он вопрос невидимому врагу, ухмыльнулся и отключился.

Павел держал в объятиях Марину всю ночь, только так она смогла немного успокоиться и уснуть. Шок от пережитого дня был сильным, её трясло, она зажалась в комочек и притихла только под утро. Когда солнце показалось над горизонтом и стало пробиваться сквозь задёрнутые шторы в спальню, Павел тихонько встал и попытался ногой нащупать под кроватью тапочек, не отрывая взгляд от Марины. Или она почувствовала, что муж смотрит на неё, или уже не спала, но она открыла глаза, улыбнулась и протянула к дорогому для неё человеку руки. Павел взял их в свои, держа за кончики пальцев, и поцеловал. Марина засмеялась от щекотки, такой неожиданной в это утро.

— Останься сегодня дома, родная, я тебя очень прошу.

— Хорошо, но только если и ты останешься со мной, — хитро улыбнулась Марина. Но Павел не шутил, он действительно переживал за неё, события вчерашнего дня никак не укладывались в голове. Это чудовище, кем бы оно ни было, сейчас разгуливает по посёлку и, возможно, ищет очередную жертву.

— Не могу, милая, трактора в поле под дождём вчера простояли целый день. Я постараюсь заглянуть днём, передай привет Витьке.

Марина с каким-то немного детским упрёком цокнула языком, но тут же послала воздушный поцелуй и залезла под одеяло, раскинув поверх него свои тёмные волосы.

Колодин удивился столь раннему звонку из центрального отдела. Звонил Ильченко, голос его был напряжённым и скрипучим, как у старого ворчливого брюзги, который до последних дней пытается поучать неопытную молодёжь. Но это только так показалось, капитан просидел всю ночь в своём кабинете и выкурил две пачки сигарет. Его схема, которую он начал создавать почти двадцать часов назад, совершенно потеряла белые места. Она состояла из паутины линий, десятков человечков, значков всех цветов и форм, надписей и закорючек. То там, то здесь рисунок украшали оранжевые кляксы, как будто кто-то наступил на десант из божьих коровок.

— Знаешь, что меня беспокоит? — спросил он Колодина. — Меня беспокоит один человек, если его можно так назвать. Его фамилия — Дементьев, и он сеет беды. Знаешь, от какого момента начался отсчёт его таймера, когда он стиснул зубы и затаил злобу на жизнь? Он был ещё ребёнком, таким, как сейчас его сын. Началось всё с того, что он родился, подрос, возненавидел отца, потом — мать, позже — жену, теперь собственного сына. Он ненавидит всех и каждого, готов уничтожить любого, а прикрытием ему служат погоны. Я сейчас не могу ничего утверждать, тебе даже виднее там, у себя. Ты его знаешь лучше, чем я.

Короче, Вань, исходная точка — арест Маслика. Далее — всё, что примыкает к этому событию «до» и «после». И самое главное — это мотивы этого Маслика. Они так и остались мне непонятны, а допросить его мы уже не в силах, сам понимаешь.

Присмотрись к Дементьеву, этот Маслик всё время твердит про какого-то рыжего. Но не делай никаких резких движений, прошу тебя. Будь хитрее, я надеюсь на тебя, Иван.

Колодин медленно положил трубку на аппарат. «Вот оно что, а ведь вполне может быть». Старший лейтенант вспомнил все мелочи, странности в поведении участкового. Какой странный способ мести, зачем такая сложная схема? Неужели, спустя столько лет, он так и не забыл той обиды? Или тут что-то другое, и Дементьев совсем не причастен к делам Маслика? «Да где же ты, Фёдор? Я и забыл про тебя… Второй день пошёл, пьянь ты чёртова!»

75

Марина лежала в мягкой постели недолго. Она вдруг представила, что пришлось испытать Оле вчера, лёжа в луже и делая последние слабые вдохи, ей стало не по себе, она вздрогнула и отправилась готовить завтрак для Вити. Ему тоже не спалось. Когда мама подошла к его двери и тихонечко приоткрыла её, она заметила, что мальчишка юркнул под одеяло и притворился спящим. Марина присела на краешек кровати и погладила по одеялу.

— Эй, соня. Я знаю, что ты не спишь, можешь не притворяться.

— Ну маам… Ты меня разбудила, — потянул Витя, хитро улыбаясь.

— Вот нахалёнок, ну ты мне ещё спасибо скажешь. Кто мне говорил, что ждёт гостей?

Витя подпрыгнул на кровати, внезапно вспомнив, что Женя обещала прийти, как проснётся. Одеяло отлетело на дужку кровати, перед мамой предстал сын, одетый в шорты.

— Проказник. Спишь, говоришь?

Марина посмеялась ещё немного, потом пошла варить молочный суп. Витя подбежал к столу, засунул под него руку и извлёк драгоценную коробку из-под конфет.

Вскоре над забором показалась знакомая русая чёлка. Марина махнула рукой, приглашая Женю войти. Первым в калитке показалось колесо велосипеда и корзинка, прикреплённая спереди руля. Неизменный букетик ромашек лежал в ней, нежно покачивая бутончиками, свесившимися через металлическую сетку корзинки.

— Здравствуй, Жень. А я вот решила сегодня сделать прогул. Мама тебя отпустила после вчерашнего?

— Я ничего не боюсь, тётя Марина. К тому же, я быстро езжу, а на улице уже много людей. Я помогу вам?

Женя по-хозяйски достала нож, постелила салфетку и принялась резать хлеб. Марина повернулась к ней спиной, чтобы скрыть улыбку.

— Мама меня не пустила в магазин полить цветы. Там сейчас другая женщина, с Возвышенска прислали, пока тётя Оля в больнице. Бедные цветочки, они завянут.

— Не расстраивайся, Жень. У меня есть ключи от Олиного дома, мы с тобой сходим туда, позвоним в магазин и попросим, чтобы полили цветы, хорошо?

Женя удовлетворённо кивнула головой. «Что ещё нужно для счастья ребёнка?» — подумала Марина.

Фёдор с трудом разлепил веки. Один глаз полностью заплыл, бровь опухла и нарывала. Горло тоже затекло, его разбарабанило так, что воротник его грязной форменной рубашки оказался почти на плечах. Он так и не смог вспомнить, откуда на нём эти раны. Каждый новый день, как чистый лист бумаги, ложился перед ним и предлагал начать с новых каракуль, которые к вечеру словно испарялись. Кто он, что с ним, куда идти, где он находится? Вопросы стучались болью, ответов на них пока не было.

Банка грязного рассола на полу в углу помогла немного встряхнуться, Фёдор с трудом встал на колени, потом на ноги, тут же схватился за стол и не смел пошевельнуться и сделать хотя бы шаг. Рука потянулась за зеркалом, отражение в нём привело Фёдора в ужас. Целый пчелиный рой не смог бы так постараться. Жёлтые набухшие шишки и каналы, готовые взорваться при первом же прикосновении, покрывали его лоб и шею. Бровь чёрным засохшим пятном прилипла ко лбу, выпирая над глазом. Фёдор попытался подцепить ногтем этот тёмный нарост, но трясущиеся руки привели к тому, что часть брови отошла от лба и повисла над глазом. Страшный вопль последовал незамедлительно, зеркало полетело в стену, но не разбилось, а отскочило на одеяло и затерялось там. Фёдор упал на колени и начал шарить в грязных комках одеяла в его поисках, нашёл, и в бессилье лёг на пол. Безобразная рожа смотрела на него с грязного овального стекла.

«Это твоё реальное лицо, ты этого хотел? Ты уже не будешь прежним!» Он почувствовал странную слабость, даже лёгкость оттого, что всё решил для себя. Его влекло куда-то, в потайные закоулки мыслей, где давно никто их не тревожил. Такое же яркое утро, молодой рыжеволосый сержант, высокий и стройный, идёт бодрым шагом по дороге. Волосы огненного цвета с трудом уложены набок, это потребовало больших усилий. Остановка, скоро автобус, в руках пачка документов, которые ему доверили отвезти в Центральный отдел. Что-то странное привлекло его внимание: на скамеечке лежала девушка. Она спала прямо на досках, на лице запечатлено страдание, грязные разводы от слёз, тонкие бледные губы, сложенные в трубочку, как будто ждущие поцелуя. Тогда Фёдор сел на свободный конец скамейки и долго смотрел на это замученное существо. Но не эта девушка тогда удивила его, а состояние, которое он испытал. Как будто волна, тёплая, ласковая, подкатила к его горлу. Он готов был поклясться, что, если бы увидел эту волну воочию — её цвет был бы розовым. Это был первый и последний раз, когда Фёдор почувствовал нечто подобное, как будто лёгкое дуновение из детства, мимолётное эхо тронуло его за щеку, пробежало мурашками под волосами, защекотало в ушах.

Он прикоснулся к этим тонким губам указательным пальцем и ощутил дрожь во всём теле. «Я заберу тебя, ты всегда будешь моей». Странные мысли тогда испугали его, он изменял своим принципам, даже хотел встать и идти по дороге в центр пешком, не дожидаясь автобуса, но девушка открыла глаза и улыбнулась ему. Это была она, Полина.

Воспоминание улетало, оно коснулось его лица, оставив розовый след в воздухе, который растворялся и звал за собой. Фёдор понял, что кровь стекает крупными каплями с повисшей брови и капает в глаз, но боялся пошевелиться. «О боже, Полина… прости меня…»

Скрипнула калитка во дворе, она вернула Фёдора в реальность, которая нависла над ним непомерным грузом.

76

Иван Колодин медленно шёл по заросшей дорожке, озираясь по сторонам, ощущая холод на коже. Когда он был тут последний раз, он видел этот двор совсем в других красках. Пушистый щенок бегал и пытался укусить колесо маленького велосипеда, на котором рыжий карапуз, звеня смехом, убегал от него. Цыплята рассыпались весёлой гурьбой, спасаясь от этой шумной ватаги, а на крылечке стояла стройная красавица с полотенцем на руке, грозила маленьким пальчиком проказнику Стеньке и смеялась от счастья. Зоя Георгиевна сидела в тени яблоньки и шелушила в тарелку стручки гороха. Морщинки её были чуть заметны, она слегка встревожена чем-то, как будто боится потерять это короткое счастье и покой.

Мрачное пугало с грязными лохмотьями на фоне голубого утреннего неба раскинуло костлявые руки в поисках пернатых жертв. Ивану показалось, что где-то там, в зарослях травы есть ноги, на которых пугало твёрдо стоит, готовое сделать шаг. Пустые грязные бельевые верёвки между домом и сараем провисли почти до земли, прищепки скатились к середине и притаились за крапивой.

Дверь в сарай поскрипывала на ржавых петлях, то открывая тёмную щель дверного проёма, то снова пряча её. Странный запах исходил из этой темноты, он пробирался в ноздри и собирался в комок, перекрывая верхнюю часть пищевода. «Боже, да что у тебя там, чан с дерьмом, что ли?» — подумал Колодин, зажимая нос. Он поспешил отойти подальше от сарая, подошёл к дому и хотел уже постучать в дверь, как та приоткрылась, будто по заказу. Ни звука не доносилось из-за неё, но просто стоять и смотреть на облезлую краску двери было уже невмоготу. Колодин заглянул за неё и резко отпрянул: чудовищное лицо, жёлтое и опухшее, с глубокими нарывающими царапинами глядело на него из полумрака помещения. Только лишь по форменной рубашке, вернее, по тому, что от неё осталось, Иван определил, что перед ним стоит его подчинённый. Колодин смог смотреть на Фёдора только в пол-оборота, не решаясь задержать на нём взгляд надолго.

— О, боже! Что с тобой случилось?

— Не важно! Упал, поцарапался. Чего надо?

— Ты второй день не выходишь на работу, ты не позвонил, не предупредил и, элементарно, ты хамишь мне сейчас!

Фёдор хотел было ухмыльнуться, но этим только вызвал приступ боли и оставил свои попытки.

— У врача был? — не понятно для чего спросил Колодин, когда заметил висевшую над глазом оторванную бровь.

— Ни к чему это.

— Послушай, Фёдор, ты вообще в курсе, что происходит в посёлке? То диверсия, то нападение.… И какого чёрта у тебя так воняет?

— Какое нападение? — поинтересовался Фёдор, распрямив спину.

— Послушай, ты где работаешь? Я уволю тебя, ты меня просто бесишь! С центрального звонят, про тебя спрашивают, а ты тут дерьмом зарос. Как ты думаешь, какое им до тебя дело?

Фёдор молчал. Его единственным желанием сейчас было хлопнуть дверью перед носом своего начальника и влить в горло что-нибудь из спиртного.

— Где твой сын? Ты его взаперти держишь? Он жив вообще?

— Не лезь в мою жизнь, Иван. Лучше уходи, — сквозь зубы процедил Фёдор, чувствуя, что в висках уже начинается отстукивание знакомого ритма. — Мне всю жизнь не везло, как-то сразу не заладилось. С детства мне тычут в нос, что я не такой, как все, отрава для общества, для семьи. У меня никогда ничего не было, что я мог считать своим, всё как будто занял у кого-то, а отдать нечего. Даже сейчас, когда у меня уже нечего требовать, я прижат к стенке.

Фёдор подошёл вплотную к Колодину, всё ещё оставаясь по другую сторону порога, и толкнул его в плечо.

— Иди отсюда, что не понятно?!

Колодин схватил руку Фёдора за запястье и попытался выдернуть его на свою сторону, но ему пришлось приложить немалую силу, чтобы сдвинуть такую массу с места.

— Мы ещё не закончили, приятель! — выкрикнул Колодин.

— Я так не думаю! — ответил Фёдор, размахнувшись кулаком. Иван не ожидал нападения, но реакция в этот раз его не подвела, и он увернулся от удара. Однако, одним взмахом кулака дело не закончилось. Фёдор тут же ударил противника левой рукой в живот, отчего Колодин согнулся, не в силах сделать вдох. Удар правой в лицо не заставил себя долго ждать. Уже лёжа в крапиве, Иван прикидывал, откуда у Фёдора, опухшего, практически невменяемого, такая реакция и не дюжая сила.

— Пошёл отсюда, товарищ начальник. Тебя сюда не звали.

Колодин с трудом откашлялся, потрогал разбитую губу и приподнял голову.

— Чтобы больше духу твоего не было в участке!

Тут его взгляд привлекло что-то блестящее и светлое, явно не имеющее отношение к той мрачной обстановке, которая встретила Ивана в этом негостеприимном дворе. Он пригляделся и увидел, что в метре от его головы в траве лежит женская лаковая сумка. Но даже не это вызвало удивление, граничащее с шоком. Кусок окровавленной трубы лежал рядом с сумочкой. «Удар металлическим тупым предметом, возможно — трубой…» — как далёкое эхо прозвучали слова медиков, поднимающих Ольгу из лужи её собственной крови. «За что?» — второе эхо накрыло предыдущую мысль в его голове. Он медленно повернул голову в сторону Фёдора, их взгляды встретились. Теперь в лицо Колодина смотрели две чёрные дыры ружейного ствола.

77

Когда Колодин заметил сумочку Ольги и окровавленную трубу, валявшиеся в зарослях крапивы, Фёдор перехватил его взгляд и понял, что ему уже нечего терять. Он заметил ружьё, валявшееся рядом, и схватил его. Оно пролежало тут, под дождём с тех пор, как Фёдор прикладом выбил доски из обшивки дома. Тогда он отбросил его в траву и забыл о нём, но сейчас, когда оно снова оказалось в его руках, Фёдор решил стрелять. Он взвёл курки и провёл пальцем по жёлтым капсюлям патронов, убедившись в том, что они сухие.

— Тебе лучше сдаться, Фёдор. Тебя всё равно вычислят. Пойдём, машина за забором. Ты болен!

— Никто не узнает, а ты сейчас подохнешь! — выкрикнул Фёдор, прицелившись в лежащего в траве человека.

Не за себя боялся Иван, горящая ненависть к этой образине сожгла весь страх. Лишь одно сейчас его беспокоило. Возможно, Стенька сейчас в доме, и сумасшедший отец пристрелит и его, чтобы попытаться убрать всех свидетелей.

— Тебе подбросили эти вещи, ведь так? — пытался хитрить Иван, надеясь на невменяемость Фёдора, но это не помогало.

— Не-ет! Это моё, теперь это моё-ё! И кровь на трубе принадлежит ему, и будет ещё кровь, — орал Фёдор, показывая пальцем на свой висок, как будто изобличая виновника всех этих бед.

— Знаешь, кто следующий? — идиотский смех прокатился по всему двору. — Угадал, это ты, я совсем и забыл про тебя.

При этих словах он вздёрнул ружьё, словно уже готов был сделать выстрел.

— Я не живу, пока есть вы все, твари. Но даже если вас сейчас не станет, если вы улетучитесь все в одночасье, мне уже это не поможет.

Рот Фёдора растянулся, обнажив жёлтые грязные клыки. Слюна блестела за нижней губой, готовая начать свой скользкий путь по подбородку.

— Жаль, что я не могу собрать все ваши поганые души и отдать за неё. Она не должна была умереть, ведь я любил её, только её… Я ошибся, не рассчитал.… И теперь она мертва.

Иван понимал, что этот разговор не бесконечен, он воспользовался той небольшой паузой, когда к Фёдору пришли столь неожиданные мысли, и незаметно потянулся за трубой.

— Знаешь, кто будет следующим? — продолжил Фёдор. — Савушкины, всё их гнусное семейство! А начну я, пожалуй, с жёнушки.

Иван прикоснулся средним пальцем правой руки к холодному металлу, не решаясь пока схватить трубу. Он не сводил взгляда с жёлтых безумных глаз, ожидая подходящего момента.

— Патронов хватит на всех, даже на их малолетнего выродка!

Фёдор, будто вспомнив про патроны, слегка скосил взгляд в сторону двери, в это время Колодин схватил трубу и ударил ей по ноге врага чуть ниже колена. Так ничего и не достигнув, он лишь успел удивиться столь резким движениям психически ненормального человека, который резким выпадом отправил приклад ружья плашмя ему в голову. Иван не сразу потерял сознание, он смог снова замахнуться трубой, но тут ружьё выстрелило. Кровавое пятно выше поясницы стало расползаться по синей форменной рубашке, делая её почти чёрной.

Фёдор ухмыльнулся, вытер тыльной стороной ладони слюни, и шагнул к двери в дом. Ключ от внутренней двери торчал в замке, он не дрогнувшей рукой повернул его и ввалился в тёмное помещение, испещрённое узкими полосками света. Сделав круг вдоль стен, мебели, кровати, он запнулся об ведро с водой, после чего упал на колено и стал шарить стволом ружья под кроватью. Только маленький рюкзачок смог уцепиться за мушку на стволе. Ребёнка нигде не было. Воспалённый мозг Фёдора не мог понять, что все выходы из дома перекрыты, но факт того, что мальчишка сбежал, прочно засел в его мыслях. Выругавшись, он дёрнул выдвижной ящик комода с такой силой, что тот упал на пол, патроны с гулким стуком высыпались и покатились в разные стороны. Не пытаясь разобраться в их калибрах и назначении, он сгрёб в руку с десяток, засунул их в карман брюк и пошёл к выходу.

За забором действительно стоял старый УАЗ. Фёдор кинул ружьё на заднее сиденье, сел за руль и понял, что в замке зажигания нет ключа. Молча, словно робот, он вышел из машины и вернулся к себе во двор. Колодин лежал в том положении, в котором его оставил Фёдор. Он подошёл к распростёртому на земле человеку, без малейшего сомнения и сожаления ногой перевернул его на спину, вытащил из кармана брюк ключи и вернулся к машине.

Стеньки не было в доме, но и сбежать он не успел. Когда началась драка на крыльце, он понял, что нужно бежать. Ночью он думал про тот вариант, но он настолько его пугал, что перехватывало дыхание даже под одеялом. Сейчас у него не было другого выхода, он открыл погреб и спустился в него, держа головой крышку, которая плавно опустилась за ним. Тёмная узкая щель между полом и землёй пахла сыростью, плесенью и гнилью. Вдалеке виднелся яркий свет, пробивающийся через дыру в досках. С трудом протиснувшись в щель под полом, Стенька пополз вперёд, шаря рукой вдоль продольных брусьев, наполовину сгнивших, чтобы не напороться на гвоздь. Когда прогремел выстрел, Стенька прополз половину пути. Мысли о том, что сейчас целый дом обрушится на него сверху, засели в мозгу, словно заноза, не давая двигаться дальше, но и обратного пути у него тоже не было. Он не смог бы развернуться между двумя балками ни при каких условиях, как и двигаться в обратную сторону ногами вперёд.

Когда прямо над его головой упал ящик комода, Стенька вжался в землю настолько, что перестал спиной ощущать доски пола. Когда всё стихло, он почувствовал, что задыхается, приподнял голову и снова увидел впереди долгожданную свободу, собрался с силами и выполз на улицу. Окровавленный человек лежал в траве и тихо стонал. Стенька узнал его. Раньше он уже заходил сюда, даже приносил угощенья. Тогда отец относился к нему совсем по-другому.

— Дядя Ваня… Дядя Ваня…, — шептал Стенька, трогая за плечо Колодина. Тот открыл глаза, с трудом воспринимая действительность, и попытался улыбнуться.

— Жив, малец…

— Дядь Вань, вы как?

Колодин вдруг захотел сглотнуть отсутствующую слюну, но у него больше не было сил.

— Стеня, ты беги к Савушкиным… Он убьёт их.… Зови…

Но его слова пропали в воздухе вместе с последним выдохом. Он был мёртв.

78

Резкий визг тормозов за забором заставил Марину вздрогнуть. Она отложила дела и посмотрела через стекло на калитку. Приступ страха охватил её, она чувствовала — происходит то, что она уже переживала раньше. Не сводя глаз с калитки, Марина отправила Женю в комнату к Вите и велела закрыть дверь, сама же взяла самый большой нож, который смогла найти.

Целая минута прошла с того момента, когда послышался визг тормозов, но ничего не происходило. Для Марины эта минута показалась вечностью. Она пыталась рассуждать логически, но это у неё получалось с трудом. Напротив, через дорогу — бабка Марья. К ней приехать не мог никто, потому что она давно уже одинока, родни у неё нет. Оля — в больнице, она тоже никогда не ждала гостей. К ней самой никто приехать не мог, Павел далеко в полях. Но что же это было?

Зловещая тишина пугала Марину всё больше и больше. Когда ручка на калитке начала медленно опускаться вниз, Марина потеряла последнее самообладание, нож упал на пол, а сама она схватилась за подоконник и продолжала смотреть на калитку. Первым показался ствол ружья, а через секунду во двор шагнуло нечто ужасное, чужое и отталкивающее. Марина спохватилась, взялась за крючок и попробовала накинуть его на петлю в двери, попав лишь с нескольких попыток.

Марти заливался лаем и срывался с цепи, завидев своего давнишнего врага, которого он так и не порвал в прошлый раз. Фёдор медленно подходил к дому, словно оценивая обстановку, выбирая мишень. На глаза ему попался пёс, рвавшийся с привязи. Будто через плотную вату он различал лай собаки. Странный гортанный звук раздался в его опухшем горле, но это был, скорее, воинственный рык дикого человека, почуявшего запах добычи. Он вскинул ружьё и направил ствол на собаку, но какой-то звук отвлёк его от задуманного.

Марина кричала с крыльца, чтобы он не стрелял. Она умоляла не делать этого, но Фёдор лишь видел фигуру, машущую руками и открывающую рот. Он повернулся к Марине всем телом, ружьё смотрело ей в грудь. Шаг за шагом он приближался к ней, и вдруг в его голове что-то больно сместилось, как будто отклеилось от барабанных перепонок. Громкий режущий звук пронзил уши и проник в мозг, отчего Фёдор зажмурился и зажал рукой одно ухо. Он понял, что кричащая перед ним женщина способна его уничтожить, если ей прямо сейчас не заткнуть рот. Он наотмашь ударил ладонью ей по лицу, отчего Марина мгновенно упала на землю.

Витя не выполнил указание матери. Он выбежал из дома и встал перед Фёдором, не задумываясь о последствиях ни на миг. За ним выбежала и Женя, но огромная лапа тут же схватила её за волосы и притянула к жёлтым заплывшим глазам.

— Ты ещё кто? Хотя, уже не важно!

Бросив ружьё на землю, он поволок детей к сараю, швырнул обоих внутрь и закрыл дверь на засов. Марти сорвался с цепи. Он попытался схватить врага за руку, но тот успел одёрнуть её, лишь зубы клацнули друг о друга, поймав воздух. Пёс не собирался останавливаться. Он схватил врага за бедро и повис на нём в мёртвой хватке. Фёдора это, как будто, не сильно тревожило. Он отошёл чуть в сторону, волоча за собой вцепившуюся в его ногу собаку, взял в руки прислонённую к стене лопату, и ударил по морде пса, как будто соскребая с себя нечто липкое и колючее. Марти упал на землю, издавая жалобное поскуливание, вызываемое не болью, а скорее горестью от поражения.

Фёдор подставил к двери сарая лопату, не давая Вите никаких шансов выбить дверь.

— Я скоро, потерпите. Не стоит спешить, в каждом деле должен быть порядок, — рассуждал вслух человек со звериным оскалом. Он оглянулся по сторонам, в каждом его движении прослеживалась вполне осознанная задача, которой он следовал. Пригладив волосы на голове, как будто прихорашиваясь перед свиданием, он подошёл к Марине и взвалил её на плечо, другой рукой поднял ружьё, оглянулся, будто оценивая проделанную работу, и вышел на дорогу.

Словно мешок, он кинул женщину на заднее сиденье УАЗика, завёл машину и тронулся с места. Монотонные удары в височной области будто говорили ему: «Ты выбрал правильное направление. Продолжай в том же духе. Я доволен тобой». Фёдор улыбался, радуясь своим заслугам перед строгим учителем. «Оно» скребло кость в его голове своим призрачным ногтем, успокаивало и давало время, чтобы выполнить задание, самое важное, прежде чем нерадивый ученик будет снова наказан грубым ударом в висок.

УАЗ выкатил из проулка и повернул влево, на дорогу, ведущую в лес, чуть не опрокинувшись на повороте. Стенька успел отбежать за электрический столб, когда автомобиль со странным агрессивным водителем отбрасывал щебёнку из-под всех четырёх колёс, создавая облако пыли вокруг себя. Сквозь непрозрачную завесу он заметил нечто ужасающее за рулём. Только по грязно-рыжим волосам, сверкнувшим за стеклом на секунду, он догадался, что чудище это — его отец. Стенька проводил скрывшийся в тумане коричневой пыли УАЗик своим холодным, непроницаемым взглядом, и побежал в проулок.

79

Марина оставалась без сознания. Сильное потрясение, закончившееся зверским ударом по лицу, надолго выбило её из окружающей реальности. Тёмно-зелёная стена предстала перед ней, она протягивала руку, но не могла коснуться поверхности. Вдруг в том месте, где её пальцы утонули в неощущаемой зелени, забрезжил свет. Он становился всё ярче, появилось непреодолимое желание одёрнуть руку и отвернуться, но более сильное — чувство здравого смысла, заставляло смотреть вперёд. Когда свет стал приобретать некую форму, она поняла, что видит силуэт человека. Он приближался, в его руке появилась кривая рогатина, которая служила ему опорой. Это старец, она даже различила длинную бороду. Рядом с ним проявилась ещё одна фигура, которая была вполовину меньше первой. Она шевельнулась, словно повернув голову и кланяясь ей до земли. «Рога? Что же это?» — почти равнодушно задавала себе вопросы Марина. «Кто же он? Зачем он здесь и для чего она сама тут?» Эти вопросы проплывали лёгким ветерком мимо, не сильно её тревожа. Чувство полного удовлетворения и спокойствия поселились в теле, она почувствовала, что улыбается и протягивает вперёд руки.

Старец заговорил, хотя его рот так и не проявился в сплошном сиянии света.

— Однажды ты уже послужила детям моим, человек. Ничего не бойся теперь, я видел твою душу, она прозрачна, как роса, которую я кладу на землю каждое утро. Добро пожаловать в гости, ты меня не потревожишь. Ты придёшь и уйдёшь, а теплом моим будет овеяно сердце твоё.

Сияние постепенно отступало, пока совсем не исчезло за зелёной преградой, которая и сама медленно погасла. Мрак продолжал сковывать сознание Марины, будто охраняя её от лишних потрясений.

Зелёная гладь деревьев, мелькающих за окном, заставляла Фёдора сосредоточиться, но он так и не смог избавиться от своего теперешнего состояния. Им управляли только инстинкты, они не вызывали боли, чувства сострадания или совести, они просто были его руками, ногами, телом. Пульсирующий ритм в голове иногда сбивался, и тогда странные воспоминания зарождались там, будто напоминая о себе, о праве на существование. Фёдор изредка оборачивался назад, там лежит женщина, но совсем другая, не та, что в его памяти. Он хотел бы остановиться и рассмотреть её получше, но нога, держащая педаль газа, совсем не слушалась его.

«Как же её звали? У неё очень редкое и странное имя… Полина»

Фёдор ехал на первой передаче, не переключаясь и не меняя скорости. Двигатель ревел, разрывая тишину леса. Красная лампочка, сигнализирующая о перегреве, давно мигала на панели приборов, но водителю до неё не было никакого дела. Он помнил, как только что несколько раз ударил по лицу Полину, а когда она упала на пол, то схватил её за горло и давил, пока её тело не обмякло в его огромных руках. Приступ непонятной жестокости отступил, а ему на смену пришёл страх. Он накрыл её скатертью, сдёрнутой со стола, побежал в участок и взял этот самый УАЗик. «Для дела!» — рявкнул он тогда дежурному, попытавшемуся узнать, для чего участковому служебный автомобиль. Тогда он ещё не дымил так сильно, да и в салоне не стояла та ужасная вонь, поселившаяся в нём в последнее время.

Тогда он бросил тело жены на заднее сиденье и поехал, не понимая толком, куда и зачем. «Спастись, спрятаться, затаиться…» — основные мысли, которые управляли им тогда.

Фёдор вглядывался в зелёную траву, уходящую под серый капот, а видел коричневую глинистую дорогу, ведущую к пруду. Вот машина остановилась, он вытащил что-то, накрытое скатертью, положил на землю. Он видел всё это, как будто взрывающиеся ярким светом кадры старого фильма, хаотично мелькающие в лобовом стекле.

«Закрыть глаза! Не смотреть!» Но даже это не помогало. Вот он сдёрнул с тела скатерть, последний раз глянул на спокойное нежное лицо Полины, поднял её и бросил в гладкую воду пруда. Рябь на воде успокоилась, потревоженное зеркало водоёма вернулось в обычное состояние, только несколько воздушных пузырей поднялось из её глубин. «Она жива… Она была жива!» Страх не отпускал Фёдора, он держал его за руки, за ноги, не давал пошевелиться. Мочевой пузырь не выдержал, форменные брюки промокли насквозь и смердили. Он очнулся только тогда, когда увидел пару мальчишек с удочками, спускавшихся вдалеке с холма к воде.

Он видел, как приехал в дом, где его уже никто не ждал, трясущимися руками расстелил скатерть на столе и напился до беспамятства.

Он снова увидел траву, скашиваемую бампером. «Вы все виноваты в этом! Только ваша кровь смоет это из моей памяти. Но зачем мне память? Лучше не помнить ничего, совсем ничего!» Его лицо нехотя снова повернулось назад. «Она снова там! Полина… я должен завершить начатое… спрятаться… затаиться».

Трава снова исчезла, теперь перед глазами появилась другая картина. Он открывает дверь, входит в тёмный проём, идёт на ощупь. Кто-то попадается ему на пути… Удар наотмашь, кто-то летит в дальний угол. Он слышит голос, он умоляет не бить. Это голос Полины, она хотела лишь встретить его у порога и обнять. Он зол на неё, размахивается и бьёт по лицу, ещё и ещё. Этого мало! Нужно наказать! Шея, сдавить шею…

Большая ветка огромной столетней ели ударила по стеклу, отчего машину резко развернуло вправо. УАЗ съехал с дороги и упёрся в широкий ствол дерева, почти полностью скрывшись под зелёными лапами таёжного исполина. Фёдор ударился о руль носом и отключился.

80

Витя колотил в дверь сарая, но та даже не шевелилась. Нащупав в темноте молоток, он схватил его и стал бить в доски, но это тоже ни к чему не привело. Женя тихо плакала в уголке, стараясь не напоминать о своём существовании лишний раз.

- Он увёз маму! Я должен что-то сделать.

Женя поднялась с колен и подошла к Вите. Её тихий испуганный голос заставил Витю вздрогнуть, он отбросил молоток и взял девочку за руку.

- Витя, я понимаю, что это может показаться глупым, но я в каком-то кино видела, что беглецы рыли подкоп…

Витя не дал ей договорить, он схватил Женю за голову и поцеловал в лоб. В следующее мгновение он уже ползал под верстаком в поисках удобного места для подкопа. Вдруг послышался звук шагов, странный скрежет за дверью, а потом яркий свет залил всё помещение сарая.

- Стенька? – с удивлением и страхом произнесла Женя. Рыжая шевелюра вызывала у девочки неоднозначные чувства, граничащие с ужасом. Витя выскочил из-под стола, больно ударившись затылком об столешницу. Он хмуро глянул на мальчишку, стоявшего в двери, не зная, что сейчас делать. Стенька прервал молчание.

- Он был здесь? Что тут было?

- Он забрал маму, - ответил Витя, с жалостью посмотрев на Марти, лежащего на земле. Его бок изредка вздымался, он ещё дышал.

- Бежим, я знаю, куда он поехал. Я видел его, когда он повернул в сторону леса.

- Я с вами, можно? – с надеждой в голосе спросила Женя, на что тут же получила отрицающий взгляд Вити.

- Но я хочу помочь…

Витя не хотел обижать Женю, тем более, она пережила недавние события вместе с ним. Решение пришло внезапно.

- Женя, я знаю, как ты можешь помочь. Марти ещё дышит, позаботься о нём, может быть, его ещё можно спасти. И ещё -  на гвоздике в доме висит ключ от дома тёти Оли. У неё есть телефон, позвони в милицию и расскажи обо всём.

- Ребята, возьмите мой велосипед, - предложила Женя, - так быстрее будет.

- Вряд ли, он не выдержит двоих. Вот если бы…, - Витя с грустью посмотрел на Юпитер, но отвёл глаза. Маловат он ещё для мотоцикла.

- Бежим скорее! – поторопил его Стенька.

Разные мысли лезли в Витину голову, когда они со Стенькой добежали до просеки и помчались дальше. Никогда он не думал, что будет вот так, плечом к плечу, бежать рядом с врагом, драчуном и живодёром. «Что в нём не так? У него грустное лицо, серьёзный осознанный взгляд взрослого человека, твёрдо смотрящего вперёд. Почему он так изменился?»

Дети не смели остановиться, чтобы отдышаться. Витей двигала самоотверженность, его мама может умереть. Он желал только одного – сражаться до последней капли крови за жизнь родного человека. Стеньку же толкало нечто другое. Это было чувство, но особенное, оно было похоже на кислую конфету, которая прилипла к нёбу и портит аппетит. Какой-то стыд, угрызения совести толкали его по просеке всё дальше и дальше.

- Он застрелил дядю Ваню, начальника…

Витю словно током передёрнуло. Что сейчас с мамой, жива ли она? Он прибавил скорости, Стенька не отставал от него.

- Запрещённый поворот, - задыхаясь, выкрикнул Витя.

- Чушь всё это, бежим скорее!

Дорога плавно сворачивала правее, открывая взору длинную дорогу в глубь леса, которая в конце сужалась и превращалась в маленькое тёмное пятнышко. «Где-то там люди встречали призрака с верёвкой на шее», - с трепетом размышлял Витя. Странно, но он не чувствовал страха, скорее, он был бы даже не против, если бы сейчас из зарослей вышел синий мертвец и встал на его пути. Оказывается, страшная история поэтому и называется так, чтобы пугать несмышлёнышей, которых иногда сложно удержать на месте.

Ноги еле волочились по дороге, ребята всё чаще переходили на шаг. Пот струился ручьями по их измождённым лицам.

- Ты как? – спросил Стенька.

- В порядке, а ты?

Стенька показал большой палец, что означало «всё хорошо», ребята ускорили шаг и снова побежали. Вдруг Стенька резко остановился и выкинул в сторону руку, в которую врезался Витя.

- Ну ты чего? – взорвался было он, но тут же притих, проследив глазами в направлении взгляда Стеньки. Из зарослей торчала задняя часть УАЗика, почти полностью прикрытая размашистой еловой веткой. Мальчишки не шевелились, они прислушались, но только далёкое щебетание птиц над их головами нарушало тишину леса.

- Видишь, там, в зарослях? – Спросил Стенька, указывая на примятую траву и сломанные ветки деревьев. Витя пригляделся и кивнул головой.

- Вижу, бежим скорее!

Стенька успел схватить его за майку, пока он не исчез в зарослях тайги.

- Подожди минуту.

Стенька зашёл в лес, через несколько секунд он вышел обратно, волоча за собой большую старую ветку, покрытую зелёным мхом. Он положил её поперёк дороги и отряхнул ладошки.

- Всё, теперь идём.

Ребята осторожно пошли по следам, оставленным кем-то в мягком лесном насте, который вот уже много лет никто не тревожил.

81

Когда Фёдор поднял голову от руля, он увидел пар, рвущийся из-под капота машины. Кровь, текущая из носа и капающая на колени, его не волновала. Ему даже нравилось то состояние, в котором находилось его тело. Боль в ноге, в бедре, в лице и в голове слились в единый горящий шар, окутавший его и ласкающий языками пламени. Огненное зарево в глазах и мыслях горело, увеличиваясь в размерах. Ему показалось странным даже не это, а отсутствие боли в висках, она ушла, испарилась.

Он вывалился из машины и огляделся. Это место было ему знакомо, но каким образом, он не мог понять. Перед тем, как врезаться в ствол дерева, он увидел ветвь ели, тогда в голове моментально вспыхнул яркий огонь, только потом машина съехала с дороги. Но каким образом это место, эта ель могут быть ему знакомы, если он был тут всего один раз, когда был ребёнком?

Внезапно словно вся жизнь пролетела перед Фёдором. Строгий учитель, который управлял его действиями, никуда не делся. Он вёл его к этой цели, к этому месту всю его жизнь, с самого детства. Значит, это он направил машину именно в этот ствол, но что это может значить? Отпустившая боль в голове дала возможность мыслям нестись с огромной скоростью, будто в запасе было лишь несколько мгновений, после чего наступит неизвестность.

«Тут был топор, но где же он?» Фёдор посмотрел на толстый ствол дерева, но никакого топора не увидел. «Я знаю, зачем я тут. Ты меня зовёшь! Не простил, значит?» Он поискал глазами тропинку, которая осталась в его памяти из тех далёких лет, но так ничего и не увидел. С тех пор он редко вспоминал это место, оно оставило неизлечимую травму в его душе, но сейчас его будто тянуло туда, в эти заросли. Он мог поклясться, что знает дорогу, строгий учитель привёл его сюда и доведёт начатое до конца. «Ты хочешь расплаты? Ты её получишь!»

Фёдор открыл дверь и вытащил Марину, взвалил её на плечо и полез через кустарник. Ружьё висело на другом плече и прикладом било по раненому бедру, будто заставляя считать шаги. Сколько их ещё? Он не знал, но безошибочно выбирал направление, как будто бывал тут каждый день.

Охотничий домик появился перед ним так внезапно, что Фёдор едва не ударился о его стену. Он почти сливался с тёмной зеленью тайги, словно из последних сил пытался сохранить контраст с тайгой, но приняв поражение, стал частью старого леса. Маленькая дверь полностью заросла мхом, как и деревянная крыша. Одинокое окно с тусклым стеклом земляного цвета напоминало глаз чудовища, зорко следящего за происходящим вокруг.

Фёдор долго не решался открыть дверь, как будто знал, что увидит за ней. Он не мог согласиться с реальностью, что прошло уже много лет. Его маленькая рука лежит на дверной ручке, сердечко стучит, вырываясь из груди. Сандалии словно приросли к земле, а зелёные залатанные штаны совсем не грели дрожащих ног.

Он открыл дверь, лёгкое царапанье ногтем в районе виска намекнуло, что пора это сделать. Солнечный свет почти не проникал сквозь кроны старых деревьев, оставляя всё внутри избушки тёмным и зловещим. Земляной пол с запахом плесени и лесных кореньев заставил Фёдора представить могилу, которую только что вырыли. На глаза попался обрывок верёвки, почти сливающийся с землёй, а чуть дальше — разбросанные берёзовые чурки. Он поднял голову выше, но в полумраке не смог рассмотреть ничего, что могло бы скрываться под потолком. Но это и не нужно. Он знал, что там, на балке висит кусок верёвки, на которой когда-то давно висел его отец. Ему вдруг почудилось, что он висит там и сейчас, глядя на сына пустыми глазницами и усмехаясь гнилыми чёрными губами.

Голову давило, словно тисками. Тот, кто заставил его прийти сюда, требовал завершить начатое. Времени оставалось совсем мало, он это чувствовал. Фёдор усадил Марину на старую разрушенную поленницу в дальнем тёмном углу, поднял с земли обрывок верёвки, пытаясь рассмотреть на ней что-то, но так ничего и не увидел. Садовый шпагат, скрученный в несколько волокон, связанный в узел, из которого торчал его оборванный конец. Фёдор разделил волокна на две части, одной связал ноги, а другой — руки за спиной Марины. После этого он поднял глаза в темноту под потолком и спросил у кого-то:

— Теперь ты доволен? Я сделал так, как ты хотел, дело за малым. Или тебе и этого мало, отец? Вот он я, ты меня звал все эти годы, что же ты молчишь теперь?

Удар в висок заставил Фёдора упасть на землю возле самых ног Марины.

— Я ненавижу тебя, отец! Будь ты проклят навеки!

Он дотянулся до ружья и придвинул его к себе. Палец нащупал курки, они щёлкнули, Фёдор погладил гильзу патрона и улыбнулся. Одно место оставалось пустым. «Одного патрона не хватает… Ничего, время ещё есть… нужно два». Он нащупал в кармане брюк патрон, засунул его в приёмник и провёл по капсюлям большим пальцем. В полумраке помещения черты его лица были едва различимы, но глаза его сверкали, отражая в зрачках то, что было доступно только ему. Он смотрел под потолок, откуда на него был обращён взгляд пустых глазниц покойника.

— Дай мне минуту, папаша.

В голове колотило всё сильнее, ещё мгновение, и сознание Фёдора угаснет. Он приподнялся на колени и прицелился в Марину. Идея посадить её в тёмный угол была не самой лучшей. На коленях он дополз до двери, чтобы приоткрыть её и впустить больше света. Он толкнул её и вывалился за порог вслед за ней, не сумев удержать равновесие, но тут же попытался подняться. Уперев приклад ружья в плечо, он направил ствол в темноту за дверью и прицелился.

82

— Что это за место? — спросил Витя, озираясь по сторонам. Тёмно-зелёный мох покрывал стволы деревьев, а под ногами старые листья лежали мягкой подушкой, взрытой корнями, цепляющимися за ноги. То слева, то справа горели красным огнём странные кустарники, покрытые гроздьями ягод.

— Не знаю… Не трогай их! — одёрнул Стенька руку Вити, потянувшейся к сочной кисточке на ветке. — Смотри.

Он показал на туман, выползающий из плотных зарослей, как будто в лесу стояла глубокая осень. Холодный воздух слегка тронул кожу на лице ребят, вызывая дрожь.

— Нам туда, — с трудом выговаривая слова, сквозь стиснутые от страха зубы сказал Стенька. Туман шёл оттуда, следы на старых гнилых листьях под ногами указывали этот путь. Витя пожалел, что не взял с собой ничего, что могло бы послужить оружием. Оглянувшись по сторонам, он подобрал гнилую ветку, взвесил её, словно оценивая шансы в возможной борьбе, и выкинул в сторону.

— Да, идём. Поспешим, — сказал он и шагнул в заросли кустарника.

Фёдор не мог разглядеть ничего перед собой. Тёмный дверной проём с трудом пропускал скудный солнечный свет. С каждым импульсом в голове он опускал ствол ружья, ждал секундной паузы между болезненными ударами, и поднимал его снова.

— Ты не помогаешь мне, отец! — выкрикнул он в порыве ярости. Это немного сгладило боль в голове, но странная картина тут же заняла её место. Он снова увидел Полину, зажавшуюся в комок в тёмном углу комнаты. От его удара она отлетела туда и упала, прося не трогать её, но за всё нужно платить.

— Я не должен был тебя отпускать, ты не умерла, я не убил тебя…

Фёдор плакал. Он опустил голову к земле и закрыл глаза. Его рука непроизвольно подняла горсть земли и высыпала на голову, растирая грязь по рыжим волосам.

— Нужно исправить это. Мы будем вместе, ты и я! Всегда!

Фёдор снова поднял ружьё. Глухой клокочущий звук раздался где-то за его спиной. Нельзя отвлекаться, времени совсем не осталось. Палец давил на спусковой крючок, миллиметр за миллиметром. Клокочущий звук повторился, но теперь он перерастал в рычание зверя, притаившегося за спиной. Чуть поодаль похожее рычание, а вот уже и слева.

«Закончить начатое! Не смотреть!»

Он повернулся. Несколько волков стояли за его спиной с оскаленной пастью, будто ожидая приказа атаковать. Розовые пасти, белые острые клыки, от которых уже никуда не деться, они тут по его душу. Но не это пугало Фёдора. Он пришёл в ужас, когда посмотрел на небольшую возвышенность за спинами готовых к прыжку хищников. Там стоял чёрный волк, совсем молодой, почти щенок. Его голубые глаза смотрели на человека, не отрываясь, как будто впиваясь в самое сердце.

— Тыыы! — закричал Фёдор. — Снова ты!

Он выстрелил в направлении чёрного волка из обоих стволов одновременно, но тот даже не пошевелился. Фёдор судорожно сунул руку в карман, оттуда на землю выпали несколько патронов, но зарядить их он так и не смог. Чёрный волк поднял морду к небу и завыл, громко и протяжно.

Стая, словно получив сигнал атаковать, ринулась вперёд. Волки вцепились в руки и ноги своей жертвы, пытаясь добраться до его шеи. Фёдор бросил ружьё и попробовал встать на ноги, но серая ревущая масса давила его к земле. Сил для сопротивления больше не было. Он повалился на землю, исказив лицо в последнем, нечеловеческом оскале, и громко засмеялся. Один из волков схватил человека за горло и рванул на себя.

Волки отошли вглубь леса. Высоко, почти у самого неба, шумели кроны старых деревьев, а птицы продолжали щебетать, радуясь тёплому ласковому лету. Дятел продолжил прерванную ненадолго работу, тут же к общему хору подключилась и кукушка. Она долго не умолкала, обещая кому-то долгую и счастливую жизнь.

Марина открыла глаза. Она сидела в темноте, а впереди сиял свет, врывающийся в открытую дверь. На пороге сидел чёрный волк и пристально смотрел на неё. Марина улыбнулась.

— Джек…, — прошептала она.

Волк шевельнулся, прыгнул через порог и исчез в зелёной тени леса.

Ребята услышали выстрелы из ружья и прибавили шагу, ориентируясь на звук. У Вити перехватило дыхание, рыдание вырвалось наружу, он готовился к самому страшному. Ветки стегали по лицам мальчишек, но они их словно не замечали.

— Скорее, скорее! — кричал Стенька, цепляясь остатками штанов за торчащие из-под земли корни.

Вечностью показались те несколько минут, пока они не очутились перед домиком. Запах пороха ещё стоял в воздухе, но вокруг никого не было. Первое, что бросилось Вите в глаза, были разбросанные на земле патроны и ружьё. Он схватил его и выбросил подальше, в траву. Стенька оказался более рассудительным, он тут же поднял оружие и зарядил два патрона, заодно мотнув Вите головой, чтобы он отошёл в сторону. Витя сделал так, как ему сказали.

Стенька присел и стал пробираться к двери гусиным шагом, держа ружьё перед собой. Когда до двери оставалось меньше метра, он рванул вперёд и направил ружьё в темноту, но тут же отскочил назад.

— Витя…, — сказал он спокойно и махнул рукой в темноту. — Твоя мама… она там. Жива.

83

Женя торопилась. Она понимала, что мальчишки не станут ждать чьей-то помощи и побегут в лес, несмотря ни на что. Ключ висел на гвоздике, как и говорил Витя. Девочка схватила его и побежала к калитке в смежной ограде. Она позвонила в участок и рассказала о случившемся, положила трубку, но через секунду снова подняла и позвонила маме. Когда крики и причитания на том конце провода закончились, Женя попросила её сделать так, чтобы о происшествии узнали все в посёлке, у кого есть телефон.

Марти ещё был жив. Женя сорвала занавески с окон, схватила чайник с водой и побежала к собаке.

— Не умирай, Марти! Дыши!

Глубокая рана, оставленная остриём лопаты, простиралась от уха до нижней челюсти. Женя промыла поражённое место и попробовала стянуть рану, чтобы остановить вытекающую кровь, но у неё ничего не вышло. Слёзы капали на морду пса, а она не могла отвести от него глаз. Внезапно ей пришла одна мысль. Она приподняла псу голову и переложила её на занавеску. После этого она собралась с силами и стянула два конца занавески узлом, оставив свободным только нос собаки.

Через полчаса Женя услышала шум мотора и визг тормозов. Нива Котова резко остановилась возле забора, во двор вбежал Павел, за ним Котов, Медянов и Завьялов. Только теперь Женя почувствовала, что какой-то груз упал с плеч, ей вдруг стало легче, она вздохнула глубже и села в траву. Она не знала, что всё это время её давил страх, он держал её в тисках, сжимая всё сильнее, а сейчас его нет. Она боялась за Витю и его маму, за Марти, даже за Стеньку. Это чувство было так знакомо, она переживала его однажды, когда была совсем маленькой, и боялась столкнуться с ним ещё раз. Тогда она потеряла своего отца. Через мгновение Нива скрылась за поворотом, оставив Жене надежду.

— Ну что, Евгения, прокатимся с ветерком? — заставил Женю вздрогнуть чей-то голос. Сашка Завьялов выкатил Юпитер из сарая и протянул девочке шлем.

— Держись крепче, ты поедешь сзади. Люлька для собаки, спасём пса!

Он аккуратно приподнял собаку и положил в люльку, накрыв полушубком, который попался ему на глаза в веранде.

Витя долго обнимал мамины коленки, не в силах оторваться от неё.

— Мама, я так боялся… Так боялся…

Марина не могла понять, что это за место. Последнее, что она помнила, это удар по лицу, после которого наступила тишина. Силуэт старца, который разговаривал с ней во сне, она так и не вспомнила, зато точно могла сказать, что видела волчонка.

— Витя, я видела Джека! Он был вон там, — она показала на дверной проём. — Или, может быть…, мне показалось?

— Мама, пойдём отсюда скорее.

Они вышли из домика, озираясь по сторонам. Витя не мог понять, куда делся тот страшный человек. Чуть поодаль он заметил Стеньку, который стоял к ним спиной и не шевелился.

— Стеень, — тихо позвал его Витя, но тот только вскинул вверх руку, как будто просил тишины. Он стоял и смотрел на тело отца, лежавшего в траве. Полуоткрытые тусклые глаза глядели в небо, а слегка оскаленный рот сохранил едва заметную улыбку. На шее зияла рваная рана. Фёдор нашёл то, что искал последние годы: вечный мрак и тишину. Существо, тревожившее его разум и терзавшее черепную коробку, исчезло вместе с ним.

Шум ломаемых веток заставил всех насторожиться. Несмотря на то, что виновник всех потрясений лежал в траве и больше не мог никого потревожить, Стенька внимательно всматривался в гущу леса, изредка бросая взгляд на труп отца. Когда к домику подбежал Павел, первым, что он сделал — это закрыл своим телом Марину и Витю. Он просто сгрёб их своими руками, прижал к себе и замкнул за ними пальцы.

— Пап, он мёртв, там лежит, в траве, — прошептал Витя, и только тогда почувствовал, как хватка отца немного ослабла.

— Ты молодец, сынок. Не побоялся так далеко забраться.

— Я был не один, с ним совсем не страшно, — он показал пальцем на Стеньку, скромно стоявшего в стороне. Никто не решался обсуждать произошедшее или давать оценку зверскому поступку Фёдора. Все понимали, что рядом его сын, который теперь остался совсем один.

— Павел, ты бери ребят и Марину, сажай в Ниву и дуйте домой. А мы подождём бригаду из центра там, возле просеки, — сказал Котов, глядя на порванную шею покойника. Никто из присутствующих так и не понял, что могло расправиться с таким великаном, как Фёдор Дементьев.

84

Петя Синицын сидел на табуретке в углу палаты и пристально смотрел в лицо Оли. Она не приходила в себя уже более недели. Теперь его пускали сюда в любое время. Врачи сделали всё, что от них зависело, но надежды на то, что женщина выйдет из комы, уже почти не было. Только Петя Синицын знал, что где-то там, далеко-далеко, она помнит его. Может быть, он ничего не значит для неё, но с каждым днём, часом, секундой он всё больше понимал, что она значит для него всё. Его движения становились предсказуемыми, он сидел, глядя на лицо Оли, потом хватался руками за свои светлые волосы и наклонялся вниз.

— Петя, пойдём, я тебя чаем напою, — шепнула Нина, незаметно подкравшись к парню и слегка тронув его за плечо. Пару дней назад Олю перевезли в корпус, где работала Нина, и, как будто по особому распоряжению судьбы, на тот этаж, где лежала Зоя Георгиевна.

«Ты не видела тот тёмный и сырой коридор, когда тебя везли сюда. Только это может служить оправданием той каре, которую ты вынуждена нести сейчас», — подумал Петя и вышел из палаты.

— Нина, прошу тебя, что ещё говорят врачи?

Медсестра пододвинула чашку с чаем к Пете, но он смотрел куда-то мимо неё.

— Состояние стабильное, дышит самостоятельно, но вот что касается сознания… Понимаешь, Петя, мозг — он настолько непонятен человеку, несмотря на то, что считается полностью изученным. Врачи сказали, что операция прошла успешно, препятствий никаких быть не должно, но сейчас они лишь разводят руками. Ждать, вот всё, что нам остаётся. Какая-то блокировка не даёт ей прийти в себя, как будто защищая от чего-то.

— Но она такая спокойная, умиротворённая.

— Всё будет хорошо, время — оно лечит, не забывай об этом.

В конце коридора раздался звонок. Кто-то из посетителей принёс передачу, хотя часы приёма на сегодня уже закончились. Нина вздохнула, поправила очки на носу, придававшие её лицу чуть больше угловатости, и пошла разбираться с очередным нарушителем, не желающим изучать надписи на табличках. Петя смотрел ей вслед, но мысли его были там, возле Оли.

«Как тебе помочь, родная? У тебя никого нет, тебе кажется, что никто тебя не позовёт, не окликнет. Может быть, ты не хочешь возвращаться, тебе и там хорошо? Нет, я не верю, нет никакого „там“, есть только „здесь“. Но если я не прав, то прислушайся, где бы ты ни была. Я зову тебя, ты не одна».

Рыжий мальчик показался в конце коридора. Его вела за руку сама Нина, сохраняя серьёзный вид и чувство собственного достоинства. В другой руке она держала пакет с апельсинами и яблоками. Странное видение вывело Петю из забытья, он присмотрелся чуть внимательнее и первый раз за последние десять дней улыбнулся.

— Вот, товарищ сержант, снова наш нарушитель спокойствия прибыл. Чисто одет, брюки наутюжены, да с сопровождением. Я вот и подумала — ну как тут не пустить его?

Петя подошёл к Стеньке и потрепал его по рыжим волосам.

— Ну, привет! Давно я тебя не видел, парень. Как-то вылетело из головы, а до этого часто о тебе думал. Тут, понимаешь… такое дело. Ты сам-то как? С кем ты тут?

— С дядей Павлом, он меня на мотоцикле привёз, к бабушке я.

— Тогда передавай привет Зое Георгиевне. Пойду я.

Петя так и не притронулся к чаю. Его угнетённое состояние мучило не только душу, но и тело. Щёки на лице впали, а недавний загар превратился в цвет окружавших его больничных стен — белый и тоскливый.

Встреча бабушки и внука не обошлась без слёз. Зое Георгиевне долго не решались сообщить о смерти её сына, но тянуть дальше было нельзя. Когда ей принесли это известие, то первым её вопросом, как ни странно, был «где Стенька?» Только когда ей сказали, что с её внуком всё в порядке, за ним ухаживают, она глубоко вздохнула, как не решалась сделать с самой операции. С этого момента она несколько раз пыталась выйти в коридор, но медсестры останавливали её и возвращали в постель. Они не знали, что больной нужно было лишь пространство, больше пространства, куда могли бы глянуть её глаза. Она хотела жить, дышать полной грудью. Теперь она знала, что должна жить, именно поэтому больничный потолок, куда был устремлён её взгляд с утра до вечера, становился ей в тягость.

Стенька стоял на коленках перед кроватью бабушки, положив голову в её ладонь. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть тот короткий счастливый миг, которого ждал так долго, к которому бежал и во сне, и наяву. Нина понимала, что нарушила все мыслимые правила, но не решалась помешать им. Она даже вышла в коридор, оставив их одних. Но время — оно не бесконечно, хотя его ход часто кажется странным. Иногда оно так растянуто, как будто кто-то ухватил его за подтяжки и не отпускает, а иногда эти подтяжки рвутся, тогда оно летит вперёд без оглядки, пока не переходит на обычный шаг.

Десять минут, обещанные Ниной, пролетели и исчезли без следа.

— Спасибо вам, Нина. Я никогда не забуду вашей доброты, — сказала Зоя Георгиевна, когда медсестра взяла Стеньку за руку и собиралась закрыть дверь. Нина сняла очки и с силой сомкнула веки, как будто хотела сказать: «Не стоит благодарить меня, ведь это моя работа».

85

Смерть Колодина так глубоко запала Сашке Завьялову в душу, что он больше не мог видеть прорезь в стекле дежурки, как и синие рубашки с погонами. Перед глазами стояла картина, как он склонился над мёртвым начальником, а слёзы душили его. Несколько раз он пытался дотянуться до его лица, но тело дёргало от приступов рыдания. Наконец, когда ему удалось совладать с собой, он положил ладонь на веки покойника и хотел закрыть их, но они всё равно открывались и смотрели отсутствующим взглядом куда-то мимо Сашки, сквозь него, будто читали его душу, как книгу.

Он зашёл в кабинет бывшего начальника, осторожно ступая по полу, словно боясь спугнуть тишину, подошёл к столу и притих. Не в силах оторвать взгляд от бумаг, разложенных на нём, он понял, что тут всё лежит так, как Колодин оставил в тот день, последний для него. Сашка вдруг представил, что может с помощью своих небывалых возможностей материализовать хозяина этого стола, отдать ему честь и поздравить с присвоением нового звания. Но таких способностей у сержанта не было, поэтому дрожащий лист в его руке плавно лёг сверху тех священных для Сашки бумаг, на которых совсем недавно лежали руки его начальника, частенько журившего его. Заявление об увольнении, словно последний лист той книги, которую Колодин читал в нём своими мёртвыми глазами, осталось ждать нового хозяина кабинета. А Сашка ушёл навсегда, больше он никогда не заходил в отдел.

Когда Тарас Порядько вышел из больницы, Завьялов навязался к нему в ученики. Много дней прошло, пока он привыкал к ворчанию своего капризного учителя, а позже Тарас почувствовал, что Завьялов-то, человек что надо. Потом он в Сашке души не чаял, да и новый работник так влился в коллектив, как будто и был тут всегда.

В одно обычное утро Марина вышла из дома, чтобы сбегать в библиотеку. Был последний понедельник месяца, а значит — санитарный день, или «ленивый день», как его любила называть Марина. Она всё утро лежала под одеялом, лишь изредка вытаскивая из-под него руки, чтобы сладко потянуться и снова их спрятать. Павел ушёл рано, а немного погодя и Витя улизнул.

Стенька уже два дня как гостил у Пети Синицына, куда его любезно доставил Павел на мотоцикле. Петя сам предложил такой вариант, всё хоть какая-то отрада для него, ведь приходилось кормить мальчишку, да и сам при нём кинет кусочек колбасы в рот. А для Стеньки тоже был повод — он теперь каждый день навещал бабушку, да ещё и в сопровождении целого старшего сержанта. Иногда они вдвоём сидели в палате Оли и смотрели на неё. Ради этого в уголке теперь поставили ещё одну табуретку.

Марина вышла за калитку и плавно пошла по улице. У неё было так спокойно на сердце, что ничего не могло нарушить этого спокойствия. Она больше ничего не боялась, это чувство куда-то исчезло, отпустило её. Даже большой грузовик, стоявший на её пути, вызвал только удивление. Двое слегка подвыпивших мужичков шустро таскали тюки и бросали их в открытый кузов. Один из заходов внутрь дома привёл их к небольшой перепалке. Когда было решено, наконец, кто тянет, а кто толкает, из дверей показалась фигура одного из грузчиков, который «тянул» тумбочку из-под телевизора.

— Хозяйка, тут литрой не обойдётся, тяжесть-то не детская! — прокряхтел тот, кто толкал.

— Ладно, ребятки, не ругайтесь, дам вам на поллитру ещё.

Удивительное дело, но после этих слов Клавдии люди с тумбочкой просто побежали, как будто мебель в их руках была картонной.

Марина заглянула в дом, заметила Клавдию, рассовывающую посуду в коробки, пытаясь уложить всё как можно удобнее и компактнее. Тут она заметила Марину, следящую за её работой, и опустила глаза.

— Всё-таки едешь, Клав?

— Да, Мариночка, уже и покупателя на дом нашла, вот, задаток в кармане. Сестра сказала, примет меня у себя в Оренбурге на первое время. А там, глядишь, и обживёмся.

— Оставалась бы тут, ты зря думаешь, что злимся мы на тебя, ты не при чём.

— Спасибо, Мариночка, но дело тут не только в этом. Люди пальцем показывают, будто я не вижу. Тот натворил дел, а теперь в психушке живёт, мне же сына на ноги поднимать. Пусть начнёт учебный год на новом месте, мы ещё успеем, вроде. И всё, Марин. Всё… с чистого листа.

Марина вышла на улицу и пошла дальше, но как-то неуютно стало в её сердце, стыдно за что-то, как будто. Скоро грузовик выехал из проулка и повернул направо. Из пассажирского окошка немного приоткрытого, смотрел Вовка. Машина проехала мимо высокого мальчишки в очках, отступившего на обочину. Витя встретился глазами со своим бывшим другом, но не отвёл взгляд. С того случая на ручье, когда Вовка бросил его одного в беде, он его ни разу больше не видел, а теперь лицо, смотревшее на него, показалось ему таким далёким, давно забытым. Вовка не успел отвернуться или спрятаться, он сто раз пожалел, что сел возле окошка, отчего его щёки покрылись густой краской.

Вечером Павел обнял жену и долго смотрел на неё. Он больше не боялся за неё, но иногда всё же запрещал поднимать тяжести или входить в комнату с незажжённым светом, опасаясь, что Марина может удариться. Пережитый шок оставил свои следы даже в душе такого непоколебимого человека, как Павел.

— Знаешь, милая, что я услышал сегодня от Сашки Завьялова? Та сумка и кусок трубы, что лежали у Фёдора во дворе — они же предназначались мне. Он не зря это прихватил тогда с собой. Если бы он успел всё это подбросить к нам, я бы сейчас сидел в КПЗ, а Фёдор разгуливал живой и невредимый.

— Как запутаны наши пути в этой жизни, милый. И мы должны идти по одному из них, даже если выбрали его по ошибке. Никуда не свернуть. Знаешь, Паш, чего бы я хотела сейчас больше всего?

— Что же это? Неужели, тёплых сладких булочек?

Марина засмеялась и толкнула мужа в плечо, сделав вид, что слегка обиделась.

— Безобразник! Ты думаешь, что если женщина беременна, то она, непременно, хочет есть? Ты угадал, иди пеки булки.

Павел смеялся, он был самым счастливым мужем.

— А если серьёзно, — продолжила Марина, — больше всего я бы хотела, чтобы Оля вернулась. Не её та дорога, по которой она пошла, не её.

86

Она искала выход. То место, где она сейчас находилась, было чужим для неё, несмотря на великолепие. Огромная степь с мягкой влажной травой простиралась вокруг, куда ни взглянешь. Зелёное покрывало вздымалось еле заметными волнами, подчиняясь лёгкому тёплому ветру, наклоняя за собой островки молодых цветов. Оле казалось, что она идёт, но не ощущала прикосновения травы. Она попыталась посмотреть вниз, под ноги, но не смогла опустить взгляд. Где-то там, чуть дальше, свет ещё ярче, он притягивает к себе, заставляет плыть в его сторону. Как легко это делать, чувствовать какую-то странную невесомость, подчиняться ласковому ветерку и плыть, плыть. Уже нет вопросов, хочется только видеть всё это и не закрывать глаза. Вот уже ближе то место, оно пылает ярким светом. Сотни разноцветных бабочек сорвались откуда-то снизу, из травы или цветов, и полетели к этому свету, ничего не опасаясь.

— Остановись, милая, тебе незачем идти дальше, это может быть опасно для тебя. Я сама к тебе приду.

— Кто ты? Я никого не вижу. Если ты есть на самом деле, скажи мне — где я?

Оля смотрела на яркий свет, но это не вызывало никакой боли. Вдруг в этом зареве появилось что-то тёмное, оно росло и приближалось. Вот появились какие-то очертания, но на что это похоже? Девушка? Но кто же она?

— Здравствуй, милая. Как тебе наш мир? Ты гостишь у нас, но скоро тебе придётся возвращаться.

— Возвращаться? Но куда, и где я?

Силуэт подошёл чуть ближе, яркий свет угас, осталась лишь узкая полоска вокруг девушки, представшей перед ней. Стройная фигура, длинные волосы, чуть тронутые ветром, маленький веснушчатый носик. Она стояла, опустив руки, которыми задевала за бутоны красивых цветов. Бабочки садились на них, снова взлетали и кружили около её волос, словно живые украшения.

— Знаешь меня?

Оля узнала её. Она поняла, что за мир вокруг, и как она сюда попала. Лёгкая грусть пролетела вместе с дуновением тёплого ветерка.

— Полина? Ты умерла много лет назад, но сейчас ты снова такая, как тогда.

— В нашем мире нет времени, хотя, ему можно дать другое название — ВСЕГДА.

— Но зачем я здесь? Я умерла? Но если я такая, как ты, то почему я не вижу своих рук и ног?

— Нет, родная, ты не умерла. Ты в этом мире лишь гость. У тебя здесь нет тела, только твой взгляд.

— Но я не понимаю, почему я не могу быть в том мире, в настоящем?

— Ещё не время. ОН решает, вернёшься ты обратно или нет.

Полина махнула рукой за спину, показав на сжавшийся яркий свет.

— ОН?

— Создатель душ. Он даёт их людям для сохранения, но не навсегда. Они дороги ему, каждая у него на счету. Сейчас твоя душа здесь, с нами. Он пристально смотрит в неё, чтобы понять, куда её положить. В этом мире все души одинаковые, они почти прозрачные. Некоторые возвращаются к нему тёмными, но со временем они снова светлеют.

— Это жестоко! Наша душа принадлежит нам не меньше, чем ему. Мы носим её в себе, в сердце, дарим часть её своим близким…

— Да, это так, но не всем дано распоряжаться своими душами. Ты — не в счёт. Тебе суждено выполнить особую миссию.

— Но какую? Скажи же мне, наконец, кто я теперь?

Полина подняла руку и провела ей в воздухе. Облако из разноцветных крылышек, будто потревоженных этим движением, вспорхнуло, но тут же вернулось на руку Полины.

— У твоей души особый цвет, он очень редкий. ОН не имеет права принять её сейчас и возвращает тебе. Скоро ты вернёшься в свой мир, но не забудь про миссию.

— Но какую, скажи мне, Полина! Что я должна сделать?

— Не беспокойся. Сердце тебе подскажет.

Полина нагнулась и подняла из травы рыжего кота, посадила его на руку и принялась нежно гладить его мягкую шерсть и почёсывать за ушами.

— Это Васька? Не может быть! Он тоже в твоём мире? Значит, он умер?

Полина улыбнулась первый раз за всё это время.

— Нет, родная, он не умер. Это единственные животные на земле, которые могут сюда приходить при жизни. Это случается часто, особенно когда они спят. Вот и сейчас этот милый кот спит где-нибудь. Он не видит тебя, потому что ты не телесна здесь. А теперь, прощай, тебя ждут. Ты будешь жить ещё долго, по твоему времени. Здесь же пройдёт лишь мгновение, и мы снова встретимся.

Образ девушки стал медленно исчезать, поглощаемый разрастающимся огненным заревом. Бабочки всколыхнулись разноцветным облаком и скрылись в яркой пучине, последовав за своей хозяйкой. Лишь одна, самая яркая, села на ближайший цветок и принялась шевелить крылышками. Оле так захотелось прикоснуться к ней, но вспомнила, что в этом мире нет её тела, только взгляд. Она шевельнула пальцем, но что это? Она ощущает его, сейчас она поднимет руку и коснётся этого красивого чуда, но бабочка вспорхнула вверх и исчезла в белом бесконечном небе. Оля моргнула.

Петя смотрел на Олины руки, лежащие вдоль её тела. Они были неподвижны, как все последние четырнадцать дней. Но вдруг он почувствовал краем глаза, или ему показалось, что указательный палец дрогнул. Петя соскочил с табуретки и упал на колени возле кровати, схватил руку Оли в свои ладони и прикоснулся губами. Он не хотел отрываться от неё, никогда, ни за что. Рука была тёплой и нежной, живой. Через мгновение он почувствовал, что кто-то смотрит на него. Он со страхом поднял голову. Она смотрела на Петю Синицына и нежно улыбалась еле заметной, слабой ещё улыбкой.

— Я знала, что это ты меня ждёшь…

87

Проказник соловей сидел на дырявом ведре старого пугала и заливался отборными трелями.

— Вот даёт! Так, глядишь, и работа веселей пойдёт, а? — подзадоривал Павел своих помощников — Сашку Завьялова да Петю Синицына, пошевеливая усами.

— Да уж, времени совсем мало осталось, скоро хозяйка приедет. Мы врачей уговорили задержать её ещё на денёк в больнице. Ох, если узнает, греха не оберёмся, — вздохнул Петя, махая кисточкой по чёрным доскам сарая. Старое мрачное дерево приобретало новый, совершенно неведомый до этой поры цвет.

— Сюда бы Тараса, он бы порядок навёл, знает в этом толк.

— Ну, нет уж, спасибо, Сань. Он наведёт порядок в нашей голове, глядишь — вон то пугало со смеху покатится, — ответил Павел, поправляя висящую на одной петле дверку.

Работа спорилась, делали хорошее дело, а про Фёдора старались не вспоминать. Только Сашка Завьялов изредка поглядывал на то место, где умер Колодин, и старался обходить стороной, чтобы не наступить туда, считая это неуважительным.

— Петь, а как там Оля? — спросил Завьялов у друга, пытаясь найти ответы на все вопросы, которые скопились в его голове за последнее время. Хватка сыщика никуда не делась, и Петя это чувствовал, правда, не показывал виду.

— Так она с Зоей Георгиевной приедет завтра в одном автомобиле.

— Вот это новость! Самая лучшая. А на чём они приедут, на такси?

— Зачем же на такси? Свой транспорт имеется.

Петя помахал перед Сашкой ключиками, улыбаясь во весь рот. Павел посмотрел на ребят, покачал головой, дескать, дети ещё, и тоже улыбнулся.

— Откуда это? Машина?

— А почему бы и нет? Дорогих людей нужно возить с комфортом.

— Это ты не про себя, случайно? — засмеялся Сашка.

— Про тебя! — поддержал его Петя, встал в шутливую стойку и принялся прыгать на месте, как заправский боксёр. Сашка тоже не унимался и обходил противника справа, пытаясь отобрать ключи, периодически загибаясь от смеха, держась за живот.

— Ну что, детвора, распетушилась? — погрозил пальцем Павел. — Вон, соловей даже примолк, глядя на ваше баловство, время идёт.

Павел мог смотреть на этих ребят вечно, на их шалости, лица, замаранные краской, и того соловья на ржавом ведре, который и не думал униматься. Вот это жизнь! Вот оно, счастье.

На следующий день в раскрытые настежь яркие ворота въехали «Жигули» первой модели. Козьме автомобиль был не нужен, так как даже если он когда-нибудь и покинет свои жёлтые стены, то за руль его никто уже не посадит. Клавдия с радостью отдала «копейку» Пете по дешёвке.

Стенька выбежал первым из передней пассажирской двери. В его обязанности входило открыть заднюю дверь и подать бабушке руку, как было обговорено заранее с Петей.

— Ну вот, Зоя Георгиевна, ваш дом. Он теперь немного другой расцветки, но мы тут по-мужицки покумекали и решили, что вы будете не против.

Зоя Георгиевна медленно прошла по свежескошенной травке, подошла к белому крылечку и опустилась на скамейку. Слева и справа росли две молодые яблоньки, которые Павел выкопал у себя в огороде и притащил сюда. Пугала больше не было, вместо него красовались розы, которые без малейшего сожаления пожертвовала Женя.

Вдруг Зоя Георгиевна услышала звук, который был таким забытым, но настолько близким ей, что слёзы появились в её усталых, но счастливых глазах. Петя открыл дверь сарая, а оттуда весёлой гурьбой выбежала целая орава маленьких жёлтых цыплят. Они окружили ноги женщины и принялись без малейшего зазрения совести выпрашивать у неё еду.

— Вы пока тут привыкайте, а Стенька вам поможет. Он уже взрослый человек и, к тому же, смышлёный. Там в доме есть всё — еда, крупы, вода. А, кстати, дрова там тоже есть. Мы всегда рядом, телефон вам не сняли, мы все вступились за это. Звоните Оле хоть сто раз в день, а мы к вам будем часто приходить.

Стенька закрыл за выехавшим автомобилем ворота, выбежал через калитку на дорогу и помахал ему вслед. Петя слегка волновался, ему вдруг снова показалось, что он делает что-то не так, торопится, навязывается. Но это чувство улетучилось мгновенно, когда он почувствовал Олины губы у себя на мочке правого уха. Она дышала в него, отчего было щекотно внутри и ужасно хотелось его почесать. Вместо этого Петя посмотрел в зеркало заднего вида и увидел её, такую счастливую, молодую и желанную.

— Я тебя люблю, — прошептала она, отчего Петя уже не мог терпеть. Он остановил машину посреди дороги, повернулся к милому лицу и поцеловал нежные розовые губы.

— Я тебя люблю, родная. Ты даже не представляешь, как сильно.

Петя остался в этот день у Оли, как и в другие последующие дни. Но этот вечер ещё не закончился, хоть день и подошёл к концу. Когда солнце совсем спряталось за лесом, Оле вдруг показалось, что кто-то скребётся в дверь. Она на цыпочках подкралась и тихо спросила: «Кто там?» «Мяу!» — ответил ей возмущённый голос, дескать, я это, зачем спрашивать?

Оля готова была растерзать любимого рыжего Ваську в своих объятиях, на что тот только недовольно ворчал и пытался выскользнуть из рук.

— Где же ты был, охламон? Неужели спал всё это время? Эх, ты!

Васька не слушал её, ему были безразличны все слова. Он с аппетитом уплетал куриную ножку, которая была для него сейчас самым дорогим, что может быть в этом скучном мире.

88

Лето торопилось, как будто боялось не успеть до прихода осени. И вот, сентябрь тронул буйную голову августа, и тот остановился, оглянулся вокруг. Всё ещё такое зелёное кругом, а он уже домчался до конечной станции своего пути. И так каждый год, более рассудительный сентябрь уступает место неугомонному августу на недельку-другую, чтобы тот закончил свои дела, которые пропустил второпях. Это золотая пора, когда август и сентябрь, как два родных брата, вместе радуются ещё тёплым лучам солнца, а иногда и первым осенним дождям, разукрашивают шляпки грибов и осыпают листья на головы прохожих. Это их любимая пора. Особенно усердно они стараются над рябинами, пока на их веточках не останутся только красные гроздья ягод, а под деревьями — толстый слой жёлто-красных листьев.

Даже школьники, глядя в окна со своих парт, иногда не могут оторвать глаз от этого парада листьев. Они с грустью смотрят во двор, а учительница русского языка и литературы не хочет им мешать. Она всё понимает, сама когда-то была такой, становилась взрослее с каждым годом, иногда грустила, глядя вот так же, как они, на падающие листья.

На доске мелом выведена тема сочинения «Как я провёл лето». Странно, но эта тема повторялась каждый год, но никогда она так не тревожила Витю, исподтишка глядящего на Женины ресницы, в которых притаился кусочек солнца. Он обязательно возьмёт ручку и приступит к сочинению, но только не сейчас. Сложно отвести взгляд от этого чуда, и он даже рад, что лето кончилось. Теперь он мог смотреть на неё несколько уроков подряд. Иногда на её нежных щёчках, как на персиках, проступала розовая краска, даже ямочки появлялись. Тогда Витя делал вид, что усердно что-то пишет, опустив голову. Значит, она заметила его взгляд. Женя была нисколько не против. Она специально не подавала виду, что знает обо всём. Это был их с Витей секрет. Они ещё летом решили, что останутся сидеть на прежних местах, что ещё больше укрепило их отношения.

— Женя, ты помнишь, что дежуришь сегодня? — спросила учительница.

Да, Марь Иванна, конечно, — отозвалась Женя.

— Я помогу?

— Спасибо, Вить. Ты иди, я только цветы полью, протру парты и домой побегу, мама ждёт.

— Тогда до завтра?

Дети вышли из класса в небольшой школьный коридор вместе, Женя пошла наливать воду, а Витя потихоньку вернулся. Он никак не решался, долго носил лист бумаги в портфеле, а теперь вытащил его и держал в руках, не решаясь положить его на Женину парту. Но нужно было решить именно сейчас, ведь она скоро вернётся. Витя решился.

Когда Женя полила цветы, она намочила тряпку и начала протирать парты, продвигаясь от дальнего угла класса. Её портфель лежал на парте, а из-под него торчал уголок листка, сложенного вдвое. Детское сердечко забилось быстрее, это было что-то очень важное. Она отложила тряпку и аккуратно вытащила лист. На нём было написано два слова. «ДЛЯ ТЕБЯ».

Лист не хотел раскрываться, пальчики не могли подцепить сложенные половинки. Наконец, ей это удалось. Это были стихи, те самые, которые Витя так долго не мог показать, и вот теперь они у неё в руках.

Прошу простить за голос мой несмелый,

Когда придёт вечерняя пора,

Друг друга рук коснёмся неумело.

Прости, мы стали ближе лишь вчера.


Твой взгляд всё изменил, добавил красок,

Я становлюсь и выше, и добрей,

И словно рыцарем из старых добрых сказок

Представил я себя, бродящим средь коней.


Вот — самый белый, разметая гривой,

Гоняет жаркий воздух над собой.

Он ждёт побед и топчется игриво,

С меня не сводит глаз лиловый свой.


Я жажду бурь и непогод — он тоже,

Врываясь в вихрь и разрывая круг,

Мы мчимся вдаль, где ближе и дороже

Твои ресницы и прикосновенье рук.


И вот — затишье, конь сопит ноздрями,

А я его благодарю в ответ.

Оранжевый закат, играющий тенями,

И ничего прекрасней больше нет.


Ты ждёшь меня, и я храню надежду,

В моей руке лежит твоя рука…

Как жаль, что в этот вечер, как и прежде

Мечты меня расстроили слегка.


Но будет снова утро, день и буря,

Мой белый конь в вечернюю зарю

Несёт меня, лиловый глаз прищуря,

И я решусь сказать тебе — люблю!


Женя бежала по дорожке от школы, расправив крылья. Осень, её любимое время года, как странно, но она поняла это только теперь. Она поставила портфель на дорожку, а сама стала загребать разноцветные листья двумя руками и бросать их вверх. Как они прекрасны, эти осенние листья. Как нежно они касаются лица, шеи. Их уже невозможно забыть, они всегда будут в памяти. А незабудки — это просто красивые цветы, и нет в них никакой магии, это знают все.

89

Если бы только можно было остановить время, то лучше всего это сделать прямо сейчас. Так часто думала Оля, которой довелось почувствовать «вечность». Постепенно те странные воспоминания сгладились и угасли, стёрлись краски прекрасного, недосягаемого мира, осталось лишь чувство благодарности за что-то. Полина, Васька, душа, миссия… Именно последнее никак не давало ей покоя, а время шло семимильными шагами. Вот и зима закончилась, потекли первые ручейки по дорогам, а ответа всё не было.

Петя Синицын навсегда перебрался в Тулинский, где его почти сразу поставили исполняющим обязанности начальника участка, а ближе к весне он окончательно занял стол Колодина. Сашка Завьялов с восторгом посматривал на лейтенантские погоны друга, но пытался скрыть свои чувства. Петя всё ждал подходящего момента, и однажды, когда Сашка долго смотрел ему вслед, вдруг развернулся и сказал:

— Саш, там Ильченко всё Шерлок Холмса себе ищет какого-нибудь. О тебе иногда вспоминает, говорит, вот бы такого мне в отдел. Ты как к этому отнесешься? А комнату мою в общаге можешь занимать хоть сколько, не жалко.

Сашка еле устоял на месте, чтобы не обхватить Петину шею. Так, с первыми ручьями, Сашка и перебрался в центр.

Зоя Георгиевна стала сдавать. С первыми мартовскими оттепелями Оля забрала её к себе в дом, чтобы присмотреть за ней, да и Стеньке больше внимания уделить. Однажды Зоя Георгиевна дождалась, когда Петя вернётся с участка, и попросилась в больницу. Петя без лишних вопросов выполнил просьбу и отвёз её в центр. Той же ночью она тихо ушла, без звука, спокойно, лишь старческая сухая улыбка осталась с ней навсегда. Тяжесть перенесённых событий оставили свой шрам на сердце, который время не смогло залечить.

Первое, что услышал Стенька сразу после известия о смерти бабушки — это фразу Оли, которая стала решающей в его дальнейшей жизни.

— Стеня, я тебя никогда не оставлю. Разреши мне быть тебе мамой?

Стенька округлил полные слёз глаза, но не посмел кивнуть головой, будто не имел на это права.

— Это наше общее с Петей предложение, он тоже очень хочет, чтобы так случилось.

Тогда Стенька кивнул головой, а Петя с Олей обняли его крепко, как обнимала только, разве что, Полина, когда была ещё жива. Когда Оля чувствовала ладонью вздрагивающую от рыданий спину ребёнка, она вдруг поняла: это её миссия, предназначение. Вот почему именно Полина встретила её «там» и вернула обратно. Оля шла по своей дороге, и теперь ей уже не стоит в этом сомневаться.

В последний месяц зимы в семье Савушкиных наступили сумасшедшие времена. У Марины родилась маленькая дочурка Аня, и покой ненадолго покинул этот дом, просто сбежал. Малютка была на редкость хитрая. Как только её успокаивали и клали в кроватку, она ждала, когда жертва на цыпочках выйдет из комнаты, открывала свои бездонные глаза, улыбалась и приступала к громкому зазывающему плачу. Всё чаще малышка спала между Павлом и Мариной, ради чего пришлось к кровати привязать дополнительную лавку, которая, по справедливости, досталась главе семейства.

Марти кличка совсем не шла, теперь он был похож на Джо или Сильвера. Один глаз его больше не открывался, зато оставшийся сиял за двоих. В тот день Клавдия могла бы стать призёром конкурса по экстремальному вышиванию, если бы вовремя подала заявку. Ближе к весне пёс всё чаще скулил за дверью и просился в дом. Наверное, его глубокая рана постоянно напоминала о себе в холодной и сырой будке.

В начале мая у Павла больше не осталось терпения, он бросил на пол в веранде знакомый полушубок и разрешил Марти ночевать в доме всегда. Особенно этому факту обрадовалась маленькая Аня. Она уже изредка ползала по полу, а когда в доме появилось такое мохнатое чудо, то она просто требовала, чтобы её срочно вытаскивали из кроватки и определяли на пол, и горе тому, кто забывал открыть дверь в веранду. Малютка резво подползала к Марти, останавливалась перед ним и радостно смотрела на него огромными голубыми глазами. Это было знаком для собаки, что лучше закрыть единственный глаз и терпеть. Маленькие ручки хватали собаку за уши, а морда становилась назойливым препятствием, которое нужно было обязательно переползти.

Васька продолжал сидеть на заборе и следить за всем, что происходило по ту его сторону. Особенно он любил смотреть на гусей, галдящих с утра до вечера и ковыряющихся в канаве. Он прищуривал глаза и смотрел на них сквозь узкие щелочки, как будто его величие не позволяло вести себя как-то иначе. Где уж этой живности, ползающей под его забором, равняться с ним. Но изредка и Васькин покой внезапно прерывался. Он вдруг вскакивал, шерсть его вставала дыбом, а глаза загорались чёрным жемчужным блеском. Он долго шипел и провожал кого-то глазами, как будто невидимый заклятый враг хотел напомнить о себе, проходя мимо Васькиного забора.

90

На этом можно было бы и закончить нашу историю, но внимательный читатель может упрекнуть меня в недосказанности, даже в дилетантстве. Я и сам чувствую, что не до конца исполнил свою миссию, поэтому оставил в этой книге место ещё одной главе.

Когда оформление необходимых бумаг по усыновлению Стеньки подходило к завершению, Оля с Петей, наконец, обратили внимание на дату, которую чуть не упустили из вида. Двадцатое мая, день рождения Стеньки.

— Любимая, а ведь с нас подарок, — заметил Петя, на что Оля сложила ладошки вместе и поднесла их к лицу. Что-то новое и такое приятное начинало происходить в её жизни.

На следующий день, когда семья Синицыных сидела за завтраком, Петя слегка затронул ногой супругу, и она решилась.

— Стень, родной… ты помнишь, что у тебя скоро день рождения?

— Н-нет, — признался мальчишка, словно его застали врасплох.

— Мы хотим подарить что-нибудь, предлагаем тебе сделать выбор, и не думай о цене. Подумай до вечера, ладно?

Стенька решал сложную задачу. Он никогда не получал подарков, разве что печенье от бабушки, но, чтобы вот так… Сейчас ему хотелось бы, чтобы день рождения кто-нибудь отменил, чтобы пропало это неудобство, и эта странная для него дата, двадцатое мая. Но ещё меньше он хотел расстраивать Олю и Петю, которые выглядели такими счастливыми за столом.

За ужином Оля посмотрела на мальчика, и тот понял, что пора говорить.

— А то, что я выберу, будет моим навсегда?

— Да, не сомневайся, — ответил удивлённый Петя.

— И я могу делать с этим, что хочу?

— Как тебе прикажет твоя совесть, парень, — странный разговор заставил Петю немного волноваться.

— Тогда я хочу бинокль. Настоящий, можно?

Оля выдохнула с облегчением, Петя поглядел на неё и подмигнул.

— Конечно, решено. Ну, ешь давай, а то всё простыло давно.

Стенька ждал последнего дня мая. Когда он, наконец, пришёл, мальчишка открыл смежную калитку и подошёл к Витиной двери.

— Виить…, — позвал он через открытую дверь. От неожиданности Витя снова выбежал из комнаты в вывернутой наружу майке.

— Это тебе, бери, — протянул он большой и красивый бинокль. Витя зачем-то поднял руку и взял его, но виной этому была лишь неожиданность. Стенька уже повернулся, чтобы уйти, но почувствовал, как на плечо легла чья-то рука.

— Стень, я не могу это взять, никак.

— Но что же мне делать теперь? — еле слышно спросил Стенька. Решение Вите пришло мгновенно.

— А давай вместе им пользоваться, а? Но лежать он будет у тебя, как тебе такое?

— Давай! — обрадовался Стенька и взял из рук товарища бинокль. — А когда начнём?

— Слушай, а побежали на ручей? — неожиданно предложил Витя. — Вот там поток, наверное, в это время.

— Вот здорово, побежали!

Ребята шли по просеке плечом к плечу, ни на минуту не умолкая. Они обсуждали столько планов, что не хватало пальцев на их руках. Где-то далеко шумел ручей, звеня тысячей колокольчиков, рассказывая кому-то, как он жил всю эту долгую зиму. Лес был добр, он совсем недавно стал молодым, одевшись в свои светло-зелёные одежды. Молодая травка щекотала босые ноги детей до самой переправы, где они решили остановиться. Никто не хотел идти на тот берег, чтобы не тревожить прошлое.

— А давай, кто первым увидит зайца, тот и победил? — предложил Стенька. Витя сразу согласился, но с тем условием, что его товарищ будет смотреть первым. Стенька приложил бинокль и стал усердно выискивать живность в мелкой траве на том берегу. Вдруг он резко одёрнул руку и потянул Витю за майку, пытаясь отодвинуть его за свою спину.

— Там волк, он чёрный! Идём отсюда скорее, — кричал Стенька в ухо другу. Витя почувствовал, как краска приливает к его щекам. Он понял, кто там, на том берегу.

— Дай, я гляну.

Он взял бинокль и приложил к глазам. Губы медленно расплылись в счастливой улыбке, отчего у Стеньки побежали по коже мурашки.

Чёрный волк, совсем молодой, но уже большой и сильный, стоял и смотрел в сторону мальчишек. Лишь одна особенность отличала его от других зверей — у него не было одного уха, а глаза отражали небо. Волчица тоже была рядом. Она непрерывно следила за тремя пушистыми неуклюжими волчатами, прячущимися в траве. Что-то побеспокоило чёрного волка, он дёрнул носом, дав знак волчице уходить. Она толкнула носом детей, и те вперевалку, натыкаясь друг на друга, убежали в чащу леса. Чёрный волк постоял ещё немного, посмотрел в сторону ручья и ушёл в тайгу. Светло-зелёная молодая листва, играя на солнце, укрыла его, словно обнимая дорогое ей существо.

До свидания, Джек. Будь счастлив.


Вячеслав Киман.  ISBN: 978-5-532-08446-9