***

Лина. Девушка-малина. Хмурая, но с идеальным макияжем и хитро выкрашенными волосами, она сидела будто не с нами. Когда подходила её очередь делиться мнением, она говорила: «Пропускаю», либо мотала головой: «Не сегодня». К слову, «сегодня» всё никак не наступало.
Однажды Режиссёр приметил её на улице, а я даже не заметила. Настолько её лицо срослось со стенами. Красивая, чьих зубов я никогда не видела, работает на радио. Как работает, если всегда молчит?

Чёрные глаза, обрамленные серебристыми тенями. Кто-то врубил антисвет на ночное небо. Пытаюсь разговаривать с ней. Если настаивать, можно услышать ответ на вопрос. А так..

Потом она вдруг проявила несвойственную ей активность. Даже трясла головой и выпучивала глаза, словно лягушка. Глазами лягушки, парализованной от страха, будто завидела змею, она приклеивалась к скатерти, а её губы, словно те жили отдельно, нервно барабанили друг об друга слова. Барабанили быстро-мелко, и я снова не свидела её зубов. В отличие от её странной и красивой внешности, завораживавшей меня, речь её меня раздражала и бесила. Она говорила о бездомных, что хочет им помочь, но не знает как, что в Казани всей благотворительностью занимаются мусульмане, но почему бы католикам тоже не начать что-то организовывать, что она уже видела несколько объявлений рабочих домов, надо бы съездить туда, проверить, вдруг всё-таки рабство, бу-бу-бу, бу-бу-бу...

Меня всю распирало сказать, что я располагаю обширным опытом, дать продуманный, готовый план и немедленно приступить к действию, но вклиниться звонким выстрелом тарелок в непрерывный барабанный бубнёж не представлялось возможным. Я не хотела всем этим заниматься, после МЗМ я поставила на своей личной помощи бездомным жирный крест, но слушать эти смачные шлепки барабанов было нестерпимо. Пускай, я всё-таки налажу, организую, сделаю всё, лишь бы заставить барабаны замолчать. Ей-богу, она мне нравилась куда больше, когда молчала.

Серым призраком она металась по рынку, на котором мы сговорились встретиться. Рынку, где стоял главный хэндмэйдовский приют из брошенных вагонов, разонравившейся одежды, пластиковых тарелок и энтузиастов-мусульман. Личико её теплело, но так же оставалось бестелесым, безщёким, безглазым, безносым. Чёрные ресницы подпирали тучи мыслей. А глаза были завёрнуты в задумчивость. Она была красивей, старше, выше. Но именно мне, как более живой и настоящей, предложили работать в таком же приюте в Дербышках.

Её одежда сливалась с грязью городского снегоподобия. Но лицо выдавалось как архитектурный изыск художника-гения, точно так же высились кирпичные стены и нарядные балконы красивых домов Вахитовского района над плохой пародией зимы. Из неё снова было не выдавить ни слова. Но толку-то, барабанная установка уже рассекречена.

Удивительно, но не моими силами появилась столовая Святого Шарбеля. Моими усилиями там только появилась настоящая посуда, но вскоре её всё равно заменили одноразовой. Девушку-малину одолевали перемены. Во-первых, она перестала краситься. Из плена серебристых теней были выдернуты пронзительные карие глаза, похожие на чёрные дыры. Её смуглая кожа больше не притворялась ночной, убелённой луной пустыней. Корни она перестала закрашивать, и на свет вылезли упругие, струящиеся локоны тёмных волос. Свой привычный стиль одежды - мрачных, элегантных, бесполых вещей - она сменила на платья, где впервые были мной замечены тёплые, живые тона. Она словно из сильфиды превращалась в дриаду. Из персонажа вымышленного в персонажа реального. Я стала чаще видеть её волосы заплетёнными, оттого пропала безщёкость. Теперь на лекциях она всё время высказывалась, а я, наоборот, пропускала. А однажды она рассмеялась - аж во весь рот - и я увидела, как клыки её залезли на передние зубы. Она абсолютно отелилась, осуществилась. Претворилась.

Выбрала себе крёстное имя Жанна. А вскоре в ватсаппе я увидела, что в качестве статуса она написала: «Слава Иисусу Христу!».

Чем больше эта женщина находила себя, тем больше я терялась. Безжизненно красивая мумия, запутавшаяся девушка потерянного поколения, такой я её видела в своём фильме. Шагающей по льду замёрзшей Казанки, осыпанной снежной пудрой. Её сомкнутые губы, стеклянные глаза, хрупкая, тающая фигурка. Моя сильфида. Стала плотью. Стала жизнью. Стала женщиной. Мой образ вочеловечился, как Бог когда-то. Мой дух обрёл тело, и духа стало не видно.

Нет, она не стала некрасивой. Жизнь не перестаёт быть красивой из-за того, что недостаёт до глянцевых кинолент. Но жизнь внутренняя богаче жизни внешней, и образ её, что я присвоила себе, упорхнул от меня. Выразительные скулы, блестящие зеркальной поверхностью глаза, припорошенные пудрой смолотого сердца заколдованного Кая. Лиловая блондинка. Вампир-одиночка.

Но теперь она нашла своего Бога. Нашла своё счастье. Она успокоилась. УСладилась ПОКОем, который мне только снится.

И нет больше в зеркале глаз меня. И не говорю больше за неё - она говорит сама. И выДУмать нечего. В тело, как в дух, окунуться нельзя.

Малина кислая на вкус.