Золотой телёнок. Финал эпопеи

«Золотой телёнок». Финал эпопеи.
В отличие от «Двенадцати стульев», где каждое событие допускает точную датировку,
в «Золотом телёнке» только один эпизод имеет точную дату.
Это день 25 апреля 1930 года, когда Остап Бендер настиг подпольного миллионера Корейко,
служившего конторщиком на стройке Турксиба.
 
 
Вот что пишет Интернет по поводу этой даты:
25 апреля 1930 года сомкнулись рельсы Турксиба.
"Сегодня в 7 часов 6 минут по московскому времени рельсы Юга сомкнулись с рельсами Севера
на 640 километре от станции Луговая. Путь для сквозного движения по Турксибу открыт. Начальник постройки Шатов".
Через несколько дней на станции Айна-Булак состоялись торжества.        ( 28.04.1929, воскресенье)
На них прибыли представители правительства СССР, среднеазиатских республик и Казахстана,
советские и иностранные журналисты, строители магистрали и жители окрестных селений.
 
Эта информация позволяет хотя бы приблизительно восстановить даты последующих событий, начиная с 29 главы книги.
Возможно, эти мои изыскания заинтересуют ценителей Ильфа и Петрова.

Глава двадцать девятая                (28.04.1929, воскресенье)
Солнце встало над холмистой пустыней в 5 часов 02 минуты 46 секунд. Остап поднялся на минуту позже и, умывшись,
выпрыгнул из вагона. Желтую папку он захватил с собой.                (28.04.1929, 6:00)

Прибывшие поезда с гостями из Москвы, Сибири и Средней Азии образовали улицы и переулки. Со всех сторон составы подступали к трибуне, сипели паровозы, и белый пар задерживался на длинном полотняном лозунге:
                «Магистраль – первое детище пятилетки».
Тысячи всадников, сидя в деревянных седлах и понукая волосатых лошадок, торопились к деревянной стреле, находившейся в той самой точке, которая была принята два года назад как место будущей смычки.
В голове южного городка висел плакат: «Даешь Север!», в голове северного – «Даешь Юг!».
И Север и Юг стремились опередить друг друга и первыми войти в Гремящий Ключ. Победил Север.

Остап побежал к вагонам северного городка, но городок был пуст. Все его жители ушли к трибуне, перед которой уже сидели музыканты. В первом ряду спокойно сидел табельщик Северного укладочного городка Александр Корейко.                (28.04.1929, 9:00)
– Александр Иванович! – крикнул Остап, сложив руки трубой.
Корейко посмотрел вниз и поднялся. Вздорная фигура великого комбинатора сразу же лишила его душевного спокойствия.
Он посмотрел через голову толпы, соображая, куда бы убежать. Но вокруг была пустыня.
 – Сойдите, Александр Иванович! – кричал Остап. – Пожалейте себя! Глоток холодного нарзана! А? Не хотите? Ну, хоть меня пожалейте! Я хочу есть! Ведь я все равно не уйду! Может быть, вы хотите, чтобы я спел вам серенаду Шуберта
      «Легкою стопою ты приди, друг мой»? Я могу!
Но Корейко не стал дожидаться. Ему и без серенады было ясно, что деньги придется отдать. Пригнувшись и останавливаясь на каждой ступеньке, он стал спускаться.    (28.04.1929, 9:10)
– На вас треугольная шляпа? – резвился Остап. – А где же серый походный пиджак? Вы не поверите, как я скучал без вас.
Ну, здравствуйте, здравствуйте! Может, почеломкаемся? Или пойдем прямо в закрома, в пещеру Лейхтвейса, где вы храните свои тугрики!
– Сперва обедать, – сказал Корейко, язык которого высох от жажды и царапался, как рашпиль.

Обед для строителей и гостей был дан в евразийском роде. Казахи расположились на коврах, поджав ноги, как это делают на востоке все, а на западе только портные.
Европейцы засели за столы.                (28.04.1929, 12:00)

Когда комбинаторы пробились к столу, толстый человек с висячим, как банан, носом произносил первую застольную речь. К крайнему своему удивлению, Остап узнал в нем инженера Талмудовского.
Остап, не дав Корейке доесть компота, поднял его из-за стола и потащил рассчитываться. По приставной лестничке комбинаторы взобрались в товарный вагон, где помещалась канцелярия Северной укладки и стояла складная полотняная кровать табельщика.
Здесь они заперлись.                (28.04.1929, 13:00)

Глава тридцатая
В нагретом и темном товарном вагоне воздух был плотный и устойчивый, как в старом ботинке. Пахло кожей и ногами.
Корейко зажег кондукторский фонарь и полез под кровать.
Корейко долго возился под кроватью, отстегивая крышку чемодана и копаясь в нем наугад.
– Эй, там, на шхуне! – устало крикнул Остап. – Какое счастье, что вы не курите. Просить папиросу у такого скряги, как вы,  было бы просто мучительно. Вы никогда не протянули бы портсигар, боясь, что у вас вместо одной папиросы заберут несколько.
 Вы нехороший человек. Ну что вам стоит вытащить весь чемодан!
– Еще чего! – буркнул Корейко, задыхаясь под кроватью.                (28.04.1929, 13:30)
 «Ах, как плохо, – думал Александр Иванович, – плохо и страшно. Вдруг он сейчас меня задушит и заберет все деньги.  Очень просто. Разрежет на части и отправит малой скоростью в разные города. А голову заквасит в бочке с капустой».
В страхе он выглянул из-под кровати. Бендер дремал на своем ящике, клоня голову к железнодорожному фонарю.
«А может, его... малой скоростью, – подумал Александр Иванович, продолжая вытягивать пачки и ужасаясь, – в разные города.  И ни одна собака… Строго конфиденциально. А?»
Великий комбинатор вытянулся и отчаянно, как дог, зевнул.
-Кстати, совсем забыл вам сказать, может быть, вы собираетесь меня зарезать?
Так знайте – я против.                (28.04.1929, 13:40)
И потом меня уже один раз убивали. Был такой взбалмошный старик, бывший предводитель дворянства, он же регистратор ЗАГСа, Киса Воробьянинов. Мы с ним на паях искали счастья на сумму в сто пятьдесят тысяч рублей. И вот перед самым размежеванием добытой суммы глупый предводитель полоснул меня бритвой по шее. Хирурги еле-еле спасли мою молодую жизнь, за что я им глубоко признателен.
Наконец Корейко вылез из-под кровати, пододвинув к ногам Остапа пачки с деньгами. Каждая пачка была аккуратно заклеена в белую бумагу и перевязана шпагатом.
– Девяносто девять пачек, – сказал Корейко грустно, – по десять тысяч в каждой. Бумажками по 25 червонцев.
  Можете не проверять, у меня как в банке.                (28.04.1929, 14:00)
– А где же сотая пачка? – спросил Остап с энтузиазмом.
– Десять тысяч я вычел в счет ограбления на морском берегу.
– Ну, это уже свинство. Деньги истрачены на вас же. Не занимайтесь формалистикой.
Корейко, вздыхая, выдал недостающие деньги, взамен получил свое жизнеописание в желтой папке с ботиночными тесемками. Жизнеописание он тут же сжег в железной печке, труба которой выходила сквозь крышу вагона. Остап в это время взял на выдержку одну из пачек, сорвал обертку и, убедившись, что Корейко не обманул, сунул ее в карман.
– Где же валюта? – придирчиво спросил великий комбинатор. – Где мексиканские доллары, турецкие лиры, где фунты, рупии, пезеты, центавосы, румынские леи, где лимитрофные латы и злотые? Дайте хоть часть валютой.
– Берите, берите что есть,  берите, а то и этого скоро не будет. Валюты не держу.
– Вот я и миллионер! – воскликнул Остап с веселым удивлением.
   Сбылись мечты идиота!                (28.04.1929, 14:30)
Остап побросал пачки в мешочек, любезно предложенный Александром Ивановичем, взял его под мышку и откатил тяжелую дверь товарного вагона.
Праздник кончался. Литерный поезд был освещен от хвоста до головы.
– Да! – воскликнул Остап. – Банкет в вагоне–ресторане! Я и забыл! Какая радость! Идемте, Корейко, я вас угощаю, я всех угощаю!    Коньяк с лимончиком, клецки из дичи, фрикандо с шампиньонами, старое венгерское, новое венгерское, шампанское вино!..
– Фрикандо, фрикандо, – сказал Корейко злобно, – а потом посадят. Я не хочу себя афишировать!
– Я обещаю вам райский ужин на белой скатерти, – настаивал Остап. – Идемте, идемте! Спешите выпить вашу долю спиртных напитков, съесть ваши двадцать тысяч котлет. Не то налетят посторонние лица и сожрут вашу порцию в жизни. Я устрою вас в литерный поезд – там я свой человек, – и уже завтра мы будем в сравнительно культурном центре. А там с нашими миллионами...
После потери миллиона Корейко стал мягче и восприимчивей.    (28.04.1929,15:00)
– Может, в самом деле проветриться, – сказал он неуверенно, — прокатиться в центр.
Но, конечно, без шика, без этого гусарства.
– Какое уж тут гусарство! Просто два врача-общественника едут в Москву, чтобы посетить Художественный театр и собственными глазами взглянуть на мумию в Музее изящных искусств. Берите чемодан. Миллионеры пошли к поезду. Остап небрежно помахивал своим мешком, как кадилом.                (28.04.1929, 15:30)
В купе на верхней полке Остапа лежал под простыней незнакомый ему человек и читал газету.
– Ну, слезайте, – дружелюбно сказал Остап, – пришел хозяин.
– Это мое место, товарищ, – заметил незнакомец. – Я Лев Рубашкин.
– Знаете, Лев Рубашкин, не пробуждайте во мне зверя, уходите отсюда.
Остап молча схватил корреспондента за голую ногу. На крики Рубашкина сбежался весь вагон.
– Заяц! – завизжал Лев Рубашкин. Товарищ комендант, здесь ехал заяц!
– Где заяц?! – грозно  провозгласил комендант               (28.04.1929,16:00)

– Я этого так не оставлю, – ворчал Остап, – бросили в пустыне корреспондента советской прессы. Я подыму на ноги всю общественность. Корейко! Мы выезжаем первым же курьерским поездом! Закупим все места в международном вагоне!..
– Что вы, – сказал Корейко, – какой уж там курьерский! Отсюда никакие поезда не ходят.
  По плану эксплуатация начнется только через два месяца.
– За холмом стоит самолет, – сказал Бендер, – тот, который прилетел на торжество. Он уйдет только на рассвете. Мы успеем.
Под высокими, как крыши, рифлеными крыльями самолета ходили маленькие механики в кожаных пальто.
– Мы пассажиры! – крикнул Остап, задыхаясь.
    Два билета первого класса!                (28.04.1929, 17:00)
– Пассажиров не берем, – сказал пилот, берясь за лестничный поручень.
  Это специальный рейс.
– Я покупаю самолет! – поспешно сказал великий комбинатор. – Заверните в бумажку.
– С дороги! – крикнул механик, подымаясь вслед за пилотом.
Пропеллеры исчезли в быстром вращении. Дрожа и переваливаясь, самолет стал разворачиваться против ветра. В воздухе самолет блеснул ребрами и сгинул в солнечном свете. Остап сбегал за фуражкой, которая повисла на кустике саксаула, и молвил:
– Транспорт отбился от рук. С железной дорогой мы поссорились. Воздушные пути сообщения для нас закрыты. Пешком? Семьсот километров. Это не воодушевляет.
Остается одно – принять ислам и передвигаться на верблюдах.  (28.04.1929,17:30)
Насчет ислама Корейко промолчал, но мысль о верблюдах ему понравилась. Аулы, прибывшие на смычку, еще не снялись, и верблюдов удалось купить неподалеку от Гремящего Ключа. Корабли пустыни обошлись по сто восемьдесят рублей за штуку.
– Как дешево, – шепнул Остап, – давайте купим 50 верблюдов. Или 100! 
                (28.04.1929, 18:30)
– Это гусарство, – хмуро сказал Александр Иванович, – что с ними делать? Хватит и двух.
Казахи с криками усадили путешественников между горбами, помогли привязать чемодан, мешок и провизию на дорогу – бурдюк с кумысом и двух баранов. Верблюды зашагали вдоль полотна Восточной Магистрали.
  Бараны, привязанные веревочками, трусили позади, время от времени катя шарики и блея душераздирающим образом.
– Эй, шейх Корейко! – крикнул Остап. – Александр-ибн-Иванович! Прекрасна ли жизнь?
Шейх ничего не ответил. Ему попался ледащий верблюд,
и он яростно лупил его по плешивому заду саксаульной палкой. (28.04.1929, 19:00)

Глава тридцать первая
Семь дней верблюды тащили через пустыню новоявленных шейхов. В начале путешествия Остап веселился от души.
Но через несколько дней, когда от баранов остались только веревочки, а кумыс был весь выпит, он погрустнел и только меланхолически бормотал:
– В песчаных степях аравийской земли три гордые пальмы зачем-то росли.   
                (5.05.1929, 13:00)

Оба шейха сильно похудели, оборвались, поросли бородками и стали похожи на дервишей из небогатого прихода.
– Еще немного терпения, Ибн-Корейко, и мы приедем в городок, не уступающий Багдаду. Плоские кровли, туземные оркестры, ресторанчики в восточном вкусе, сладкие вина, легендарные девицы и сорок тысяч вертелов с шашлыками карскими, турецкими, татарскими, месопотамскими и одесскими. И, наконец, железная дорога.
На восьмой день путники подъехали к древнему кладбищу. Древний восток лежал в своих горячих гробах.                (6.05.1929, 16:00)
Комбинаторы стегнули своих верблюдов и вскоре въехали в оазис.
Корейко и Бендер ехали мимо лавочек, торгующих зеленым табаком в порошке и вонючим коническим мылом, похожим на головки шрапнелей. Ремесленники с белыми кисейными бородами возились над медными листами, свертывая их в тазы и узкогорлые кувшины. Сапожники сушили на солнце маленькие кожи, выкрашенные чернилами.
Темно-синие, желтые и голубые изразцы мечетей блестели жидким стеклянным светом.
Остаток дня и ночь миллионеры тяжело и бесчувственно проспали в гостинице, а утром выкупались в белых ваннах, побрились и вышли в город.  (7.05.1929,8:00)
Безоблачное настроение шейхов портила только необходимость тащить с собою чемодан и мешок.
– Я считаю первейшей своей обязанностью, – сказал Бендер хвастливо, – познакомить вас с волшебным погребком. Он называется «Под луной». Я тут был лет пять тому назад, читал лекции о борьбе с абортами. Какой погребок! Полутьма, прохлада, хозяин из Тифлиса, местный оркестр, холодная водка, танцовщицы с бубнами и кимвалами. Закатимся туда на весь день. Могут же быть у врачей-общественников свои миниатюрные слабости. Я угощаю. Золотой теленок отвечает за все. И великий комбинатор тряхнул своим мешком.
Однако погребка «Под луной» уже не было. К удивлению Остапа, не было даже той улицы, на которой звучали его бубны и кимвалы. Здесь шла прямая европейская улица, которая обстраивалась сразу во всю длину.             (7.05.1929, 9:00)
Остап толкнул Корейко и, промолвив: «Есть еще местечко, содержит один из Баку», повел его на другой конец города. Но вместо «местечка» глазам шейхов предстал картонный плакат с арабскими и русскими буквами: «Городской музей изящных искусств».
– Войдем, – печально сказал Остап, – там по крайней мере прохладно. И потом посещение музея входит в программу путешествующих врачей-общественников.      
                (7.05.1929, 10:00)
К посетителям тотчас же подошел юноша в ковровой бухарской тюбетейке на бритой голове и, волнуясь, как автор, спросил:
– Ваши впечатления, товарищи?
– Ничего себе, – сказал Остап.
Молодой человек заведовал музеем и без промедления стал говорить о затруднениях, которые переживает его детище.
– Мне бы триста рублей! – вскричал заведующий. – Я бы здесь Лувр сделал!
– Скажите, вы хорошо знаете город? – спросил Остап, мигнув Александру Ивановичу.
  Не могли бы вы указать нам некоторые достопримечательности? Я знал ваш город, но он как-то переменился.
Заведующий очень обрадовался. Крича, что все покажет лично, он запер музей и повел миллионеров на ту же улицу,
где они полчаса назад искали погребок «Под луной».        (7.05.1929, 10:30)
– Проспект имени Социализма! – сказал он, с удовольствием втягивая в себя алебастровую пыль.
– А как у вас с такими... с кабачками в азиатском роде, знаете, с тимпанами и флейтами? –спросил великий комбинатор.
– Изжили, – равнодушно ответил юноша, – давно уже надо было истребить эту заразу, рассадник эпидемий. Весною как раз последний вертеп придушили. Назывался «Под луной».
Но зато открыта фабрика-кухня. Европейский стол. Механическое хлебопечение. Тарелки моются и сушатся при помощи электричества. Кривая желудочных заболеваний резко пошла вниз.
– Что делается! – воскликнул великий комбинатор, закрывая лицо руками.
– Вы ещё ничего не видели, – сказал заведующий музеем, застенчиво смеясь. – Едем на фабрику-кухню обедать.
Они уселись в линейку под полотняным навесом с фестонами, обшитыми синей каймой, и поехали. По пути любезный проводник поминутно заставлял миллионеров высовываться из-под балдахина. Остап отворачивался и говорил:
– Какой чудный туземный базарчик! Багдад!                (7.05.1929, 11:30)
– 17  числа начнем сносить, – сказал молодой человек, – здесь будет больница и коопцентр.
– И вам не жалко этой экзотики? Ведь Багдад!
Молодой человек рассердился.
– Это для вас красиво, для приезжих, а нам тут жить приходится.
В большом зале фабрики-кухни, среди кафельных стен, под ленточными мухоморами, свисавшими с потолка, путешественники ели перловый суп и маленькие коричневые биточки. Остап осведомился насчет вина, но получил восторженный ответ, что недавно недалеко от города открыт источник минеральной воды, превосходящей своими вкусовыми данными
прославленный нарзан. В доказательство была потребована бутылка новой воды и распита при гробовом молчании.
– А как кривая проституции? – с надеждой спросил Александр-Ибн-Иванович.
– Резко пошла на снижение, – ответил молодой человек.    (7.05.1929,12:30)               
– Ну, а веселье? Как город веселится? – уже без экстаза спрашивал Остап. –
  Тимпаны, кимвалы?
– Разве вы не знаете? – удивился заведующий музеем. – На прошлой неделе у нас открылась городская филармония. Большой симфонический квартет имени Бебеля и Паганини. Едем сейчас же! Как это я упустил из виду!
После того как он заплатил за обед, отказаться от посещения филармонии было невозможно из этических соображений.
По дороге в гостиницу молодой человек неожиданно остановил возницу, высадил миллионеров, взял их за руки и, подымаясь от распиравшего его восторга на цыпочки, подвел к маленькому камню, отгороженному решеточкой.
– Здесь будет стоять обелиск! – сказал он значительно. – Колонна марксизма!
Прощаясь, молодой человек просил приезжать почаще.
Добродушный Остап пообещал обязательно приехать, потому что никогда не проводил такого радостного дня, как сегодня.                (7.05.1929,13:30)
– Я на вокзал, – сказал Корейко, оставшись наедине с Бендером.
– Поедем в другой город кутить? – спросил Остап.В Ташкенте можно весело провести дня три.
– С меня хватит, – ответил Александр Иванович, – я поеду на вокзал сдавать чемодан на хранение, буду здесь служить   где-нибудь в конторщиках. Подожду капитализма. Тогда и повеселюсь.
– Ну и ждите, – сказал Остап довольно грубо, – а я поеду. Сегодняшний день – это досадное недоразумение, перегибы на местах. Золотой теленочек в нашей стране еще имеет кое-какую власть!
Они вместе пошли на почту, где Корейко сдал свой чемодан, после чего расстались.
Александр  Иванович остался ждать капитализма,
а Остап Ибрагимович поехал в сторону Москвы.         (7.05.1929, 14:30)

Глава тридцать вторая
В тот печальный и светлый осенний день, когда в московских скверах садовники срезают цветы и раздают их детям, главный сын лейтенанта Шмидта Шура Балаганов спал на скамье в пассажирском зале Казанского вокзала. Он лежал, положив голову на деревянный бортик. Мятая кепка была надвинута на нос. По всему было видно, что бортмеханик Антилопы и уполномоченный по копытам несчастлив и нищ.               
                (1.09.1929, 7:30)
Побежали носильщики, и вскоре через зал потянулось население прибывшего поезда.
Последним с перрона вошел пассажир в чистой одежде. Под расстегнутым легким макинтошем виднелся костюм в мельчайшую калейдоскопическую клетку. Брюки спускались водопадом на лаковые туфли. Заграничный вид пассажира дополняла мягкая шляпа, чуть скошенная на лоб. Услугами носильщика он не воспользовался и нес чемодан сам.
Пассажир лениво шел по залу и, несомненно, очутился бы в вестибюле, если б внезапно не заметил плачевной фигуры Балаганова. Он сощурился, подошел поближе и некоторое время разглядывал спящего.
– Вставайте, граф! Вас ждут великие дела! – сказал он, расталкивая Балаганова.
Шура сел, потер лицо рукою и только тогда признал пассажира.
– Командор! – закричал он.
В буфете Остап потребовал белого вина и бисквитов для себя и пива с бутербродами для бортмеханика.                (1.09.1929, 8:30)
– Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для счастья? – спросил Остап. – Только подсчитайте все.
– Сто рублей, – ответил Балаганов, с сожалением отрываясь от хлеба с колбасой.
– Да нет, вы меня не поняли. Не на сегодняшний день, а вообще. Для счастья. Ясно? Чтобы вам было хорошо на свете.
Балаганов долго думал, несмело улыбаясь, и наконец объявил, что для полного счастья ему нужно 6400 рублей и что с этой суммой ему будет на свете очень хорошо.
– Ладно, – сказал Остап, – получите пятьдесят тысяч.
– Неужели тарелочка? – спрашивал он восхищенно.
– Да, да, тарелочка,  С голубой каемкой. Подзащитный принес в зубах. Долго махал хвостом, прежде чем я согласился взять.
Теперь я командую парадом! Чувствую себя отлично.         (1.09.1929, 9:00)

В первом же городе, в который Остап приехал, расставшись с Корейко 8.05.1929 , он не сумел достать номера в гостинице.
– Я заплачу сколько угодно!                (8.05.1929, 14:30)
– Ничего не выйдет, гражданин, – отвечал портье, – конгресс почвоведов приехал в полном составе осматривать опытную станцию.  Забронировано за представителями науки.
 Весь день он ездил по городу на извозчике. В лучшем ресторане он полтора часа томился в ожидании, покуда почвоведы, обедавшие всем конгрессом, не встанут из-за стола. В театре в этот день давался спектакль для почвоведов, и билеты вольным гражданам не продавались. К тому же Остапа не пустили бы в зрительный зал с мешком в руках, а девать его было некуда. Чтобы не ночевать в интересах науки на улице, миллионер в тот же вечер уехал,
отоспавшись в международном вагоне.                (8.05.1929,19:00)

Утром Бендер сошел в большом волжском городе. С деревьев, вертясь винтом, слетали желтые прозрачные листья. Волга дышала ветром.
 Номеров не было ни в одной гостинице.                (9.05.1929,9:00)
– Разве что через месяц, – с сомнением говорили отельные заведующие с бородками, и без бородок, и усатые, и просто бритые, – покуда на электроцентрали не смонтируют третий агрегат, и не надейтесь. Все под специалистов отдано.
И потом – окружной съезд комсомола. Ничего не можем поделать.
Пока великий комбинатор торчал у высоких конторок портье, по гостиничным лестницам торопились инженеры, техники, иностранные специалисты и комсомольцы – делегаты съезда. И снова Остап провел день на извозчике, с нетерпением дожидаясь курьерского поезда, где можно умыться, отдохнуть и почитать газету.               
                (9.05.1929, 20:00)
Великий комбинатор провел пятнадцать ночей в разных поездах.(9.05-24.05.1929
Он переезжал из города в город, потому что номеров нигде не было. В одном месте воздвигали домну, в другом – холодильник, в третьем – цинковый завод.
В четвертом месте Остапу поперек дороги стал пионерский слет, и в номере, где миллионер мог бы нескучно провести вечер с подругой, галдели дети. В дороге он обжился, завел чемодан для миллиона, дорожные вещи и экипировался.
И он сделал то, что делывал всегда, когда был счастливым обладателем пустых карманов. Он стал выдавать себя за другого, телеграфируя вперед, что едет инженер, или врач-общественник, или тенор, или писатель. К его удивлению, для всех людей, приезжавших по делу, номера находились, и Остап немножко отошел после поездной качки. Один раз для получения номера пришлось даже выдать себя за сына лейтенанта Шмидта.               
«И это путь миллионера! – думал он с огорчением.
 Где уважение? Где почет? Где слава? Где власть?»                (24.05.1929)

Остап каждый день считал свой миллион, и все был миллион без какой-то мелочи. Он прилагал все усилия, обедал несколько раз в день, пил коллекционные вина, раздавал непомерные чаевые, купил перстень, японскую вазу и шубу на хорьках. Шубу и вазу пришлось подарить номерному, потому что Остап не любил возиться в дороге с громоздкими вещами. Кроме того, в случае надобности он мог накупить еще множество шуб и ваз. За месяц, однако, истрачено было только шесть тысяч. Но Остап не сдавался. Он крепко надеялся на Москву, куда прибыл и узрел там Шуру Балаганова               
                (1.09.1929,9:30)
– А как Рио-де-Жанейро? – возбужденно спросил Балаганов. – Поедем?
– Ну его к черту! – с неожиданной злостью сказал Остап. – Все это выдумка. Нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет,    и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город – это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана.                (1.09.1929,10:00)
– Ну и дела! – вздохнул Балаганов.
– Мне один доктор все объяснил, – продолжал Остап.
   Заграница – это миф о загробной жизни, кто туда попадает, тот не возвращается.
Тягостное молчание прервал Балаганов.
– Знаете, что с Козлевичем? – сказал он. – Прямо цирк! Он все-таки собрал Антилопу и работает в Черноморске. Прислал письмо.
Они вышли на Каланчевскую площадь. Такси не было. На извозчике Остап ехать отказался.
– Это карета прошлого, – сказал он брезгливо, – в ней далеко не уедешь. Кроме того, там в подкладке живут маленькие мыши.
Пришлось сесть в трамвай. Вагон был переполнен.            (1.09.1929,10:20)
Волнующиеся пассажиры быстро оттеснили Балаганова от Остапа, и вскоре молочные братья болтались в разных концах вагона, стиснутые грудями и корзинами. Остап висел на ремне, с трудом выдирая чемодан, который все время уносило течением.
Внезапно, покрывая обычную трамвайную брань, со стороны, где колыхался Балаганов, послышался женский вой:
– Украли!! Держите! Да вот же он стоит!                (1.09.1929,10:30)
Все поворотили головы. К месту происшествия, задыхаясь от любопытства, стали пробиваться любители. Остап увидел ошеломленное лицо Балаганова. Бортмеханик еще и сам не понимал, что случилось, а его уже держали за руку, в которой крепко была зажата грошовая дамская сумочка с мелкой бронзовой цепочкой.
Обладатель пятидесяти тысяч украл сумочку, в которой были черепаховая пудреница, профсоюзная книжка и 1 р.70 к. денег
В окно Остап увидел, как к группе скорым шагом подошел милиционер и повел преступника по мостовой. Великий комбинатор отвернулся.      (1.09.1929,11:00)

Глава тридцать третья
В четырехугольном дворе «Гранд-Отеля» в номере, отведенном дирижеру симфонического оркестра, лежал Остап Бендер.
Он лежал на плюшевом одеяле,прижимая к груди чемодан с миллионом.      (1.09.1929. 9:00)
Остап лежа вынул записную книжку и стал подсчитывать расходы со времени получения миллиона. На первой страничке была памятная запись:
      Верблюд – 180 р.
      Баран – 30 р.
      Кумыс – 1 р. 75 к.
      Итого 211 р. 75 к.
Дальнейшее было не лучше. Шуба, соус, железнодорожный билет, опять соус, опять билет, три чалмы, извозчики, ваза и всяческая чепуха. Если не считать пятидесяти тысяч Балаганова, которые не принесли ему счастья, миллион был на месте.
– Не дают делать капитальных вложений! – возмущался Остап.  В конце концов материальные ценности я уже накопил, надо прикапливать помаленьку ценности духовные. Надо немедленно выяснить, в чем смысл жизни.
Он вспомнил, что в вестибюле толкутся девушки, стремящиеся поговорить с приезжим индусским философом о душе.
– Пойду к индусу, – решил он, – узнаю наконец, в чем дело. Это, правда, пижонство, но другого выхода нет.
Не разлучаясь с чемоданом, Бендер, как был, в смятом костюме, спустился в бельэтаж и постучал в дверь.
 - Философ принимает?                (1.09.1929.9:00)
– Это смотря кого, – ответил переводчик вежливо. – Вы частное лицо?
– Нет, нет, – испуганно сказал великий комбинатор. – Я от одной кооперативной организации.
“– Прежде чем ответить на ваш вопрос о смысле жизни”, – сказал переводчик, – учитель желает сказать несколько слов  о народном образовании в Индии.
Философ закрыл глаза и принялся неторопливо говорить. Первый час он говорил по-английски, а второй час по–бенгальски.  Сперва Остап вежливо кивал головой, потом сонно смотрел в окно и, наконец, начал развлекаться, перебирал в кармане мелочь, любовался перстнем и даже довольно явственно подмигнул хорошенькой стенографистке.
– А как все-таки со смыслом жизни? – спросил миллионер, улучив минуту.      
                (1.09.1929.11:00)
– Учитель желает прежде, познакомить пришельца с обширными материалами, которые он собрал при ознакомлении   с постановкой дела народного образования в СССР.
И машина снова пришла в движение. Учитель говорил, пел пионерские песни, показывал стенгазету, которую ему поднесли дети 146й трудовой школы, и один раз даже всплакнул. Наконец Остап громко закашлял.            (1.09.1929. 12:00)
– Знаете, – сказал он, – переводить больше не нужно. Я стал как-то понимать по-бенгальски. Вот когда будет насчет смысла жизни, тогда переведите.            
– Учитель говорит, что он сам приехал в вашу великую страну, чтобы узнать, в чем смысл жизни. Только там, где народное образование поставлено на такую высоту, как у вас, жизнь становится осмысленной. Коллектив...
– До свидания, – быстро сказал великий комбинатор, – передайте учителю,
  что пришелец просит разрешения немедленно уйти.          (1.09.1929.12:30)

В этот день Остап обедал без водки, и в первый раз оставил чемодан в номере.
Ночью великий комбинатор вдруг проснулся и сел на кровати.
Как же я забыл! – сказал он сердито.                (2.09.1929.0:00)
Потом он засмеялся, зажег свет и быстро написал телеграмму:
«Зося!Я ошибся,я хочу приехать.Ответ Москва Гранд-Отель».     (2.09.1929.0:30)
Зося не ответила. Не было ответа и на другие телеграммы, составленные в этом же отчаянном и лирическом роде.

Глава тридцать четвертая                (сентябрь 1929)
Поезд шел в Черноморск. Первый пассажир снял пиджак, повесил его на медную завитушку багажника.
– Слышали вы историю про одного воронежского землемера, который оказался родственником японского микадо? – спросил он, заранее улыбаясь. Неужели не слышали? Это был обыкновенный землемер – жена, одна комната, сто двадцать рублей жалования. Фамилия – Бигусов. Что же вы думаете? Оказалось, что ровно тридцать шесть лет тому назад проезжал через Воронежскую губернию один японский полупринц – инкогнито. Ну, конечно, между нами говоря, спутался его высочество с одной воронежской девушкой, прижил ребенка инкогнито. Это и был Бигусов.
Вот привалило человеку счастье! Сейчас, говорят, он в Японии, принц, родственник микадо и к тому же еще, между нами говоря, получил наличными миллион иен. Миллион! Такому дураку!
– Дали бы мне миллион рублей! – сказал второй пассажир, суча ногами. – Я бы им показал, что делать с миллионом!
Обитатель верхнего дивана придирчиво закашлял. Видимо, разговоры мешали ему заснуть.
Теперь пассажиры сидели тесно, голова к голове, и, задыхаясь, рассказывали истории о внезапно полученных миллионах.
На верхнем диване металось малиновое одеяло. Бендеру было скверно. Он легко дал бы полмиллиона, чтобы заснуть, но шепот внизу не прекращался.
Утром, еще затопленный сном, Остап услышал звук отстегиваемой шторы и голос:
– Миллион! Понимаете, целый миллион…                (15.09.1929. 9:00)
Это было слишком. Великий комбинатор гневно заглянул вниз. Но вчерашних пассажиров уже не было. Стоявший у окна новый пассажир равнодушно посмотрел на Остапа и продолжал, обращаясь к двум своим спутникам:
– Миллион тонн чугуна. К концу года. Комиссия нашла, что завод может это дать. И что самое смешное, Харьков утвердил!
Остап давно уже пошел умываться, а молодые люди, не боявшиеся сквозняков, открыли окно, и в купе прыгал осенний ветер.                (15.09.1929. 9:30)
Остап забросил на сетку чемодан с миллионом и уселся внизу, дружелюбно посматривая на новых соседей, которые как-то  особенно рьяно вживались в быт международного вагона – часто смотрелись в дверное зеркало, подпрыгивали на диване, испытывая упругость его пружин, одобряли качество красной полированной обшивки и нажимали все кнопки.
Из возникшего шума Остап понял, что в поезде с летней заводской практики возвращалась в Черноморск большая группа студентов политехникума. В жестком вагоне на всех не хватило мест, и три билета пришлось купить в международный, с раскладкой разницы на всю компанию. Не замедлил появиться проводник.
– Что же это, граждане, целая шайка-лейка собралась. Уходите, которые из жесткого вагона. А то пойду к главному.
“– Это гости”, – сказала девушка, запечалившись, – они пришли только посидеть.
– В правилах запрещается, – заявил проводник, – уходите.
Но тут в конфликт вмешался великий комбинатор.           (15.09.1929.9:40)
– Что ж это вы, папаша? – сказал он проводнику. – Пассажиров не надо линчевать без особенной необходимости. Зачем так точно придерживаться буквы закона? Надо быть гостеприимным. Знаете, как на Востоке! Пойдемте, я вам сейчас все растолкую. Насчет гостеприимства.
Поговорив с Остапом в коридоре, проводник настолько проникся духом Востока, что, не помышляя уже об изгнании шайки-лейки, принес даже девять стаканов чаю в тяжелых подстаканниках и весь запас индивидуальных сухарей. Он даже не взял денег.
Остап по-хозяйски раздавал чай и вскоре подружился со всеми восемью студентами и одной студенткой.
– Этому сухарю, – сказал он, – один шаг до точильного камня.
    И этот шаг уже сделан.                (15.09.1929. 10:00)
К вечеру Остап знал всех по именам и с некоторыми был уже на ты. 
Он ходил со своими новыми друзьями в жесткий вагон убеждать студентку Люду Писаревскую прийти к ним в гости и при этом так краснобайствовал, что застенчивая Люда пришла и приняла участие в общем гаме.           (15.09.1929. 18:00)

В купе Остап по-прежнему выбивался из сил, чтобы понравиться компании. И он добился, что студенты стали смотреть на него,  как на своего. А грубиян Паровицкий изо всей силы ударил Остапа по плечу и воскликнул:
– Поступай к нам в политехникум. Ей-богу! Получишь стипендию 75 рублей.
   Будешь жить как бог.  У нас – столовая, каждый день мясо.
    Потом на Урал поедем, на практику.   
– Я уже окончил один гуманитарный вуз, – торопливо молвил великий комбинатор.
– А что ты теперь делаешь? – спросил Паровицкий.
– Да так, по финансовой линии.
– Служишь в банке?
Остап внезапно сатирически посмотрел на студента и внятно сказал:
– Нет, не служу. Я миллионер.                (15.09.1929.19:00)
– Сколько ж у вас миллионов? – спросила девушка в гимнастических туфлях.
– Один, – сказал Остап, бледнея от гордости.
– Что-то мало, – заявил усатый.
– Мало, мало! – закричали все.
– Мне достаточно, – сказал Бендер торжественно.
С этими словами он взял свой чемодан, щелкнул никелированными застежками и высыпал на диван все его содержимое. Бумажные плитки легли расползающейся горкой.
– В каждой пачке по десять тысяч. Миллион без какой-то мелочи. Все на месте. Подписи, паркетная сетка и водяные знаки.При общем молчании Остап сгреб деньги обратно в чемодан и забросил его на багажник.               (15.09.1929.19:00)
“– Как видите, гуманитарные науки тоже приносят плоды”, – сказал миллионер, приглашая студентов повеселиться вместе с ним. Студенты молчали.
Немножко подождав, великий комбинатор беспокойно задвигался и воскликнул в самом дружеском тоне:
– Что ж вы, черти, приуныли?                (15.09.1929.19:10)
 – Ну, я пошел, – сказал усатый, подумав, – пойду к себе, посмотрю, как и чего.
– Сколько мы должны за чай? – спросил Паровицкий. – Сколько мы выпили, товарищи? Девять стаканов? Или десять?   Надо узнать у проводника. Сейчас я приду.
За ним снялись еще четыре человека, увлекаемые желанием помочь Паровицкому в его расчетах с проводником.
– Куда это все убежали? – спросил Бендер.
– В самом деле, – прошептала девушка, – надо узнать.
Она проворно бросилась к двери, но несчастный миллионер схватил ее за руку.
– Я пошутил, – забормотал он, – я трудящийся! Я дирижер симфонического оркестра!.. Я сын лейтенанта Шмидта!.. Мой папа турецко-подданный. Верьте мне!..
– Пустите! – зашипела девушка.
Великий комбинатор остался один.                (15.09.1929.19:30)

Глава тридцать пятая
В Черноморске гремели крыши и по улицам гуляли сквозняки. Нежное бабье лето было загнано к мусорным ящикам, желобам и выступам домов.
Согласно словарю Брокгауза и Эфрона, бабье лето —  начало осени(1-10 сентября)
Антилопа на своей стоянке издавала корабельные скрипы. 
На тротуаре, рядом с Антилопой, стоял великий комбинатор.      (10.09.1929.10:00)
Облокотившись о борт машины, он говорил:
– Адам, я не могу подарить вам ни «Изотто-Фраскини», ни «Линкольна», ни «Бьюика», ни даже «Форда».  Я не могу купить новой машины. Государство не считает меня покупателем. Я частное лицо. Единственно, что можно было бы приобрести по объявлению в газете, это такую же рухлядь, как наша Антилопа.
– Почему же, – возразил Козлевич, – мой «Лорен-Дитрих» добрая машина.
   Вот если бы еще подержанный маслопроводный шланг,
   не нужно мне тогда никаких «Бьюиков».
– Шланг я вам привез, – сказал Остап, – вот он. И это единственное, чем я могу помочь вам по части механизации транспорта.
Козлевич очень обрадовался шлангу, долго вертел его в руках и тут же стал прилаживать.
 Остап толкнул колокольчик, который издал заседательский звон, и горячо начал:            
– Вы знаете, Адам, новость – на каждого гражданина давит столб воздуха силою в 214 кило.
– Нет, – сказал Адам, – а что?                (10.09.1929.10:30)
– Как что! Это научно-медицинский факт. И мне это стало с недавнего времени тяжело.
   Вы только подумайте! 214 кило! Давит круглые сутки, в особенности по ночам. Я плохо сплю.
   У меня налицо все пошлые признаки влюбленности.
   – А вы у нее были? – спросил прямолинейный Козлевич. – У Зоси Викторовны?
– Не пойду, – сказал Остап, – по причине гордой застенчивости. Я этой негодяйке послал из Москвы на 350 рублей телеграмм    и не получил ответа даже на полтинник. Нет, Адам, я туда не пойду. До свидания, Адам! 
Козлевич долго смотрел вслед удаляющемуся Остапу, потом задумчиво завел мотор и поехал прочь.                (10.09.1929.11:00)
Великий комбинатор отправился в гостиницу, вытащил из-под кровати чемодан с миллионом, который валялся рядом со стоптанными башмаками. Некоторое время он смотрел на него довольно тупо, потом взял его за ручку и выбрался на улицу.
– Довольно, – сказал Остап, – золотой теленок не про меня. Пусть берет кто хочет.
 Пусть миллионерствует на просторе!Он оглянулся и, видя, что вокруг никого нет, бросил чемодан на гравий.
– Пожалуйста, – промолвил он, обращаясь к черным кленам, и расшаркался. 
                (10.09.1929. 11:30)
Он пошел по аллее не оглядываясь. Сначала он шел медленно, шагом гуляющего, но уже через минуту побежал назад. Чемодан лежал на прежнем месте. Однако с противоположной стороны к нему, нагибаясь и вытягивая руки, подходил гражданин средних лет и весьма обыкновенной наружности.
– Ты куда?! – закричал Остап еще издали. – Я тебе покажу хватать чужие чемоданы! На секунду оставить нельзя! Безобразие!
И Бендер снова потащился с золотым теленком в руках.      (10.09.1929. 12:00)
«Что ж теперь делать? – размышлял он. Сжечь его, что ли? Как раз в моем номере есть камин. Сжечь в камине! Это величественно! Поступок Клеопатры! В огонь! Пачка за пачкой! Чего мне с ними возиться? Хотя нет, глупо. Жечь деньги – пижонство! Гусарство!
Нет, от пожара придется отказаться. Жечь деньги – это трусливо и не грациозно. Нужно придумать какой-нибудь эффектный жест. Основать разве стипендию имени Балаганова для учащихся заочного радиотехникума? Купить пятьдесят тысяч серебряных ложечек, отлить из них конную статую Паниковского и установить на могиле? Инкрустировать Антилопу перламутром? А может быть…»
Великий комбинатор соскочил с парапета, озаренный новой мыслью. Не медля ни минуты, он покинул бульвар и, стойко выдерживая натиск фронтальных и боковых ветров, пошел на почтамт. Там по его просьбе чемодан зашили в рогожку и накрест перевязали бечевой. Получилась простецкая с виду посылка, какие почтамт принимает ежедневно тысячами и в каких граждане отправляют своим родственникам свиное сало, варенье или яблоки.
Остап взял химический карандаш и, возбужденно махнув им в воздухе, надписал:
                Ценная. Народному комиссару финансов. Москва
И посылка, сброшенная рукой дюжего почтовика, рухнула на груду овальных тюков, торбочек и ящиков.                (10.09.1929.12:30)

Прямо перед ним на секунду остановилась девушка. Сердце командора качнулось еще прежде, чем он узнал Зосю, и он зашагал за ней по мокрым тротуарным плитам, невольно держась на некоторой дистанции.
На углу Зося остановилась перед галантерейным киоском и стала осматривать мужские носки, качавшиеся на веревочке.
Командор быстро нагнал девушку.                (10.09.1929. 13:00)
– Зося, – сказал он, – я приехал, и отмахнуться от этого факта невозможно.
  Вы знаете, Зося, на каждого человека, даже партийного, давит атмосферный столб весом в 214 кило.. Я несчастен.
  Мне тридцать три года, возраст Иисуса Христа.  (Год рождения О.Бендера – 1896)
А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил,   мертвого Паниковского не воскресил, и только вы…
“– Ну, до свидания”, – сказала Зося, – мне в столовку.
– Я тоже буду обедать, – заявил великий комбинатор, съем какие-нибудь ежурно-показательные щи. Может быть, полегчает.
– Здесь только для членов профсоюза, – предупредила Зося.
– Тогда я так посижу.
В глубине под пальмой, сидел черноглазый молодой человек и с достоинством смотрел в обеденную карточку.
– Перикл! – еще издали закричала Зося. – Я тебе купила носки с двойной пяткой. Познакомьтесь. Это Фемиди.
– Фемиди, – сказал молодой человек, сердечно пожимая руку Остапа.
– Бендер-Задунайский, – грубо ответил великий комбинатор, сразу сообразив, что опоздал на праздник любви  и что носки с двойной пяткой – это не просто продукция какой-то кооперативной артели лжеинвалидов,  а некий символ счастливого брака, узаконенного ЗАГСом.
– Как! Разве вы еще и Задунайский? – весело спросила Зося.
– Да, Задунайский. Ведь вы тоже уже не только Синицкая? Судя по носкам…
– Я Синицкая–Фемиди.
Молодые супруги ели флотский борщ.                (10.09.1929.13:30)
– В этом флотском борще, – с натугой сказал Остап, – плавают обломки кораблекрушения.
Супруги Фемиди добродушно засмеялись.
– А вы, собственно, по какой линии работаете? – спросил Остап молодого человека.
– А я, собственно, секретарь изоколлектива железнодорожных художников, – ответил Фемиди.
Великий комбинатор стал медленно подыматься.
– Ах, представитель коллектива! Этого можно было ожидать! Однако не буду отвлекать вас разговорами. Это помешает вам правильно выделять желудочный сок, столь необходимый для здоровья. Он ушел, не попрощавшись, срезая углы столиков, двигаясь к выходу по прямой.
– Увели девушку! – пробормотал он на улице. – Прямо из стойла увели. Фемиди! Немизиди! Представитель коллектива увел девушку у единоличника-миллионера.
                (10.09.1929.4:00)

И тут с потрясающей ясностью и чистотой Бендер вспомнил, что никакого миллиона у него уже нет. Додумывал он эту мысль на бегу, разгребая руками прохожих, как пловец воду в состязании на побитие мирового рекорда.
– Тоже, апостол Павел нашелся! – шептал он, перепрыгивая через клумбы городского сада. – Бессребреник, с-сукин сын! Менонит проклятый, адвентист седьмого дня! Дурак! Если они уже отправили посылку – повешусь!
Поскользнувшись два раза на кафельном полу почтамта, великий комбинатор подбежал к окошечку. Здесь стояла небольшая, суровая и молчаливая очередь.
– Мне только… – начал Остап.
Но он не продолжал. Это было бесполезно. Очередь, серая, каменная, была несокрушима, как греческая фаланга. Каждый знал свое место и готов был умереть за свои маленькие права.
Только через 45 минут Остап вложил голову в почтовое окошко и потребовал обратно свою посылку.                (10.09.1929. 14:45)
Служащий равнодушно возвратил квитанцию Остапу.
– Товарищ, мы посылок обратно не выдаем.
– Как! Уже отправили? – спросил великий комбинатор колеблющимся голосом.
   Я только час тому назад сдал!
– Товарищ, мы посылок обратно не выдаем, – повторил почтовый работник.
Но тут великий комбинатор принялся молоть такую жалостливую чепуху, что работник связи ушел в другой зал искать посылку бедного студента.
– Больше никогда этого не делайте, – строго сказал почтовик, выкидывая Бендеру его чемоданчик.
– Никогда не сделаю! – заявил командор. – Честное студенческое слово!
– Довольно психологических эксцессов, – радостно сказал Бендер, – переживаний и самокопания.
   Пора начать трудовую буржуазную жизнь. В Рио-де-Жанейро!
   Куплю плантацию и выпишу в качестве обезьяны Балаганова.
   Пусть срывает для меня бананы!                (10.09.1929.15:00)
 
Глава тридцать шестая
Странный человек шел ночью в приднестровских плавнях.   
Шумела мартовская ночь.                (5.03.1930,2:00)
 Он был огромен и бесформенно толст. На нем плотно сидел брезентовый балахон с поднятым капюшоном. Иногда он останавливался и вздыхал.
Тогда внутри балахона слышалось бряканье, какое издают сталкивающиеся друг с другом металлические предметы.
– Проклятое блюдо! – прошептал человек.
Он до самого Днестра дошел без приключений. Человек приподнял полы, сполз с берега и, теряя равновесие на раскисшем льду, побежал в Румынию.               
                (5.03.1930, 2:30)
Великий комбинатор готовился всю зиму. Он покупал североамериканские доллары с портретами президентов в белых буклях, золотые часы, портсигары, обручальные кольца, бриллианты и другие драгоценные штуки.
Сейчас он нес на себе семнадцать массивных портсигаров с монограммами, орлами и гравированными надписями.
Но тяжелее всех был портсигар с посвящением: «Г-ну приставу Алексеевского участка от благодарных евреев купеческого звания». Под надписью помещалось пылающее эмалевое сердце, пробитое стрелой, что, конечно, должно было символизировать любовь евреев купеческого звания к господину приставу.
По карманам были рассованы бубличные связки обручальных колец, перстней и браслеток. На спине в три ряда висели на крепких веревочках двадцать пар золотых часов. Некоторые из них раздражающе тикали, и Бендеру казалось, что у него по спине ползают насекомые. Среди них были и дарственные экземпляры, о чем свидетельствовала надпись на крышке: «Любимому сыну Сереженьке Кастраки в день сдачи экзамена на аттестат зрелости». Над словом «зрелости» булавкой было выцарапано слово «половой»
Остап долго не хотел покупать эти неприличные часы, но в конце концов приобрел, так как твердо решил вложить в драгоценности весь миллион.
Вообще зима прошла в больших трудах.             (Декабрь 1929 – Февраль 1930)
Бриллиантов великий комбинатор достал только на четыреста тысяч.
Валюты, в том числе каких-то сомнительных польских и балканских денег, удалось достать только на пятьдесят тысяч.
На остальную сумму пришлось покупать тяжестей. Особенно трудно было передвигаться с золотым блюдом на животе.
Блюдо было большое и овальное, как щит африканского вождя, и весило двадцать фунтов.
Мощная выя командора сгибалась под тяжестью архиерейского наперсного креста с надписью «Во имя отца и сына и св. духа», Поверх креста на замечательной ленте висел литой барашек в качестве ордена Золотого Теленка.
Подгоняемый страхом и ожиданием гремящего винтовочного выстрела, Бендер добежал до середины реки и остановился.                (5.03.1930, 2:45)
Давило золото – блюдо, крест, браслетки. Спина чесалась под развешанными на ней часами. Полы балахона намокли и весили несколько пудов. Остап со стоном сорвал его, бросил на лед и устремился дальше. Теперь обнаружилась шуба, великая, почти необыкновенная шуба, едва ли не самое ценное в туалете Остапа.
Он строил ее четыре месяца, строил, как дом.        (Декабрь 1929 – Март 1930)
Остап изготовлял чертежи, свозил материалы. Шуба была двойная – подбита уникальными чернобурыми лисами, а крыта неподдельным котиком. Воротник был шит из соболей. Удивительная это была шуба! Супершуба с шиншилловыми карманами, которые были набиты медалями за спасение утопающих, нательными крестиками и золотыми мостами, последним достижением зубоврачебной техники. На голове великого комбинатора возвышалась шапка – не шапка, а бобровая тиара.
Весь этот чудесный груз должен был обеспечить командору легкую, безалаберную жизнь на берегу теплого океана,
в воображаемом городе детства, среди балконных пальм и фикусов Рио-де-Жанейро.

В три часа ночи строптивый потомок янычаров ступил на чужой заграничный берег. Тут тоже было тихо, темно, здесь тоже была весна, и с веток рвались капли. Великий комбинатор рассмеялся.                (5.03.1930,3:00)
– Теперь несколько формальностей с отзывчивыми румынскими боярами, и путь свободен. Я думаю, что две-три медали за спасение утопающих скрасят их серую пограничную жизнь.
Он обернулся к советской стороне и, протянув в тающую мглу толстую котиковую руку, промолвил:
– Все надо делать по форме. Форма номер пять – прощание с родиной. Ну, что ж, адье великая страна! Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание, прилежание и поведение. Я частное лицо и не обязан интересоваться
силосными ямами, траншеями и башнями. Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека
в ангела и вкладчика сберкассы. Наоборот. Интересуют меня наболевшие вопросы бережного отношения к личности одиноких миллионеров…
Тут прощание с отечеством по форме № 5 было прервано появлением нескольких вооруженных фигур, в которых Бендер признал румынских пограничников. Великий комбинатор с достоинством поклонился и внятно произнес специально заученную фразу:
– Траяску Романиа Маре!                (5.03.1930,3:30)
Он ласково заглянул в лица пограничников, едва видные в полутьме. Ему показалось, что пограничники улыбаются.
– Да здравствует великая Румыния! – повторил Остап по-русски. – Я старый профессор, бежавший из полуподвалов московской чека! Ей-богу, еле вырвался!
Приветствую в вашем лице…
Один из пограничников приблизился к Остапу вплотную и молча снял с него меховую тиару. Остап потянулся за своим головным убором, но пограничник так же молча отпихнул его руку назад.
– Но! – сказал командор добродушно. – Но, но! Без рук! Я на вас буду жаловаться в Сфатул-Церий, в Большой Хурулдан!
В это время другой представитель цивилизации проворно, с ловкостью опытного любовника, стал расстегивать на Остапе его великую, почти невероятную сверхшубу. Командор рванулся. При этом движении откуда-то из кармана вылетел и покатился по земле большой дамский браслет.
– Бранзуретка! – взвизгнул погранофицер в коротком пальто с собачьим воротником и большими металлическими пуговицами .
– Бранзуретка! – закричали остальные, бросаясь на Остапа.     (5.03.1930,3:45)
Запутавшись в шубе, великий комбинатор упал и тут же почувствовал, что у него из штанов вытаскивают драгоценное блюдо.
Когда он поднялся, то увидел, что офицер с бесчеловечной улыбкой взвешивает блюдо на руках. Остап вцепился в свою собственность и вырвал ее из рук офицера, после чего сейчас же получил ослепляющий удар в лицо. 
События разворачивались с военной быстротой. Великому комбинатору мешала шуба, и он некоторое время бился с врагами на коленях, меча в них медалями за спасение утопающих. Потом он почувствовал вдруг неизъяснимое облегчение, позволившее ему нанести противнику ряд сокрушительных ударов. Оказалось, что облегчение было вызвано тем, что с него успели содрать стотысячную шубу.     (5.03.1930,4:00)               

– Ах, такое отношение! – пронзительно запел Остап, дико озираясь.
Был момент, когда он стоял, прислонившись к дереву, и обрушивал сверкающее блюдо на головы нападающих. Был момент, когда у него с шеи рвали орден Золотого Руна, и командор по-лошадиному мотал головой. Был также момент, когда он, высоко подняв архиерейский крест с надписью: «Во имя отца и сына и святаго духа», истерически выкрикивал:
– Эксплуататоры трудового народа! Пауки! Приспешники капитала! Гады!
При этом изо рта у него бежали розовые слюни. Остап боролся за свой миллион, как гладиатор. Он сбрасывал с себя врагов и подымался с земли, глядя вперед помраченным взором.

Он опомнился на льду, с расквашенной мордой, с одним сапогом на ноге, без шубы, без портсигаров, украшенных надписями, без коллекции часов, без блюда, без валюты, без креста и брильянтов, без миллиона. На высоком берегу стоял офицер с собачьим воротником и смотрел вниз, на Остапа.                (5.03.1930,4:30)
– Сигуранца проклятая! – закричал Остап, поднимая босую ногу. – Паразиты!
Офицер медленно вытащил пистолет и оттянул назад ствол. Великий комбинатор понял, что интервью окончилось.
Сгибаясь, он заковылял назад, к советскому берегу.
Ледяное плато, на котором он находился, качнулось и стало лезть под воду.
– Лед тронулся! – в ужасе закричал великий комбинатор. – Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
Он запрыгал по раздвигающимся льдинам, изо всех сил торопясь в страну, с которой так высокомерно прощался час тому назад. Туман поднимался важно и медлительно, открывая голую плавню.
Через десять минут на советский берег вышел странный человек без шапки и в одном сапоге. 
Ни к кому не обращаясь, он громко сказал:               
– Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло.
  Придется переквалифицироваться в управдомы!             (5.03.1930, 4:40)
                = = В.Давидович, Израиль, 13.09.2020 = =