Зубы мудрости

Текст: @important_topic (inst)
Иллюстрация: @lkarkade (inst)

Как же я тебя люблю. До сих пор. Без цели. Если вообще в любви может быть цель. Последняя сигарета. Забавная коробочка, милый верблюдик. Мне всегда казалось, что пачка сигарет — это такая абстрактная обойма, а каждая сигарета в ней — абстрактная пуля. Пули быстры. Но вот сколько бы я не палил из своего абстрактного оружия, я палил только свои пальцы и иногда волосы на подбородке. Выходит, стрелял холостыми.
На улице достаточно тепло (зря надел джинсовку), но при этом достаточно темно. Даже слишком темно, некоторые фонари не горели, а те, что горели, на последнем издыхании пялились на редеющие лужи на асфальте. Тлеющий кончик сигареты был самым ярким фонариком в досягаемости моего зрения.   Нужно пополнить обойму, поэтому медленным шагом в магазин, есть неподалеку овалосуточный.
Ох, как же я тебя люблю. Люблю глупо, бесполезно, беспомощно. Настолько же неважно, как зубы мудрости, что я не могу удалить уже третий год, хотя врач уже не в первый раз повторяет: «Каждый год. Приходите каждый год!». Настолько же больно, как зубы мудрости. Настолько же далеко, настолько же мелочно, настолько же неровно. Ай, как же я люблю тебя.
Два мужчины спустя тротуар, около стареньких, сотню раз крашенных, гаражей, били одного несчастного. Стоит ли вмешаться? Я же не знаю всей хроники. Может за дело? Какие же глухие звуки ударов. Бей сильнее! Бей! Наверняка за дело! Как же жаль, что это не ты, не твое нежное личико, не твои тонкие ручки. Пусть бы они тебя убили. Ай, как бы я был зол, я бы с ненавистью, со всей своей злостью, налетел на этих ублюдков. Ты же не виновата ни в чем, а я тебя люблю. До сих пор. Без цели. А может вмешаться? Пусть и по мне приложатся, пусть разминают пластилин моей челюсти, пусть выбьют мои зубы мудрости. Возможно ли это? Вряд ли. Тогда другой вариант. Пусть выбьют все зубы, кроме моих беленьких, самых бесполезных и уродливых. Как я буду горд — смотри, родная, это символ моей невыносимо крепкой любви.
"Две пачки Кэмэл, пожалуйста. Спасибо." Милые верблюдики. Жара, жара. Домой, домой, писать, писать, стихи, стихи. Пройду мимо того бедолаги, может быть, его до сих пор калечат, может быть, я могу скульпторам его лица что-нибудь посоветовать? Да-да, подправьте левый глаз, да-да, синяки на губах не симметричны. Да и плевать, это же не ее губы. Не ее розовые, ее пухлые, ее нежные губы. Как сладко они багровели бы, какие  вкусные были бы кровоподтеки. Эх, милая, у меня нет ватки, нет перекиси, но я слижу каждую капельку, умою тебя как делают это животные. Мы так похожи на зверьков.  Черт, как же я люблю тебя.
Уже никого нет. Что ж, домой, тогда домой.
Двор укрылся одеялом, не захватив с собой фонарика. В тесной темноте (казалось, что куда не ступлю — упрусь в стену) с трудом был найден замок от двери подъезда. Металлическая охранница пропустила в неожиданно яркий подъезд. Ключи нырнули в карман куртки. Решили проветриться никотиновые убийцы. Сигарета ушла за три глубокие затяжки. Глаза покосились на мусорку, но я вновь решил осчастливить одного из треклятых соседей. Почтовая ячейка с номером 78 проглотила бычок, мое горло проглотило дым, ночь проглотила сознание жильцов панельных стен. Открыл дверь квартиры, словно лопнул воздушный шар, надутый затхлым и пыльным воздухом. В остальном, жилье встретило меня мирно: темные комнаты не подсматривали за мной, пока туфли слетали с моих ступней; двери послушно ждали, пока мои ладони отмывались от грязного мира; лампы мгновенно откликались на мою просьбу осветить зал. К сожалению, тишина была недоступна — стены — чертовы картонки — слишком тонкие, но несмотря на это ублюдское неуважение от еле живых созданий за панельной занавеской квартиры, мне удалось уединиться. Домисоль. Еще раз. Пройдусь по гаммам. Как красиво звучит этот септаккорд. Помню, как ты учила меня играть на фортепиано, а потом я учил тебя быть громчетише. Громче, сука! А теперь молчать! И твое томное дыхание ползло куда-то вниз. Я так тебя любил. Безвыходно. Мой поезд чувств уехал в чертово депо. Я так тебя любил. И с каждым днем, каждым восходом солнца, я умолял этого гиганта посветить еще чуть-чуть, пусть надрывается, хрипит, но только путь подарит лишние часы или хотя б минуты нам побыть подольше вместе. И лишь спустя время пришло осознание, что гневался за наше расставание на ночь не на того. Солнце светило всегда, это не оно виновато в темени, это планета предательски отворачивалась от светила, чтобы дать тебе немного отдохнуть и мне успеть соскучиться. Мои чувства сорняками засели до печенок и выплюнуть их не выходит, среза;ть верхушку нету смысла, они пустили свои корни глубоко и в перегное души чувствовали себя комфортно. Мозги со временем окислялись, покрывались голубой плесенью и помнится все так с трудом. Таблетки, алкоголь, больница, головная боль, чужие лица, на душе мозоли и я не мог остановиться истязать родную плоть.  Да, как-то безучастно стоит стол, одиноко чувствуют себя сигареты. Придется взять в обнимку пальцев ручку, царапать кончиком писчую дешевку. Я посвятил так много строк тебе, что эти будут уже даже не второй сорт, много ниже.

Рассеянный по воздуху мотив —
Я басовито изрекал косые строки.
Переворачивая внутрь спирт как соки,
Клонясь лицом к земле как ветви ив.

Была причина — я ополоумел.
Пульнула в голову пружина между глаз
И по кишечнику отправился баркас.
Виной тому, возможно, полнолуние.

Фонарь прищурившись смотрел в мое окно,
Он видел все — мои попытки сдаться:
Таблетки, лезвия — смешные комбинации.
Ковер впитал разлитое вино.

Приход последний — лишь твой силуэт,
Я тень его нащупывал и плакал,
Наивно верил в символы и знаки,
В Дьявола и Бога, прочий бред.

Стал добровольным пленником оков
Своей любви, тебя и прошлых будней,
А по кишечнику плывет пустое судно.
Мне не хватает мудрости зубов.

Перевел глаза на часы. Оказалось полчетвертого. Действительно, на улице светает. На двадцать строк ушло аж три часа. Еще каких строк — ужасных и корявых. Помнится, раньше я справлялся быстрее, да и лучше было. Ты ушла и я начал плесневеть. Дай время, нужно выпить, тесто слов мять и растягивать без градуса непросто. Ты знаешь. Я люблю тебя. До сих пор. До-сих-пор. До-ми-соль. Надеюсь встретиться с тобой случайно. Милая, смотри, как я похорошел! Это неправда. Час без сигареты был бы последним, жизнь без капли алкоголя невозможна. Стало привычно подпирать плечом пятиэтажки, ненавидеть снующие мимо тела, писать стихотворения, но стихло, тварь, рвение писать красиво, лишь бы дать строкам образ твой. Ты не виновата. Ни в чем. Несмотря на то, что я сижу сейчас один; курю по две сигареты за раз; трачу по три часа на двадцать строчек; почти четыре утра, а я еще не ложился спать; сажусь за фортепиано и на зло соседям начинаю: соль, соль, соль, соль, соль; я ведь о нашем расставании знал заранее, у меня нередко разыгрывается шестое чувство. Завтра седьмой день недели. Куплю цветочки, пойду на кладбище, представлю, что лежишь там ты. Какая же глупая, бессмысленная жизнь, прям как восьмой по счету зуб. И не от этого ль он такой мудрый, что бессмысленный, а все равно существует? Пробирается, дерется за право на существование, а если уж его и выкорчевывают, то он в этом никак не виноват.