Братья-изобретатели Цап и Луп

  В далекие-далекие времена, так давно, что ни одна летопись о том не ведает, была Земля, по которой мы все с вами теперь ходим, теплой и доброй: меж естественных рощ, заросших плодоносящими деревьями, протекали ручьи с водою, чистой как слеза; радостно пели на все лады птицы и без конца тарахтели неугомонные обезьянки; летали меж прекрасных цветов бабочки, красотой им под стать, и любопытные стрекозы шныряли тут и там; скрытые высокой сочной травой, спешили по своим делам зайчики и ежики. Так радовалась Земля-матушка. Нет, она не была наивной, а совсем наоборот, ведь ещё вчера её топтали огромные прожорливые ящеры, не давая спуску ни единому живому существу, а из земли тянули силу могучие и дремучие папоротники, гноившие в своей тени ростки прекрасных цветов и новых деревьев. Ящеры посмирнее с утра до ночи жевали папоротник, даже из воды к нему тянулись жадные пасти, подвешенные на длиннющих шеях, а крупные кровожадные особи были заняты лишь охотой на своих скромных собратьев, и на ходу они тоже жевали папоротник. Кусты и деревья папоротника, каждый из них без исключения, считали за счастье душить и себе подобных помимо чужаков. Всюду лилась кровь, бурлила гниль, воздух был наполнен зловоньем и стонами. Плакала и Земля. Разве могла она знать, что дети её, которым подарила она огромную силу, окажутся такими болванами, гигантами с мелочной душой? Всю жизнь каждый из них занимался лишь тем, что бился до последнего вздоха с чужой жизнью, будто боялся потеснить свою, а когда врагов вокруг не оставалось, сам отправлялся на её поиски, поэтому редко кто из ящеров доживал до приближения старости, ещё меньше было особей, погибших от неё. Куда ни глянь случайно, всюду увидишь жарящиеся под солнцем огромные кости, вокруг которых примяты всходы папоротника и над которыми баранжируют крупные злые мухи, охочие до гнилой тухлятины. Сунься в воду - там тебя вмиг схватят толстые длинные змеи, бродящие по дну на крепких лапах-столбах; взлети - там тебя вмиг перехватят своими точеными клювами крылатые ящеры. Для того ли дарила несчастная мать самое прекрасное что у неё было - жизнь, - чтобы её воротило теперь с собственного сокровища! Вон, сколько кружит вокруг других планет, выбирай по цвету и размеру, да только нет на них жизни и, возможно, никогда не будет, ведь обладают они таким же необузданным нравом, как первые завершенные дети Земли. Выплакав душу, решилась великая мать на тяжелый шаг: разбитая её любовь остыла, и заледенели вслед сердца ящеров, прекратили они биться за жизнь друг с другом, ведь сама смерть явилась оспаривать их права, а ей под силу соперник любого размера. Упали и навеки замерли чудовища, поникли дебри; Землю затянули глубокие топи и обширные ледники, падали с хмурого неба её холодные невесомые слезы, кружились над останками прекращенного праздника жизни и накрывали их, чтобы никто и ничто в мире не узнало этой скверной истории, чтобы умерла сама память о свершившейся ошибке.
  Чу! Тут и там начали шнырять забавные маленькие зверьки, подняли свои пестрые головки цветы. Увидела Земля, как вынашивают они своё потомство в своих теплых утробах, как кормят забавных крошек теплым молоком и терпеливо сносят их наивные капризы, залюбовалась высокими могучими деревьями, предлагающими пробегающим мимо укрыться под своими раскидистыми кронами от дождя, снега и палящих солнечных лучей, и огромное сердце матери стало понемногу оттаивать, нашлось в нём место и для повторышей, хотя казалось, что неудача излюбленных первенцев замуровала его навсегда. Нет, новая жизнь не получилась девственно наивной, откуда-то узнала и усвоила она опыт пораженного поколения, и эти новые животные продолжали убивать друг друга. "Пусть так, если иначе пока нельзя", - вздохнула Земля, усваивая каждую каплю теплой крови павших детей. - "Но они хотя бы не восстают теперь против близких родных. Возможно, со временем они все смогут увидеть себя одной семьей". На взрослые деревья, уродовавшие соседние ростки в тени своих крон, она не обижалась, ведь растениям не суждено почувствовать окружение. Им нельзя давать чувства, иначе боль травы, по которой ходит всё живое, затмит собою мир и сведет его с ума.
  Так, благодаря самоотверженной верности семье, прижилась новая жизнь, а через некоторое время среди её представителей определился новый любимец матери, которым стало забавное голое существо, гораздое на всевозможные выдумки. Оно заметно уступало в силе большинству своих соседей, однако поразительно живой ум позволил ему выходить победителем из самых отчаянных передряг. Одним из изобретений этого ума стало объединение семей в роды. "Вот кто однажды назовет всех моих детей единым родом!", - радовалась Земля. Окрыленная надеждой, стала она особо благоволить человеку, хотя, помня опыт прошлого, опасалась открыто его баловать и, надо сказать, в страхе этом поступала даже наоборот: нелегко приходилось первобытным людям в лоне любящей их матери, и в этой трудности, подобно стали в огне печи кузнеца, закалялась их любовь к ближним.
  А что стало с ящерами? Ни одна мать, тем более великая, не может окончательно расправиться со своим ребенком, какое бы зло он ей ни причинил, а потому сохранились на земле и ящеры. Им пришлось сделаться поменьше, но их прежние привычки почти не изменились: в теплой реке Нил, что несет свои мутные воды по просторам жаркой страны Египет, плавают ледяные зеленые бревна - крокодилы - и закусывают своими детенышами горячее мясо сменивших их животных. Повсюду в траве шныряют скрытные змеи и ловят своим брюхом остатки любви матери; они тоже ненавидят новые виды и при встрече с ними, собрав в комок всю вековую ярость, вонзают в их теплые тела свои ледяные зубы, через которые протекает яд, сильный, как сама их ненависть, поражающий в "новичках" то, чего не хватило предкам. Поверженные тираны чувствуют опасения матери относительно молодых видов и по-своему подлизываются к ней, время от времени шугая "баловней судьбы". "Не бес-с-спокойс-с-ся, мама", - шипит змея своим скользким ледяным языком, - "мы возьмем ш-ш-шефс-с-ство над дорогими тебе нес-с-смыш-ш-шленыш-ш-шами!". Как языки горячего пламени вокруг стальной заготовки, извивается вокруг молодой природы замерзающий призрак старой, а мать, как кузнец, опасающийся перекалить металл, боится перегнуть палку, внушив семьям страх перед друг другом.

  Не знаю, такими ли, другими ли были обстоятельства нашего появления и основания нашего существования, да знаю доподлинно о наличии одного древнего человеческого рода, потомки которого дожили до наших дней и даже занимают видное положение во всём мире, хотя по каким-то им одним ведомым причинам стесняются признавать свою принадлежность к упомянутому роду и называются сотней вымышленных фамилий, среди которых настоящая навсегда утерялась, поэтому у меня её не спрашивайте.
  А началось всё с двух первобытных братьев, одного из которых звали Цап, а второго - Луп. Да-да, пусть вас не удивляют эти короткие имена из трех букв: дело в том, что у наших предков тело и сердце были развиты куда лучше памяти и научной усидчивости, а потому они затруднялись придумывать, запоминать, произносить и даже выслушивать длинные имена, состоящие из нескольких складов. Как зовут вашу собаку? Лапа? Чуча? То-то! Только не нужно думать, будто я приравниваю наших почтенных предков к собакам. Вовсе нет. На заре начала развития научного ума они обладали сильной душой, не стеснявшейся проявлять себя, честью и долгом, основательным, как дуб, воспитанием, смелостью и доблестью, а это не менее важно, чем умение проводить арифметические операции с числами или придирчиво анализировать художественный текст.
  Впрочем, братья, о которых идет речь, были как раз таки скверными представителями человеческого рода, которых смело можно назвать шакалами в переносном смысле. Они обладали до того скверными характерами, что навсегда остались вольными как ветер бобылями, и им не удалось бы выжить в новой суровой природе, когда б не держались они друг за друга и не назывались семьей. Откуда же взялись их потомки, дожившие до наших дней? Они будто сорная трава выросли на почве насилия и распутства; таких отпрысков принято называть ублюдками (есть у этого слова помимо ругательного ещё и определительное значение), и так как общество к ублюдкам относится не очень радушно, потомки Цапа и Лупа изобрели понятия династии и благородства, которыми прикрывают теперь свой исторический срам. Подумайте только: любой из нас непрерывной нитью связан с зарей человечества, значит, все мы относимся к человеческим династиям, а, стало быть, отпадает всякая возможность выделяться из общества только по причине принадлежности к династии.
  Не только любовь, но и другие блага обходили братьев стороной. Например, их мучил хронический голод, делавший их ещё более мрачными и злыми. Проснется, бывало, Цап в дурном расположении духа, идет в поставленный по соседству шатер брата и хватает сонного Лупа за горло, а тот угощает его тяжелой дубиной по косматой голове. Когда же доводилось Лупу проснуться первым, шел он к брату и будил ударом дубины, после чего взбешенный Цап брал его за грудки. Но братья не обижались друг на друга: этот странный способ встречать утро давно сделался для них традицией, без проведения которой немыслим был день. Переглянутся и отправятся за едой. Поначалу занимались они совместной охотой: если быстроногому Цапу удавалось догнать и схватить добычу, тут уж подскакивал Луп и принимался охаживать её по бокам своей дубиной; когда же ногам Цапа случалось подводить хозяина, братья загоняли зверя в угол, Луп запускал в него свою дубину, а после, воспользовавшись смятением неприятеля, Цап бросался вперед и вонзался своими железными пальцами в горло несчастной жертвы. Когда местные животные в страхе отступили, братья вынуждены были перейти на растительную диету: они подходили к дереву и Луп принимался долбить своей дубиной по его стволу, а Цап метался из стороны в сторону и хватал падающие на землю плоды.
  В результате такого смелого хозяйствования местность Цапа и Лупа быстро пришла в негодность, и жить бы им дальше по-старому, да только в те далекие времена угодья каждой семьи, каждого племени были строго очерчены, и выступление на чужой пятачок со своим уставом наперевес означало верную гибель. Да, безусловно, были свои плюсы у атолерантности, алояльности и первобытной цензуры! Впрочем, на Цапа и Лупа, а также на их "звездных" потомков "высокого полета" голубой крови любые личные ограничения действуют угнетающе; это свободолюбивые "пташки", хотя сравнение низменных шакалов с благородными птицами здесь дается в переносном значении.
  Итак, в стане братьев начался голод, и именно к этому периоду их бытия относится зарождение самодеструктивной традиции яркого утреннего приветствия, описанного выше. Однако братьям очень не нравились побочные проявления нового обычая, выражавшиеся в наличии у них огромного числа синяков, шрамов и кровоподтеков, а потому они изобрели принцип внутренней солидарности и ненасилия.
  Голод - не тетка, - и пришлось однажды Цапу с Лупом покинуть свои края в поисках наживы. С каждым днем уходили они всё дальше, прокрадываясь по ночам мимо соседских стоянок; их силы таяли. Незнакомая земля не желала считаться с двумя новыми ртами, её жители сами были не прочь закусить путниками. Люди и звери ходили группами, справиться с которыми братьям было не под силу.
  Однажды утром нервы Лупа не выдержали, он взял да и огрел брата дубиной с досады, - попал в самый центр косматой макушки. Цап мигом среагировал, вцепился обидчику в горло и принялся его душить. По ходу выявления лишнего в семье сцепившиеся братья упали и покатились вниз по склону. Земля слышала их рык, напоминавший ей рев её павших любимцев; они кусали друг друга, отрывая клочки мяса, и она вспоминала павших любимцев; в гневе они небрежно орудовали своими гениально устроенными телами, как когда-то пошло обращались со своими грубыми тушами их предшественники. Мать сама уходила из-под них, будто желала сбросить с себя этот позор.
  Чу! Цап и Луп выкатились на удивительно ровную горизонтальную поверхность, и их вниманием завладела невиданная трава, колосившаяся на ней. Всё ещё угрожающе рыча, они встали и осмотрелись. Аккуратное рукодельное поле покрывали золотые мерно покачивавшиеся на слабом ветру стебли, а на горизонте взад-вперед ходил человек: что-то напевая себе под нос непослушным первобытным голосом, он без устали тюкал по земле палкой с затейливым наконечником.
  Братья переглянулись. Чудак был один, поэтому они решили немедленно его брать, а дальше действовать по обстоятельствам. Дико крича, братья кинулись в атаку, немного расходясь, окружая жертву с флангов. Подбежали одновременно, Цап схватил мужика за руки и потянул к земле, а Луп ударил наотмашь своей дубиной. Ошеломленный чудак лишился чувств и растянулся, а братья принялись критически осматривать его имущество: Цап широким жестом схватил охапку золотой травы, отправил её в свой изголодавшийся рот, но тут же выплюнул обратно; Луп отложил в сторону свою дубину, попробовал, как ходит в руках палка с наконечником, но тут же вернул предыдущее оружие, потому что орудие чудака годилось для боя так же, как его трава годилась в пищу. Братья разозлились. Выходит, они напрасно тратили свои силы, и как теперь чудак намерен расплачиваться за их неудачу, в которой он виновен? Цап схватил мужика за плечи, поднял на непослушные ноги и принялся трясти. С пояса жертвы на землю упал мешочек. Передав негодяя брату, Цап поднял мешочек, запустил в него руку, нащупал что-то мягкое, оторвал и не глядя направил в рот. Зубы и язык Цапа впервые имели дело с такой приятной едой - мягкими ароматными крошками. Позавидовав его физиономии, Луп отбросил мужика и тоже приложил руки к содержимому мешочка, которое через минуту скрылось в ненасытных утробах братьев.
  Крошки кончились, и разочарование усилилось. Цап схватил уже пришедшего в себя мужика, кинул ему в лицо мешочек и показал на свой рот, после чего вопросительно развел руками.
 - Ты спрашиваешь, где ещё есть хлеб? - догадался мужик.
  Впервые услышав членораздельную человеческую речь, братья, умевшие использовать рты только в качестве входов в утробы, вздрогнули.
 - У меня дома есть ещё, - продолжал чудак.
  Вскоре они втроем шли по едва заметной тропинке: впереди вышагивал Цап, рукой обхватывавший горло мужика, показывавшего направление, а замыкал шествие Луп, весело поигрывавший своей дубиной.
  Чудеса этого дня продолжались: увидев крепкий высокий дом, сколоченный из аккуратно напиленных досок, братья открыли рты от удивления. В сравнении с этим жильем их родные юрты казались большими перевернутыми вверх дном худыми деревянными тазами, пригодными только в качестве крысиных нор. Стремясь поскорее попасть внутрь, но не обнаружив занавешенного побрякушками входа, Луп пробил дубиной дыру в середине запертой двери. Весь следующий час братья жадно жевали запасы вкусного хлеба, а мужик забился в угол и чинил свою порванную одежду.
  Так были изобретены пользование плодами чужого труда и принцип доминирования примитивных людей с ящероподобным мышлением над более развитыми людьми, умеющими придумывать.

  Отныне земледелец жил под тщательным контролем Цапа и Лупа: они поселились у него, каждый день ходили с ним на поле и следили, чтобы он не отдыхал, а за любой простой в работе учиняли ему жестокую взбучку; от него они переняли умение разговаривать, печь хлеб, шить одежду и мастерить вещи, хотя из всего этого им нравилось только трепать языками. На вкусном хлебе они быстро растолстели и разленились.
 - Что-то неохота мне, брат Луп, целыми днями возиться с нашим заморышем в поле, - заявил однажды Цап.
 - Да и мне, брат Цап, мало удовольствия целыми днями печься под солнцем, - ответил Луп.
 - Что же делать? - спросил Цап. - Без догляду наш черт быстро разленится и забросит работу, поле зарастет зеленой травой и не станет у нас с тобой хлеба.
 - А помнишь, как ты тащил его за глотку в первый день? - спросил Луп.
 - Помню, - ответил Цап. - Сейчас покажу. - И крикнул собиравшемуся в поле мужику: - Эй, черт, иди-ка сюда!
  Земледелец подошел, и Цап обвил свою изрядно растолстевшую руку вокруг его шеи.
 - Неплохо, неплохо, - покачал головой Луп и обратился к мужику: - Послушай-ка, черт, а можешь ли ты изготовить из крепких досок раму такого же размера?
 - Могу, но не буду, - заупрямился мастер.
  После полученной взбучки он всё же сколотил раму, и братья надели её ему на шею.
 - Всё это замечательно, брат Луп, - сказал Цап, - но что помешает этому черту убежать вместе с рамой?
 - А мы его как следует отдубасим, чтобы неповадно было, - предложил Луп.
 - Нет, так не годится, - возразил Цап. - Избитый, он будет хуже работать, а, значит, у нас будет меньше хлеба. Привяжем раму веревкой к дереву.
 - Так он отвяжет и сбежит.
 - Свяжем руки.
 - Как же он будет работать?
 - Тогда привяжем руки на отдалении, а середину веревки подтянем к поясу, чтобы работать мог, а до шеи не дотягивался.
  Так Цап изобрел умение выкручивать руки, названное впоследствии политикой и признанное более гуманным способом владения людьми, чем физическое угнетение, хотя полностью вытеснить дело Лупа ей не удалось.
  Братья привязали мужика к дереву и залюбовались своей работой.
 - Нужно дать ему имя, брат, - предложил Цап.
 - Пусть будет зваться Лох, и все, кто подставляется под удары дубины, пусть зовутся так же, - предложил Луп.
 - Пусть зовется Раб, и все, кто действует по чужому руководству, пусть зовутся так же, - предложил Цап.
  Так были изобретены два новых слова, из которых сложилось нарицательное имя для угнетенного класса - Лох-Раб.

  Много чего ещё изобрели Цап и Луп в области, названной впоследствии "благородством", много в каких ситуациях довелось им побывать, много опыта получить. Мужик же поначалу тоже изобретал всякие штуки, но по схемам братьев оказывались они бесполезны ему или оборачивались против него, а потому он становился всё более угрюмым и замкнутым, погружался в однообразный труд, плоды которого также плыли мимо его рта. Вскоре окрестные люди прознали об успехах братьев и явились к ним на поклон, желая перенять у них хоть часть навыков и открыть собственные рабовладельческие хозяйства. Так зародился класс аристократии, со временем собранный по всему миру в единую семью узами родственной крови, и эта сплоченность, обусловленная необходимостью выживания и процветания в условиях меньшинства, стала единственной положительной чертой (насколько это возможно для черты, приобретенной против воли), удерживающей почву под ногами людей классического ящероподобного склада ума. Многочисленный рабочий класс, напротив, был плохо сплочен, утратил многие позиции, завернул пару раз не туда и держится теперь только за счет своей сохранившейся человечности: эти люди по-прежнему могут изобретать, работать руками, да и остальным телом владеют на поразительном уровне (вы были когда-нибудь в цирке?).
  В наши дни наблюдается некий межклассовый бардак: крестьяне хотят быть королями, а короли, используя своё изобретение "инкогнито", выступают от имени крестьян, из-под овечьих шкур высматривая наивную добычу. Методы Цапа и Лупа также получили определения-маски и практикуются теперь под названиями "миротворчество", "демократия", "урегулирование", "добрая воля" и кучей других терминов.
  Поэтому, ребята, так важно учить историю, уметь зрить в корень и читать между строк, чтобы не утонуть в море лжи, не потерять в себе человека и не навредить другим. Человек - действительно великое создание, способное выбраться из самой глубокой пропасти, однако оправдывать себя одной только принадлежностью к людям - последнее из последних дел.