Небо как отсутствие

Окунув голову в рожь, как раньше окунал я ее в ложь, тело мое погружается в приятную и пушистую землю. Вокруг так мягко, словно своей спиной я нечаянно придавил ангела-хранителя, который весь превратился в нежное одеяло на лебедином пуху. Время замерло, хотя часы продолжают тикать, что я им тут же и прощаю: ведь они всего лишь механизм, нечувствительный к красоте. Птицы расчерчивают голубое небо, досконально измеренное лишь ими. Уходит лето.

Если посмотреть вверх, так, чтобы в поле зрения остались лишь небеса, то можно и вовсе забыть, кто ты. В такие моменты вновь превращаешься в мальчишку, у которого все еще впереди. Что может быть прекрасней воодушевления? Если подумать, оно и есть то базовое чувство, тот путевой камень, от которого расходятся все остальные дороги. Воодушевление – это обещание счастья, которое как пища: ее почти не замечаешь, но явственно ощущаются периоды до и после нее, предвкушение и насыщение. Голова, окунаясь в ложь, просто вынуждена раскрашивать воспоминания и подрисовывать будущее. Несмолкаемый треск насекомых подхватывает мою скромную гипотезу и продолжает обсуждать ее серьезным гомоном голосов.

Я обменял бы все свои будущие пасмурные дни на солнечные, по курсу два к одному. Или даже три... Мы перестали поклоняться солнцу и выродились. Небо нас сломало, подмяло под свой каблук. Прекрасное, прекрасное небо! Стокгольмский синдром по отношению к такому завоевателю весьма простителен.

Скрестив ноги и руки, но отринув все остальные кресты, я прикрываю глаза. Как эти штуки называются, которые скрывают зрачки? Вот, уже начинаю забываться. Это небо на меня так действует. Снова я юн. Снова я – я. Очищенный и первозданный. Не испорченный, не ухмыляющийся пошлости. Ведь она как мрачное облако, которое, стоит его слегка осветить, совсем уже не кажется чем-то уродливым и нелицеприятным. Под солнцем и умереть не страшно.

Ветер проносится над рожью, словно табун захватчиков. Рожь поддается, прижимается к земле, но секунду спустя вновь поднимает свою голову, тысячи и тысячи голов. Они играют в поддавки, как и все мудрецы мира, лишь притворяясь, будто отступают от своих убеждений. Хитрые и бесхитростные одновременно. В их игре нет ни одного человека. Человек здесь излишен.

Вот мне снова несколько лет от роду, вот я палкой сбиваю шапки колосьев. Я – осень, я прогоняю лето из шалости, не понимая, что нет ничего лучше. Дети глупы. «Уходи, солнце, уноси свой жар! Небо мне надоело, опротивело!» И я плачу, когда оно уходит, обидевшись. Мне кажется, что это моя вина.

Я – человек, прогнавший лето. Простите меня, если сможете.