Вольная жизнь невольника тимохи

Хорошо ли живется Тимохе

    - Кому на Руси жить хорошо? – вопрошал когда-то классик. На извечный этот вопрос и сейчас  ответа не сыщешь.  Вопрос, скажете -  риторический…
  А я знаю кому – Тимохе.
Никакой необходимости в поездке на дачу не было: картошки дома еще достаточно, а среди зимы дело на даче, даже если бы  очень захотелось поработать, что со мной и в добрую пору редко бывает, сыскать не легко – сезон глухой.  Из поезда, к слову, единственного в сутки, я вывалился в гордом одиночестве: нет дураков в тридцатиградусный мороз на дачи ездить.
- Как дела, Тимофей? – спрашиваю лежащего под теплым одеялом детину. Обивая снег березовым веником снег, обвыкаюсь к сумеркам: окна занавешены плотными шторами, чтоб свет не мешал спать хозяину. Тимоха включил ночник.
- Лучше всех, - неизменно ответит, - гы, гы, гы-ы-ы! –  улыбнется широко от всей души, обнажая крепкие передние зубы, словно специально уцелевшие для видимости. Дальше зубов нет – болезненно отдуплились, рассыпались и окоренились, сравнявшись с воспаленными  деснами. Как говориться, со лба красив, да с затылка вшив.
- Время-то уже послеобеденное, а ты все подушку мнешь!
- А,  работа не волк, в лес  не убежит. Вчера погуляли маленько… Отсыпаюсь.
-   С днем рождения тебя, Толян! – я пожал его ленивую мягкую никогда не знавшую мозолей  руку. Он сел на  самодельном топчане, не снимая, однако, с плеч одеяло. Топчан прилепился к печке плотно. Даже уклон сделан в сторону теплой печной кладки, чтоб не скатиться Тимохе на пол, не отлепиться бы от тепленьких, затертых боками до блеска, кирпичей. 
Тут я должен внести ясность: зовут Тимоху  Анатолием,  но все привыкли - Тимоха. Фамилия у него созвучная - Тимофеев. Анатолием Петровичем величают  младшие и редкие гости, интеллигенты и бывшие интеллигентные люди, заезжающие иногда на дачи подышать лесным вольным воздухом. Иногда говорят ему – Толян.  Но никто не знает, что по паспорту он Георгий и в юности все звали его Жоркой. Только мама почему-то кликала его Толей. Почему так сложилось, сам Тимоха вразумительно растолковать не может: мал был, за него все решалось, а ему, Жорке, приходилось принимать все, как есть. Может и жизнь его складывалась путано из-за такой катавасии.      
Я достаю резиновые сапоги - болотники, купленные еще осенью специально для Тимохи. У него-то прохудились: жаловался как-то, что совсем  расползаются, заплаты уже негде ставить. Но там дальше дело в зиму вошло и сапоги, припасенные для него, ждали случая.
- Готовь сани летом, а болотники зимой, - я вручил Тимохе новенькие блестящие сапоги .
- Спасибо, родненький, - глаза еще не проспавшегося Тимохи, не смотря на послеобеденное время, сощурились, излучая неподдельную радость.  Он окончательно сбросил стеганое одеяло и тут же примерил обнову. –   А эти  уже  отслужили свое, -  и он пнул новым сапогом обрезанные по щиколотки обрубыши.  – Теперь это мои комнатные тапочки. Спасибо,   очень кстати.      
- Я рад, что угадал. 
- Еще как угадал… и угодил.  Может, чайком побалуешься?
- С морозцу можно.
Чай густо курится ароматным паром. Только теперь замечаю, что в избе не жарко. При чайном разговоре горячее дыхание парит и вылетающие  слова кажущиеся материально обрамленными курчавыми линиями, быстро растворяются в сизом дыму.  Накурено. Окурки, складываемые Тимохой в грязную, неизвестно из-под чего тарелку, громоздятся горкой и уже падают на  стол, смешиваясь с крошками, картофельными ошурками, пробками от бутылок, огрызками соленого огурца.  Грязная посуда разбросана по полу.  Неизвестный мне раньше пес – спаниель, встретивший меня на пороге, отмахал положенное своим обрубком-хвостом, облизал мне руки,  прилег в углу, положив коричневую морду на передние лапы. Исчезла веселая хитринка, и глаза грустно уставились мне в лицо. Конечно тарелки на полу это его работа. Низкий стол, на манер хантыйского,  для него не помеха.
- Прибился по осени. – перехватив мой взгляд поведал Тимоха, - Охотнички  потеряли. По пьяни, видно… Давно ходит кругами. Мои собаки трепку ему задали,  убежал сначала куда-то. Потом смотрю: снова  топчется тут – голод не тетка.. Все дачники уже разъехались, значит, думаю, потерялся.  Вот взял. Куда ему зимой?
- Тебе же самому жрать нечего…
- Жалко животинку. Молодой совсем, сгинет. Ничего прорвемся! Да, Баксик? Я закурю с вашего позволения, - Тимоха посмотрел на меня, и дождавшись моего «Да ради Бога, ты же дома», прикурил. - Баксом зову, - продолжил он.
Бакс при упоминании своего имени насторожился. Приклеилась уже кличка. Я поставил кружку с чаем на отвоеванный у мусора пятачок, расшнуровал рюкзак.
- Сейчас Баксик, угощу чем ни будь.
- Не нужно его баловать. Он не голодный. Вчера гости были, день рождения праздновали, так он все остатки, паразит, подчистил.
Бакс снова шевельнул ушами. Я хотел угадать масть собаки, но сделать это было весьма затруднительно: серо-грязная шерсть, свалявшаяся местами, не имела определенного цвета. Коричневая  мочка    носа  намекала на то, что по спине должны быть рыжие пятна. Спина, действительно имела темные разводы.
Только теперь я заметил, что угловая тумбочка пустует.
- Где телевизор?
- Сгорел, - обреченно выдавил Тимоха. – Скучно без телека. Но ничего, скоро пенсию получу…
- Как это скоро? – удивился я, - тебе ведь только полтинник стукнуло.
- Так у меня «горячий» стаж. Больше двенадцати лет. Документы кое - какие собрал. Возни много. А в город не наездишься. Тут за свет нечем платить, не то, что за билеты.
- Хочешь, я тебе телек подарю?
- Да, ну!?
- Серьезно! Он у меня на чердаке уже второй год лежит, так, что подкатывай через часок- другой с санками. Мне он здесь на даче не нужен.  Я  сюда от него отдыхать приезжаю. И, если не обидишься, спиртиком угощу – другого ничего нет.
- Я очень хочу обидеться, поэтому через часик буду – нутро горит после вчерашнего. Гы-гы-гы! Ничего ж не осталось, все выжрали… Хорошо погуляли… Гы-гы-гы! А ты – обидишься,  –  передразнил он меня. Сразу к Тимохе вернулось то великолепное расположение духа, которое присуще людям, умеющим радоваться любой мелочи.
Он прошел к двери проводить меня. Иногда в нем просыпались замашки бывшего интеллигентного человека. В болотных сапогах и трусах, подтянутый, он выглядел молодцевато. От природы крепкое тело, никогда не утруждаемое непосильной работой, казалось холеным: округлые плечи,  гладкие, не мускулистые руки,  в которых все же угадывалась незаурядная сила, лениво висели, подчеркивая наметившуюся талию. Раньше Тимоха был толст и грузен.  Часто страдал от пережору.   Мне не раз приходилось снимать тяжелейшие приступы печеночной колики. УЗИ как-то показало камни в желчном пузыре, но  на операцию Тимоха так и не смог решиться. И, как показало время, правильно сделал.
- Однако ты постройнел.
- На одной рыбе да картошке шибко не растолстеешь. Да, кстати, я прошел медкомиссию, и на УЗИ в желчном пузыре камней нет, - он достал из тумбочки заключение, и я с большим интересом прочел: «желчный пузырь обычных размеров, конкрементов нет». 
- Уникальный случай! Я помню только один подобный: мужика осудили по ложному доносу, и он просидел под следствием без малого год. Похудел за это время на тридцать килограммов, а  был до того довольно тучным. Так вот: избавился от камней в желчном пузыре и от начинающегося диабета. Вот так! Диета – великое дело! – поведал я Тимохе.
- Да какая на хрен диета – голодуха. 
Уже несколько лет Тимоха, по паспорту Георгий Петрович Тимофеев, он же в детстве Жорка, он же Тимофей Петрович, но более известен, как Анатолий Петрович или Толян,  живет на дачах. Случилась у него размолвка с его благоверной, и он, оставив все жене, взяв  с нее деньги за оду комнату в их двухкомнатной квартире, купил теплый, рубленый домик на дачах и стал там жить. Сначала казалось ему, что еще что-то изменится в его жизни, и это временно, но потом прикипел  к этому месту и поселился здесь видимо навсегда. Баня, теплый сарай для скотины чуть не на десять коров из непропитанной шпалы, рубленный свинарник, вольер для кур, огороженный мелкой сеткой рабицей, ледник для засолки рыбы и кусок жирной удобренной земли соток сорок-пятьдесят. Можно, как говорят в Одессе, жить. Видимо давно его душа желала вольной жизни и дождалась. На работу устраиваться не захотел.
- Не хочу себя связывать, -  отвечал он на вопросы о работе, - свобода, брат, вот главное. Я тут сам себе хозяин.
Длинными зимами устраивался Тимоха  путейцем на железную дорогу чистить стрелки от снега на перегоне.  Заработанное за несколько месяцев растягивал до следующего сезона.
Все считают его странным: здоровый мужик, а работать не хочет, живет один, хозяйство ведет с ленцой,   вразвалочку. И каждый подходит к нему со своей меркой. «Да я бы на твоем месте… Да как  можно  так мусором зарасти…». А он: «Не лезьте мне в душу грязными руками. Живу, как хочу»
   Как любим  мы чужой кафтан примерять на свои плечи. Но если кафтанчик не по фигуре и сваливается с плеч, то не вините кафтан.    

                *** 
Я люблю растапливать печку.  Наколол тонких сосновых щепок, ножом настрогал стружку, аккуратно сложил горкой, и вот уже первые теплые язычки пламени облизывают сухое смолье. Холодная печка наполнилась дымом, и сквозь щели между кружками чугунной плиты и по краям чугунины потянул дымок в комнату. Отрегулировал печной дверцей и поддувалом так, что дыма стало меньше.  Затрещало, потянуло. Я прикрыл дверцу,  печка запела. И уже через считанные минуты от плиты потянуло теплом.
Тимоха пришел с угощением. Принес соленые огурцы. Он всегда что-нибудь притащит. То рыбы соленой, то квасу березового, то пару луковиц со своего огорода. Не может с пустыми руками в гости явиться. Натура такая. 
- Сам делал, - гордо произнес он и поставил двухлитровую банку на стол. – У меня нынче огурцы уродились,  не знал, как отбиться. Насолил банок двадцать. У меня каждый год только огурцы получаются.
- Выглядят аппетитно.
- Ты попробуй!
- Хороши огурчики.
 Огурцы у Тимохи удались.
   Желая разыграть Тимоху, я спросил:
- Что будем на гарнир к свининке делать:  вермишель или картошку?
Кипяток под вермишель уже забормотал в кастрюльке.
- Вермишель, конечно, - выпалил Тимоха, не раздумывая.
- А может все же картошку, - давлю дальше на нерв, зная, что она ему уже обрыдла: у него-то вся еда картошка да рыба, - картошка – это же второй хлеб, - продолжил я в том же духе.
- Это тебе - второй хлеб, для меня она -  и хлеб, и колбаса, и повидло… Вот здесь уже сидит, - он провел ладонью по горлу.
Тимоха опрокинул спирт, запил минералкой. - Не люблю разводить, - сипло произнес он.
Похрустели огурцами.
- Кроликов покормил на ночь? – спросил я.
- Да какие там кролики? Нету кроликов. Мальчик съел, гад. Чуть не убил засранца! Трое суток не показывался на глаза.  Потом отлегло… Забыл сарай на щеколду закрыть. Футбол по телеку у Петра спешил посмотреть. Все равно наши проиграли… Зря спешил… И кроликов лишился. Одно расстройство…  – подвел  итог Тимоха. - В прошлом году он же мне всех кур передавил. Подрыл под сеткой рабицей подкоп, сволочь такая. Я же застал его за этим гнусным занятием, но пока бегал за ключом в избу,  он уже всех кончил. Всех до одной. А у меня их девять штук было. Каждый день по три-четыре яйца несли.  Убить хотел  с горяча. А он  шустрый гад, промеж ног проскользнул и курицу унес. Три дня не показывался…  Чует кошка, чье мясо съела.  А потом сердце оттаяло.  Но куриц-то я сам съел, не пропадать же добру, а от кролей даже ушей не осталось.
Три крольчихи и большой кроль-самец великан стали добычей Мальчика. Сытое мясное будущее Тимохи лопнуло, как мыльный пузырь.
- К стенке такого пса – один урон от него, - негодовал я.
- Жалко, я его щеночком маленьким взял.
И все у Тимохи так: за что ни возьмется, не получается, чтобы с прибытком дело шло, обязательно изведется и зачахнет. Правда, сам Тимоха не шибко кручинится.
- Ничего, переживем. Картошка есть, рыба насолена – прорвемся.
С вашего разрешения, я закурю, - и он присел на корточки у поддувала.
- Кури!
- Телку хочу у Виктора купить. Все же легче жить будет, - Тимоха вопрошающе посмотрел на меня, - денег за зиму подкоплю, жена обещала помочь.
- Помирились?
- Да, вроде того.
Уже поздним вечером, разрумянившийся Тимоха погрузил телевизор на санки.
- Ну, пока, Толян, я завтра утром уезжаю. Будить  не буду. Не хочу лишать тебя здорового утреннего сна.
- Не нужно меня будить! Гы-гы-гы…  Счастливо тебе. Если будет тяжело, высылай деньги – помогу… гы-гы-гы! –  отпустив  свою дежурную шутку, подал руку.
         Его ссутулившаяся фигура, лениво покачиваясь, удалялась в темноту. Надо мною густились звезды.  Млечный путь уклонялся в сторону и не совпадал с тропой, по которой,  поскрипывая, катил санки с телевизором Тимоха. Большая Медведица повисла прямо над  избушкой, развернув свой ковш на север. Полярная звезда обнаружилась где-то там, откуда уже слабо доносились скрипучие шаги Тимохи.

               

                Почему ревет телка

Раньше Тимоха мечтал завести козу, и я даже по объявлению нашел в Старом Вартовке подходящий вариант: продавалась коза с козлятами и козел в придачу. Позвонил: цена сходная. Хозяйка тяжело заболела, а молодые решили хозяйство пораспродать и спускали все за бесценок.  Тимоха загорелся, но пока искал деньги да транспорт, выводок уже перекочевал новым хозяевам. Горевал Тимоха не долго: на нет и суда нет.
А тут дело с телкой подвернулось к весне подкопил Тимоха кой какую сумму, недостающую  ссудила жена. Виктор продал телку и снабдил Тимоху сеном до травы.
- Осенью приведешь к быку, обгуляется и будет у тебя молоко и мясо. По человечески заживешь. Знай, корми, - Виктору, хоть и ведомы Тимохинские лентяйские закидоны, но и знал, что по доброте душевной скотину не обидит.
- Не беспокойся,  голодной она у меня не будет, -  Тимоха нежно погладил черную со звездой голову буренки.
 Взялся за дело Тимоха с огоньком, чего раньше за ним не водилось. Поправил стайку, выменял на рыбу несколько мешков комбикорму, Соседи по дачам, кто хлеб оставшийся принесет, кто очистки картофельные.
Напротив, через дорогу весной трава сочная поднялась, есть где корове разгуляться. Часто можно было наблюдать, как Тимоха в полуденный зной березовым веником гоняет оводов от своей Зорьки. Вечером пойло сытное приготовит. Ну, короче, все чин чинарем.
. Сено  Тимоха заготовлял вместе с женой. Наметилось у них вроде как примирение. Каждый  погожий день идут на пойму косить.  Впереди жена с косой и котомкой: кормить же Тимоху нужно. А за ней вразвалочку вышагивает Тимоха, попыхивая сигареткой. 
Шоркнет косу бруском заправски, плюнет на ладони… Со стороны кажется: вот пойдет сейчас валки стряпать по обе стороны. Но уже по первому взмаху видно, что трудовых рекордов не будет.  Два-три прогона пройдет тихо, останавливаясь на каждом шагу, и передаст косу жене. Сам же уляжется в тенечке. Вжик, вжик, вжик, - посвистывает в проворных женских руках коса, навевая дрему. Так с горем пополам навжикали стожок-другой.
А тут и осень пришла со своими заботами. Отпуск у жены кончился, наезжать стала к Тимохе реже, а потом и вовсе ездить перестала.   
-  Справная у тебя телка, - хвалили Тимоху соседи.
- Так кормлю, -  он улыбается в усы, выращенные за лето для важности, а сам уже тяготиться стал хомутом на шее. Не дает ему телка вдоволь поваляться под любимой печкой. Лишила его свободы, не стало вольного воздуху. Утром трубит ухватисто так, что сон не йдет и вставать неохота. Напоит, когда уже невтерпеж. Дело стало до психу доходить.
А тут, заревела телка натужно и как-то даже тоскливо. Сначала не мог смекнуть Тимоха, от чего она так горемычно базлает. То пойло принесет, то хлеба накрошит. Перевернет ведро с пойлом, отвернется от хлеба телка. Что делать? Запаниковал Тимоха: может, заболела? А может быка просит? – догадался он.
Повел к Виктору.
- Орет день и ночь. Может ей быка нужно?
- Может, - Виктор пустил ее в загон к быку.  У того глаза налились кровью. Ринулся он к своей телушке, а она уворачивается, не дается.
- Позже приведи, - говорит Виктор.
Бык бросается на ограду, рогами упирается в стайку так, что бревна шатаются. Волнуется растревоженная кровь.
На следующий день Тимоха снова ведет телку.
- Орет, сил нет.
Снова убегает она от быка, а тот, взбесившись, бьет своей чугунной башкой в сруб. Сутки не ест, никого не подпускает к себе. Бока ввалились, глаза бешеным огнем горят.
- Приводи, когда она будет готова, - говорит Виктор, а то мы только быка тревожим.
- А как узнать, когда готова?
- А черт его знает, у моих коров как-то само собой получалось. Ну, приводи  через  два дня.
Через день Тимоха, не выдержав настойчивого мычания, лишившего его сна и отдыха, снова ведет,  и снова она отказывается от красавца быка, а тот, еще не успокоившись от прежних свиданий, и вовсе  свихнулся, трое суток бушует, не ест, не пьет, разносит стайку по бревнышкам.
- Что ж ты дразнишь  быка? – не выдержал Виктор.
- Не могу слушать, как она ревет. Скажи, как узнать, когда она будет готова.
- Ты сам сначала попробуй, если не откажется, тогда веди, -  бросил в сердцах Виктор и ушел в избу.
- Тфу! – Тимоха смачно сплюнул, желваки заходили на скулах.
На утро выпал первый снег. Приехали мужики из города на охоту и остановились у Тимохи. Старые знакомые, друзья, с кем раньше работал на железке, оторвались от женских юбок покувыркаться.   
- Че она орет, как недорезанная? – спросил  Ванька.
- Быка просит.
- Так сведи.
- Уже три раза водил, отказывается.
- Она зажирела у тебя, вон бока круглые. Я в деревне родился, - начал свою философию Леха, -  так я помню, старики говорили, что перекармливать телку нельзя у нее все тама жиром  зарастает.
- Это как?
- А я по чем знаю? Так говорят.
Спирт разгорячил головы охотников, тяжко надавил на страждущую голову Тимохи, и когда телка срывающимся голосом завела свою заунывную песню, кто-то сказал:
- Зачем мучаешь скотину?  Уж лучше под нож.
- Так зарезать тоже нужно уметь… - Еще сомневался Тимоха.
- Дурнэ дило нэ хытрэ, - бросил на хохляцкий манер Васька.
Дело сделалось споро. Тимоха и глазом моргнуть не успел, как мужики управились с привычной работой – охотники.
- Не переживай, Тимоха, мы у тебя мясо купим, ты и оправдаешь расходы, еще и с наваром останешься.. Денег, правда, сейчас нет,   потом отдадим. Ты же нас знаешь.
Наутро, похмелившись, мужики разобрали мясо и разъехались. Деньги отдавали частями. От кого-то Тимоха не дождался, а напоминать о долге не в его привычках, деликатность души не позволяет. Жена, узнав о такой Зорькиной кончине,  прекратила всяческие отношения со своим горе-мужем.

                ***
Но на этом история с коровой не закончилась. Перед Новым годом, я приехал на дачи за картошкой.  Вечером зашел Тимоха. Узрев светящийся глаз моего окошка в зимней ночи,   притащил тазик с копытами  и  коровью голову.
- Вот все, что осталось… рога, как говорят,  да копыта, - грустно сказал он. - Думал, всю зиму с мясом буду, но так получилось… -  и он рассказал как «получилось».
- Дурак ты, Толян.
- Дурнее не бывает, - согласился он, - такое мясо пораздавал. Она ведь не зря обгуляться не могла – зажирела: у ней все внутренности жиром заплыли, - Тимоха тяжело вздохнул, - что-то бы сделать с этим… - он кивнул на рога и копыта, - его же смолить нужно, а я сам не справлюсь. Тебя ждал. Я ведь чувствовал, что вот-вот появишься. Ну, так что делать будем?
- Наварим холодца. Тащи посуду для заливного, а я разожгу паяльную лампу: смолить будем рога и копыта. На всю зиму  хватит, а собачкам кости.
- Я мигом, - повеселел Тимоха. Его радовала  не так  своя посветлевшая перспектива, как  собачья.
 Я смотрел ему в след, бегущему трусцой по буранице и думал: добрая ты, бестолковая душа. Корову профукал. Холодец сам сварить не можешь.
 Но почему-то  тянет меня на дачи, тянет к этой чистой, по детски непосредственной душе.
               
               
                Форс-мажор

Всему можно найти оправдание, особливо, если шибко того хотеть. Спроси Тимоху отчего это его сети зайцев ловят на пойме? Вода-то давно уже  в берега вошла, а его сетки с висящей дохлой рыбой, так и красуются паутиной над зеленой травой.
- Не успел, - ответит, - только собрался - вода  упала,  да так, что
     лодкой не добраться, а пешком пока дойдешь,  комарье до костей   сожрет.
- Как же так, все успели сетки поснимать, а ты не успел?
- Видишь ли, - почешет затылок, -  шибко я до комарья чувствительный.  Другие терпят, а у меня терпежу не хватает, меня до психу это кусачее    племя доводит. У меня нервы слабые.
 Чья бы корова мычала… По мне, так крепче нервов, чем у Тимохи не бывает.
 Как-то зимой  спросил у Тимохи морсу клюквенного. На клюкве, можно сказать, живет. Рядом болото урожайное: брали нынче ягоду все кому не лень.
- Нету, - говорит, - у меня клюквы.
- Как же так?
- Только собрался - снег выпал, клюкву прикрыл.
- А раньше?
- Мошку пережидал… Нынче мошки шибко много было.
- Всякая вина тебе виновата… - уже не выдержал я
Вот и с картошкой также приключилось. Посадил Тимоха картошку. Участок небольшой, сотки две в самой середине его обширных земельных владений:  каждый год трава, да лебеда затягивает землю по периферии, отвоевывая у Тимохи свое.
   Пришла пора окучивать, а комарье, как нарочно разыгралось люто и нещадно. Тимоха ждет, когда ветром обдует. А ветра нет и нет, и парит каждый день. Самая, что ни на есть комариная погода. А тут и гнус выпарился. Просто тучами носится, не дает Тимохе нос высунуть. Такая погода  растительности всякой в пользу: прет все, как на дрожжах. Картошка взялась тянуться и лебеда рядом не отстает. Пырей да иван-чай тож  свое берут. Земля-то сдобренная еще старыми хозяевами, считай, что чернозем.
На одном квасе живет Тимоха. Попьет кваску и лежит под печкой. Зимой она греет, а сейчас прохладой одаривают кирпичи.    По нужде приспичит: намажет противокомариной мазью то место, что оголять приходиться, ширинку еще в избе расстегнет, чтобы время в нужнике не тратить, да гнус не глотать, и бегом через двор, придерживая штаны в руках. Через минуту уже несется обратно. Так ничего и не замечает вокруг.
- Пора бы картошку окучить, - советует забредший в избу сосед.
- Пожду чуть, может ветром унесет гнус этот паршивый. Спасу от него нет.
- Прямо  форс-мажор  какой… - махнет рукой сосед.
А ветра все нет и нет. Июль уже последними днями исходит, а на дворе все по-прежнему. 
Дрогнули железные нервы Тимохи. Решил не ждать милости от природы. Вооружился тяпкой, натянул доспехи противокомаринные… Вышел в огород, что витязь былинный… Но картошку уже не нашел. Заглушила ее лебеда,  да иван-чай затянул огород розовой пеленой. Почесал Тимоха тыковку, да в избу вернулся. Не было печали, так черти накачали.    Остался без урожая. Говорят, нарыл пару ведер гороха с горем пополам, вот и вся картошка.

         
                Нечаянное знакомство

Нынче весны не было. Еще лежал снег, а южный ветер принес тепло не по сезону. Теплый ветерок в считанные дни слизал остатки снега,   быстро распустились листочки… и все! Лето! В наших краях такое бывает.
Лето, весна ли застали Тимоху   врасплох. Пойма реки наполнилась водой быстро, и подготовиться к рыбалке он не успел. Ему все казалось, что есть в запасе  еще пару недель. Народ уже на моторах выписывает, а он только сети решил перебрать. Сидит, значит, распутывает прошлогодние узлы. За зиму так и не удосужился подготовить снасти. А еще мотор нужно перебрать – приспичило. Не на веслах же рыбачить. Короче забот – полон рот. Сидит Тимоха в избе,  парится.
Сроки поджимают: рыбалка самая добычливая в начале. Язя охота поймать икряного, а не пустого, да засолить хоть пару ведерок. Спешит, значит, Тимоха, потеет.
Заваливают к нему в избу три парня. Молодые, ненашенские. Ну, зашли, что ж – гости. Отставил сетешки свои, чайник пошел ставить. Мужики молчат.
- Что стоите, как не родные?  Зашли раз - проходите, чайку счас сварганим, - он даже обрадовался незваным гостям. Хоть передышку какую-то можно сделать.
Молчат мужики, из-под бровей смотрят на него.
- Может, что не так? – иронично заметил Тимоха, а сам уже напружинился. Один живет, не на кого обнадеживаться. Стал так, чтобы сзади никого не было. Чайник включил, а глаз  с парней не сводит.
- Ты, мужик, здесь живешь? – спросил передний и видимо главный, вычислил Тимоха.
- Как видишь, - ответил Тимоха, осмотрев тех двоих, что стояли в дверях. «Хлипкие», - решил про себя.
- Ты наши сети мотором порезал, - мы тебя вычислили.
- Плохо у тебя с арифметикой, парниша,  - Тимоха глянул в упор. «Если что - этого первого» – мелькнуло.
- Провяз на три штуки тянет, так, что шутки в сторону, мужик, - и те двое сделали шаг.
- Не понял.
- Щас поймешь…
Закончить фразу он не успел...  На шум отреагировал Мальчик, заскреб дверь снаружи, грозно зарычал. Те двое сначала хотели дать деру, но на улице их ждал злой пес,  и они решили сдаться на милость этому мужику. К тому времени очнулся и  старший товарищ со спутанными тоже руками. Рассадил их Тимоха в рядок на полу у двери.
- Не убивайте нас, - захлюпал нос у одного.
- Зачем же я буду брать грех на душу? Что ж вы заходите в гости, ни здрасти вам, ни насрать. Я думал гости, как гости. Мне ж по-человечески погутарить охота. А вы… Чьи будете, откуда в наших краях? Браконьерите, значит?
- Мы из Лангепаса,  порыбачить решили… - трусливо ответил старший.
- Документы есть?
- Водительские права в кармане, - он ткнул подбородком.
- Та-а-а-к… Лисов Юрий Сергеевич. Сергея, значит, машиниста сын? Понятно. Я батеньку твоего знаю. Работали вместе.  Меня Анатолием Петровичем зовут, а тебя как?
- Эдик.
Тихон перевел взгляд дальше.
- Толя, - выдавил из себя третий.
- Тезка, значит. Вот и познакомились. Чай пит будете?
Все дружно закивали. И Тимоха развязал им руки. Чайник уже дрожал, выпуская из себя тугой пар.
- Спасибо, Анатолий Петрович, - сказал Юра, принимая кружку  из рук Тимохи, – бате, хоть не говорите.
- Да, ладно, не скажу. Не бери в голову, пустяки… А ты, Эдик, слазь-ка в погреб. Там справа на полке смородиновое варенье. И помните ребятки: здороваться нужно, когда в гости идете. А я еще сети свои даже не мочил и мотор пока не настропалил.  Вы, поди, поперек протоки провяз поставили?
- Ну, да.
- Если бы я напоролся на вашу сеть, то еще  отхлестал бы вичкой, чтоб не хулиганили. Кто же так ставит?   
  Тимоха смотрел на ребят, за обе щеки уплетавших варенье с деревянными пряниками неизвестного возраста, и думал: «Хорошо, хоть ребята зашли, а то совсем тоска задавила. Чай некогда попить». И улыбнулся.


                Женщина с биографией

Дом Тимохи стоит с краю, первым в ряду, и мимо никак не пройдешь.               
На стук никто не ответил, и я открыл дверь. Несколько котов шарахнулись из темноты в разные стороны, где-то с потолка, чуть ли не на голову свалился еще один. Я зажмурился и подумал, что все – галюники. Включил свет.  Мне предстояло пережить еще одну неожиданность: такого порядка у Тимохи еще не бывало. К чему бы это?  На окнах тюлевые занавески, шторы, на полу палас, правда, не мели в избе уже давненько. Портила вид неубранная посуда на столе.   Ну конечно в этом доме завелась женщина. Подаренный мною телевизор что-то вещал  резвящимся котятам. Значит, хозяин отлучился ненадолго. Усевшись в кресло, утомленный утренней охотой,  я даже  вздремнул под привычный шум телевизора и возню котят.
Когда засыпаешь легко и незаметно среди дня, повинуясь внезапно налетевшей дреме, обычно происходит сшибка счета времени. И сейчас, проснувшись так же внезапно, как и уснул, я не сразу мог отдать себе отчет, сколько же времени я находился в избе Тимохи.  На столике уже прибрано и дымятся две кружки горячего чая в компании литровой банки малинового варенья.
- Я не стал тебя будить, - услышал я бархатистый голос хозяина, - прибрался пока, чайку вскипятил.
- Правильно сделал. Я так сладко вздремнул.
- Ничего себе вздремнул. Час храпишь, как паровоз.   
Ага, значит, я уже битый час валяюсь тут, а мне еще картошку доставать из погреба для проращивания. Но, глянув на чай, варенье, на Тимоху, усевшегося напротив, мой трудовой порыв угас. Успеется.
- У тебя, никак, женщина завелась? –  употребив именно этот глагол, я тогда еще не знал, как был близок истине. -  Ну ка, колись, старина.
- Не только женщина, тут  и мандавошки заводились…- Тимоха хлебнул горячего чая, открыл рот, словно остужал язык. Он, действительно не любил очень горячий чай.  – Не знаю, как и рассказать.
- Как есть, так и говори, если, правда, - информация не  конфиденциальная.
- Да какая там конфиденциальность? Стучится зимой среди ночи кто-то в окно. Выхожу: баба стоит, шатается. Трясется вся от холода. На улице под тридцать. «Откуда», – спрашиваю, - красавица, в студеную зимнюю пору?»   «Из поезда вышла» - говорит. Я ее в избу впустил. Куда ж ее среди ночи? Сгинет не за понюшку табаку. Отогрелась у печки. Спиртику налил для сугреву. Она спиртик, как воду лакнула, крякнула, как мужик, водичкой запила. «Нормально, - думаю, - веселая девица». Присмотрелся: молодая вроде: не больше тридцати пяти, но виды повидавшая: губы не одиножды битые, под глазом шрам. Я ее на свое место под печку спать уложил. Сам на диване лег. Всю ночь проворочался, будь она не ладна. Оно ведь как: пока никого из женского полу тут не крутится, оно как-то забывается, притупляется, что ли. А тут… Ворочаюсь, сон не идет. Короче как в том анекдоте: просыпается мужик, правой рукой пошарил - нет никого, левой пошарил - нет никого. «Ну, чего стоим? Кого ждем?» Гы-гы-гы, - наконец-то улыбнулся Тимоха. - Пошел среди ночи баню топить. Все равно не спится. А кому не спится в ночь глухую? Вору, разведчику и х… гы-гы-гы, – отпустил плоскую,  старую,   с бородой шутку Тимоха, и   прикурил  после непременного «с вашего позволения». – Утром говорю ей: - продолжал он, - «Банька истоплена, можешь с дороги помыться» - и полотенце подаю, а она мне: «а ты, что не пойдешь?» «Как же, - говорю, я тоже…»  А я же без малого год бабу голую не видел… - Ну, короче, осталась она у меня, тем более, что никто ее нигде не ждет и денег у нее ни копейки тоже нет. Куда ей?  Ей воровски удалось залезть в вагон, но уже  по дороге поймали «зайчишку». Проводница пригрозила, что сдаст в милицию  на следующей узловой станции.  Вот и выскочила раньше на разъезде, чтоб в ментовку не загребли. Раньше уже попадала «легавым» в Москве, говорит хором отметелили.
- Богатая  биография, - не выдержал я.
- Не говори, - Тимоха не спеша, отхлебнул чай,   затянулся, медленно выпустил дым. – Ту такое дело приключилось, - Тимоха замялся. Ну… как тебе сказать… Мандавошек  от нее подцепил. Сначала ничего не понял. Раз почесал, потом снова. Заметил, что и она почесывает тоже место. «Я, Толик, не успела предупредить… мандавошечки у меня…».  Не успела        предупредить… Коза драная.  «Мандавошечки» у нее... А может, и не успела… Я ведь как голодный набросился  прямо в бане. Спину попросила потереть… зараза… Да наклонилась так, чертовка… Ну, короче она действительно не успела даже слова сказать… Да и мне там не до диалогов было.
Тимоха долго тушил окурок, собирался с мыслями.
- Пришлось брить и себе и ей все тама, мазь какую-то привез из города, керосином мазали. Короче вывели.  Я потом запаниковал: она же мне такой подарок могла преподнести, что всю жизнь потом на аптеку работать будешь. «А кроме этих насекомых пакостных, спрашиваю больше ничего не привезла?» «Нет, - говорит, - Толик, триперок как-то был – менты  подарили, но я его вылечила». Триперок, мандавошечки… Богатая, как ты говоришь биография.  «А носик всегда у тебя такой  был, или недавно закурносился? – начал я ее допытывать.  «Всегда, - говорит, - я курносой была, не бойся. Меня из-за этого носика мальчики шибко любили»  Ну, да ладно… Я и успокоился. Пусть, думаю, живет.
- Ну, и где она твоя курносая?
- Два месяца у меня жила. Вроде и порядок навела, уютно даже стало в избе… Но не выдержал, договорился с проводником знакомым, дал ей денег, чтобы могла добраться до Перми, и отправил...
Наступила пауза. Что-то не договорил Тимоха, и я не стал торопить его.
- Понимаешь, пила, зараза, больше меня, а я такого женщине простить не могу. Все запасы спирта прикончила. И, главное, втихаря… Я на рыбалку, а она по сусекам… Прихожу, а она снова  навеселе. Все простить могу, но спирт воровать – это последнее дело. Так мало того, что отливает спирт, она же разводит его водой, чтоб я не заметил. А я разведенный не люблю… Как-то хлебнул, аж стошнило…  Спирт кончился, она водку стала выменивать на рыбу в вагонах ресторанах.  Полную пайву рыбы спущу в ледник, смотрю через время, а там уже половина. А мадам у меня опять навеселе… Отправил. Снова не повезло. Та, вот, помнишь, из города приезжала в прошлом году? Тоже запойная…  Прямо не знаю, что и делать?  Да кто сюда поедет…
Он затянулся сигаретным дымом, задумался.
- Откуда у тебя котов целый выводок? – переменил я тему. – Давеча открыл дверь, чуть умом не тронулся: шарахнулись в разные стороны. Я уж думал – галюники.
- Кошка окотилась, а мне заказали котят. Я и оставил. Раньше-то я их только родятся - в ведро с водой. А эти уже подросли, жалко… А те люди отказались… Куда их? Вот живут. Уже мышей ловят… - приободрился Тимоха.

               
                Почему поют собаки

Как только Баксик попал  к Тимохе, он своим собачим умом смекнул: будет туго, придется покрутиться. И крутился, как мог.  Во-первых,  ладить с этим рыжим псом просто жизненно необходимо, его клыки уже оставили свои отметины на спине.   Во-вторых, чтобы выжить жрать нужно все, что дают и,  в третьих, необходимо извлекать свое преимущество, заключающееся в том, что ему позволено жить в избе, это давало дополнительные шансы на  выживание. И Баксик эти шансы использовал.
Сначала ему не очень-то  нравилось, когда к его новому хозяину заваливались шумной толпой дурно пахнущие  люди.  Особенно противным и невыносимым казался дым от курева. Баксик спасался, уткнувшись носом в угол или в дверь, откуда просачивался свежий воздух. Эти люди пили противную вонючую жидкость, запах которой он раньше улавливал от своего бывшего хозяина даже на следующий день. От нового хозяина пахнет также, но он хоть не пинает его ногами и не кричит ему в ухо, как тот. От дурных запахов Баксик научился прятаться. Он знал заветную щелку в углу, о которой не догадывался больше никто, а еще его спасала неплотная дверь.
  Винные запахи, табачный дым с трудом переносимые чутким собачьим носом, развязывали языки сидящим за столом. Нарастающий застольный шум перерастал в страшный вой. Каждый старался выказать свои вокальные способности, и  голосовые связки не жалели.  Баксик прикрывал  уши лапами, но  безобразное блеяние пьяных мужиков  не давало покоя, и не было от него спасения. Однажды Баксик не выдержал и завыл от отчаяния и навалившейся тоски. Выл в тон поющим,  заглушая их хриплые голоса. Песня внезапно оборвалась. Поющие, ошалелыми глазами смотрели на пса-вокалиста, а тот выл, подлаивая,  и уже не замечал привлеченного к себе всеобщего  внимания.
- Смотри-ка, Тимоха, он же поет, - сказал кто-то.
- Он у меня всегда поет, - пьяно  поддакнул Тимоха,  - это я его научил. Да, Баксик?
Баксик прекратил выть и, услышав свое имя, поднялся на ноги и виновато опустил голову.
- Видишь,  кивнул,  значит, не вру. Он  и слова понимает. Да, Баксик?
Баксик снова кивнул и подошел к Тимохе.
- Вот видите? 
И Тимоха угостил завилявшего хвостом пса вкуснейшей колбасой. 
- Давай, Баксик споем дуэтом. Эти засранцы не верят… гы,гы,гы! – Тимоха уже и сам стал верить в то, что этот непонятной масти пес поет с ним чуть ли не каждый день.
Баксик поняв, что хозяин в хорошем расположении духа, замотал хвостом и преданно посмотрел в глаза. Тимоха заголосил. Больно резануло по ушам и Баксик в тон хозяину завыл что есть мочи , чтоб заглушить это безобразие.  И тут случилось то, чего Бакс никак не ожидал. Все сидящие за столом стали его угощать всякими вкусностями. Такого успеха он и представить себе не мог в самом кошмарном сне.
- Держи, Бакс, заработал, - говорили они,  нежно поглаживая обвисшие уши.
Теперь Баксик ждал гостей, и с удовольствием пел вместе с Тимохой. Тимоха получал свое вознаграждение, Баксик - свое, а гости, которые стали чаще заходить посмотреть на чудо, тоже оставались весьма удовлетворенными. За такой концерт ни колбасы, ни водки не жалко.
Как бы то ни было, эта зима давалась трудно. Денег у Тимохи совсем не водилось. Устроиться на сезонную работу не удалось. В самые морозы охотники наезжали совсем редко, а за весь февраль и вовсе не появилось ни души.   К весне и тимохинские собаки и он сам имели  одичавший вид. Тимоху уже тошнило от картошки, ухи, вяленой рыбы и соленых огурцов. Баксику осточертела мороженая щука, которую он воровал у живущего на самом ручье рыбака.  Один раз ему удалось снять зайца из петли, поставленной Тимохой, за что получил увесистый пинок. Успел бедный пес отгрызть только уши от замороженной тушки. Тимоха вытропил виновника по следам и примерно наказал.

                ***
Только схлынули морозы, я поехал на дачи. Сорока на хвосте принесла, что дорогу прочистили и можно машиной доехать до самого поселка.  Обрадовался Тимоха моему приезду необыкновенно, и не только он. Не успел я переступить порог, как Баксик запел. Он так самозабвенно выл, гипнотизируя меня своими коричневыми глазами, что казалось, исполняет самую важную арию своей жизни.  Я еще не знал о его новых талантах, но, видимо поступил так, как поступали  все те, кому он уже раньше исполнял свой небогатый репертуар.   
- Он у тебя поет, - сказал я, обращаясь Тимохе, и угостил певца сосиской.
- Жрать захочешь - станцуешь, - Тимоха громко сглотнул слюну.
И он  поведал о тяжелой голодной зиме.
- Собак жалко. На рыбе сидят, и то едят не досыта. Баксика как-то отпинал за зайца какого-то поганого. Сам потом чуть не заревел. С петли у меня снял. Я его по  волоку вычислил. Так он убежать даже не мог. У него уже сил не стало, - Тимоха заморгал влажными глазами.  - Денег нет. Я даже электроплитку включить не могу. За электроэнергию нечем заплатить. Виктора попросил пока не отключать. А то без света совсем одичаем.
- Сколько должен?
- Сто пятьдесят рублей. Вроде не много, но для меня и это деньги.
- Я дам тебе…
- Нет, нет… - запротестовал Тимоха, - мне нечем будет  отдать.
- Слушай, Тимоха, у нас на работе сотрудница хочет твоего Баксика забрать. Во-первых, у тебя станет на один рот меньше, а во-вторых, за собаку положено хоть какую-то денежку заплатить. За электричество рассчитаешься.
- Что же это получается? Ты хочешь, чтобы я Баксика продал? Как ты можешь такое предлагать! – возмутился  Тимоха.
- Не продать, дурья твоя башка, а отдать в хорошие руки. А денежку… так положено, понимаешь.
- А-а-а! Ну, тогда ладно. А обижать его там не будут?
- Ну, что ты! Это добрейшей души люди. У них две дочери, так, что вниманием Баксик не будет обделен, - с достаточной долей бравады выпалил я, не зная как реагировать на Тимохинский вопрос.
 Вот она русская душа: сам с голодухи подыхает, последнее собакам отдает. Радовался бы, что забирают пса- лишнюю глотку, а он: «Обижать его там не будут?»   
 Баксик  прыгнул в открытую дверку машины, и деловито потоптавшись, улегся на заднее сиденье. А я то соображал, как его туда заманить. Значит, машина ему знакома и никаких хлопот в дороге у меня с ним не будет. Растерянный  Тимоха, вытирая  глаза,  казался осиротевшим.
- Чтоб не обижали его. Он умный… И пусть Баксиком останется, он уже привык… - голос Тимохи подрагивал.
- Ладно, хуже ему не будет, - и я сунул Тимохе в карман двести рублей. - А мне новые хозяева отдадут… Так положено, - еще раз повторил я, чтобы окончательно убедить Тимоху, что  не продает он своего Баксика.

                ***    
Уже потеплело, распустились листочки. Как-то утром я спешил на работу.  Нудно моросил  мелкий дождик,   и в поле зрения, ограниченного зонтиком,  попал спаниель: белый с рыжими пятнами - просто красавец. Рядом стояла женщина, прикрытая зонтом. И только поравнявшись, я узнал  нашу сотрудницу.
- Здравствуйте,  Нэлли Ивановна. Так это и есть Баксик?
Пес, услышав знакомое слово,  подбежал к нам, прижался к хозяйке и плотно посмотрел мне в глаза, готовый вступиться за  свою благодетельницу.
- Красавец пес! Я даже не ожидал, что у него такая богатая масть, - удивился я.
- Так он у нас еще и поет, - сообщила Нэлли Ивановна радостно.
- Я знаю, и даже  слышал. Он пением на хлеб зарабатывал. 
- Передайте Тимофею привет. И скажите, что его Баксика не обижают. И на рыбу он теперь даже  смотреть не может.


                Смертоубийство

И до меня слух дошел: Тимоха порешил соседскую собаку. Из ружья, в своем дворе убил. Одни говорят спьяну, другие – сдуру. Никогда за Тимохой не водилось по-пьяни блажить да чудить таким зверским образом. Сдуру – то другое дело, хоть и это сомнительно, чтоб Тимоха собаку живота лишил.
Встретился мне недавно дачник один:
- Ты что, Тимоху не знаешь? – он крутнул пальцем у виска. – Из-за какого-то котенка собаку завалил. Тьфу! – сплюнул он смачно.
Если б кто другой над скотиной поизмывался, как Васька, впример Хромой: содрал бы с полуживого пса шкуру, то никто бы этого не заметил. Что с Васьки возьмешь? А тут столько разговоров, да пересудов: не от первого уже слышу. Надо же – Тимоха собаку застрелил.
Еду на дачи. Не миновать Тимоху: давно не виделись.
Обязательное:
- Как дела?
И такое же неизменное:
- Лучше всех, только никто не завидует.
За чаем разболтались, о том, о сем беседуем: малина нынче уродилась - варенья наварил, огурцы получились отменные (у Тимохи всегда огурцы получаются), рыбы нынче насолил, зайчишку по первоснегу взял… У меня тоже свои новости. Сидим чаек швыркаем, у печки греемся Печку нынче Тимоха подлатал, чугунина сверху новая, дровишки запасены, вроде чище в избе.
- Порядок стараюсь держать, - перехватил мой пытливый, шарящий по углам взгляд.
- Вижу.
Замолчали.
 Громко тянем круто заваренный чай-кипяток, позвякиваем ложечками – варенье малиновое вкушаем. Об одном видимо подумали.
- Говорят у тебя здесь ЧП – смертоубийство произошло, - пошел я вломовую.
- Да-а-а! – протянул он словно ждал, - Не сдержался. Теперь вот жалею, что так получилось, но тогда…. – он стих, задумался.
 Из оцепенения его вывела прижегшая ладони  эмалированная кружка с кипятком. Он резко бросил ее на стол, чуть не опрокинув.
- Ай! – он подул на ладони. – У Витьки кошка сдохла, остались котята-слепыши. Все сгинули, один остался. Прихожу к нему – пищит какой-то. «Один, говорит, сдыхать никак не хочет и утопить не могу». Вот и забрал себе – жалко. «Все равно сдохнет – такие маленькие не выживают», - говорит Витька. А я говорю: «Раз помирать не хочет, значит к жизни интерес имеется, попробую». Пипетку нашел. Молочко парное  у соседки брал, они корову тогда еще не запустили. Сначала разводил молочко кипяченой водичкой, потом так давал. День – живой, другой – живет котенок! Ну, думаю, жить будет – не помрет. Он мои руки стал узнавать: возьму в ладоши, а он уже рот раззевает. Покормлю пипеткой: вся мордочка  в молоке, обслюнявится белой пенкой. Я его оботру, обсушу, чуть только не облизывал. Аж сердце зайдется, давно так не щемило, - тут Тимоха заморгал, отвернулся, сделал вид, что ищет сигареты. Прикурил, после непременного: «С вашего позволения». Я молчу. Слова не лезут наружу, сам чуть слезу не пустил.
- Большеньким уже стал, глаза на выкате. Красавец – черненький такой с белой мордочкой. Я для него карман из какой-то шкурки пришил к куртке тут вот изнутри, так и таскал его за пазухой. Спать лягу – он ко мне под бочок. Боюсь пошевелиться – задавлю же. Ночью проснусь в холодном поту: ну все, думаю, придавил кроху, а он лежит на подушке – понятливый.  На охоту стал ходить – ему же мяско нужно – подрос уже. Так он у меня за пазухой весь день и сидит. Бывало рябчишку шлепну, и прямо в лесу покормлю  свеженинкой. Мяса налопается, гаденыш, и снова в свое гнездо. Тихонько лежит, не шевелится. Укачивает видать. Такой озорной котёнок получился, и с моими поладил. У меня же своих-то два.  В избе не сидится – все по сеням шарится, да на улицу норовит. Шуму от него: то одно уронит, то другое, то в сетях запутался, непутевый, хорошо, что заметил, а то  задохнулся бы. Как-то в бочку с водой упал. Хорошо, что воды немного было. Слышу вроде   кто-то не то бубнит, не то воет таким дрожащим голосом, что не по себе становится. Ничего не пойму. Раз несколько вокруг дома обошел, в сенях все перешарил. Барабашка, что ли, - думаю. В избу зайду, а он снова. Коза, не коза блеет. Черт знает что. Потом только в бочку заглянул: он стоит на задних лапах, а вода ему вот по само белое пятнышко на мордочке. Вытащил горемыку, а он круглый стал, как мяч – воды нахлебался под завязку. Дрожит весь, голос уже осип. Еще бы чуть и утонул. Я ему искусственное дыхание, то да сё. Воды много вытекло. Он лежит, а вода прямо льется изо рта. И смех, и грех. Выжил.  Второй раз, почитай родился.
- А тут чищу как-то картошку, а он как заверещит, охололо все внутри, я на улицу, а там этот кобель соседский душит его  - только лапы торчат, да голова обвисла... Схватил ружье и в упор… Не знаю, что нашло…
Тимоха замолчал. Затянулся долгой затяжкой… Отвернулся.
- Подлить, что ли чайку?
-     Подлей, - сипло ответил он.
               

                Домовые

Никогда Тимоха слабостью рассудка не страдал, никаких видений там или другой нечисти не встречалось ему даже в самых страшных снах. Спал он всегда крепко и если что  приснится, бывало, то обязательно такое, что долго еще не хотелось разлеплять глаза, дабы не исчезло, ибо, то женщина – писаная красавица вползет в сон; то так   чего нибудь с намеком на благоприятные обстоятельства. Не бывало такого, чтоб он вдруг закрестился,  отгоняя нечистую силу. Смотрел Тимоха на белый свет глазами непорченого материалиста, посмеиваясь над некоторыми впечатлительными индивидами, норовящими впарить какую-нибудь небылицу с  загадочным выражением лица. «Не майся дурью, - обрывал он иногда перепуганного свидетеля видений,  своего соседа, - закусывать надо…». И весь сказ.
Нет, нельзя сказать, что он презирал всех тех, кто склонен к мистификации, самообману, кто порочен уже тем, что боится собственной тени. Совершенно наоборот – подобное «превосходство» воспаленного ума всех этих мистифотворцев и их нездорового воображения, давало повод Тимохе еще раз утвердиться в мысли, что каждый сходит с ума по-своему.
Но, и на старуху, как говорится, бывает проруха. Стал замечать Тимоха всякие странности в своей избе:  то загромыхают пустые ведра в сенях среди ночи, то хлеб исчезнет со стола, а дверь заперта и никого в избе нет; а  уж  там к разным шорохам уже стал привыкать. Вскочит, бывало среди ночи бедолага, разбуженный громыханием жестяным, включит свет, а никого не обнаружит в дому. Как же так, думает, ведро-то перевернуто.   
Стал соседу жалиться на свои блазни:
- Не знаю, как и сказать, - начал Тимоха издалека, - но что-то у меня в дому завелось.
Сосед напружинился.
- Вчера ночью зашарабошилось что-то в сенях, ведро брякнулось. Выскочил – дверь наружная заперта, никого нет, а ведро - на боку. Кошку я уже отдал, собаку тоже пристроил, никого кроме меня нет. Странно это. Я к тебе, как к специалисту обращаюсь.
Видно было, что Тимоха не шутит, и сосед набрал воздуху в грудь, приосанился.  Возликовало евонное самолюбие: как же, теперь и Тимоха удостоверился в том, что они (привидения) существуют.
Тут нужно пояснить, что предложил Тимохе работу – сторожить дальний кордон в тайге, один богатенький нувориш: за домиком присмотреть, собак покормить. Работа - не бей лежачего, вот и согласился. Тем более, что и зарплату обещают подходящую. К этому времени Тимоха обременился некоторым хозяйством: кроме кошки и собаки завел он несколько кроликов, которые обретались у него в яме под сарайкой.  Сарайка рядом, далеко бегать от печки не нужно, вот и кормил их Тимоха исправно. Кролики нарыли себе нор и жили  там  не тужили. Надеялся Тимоха, что разведется их там множество, но только восемь штук насчитал: выжили самые неприхотливые. Перед отъездом в дальнюю дорогу выловил шесть животинушек. Двоих недосчитался, списав эти издержки на своего вечно голодного пса.
- Это, Тимоха, домовой, - при этом сосед перекрестился, -  вот, что я тебе скажу. Они разные бывают:  одни пакостливые до чего, не приведи господь, других человек и не замечает. Вот твой-то ране тихим прикидывался, но  ты, видать, его чем-то обидел, вот он и выражает свое недовольство.
- Да, брось ты ерунда все это, чем я его мог обидеть? Может, разве  узнал про мой отъезд и потому взбрыкивается.
- Куда это ты засобирался, и надолго ли? -  сосед глянул в глаза Тимохе, хоть обычно избегал прямого взгляда.
- На работу приглашают, - Тимоха погладил усы.
- Иди ты…, - привзвизгнул с недоверием сосед.
- Еду на Север где-то к Ямалоненецкому округу, в тайгу охотничье хозяйство сторожить. Ты хоть зашел бы что ли – по маленькой опрокинем. За отъезд, - и Тимоха оголил горлышко бутылки, прятавшейся за пазухой.

- Зайду, - несмело молвил сосед и сглотнул слюну. – «Хоть бы чего не приключилось, - подумал он», - провожая тревожным взглядом Тимоху. По деревне давно уже ходят всякие небылицы, связанные с его  рабочими подвигами, особенно это касалось неудачного начала каждого трудового порыва.
Ничего в этот день не предвещало… Так нужно было бы продолжить повествование. Оно и в самом деле не предвещало ничего такого. Зашел Тимоха к себе в избу, разгреб место на столе для закуски. Сначала даже подумал прибраться, но передумал: все равно пировать. Поставил поллитровочку, достал из сеней огурцы. Погреб у Тимохи  недавно завалился,  и солонину держал, пока не ударили морозы, в нерабочей  морозильной камере, притулившейся к стене и выставленной по горизонтали поленьями да кирпичами. 
Почему-то захотелось Тимохе протопить печку. Хоть и не морозно пока, но осенняя сырая погода пролезла  в дом своей сыростью и зябкостью.  Открыл дверцу печки, достал кочергу. «Почистить, что ли от пепла» - мелькнуло в голове, но не стал этого делать: все равно топить печку… Пошурудил кочергой, размазал пепел ровным слоем, оставил дверцу открытой и вышел на улицу за дровами. Дров еще запасено не было, а потому пришлось собирать по двору разные щепки да обломки штакетин. Насобирал, вернулся в избу, заправил печку… Тут и сосед явился, несмело переступив порог, примостил на столе свою скромную закуску, завернутую в газету.
Сосед после первой хрустнул громко огурцом и несмело озирнулся – луной отдало в холодной горнице.
- Да, не бойся ты, днем он молчит, - перехватил робкий взгляд  соседа Тимоха. И вообще все это ерунда. Все это мне показалось.
- Нет, Тимоха не скажи. До тебя кто жил здесь? Тут случайно покойника не было?
-  Никого здесь не было, - успокоил хозяин своего гостя. Погодь чуток, - поставил на стол кружку Тимоха, - я сейчас печку затоплю,  а то зябко как-то стало.
- Как же – осень…  Вона, снежок уже первый просится, - сосед кивнул на окно. Там действительно ветром кружило редкие снежинки.
Чиркнул Тимоха спичкой, занялась береста. Печка чуть задымила, как бывает в самом начале растопки, потом потянуло…
Обычно, люди, сидящие у огня испытывают магнитизм его, и я не знаю такого, чтобы кто-то не испытывал этой притягивающей силы Бог весть откуда берущейся. Так и Тимоха с соседом   тщательно пережевывая пищу, смотрели в плохо прикрытую дверцу печки. Вдруг кружки на чугунной плите взлетели вверх, звякнув громко, из отворенного кружка сыпануло искрами, загуляло что-то в печке, заухало зычно. Сосед осенил себя  спешным крестом, привстал и уже хотел дать деру, но,  зацепившись взглядом за наполненную кружку, а Тимоха успел уже налить по второй, остановился в позе загадочного астролога. Тимоха, не растерявшись, поправил чугунные кружкИ на печке . Ровно в эту минуту поленья стали толкаться в дверку изнутри, печь задымила и завизжала диким блеянием.  Даже Тимоха оторопел. Вылетели поленья, в избе задымило, а из разинутой пасти расходившейся печки вылетело черное существо с длинными ушами и забилось в судорожных корчах. 
- Изыди, - сосед,  прилегший левым боком на стол, - пытался осенить себя крестом, но его неловкие движения рукой больше походили на отмахивания от чего-то невидимого, но назойливого и страшного. Не удержав равновесия, он рухнул на пол.
Тимоха же схватил «чудище» за уши и огрел его поленом по макушке.
- Ты не бойся, - обратился он под стол к лежащему соседу, - кролик  нашелся.
В это время из печки вылетел еще один.
- А вот и второй… Вот они мои домовые – теперь все  восемь штук! – Тимоха дико захохотал.
- Как, восемь? – захрипел сосед – Их же только два.
- Кого?
- Домовых…
- Так шестерых я уже того…, - весело запел Тимоха, и снова заржал. То ли над соседом смеялся Тимоха, то ли обрадовался нашедшейся таким необычным способом пропаже.
Сосед в это время ползком направился к дверям.
- Сто-о-п! Тп-р-р-у! – схватил его за ворот Тимоха, - нехорошо, дружище сваливать по-английски:  а по второй, а поговорить, - на Тимоху вдруг напала веселая игривость.
А кролики, – спросите вы, - откуда? Они, уже давненько освоили подпольные пространства избы, а иногда выходили на свет божий. На этот раз они забрались в печку, когда Тимоха вышел на улицу за дровами, приняв ее за нору. Но об этом догадался  Тимоха, суеверный же сосед имел на этот счет свое особое мнение.





               

                Как потратить пенсию

Бывает же такое: ничего, ничего, а потом мно-о-о-го!
 Безденежье заедало Тимоху хуже вшей. Куда ни кинься, везде денежка нужна. Соль и та денежку стоит. Про сахар Тимоха временами и не вспоминал. Когда народ на дачах крутится, еще как-то можно концы с концами сводить: кто в гости зайдет с бутылочкой да закуской, к кому сам забредет. А как зима морозная ступит на порожек, так месяцами на дачах ни души не сыщешь, как говорят, днем с огнем.  Заметет все вокруг, сравняется снег с заборами. Тихо станет до жути. Вьюга иногда взвоет к вечеру, а как стихнет, да на мороз повернется – стволы в лесу  затрещат, будто смертушка ухает. Лежит под печкой Тимоха, не шелохнется, старенький телевизор смотрит, да те немногие книжки, что на полке пылятся, по третьему кругу читает.  Газете, какую найдет под лавкой в холодных сенях, как за керосином или смольем полезет, радуется, как ребенок новой игрушке. От корки до корки позапрошлые новости запоем прочитывает, сравнивает с тем, что за  время случилось. С собаками беседует или кошке бубнит че-то, а та мурлычет громко, на всю избу. Разговоры, значит, между собой разговаривают, коротают длинные зимние вечера.
Приснился Тимохе сон, будто  его Зорька, большую кучу подложила прямо перед  порогом. Было как-то такое в натуральном виде. Тогда  у Тимохи руки все не доходили  убрать, и каждый  приходящий, обязательно влетал в «капкан», неизменно матерился, а Тимоха только  разводил руками, но лепешку не убирал. Так и вытаскали ее на обутках. И тут  в том же месте, только на снегу. Присел Тимоха на корточках, руки греет над густым паром, как вдруг прямо из парящей лепешки вылетает, как черт из варежки, большой комар  с голубя величиной, и    давай кружить, жужжать громко и натужно. Хоботком длинным,  острым, словно шилом,  норовит в глаз попасть. «Такой и через тулуп достанет» – испугался Тимоха и проснулся… З-з-з… - противно зудел гигантский комар.
 Звенел будильник.
 Как только разлепились глаза, страшное видение   пропало. Потянувшись, Тимоха включил ночник, втянул воздух и выдохнул паром, протянул руку, нащупал потрепанную книжонку. Сонник  лежал на  привычном месте. Сонник  остался в память о той ночной гостье,  одарившей Тимоху в прошлую зиму  беспокойной живностью, и словно взамен, лишившей его запасов спирта.  Тимоха открыл страницу на нужном слове.  «К деньгам, значит.   Пенсию никак  начислили…» – решил Тимоха.
Уже больше полугода должна  начисляться Тимохе пенсия, но никак не мог он собрать вовремя нужные справки, документы.   «Видно справки пришли. К деньгам сон-то…» - еще раз потешил себя Тимоха и вылез из-под стеганного ватного  одеяла. «Сегодня же в город поеду. Комар – помеха… Как бы не помешало что…» – зародилась тревога и тело передернуло от холода.  Тимоха экономил дрова,  пытаясь растянуть худосочную поленницу на всю зиму. В избе было зябко: обычно, он до последнего лежал, пригревшись у печки. 
Тимоха быстро нырнул в просторный свитер, растянутый когда то пухлым телом. Теперь свитер обвис, как мешки под глазами. Он недовольно повел рукой по шершавому подбородку, глянул в помутневшее зеркальце. «Пенсию получу, расплачусь за электроэнергию…» -  подумал он, втыкая вилку электрочайника в розетку. «…новую бензопилу куплю… электрообогреватель» – мелькнуло в голове, когда подкидывал  поленья в прожорливую печку.  «…мотоблок нужно купить. Хватит руками огород копать. К нему и окучник идет…» – подумалось, когда тупой нож непослушно сдирал кожу с  мелкой картошки.

                ***
  Конечно же, Тимохе приснился  вещий сон. Сонник не врал. Количество денег соответствовало приснившейся теплой куче на снегу.  Столько денег Тимоха давно  не держал в руках. Вместе с губернаторскими доплатами получилось без малого двадцать тысяч. Ошалевший Тимоха почесал вспотевший от волнения затылок, сел на холодную лавку перед магазином, предварительно смахнув выпавший за ночь снежок и еще раз пересчитал деньги.
Ему не верилось, что все получилось так легко. Никаких проволочек. Только паспорт Тимоха долго искал  дрожащими руками. Девушка успокаивала его, мило улыбаясь, а он размашисто шарил по карманам, покрываясь крупнозернистым потом.  Так он еще отродясь не потел.  Комар-страшилище с огромным шилом зазудел в голове тракторным рокотом. Сознание чуть не покинуло враз разлаженный  крепкий организм. Вдруг рука наткнулась на знакомый кожаный переплет, и комар смолк, исчез.
Долго бродил Тимоха по рядам огромного магазина. Сначала как-то случайно он оказался в зале видеотехники. В три ряда  множились лица телеведущих.   Он жадно вглядывался в экраны, прикидывал цены, прибавлял видеомагнитофон, но то, что нравилось, не укладывалось в сумму. Хотя варианты есть…
В другом зале Тимоха складывал в уме стоимость мотоблока и импортной бензопилы. На отечественную «Дружбу», сидевшую у него уже в печени, как выражался иногда Тимоха,  даже смотреть не хотелось. Не получалось: три тысячи не хватало. Приплюсовал еще электрообогреватель, и  дефицит вырос до пяти тысяч.
Ноги сами  снова вынесли его к телевизорам, но усилием остатков воли, он снова принудил себя прейти в зал бытовой техники, где  он оказался снова перед мотоблоком. Тимоха уже видел себя за плугом в белых перчатках. Плуг легко переворачивает пласты плодородной земли…  Вот он уже окучивает картошку, легко управляясь с послушной машиной. Ему даже привиделись мешки с уродившейся картошкой. Тимоха тряхнул головой и уставился в цену. Остается не так много… Обмыть обнову, пенсию…
  Так Тимоха переходил с одного зала в другой много раз: постоит перед телевизорами, пустит слюну, вдруг спохватится и быстро устремляется к нужной в хозяйстве сельхозмашине.
Не приходилось еще Тимохе решать такие задачки. В голове зазвенело, как в пустом чугунке, в горле пересохло. Он зашел в буфет и заказал холодного пива.   
Оставим нашего героя  в буфете.
Оставим его в покое.
Ему предстоит трудный выбор.
Мне хотелось бы провести небольшой эксперимент: угадаешь ли ты, читатель, куда склонится чаша весов?  Как выпутается из сложившейся сложной жизненной ситуации Тимоха?  Мне-то проще – я уже знаю.

                ***
Недавно у Тимохи сгорела баня. В прошлом году сгорел ледник, а в позапрошлом году рухнула крыша коровника, построенного прежними хозяевами. Стены коровника построены из непропитанной шпалы. Материал добрый для любого строительства, но некогда Тимохе прибрать шпалы, к делу пристроить.
- Тимоха, - спросит кто нибудь, - дай пару шпал, на сарайку не хватает.
- Возьми, раз нужно, - Тимоха махнет рукой в сторону прохудившегося коровника.
- Тимоха, я возьму там у тебя досок.
- Возьми, не жалко. Все равно сгниют.
Так потихоньку разобрали у Тимохи коровник и на его месте выросли  роскошные лопухи и дородная крапива.
- Лопухи у тебя, Тимоха знатные, - ка-то сказал ему в шутку.
- Так они же лечебные. Я в твоем справочнике прочитал. Помнишь, ты мне дал?
- Помню, - улыбаюсь я.
- Так вот там написано, что от облысения корень применяется. Я голову мою. Вот смотри, - он снял шапку, - волосы выпадать перестали.
- У тебя и крапива растет…
- Крапива она тоже лечебная… - продолжал он на полном серьезе, и только перехватив мое откровенное ржание, запнулся.
- Все у тебя в дело идет, - съехидничал я
- Все в дело, гы-гы-гы, - и сам рассмеялся Тимоха.
Баня-то сгорела при странных обстоятельствах. Сам Тимоха был дома, но не заметил, как стихия изничтожила баню  до  тла. Соседи поливали Тимохин дом, чтобы не перекинулся огонь. Никто не знал, что Тимоха дома: дверь-то заперта. Он выполз с заспанными глазами, когда  баня догорала.
- Что вы тут орете? – спросил он недовольно, распахнув дверь.
- У тебя баня сгорела. Мы тут битый час тушим, а он «че орете», - сосед смачно выругался.
Народ разошелся, а Тимоха смотрел на еще догорающие угли с недоумением. Жалко: сегодня наметил попариться, а вот не придется.
А ледник сгорел еще в прошлом году. Вспыхнул сухим кедровым смольем от соседа. Тимоха заметил дым, валивший через щель из соседского гаража, примыкавшего к леднику. Бросился за ломом, выворотил  гаражную дверь и выкатил соседскую машину, обжог руки, но соседскую машину спас. Пока возился с машиной, в гараже воспламенилось все, что там находилось, и огонь махом  перелетел на ледник. Спасти свой ледник уже не хватило сил. Все случилось  среди недели, и на дачах никого не было.  Остался в ту зиму Тимоха без соленой рыбы… 

                *** 
Вот и еще одна зима пролетела.  Тянет на дачи, хочется увидеть Тимоху. Как же пройдешь мимо его избы. Стучу. Не отвечает. Какие-то звуки долетают до моего обостренного здешней тишиной слуха. Значит, есть кто-то дома. Захожу в сени, перешагивая через валяющуюся  разобранную старую  бензопилу, раскиданные по полу запчасти лодочного мотора, рыбацкая сеть «ловит» ботинок. Хочется заматериться, чуть не упал на помойное ведро, запнувшись о свой телевизор, когда-то отданный Тимохе. Вхожу в избу. 
В углу  стоит новенький не дешевый телевизор.  Видеомагнитофон крутит спящему на своем излюбленном месте Тимохе, порнографический фильм.  Тимоха откинувшись на подушку, своим храпом пытается заглушить томные стоны, раскачивающейся в такт  грохочущему за окном поезду, девицы. 
Я не стал его будить.
Теперь  мне понятно, почему  Тимоха не заметил, как сгорела баня.
За окном  несется товарняк с таким грохотом, что домик  дрожит и раскачивается, вся изба заполнилась стонами девицы, набирающей обороты под металлический стук колес. Искаженное лицо юноши, редко мелькающее на экране,  уже не подает признаков жизни.
В избе жарко: работает новый электрообогреватель,  одеяло сползло на пол.  Я отметил, что Тимоха снова начал округляться. Ленивая рука, держащая пульт управления в такт дыханию то поднимается, то опускается на подающем надежды животе.    
Тимоха храпит, заглушая девицу и товарняк.
Вольная жизнь Тимохи продолжается…
               
               


               
                Не судьба
                или               
                Логичный эпилог
                (как оказалось позже – промежуточный) 

Мне уже стало казаться, что  «Вольная жизнь…» логично закончена: Тимоха обеспечен пенсией, исправно платит за электричество, кормит своих котов и новую приблудившуюся собачонку, заменившую Мальчика, отданного соседу за причиненный ущерб так и не восстановившемуся хозяйству; строит планы по возведению новой бани и капитальному ремонту обветшавшего дома. Этим планам никогда не суждено свершиться…  Тимоха предпринимает очередную попытку привлечь внимание какой-то «фемины» для «серьезных отношений»; очередной сезон нехотя садит картошку и теряет ее на излете лета в густом бурьяне… Все идет по кругу…
И   тут позвонил Тимоха. Мне показалось, что голос его потерял так присущие ему  нотки оптимизма.
- Я из больницы звоню, из травматологии: с машиной пободался, ногу расшиб. Черт меня дернул с этой работой…
- С какой работой? -  не понял я..
- Ну, да ладно, придешь – расскажу. Я с мобильника… Вот что:  костыли нужны. Ты же в больнице работал,  может, где завалялись.
Костылей у меня нет, нигде они не завалялись. Я уже привык, что мне звонят знакомые и спрашивают разные медицинские принадлежности. Раньше я работал главным врачом железнодорожной поликлиники и многие, вполне для себя логично, считают, что у меня, конечно же, осталось огромное наследство в виде клизм, костылей и пинцетов.
- Завалялись, не завалялись… Костыли будут.
- Спасибо, родненький. Я знал, что  поможешь.
Вчера мне знакомый уже сообщил новость, и,   собираясь разыскивать Тимоху, я обрадовался его звонку.  Сам нашелся. 
Купил последние залежавшиеся костыли в «Медтехнике», и вечером с обязательным в таких случаях тормозком, помчался в больницу.
Травма оказалась намного серьезней, чем я себе представлял: многооскольчатый перелом костей голени, повреждение связок коленного сустава. Лицо, покрытое струпьями с  заплывшим глазом походило на битую дыню.
- Башкой лобовое стекло вышиб, - встретил Тимоха мой взгляд зрячим глазом. - Сначала болела, - Тимоха кивнул на подвешенную ногу, - уже притерпелось, сегодня уже спал.
- Как тебя угораздило?
- На работу шел... Помнишь, я медкомиссию проходил. Кое-как пропустили: то зрение, то слух. Как говорится: то понос, то золотуха… Черт меня дернул с этой работой. Документы нес в отдел кадров, а в ночь должен был заступать на дежурство, будь оно неладно… Не хотелось работать, веришь, нет –  шел, как на плаху.  Хотел на лодочный мотор заработать. Вот заработал, - кивнул он снова на ногу. - Дорогу переходил, задумался, а тут бац - и в дамках. Теперь водила ходит, передачи носит. Не повезло ему со мной, но я не виноват, я на перекрестке переходил, там и знак был… Мужик, видно,  тоже задумался, не заметил.
- Не судьба, видимо, тебе работать…
- Не судьба... А в позапрошлом году в Сургуте тоже на работу устраивался, - Тимоха достал сигарету, - нам тут разрешают курить... с вашего позволения, - посмотрел он выжидательно,  чиркнул зажигалкой. – Так вот такая же оказия случилась и тоже по пути на работу. Иду в отдел кадров  с заявлением. Тогда освободилось место    стрелки чистить от снега. Поезд в Сургут рано пришел. Че, думаю делать на вокзале, пойду потихоньку. Там  пару километров по путям до конторы топать. Иду, курю, вижу - впереди мама с маленькой дочуркой плетутся, девчонка вдруг вырвалась от мамки, побежала в сторону, а тут, как назло, стая псов сновала, один-то и кинулся за ней, потом и другие…  Чуть не разорвали девчушку. Мамка стоит, ревет белугой – что она против стаи… Я-то и бросился на собак, раскидал в разные стороны. Руки мне порвали гады, пришлось поворачивать в больницу. Там позашивали, да сорок уколов получил от бешенства. Вот тебе и работа. Всю зиму раны зализывал. Не судьба...
- Не судьба, видно, - согласился я.
- А  машинистом на базу устраивался после МПСа…   Уже больше десяти лет прошло, - Тимоха тяжело вздохнул, - На первую смену шел, уже, правда, устроился, инструктажи все сдал. Весна, слякоть… Через лужу перескочить хотел… Прыгнул, да как поскользнулся! Бац! - разрыв связок. Пока лечился, место потерял. С тех пор, кстати, и не работаю. Вот так-то, родненький. Вот тебе и не судьба…
- Поди, и тогда  против своей воли на базу устраивался.
- Понятное дело...
- Судьба… Звезды, видимо, стали так…
- Раком, что ли? – кинул в сердцах Тимоха.
  Заболтались мы с Тимохой, стемнялось уже совсем.

                ***
Лет несколько, однако, уже прошло, как Тимоха в шутку сказал:
- Усыновил бы ты меня, гы-гы-гы-ы-ы! - И широко улыбнулся, оголив провалы на месте бывших жевательных зубов.
- Ну, что ж -  усыновляю.
Кому-то покажется – шутка юмора, так сказать. И я так думал сначала, а потом привязался к этому человеку, почувствовал что-то вроде  ответственности, что ли. Это не высокий штиль, нет. Я сам ищу всему объяснение. А, может слова имеют свою силу, неведомую нам, мы не властны уже над однажды произнесенным вслух. Так рассуждал я, выруливая на своей машинешке за город.   Домой нужно было, а я - за город. Зачем? А, вспомнил: на звезды захотелось глянуть. Может Тимоха живет под ленивой звездой?  А какие они звезды сегодня? Так давно не смотрел в ночное небо. В городе-то и звезд не видать – не пробиться им сквозь ночные фонари и равнодушие людское. Суетливые люди затмили звездный свет. Стоит ли повседневная  суета  звездного света, соловьиной песни, тихого всплеска непуганой рыбы? Может быть, необходимы миру такие вот Тимохи в противовес огромной армии непоседливых, копающих бесконечно землю «трудягам» в поисках призрачных богатств, снующих денно и нощно, опутывая Землю проводами…? 
- Остановитесь! – шепчет Тимоха, - Прислушайтесь к первозданной тишине, не гремите рабскими цепями…
Но никто не внемлет голосу безумца.
 И вот  стою среди темной ночи, уставившись в посыпанное золотым пшеном небо. Застывшие на век звезды,  жадно выдавливают из своего естества скупые блики.
 Они все ленивые!
 Все человечество родилось и здравствует под сенью ленивых звезд! Каждый рождается под своей ленивой звездой, и потом суетою своей и маятою ломает  предначертанное знамение.
 Вдруг заметил звездочку, зигзаообразно продиравшуюся сквозь Млечный путь. Но это не звезда, это - творение рук человеческих, искусственный спутник. Он судорожно, дергаясь, продвигается по  заданному человеком пути, нарушая сотворенный высшим разумом порядок. И нет в нем ничего величавого и достойного восхищения:  так – фонарик, светящийся таракан на бархатном шатре, расшитом золотыми звездами.
 И тут напакостили суетливые. Тьфу!

               

                Квиты

          Эта вот история случилась гораздо позже, вот и приходится ее помещать после уже написанного эпилога, хоть и не логичного. Может, тем и нелогичного, что жизнь продолжается… Рано эпилоги сочинять.  Жизнь течёт, Тимоха плетёт свою жизнь, как  может. Мне иногда кажется, что я со стороны как бы подсматриваю за его житием, пытаясь иногда предугадать зигзаги его судьбы, но всегда ошибаюсь. Он непредсказуем, как погода в межсезонье.  Я уже «усыновил» Тимоху, уже выздоровел он после бодания с жигуленком...
Свою дачу я все же продал: летом дорогу размывает дождями, зимой никто не чистит, паровозик с одним вагончиком тоже только в летнюю пору курсирует. Добираться нечем. Так, что давно в дачном поселке не бывал.    Этой зимой, однако, меня знакомый охотник на снегоходе привез в день рождения Тимохи на Урьевские дачи. О том, что приеду, я Тимохе позвонил. Теперь у него «мобила». Иногда связь поддерживаем, то новости расскажет, то закажет к праздничку какому закусочки под водочку, что в том же пакете ему назначена. И на этот раз тоже столковались. Мороз прижал – за сорок. Знакомый охотник отговаривает, мол, зачем сопли будешь морозить, можно и обойтись. Мне-то, говорит, всё равно нужно в Урьевский, а тебя-то какя нечистая туда тянет? Обойдется Тимоха.
Не обойдется, думаю, ждет же папку, как можно праздник человеку испортить? Поеду, говорю, была, не была. И поехал, прихватив сумку тяжеленькую  с закуской под литрушку водки, как уговорились с Тимохой.
Постучал.
- О, доктор! – услышал я из нутра избы.
Я вошел, впуская низовые морозные клубы. Смотрю: сидят за столом мужички знакомые. Закуска на столе, только выпивки нет.
- Здорова, мужики! – поздоровался громко,.
- Здорова! – дуэтом выпалили мужики, выпучив удивленно глаза.
Я, ничего не подозревая, Тимоху обнял по-отцовски.
- Поздравляю, сЫнка.
- Премного благодарен, папаша, - развязно вымолвил Тимоха, хитро щуря глаза, - подарочек  привез?
-Да, конечно, - удивился я такому до неприличия настойчивому тону, и достал фонарик, который Тимоха заказывал.
- Не этот. Видишь – стол пустой. Закусь есть, а… - он выдержал картинную паузу прямо по Станиславскому.
- Конечно, эко я дурак, – выпалил я игриво, поддерживая шуточную мизансценку, и извлек из сумки литруху водки. Тимоха включил новый фонарик, направил тугой луч на выставленные бутылки. Одним словом, я сыграл так, как задумал Тимоха, это я потом понял. Эффект получился…
- Хороший фонарик, - исправил свою ошибку Тимоха, похвалив подарок, - о таком я мечтал. Спасибо… - он снова полез с обниманиями.
Ванька и Васька, помогавшие когда-то Тимохе избавиться от ревущей коровы, а именно они сидели за столом, не совсем врубаясь в происходящее, лупили глаза на чудесным образом возникшую водку на этом столе, в этой избе, в этом дачном посёлке,  на краю земли среди зимы в мороз за сорок.. Да и привез-то это добро САМ доктор.
- Это как надо понимать? – раззявил рот рыжий Васька.
- Он знал, сволочь такая! - высказался более прозрачно Ванька, сверкнув глазами в сторону Тимохи.
- Он все подстроил, - сказал Васька, посмотрев на меня.
- Не понял, - я действительно пока ничего не понимал.
- Они не поверили мне, что ты приедешь, что водку в количестве один литр привезешь. Теперь понимаешь? – спросил Тимоха, присаживаясь за стол, открывая по ходу дела бутылку. И теперь до моего примороженного разума дошло: Тимоха решил подзаработать на мне, заключив пари на предмет того, что я в такой мороз припрусь в эту глушь, да еще привезу литр водки.
- Это не честно, - хотел возразить рыжий Васька, - он все знал…
- А я и не отрицаю, что знал. Я и до вашего сведения, господа пригожие, довел, я же сказал, что батя едет, а вы в ерепень полезли – «не может быть, не может быть…»,  - Тимоха деловито разливал по разношерстным кружкам прозрачную глицериноподобную  жидкость, - заладили, как попугаи «не может быть». Кто вас за язык тянул, когда спорили. Я, что ли,  виноват? Так, что с вас по литрушке… С каждого! Согласно договору, – строго предупредил именинник.
- Вот, гад ….- грубо выругался лысоватый Ванька.
- Скажи спасибо, что не на ящик поспорил… ну, давайте мужички, - Тихон поднял кружку, и Васька с Ванькой послушно последовали его примеру.
- Спасибо, - зло буркнул Ванька.
- С днем рождения, сынок, - язвительно обратился я к Тимохе.
- С днем рождения, - скрипнули дуэтом Васька и Ванька.
Кружки глухо укнули, торопливо проглоченное содержимое потребовало закуски, и на какое-то время воцарилась тишина, прерываемая почавкиваниями.
- Ладно, - сказал Тимоха. - давай вдогонку, - он уже наполнил кружки чуть не наполовину.
- Щедро разливаешь, - удивился Васька.
- А что ее жалеть? У меня еще два литра есть кроме этого, - хохотнул Тимоха.
- А где горючее возьмете? – спросил я, удивившись такой уверенности сынка-именинника.
- В полдвенадцатого пассажирский останавливается: в вагон ресторан побегут, - как-то спокойно и вальяжно сказал Тимоха.
Меня удивило, что Васька и Ванька, ребята бойкие, легко согласились со сказанным и синхронно посмотрели на часы.
Несколько раз сверяли часы два друга, попавшиеся на крючок Тимохе. А когда они ушли в темную морозную ночь «перехватывать» поезд, Тимоха зло выпалил:
- Теперь мы квиты.
-Не понял, – удивился я.
- Они же так и не рассчитались тогда за мясо коровки моей. С вашего позволения, я выпью за торжество справедливости, - и он громко проглотил содержимое кружки.
- Не уж-то два литра водки стоят четверти коровы? – удивился я.
- Для них сегодня в копеечку влетит: в ресторане, да ночью, да на нашем полустанке – горючка золотая. Знаю я этих рестораторов на колесах: брал уже.
Пока друзья по несчастью бегали в ресторан,  Тимоха чайку вскипятил; добавив смородиновых веток, разлил по кружкам, с еще не выветрившимся винным запахом,  душистый чай.
- Тимоха, - обратился я к имениннику, - слышал я, что Василий раньше на разных инструментах играл…
Я начал этот разговор не просто так: долетали до моих ушей какие-то странные истории, связанные с Василием, что вроде, как он в свое время покупал разные музыкальные инструменты. Ходили отрывочные байки об этой стороне жизни рыжего Василия, но что там правда, а что вымысел я понять не мог. Тимоха сразу вкурил в тему.
- О-о-о!!! – протянул Тимоха, - это целая эпопея с этими музыкальными инструментами! – он размашисто чиркнул спичкой, - с вашего разрешения, он посмотрел на меня, как бы испрашивая позволения.
 - Кури! – выпалил я нетерпеливо.
Облачко серного духа промчалось мимо носа, клубы дыма ушли под потолок
 - Все началось еще при советской жизни, когда мы ездили в Сочи, в Одессу, как миллионеры. Ну, помнишь: пару-тройку тыщ берешь с собой, и на море – северяне!
Тут я подумал о том, что не все могли позволить себе «пару-тройку тыщ»: это машинисты, зарабатывая по «тыще» в месяц,  жили курчаво, а вот брату врачу такие зарплаты только снились.
- Так вот где-то в году так восьмидесятом Васька со своей Галиной в Сочи намылились. Ну, детей к бабушке – Галкиной маме свезли, чтобы не мешали, а сами на море. Там Василий каким-то образом набрел на музыкальный магазин. А там этих инструментов разных полно: так Васька рассказывал. Вот ему и приглянулся саксофон: он давно мечтал о таком инструменте, как он говорил. Такой он красивый, серебром отдает,  да в футляре, обшитом изнутри красным бархатом. Он мне его показывал. Три тысячи стоит! Все деньги, что имел при себе Васька. Но его уже ничего остановить не могло: он был очарован инструментом. И он таки купил его за три тыщи! Почти все деньги, что они с Галкой взяли на море. Пришел он в гостиницу и говорит жене своей ненаглядной: «Галочка, может, поедем к твоей маме – к детям, как ты раньше хотела».   Галка понять ничего не может: не она же была инициатором поездки в Сочи, это же Васька ее с пантелыку сбил. «Чего с тобой случилось, Вася? – спросила она. «А я, - говорит Вася, - инструмент купил». «Какой на хрен инструмент!?» - Галка сразу поняла, что дело не чистое. И тут Васька достал из футляра блескучий саксофон. Хотел похвастаться. Галка, должен сказать, не одобрила выбор Василия и в порыве гнева, начала колотить инструментом по голове Василия. Била, видимо акцентированно и с оттяжкой. Короче погнула она инструмент и в магазин его обратно не взяли. Уехали они в то лето к теще – к детям.
Потом, как выходило из рассказа Тимохи, Василий покупал много разных инструментов – видно сильно досталось по голове этим «инструментом»: к имеющейся уже в квартире гитаре добавилась скрипка, кларнет, бас-гитара, балалайка, аккордеон. На каждом инструменте Василий пытался научиться играть. Работал он на железной дороге по графику: день, ночь, сорок восемь. Это означало, что после суток у него было двое суток выходных. Для соседей настали страшные дни и ночи тоже, потому, что особое усердие в деле постижения музыкального искусства, появлялось у Василия после выпитого самогона. Он мог часами возить смычком по скрипучим струнам, или до посинения дуть в «сопилку» - так он называл кларнет. Балалайка, обычно включалась после полуночи. Соседи, тоже железнодорожники, сначала просили, умоляли, потом срывались на крик и грязную ругань, что только подзадоривало Василия – бравого машиниста железной дороги.
- Я как-то помогал ему пианино затаскивать на второй этаж, - продолжал Тимоха, - кстати братец твой тоже помогал и Шпачок тоже. Зачем, теперь думаю, мы это делали? Он же потом всему дому спать не давал. Моя квартира в другом конце дома, и то слышно было. А каково соседям через стенку, или Саньке Сычу под ним? Это же ужас! Васька же упертый. Как задумал научиться играть на пианино, так каждый свободный вечер давит на клавиши. Народ уже стреляется от него. А Васька винища наберет, на пианину свою расставит и гуляет Вася. Ему соседи стали водку носить,  только бы не играл. Так он зарабатывать начал: то в сопилку дует, то на пианинах нервы  треплет, пока кто-нибудь водку не принесет. А выпьет, всё - в этот вечер инструменты молчат. Но это только, когда соседи принесут, а когда на свои пьет, так еще громче возит смычком по струнам. Удавиться хочется, до того противно: это он так специально, что, мол, на свои приходится пить – не порядок.   А потом он трубу купил, а потом ударную установку…
- Ну, брат, - стал возражать я, - я и так не верю половине тому, что ты тут наплел, а ты еще и про ударную установку. Ври, да меру знай, - мне не хотелось походить на носителя лапши на ушах.
- Не веришь? – спросил Тимоха, и было видно, как обидело его моё сомнение.
-Ну как в такое можно верить? Кто это тебе рассказал эти бредни?
- А кто мне должен рассказывать? Я сам видел, все на моих глазах происходило. А пианино? Я же сам ему тащил. Брата своего спроси.
- Ну, ладно. – согласился я, – ну - пианино, ну – может там аккордеон, но вся эта чушь про саксофон, ударную установку – это перебор, - стал заводиться я.
-Не веришь, значит? – обреченно спросил Тимоха.
- Нет, про саксофон и ударную установку не верю!
- Спорим, - вдруг зажегся Тимоха.
- Спорим, что саксофона и ударных не было, - твердо выпалил я.
- На литру водки…
- Согласен, - согласился я, и мы пожали руки, а Тимоха ударил по рукопожатию, разорвав его, как водится в таких случаях.

                ***
А вот и Васька с Ванькой вернулись. Они торопясь закрыли двери, отсекая таким образом тянущееся из холодного мрака морозное облако. В тепле заиндевелости вокруг лица, быстро таяли.
- Вась, - обратился к нему Тимоха, - у тебя какие-то музыкальные инструменты остались из твоей коллекции?
 На слове коллекции он сделал нажим.
Василий, державший в руке матерчатую сумку, дернул рукой, извлекши из нее таким образом приятный стекольный перезвон, сорвал свободной рукой  шапку, сел на свое место. Он долго, сосредоточенно открывал бутылку, будто собираясь с мыслями. И только разбулькав жидкость по кружкам, произнес, характерно причмокивая языком:
- А, почти ничего не осталось. Сопилка висит на крючке, саксофон берегу – вещь дорогая, труба есть, - он сделал паузу, выпил водку большими глотками.
Я успел внутренне восторжествовать: про ударные установки он не упомянул. Я надеялся на выигрыш пари, и тут Васька после грудного «ха-а-а!», подобрал рукавом готовую выкатиться за губу слюну,  добавил сипло:
- Ну, барабанчик один остался от ударников…
Тимоха воспринял свою победу спокойно и даже с достоинством. «Ему не привыкать выигрывать пари. Вот сволочь  этот мой сЫнка»,  - подумал я не зло.





                Чудесное спасение

Еще год минул. Осенью уже глубокой, когда полетели первые белые мухи, уехал я в далекую Канаду с надеждой, что все же попаду  с индейцем из племени Черная Нога Эдвином на охоту. Он меня пригласил годом раньше, прислал даже галстук в знак подтверждения своего приглашения. Но так случилось, что его уволили из музея, где он работал за пьянку, на телефоны он не отвечал, а однажды в трубке раздался голос неадекватного мужчины – сына Эдвина. И моя дочь, разговаривавшая с ним, категорически не советовала ехать неизвестно куда, неизвестно с кем, тем более, что мой английский на три слова не способствовал бы налаживанию контактов с людьми столь специфическими.
Ну, вот однажды в четыре утра по канадскому времени зазвонил телефон. На Урьевском  четыре дня, а там ровно на двенадцать часов меньше. В трубке я услышал непривычно тихий и жалкий голос Тимохи:
- Здравствуй, родненький…
- Что с тобой? – затревожился я.
- Мне плохо, отец родной, - застонал голос в трубке, и «отец родной» показался мне слишком натуральным, - я ногу сломал, лежу на тропинке между моей и Петькиной дачами. Помоги!!!- простонал он, - я уже замерзаю.
- Я – в Канаде, сына! – кричу в трубку, и «сына» прозвучало искренне, - позвони Шпаку – он всегда на дачах.
- Олег не возьмет трубку – мы с ним в контрах: я спирт его присвоил… понимаешь?… , - и так раскаянно прозвучало это «присвоил», - позвони  ему сам – тебя он послушает… - голос Тимохи совсем угасал.
- Я немедленно позвоню Олегу, держись, сына! – кричу в трубку.
Звоню Олегу Шпакову, нашему общему другу, с которым Тимоха сейчас в контрах.
- Олег, - говорю, - там Тимоха лежит между своей и Петькиной дачами. Он ногу сломал. Уже замерзает. Помоги. Я-то - в Канаде.
- Добре, - ответил живо Олег, - поможем. У вас там в Канаде, поди, ночь.
- Ночь.
- Спи, не тревожься – вытащим этого пакостника, не дадим замерзнуть. Он мне еще три литра спирта должен.
И Олег, вместе с оказавшимися на дачах Васькой и Ванькой, спасли Тимоху от лютой смерти. А у него действительно оказался перелом бедра со смещением: поскользнулся и неудачно упал. Смастерили ребята носилки из подручных материалов, остановили поезд, и Олег сопроводил Тимоху до самой больницы.
- Обидно, что трезвый был, - говорил потом Тимоха.

               
                Примирение.

       И пришло все же великое примирение на землю Урьевскую, поладили Тимоха с Олегом. Недавно ожидаемое событие произошло. А ведь даже после чудесного спасения Тимохи, соседи по дачам, давнишние друзья не обрели друг  с другом прежних отношений. Олег не мог простить нечестно присвоенного спирта, а Тимоха не находил способа загладить вину. Конечно, Олег помогал Тимохе по хозяйству: то воды привезти, иногда рыбки подкинет, не помирать же изувеченному соседу. Но оказывал помощь Олег молча, как бы подчеркивая: помочь-то помогу тебе калеке на костылях, но на большее не надейся.
А тут такой вот случай приключился. Приехал я как-то на дачи: договорились с Олегом порыбачить. Я к Тимохе зашел, рыбкой пообещал угостить, если с уловом повезет.
- Повезет, - заверил Тимоха, - Олег места знает.
Я давно пытаюсь примирить друзей, но Олег – никак. Тут я и говорю: приходи сейчас к Олегу - чайку пошвыркаем.
- Мне к нему невдобняк, сам понимаешь, - с грустью в голосе говорит проштрафившийся Тимоха.
- А ты возьми вот эту лупу, ВитькУ подаришь. У внука его вчера день рождения был. Вот, скажешь, подарок принес.
- Видел его внучка, разговаривали, - подтвердил Тимоха
И я достал из рюкзака большую лупу. Я знал, что такая штучка понравится шестилетнему малышу. Ну,  семилетнему с вчерашнего дня. Идея Тимохе пришлась по нутру.
 Когда мы с Олегом упаковали рюкзаки, пришкандыбал Тимоха на костылях. Вошел в калитку присел на скамью с краешку, чиркнул спичкой, прикурил. Сидит, как сиротинушка, смотрит, как мы последние приготовления к рыбалке производим. Дело к чаю подвинулось.
- Мужички, айда чай пить, - весело скомандовала Надюха – жена Олега. Увидев Тимоху, обратилась к нему:  - заходи, Тимоха, чайку попьем. Она к Тимохе не остыла, и считала временным делом размолвку Олега и Тимохи – помирятся рано или поздно. Куда им деваться.
- Пойдем, пойдем, - мягко сказал Олег, приглашая Тимоху.
Тут Тимоха достал лупу и, выловив проносившегося мимо Витька, вручил ему такое сокровище. Мальчонка чуть дар речи не потерял. Не мог поверить, что такой подарок – это ему.
- На день рождения тебе. Вчера тебе семь исполнилось. В этом году в школу? – спросил Тимоха
- Да, - ответил Витек и уже начал рассматривать смородиновый листочек. Тимоха, изловчившись прихлопнул большого полосатого паута.
- Вот, теперь ты сможешь исследовать его большие, зеленые и бесстыжие глаза.
- Да, - повторил Витек, - у этого паута просто огромные зеленые бесстыжие глаза.
В это время в калитке возникла соседка, как всегда сильно навеселе.
- Олег!  - крикнула она громко и развязно.
- Чего тебе? – спросил Олег, - нет, нет! Нет у меня водки и спирта! Ты к этому человеку обращайся. Он у меня спирт заныкал, - Олег показал на Тимоху. Эта соседка уже обрыдла и Олегу и Надюхе, и всем соседям в округе, и Тимохе тоже со своими просьбами налить.
- Ты чё Тимоху не знаешь, - ерепенилась соседка, шатаясь от столбца до столбца, - у него водка не держится, он же алкаш, - и она, вывернув губы, сделала рукой что-то вроде выпада в сторону Тимохи.
Тимоха осердился на такую характеристику со стороны этой крепко шатающейся особы. На Олега из-за таких  слов он бы не обиделся, он имеет право на сатисфакцию, а эта шалава... Какое право она имеет так его обзывать, да еще и в присутствии доктора - папки… Так подумал Тимоха, но не стал лезть в полемику. А повернувшись к Витьку сказал тихо, но до моего уха долетели его слова:
- А посмотри-ка Витя в зеленые бесстыжие глаза этой тетеньки.
- А они у нее зеленые? – спросил Витя.
- Да, как у зеленого змия, - изрек Тимоха.
Мальчик подошел к соседке.
- Тетя Галя, - сказал он, - а давайте я исследую ваши глаза, - и Витя наставил на нее лупу.
- Исследуй, Витек, посмотри, какие у меня красивые глаза, - согласилась тетенька и присела для удобства исследователя. Витек посмотрел и изрек:
- Посмотрите, какие у нее большие зеленые бесстыжие глаза!
- Какие, какие? – непонимающе переспросила пьяная тетенька.
- Большие, зеленые бесстыжие глаза, - повторил четко Витя.
Тимоха широко улыбнулся. Олег прыснул, даже всегда выдержанная Надюха хохотнула, что не осталось незамеченным соседкой Галиной.
- Это почему же бесстыжие да ещё и зеленые? – почему-то возмутилась неправильно определенному исследователем цвету глаз Галина.
- Ну, это же так  просто – зеленые, как у зеленого змия! – искренне удивился Витя непонятливости тети Гали.
Захохотали все. Я тоже не удержался. Тимоха даже со скамьи слетел.
А Галина, осерчав, и дико оскорбившись, крикнула в запале:
- Ноги моей никогда не будет в этом дворе, в этом доме!
Развернулась и убежала, временами припадая на штакетник. Олег подбежал к Тимохе. Мы подняли его, пристроив костыли в подмышки, помогли пройти на веранду, где курился заваренный чай.
- Ну, что Тимоха, – сказал Олег, - считай, что ты мне  спирт не должен. Зачтено! Знаешь, сколько она у меня водки вытаскала?
Они пожали руки. Я смотрел на них с чувством выполненного долга.  Справился с ролью Тимоха на все пять, и более того - импровизация его заслуживала самой высокой оценки.










                Сила интернета

   Сила интернета велика. А кто в этом сомневается? Но не каждый эту силу ощущает, не каждый ею может воспользоваться. Тимоха  оказался в тренде, как модно теперь выражаться. Пока зализывал он свои раны после переломов, пристрастился к всемирной паутине. Можно сказать с головой ушел и с ногами, и весь-весь, ну, словом - целиком окунулся, даже макушки не видно. Утонул в море информации, запутался в этой самой паутине так, что иногда днями-сутками из домика своего не выходит. Соседи, друзья уже стали подумывать, а не свихнулся ли человек. А как   тут подумаешь по-другому, когда зайдет к нему поэт местный Сан Саныч с поллитровкой, а Тимоха даже ухом не поведет, от угощения отказывается. Сан Саныч разольет жидкость по кружкам, свою порцию осушит и принимается декламировать, как бы нажимая на жалость:

                Открыл бы человек глаза
                И посмотрел, что есть роса,
                А не людская лишь слеза… 
                Шумят кедровые леса…

Нет, не трогает Тимоху  ни разлитая водка, ни поэзия. Весь в интернете, не видно Тимоху, не слышно Тимоху, даже дыхания его не слышно, ни одним членом организма не шевельнет. Только пальцы бегают по клавиатуре. Поэт , пытаясь найти хоть какое-то решение, берет в обе руки по кружке с налитой жидкостью, громко звякает боками и выпивает поочередно сначала с правой руки, потом с левой.

                Нас терзали еще в зародыше,
                В протяжении долгих лет…
                Где же голос у нас – в народе!?
                С зарубежья нам шлют  обед…
Но стихи на злободневную гражданскую тему тоже не трогают Тимоху. Поэт повторяет трюк с кружками, а чуть захмелев, бросает обидное:
- Совсем свихнулись с этим интернетом. Скоро и поговорить будет не с кем!      
И эта реплика не находит отклика в душе хозяина избушки, ибо его душа не здесь не рядом с поэтом, она – в интернете.
- А раньше, э-э-эх!? – вырывается из дрогнувшей груди поэта и он уходит.
Заходят соседи, друзья – не реагирует на их присутствие Тимоха – занят. Без него чаю попьют, без него погутарют о том, о сем. Ну, в основном  интернет хочется им обсудить: пример-то тлетворного его влияния вот он перед ними.
                ***
О тлетворности это они поспешили… Нашел себе Тимоха в интернете женщину. Приходит как-то ко мне в мою городскую квартиру.
- Знакомься, - говорит, - это Клавдея, я с ней по интернету познакомился. Зашли к тебе… Ну познакомить тебя хочу…
Клавдия подала широкую ладонь.
- Очень приятно познакомиться, - сказал я.
- Мне тоже, - пробасила Клавдия.
- Решил вот папке женщину показать… Ну, как же, - и Тимоха улыбнулся в разросшиеся усы.
Передо мной стояла крепко сложенная (я бы даже сказал очень крепко) женщина. Крупное лицо, большие глаза, нос, распущенные волнистые волосы. По возрасту близка к Тимохе, но все же моложе. Не сказать, что она толстая – просто кость широкая, и плотность ее казалась очень гармоничной. Глаза добрые, и это меня размягчило. 
- Присаживайтесь, - провел я их на кухню, - чаю попьем.
- Спасибо,  родненький,  с удовольствием, - Тимоха, взяв под локоть Клавдию, провел ее к столу.
Уже три года прошло. Больше я Клавдию не видел. От друзей слышал, что приезжает Клавдия из Перми (вот такое совпадение: та - случайно-залетная  тоже была из Перми) на лето в Урьевский. Прозвали ее интернеткой.  Тимоху «держит в руках»: он и забор поправил, и огород теперь взрабатывает, и прихожку починил. Теперь и дрова  заготавливает: бывает, что и на зиму остается интернетка.  Что ж – нашла подход к Тимохе.  Нашлась родственная душа…

                И еще одно примирение

Встретил как-то Олега Шпакова, меж нас друзей Шпаком прозываемого. Про рыбалку поговорили, выяснил, что нынче щука плохо брала на Ёгане, не то, что в прошлую зиму. О биатлоне перетёрли: Олег, как и я интересуется. Тут, в спорте, новостей  накопилось. Долго, однако, болтали. Про Тимоху спросил. Как там сынок, не терпит ли нужды в чём.
- Ты не беспокойся, он теперь устроился, как султан: две жены его ублажают.
- Как так? – не понял я такой трактовки.
- Ак Любка-то его дедову дачу купила. Ну там сынки помогли деньгами.
Дедова дача – это вагончик рядом с Тимохиной. Вагончик добрый, утеплённый, с печкой ладной. Раньше там дед жил, бывший машинист. Всем известный рыбак. Иначе, как дедом его никто не звал, поэтому имя, даденое при рождении многие-то и позабыли: дед да дед. Но вот не выдержал дед болячек прилепившихся, не дававшим ему рыбачить, и решил лишить себя такой, как он считал бесперспективной жизни. Грех на душу взял, но того уже не поправишь.
Вагончик в удобном месте стоит, да и рядом с Тимохиной дачей. Дети и решили, что так всем лучше будет. Люба женщина незлобливая, а  даже добрая, не стала злиться на своего непутёвого бывшего. В разводе же: его право с кем жить и как.
- Примирение у них с Любой произошло, - говорит Олег, - я тебе так скажу – дурак он Тимоха-то: такую бабу обидел. Но она его простила. Что с него возьмёшь: Тимоха есть Тимоха…
- Ну, оно и к лучшему, что примирились…, - хотел что-то еще сказать, но Олег перебил, Хлопнув себя по бёдрам обеими руками, как делал в моменты особого возбуждения.
- Он теперь то Любу встречает, то интернетку. Смотрю: бежит-хромает на станцию. «Кого встречаешь? – спрашиваю.  Любу, - говорит,-  она рассаду везёт.
Другой раз летит хромоногий во всю прыть.  А сейчас кого встречаешь?
- Клаву, - говорит, - продукты везёт – сумка тяжёлая.
 Две жены теперь у Тихона. Прямо – султан!

 
                2003-2018