Шаманова нога

1
Давно это было,  мало осталось людей, которые ещё помнят. Уже даже путают в какой стороне: кто говорит, что на Агане, а кто – на Тром- Агане, а кто и вовсе утверждает, что на Оби жил такой человек, такой шаман. Как теперь проверишь? Как звали шамана, все помнят – Кропкой его звали, Прокопием, то бишь. Историю, с ним приключившуюся, тоже передают из уст в уста неизменно со всеми подробностями. Такую историю по-другому и не расскажешь.
А как я узнал? Случай такой произошёл. Как-то показал мне товарищ ножны. Взял я их в руки, кручу-верчу. Не попадались такие раньше никогда. Не могу понять.
- Из рога, что ли?
- Нет, - говорит он загадочно, - это из человеческой кости.
Я чуть из рук не выпустил ножны, чуть не уронил от неожиданности. Пальцы отказались удерживать человеческую плоть, обретшую вот такую форму, такое вот содержание приобретшую.
И он рассказал, что знал. Потом и другие люди подтвердили, правда, где жил шаман Кропка, путались. Не мудрено, потом думалось мне, рассказ-то не о простом человеке.

***
От людей далеко поселился шаман со своей семьёй. Мало людей знали, в каком месте жил Кропка. Рядом с вечно существующим священным озером, на краю безлесой тундры, говорят жил. Молва шла, что только мэнки* в тех местах, на краю болота, что ближе к чёрному урию**, обретались, но шамана не трогали. Немногие знали к нему тропинку. Когда нужна была его помощь, стариков посылали, которым ведома была дорога к его дому. 
Шибко крепкий был шаман, слава о нём по  всем селениям распространялась. Бывало, Кропка сам являлся в нужный момент, как с неба падал, как из-под земли выныривал. Только вот люди собирались за ним гонцов послать, вот только речь о шамане завели, а он тут, как тут возникнет, будто Торум услышал мольбы людские, и поставил его своей рукой в то место, где в нём нужда имелась. Вот какой был шаман…
Все помнят его уже шаманом.  Каким был ребёнком, юношей – никто не помнит. Торум рано откликнулся на его  призывные песни, у старого шамана с обской стороны Харча услышанные. Многому научил Харча молодого Кропку. Не у него ли жил молодой отшельник. Может семь, а может шесть лет странствовал где-то Кропка. Мать состарилась, глаза выплакавши. Вернулся Кропка, когда один уголёк остался. 
- Раньше времени снегом усыпало, раньше времени глаза иссохли, - не думала уже, что увижу тебя, - заплакала мама.
- Не плачь, - сказал матери, - долгое место долго шёл, короткое место коротко шёл, ноги истёр, душу занозил, сердце остудил. По дому соскучился.
И посмотрел на мать взглядом долгим и жгучим, как летний день, обдало ветерком свежим. «Мысли меняющим человеком стал мой сын», - содрогнулась снегом запорошенная женщина. Испугалась она своей догадке. Потом и другие люди узнали, но крепко тайну держали. Время такое пришло, что красный царь двух шаманов к себе забрал. И говорят, по другим рекам тоже шаманов не стало: всё красный царь. Зачем, спрашивают люди, красному царю столько шаманов? Если с каждой реки по два, и то много наберётся. Про Кропку только свои знали. Без шамана-то как жить? Люди болеют, олени болеют, лохматый старик, живущий в лесу бездверном  в лесу густом, с оленями нос к носу повстречаются.
 А кто оборонит людей от злых духов, кто задобрит их, если нужно зверя нести в путь последний. Кто теперь песни помнит? А Кропка знал все песни, полагаемые петь, зверя, мохнатого старика***, провожая. Очень понравилось людям, когда Кропка пять дней пел и плясал, мохнатого старика ублажая. Уже думали, не найдётся такого шамана, чтобы все песни знал, а вот Кропка всё сделал, как и прежде шаманы делали. Великую силу получил от Харча, старого Харитона.

***
А ещё такой случай был. Рыба не стала ловиться в озере. Раньше рыбы много водилось. Все ловили, всем хватало. А тут: сеть бросают – нет рыбы, невод заведут – одна тина. Задумались крепко люди. Решили шамана позвать. Приехал Кропка на своём обласе, почерневшем от времени. Ходил-ходил вокруг озера. В воду глядел, к земле по берегам прислушивался. Не одну трубку крепкого табака искурил.
- Кто медвежьи города**** спускал в воду? – спросил.
- Ну, что ты, Кропка, - говорят люди, - мы знаем, что кости медвежьи нельзя в воду спускать, а уж череп… Разве может кто- то так поступить?
- Берите невод, пойдём вот в тот залив, - не стал спорить Кропка.
Пошли.
- Заводите тут.
Один раз завели, два - три. На седьмой раз попал в невод череп медвежий. Удивились люди. Поняли, что кто-то не с добром на озеро их приходил. Прошло какое-то время, и рыба стала ловиться, как прежде. Да, говорили люди, - Кропка крепкий шаман. Мало таких бывает на свете.

2
Совсем один Кропка остался. Жена изболелась вся – померла. Сколько не камлал, здоровья выпрашивая у Торума, не смог удержать душу её в этом свете. Но все знали, что дни женщины своей, сколько мог длинными сделал Кропка, не пустил в нижний мир раньше сроку. Стали его звать с тех пор  дыханье продлевающим мужчиной. Похоронил её Кропка  за спиной далёкого леса открытого в пору золотого пояса на тонком сукне, тонком шёлке богатой земли.   
Дети разъехались, поселившись ближе к людям. Надоело жить в такой глуши. Отца звали за собой, но он – никак. Хоть и далеко от отца поселились, но живут дружно: дорогу между их стойбищами никогда не заметает. Может это и спасло Кропку, а то бы так и сгинул…

***
Как-то по первому снегу поехал Кропка к ручью долго незамерзающему. Однако, до середины зимы не замерзал этот ручей. Скоро дни морозные – рыба подниматься будет в озеро, нужно к сроку успеть. Оленей запряг, и поехал. Песню завёл, едет тихо, полозья чуть шуршат. Тихо вокруг, но вдруг испугались чего-то олени: то ли мэнка страшного, а то ли старика мохнатого, ещё не лёгшего в берлогу. Только так испугались, что шарахнулись в сторону, да как рванут-припустят. Не удержался Кропка в нарте, слетел, да о дерево шибко сильно ударился, а когда очнулся: оленей нет, лежит он на снегу один во всём лесу бездверном. Попытался подняться – не может, нога болит, и заметил Кропка, что как-то вывернулась нога неестественно.
Дыхание холодного ветерка в душу вошло. Как домой добираться буду, подумал шаман. А от дома уже далеко отъехал. Что делать? Стал ползти в сторону избушки. Спасло то, что морозы ещё  сильные не разгулялись. Весь день полз, и ночь ещё прихватил. От боли губы в кровь искусал, не один раз сознания лишался. К избе подполз ни живой, ни мёртвый, лежит, голову задравши на дверь: на улице страшно оставаться и в избу страшно залезать.  Заполз в избу и думает: сколь дров есть, на столько и хватит, столько и проживу.

***
Сколько лежал на холодном полу Кропка того он не может знать. Зимние долгие   трескучие ночи, короткие серые дни то тянулись густым мёдом долго, то, казалось, мелькали птицей быстрокрылой. Уже дрова кончились, помирать собрался Кропка: всех вспомнил, у всех прощения мысленно попросил, может, обидел кого не со злого умыслу. Ну так в жизни всё бывает. Избушку благодарил, что приютила в час последний. Дома умру, думал Кропка – найдут.
Голос послышался такой родной и знакомый, а чей и не признать, только понимает, что родной. Это я уже там, думает Кропка и улыбается, что как-то так легко перешёл грань, незаметно. Вот оно как, оказывается, умирать – ничуть не страшно, ничуть не больно…
«Держись, отец, не умирай…» - слышится ему. «А разве я не умер? – думается ему сумеречным сознанием. Ветром  лицо свежим обдало, лежит, как спелёнанный младенец, шкурами укрытый. Подхватили олени, со свистом северного ветра понесли.
               
                3
Проснулся Кропка уже в больнице. Глаза открыл, вокруг всё светлое, и главное – тепло. Ему всё холод мерещится, от которого никуда спрятаться невозможно. Он же - холод и сморил его: шибко тогда на сон поклонило. А здесь тепло. Постеля мягкая, белая, голове удобно на мягкой подушке лежать. «Вон оно как в нижнем мире-то» - подумал он. Все ли так попадают, или только шаманы?  «Проснулся, проснулся» - слышит шёпот на русском. «Значит, я тут не один» - думает Кропка, обводит глазами вокруг. « А как русские попали в наш нижний мир?». Видит - Торум**** стоит весь в белом, а рядом слуги его. «Проснулся, слава Богу. Проснулся…» - слышится. Что-то хотел сказать Кропка, да в горле всё, как не своё, язык не слушается. Видит: над ним вода в бутылке,  и она в руку по трубке прозрачной вливается. Как так? Не поймёт он. Ни разу же такого не видел. Он-то в своей жизни  докторов ещё не знал. 
- Где я? – еле выдавил из себя на русском.
Из-за спины Торума сын показался. Тоже в белом.
- Живой, живой, - говорит.
- Ну, раз проснулся, будет жить, - сказал Торум.
Как весть добрую воспринял Кропка слова Торума. Стал догадываться, что живой, что на этом свете находится, но всё ещё будто не верится.
- А где я?  - повторяет вопрос.
- В больнице ты, отец, - говорит сын на хантыйском, - в больнице ты, отец, - повторяет на русском, - живой ты.
 Потом привык Кропка, что живой, привык и к тому, что ноги у него нет, что отрезали, потому, что совсем негодной стала, гангреной стала. Так Торум-доктор сказал. Долго не мог Торума-доктора Григорием Васильевичем назвать, но тоже привык. С добрыми вестями, пришедший человек, Григорий Васильевич – так стал звать доктора Кропка.

***
Торум скоро к весне повернул. За зиму намёрзший белый снег растаял, за зиму намёрзшие толстые льды ушли по реке. У сына поселился Кропка. Не пускает его сын в свой дом среди болот с кедровыми деревьями кедровом острове построенном. На крутом яру примостившемся стойбище, жил. Сын отдельный дом ему построил. Всего у него достаточно: и поесть и попить, и мясо и хлеб и ягоды. Ни в чём не нуждается.
- Я так мужчиной с горбом на животе стану, - говорит сыну, - принеси хоть бересты, буду набирки-кужельки делать.
Принесёт сын бересты.
- Принеси, сын, берёзу, хочу ножны сделать, да кап принеси для ручки под нож, - снова требует Кропка.
Принесёт сын берёзовый чурак да кап.
Ножны сделает, кужелек наделает на всю семью. Даже ногу себе деревянную смастерил. Ремнями кожаными пристегнёт, и на улицу выходит. На деревянную ногу штанину опустит, так и кажется, что две ноги у него. Только одна – негнущаяся. Год живёт, два – три. Привыкли люди к такому облику шамана, стали его Кропкой Одноногим звать.
Как-то в одной водной стороне, земной стороне Кропка шаманил на стойбище. Богами направленная удача пришла к ним с хвойного дома на четыре ветра. С грязными пятками мохнатого старика остановили, а то совсем разгулялся старик, оленей стал драть. Богом повеленные пять дней плясали, песни пели*****.
И вот какой-то мальчик, увидевший, как шаман свою деревянную ногу кожаными ремнями пристёгивает, воскликнул удивлённо:
- А шаман-то не весь приехал. Ноги-то у него нет!
Вот так сказал малец. Именно на то намекнул, что нет какой-то части человека, что эта часть не при нём. А где она эта часть? Где нога? Вот о чём задумался тогда шаман. Раньше ему и в голову не пришло, а теперь задумался.
Заругались взрослые на малыша, что так дерзко сказал в глаза шаману, самому Кропке Одноногому.
- Не ругайте его, - сказал Кропка, - он правду сказал.
Холодного ветра начало почувствовал. С той поры не идёт с головы возникший вопрос: где нога? Как так получилось, что и не вспомнил о ней никогда. А где она, нога моя? – думал Кропка.
По ночам сны стали сниться, что нога его неприкаянная, хозяина потерявшая, ходит-бродит по землям далёким, землям близким, по лесам и гривам бездверным, по болотам бескрайним, ищет, кому она принадлежит.
Выше бегущих облаков поднимается вверх во снах, с высоты птицы-ворона осматривает землю Кропка. Ногой быстроного оленя обходит берега рек протяжённых, опушки лесов четырём ветрам открытые.  Далёкие воды, далёкие земли осматривает, близкие воды, близкие земли осматривает. Нигде нет ноги. Следы попадаются, а вот ноги нет нигде. 
То он видит нарту без всадника о трёх оленях запряжённую, обветренными вожжами зацепившуюся за пень. Олени истощавшие, лежат на снегу, не в силах порвать вожжи, освободиться, чтобы ягелем покормится. А вот и сын, подъезжающий к ним. Освобождает оленей, ягель приносит, вырытый из-под снега. И олени жадно едят принесённый сыном ягель, и наливаются силой от земли идущей.
Вот сын бегает вокруг нарты, ищет, ищет. Его ищет, его зовёт, его имя произносит громко, на всю округу голос летит. Нет никого,  только след одной ноги петляет по бору.
Ранним утром вдруг услышит скрип снега, выглянет в окошко – никого. Только ляжет, снова снег скрипит. Пристегнёт деревянную  ногу, выйдет на улицу. Никого нет вокруг, только след померещится одной ноги. Днём пойдёт смотреть – нет никаких следов.
- Что, отец, утром на улице-то бродил вокруг дома. Потерял, может что? – спросит сын.
- Потерял, - отрешённо скажет.
- Что потерял? Скажи, помогу найти.
А как скажешь? Вдруг подумает, что из ума выжил? Молчит.
- Отец, я же не слепой, всё вижу: ты же что-то ищешь, и уже не одну ночь.
- Ногу ищу. Примерещилось, что бродит она вокруг дома. Ночью слышал, скрипела, бегала вокруг дома.
- Кто скрипел? – не может понять сын своего потрясённого ночными видениями отца.
- Нога...
И замолчит Кропка, и замкнётся. 
Удивится сын, не знает, что и сказать. Тоже молчком обойдётся.
То покажется ему, что нога сейчас в его доме среди болот с кедровыми деревьями кедровом острове, построенном рядом с вечно существующим священным озером. Одна.  Лежит на оленьей шкуре, на любимом месте хозяина.
- Хочу в дом свой съездить, запряги оленей, - просит Кропка.
- Скажи, что нужно в доме, я сам привезу, - говорит сын.
Замкнётся, молчит. Сын догадывается, что снова нога его мучает.
- Нет её там, - говорит.
- А где она?
- В больнице осталась.

4
Как сам не догадался, что в больнице нога осталась? Решил Кропка ехать в больницу. Как не отговаривал его сын, поехал. Зашёл в кабинет с добрыми вестями пришедшему человеку, Григорию Васильевичу.
- Здравствуй, с добрыми вестями, пришедший человек, Григорий Васильевич.
- Здравствуй, Прокопий.
- Хочу узнать, где нога моя?
- Как это где? Её ампутировали, отрезали, то есть.
- Я понимаю, только я хочу знать, где она?
И рассказал доктору, как нога бродит вокруг, как он ищет её везде, а найти не может. Доктор выслушал внимательно, понял, что пока он ногу не найдёт, не будет ему покоя.
- Захоронили её.
- Где?
- Я того и сам не знаю, - говорит Григорий Васильевич, с добрыми вестями пришедший человек.
- А кто знает?
- Может тебе наш сторож поможет, он и захоранивает отрезанные части…
- Вот и ещё одну добрую весть ты принёс мне, добрый человек, - сказал Кропка и вышел на улицу.
Нашёл сторожа.
- Где нога моя? – спросил.
- Пойдём, покажу, - сказал сторож. Ему уже дал распоряжение Григорий Васильевич.
Пошли на край посёлка.
- Здесь лежит твоя нога.
Вырыли. Одни косточки остались.
Приехал в стойбище Кропка, сделал из кедра шкатулку, сложил туда кости и в лабаз поставил.
- Когда умру, в гроб положишь, - сказал сыну, чтоб я целиком в гробу лежал, чтоб никто не сказал, что он там не весь, не целиком.
А из одной кости сделал себе ножны Кропка Одноногий. Он с этими ножнами никогда не расставался. Своё же носил.
- Ножны только оставь, в гроб не клади, - завещал шаман сыну, - а нож выбросишь – им пользоваться людям нельзя.
С тех пор много лет улетело, много раз лето с зимой сменились, а молва о крепком шамане жива среди народа, живущего по берегам Агана, Тром-Агана, да Оби – матушки всех рек. А вот же и ножны сохранились.      

Глоссарий:

* менки – злые мифические существа,  созданные Торумом раньше людей, но неудачно получившиеся. Водятся в тёмных лесах, не любят людей, могут убить человека при встрече.
**урий, урман – поросший густым лесом, кустарником участок, обычно в распадке ручьев, речек.
***мохнатый старик, мужик с грязными пятками – медведь. Ханты, обычно, не называют медведя собственным именем, чтобы не накликать беду, чтобы не услышал и не пришёл.
****  медвежьи города – медвежьи черепа 
***** Торум – верховный бог ханты и манси. 
******Богом повеленные пять дней плясали, песни пели – медвежий праздник, медвежьи игрища устраивали по случаю добытого медведя, которые обычно длились четыре или пять дней.
                Лангепас – Нижневартовск, март, 2020