Аннотация
Не так важен для главного героя Тэранго его первоначальный позыв к предпринятому путешествию от берегов Северного Ледовитого океана в Нижневартовск – купить очки. Да, они ему нужны, и все же для него более важно другое: «посмотреть, как люди живут», своими глазами увидеть, как добывают нефть в далеком городе Нижневартовске на знаменитом Самотлорском месторождении, потому, что уже летают вертолеты над их чумами в далекой северной тундре, где выпасаются стада оленей… Чего ждать в будущем? Вот, что тревожит его и соплеменников.
Многочисленные встречи с «добрыми людьми» и не очень добрыми, приключения и лишения, что выпали на долю Тэранго, утвердили его в мысли, что все в этом мире очень хрупко - «на тонкой ниточке»: и отношения между людьми, и жизнь человека, и само существование природы. Человек часто не ценит то, что имеет, нарушая основные заповеди, подвергая и себя и своих родных и природу чудовищному риску…
Книга адресована широкому кругу читателей.
Моей жене Наталье посвящаю
НА ТОНКОЙ НИТОЧКЕ ЛУНА…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Звук почтового колокольчика появился также внезапно, также вдруг, ниоткуда, как и оленья упряжка с запорошенным путником на груженой нарте, вынырнувшей из темноты. Встречный ветер до последнего уносил вспять колокольчиковый звон. Залаяли собаки, оповещая хозяев о ночном госте. Они-то давно уловили приближавшуюся упряжку и, робко взлаивая, будто от неуверенности, уже передали людям предчувствие своею настороженностью. Кто же не замечал за собой то странное состояние, когда звук, вдруг возникший в тишине ли, в кромешной темноте ли, будит в приникшем сознании самые разные чувства от тревоги и испуга до благодушного умиротворения. Все зависит от предчувственного ожидания.
Не успел Мыртя Уккувич отряхнуть набитый ветром снег с малицы и лохматой шапки, как из ближайшего чума вышел, словно выкатился из-под снега, невысокий коренастый человек с керосиновой лампой в руке. Лампу он задирал высоко над головой, словно пытался осветить всю округу, но свету хватало только на то, чтобы отделить от ночного мрака его небритое лицо, наспех накинутую малицу да снег под ногами. От нарты лица не разглядеть, но Мыртя сразу узнал своего друга Тэранго: он всегда раньше всех выскакивает на улицу, встречая почту.
- Здоров будь, Тэранго. Мир твоему дому.
- Здоровый будь, Мыртя, ждем тебя уже третий день, - прохрипел спросонку человек с лампой.
- Я бы еще вчера приехал, но буран шибко разгулялся. У соседей ваших пережидал… У Яптуная ночевал.
- Жена его как? Поправилась?
- Бегает уже так, что не догонишь, - шутливо ответил Мыртя, остукивая малицу и кисы короткой палочкой.
Из других чумов стали подтягиваться мужчины, потом повыкатывали женщины, а за ними и дети. Скоро все население стойбища собралось вокруг почтовой нарты. Не сговариваясь, мужчины сняли уже отвязанные почтальоном тюки и поочередно друг за другом нырнули в чум Тэранго. Только сестра Тэранго - Устина не вышла на улицу. Она уже разожгла очаг, повесила большой чайник над огнем, настрогала тонкими пластиками мороженую нельму для гостей.
В тепле да при свете трех керосиновых ламп разобрали почту быстро и расселись вокруг стола. Мужчины зашелестели газетами. Старый Кути Ачемович напялил свои огромные очки на кончик носа и уставился в развернутую «Правду». Развернул газету и Тэранго, но его постаревшие глаза различали только фотографии и заглавия статей. Газетный шрифт он уже второй год читать не может. Он не без зависти посмотрел на Кути Ачемовича. Тот, как обычно в минуты занятости важным делом, причмокивал беззубым ртом. Так уже повелось, что очки все же достанутся и Тэранго, но только после того, как его старый сосед прочитает газеты, и своей нетерпеливостью стряхнет с новостей сладкую пыльцу предчувственного ожидания. Старый Кути, почувствовав на себе тяжелый взгляд соседа, повернулся к нему. Сняв очки в черной оправе, скрепленной синей изолентой и перевязанной замасленным шнурком, протянул, скрипнув по-стариковски:
- На, возьми очки, Тэранго. Шибко темно у тебя, ничего не вижу все равно.
Место старику действительно досталось далеко от керосиновой лампы. Он не спеша сложил газету вдвое, потом еще раз, пришлепнув ладонью с размаху кучу своей корреспонденции. Взяв в две руки кружку с горячим чаем, сладко потянул со звуком воркующего ручья кипяток.
Тэранго принял из рук старика очки, словно священный бубен из рук Великого Шамана, и, то ли от переполнившего божественного чувства, возникшего вдруг от того, что сможет узнать новости раньше старика Кути, то ли по случаю прибытия почты, он строго, но так, чтобы не переборщить, сказал сестре:
- Налей, сестричка, бражки мужчинам, пусть выпьют. День сегодня хороший – почта пришла.
- А у женщин что, не праздник? Женщины тоже выпьют, если тебе не жалко, - пропищала молодая разбитная соседка, и женщины дружно хохотнули, как бы поддерживая ее.
- Тэранго не жадный, всем хватит. Устя, первому Мыртя налей – пусть согреется с дороги.
Устина поставила на стол ведро, зачерпнула мутной жидкости в большую эмалированную кружку, подала почтальону.
- Кто хочет, сами возьмите, - сказала Устина приноровисто, мол, не буду же я каждому бражку черпать да подносить. И сидящие за столом мужчины и женщины начали по очереди зачерпывать кружками, освободившимися от чая, побрякивая о боковину ведра.
Мыртя, устремив задумчивый взор к коптившей лампе, держал кружку двумя руками, как прежде держал горячий чай, выжидая, когда все наполнят свои чаши веселящим напитком. И только когда гомон улегся, когда умолкло жестяное поскрёбыванье кружек, и когда в чуме наступила тишина; он тихо, но так, чтоб слышали все, сказал, как бы затягивая слова:
- Скоро, однако, вертолетами будут почту возить – слышал от людей… - и сказанное словно оборвалось, будто не знал, как дальше вести разговор с земляками обычно говорливый Мыртя. Будто в горле застряли слова. – Да и стар я стал, тяжело уже по всей тундре колесить. Другого человека, наверное, поставят.
- Не согласные мы на другого, - тихо сказал старый Кути.
- Вертолет в пургу да в сильный ветер не полетит, а у нас, почитай, ни один день без ветров не обходится, а дорогу ко всем стойбищам только ты знаешь, - поддержал его Тэранго.
- Никто нас не будет спрашивать. Как скажут, так и будет. Главное, чтобы почту возили исправно. Может, оно даже лучше будет: вертолетом-то быстрее, ну, и чаще доставлять будут. А что я могу сделать? Один раз в месяц и то не получается, - продолжил, будто оправдываясь, Мыртя.
- Мы так привыкли, нам и так хорошо, - вступил снова в разговор Тэранго, оторвавшись от газеты. - И где они столько вертолетов возьмут? Они тут у нас шибко редко появляются, а раньше их и вовсе не было. Это там – на Самотлоре, - Теранго махнув рукой в сторону полуденного солнца, обвел присутствующих взглядом, - где нефть добывают, вертолетов, как стрекоз у нас в летнюю пору…
- Да-а-а, в газетах только и пишут о том, что есть такое озеро Самотлор, а в том озере нефти столько, что на всю страну хватит. Так там этих вертолетов много! О том и люди говорят и в газетах пишут, - сказал Кути. - Вот только далеко ли это озеро? - спросил он и потянул сладко бражку, встретившись глазами с Тэранго.
- Далеко, говорят. На оленях дней десять, а может, и двадцать, а то, может, не одна луна взойдет… Вот как может быть… Никто из наших там еще не бывал. Только нефть-то не в озере, а под землей, – возразил Тэранго. – У нас в тундре тоже ищут, говорят, нефть или газ, – он задумчиво посмотрел в сторону двери.
Тэранго окончательно оторвался от газеты. Да разве до чтения сейчас, когда такой важный разговор повелся?
- Ну, до нас далеко, к нам нескоро придут, - возразил старый Кути.
- Раз вертолеты появились над тундрой – значит, ждать недолго, – возразил неуверенно Хойко.
- Да, сын, о том тоже пишут в газетах. Говорят, газ под нами есть, - поддержал сына Тэранго.
- Куда потом с оленями? – тревожно спросил Николай.
Кути тягучим взглядом посмотрел на сына, задавшего такой непростой вопрос - он подумал о том же.
- Не нарушать ли пастбища пришельцы? Не распугают ли оленей вертолетами? - спрашивал он, оглядывая молодых оленеводов: на них теперь надежда.
Да, не раз старый Кути связывал в одну ниточку газетные новости о самотлорской нефти с появившимися над тундрой вертолетами, и всегда в такие минуты его думы простирались к Священному Камню, к стадам оленьим… На милость богов надеялся. Не было у него пока ответов на возникшие вопросы.
Возникла тревожная предчувственная тишина. Каждый о своих оленях подумал. Захлюпала в кружках бражка, запокряхтывали старики; молча смотрели вникуда перед собой молодые. Даже женщины, съежившись, словно куропатки, сидели тихо. Каждый думал о главном: об оленях, которые привыкли к путям сезонных переходов, о семьях, послушно следующих дорогой оленей, об упокоившихся родственниках – не потревожили бы пришлые их могилы, о зверях в тундре и о рыбе в реках… Подумали о святых местах, чистоту которых необходимо сохранить, дабы Духи Земли сохранили свою благосклонность к людям. О чистоте воды в Большой реке подумали...
Тема разговора не то исчерпалась, не то не нашла продолжения по другой причине. Тревога и недоброе предчувствие связали языки.
Скоро перешли на свое, привычное: весну уже не долго ждать: пришли первые светлые дни, нужно готовиться к весеннему касланию. Дождались, наконец, солнышка, по которому соскучились и старики и дети, и олени и молодые оленеводы. Показало уже оно свой золотой бочок, потянулись по тундре длинные тени, покатился по далеким пригоркам огненный шар, словно мчится на оленьей нарте. И пойдет кружить солнечная нарта, скользя по горизонту, по низким верхушкам ельника, что растет вдоль реки, выезжая все выше и выше. И запоют первые птицы, заквохчут куропачи, по ельникам вдоль ручьев сойдутся в поединках могучие глухари… И заполнится тундра лебедиными песнями, журавлиными курлыканиями, захлопают натруженными крыльями в соседнем ручье утки, гусиный гогот зальет проснувшуюся тундру…
Из трех керосиновых ламп одна погасла, две оставшиеся замигали, как бы подсказывая хозяевам, что нужно подрезать фитили и подлить керосину. Разговор только сейчас разгорелся. Молодые мужчины и женщины наперебой перебирали свои истории, связанные с весной, с первыми лучами солнца. Старики откинулись на оленьи шкуры, отдыхали, вяло вступая в разговор все реже и реже. Уже уснул старик Кути. Усталость сморила и Мыртя, который уронил голову на стол; когда наступала короткая пауза, все могли «насладиться» его бархатистым храпом.
- Я как-то поймала лучик рукой, - писклявым голоском пыталась прорваться сквозь мужские басы жена младшего сына Тэранго.
- Удержала? - хохоча, и как бы с издевкой, спросил Хойко, - ручки не обожгла? Что-то я не видел на твоих ручках следов от ожогов.
- Я тогда была совсем маленькая, правда. Я маме тогда рассказала, и она мне поверила, а вот ты никогда не веришь, - и она надула свои симпатичные губки.
- Ты зря обидел Аснэ - она правду говорит, – вступился за невестку Тэранго. – Человек может и ветер поймать, и луч солнца погладить, и тучи потрогать. От него зависит. Ты же только оленя можешь поймать да медведя заломать. Ты - мужчина… А вот когда был маленьким ребенком, сам мне солнышко на ладошке приносил, ветер руками обнимал, луну хореем трогал. Не помнишь?.. Короткая у тебя память.
II
В чуме наступила тишина. Похрапывал уснувший Мыртя. Висевшая над столом лампа зашипела, ярко вспыхнув, через минуту захлебнулась, изрыгнув из своего нутра черный вонючий дым. Стало заметно темнее.
- Все, пора расходиться, – тихо, но властно сказал Хойко. Старый Кути вскинул седую голову, осмотрелся мутным сонным взглядом; Мыртя же, видимо, сморенный долгой дорогой, не шевельнулся.
- Останься, сын, мне с тобой потолковать нужно.
Все, также как зашли дружно в чум, также бесшумно и быстро покинули его. На улице никто не нарушил тишину громким словом, криком: словно растворились в темном зеве тьмы.
- Завтра поедем к реке… - обратился к сыну Тэранго.
- Почему завтра? Мы же собирались на следующей неделе…
- Не перебивай, - грубовато осек сына Тэранго, - ты все ветер норовишь обогнать, ты все впереди оленя побежать хочешь… Научись уже терпению, мужчина… Нужно притащить тот кедр, что мы выловили весной. Облас хочу успеть до начала каслания сделать. ...Хотя, куда мне спешить? Я в этот раз с вами на летние пастбища не пойду, сделать успею, - он посмотрел в глаза сына, задумался.
Хойко не рискнул задать вопросы, которые уже вертелись на языке: зачем спешно рубить облас, тем более что старый еще хорош, почему отец решил остаться здесь?
Прочитав эти вопросы в глазах сына, Тэранго произнес тихо с оттенком не то смущения, не то неуверенности:
- За очками пойду, - голос будто потерял твердость и привычную зычность, - я давно хотел себе очки купить.
Наверное, впервые за всю свою жизнь сын так посмотрел на отца. В своем ли он уме? Куда, зачем? Неужели нельзя обойтись без очков?
- И далеко ли собрался, отец? – спросил сын с нотками иронии в голосе.
Отец, выдержав паузу, возникшую от своей же растерянности, продолжил:
- Далеко. Ты уже слышал про такой город Нижневартовск, ну, где нашли нефть? – Тэранго почувствовал себя неловко, будто оправдывался в чем. – Посмотреть хочу как нефть добывают… Как люди там живут…
- Слышать-то я слышал и про Нижневартовск и про Самотлор, все газеты об этом пишут, но путь неблизкий, да и дорогу как найдешь?
- Рассуждаешь так, будто не в тундре родился, будто и не ненец… Эх, молод ты еще… Дорога сама покажет, куда идти. Есть солнце, луна, звезды, есть небо облака, река, есть люди… Видишь сколько помощников? Нужно знать куда идешь, и главное - начать свой путь, сделать первый шаг… С оленями и без меня справишься. Какой теперь с меня помощник… А мне и заботиться теперь не о ком, я вольный, как птица… Только не радует меня такая воля, – тихо продолжил он, чтобы сын не услышал. Еще не зажила рана после смерти жены, хотя две зимы уже миновало.
- Не знаю, что и сказать, отец…
- А ничего не говори. Я уже все решил.
Хойко, пожелав отцу спокойной ночи, вышел из чума, прикрыв за собой оленьей шкурой низкий выход.
Устина быстро собрала со стола посуду, кружки, вымыла в большом тазу, и тихо улеглась на своей женской половине. Наступила полная тишина. Тэранго, подладив фитили в лампах, зажег одну у края стола, удобно не то уселся, не то улегся на своем лежаке и, пользуясь тем, что очки остались у него, решил почитать газеты. Так редко бывает, чтобы он раньше старого Кути узнавал новости. Он развернул «Правду» и погрузился в чтение.
«08.01.1973 года с космодрома Байконур, - читал Тэранго, - осуществлен пуск ракеты носителя «Протон-К», которая вывела на траекторию полета к луне автоматическую межпланетную станцию «Луна-21» с самоходным лунным аппаратом «Луноход -2». 12.01.73 г. Советская Автоматическая Межпланетная Станция «Луна-21» была выведена на орбиту вокруг Луны. Параметры орбиты составляют: наклонение орбиты к плоскости Лунного экватора – 60 градусов; период обращения 118 мин.; минимальное расстояние от поверхности Луны – 90 км, максимальное расстояние от поверхности Луны – 110 км».
После прочитанного Тэранго поднял глаза к отверстию над очагом. Сквозь сизую дымку размывалось темное пятно. Он начал перебирать другие газеты, заранее зная, что ищет.
«15.01.1973 г. Советская автоматическая межпланетная станция «Луна-21» совершила мягкую посадку на поверхности Луны на восточной окраине Моря Ясности внутри кратера Лемонтье в точке с координатами 25 градусов 51 минута северной широты и 30 градусов 27 минут восточной долготы. На поверхность Луны доставлен автоматический самоходный аппарат «Луноход-21», который в течение 5 лунных суток прошел 37 километров».
Это уже не было новостью для Тэранго, ибо он слышал неоднократно по радио об успешном запуске нашего космического корабля, о доставке на Луну самоходного аппарата, но одно дело услышать, а совсем другое – прочитать в газете.
Тэранго вышел на улицу, захватив зачем-то очки. Вьюга давно утихла, небо вызвездилось. Низко над линией, отделяющей землю от неба, висела огромная Луна, собравшаяся вот-вот уйти под землю. Он смотрел тягучим взглядом на яркое, набравшее красноты пятно. Сейчас Луна очень походила на бубен.
Тэранго начал пристально вглядываться в светящийся бубен, пытаясь разглядеть луноход. И ему даже показалось, что он видит темную точку - ползущую маленькую букашку. Глаза начали слезиться от напряжения, и он, нацепив очки, присмотрелся, вытягивая шею, но очертания Луны расплылись, букашка исчезла.
Тэранго зашел в чум. Все уже спали, а он, рассматривая фотографии лунохода в газете, поднимал вновь и вновь глаза кверху. Можно было перечитывать и перечитывать заметку в газете, и это доставляло старому человеку истинное наслаждение. Так и уснул он в обнимку с газетой с блаженной улыбкой на устах
Утром он долго не мог найти очки. Оказалось, они упали со столика. Тэранго достал их, протер тряпочкой. . Он даже поёжился от мысли, что кто-то мог наступить на очки сломать их.
- Нужно отнести очки старику Кути, - тихо сказал Тэранго, - но он еще спит, наверное.
- Сам прибежит, - ворчливо скрипнула сестра, уже кружащая вокруг разгорающегося огня.
Проснулся Мыртя. Он, уморенный долгой дорогой, только сначала немного похрапывал, а потом спал так тихо в своем углу, что казалось, его вовсе нет в чуме. Услышав голос Устины и бормотание своего друга, он приподнялся на локте, не решаясь, однако, выползать из-под одеяла.
- Подкинь дровишек в огонь, Устя, а то зябко, - промолвил он сиплым после сна голосом.
Устина и без его напоминания уже подбросила несколько поленьев, но они еще не успели воспламениться животворным огнем.
- Сейчас разгорится. Скоро чай будет, - по-деловому сказала Устина, - Рыбки настрогать? – спросила она.
- Не откажемся, - сказал Мыртя.
- От нельмы не откажемся, - подтвердил Тэранго.
Мужчины, конечно же, согласились с таким предложением. Правда, и вопрос женщины, и ответ мужчин, скорее всего, служили не более чем утренней словесной разминкой. Женщина уже занесла в чум большую нельму, чтобы немного оттаяла. Ловко содрав шкуру с рыбины, она острым ножом начала снимать белую стружку, укладывая завитушки в большую миску. На столе уже стояла глиняная посудина с разогретым гусиным жиром и плавающими в нем шкварками. Мужчины подсели к столу.
- На Большом озере стреляли гусей? - спросил Мыртя, макая хлеб в гусиный жир.
- На озере. Старый Кути только не ходил с нами. Первый раз за все время.
- Да-а-а-а, - протянул Мыртя, - постарел наш Кути, сгорбился.
- Осенью совсем худо было. Думали, не выживет, но как-то справился, значит, поживет еще.
- Раз боги терпят его, значит и людям еще нужен, - Мыртя взял белую стружку нельмы.
- Как не нужен? Нужен. Хоть и спорим мы с ним иногда, но то в основном из-за газет.
- А что из-за них ругаться да спорить? – искренне удивился Мыртя, хотя знал, почему иногда устраивают разборки меж собой старый Кути и Тэранго.
- Так он прочитает первым и растрещит всем о новостях, как сорока, а мне потом и читать неинтересно. Очки-то одни, вот по очереди и читаем.
- Только и споров-то?
- А о чем нам еще спорить? Всю жизнь вместе. Он как-то сказал: помру, очки себе заберешь. Но мне так не нужно. Сам куплю себе очки, - Тэранго уставился на огонь, - ему самому пригодятся они в Нижнем Мире. Там негде купить…
- А ты где купишь?
- В Нижневартовске…
И Тэранго снова уловил такой же взгляд, как вчера сыновний.
- Хочу посмотреть, как нефть добывают. Так много пишут про Самотлор, про Нижневартовск. Интересно, как люди живут, - продолжил Тэранго.
- Это же далеко...
- Ну да, далеко, но, однако, не дальше мысли, - сказал Тэранго и задумался.
- Да-а-а, - протянул Мыртя.
- Наши на Луну луноход забросили. Читал?– спросил Тэранго.
- Читать-то читал… Это уже второй… Но понять не могу, как такое может быть, - Мыртя задавал вопрос, а сам думал о том, что друг его решился на долгий путь в никому из его народа неизвестный Нижневартовск.
И, зная Тэранго с самого детства, Мыртя не сомневался, что скоро ступит он на тропу долгих скитаний. Нет, Мыртя не тревожился по поводу того, а не собьется ли с пути Тэранго, не заплутает ли в таежных лабиринтах там, где растут большие деревья, из-за которых не видно бывает ни луны, ни звезд, где живут незнакомые люди… Мудрый Мыртя знал, что дорога сама покажет правильное направление. О другом с сожалением думал – о том, что не сможет разделить с товарищем этот путь.
- Раз пишут, значит, «может быть». Вот это далеко, а ты говоришь Нижневартовск далеко, - сказал Тэранго, вернув друга к действительности, и начал набивать трубку табаком.
- Да-а-а... – протянул Мыртя, не зная, чем возразить, продолжая думать о своем, - задумал, ты, значит - в Нижневартовск? - повернулся он к своему другу, посмотрев пристально в глаза.
- Да. В нижневартовск, - твердо ответил Тэранго.
После чая Мыртя стал собираться в дорогу.
- Пора ехать. Отдохнул я хорошо, спасибо тебе.
Выходя из чума, Тэранго снял с крючка аркан.
- Тоже куда-то собрался? – спросил Мыртя, заметив аркан для ловли оленей в руках Тэранго.
- Поеду на реку, притащить кедр нужно для нового обласа. Прошлой весной в большую воду такой добрый кедр прибило…
- Старый, что ли, прохудился? – перебил своего друга Мыртя.
- Нет, старый облас у меня еще добрый, но мне нужен побольше, на пять-шесть лебедей.
- Толстый кедр нужен, однако, - Мыртя с пониманием отнесся к желанию Тэранго сделать большой облас.
- Этот кедр такой, что втроем не обхватить, - Тэранго развел руки.
- Видел я этот кедр. На обратном пути заеду – помогу облас долбить, - сказал Мыртя, закрывая за собой выход из чума.
III
Мыртя пошел в сторону редкого низкорослого ельника, где паслись его олени. Это ягельное место хозяева берегли и не пускали туда стадо. Там в корале среди других оленей паслись и его ездовые.
Поймал Мыртя своих оленей быстро. Подведя их к нарте, надел на них упряжь, еще раз проверил поклажу – хорошо ли увязана; ловко прыгнул в нарту, и олени с места бесшумно и легко помчали его в бело-синюю мглу. Взлаяли собаки для порядка, провожая упряжку, но тут же смолкли в ожидании кормежки. Они уже привыкли к определенному распорядку – начиналось утро.
Упряжка почтальона, вырезав пологую дугу вокруг стойбища, вскоре скрылась из виду. Бегут неторопливо олени, тихо шуршат полозья нарты. Наездник-каюр умело направил упряжку в нужную сторону, ориентируясь по только ему известным приметам, а, может, полагаясь на то чутье, что вырабатывается долгим и тяжелым опытом пройденных дорог. Он отметил, что стало светлее. Словно медь раскаленная растеклась по самому краю земли, оттого и ночь разбавлялась несмелым пока светом. Нарождающееся зарево над ровной линией горизонта подсказывало, что скоро, очень скоро вылупится долгожданное солнце, как птенец из яйца, чтобы только показав свой бочок, тут же нырнуть снова за линию земли. Каждый день солнце будет задерживаться все дольше и дольше, пока золотая нарта не выйдет на свой круговой путь. Нарта Мыртя как раз направлялась в сторону светлой полосы между небом и землей. Казалось, что нет ориентиров, нет никаких особых примет в этом бескрайнем бело-синем пространстве, не за что зацепиться глазу, нет возможности найти верную дорогу. Но так может показаться только неопытному путнику. Старый почтальон верно выбрал направление на светлую линию горизонта, на еле заметную возвышенность. Он точно знает, что через какое-то время ему встретится одинокий каменный валун, неизвестно каким образом очутившийся далеко от гор, потом нужно повернуть немного левее, и появится редкий ельник, кустарники тундровой карликовой березы. Там обычно встречаются куропатки, сбивающиеся в огромные стаи. Это любимое место для лис и песцов. Затем последует распадок небольшой реки, длинный спуск, густые заросли кустарников у самой реки и затяжной подъем. Мыртя, чтобы не уснуть, затянул песню. Горловой звук его песни смешался с монотонным звуком колокольчика. Пел он о том, что у его друзей Тэранго и Кути чумы стоят на том же месте, где и в прошлую зиму и олени пасутся на тех же пастбищах, и о том, что боги пока милостивы к больному Кути, и просил он в своей песне здоровья старику, который всю свою жизнь знал одно дело - пасти оленей, что вырастил он четверых детей, что дочери сейчас далеко ставят чумы своим мужьям, но летом они встретятся на берегу Северного моря, куда погонят стада и Кути с сыном Николаем, и мужья дочерей старика. Там и встретится большая семья. Пел и о том, что в следующую зиму поставит ему жена чум рядом с чумом своего друга Тэранго. В песне его нашлось место и непонятному решению Тэранго пуститься в тяжелый, полный опасностей путь до неведомого города Нижневартовска за очками. Когда взор его убегал так далеко, что доставал земли спину*,(Важную роль в ненецких пространственных представлениях играет понятие маха(спина): выражение я-маха означает земли спину – изгиб горизонта, хорошо просматривающийся в белесой тундре; подобный смысл имеет и образ ид-маха(воды спина), создающийся при взгляде на «тот край» моря) он ловил мелькающие сквозь редкий ельник лучи солнца. Он пел о золотой нарте, появившейся совсем ненадолго. О солнце пел он, кружащем долгую зиму там ниже черты земли, но, поднимаясь все выше и выше, является оно людям, оленям и всему живому. И радостно танцуют женщины, и прыгают от радости дети, и даже суровые мужчины не могут скрыть радости, кружа вокруг костра жизни. И шаманы непременно ударяют в свои бубны, возвещая новый день, новую весну. Вот и недавно встретили новое солнце. Вот о чем пел Мыртя.
Разбежались из-под нарты куропатки, проквохтав глухо, и скрылись в зарослях карликовой березы. И уже песня его повернула в другую сторону: он пел о весне, о птицах, которые так ждут ее – светлоглазую золотосветую весну; о том, что скоро тундра наполнится разноголосым птичьим переливом… Конечно же, круглосуточно будут квохтать куропачи, затрубят в небе длинношеие лебеди, закурлычут журавли, и закрякают громко быстрокрылые утки, загогочут гуси. Кулики затанцуют вдоль разливающихся речек, зашумят ручьи, и заплещется рыба в реках. Обо всем этом пел Мыртя, подражая разными голосами и птицам, и зверям.
От опытного каюра не могло ускользнуть то, что олени начали подавать признаки усталости: бег их стал не так резв, а вожак стал оглядываться и характерно фыркать. Нужно было искать место для отдыха. И вот небольшой взгорок перед очередным ручьем. Мыртя остановил оленей, спустившись, однако, к распадку, чтобы укрыться от ветра. Он уже привычно привязал узду передового оленя к левому копылу нарты.*(это делается для того, чтобы не потерять оленей на стоянке. Таким образом привязанная узда работает, как повернутый руль машины: даже если испуганные с места, они будут бегать по кругу. А.В.Головнев) Олени тут же принялись копытами разбивать плотный наст, жадно хватая ягель вперемежку со снегом.
Мыртя отвязал матерчатый мешок, перетянутый веревкой, извлек из него кусок чищенной мороженой рыбы, вяленую оленину, круглый, как солнце, хлеб, испеченный для него Устиной. Достал также старый, повидавший виды китайский термос, помещенный в меховой мешочек, сшитый руками жены. На дощечке он настрогал белоснежную нельму. Готовил свой обед Мыртя не спеша, понимая, что и оленям, и ему требуется отдых.
Когда ночь длится чуть ли не два месяца, и когда призрачность света уже приобретает какие-то явные очертания, когда хоть ненадолго появляется солнечный свет, все живое наполняется предощущением перемен. И пробуждающаяся природа в этом сизо-голубом мареве подает первые сигналы к возрождению нового витка жизни, как было прежде многие столетия, и как будет продолжаться впредь. И эти первые признаки надвигающейся весны от внимания Мырти не ускользнут. Уже и куропачи заквохтали, олени сбросили рога и стали комолыми. Только важенки еще не потеряли свои рога. Мыртя решил немного отдохнуть и, готовя себе место под кустиком карликовой березы, отметил, что цвет ее коры еще не изменился, и почки не утолщились. Стало ненадолго светлее, но солнце, показавшее свой золотой бок, торопливо спряталось за линию горизонта. И все же света стало больше. День, ночь, свет, тьма… Но даже в самую долгую полярную ночь люди спят столько же, как и в полярный день, никогда не теряя ощущения дня в кромешную темень, и ночи, когда солнце вертится вокруг чума все двадцать четыре часа. И не просто так без причины пришли такие мысли в голову старого каюра. Вспомнился разговор с одним ученым, приезжавшим в тундру изучать, как он говорил, феномен полярных ночей. Ему никак невозможно было разобраться, где же суточное «размежевание дня и ночи», если «все время темно». Как люди в тундре определяют, когда им спать, а когда работать. Чудак-человек, усмехнулся Мыртя, вспомнив его глуповато-недоуменное лицо, когда на вопрос: «вот сейчас день или ночь?», жена Мырти ответила: «сейчас утро». Ученый при всем своем просветленном уме долго хлопал глазами, спросил: «а откуда вы знаете?». «Очень просто, - ответила жена, - мы же только что проснулись, скоро будем завтракать, а завтракают утром». Смеялись все: и соседи, забредшие на огонек, узнав о госте, и дети, и внуки, и наконец, сам ученый так расхохотался, что его еле уняли.
Мыртя встревожило то, что ветер совсем утих, а это могло предвещать смену ветра на южный. Ждать от южного ветра в эту пору можно только ненастье и пургу. Уснул Мыртя с тяжелой думой о предстоящей смене погоды. Так и случилось уже скоро, сквозь сон он ощутил на лице сырость от растаявших снежинок. Поднявшийся ветер закружил снежную пыль в бешеной круговерти, вокруг стало темно. Олени улеглись. Их быстро укрывало белым снежным налетом. «Пусть отдохнут еще немного» - подумал Мыртя. Сам же разгреб снег за оленями и лег, защищенный от ветра. Он, умудренный опытом, понимал, что спешить сейчас не следует: такой буран – это надолго. «Вот, приходится ночевать в куропачьем чуме» - вздохнув, подумал Мыртя, засыпая.
Любой человек мог бы растеряться, оказавшись среди бескрайней тундры, среди такой кромешной тьмы, когда вокруг не видно ни зги, когда сердце больно замирает от мысли, что все кончено. Но Мыртя, поправляя сбрую на оленях, отряхивая снег с нарты, являл собой образец уверенности и невозмутимости. Он не чувствовал себя безнадежно одиноким человеком, как и, впрочем, потерянным в этом безбрежном мире бушующего бурана. Он точно знал, куда направить свою нарту, а путь его лежал в сторону Восходящего солнца. Нарта легко тронулась с места и бесшумно ушла в ночь, вернее будет сказать – в темень, ибо только три часа, как перевалило за полдень. «К вечеру бы добраться до стойбища» - все же с тревогой подумал Мыртя. Он знал, что полпути пройдено, но в такую пургу может понадобиться гораздо больше времени, чем обычно. Тут главное не пройти мимо стойбища, не отклониться слишком вправо, потому что оказавшись с наветренной стороны, олени не учуют стойбище. Но даже если он промахнется, дальше пасутся стада Иуси Афанасия, олени мимо стада уж точно не пробегут. Об этом и думал Мыртя, сидя на нарте, отвернувшись от ветра и косого секущего снега. Олени шли почти шагом: местами между кочками или мелкими кустарниками намело снегу плотными наметами. Выбравшись на ровное место, где снег не задерживался, нарта ускоряла свой ход. Мыртя снова затянул песню, но она была уже не так энергична и оптимистична, голос его тонул в снежном мареве. Пел он о тяжелой дороге, о том, как тяжело оленям в такую пургу, да и самому каюру лучше бы сидеть сейчас в теплом чуме и пить горячий чай. Привыкли олени к песне старого почтальона. Бегут они где-то резвее там, где снег сдуло с вершинки возвышенности, а местами совсем переходили на шаг, преодолевая глубокий снег в низинах. А каюр все пел, отворачивая лицо от ветра и секущей снежной крупы.
Передо мной стелется мост из летящего снега
От земли и до самых небес.
Хозяин Земли и Хозяин неба здесь встретились,
Они помогут мне и моим оленям найти дорогу.
Нигде не видно тропинок, спрятались звери
Спрятались птицы в свои снежные чумы,
Пережидая буран…
Моя нарта летит по небесной земле туда,
Где ждет меня семейство Нгокатэтто,
Где стоят их теплые гостеприимные чумы…
Где благодатный огонь отдает свое тепло,
Освещая лица их хозяев…
Устали уже олени, устал и Мыртя, закоченели ноги и спина от долгого сидения без движения. Он прервал песню на полуслове. «Легче дрова таскать, легче невод тяжелый тянуть, чем так долго сидеть неподвижно», - думал Мыртя. Вдруг он заметил, как передний олень характерно встряхнул головой раз, потом снова. Верный признак того, что уловил запах стойбища. Мыртя повернул оленей правее. Можно было этого и не делать, так как вожак уже начал поворачивать в нужную сторону. Вскоре и сам Мыртя уловил запах дыма. Олени побежали резвее, предвкушая отдых.
IY
Уже скрылась из виду упряжка Мыртя, уже не слышно колокольчика, а Тэранго все не может оторвать взгляд от светлой полоски в стороне Восходящего солнца. Тревожился ли он о своем друге, умчавшемся в синюю мглу? Нет, никакой тревоги он не испытывал. Мыртя был опытным наездником-каюром, и в тундре ему ничего не угрожало. Жизнь научила его всем премудростям кочевой жизни. Думал Тэранго о том, что вот приходится уже немолодому Мыртя колесить по тундре вдали от дома, ночевать у чужих очагов чаще, чем в своем родном чуме; что силы человека небезграничны, и что когда-то не сможет Мыртя отправится с почтой в путь по стойбищам. На этом месте мысль будто застряла, не находя продолжения. Снова подумалось о назойливых вертолетах.
Подошел Хойко.
- Моя упряжка готова, - сказал он, кивнув в сторону своего чума.
- Вижу.
- Дедушке Кути совсем плохо. Утром сноха прибегала за лекарствами, - в голосе сына читалась тревога, - я вот только из его чума. Тебя зовет...
- Пойду, навещу. А ты пока мою упряжку приготовь. Нарту грузовую возьми, - на ходу бросил Тэранго, почувствовав, как холодеет в груди.
Старый Кути лежал на своем месте, укрытый одеялом, хотя в чуме было довольно тепло. Лицо его казалось бледнее обычного, глаза уставились в одну точку. Даже когда Тэранго зашел в чум, тот не повернул голову.
- Здоров будь, Кути, - сказал громко Тэранго.
Только теперь глаза старика встретились с глазами вошедшего соседа.
- Здоров будь, - тихо, еле слышно вымолвил Кути.
В чуме повисла тяжелая тишина. Даже всегда веселая и говорливая невестка молча сидела в своем углу, опустив голову. Лица ее не было видно, но можно было догадаться, что она тихо плачет. Уж очень скорбно сидела она. Все знали, как по-доброму, по-отцовски принял невестку Кути, как она отвечала взаимностью ему.
- Пришла пора уходить в Нижний Мир, - также тихо сказал Кути, но как громко прозвучали его слова, словно раскаты бубна оглушили Тэранго.
- Осенью ты тоже болел, но выздоровел, - попытался возразить Тэранго.
- Да, Тэранго, осенью я болел, а сейчас умираю: нет сил удержаться на земле. Мне уже показалась Си-Нга ...красавица уже у моего порога… - наступила тишина. Старик собирался с силами, чтобы произнести, может, главные слова:
- Я видеть тебя хотел… Возьмешь очки, мне они уже не нужны, - и старик закрыл глаза.
Тэранго хотел возразить, что, мол, еще выздоровеешь, еще прочитаешь много газет, но не вымолвил ни слова, потому что язык прилип к зубам, потому что сдавило горло, потому что не нашел в себе сил открыть рот. Он смотрел на бледное лицо своего старшего товарища с чувством не то горечи, не то жалости, не то простого человеческого сострадания. Глаза старика вдруг открылись, и он мутнеющим взором нашел своего друга.
- Помнишь, мы были у Лона Земли, у священного Невехэге… Я тогда у Камня оставил старый бубен Абчи. Он ночью тогда явился ко мне и сказал: «ты, Кути, до белых седин доживешь». ...Там у Камня я нашел три медвежьих клыка. Один зашит у меня в малице, другой – у моего сына, а третий вот... – Кути разжал кулак, – это твой, возьми. Ты тоже до седин доживешь. Не бойся ничего, соверши то, что задумал, Седой Старик тебе поможет. Он сам мне сказал, - глаза Кути каким-то неестественным образом закатились, и он замолчал, дыхание прервалось, ноги его вытянулись, достав до металлического листа, что подстелен был под очагом.
Потрясенный случившимся, Тэранго вышел из чума. Нет, смерть его не испугала. Он ее видел. Сколько родственников похоронил, и жена тоже покинула этот мир не так давно. Его потрясли слова старого Кути, который, оказывается, так дорожил дружбой с ним. Тэранго держал зажатый в руке медвежий клык. Чувство смятения и благоговейности, безмерной благодарности наполнило его душу. Он столько лет хранил его – этот оберег, эту святыню – и ждал часа, чтобы передать другу.
Только теперь он заметил мчащуюся со стороны пастбища упряжку. Бело-синей снежной пылью окутывало резво бегущих оленей. Нарта остановилась, поравнявшись с Тэранго. Сын Кути – Николай, объезжавший стадо, вернулся со своего дозора. Заметив две упряжки, он спросил не без доли удивления:
- Далеко ли собрались?
- На реку, - выдавил Тэранго сипло, и опустил влажные глаза. Он разжал кулак, на его ладони лежал медвежий клык, выбеленный временем.
- Отец! – коротко вскрикнул Николай и метнулся в сторону чума.
Много ли нужно наблюдательному человеку, чтобы догадаться о самом страшном. Хойко, видевший, как вышел из чума его отец, низко наклонив голову и скорбно согнув спину, и то, как молнией юркнул в чум Николай, все понял.
Тэранго достал табак, трубку. Долго жевал мундштук, перекладывая его с одного угла рта в другой, медленно вытягивая спички из рукава, вглядывался вдаль в сторону Лона Земли, безбрежного студеного моря. Вспомнилось в эту минуту, как тогда, когда он был еще совсем молодым, собрались они с Кути на главное святилище, как от стойбища к стойбищу рос их обоз за счет присоединяющихся упряжек. Годом раньше старший брат Кути – Абчи – умчал на своей нарте один на главное святилище. Абчи был шаманом. Об этом говорили шепотом – время такое было, что нельзя о шаманах вслух говорить. Семью Абчи не завел, хотя четвертый десяток уже истекал. Жил со своими сестрами да мамой. Потом сестры замуж повыходили, он вовсе один со старухой в чуме остался. Не такой, как все, был Абчи: сильно заикался, да так, что слова иногда произнести не мог. Махнет рукой, психанет и вовсе утихнет. Однажды в гневе на себя нарту топором повредил. А вот когда начинал камлать, когда пускался в пляс вокруг огня с высоко поднятым бубном, песня его выходила гладкой без всякого даже намека на заикание. Песня ложилась ровно и легко, летела, словно птица белая над тундрой. На всю тундру расходилась о нем молва, но только среди своих. Иноверцам-чекистам никто о таком его таланте не доносил. Ушел Абчи в ту весну навстречу северным ветрам и не вернулся. Попал ли в пургу, ли в туман, никто того не знает. Спутались, видимо, земной путь с небесным, и умчала его нарта в небо, оставив за собой прямой красивый след*.(Прямым должен быть тюр (хорей – шест для управления оленями), прямой должна быть каждая жердь в чуме, древко стрелы. Прямой след от нарт – признак красивой езды, и вообще правильной жизни.) Так говорили его родичи. Так и Кути говорил: «он дорогой небесной в Божий чум попал», а там у Бога небесного, как известно, дочь красавица. Вот и женился на ней Абчи. Раз здесь на Земле не было у него женщины, то уж там окружен Абчи лаской и любовью дочери самого божества. Может, когда-нибудь спустится он на землю вместе со своей женой. Но пока ни его, ни его жены никто не видел.
Вот и они с Кути через год решили испытать судьбу. Кути тогда взял старый бубен брата, чтобы возложить его к Святому Камню Невехэге. Добрались они до святого места, преодолев опасный путь, поклонились Святой Земле, принесли в жертву белую важенку. Много народу с ними побывало там, где «должен побывать каждый ненец», - так говорил великий шаман Абчи. Каждый вознес свою жертву, каждый прочитал молитву, каждый коснулся святыни, и это прикосновение пронесет с собой через всю жизнь.
Тихо подошел Хойко. Даже приглушенного хруста весеннего мягкого снега достаточно, чтобы вывести из состояния задумчивости чуткого Тэранго. Сын положил руку на плечо отца.
- Не грусти так, отец, - сказал он мягко.
- Как не грустить? Тяжело потерять такого друга: мы же с ним к Святому Камню ходили... Много народу тогда собрали по дороге. До сих пор благодарят, что мы затеяли такое великое дело. А ведь это все он. Он тогда хотел брата найти. Теперь найдет, теперь они встретятся… Они теперь одними дорогами ходить будут.
- Он мог умереть еще осенью, - сказал Хойко.
- Да, тогда он был очень плох, но мне приснился Абчи, и я рассказал ему о болезни брата. Абчи живет в Божьем чуме. Вот он и обратился к Нуму, чтобы тот заставил Нга забрать болезнь. И тогда посланный Нумом ветер сдул с больного Кути следы прикосновения Нга. Сегодня мне не приснился Абчи, хотя я звал его. Нет его, наверное, уже в Божьем чуме. Наверное, пришло время спуститься на Землю со своей красавицей женой. А может, снова гнусный Нга зло пошутил над ним и опять сбил его с пути, и теперь он умчал в нижний мир. Там и встретятся братья.
***
Уже к вечеру Тэранго с сыном привезли толстенное бревно на грузовой нарте. В другое время все бы вышли полюбоваться таким кедром. Уселись бы на его крепкую спину, закурили бы трубки; много слов хвалебных слетело бы с их языков: вот, мол, какое толстое дерево, которое стояло где-то на самом яру у реки в стороне полуденного солнца. Глухари, косачи садились на него, белки находили приют в кроне такого могучего дерева, а теперь предстоит этому кедру переродиться, и будет он отныне обласом, летящим по волнам. Так бы, наверное, сказал Кути, подтвердил бы его слова Тэранго, и с ними согласились бы и молодые мужчины, их сыновья. И женщины удивлялись бы не только могучести кедра, но и силе своих мужчин, хвалили бы их; и дети непременно лазили бы по бревну, прыгали с него, весело хохоча. Но ничего такого не происходило сейчас. Только дети, проявив любопытство, забрались на спину большого бревна, потом попрыгали в снег, но без всякого шума, крика, будто язычки им кто-то прищемил.
Потом долго визжала на предельных оборотах бензопила, разрывая томительную тишину и снежную метель в клочья. Сыпались тугим снопом опилки из-под шины пилы. Вокруг полукругом стояли дети и зачарованно смотрели, как искрами рассыпаются опилки, смешиваясь с кружащимися задорной круговертью снежинками. Это Тэранго срезал лишнюю древесину с толстого бревна. Делал он это с особым тщанием и старанием, чтобы спил получился ровным, чтобы отсеченный горбыль можно было употребить на то дело, которое он задумал. А решил он смастерить что-то наподобие поддона, на котором и похоронят его друга старого Кути: не на голом же снегу лежать ему до весны.
Y
Человек утрачивает возможность жить спокойно, безмятежно и размеренно, как только начинает печься и волноваться о продлении своей жизни. Страх смерти поглощает человеческое достоинство, лишает радости жизни, превращая ее в мучения. Нельзя допускать, чтобы страх смерти затмевал радость жизни. Об этом иногда говорил Кути.
- Зачем думать о смерти? Думай - не думай, она же все равно придет к каждому из нас. Тревожить только ее не нужно по-напрасну, а то еще услышит, что о ней говорят, да и явится раньше времени.
- Но ведь страшно умирать, - возражал Тэранго.
- Человек не успевает испугаться, - отвечал на это мудрый Кути. - Смерть наступает неожиданно, хоть и каждый человек с момента рождения изо дня в день идет в одну сторону – к смерти.
- От того, что ты говоришь, становится жутко, - говорил неуверенно Тэранго.
- Ничего жуткого в этом нет, это и есть жизнь, а она все равно заканчивается смертью, но ведь начинается - рождением! – в этом месте его глаза вспыхивали. Так когда-то говорил Кути там, у Священного Камня.
Похоронили старого Кути далеко в стороне заходящего солнца на вершине холма, уложив его, укутанного в тот кусок нюка, что вырезали для выноса тела из чума, на сделанный Другом Тэранго настил головой в сторону восходящего солнца.
На могиле оставили нарту старика, на которой он прошел свой последний путь от своего чума до последнего пристанища. Перед тем, как водрузить ее на место захоронения, сын Николай топором разрубил полозья. Внутрь свертка из оленьих шкур, поближе к телу покойного положили его трубку, кисет с табаком, газеты, карандаш, которым он подчеркивал значимые для себя места в прочитанных газетах. Тэранго подошел к настилу, на котором лежал его друг, достал очки, сломал их и засунул под шкуру, служившую для Кути могилой, ощутив мертвенный холод, отдернул руку; остановившись на мгновение, окинув окрест себя взором, обошел захоронение посолонь. Затем все, включая детей, опустив низко головы в скорби, последовали за Тэранго.
Уже собрались ехать обратно, как увидели приближающуюся упряжку. Это мчался, погоняя оленей хореем, Мыртя. Подождали его. Он остановился рядом с захоронением. Ловко привязал оленей к нарте Тэранго. Поздоровался с каждым за руку, дольше придержал длань Николая, что-то шепнул ему на ухо. Слова не долетели до слуха окружающих, но все понимали, что говорят в таких случаях. Мыртя повернувшись к своей нарте, извлек из-под оленьей шкуры почти пустой мешок, достал журнал «Огонек» и шагнул к захоронению. Что-то пошептав, поклонился низко, подсунув журнал под могильный кусок оленьей шкуры. Также, как только что все родичи, он обошел трижды по солнцу вокруг могилы.
***
Войдя в чум, Николай указал Мыртя рукой:
- Вот здесь он отодвинул железный лист, на котором стоит очаг.
Мыртя поднял глаза от очага, сразу бросилось в глаза светлое пятно новой шкуры на месте той, что еще нынешним утром вырезали женщины для выноса покойного.
- Чум переносить не будем, - продолжил, как бы оправдываясь, Николай, – скоро все равно уходить на летние пастбища.
- Да, конечно, зачем сейчас, накануне каслания переносить чум, - согласился Мыртя.
- Не нужно переносить чум, - подтвердил Тэранго.
Для Николая было важно получить одобрение старших. Он налил воды в чайник, подложил сухих дров в затухающий очаг. Чай пили молча, громко пошвыркивая. Через какое-то время Тэранго сказал:
- Устя, принеси нам бражки. Осталась еще, наверное? – посмотрел он на сестру, вопросительно вскинув брови.
- Есть еще, - коротко ответила Устина.
Говорили о своем друге – охотнике-оленеводе, об отце, что вырастил четверых детей. Дочери уехали в другие чумы, у них свои семьи, и они еще не знают, что отец уже покинул этот мир и переместился в нижний. У них еще сухие глаза, их дом пока не омрачен скорбной вестью. А у Кути родилось три дочери и сын. Все выросли здоровыми, подарили ему тринадцать внуков. Тут они вспомнили, как однажды перепутал имена внуков старый Кути, и как внуки смеялись над ним, а он почесал голову и сказал:
- Вас так много, а я такой старый, что не грех и перепутать, не грех иногда и забыть. Выпало из головы, - сказал он тогда в свое оправдание.
Внуки тогда стали дразнить его старым Седым стариком, и что у него голова дырявая, раз их имена выпадают из нее. Вспоминали о Кути, не называя его имени, чтобы не призвать дух его в этот чум. Пусть забывает сюда дорогу. Не место теперь ему среди тех, кто живет здесь.
- Я приехал от Аули Нгокатэтто, - прервал молчание Мыртя хриплым голосом, - так вот, Аули уже который раз сокрушался о том, что отец не послушал когда-то Человека, ушедшего в Нжний Мир, и проявил несдержанность в охоте на диких оленей. Все знают эту историю, но я повторюсь, потому что Человек, живший в этом чуме и покинувший нас, все сделал для того, чтобы спасти душу растерзанного волками Майма Нгокатэтто – отца Аули. Для маленьких ушей мой рассказ предназначен! - Мыртя посмотрел в сторону детей, и те сразу оживились, начали подвигаться поближе к рассказчику.
- Это было в тот год, когда снега выпало так много, что придавило лед: образовался большой замор, и вся рыба в большой реке погибла; когда оленям тяжело было добывать корм из-под твердого наста, и случился большой падеж в наших стадах. Все помнят тот год... - Мыртя обвел всех скользящим взглядом, и каждый в знак согласия кивнул головой.
- Собрались мы тогда на охоту на дикого оленя: я, Тэранго, Человек, живший в этом чуме и ушедший в Нижний Мир, и Майма Нгокатэтто. Люди рассказали, что в стороне полуденного Солнца, на границе леса и тундры, где находятся Большие озера Семи Священных духов, на берегах которого живет Си ив-Нютя Варк - Священный Семидетный Медведь, много оленей диких появилось, что наст там благоприятный для охоты. Три дня и три ночи искали мы нужное место, потом напали на след, нашли большое стадо недалеко от пятьсот третьей стройки. Своих оленей едва не потеряли. Трудно было им: снег глубокий, а наст не такой крепкий, чтобы оленя держать, проваливаются они, ноги режут. Остановились мы в добром месте, где ягель был хороший. Привязали оленей каждого к отдельному дереву, чтобы ягель могли добывать, а сами дальше на лыжах пошли. Не так далеко от того места, где привязали оленей, нашли большое стадо. Полдня на лыжах прошли. Настреляли мы оленей, сколько нужно, ну, сколько увезти возможно, и домой засобирались. А Майма никак остановиться не может. Стреляет оленя, освежует и за следующим идет. Одного, другого, третьего... уже и седьмого освежевал. Сутки подряд стреляет. Уговариваем его остановиться, а он словно оглох, будто язык его к губам прилип. Молча свое дело делает. Мы уже свою добычу к оленям утащили, устали очень. Пошли Майму искать. А он уже следующего оленя свежует. Говорит ему тогда Человек, живший в этом чуме и ушедший в Нижний Мир: «Излишне много добычи промышлять нельзя, ибо Нум не любит, когда слишком много промышляют в запас, и такому охотнику может послать смерть. Пойдем домой, Майма. Мы поможем тебе добычу утащить к оленям, только как они увезут столько?» Не слушает Майма меня, не слушает Тэранго, не слушает Человека, жившего в этом чуме и ушедшего в Нижний Мр. День уговаривает мой друг своего соседа, ночью у костра просит остановиться, не слушает он - все стреляет и стреляет. А оленей добывать легко: тонут они в снегу, проваливается наст, режут они ноги, не могут уйти от лыжника. Уже патроны кончаются. Говорит ему снова Человек, ушедший в нижний мир и живший в этом чуме: «Патроны кончатся, как от волков будем отбиваться, если нападут, а они уже учуяли кровь, где-то неподалеку бродят, ждут удобного случая». И волками не испугаешь Майму, его уши будто ягелем кто-то законопатил. Майма сильный охотник, роста огромного, но и ему лучше дела не иметь с волками. Поняли мы, что злые духи вселились в Майма, лишили его и слуха и разума. На третьи сутки решили мы к оленям идти, а то волки еще задерут. Как домой доберемся? «Уезжайте! - кричал Майма на наши увещевания. - Не мешайте мне. Видите, как мне везет, какая охота получается добычливая!» Мы уехали, понимая, что помочь ему уже ничем не можем. Злой дух вселился в его душу. Привезли свою добычу, оповестили сыновей Маймы Аули и Пудаку о том, что приключилось с отцом их. Поняли они, что отец в беде, слышали они не один раз о том, как погибают жадные охотники. Мигом собрались и помчали по свежему еще следу. Но не успели они помочь своему отцу. Нашли его, растерзанного волками. Рядом лежало ружье, но патронташ был пуст. Нож валялся окровавленный и недалеко – волк со вспоротым брюхом. До последнего защищался Майма, находясь в состоянии охотничьего азарта.
Замолчал Мыртя, установилась тишина. Даже дети не проронили ни слова. Запомнят они рассказ старого почтальона на всю жизнь.
После рассказа Мыртя взял слово Тэранго. Он еще раз напомнил присутствующим, какой Человек покинул этот мир, и то, что дожил он все же до восхода солнца.
- Теперь ему не видеть солнца, свет его недоступен в Нижнем Мире. Теперь ему будет доступен только бледный свет луны, и то только в то время, когда она прячется под Землю.
YI
Необходимо было отвлечь свои мысли от недавней тяжелой потери. Хотя речь тут шла не столько о возникшей скорби и тревоге, причиненной потерей близкого друга, что было, конечно, само собой разумеющимся, а о возникшем чувстве пустоты. Вера и обычаи его народа не позволяли ему, да и родным усопшего окутаться скорбью так, чтобы не замечать света и радости жизни. А наоборот она - вера – утверждала обратное: не кручиниться безмерно, а обратить свой взор на обычные свои мирские дела. У каждого свой путь: Абчи, святой человек, выбрал свой путь на Небо, Кути ушел в Нижний Мир на встречу с умершими предками, а мне, думал Тэранго, уготован путь другой, еще неизведанный, возможно непосильно трудный, но, несомненно, наполненный интересными встречами. Да, именно так обычно думал Тэранго о своем предстоящем путешествии - ему всегда мерещились люди, с которыми он будет встречаться, и всегда выходило так, что это будут хорошие, участливые люди с разными лицами, но все наделенные доброй и отзывчивой душой. Но может ли все складываться самым удачным образом? - вопрошал его потревоженный разум. И не находил однозначного ответа, ибо жизнь его научила многим премудростям, и главная из них та, что зло и добро, удача и невезение ходят под одним солнцем, под одной луной, и никому неведомо, что выпадет человеку, уповающему на милость этих господ судьбы.
Потрескивал огонь, уже с характерным звуком ложились на дощечку мороженые стружки белой нельмы из-под острого ножа Устины, уже закряхтел под теплым одеялом Мыртя. Тягостное течение мыслей остановилось. Тэранго оглядел чум: на женской половине все убрано, постель Устины аккуратно уложена. Верхнее дымовое отверстие уже не чернело карим глазом, но и яркий свет еще не рвался в чум резвым столбом. Горела керосиновая лампа на привычном месте. Ее свет, смешиваясь с сумеречным светом, проникающим через дымовое окно, и мерцающим светом костра, наполнял чум тем количеством света, которое необходимо обитателям.
- Просыпайся, Мыртя, чайку попьем,- сказал Тэранго, повернувшись в сторону друга.
- Я уже не сплю, жду, когда хозяин подойдет к огню, - ответил почтальон.
- Я знаю, что ты уже не спишь, иначе не тревожил бы тебя, друг.
- Огонь сегодня трещал и вспыхивал, - сказала впечатлительная Устина.
- Это и не мудрено, - ответил Тэранго, - где-то неподалеку бродит дух нашего общего друга, жившего в соседнем чуме, ушедшего в Нижний Мир.
- Да, он пытается найти дорогу обратно, но теперь его место обитания - Нижний Мир, - подхватил разговор Мыртя. Как бы в подтверждение его слов огонь рассыпал искры, сверкнув яркой вспышкой.
- О, боги! - вскрикнула Устина, - Это я виновата, я вчера вечером не окурила очаг священным дымом. Я вчера выпила слишком много бражки.
Устина торопливо начала готовить угли для окуривания, выгребая их кочергой из огня на металлический совок. Нарезала маленькими кусочками гусиное сало, бросила его в угли. Зашипело гусиное сало, окуривая священным дымом все жилище.
Солнце уже гладило своим золотым боком место срастания неба с Землей. Пока его Золотая нарта невысоко поднимается, ненадолго задерживается на небе, но равномерный свет, медленно нарастающий задолго до восхода светила, также медленно угасает после его захода. Мужчины вышли из чума, невольно кланяясь низко восходящему солнцу. Возле кедрового бревна их уже дожидался Хойко.
- Сегодня Николай пасет оленей? - спросил Мыртя, набивая свою трубку табаком.
- Да, Николай. Так-то моя очередь, но я попросил его подменить, – ответил Хойко.
- Нам твоя помощь сегодня будет нужна, - вступил в разговор Тэранго.
- Знаю, отец. Я уже подготовил бензопилу.
- Хороший кедр, - сказал Мыртя, и погладил округлый бок лесины.
- Хороший, - подтвердил Хойко, - еле олени довезли, на двух нартах везли…
- Мне облас большой нужен, - выдыхая дым курчавым облаком, сказал Тэранго.
- Знаю, друг. Большой и надежный. Потому что путь тебе предстоит неблизкий. Я бы пошел с тобой, но...
- Тебе нельзя. Кто будет почту возить? Да и для одного дорога всегда короче, прямее, - Тэранго посмотрел на друга.
- Да, чем больше попутчиков, тем чаще встречаются перекрестки, развилки, тем длиннее и запутаннее путь, - задумчиво выдохнул дымом Мыртя.
- Помогите нам, боги! - воскликнул Тэранго, трижды развернувшись с поклонами по солнцу. Также произнесли Мыртя и Хойко.
Хойко завел бензопилу, и работа началась. Он, ловко орудуя бензопилой, срезал углы с торцов бревна, потом подравнял верхнюю часть бревна по всей длине. Топорами Тэранго и Мыртя начали закруглять переднюю и заднюю часть будущего обласа. Устина принялась тут же прибирать разлетающиеся щепки в мешок.
- Какие хорошие дрова, какие сухие щепки. Огонь будет радоваться таким сухим дровам, - причитала она.
- Собирай, собирай, Устя, - поддерживал ее Тэранго.
- Кедровые дрова хорошо горят, огонь от них не пыхтит, как плохая лампа, и не рассыпает искрами, как капризная ель или осина,- продолжала Устина, унося очередной мешок щепок.
- Натопи побольше воды из снега, Устя. Нам воды понадобится много.
Можно было такое поручение Устине и не давать. Она уже поставила ведро на огонь, приготовила бочку, куда будет сливать воду. Ей ли не знать, как делается облас.
Еще два дня понадобилось, чтобы выдолбить сердцевину, чтобы, наконец, кедровое бревно приобрело форму лодки. Настал главный момент - разведения бортов. Вот где понадобилась вода. На ночь заготовку залили водой, чтобы мокрая древесина лучше поддавалась обработке, чтобы не появились трещины при разведении бортов.
- Хорошо, что установилась оттепель, - задумчиво промолвил Мыртя.
- Да, это хорошо – вода не замерзнет, - подтвердил Тэранго, пыхтя трубкой.
Утром, разогревая над костром вытесанную вчерне заготовку для лодки-долбленки, Мыртя и Тэранго начали постепенно сантиметр за сантиметром раздвигать борта распорками. В это время Мыртя постоянно пел долгую проникновенную песню о том, что дерево, из которого скоро получится облас, преобразуется, получая новую жизнь. Он пел о том, что облас должен получиться удобным, легким, что дерево не должно дать трещину при разведении бортов, что лодка-долбленка будет служить хозяину, а хозяин обязан охранять свой облас, ибо изготавливается такая замечательная лодка на долгие годы. А еще в песне Мыртя воздавал почести и обласу, и хозяину его, желая долгого и счастливого плаванья. Такую песню когда-то пел шаман Абчи, спутавший земной и небесный пути, уехавший в туман, в снежное марево, в неведомый мир, когда изготавливал нарту.
YII
Пришла пора, и стада оленей угнали на север к морю, где летом лучше продувает ветрами пастбища, разгоняя тучи гнуса, где летом растет сочный ягель. Там край Земли, там твердь граничит с безбрежным морем, там вливаются воды Большой реки в безбрежное Северное море, смешиваясь с соленой водою; там появятся у важенек оленята, там они окрепнут. Там умножатся оленьи стада.
Минуло время снежного наста, наступил месяц Юнуй - месяц высоких вод. Все меньше снега остается в тундре, все больше воды прибывает в небольшой речушке. Ждет Тэранго своего времени, когда можно будет спустить облас на воду. Он уже опробовал его в мелководной протоке и остался доволен: облас получился вместительным "лебедей на шесть-семь" - определил Мыртя.
Когда работа была закончена, в жертву принесли давно приглянувшегося белого оленя. Мыртя смазал борта лодки кровью жертвенного оленя, «чтобы вода не прошла в лодку», благословив таким образом друга на долгий путь. Время уходило, унося холод, слизывая последние белые пятна уплотнившегося снега по глубоким оврагам, наполняя тундру весенними звуками перелетных птиц.
Мыртя торопился, ему нельзя задерживаться, ему нужно догонять стада, чтобы соединиться со своим стойбищем, ушедшим на летние стоянки. Там он войдет в свой чум, там пасутся его олени, там он встретит своих внуков.
Обнял он своего друга крепко, будто хотел передать ему часть своей силы.
- Пусть путь твой будет прямым, пусть встречаются тебе добрые люди, пусть Духи той земли, по которой будут ступать твои ноги, будут благосклонны к тебе. Пусть примут тебя, как своего, не чужака...
- Я благодарен тебе за помощь, мой друг. Смотри, - показал рукой Тэтанго, - уже и месяц проявился тонкой царапинкой. Скоро мы будем далеко друг от друга, но как бы далеко мы не разошлись, мы сможем видеть луну одновременно, наши взгляды будут встречаться там.
Олени резво взяли с места, Мыртя даже отшатнулся назад от неожиданности, но тут же, поймав равновесие, выровнялся, обретя привычную, характерную ему гордую осанку, по которой его узнавали во всей тундре и стар и млад еще издалека. Долго смотрел вослед ему Тэранго, пока упряжка не скрылась за ельником.
"Они уже там" - думал Тэранго, раскуривая трубку и всматриваясь вдаль, в ту сторону, куда еще по снегу ушел большой обоз, увезший людей, чумы; куда устремляются гуси, лебеди, куда спешат нескончаемые табунки быстрокрылых уток, куда умчался на нарте его друг. Мой друг скоро войдет в свой чум.
Текут ручьи и маленькие речки.
Текут большие реки.
Текут облака.
Текут стада оленей по привычным руслам-путям.
Текут огромными косяками гуси.
Течет время.
И так происходит всегда, так происходит из года в год: мир сотворяется сызнова с каждой весной, мир возрождается, как только Золотая нарта набирает разгон и колесит по кругу, только на короткое время прячась за линию между небом и землей. Никто и ничто не может помешать течению времени, тем переменам, что происходят на Земле от края и до края, от долгой и стылой зимней ночи до благодатного золотом озаренного летнего дня.
Чего выжидает Тэранго? А ждет он той поры, когда можно стать на воду, оттолкнуться от берега и, неистово работая веслом, уйти по ручью в Большую реку.
И вот время пришло. Не то чтобы оно пришло, оно сделало то, что творило всегда: прогнало сначала лед по ручью, наполнило его водой, превратив в большую реку, потом угнало по реке огромные льдины, поднимая воду в большой реке, превращая реку в море. А по этому морю гонит время павшие где-то там, в вершине большой реки деревья.
Спустил Тэранго на воду новый облас, сложил в него свой нехитрый скарб, состоящий из топора, ножа, малицы, небольшого котелка, рыболовной сети и мешочка, содержащего всякие мелочи от спичек до табака и трубки. Не забыл Тэранго свое испытанное во многих охотах ружье, патроны и все необходимые приспособления для зарядки патронов, схороненные в небольшой мешок из оленей кожи, туго завернутый в брезентовый лоскут. Набралось разных вещей полная лодка. Окинул своим опытным взором уложенное добро Тэранго, и поначалу захотелось от чего-нибудь избавиться. Но, перебирая на перечет содержимое лодки, не находил ничего лишнего. Настало время оттолкнуться от берега. Он бросил медяк в воду, сказав: «будет доброе», достал из-за пазухи медвежий клык, выбеленный временем, висевший на крепкой бечевке, шепнул: «не позволь мне, Седой Старик, сойти с дороги, сбиться с пути, я нуждаюсь в твоей помощи», - спрятал талисман за пазуху и неистово заработал веслом, уходя по ручью в сторону Большой реки.
Облас, разрезая водную гладь, тихо скользил по ровнойой поверхности, послушно повинуясь веслу, держал нужное направление. Тэранго затянул свою песню о весне, о постоянном течении времени, о том, что все повторяется ежегодно, а годы отличаются друг от друга только своими событиями. А этот год будет памятен тем, что потерял своего друга старого Кути, и в этот год он решился на долгую дорогу в далекий Нижневартовск, на великое озеро Самотлор, чтобы своми глазами посмотреть, как добывают нефть, узнать, как люди живут. Ну и, конечно, ему нужно купит очки, без которых и жизнь не жизнь, потому что с той поры, как умер его старший друг, Тэранго не прочел ни одной строчки. Да, конечно, в чуме есть радио, но рассказанные кем-то новости - это не новости. Чтобы поверить, чтобы знать, ему непременно нужно самому прочитать новость в газете, подержать ее в руке; газету можно понюхать, ощутив запах типографской краски и еще чего-то навроде машинного масла; ее можно перечитать много раз. В газетах есть фотографии, благодаря которым, он уже знает, как выглядят буровые вышки, нефтяники, какая техника работает на нефтяных месторождениях. А что радио? Один звук! Вот об этом и пел в своей песне Тэранго.
Еще не открылась взору Большая река, а ее близость уже стала ощущаться: берега ручья, превращенного весенним половодьем в реку, стали выше, и березки по берегам подросли, заросли их тоже погустели; потянуло свежим ветерком, даже рябь появилась на водной глади. Чаще стали подниматься большие стаи крупных уток и даже гусей, которые, конечно же, тяготели к большой воде. И вот открылось огромное пространство впереди, а вскоре белобокий облас вышел из-за мыса, скрывавшего ручей, на открытую воду. Подул ветер. Тэранго повернул свою долбленку против течения. Вода в большой реке показалась Тэранго не такой прозрачной, как в родном ручье. Ну, собственно, это он знал, так как ему не раз приходилось в это время охотиться и рыбачить на Большой реке. Но вот сейчас ему бросилось это глаза более явственно. Его взгляд стал более пристальным и внимательным, глаза более зоркими. Тэранго стал ярче воспринимать окружающее. Он зорче всматривался в берега, в воду, бурунившуюся под веслом, в облака, плывущие в сторону Северного моря, в затопленный кустарник, будто что-то искал, будто что-то запоминал, будто прощался с родными берегами. Так обостряются чувства, когда не на кого надеяться, когда вокруг толко небо, земля, вода, ветер, солнце, луна, и ни одного человека, ни одной живой души.
Тэранго не зря выжидал время для начала путешествия. Много раз приходилось ему слышать от стариков о превратностях весенней погоды, сам, уже пожив на белом свете немало, замечал некоторые закономерности поворота от дурной погоды на добрую и наоборот. Вот и ждал он окончания ледохода, когда свирепствовали шквальные "ледяные" ветра. "Дует ледяной ветер семь дней" - говорили старики, а потом наступает "тихая пора". Вот вначале наступившего безветрия - "тихой поры" и тронулся в дорогу Тэранго.
Несмотря на то, что период "ледяного ветра" закончился, это совсем не означало того, что наступил полный штиль. Ветер на большой воде ощущался довольно явственно, и уже скоро Тэранго почувствовал, как его противные холодные щупальца проникают под летний сак, сшитый еще его женой из плотного шинельного сукна. Тэранго налег на весло, облас, прорезая мелкую волну, набрал скорость. Тепло разлилось под малицей, даже дыхание сбилось. Но его жизненный опыт подсказывал, что торопливость - это черта, не достойна мужчины, и Тэранго сбавил ход. Он ведь разогнался только для того, чтобы согреться. "Нельзя уподобляться суетливой женщине" - подумал Тэранго. Ему, конечно, хотелось воспользоваться благоприятной погодой и пройти своим обласком расстояние побольше, но нельзя позволить себе устать раньше времени. Он четко отдавал себе отчет в том, что отныне главной его задачей будет преодоление расстояний от одной стоянки к другой, поворот за поворотом, и так - день за днем. С этой поры для него все: время и расстояния, вода и небо, земля и огонь, луна и солнце - оправдывают свое существование только ради этого ежедневного преодоления.
Миновал Тэранго высокую гору, известную, как Святая гора. Дальше ее он никогда на обласе не забирался. Не было такой надобности. Рыбы хватало рядом со стойбищем. В этом месте река огибала гору, и течение убыстрялось. "Мне ведь еще долго придется идти против течения" - подумал Тэранго, и вспомнил старую легенду, рассказанную старым Кути, как когда-то в очень давние времена две женщины на Земле реки создавали. А любили эти женщины поспорить меж собой. Одна говорит: "Давай реки так проложим, чтобы они в ту и другую сторону текли". Вторая не соглашается: "Нет, тогда людям слишком легко плавать будет, и они всех зверей перестреляют. Нужно сделать так, чтобы реки в одну сторону текли, тогда людям против течения тяжело будет плыть" Также они и Землю создавали. Одна говорит, что нужно ее плоской и ровной сделать, другая спорит с ней, что так людям по ней слишком легко будет ходить, и предлагает сделать ее неровной, чтобы люди шли то в гору, то с горы. Так и сделали. Улыбнулся Тэранго и подумал: "А как хорошо было бы, если б реки текли в обе стороны".
Солнце, скользнув по уже довольно высокой дуге, спряталось в распластавшихся по по всей спине земли темно-фиолетовых облаках за дальним от него правым берегом, над ровной, как под линеечку чертой между небесной вуалью и водной гладью. Солнечный огонь вдруг снова пробился тонкой полоской между синими облаками, ровно вытянувшимися вдоль горизонта. На чуть потемневшем небе появился нарождающийся месяц робкой царапиной. Только самые яркие звезды показали свой небесный блеск. Не спрячется уже золотая нарта под землю, не наступит темная ночь, начинается время летнего света. "Хватит на сегодня, - подумал Тэранго, - завтра, что ли, дня не будет?"
Найти место для стоянки оказалось делом непростым. Пришла большая вода, затопив низкие берега. Продираясь сквозь густой затопленный кустарник, наконец-то, удалось отыскать хоть кусочек незатопленной суши. Повезло Тэранго в том, что рядом лежало толстое бревно, принесенное к этому островку водой.
Пока потрескивал огонь, облизывая несмелыми языками черные закопченные бока казанка, Тэранго основательно готовился к ночлегу: натянул кусок брезента от весла, поставленного вертикально, и найденного сучковатого кола к бревну, наломал мелких веток с прибрежных кустов, уложил их на место лежанки толстым слоем, чтобы не лежать на сыром мху, напитанном водой. Вытянул на берег облас, перевернув его, и получилось что-то вроде укрытия. Нос обласа он водрузил на бревно, спрятав поднего свои пожитки. Чистое небо не предвещало дождя, но, зная капризы природы в весеннюю пору, Тэранго все делал основательно, словно жить здесь собирался по меньшей мере неделю или больше.
Много дорог прошел в своей жизни Тэранго, много раз кочевал он с места на место, много ночей провел у костра на охотах и рыбалках. Но впервые собрался в такую неизведанную дорогу. Нужда ли погнала его? Об очках теперь почему-то не думалось. Мерещились ему озера, наполненные нефтью, хотя понимал, что нефть добывают из-под земли; мерещились люди в касках и рабочих комбинезонах, каких видел на газетных фотографиях; мерещились огромные нефтяные вышки, гигантские трактора, вязнущие в болотах... Грезился город нефтяников... Что ждет его впереди? Хватит ли сил? Потом сознание переключалось на привычное, переносилось туда, куда ушли стада оленей, а следом за ними его родичи. Туда, в сторону Священного Камня, туда, куда бегут воды Большой реки, где пасутся его олени, где стоят чумы на границе между землей и бесконечной водной гладью Северного моря, летели его мысли. Начинается месяц отела ты ний, месяц нарождения. Важенки принесут оленят. Месяц приумножения оленьего стада - самый любимый месяц не только для Тэранго, но и для всех его родных и соседей, для всех оленеводов. В это время еще нет комаров и гнуса, но уже достаточно тепло. В тундре все просыпается, наполняется весенними песнями прилетевших птиц. Сутками не спят сейчас оленеводы, присматривая за родившимися оленятами. Вспомнил Тэранго давнюю историю, как его важенка родила олененка раньше срока, когда "не положено рожать", когда пурга еще свирепствовала в полную силу. Выхаживал тогда Тэранго белого рожденного олененка, укрывая его от ветра и стужи. Выросла из того слабого олененка белая важенка, которой все восхищались, настолько снежно-белая была ее шерсть, настолько был кроток ее нрав. Это ее принесли в жертву у Священного Камня, и благодаря той жертве долгие годы его стадо только прибывало, не подвергаясь губительным болезням. Даже волки обходили стороной его стадо. Но сила жертвы иссякла, и потом и мор случился, и волки теперь каждый год берут свою дань. Теперь настала очередь Хойко возложить Священную жертву.
Его мысли прервала стая кряковых уток, налетевшая со стороны берега. Они шумной дружной компанией сели на воду. Тэранго медленно протянул руку к ружью, тихо, прикрыв ладонью место слома, чтобы приглушить металлический звук, переломил ружье, вставил патроны. Также медленно, чтобы не было щелчка, без лишних движений поднял ружье, прицелился, подождал, когда две утки сойдутся, выстрелил. Обе утки остались на месте, а табунок также шумно, как и прилетел, снялся с воды и скрылся в серости наступающей ночи.
YIII
Только к вечеру третьего дня встретил он первую живую душу, вернее, в моторной лодке было два человека, но изрядно подвыпивших. Это оказались рыбаки из рыболовецкой артели. Они сразу, как только пришвартовались боком своего длинного деревянного барка, отрекомендовались: "мы тута рыбачим, а изба наша вон тама" - махнул рукой рыжебородый в рваной фуфайке и шапке набекрень. Он сказал, что избу себе они поставили в боковой речке "километров пять" от большой реки. Другой был местным, одетый в малицу, с хоть и продолговатым, но все же скуластым лицом. "Селькуп", - определил Тэранго. В лодке на дне лежало несколько больших щук и парочка приличных нельм.
- Ты как тут образовался? - спросил рыжий развязно. - Мы тута кажный день бороздим, никого не видели, не встречали, а тут – на тебе! Издалека ли идешь?
- Да нет, не издалека, третий день, как из дому.
- Значит, далеко собрался, - подхватил разговор селькуп, определивший своим наметанным глазом, что в таком обласе, да с такой поклажей не на день собираются.
- Да, собрался далеко - в Нижневартовск, - как то с вызовом произнес Тэранго. А заметив замешательство своих собеседников, сообразил: то ли знать не знают они о таком, а если знают, то "Нижневартовск" произвел впечатление.
- Да-а-а, - потянул рыжий, - тут без стакана водки не разберешься. - Айда с нами. В избе тепло, места хватит - нас только трое.
- Не у костра же ночевать. Ночи-то еще холодные, - снова включился селькуп.
Тэранго прикинул: пять километров туда, потом обратно, да и в компании пьяных мужиков коротать целый вечер, а потом ночь, слушая их бредни, не хотелось.
- Мне нельзя терять время. Сегодня хочу два поворота пройти.
- Ну, как знаешь, - вошел в положение рыжий, - тогда возьми хоть нельмушку. Самому-то некогда, поди, рыбачить, раз собрался далеко: целый день только и машешь веслом. Когда тут рыбу ловить?
- Некогда мне рыбачить, - согласился Тэранго.
И в тот же миг нельма шлепнулась на брезентовый куль, чуть не перевернув его утлую лодчонку.
- Тут река делает петлю, и можно маленько спрямить, - сказал селькуп, - выйдешь на тот куст, возьми левее, а там увидишь ивняк затопленный таким полукругом, слева его оставишь... - он повел рукой по воображаемой дуге. - Дальше дорога сама покажет: вдоль леса пойдешь почти вплотную, влево повернешь в прогалызину и снова выйдешь на реку. Сети наши увидишь, справа обходи. Много сократишь, однако.
- Заночевать можешь на пятьсот третьей стройке, - крикнул рыжий, наматывая веревку на шкив мотора.
Тэранго поблагодарил рыбаков, отошел от борта рыбацкой лодки, заработал веслом. А там сзади долго еще пытались завести капризный мотор. Наконец, тишину разорвал резкий рев взбунтовавшегося железа, но Тэранго уже был далеко. Он знал про эту затяжную петлю, но сам бы не рискнул спрямлять. Так недолго и заплутать в соровых разливах, но теперь он был уверен, что не собьется с намеченного курса.
Упоминание пятьсот третьей стройки вызвало у одинокого путника тревожное чувство, приходящее обычно с не менее тревожными и тяжелыми воспоминаниями. Будучи юношей, охотился Тэранго со своими сородичами в этих местах. Много дикого оленя тогда водилось здесь, особенно в зимнюю пору. Все тому способствовало: и рыхлый снег, и кустистый рослый ягель, и возможность спрятаться от северных ветров. Даже волки заглядывали в эти лесные дебри с рыхлым и глубоким снегом не так часто. Но после войны пригнали много людей в этот суровый, не пригодный для жизни южан край. Говорили, что на больших металлических лодках, называемых баржами, столько людей привозили, как оленей в стаде. Говорили, что стерегли этих людей столько собак, что по всей тундре столько не наберется. Поползли самые невероятные слухи о том, что охраняют их такие великаны, что выше деревьев они ростом, и что построили они себе большие деревянные дома, а в каждом доме людей так много, что они греются друг от друга, и огонь разводить не нужно. А еще шептались старики меж собой, что строят эти люди дорогу такую длинную, какой еще не было в мире, а насыпь делают такой вышины, что не преодолеть ее самому сильному оленю. А шаманы тайно камлали, спрашивая богов: за что послано на их землю такое проклятие, чем прогневили люди святых духов, зачем пришедшие чужаки разделяют Землю на две половины от самого места восхода солнца до той границы, где солнце прячется под Землю. И даже в своих камланиях называли то место "пятьсот третьей стройкой".
Солнце, выпустив последний красно-золотой луч из-под слоистых темно-синих туч, там, на склоне неба, исчезло за воды спиной – ид-маха, провалившись под землю. Краснота по всему горизонту впереди держалась долго. «Как бы погода не сменилась» - подумал Тэранго. Медленно наступали сумерки.
***
Будто из тумана тихо вынырнул светлобокий облас, и направился к берегу. Рядом с катером сидел на корточках человек и чистил картошку. Для него появление этого деревянного челна стало полной неожиданностью. Он резко поднялся, застыв с недоочищенной картофелиной в руках. Нос обласа коснулся тверди совсем рядом.
- Здравствуй, добрый человек, - коротко произнес Тэранго.
- Ну, здорова, - удивленно приподняв брови, ответил человек с картофелиной.
На голос из-за катера вышел человек в толстом свитере с кожаной сумкой в одной руке и карандашом в другой. Сумка была открыта, из нее выглядывали какие-то бумаги. Следом за ним появились еще два человека. Тот, что держал в руках кожаную сумку с бумагами, воскликнул:
- Вот так явление Христа народу! Ты кто такой будешь?
"Начальник" - определил Тэранго.
- Меня Тэранго зовут, - ответил путник.
- Ну, а я - Сергей. Это - Василий, наш капитан, он же - кок, он же - моторист, он же и добытчик, он же и хранитель всех наших съестных запасов, - указал он на человека с картофелиной, - а это Дамир, он еще совсем молод, поэтому отрекомендую коротко – сейсмолог, а это наш мозговой центр, главный технолог, можно сказать доктор сейсмологических наук, Юлий Семенович, - и Сергей, широко улыбнувшись, указал на бородатого мужчину. Вот и познакомились.
- Приглашаем к нам на чай, - сказал Юлий Семенович.
- От чая не откажусь, - ответил Тэранго, он поднял стрелянных утром уток, переложил их в одну руку, другой рукой зацепил под жабры нельму.
- О! - воскликнул Василий, - сегодня у нас праздничный ужин намечается. Клади... - Василий запнулся
- Тэранго меня зовут, - напомнил гость.
- Вот сюда, Тэранго, клади на мох, мы с Дамиром сейчас разделаем, пока шеф тебе экскурсию будет устраивать. Или ты уже бывал здесь? – Василий принял из рук Тэранго рыбину, уток гость уже бросил на мох.
- Нет, здесь я никогда не бывал. Тут плохое место, - он обвел тяжелым взглядом стеной стоящий на возвышенности сосняк. Минутную заминку разрядил Дамир:
- Хороша нельмушка! – восхитился Дамир, кружа вокруг серебристой рыбины. – А то тушенка уже обрыдла.
Перехватив благодарные взгляды обступивших мужчин, Тэранго сипло произнес, предупредив таким образом возможные вопросы:
- Нэльму рыбаки дали, а уток сам стрелял, - сказал он коротко.
- Ну, что ж, пойдем на экскурсию, - оживился Сергей.
- Да что же мы гостя держим на улице? Пойдемте, Тэранго, к нам на чай, а там по дороге познакомитесь с главными экспонатами, - вступил в разговор Юлий Семенович.
Тэранго вразвалку побрел за "начальником" по направлению к большому рубленому дому с темными стенами. В стороне он заметил паровоз, стоящий на ржавых рельсах. Перехватив удивленный взгляд гостя, Сергей взял за локоть Тэранго и подвел вплотную к паровозу. Своими габаритами и количеством металла паровоз, конечно же сразил жителя тундры. А более всего удивило Тэранго просто физическое появление этого монстра здесь, в этом месте, где менее всего можно было его ожидать. Ведь, как знал Тэранго, дорога так и не была построена, так откуда же взялся паровоз? Сергей словно прочел мысли Тэранго, сказал, поворачиваясь к гостю лицом:
- Доставили его сюда баржой. Вон там она полузатопленная торчит из воды.
И вправду - рядом с катером возвышалась какая-то гора ржавого металла. Зашли в рубленый дом. Следом за ними вошел Юлий Семенович.
- Тут жили охранники, - пояснил Сергей, - вот мы приспособили этот барак для своего временного жилья. Мы в этих местах ищем нефть, газ.
- Вы геологи?
- Ну, что-то вроде этого… мы - сейсмики.
Слово было незнакомым, и Тэранго смолчал.
- Сейсмики, те же геологи, но у нас особые методы работы, и мы занимаемся более специфическими исследованиями, - пояснил Сергей. - Ну, это для специалистов... Ну, а ты, старина, куда путь держишь, если не секрет?
- Да нет никакого секрета: куда путь ведет, туда и иду, - Тэранго оглядывал потемневшие от времени стены с остатками каких-то наклеенных старых газет. В глубине мрачного помещения были сделаны нары для ночлега с нагроможденными рюкзаками, разложенной теплой одеждой.
- Так и заблудиться недолго...
- Не заблудится идущий, а вот тот, кто от очага боится отступиться, тот уже заблудился, - отвечал Тэранго, а сам всматривался то в один угол, то в другой. Холодок зародился где-то там между лопаток, противно стиснуло горло. Он взял пустой стакан. Юлий Семенович, угадав желание гостя, с готовностью налил воды. Тэранго выпил крупными глотками.
- Мудрено как-то говоришь, старик, - Сергей снял с горячей печки чайник, поставил на стол. Ему передалась тревога гостя. Он наблюдал за блуждавшим взглядом Тэранго, сколь зившим по стенам, видавшим и слышавшим много такого, чего уже никто не узнает. «А может, и не нужно знать все, что происходило в этих стенах?» - мелькнуло в голове Сергея. И он уже другими глазами посмотрел на Тэранго, которого явно тяготило нахождение в этом помещении.
- Ничего мудреного в моих словах нет, ибо только тот правильный путь найдет, кто ищет его, кто в пути, - услышал Сергей.
- Можно ведь и по ложному пойти...
- Можно. Если помысли твои нечисты, твой путь будет ложным, а с добрыми помыслами человек всегда окажется на пути верном. Путь сам указывает правильное направление.
- Ну, ты, старик, все вокруг да около. А если конкретно, то куда идешь? Только не говори, что "вот туда". Ну, а если нет охоты открываться, то и не нужно. Видно же, что неблизко собрался.
- Верно, путь мой не близок. В Нижневартовск иду, - Тэранго и сам уже понял, что затянул разговор.
Сергей присвистнул от удивления.
- Простите, но, как бы это сказать... Понимаете ли вы, что дойти туда в одиночку на таком суденышке невозможно – это выше человеческих сил, да и Таз с Обью не соединяется, - с удивлением чуть не воскликнул Юлий Семенович. - Правда, я слышал, что раньше местные остяки перетаскивали свои лодки через водораздел.
- Ну, коли ты слышал, то и я не без ушей. Все знаю, не думайте, что перед вами выживший из ума старик. Но я понимаю так: если человек сделал первый шаг, будет и заключительный, а между ними много-много предстоит сделать шагов, возможно, что не по прямой дорожке.
- Говоришь-то гладко, - Сергей потянул чай. - И когда думаешь прибыть в свой Нижневартовск?
- А вот этого никто не знает, и я не знаю.
Скрипнула дверь, зашли Дамир и Василий. Они принесли разделанных уток и вычищенную нельму. Пока шел неторопливый разговор, Василий нарезал рыбину кусками, присолил ее крупной солью, поперчил.
- Значит, сам не веришь в свою затею? – Сергей поставил на стол кружку.
- Как не верю? Верю и знаю! Я знаю, зачем еду, у меня добрые помыслы, мне помогут Духи Земли.
- Похвально, похвально. Вот, молодежь, берите пример, - Сергей обратился к Дамиру и Василию. – Ни карты, ни компаса. Ни тебе хоть какой-то страховки. А ведь дойдет! Потому, что верит, потому, что знает, потому что духи помогут, - в голосе Сергея не было даже намека на ерничанье.
- Какая же цель может быть такого путешествия? - спросил Юлий Семенович участливо.
Тут Тэранго сделал паузу, осмотрел всех, словно решая для себя сложную задачу. Наконец, коротко произнес:
- За очками иду.
Все замолчали. Только самый молодой - Дамир - не выдержал и хихикнул, зажав рот, чтобы не расхохотаться. Тэранго понял всю неловкость ситуации и рассказал историю про своего старшего друга, о том, что читали газеты по очереди, и что после смерти Кути очки, принадлежащие ему, ушли с ним, потому что они в Нижнем Мире ему понадобятся
- Ему там, в Нижнем Мире негде взятть очки, а я куплю, - он сделал паузу, оглядев своих новых знакомых, - в Нижневартовске. А еще хочу посмотреть, как нефть добывают, как там люди живут, - закончил Тэранго.
Сейсмики уже не удивлялись услышаному. Ели жирную нельму руками, прихваливая, высказывая слова благодарности «тому рыбаку», что вытащил такую рыбу, ели макароны по-флотски с тушенкой. После чая вышли на улицу. Разговор повернулся в другую сторону. Сергей начал рассказывать о стройке "номер пятьсот три", которая началась сразу после войны в 1947 году и продолжалась до смерти Сталина.
- Странная стройка. Столько людей здесь полегло! А ведь изначально проект был обречен. Не накопило пока человечество столько сил, чтобы преодолеть здешние сложные геологические условия: мерзлота, неустойчивые грунты, реки, болота... Ну и техники пока нет такой, чтобы работала в таких условиях, - Сергей увлекся давно интересовавшей его темой. - Вот уже ровно двадцать лет как здесь не ведутся никакие работы, - закончил он.
- Наши люди никогда не приходят сюда, - сказал Тэранго, - это проклятое место. Здесь Нижний Мир очень близко, но это люди сделали так: горе и мучительные смерти многих людей; большая несправедливость, свершившаяся здесь, истончила землю так сильно, что Нижний Мир совсем рядом, прямо под ногами. Мы тоже слышали про эту стройку, да мало знаем…
Тэранго будто в подтверждение своим словам примял мох пяткой.
- Тут совсем тонкая земля. Ты говоришь про какие-то «условия». Мы живем в этих, как ты говоришь, "геологических условиях", много лет, здесь жили наши предки, и никто не жаловался. Человек сам себе создает условия, - добавил он и направился к обласу.
- Да, место здесь не ангельское, но куда же вы на ночь глядя? - воскликнул Юлий Семенович, разгадав намерение гостя, - оставайтесь ночевать у нас.
- Я не смогу здесь уснуть, здесь место тонкое: между нашим миром и нижним - просто пленка, - ответил Тэранго, набивая трубку.
- Дамир, - распорядился Сергей, - приготовь для Тэранго пару банок тушенки, кусок нельмы подсоленной да и уток…
- Уток оставьте себе, - поправил Сергея Тэранго, - завтра суп сварите. Будете суп хлебать да вспоминать старика.
- Будем вспоминать, - сказал Дамир добродушно улыбаясь.
- А может, еще встретимся… - поддержал разговор Юлий Семенович.
- Может, и встретимся - река-то одна, - ответил Тэранго.
Сергей, Юлий Семенович, Василий и Дима пожимая руку путешественнику, желали ему легкого пути, хотя все понимали, что легким он никак быть не может. Немногословно, но искренне, они желали Тэранго счастливой дороги.
- Счастливого пути. И пусть оберегают вас духи земли и водные духи, если таковые существуют, - напутствовал Юлий Семенович.
- Есть духи земли и воды, есть духи лесные и небесные. И люди должны помнить их, чтобы не гневить, чтобы не нарушать заведенный порядок,- ответил Тэранго на пожелание главного технолога.
Тэранго уселся в облас, оттолкнулся от берега, на котором еще долго стояли четверо мужчин. Они стояли неподвижно до тех пор, пока облас не скрылся в тумане светлой северной ночи.
IX
Время было такое, что до утра стало ближе, чем от прошедшего вечера. Тэранго пристал к берегу. То, что погода испортится, Тэранго понял еще по заходящему в слоеные облака солнцу и красному закату. Враз наступивший штиль, долго не развеивающийся туман, только убеждали его в правильности догадки. "Ветер будет меняться" - подумал он, тщательно готовясь к ночевке. Так и случилось: ближе к утру подул северный ветер, закружились редкие снежинки, дым зло заметался вокруг костра, прижимаясь к земле. С какой бы стороны костра ни усаживался Тэранго, едкий дым лез в лицо, в глаза, выдавливая слезу наружу, будто для того, чтобы смыть эту сизую горечь с глаз. Поднималась серая волна, забурунило белым ягелем по всей ширине реки. «Спускать облас на воду нельзя» - подумал Тэранго. Нужно переждать. Взгляд переместился на большую глыбу льда, оставшуюся после ледохода на берегу, потом на затухающий и нещадно задымивший костер, на окуриваемую этим дымом нельму "на палочке" и развешанные на поперечине кусочки уже подвяленного оленьего мяса.
Он не склонен был к пространным бесплодным рассуждениям, но не мог не думать о том, что трогало его душу. А занимало его сейчас то, что Сергей с его друзьями вынуждены ночевать "в таком месте", и что они не понимают всей опасности этого. Вспомнилось, как Сергей водил его в барак, где жили заключенные. Оказалось, что печка там все же есть. Вот приедет он обратно и расскажет своим родичам про печку. Подумалось и о том, что и заключенные, и их охранники были практически в одних условиях: и тех, и других летом ели комары и мошка, а зимой донимали морозы и лютующие метели. И те, и другие были оторваны от своих семей, и те, и другие умирали здесь, не выдерживая нечеловеческих условий; и те, и другие попали сюда не по своей воле. Все они были невольниками. А еще подумал Тэранго: если бы не эти "сейсмики", он бы не осмелился пристать к тому берегу.
Весь день просидел он у костра. Лишь время от времени ходил за дровами, разминая ноги. Он даже в какой-то степени рад был такому обстоятельству, давшему возможность отдохнуть, а то спину уже "заломило".
Недалеко от кострища на небольшом болотце Тэранго насобирал немного прошлогодней клюквы и сварил морс.
Днем ветер и вовсе разбушевался, да так, что загнал путника в свое логово. Следующую ночь провел он в уже насиженном месте, где каждая вещица нашла свое место. Вот протянешь руку в эту сторону и наткнешься на чайник, а рядом с ним алюминиевая кружка. За чайником, под брезентовым навесом на палочке, воткнутой в землю, вялится нельма там же рядом утиное мясо, тоже нанизанное на палочку. Рядом на подстиле из сухой коры «под рукой» лежит ружье. Сверток с сухой одеждой под головой заменяет подушку. Перевернутый облас служит крышей, спасая от дождя и снега. Натянутый лоскут брезента, перекинутый через долбленку и с двух сторон пригвожденный деревянными колышками к самой земле, укрывает путешественника от поддувов капризного ветра.
Всю ночь бушевал ветер, затем запуржило. К утру все вокруг покрылось тяжелым мокрым снегом. Берлогу Тэранго занесло таким толстым слоем плотного снега, что он не без труда выполз на белый свет. Свет сегодня действительно был белым. Только вода большой реки оставалась темной, отражая угрюмое серое небо, поглощая непрерывно осыпающийся с окружающей серости снег. Летят и летят снежинки, исчезая тихо и незаметно у самой воды, будто ныряют в эту серую, студеную воду.
Лишь к обеду следующего дня снег прекратился, ветер присмирел. Тэранго упаковал свои пожитки, спустил облас на воду. Вглядываясь в темную водную даль, пугавшую путника своей серой непроглядностью, он сначала услышал, а потом и увидел уже знакомый катер, появившейся из-за поворота, идущий курсом в верховья реки. Фарватер в этом месте проходил под его берегом, поэтому катер оказался на небольшом расстоянии. Его тоже заметили на фоне белого снега. Резко сбавив обороты, катер повернул в его сторону.
- Привет, Тэранго! - кричал Сергей. - Поднимайся к нам на борт, нам с тобой по пути!
- Я же говорил, что мы еще встретимся, - Юлий Семенович, искренне радуясь встрече, помогал принимать свертки на борт катера.
Погрузили облас, разместив его вдоль борта. Пока Василий привязывал деревянный челн веревками к лееру, геологи обнимали его, как старого друга, радостно похлопывая ладонями по плечам, спине.
- Как же ты в такую жуткую погоду на улице ночевал? - рокотал Сергей.
- Это же просто невозможно, - удивлялся Юлий Семенович.
- Что ж тут невозможного? - в свою очередь удивился Тэранго. - Если у человека есть одежда и огонь, он не замерзнет.
- Так-то оно так, но все равно под крышей, да у печки веселее, - возразил подключившийся к разговору Дамир.
- Печку с собой в обласе не увезешь… А погода бывает разной, какая дана, такой и нужно радоваться. Погоду не изменишь, к ней только приладиться можно, - рассуждал Тэранго.
- Ну, ладно, днем еще можно как-то согреться, а ночью?.. Это же просто мрак, - Дамир искренне удивлялся стойкости Тэранго.
- И ночь не хуже дня, она тоже нужна человеку и всему живому. Нам всегда старики говорили: радуйся дню, радуйся ночи, радуйся солнцу и дождю радуйся тоже, - ответил Тэранго.
Тэранго был рад встрече с этими искренними доброжелательными людьми, он был рад возможности отдохнуть от надоевшего навязчивого кострового дыма, крутившегося собачьим хвостом с утра до вечера на сыром берегу. Он мог, наконец, обсушиться: у костра в снежную погоду одежда не сушится, а наоборот, только увлажняется от таяния падающего снега. Катер подвернулся как нельзя кстати.
В кубрике топилась печка, распространяя тепло, кипел, противно повизгивая чайник.
- Сегодня уже не так визжит, - Василий кивнул в сторону чайника, - значит, погода все же наладится. Он охотничим ножом открыл тушенку, поставил рядом с чайником на печку.
- Да, эта примета верная, - подтвердил Тэранго. – чайник пищит обычно к непогоде, а огонь трещит к плохим новостям, - Тэранго почему-то вспомнил, как вспыхивал огонь после похорон старого Кути, когда Устина забыла провести очищающий обряд окуривания.
- Печка у нас сегодня горит спокойно – не дымит, не искрит, - вставил свое слово Дамир, – сегодня я костровой, он достал кружки с самодельной полки.
- Это хорошо, когда огонь горит спокойно, это хорошо, что не искрит, - сказал задумчиво Тэранго.
Подсели к столу Сергей с Юлием Семеновичем. Чайные кружки на маленьком столике, крепко привинченном к полу, выстроившиеся вряд, кусковой сахар в глубокой тарелке, направляли мысли в сторону легкую и приятную. И беседа завязалась как-то непринужденно. Тэранго рассказывал о своей жизни в тундре, об обычаях и традициях своего народа, о своем друге, который недавно переселился в Нижний мир, о том, что сейчас идет "самый главный месяц" для оленеводов.
Его попутчики коротко поведали о своих планах. Оказалось, что его новые друзья направлялись в Тольку, где нужно забрать одного человека и оставить там груз, который потом понадобится.
- Наши исследования по поиску нефти и газа будут продолжены, и это оборудование пригодится, - пояснил Юлий Семенович.
- Значит, уже и у нас ищете, - с тревожностью констатировал Тэранго.
Он почему-то в этот миг подумал о своем старом добром друге Мыртя, о том, как сейчас будут доставлять почту; и о том, что не зря все чаще летают вертолеты недалеко от их чумов.
- Почему же ищем? Уже нашли газ. Уже бурить начали, - голос Сергея источал твердость человека, уверенного в своей правоте. Он достал карту и указал места, обозначенные красными флажками.
- Вот где флажки - это будущие месторождения, - Сергей явно гордился тем, что и его бригада приложила к этому, как он считал доброму делу, руку.
- Все в красном, - сказал Тэранго. - Так земли для оленей не останется.
- Останется, - оптимистично ответил Сергей. – Земли всем хватит.
Конечно, Тэранго встревожили планы геологов-сейсмиков. Карта с рассыпанными по зеленому полю красными флажками лежала на столе, примагничивая его взор. Капельки крови, как ему сейчас казалось, разбрызганные по его тундре, по тайге, будили в душе смятение и отзывались тихой грустью и тревогой, грустью по чему-то если не утраченному, то, несомненно, подвергаемому опасности. Он провел по карте рукой, посмотрел на ладонь, но крови на руке не было. Думы увели его от разговора, продолжавшегося за столом, но, как ему показалось, никто этого не заметил.
- Мир устроен так, что людям нужно много газа и нефти, - услышал он голос Сергея.
- Ты так говоришь, будто не сами люди устраивают этот мир, - возразил Тэранго.
- Да, но мир уже таков, каков есть. Большинство людей на земле нуждаются в источниках энергии, люди хотят жить лучше, их потребности растут, - вступил в разговор Юлий Семенович.
- Люди становятся жаднее? – спросил Тэранго.
Юлий Семенович хотел возразить или даже пуститься в полемический спор, что, дескать, вектор развития человечества направлен на улучшение качества жизни, а удовлетворение потребностей как раз и является неким мерилом этого самого качества… И что это не имеет ничего общего с жадностью… И что это неизбежное стремление человека к прогрессу… Так он хотел сказать, так он думал возразить. «А зачем?» - вдруг спросил себя Юлий Семенович. Жадность! Жадность! Его обескуражила простота и лаконичность выраженая в такой простой, и что тут возражать – справедливой формуле. Как он прав!
- Да, люди становятся жаднее в своем стремлении обладать все большими и большими богатствами, чтобы в большей мере удовлетворять свои потребности, - согласился он с Тэранго.
- Но ведь жадность наказуема. Разве люди этого не знают? – Тэранго пристально посмотрел в глаза Юлия Семеновича.
- Люди об этом не думают. Кто их накажет? У кого больше денег, тот лучше защищен. Так они думают, - подключился к спору Сергей.
Тэранго отвернулся от собеседников, устремив свой взор в круглый иллюминатор. После возникшей паузы сказал хрипловатым тихим голосом:
- Я знал одного очень сильного и удачливого охотника, звали его Майма Нгокатэтто. Духи нашей земли наказали его за то, что излишне много хотел он добыть диких оленей.
И Тэранго повел свой рассказ тихо, но каждое слово ловилось ушами слушателей, трогая души; уже не слышно гула двигателя, уже смолкла бесконечная музыка шелестящей воды в круглом иллюминаторе; его слова впитывались в кожу, лица слушателей словно вытянулись в сторону рассказчика.
О жадном охотнике Майма Нгокатэтто повествовал он так, словно пел какую-то грустную песню. «Не смог утолить свою жадность Майма: все убивал и убивал оленей, которые не могли уйти по проваливающемуся насту» - словно напевал Тэранго, ведя свое повествование все дальше. «Он так и погиб, разорвали его волки, учуявшие запах крови. Да, он сражался с волками, даже тогда, когда кончились патроны. Он был отважным охотником. Но волки одолели его, они были сильнее Майма, потому что это были не волки, а разгневанные Духи Земли…»
Рассказ Тэранго закончился. Наступила тишина. Даже Дамир, имевший на все случаи жизни готовые рецепты, и по каждому поводу свое и, естественно, верное мнение, проронив с растяжкой «Да-а-а-а…», пошел спать. Его примеру последовали и остальные.
X
Эту ночь Тэранго спал в тепле. Первый раз с того дня, как оттолкнулся от родного берега. Одежду с вечера развесил над теплой печкой. Она, отсыревшая за многие дни непогоды, нуждалась в сухом тепле, как его тело в отдыхе на мягком тапчане. Утром, едва проснувшись, он услышал привычные голоса, ему уже предлагают чай, завтрак.
- Как в чуме родном спал, я тут у вас совсем обленюсь, - пошутил Тэранго, усаживаясь за стол.
- Впереди тебя ждут еще немалые трудности, - ответил Сергей, - так что облениться не успеешь, Тэранго.
- Да-а-а, - задумчиво потянул Юлий Семенович, - пока до водораздела доберетесь, всякое может случиться. Я тут приготовил кое-какие лекарства. Вот это – антибиотики. Слышали?
- Знаю, - уверенно ответил Тэранго, - наши уже лечились, крепкое лекарство, говорят.
- Крепкое, - подтвердил Юлий Семенович, - при тяжелой простуде принимать, а при воспалении легких, когда жар - по две таблетки можно - три, а то и четыре раза в сутки. Курс лечения, обычно длится неделю. Тут и аспирин есть – это от температуры. Антибиотик лечит воспаление, а аспирин просто сбивает температуру, - пытался объяснить он.
- Понятно, аспирин лекарство известное, – соглашался Тэранго.
- Тут бынты, иод. Мало ли что может случится. Перефразируя известную поговорку - на богов и духов надейся, да сам не плошай, - продолжал всегда основательный Юлий Семенович.
- Это хорошо, - соглашался Тэранго, принимая сверток из рук Юлия Семеновича, слывшего среди своих товарищей доктором.
Расставаясь с новыми друзьями, Тэранго подумал о том, что судьба пока благосклонна к нему, и то, что ему встречаются только хорошие люди, тому подтверждение вот эти надежные и доброжелательные друзья.
***
Облас тихо резал острым носом желтоватую студеную воду. Солнце, отражаясь от зеркальной водной глади, слепило глаза до боли, редкие облака застыли в безбрежной сини. Река заметно сузилась: с обоих берегов густая тайга подступала к самой воде. Продвигаясь вдоль берега, Тэранго старался избегать напористого течения. А то, что течение стало сильнее, чем в низовьях, он понял, лишь только поставил свой челн на воду.
Солнце каждый день выныривало слева из-за верхушек тесно прижавшихся друг к дружке кедров, лиственниц, сосен, еще не распустившихся осин и роняющих желтую пыльцу белокорых берез; оно долго ползло по высокой дуге в синеве, отражаясь от гладкой поверхности Большой реки, слепило глаза, заставляя Тэранго щурится до боли. После полудня Тэранго перебирался под правый берег, чтобы спрятаться в тени, отбрасываемой нависающими высокими кедрами, и дать глазам отдых. И так каждый день Тэранго продвигался все дальше в сторону полуденного солнца. Иногда для него, то ли погруженного в воспоминания, то ли охваченного смутными предчувствиями или яркими предвосхищениями, вдруг исчезали солнечные блики, всплески упругой воды под легким, как перо, веслом, исчезали все звуки. То ему привидятся олени нескончаемым потоком текущие по белоснежным холмам, то обоз, вытянувшийся длинной веревкой тянется груженый домашним скарбом… То островерхие чумы выплывут в спутанном сознании, то маленькие дети, беззаботно бегающие по мягкому ягелю босиком, ощущающие теплые и нежные поцелуи Земли. В колыбельке тихо спит маленький Хойко; жена, отрываясь от шитья, качает берестяную колыбельку…
Сменяются долгие дни короткими серыми ночами… Сменяется солнце луной, только студеная вода под обласом течет непрерывным потоком, не меняясь, напоминая путнику о так уже надоевшем монотонно текущем времени. А весло одинокого путешественника взмах за взмахом, погружаясь в воду, продвигает облас вперед. Грести становится все тяжелее.
И сегодня уже к полудню спина напоминала о себе ноющей болью, ладони горели, будто от горячих углей, ноги от долгой неподвижности превратились в бесчувственные деревяшки.
Хотелось остановиться, выйти из обласа, "промять ноги". Он не находил еще какой-нибудь причины, чтобы остановиться. И вот она представилась: сразу за поворотом реки, Тэранго увидел глухаря, сидящего на нависающей над водой сухаре. Выстрел – и птица рухнула в воду. Охотник достал птицу, а, приметив тихую заводинку, пристал к берегу. Остановка оказалась полезной не только для разминки ног. Тэранго решил пройтись вдоль берега по звериной тропе, которая вывела его на небольшую полянку. Старое кострище. Рядом с кострищем лежали несколько обугленных поленьев и длинное бревно, а над ним к двум тонким осинам прилаженная поперечина. Значит, здесь натягивали полог, ночевали. Люди выбирают ночлег не в каждом месте. Тэранго осмотрелся вокруг, подошел к самой реке. С высокого берега открылся вид на спокойную воду. Река в этом месте расходилась на два рукава. В какой из них ему нужно повернуть, Тэранго не знал, но он уже наметил себе место, где разведет костер, где, возможно устроится на ночлег – вон на том мысу, где расходится река на два потока.
В котелке варилось глухариное мясо, отдавая дразнящие запахи, легкий ветерок кружил не слишком докучливый дым; тихо, лишь изредка потрескивая, горел костер. «ДОбро будет», - подумалось Тэранго. "Буду ждать: ни солнце, ни луна, ни звезды сейчас не помогут. Только на человека надежда", - и он начал готовиться к ночлегу. Хоть ночь и не придвинулась так близко, чтобы торопиться, но Тэранго не стал оставлять необходимые дела на потом: натаскал дров, соорудил укрытие, как делал уже много раз. Пригревшись у огня, он уснул. Сколько времени проспал Тэранго, того он не знал, но, открыв глаза, увидел, что огонь по-прежнему горит. "Странно, - подумал путник, - костер должен был бы уже угаснуть". Тэранго оглянулся и увидел сидящего рядом старика. Скуластое морщинистое лицо, седые усы, спускающиеся острыми углами, давно небритая редкая щетина выдавали человека, обремененного годами.
- Здравствуй, добрый человек, - произнес старик, оценивающе разглядывая наконец-то проснувшегося гостя.
- Здравствуй, - обрадовался встрече Тэранго. – Из далека иду, - сказал он, опережая вопросы, - и путь мой неблизкий.
- Вижу, что не из наших. Снизу пришел?
- Да, с низовья поднимаюсь. От самой тундры иду…
- Меня Галактионом зовут, - старик подошел, протянув руку. Он не выказал удивления по поводу того, что этот незнакомый человек пришел «от самой тундры».
- Тэранго, меня зовут Тэранго, - пожал руку путник.
- Галактион… Не знаешь, куда дальше идти? – старик снисходительно улыбнулся.
- Не знаю, потому и остановился. Люди, думаю, подскажут.
- Подскажу, как не подсказать? Издалека, значит? - старик бросил докуренную папиросу в огонь, - я живу тут рядом. У меня заночуешь, собирайся – не здесь же ночь коротать, - сказал он спокойно, но голос его был тверд. Сказал, будто черту подвел.
Стойбище, действительно, располагалось "рядом". Стоило обогнуть мыс, поросший густым сосняком, зайти в протоку, как появились явные признаки близости жилья. И не нужно было обладать особой наблюдательностью и прозорливостью, чтобы понять это. Разбросанные ржавые бочки на берегу, перевернутая полузатопленная дюралевая лодка, невод, сушившийся на высоких вешалах - все свидетельствовало об этом.
Два обласа пристали к мостику, сделанному из тесанных потемневших от времени плах. Мостик едва возвышался над бортами обласов. Галактион проворно бросил на плахи залатанный в нескольких местах мешок, перевязанный бечевой. В мешке, заполненном менее чем на четверть, шевельнулась, пытаясь распрямиться, довольно крупная рыбина. Лениво взлаяли собаки и сразу смолкли. На берегу, как грибочки, выросли две детские фигурки: мальчик лет шести и девочка младше его на пару годков. Дети, возникшие из-за спины крутого берега, остановились в нерешительности, увидев чужого человека.
Тэранго и Галактион, вытащив свои обласа на берег, перевернули их; взяли каждый свою поклажу, поднялись на берег.
- Помоги, Кирилка гостю, - обратился Галактион к мальчику, заметив, что не всю ношу может прихватить Тэранго за один раз.
Мальчишка прытко сбежал с берега, схватив лежащий на траве брезентовый куль, перевязанный веревкой.
Избушка Галактиона будто втиснулась между двух больших сосен, за ней у самого подножия возвышающейся горы виднелась изгородь для оленей. Чуть в сторону леса и выше стояла еще избенка, прилепившись к самому взгорку. И третья изба, срубленная, похоже, недавно, озорно поблескивала своим светлым боком. Она располагалась по другую сторону вытоптанной до песка поляны на ровном месте. За ней небольшое пространство было занято выстроенными вряд тремя лабазами. Их возраст, как и изб, читался легко: посредине чернел на высоких ногах самый старый, справа посветлее - чуть помоложе, и совсем новый - с левой стороны.
Кирилл торопливо бросил поклажу у порога избушки, подошел к сестричке, присел рядом. Дети, застыв в нерешительности, прижались друг к дружке, сидя на грубо срубленной скамье.
- Это мои внучата, - гордо произнес Галактион. – Младшие, старшой - в интернате. Скоро и Кирилка в первый класс пойдет, - и он глянул на внука, сидевшего у самого порога и так и не вознамерившегося подойти ближе к гостю. Девочка прилипла к нему и робко выглядывала из-за плеча брата. - Ерофей, отец ивоный угнал оленей на весенние пастбища, - продолжал Галактион. - Я теперь у них в няньках. Да, Лизавета? - обратился он к девочке.
- Да, - несмело ответила Елизавета.
- Мои тоже откочевали на летние пастбища, - произнес задумчиво Тэранго, - спасибо тебе за помощь, Кирилл.
Мальчик стеснительно опустил глаза, не ответив.
- У вас-то там, говорят, далеко кочуют, - не то спросил, не то констатировал факт Галактион.
- Да-а-а, - протянул Тэранго, - к самому Северному морю, однако, каслаем.
- А мы тут недалеко, за озером обычно веснуем. Ерофей решил там избу рубить, вот и оставили детей. Я бы ему помог с избой еще в прошлом году, но вот и в прошлом не пришлось, и в этом… как-то все не получается… - Галактион замолчал, собираясь с мыслями. Глубоко вздохнув, открыл скрипучую дверь, приглашая гостя домой.
Зашли в избу. От печки распространялся теплый дух. На самом углу жевреющей печки стоял чернобокий, с гнутыми боками, чайник. Хозяин передвинул его на середину. Он достал папиросу, долго мял в руках, подошел к печке, достав совком уголек, прикурил, подбросил пару поленьев. Тэранго не торопил собеседника, он смотрел в прикрытую только что дверцу печки, сначала выпустившую волосатые хвосты дыма и также втянувшую их обратно, как только она захлопнулась. И непонятно было: то ли отвлекся и задумался о своем Галактион, то ли собирался с мыслями для продолжения разговора.
- Сначала старуха потерялась. Аккурат в прошлую весну, - заговорил после паузы Галактион, - за Ерофеем да Варварой - невесткой - увязалась оленей перегонять на весновку. "Помогу, - говорит, - ребятам оленей угнать, а на обратном пути клюквы поищу. Она, - говорит,- весной сладкая". Она тут вокруг клюквенные болота лучше меня знает. Я и перечить не стал. Пусть, думаю, наберет клюквы, пока не издрябла. А оно видишь, как вышло? Через пару дней снег засобирался. Сначала потихоньку, а потом так помело, что свету не видно. Два дня буранило, снегу чуть не по колени не насыпало. Весь обыскался - не нашел старуху. Она от них перед самым-то снегом и вышла. Шаман как-то заезжал толькинский. Покамлал, покамлал он у святого места и сказал: "У медведя она в берлоге живет". Так в тот год и не помог сыну избу поставить. А в этот год брат младший заболел. Что случилось, понять не можем. Здоровый всегда был, а тут прямо сгорает от жару. Заживо сгорает. В поселок ехать отказывается. "Не надо мне врачей, шамана зови, - говорит, - Силантия, он поможет". А где я ему Силантия возьму? У него, говорят, у самого короткая душа, говорят, он уже слышал земной гул.
В это время дверь избы со скрипом отворилась и на пороге появилась женщина, одетая в расшитую бисером малицу. Она, конечно же, видела, что приехал гость, она даже подумала, что это шамана привез Галактион. Долгонько не было Галактиона в этот раз. Обычно с сетями он управлялся быстрее. Вот и подумалось, а не за шаманом ли он плавал на своем обласке.
- Здравствуйте, - с поклоном и почтением произнесла она низким бархатистым голосом. И в этот же миг поняла, что это не шаман.
- Вы не шаман? - спросила она, и голос ее дрогнул.
- Нет, - выдавил Тэранго.
- Кузьме совсем плохо, - обратилась она уже к Галактиону. - Так плохо ему еще не было, прямо весь горит, - женщина поднесла к глазам угол цветастой косынки, – он меня не признает, - боюсь я, - она всхлипнула, смахнула рукой слезу.
- Совсем плохо? – как-то обреченно спросил Галактион, и перевел взгляд на Тэранго. – Вот видишь? – обратился он вопросом к гостю, обнажив свою боль. Будто оправдываясь, будто защиты искал.
Тэранго почему-то почувствовал себя причастным к происходящему, в груди его разлилась тихим щемлением боль. Он еще не видел больного, но ему хотелось если не помочь, то хоть посочувствовать, но никакие слова не подбирались, он не знал, что сказать, что должен сделать сейчас в эту минуту. Неловкость усиливалась еще и тем, что он не шаман, а ждали здесь именно его.
Тэранго вдруг вспомнил о том, что сейсмики дали ему коробочку с медикаментами. "Если простынешь, и поднимется высокая температура, принимай вот эти таблетки антибиотики" – вспомнил он их напутствие, - а Кузьма как раз «сгорает от жару».
- Послушайте, - сказал он, обращаясь и к Галактиону и к вошедшей женщине, - мне сейсмики дали таблетки - антибиотики называются. Может, таблетки помогут? Они говорили, что принимают антибиотики, когда жар, когда человек простудится. Они даже от воспаления легких спасают, так сказали сейсмики… они еще аспирин дали, - Тэранго даже удивился, как это он запомнил все замысловатые слова, сказанные ими.
- А кто такие сейсмики? - спросил Галактион. Ему нужно было удостовериться, что лекарство дали люди с добрыми намерениями.
- Ну, это вроде геологов, они так же ищут нефть, газ, - коротко поведал о своих попутчиках Тэранго, как смог и как понял, - они хорошие люди - мне помогли... – продолжил он.
Этого уже было достаточно, чтобы принять решение. Вера, а именно так звали вошедшую женщину, покорно ждала, что скажут мужчины.
- Бери свои таблетки, Тэранго, и пойдем к брату, - твердо сказал Галактион.
Он достал чистую малицу, быстро переоделся, пригладил растрепавшиеся волосы, и направился к двери.
- Пойдем, - уверенно произнес он, махнув рукой, как-бы приглашая к выходу Тэранго и Веру.
Дети тоже вскочили на ноги, но Галактион подошел к ним, что-то шепнул, и они снова сели на скамью.
В избе брата Галактиона было светлее, что ли, а, может, просто уютнее. Слева, ближе к окну, лежал больной, укрытый толстым одеялом, хотя в избе было достаточно тепло. Лицо больного, освещенное боковым дневным светом, казалось бледным, на лбу и висках выступил пот крупными каплями. Он отреагировал на хлопнувшую дверь, повернув лицо с впалыми щеками; а именно сейчас эти впадины обозначились образовавшимися тенями. Он медленно открыл глаза, окинул все пространство избы. Силясь хоть как-то сконцентрировать взгляд, больной держал голову лицом к двери. Мутные зрачки закатились под верхние веки.
- Шаман-гора светится, шаман-гора светится, - бредил он, - она светится, смотрите, смотрите, она испытывает силу моей души. Дайте мне ткань, дайте мне белую ткань, жертвенную ткань, - больной стал хватать воздух иссохшимися от болезни руками.
Галактион подтолкнул в спину Тэранго.
- Подойди к нему, - шепнул он, - скажи, что ты пришел помочь ему.
- Здравствуй, Кузьма, - достаточно громко сказал Тэранго, - я пришел, чтобы вылечить тебя.
Глаза Кузьмы открылись, продемонстрировав на этот раз хоть какую-то ясность взора.
- Силантий! - почти воскликнул больной. - Шаман, шаман! Я знал, что ты придешь. Только ты мне поможешь, твою силу знают все, - уже почти шепотом закончил он фразу. Силы его иссякли.
- Дайте воды, - твердо сказал Тэранго.
Вера уже стояла рядом с кружкой. "Если будет очень плохо, принимать по две таблетки три, а то и четыре раза в сутки в течение недели" - вспомнил Тэранго слова Сергея. Он достал две таблетки.
- Это нужно запить водой, - обратился он к больному.
Подошел Галактион, приподнял голову брата, тот послушно принял таблетки, жадно выпил воду из кружки и в изнеможении снова откинулся на подушку.
- Их нужно принимать по две таблетки четыре раза в сутки семь дней подряд, - обратился Тэранго к хозяйке дома, протянув ей коробочку с лекарством, - так сказали сейсмики, - и аспирин нужно давать, пока у него температура, - продолжил он уверенно.
- Он не возьмет лекарства из моих рук, - сказала Вера.
- Он возьмет лекарство только из твоих рук, - подтвердил Галактион. - Я не знаю, куда ты направляешься, не знаю твоих планов, Тэранго, но хотел бы просить тебя...
- Я задержусь, Галактион, настолько, насколько потребуется, я никуда не уеду, пока моя помощь будет нужна, - опередил Тэранго озабоченного брата больного.
ХI
Через каждые шесть часов и днем, и ночью больной слизывал чудодейственные таблетки с ладони Тэранго. Еще сутки он бредил, скидывал с себя одеяло, порывался встать, и тут же забывался в беспамятстве. Ему грезилась Священная гора, которую раз в семь лет должен посетить каждый селькуп. Он в своих бредовых метаниях вспоминал, как старик Трифон, едва влачивший переломанные когда-то раненным лосем ноги, мужественно взбирался на крутую гору, отказываясь от помощи. Следовавшие за ним сородичи дивились этому чуду, ибо он с трудом передвигался по дому и едва мог дойти от порога до своего обласа на реке, а тут он делал шаг за шагом, поднимаясь все выше к вершине священной горы. И только спустившись обратно к подножию ее, и рухнув у кострища на берегу озера без сил, бормотал тихо: "Я испытал силу души, я испытал силу души, я поднялся на Шаман-гору". Тогда-то и рассказал старик Трифон, как в молодости восходил он на Священную Шаман-гору и видел ее дивное свечение. "Только тому оно открывается, кому святые духи отмеряли много лет земной жизни. Мне и сегодня открылся священный огонь" - шепнул он тогда Кузьме. "Ты тоже увидишь священный свет", - добавил тогда старик.
- Я вижу, я вижу! Она светится, Шаман-гора светится! - бредил он. - Я добрался до вершины, она светится! Я испытал силу души, - снова бредил больной.
- Его голос стал крепче, - проговорил Галактион, с надеждой посмотрев на Тэранго. Больной безропотно запил водой таблетки, выпил сладкого чая, заваренного на лекарственных травах.
- Что он сказал? - спросил Тэранго, повернувшись к Галактиону.
- Он говорит, что Священная гора светится, что он испытал силу души… А свечение может видеть только тот человек, которому отмеряно на этом свете много лет; а кто испытал силу души, тот обретает особенную силу, - добавил Галактион. – Шаман-гора священна для каждого селькупа, - продолжал тихо Галактион, будто боясь потревожить духов Священной горы, - каждый селькуп должен испытать силу души; и я там был, и Кузьма. Но не каждому открывается ее священный свет.
- Священная гора светится, ты испытал силу души, - сказал по-русски Тэранго, обращаясь к Кузьме.
- Я испытал силу души, - ответил на русском языке Кузьма, облизывая сухие губы.
Наступало утро. Только чуть посерело, а Галактион в праздничном одеянии уже сидит у постели больного брата. Вера, догадавшаяся о намерении Галактиона, вышла на улицу и тут же вновь появилась на пороге.
- Скоро взойдет солнце, - возвестила она.
- Не появились ли облака в стороне восхода солнца, в стороне утренней зари?
- Нет, Галактион, небо чистое, - ответила жена больного.
- Не сорвался ли ветер, могущий нагнать внезапно тучи? - снова спросил Галактион.
Вера вновь на миг вынырнула за порог.
- Нет, вершины деревьев не колышутся, - грудным голосом отвечала она.
И вот первый луч проник в избу, заиграл яркой полоской, прочертив золотую линию через всю избу, и на противоположной стене отразилось яркое солнечное пятно. Солнце золотым бубном выкатилось из-за дальнего леса, что выстроился темным забором на том берегу протоки, и изба заполнилась утренним светом. Галактион повернул больного на постели, передвинул его так, чтобы лучи солнца попали на его лицо и непременно в ноздри.
- Лучи солнца дадут ему жизнь, проникнув через ноздри, мой брат еще не стар, у него еще не истончилась душа, он видел свет Священной Горы, - сказал он, обращаясь к Тэранго.
- Он испытал силу души, - тихо произнесла Вера, - ему рано в Нижний Мир, ему помогут животворящие лучи солнца. Мы, обитающие в мире живых, хотим, чтобы и он был здесь, - она шептала эти слова, как молитву.
- Солнце, солнце! Дай силу моему брату, не позволь истончиться душе, - шептал он отрешенно, - он видел видел свечение Священной горы…
Тэранго смотрел на странный обряд молча. Жена больного в покорной позе с поникшей низко головой сидела у постели, будто ожидала еще каких-то распоряжений старшего брата мужа. Она готова была исполнить самое сложное, самое опасное поручение, она готова была собственными руками развести облака, своим телом перекрыть порывы ветра, она готова была пожертвовать собой во спасение своего мужа.
- Скажи свое слово, шаман, - обратился Галактион к Тэранго дрожащим голосом. Изможденный вид Галактиона, его умоляющий взгляд вернул Тэранго к реальности. Тут он вспомнил о своем талисмане. Он достал из-за пазухи висящий на толстой нитке священный клык медведя, выбеленный временем, поднес его к самым губам.
- Седой Старик, не дай оборваться ниточке, на которой висит душа Кузьмы, - прошептал Тэранго в раскрытую ладонь, на которой лежал священный клык медведя, выбеленный временем.
Галактион изумленно глянул на Тэранго, но ничего не сказал. Тэранго спрятал священный клык за пазуху.
- Да, - подтвердил Тэранго, прервав возникшую паузу, - солнце дает жизнь всем: и людям, и зверям – всем, кто населяет этот мир между небом и землей. Я попросил помощи Седого Старика. Он поможет тебе, Кузьма, - обратился он к больному.
Лицо Кузьмы повернулось на эти слова.
- Он услышал твой голос, ему поможет Седой Старик, - произнес тихо Галактион.
Так прошел еще один день. Состояние больного существенно не менялось. Радовало то, что он принимал таблетки и пил сладкий чай, и взгляд его стал более осмысленный.
Прошел еще один день.
- Сегодня половинка луны, - Галактион пристально посмотрел на Веру, - пришла пора провести остяцкий обряд возрождения усынг юх. Ты остячка, вот и пойдем, выберешь священную лиственницу.
- Сможешь ли ты найти священную лиственницу? – Галактион в упор сверлящим взглядом посмотрел в глаза жены своего брата.
- Я найду священную лиственницу, - уверенно произнесла в ответ Вера.
Долго выбирала Вера нужную лиственницу, словно боялась ошибиться, словно искала именно ту, в которой скрыта та великая исцеляющая сила, что сможет помочь ее мужу.
- Вот эта, - указала она рукой, но не стала касаться ее.
Галактион сделал затес.
- Снимешь с Кузьмы рубаху. Принесешь ее, когда Ерофей приведет жертвенного оленя. И не забудь жертвенную ткань – белую. Большой лоскут нужен…
- Все сделаю, как скажешь, - покорно молвила Вера и поспешила в сторону дома.
Прежде чем взяться за работу, Галактион трижды обошел по солнцу вокруг дерева. Потом он потрогал шершавую кору священной лиственницы рукой.
"Ты, священная лиственница,
Ты, дарящая силу возрождения,
Мы обрядим тебя в новые одежды,
Мы принесем тебе в жертву важенку.
От леса к реке, от болот к священному лесу
всё живое будет восхвалять тебя.
Все люди моего рода
и в нижнем мире, и в том,
что находится между землей и небом,
хотят сказать тебе:
никогда в нашем роду не рубили дерево напрасно,
никогда в нашем роду не топтали траву напрасно,
никто из нас не убивал дичи безмерно".
Непростая работа – прорубить в могучей лиственнице отверстие. Сначала Галактион сделал затесы с двух сторон, что убрало около половины толщины ствола. Летят щепки, натужными и гулкими вздохами отдаются удары топора о вязкое древесное тело могучей лиственницы, вздрагивают тревожно разложистые лапы, опушенные только нарождающимися нежными иголками. Присел Галактион отдохнуть на поросший мхом пень, достал папиросы. Перед ним лежало окраеванное густыми гривами круглое болото. Закурлыкали журавли. Галактион поднял глаза к небу и тут же увидел ровный журавлиный клин, вынырнувший из-за густых сосновых и кедровых крон, потянувший на север.
- Скоро достигнут они ненецких чумов, и дети твои, Тэранго, и внуки увидят их, как я вижу! - сказал он громко.
- Да, журавли гнездятся в тундре у самого Северного моря, - откликнулся Тэранго, принесший охапку сухих дров. – Первыми прилетают лебеди, они уже там. Я их встречал еще тогда, когда долбил облас.
- И у нас на большом болоте, где веснует Ерофей, на берегу озера тоже гнездятся журавли. У птиц, как и у людей, свои места насижены, свои дороги наторены, - Галактион смотрел вдаль, - там, за гривами где-то потерялась моя старуха, - вернулся он мысленно к своей боли, махнул рукой в сторону болота.
Лиственница, выбранная Верой росла на самом краю гривы, и с того сместа, где присели отдохнуть Тэранго с Галактионом открывался вид на круглое болото, взятое в кольцо сплошным лесом. Солнце поднялось уже высоко, щедро осыпая своим ослепительным блеском опушку. Ночной холод только сменился теплом, и несмелая стайка комаров пугливо вилась около них, шарахаясь дружно от табачного дыма. В большом муравейнике, расположившемся на самом солцепеке, тихо копошились муравьи; воздух наполнялся непрерывными переливами самых разных птиц. В воздухе пахло прелым мхом, поднимающейся от болота сыростью, набирающим цет багульником. Вдруг до слуха донеслась нежная песня затерявшегося в густых зарослях рябчика, оборвавшаяся так, будто горло певца резко перехватилось, и уже с другой стороны отозвалась подружка, выводя свое коленце. Галактион повернул голову.
- Чего это он засвистел? Никак подпугнул кто?
Тэранго тоже насторожился, ему уже давно показалось, что будто прислушивается Галактион к звукам тайги, будто ждет чего-то. Послышались приближающиеся шаги. Показался Ерофей, он привел жертвенную важенку. Галактион, вытер пот уже увлажненным рукавом, поднялся навстречу сыну, глянул благодарным взглядом.
- Отец – это одна из тех двух важенок, которых ты готовил для вознесения жертвы на Священной горе.
Галактион одобрительно кивнул.
- Вижу, отдохни сын, приготовь все необходимое, и начнем... – он поднял топор и взялся за свою работу с новой силой.
Провели обряд моления, пружинисто кланяясь в полупоклонах, поворачиваясь по солнцу. Тэранго поглядывал на Галактиона, повторяя за ним все движения очень похожие на те, что издавна знакомы ему. Галактион что-то неистово нашептывал, покачиваясь. Временами он останавливался, замирая, будто собирался с силами или мыслями, и продолжал молитву дальше. Теранго тоже качаясь, поворачиваясь в разные стороны, молитвенно обращался к добрым духам этой земли, прося у них выздоровления Кузьме.
УжеТеранго с Ерофеем развели костер, подвесили над жаркими языками пламени чернобокий котел, уже спущены в котел куски жертвенного мяса, а Галактион продолжал свою работу. Ни от кого не принял он помощи: сам должен проделать отверстие в могучей лиственнице. Наконец, щепа вылетела с противоположной стороны. Еще несколько ударов топором – и образовалось продолговатое отверстие.
Вера, все это время тихо сидевшая в сторонке, подала Галактиону рубашку больного. Обессиленный Галактион поднял высоко над головой рубашку, воскликнул:
О, священная лиственница,
Силой земли, солнца и ветра обладающая,
Даруй Кузьме силу, даруй выздоровление!
Не дай истончиться душе.
Он был на Священной горе,
Он видел свечение ее,
он испытал силу духа…
Голос Галактиона, возвысившийся с первыми словами, спустился с высоких нот до тихого бормотания. Голос от звонкого перешел к дрожащему, тихому и смиренному.
Протащил он рубаху сквозь прорубленное отверстие. Все смотрели на священнодействие с благоговейным трепетом. На глазах Веры выступили слезы, куропаткой затрепетало беспокойное сердце. «Не дай истончиться душе» - шептала она, подняв взор к вершине могучей лиственницы. «О, священная лиственница, не дай истончится душе…», – шептали ее губы. Ей показалось, что лиственница вздрогнула, колыхнула ветвями, встрепенулась.
- Услышала, она услышала твою молитву, Галактион, она услышала меня, – сказала Вера, повернувшись к брату своего мужа.
- На, жена моего брата, возьми эту рубаху и возложи ее у ног Кузьмы. Теперь она приняла силу от священной лиственницы. И эта сила перейдет к брату моему Кузьме, твоему мужу.
Галактион положил в выдолбленное дупло несколько монеток, повязал выше прорубленного отверстия жертвенный лоскут белой материи. Затем, пока Вера бежала в избу с наполненной силой священной лиственницы рубахой, повесил на дерево рога и шкуру жертвенного оленя, что оказалось делом непростым, и в этом ему помог молодой и сильный Ерофей.
Отведали мяса жертвенного оленя, неизменно хваля его превосходный вкус. Как только все необходимые действия были завершены, прибежала Вера.
- Он узнал меня, он дотронулся до рубахи, принявшей силу священной лиственницы, - поделилась она громко радостной новостью, - он чаю попил, и взял с моей ладони священное лекарство, - она не скрывала своей радости.
- Священная лиственница поделилась с ним своей силой, - сказал Галактион.
- Не оборвись, ниточка, помоги ему, Седой Старик, - прошептал Тэранго, сжимая за пазухой священный медвежий клык, выбеленный временем.
Галактион дал знак вставать. Все подошли к нему вплотную, ожидая команды. Он был молчалив, лицо стало непроницаемым и строгим. Молча обошли вокруг священной лиственницы трижды по солнцу. Первым торжественно шагал Галактион, рядом держалась жена больного брата, за ними в двух шагах - Тэранго, Ерофей, Варвара и их дети, держащиеся за руки своих родителей.
К вечеру после временного улучшения больной снова забредил, снова ему являлся «свет Священной Горы». Вера грустная сидела у постели больного, опустив голову, и тихо плакала. Галактион, утешая ее, сам с трудом сдерживался, чтобы не пустить слезу.
Когда уже терялась всякая надежда, когда казалось, что невозможно избежать самого плачевного исхода, надежда все же появилась. К вечеру второго дня пришла Вера. Лицо ее еще носило печать печали, но глаза уже выказывали эту самую надежду.
- Кузьма кушать попросил, - сказала она, скромно улыбнувшись,- пришла спросить у Тэранго, что можно дать.
Теперь она видела в нем шамана, а те положительные перемены, которые стали происходить в состоянии изнуренного страшной болезнью мужа, только утверждали ее в такой догадке.
- Я уже сварил добытого нашим дорогим гостем глухаря. Кузьма должен съесть сердце глухаря и похлебать глухариного супа, и съесть кусочек печени жертвенного оленя, - распорядился Галактион, посмотрев на Тэранго, ожидая одобрения.
- Да, ему нужно съесть глухариное сердце и хоть небольшой кусочек печенки жертвенного оленя, - подтвердил Тэранго.
Галактион налил в тарелку немного супа, нашел в кастрюле сердце глухаря. В другой тарелке лежал кусок оленьей печени, плавающий в крови жертвенного животного.
- Возьми, Тэранго, и отнеси брату. Я тебе помогу, - обратился к Тэранго.
Кузьма полулежал, опираясь на подушки, напротив того же окна, у которого впервые увидел его Тэранго. Не заметить происшедших перемен в состоянии больного Тэранго не мог.
- Здравствуй, Великий Шаман, - произнес больной слабым голосом.
- Здравствуй, здравствуй, Кузьма.
- Тэранго сам добыл глухаря, - сказала Вера.
Услышав необычное имя, и то, что шаман сам добыл для него глухаря, Кузьма посмотрел на него благодарным взглядом. Тэранго вложил в руки Кузьмы теплую тарелку супа. Больной взял непослушной рукой ложку, зачерпнул суп, медленно поднес к губам. С каждым разом движения становились увереннее. Вдруг рука безвольно упала на одеяло. Ложка громко звякнула о тарелку.
- Устал, - промолвил Кузьма, - не думал, что ложка может быть такой тяжелой, - улыбнулся он, переводя взгляд с Тэранго на Галактиона, затем на Веру, которая стояла у печки, боясь пошевельнуться, вспугнуть нарождающуюся надежду. Он уловил еле заметную улыбку на ее усталом лице, и благодатное тепло укутало его лучше самой теплой малицы. Вера опустила глаза, а Кузьма еще какое-то время смотрел на нее, и в нем воскресало до истомы знакомое чувство - чистое и животворящее. Он должен что-то сделать очень доброе и важное в благодарность этой женщине, и он сказал, как можно громче:
- Я съем всю еду, которую приготовил великий шаман!
Он сам себя поймал на мысли, что так обычно говорят дети, когда хотят порадовать маму.
- Много нельзя, - сказал Тэранго и взял из рук больного тарелку. Тот безропотно разжал пальцы и позволил Тэранго унести недоеденный суп.
- Через два часа пусть доест, - обратился он к хозяйке дома.
- Съешь немного печени жертвенного оленя, - сказал Галактион, глянув на Тэранго. Тот одобрительно кивнул. Кузьма послушно открыл рот. Галактион своей рукой поднес кусочек печени, дав запить глотком крови. – Та-а-ак, еще кусочек, еще…
- Хватит, много нельзя, - повторил Тэраного строго, - потом еще поешь,- обратился он к Кузьме.
- Что еще можно приготовить? – спросила Вера.
- Свари кисель из клюквы, - сказал Галактион, посмотрев на Тэранго, будто ища поддержки.
- Да, - подтвердил Тэранго, - можно клюквенный кисель.
Что стало причиной поворота болезни на выздоровление, никто не мог утверждать категорично. То ли это действие целебных таблеток, отданных сейсмиками, то ли "возрождающий солнечный луч, проникший в ноздрю", то ли придающее силу больному сердце глухаря, то ли в его тело перетекла чудесная энергия священной лиственницы. А, может, слова шамана, содержащие великую силу. Никто на свете сейчас не мог утверждать определенно, какое чудодейственное средство смыло болезнь с "этой земли", но то, что больной стал обновляться, миновав тот край, где "кончается душа", радовало всех.
- Ему стало лучше, я буду делать все, как вы скажете, чтобы Кузьма выздоровел, - сказала тихо Вера.
- Да, мне лучше. Я вернулся оттуда… я уже видел обратную сторону Земли, но свет Священной горы оказался сильнее, - шептал Кузьма, засыпая.
Вера впервые за последние дни не испугалась того, что Кузьма закрыл глаза.
- Духи земные и небесные удержали моего мужа в нашем мире, но без твоей помощи, Тэранго, и твоей, - она повернула лицо в сторону Галактиона, - душа его моглаистончиться, - сказала она.
- Не оборвалась ниточка, удержалась душа, - загадочно произнес Тэранго.
XII
- Завтра я провожу тебя в самую вершину речки, а дальше Демьян, сын Кузьмы, поможет, и покажет место перетаска. Он в тех местах живет, уже не однажды переходил на ту сторону, - сказал Галактион. - Ты нам теперь как брат, ты спас Кузьму.
- Да, - сказал Кузьма еще слабым голосом, - Демьян покажет дорогу. Ты теперь мой брат. Галактион мне все рассказал. Я ведь уже заглянул по ту сторону Земли... Не знаю, как удержался…
И Кузьма поведал о том, как оказался в Земле, на которой никогда прежде не был: деревья сказочной красоты, большое озеро, окруженное такими большими камнями, что даже снег не тает на их вершинах. В том озере люди ловят рыбу, а ее там великое множество, и никаких трудов не стоит ее добыть. Там много оленей, и нет бед и несчастий. Там он и встретил своих родителей, которые рассказали ему, что живут на берегу озера в каменной пещере хорошо. Иные ждали своих жен и детей, не сокрушаясь, однако, что их пока здесь нет. "Когда час настанет - придут, зачем их торопить".
- А не видел ли ты там старуху мою? - спросил Галактион, прикуривая папиросу.
- Нет, не встретил я ее на тех тропинках, по которым ходил, - ответил Кузьма.
- Где она заплутала? Может и вправду в берлоге у мохнатого живет. Шаман так сказал, - клубы дыма окутали лицо Галактиона.
- Может, не отпускает ее мохнатый старик ни к людям, ни к духам предков, - Кузьма развел руками.
- Кто знает, как оно там. Не всё люди знают… - задумчиво сказал Галактион.
Тэранго слушает собеседников, не вмешиваясь в ход разговора. Хоть и видит большую разницу в устройстве мира, но не удивляется, ведь много дней и ночей прошло, далеко уплыла его лодка-облас, а, значит, многое уже изменилось в мире. Безлесая тундра далеко позади, и кедры, которые к ним приносит большой водой, растут здесь везде по берегам рек. Что ж тут удивительного в том, что и нижний мир здесь устроен по-другому.
- Я рад, Кузьма, что ты задержался в этом мире, где властвует солнце,- Тэранго выбил пепел из трубки, постучав ею о порог, с которого приподнялся, шагнул в сторону лавки, на которой сидели братья, обнял еще слабого Кузьму, уселся рядом с ним.
- Тебе, брат, пора в избу, на улице прохладно,- спохватился Галактион.
- Да нет, мне не холодно, - возразил Кузьма, - с одной стороны ты, с другой – Тэранго, разве замерзнешь так, - улыбнулся он.
- А дома Вера греет, - пошутил Галактион.
- Да-а-а, она мне свое тепло отдает, - серьезно ответил Кузьма, - я без нее в ледышку превращусь, в пень старый обернусь.
Спал в эту ночь Тэранго беспокойно и тревожно – завтра снова в путь. Снилась ему безбрежная тундра, залитая солнцем. Родной чум. У очага сидит еще молодая жена. Расшивает бисером малицу, а рядом ползают дети. Хойко - младшенький - держит в руке щепку, по которой ползет жучок-светлячок. Он взял ножик и пытается разрезать жучка. Жена, повернувшись к нему, строго прикрикнула: "Нельзя издеваться над букашками! Это, может быть, душа дедушки Уси". Хойко не слушается. В это время входит старик из соседнего чума. Он выхватил щепку из рук Хойко, на которой сидел жучок, и бросил в огонь, причитая: "Погрей спинку, старина, в нашем солнце". Снился старый Кути, рассказывающий прочитанные новости раньше времени, снился Священный Камень и шаман Абчи, снился друг Мыртя, обмазывающий новый облас кровью жертвенного оленя…
Кузьма окреп настолько, что смог выйти на берег, чтобы проводить своих спасителей. Так, во всяком случае, его жена называла Галактиона и Тэранго, укладывающих свою поклажу в лодки-долбленки. Она тоже стояла на берегу, прислонившись к Кузьме. А на самом взгорке возвышались две детские фигурки. Они оставались теперь на попечение Веры и Кузьмы.
- Слушайтесь бабу Веру и деда Кузьму, - крикнул им Галактион. И они вдруг словно ожили, встрепенулись и пустились вниз, припали к Галактиону.
- А когда ты обратно приедешь? – спросил Кирилл.
- Мне будет скучно без тебя, – пролепетала малышка.
- Скоро мама, папа придут, так что некогда будет скучать, - Галактион обнял внучку, потрепал непослушные смоляные волосы внучка. - А приеду я раньше, чем лето кончится, - пошутил он.
- Пусть Духи Земли всемогущие помогают вам, - сказал Кузьма.
- Пусть путь ваш окажется легким. Передайте привет детям, сестре, внукам. Мы скучаем по ним, всегда ждем в гости, - напутствовала Вера.
- Это уже зимой на оленях приедут, - сказал Галактион, – летом-то шибко плохо добираться, да и строится Демьян, некогда ему сейчас.
- Знаем, - вздохнули Кузьма и Вера одновременно.
Относительно дальнейшего пути Галактион особо не распространялся. Он и так не относился к племени говорливых, ну а что касалось будущего, и вовсе выражал свое мнение коротко с роковой покорностью: "что будет, то и будет». Так он отвечал нетерпеливым молодым, пытающимся заглянуть в завтрашний день. Тэранго же полностью доверился своему попутчику и не проявлял излишнего любопытства.
Только на остановках, у костра за чаем, они коротко перекидывались словом-другим. За прошедшую неделю, пока Тэранго жил в доме Галактиона, их объединила и даже в чем-то сроднила единая миссия - не дать открыться воротам в мир тьмы душе Кузьмы, не выпустить больного брата Галактиона "за пределы жизни", не дать оборваться ниточке, на которой висела душа больного.
Тэранго дивился природным переменам: с каждым днем, да что там днем - с каждым часом берега сближались, возвышаясь то справа, то слева лесистыми сопками. Крутых поворотов становилось больше, река, огибая сопки, уходила далеко по низинам, возвращаясь своим течением почти к тому же месту. Путники часто перетаскивались через узкие перешейки, сокращая путь. Галактиону река была хорошо знакома, он знал все перетаски наперечет. За каждым поворотом взлетали стаи уток; громкими хлопками вспенивая воду, тяжело поднимались гуси. Уже много раз в зарослях еще не одевшегося в густые зеленые одежды прибрежного тальника Тэранго видел лосей. То они тихо стояли в тени деревьев, то вдруг срывались с места, громко проламывая себе дорогу в кустарнике, торопливо убегали.
- Еще три перетаска осталось, и один большой залом, - сказал Галактион, заливая затухающий костер водой из котелка.
- Перетащимся, - согласился Тэранго.
- Приготовь пули, Тэранго, если попадет лось, будем стрелять. Демьяну некогда охотиться, строится он, а семья-то большая.
Не было нужды еще раз напоминать Тэранго о затруднительном положении Демьяна с его пятью детьми: мал- мала меньше, и о том, что в прошлую осень случилось несчастье - утонул отец его жены, провалившись под лед, но беда одна не ходит, следом за одним несчастьем последовало еще одно - сгорел дом. Обо всем этом он уже узнал от Галактиона, как и то, что недалеко от Демьяна живет шаман Карсавин, с которым Демьян поссорился из-за оленей. Еще два года назад часть оленьего стада Демьяна и шамана смешались с дикими оленями. В поиски стад ушел Демьян, в то время как Карсавин не спешил, отказался от погони за дикими оленями. Может, он уже ни на что не надеялся, махнув рукой, а может, уповал на настойчивого и пронырливого Демьяна: мол, и сам управится. Случилось так, что Демьян вернул всех своих оленей за исключением одной важенки, а из Карсавинских вернулись только три оленя. Потерялась вместе с другими оленями любимая белая важенка шамана. Уже возвращался уставший Демьян домой с оленями, как его встретил шаман, попросивший помощив поисках; но Демьян отказался возобновлять поиски, боясь потерять то, что удалось отбить, да и сил уже не осталось. Шаман обиделся. Местью шамана объяснял Демьян и то, что сгорела изба - он "усыпил хранительницу дома", и то, что погиб тесть - это он "превратил человека в рыбу".
- Может, Демьяну попробовать примириться с Шаманом? - спросил Тэранго.
- Пробовал, но Карсавин и разговаривать не хочет. Важенку белую, видимо, простить не может.
Галактион поведал другу о том, что Демьян в глаза назвал Карсавина "ночным шаманом"; что тот, являясь "проводником воли Неба", в своих камланиях на Святой Сопке утратил светлые помыслы. Демьян прямо обвинил шамана во всех своих несчастьях. И были у него на то основания: шаман сказал, когда потерялась его белая важенка: "Ты когда-то поймешь мою печаль и обиду, когда лишишься того, чем очень дорожишь".
- А если мы с тобой с миром пойдем? - искал выхода из конфликтной ситуации Тэранго.
- Тебе нельзя к нему. Два шамана на одной речке не живут.
- Я не шаман. Ты же знаешь... - возмутился Тэранго.
- Я-то знаю, - пылко перебил Галактион друга, - но по реке уже слава пошла, что новый шаман приехал издалека, из тундры. Сколько людей побывало у меня, пока ты гостил? И все знают, что это ты вылечил Кузьму. Ты, что – врач?
- Нет, я не врач.
- Вот видишь! Значит - шаман. Так люди думают и говорят: слух по всей реке пошел. Кукушки быстрее нас летают, - заключил Галактион.
Теперь два обласа шли рядом: лишь на полкорпуса отстал от Галактиона Тэранго. Загребали они бесшумно, всматриваясь в прибрежную поросль и в глубину тенистой тайги. Путники отметили то, что прибрежные кусты уже начинали робко примерять на себя зеленое убранство. Еще не потеряв прозрачность, кусты смородины приобрели ту нежно-зеленую вуальность, что так волнует истосковавшееся по весне сердце. Чуть выше рябины уже готовы выбросить свои резные листочки. Белоствольные стройные березки окаймляют чуть тронутой желто-зеленой паутиной прибережье, возвышающиеся над рекой разложистые кедры, устремленные ввысь островерхие ели выстроили высокую острозубую стену, не пропускающую ветер.
Вдруг Галактион замер на мгновение, повернул к берегу, и, зацепившись за ветку, нависавшую над водой, остановил свой челн, поднял руку. Тэранго замер, придерживаясь веслом за берег.
- Ты заметил в кустах лося? - шепотом спросил Галактион.
- Да, но мне кажется - это лосиха.
Галактион дал знак своему другу оставаться на месте, а сам продвинул облас вперед. Остановился. Толкнулся бесшумно от берега, снова остановился, вглядываясь в лесную чащу. Вскинул ружье, но тут же, положив его поперек обласа, махнул рукой.
- Лосиха с лосенком, - уже громко сказал он.
Дошли до перетаска. Не сговариваясь, каждый вытащил свой облас, и потянули по моховине, проминавшейся под ногами. Уже вышли на реку, как услышали сначала треск ломающихся сучьев, потом громкий всплеск. Через реку переплывал лось. Его бархатистые, еще не олопатившиеся рога напоминали вычурную моховую кочку. От плывущего лося, распространялась волна, расходясь острой стрелкой.
Охотники изготовились к стрельбе. На том берегу лось не без труда вскарабкался на берег. Зайдя в паутину кустов, остановился, стряхнув с себя воду, оглянулся вокруг, определяя для себя источник опасности. Этого времени было достаточно, чтобы охотники успели выстрелить. Два выстрела слились в один залп. Лось рухнул на месте.
XIII
Стойбище Демьяна не сразу показывало себя путнику, оно было скрыто от глаз поросшим молодым сосняком, выстроившимся вдоль песчаного берега. Узкая тропинка вела к жилью. Посередине открывавшегося за молодой сосновой порослью пространства, красовалась стройка, сверкая свежеошкуренными сосновыми бревнами, светлостенным безверхим срубом. Небольшой домик, стоявший несколько осторонь, вросший в землю, казался вовсе и не домом, а в лучшем случае хозяйственной постройкой. За этой полуземлянкой стояло еще одно строение, названное Галактионом палаткой: сруб из нескольких тонких бревен венчал брезентовый верх. Поверх брезента был прилеплен кусок рубероида.
Встречало гостей все население стойбища. Сначала залаяли собаки, и дети, возившиеся в песке, насторожились, застыв на мгновение. Из-за нового сруба вышли Демьян и старший одиннадцатилетний сын Илья.
- Я уже слышал о вас. Молва всегда быстрее человека идет, - сказал Демьян, пожимая руку Тэранго. - Это вы спасли моего отца. Я в долгу перед вами.
- Мы вместе с Галактионом и твоей мамой старались помочь Кузьме, - попытался возразить Тэранго.
- Я знаю, у меня недавно был Ерофей. Но слово шамана всегда остается решающим.
- Я… - Тэранго хотел возразить в том плане, что он не шаман, но легкий толчок Галактиона не позволил ему открыть рот. Он понял, что его возражения не будут приняты.
Демьян познакомил Тэранго со своим семейством.
- Это Евдокия, моя жена, а это ее мама Акулина.
- Акулина - сестра Веры, - дополнил Галактион.
Евдокия, нахлобучив платок на миловидное лицо, тут же отвернулась: нельзя мужчинам старше мужа видеть ее. А ее мать, напротив, проворно поправила платок, сдвинув его назад, затянула узел под подбородком, открыто посмотрела в лицо Тэранго.
Ее живые глаза, выражавшие и смирение, и в то же время простое женское любопытство, понравились Тэранго.
- А где наша Аннушка?- Спросил Демьян, оглядываясь вокруг.
Из палатки вышла стройная девушка. Несмело приблизившись, она стала за спинами детей Демьяна, которые сгрудились стайкой возле своей мамы.
- Это моя младшая дочь, - звонко сказала Акулина, улыбнувшись.
Анна, смутившись, сначала опустила глаза, но любопытство взяло верх, и она открыто, по-детски пристально посмотрела в лицо незнакомца.
Тэранго поразила красота девушки: ее острокрылые брови взметнулись вверх, большие глаза с несколько приподнятыми уголками выстрелили остро, но тут же обрели мягкость взора. «Как она похожа на свою мать» - подумал Тэранго.
- А вы надолго к нам? - спросила Аня несмело.
Вопрос застал Тэранго врасплох. Он замялся и с тихой грустью, навеянной неопределенностью его положения, произнес:
- Не знаю… Нет, ненадолго. Мне еще предстоит долгий путь.
- Ему предстоит очень долгий путь, - подтвердил Галактион.
И он заметил, как вмиг слетела улыбка с уст Акулины.
Мясо убитого лося перетаскивали пешим ходом. Малые дети тоже участвовали в этом важном и полезном для всех деле. Оказалось, что лось лег недалеко от стойбища. По тропинке через высокий сосновый бор, потом вдоль речки и только в одном месте нужно было продираться сквозь кустарники. За два захода вынесли все мясо, которому Демьян был несказанно рад.
- Мне-то некогда охотничать, - оправдывался он.
- Знаем, - когда человек строиться, на другие дела не остается времени, - коротко отвечал Галактион, щипая пальцами жидкие концы заостренных седых усов.
Вечером женщины сварили в казане лосиное мясо. Самое лакомое блюдо - нарезанную кубиками лосиную печень, все ели с большим удовольствием. Дети, подбегая к столу, выбирали упругие печеночные кубики. Даже самый маленький двухлетний сынишка пытался поддеть кусочек печени вилкой.
- Они лосиную печень больше конфет любят, - пошутил Демьян.
- Это для них как шоколад, - подхватил тему Галактион.
В избушке наступила тишина, как бы в подтверждение сказанному – все были заняты едой.
Вдруг Галактион хитровато посмотрев на Тэранго, сказал:
- Завтра полнолуние, а тебе в дорогу. Шаманы любят начинать дела в полнолуние.
- Я не шаман, ты же это знаешь, - парировал Тэранго, осмотрев всех сидящих за столом.
- Попробуй убедить в этом моего брата и его жену или Демьяна. Все знают, что ты шаман, - Галактион похлопал по плечу своего друга и улыбнулся.
После ужина Тэранго вышел на улицу. Полная луна выкатилась полупрозрачным бубном над высокими соснами. На фоне еще светлого неба она походила на четко очерченное круглое облачко, что придавало ей какой-то воздушности. Тэранго оглянулся вокруг: крыши домиков, лабазов, стволы высоких сосен, новый сруб, что вылез на самую середину стойбища. Только один день, как я здесь нахожусь, думал Тэранго, а все уже стало таким привычным для глаз, таким родным. Тэранго смотрел на луну и думал о том, что сейчас также, как и он любуются ею дети, внуки; его друг Мыртя тоже смотрит на небесное светило и думает о своем друге, как сейчас Тэранго о нем. Только луна там еще прозрачнее, еще тоньше ее ободок. И солнце там сейчас совсем не прячется под землю, а только на ночь прибивается ближе к спине земли.
Вышла на улицу Акулина, остановившись у порога в нерешительности. Тэранго захотелось заговорить с женщиной, поделиться своими мыслями, рассказать, как тоскует он по своим родным, но не решался произнести хоть слово. Акулина оказалась смелее.
- Белые ночи у нас начинаются, - сказала она.
- У нас там, где я живу, и вовсе нет ночей, - ответил тихо Тэранго.
- Как так? – удивилась Акулина.
- А так: солнце круглые сутки не прячется – ходит по кругу, - Тэранго вдохнул.
- Скучаешь по своим? – спросила она как-то просто.
- Да, скучаю, - коротко произнес Тэранго. И добавил после паузы: - Дети, внуки сейчас тоже смотрят на луну, и друг мой Мыртя.
- И жена, - сказала Акулина, включив свою чисто женскую любознательность.
- Нет у меня жены, – вздохнул Тэранго, - уже два года, как умерла…
- Я не хотела сделать тебе больно, - сказала тихо Акулина. - Я ведь тоже в прошлом году потеряла мужа….
Наступила неловкая тишина. У Тэранго не нашлось слов, чтобы поддержать разговор. А так хотелось, чтобы эта женщина подольше задержалась здесь рядом с ним. Акулина еще какое-то время постояла молча, потом ушла в избушку, а Тэранго долго стоял в тиши наступавшей серой ночи.
***
Тэранго не стал задерживаться у Демьяна. Нужно было "ловить большую воду". Демьян сам несколько раз повторил, что большая вода в верховьях держится недолго и скоро "скатится", и ручей «потеряется», тогда придется далеко тащить облас к водораздельному озеру.
- Я рад, что у меня появился такой друг. Может, еще встретимся, - сказал Тэранго, упаковывая утром свой скарб.
- И наша семья благодарна судьбе, что подарила такую встречу с таким человеком. Без тебя Кузьма не удержался бы в мире живых… Ну, пусть Духи Лесные будут благосклонны к тебе, - Галактион чуть не прослезился, голос его осип от нахлынувшего волнения.
- Может, встретимся на обратном пути, - повторил Тэранго не очень уверенным голосом.
- Может, и встретимся, - неожиданно ответила Акулина за всех, и протянула Тэранго вышитый бисером кисет для табака и связанные шерстяные носки. – Возьми, в дороге сгодятся, - сказала она просто. - Я сама вышивала, сама вязала, даже не знаю, зачем, а вот и пригодилось.
Она, засмущавшись, отвернулась и торопливо пошла в стойбище. Тэранго показалось, что плечи ее вздрагивают.
- Встретимся, - с опозданием, но твердо произнес Галактион и обнял своего друга.
От проницательных глаз наблюдательного Галактиона не ускользнул этот внезапный уход Акулины, и взгляд Тэранго, огладивший теплом ее спину, тоже не ускользнул от него.
Грести за молодым и проворным Демьяном было не одно и то же, что за старым Галактионом. Приходилось крепко налегать на весло. Тэранго начинал отставать, и тогда Демьян ждал его, прибиваясь к берегу. Уже к вечеру речка сузилась настолько, что из обласа можно было достать веслом и один, и другой берег. Берега дальше выровнялись, исчезли сопки, все чаще стали встречаться огромные просветы, открывавшие взору моховые болота.
Преграждающие путь и поросшие мхом упавшие деревья осложняли продвижение. Приходилось обносить обласы по суше.
- Дальше я обычно не хожу, никто здесь завалы не убирает, - как бы в оправдание бросал на ходу Демьян.
Он протаскивал свою долбленку по берегу, огибая могучие кедры, лиственницы, возвращался на помощь Тэранго. Только к третьему дню путешественники вышли на огромное болото, открывшееся неоглядным зеленым ковром, окраеванное далекими гривами там, на линии, отделявшей землю от неба. Дальше ручей с возвышающейся кочки просматривался довольно далеко, смахивая на извивающееся тело гигантской змеи. Хвост ее терялся в зеленых моховинах.
Путешественники, продолжали путь, отталкиваясь от берегов сузившегося до ширины обласа ручья. А вот и наступило время, когда плыть на обласе стало делом невозможным. Демьян деловито вытащил свой облас на мох, снял ружье, оставил его в лодке.
- Успели, - сказал Демьян, опираясь на облас веслом. Вот за теми дальними гривами будет большое озеро, из него начинается ручей, который приведет в реку Вах. Заблудиться там уже невозможно,- мой облас останется здесь. Дальше придется топать пешком, - весело произнес он.
- Пешком так пешком, - ответил бодро в унисон своему попутчику Тэранго. Моховой ковер прогибался под ногами, что намекало на перспективу нелегкого пути. Тэранго посмотрел в сторону желанной гривы. Отсюда, из самой середины болота, она показалась ему довольно отдаленной.
Демьян свое весло не оставил у перевернутой долбленки.
- Буду толкать облас - все же помощь, - показал он веслом на груженый облас попутчика.
- Ты, Демьян, шибко не спеши, а то затолкаешь меня совсем, - Тэранго смерил взглядом молодого и крепко сложеного Демьяна.
- Торопиться не будем, нам уже спешить некуда, - спокойно ответил Демьян, - озеро-то вон за той гривой.
Под ногами покачивалась почва, качалось над головой низкое серое небо. Солнце, сегодня мелькнувшее лишь однажды ранним утром, заплутало в серой вате нагрубших влагой облаков. Идти становилось все тяжелее, но Тэранго тащил свой облас, вцепившись глазами в приближающийся лес.
На берег озера путники вышли уже после захода солнца, что определялось по сгустившемуся до плотной серости скудному свету. Демьян помог уставшему Тэранго собрать дров, устроить место для ночлега. Тэранго лишь смотрел на молодого Демьяна, казалось, не знавшего усталости. Демьян подробно рассказал, как найти ручей по ту сторону озера. Место приметное: березняк, а ориентир был виден даже отсюда сквозь серость наступившей северной ночи - это круглая шапка высокой гривы, чуть правее которой и начинается ручей.
- Я не знаю, как бы один преодолел это болото, - устало вымолвил Тэранго за чаем. - Я благодарен тебе, Демьян.
- Вы сделали для меня гораздо больше: вы спасли моего отца, - ответил Демьян.
- У тебя сильный отец, у тебя заботливая мать, это она своим теплом, заботой спасла своего мужа, твоего отца, это солнце, проникнув золотым лучом в ноздрю вернуло силу Кузьме, это священная лиственница поделилась с ним своей силой, это и антибиотики помогли: мне сесмики дали такое лекарство, что помогает при простуде. Видишь сколько помощников было у твоего отца, - Тэранго посмотрел на Демяна, угадывая в его лице черты и Кузьмы и Веры, от чего в душе потеплело, усталость ушла.
- Мне все рассказал Ерофей… Видно нужен еще отец Духам Земли и нам, раз послали они таких помощников, раз не дали истончится душе… - Захар помолчал какое-то время. - Дальше Вам будет помогать река, она выведет к людям. Первое стойбище будет Захара и Данилы. Пусть Духи этого озера и реки помогут вам.
- Возвращайся домой, Демьян, там тебя ждут. Уповая на помощь озера, реки и добрых Духов этой Земли, я пойду дальше один.
Они распрощались. Тэранго уселся на приготовленную для костра лесину и сквозь прозрачную низкорослую березку, только-только обзаведшуюся нежной зеленью, смотрел на удалявшуюся в серую ночь Демьяна. А вот и совсем исчез его силуэт, и путник остался снова один. «А у нас в тундре ночи сейчас светлее» - подумал он. Достав кисет, он долго рассматривал расшитый руками Акулины чудный узор-орнамент. Бусинки в свете костра заиграли множеством разноцветных звездочек. Он закрыл глаза… Побежали олени, спутываясь рогами, поплыли белые облака, касаясь друг друга ватными боками, заиграли блики по всей глади большой реки… Стало тепло, уютно. Дым от костра смешивался с табачным дымом, смешались мысли; свет, смешавшись с теменью, породил густую серость весенней ночи.
Уже засыпая, Тэранго услышал два приглушенных густой туманной серостью выстрела в той стороне, куда ушел Демьян.
XIY
Так далеко от дома Тэранго еще не оказывался. Не потеряться бы в этом мире между землей и низким серым небом. Не сбиться бы с тропы, избежать бы опасных случайностей, снискать бы расположение грозных стихий, избежать бы коварности таинственных неведомых сил и слепого случая. Так думал оставшийся в одиночестве Тэранго. Так он думал всегда, когда нельзя ожидать помощи, когда над тобой только небо, когда домашний очаг далеко, когда все на грани. Крайняя осторожность в помыслах, дабы не обозлить духов, и предусмотрительность в принятии любого решения, чтобы не оступиться, не пойти по ложному пути: вот что требуется путнику, оказавшемуся по велению судьбы один на один с природой.
Относительно дальнейшего пути, возможно, и ощущалась некоторая неопределенность, но только не на ближайшую перспективу. А дальше... Он вспомнил слова отца, запомнившиеся на всю жизнь: в пути человеку все помогает не сбиться с правильного курса: и звезды, и луна, и солнце, и ветер, и звери, и птицы, и, конечно же - люди. А имея столько помощников, разве заблудится человек?
Когда стемнело на столько, на сколько может стемнеть в конце мая, а ночь сегодня наплыла своей темно-серой густотой раньше положенного срока, заморосил нудный дождь. "Это надолго", - подумал Тэранго и уснул под монотонное дробление мелких капель по днищу обласа, служившему Тэранго крышей по ночам.
И утром ничего не изменилось: та же промозглая серость, тот же скучный моросящий дождь и полное отсутствие даже самого слабого ветерка, что не давало даже малейшего повода надеяться на какие-то перемены. С большой неохотой выполз из своего логова Тэранго, и сразу почувствовал, как эта вселенская сырость начала пробираться под одежду, вызвав набежавший волной озноб. Путник вздрогнул всем телом, будто пытался сбросить с себя навалившуюся тяжесть, оглянулся по сторонам. Простиравшееся перед ним озеро погрузилось в серую мглу. Оттуда, из туманной неизвестности, доносились громкие гортанные крики лебедей, многозвучное гусиное гоготание. Недалеко от берега резвились легкомысленные утки, нарезая круги в серой неподвижной воде, громко возвещая всему миру о своем присутствии. Противоположный берег терялся в непроглядной серости. Именно туда смотрел Тэранго в надежде на то, что вдруг туман рассеется, и он увидит заветные приметы-ориентиры. Но ничего не менялось. Он поднял глаза вверх: прямо над ним нависала сосновая ветка, отяжеленная влагой. На длинных остроконечных иголках висели серебристые капли. Он тронул ветку, и она просыпалась дождем. Крупные росинки, умывшие лицо Тэранго, вывели его из задумчивого оцепенения. Он прошел вдоль берега, увидев несколько березок, принялся снимать полупрозрачные шелестящие лоскуты отмершего слоя бересты. На обратном пути он подошел к молодому кедру. Его нижние сухие ветки хорошо подходят для розжига костра. Припасенную бересту и сухие ветки Тэранго спрятал под навес. Потом топором снял мокрый слой древесины из сосновой сухары, принесенной вчера Демьяном и отщепил сухой пахучей щепы. Сложив ее шалашиком над сухими кедровыми веточками с берестой, поджег. Береста весело взялась огнем, пронизывающим шалашик. Потянул бело-сизый дым, и сухие щепки воспламенились. Тэранго подложил уже приготовленные дрова, повесил наполненный водой котелок над разгоревшимся костром.
Все это время он размышлял, как ему поступить: подождать ли, когда совсем кончится дождь, и тогда продолжать путь, или сейчас под этим нудным, моросящим дождем перебраться на тот берег. Он знал из своего жизненного опыта, что перемена в погоде свершится, когда ветер разгонит нависшие тучи. "Мне не преодолеть это озеро в сильную волну" - подумал Тэранго, снимая с огня горячий котелок с кипящей водой.
Скользит облас, прорезая своим острием серую холодную воду, устремляясь в туман, даже всплески от весла кажутся приглушенными, даже волна, расходящаяся от носа лодки острой стрелкой, гасится мелкой дробью непрерывного дождя. Только лебединые крики напоминают путешественнику, что он еще здесь: между землей и небом, еще не сбился с пути, не ушел по небесной дороге, ведущей в небесные чумы. Скоро забрезжил берег, спустя какое-то время обозначились долгожданные березы. А вот и ручей. Подхваченный течением, облас ускорил ход. Подул ветерок, разгоняя серый туман, возвысилось небо, потекли по синеве белые облака.
Как хорошо, думал Тэранго, дождь прекратился, завалов по ручью нет, течение несет его, приближая к цели. Где-то он подгребает веслом, где-то отталкивается от берега, пытаясь держать облас по течению. Мысли его потекли легко, как вода в реке, как облака в синем небе над головой, как ветер, колыхающий кроны деревьев. Низкие мшистые берега, казалось, сжимали узкий ручей, устремлявший свои воды вперед к следующему повороту, к следующему плесу. Сначала его удивило, что нет завалов, но вот и открылась эта тайна: во многих местах виднелись пропилы упавших стволов могучих кедров, лиственниц и сосен для прохода лодок. Спилы были и старые, потемневшие, даже поросшие мхом, но были и совершенно свежие.
Вдруг далеко за поворотом что-то мелькнуло раз, потом другой... Это не показалось – там кто-то движется. Тэранго привычно нащупал ружье, не отрывая взгляда от прибрежного кустарника. Он прибился к противоположному берегу, насторожившись. Облас прилип бортом к низким моховым кочкам. Что-то темное пронеслось среди белоствольных березок да низких сосенок, но уже ближе. Медведь, догадался Тэранго и взвел курки. Медведь, показавшись на редколесье, бежал довольно быстро, на махах. «Нужно остановить мохнатого старика» - подумал Тэранго. Он громко крикнул в надежде, что медведь остановится, услышав его голос:
- Эй, старик, остановись! - но мохнатый, мелькая среди редких деревьев, никак не отреагировал на голос и шел крупными махами, сокращая расстояние:
- Эй!.. Эй-эй! – закричал Тэранго.
Но медведь не останавливался. Он уже появился на чистом месте. Это был большой медведь, его темно-бурая шерсть волнами переливалась от головы до задних ног. Он бежал, не обращая никакого внимания на окрики Тэранго, которому на мгновение показалось, что медведь заметил его. Это был плохой знак. «Он меня увидел, - промелькнуло в голове, - но не остановился»
-Куда спешишь, брат!? - еще громче крикнул Тэранго, поднимая ружье, прикладывая его к плечу.
- Эй, остановись, я буду стрелять! - Все же Тэранго надеялся, что медведь остановится и уйдет, как бывало раньше. Но медведь не останавливался, он уже давно заметил человека. Он встал на задние лапы в нескольких метрах от путника, зычно рыкнув, снова опустился и в прыжке бросился на Тэранго. Раздалось два выстрела. Медведь рухнул в воду, передней лапой зацепив нос обласа. Охотник вывалился из перевернувшейся долбленки, зацепился за моховую кочку и замер. Глубина была небольшой. Стоя по пояс в воде, Тэранго не шевелился, зная, что зверь обычно реагирует на движение. «Пока дойдет человек до края жизни, не одна беда случится с ним», - вспомнились слова старого Кути. «Вот она и случилась. Вот он и край…». Медведь яростно схватил облас зубами, утопив его на какое-то время, шумно ударил лапой по вспенившейся воде и затих. Тушу медведя, повисшего на обласе, уносило течением. «Значит, это еще не беда, значит, это еще не край», - подумал старый охотник.
Он достал медвежий клык, выбеленный временем, висевший на прочной толстой нити. «Это мне Седой Старик помог, спасибо тебе, Старик» - прошептал он дрожащими от холода и волнения губами. «А огонь сегодня утром не зря шипел и рассыпАл искрами» - подумал он, вспомнив, как стрелял искрами утренний костер. Тэранго спрятал за пазуху священный медвежий клык, подаренный старым Кути.
Ухватившись за моховую кочку, Тэранго выполз из воды. Невдалеке на первом же повороте к берегу прибило убитого медведя и облас, чуть дальше - весло. «Ружье здесь» - он стиснул его руками. «Весло, облас» - проговорили губы. Появилась тревога, не повредил ли медведь хрупкое суденышко. Сердце гулко колотилось где-то в горле, руки дрожали не то от холода, не то от пережитого волнения. Он судорожно нащупал кисет, подаренный Акулиной - на месте. И в груди потеплело.
Вытащив облас на берег, Тэранго даже улыбнулся, прежде всего потому, что облас уцелел, и привязанный к поперечинам мешок с вещами тоже был на месте. Даже спички, припрятанные "на всякий случай" за пазухой и завернутые в непромокаемую пленку, остались сухими. Облас все же немного пострадал: не сразу заметил Тэранго щербину на правом борту. Это медведь в страшной злобе, в агонии, выкусил кусок древесины.
Непростым делом оказалось выбрать прибитого к берегу зверя на мох. Напитавшаяся водой шерсть выскальзывала из рук, не хватало сил приподнять тушу над водой и вытащить на низкий берег. Тэранго, подхватил снизу голову зверя, переднюю часть туши и с трудом вытолкал на мох.
От холода и волнения его знобило, намокшая одежда не грела. «Огонь, только огонь спасет» - шептал он дрожащими губами. Собирая сухие ветки для костра, разжигая огонь, Тэранго думал над тем, как вытащить тяжеленную тушу на берег. Согревшись у костра, Тэранго решительно подошел к мешку с вещами, достал веревку. Надев петлю на голову зверя, он внатяг привязал конец веревки к ближайшей березке. Потом за веревку, привязанную к задней лапе, с трудом, но все же выкатил тушу на берег.
- Я не хотел тебя убивать, - говорил Тэранго, разделывая тушу огромного зверя.
Нашлась и причина отчего зверь не остановился, отчего не сошел с тропы, от чего бросился он на человека: пальцы передней лапы были вырваны с когтями. Шесть на поврежденной лапе слиплась от запекшейся крови. «Похоже, что он вырвался из капкана», - прошептал тихо Тэранго.
- Вот оно что...? Тебя кто-то обидел, - Тэранго проводил взглядом проплывающую сухую ветку, скрывшуюся за излучиной, будто хотел заглянуть вперед, за поворот, в будущее - в завтрашнее будущее. Будто хотел отгадать загадку: кто же мог поставить капкан на медведя в пору на изломе весны и лета, кто обидел мохнатого старика?
Освежевав тушу, Тэранго нашел неподалеку сухару, стоящую у самого ручья одиноким столбом. Он поднял над головой череп медведя, обошел вокруг лежащей на мху туши трижды по солнцу со словами: «Я не хотел этого делать. Я не хотел тебя убивать… У меня не было другого выбора», и водрузил голову медведя на сухару-столб мордой в сторону Восходящего Солнца. Потом он достал три медяка и бросил один в воду, другой в лес, а третий подсунул под медвежий череп. Он знал, как задобрить лесных духов, чтобы заслужить доброе расположение их, чтобы отвести от себя напасть злых стихий. А, чтобы отвести от своих родных и близких гнев злых духов, он окурил вокруг костра и медвежьей туши можжевельником, приговаривая: «я этого не хотел делать…» Он взял в руку висящий на прочной нитке выбеленный временем медвежий клык, поцеловал его: «Это ты, Кути, помог мне, это сила великого шамана Абчи сотворила чудо, это – Седой Старик, я знаю». Только проделав все необходимые и подходящие случаю обряды, Тэранго начал готовиться к ночлегу.
Долго сидел у костра Тэранго, поворачивая разными сторонами подсыхающую одежду. На свежетесаной лесине сушилась табакерка, вышитая руками Акулины, а рядом с ней аккуратно разложенный отсыревший табак.
Спал он урывками, часто просыпаясь от холода. Только перед рассветом сон сморил странника. Но лишь начало побиваться солнышко сквозь еще не погустевшую листву, Тэранго проснулся от возникшей дрожи во всем теле. Одежда, не успевшая высохнуть, плохо держала тепло.
Каждый раз, просыпаясь среди серой ночи, Тэранго смотрел на потерявшую половинку Луну. Он не мог отделаться от навязчивого убеждения, что на теле луны он видит черную точку меньше макового зернышка, умом понимая, что видеть луноход он не может. Но ощущение того, что точка видна, не могло оставить его. Ему показалось вдруг, что Луна теперь потеряла чистоту, что ли? Что теперь, после того, как там появился луноход, на нее налипла какая-то печать если не скверны, то, во всяком случае, изъяна. Луна пошла уже на убыль и висела над кронами деревьев лоскутом шкуры со лба белого медведя сначала там над озером, потом переместилась в сторону противоположного берега, отражаясь в водах ручья. Лунная дорожка словно звала его вперед, в неизвестное будущее. Снова вспомнился разговор, который состоялся у Галактиона. Друг рассказал о том, что в газете пишут, будто луноход остановился, потому что наступила лунная ночь. Тэранго смотрел на Луну и думал: «Какая же там, на Луне, ночь? Наверное, совсем темная и длинная, не такая, как сейчас у нас». «Если с Земли видно Луну, то и Земля должна быть видна с Луны. Какая она, наша Земля? Гагарин видел, говорил: красивая, говорил, что беречь ее нужно…» - рассуждал Тэранго.
XY
Светло-зеленая, местами уже по-настоящему сочная листва распятнывала над головой голубизну неба ажурными ягельными кружевами. Просеиваясь сквозь копеечную листву, солнечные лучи достигали земли, воды. Эта с каждым днем густеющая паутина не создавала пока заметной тени. Белые стволы берез, выстроившихся на противоположном берегу, просвечивались от самого низу, от только что пробившейся травы, до самых вершин. Полупрозрачный лес только издалека отдавал сплошной зеленью.
Тэранго налил в кружку кипятка, добавил остатки размокшего сахара, выпил, громко прихлебывая, и начал собираться в путь.
Тревога, противным холодком скребнувшая душу, заставила тревожно оглядываться вокруг. Речка тихо несла свои настоянные на торфе темные воды. Лишь только у самого поворота расплывались еле заметные водоворотные круги. Деревья также, как и вчера, и позавчера, и как много дней назад, стоят тихо, лишь слегка покачивая головами-вершинами. Также доносится редкий лебединый клич из-за болот, кукует кукушка, прерывая свой счет, когда вздумается. Также внезапно, вдруг, срываются утки из-за очередной кочки у самого берега. Речка привычно, как и вчера, петляет, являя путнику все разнообразие меняющейся природы: тут и деревья, подступающие с двух сторон так близко, что кроны их чуть не смыкаются верху, то вдруг расступается тайга, полоса водной глади выходит на простор, и с обоих берегов расстилается мшистая равнина с кочкарником. Все вокруг привычно, но только на первый взгляд: все изменилось, нарушился каким-то неведомым, неуловимым образом порядок. «Разве это порядок, когда медведь нападает на человека?» - продолжал рассуждать Тэранго. Кто мог обидеть его? Кто потревожил злых духов этой Земли?
Река стала заметно шире, а течение медленнее. Облас легко скользил по гладкой поверхности воды, почти не образовывая волну: лишь строгие стрелки, расходившиеся от острия носовой части деревянного челна, легко уходили к противоположным берегам, теряясь незаметно у самой травы. Вдруг пахнуло неприятным запахом гниющей плоти. Тэранго направился к берегу. Бросились в глаза примятая, раздвинутая носом большой лодки трава. На берегу следы человека, а недалеко от берега вываленные кишки большого животного, смешанные с грязью большие щуки, издававшие тяжелый гнилостный запах. «Кто-то медведя приманивал», - подумал Тэранго. Чуть дальше он заметил измятую, видимо, зверем траву, поднятый могучими лапами мох. «Здесь он и сидел в капкане, пока не вырвался», - промелькнуло в голове путника.
За поворотом реки Тэранго увидел дюралевую лодку, привязанную к толстому колу, вбитому в мшистый берег. Тэранго пристал рядом. Огромная серая собака, похожая на волка, бросилась к путнику с яростным лаем. Кто-то грубо окрикнул ее, и собака отпрыгнула от берега к порогу рубленой избы, черным боком показавшейся из неплотной зелени прибрежного кустарника. Никто не вышел на берег. Тэранго осторожно поднялся, встал на грязный вытоптанный сапогами берег, прошел к избе. Собака, поджав хвост попятилась, а развернувшись, убежала по топинке. В плохо освещенных сенях избы человек собирал что-то в мешок. Движения его были торопливы.
- Здравствуй, добрый человек, - сказал Тэранго, остановившись у открытой двери.
- Ну, здоров, чё надо? - буркнул человек, продолжая заниматься своим делом. Только теперь Тэранго понял, что человек складывал в мешок шкурки, скорее всего, ондатровые. Лицо его, поросшее густой бородой, казалось темным, даже не человеческим. Было в нем что-то звериное. – Что молчишь? – спросил басом бородач. – Водки нет, так, что можешь проваливать на ...! - бородач грязно выругался.
- А мне водка не нужна, - перебил его Тэранго.
- Так какого … тебе тут нужно? – рыкнул незнакомец.
- Смотрю – лодка, избушка, значит люди тут есть…
- Ну, есть люди, а тебе какое дело?
Странно было беседовать с этим мужчиной, не видя в темноте ни лица, ни глаз. Доступными взору путника были лишь спина и руки, перекладывающие шкурки с деревянного ящика в мешок. Он быстро перебирал руками, будто воровал, боясь, что его застукают за этим занятием. Закончив работу, выпрямился, ловко перемахнул через руку веревку, завязал мешок и вынес его на улицу, бросив под дерево, где валялись уже какие-то мешки, рюкзаки.
- Что-то я тебя не припомню, - пристально взглянув на Тэранго, произнес он.
- А мы не знакомы, - сказал Тэранго. - Я сверху иду.
- Как сверху?! – удивился бородач. - Там же никого нет, - он махнул рукой по направлению озера, - мы до самого озера доходили.
- А я из-за озера пришел, - Тэранго рассматривал бородача.
Вышел из леса еще один человек с красным круглым лицом.
- Это еще кто такой? – спросил он, неприязненно разглядывая пришельца.
- Люди его интересуют, - язвительно сказал бородач, - говорит, что сверху пришел.
- Ну и пусть дальше идет, - грубо сказал круглолицый. – Тащи мешки на болото. Что-то ты заболтался, - обратился толстяк к бородачу, обозначив таким своим обращением свое главенствующее положение. Потом, оценив обстановку, скомандовал:
- Что стоишь? Быстрее! Вертолет ждать не будет. И ты тоже, - обратился толстяк к Тэранго, - бери вот этот рюкзак, эту железяку и тащи за нами. По дороге будем калякать. Сверху пришел, - скрипнул он, сверкнув недобро глазами, передразнил он бородача, - разберемся...
Железяка, как сразу сообразил Тэранго, оказалась тем самым капканом, еще хранившим на себе засохшую кровь медведя.
Тэранго потащил вслед за круглолицым, согнувшимся под тяжестью лодочного мотора, тяжелый рюкзак и капкан. А следом за ним шел бородач, тащивший мешки с шкурами.
Тропинка вышла на край гривы, за которой открывалось большое болото. Там уже громоздились различные мешки, канистры, приготовленные для погрузки в вертолет. Несколько осторонь лежали мешки с мясом, кровяные пятна, просочившиеся сквозь мешковину, уже побурели. Неободранные шерстявые лосиные ноги, две лосиные головы валялись на растянутом брезенте. Рядом сидел на ящике худой долговязый человек с усами и в широкополой шляпе. Его острые колени торчали, как два полена. Он курил папиросу, перекладывая ее языком из угла в угол растрескавшегося на ветру рта, поглядывал исподлобья на притащивших новую поклажу товарищей и на Тэранго.
- Его что, тоже с собой? - ткнул он рукой в сторону Тэранго.
- Нет, он сверху пришел на обласе. Покурит и дальше пойдет. Да, чукча? – спросил бородач, повернувшись к Тэранго.
- Я не чукча, - сказал Тэранго, сверкнув глазами.
- Ишь, не нравится, - засмеялся тот, что сидел на ящике.
Тэранго резко развернулся, опустив голову, и молча пошел в сторону избушки и своего обласа.
- Он куда помаршировал? - спросил громко человек с круглым красным лицом.
- Я откуда знаю? Ему разве влезешь в голову? - огрызнулся бородач сипло. - Эй, чукча, ты куда!? Смотри, Петрович, он уходит! – крикнул он.
- Пусть уходит, - ответил грубо краснощекий.
Тэранго не остановился, не ответил на грубость, не вступил в спор. Он, проходя мимо порога, посмотрел в открытую дверь, в темноту нутра этой неприветливой избы, сел в облас и, оттолкнувшись от дюралевой лодки, направил челн вдоль берега по течению в сторону полуденного солнца, медленно выгребая на середину речки.
Когда-то он полагал, что следует доверять людям. Теперь же последние события сильно потрепали эту иллюзию, и он начал сомневаться в том, что до сих пор было таким же незыблемым, как Земля со своим голубым небом, как натоптанная тропа кочевий от границы леса и тундры, где живет Священный Семидетный Медведь, и до самого Северного Моря - вотчины Голубого Медведя, как луна, восходящая по ночам, и прячущаяся под землю, чтобы хоть ненадолго приносить свет в Нижний Мир.
Появилось другое ощущение – совершенно ненужное и даже сбивающее с толку: может, не все люди достойны доверия, сострадания и справедливости? Он своим практическим умом пытался докопаться до чего-то, может быть, главного в мировосприятии окружающего так быстро меняющегося мира.
Он вдруг, вот сейчас, понял, что люди, собирающиеся улететь вертолетом, глубоко несчастны уже только потому, что не знают еще, что растревожили злых духов своей неумеренностью и жадностью. Они пока не догадываются, какое возмездие их ждет. А то, что оно придет неотвратно, как пришло к Майма, когда он стрелял оленей до последнего патрона, и потом нечем было защититься от волков, Тэранго не сомневался.
Тэранго почему-то начал корить себя за то, что не смог, не захотел ли, а может и не успел предупредить их о страшной опасности. Но прислушались ли бы они к нему? Майма вот не послушал старого Кути. Жадность застлала ему черным туманом глаза, заткнула ягелем уши, лишив рассудка.
XYI
Запах дыма вызвал у Тэранго то теплое чувство, какое возникает от долгого ожидания каких-то перемен от судьбы, от провидения, от счастливого случая ли. Руки, приноровившиеся к вышлифованному до блеска веслу, соскучились по отдыху, онемевшие ноги - по разминке, а желудок давно ожидает если не праздника, то хотя б утоления голода. Тэранго повернул облас в сузившуюся сначала до ширины лодки старицу, а потом расширившуюся вновь. А вот и стойбище. Моторная лодка, на берегу два обласа, на деревянном настиле лежит набранный для рыбалки невод. Вышли сначала дети, потом двое мужчин. Они помогли Тэранго стать на ноги.
- Ох! – вырвалось у Тэранго от пронзившей боли в затекших от долгой неподвижности ногах, – Здравствуйте! – поприветствовал он хозяев.
- Петявола! Петявола!– поздоровались мужчины.
- Петявола! – повторил вслед за ними Тэранго, и те сразу поняли, что это слово для гостя было незнакомым.
- Меня Тэранго зовут. Издалека иду – сверху, - он с трудом разогнул спину.
- Захар, - подал руку один, - сверху идешь? – удивился он.
- Данила, - протянул для приветствия руку другой. – Значит, ты с той стороны озера пришел?
- Да, я далеко живу, в тундре…
Мужчины рассматривали его с нескрываемым интересом: и облас сделан из кедра, а на этой реке делают только из осины, и малица не такая, как у них... Все говорило о том, что гость издалека пришел. Да и всех по реке Захар и Данила знали наперечет. Обратился Тэранго к хозяевам стойбища на русском языке, и те тоже отвечали на русском, но говорили с заметным акцентом, характерным для жителей Севера.
- Людей жадных встретил я. Недалеко на той стороне изба у них под горой. Вертолета ждут. Много дичи настреляли, лосей. Мохнатого старика обидели. Он из капкана вырвался, на меня бросился. Стрелил я его. Не хотел стрелять, но он напал на меня. Там выше их, за гривой в ручье, на чистом месте я его освежевал. Забрать нужно… - Тэранго посмотрел на Данилу и Захара, как бы ища понимания и благосклонности. – Не хотел стрелять, но у меня не было выхода, он напал на меня, - еще раз повторил Тэранго, оправдывая свои действия. На чужой земле нахожусь, не хотел, мол, обидеть Духов Земли этой.
- Это браконьеры хотели его капканом поймать, - сказал Данила спокойно, без нотки осуждения гостя, - мы не виним тебя. Если зверь бросается на человека, то виноват в этом человек. Обидели они косолапого, вот он и бросился на тебя.
- Как они уже надоели, эти браконьеры! А ничего не поделаешь, у них в руках вертолет… Это они ставили капкан, - подхватил Захар.
- Да, это они ставили капкан. Я сам его видел – в крови весь, - подтвердил Тэранго.
- Пейте чай, а я сейчас смотаюсь к Семену и Димке, тут их помощь нужна, - сказал Данила и быстро направился к реке.
Взревел мотор, унесший быстрого на ногу и решения Данилу. Через какое-то время к берегу пристали уже две моторные лодки. Мужчины засобирались в верховье за убитым медведем.
Из-за противоположного берега показался вертолет. Он будто завис над стойбищем, прошел по закрайку леса дугой. Были видны лица людей, прилипших к круглым окнам винтокрылой машины. Зашатались верхушки деревьев, заглушил рокот мотора все вокруг. Вдруг вертолет резко набрал высоту, развернулся и взял курс на юг, в сторону полуденного солнца.
- Браконьеры улетели в свой Нижневартовск, - сказал Данила, провожая его взглядом.
- Наконец-то, - вздохнул Захар.
Стойбище, до этого жившее спокойной и размеренной жизнью, стало преображаться. Прибыли две длинные дощатые рыбацкие лодки с людьми: несколько взрослых, дети. Мужчины почтительно подавали руку Тэранго, смотрели в его лицо пристально, оценивающе. Тэранго невольно становился центром внимания, и от этого возникало чувство неловкости. Ему показалось, что о нем прибывающие люди знали больше, чем он ожидал. Оживилось стойбище, загомонили люди. Все столпились у центральной избы. Она по виду была больше других. Женщины принялись прибираться в избе: притащили какие-то цветные дорожки, которыми устлали земляной пол, набросали зеленых веток. Двери тоже украсили пучками зеленой травы с попавшимися цветками.
- Медведя привезут, плясать медведя будем, - сказал Захар с заметным акцентом, обращаясь к Тэранго, – праздник будет. Шамана ждем – «ёлта-ку». У нас строгий шаман – Прасин Арсений. Еще долго ждать.
- Долго ждать, - подтвердил один из подошедших мужчин, не вынимая трубку изо рта. – Он старый, долго будет добираться на своем обласе. Мы его моторкой хотели привезти - отказался. Он, наверное, еще на святое место заедет помолиться.
- На святом месте молиться будет, – подтвердил Захар.
Покурили молча.
- Может, баньку протопить? - спросил Захар, обращаясь к Тэранго.
- Хорошо бы в баньке погреться, - с готовностью ответил гость.
Небольшая баня с уже почерневшим срубом стояла на самом берегу ручья, впадавшего в старицу. Вдоль тропинки, ведущей в баню, выстроились несколько лабазов. Под ними в тени стояли нарты, мордушки для ловли рыбы зимой, лыжи, спрятанные от дождей.
В печку-буржуйку Захар заложил несколько сухих поленьев, подсунул под них бересту, и почти без дыма поленья сразу взялись веселым пламенем. Еще не остывшая баня быстро наполнилась теплом.
***
Тихо к берегу пристал потемневший от времени облас. Седовласый старик, сидевший в обласе, придержался веслом за берег. Мужчины бросились помогать ему подняться на ноги. Старик был высокого роста. Он отвешивал поклоны, его косматая седая голова поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Он пожимал мужчинам руки, каждому что-то тихо говорил.
- Петявола! – громко произнес он громко, чтобы слышали все: и мужчины, сгрудившиеся вокруг, и женщины и дети.
- Петявола! Петявола, Арсений! – отвечали ему с поклоном.
- Шаман приехал, - тихо сказал Захар, наклонившись к Тэранго.
Старик-шаман остановился возле Тэранго, посмотрел на него единственным глазом строго.
- Это с тобой встретился лохматый старик? – спросил шаман.
- Да, это мне он встретился, он напал на меня, я не хотел убивать его, но у меня не было выхода, - сказал Тэранго.
Шаман больше ничего не спросил, ничего не сказал. Он взял из обласа мешок и пошел в сторону дальней избушки, вросшей по самые окна в землю. Мужчины вытащили облас шамана, перевернули его вверх днищем, уложив рядом с другими обласами.
Пока женщины готовили котлы для варки жертвенного мяса, разводили костры, мужчины занялись изготовлением масок из бересты. Тихо что-то напевая, Захар вырезал из свежесодранной бересты округлые заготовки, а в них отверстия на месте глаз, пришивал длинные носы. Ему помогали еще двое мужчин, приехавшие «плясать медведя» из дальних стойбищ.
- Плясать нужно в масках. Лохматый старик не должен видеть наши лица, - пояснил Захар.
- У нас также делают, - ответил Тэранго.
Он тоже стал помогать изготавливать маски.
Ближе к вечеру привезли медведя. Мужчины занесли шкуру в приготовленную для праздника избу, разложили ее в центральной части головой к печке. Перед головой медведя, которая покоилась на передних лапах, разложили фигурки оленей, сделанные для украшения жилища.
Только теперь вышел из своей избы шаман, обряженый в шаманские одежды – длинный сак, обшитый орнаментом; на голове шапка, отороченная росомашьим мехом. Верх шапки вышит бисером, деля ее на шесть частей. На руки шамана надеты необычные рукавицы из медвежьих лап с когтями. Высоко над головой он нес свой бубен. Шаман остановился перед дверью в избу. Тут же перед ним на маленький стульчик поставили ведро с водой. Арсений вытащил из-под своего необъятного одеяния что-то похожее на деревянную ложку. Каждого входящего в избу он обливал водой, плеская полную ложку в лицо. И только после этого мужчины, вытирая лицо руками, входили в избушку, низко кланяясь.
Женщины были подвергнуты такой же процедуре, после чего они нахлобучивали косынки таким образом, чтобы лиц не было видно.
Входя в избу, каждый целовал медведя, шепча тихо приветствие: «Петявола, ике – здравствуй, старик, мы не хотели тебя убивать».
- Петявола, ике, - сказал, наклонившийся над шкурой медведя, вошедший в избу с мокрым лицом Тэранго. - Ты прости меня, я не хотел тебя убивать. Тебя убили злые люди, поставившие капкан на тропе, по которой ты шел по своим делам …
Мужчины огладили Тэранго одобрительными взглядами, согласно кивая головами.
- Да, - говорили они, - тебя убили браконьеры.
- Тебя убили злые люди.
- Тэранго не виновен в твоей смерти, он не хотел тебя убивать, - промолвил Захар, целуя голову медведя.
Женщины целовали медведя через платок, молча. Заходящие в избу люди рассаживались кто на полати, а кто на низкие скамеечки или отшлифованные руками чураки. Последним зашел шаман. Ему пришлось низко наклониться, перешагивая порог. Он сел у порога на гладко отшлифованный чурак, опустив голову в скорбной покорности, будто готовился к чему-то очень важному. Все сидели на своих местах, так же опустив головы. Середина избы оставалась свободной. Какое-то время все сохраняли тревожно-почтительное молчание, вздыхая тяжело, так, чтобы все слышали эти трагические нотки, соответствующие традиционному обычаю.
Шаман позвал хозяйку жестом руки. Женщина быстро подскочила к нему, и он что-то сказал ей тихо. Никто не услышал его слов. Но все женщины тут же поднялись со своих мест, повинуясь жесту хозяйки, и вышли из избы, тихо прикрыв дверь. Мужчины сидели молча.
- Мы не хотели тебя убивать, - нарушил тишину шаман и обвел всех тяжелым взглядом, разжевывая что-то, от чего слова его словно оборвались. Он резким движением закинул в беззубый рот какого-то снадобья. Мужчины по его знаку подходили к нему, и каждому он отмеривал щепоть похожего на горку табака сухого крошева в открытую ладонь, и каждый, закинув его ловким движением в рот, начинал жевать. Тэранго тоже досталась горсть сухих мухоморов, а именно они сейчас раздавались шаманом каждому мужчине. Низко опустив голову, уронив ее на торчащие сквозь накидку колени, Арсений неистово жевал сухое снадобье, наклоняя голову то вправо, то влево, издавая какие-то звуки, похожие на стон. Его голова, покрытая шаманской шапкой, расшитой бисером, встряхивалась в такт жевательным движениям. Все молча жевали, искоса поглядывая на качающуюся голову шамана. Напряжение нарастало. Вдруг шаман вскинул голову. Седые клочья его длинных волос выбившиеся из-под шапки взметнулись. Единственный глаз блеснул, лицо перекосилось в гневном крике:
- Атым-ку – убил его! Атым-ку убил его! Атым-ку убил алле - ике! – его низкий голос заполнил всю избу. Шаман ударял в бубен колотушкой, сделанной из заячьей лапы, после каждого возгласа.
-Атым-ку убил алле-ике! – повторили нескладно вразнобой мужчины.
- Злой человек убил «большого старика», - перевел на русский язык, сидящий рядом Захар. Тэранго благодарно посмотрел на соседа. Тэранго вспомнил того круглолицего, заставившего его тащить окровавленный капкан на вертолетную площадку.
- Ты видел злого человека, убившего алле-ике? – спросил шаман у Тэранго строго.
- Я видел злых людей, убивших алле-ике, – подтвердил Тэранго.
Шаман взял из рук Захара маску, специально изготовленную для шамана. Арсений надел ее, и все присутствовавшие мужчины надели маски.
- На большой железной птице улетели злые люди, убившие Алле-ике! – воскликнул шаман, поднявшийся во весь рост. Он пружинистыми движениями качнулся в одну сторону, в другую, медленно поднял бубен, ударил мягкой колотушкой, сделанной из заячьей ноги, закружил медленно, ударяя ритмично в бубен после каждого поворота.
И тут его горло будто открылось, и он запел хриплым голосом с клокочущими звуками, поднимая бубен над головой для удара колотушкой, и опуская его на время, пока пелся следующая фраза.
Под Белым Ягельным Бором
Попал ты в настороженный кем-то капкан,
Тобою же раньше не замеченный.
Не выдержала твоя шкура
Напора мощной стрелы,
Пронзившей твое сердце…
Танец шамана еле заметно убыстрялся, удары в бубен становились чаще. Голос его то возвышался до птичьего пения, то превращался в косачиное бормотание, то лился, подобно ручью в весеннюю пору, то вдруг вздрагивал, подобно звериному рыку. И эти превращения голоса повторялись в строгой ритмичности, танец шамана становился все неистовей, дробно гремел бубен, ускоряя ритм, песня эхом отбивалась от стен, потолка, проникала не только в уши, но и в тело.
Полный-полный Месяц
В какую сторону ходил,
В ту же сторону ходить будет!
Добротное солнце
В какую сторону ходило,
В ту сторону ходить будет!
И уже все исчезло, будто ничего не существовало: ни света, ни тьмы, ни неба ни земли. Только этот ритм, эти певучие, рычащие, журчащие напевные слова. Только эти лица-маски, кружащие, качающиеся, пляшущие, заполнившие всю избу. Маска шамана то появлялась, то исчезала, то она качалась со стороны в сторону, то застывала под потолком, чтобы снова прийти в движение с очередным дробным переливом священного бубна.
Включились какие-то новые - горловые звуки, заполнившие все пространство. Тэранго показалось, что звуки доносятся издалека, но вместе с тем они окружали его плотным кольцом, они проникали не только в уши, но пронизывали, как показалось гостю, все тело. Ноги сами просились в пляс, и он ритмично вместе со всеми переставлял ноги в такт со всеми мужчинами, образовавшими кольцо вокруг шамана. Арсений продолжал медленно кружить, лишь изредка останавливаясь перед медвежьей головой, будто обращался к ней, будто ожидал ответа. Но после недолгой паузы вновь пускался в пляс, выбивая под переступы ног ритмику танца. Если в самом начале танца казалось, что бубен звучит приглушенно, то теперь ритмичные удары колотушки вытряхивали из нутра бубна громоподобные взрывы. Вздрагивали стены, потолок, вздрагивали в такт пляшущие люди.
Также тихо, как и вышли, в избу вошли женщины. Разгоряченные мужчины, двигались в такт бубна, их ноги работали ритмично. Мужчины не заметили, как женщины тихими тенями скользнули за их спинами и уселись на низкие скамейки. На улице осталась только хозяйка дома.
Пока живут люди на Земле,
Ты, Большой Старик, человеку подобный,
Будешь ходить лесными тропами,
Где всегда ходил.
Тебя будут бояться женщины и дети,
Ты все будешь видеть,
Ты все будешь знать.
Худой человек не уйдет от тебя.
Тебе будут петь песни,
Тебе будут посвящать танцы,
Хоть и убитому…
Мужчины, образовав круг, ритмично под бубен притопывали ногами, чем напоминали топчущегося на задних лапах медведя. Сначала они сместились в одну сторону, потом несколько шагов в другую. Снова в одну – в другую. Танец становился все ладнее, ритмичней, приобретая стройность и глубокий смысл. А шаман кружил в центре созданного мужчинами кольца, неистово ударяя в бубен. Голос его продолжал биться о стены, он поглощался танцующими, как пища, как хмельной напиток, как вода человеком, испытывающем жажду. Голос, становившийся все хриплее, распластывался по стенам, стелясь по полу.
Песня шамана все глубже и глубже проникала в самое сердце. Тэранго уже не видел никого, он не замечал ничего – только голос шамана, только громоподобные удары бубна. Казалось, не будет конца песни, не будет конца танцу шамана. Кружение шамана все убыстрялось, песня непрерывным потоком лилась со всех сторон. Бубен громыхал тяжелыми ударами, отскакивая от стен. Тэрангу казалось, что это его сердце так бъется, что это все сердца вместе соединенные воспроизводят эти гулкие взрывы.
Вдруг Арсений рухнул на пол, как подрубленное дерево. Случилось это так внезапно, что подхватить его никто не успел. Он растянулся на полу во весь свой богатырский рост. Мужчины подняли его и уложили на полати рядом с медведем. Все знали, что танец шамана оканчивается так. Но когда упадет шаман, предугадать невозможно.
- Откройте двери! – крикнул Захар.
Дверь распахнули. Все вышли на улицу. Уже сгустились сумерки. В воздухе носился плотный запах вареного мяса, метался по всему двору дым. На небе уже появились неяркие звезды, над самым лесным хребтом висела большая холодная Луна, потерявшая больший кусок своей боковины. Прохладный ночной воздух, дуновение легкого ветерка вернуло мужчин к действительности.
Тэранго набил трубку табаком, предложенным Захаром. Затянувшись табачным дымом, Тэранго указал рукой на зависшую над темной неровной линией леса Луну.
- Там наш луноход. Много километров уже прошел, - он посмотрел на Захара. Тэранго показалось, что свой голос он слышит будто со стороны.
- Знаю, читал в газетах. Только там наступила лунная ночь, и он остановился,- ответил Захар каким-то чужим голосом.
- Ему нужен солнечный свет, чтобы работать, – развивал тему Тэранго.
- Да, солнце всем силу дает. Никто не может обойтись без солнечного света, - согласился Захар. Его голос становился обычным.
Собеседники задумались, глядя на наполовину спрятавшуюся за верхушками деревьев луну.
- Вам часто привозят газеты? – спросил почему-то Тэранго, прервав возникшую паузу.
- Мы сами ездим в село за почтой. Кто-нибудь из нас все равно хоть раз в неделю бывает в деревне. Иногда почту привозит Сансан.
- Вам хорошо, а мы получаем газеты один раз в месяц, а то и реже, - Тэранго не стал спрашивать, кто такой Сансан. Придет время – узнает.
- Сами ездите за почтой? – спросил Захар.
- Нет, зимой почту привозит на оленях мой друг Мыртя, а летом катером. Зимой много зависит от погоды. У нас в тундре часто бывают такие ветра, что ничего не видно. Олени отказываются тянуть нарту.
- Я слышал от людей, что у вас на Севере бывает яркое небесное сияние.
- Да, такое яркое бывает сияние, что все небо полыхает огромным костром.
- У нас тоже бывает, но редко, и не такое яркое, как у вас. - Захар, смотрел на Луну, просвечивающуюся сквозь верхушки деревьев.
Захар и Тэранго сели за самодельный стол у костра. Женщины помешивали варево в котлах, потом, усаживаясь вокруг костра, сидели на корточках тихо и безмолвно.
Подошли другие мужчины и, с интересом слушая рассказ Тэранго о том, что оставил он большое стадо оленей на взрослого сына, который теперь лучше его справляется с оленями; о своей проблеме поведал, что не может читать газеты без очков, а старый Кути умер и «унес очки с собой в Нижний Мир»; и что теперь он едет в Нижневартовск, чтобы купить очки.
- Там, в Нижневартовске, все есть, и очки тоже, наверное, продаются, - подытожил Захар, не выказав никакого удивления, что человек собрался за очками в такую даль.
Скоро сварилось медвежье мясо, и мужчины долго разбирали голову, стараясь не повредить кости. Женщины устроились за другим столом. Себе они сварили мясо отдельно, как научил старый шаман.
И мужчины, и женщины, вкушая мясо медведя, приговаривали: «Кок, кок, Ворон тебя ест, а не я, не сердись, большой старик».
XYII
- Ну, что встали, мужики! – скомандовал краснощекий. – Пошли лодкой заниматься. Через час-другой вертолет нарисуется, а у нас лодка еще на берегу.
Бородатый и длинноногий в широкополой шляпе нехотя поднялись с ящиков.
- Ты, Колян, зачем ханта обидел? – спросил долговязый у бородача. -Сейчас бы помог лодку тащить. Он укоризненно посмотрел на товарища.
- Это не хант и не чукча, - ответил за бородача краснощекий. - Скорее всего, это был ненец. Только вот спрашивается в задачке: откуда он тут взялся?
- Сказал, что сверху пришел. Как ты их только различаешь, Петрович? – спросил искренне Долговязый в широкополой шляпе.
- Работа у меня такая, Юрик, - загадочно ответил Петрович и направился в сторону избы. За ним лениво плелись Колян и Юрик. Они отмахивались от комаров ветками, озираясь по сторонам, будто оценивали кучность носившихся над ними зудящих туч.
Колян и Петрович остались у края гривы, откуда сквозь уже обозначившуюся зелень прибрежных кустов просматривались сложенные большой кучей вещи на краю болота. Юрик не спеша пошел вразвалочку к лодке. Оттолкнул от берега дюральку и потянул ее вдоль затопленной травы к своим товарищам.
- Расправь сапоги, а то начерпаешь! - крикнул ему Николай, заметив, что болотные сапоги друга не расправлены, а вода почти доходит до краев собранных складками болотных сапог.
Не сговариваясь, мужчины ловко подхватили лодку в шесть рук и потащили по старому следу. Сначала лодка пошла, как щука на поводке, скользя по уложенным поперек круглякам, но скоро силы иссякли, и лодка остановилась.
- Покурим… – сказал бородатый Николай.
- Покурим… Сколько же этой твари здесь летает, - зло выпалил Петрович, задыхаясь.
-Да, комарья уже много выпарилось! Вовремя мы отсюда сваливаем, - встрял в разговор, присевший на борт лодки Юрик. Он беспрестанно махал березовой веткой.
- Да уж, вовремя, - согласился бородач. Он достал из кармана флакон с белой жидкостью. Тут же подставили свои ладони-лопаты и Николай, и Петрович. В каждую ладонь Юрий вылил белую сметанообразную жидкость.
- Поработали мы с вами, ребятки, хорошо, - подытожил Петрович операцию «Дичь». Так они сами меж собой прозвали «вылазку на природу». Петрович, втирая противокомариную жидкость вокруг ушей, в затылок, вертел головой, громко посапывая; потом ладонями провел по щекам, оставив на них остатки спасительного зелья.
- Николай, сейчас лодку притащим. И приготовь сразу два глухаря командиру и одного штурману, да и по куску лосятины по пакетам разложи, чтобы потом не суетиться, - добавил он, глянув в упор на долговязого Коляна.
- Сделаем, Петрович, - ответил Николай. – А операция «Дичь» действительно удалась. Жаль только, что мишка открутился.
- Да, бедняга без пальцев остался. Теперь он меченый. По осени доберем, если выживет, - сквозь выдыхаемый дым вымолвил Юрий.
- Выживет, - утвердительно сказал Петрович, – что с ним станется: зверь есть зверь… Ну, что? Потащили!
Рывок – и лодка хоть и медленно, но заскользила по зеленому мху. Остановились неподалеку от предполагаемого места посадки вертолета.
- Тут мы ее и оставим. Давайте-ка ребятки перевернем, чтобы дождями не заливало.
- Мы что: лодку с собой не берем? – удивился Николай.
- Нет. А зачем? Она нам тут нужна. Что ее туда-сюда таскать на подвеске? Мы же и осенью сюда приедем, потом – следующей весной. Мы здесь надолго обосновались, ребятки, - ответил Петрович, прикуривая сигарету.
- Это понятно. Но зачем же мы спины рвали, тащили? – возмутился Юрий.
- А затем, ребятки, что должна лодка лежать здесь рядом с болотом. Вдруг нам ее нужно будет перебросить в другое место. Как ее возьмешь с берега вертолетом? А тут площадка рядом. Так-то, Юрик. И, как говорят умные люди, дальше положишь - ближе возьмешь, но тебе этого не понять, - и Петрович укоризненно посмотрел на своего товарища.
Вертолет дал о себе знать далеким приглушенным рокотом, который с каждой минутой нарастал. И вот он вырвался из-за гривы, повис на месте, выбирая место для посадки.
Быстро и слаженно Петрович, Юрий и Николай подтаскивали мешки, ящики к дверке вертолета, а там их уже подхватывал штурман. И вот вертолет взревев, начал набирать высоту.
- Слушай, командир, - обратился к командиру машины Петрович, - есть возможность крутнуться немного? Меня интересует, как далеко в сторону озера тянется наша грива.
- Крутнемся, у меня топливо в запасе есть, но недолго, - ответил командир.
Вертолет заложил крутую дугу и взял курс на север.
- Смотри, Петрович, - воскликнул штурман, - там что-то есть на берегу.
- Мне тоже показалось.
- А ну-ка Володя, пройди вдоль ручья, - обратился штурман к командиру.
- Эй, мужики, - повернувшись в салон вертолета, крикнул Петрович, - мишку-то нашего ненец все же взял. Ох, и паршивец, ох и сволочь! Смолчал, партизан...
Вертолет уже завис над местом ночевки Тэранго, над освежеванной тушей, лежащей на распластанной шкуре.
Юрий и Николай прильнули к иллюминаторам.
- Вот и верь этим чукчам, …! - прибавив матерное слово, выкрикнул в сердцах Николай. - Смолчал же, гад, что медведя нашего завалил!
- Володя, Ванюша, - обратился к командиру и штурману Петрович, - гляньте-ка, ребятушки, может, сядем рядом да заберем нашего мишку. Это же наше мясо, это же наша шкура. Медведь у нас из капкана сбежал… - запричитал он.
- Негде тут сесть, я уже оценил обстановку, - возразил командир. - Сейчас сделаю круг, вдруг найдем пятачок, - все же согласился он поискать хоть какие-то возможности.
Но, сделав круг, все поняли, что удобного пятачка нет. Ближайшее болото, где можно было бы приземлиться, находится на расстоянии более километра.
- Командир, - просительно выдавил Юрик, - сядь на болоте, дорогушенька, а мы с Коляном сбегаем хоть за шкурой.
- Нет, не могу я столько висеть в воздухе. Здесь болота топкие, мотор не выключишь, а висеть целый час я не могу: столько топлива у меня нет.
С этими словами он начал поднимать вертолет, потом, заложив крутой вираж, повернул на юг.
- Пройди вдоль речки, - не то попросил, не то скомандовал Петрович, обращаясь к командиру, - глянем, чем ханты занимаются, пройдись над стойбищем. Наверняка собираются за медведем, - предположил он.
Вскоре Петрович и его товарищи увидели, как из старицы, в которой находится стойбище, вырулили две моторные лодки и направились в вершину реки.
- Кто бы сомневался, - выдавил в сердцах Петрович.
ХYIII
Медвежьи пляски продолжались и на второй день, и на третий, и на четвертый, и закончились только ночью на пятые сутки. Каждый день варили медвежье мясо, каждый вечер выходил из своей избушки шаман Прасин Арсений, чтобы повести людей своего племени в пляс. С заходом солнца, когда наступали сумерки, как обычно, пожевав своего зелья, а были это сушеные мухоморы, он начинал свою песню, которая ускорялась от куплета к куплету. Его бубен взлетал под самый потолок избы, потом он выкатывался из дверей избы на улицу и плясал вокруг костра. Также, следуя ему, плясали мужчины, а потом присоединялись и женщины. Прасин угощал своих соплеменников таинственным зельем, и все жевали, уходя сознанием туда, где кончалась земля, и начиналось безграничное небо; или туда, где можно встретиться со своими давно ушедшими предками. И тогда лики давно умерших возникали так явственно, что живущим здесь между землей и небом, казалось, будто они сейчас пляшут в одном круге. Что это к ним, ушедшим в нижний мир, сейчас обращена песнь шамана, и что для них сейчас варится мясо в котлах над кострами. Каждый раз в самый разгар разгоряченного танца шаман падал в середине круга на остуженный ночной прохладой песок.
Только далеко за полночь все расползались по избушкам: утомленные и изможденные, с отяжелевшими головами на заплетающихся ногах. Падали спать там, где подкосились ноги, где повстречалась постель. Тэранго тоже плясал вместе со всеми, также изнемогал от усталости, также уходил в глубокий тяжелый сон и также вставал поздно – ближе к полудню.
На шестой день шамана усадили в облас, и он также бесшумно и тихо исчез за поворотом старицы, как и появился из-за него шесть дней тому назад. Разъехались гости. В стойбище снова наступила тишина. Каждый занялся своим делом, и казалось, не случалось здесь никакого шестисуточного перерыва в жизни стойбища.
Женщины привычно пекли хлеб дрожжевой и «на песке», варили, как делали испокон веков, суп из стрелянных в соседних старицах уток. Мужчины, приходя утиной охоты, принимались перебирать сети, набирали невод, ловко зашивая обнаруженные бреши. Также, как всегда, подлаивали собаки, обращая на себя внимание хозяев; дети бегали, как обычно, вдоль берега по белому песку, весело перебрасываясь хохотками. Мальчишки постарше сгрудились в сторонке, у них своя забава: стреляют из лука в ствол могучей сосны на самом высоком месте у спуска к воде. Солнце, как всегда, тихо всплыв из-за леса, поднималось тихо, а потом клонилось к закату тоже тихо и незаметно, оставляя после себя прогретый песок на берегу. Все также с заходом солнца выплывало неизвестно откуда облако зудящих комаров…
- Через неделю к нам придет плашкоут, - сказал как-то Захар, - так ты с Сансаном уедешь в Нижневартовск.
- Кто такой Сансан? - спросил Тэранго, помогая Захару перебирать запутанные сети. Он уже слышал это имя.
- Санька Санарин – капитан катера. Он весной и осенью, как большая вода становится, за рыбой приходит, продукты привозит, - объясняет, как может, Захар, с трудом подбирая русские слова, - муку там, соль, сахар, макароны… Нам от государства положено получать. Так давно уже делается. Не нами заведено.
- И почту тоже привезет Сансан? – спросил Тэранго, оживившись.
- И почту привезет.
- А, все равно у меня очков нет, - расстроился Тэранго.
- У меня есть очки, от отца остались. Он утонул уже как два года. Так и не нашли. Я тебе их могу отдать: они мне не нужны. У меня глаза хорошо видят, - успокаивает гостя Захар.
- Почитать газеты я возьму, но чтобы насовсем – нет. Они тебе потом самому пригодятся. У меня ведь тоже раньше глаза хорошо видели. Я себе куплю очки в Нижневартовске.
- Да, там сейчас все можно купить. Там много разных магазинов, - согласился Захар.
- А далеко до Нижневартовска? - наконец-то решился задать такой вопрос Тэранго.
- Ну-у-у... - потянул Захар, – если вертолетом, то три часа, однако... Не меньше... Я летал, - Захар посмотрел на Тэранго, -а если катером от деревни - два дня. За один день не управиться.
- А до деревни?
- Моторкой и то один или два раза ночевать будешь, а если обласом, - Захар почесал затылок, - однако, недели две… Сейчас вода большая, ветер, волна… На обласе опасно. У меня отец так утонул, волной захлестнуло… Водяные духи взяли… Сансана ждать нужно, - заключил он, будто гвоздь забил.
- Буду ждать Сансана, - согласился Тэранго как-то обреченно.
- Рыбачить будем, - Захар, закончив перебирать сеть, связал концевую веревку, уложил сет в мешок.
- Хорошо, - обрадовался Тэранго, - порыбачим.
Погрузили сети в обласки, и молча, без лишних слов, оттолкнулись от берега.
Такая работа для Тэранго была привычной, поэтому Захар, когда подплыли к месту лова, коротко сказал:
- Ты, Тэранго, ставь здесь обе сетки. Вот от этого куста и до самого берега, - он показал рукой, откуда и куда нужно расставить сеть, - а я поставлю за поворотом.
Тэранго привязался к затопленному кусту и начал распускать сеть, ловко подгребая веслом. В небе ни тучки, вода ровным зеркалом отражает дальний берег, куст же ломается на возникших от обласа легких морщинах. Солнце заметно припекает, над головой носится ленивая тучка комаров. В знойный день их становится заметно меньше, и почти не мешают заниматься работой. Вот сеть закончилась, и Тэранго ловко подхватил новую, связав конечные веревки двух сетей. Выправив долбленку в нужном направлении, взмахнул веслом, и сеть легко и бесшумно стала соскальзывать в воду. С каждым гребком берег все ближе. Уже у самого берега облас притормозила натянувшаяся веревка. Она предусмотрительно была привязана к перемычке обласа. Ловко вытянув приготовленную тычку из-под перемычек, Тэранго воткнул ее в твердое дно, привязал к ней конец сети. Посмотрев на ровную строчку белых поплавков, Тэранго остался доволен своей работой. Отметил про себя, что поплавки на середине утонули, что указывало на то, что в том месте пролегало глубокое русло.
Два-три взмаха веслом, и облас уткнулся носом в пологий берег, поросший свежей осокой. Почти к самому берегу примыкал мелкий осинник. В тени его травы не было. Под ногами шуршала прошлогодняя почерневшая листва. Тэранго присел на лежащую осину, вершиной своей уходящей в воду. Он достал трубку, набил табаком, чиркнул спичкой, прикурил; выпустив облачко терпкого дыма, уставился вдаль. Тэранго заметил, что здесь, где деревья высокие, где лес подступает к самой воде, его взору не хватает пространства, он будто скован, будто зажат этими живыми стенами. «Я тут, как олень в корале» - подумалось ему. Он оглянулся: за спиной стоял густой осинник сплошной стеной, закрывая солнце. «Чтобы жить в лесу, привычка нужна» - рассуждал он. Комары, потревоженные табачным дымом, зудящей тучкой держались на почтительном расстоянии, но спустя какое-то время начали сжимать кольцо.
В водном зеркале отражались зеленой неровностью затопленные кусты, вправо ровная стеклянная синева уходила узкой дорожкой до поворота. Медленно надвигался летний вечер. Появился облас Захара, раздвигая острым носом водную гладь и образовывая острый клин-стрелку. Бесшумно погружается весло то с одной стороны, то с другой.
- Ну, что? Поставил сети? – бодро спросил зачем-то Захар, осматривая ровную строчку белых поплавков.
- Поставил, - ответил Тэранго, - Ох, и комаров здесь сколько!
- У меня мазь есть, - Захар уже вышел на берег.
- Да-а-а, - протянул Тэранго, намазывая лицо белой густой жидкостью, - тяжело жить в лесу летом. У нас в тундре постоянно ветер дует, он хоть немного разгоняет комаров.
- Зато зимой у нас дрова всегда есть, в лесу дичи разной полно, - возразил Захар.
- С дровами у нас в тундре тяжело, издалека приходится возить. И мы ведь изб не строим, мы в чумах живем. Перевозим с зимней стоянки на летнюю, потом обратно.
- А чумы ставите всегда на одном и том же месте?
- Ну, место то же, но сам чум нельзя ставить на старом кострище. Под ним Нижний Мир близко лежит. Еще год погорит костер, и дырка будет, так и провалиться можно, - ответил Тэранго и стал выбивать пепел с догоревшей трубки.
- Смотри, Тэранго, поплавки заплясали, - заметил взволнованно Захар, – наверное, щука попалась.
- Проверим?
- Конечно, сейчас рыба не помешает.
В сеть у самого куста действительно запуталась большая щука.
- Еще облас перевернет, - улыбаясь, произнес Захар, поднимая из воды сеть вместе с отчаянно бьющейся щукой. Он ловко повернул весло в руках и рукоятью ударил рыбину по голове: мелко задрожав, она затихла. Только теперь Захар выпутал пятнистую хищницу, бросил ее на дно обласа под ноги.
Каждый день утром и вечером Тэранго с Захаром занимались рыбным промыслом. Попадались большие щуки, серебристые язи, жирные караси и большие полосатые окуни. Каждый раз, возвращаясь с рыбалки, их встречала ребятня – четверо детей Захара и шестеро Данилиных. Они помогали складывать рыбу в мешки. Мальчишки постарше таскали мешки к леднику. Обычно к этому времени и Данила привозил рыбу, снятую из своих сеток. Сети он ставил в другой старице неподалеку. В леднике управлялись дети. Им доставляло истинное удовольствие сортировать рыбу, укладывая в разные ящики, и пересыпая ее заготовленным еще зимой льдом.
XIX
Два выстрела увязли в серости северной ночи. Прижатые низкими облаками и непогодой, гуси налетели прямо на охотника. Демьян поднял со мха двух гусей, упавших недалеко друг от друга. Быстро столкнул облас в узкий ручей. Обложной мелкий дождь подгонял: нужно быстрее добраться до леса, до твердой почвы, чтобы можно было развести костер, подсушиться, спрятаться под облас или под кроны деревьев, переждать непогоду. Об этом думал Демьян, энергично работая веслом. Облас скользил по течению бесшумно, приближая Демьяна все ближе и ближе к спасительному лесу, выстроившемуся темной стеной.
Сквозь кроны вековых кедров мелкая морось не просеивается, но, однако, все же достигает земли в виде увесистых редких капель. И только прислонившись к толстому стволу кедра-великана, Демьян понял, что есть все же спасение от этой нудной сплошной мокроты. Здесь, у толстого ствола на возвышенности, выстланной сухой хвоей, укрывающей могучие корни, и нашел он себе убежище.
Веселый костерок хоть немного высветлил тягучую темную серость надвинувшейся ночи. Мокрая одежда, развешанная на сооруженных из тонких жердей вешалах, нагрелась и запарила. Демьян постоянно возвращался в своих мыслях к оставшемуся на берегу водораздельного озера Тэранго, ему думалось о том, что это боги, это Добрые Духи послали этого ненца из далекой тундры, чтобы он спас отца; значит, не зря отец каждые семь лет ходил на святую гору, испытывая себя, не зря ему являлся священный свет. И, конечно же, такой сильный шаман, как Тэранго, преодолеет хоть самый тяжелый путь, и доберется до далекого города Нижневартовска, где добывают нефть – горючий жир земли, он увидит, как добывают нефть и расскажет об этом своим детям и внукам, и он обязательно купит себе очки. «И если Добрые Духи не изменят своего благосклонного отношения ко мне, путнику, моей семье, то мы еще увидимся. Как не увидимся? Мы же люди одной Земли, мы люди одной реки, мы ходим одними дорогами. Разве есть другой путь к его дому кроме того, что проходит через мое стойбище?» - так думал Демьян, глядя на пляшущие языки пламени, ощущая его благодатное тепло.
***
Галактион не терял времени зря. Он решил напилить досок, чтобы сделать пол в новой избе Демьяна, как у русских. Заготовленные Демьяном бревна он решил не трогать, да и для досок они не подходили – толщина их была недостаточной. Они были заготовлены для строительства наката для крыши. Вызвался помогать деду Галактиону одиннадцатилетний Илья.
- Ну, Илья, показывай, какую сосну можно валить. Ты тут хозяин, - Галактион посмотрел на подростка. И в этом утверждении не таилось какого-то притворства или снисходительной нотки превосходства старого над малым. Он спросил у него, как у равного.
- Пойдем, дед Галактион, покажу.
- Только ты далеко в тайгу не веди. Таскать нам с тобой придется.
- Тут рядом. Отец на этом месте хочет новый ледник строить, так что вот эти сосны можно спилить, - Илья деловито показал на сосны, которые можно было спилить.
Галактион свалил несколько толстых сосен. Илья помогал ему, подталкивая падающие стволы в нужную сторону. Ошкуривали покряжеванные по размеру бревна на месте. Тут же на месте Галактион распиливал бревна бензопилой на толстые доски. Пахло сосной, пахло примятым багульником, пахло наступившим летом. Комары кружились над работниками плотным облачком. Становились они все активнее и активнее, что могло предвещать надвигающийся дождь. В воздухе висела сырость, а серое небо прижалось к самым кронам деревьев.
- Хорошо, что похолодало, - сказал Галактион, прикуривая папиросу, - а то бы совсем упарились. Ну, надоели! - отмахнулся он от комаров, густо насевших на вспотевшего Галактиона. – Сейчас я вас дымком придушу чуток, - сказал он и выпустил клуб дыма перед собой.
- Дед Галактион, давай я попилю, - Илья уже взялся за ручку бензопилы.
- Пили. Только пусть остынет немного, - согласился Галактион.
Взлаяли собаки. Так лают с подвываниями они только, когда встречают хозяина.
В избе каждый занимался своим делом: Евдокия шила новые кисы, Акулина помешивала варево у плиты, младшенькая дочь тихо спала в углу избушки, раскинув ручки, старшие дети играли на улице.
- Демьян приехал, - сказала Евдокия, обрадовавшись.
Она бросила свою работу, воткнув иголку в кожу, чтобы не потерялась, и выскочила на улицу, вышла и Акулина. Вышел Галактион, отмахиваясь от комаров, Илья вприпрыжку бросился навстречу отцу, опередив всех.
- А мы с дедом Галактионом досок на пол напилили, - поспешил доложить отцу.
- У меня был хороший помощник, - Галактион кивнул согласно головой.
- Молодец, сын, - Демьян потрепал кудлатую голову Ильи. - Пойди, вытащи облас. Гусей, уток принеси… Облас переверни! – уже вдогонку крикнул он Илье, который вприпрыжку бежал в сторону реки.
Малыши тоже подкатили к отцу. Самого младшего он прижал к груди, высоко подбросил. С каждым таким взлетом под кроны сосен малыш заливался звонким смехом.
- Идите, идите, помогайте Илье, - подтолкнул он малышей, поставив на ноги самого младшего. Малыш покачнулся, обрел равновесие и потрусил мелкими шажками вслед за старшими. Они дружно бежали по тропинке в сторону реки, где Илья складывал на мох добытую отцом дичь. Илья ловко, как делал обычно отец, втащил облас под навес, перевернул его.
Жена встретила Демьяна, ласково обняв, и что-то прошептала ему на ухо, потом спросила:
- Устал, наверное?
- Отчего мне было устать? Я же не работал все эти дни. Сидел в обласе да подгребал себе веслом. Вот и вся работа. Вот дед Галактион с Ильей поработали, они вон сколько досок напилили! - он сильнее прижал к себе свою любимую, поцеловал, словно в благодарность за прошептанное на ухо известие.
- Теперь в нашем доме будет деревянный теплый пол, как в русских избах. Отец с Ильей хорошо поработали, - сказала Евдокия и мягко посмотрела на Галактиона.
- Как там Тэранго, куда ты его провел? – спросил Галактион, пытаясь направить беседу в интересующую его сторону. Его немного смутили хвалебные слова Евдокии в свой адрес. Стоит ли такого внимания обычная мужская работа?
- До самого озера. Дальше уже заблудиться негде, там река сама дорогу покажет.
- Хорошо. Встретимся ли еще с этим хорошим человеком? Каким путем будет возвращаться он в свою тундру?
- Мимо нас не пройдет, - ответил Демьян, однако уверенности в его голосе было мало.
- Пусть Добрые Духи помогают ему. Пусть проведут этого доброго человека обратно тем же путем, - тихо произнес Галактион.
Рядом с Галактионом стояла Акулина в расшитом бисером праздничном платье. Она вслед за Галактионом произнесла мысленно те же слова: «Пусть Тэранго пройдет обратно тем же путем».
XX
«Завтра придет плашкоут» - все в стойбище только об этом говорили. Ждали Сансана и женщины, для которых всегда что-нибудь привозил молодой капитан «под заказ»: то новую сковородку, то чайник, а то и бисер или губную помаду; ждали Сансана с глиняными свистками, рыболовными крючками и воздушными шариками дети; ждали мужчины, чтобы сдать добытую рыбу. Сансан также доставлял мужчинам порох, патроны, капканы, нужные в хозяйстве инструменты и, конечно же, – вино. Сахар, соль, крупы, подсолнечное масло и некоторые другие продукты привозились по разнарядке. Для того и приезжает с Сансаном строгая Зинаида Николаевна, чтобы принять «под роспись» рыбу, и также «под роспись» строго распределить продукты, вычитая из полагаемой суммы за сданную рыбу стоимость продуктов.
- Завтра приедет Сансан. Поможешь невод завести? - спросил Захар, подсаживаясь к Тэранго.
Не сразу ответил Тэранго. Он в это время набивал трубку, набирая из расшитого руками Акулины кисета табак. Ему вспомнилась эта женщина с ее живыми глазами. «Может, еще встретимся», - сказала она, прощаясь. Он глубоко вздохнул, прикурил трубку.
- Что ты сказал? А, невод? Конечно, помогу, - ответил он растерянно.
- Тоскуешь по дому? – понимающе спросил Захар.
- И по дому тоже… - с грустью в голосе произнес Тэранго. - Неводить когда поедем?
- Чайку пошвыркаем и поедем. Данила уже готов. Он нашел заводь хорошую. Говорит, там просто кипит вода: язь собрался. Мы язя обычно перед самым приходом плашкоута ловим. Сейчас самое время: он охладится в леднике и уже долго портиться не будет, - пояснил Захар.
Еще задолго до старицы, в которой собрался язь, Данила выключил мотор, чтобы не пугать рыбу; подгребли на веслах. Тэранго высадили на берег с веревкой в руках, привязанной к одному концу невода. Данила сел за весла, а Захар стал выбрасывать невод таким образом, чтобы охватить всю заводь от одного мыса до противоположного. А вот и выброшен весь невод, лодка уткнулась в берег невдалеке от Тэранго. Рыбаки ловко спрыгнули на мелководье, увлекая за собой веревку.
- Хорошо выбросили: всю старицу охватили, - сказал громко Данила, - показывая рукой на поплавки, выстроившиеся пологой дугой от края до края небольшой старицы.
- Хорошо выбросили, - отозвался Тэранго, отметивший, что вход в старицу перекрыт, и рыбе некуда деваться, кроме, как попасть в расставленный невод.
- Пошли! – скомандовал Захар, махнув рукой так, чтобы Тэранго замектил.
Тэранго – неспеша подбирал веревку, медленно подвигаясь навстречу Захару и Даниле.
- Не спеши, - властно сказал Захар, - остановись чуток – наше крыло отстало.
И Тэраного остановился, придерживая ослабшую веревку. Невод выгнулся крутой дугой, поплавки приняли форму полукруга
Вода забурлила, появились серебристые всплески. И вот, когда подровнялись крылья невода, замкнув его в кольцо, тут-то и заволновалась рыба, словно закипела вода.
- Вроде, что-то есть, - оптимистично констатировал Данила.
Пространство для рыбы все сужалось и, наконец, рыбаки почувствовали, как отяжелела снасть, садящаяся своей рыбной тяжестью на мель. Рыбаки на «раз, два!» рывком подтянули невод на траву, затопленную весенне-летним половодьем. Рыбы поймалось много.
- У-ух! – выдохнули.
- Сансан будет доволен. Не зря катер пригонит, - сказал Захар, вытирая руки о куртку.
Крупные толстоспинные язи с серебристыми боками и ярко красными плавниками-перьями летели один за другим в лодку. Шевелящаяся, переливающаяся блестками масса наполнила лодку наполовину. Несколько крупных щук вылезли наверх, подпрыгивая высоко, переваливаясь с боку на бок. Рыбаки возвращались на стойбище, где их уже ждала ватага ребятни. Как только лодку привязали к деревяному подмостку, женщины и дети начали выбирать рыбу в самодельные носилки. Полные носилки быстро таскали к леднику Захар с Данилой. Им предстояло сегодня сделать еще две тони. Не из жадности решили они рыбачить сегодня до излому хребтины, а лишь потому, что только два раза в год – весной да осенью предоставляется возможность выловить достаточно рыбы, чтобы обменять ее на необходимые продукты, одежду, патроны для охоты.
И еще дважды привезли они помногу жирных язей. Работу закончили уже далеко за полночь. Спать не ложились ни женщины, ни дети до тех пор, пока последняя рыбешка не упала на приготовленный еще с зимы лед.
- Плашкоут! Плашкоут плывет! – орал во все горло шестилетний Аркашка, пробегая мимо костра, на котором варилась уха в чернобрюхом котле.
- Аркашка всегда первый замечает Сансана, - говорит Захар.
- Так он с самого утра убежал за поворот, чтобы увидеть плашкоут раньше других. Вот терпение! Хорошим охотником будет, - подтверждает Данила.
Босоногая разновысокая и разноцветная ребячья ватага с визгом побежала к реке встречать долгожданный плашкоут.
- Сансан! Сансан плывет! – орали они, размахивая кто луками, кто палками-мечами.
Наконец, заурчал дизель, все услышали этот знакомый басовитый рокоток, похожий издали на горловое рычание какого-то зверя. Если уже слуху стал доступен дизельный рык, значит, и на глаза вот-вот покажется. А вот он уже вышел из-за поворота, а вскоре, снизив обороты, катер стал сворачивать с фарватера в старицу.
- Пройдет? – усомнился Тэранго, зная, что место там узкое.
- Пройдет впритирку. Глубины там хватает, - ответил Захар.
- Сансан хоть и молодой, но третий сезон сюда ездит – уже опытный, - подтверждает Данила.
Сизый дым, гонимый легким ветерком, опередил плашкоут, покатился легким покрывалом по водной глади. Дизель рыкнул натужнее, выбросив темное облако своего нутряного духу, и катер пополз в узкую горловину старицы.
- Пролез, - радостно выдохнул Данила. Он приподнялся со скамьи, пошел к берегу, покачиваясь на засиженных ногах. За ним последовали Тэранго и Захар. Дети, сгрудившись у деревянной пристани, весело заверещали, занимая более выгодное положение. С кормы Сансан выбросил на берег канат, а Захар ловко подхватив его, потянул к торчавшему у берега толстому пеньку.
- В натяг, в натяг вяжи! – крикнул с борта катера Сансан.
- Знаю! – ответил-отмахнулся Захар.
- Знаешь… Прошлый год уронили нашу Зинаиду Николаевну – до сих пор боится трапа, - укоризненно, и в то же время не без и ронического налета, произнес капитан плашкоута.
- Так я тогда маленько пьяным был, - оправдывался Захар, изо всех сил натягивая канат.
По выставленному ребристому трапу сбежал высоченный и прогонистый, как щука после икромета, молодой парень. Он подбежал к Захару, схватил канат, потянул - корма чуть подалась.
- Вяжи, пока я держу.
Показавшаяся из-за борта Зинаида Николаевна несмело ступила на трап. Внизу ее ждали капитан и Захар, готовые подхватить.
- Ты, Зинаида Николаевна, если надумаешь вспорхнуть, так лети в мою сторону, а то еще задавишь Захарку.
- Типун тебе на язык, болтун, хватит мне прошлого раза, - недовольно буркнула Зинаида Николаевна, нащупывая под ногой верхнюю поперечину на трапе.
Спуск прошел, как любил говаривать Сансан, «в штатном режиме». Женщина довольно ловко спустилась на земную твердь, даже не качнувшись. С некоторым пренебрежением глянув на показушно лыбившегося и манерно тянувшего руку Сансана, произнесла:
- Клоун!
Во всей ее роскошной фигуре, низком прокуренном голосе и манере говорить громко и отрывисто проявлялись характерные черты человека, много повидавшего и привыкшего к порядку.
- Сбегай-ка, чем рожи строить, за сумкой, где побрякушки всякие для девчат. За шконкой моей лежит, - скомандовала Зинаида Николаевна, разминая папиросу «Беломорканал».
- Может, сначала ушицы, чайку? - попытался споперечничать Сансан.
- Ты еще на баланду не заработал, - круто оборвала его Зинаида Николаевна.
Сансан бегом пустился вверх по трапу, в два прыжка одолев высоту. Через мгновение он уже спускался с большой сумкой.
Пока женщины разбирали, что кому привезено по предварительному заказу, пока они, охая, перебирали, помады и копеечные колечки, придирчиво рассматривали разноцветный бисер, разглаживали руками шерстяные нити, Сансан заговорчески кивнул Захару:
- Пойдем, Захарка, в ледник, рыбу хочу посмотреть, войдет ли в плашкоут.
- Пойдем, - с готовностью, не чувствуя подвоха, покорно согласился Захар.
Мужчины гуськом направились в ледник, детвора, сбившись в табунок, - за ними.
- Аркашка, - обратился Сансан к мальчугану, - есть для тебя военное задание, - понизил он голос, - принеси-ка пару кружек или стаканов да хлеба кусок, но так, чтобы мамка и тетя Надя не увидели, а особенно Зинаида Николаевна. Сможешь?
- Как не шмогу? Шчас… - и, мигом развернувшись на месте, уже мчал в сторону дома, сверкая грязными пятками.
- Вы же теплую не любите? – обратился он шутливо к Захару и Даниле, достав из-за пазухи поллитровку. Сунул ее между прозрачными ледяшками.
- Холодная лучше, - вместе произнесли Захар и Данила, глянув на торчащее из ледяшек горлышко.
- Но только по сто грамм - и работать, - строго посмотрел Сансан сверху на рыбаков.
- Мы что, не понимаем? – искренне изумился Захар.
- Согласны, - подтвердил Данила.
Аркашка с заданием справился наотлично, за что был вознагражден Сансаном найденной в кармане конфетой. Мужчины, дивясь изобретательности Сансана, тихо похихикивая, опрокидывали стаканы, оглядываясь по сторонам скорее по привычке, чем по надобности, потому как женщины были заняты своим самым захватывающим и всепоглощаемым занятием – перебиранием привезенной Зинаидой Николаевной бижутерии. Никто не обижался на то, что Сансан наливал себе явно больше, полагая, что так положено, как минимум по двум причинам: во-первых, даже в армии с таким ростом дают двойную порцию, а во-вторых, своя рука – владыка. Тэранго отказался от участия в этой тайной авантюре, от чего сначала был обшарен недоуменными взглядами, а потом награжден благодарными покрякиваниями - «больше нам достанется». Он, как человек, выпавший из процесса, ошкуривал соленого язя, распластывая его вдоль на жирные жгуты, подавая, кому положено было закусить, ломал на куски черствый хлеб.
Суматошно забегали Данила с Захаром в поисках носилок, подбитых листом оцинкованной жести, потом искали подходящий ящик, чтобы поднимать рыбу на борт, как-то неловко прилаживали веревки к нему.
А вот и все готово к погрузке, и пошла работа: Данила и Захар носят рыбу, высыпают ее в ящик, Сансан поднимает ее на борт катера с помощью им же изготовленного устройства с блочком. Уже на борту катера он взвешивает рыбу, отмечая в засаленной тетрадке огрызком химического карандаша и сортность ее, и количество. Дальше Тэранго ссыпает ее в трюм, разделенный перегородкой и выстланный сначала сухой травой, потом засыпанный кусковым льдом. Технология простая: слой льда, слой рыбы. Лед черпается специальным черпаком на длинной ручке из забитого под самый верх соседнего отсека. Работа наладилась как-то сама собой: снуют от ледника к берегу носилки, носимые Захаром и Данилой, с каждой ношей замедляя свой ход. Резвятся шумно старшие ребятишки, беспрерывно залезая на катер и спрыгивая с высоты. Малышня же толпится под бортом судна, тараща свои глазенки туда вверх, откуда с гиканьем слетают старшие сорванцы.
Появились на берегу женщины с накрашенными губами и навешанными разноцветными бусами. Манерно демонстрируя новые наряды, они поворачивались то одним, то другим боком, вспушивали волосы руками, обращая таким образом на приданную им волнистость.
Сансан громко присвиснул, увидев вышагивающих женщин. Он отпустил веревку. Работа остановилась. Захар и Данила поставили носилки на землю, уставившись на своих жен.
- Вот так красота! – выкрикнул Сансан, - вас хоть сейчас прямо в телевизор.
- Куда? – спросил Захар. Телевизора он еще не видел, и слово показалось ему непонятным.
- В кино их в таком виде нужно снимать, - сделал поправку на непонятливость публики Сансан.
- А-а-а! – потянул Захар понимающе.
В клубе Ларьяка кино крутили часто и он, будучи школьником, бывал в кинотеатре вместе с одноклассниками. Кино ему было знакомо.
Показав свою красоту, женщины направились в избу переодеваться, а вскоре они засуетились вокруг костра, затевая уху, пристраивая к огню рыбу на палочке для запекания. Зинаида Николаевна отделилась от костра, привычным движением смяла папиросу, предварительно постучав ею по пачке мундштуковой частью.
- Молодцы, мужички! – похвалила она Захара и Данилу, ссыпАвших рыбу из носилок в ящик для подъема на борт.
- Половину уже загрузили, - отрапортовал Захар.
- Молодцы, молодцы,- повторила Зинаида Николаевна, - много наловили?
- Много, - ответил Захар, - лишь бы в плашкоут вошла.
- Что не войдет – засолим, - сказала Зинаида Николаевна.
Раньше уже бывало такое, что рыба не помещалась в отсек со льдом, и тогда ее солили в бочах.
Зинаида Николаевна, удовлетворенная ходом погрузки, прошла вдоль берега. Обмахиваясь веточкой от назойливых комаров ступила на деревянный мосток, надеясь, что там лучше продувает. Женщина, облокотившись на развешенный на перилах еще влажный невод, опустив голову, задумалась.
Она, южанка, выросшая в казацкой семье, была первой певуньей в станице. Высокая, статная, несколько широковата в кости, она выделялась среди сельчанок. Хозяйство у родителей было большое, работала она сызмальства наравне со взрослыми. Приходилось отцу иногда, и придерживать ее рвение. «Не рви жили, дочь, управимся» - говаривал ласково. «А я и не утомилась», - отвечала обычно, и впрягалась снова в работу. Хозяйство-то и погубило семью. Слишком рьяно стал защищать хозяин свое добро, когда после войны силой тащили в колхоз. Отец думал по своей крестьянской наивности, что пронесло его мимо колхоза, что войной заиграно: ведь, сколько зерна отдал для Красной Армии! Думал, в покое оставили, думал, не доберутся до дальнего хутора - ошибся. Раз наведались активисты, получили отлуп от хозяина, второй - с угрозами да укорами, что не воевал, заявились. Один даже тряс пустым рукавом, пытаясь нажать на совесть. Отец в ответку ногу, изувеченною лошадью еще в гражданскую, оголил до коленки. В третий раз пришли втроем , и тут хозяин свое попытался защитить, но разговор вышел крутой. С порога наблюдала Зина, как махали руками мужчины у распахнутой калитки, как за грудки ухватились, как тот, что был в военной форме, схватился за наган… Мама, стоявшая рядом, успела перехватить его руку, да так рванула ненавистную, что вывихнула напрочь. Того, что за грудки хватался отец к забору прижал крепко. Третьего, совсем какого-то субтильного, в свои тесные объятия прихватила подбежавшая Зинаида. Да так прижала его к земле, что тот чуть дух не испустил. Так, связанных, и привез отец на телеге этих активистов прямо к правлению. Хоть и покаялись потом мать с отцом, как говорится, перед народом, но прощения от власти не получили. Осуждены были за участие в «бандитском налете на представителей советской власти» и разосланы по лагерям. Больше не видела живыми своих родителей Зинаида. Только отца мельком удалось повидать, и то уже почившего, не вынесшего тягот лагерной жизни. О судьбе матери она ничего так и не узнала.
Сердце ее истомилось без любви и ласки мужской, истлело раньше срока, обуглилось, но не очерствело. Жизнь жестокая и безрадостная, не ожесточила ее сердце, но и чрезмерно сентиментальной не сделала, хоть куда тут без нее, без сентиментальности. Заблещут иногда очи при взгляде на детвору и счастливых родителей, утрет глаза рукавом, закурит крепкую папиросу, придавленная осознанием того, что, возможно, никогда ей не вкусить сладости материнства. Уймется когда боль-печаль, отринут тягучие мучительные мысли, сверкнут глаза уже другим блеском, и вырвется где-то из нутра: «Эх, жизнь моя - портянка…».
Никого никогда не винила она в том, что жизнь вот так круто огрубила ее существование в этом несправедливом мире. Тяжко отбивалась по ночам от сумрачных воспоминаний, до такой степени терзавшей ее, что подушка к утру становилась солено-мокрой. Утром, расчесав скудлатившуюся в метаниях голову, тащилась грубым шагом на работу, к людям, подальше бы от тягучей тоски. С притворным равнодушием не могла вспоминать ту прошлую, проклятую Богом жизнь, а потому никогда не заводила даже разговора о жизни лагерной, жила днем сегодняшним, как могла. Только в забытьи хмельном, бывало, взвоет раненной волчицей свою любимую казачью:
По Дону гуляет,
По дону гуляет,
По Дону гуляет
Казак молодой.
А дева там плачет,
А там дева плачет,
А там дева плачет
Над быстрой рекой.
Тут горло перехватывало, рвалось из груды натужное: «Ох, и горько мне, ох, и горько!!! И как мне не плакать!!! Слез горьких не лить?!!».
Зинаида Николаевна подняла повлажневшие глаза от воды, притянувшей взор на какое-то время и погрузившей ее в тягучие воспоминания.
- Ну, что там? - спросила она нестрого, осипшим от давившего комка голосом.
- Скоро конец, - коротко ответил Захар.
- Ну, и добре. Молодцы.
Оглянувшись вокруг, она заметила маленькую девчушку, пытавшуюся надуть шарик, но у нее ничего не получалось: пузырились слюни, смешавшиеся с бело-желтой тесемкой, высунувшейся из ноздри.
- Давай-ка сюда, надую, - сказала Зинаида Николаевна мягким низким голосом, подойдя к девчушке. Та подняла свои угольки-глазенки, словно решая для себя непосильную задачку: а можно ли доверить этой тетке свое богатство. Что-то убедило ее, что можно, и она протянула заслюнявленный шарик.
- Ня!
Зинаида Николаевна взяла из мокрой ручки шарик, отерла о платье, ничуть не брезгуя, пригубила его, надула, скрутила торчавший резиновый сосок и вручила девочке, пригладив мягкой своей ладонью растрепавшиеся смоляные волосенки. Девчушка, отозвавшись на ласку, прилипла личиком к теткиной ноге. Отвернувшись к реке, чтобы никто не заметил ее слабости, пустила горькую слезу. Зинаида Николаевна выдернула из рукава смятый носовой платочек, промокнула глаза.
Однако это ей только показалось, что никто не заметил. Тэранго, сидевший на борту катера в ожидании очередного ящика с рыбой, наблюдал за Зинаидой, подымливая своей трубкой. Он отвел от Зинаиды взгляд, окунув его в слегка колышущуюся воду. Когда она оглянулась вокруг, то увидела его, сидящего на палубе катера, потупившего голову, погруженного в свою думу, долгую, как и его бесконечный путь.
Расчеты за отгруженную рыбу и привезенный товар произвели быстро. Никаких споров не возникло, как не возникало никогда. Ханты верили Сансану и Зинаиде Николаевне, ну а те уж старались не потерять доверие и всегда обходились по совести.
Отхлебали наваристой ухи, «поразбирали», как водилось после ухи, огромные щучьи головы, непременно выкладывая на стол выбранные кости с определенными названиями: «хант в обласе», «глухарь», «хант с топором», «лосиная нога». Тэранго следил за руками Захара и соглашался с ним, мысленно все же проговаривая свое: «ненец с топором», «ненец в обласе». От предложения Захара открыть бутылку водки, только что перекочевавшей из безразмерной сумки капитана катера в его руки, Сансан категорически отказался:
- Нет, мои дорогие! Мне за штурвал. Вода пьяных не любит, - строго ответил он на предложение выпить, - Нам пора, а вы уж тут без нас что хотите, то и делайте, - Сансан встал с места, как бы обозначив: пора прощаться.
XXI
Надвигался вечер. Солнце, прокатившись над зубчатой хребтиной отдаленного леса, рассыпало напоследок блестки по реке, встревоженной мелкой шершавой рябью. Рябило посередине, где угасающий к ночи ветер еще ощущался своими холодными поддувами. Туда, ближе к берегу затопленные белоствольные березки отражались в темнеющей глади ровными белоснежными стволами. На смену солнцу выкатился холодный фарфоровый лунный шар. Пологая волна, бегущая от носа катера в стороны, сгибая белые стволы и зеленые ивовые пострелы, создавала непрерывность весенней цветомузыки, заворожив Тэранго, погрузив его в состояние романтической задумчивости, так редко посещающей его. О чем думал Тэранго? Он и сам бы не ответил на этот вопрос, как и многие на его месте. Ему вдруг показалось, что в воде отражается лицо Акулины. Вот оно качается в непрерывно бегущей волне, приковывая его взор, ее глаза смотрят спокойно, выражая покорность и надежду. Тэранго, очнувшись, тряхнул головой, будто пытался смахнуть наваждение. В волнах покачивалась полная луна. Сгустилась вечерняя синь вокруг, берега расплылись, растаяли не то в тумане, не то в нависшей серости наступавшей летней ночи. Неслышно подошел Сансан.
- Красота, - тихо, чтобы не нарушить вечернюю идиллию, сказал капитан.
- Да, - ответил Тэранго, - видишь, луна на ниточке качается. Скоро ниточка оборвется, и луна провалится в нижний мир светить тем, кто ушел от нас туда, куда солнце не заходит. Там царство луны… Вот так и душа человека висит на тонкой ниточке, и никто не знает, когда она оборвется…
- Глупости все это, - безапелляционно произнес Сансан.
- Тебе сколько лет? – спросил строго Тэранго.
- Двадцать шесть, – ответил растерянно Сансан, не понимая, к чему это старик спрашивает его о возрасте.
- Для тебя сейчас всё умностями должно быть. Молод еще для «глупостей», - сердито произнес Тэранго. Он достал кисет, расшитый руками Акулины, и стал набивать трубку табаком. Сансан не мог видеть в темноте, как погладил, перебирая пальцами бисерный узор на табакерке, Тэранго. Только тяжелый вздох достался его уху.
- Я не хотел тебя обидеть, - извиняюще произнес Сансан. - Ну, ладно, я в гальюн, а то Зинаида скоро взбрыкнется.
- Она, что ли, за рулем?
- Она… А кто еще? – Сансан скрылся в темноте.
Шуршал по водной чешуе катер, плыла фарфоровая луна впереди по курсу. Катер плавно, почти незаметно, поворачивал то влево, то вправо, от этого и луна качалась в изогнутой воде то с одного борта, то с другого.
- Кстати, Зинаида Николаевна ужин приготовила...
Сансан, обхватывая свое худое тело руками-плетьми и ежась от холода, бежал со стороны кормы. Тормознул возле Тэранго:
- Какая ниточка? Там уже полгода наш луноход бороздит лунную пыль, а ты о ниточке.
- Не бороздит уже. Там лунная ночь наступила, он и остановился. Может, когда день наступит, зарядится батарея от солнца, он снова «будет бороздить». Ты думаешь, я газет не читаю?
- Да я ничего не думаю… Раз за очками едешь, значит читаешь… Но рассуждаешь как-то странно, - сказал Сансан, удивленно посмотрев на Тэранго.
- Ничего странного тут нет. Беги, беги в каюту, а то совсем замерзнешь, - улыбнувшись, подтолкнул Тэранго капитана. - А я маленько подышу свежим воздухом. Там у тебя в кабине шибко солярой тащит.
И погрузился он в думу тягучую и долгую – до самого края земли, до самого океана северного. До чумов своих мысль улетела, будто каждому в лицо заглянул: и детям, и внукам, будто с каждым словом перемолвился, будто внуков рукой огладил, даже слеза, задрожав в глазах, помяла гладкое отражение в воде, тряхнул белый медведь головой, и шевельнулся белый лоскут на его лбу. В его чуме женщина сидит, варево в котле помешивает, тихо песню поет, да таким голосом задушевным и проникновенным, что прямо глаза мокнут. Слов песни не понять, но как же она ложится на сердце его, истосковавшееся по дому, по тундре, оленям, детям, внукам... Со спины будто жена, но вот обернулась – Акулина… Что-то уже забытое шевельнулось в груди, напружинилось тело, встряхнул головой Тэранго, пытаясь освободиться от наваждения, протер глаза – а луны уже нет. Оборвалась ниточка…
Ударил в нос солярный дух, окутало лицо теплом. Тэранго с силой прихлопнул непослушную дверку, повернул ручку на запор.
- Проходи в каюту, я уже перекусил, даже сто граммов принял, но больше мне нельзя - за рулем, а вам с Зинаидой Николаевной никто не указ, - Сансан крепко держал в руках штурвал. Глубокий рубец на правом плече у капитана от самого локтя, уходящий под короткий рукав футболки, приковал взгляд Тэранго. Капитан перехватил его вопросительный взгляд.
- Это, - заволновался Сансан, с трудом подбирая слова, – медведь меня поломал, - он каким-то неосознанным движением поднял рукав. Тэранго молча осмотрел изуродованную руку.
- Еще в детстве. Ну, мне тогда уже четырнадцать исполнилось, - тут Сансан улыбнулся. - Мы со старшим братом на охоту похаживали, он-то старше меня на четыре года, уже совершеннолетним был. Мы тогда на Сахалине жили. Родитель мне одностволку старую вручил. «На, говорит, учись, потом что-нибудь получше изварганим». А мне-то что? Лишь бы стреляла. Ствол у нее - что изнутри, что снаружи - зарос ржавчиной так, что просто жуть. Но осечек не давала. Другого ружья мне тогда еще никто не доверял. Как-то по осени пошли с братом на рябчиков. В распадок ручья спустились, а там место глухое, кустарником прибрежным поросшее, черемухой. По склону березняк кривой порос, а выше редкие сосны - как раз место рябчиное. Свищу в свисток, выманиваю рябчиков, какой-то даже отозвался. Я и увлекся – высвищу песню рябчиную, примолкну. Ушами-то стригу по сторонам. На треск я поначалу внимания не обратил – брат, думаю, ломится. А тут выскакивает медведь весь какой-то взбудораженный. Как глянул ему в раззявленную пасть, так ноги и подкосились. Ружье все же вскинул, даже на курок с перепугу нажал, но куда заряд улетел, не знаю. Медведь меня и заломал. Брат услышал, что я ору, подбежал и в упор завалил мохнатого. А меня, истекающего кровью, выволок на дорогу, там уже и в поселок доставили, в больницу. Если б не доктор, то я бы не выжил. Мало того, что он меня всего заштопал, так он еще свою кровь мне отдал – группа у нас сошлась. Потом, когда я уже оклемался, мне медсестра рассказала.
Сансан задрал футболку, оголив костлявую спину со следами страшных медвежьих объятий.
- Да-а-а, крепко тебя потрепал мохнатый старик. Меня вот боги уберегли...
- Мне рассказал Захар про твои приключения… Ладно, иди, Тэранго, ужинать. Зинаида заждалась. Она уже ходила за тобой на палубу, не стала тревожить, думу твою перебивать. Это с виду она такая суровая, а так-то она женщина деликатная и даже добрая.
В каюте стоял крепкий запах вкусной еды, сменивший удушливый солярный дух капитанской рубки. У самой двери шаяла маленькая самосваренная печка-буржуйка, отдавая скупо тепло в железное нутро этой речной посудины. На печке стоял чайник, тихо попискивая и лениво выдавливая из себя жидкий пар. Приглушенный гул дизеля окутывал все пространство равномерно, проникая во все углы, отражаясь от обшитых фанерой стен, крашеного белым потолка.
- Садитесь, Тэранго, вот сюда, - указала Зинаида на застеленную ковриком скамью, прибитую наглухо к полу. Стол тоже стоял монолитно и недвижно.
На столе, освещенном потолочной лампой, возникли две алюминиевые миски с гречневой кашей, густо политой аппетитной подливой, вершила кашу тушенка с белоснежными луковыми кольцами. Тэранго следил за мягкими руками Зинаиды: они ловко расставляли посуду, открыли банку с солеными огурцами, нарезали колбасу, отдавшую сразу чесночный запах. В заключение на столе появилась открытая бутылка водки. Только теперь Зинаида села напротив Тэранго, положив руки на стол. Крупные руки не лишенные, однако женской нежности, с чуть приметными ямочками там, где начинались пальцы с, ненавязчивый маникюр светло-розового цвета, Зинаида положила на стол. Поймав себя на мысли, что это руки молодой женщины, Тэранго поднял глаза, в упор посмотрел в лицо Зинаиды, встретив ясный взор спокойных синих глаз. И лицо вот здесь рядом, в этом приглушенном свете, тоже показалось Тэранго молодым.
- Тебе сколько лет-то, Зинаида? – спросил почему-то Тэранго, особо не озабочиваясь нарушением первого правила каждого мужчины – не спрашивать возраст женщины ни при каких обстоятельствах. Зинаида восприняла бестактный вопрос совершенно естественно, так будто ее спросили о погоде.
- Сорок… Но мне все дают больше - фигура годов добавляет. Я всегда была крупнее сверстников, - произнесла она мягко Зинаида, и тяжело вздохнула.
Тэранго бесцеремонно осмотрел ее округлости, взор медленно пополз к шее, потом на лицо. Их глаза встретились.
- Что вы на меня так смотрите? – смутилась Зинаида.
- Да ничего…- произнес Тэранго, понизив голос. Он будто что-то замыслил, будто знал, зачем осматривает так внимательно Зинаиду, но пока не мог точно обозначить такое свое любопытство. – Ты замуж пойдешь? – спросил он вдруг напористо.
Ошарашенная таким безтактным вопросом женщина вспыхнула лицом, стрельнула острым, враз отяжелевшим взглядом. Уже уста раскрылись, чтобы «достойно» ответить, но что-то сдержало ее. Она резко встала, подошла к иллюминатору, с металлическим лязгом скинула оконный запор, потянула на себя круглое окошко. Отрезвляющий свежий ветер дунул в лицо. Она стала торопливо доставать папиросу. Глаза затянулись горькой слезой.
- Ты меня, наверное, неправильно поняла, - поторопился выправить ситуацию Тэранго. - Я не за себя зову. Я уже старый для тебя… Есть у меня сосед в тундре. Ему тоже чуть за сорок. Жена у него умерла давненько уже. Сам детей воспитывает. Никак жену найти не может.
Тихо растворялось навеянное нечаянной неловкостью гостя затянувшееся молчание.
- Хочешь, я ему письмо напишу? – спросил, наконец, Тэранго, стараясь замять вину.
Зинаида молчала, боясь выдать волнение дрожью в голосе. Шумно выдыхая дым в открытый иллюминатор, она покосилась на Тэранго.
- Он вас просил жену искать? – укоризненно и грубовато спросила она, нажимая на «вас».
- Да, он говорил: « Хорошо бы мне жену найти. Может, где приметишь, говорит. Путь твой долгий, говорит, много людей будешь встречать…»
- А что сам не найдет? Урод, что ли, какой? – безразлично пробасила Зинаида.
- Не-е-е-т... Мужчина он у нас видный, только шибко переборчивый. Приезжали к нему женщины, и он ездил по всей тундре, а вот по себе найти не может.
- Отчего же вы вдруг решили, что я ему понравлюсь? – уже смиреннее спросила Зинаида.
- Я же знаю Аули, он на моих глазах вырос! – воскликнул Тэранго. - Только если тебя жизнь наша кочевая не пугает... - понизив голос, произнес Тэранго.
- Меня теперь ничто напугать не может. Пуганная... - Зинаида выбросила в иллюминатор окурок, села за стол. Молча взяла начатую капитаном бутылку водки, налила себе полный стакан.
- Себе сами наливайте, сколько нужно... - громко поставила бутылку. Пока Тэранго наливал себе, косо посматривая на стакан, будто вымеряя искомое количество, Зинаида молча выпила залпом до дна, перевернула стакан и сдвинула на край стола.
- А вас это не пугает? - спросила она осипшим голосом, кивнув на перевернутый стакан.
- Нет. Меня тоже испугать трудно. Ты ведь больше не будешь...
- Не буду... Я пью только один раз. Меня подруга научила, староверка. Вместе срок мотали на пятьсот третьей стройке. Они, староверы, так пьют - одну чарку и все - баста.
Услышав о пятьсот третьей стройке, Тэранго даже поперхнулся, отставил алюминиевую вилку, уставился на собеседницу.
- Что вы на меня так смотрите? Испугала все же? Да, да, тюремка я! – повысила она голос, - и зона в моей биографии есть…
- Нет, меня это не испугало… - равнодушно ответил Тэранго, - просто наши чумы северней этой стройки по этой же реке, по Тазу, стоят. Проходил на обласе мимо. Там сейчас сейсмики обосновались, нефть или газ ищут. Людей на этой стройке, видимо, много намёрло. Шибко плохое место. Там нижний мир близко. Я даже ночевать боялся, хоть эти сейсмики предлагали. Наши это место всегда стороной обходят.
- Да, уж... Место там действительно недоброе... Не приведи, Господи...- и Зинаида быстро осенила себя крестом. - Два года там отмотала. Думала: сдохну, не вынесу... Руки вон от работы ниже колен вытянулись. Пропади она пропадом эта стройка... - Зинаида достала папиросу. Тэранго стал набивать трубку табаком, подшагивая боком к уже открытому круглому иллюминатору.
- Так я напишу Аули? - решил сменить тему Тэранго, выпуская дым в окошко. Ему приходилось поднимать вверх круглое лицо, выпячивая нижнюю губу, чтобы дым уходил в темное отверстие. Зинаида же выдувала дым прямо в окошко: губы ее оказались аккурат на уровне иллюминатора.
- Напишите, - выдавила она равнодушно. - Будь что будет. Видно, судьба моя такая: вернуться туда, где схоронен отец... А больше меня никто и нигде не ждет...
Она заплакала, не стесняясь слез. Плакала, не таясь, как можно плакать при родных, близких людях. Тэранго молчал, попыхивая трубкой.
- Я себе еще налью немножко, - только и нашелся, что сказать.
- Налейте... Я не буду, - сказала мягко, приглушенным слезами голосом, - вот вы - напишу, напишу. А что вы знаете обо мне? Может, я убийца какая, или воровка...
- Нет, Зинаида, ты добрый и честный человек, - перебил Тэранго.
- Откуда вы-то знаете!? - повысила она раздраженно голос.
- Душа душу видит насквозь. Как бы злой человек ни притворялся добрым, а все равно видно, что душа у него черная.
- Вы, наверное, точно шаман.
- Нет, я не шаман. Я - просто человек. А человек человека видит насквозь. Это мы думаем, что нас не видят. Видят... И я вижу, и ты видишь.
- А как же тогда людей обманывают? Как верят обману?
- Э-э-э... Человек знает, что его обманывают. Душа подсказывает, но он ловится на красивые слова, как рыба на наживку. Человек обманывается головой, а не сердцем.
Зинаида успокоилась. Она смотрела на этого пожилого человека, удивляясь его простой человеческой мудрости, взятой им из прожитой жизни. Не могла она взять в толк, почему вдруг он решил поучаствовать в ее судьбе. Почему поверил ей, почему не оттолкнуло его это страшное, как ей казалось, позорное прошлое? Все больше и больше проникаясь доверием к Тэранго, почувствовала удивительную теплоту глубоко в груди, какой не чувствовала уже давно, пожалуй, с той поры, как разлучила ее судьба с отцом. Вот так она когда-то слушала слова отца, иногда мудреные, непонятные ей, девушке-подростку, но так грели они ее молодую душу, ободряли в случавшийся миг неуверенности, согревали в минуты грусти. Вспомнила она, как ворвались во двор трое колхозных активистов во главе с председателем, как наставил пистолет на отца тот, в форме, как кричали какие-то непонятные слова…
Она вдруг решила рассказать о своей горемычной жизни Тэранго. Только один человек слышал от нее этот рассказ - это ее подруга по лагерю - староверка Настя. До сих пор она помнит, как голосила мама…как мама налетела, выхватила пистолет, и тот выстрелил в окно, как посыпались осколки стекла, как она, Зинаида, набросилась на третьего… Он оказался совсем слабым, и она без особого труда свалила его на землю, прижав своим уже тогда не легоньким телом.
- Нас судили. Отец попал на ту же стройку, что и я - на пятьсот третью. На войну не взяли, так на стройку замели с его раненой еще в гражданскую войну ногой. Только он работал на левом берегу реки, а я на правом. А куда подевалась мама, я и не знаю. Больше я ее не видела, - Зинаида смолкла.
- Так вас с отцом разделяла только река? - спросил Тэранго.
- Да. Только река. Но мы так ни разу не увиделись - не положено. Как мне тогда надоело это - "не положено". Только когда отец умер, мне удалось с ним попрощаться. И то тайно меня перевезли на барже с песком, а потом обратно. А чтобы не обнаружил никто, меня присыпали песком. Я чуть не задохнулась. А вот хоронили его уже без меня. Номер его я запомнила на всю жизнь. И лицо его с впалыми скулами и провалившимися веками так и стоит в глазах. Может, найду могилку...
- Найдешь. Аули поможет, - сказал Тэранго, будто с замужеством уже все решено, будто уже завтра она отправляется в тундру к незнакомому Аули. Зинаида не возразила: она своим помутневшим от выпитой водки и случившегося разговора сознанием не могла уже отличить надуманное, навеянное воспоминаниями и внезапным предложением Тэранго от реальности. Зинаида выключилась из разговора, стихла, погруженная в свое. Она сидела за столом, уронив низко голову, и рыдала, плечи ее подрагивали. Тэранго тихо, чтобы не потревожить Зинаиду, вышел.
- О чем, дева, плачешь,
О чем, дева, плачешь,
О чем, дева, плачешь,
О чем слезы льешь?»
- А как мне не плакать,
А как мне не плакать,
А как мне не плакать,
Слез горьких не лить?
Вот конь спотыкнулся,
Вот конь спотыкнулся,
Вот конь спотыкнулся
И сшибся с моста.
Невеста упала,
Невеста упала,
Невеста упала
В круты берега.
Зычный Зинаидин голос хоть глушился ворчанием дизеля и шелестом воды, но все же долетал до ушей и Сансана и Тэранго.
- Тяжело ей, - промолвил Сансан, смахивая слезу, - прямо до слез всегда прошибает, как заведет эту песню. Тяжелая судьба ей досталась...
- Знаю, - ответил тихо Тэранго, - но судьба разной стороной к человеку может повернуться.
- Ты что имеешь в виду, Тэранго? - не понял Сансан.
- А то, что и человек должен своей судьбе в лицо посмотреть, не нужно бояться... Ничего бояться не нужно, - повторил Тэранго и вышел на палубу.
Сансан недоуменно посмотрел ему вслед.
- Чудак-человек, - вымолвил тихо.
Поеживаясь от ночного холода, Тэранго стоял под густо посыпанным звездами небом и в его ушах все еще звучала эта песня, уходящая к далеким берегам, сливающаяся с бормотанием движка. Тягучие напевы въелись в душу, вызав тоскливое щемление глубоко внутри; эта горькая девичья песня взбередила сладостные воспоминания. наворачивались слезы. Слов Тэранго не разобрал, но печально-горестные переливы так глубоко проникали в душу, что стали вдруг близкими и понятными. Уже давно кончилась песня широкая, как бесконечная тундра, глубокая, как северное море, долгая, как Великая река, несущая свои воды в сторону Священного Лона Земли. И в душе Тэранго все нарастала тяжелая грусть-тоска по своему дому. Думы плыли, как волны, раздвигаясь в разные стороны - то к самому берегу Северного моря с бесчисленными оленьими стадами, то в сторону Демьянового стойбища, где осталась Акулина, то в неизвестную пока сторону – к великому Самотлору…
Пока Зинаида стелила постель себе, и за перегородкой - гостю, она пела уже другую песню, но тихо, задушевно, песню - долгую и печальную, как и о несчастной невесте, навевающую ускользающие со временем воспоминания о детстве, о своей маме, о тяжелой женской доле. Потом всплывали страшные картины лагерной жизни... Папкины ладошки вспомнились, теплые и шершавые…
Мучительные воспоминания приходят и во сне, и наяву, невзирая на то, что она так старательно пыталась не возвращаться туда, где царит мрак, туда, где запрещалось жить, но позволялось скотское существование. Песня захлебнулась на печальной ноте, слезы, как обычно в такие минуты, покатились крупными горошинами. Зинаида зарылась в подушку лицом, чтобы никто не мог услышать истошных рыданий. "Ох горько мне, горько!!! - взревела она, и вцепилпсь руками в подушку.
Вскоре ее окутал сон, но не легкой невесомой шалью, а тяжелым плотным покрывалом.
Приснилась Настя - круглолицая староверка с большими печальными выплаканными досуха глазами. Зинаида не раз уже удивлялась тому, что чаще сны приходят не о себе. Привидятся иногда во сне руки мамы: то она вяжет спицами носки, ловко переметывая петли со спицы на спицу, то ее руки месят тесто или достают из печи чугун с варевом, то они гладят ее детскую головку... Лица не видно, только - руки. И лишь ощутится тепло маминых рук, как тут же, враз перевернется сон в другую сторону, и уже видит она мордатого старосту деревни, о котором не раз рассказывала Настя. Вот он орет на стоящего перед образами на коленях бородатого старика... Вот он размахивает поленом и бьет его по голове. Старик падает, течет кровь по земляному полу. Старик-старовер приходит в себя, смотрит помутневшим взглядом на обидчика и грозит ему пальцем: "Бог-то наказать тебя может за такое богохульство. Грешно молитву прерывать..." - говорит тихим голосом. "Можот, знашь, как меня твой Бог накажет?" - громко смеется староста. "Разно может наказание придтить. Можно и живота лишиться за такой грех. Бог-то все видит..."
Потом почти въяве видится, как ударяет копытом лошадь пьяного старосту, и тот, корчась в судорогах, затихает, вытянув в струну грязные босые ноги. Нашелся свидетель "погроз и проклятий".
И вот два здоровенных детины с кровавыми звездами во лбу, скрутив больного и немощного отца Насти, выволакивают его из избы. Настя, наблюдавшая эту жестокую сцену из скотского хлева, не выдержала надругательства, хватает попавшие под руку вилы. И вот она уже в лагере на нарах...
Тяжелые носилки с песком... Стертые до крови ноги... Устрашающий лай собак... Страшные монстры-вышки для вертухаев... И комары, комары, комары... Серо-пепельное лицо бездыханного отца...
Страшные причудливые образы, возникающие из страшной лагерной жизни, снова всплывают в памяти, вызывая чувство неприкаянного отчаяния. Иногда отрывки сновидений, казавшиеся безвозвратно забытыми, выползают из тьмы забвения, овладевая спутанным сознанием, причиняя почти физическую боль.
Но, бывало, в редкие ночи снились сны другие – воздушные, светлые, похожие на сказку или какое-то фантазийное приключение, эмоционально окрашенное мечтаниями о безмятежном будущем, где все подчиняется добру, где находится место надежде, теплу, возвышенным чувствам.
Как сладко жить в мире грез, в котором хочется сгладить, устранить все недостатки реального мира, воображая исполнение самых заветных желаний. Она словно искала возможность испытать на себе силу этого сладостного перерождения. И тогда темная, никому недоступная часть ее тяжелых переживаний и ожиданий опасности, уходила. Являлось светлое чувство готовности к каким-то неожиданным поворотам судьбы.
И хотелось продлить такой сон, искупаться в фантазиях, как в теплой ванне, в надежде, что смоется все наносное, черное, липкое... Ей хотелось оставаться там, где нет ничего общего с обрыдшей обыденностью, где все подчиняется раз и навсегда заведенному порядку, как в магазине: все пронумеровано и оценено. Только кем пронумеровано, и кто расклеил ценники?
XXII
Уже не раз Сансан обмолвился, что нынче стоит большая вода, и что рыба ловится только в верховьях, и что план в этом году выполнят за счет Данилы, Захара и еще нескольких семей, живущих неподалеку от них в вершине реки. Что придется еще раз скататься к ним за рыбой, уже третий за обычно непродолжительный период большой воды, хотя раньше делал только по две ходки в половодье.
- Внизу рыба совсем не идет, - снова запел он свою песню, пришвартовываясь, - говорят, что лет двадцать не было такой большой воды.
И действительно, несмотря на то, что лето перевалило середину июля, вода не уходила. Затопленный кустарник давно зазеленел, поднялась трава на мелководьях над водной гладью, помогая появившимся утятам скрываться от возможной опасности. Потемнели ночи, появился гнус, а вода все стоит, затопив нижнюю улицу Ларьяка, затопив даже самые высокие островки на пойме. Ханты, оставшись без улова, а стало быть, и без заработка, затревожились. Вспоминать начали разные прегрешения перед богами и Духами своей Земли, искали причину для такой немилости с их стороны. И, конечно же, находили в нелюдимости и озлобленности одних, в жадности и неумеренности других, и в недостойных помыслах третьих. Обвиняя друг друга в разных грехах, люди озлобились. Вспыхивали споры, ссоры, и дело даже доходило до драк, когда примешивался тяжелый хмель, рождавший всегда раздоры и смуту. Призывали шаманы к помощи высшие силы, молились богам, подносили жертвы, в святых урочищах, но вода не убывала, рыба не ловилась.
Тэранго собирался в дорогу. Он отверг предложение Сансана, обещавшего после рейса в верховья, отвезти его в карьер, откуда ходят баржы с песком в Нижневартовск. Не хотелось Тэранго засиживаться еще на две недели, он уже рвался вперед, ему уже не терпелось спустить свой облас на воду и взять в руки весло.
Большая рубленная изба-пятистенка Сансана, будто взобравшаяся на пригорок, возвышалась над водой. Рядом с затопленной баней, срубленной пониже, пришвартован катер к плавучему плоту.
Поутру запел громкоголосый петух, заквохтали куры, в сарайке замычала корова. Молодая хозяйка Алевтина с пышной ярко-рыжей копной густых волос, уже который раз проносится мимо порога то с ведром воды для коровы, то уже с надоенным молоком, то с вязкой дров. Низкое утреннее солнце, ласково скользя по лениво шевелящейся водной глади, отблескивает бликами по еще не потемневшим стенам избы. Тэранго укладывает свой небогатый скарб.
- Может, останетесь еще, отдохнете, - говорит мягким голосом Алевтина, остановившись на минуту.
- Спасибо, хозяйка, но мне еще предстоит долгий путь. Ехать, однако, нужно.
- Саша после рейса подвезет к карьеру.
- За две недели я уже буду в Нижневартовске, да и зачем отрывать его от работы. У него сейчас сезон, а я потихоньку пойду. У каждого свои пути-дорожки.
- Да, конечно за две недели можно добраться до Нижневартовска: тут до карьера недалеко, а там двое суток на барже.
- Я знаю, мне Сансан рассказал, как проехать до карьера.
В это время к калитке подошли трое мужчин. Остановились в нерешительности, теребя подолы летних малиц.
- Заходите, заходите, - позвала их Алевтина.
Они зашли во двор, выстроившись перед Тэранго, словно для смотра.
- Мы к тебе пришли, Тэранго - сказал старший, - меня Егором зовут. С просьбой пришли, не откажи...
- Просить пришли, - несмело поддержал его мужчина помоложе.
- Мы все знаем… Мы знаем, что ты приехал к нам издалека, с берегов северного моря, куда уходят воды нашей реки. Ты Великий Шаман, мы это знаем, - продолжал Егор, склонив покорно голову.
- Я не… - хотел возразить Тэранго, но его перебил Сансан, внезапно появившийся из-за дома.
- Что вы пристали к человеку? Ему еще до Нижневартовска добираться.
- Мы знаем. Потом на моторке его до карьера подбросим. У нас беда – боги, Духи земные и Духи воды болше не хотят нам покровительствовать - рыба не ловится, - обратился Егор к Тэранго, - вода большая стоит и конца не видно. Только шаман такой как Тэранго может помочь.
- Ну и чем он вам поможет? – спросил удивленно капитан. – У вас свои шаманы есть… Чего только Максимка из Чехломея стоит. Вы у него спросили?
- Максимка сначала против был, но его Арсений – Великий Шаман из Красного Севера уговорил.
- Арсений здесь? – спросил Тэранго.
- Да, его вчера моторкой привезли.
- Вам что, двоих мало? - горячился Сансан.
Егор укоризненно посмотрел на хозяина дома:
- Ты все равно не поймешь, Сансан. Мы хотим поговорить с твоим гостем. Давно ждем его, - сказал он, совершенно ясно намекнув, что разговор касается Тэранго, а не его.
- Ну, разговаривайте, только потом отвезите его на карьер, - твердо сказал Сансан и зашел в дом. – Я бы сам его сам отвез, но мне в рейс – в вершину пойду…
- Отвезем, - уже вдогонку бросил младший.
- Наши шаманы собираются провести жертвоприношение дочери Торума Чарас-Най, как делали всегда наши предки. Последний раз мы обращались за помощью к дочери торума двадцать лет назад, когда вода была еще больше, - я тогда был совсем молодой, как Афоня сейчас, - он показал рукой на своего молодого друга, - тогда, после обращения Великого шамана Арсения к Духам земли и воды, и после жертвоприношения, вода пошла на убыль, и люди начали ловить рыбу, много рыбы. И сейчас мы надеемся на то, что боги прислушаются к голосу шаманов, к мольбам людей. (В тех случаях, когда обильная весенняя вода затрудняет успешность рыболовного промысла, остяки прибегают к особого рода жертвоприношениям в честь дочери Торыма, Чарас-Най. Отсюда и само жертвоприношение получило на туземном языке Чарас-Най (Огненное море). Обыкновенно устраивается небольшой плот, посреди которого втыкается шест. На этот шест надеваются различные приношения, в которых участвуют все юрты известного селения. Затем на плоту у подножия шеста разводится большой костер (огонь должен быть зажжен от домашнего очага), и самый плот пускается по течению. Остяки уверены, что умилостивленное этой жертвой божество соберет излишки воды и угонит их к себе в море А.А.Дунин-Горкавич).
Тэранго оглядел скользящим взглядом просителей, махнул обреченно рукой.
- Ладно, - выдавил он, - раз приехал Арсений, и сам просит, я согласен. Когда шаманы решили провести обряд жертвоприношения?
- Сегодня, перед закатом солнца. Мы зайдем за тобой.
- Хорошо, - согласился Тэранго.
Как только солнце стало клониться к закату, проныривая сквозь розовеющие слои облаков, стали собираться на берегу селяне. Тэранго не ожидал увидеть такую толпу людей. Улица уходила вниз, к реке, он шел, окруженный местными остяками, одетыми в светлые праздничные малицы, расшитые бисером. За Великим Шаманом Тэранго пришла целая толпа молодых празднично одетых мужчин. Они низко кланялись ему, наперебой просили «помочь людям угнать большую воду, а то рыба не ловится».
- Совсем плохо, - говорил торопливо один, - совсем плохо, рыба не ловится.
- Шибко большая вода, шибко большая вода. Рыба не ловится, - вторил ему другой.
- Попроси своих морских богов, Духов Большой Реки - пусть примут воду из Ваха и Оби, пусть рыба восстановится, - полушепотом, как заклинание, говорил Егор.
Тэранго уже и не пытался переубеждать кого-то из них в том, что он не шаман. Только в чем будет состоять его «помощь», он пока представить себе не мог, и надеялся, что все как-то разрешится по ходу обряда жертвоприношения. Он шел впереди, за ним празднично одетые остяки, а за ними, важно вышагивая, и, вытягивая длинную шею то вправо, то влево, шел Сансан, придерживая под ручку Алевтину. Они тоже решили посмотреть на остяцкий обряд.
Мужчины в праздничных малицах сгрудились у самой воды. Каждый из них заходил на пришвартованный к берегу большой плот, сделанный из сухих бревен, (так делают плоты для переправы с берега на берег), и возлагал жертву, привязывая ее к шесту, возвышавшемуся посреди плота, на котором уже были повязаны куски белой материи, бусы, мелкие предметы быта. Кто-то привязал работающий радиоприемник. Здесь же у шеста лежали несколько рыбин, убитая утка.
Тэранго уже был предупрежден, что нужно привязать жертву к шесту. Тэранго подошел к плоту, его окружали мужчины и женщины, прибывшие с многих селений, расположенных по берегам реки. Впереди стоял уже знакомый шаман - Прасин Арсений с бубном в руках, а рядом еще один – молодой со смоляной шевелюрой, колыхаемой свежим ветерком.
- Я благодарен, тебе Тэранго за то, что согласился помочь моему народу! – громко произнес Арсений, он подошел к Тэранго.
- Я приветствую тебя, Великий Шаман, – сказал Тэранго в полупоклоне.
Толпа расступилась, пропуская к плоту Тэранго. Поравнявшись с молодым шаманом из Чехломея, Тэранго ощутил его сверлящий взгляд. Арсений же повернулся к толпе, поднял бубен над головой, и семь раз ударил колотушкой, ускоряя ритм с каждым ударом. Потом он обвел своим единственным глазом всех, выстроившихся на берегу полукругом, и громко сказал:
- Это наш друг Тэранго, Великий Шаман из тундры, где небо сходится с землей, куда несут свои воды все великие реки. Он поможет своей молитвой, своей жертвой унести воды нашей реки к Северному морю!
Послышались одобрительные голоса, толпа загудела.
Шаман снова поднял бубен. На этот раз бубен молчал, он призывал всех к тишине.
- Пройди на плот, Тэранго! - обратился шаман к гостю тихо, - и вознеси жертву, пусть возрадуются Духи земли и Духи воды,! Пусть снизошлют они свою милость и благость. Пусть уйдет большая вода, как уходит всегда в северные края! Пусть воссоединятся воды нашей реки с безбрежным морем! - восклицал он.
Тэранго поднял высоко приготовленный сверток белой материи.
- Здесь частичка нашего Священного Камня Невехэге, который возлегает в стороне Лона Земли, там, где реки вливаются в большое море, называемое у нас Северным! Эту частичку святого камня мне вручил великий шаман Абчи! Он имеет великую силу! И уйдут воды туда, где небо сходится с землей, там огромное море примет воды вашей реки!
Народ загомонил:
- Покажи, покажи камень, - кричали люди.
Тэранго бережно развернул белый лоскут материи, поднял над головой камушек, величиной с молодую сосновую шишку. В это время шаманы ударили в бубны, толпа раздвинулась и они пустились в пляс, выкрикивая какие-то непонятные для Тэранго слова. В своей песне шаманы просили богов «убрать лишнюю воду», сделать так, чтобы ловилась рыба, чтобы люди были сытыми и счастливыми.
Свой жертвенный узелок Тэранго повязал выше всех. Потом подходили еще остяки, поднося жертвы, но никто не прикрепил свою жертву выше сСятого Камня.
Солнце спряталось за спину Земли. Наступили летние сумерки. Красно-багровое зарево отражалось в спокойной воде. Люди пришли в движение, каждый взошел на плот и возложил у подножия шеста по сухому полену. Потом шаманы – Арсений, Максим и Тэранго направились в ближайший дом, зажгли от очага факелы из березовой бересты и пройдя по коридору, устроенному толпой, подожгли дрова. Огонь быстро разгорелся, унося в темнеющее небо снопы искр. Мужчины постарше длинными шестами оттолкнули плот от берега.
- Где огонь горит, туда и вода бежит! – выкрикнул Арсений.
«Где огонь горит, туда вода бежит! Где огонь горит, туда и вода бежит!» – загудела нестройно толпа.
Плот, подхваченный течением, удалялся, уходя в сгущающуюся темноту. А на берегу уже плясали вокруг костра шаманы, неистово выбивая барабанную дробь. Бубны поочередно, а то и вместе взлетали вверх.
- Пусть огонь трещит, пусть вода журчит! - пел прерывисто в такт бубну молодой шаман Максим.
«Пусть огонь трещит, пусть вода журчит!» - отозвались голоса людей, собравшихся на берегу.
Разгорись огонь, разгонись вода
Унеси огонь воду в море,
Где сливается небо с землей…
Уведи огонь воду в море полуночной стороны,
Где нарождается луна,
Где звезды зажигаются,
Где вода разливается широко от края до края…
Неистово пел песню старый шаман Арсений, убыстряя свое кружение вокруг костра. Голос его становился все выше, бубен его убыстрял танец, люди, образовав круг, кружились в этом безумном вихре.
Как обычно, танец старого шамана вдруг прервался, и он рухнул на землю. Его подняли, унесли в ближайшую избу, а праздник продолжался. Молодой шаман, наконец-то получивший возможность показать свое умение, закружил так неистово, что даже костер всколыхнулся от возникшего ветра, так, что все пустились в пляс с новой силой. Кто-то, устав от плясок, выкатывался из круга, подходил к другому костру, у которого стоял большой котел с наваристой ухой, рядом большой чан с бражкой; и, пропустив глоток-другой горячительного напитка, прихлебнув остывающей ухи, вновь присоединялся к уже разогревшейся толпе. У котла с ухой Тэранго встретил Сансана с Алевтиной и Зинаиду.
- А я вас жду, сказала Зинаида. Хотела выпить за ваше доброе сердце.
- Так ты же меня не знаешь, как ты можешь судить о моем сердце, - сказал Тэранго, хитровато улыбаясь, вспомнив ночной разговор на катере.
- Душа душу видит насквозь, - сказала она, хитровато улыбнувшись, и поднесла Тэранго стакан.
- Запомнила? – спросил он.
- На всю жизнь.
Подошел Сансан. Стаканы звякнули свои стеклянным приглушенным звоном. Зинаида запрокинула голову, выпивая горячительную жидкость большими глотками, потом встряхнула рукой, сжимавшей опорожненный стакан, и поставила его вверх дном на самодельный стол.
- Я письмо уже написал, - сказал Тэранго, уводя ее от стола.
- Почта рядом с сельсоветом, - как-то безразлично ответила Зинаида.
- Знаю. Уже хотел отправить, но обратный адрес, мне не известен. А где я буду через месяц или два, я и сам не знаю. Может, сама отправишь? - он достал из-за пазухи письмо, протянул Зинаиде, - свой адрес укажи.
- Ладно, - развязно, и безразлично кинула Зинаида, - сама отправлю на деревню дедушке от незнакомой бабушки... пойду я, - промолвила после паузы, а заметив движение Тэранго в ее сторону, добавила строго:
- Нам не по пути, - голос Зинаиды дрогнул, звякнул металлом. Она развернулась и шагнула в темноту.
- У тебя своя дорога, у меня – своя, но все тропинки рано или поздно сойдутся, - молвил в след Тэранго, но Зинаида не слышала его, шагнув в темноту короткой июльской ночи. И уже из темноты, поглотившей ее фигуру, донеслась до слуха Тэранго знакомая песня:
Цыганка гадала,
Цыганка гадала,
Цыганка гадала,
За ручку брала.
«Не быть тебе, дева,
Не быть тебе, дева,
Не быть тебе, дева,
Замужней женой.
Никто, кроме Тэранго и Сансана не обратил внимания на песню. Сансан подошел к Тэранго.
- Вот так всегда… одна она во всем свете, - сказал он сипловато и тихо.
- Скоро все переменится. Все в руках Добрых Духов, - ответил загадочно Тэранго.
- Что переменится? – не понял Сансан.
-Всё!
Это «всё» еще больше озадачило Сансана, он вытаращил глаза, посмотрев на товарища сверху вниз так, будто видел этого человека впервые. Подошла Алевтина, дотронувшись до локтя мужа спросила:
- Пойдем домой? Я уже обревелась вся, не могу слушать, как она поет, прямо душу рвет, - Алевтина промокнула глаза платочком.
- Скоро все переменится, - вяло и равнодушно произнес Сансан, повторив произнесенные слова Тэранго.
- Что переменится? – удивилась Алевтина.
- Всё, - вымолвил тихо и загадочно Сансан.
Тэранго, как только подошла Алевтина, отделился от Сансана и исчез в темноте летней ночи.
***
Кончилась песня, и слезы задавили Зинаиду своей обильностью и нестерпимой горечью, потекли горячими ручьями по щекам, падая уже охладевшими каплями туда, где лежало письмо. Она взяла его в руки, огладила ладонью, стирая мокроту, пока не впиталась в бумагу, прижала к груди.
- О Боже, Боже! Что мне делать? – вырвалось сквозь рыдания, - Что делать мне, мама? – причитала она, поднимая глаза к небу. Высыпавшие золотым пшеном звезды безмолвствовали. Крики и песни, доносившиеся от реки, вернули ее к реальности. Она вдруг почувствовала такое нежное, давно не испытываемое тепло не то от ладоней, не то от самого письма. И вдруг так ясно поняла, что нужно делать, будто кто-то вложил в голову возникший план. Отворив калитку, она вошла в дом, включила свет, посмотрела на письмо, подписанное аккуратным почерком. Обратного адреса не было. «А обратного адреса теперь нет» - подумала она вслух. «Теперь у меня билет только в один конец» - она погладила ладонью письмо, написанное рукой Тэранго.
Ей хотелось выправить так фривольно вильнувшее русло горемычной жизни; выйти на простор, скинуть оковы с придавленного беспросветной обыденностью сознания. Снова, как часто бывало в такие минуты, она мысленно улетала туда в долагерное время, где общие черты слитых воедино ярко окрашенных воспоминаний, будили в ней самые невероятные иллюзии в отношении будущего. То она вдруг видела себя счастливой невестой, то матерью, кормящей младенца; то вдруг ощутит теплое прикосновение мужской ладони, только вот лицо того мужчины не углядывалось. Только теплая ладонь. В такое мгновение Зинаида замирала, боясь пошевельнуться, чтобы движением своим, даже самым легким не сронить ладошку. Сколько лет прошло, а тепло отцовской руки помнится так, будто вчера он прижимал ее к себе, обхватывая большими теплыми ладонями. Зинаида оглянулась вокруг. Она стояла посередине большой горницы, прижимая к груди письмо, ощущая тепло, исходящее от него. Не теряя способности мыслить реально, ей все же хотелось воспарить над поросшей сорняками серостью своего, как ей казалось, безрадостного существования. Ей было тесно здесь, душно, не доставало воздуха, пространства… Она вышла на улицу. Далеко на берегу реки светился одинокой свечой костер, доносился глуховатый гомон. Плот уже унес жертвенный огонь туда во мглу, в сторону студеного моря, туда, где уже была Зинаида не по своей воле, и куда предстоит ей вернуться. Да! Так она решила, и чтобы окончательно увериться в правости своих пока зыбкостных намерений, она поцеловала письмо, подтолкнув его ладошкой туда, ближе к сердцу.
XXIII
Утром прибежала баба Катерина, у которой на постой останавливалась Зинаида.
- Ой, Санька, что сотворилось-то, что сотворилось! – причитала она еще на ходу.
- Что там у тебя, баб Катерина, сотворилось? – спросил слегка пришибленный таким ранним появлением старухи, Сансан. Он одной рукой держал резиновый шланг, их которого лениво перетекала солярка из самосваренной цистерны в двухсотлитровую бочку, другой – опирался на штакетник. «Как не вовремя приперлась эта старуха» - пронеслось в голове.
- Так, того, Зинка-то убёгла. Ранось ишшо было совсем, петухи токо откричали, а она уже в лодку и того… убёгла в город.
- С кем? – недоуменно спросил Сансан, почесывая затылок, соображая верить или нет этой вздорной старухе, вечно плетущей самые разнообразные козни вокруг своих соседей. Все селяне относились к ней с некоторой опаской, боясь попасть на ее едкий и болтливый язык.
- С кем, с кем… Васька хромой увез ее.
- Нужен ей этот Васька…
- Тут дело не в том нужон или не нужон, а вот увез ее и все. Может она решила деньгами поживиться казенными. Тюремка же, может за старое, кто знат, чё там у неё на уме…
- Не мели, что попало. «Тюремка», - передразнил ее Сансан. - Она хоть и тюремка, да честней многих будет. Тут что-то не так.
- Может милицию известить. Может догонют ишшо? – трещала старуха.
- Подожди ты со своей милицией, - раздраженно ответил Сасан. - А что сказала? Она же не крадучись уехала?
- Да нет, не крадучись. Собрала пожитки, свои бумаги все собрала, в чемодан сложила, обняла меня так крепко, в щеку-то поцеловала и ушла. Сказала - «судьбе на встречу».
- Какой судьбе? - уже вдругорядь сделал пришибленно-изумленное лицо Сансан.
- Своей, поди-ко, судьбе, не чужой, - удивленно, растопырила руки баба Катерина.
- Своей, своей, - тихо сказал незаметно возникший Тэранго.
- Тэранго, может, ты что нибудь понимаешь? Ты же шаман, – Сансан повернулся к Тэранго, посмотрел на него сверху.
- Тут не нужно быть шаманом, чтобы понять, что у каждого своя судьба, у каждого своя дорога… - он задумчиво посмотрел вдаль мимо старухи.
- Говоришь мудрено, а ведь она с деньгами уехала. Нам же сегодня с ней в рейс. У нее же все бланки на приемку рыбы и все такое.
- Ты же сам знаешь, капитан, что денег она не возьмет себе, а в рейс я с тобой пойду. Мне спешить некуда…
- Уже некуда? – издевательским тоном переспросил Сансан. - А давеча спешил. А бланки?
- А вот, касатик, погляди. Тебе велела передать, - старуха протянула Сансану сверток. Он тут же развернул его.
- Подержи-ка, - Сансан обратился к Тэранго, указывая глазами на шланг.
- Вот они бланки, очки какие-то, - ничего не пойму… . – Тут и записка.
«Саша, я срочно уезжаю. В Нижневартовске забегу в контору, сдам деньги, отчитаюсь. Получу зарплату и уеду. Потом напишу куда. Не знаю даже, что сказать. Извини. Может это судьба… Привет Алечке, пусть бережет себя. Ей нужны силы, чтобы родить здорового ребенка. Передай Тэранго очки. Если спросит обо мне, скажи, что заболела». - Сансан оторвал глаза от записки, сложил ее вчетверо, засунул в карман.
- Это тебе велела передать, - Сансан протянул Тэранго старые очки. – Так-так-так, - задумчиво произнес он, забирая из рук Тэранго шланг, - Все понятно… Заболел человек. Уехала в Нижневартовск. Деньги она сама сдаст в контору, - сказал он. - А ты – «милицию, воровка, тюремка», - обратился он к старухе с укоризной. - Заболел человек, понятно?
- Понятно, - пробормотала старуха, явно расстроившись, что все разрешилось так просто.
- Пойду чай пить, - сказал Тэранго так обыденно, будто и не услышал он этой последней новости. «Вот это женщина - подумал он о Зинаиде. - Вот такая и нужна этому сорвиголове Аули» Он невольно улыбнулся.
Сансан остался на улице. Ему предстояло подготовить катер к рейсу. Потягивая чай, Тэранго смотрел сквозь поднимающийся тонкими нитями пар, в окно. Вот там, у калитки он узнал от старухи Катерины то, что сам мог предугадать, но боялся загадывать. Суетится Сансан, мелькая в окне: то в одну сторону пробежит, то – в другую.
Опять всплыло лицо Акулины, ее руки, нанизывающие бисер… Он достал кисет, сделанный ее руками, стал рассматривать вышитый бисером кисет, будто пытался разгадать тайные знаки, посланные женщиной. Стал набивать трубку табаком.
- Еще чаю? – услышал он ее голос.
- Да, немножко, - молвил он, оторвавшись от своих мыслей, отложив трубку в сторону.
Алевтина подлила чаю.
- Жена сшила кисет? – спросила Алевтина.
- Может и жена, - задумчиво ответил Тэранго.
Алевтину удивил такой ответ, но она смолчала.
- Орнамент очень похож на хантыйский.
- Да, очень похож, - сказал как-то растерянно Тэранго, чем снова удивил Алевтину, но она не подала виду.
Вошел Сансан.
- Так, что там у нас с ребеночком? – спросил он с порога несколько возбужденно.
- С каким ребеночком? – вспыхнула лицом Алевтина, и тут же опустила глаза.
- Уже, наверное, вся деревня знает, что ты забеременела, только мне знать не положено. Так что ли? - сказал Сансан с укоризненной строгостью, но смягчив тон до нежно игривого, продолжил, - ну так что ты хотела мне сказать, да не успела?
- Об этом знала только Зина. Я еще была не уверенна, да и момент подходящий не случился, чтобы тебе сказать.
- Она мне вот в записке сообщила, - Сансан достал из кармана бумажку. - Тебе привет передала, мол, пусть бережет себя, силы тебе нужны, чтобы здорового ребеночка родить.
- Что это за записка? А где она сама? – встревожилась Алевтина.
- Уехала, - Сансан косо посмотрел на Тэранго.
- А когда вернется? У меня к ней дело есть, - Алевтина тоже глянула на Тэранго, потом вопросительно уставилась на мужа.
- Она больше не вернется сюда, - сказал Тэранго, - может когда-то захочется ей приехать вместе с мужем и детьми на то место, с которого началась ее новая судьба, - сказал он задумчиво.
- Прямо загадки какие-то! Какой муж? Какие дети? Чушь какая-то, - в сердцах выпалил Сансан, вспоминая ночной разговор.
- Это не чушь, это – судьба, - Тэранго поставил пустую чашку и вышел, взяв со стола трубку.
Какое-то время Сансан и Алевтина смотрели друг на друга недоуменно, потом Сансан подошел к своей возлюбленной и обнял ее нежно, приговаривая.
- У нас тоже своя судьба.
-Да, мой любимый, счастливая судьба, - Алевтина посмотрела в глаза мужу и утонула в нежном поцелуе.
Отталкивая катер от плавающего деревянного пирса, Сансан заметил:
- Вода падать начала. Сантиметров, однако, на десять упала за ночь. Вправду, что ли боги остяцкие смилостивились? – хихикнул он.
- А ты не смейся, - Тэранго набирал швартовую веревку.
- Я и не смеюсь, хочу лишь понять: действительно это боги или духи там ихние, или время пришло. Мне кажется, это просто совпадение такое - случайность… - Сансан выпускал клубы дыма сквозь зубы, зажимающие папиросу в углу рта. В это время он крутил штурвал, забирая крутизну, чтобы выйти поскорее на глубину.
- На одних совпадениях и случайностях далеко не уедешь, - ответил Тэранго.
Он набрал с собой газет и теперь ждал удобного момента, чтобы забраться в каюту и развернуть их, насладиться своим любимым занятием. Сансан то и дело выскакивал на палубу, отдавая штурвал в руки Тэранго. Там за стеклом что-то гремело, брякало, звякало. Сансан то залетал в кубрик, то так же стремительно выскакивал.
- Все, - изрек он, наконец, стягивая рукавицы. – Свободен! – скомандовал он Тэранго. - Можешь идти читать свои газеты. Печурку затопи, чайку поставь. Сам попьешь, мне кружечку принесешь, - не то по-дружески попросил, не то приказывал Сансан.
- Слушаюсь, капитан, - подыгрывая своему теперешнему шефу, сказал Тэранго, и спустился в каюту.
Сансан несколько раз пытался вывести Тэранго на откровенность в разговоре о Зинаиде, но тот каждый раз или молчал, или ограничивался рассуждениями вроде того, что «судьба у нее, мол, своя», что «все переменится», но никаких подробностей вытянуть из упрямого старика не удавалось. Сансана такие неопределенности выводили из равновесия, он даже иногда взрывался, а поняв тщетность всех усилий, прекратил пытать своего старшего товарища, затаив все же какую-то обиду, полагая, что тот все знает, а вот поделится не хочет.
Вот и знакомый берег. Встретили их Данила и Захар с гурьбой ребятишек на реке. В старицу уже не зайти – вода упала. Вышли и женщины, отмахиваясь ветками от назойливой мошкары, получив из рук капитана сумку с заказанными побрякушками, тут же поспешили спрятаться в избе.
Погрузка заняла немного времени. Плашкоут пришвартовали к высокому берегу. С берега на борт выкинули трап, соединивший мостиком берег и катер. Так, что носилки заносили прямо на борт, ссыпая рыбу в трюм со льдом. В обязанности Тэранго входило пересыпать рыбу льдом. Трюм заполнился только наполовину.
- Рыба хуже стала ловиться, скатилась, - посетовали Захар и Данила.
- Сейчас внизу пойдет рыба – у нас вода падает, - подхватил тему Сансан, - Тэранго тоже помогал шаманить, чтобы вода ушла, - он Духов воды священным камнем ублажил, - улыбнулся он.
- Шаманы обряд провели, там и Арсений был и молодой шаман Максим, - подтвердил Тэранго.
- Мы знаем, - сказал спокойно Захар.
После погрузки Сансан отдал мужчинам несколько бутылок водки, те предложили, как обычно, выпить вместе, но Сансан, как и прежде отказался:
- Вода падает, нужно успеть еще к Каминым, не порожняком же возвращаться, - с этими словами велел Тэранго выбрать швартовый, развернул катер и набрал полный ход.
***
К Каминым вела узкая длинная протока. Уже заметно упала вода, темная болотная полоса от кромки воды до ярко зеленой травы стала шире. Вот на нее-то и показывал Сансан, тревожно приговаривая:
- Успеть бы, а то, как сойдет вода быстро, можно тут до следующего лета закуковать.
У Каминых тоже погрузились быстро. Сансан то и дело подгонял рыбаков:
- Быстрее, мужики, а то я тут зазимую у вас.
- Успеешь, - отвечали мужчины, спокойно, но Сансан спешил.
На обратном пути все же поймали мель. Долго капитан «вымывал» из-под себя ил, груженый плашкоут крутился на месте. Сансан, матерясь, бегал вдоль бортов, щупая дно длинным шестом.
- Нагрузились, - не то оправдывался, не то корил себя Сансан. - Село корыто ниже, вот и результат.
Тэранго помогал удерживать штурвал, пока Сансан бегал на палубу. Двигатель грелся, ревел раненным зверем, посудину колотило так, будто кто-то огромными руками немилосердно тряс ее. Наконец-то катер пополз, сорвавшись с мели.
- Дальше уже мелей нет, - капитан смахнул пот со лба, приподняв фуражку, потом надвинул ее чуть не на нос, полез за папиросами. Скоро вышли из протоки на большую воду. Прибавив газу «до отказу», как любил говорить Сансан, и не получив ожидаемого ускорения, он вдруг бросил штурвал.
- Подержи-ка, - и выскочил из кубрика.
Через минуту-другую заскочил обратно раздосадованный и злой, с силой хлопнув дверью, прорычал:
- Прокладка прогорела.
- И что теперь делать? - спросил Тэранго.
- До дому то дотянем. А там, на ремонт срочно нужно ставать. А кто мне ремонтировать будет? Сам капитан, сам и слесарь-ремонтник. Я же тебя хотел на карьер забросить.
- Я сам доберусь.
- Да, куда ты на своей скорлупке? Местные тебя подкинут, они же обещали. Воду-то ты наколдовал: вон, как на убыль пошла. Сейчас самая рыбалка начнется. Теперь они тебе по гроб обязаны, - уже веселее сказал Сансан. - А может тебе теперь не нужно в Нижневартовск? Очки-то у тебя уже есть.
- Это не мои очки, их нужно отдать Зинаиде.
- Ну, и где ты ее найдешь? Слышал же, что она уехала куда-то. А куда? Кто ее знает. Ты тоже ничего не знаешь. Да и зачем ей эти очки?
- Сойдутся когда-то наши тропинки, вот и отдам, - задумчиво произнес Тэранго. – Не понимаешь ты ничего. Ей очень нужны эти очки.
«Странный он какой-то человек, - подумал Сансан. - Никак понять его не могу: вроде человек взрослый, пожилой можно сказать, а рассуждает как ребенок. Где же он ее найдет? И зачем очки молодой женщине?». Он промолчал.
XXIY
Долго искать лодку не пришлось. Каждый местный житель считал за счастье и великую для себя удачу помочь Великому Шаману, который «сделал так, что вода ушла в море». Лишь переступив порог, Сансан громко сказал:
- Егор тебя увезет на карьер. Он человек надежный. Сейчас подъедет.
И в правду вскоре в избу вошел Егор - приземистый коренастый мужчина со смоляной шевелюрой на голове, с едва намечающейся сединой на висках, в национальной летней малице. На поясе висел нож, помещенный в деревянные ножны. Весь его вид указывал на то, что он готов хоть сейчас двинуться в путь.
- Заходи, Егор, чайку пошвыркай, - обратился к нему Сансан.
Егор присел с краю стола, подвинул к себе кружку. Алевтина налила чаю.
- Я лодку к катеру привязал, - обратился он к Сансану.
- Хорошо… - Сансан запнулся, не нашлось дальше слов, не хотелось расставаться с Тэранго.
- Чаю попьем, и я готов снова в путь, - сказал Тэранго.
Прощаясь, Алевтина приобняла Тэранго и сказала тихо, наклонившись к самому уху:
- Передайте Зине привет. Так хочется, чтобы у нее жизнь сложилась удачно. Она этого заслуживает. Она хорошая, - Алевтина своим женским умом смекнула, что Тэранго знает, куда исчезла Зина.
- Я знаю. У нее все будет хорошо, - успокоил Тэранго молодую женщину, - Седой Старик поможет ей, - и он разжав ладонь, показал Алевтине медвежий клык, выбеленный временем.
- Что вы там шепчетесь, - разыгрывая ревность, спросил игриво Сансан.
- Это не твое дело, - в тон ему ответила Алевтина.
Уже у лодки Сансан вдруг спросил Тэранго:
- Этот амулет из клыка медведя что-то значит? Может в нем кроется твоя тайна, твоя мудрость?
- Не знаю. Может. Потом как нибудь расскажу, но Седой Старик мне всю дорогу помогает.
- Когда мы еще встретимся? – с ноткой скепсиса в голосе спросил Сансан, - Пусть и дальше помогает тебе Седой Старик… Пути Господни неисповедимы, так говорят у нас.
- Мой путь обратно через твой дом ляжет. Я ведь другой дороги не знаю.
- Чем обратно пойдешь? Снова на обласе?
- Ну, до тебя – на обласе, а дальше - на оленях. Если я у тебя до снега поживу, не выгонишь?
- Да, хоть до весны живи. Только у меня оленей нет, - пошутил Сансан.
- Олени – то не твоя забота. Мне бы до Захара потом добраться… А до весны долго ждать. У меня еще одно очень важное дело будет на обратном пути. На оленях, однако, поеду.
Сансан не стал задавать лишних вопросов, он уже привык к тому, что на каждый вопрос, Тэранго всегда имеет, будто заранее припасенный, ответ. Ему не хотелось казаться в глазах старого оленевода наивным мальчиком. Раз сказал этот старик, что поедет на оленях, значит – на оленях. А где он их возьмет? Тэранго знает. И о деле, что ждет его впереди, тоже узнает Сансан потом, когда появится снова Тэранго в его доме. «Мимо меня не пройдет» - утвердился он в мысли о неотвратности встречи. Он помог Егору привязать облас к борту дюральки. В это время Тэранго стоял рядом с Алевтиной, и она что- то шептала ему на ухо.
Сансан оттолкнул дюралевую лодку.
- Ну, счастливой дороги, Тэранго. Жду, - Сансан помахал рукой.
- Спасибо тебе за все Сансан, мы еще встретимся! – перекрикивал Тэранго рычащий на холостых оборотах мотор.
- Счастливо! – крикнул в догонку Сансан. – Обязательно встретимся! – крикнул он, но Тэранго уже не мог его слышать – моторная лодка выходила на глиссирование.
До карьера, где огромные баржи загружались песком, необходимым для строительства города нефтяников Нижневартовска, добрались не так быстро, как рассчитывали. Забарахлил мотор, и Егору приходилось останавливаться, что-то на ходу регулировать отверткой. Мотор заводился плохо – приходилось по несколько раз наматывать шнур на шкив мотора, с силой дергать его. Когда Егор выбивался из сил, брался за дело Тэранго. В это время Егор бранил кого-то за то, что «наковырял карбюратор». Наконец-то мотор взрывался бешеным ревом, но вскоре захлебывался и вновь глох. Каким-то образом Егор все же приспособился: он резиновой грушей накачивал топливо, поддерживая нужное давление. Но мотор, несмотря на все прилагаемые Егором усилия, работал неустойчиво, резко сбавляя обороты, после чего лодка «садилась», слетая с глиссирования. Снова нужно набирать скорость. Терялось время.
- Бензонасос барахлит, - говорил Егор. – Друг мой Никольша брал мотор, на рыбалку ездил, наковырял...
- Ничего, дойдем, - подбадривал Егора Тэранго.
- Опоздать можем – уйдет баржа, а следующую - двое суток ждать, - Егор позвякивал отверткой, пытаясь добраться до нужного винтика.
А вот, наконец, и карьер. Издалека заметил Тэранго большую насыпь песка – словно сказочная гора высилась над низким берегом. У берега баржи не было.
- Ушла баржа, - констатировал Егор, - сейчас узнаем давно ли ушла, - лодка пристала к изрытому большими машинами берегу. Егор спрыгнул с борта и побежал в вагончик.
- Только что ушла, сейчас догоним, - сказал Егор, запрыгивая в лодку. Он дал полный газ, но мотор опять дал сбой, снова Егор прокачал «грушу». Взревел мотор, лодка вышла на глиссирование, рванулась вперед. Егор теперь постоянно подкачивал «грушу», поддерживая высокие обороты, и какое-то время лодка шла плавно, разрезая водную гладь. Вдруг мотор поперхнулся и заглох. Сколько ни дергал Егор заводной шнур, мотор не заводился. Они пристали к берегу.
- Послушай, Тэранго. Мы сейчас протянем на веслах вот до той наклоненной кедры, а там перетаск метров сто не больше. Я помогу перетащить облас. Там и дождешься баржу. Она долго, однако пару часов будет пыхтеть. Тут петля очень большая.
- Перетащимся, - согласился Тэранго.
По расчищенной тропинке тащить облас вдвоем не составило большого труда.
- Мы тут всегда перетаскиваемся, - сказал Егор.
- Видно же тропу, - подтвердил Тэранго.
Егор дождался, когда из-за поворота показалась баржа, только тогда попрощался с Тэранго, еще раз поблагодарив за то, что помог людям «сделать так, чтобы вода ушла в море».
- Ты Великий Шаман, ты преодолеешь все препятствия, Духи Земли нашей помогут тебе. Ты сделал так, что вода ушла, люди благодарны тебе, Духи Воды будут благосклонны к тебе.
- Без добрых людей, что встречались мне, без твоей помощи - не смог бы я преодолеть такой путь, - Тэранго обнял Егора, не смевшего первым прикоснуться к своему спутнику.
Егор из кустов наблюдал, как Тэранго пресек реку, сблизился с баржей. Какое-то время он еще понаблюдал за медленно ползущей горой песка, дождался, когда Тэранго затащил облас. И в этом ему помог человек, находящийся на барже. Егор узнал человека, сопровождавшего эту огромную плывущую гору песка. «Теперь Тэранго доберется до Нижневартовска, Иван мужик надежный, он поможет» - подумал Егор, и скрылся в береговой зелени.
Тэранго приблизился к барже. На самом краю сидел человек на корточках и чистил картошку.
- Откуда ты такой взялся на этой лодченке? Не боишься утонуть? – удивился он внезапно появившемуся обласу.
- У меня лодка деревянная, она не тонет. А ты не боишься утонуть на своей железке, груженной песком. Целую гриву, однако, везешь.
- Моя железка не утонет, не боись. И куда ты на своей деревяшке?
- В Нижневартовск. Возьмешь меня, или боишься, что утонет твоя железка?
- Да, залезай, не жалко. Только веселей будет. Как тебя зовут?
- Тэранго.
- А меня – Иван.
Тэранго, изловчившись, взобрался на баржу. Иван придерживал облас, прижимая его к железному борту. Вытащили долбленку на песок. Иван смотрел на Тэранго широко открытыми глазами. Не сразу и поймешь или от удивления он так округлил глаза или это их естественное выражение. Только через какое-то время, Ханэйкео привык к необычно широко раскрытым глазам своего попутчика.
- Ты ведь не из местных. Я тут всех знаю, но и по лицу вижу, что похож скорее на ненца.
- Правильно, наблюдательный ты человек. Ненец я. В тундре живу недалеко от Тазовска. Слыхал о таком?
- Как не слыхать? В тех краях у меня кореш работает - Вовка: по Тазу ходит капитаном. Звал меня, но я уже здесь обвыкся. Да!!! Занесло тебя, брат далече, однако. И что же тебя потянуло в такую даль?
- За очками еду в Нижневартовск, - выпалил Тэранго. Ему было интересно, как отреагирует Иван.
- За очками!? Чёй-то я не возьму в толк: ты меня разыгрываешь, или и вправду – за очками?
- И вправду… - ответил игриво Тэранго. – Сколько мы будем пилить до Нижневартовска? – спросил он как-то развязно.
- Послезавтра к вечеру будем на месте.
- А там, что песку нет? – спросил Тэранго
- Есть. Там везде песок под ногами…
- Так зачем издалека везти то, что под ногами лежит?
- Мы того не знаем. Нам велено, вот и везем. Велят воду везти, повезем и воду обскую, - смеясь, легко и весело отвечал Иван.
- М-да… Слышал я, что там чудеса разные творятся, но, чтоб такие… Песок везут туда, где он уже есть, а если надо то и воду значит возить могут обскую. Это что ж получается, зря соляру жжешь. Чудак ты человек…
- Так я-то причем? – Иван продолжал чистить картошку.
- Ну, ты же везешь!? – Тэранго стал набивать трубку. Иван вытащил сигареты с желтым фильтром, что удивило Хангэйко. Он только один раз видел такие сигареты. А курил их начальник почты.
- Покажи-ка, - протянул к блестящей пачке руку Тэранго.
- Что, сигарет не видал?
- Видать-то видал, да в руках таких сигарет не держал. Боишься, что сигарету твою выкурю?
- Хоть все выкури – не жалко, ответил Иван.
Тэранго, покрутив пачку, отдал Ивану.
Так могла бы беседа перейти в перепалку, но Иван вдруг повторил:
- Не скоро в Нижневартовске будем. Отдохни маленько, а то руки, поди, устали маслать целый день, - Иван пытался повернуть беседу в другую сторону.
- Да, конечно усталость бывает, но у меня в обласке работают только руки, а у тебя тут на этой железке и уши устают и глаза, и нос от соляры может закрыться…
- Да, ты прав, старина, в ушах точно уже звенит. Дух солярный уже в печени, но такая у меня работа… Может, чаю выпьешь?
- Чаю можно, не откажусь, - Тэранго смягчил тон.
Иван побежал вдоль борта баржи в сторону буксира. Вскоре он вернулся с закопченным чайником, поставил его на примус, подкачал насос, зажег от спички.
- Как же ты в такое длительное путешествие налегке собрался. Вот это весь твой скарб? – он указал на завернутый в брезент сверток.
- А у меня все есть: чайник, кружка, топор, шкура оленья. Кусок брезентухи для укрытия от дождя…
- Да-а-а, не густо.
- А зачем человеку больше? Дрова у меня есть на каждой остановке. Рыба тоже всегда есть: у меня для рыбалки сетка имеется. Подстилка мягкая тоже всегда найдется. Природа все придумали для человека. Только пользоваться нужно уметь этим добром.
- Ну, а холод если ночью.
- Так у меня малица – вот я на ней сижу.
- Да-а-а, издалека путь держишь, - еще раз удивился Иван.
- Три месяца уже как из дому.
- Вот это да-а-а! – воскликнул Иван. - Ох, и досталось тебе, поди? Там на северах, где ты живешь, солнца мало бывает, говорят ночь по полгода.
- Так и день также – полгода. Там мы у солнца в почете. Оно вокруг нас все лето пляшет, - улыбается Тэранго.
- Но полгода-то его нет, - возражает Иван.
-Это мы сами просим его спрятаться, чтобы глаза отдыхали, - улыбается Тэранго.
- Ну, а что за нужда погнала тебя за очкам? Свои что ли потерял? – спросил заинтересованно Иван.
- Ну, тут в двух словах не расскажешь.
- А у нас времени мно-о-о-го, - протянул Иван.
И Тэранго поведал своему новому знакомому о возникшей мечте купить очки, потому, что его старший друг – старик Кути, прочитывал газеты раньше, и, когда передавал очки Тэранго, обязательно сообщал все новости.
- После него газеты читать уже неинтересно, – говорит Тэранго, - этой весной умер Кути, и очки «забрал» с собой в нижний мир.
Иван, слушал своего попутчика очень внимательно, стараясь не перебивать, но все же не сдержался:
- Как это забрал? Он же умер.
- Я сам положил ему в гроб очки, хоть он их мне завещал.
- Зачем? Они же тебе нужны, ему-то газет теперь не читать. Там почту не возют, - пошутил Иван.
- Зря шутишь, Иван. Там, в Нижнем Мире, он будет читать. Мы ему и газеты положили, - сказал твердо Тэранго, чтобы избежать повторных «глупых» вопросов.
- Я ничего такого не слышал, - извиняющимся тоном произнес Иван. – Я не хотел тебя обидеть.
- А я и не обиделся, я знаю, что русские так не делают. Как-то Сергей, мой новый знакомый - сейсмик сказал: у каждого народа своя порода.
- Да-а-а-а… За очками Тысячу верст, - произнес задумчиво Иван.
- Ну, не только за очками. Посмотреть хочу, как нефть добывают, как люди живут.
- Где же ты остановишься в Нижневартовске?
- А мне Сансан, знаешь такого? Адрес своего друга дал.
- Как же. Сансана я знаю. Да и кто же тут на реке не знает Саньку Санарина? Его все знают. Хоть и молодой, но капитан толковый.
Тэранго, конечно же, было приятно слышать столь лестные слова о своем новом друге. Он вдруг подумал о Сансане, который сейчас один собрался в рейс к Захару и Даниле.
После возникшей паузы Иван предложил Тэранго поселиться общежитии: там всегда есть свободные места, потому, что в основном мужчины работают вахтами, и места пустуют.
- Поживешь несколько дней, а потом я тебя обратно баржой отправлю, а может и моя вахта выпадет. Хватит тебе три-четыре дня? - спросил Иван.
- Может и хватит. Сам еще не знаю. Дело у меня есть, - замялся Тэранго.
- Какое дело? Может я чем помогу?
- В милицию нужно зайти. Браконьеры там, в верховьях вертолетами летают: лосей бьют, на медведей капканы ставят… Шибко безобразничают. Я номер вертолета запомнил, я всех их в лицо знаю, - вдруг поведал Тэранго о своих планах.
- Ну-ка, ну-ка… О каком таком вертолете ты тут толкуешь? - живо поинтересовался Иван.
- Я же сказал – браконьерском.
- А как выглядели те браконьеры? Ты сказал, что сам их видел и даже запомнил, – тревожно, оглянувшись вокруг, словно боялся подслушки, спросил Иван.
- Ну, старший, похоже, такой, плотный с красным лицом… Его Петровичем называли. Еще один такой худой, длинный с усами, а еще один бородач с темным лицом…
- Так я и знал. Так он, этот мордатый, и есть почти главный тут милиционер, и дружки его тоже в милиции работают . Он же заместитель начальника милиции. А его друзья-нефтяники вертолет ему дают. Ох, и влипнуть ты мог: прямо в руки и пришел бы. О нем, об этом Петровиче нехорошая молва идет… Уже жаловались, да только потом жалобщиков-то найти не могут.
- А что же делать? Они же браконьерят, - спросил недоуменно Тэранго.
- Ничего пока ничего делать не нужно. Вот приедем в Нижневартовск, я тебя в общагу поселю. У меня будет десять суток выходных. Ну… - задумался Иван, - первые трое суток не в счет.
На его лице появилась какая-то глуповатая улыбка, но Тэранго не понял смысла произнесенной последней фразы про «трое суток», а переспросить не решился, надеясь, что со временем все само собой прояснится.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Маленький самолет, прозванный в народе кукурузником, или этажеркой, сотрясаясь и содрогаясь при каждом порыве ветра, проваливаясь в воздушные ямы так глубоко, что кишки доставали до самого горла; продирался сквозь липкие серые облака, и наконец, выбежал по своей воздушной дорожке на простор. Чем дальше он уходил на Север, тем чище становилось небо, порывы ветра ослабевали, и самолет поплыл по воздуху плавнее; лишь монотонный гул, рождавшийся, будто от самой обшивки самолета, въедался в самое нутро каждого пассажира. Дрожало все: и стенки самолета, и сидения, притуленные к круглым окошкам и стекло, и рядом стоящий чемодан с металлическими угловыми наклепками. Зинаида всматривалась в медленно плывущую картину внизу. Самолет летел вдоль реки, которая петляя, раздваиваясь местами на рукава, снова сливаясь в единое русло, устремлялась туда на Север в небольшой поселок Тазовский. Однажды она там уже была двадцать лет назад. Освободившись из колонии, стройки под номером пятьсот три, они с Настей добрались до Тазовского. Около месяца пришлось тогда ждать хоть какого-то транспорта, чтобы покинуть этот опостылевший север. За это время Настя познакомилась с местным капитаном речного судна и осталась там – в Заполярье, а Зинаида все же решила уехать на юг, в родные, как говорится, пенаты.
В родных местах ее никто не ждал. Родительский дом отошел в пользу государства. Давнишние события отложились в памяти людей очень уж по-разному, и многие приняли Зинаиду если не враждебно, то с обжигающим холодком. Нет-нет, да и бросит кто-нибудь: «отщепенка», или «вражина». Молодая, но уже так израненная, покрытая рубцами душа бунтовала от тяжелого горьковатого привкуса, возникшего вдруг от несостоявшегося сегодня, от невозможности предугадать, что же принесет с собой завтра. Она обрела после лагеря нелюдимость и озлобленность: поначалу не то, что видеть – слышать никого не хотела. У нее была своя правда, расходящаяся с правдой ее односельчан. Они помнили девочку-подростка с косичками и яркими бантами, а сейчас перед ними предстала взрослая, вздорная, «как и ее отец» особа, грубая баба, «нелюдимая, как ее мать».
И вот теперь, прежде, чем решиться на эту безрассудную, как ей казалось, поездку на Север, она снова побывала на далекой солнцеликой родине. Она словно искала поддержки, которая должна была бы исходить от родной земли от родных окон своего дома. Но на отцовский дом она могла взглянуть только через высокий забор. В чисто вымытые стекла смотрели цветы выращенные и политые не маминой рукой. Ровный, новый забор словно отрезал, отделял ее от родного порога. Пробуждающиеся воспоминания никак не помещались в этом чужом теперь для нее доме, чужом дворе. Воспоминания жили не здесь. Она в этом убедилась, тогда, когда обливалась горькими слезами, стояла у выкрашенного яркой охрой забора. Она ни с кем из односельчан не встретилась, никто не узнал ее. «Только время потеряла» - укоряла она себя.
Вдруг мысли, уведшие Зинаиду в прошлое, прервались, как непрочная нить под тяжестью; воспоминания испарились и исчезли, словно шарик, наполненный невесомым газом. Она прилипла лицом к иллюминатору, сердце сжалось до боли, до тошноты. Там внизу от самого берега реки и далеко, сколько можно было видеть с высоты полета, просматривалась песчаная полоса, легшая на землю белесым рубцом, разрывавшая бесконечную тайгу на две части – северную и южную. Сколько тачек песка высыпали в этот «рубец» невольники этой безумной стройки? Сколько людей полегло в этой тайге, в болотах порвали свои жилы? В каком месте ее отец перевернул последнюю груженную тяжелым песком тачку? Глаза Зинаиды увлажнились, она часто захлопала ресницами, вытерла платочком глаза. Напротив нее сидела уже немолодая женщина, она также не отрывала от иллюминатора свое мокрое от слез лицо.
Вскоре самолет приземлился на бетонную полосу. Мотор заглох, будто поперхнулся, и наступила звенящая тишина. Вышел пилот, потом все пассажиры, разошедшиеся как-то вдруг; и в небольшом зале аэропорта Зинаида оказалась в совершенном одиночестве. Над аэродромом сгустились тучи, невесть откуда взявшиеся, украв солнце, так весело блестевшее там, в небесной выси. Зинаида оглядываясь по сторонам, зашла в деревяное здание, служившее укрытием для пассажиров.
- Вас никто не встретил? – спросила женщина средних лет. Зинаида распознала в ней служащую аэропорта.
- А меня никто и не должен встречать, - ответила Зинаида.
- Садитесь вон в тот автобус, он довезет вас в центр, а то больше никакого транспорта не будет, а пешочком все же далековато будет, - женщина проводила Зинаиду до дверей, махнула водителю, уже закрывшему дверь и готовому тронуться с места, рукой. Дверь автобуса отворилась, и Зинаида с благодарностью посмотрела на дежурную.
- Спасибо, - мягко произнесла она.
Дверь со скрипом закрылась.
- Сколько стоит проезд? – спросила Зинаида у водителя.
- Нисколько, - ответил он, - садитесь на свободное место. Первый раз у нас? – спросил он.
- Второй, - ответила Зинаида, - но тот первый раз был очень давно.
Как и во многих небольших селениях, администрация, почта и магазин располагались рядом на одной площади. Зинаиду интересовало почтовое отделение. Синяя вывеска, такой же синий ящик для писем под ней, и что-то наподобие цветочной клумбы перед входом, на которой цвели жидковатые желтые цветы, указывали на то, что почта находится в этом рубленом доме.
- Смотри-ка, бархатцы! – громко изумилась Зинаида.
- А вы думали у нас тут белые медведи ходят? – спросил какой-то мужчина.
- Да нет, - ответила, улыбаясь Зинаида, – двадцать лет назад здесь тоже цвели бархатцы.
- Это уже другие, - в тон ей ответил мужчина. – Вы кого-то ищете? – спросил он, заметив, как Зинаида стала осматривать одно за другим деревянные здания, сгрудившиеся в центре селения.
- Да, мне нужен капитан Ильин Владимир Иванович. Собственно, мне нужна его жена Настя.
- Владимир Иванович? Знаю, знаю и Настю знаю. Вот туда к реке спуститесь и справа увидите дом с большой антенной на крыше. Володя известный у нас радиолюбитель. Не промахнетесь.
- Спасибо, по такой примете я найду обязательно.
- Найдете.
Настя развешивала на улице белье. Пользуясь тем, что ненадолго установилась хоть какя-то мало-мальски приемлемая для такого дела погода, она торопливо набрасывала на веревки белоснежные простыни, ловко защипывая деревяными прищепками. Вдруг она замерла, прищепка, щелкнув в пустоту упала на землю.
- Зинка! Тебя каким ветром…? – Настя бросилась к подруге.
- Попутным, - пыталась отшутиться Зинаида, - Да, Настенька мне, видимо сам Боженька помогал, - голос ее дрогнул.
Они обнялись и долго стояли так неподвижно, вздрагивая плечами.
- Что ж мы ревем, дуры - радоваться нужно. Надеюсь, не беда тебя привела сюда? – тревожно посмотрела в глаза подруге Настя. – Давненько от тебя писем не было.
- Да нет, не беда меня привела, а даже может наоборот.
На стол Настя поставила бутылку водки, пока Зинаида, нарезала хлеб, она разлила из зеленоватой бутылки в два граненных чайных стакана, убрала пустую со стола. Стаканы были полные «под самый верх».
- Только потоптать осталось, - проронила Зинаида.
- Ну, давай за встречу, чтоб нам не попадать туда, где пропадают, чтобы не пропасть там, куда попадают, - произнесла Настя свой привычный тост. Стаканы глухо брякнулись друг о друга, расплескав влагу, а через мгновение уже стояли опрокинутыми вверх дном на краю стола.
- Твои-то где? – спросила Зинаида, обводя глазами пустую комнату.
- Володя в рейсе, малая Зинка – у бабушки под Питером: на лето отправили, а старший на практике у Володи. Он же моряк у меня. Еще год учиться осталось. Капитаном хочет быть, как батя. Расскажи-ка лучше о себе, подруга, - Настя пристально посмотрела в глаза Зинаиде, и приготовилась слушать.
Уже забрезжил робкий свет, своей серостью растворяя ночную тьму. Короткая августовская ночь уже была готова уступить напористому свету, а подруги все не могли наговориться. Зинаида поведала подруге не таясь о своей горемычной жизни: и о работе своей, что «хоть держит на этом свете», странном старике Тэранго, повстречавшемся этим летом, и о письме рассказала, и об Аули тоже. Стрелка на часах заплутала где-то между двумя и тремя. Забарабанили крупные капли по жестяному подоконнику. Настя встрепенулась.
- У меня же белье на улице! - и как была в ночной сорочке, выскочила на улицу, Зинаида за ней следом - помогать.
- Поглажу завтра, - сказала она, взглянув на гору белья. - Ну, что я могу сказать, подруга. Я тебе в этом деле не советчик. У каждого своя дорога, у каждого свое сердце имеется, чтобы подсказать, а раз приехала в такую даль, значит, сердце екнуло…
- Екнуть то екнуло, куда ж ему деваться. Мне уже сорок, не забывай. Я любить хочу, я хочу, чтоб меня любили, понимаешь? Я детей хочу… - голос Зинаиды сорвался.
- Понимаю… Только, вот, что я думаю: там ли счастье ищешь?
- Да я и не ищу его, потому, как не ведомо мне, что это такое; и где оно водится счастье-то это, тоже не знаю. Многого я, оказывается, не знаю, Настя. Ты вот спросишь: зачем тогда приперлась? А я и сама не знаю, не знаю!!! – голос Зинаиды сорвался на крик.
- Но они же в чумах живут, - прервала возникшую паузу Настя, пытаясь хоть как-то выровнять разговор, направив его в чисто практическую плоскость. - я бывала у ненцев, даже ночевали как-то с Володей. Так у них там так цивильно, чисто, - Настя пыталась хоть как-то поддержать подругу.
- Да не боюсь я чумов этих. А что в бараке или в общаге лучше? Придешь в комнату, а там еще три телки валяются пьяные. Так уж лучше в чуме…
- Да-а-а… Не знаю ей богу не знаю… - Настя обхватила ладонями кружку с уже остывшим чаем, - а те бараки? Как вспомню… - Она шмыгнула носом, потерла глаза.
- Я так и сказала Тэранго: меня уже ничем не испугаешь. Он тоже мне все о страхах толковал, о чумах… Мне бы почтальона найти, который им почту возит, - посмотрела Зинаида во влажные глаза подруги.
- Их почтальона я хорошо знаю. Хороший дядька. Он поможет разыскать твоего Аули, - сказала Настя.
- Какого моего? Зарядила - «твоего, да твоего», – Зинаида закурила.
- Твоего, конечно… Бросай, подруга курево, это дело не Божье.
- Как рожу, так и брошу. Я себе так сказала.
Настя промолчала, глянув на свою подругу, будто с другого боку. Она словно заметила, как борются сейчас в ней страсть и рассудок, как нелегко далась ей эта отчаянная решимость на возможно последнюю попытку найти свое женское счастье. В эту минутную паузу Зинаида смотрела в заплаканное летним дождем стекло, ожидая поддержки подруги, она больше всего боялась осуждения или, не дай Бог неискреннего притворства, этакой тонкой игры в сочувствие. Но Настя была искренна в своих чувствах, и Зинаида, ощущая это, благодарно смотрела на сидящую напротив подругу.
Всю дорогу сюда на край света, она пребывала в странном состоянии некой неустойчивости похожей скорее на невесомость, она будто потеряла связь с прошлым, будто оборвалась связующая ниточка, будто лопнул надувной шарик и все – пустота, невесомость, какая-то неземная пугающая легкость… Эта легкость возможно имела другое объяснение: отсутствие, как ей казалось, всякой перспективы на выравнивание будущего. Она будто заранее смирилась со всем, чтобы не произошло. А какое оно, будущее? Сплошной плотный туман.
Она ощущала почти постоянно возникающие, будто ниоткуда помехи для прихода более счастливого будущего, истолковывая их не иначе, как плодами ее прошлой неудачной жизни. Каждый раз, задумывая изменить свою судьбу, она сталкивалась с препонами, которые казались непреодолимыми. Все препятствия для счастливой жизни, как ей казалось, рождались и возникали из того несчастного прошлого, и она склонна была думать, что - небеспричинно. И тут она готова была винить себя за все. Зачем прилетела она сейчас туда, где однажды обожгло ее так, что рубцы, оставленные северными ветрами, еще ноют и дают о себе знать каждый божий день? Кто ждет ее там, где еще в юности, оставленная без какой либо помощи, ощутила страшные удары извне так болезненно, что хотелось выть от жгучей боли? Если бы не Тэранго, вряд ли решилась бы она на очередную попытку устроить свою жизнь как-то по-другому, если бы не поддержка подруги, не совладать ей с навалившейся реальностью.
- Спасибо тебе, Настя, - молвила она сипло, оторвав взгляд от мокрого стекла.
- Это тебя я должна благодарить за многое. Я не забыла, как ты спасла меня в лагере, из петли вытащила…
Подруги снова замолчали.
- А этот Тэранго, что письмо написал, где он сейчас? – поинтересовалась Настя, пытаясь сменить тему.
- Не знаю, наверное, уже в Нижневартовске. Я о нем только подумала… Странный он человек… За очками из тундры в Нижневартовск! – она повысила голос. - Странный… Первую попавшую бабу в жены рядит… Шаман, что тут еще скажешь. – А я, дура, сорвалась, как с цепи. Хотя почему «как». Всю жизнь на цепи сижу…
- Давай письмо прочитаем, - вдруг предложила Настя, заговорщически прищурив глаза.
- Нет, подруга, открывать его я не буду… Боюсь… - Зинаида скрестила руки на груди, этим самым выказав, где хранится письмо.
- Неужто, тебе не интересно, что там написал Тэранго?
- Представь себе – неинтересно. Меня другое интересует: как отнесется к этому Аули.
- Боишься вспугнуть судьбу?
- Представь себе – боюсь, - ответила Зинаида тихо.
II
- Сейчас переоденем тебя, переобуем. Сколько можно в резиновых сапогах ноги парить? Да и нельзя тебе в таком наряде разгуливать, ты как елка новогодняя – за версту светишься. Устроим на койку, - бросал фразы Иван в передышках, пригибаясь не так под тяжестью тащимого им обласа, как пытаясь не высовываться над изрытым песчаным берегом. С другого боку лодки-долбленки изо всех сил помогал ему Тэранго. Облас медленно полз в гору, оставляя за собой ровный след. Подтащили облас до травы и кустистого ивняка. Выломав большую ветку Иван, спустился к самой воде и заровнял свежую борозду. Тэранго тяжело отдышался. Присев на борт обласа, молча набивал трубку, наблюдая за товарищем..
- Берем шмотки, - сказал Иван, тревожно окинув взглядом пришвартованную баржу, берег вдоль реки, - и – в общагу, - закончил он фразу через время.
Противная тревожность зародилась внутри, даже похолодело за грудиной, когда увидел Иван приближающийся к буксиру«Уазик». Облако пыли, клубясь и кувыркаясь, норовило обогнать его, закрывая почти всю машину. Свежим прибрежным ветром пыль унесло, и машина остановилась у самого трапа.
- Фу ты! – Иван даже потный лоб протер тыльной стороной руки, - Я уже подумал – менты.
- Как бы они узнали? – удивился Тэранго.
- У капитана рация есть. Правда, мужик он нормальный, просто так не проколется, - сказал Иван, а в это время по трапу к машине спускался человек в черном кителе и с золочеными пагонами.
Тревога перекинулась к Тэранго. Он знал, что однажды овладев душой, страх и тревога долго потом держат ее в своих липких обятиях. Он, поспешая, шел вслед своему новому другу, шагавшему метровыми шагами. Облас спрятали за вагончиком, служившем раздевалкой для рабочих речпорта, прикрыли его брезентухой, да сверху еще прижали старыми досками, валявшимися на берегу. Баржа с песком стояла под разгрузкой, и над ней уже склонялась стрела портового крана. В руках Тэранго нес увязанный веревками куль со скарбом, на плече висело ружье и скатанная в рулон теплая малица на грязной бечеве. Мимо промчались здоровенные самосвалы с уже погруженным песком, обдавая клубами пыли и едкого солярного дыма. Пекло солнце. Пот струйкой сбегал с лица Тэранго, сердце колотилось, дышать становилось тяжело.
- Ох, и духота, - наконец произнес он и остановился. Иван, оглянувшись, оценил состояние Тэранго, взял у него куль с вещами, водрузил на свой рюкзак.
- Тут уже рядом, - сказал он.
Одноэтажное общежитие разместилось под разложистыми тополями, дававшими густую тень.
- Кто это с тобой, Кукушкин? – спросила строго вахтерша сурового вида. Она сидела за стойкой-парапетом, словно скала. Шевелилась только голова на толстой невидимой шее.
- Это мой товарищ, он пока поживет у меня в комнате. Санька-то Зобов на месяц уехал. Вот на его месте поживет. Не боись, Семеновна, это наш коренной северянин.
- Знаем мы их, коренных…
- Он не пьет, - упредил вахтершу Иван.
- За ухо льет, - передразнила строгая голова из-за стойки-парапета.
- Серьезно, Семеновна. Человек он очень даже положительный, - Иван наклонился к голове и сказал таинственно шепотом: - он шаман, самый настоящий, только никому ни-ни, а то сама знаешь…- и он приложил к губам палец.
Семеновну словно ошпарили: она округлила глаза, так, что казалось, они вот-вот выкатятся из орбит и упадут на перегородку.
- Ладно, проходите, но чтоб…
Но Иван и Тэранго уже не слышали, что там хотела напутствовать строгая Семеновна, которая вдруг стала такой сговорчивой.
- Семеновна – баба, что надо, боевая. Однажды на Гришку Опарина бросилась, а тот пьяный очень уж непредсказуемый бывает, а тут - с ножом. Так Семеновна сбила его с ног, навалилась всей тяжестью своею и отобрала нож, еще и подзатыльника успела отвесить. Вот такая она у нас отчаянная, а вот колдунов всяких, шаманов ужасно боится – суеверная.
- Да, не шаман я, не колдун, что вы все на меня: шаман, шаман, - рассердился Тэранго.
- Ну, на время будешь шаманом, - ответил на это Иван.
Тэранго молчал, не зная как реагировать на это, как ему показалось наваждение, навалившееся враз: опасные браконьеры, порядки в общежитии с этой страшной женщиной на вахте. Все это наводило его на тревожные мысли.
Вошли в комнату. Тэранго продолжал молчать. Иван истолковал его молчание по-своему.
- Ладно, не сердись. Для Семеновны ты шаман. Возьми, вот рубаху, брюки. Эти длинноваты будут. Вот Санькины возьми. Он с тобой одного росту, - Иван доставал из перекошенного шкафа сложенную слоями одежду. – Койка твоя вот тут, - он указал на застеленную кровать. Сейчас пойдем в столовую, перекусим маленько. Ты должен знать, где наша харчевня. Дня три будешь обходиться без меня. В город не ходить, милицию не истать, - строго наказал Иван. - Я буду через три дня.
Тэранго заметил, что однажды он уже слышал о трех днях, которые «не в счет». Действительно, Иван после обеда исчез. Не появился он ни вечером, ни на следующий день. Тэранго два дня не выходил из комнаты – только в столовую и обратно. Проходя мимо строгой вахтерши, он даже глаза закрывал, так боялся, что вдруг она что-нибудь спросит. Семеновна испытывала такое же чувство неимоверного страха перед шаманом. У нее однажды спицы выпали из рук, когда Тэранго поравнялся с ней, и попытался что-то спросить. И только на третий день утром, когда Тэранго напрвлялся на завтрак, Семеновна все же набралась смелости, ей хотелось не то умилостивить, не то успокить шамана, а может быть просто освободить место в ячейке для почты.
- Не беспокойтесь, - сказалала она масляным голосом, вручая газеты, - Ваня скоро приедет. Он всегда, как из вахты возвращается, к жене едет. Нужно же ее поддержать. Он парень хороший, да и Нинка у него баба добрая. Кажется мне, что оговорили ее,- басила низко вахтерша не обсказывая подробности, полагая, что шаман и так все знает. Но Тэранго не знал, куда исчез его друг.
- А вы действительно водочкой не балуетесь? – любопытствовала она, осмелев.
- Нет, я не пью, - тихо отвечал Тэранго.
- Шаманам нельзя? – спрашивала она, понижая голос.
Тэранго насупливался, молчал, не решаясь отрекаться от присвоенного ему такого звания, но и соглашаться вслух тоже не хотелось, дабы не разгневать добрых духов, охраняющих его душевный покой.
Наконец-то появился Иван - также неожиданно, как и исчез: открыл Тэранго глаза, а Иван сидит на своей койке, будто и не было этих трех дней без него.
- Привет, Тэранго. Что это ты среди дня подушку мнешь? – спросил снисходительно улыбаясь.
- Устал, - сказал Тэранго, иронично улыбнувшись, - большле всего человек устает от безделия и неизвестности, которая ждет. Я не знаю, что ждет меня впереди, я не знаю, куда исчез мой друг, - Тэранго укоризненно посмотрел на Ивана.
- Неловко об этом говорить, но что теперь таиться, - начал Иван, – на свиданку ездил к жене. Тут тюрьма недалеко. Стольник отдашь – и, пожалуйста, устроят свиданку, а так не допросишься.
- Почему ты о тюрьме говоришь? – удивился Тэранго, насторожившись. Мысленно уносясь в недалекое прошлое, он не понял первую фразу.
- Я же сказал - жена там сидит. За растрату. Хоть и не она эту растрату сделала. Но, что сделаешь – стрелочники у нас виноваты. Тут без этого твоего знакомого мордастого майора Кислухина не обошлось. Он дело состряпал: жену своего дружка выручал. Такие вот дела, мой друг. Я тоже устал, очень устал. Извини, Тэранго, но я чуток вздремну, с твоего позволения, и займемся твоими делами.
***
Да три дня Тэранго терпел, три дня его угнетенное состояние не находило выхода. Неприятное, полное сомнений чувство нерешимости овладело им. Еще никогда в жизни его не охватывало такое глубокое равнодушие и такая вселенская тоска, такое безразличие ко всему, что даже думать о чем либо, не хотелось. Ему не думалось ни о прошлом, ни о предстоящем; для него будто исчезло и настоящее. Он вдруг понял, что всецело зависит от Ивана, который так таинственно исчез, от этого общежития, столовой, от строгой вахтерши, наконец; и он ничего не в силах изменить – все, что окружало его сейчас, было чужим и даже враждебным.
И только с появлением Ивана все переменилось, как погода с дождливой и слякотной на солнечную и веселую. Тягостное чувство постоянно подавляемого страха и тревоги исчезло, как только появился его друг на пороге комнаты. Возродившиеся мысли заиграли спокойно и беспечно, сбросив с себя тягостный налет тревожности. Лицо спящего Ивана озарилось счастливой улыбкой, Тэранго улыбнулся.
Он решил, что настало время познакомиться с городом, найти аптеку, которая, как узнал от Ивана, находится недалеко от общаги. Там продают очки, так сказал Иван. Подумал об этом легко, так, будто не существовало запретов, наложенных Иваном, словно ничего ему не угрожало, словно не было на свете тех браконьеров. Тэранго посмотрелся в зеркало и ужаснулся: обтягивающие спортивные трикотажные брюки, такая же обтягивающая рубашка. Нельзя же в таком виде показываться людям. Он надел свою чисто выстиранную летнюю малицу, подпоясался кожаным ремнем с вышитым еще руками жены ненецким орнаментом; подумав немного, все же прицепил кисет, подаренный Акулиной и свой нож в деревяных ножнах.
Аптеку Тэранго нашел быстро. Как-то само собой получилось, что он вышел на перекресток, а на углу на пятиэтажке висела яркая вывеска. Очки тоже он подобрал быстро с помощью учтивой аптекарши.
- А можно еще одни? – спросил он осторожно.
- Конечно, можно, - и аптекарша аккуратно уложила очки в футляры.
- Я издалека приехал. Вдруг потеряю, - оправдываясь, промолвил Тэранго, пряча очки в карман.
- А как далеко вы живете? - заинтересовалась аптекарша.
- Далеко, в тундре… На берегу Тазовкой губы, - уточнил Тэранго.
- О-о-о! – округлила она глаза, - вы, наверное, приехали сюда к родственникам?
- Нет, я приехал за очками.
Тэранго вышел на улицу, а аптекарша еще долго недоуменно смотрела на закрывшуюся дверь, не в состоянии понять правду сказал ей этот пожилой «хант», как ей показалось, или он пошутил.
Всей ясностью своего ума, Тэранго понимал, что в милицию ему обращаться не нужно, а может и опасно, как сказал Иван, но почему-то глазами искал милицейскую вывеску. Он хаотично, без всякого хоть мало-мальского осмысленного плана, бродил по улицам Нижневартовска, удивляясь тому, как много суетится народу вокруг, как много пробегает мимо машин, автобусов, как много высится кранов; и все крановые стрелы находились в постоянном движении. Какое-то суетливое копошение, сопровождаемое непрерывным шумом, металлическим лязгом, скрежетанием. Плохо уложенные, или уже разбитые огромными машинами дорожные плиты, зияли провалами, местами угрожающе вздыбливалась арматура. Машины объезжая такие опасные места, чуть не сталкивались кабинами. Но каким-то странным провидением их разводило в разные стороны и они, рыча многосильными моторами, расходились миром. Вот он свернул в проулок, и перед ним возникла деревянная двухэтажка с ярко-красной вывеской «Милиция». Тэранго остановился невдалеке от милицейской машины. Вдруг из дверей милицейского дома вышел плотный мужчина скрасным лицом. Он был в форме. «Майор» - определил Тэранго. Тэранго узнал того «мордастого, краснощекого браконьера», и в замешательстве отвел взгляд, всем своим видом показывая полное равнодушие, будто ему до всего, что сейчас происходит, нет совершенно никакого дела. Майор сел в машину, и строго обратился к водителю:
- Видишь вон того ненца?
- Ну, вижу… - поглаживая свои острые колени, сказал водитель.
- Так это тот, что подходил к вертолету, - напористо произнес Петрович.
- Ну, ты!? – изумился водитель, - похож…
- Проследи за ним, Юрик. Мне нужно знать, где он остановился. Вот гаденыш… Он уже подходил к участковому в Ларьяке. Про «браконьеров с вертолета» Васильичу напел целую песню. Бумагу оставил. Правду ищет… Хорошо, что Васильич мне позвонил. Он, похоже, не остановится, будет дальше правду искать… Правдолюб…. – тут он матерно выразился, - мне только этого не хватало. Машину оставь, я сам съезжу по делам, а ты давай за ним, скомандовал краснощекий майор.
- Ладно, шеф, будет сделано, - сказал долговязый Юрик, и вышел из машины, сунув в руки шефа ключи от машины.
Тэранго, оглянувшись, увидел, что из машины вышел худой длинный человек в гражданской одежде. Кого-то он напоминал. «Не тот ли в шляпе?». И тут он с полной ясностью понял, что все предостережения Ивана не пустые слова, и Тэранго неторопливо пошел по улице. Его охватило странное чувство тревоги, будто кто-то целится ему в затылок из ружья. Холодок разлился в груди, в висках застучало от напряжения, но еще раз оглядываться Тэранго не стал. Он судорожно пытался найти возможность все же глянуть назад, удостовериться в правильности своего предощущения. Ему повстречалась толпа людей, скопившихся у дверей. Это был телефонный переговорный пункт, об этом говорила вывеска. Вот он шанс убедиться в том, следит ли кто-то за ним, или это просто плод его воображения. Он вошел в тесный зал, где было много народу. Там была возможность незаметно оглянуться.
- Если вы на переговоры, то я крайний? – громко сказал молодой человек с яркой нашивкой на куртке защитного цвета. Молодой человек заметил Тэранго, обводящего глазами зал, решив таким образом подсказать, где сейчас находится хвост очереди.
- Спасибо, - сказал Тэранго, и подстроился к молодому человеку в куртке защитного цвета.
Тэранго повернул голову и заметил долговязого человека с пышными черными усами, приникшего к стене, уставившегося пустым взором в пол. Конечно, встретив его в других обстоятельствах, он бы его не узнал – аккуратно постриженного, в цветной рубахе, брюках-клешах. Но, сопоставляя все происшедшие за последние полчаса события, он узнал в высоком молодом человеке того в широкополой шляпе с острыми коленями.
- Я спросить хочу, добрый человек, - сказал Тэранго как можно спокойнее, - где в этом городе можно переночевать? Я издалека приехал, - Тэранго обратился к молодому человеку из очереди.
- Гостиницу ищете? – удивился молодой человек в куртке защитного цвета. – Это пустой номер, напрасно время потратите. Мест в гостиницах не найти. Я знаю, что говорю. Вот, что я могу вам предложить: пару-тройку дней перекантоваться в нашем общежитии. Мы студенты помогаем строить город, - почему-то решил открыться молодой человек, – меня Борисом зовут, я командир стройотряда. Так, что вам повезло - прямо на начальника попали, - Борис улыбнулся.
- А как я вас найду?
- Найти нас очень просто. Мы строим кинотеатр. Тут любой человек покажет, где эта стройка. Да это рядом! Впрочем, потом вместе можем пойти. Переговорим по телефону и пойдем, я подожду Вас.
- Я не буду разговаривать, я передумал, я потом, - сказал Тэранго.
- Тогда не ждите меня, эта процедура может растянуться надолго, - сказал Борис, имея ввиду преговоры, - вы сами легко найдете стройку, а там обратитесь к Мише от моего имени. Миша Дрозд, запомнили?
- Запомнил, - кивнул Тэранго.
- Выйдете из переговорного пункта, - продолжал Борис, - поверните направо и идите прямо, там увидите кран – самый крайний. Это строится кинотеатр. Спросите… Да вы сами увидите. А Мишку узнаете, он в такой вот шляпе, - и Борис показал шляпу, которую держал в руке, он даже приложил шляпу к голове.
Выходя из душного зала, Тэранго старался не смотреть на долговязого усатого человека, прислонившегося к стене у самого выхода. Прохлада приятно овеяла лицо. Он повернул направо и пошел неторопливо по направлению к дальнему крану.
- Что спросил этот хант? – подскочив к Борису, спросил высокий усатый мужчина. – Я из милиции, - он сунул прямо в лицо красную книжицу.
- Спросил, где гостиница, - искренне изумился Борис.
- Что вы ему ответили? Только быстро!
- Я сказал, что мест в гостинице нет, я это знаю по своему опыту, и предложил ему перекантоваться в нашем общежитии.
- Куда он пошел? - нетерпеливо спросил человек из милиции.
- На стройку.
- Какую?
- Мы кинотеатр строим, туда я его и направил, - Борис не мог понять, зачем милиции нужен этот пожилой хант. Он взглядом проводил долговязого человека, бросившегося к выходу.
Высокий мужчина быстро выбежал на улицу, повернул вправо, прошел быстрым шагом по направлению стройки, а увидев своего подопечного, сбавил скорость. Преследуемый человек шел спокойно, не выказывая никакого беспокойства, что вселяло уверенность преследователю в том, что он пока незамечен. Он нашел самодельную грубо сколоченную скамейку, откуда просматривалась вся стройка, уселся поудобней, закурил, всем своим видом демонстрируя полное равнодушие ко всему окружающему миру.
Тэранго подошел к первому попавшему строителю, тот указал ему куда-то пальцем, приложил ладонь ко рту, крикнул. Вскоре подошел человек в широкополой шляпе. О чем они говорили, сыщику было не слышно. Его это не очень-то и заботило. Он уже уверовал в свою викторию. «Вот где он у меня этот глупый хант, - проговорил он, сжав кулак, - от нас не уходят…», - и хихикнул в усы, выпуская дым.
«Он уже знает, что мне негде ночевать», - подумал Тэранго, вскользь глянув на своего преследователя, сидевшего на скамейке в расслабленной позе нога на ногу. «Это хорошо. Теперь нужно придумать, как уйти от него».
Михаил выслушал Тэранго.
- Нет вопросов, поселим в общагу. Как не выручить человека, да, Димка? – обратился он к стоящему рядом человеку с жиденькой бороденкой.
- Выручим, - подтвердил Дима.
- Далеко ли ваша общага? – спросил Тэранго.
- В другом конце города, но это не проблема. Скоро обед, с нами поедете. У нас свой автобус. Отведаете студенческой еды… Как вас зовут?
-Тэранго.
- Имя странное. Вы хант? – Михаил с любопытством разглядывал пришельца.
- Нет, я – ненец. Издалека приехал, долго, однако добирался, - Тэранго искоса посмотрел на человека, сидящего на скамейке, всем видом выказывающего полное равнодушие к происходящему. – Я бы поработал, - сказал Тэранго, - на обед да на ночлег заработать нужно.
- Ну, зарабатывать, допустим, ничего не нужно, но если вы хотите внести свой вклад в наше общее дело, что ж… Вот с Димкой берите носилки и за работу, - по деловому отчеканил Михаил.
Сыщик наблюдал, как Тэранго впрягся в работу, как он грузил кирпичи в носилки, так же как и остальные студенты, попавшие в поле зрения наблюдателя. На какое-то время рабочие с носилками исчезали в темном нутре строящегося здания, чтобы затем уже порожняком вернуться к огромной кирпичной горе, которая таяла на глазах. Укладывая кирпичи в носилки, Тэранго незаметно бросал взгляд на своего преследователя, понимая, что является слишком заметной мишенью на фоне этих молодых людей, одетых в одинаковую, очень похожую на военную, форму.
Тэранго заметил, что с другой, невидимой для преследователя стороны строящегося здания есть выход на улицу. Но он понимал: стоит ему не появиться с пустыми носилками, как преследование возобновится вновь. И тут у него созрел план.
Рядом с невидимым для преследователя выходом останавливается автобус. Выходят-заходят люди, через двери, открывающиеся с громким лязгом. Автобусная остановка не видна преследователю. "Знает ли он об остановке?" - думал Тэранго, - Знает, конечно знает, вот о моих планах не догадывается".
Улучшив момент, Тэранго бросил носилки и побежал в сторону автобусной остановки, где толко-что лязгнули открывающиеся двери автобуса. Дмитрий недоуменно захлопал глазами: «Фу, ты, бешенный какой-то», и потащил пустые носилки к кирпичам.
- Куда хант девался? – подбежал к нему сыщик.
- На остановку убежал. Уехал автобусом. Не поймешь его: то работать сам напросился, то сбежал, будто испугался чего-то.Дикий человек...
Долговязый человек ринулся к остановке. Автобус отдалялся. Он подбежал к стоящей рядом грузовой машине. Водитель, только что разгрузившись, остукивал кувалдой открытый кузов, сбивая зависший песок.
- Уйди в сторону! – крикнул долговязый водителю, вытаскивая его из-за руля, – я из милиции, - он показал уже знакомую красную книжицу, - преследую опасного преступника.
Сыщик вскочил в кабину, нажал на газ; на ходу опуская кузов, выехал на дорогу. Вскоре он догнал автобус, но через окна автобуса распознать преследуемого было невозможно. Автобус был переполнен. На каждой остановке сыщик останавливал грузовик, следя за выходившими пассажирами, но его подопечный не появлялся. И на конечной остановке «глупый хант» не вышел из автобуса.
На стройке Дима, ставший единственным свидетелем побега, подтвердил сыщику: «хант уехал автобусом». И он был не далек от истины, он не грешил против истины. Тэранго действительно уехал автобусом, только следующим, а время между автобусами он коротал, спрятавшись за кучей мусора, что так живописно расположилась рядом с автобусной остановкой. От конечной остановки, по счастливой случайности находившейся недалеко от берега реки, до общежития, Тэранго добирался скрытно, соблюдая все правила конспирации, прячась за кустами ивняка.
Иван уже начал беспокоиться о пропавшем друге.
- Ты где был? – спросил он строго.
- Я встретил тех браконьеров. Я видел этого майора, он меня узнал.
- Это плохо, это очень плохо, - взволновано промолвил Иван.
- Его водитель – этот длинноногий волк, за мной бегал, как по следу оленя. Но я обманул его.
И Тэранго рассказал о приключениях сегодняшнего дня.
- Это уже не шутки, - вымолвил Иван отчетливо, - тебе срочно нужно валить из города.
- Я тоже подумал, что нужно уходить. Я завтра утром уйду на обласе…
- Завтра они весь город перевернут, на обласе ты далеко не уйдешь. Завтра они на моторках всю реку перебороздят, завтра они все дороги перекроют... - Иван стал одеваться. - Жди меня здесь, из общаги не выходить, - строго бросил он, - я – быстро.
Вскоре Иван вернулся с человеком, который помогал прятать облас, и Тэранго узнал его. Гладко выбрит, одетый в чистый спортивный костюм с небрежно наброшенной светлой курткой, он вошел твердой походкой в комнату. Звали его Жорой.
- Собирайся, дружище, карета подана, - шутливо промолвил Жора, чем снял витавшее в комнате напряжение. - Мне так-то послезавтра нужно выезжать на смену, но я сам себе хозяин.
- Жора работает на том же карьере, где загружалась песком моя баржа. Он же тебя отвезет дальше - из карьера в Ларьяк на моторке, - заговорщицки произнес Иван.
- Мне в Ларьяк нельзя, я к участковому обращался, я ему бумагу на этих браконьеров написал. Мне кажется он заодно с ними, - сказал Тэранго.
- Понятное дело, - согласился Иван.
- Я его в стойбище к Могульчиным отвезу, а они его дальше к своим отправят, - предложил Жора.
- Вот и хорошо, - одобрил Иван, - а там его уже никто не сыщет. Ханты своих не сдадут.
- Семеновна как? Не расколется? – спросил с опаской Жора.
- Нет, она боится проклятий шаманских. Говорит, что ее «аж потрясывает», когда Тэранго мимо вахты проходит. Меня, конечно вычислят. Кто-нибудь, да видел ханта с обласом на барже, - Иван кивнул головой в сторону Тэранго. - Я им скажу, что ты в Сургут собирался. Пусть ищут в Сургуте, - обратился Иван к своему новому другу.
- Это ты хорошо придумал, - Жора одобрительно кивнул.
Тэранго молча переводил взгляд то на Ивана, то на Жору, полностью полагаясь на них. Его судьба всецело зависела сейчас от этих случайно встреченных им людей. Почему-то ему вспомнилась качающаяся на волнах луна. «Вот так сейчас моя судьба висит на ниточке, - подумал он, - хоть бы ниточка оказалась крепкой»
III
Долго в эту ночь лупилось тусклым светом в городскую темноту окно кабинета исполняющего начальника милиции. За окном, раскинувшись на черном кожаном диване, сидел человек в майорских погонах, по другую сторону журнального столика, в креслах восседали его друзья Николай и Юрий. На столе стояла початая бутылка коньяку в соседстве с открытой банкой самодельной лосиной тушенки, и нарезанными вдоль свежими огурцами, разваленными на алюминиевой фольге.
Даже при самом отдаленном приближении, становилось понятным, что атмосфера в кабинете витала тяжелая. Мрачные лица, нервные ерзания хозяина кабинета, бегающие по лицам присутствующих желваки, короткие, но мрачные реплики, все указывало на то, что тягостная озлобленность обитателей кабинета ждала какого-то выхода. Пока хозяин кабинета молча, смакуя, потягивал коньяк, его друзья, выпившие свои дозы залпом, хрустели огурцами.
- Как же ты, Юрик, ханта прозевал? – в упор тяжелым взглядом сверлил друга Николай.
- Я и сам понять не могу, как сквозь землю провалился. Сел в автобус и исчез. Я же этот автобус весь маршрут сопровождал. Не мог он незамеченным выйти… Но как-то вышел... может он колдун како-то, или шаман? - заплетающимся языком пояснял уже в который раз Юрик.
- Перестреляли уже всех шаманов, - грубо ответил майор, - нажрался уже, свинья. Когда успел? – Петрович не на шутку разгорячился.
- Так я с расстройства, тоска меня обу… обурела, - оправдывался Юрик.
- Обуяла. – поправил Петрович, - а ты уверен, что он сел в автобус?
- Так все студенты видели, как он садился в автобус… - нетвердо ответил Юрик, растягивая слова.
- Ты говорил, что все видели, как он бежал к автобусу, - перебил его шеф.
- Ну, да, бежал к автобусу. Раз бежал. Значит сел…
- Это уже домысел. Бежать и сесть – это разные вещи, - Петрович встал, прошелся по кабинету. – Он не сел в автобус. Он спрятался за кучей мусора. Я уже был на этой остановке. Вопрос теперь в другом: он уехал следующим автобусом, или ушел из остановки пешком? Судя по тому, что его больше никто не видел, а не заметить его такого красивого не могли - он уехал следующим автобусом. А вот где он вышел – это тоже вопрос. Скорее всего, доехал до конечной – там ближе к реке. Он же рекой прибыл. У него же облас свой. Вот облас и нужно искать завтра, с самого утра. Общежития все просеять, начинать с тех, что ближе к реке. Найти экспедитора, что песок сопровождал: мне уже доложили, что прибыл он на барже. Машины завтра все проверять, которые из города выезжают. Перекрыть все выезды, все тропы! Чтобы мышь, не проскочила! – возвысил голос майор, - Юрику больше не наливать, - обратился он к Николаю, - а то утром его не добудишься.
- Мне чуть-чуть и все! – попытался возразить Юрик, но шеф так посмотрел на него, что охота выпить пропала враз.
- Ну, выловим этого ханта, а что делать будем? – спросил Николай.
- А сам, как думаешь? – переспросил Петрович.
- Ну… Посадить пока в одиночку, а там посмотрим, или…
- Конечно лучше «или», - перебил Петрович, - его никто искать не будет, он здесь чужак. Но тут вот в чем загвоздка – поймать его сначала нужно, а он, как оказалось не простой этот «глупый хант», как изволил выразиться этот оболтус, - Петрович повернулся к Юрику, наклонившемуся низко над столиком в позе пасущегося осла, - а очень даже не простой... ох и не простой... - Петрович, прищурив глаза, зло посмотрел в темное окно.
Николай налил рюмки себе и Петровичу, игнорировав красноречивые жесты Юрика.
- Погодь чуток, - майор обратился к Николаю. - Сейчас дам распоряжение на операцию «Перехват», - Петрович поднял телефон: «Всем постам ГАИ, всем дежурным…» - он перечислял всех, кого касается данный приказ. Приказом велено останавливать весь автомобильный, речной транспорт «на предмет обнаружения деревянной лодки – облас, орудие преступления, и лица коренной национальности, подозреваемого в совершении тяжкого преступления, объявленного в розыск» Приказом предписывалось «немедленно докладывать лично временно исполняющему начальника милиции Кислухину Евгению Петровичу».
Петрович присел на диван, поднял рюмку.
- Чтоб пронесло тучу, нависшую над нами, - произнес тост Петрович.
Он имел ввиду не только создавшуюся ситуацию с Тэранго, но в большей мере то обстоятельство, что на недавно освободившееся место начальника милиции города, его, как зама не прочат, а пришлют, скорее всего, нового из Тюмени. Вот тут-то и может случиться гроза с громами и молнией, если назначат не того.
- Есть соображения, - подошел Николай к начальнику, - разведка донесла, что на барже с песком, на которой прибыл наш хант, экспедитором был Иван Кукушкин. Я до поры не хотел говорить. Помнишь такого?
- Помню. Баба у него дура, шибко несговорчивая… Помню, как не помнить… С утра общагу его обшарить, - строго сверкнул глазами майор, - Юрика туда пошлем. А ты дружком его займись – Жоркой, тот еще баламут. Вывезут они его завтра, нутром чую.
- Будет сделано, - с готовностью ответил Николай, и налил еще коньяку себе и шефу.
Юрик уже спал в кресле, уронив низко голову.
IY
Пока милиция брала в кольцо город, «чтобы мышь не проскочила», пока выезжали на неплановые дежурства гаишники, Жорин «Краз», оставив все заградительные кордоны далеко позади, грохоча всем своим разболтанным железом, мчался в сторону Самотлора, где на складе ГСМ необходимо было заправить пустые бочки соляркой и бензином. Уже в кромешной темноте КРАз остановился у вагончика, тускло освещенного единственной лампочкой на столбе. Громко залаяла собака.
- Пригнись, лежи тихо, - обратился Жора к Тэранго, который послушно прилег на сидение.
Жора вышел из машины. Собака замолчала, узнав в водителе своего давнего знакомого, не раз угощавшего пирожками. И на этот раз Жора нагнулся, высыпал остатки недавнего пира в измятую миску. Пес благодарно лизнул благодетеля.
- Фу, ты! – отшатнулся Жора, вытирая лицо ладонью.
Включилась тусклая лампочка над дверью, гнутая металлическая дверь с лязгом отворилась наотмашь, в проеме двери возникла массивная фигура в майке и огромных трусах.
- Жорка, ты что ли? – прохрипела фигура.
- Я! А что, не ждал? - игриво отозвался Жора. - Ну, ты, Митяй растешь! Но все вширь.
- Якут твою мить! – выругался Митяй. - Чёй-то тебе не спится? Я тебя послезавтра жду.
- Так я же две смены должен своему начальнику - прогулял. Вот и еду раньше – отрабатывать, а то еще премию снимут. Давай-ка, не рассусоливай, мне нужно заправить три бочки соляркой и две бензином.
- Накладные…
- Вот, - Жора сунул уже подготовленные накладные.
- Что, и чаю не попьешь? – искренне удивился Митяй.
- Неохота, только что попил из термоса.
- Ну, тогда проезжай к крайней бочке, потом вот к той десятикубовке, - Митяй фонариком осветил нужные цистерны.
- В кабине никого нет? – строго спросил Митяй.
- Никого. Как будто сам не знаешь, что я всегда один езжу.
- Знаю, но всякое бывает, - буркнул Митяй и исчез в темноте.
Наконец-то бочки заправлены, Жора спрыгнул с кузова своего старенького «Краза», сунул в руки Митяя шланг.
- Ну, бывай! – крикнул уже из кабины в открытое окно Жора, и нажал на газ.
Короткая летняя ночь стала разбавляться серостью наступающего утра. Впереди над низким горизонтом все ширилась красноватая полоса, набирая яркости. Слоистые облака, темными жгутами держали низкое небо. Вскоре рассвело, и по обе стороны разбитой бетонки появились буровые вышки. «Вот отсюда из этого самого большого Самотлорского месторождения, начинаются маленькие ручейки нефти, которые потом сливаются в большой нефтепровод» - Тэранго думал так, как писали газеты, как рапортовали большие начальники по радио. «Сколько людей трудится на месторождении! И Жора и Иван тоже причастны к этой огромной работе!» - он смотрел в окно, за которым плясали от тряски низкое небо, низкие сосны на бескрайнем болоте и разбросанные хаотично буровые вышки. В месте, где бетонка перекатывалась через ручей поверх толстой трубы, служившей мостом, Тэранго схватил за руку водителя так крепко, что машина вильнула опасным зигзагом, крикнул:
- Остановись!
- Ты что, с ума сошел? Чуть в ручей не свалились! Это тебе не олень – тут десять тонн железа! – Жора, громко возмущаясь, все же притормозил, остановился сразу за ручьем.
Тэранго выскочил из кабины и побежал назад. Остановившись на самой трубе, он начал вглядываться в воду. Радужные разводы тянулись по поверхности ручья, суживаясь и убыстряясь перед трубой. Проходя сквозь ее нутро, тягучие цветные узоры лениво расползались в образовавшемся после водоворота омутке. Тихая заводь выходила к песчаному берегу узким заливчиком. Вот именно эту песчаную отмель и искал Тэранго. Странный блеск привлек его внимание. «Вода блестит не так» - подумал он, спускаясь к берегу. Острый мазутный запах ударил в ноздри так сильно, что Тэранго на мгновение задержал дыхание, боясь вдохнуть «заразу».
- Какой противный запах! – вырвалось у него.
- Запах, как запах… Нефть! – Жора закурил сигарету. – Тут сейчас по всем ручьям нефть плывет.
- А зачем ее разливают? Так все живое погубить можно.
- Лес рубят – щепки летят, - будто в оправдание сказал Жора.
- Шибко много щепок, однако. Как бы они лес не засЫпали до самых верхушек, - произнес Тэранго, продолжая всматриваться в нефтяные разводы и в лужу прибившейся нефти в заливчике.
- Ищешь, что ли чего? – спросил Жора.
- Ищу, - глухо отозвался Тэранго.
В это время нефть у самого берега шевельнулась, потом на берег выползло какое-то существо.
- Ондатра, - определил Тэранго, - она измазалась жирной нефтью. Теперь она погибнет. Я ее заметил, когда мы подъезжали к трубе.
- Глазастый, - тихо промолвил Жора.
Тэранго поднял с земли толстую палку, подошел к ондатре, но та уже не имела сил уйти от него. Он замахнулся и ударил ондатру по голове.
- Нет сил смотреть, как ей больно, обожженной этим Горючим Жиром Земли, - он выбросил палку, - она уже не жилец, птицы и звери умирают, когда измажутся горючим жиром, - будто оправдывался Тэранго.
Он взглядом искал, чем бы стереть с рук следы этой вонючей и жирной жидкости. Жора подал ему тряпку.
- Вытирай, вытирай, это мое дежурное полотенце, - сказал Жора, заметив нерешительность Тэранго.
Уже сам факт существования таких разливов нефти по всем ручьям, рекам и озерам, такого неисчислимого количества нефтяных вышек, поверг Тэранго в глубокую задумчивость. В глубине сознания хотелось найти оправдание сложившемуся порядку вещей, когда людям нужно много нефти, но когда всю природу приносят в жертву получаемой выгоде, оправданий не находилось. Хоть и делалось это, как хотелось думать Тэранго, из добрых побуждений; глубоко подсознательно он понимал, что происходит какое-то большое неправедное дело с непоправимым исходом. Он пытался понять смысл происходящего, но его понятливость терялась в вопросах: а зачем людям так много нефти? А если все же она нужна в таких количествах, то почему в угоду машинам уничтожается вся природа? И есть ли предел человеческой алчности? Да, именно так думалось Тэранго сейчас.
«А что такое нефть?» – думал он. «Это Горючий Жир Зземли – так говорили старики. А может, это кровь Земли?»
Его сотрясало на каждом стыке между бетонными плитами, а за окном мелькали нефтяные вышки. Дорога дугой уходила в сторону, кончилась бетонка, «Краз» натужно пополз по наезженной колее в мокром песке. «Может, за поворотом уже нет вышек?» - подумал Тэранго. Однако эти ожидания не оправдались: вышки виднелись везде.
«Краз» ревел от натуги, дребезжал всем своим железным натруженным телом. Жора молчал, пристально всматриваясь в колею, с трудом удерживая тяжелую машину. Теперь Тэранго совсем по-другому смотрел на нефтяные вышки. Они ему казались такими огромными остриями-копьями, которыми люди прокалывают Землю, а она стонет от боли, но люди не слышат этого стона. Ему почему-то вспомнилась школа- интернат, где он учился, вспомнилась медсестра в белом халате, которая иголкой продырявливала его тело, а он кричал, извиваясь в руках крепкого преподавателя. Он помнит испуг, когда на месте укола появилась большая капля крови. А если бы в него вонзили тысячу иголок, он бы, наверное, умер от боли и потери крови. «Бедная Земля – сколько крови она теряет, как больно ей от этих тысяч иголок… И льется, и льется кровь Земли, заполняя ручьи, реки, озера...».
- Ты хотел посмотреть, как бурят скважины, - вывел Тэранго из оцепенения хриплый голос Жоры, – подъехать к буровой?
- Нет, я не хочу смотреть, как продырявливают Землю, я не хочу видеть ее страдания.
Y
- Олексенко Галина Семеновна? – строго спросил высокий худой милиционер, приглаживая усы, а заодно огораживая поток перегара.
- Она самая, - ответила Семеновна, откладывая в сторону вязание.
Ее уже предупредил Иван о возможном визите милиции, и она смотрела на мятое лицо милиционера спокойно, как только можно было в таком случае. Его красные глаза, очерченные дугами мешки под ними и запах перегара, все же достигший ее видавшего виды носа, сразу вселили уверенность в сначала дернувшуюся душу вахтерши. – Чего же ты в такую рань-то касатик? Случилось, может что? – равнодушным тоном произнесла Семеновна.
- Ничего не случилось. Плановая проверка паспортного режима, - хрипло произнес гость, подняв фуражку и смахнув тыльной стороной кисти пот со лба.
- Так тебе коменданта, у нее все документы.
- Без коменданта обойдемся, - ответил милиционер, - вы же тут на вахте постоянно находитесь?
- Да я и живу тута в общежитии, - подтвердила Семеновна, - мимо меня тута и мышь не проскочит. Я кажного в лицо знаю, а как же…
- Хорошо, Галина Семеновна, - строго сказал милиционер, - а нет ли в вашем общежитии на данный момент посторонних лиц?
- Чего!? – громко возмутилась Семеновна. – Каких таких посторонних лиц? У меня тут порядок. У меня тут, как на границе, никто не пройдет.
У Семеновны муж когда-то служил на границе, и под воздействием его рассказов о пограничной службе, она часто сравнивала свою службу с пограничной.
- Я не о том, я не о нарушениях, - снова смягченным тоном сказал милиционер. – Может кто-то из посторонних просто в гости приходил. Ну, к примеру, к Ивану Кукушкину.
- К Ивану? – Семеновна притворно хихикнула. – Так он с баржи уже пьяный приполз, соврала она, - какие, извините, к нему гости, смеетесь, товарищщ… как вас там по званию? –она скосила глаза на погоны.
- Сержант, - подсказал милиционер.
- Так вот, товарищ сержант. Три дня он не просыхамши пил, - хоть бы управу на него нашли, что ли, - незлобно соврала Семеновна, - пожурили бы его, что ли? А то сопьется Ванюша, а человек он совершенно положительный, - начала заводиться Галина Семеновна.
Милиционер сухо сглотнул несуществующую слюну, придержав рукой чуть ниже дернувшегося кадыка.
- Может, соточку пропустишь, мил человек? – участливо спросила Семеновна, уже давно учуяв густо распространившийся запах перегара.
- Можно, если…
- Есть у меня, касатик чуток спиртику. Я суставы смазываю, а то шибко ломают, так бывает, ломают, что места не найдешь…
- Давай… те… только быстро - мне еще нужно в общагу лесников.
Семеновна с несвойственной ей проворностью извлекла из-под стола неполную бутылку с надписью на потертой наклейке «Спирт питьевой», налила в стакан. Потом достала графин, который стоял на подоконнике, хотела уже разбавить, но милиционер прытко накрыл стакан рукой.
- Я не разбавляю, - он опрокинул стакан, следом запил водой, ловко налитой Семеновной, и, получив от вахтерши неизвестно откуда возникшее яблоко, вышел на улицу. Семеновна быстро осенила себя крестом, откинувшись на спинку стула.
- Избави, Боже, - тихо вымолвила она.
В окно ей было видно, как высокий милиционер вышел из общежития, скорым шагом заторопился к воротам. Но вот он остановился в нерешительности, затоптавшись на месте, вдруг развернулся, и направился снова к двери общежития. Семеновна схватила вязание, и сделала такой вид, будто ничего не видела. Дверь шумно хлопнула. Семеновна невинно подняла глаза.
- Еще чуток? – спросила она ангельским голосом.
- Потом. Мне с Иваном Кукушкиным поговорить нужно.
- Поговори, касатик, поговори, он сегодня вроде уже трезвой должон быть. Обычно он пьет токо три дня, токо три дня, повторила она, - комната у него номер четыре, - казенным голосом добавила она.
Милиционер, а это был Юрий, зашел в комнату. На кровати у окна спал какой-то человек. Юрий с силой тряхнул его за плечи. Иван открыл глаза.
- Что за безобразие, - промычал он, - спать не дают. Увидев милицейскую фуражку и погоны, в голове пронеслось: «Вот и началась канитель…»
- Иван Васильевич Кукушкин? - спросил строго милиционер.
- Да, он и есть. В чем дело? – спросил Иван совершенно трезвым голосом.
- Проспался? – спросил милиционер.
-Проспался, - ответил Иван, скорчив рожу пострашнее.
- Есть к тебе Иван Васильевич парочка вопросов.
- Слушаю.
- Нам известно, что с тобой на барже три дня тому назад в город проник некий человек…
- Хант, что ли? – сделав изумленное лицо, перебил милиционера Иван. Вопрос не застал его врасплох.
- Да. Именно хант. Нас интересует, где он.
- Так он в Сургут собирался, - соврал Иван. - Там у него родня. У него и в Вартовске какие-то знакомые есть. Сказал, что погостит пару деньков и дальше в Сургут пойдет на своей скорлупке. У нас тут баржи должны уходить в Сургут, так он возможно и уехал на какой-то.
- Что за друзья у него в Вартовске? – строго спросил милиционер.
- А кто его знает. Он-то по-русски плохо говорит, что с него возьмешь? – Иван снова лег на кровать и повернулся к окну.
Милиционер вышел из комнаты, остановился у вахтерши. Семеновна, уловив его многозначительный взгляд, молча, налила немного спирту в стакан.
- Живой хоть там Ванюша? – спросила она, и ловко заполнила опорожненную посуду водой.
-Живой, - крякнул сипло милиционер.
Громко прокашлявшись, поправив фуражку, сержант чистым голосом произнес:
- Благодарю, - и быстро вышел.
- Не надо меня благодарить, что мы тута – не понимаем, что ли? – ворчала вдогонку Семеновна.
Бдительная и сердобольная вахтерша снова перекрестилась, как только за сержантом закрылась дверь. Какое-то время она сидела не шелохнувшись, переваривая происшедшие утренние события. Что заставило ее соврать, не проговориться о шамане? То ли страх перед необъяснимой силой шаманской, то ли страх быть изобличенной в нарушении предписанных правил общежитейских – не пускать посторонних; то ли простое человеческое чувство сострадания к страннику, о котором коротко поведал ей Иван. Она достала свое вязание, и в ее руках привычно заплясали спицы, сбрасывая, поддевая петли; а мысли ее уже скоро потекли обычной дорожкой.
***
В это самое время милицейская машина подъехала к уже знакомому нам вагончику. Из него выскочил перепуганный такими гостями Митяй в огромных трусах с чайником в руках.
- Проверка паспортного режима, - прозвучала дежурная фраза.
- Какого режима, якут твою мить? – ошалело смотрел на ранних гостей Митяй.
- Паспортного. Кто еще здесь проживает? – нахряписто спросил уже знакомый нам Николай.
- Я тут один.
- Кто приезжал сегодня ночью, или утром?
- Утром три машины заправлялись с нашей базы...
- Из города машины были?
- Из города нет, не было из города... А, Жора, Гергий Трошин, заправлялся, но он ночью был, - вспомнил Митяй, стукнув себя по лбу.
- Почему ночью?
- Он всегда ночью приезжает. Ему же к утру на карьере нужно быть.
- Кто находился с ним в кабине? – строго спросил милиционер.
- Никого. Он всегда сам…
- Вы, Дмитрий Михайлович, точно можете утверждать, что никого в кабине не было? – Николай подступил вплотную, уставившись в лицо перепуганного Митяя.
- Точно, не было, вот те крест, - и Митяй перекрестил свой живот. - По инструкции посторонним не положено, - отрапортовал Митяй. – Я, якут твою мить, инструкцию никогда не нарушаю, - оправдывался он.
- Так таки и никогда? – строго спросил милиционер.
- Вот те крест, - и Митяй снова наскоро перекрестился.
- Комсомолец? – спросил строго милиционер.
- Вышел из комсомольского возраста, - оправдывался Митяй.
- Не сознательный ты товарищ, - укоризненно произнес Николай, – вот те крест, вот те крест, - передразнил Митяя.
- Так не верите, якут твою мить…
И «оперуполномоченный», а именно так представился милиционер, похоже, поверил ему, его чистым и искренним глазам, выражавшим сейчас не то испуг, не то полное недоумение. Но у Николая было задание проверить и карьер.
Милицейский УАЗик громко взревел, рванул с места, направившись по той же бетонке, по которой ночью проследовал старый «Краз» Георгия Трошина.
УАЗик остановился недалеко от огромной горы намытого песка. Чуть поодаль, в сторону берега, стояли три вагончика. Один, расположившийся ближе к протоке, дымил своей ржавой трубой, что указывало на его обитаемость. Еще у одного вагончика стоял старый «Краз». Сверкавший новой краской, третий вагончик притулился к огромному штабелю разномастного леса, используемого для укладки лежневок. Свежевыкрашенный третий вагончик еще не знал жильцов, ибо на его пороге краска была нетронутой, а окна были забиты досками. Все это сразу оценил опытный Николай.
- Подъедь вот к тому, где дым, - обратился он к водителю.
В вагончике на нарах спали два человека. Спертый, зловонный воздух внутри указывал на то, что тут пили и курили много и, видимо, часто. На маленьком столике лежали остатки былого пира: раскрытые пустые банки из-под дешевых консервов, грязные ложки, два залапанных жирными руками стакана, куски черного уже подсохшего хлеба. На полу валялись две пустые бутылки. Николай поднял одну: «Пшеничная», - прочитал он. «Хорошо живут» - подумал милиционер, потом взял со стола одну пустую банку из-под «килек в томатном соусе», наполовину наполненную окурками. «Никакой фантазии: водка, килька и в аут!» - громко сказал он. Разбудить обитателей этого жилища было делом нелегким.
- Ты кто будешь, - повторял свой вопрос милиционер, потрясывая за плечи то одного, то другого.
- Вася, экскаваторщик, - наконец-то ответил один, не открывая глаз. Глаза все же потом разлепились.
- Опа – менты! – почти выкрикнул он заплетающимся языком, и снова закрыл глаза, но Николай был настойчивым, и сотрясал тело пьяного человека с такой силой, что голова его болталась в разные стороны, грозясь удариться о стенку или металлическую стойку.
- Что нужно? – спросил экскаваторщик, приподнявшись. Только теперь он понял, что это не наваждение. Он свесил ноги с нар, уперся руками в колени, чтобы хоть как-то держать равновесие, вылупив сонные глаза.
- Проверка паспортного режима, - сказал милиционер.
- Какая проверка? Мы тута вдвоем живем… работаем… - путался в определениях экскаваторщик.
- Кто еще находится на вашей территории?
- Никого больше нет, - икнув, ответил Вася. И привычным движением заложил папиросу за оттопыренную губу, нашарив спички, чиркнул. Пыхнул дымом, сизое облачко образовалось над его косматой головой.
- А, «Краз» чей? – спросил милиционер, хотя он уже был осведомлен о водителе старого самосвала.
- Жоркин. Он в своем вагончике спит.
- Когда он приехал?
- Под утро уже… Да, уже светло было, ну, как всегда, - наморщив лоб вспоминал экскаваторщик.
- С кем он приехал, - напирал милиционер. Он сейчас мнил себя этаким Шерлок Холмсом. Ему казалось, что вот сейчас этот еще не пришедший в себя человек расколется и все расскажет. Ему казалось, что он зацепился за нужную ниточку.
- Сам. С кем же ему быть? – экскаваторщик недоуменно поднял брови.
- Что он делал, когда приехал?
- Сети поставил, и лег спать.
- Он с вами тоже пил?
- Нет, он на работе никогда не пьет, он же за рулем, - ответил экскаваторщик. Он подошел к ведру с водой, зачерпнул большой эмалированной кружкой и жадно выпил большими глотками
- А водку кто привез?
- Жора и привез. Он парень, что надо, он не гнида там какая-то, он никогда о друзьях не забывает, - экскаваторщик многозначительно помахал пальцем.
«Сети, сети, сети» - подумал милиционер. «Проверим, что за сети ставил этот Жора». С этой мыслью он вышел из вагончика, поняв, что большего добиться от Василия не смогбы даже самый опытный сыщик.
- У Жоры, что моторка есть? – спросил милиционер у вышедшего на улицу экскаваторщика.
- А как же! Мы же иногда рыбачим. Вот она там внизу стоит, - Василий показал рукой в сторону берега.
Николай быстрым шагом подошел к «Кразу». Обошел его, ловко взобрался на подножку грузовика, оттуда подтянулся, схватившись за край борта, оглядел кузов. Там стояли несколько бочек. Искомой деревянной лодки не обнаружилось. Затем легко поднялся по ступенькам вагончика, постучал. Жора тут же проснулся, открыл дверь.
- Здравствуйте, Георгий Анатольевич Трошин. Я по адресу попал? – спросил несколько игриво милиционер.
- Здравствуйте. Чем обязан такой чести? – спросил Жора в тон прозвучавшему вопросу.
- У меня к вам будет несколько вопросов, - продолжал изображать из себя учтивого гостя милиционер Николай.
- Хоть несколько десятков. Я в чем-то провинился?
- Нет, нет, что вы? Это формальность, это плановые проверки. Месторождения, нефть… Вы понимаете?
- Да, конечно… Как не понять? – Георгий улыбнулся.
- Так вот… Когда вы приехали на карьер?
- В шесть утра.
- Один?
- Естественно, а с кем я должен был приехать?
Милиционер оставил без ответа этот вопрос.
- Что вы делали с шести утра до сего часа? А сейчас уже шестнадцать часов.
- Это допрос?
- Что вы, это просто сбор сведений. Мы должны знать, чем занимаются люди на месторождениях.
- Поставил сети в протоке и лег спать. Я же всю ночь не спал, - невозмутимо ответил Георгий.
- И вы можете показать, где находятся выставленные сети?
- Конечно, если хотите, я могу вас отвезти туда на моторке. Мне все равно проверить нужно. Сейчас вода теплая и рыба может задохнуться.
- Да, я с удовольствием съезжу с вами. Я ведь тоже рыбак, и мне будет интересно.
Жора был готов к такому развитию событий, он заправил еще утром полный бак бензина. Предполагая, что Тэранго будут искать, он предупредил Могульчина, к которому доставил беглеца, чтобы увезли его дальше, под Ларьяк, притом - немедленно.
- Заправьте полный бак бензина, распорядился милиционер. Нам придется проехать в стойбище Могульчиных. Вы не против? – спросил лейтенант, ехидно глянув в лицо Жоры. - Там у меня кое-какие дела, добавил он.
- Нет, не против. Я знаю о священной обязанности каждого советского гражданина помогать милиции, - ответил Жора иронично, - а бак в моторной лодке полный: сколько там бензина ушло? Сети-то совсем рядом. Так, что я в вашем распоряжении, лейтенант.
Сети действительно были выставлены в протоке. Бравый и опытный в делах рыбацких милиционер удостоверился, что поставлены сети недавно: на свежезапутанной рыбе, налета, ила нет, значит, сеть стоит недавно.
Могульчины, уже предупрежденные Жорой, конечно же не видели никого подозрительного. Да, конечно они знают Жору, поведали они; а приезжал он к ним последний раз еще неделю назад. Да, они знают, что в сторону Нижневартовска проехал какой-то ненец-чудак, но обратно он не возвращался.
- Откуда и зачем приехал тот ненец? – допытывался лейтенант.
- Слышали от людей, что приехал он издалека, из тундры: очки ему нужно купить, - отвечал светлоглазый, не похожий на ханта хозяин стойбища.
- Какие еще очки? – недоуменно спросил милиционер.
- Обыкновенные, - отвечал спокойно Могульчин, - газеты читать.
- Что еще вам известно об этом человеке? – напирал Николай.
- А ничего больше не знаем, - ответил Могульчин, - говорят, в Сургут он собирался, - вспомнив об инструктаже Жоры, добавил он.
- В Сургут? - удивленно спросил милиционер.
- В Сургут, - невозмутимо подтвердил хозяин стойбища, - может чаю поставить? - предложил он, и уже поднялся с места.
- Не до чаю, - в сердцах проронил милиционер, и сверкнул недобро глазами в сторону Георгия, - поехали обратно.
Вот, что узнал бравый милиционер лейтенант Николай от Могульчина, хозяина стойбища, недавно отправившего на лодке племянника Великого Шамана Тэранго в Ларьяк.
YI
Сквозь чистое окно, с раздвинутыми белоснежными занавесками в комнату ворвалось солнце. На столе, освещенном его лучами, обозначились контрастные тени от кружек, чайника с загнутым носочком, из которого как-то робко вытягивалась тонкая ниточка угасающего пара. Также внезапно, как и появились, тени исчезли. В комнате стало пасмурно, исчезли яркие краски, уступив место разглаженной серости. Зине показалось, что ниточка пара колыхнулась. Она поежилась, приподняв плечи, обхватив себя руками, будто стало зябко.
- Что с тобой, Зина? – услышала она голос подруги.
Ответа не последовало. Солнце снова вспыхнуло и тут же вонзилось в вату облаков.
- Как переменчива северная погода… - задумчиво произнесла Зина.
- Ты меня будто не слышишь, - возмущенно продолжала Настя. – Мы же на почту собрались. Скоро обед, а я тебя расшевелить не могу. Может, ты передумала? – Настя посмотрела на подругу, уставившуюся в окно; она заметила ее заблестевшие глаза? - Что с тобой?
- А ты как думаешь? Я ведь всю ночь глаз не сомкнула. Только теперь будто очнулась от этого наваждения. Что я наделала? Зачем приперлась, дура? Кто меня здесь ждет? Я его не знаю, он меня… Получу от ворот поворот… И поделом мне… Я же этого не переживу. Понимаешь? – она посмотрела на подругу такими глазами, что Насте стало не по себе. По лицу Зины катились слезы. Настя тоже заплакала, всхлипнув громко, обняла подругу. Какое-то время они так и сидели рядом, обнявшись.
- Ну, все, хватит нюниться! – Настя решительно встала. Она собрала посуду со стола, вытирая на ходу слезы. Умылась, вытерла лицо полотенцем, бросила его Зине.
- Приведи себя в порядок, - строго сказала она.
На почте их встретила молодая женщина-почтальонша. Она помешивала в небольшой кастрюльке с длинной ручкой растапливающийся сургуч. Кастрюлька была помещена в большую кастрюлю с кипящей водой. Сургуч плавился на водяной бане.
- Привет, Люба.
- Здравствуй, Настя, - женщина оторвала взгляд от своей работы, оглядев Настю и незнакомую ей женщину.
- Нам нужен ненец, который возит почту в тундру, - сказала Настя мягко.
- Какой? Их у нас трое.
- Старый такой… Мыртя его зовут, вроде…
- А, Мыртя Уккувич? Так он скоро будет здесь. Подождите.
- Как ты сказала, его зовут? – спросила Зинаида.
- Мыртя его зовут. Мыртя Уккувич Хороля… - ответила Люба.
Пока Зинаида с Настей, примостившись на лавку в углу, ожидали, на почту зашли несколько человек: кто-то забрать пришедшие до востребования письма, кто-то – за посылкой, а кто-то наоборот – выслать посылку. Люба внимательно выслушала уже немолодого человека с острой бородкой, ожидавшего письмо.
- Да, да пришло вам письмо, - услышали они Любин голос.
- Спасибо, Любонька, - поблагодарил он и, словно самое сокровенное, прижал письмо к сердцу. Он направился к выходу, заметив Настю, поздоровался с поклоном.
- Здравствуйте, Настенька, - он коснулся фуражки.
- Здравствуйте Александр Николаевич, - звонко ответила Настя.
- У вас гости? – поинтересовался он, задержавшись на минуту. Он окинул острым взглядом Зинаиду.
- Да, ко мне подруга приехала.
- Как это славно, когда есть друзья, подруги, когда ездят в гости, - он, кивнув головой, направился к двери.
- У нас тут все друг друга знают. Это директор школы, - шепнула тихо Настя.
Люба принимала посылку от молодого парня, долго перевязывая ее шнуром, и на каждый узел намазывала сургуч, приминая полумягкую массу круглым штемпелем. Вошел седой мужчина в клетчатой рубашке с засученными по локоть рукавами. Все в нем: приземистая фигура, круглая седая голова, усы, спущенные острыми углами вниз, говорили о том, что это ненец.
- Мыртя Уккувич. – услышали подруги, – а вас ожидают. Люба показала рукой на скамью в углу.
- Здравствуйте, - вместе поздоровались подруги, поднявшись со скамьи.
- Здравствуйте, - мягко произнес Мыртя Уккувич. - Меня зовут Мыртя, не обязательно говорить по отчеству. Мы, ненцы, не любим зря тревожить предков.
- У нас к вам необычный вопрос, может даже нам посоветоваться нужно… - начала Настя. Зинаида стояла молча.
- Посоветоваться, - повторила она тихо, и опустила глаза.
- Ну, раз посоветоваться, тогда прошу - в мой кабинет.
Они втроем прошли за стойку, протиснулись через узкий, заставленный посылками коридор. Мыртя открыл низкую дверь, и они вошли, пригнувшись в небольшую каморку. Как оказалось, это была пристройка к основному зданию. Пристройку соорудил сам Мыртя по разрешению директора почты. Пока подруги рассаживались на самодельные табуретки, хозяин «кабинета» успел вкратце рассказать историю этогосооружения.
- На почте отдельный кабинет есть только у меня, - гордо произнес он.
- Ну, что, рассказывайте, - Мыртя посмотрел на подруг: то на одну, то на другую, будто решая про себя, кто же из них первой заговорит. Одну он, конечно же, знал.
- Я вас знаю, обратился он к Насте, - пытаясь как-то разрядить возникшую паузу. – Ваш муж Володя – капитан катера. Я с ним иногда почту вожу.
- Я вас тоже знаю, - ответила Настя, сразу осмелев. – Моя подруга Зина, - начала она, - приехала из Нижневартовска…
- Я сама расскажу. – Зинаида, положила руку на плечо Насти.
Мыртя насторожился, вскинув брови, посмотрел в упор на Зинаиду.
- Что-то с Тэранго? – в голосе прозвучала тревога.
- Нет-нет, - Зина поспешила успокоить Мыртя, - с ним все в порядке. Я его не так давно видела.
- Где он сейчас? – не терпелось узнать о своем друге Мыртя, - что с моим другом?
- Я его видела в Ларьяке. А оттуда его Сансан должен отправить баржей в Нижневартовск. Сансан - это капитан плашкоута, он хороший человек, - пояснила Зинаида.
- Я получил от него только одно письмо. В то время он гостил у Галактиона. Пишет, что по дороге ему встречаются только хорошие люди. Он посмотрел на Зинаиду и тут же обнаружил множество черт хорошего человека: во-первых, она при знакомстве скромно опустила глаза, что понравилось Мыртя с первого взгляда; во-вторых, ее синие, глубокие и спокойные глаза. Ему еще показалось, когда он впервые их увидел, что они недавно плакали. В-третьих, ее густые каштановые волосы, спускающиеся на плечи пологими волнами. И сарафан, и босоножки, и неброские сережки в ушах. Мыртя не очень любил, когда женщины одевают брюки: на его взгляд они теряли природную женственность. И руки, лежащие на коленях такие покорные и такие женственные.
Зинаида начала свой рассказ робко. Она поначалу не могла найти ту решимость, которая повела бы ее в этом рассказе ровно и уверенно.
Она чувствовала неловкость от того, что сама привезла письмо, как бы опережая события; но не знала, как поступить, когда получила письмо из рук Тэранго. Она откровенно рассказала о том, что не сразу поверила в то, что Аули поручал Тэрагнго найти жену, и что ее это сначала обескуражило, и что она сначала даже обиделась на Тэранго.
Тут Мыртя оживился, сказав, что этот разговор состоялся при нем. Аули, действительно, возможно особо ни на что не надеясь, попросил Тэранго, присмотреться к людям, и может среди тех, кто встретится ему по пути, найдется достойная женщина, и, что Тэранго принял такую просьбу, не возразив, как обычно он делал в других случаях.
- Тэранго – особый человек. Раз он не возразил Аули, значит, он что-то предвидел, чувствовал, - сказал в этом месте Мыртя.
- А почему этот Аули сам жены не может найти? – спросила Настя.
- Я и сам не знаю, но вот не может найти и все, - развел руки Мыртя, - нет, видимо женщины, которая по сердцу… Уже несколько лет нет у него женщины, которая ставила бы ему чум…
(Обычно чум ставят женщины. На это у них уходит около часа зимой и около получаса летом. Мужчинам не к лицу в этом участвовать, да «они и не умеют правильно поставить чум». Оттого неженатый ненец, «даже имеющий достаточное количество оленей, но ни одной женщины в семье, не считает себя в состоянии кочевать, так, как некому поставить чум». В.П.Евладов)
- От того он и жену ищет, что чум ему некому ставит? – возмутилась Настя. Зинаида промолчала.
- Строитель чума ему нужен, вот в чем дело? - продолжала ворчать Настя. Зинаида молчала. Это отметил Мыртя, найдя еще одно достоинство в этой женщине.
- Нет, вы меня неправильно поняли, – он посмотрел на Настю и на Зинаиду, - у Аули есть мама и сестра, потерявшая мужа. Они ставят его чум, смотрят за детьми. Но каждому ненцу приятно, когда ставит чум его жена. Женщине тоже приятно ставить чум мужу, своей семье. Мама Аули уже старая; и хоть ее глаза уже не видят края шитья, и ее наперсток стал дырявым, она еще ловко ставит чум. Но когда ставит чум любимая жена любимому мужу – это совсем другое, это не просто ставить чум, это – поддерживать домашний очаг, это поддерживать любовь, жизнь.
- Извините, - произнесла Настя мягко, предупредив таким образом, могущую возникнуть неловкость.
Зинаида продолжила свой рассказ, как хотелось ей открыть письмо, как хотелось узнать содержание, но она сдержалась. В этом месте Мыртя еле заметно улыбнулся, найдя в этой женщине еще одно достоинство.
- Я хотела открыть письмо, но она мне не дала этого сделать. Боюсь, говорит, спугнуть судьбу, - подтвердила слова своей подруги Настя.
- Что делать? – спросила Зинаида с отчаянной мольбой в голосе, – Что мне делать? Я ведь будто с ума сошла, когда письмо попало мне в руки, я ведь покой потеряла, и рассудок, видимо тоже, - она посмотрела на Мыртя влажными глазами, ища ответы на свои такие непростые вопросы.
- Я хорошо знаю своего друга Тэранго. Хитрый лис Тэранго. Он хотел, чтобы ты привезла это письмо сама. Он так задумал… - Мыртя тронул рукой усы, - хитрый лис…, - Мыртя усмехнулся, повернувшись к Зине. – Как хорошо, что ты поняла его. Он ведь тебе душой сказал, и ты его душой поняла. Это редко бывает. Это случается только с хорошими людьми.
- Вы еще меня не знаете, а уже называете хорошим человеком, - пыталась хоть что-то возразить Зина.
- Знаю я тебя, Зинаида, я уже знаю тебя, и Тарэнго тоже сразу узнал и почувствовал, что ты хороший человек с чистой душой.
Все это время письмо лежало на большом фанерном ящике, служившем хозяину этого «кабинета» столом. Зинаида встала.
- Так вы отвезете письмо? – спросила она. - Хотя я не знаю, что делать? Что вы посоветуете, Мыртя Уккувич?
- Отвезу, конечно. А вот, что делать? - посмотрел он в синие, наполненные влагой глаза своей собеседницы, - я придумал.
И он поведал о только что возникшем плане. Из него следовало, что Зина должна ехать вместе с Мыртя прямо в стойбище, а там… он загадочно улыбнулся, поднял вверх указательный палец, покрутив им туда в низкий потолок.
- Все в воле добрых духов; все в воле солнца и луны, ветра и неба, все в воле богов небесных. Но я хорошо знаю Аули, - сказал он задумчиво и улыбнулся. – Я его очень хорошо знаю... - Он мягко посмотрел на Зинаиду. – Но я хорошо знаю и Тэранго, а теперь я знаком и с тобой, Зинаида.
***
Еще сказал Мыртя, что почту повезет по стойбищам, как только прибудет почтовый самолет, а его прибытие зависит от погоды. Подруги узнали, что письма привозят и пассажирским самолетом, а вот посылки прибывают только специальным бортом. А потом еще день-другой уходит на сортировку посылок, писем, бандеролей. Неизвестно еще отремонтируется ли почтовый катер. Настя, будучи женой капитана, была посвящена в некоторые нюансы работы речных катеров, и понимала, что когда «раскидали движок», то соберут его нескоро. Обычно в таких случаях давали другие катера «по указке сверху». Слово капитана иногда тоже учитывалось. Вот и Володе нередко приходилось становиться под почту.
- Да, Зинуля, завертелось колесо, - Настя, как бы пыталась прощупать настроение подруги.
- Завертелось-то завертелось, - вздохнула Зина, - как бы мне из-под этого колеса живой выползти.
- Может Вовкин катер возьмут, так я с тобой поеду, все же тебе будет надежней…
- Нет, моя дорогая подруга, я сама. Будь, что будет. Знаешь, что меня сейчас больше всего волнует? Я вроде, как влюбляюсь в этого Аули. Я еще не видела его, но уже так много о нем знаю… А он, бедненький, еще и не догадывается ни о чем. Я уже решила, а он? Он должен будет принимать решение мгновенно, сразу.
- На то он мужчина, чтобы решать мгновенно, это нам бабам нужно долго мусолить, а мужикам что – бац-бац… и в точку.
Две женщины-подруги сидели у окошка на кухне, пили чай, прикусывая хрустящими от давности печеньями, и беспрестанно поглядывали в кусочек неба, обрамленный оконной рамой. Который уже раз зашла речь об ожидаемом самолете. Низкие отяжеленные влагой тучи, нависавшие над поселком, над свинцовой водой широкой реки, над безбрежной тундрой, утянуло в северную даль; а вместо них на очистившемся голубом небе возникла легкая паутина высокой перистой облачности, что вселяло надежду на самолет.
Из коридора донеслись звуки открывающейся двери, мужские голоса. Настю удивили эти звуки только в той части, что ждала она своих мужчин к вечеру. Вошли Володя с Иваном.
- Что-то вы рано, - Настя обняла Мужа, потом сына.
- Не рада, что ли? – шутливо ответил Володя, скосив глаза на стоящую у стола гостю.
- Как не рада? Я всегда жду. Такая судьба жены моряка, - весело сказала Настя
- Нам неделю отдыха дали, - заявил Володя.
- Хорошо, очень даже хорошо, - заговорщицки подмигнула мужу Настя. – А к нам Зина приехала.
- Я помню вас…
- Тебя, – перебила его Зина.
- Тебя, - поправился он, - Настя столько рассказывает о тебе, что несмотря на то, что мы не виделись давным-давно, я очень много чего знаю, - он хитровато покосился на Настю. Выглядишь ты просто великолепно.
- О тебе я наслышана не меньше, - Зинаида будто смерила его от ног до головы.
- Так, мальчики, мыть руки и за стол! – скомандовала Настя громко, – в комнате садитесь - на кухне места нет. Не кухня у нас, а собачья конура, - не преминула пожаловаться на маленькую кухоньку Настя.
Как и каждая мудрая женщина, Настя отложила серьезный разговор на после обеда. Идея куда-то ехать с почтой даже сытому Володе не очень-то приглянулась. Он уже настроился на рыбалку с друзьями, да и от катера уже тошнит. Неделю отбарабанили в такие шторма, грозы – до сих пор покачивает. Причина приезда Зинаиды, покрытая каким-то мраком и тайной, не давалась хоть маломальскому осмыслению. А он, человек математического склада ума только тогда может принимать решение, когда ясна задача, когда все понятно, когда он видит перспективу развития событий. А тут сплошные неизвестные. Об этом он со свойственной ему прямотой заявил подругам.
- Ты потом все узнаешь, - нельзя сейчас… Вспугнуть можно, - шептала она ему на ухо в коридоре, чтобы не слышала Зина.
- Кого вспугнуть? – удивленно спросил Володя.
- И кого и что.
- Не понимаю.
- И не нужно, потом все поймешь, и будет тебе счастье, - хихикнула Настя, поцеловав мужа в щеку.
- Тьфу, ты! – коснулся он рукой места поцелуя, - а разнарядка, а…, подбирал слова Володя, хоть краешком еще надеясь на развитие событий по благоприятному для него сценарию, - я же не могу сам решать, у меня начальство есть…
- Начальник почты уже занимается…
- Ну, что скажет моторист? Готов наш корабль к новому походу? – спросил шутливо Володя, заходя в комнату.
- Всегда готов! – ответил в тон ему Иван.
- Сбегай в контору, Вань, возьми маршрутный лист. Масло замени, - уже серьезно сказал капитан, понизив голос.
- Будет сделано, - ответил по-деловому моторист.
- И заправься под завязку.
YII
Почтовый самолет прибыл уже ближе к вечеру. Еще ни разу, наверное, не ждали его так, как этим погожим августовским днем. На аэродроме дежурил портовый «Зилок». Это Володя сумел договориться с вечно занятым водителем чуть ли ни единственного грузового автомобиля в поселке. Самолет был загружен так, что двери открылись не без труда, и оттуда просто вывалились несколько посылок. Доставить груз в отделение – только половина работы, которая, как обычно ложилась на мужчин. В почтовом отделении подключились Зина и Настя в помощь работницам почты и Мыртя. Работа закипела: сортировали посылки, бандероли, письма, газеты, журналы. Мыртя ловко отбирал «свои», выкрикивая нужные фамилии, имена. Настя и Зина уже запомнили их и выбирали из общей массы поступившей почты. Зина отметила, что Нгокатэтто Аули Маймовичу пришло письмо из Санкт-Петербурга с проштампованным обратным адресом. «Институт народов Севера» - прочитала она. Два «Огонька» за май и июнь, журнал «Юный техник», а также целая пачка газет: «Правда», «Известия», «Комсомольская правда». Только поздно вечером, в надвигающихся сумерках закончили работу. Стареньким «Зилком» привезли тщательно отобранную почту к катеру. Мыртя предварительно увязал ее в отдельные пачки – для каждой семьи своя стопка корреспонденции. Разместив тюки в грузовом отсеке, капитан, отряхнув одежду от пыли, произнес твердо:
- Если тумана не будет, ровно в шесть отшвартовываемся, - он обвел всех строгим взглядом.
- Как скажешь, капитан, - игриво отшутилась Настя.
- Хорошо, как всегда – в шесть, - констатировал Мыртя.
Утро выдалось такое погожее, что лучше и желать нельзя: солнце, косыми лучами отражаясь от зеркальной водной глади, слепило Ивану глаза. Он готовил катер к походу. Почерпнув ведром на веревке воды из реки, поставил его на палубу, взял в руки швабру. Мгновение полюбовавшись ясным восходом, окунул швабру в ведро, порывистыми движениями, возмутив ведерную гладь, начал мыть крашенное не в один слой железо. Капитан вышел из рубки.
- Масло сменил? – спросил сына Володя.
- Так точно, капитан. И заправился, как было приказано - «под завязку».
- Путь нам, сын, предстоит долгий. Вода упала. Не знаю, доберемся ли до стойбища.
- А если не доберемся?
- Олени для этого есть - встретят.
Бесшумно по деревянному трапу поднялся Мыртя.
- Здравствуй Володя, - поприветствовал он капитана, - здравствуй Ваня, - он подал сначала капитану, потом мотористу свою мозолистую узловатую руку. Мыртя говорил с едва заметным акцентом. Особенно он нажимал на букву «р».
- Хорошо, что твоим катером пойдем, у него посадка меньше – может, подберемся к чумам, - высказал свое мнение Мыртя.
- Все от воды зависит, - ответил на это капитан.
- Да-а-а, - протянул Мыртя, - дожди добрые прошли, может, не успеет быстро скатиться вода.
Володя поднял голову. По тропе к речке спускались Настя с Зинаидой. Подруги несли ношу, растягивая ее в стороны за длинные ручки. Весь скарб уместился в эту сумку, отданную Настей: не с чемоданом же ехать к жениху. Зина, опустив голову, мелко перешагивала с ноги на ногу, как делают обычно, спускаясь вниз по песку. Это потом она расскажет Насте, что «ног под собой не чувствовала», что «не замечала ничего вокруг», что «даже не слышала ничего и никого». Это потом она поведает подруге о «страшной силе внутреннего протеста», мешавшей ей реально оценивать события. А сейчас она держалась за ручку не очень-то тяжелой сумки, и следовала рядом, как «ослица на поводке» - так она потом определит свое нынешнее состояние.
Трап убран, катер, издав какой-то истерический гудок, свалившийся в конце на свист, стал разворачиваться, и вышел на фарватер. Только теперь Зинаида поняла всю необратимость ее странной, невероятной, кошмарной (какие только эпитеты не приходили в голову) истории. Ей упорно лезли в голову навязчивые мысли о необходимости все вернуть вспять, остановить катер, выпрыгнуть, наконец, за борт… Нужно что-то предпринять. О, если бы она обрела чудесным образом способность нарушить течение времени, событий…
- Что я наделала!? Что я наделала!? – запричитала она, склонив голову на недавно выкрашенную металлическую окантовку машинного отсека. Там внутри отсека многосильный мотор, набравший максимальные обороты, глушил ее рыдания. Только сейчас для нее стало достаточно ясно, что дороги назад нет; и все, что ждет ее впереди, зависит от множества обстоятельств, но главные, как ей казалось, них: ее желание, ее зарождающаяся любовь к мужчине, которого еще не видела. Что же, в конце концов, определит ее судьбу?
Она физически ощущала растущий внутренний протест, исходящий из чего-то, как ей казалось, неосуществимого, чего-то далекого и непонятного. Она готова была с покорностью раба преклониться перед судьбой, но неопределенность жгла сердце, сжимала виски тяжелыми тисками. Как тут не впасть в отчаянье?
Подошла Настя. Она обняла за плечи свою верную подругу, прислонила голову к ее плечу. Зина ощутила приятное тепло. Настя улыбнулась, вытерев слезы, затем достала платочек и промокнула глаза подруги.
- Не плачь. Теперь все в воле Бога, - она перекрестилась.
- Я не понимаю, что со мной происходит, - всхлипывая, говорила Зина, - я не знаю, что меня ждет впереди. И я уже ничего не могу изменить…
- А ничего менять не нужно. Положись на Мыртя, – он человек мудрый.
При упоминании имени почтальона, глаза Зины блеснули надеждой, и это не прошло мимо внимательной и чуткой Насти.
- Да, он не стал бы рисковать. Он знает Аули, - продолжила Настя, - а с каким почтением он отзывался о Тарэнго. Видимо, он большой авторитет и для него и для Аули.
- Аули, Аули, Аули… - произнесла задумчиво Зинаида, загадочно улыбнувшись, - я будто уже знакома с ним.
- А ты, подруга хорошо выглядишь. Похудела, что ли? – Настя отстранилась, оглядывая Зину.
- Только сейчас заметила? – Зина поправила накинутую на плечи легкую кружевную белую шаль, – я с того момента, как взяла в руки это письмо ни спать, ни есть не могу. Я столько слез выплакала…
- И глаза, что ли у баб от слез краше становятся … - Настя посмотрела в синие глаза подруги.
- Слезы, Настенька, шибко горькая краска, - и лицо Зинаиды озарилось легкой воздушной улыбкой.
- Пойдем чай пить, - Настя осталась довольной тем, что настроение Зины переменилось к лучшему.
После завтрака Зина, посетовав на «разбитость», «навалившуюся вдруг слабость» легла отдохнуть. Она долго ворочалась с боку на бок - сон не шел. Даже убаюкивающий монотонный гул, исходящий из моторного отсека, кстати, как заметила Зина, не так громко навязчив, как на катере Сансана; долго не мог склонить ее ко сну. Она не спала, но и утверждать то, что ее сознание было совершенно ясным, рассудок не помутнен, вряд ли было бы справедливо. Возможно, это туманное состояние, вызванное повышенным вниманием к ее персоне, общим состоянием невероятного напряжения, вылилось в такую запредельную усталость.
Теряющаяся связь между тревожными мыслями, внутренним состоянием и явью, развивающейся помимо ее воли, порождала странную неуверенность. Даже в самые сложные и потаенные моменты ее жизни она не теряла этого чувства уверенности в себе. Да, оно, это чувство иногда притуплялось, угасало, но никогда не исчезало… Она не могла найти объяснение своей робости, растерянности, неуверенности… «Аули…» - прошептала она и уснула.
Только теперь, когда солнце скатилось ниже деревьев, катер свернул в узкую реку с берегами, поросшими стройными елками и мелким кустарником. Уже никто не спал, все вышли из кают. Мыртя тоже появился на палубе.
- Хорошо-о-о, - протянул он, - вода большая, однако, до самых чумов дойдем.
- Далеко еще? – нетерпеливо спросила Настя.
Мыртя посмотрел на нее долгим задумчивым взглядом, так как смотрят взрослые на ребенка, задавшего неуместный вопрос. Поправил усы согнутым указательным пальцем.
- Нет, уже недалеко. Вы, что, девочки, не видели чумы? Их видно от поворота. Сейчас их елки закрывают, - сказал капитан.
- Нет, не видели, - откровенно с ноткой некоторой наивности, ответила Настя.
Зинаида молчала. Остроконечные ели плыли пред глазами, за ними проблескивало низко склонившееся солнце, наполовину встрявшее в густую синь скопившихся на западе облаков. Зинаида не призналась в том, что она-то заметила чумы из того места, где катер делал большую дугу, обходя мель. В тот момент сердце ее сжалось, даже холодный комок подкатил к горлу.
Вскоре ельник закончился, открылось большое пространство, и чумы оказались совсем недалеко на небольшой возвышенности, а потому виднелись во всей своей красе. Пока Володя искал место для швартовки, пока Иван ловко выкидывал трап на землю, привязывал концы к одинокой елке, к катеру мчалась во весь опор нарта в оленьей упряжке. Управлял нартой мальчик-подросток. Он ловко развернул нарту у самой кромки воды, олени фыркнули, остановились перед железным монстром-катером, ворочая своими карими глазами.
- Здравствуйте! – громко поздоровался он.
- Здравствуй Егорка, - ответил Мыртя, все пассажиры тоже поприветствовали мальчика.
- Здоров, здоров, Егор, - пробасил капитан. Он был знаком с подростком. – На каникулах?
- На каникулах, - подтвердил Егор.
- Мужчины на пастбище? – спросил Мыртя.
- Да, Николай и Покату поехали менять Хойко и Аули.
Такое сообщение обрадовало Мыртя.
- Хорошо. Давно уехали?
- Давненько уже, - ответил Егор, укладывая в нарту посылки, тюки газет и журналов.
Мыртя подошел к Зине, тронул ее за руку, почувствовав, как она вздрогнула, погладил шершавой рукой мягкую шаль, наброшенную на плечи.
- Ничего не бойся, - сказал он тихо, - мне сегодня приснился хороший сон. Мне Тэранго приснился, сказал, что все хорошо будет.
Зинаида меланхолично улыбнулась, благодарно посмотрела на почтальона. Упоминание о Тэранго ободрило ее. Настя стояла поодаль, давая возможность уединиться мудрому Мыртя с подругой. Она старалась оставаться как бы в стороне, во избежание невольного вторжения в возможно судьбоносный момент в жизни своей верной подруги. Зинаида повернула голову, их взгляды пересеклись. Настя закрыла глаза, придержав дрожащие веки, будто давая понять подруге: «держись, я здесь, я рядом».
- Останешься на катере, - продолжил Мыртя тихим вкрадчиво-заговорщицким голосом. - Ответ на письмо Тэранго ты получишь сегодня до темноты. На твоей стороне все Добрые Духи нашей земли, - он посмотрел на желтый шар, выкатившийся на еще светлом безоблачном небе. – Тэранго сейчас тоже смотрит на Луну, - вздохнул он, прикоснувшись к плечу Зинаиды. Зинаида молчала, она подняла глаза на еще неполную луну, походившую скорее на яйцо, чем на шар.
- В нарту Аули будут впряжены четыре оленя, - Мыртя загадочно прищурил глаза, устремленные вдаль. – В моей нарте – три оленя, - он тяжело вздохнул.
- Боже, душе святый, помоги мне, - прошептала Зина, и перекрестилась на Луну.
Настя заметила, и перекрестилась двуперстным крестом: «Боже милостивый помоги ей. Она заслужила счастье».
YIII
Зина поправила шаль на плечах, прошлась вдоль берега, остановилась, устремив свой взор вдоль реки, по этой извилистой блестящей дорожке, туда, откуда пришел катер. Она искала защиту у прошлого, она тщетно силилась вспомнить сон, приснившийся ей сегодня днем. Сон был о чем-то светлом, не зря же она проснулась в хорошем настроении. Но в деталях, в подробностях он никак не приходил, как бы она не силилась. Думалось о чисто женском счастье. Почему-то оно уже не мыслилось без Аули; и Зинаида вдруг физически почувствовала тепло мужской ладони на плече. Она оглянулась, но никого рядом не было. Вдруг в ней зарождалось сомнение, верно ли она поступила, сорвавшись с места и, очертя голову ринулась в этот, как ей казалось, омут. Все что с ней сейчас происходило, выходило за пределы ее понимания, за пределы здравого рассудка. Так она думала, стоя на берегу неизвестной речки, в ожидании встречи с неизвестным пока мужчиной.
Вдруг всплыло в памяти то страшное время. Почему именно сейчас так явственно в подробнейших мелочах вспомнилось то жуткое состояние, когда, присыпанная песком, боясь пошевельнуться, она ощутила себя вдруг спеленатым ребенком. Разве забыть ей прилипший к щеке соленый от слез песок, и от того теплый, как отцовская рука. А вот погребение отца выпало из памяти… Вдруг она вспомнила, что не хоронила отца – «не положено». Не положено было и простится, но добрые люди помогли. Почему-то вновь вспомнились «папкины ладошки». Не его ли ладошка недавно коснулась ее плеча?
Стоит ли удивляться тому смирению, сотен и тысяч обездоленных людей, невинно осужденных, безропотно влачивших свое безрадостное и беспросветное существование, не имевшего благополучного конца. Но начало у каждого было свое всегда неожиданно появившееся, как битое стекло в еде. И все же ее удивляло, как люди быстро приспособились к болям, стонам, витающему вокруг, запаху тяжелого потного духа и унизительному окрику вертухая; к сжавшемуся личному пространству до размера койки у стены барака; до табурета за большим грубо тесанным столом в столовой; до, словно прибитой к рукам, тяжелой тачке с песком…
У нее уже давно выветрилась необходимость сохранять в себе то, почти религиозное ощущение предначертанности, за которым обрушивались ожидания и надежды на какие-то светлые повороты судьбы. Ее душевное состояние, раньше зависевшее от непрощенности, от душившего по ночам чувства вины, теперь становилось чище в том смысле, что те далекие события затягивались туманом и пылью прошедшего времени. Но все равно нет-нет, да и сожмется сердце, заломит в висках: а может и вправду суровость приговора для всей семьи была определена тем, что именно она тогда «нанесла тяжкие телесные повреждения» тщедушному активисту, прижав его к земле так, что четыре ребра сломались, как спички.
Зина стояла спиной к катеру, к своим друзьям, и как ей показалось к своему прошлому. Белая шаль мягко облегала плечи, от нее исходило приятное тепло. «Аули» - пронеслось в голове.
Тихо подошла Настя, прикоснулась к плечу подруги.
- Мыртя уже уехал? – спросила Зина у подошедшей Насти.
- Очнулась, - резко сказала Настя вместо ответа. – Я уже хотела водой тебя окатить. С полчаса, как уехал Мыртя. Пойдем, чайку испьем, - она обняла подругу, направив ее к трапу.
- Что бы я без тебя делала? – Зина благодарно улыбнулась, привычно ступая вверх по ступенькам-ребрам на узком деревянном трапе.
- Тебе сюда чай принести?
- Да. Отсюда хорошо видно, - Зина оперлась на металлическое бортовое ограждение локтями.
- Возьми бинокль, - Володя, поправлявший швартовый канат, снял с шеи потертый кожаный ремешок, на котором висел капитанский бинокль. Он показал, как пользоваться прибором.
- Спасибо, но я никогда не пользовалась биноклем, - Зина приставила его к глазам. Чумы значительно приблизились, но за бугром не видно было того, что происходит на земле. Да и можно ли было надеяться на то, чтобы разглядеть какие-то детали на таком большом расстоянии, если даже смотреть в бинокль?
- Вот и чай, - как можно веселее произнесла Настя. Она подала кружку Зине.
«Все, все, все, - думала Зина, отпивая мелкими глотками горячий чай, - назад хода нет… Уже ничего изменить не возможно».
- Мосты сожжены, назад пешки не ходят, - промолвила она, опустив глаза.
- Больше оптимизма, дорогая! Зато пешка, устремленная только вперед, в конце концов, превращается в ферзя, в королеву, то есть, - Настя обняла подругу.
Если бы знала Настя, какая гигантская волна внутреннего протеста возникала в душе ее подруги, если бы могла она разделить эту тяжесть. Зинаида, вглядываясь вдаль, удерживала в ладонях остывающий чай. В голову пришла мысль – убежать, спрятаться, затаиться. Ее нервы были настолько оголены, что обрели способность предощущать, предчувствовать, а то и предвидеть. Предвидение рисовалось ей вполне благоприятным, но она боялась его встревожить, вспугнуть, она боялась его даже встретить.
Более всего она боялась встретить холодное равнодушие, или, не дай Бог, насмешливый взгляд, ироническую ухмылку, вызванную неверным истолкованием ее поступков… Ее тревожила неопределенность.
- Зина, Зина! – воскликнула Настя, вытягивая руку вперед. – Смотри!
Тут и Зинаида увидела, как из-за бугра появилась оленья упряжка.
- Сколько оленей? – спросила Зинаида, приставляя бинокль к глазам, но никак не могла поймать упряжку в объектив.
- Два. По моему – два.
Подошел Володя, взял из рук Зины бинокль.
- Три... нет - четыре, - произнес он.
Палуба под ногами Зинаиды качнулась, в глазах потемнело, и она присела на металлический выступ, уронила голову на колени и зарыдала.
- Что с тобой? – испугалась Настя.
- Это едет Аули! - она посмотрела в лицо подруги, улыбнулась, а слезы заливали лицо.
Еще никогда Настя не видела свою подругу такой.
– Это Аули, Аули, Аули! Он едет за мной!- почти кричала она в истерике. Настя принялась обнимать ее, вытирать слезы.
Когда подкатила нарта, Зинаида стояла у края трапа на катере. Плечи ее покрывала белая кружевная шаль, распущенные каштановые волнистые волосы чуть колыхал слабый ветерок, ее голубые глаза отражали всю синь надвигающегося вечера.
- Я Аули! – крикнул мужчина, резво спрыгнувший с нарты. – Я приехал за тобой, за моей женщиной. Зинаида! Не отвергни меня, - он поднял руки вверх, готовый помочь женщине сойти с трапа.
Она ступила на ступеньку, потом на другую; но пошатнувшись, сделала несколько торопливых шажков, и, наверное, свалилась бы с высоты, если бы не подхватил Аули. Она свалилась прямо в его руки.
- Ты спустилась ко мне с небес, - произнес он, крепко держа ее на руках, словно маленькую девочку,- ты подарена мне судьбой, - продолжил он, поставив ее на землю.
- Ну, здравствуй, Аули, - сказала она спокойно, глядя ему в глаза.
- Здравствуй, моя богиня, - он приобнял ее за плечи нежно, боясь излишней напористостью вызвать немилость своей богини, будто не держал ее сейчас в объятиях, - я хочу увезти тебя в мой дом, - сказал он.
«В чум», - мысленно поправила она его, но вслух произнесла:
- Я тоже хочу познакомиться с твоим домом, - и она грациозно уселась на нарту сбоку, на мягкую оленью шкуру, кда указал рукой аули. Аули привычно взвалился в нарту, прислонившись боком к Зинаиде. Коротко прикрикнув на оленей, тронул вожака хореем. Нарта рванула с места и понесла их в тундру. Настя, протянув руки, лишь успела округлить от удивления глаза и выдохнула:
- Куда же ты? А я?
Она хотела сопроводить свою подругу прямо в стойбище, но все пошло немного не так, как она себе представляла. Мыртя, прибывший следом из стойбища на уже пустой от почтового груза нарте, подошел к ней.
- Где ее сумка? – спросил коротко.
- Вот, - и Настя передала ему приготовленную Зиной сумку. – Она больше ничего не привезла, - будто в оправдание своей подруги сказала Настя.
- У них с Аули будет все необходимое. Он позаботится о твоей подруге, - сказал спокойно Мыртя, укладывая сумку на свою нарту. Его олени спокойно развернули нарту на месте и неторопливо утянули ее в густеющую синеву вечера. Настя, ощутив на своем плече руку мужа, спросила его, будто ища защиты для своей подруги:
- Тебе не кажется все это странным? Мне тревожно за подругу.
- Не беспокойся, я знаю Аули – он мужик надежный. Ты видела, как он на нее смотрел? Он назвал ее богиней.
- А ты меня богиней не называешь, - игриво улыбаясь, чувственно произнесла Настя.
- Ты моя богиня на века, но нельзя повторять это слово часто: затрется слово, и богиня исчезнет, - ответил на это капитан и обнял он жену, и стояли они долго на палубе прижавшись друг к другу, пока не сгустилась ночь.
Мыртя тихо плыл в вечерних сумерках. Нарта мягко скользила по ягелю, рождая тихое шуршание. Олени, пофыркивая от надоедливой мошки, шли не спеша, пребывая видимо в такой же задумчивости, как и их хозяин.
Хитрый лис Тэранго. Он знал, что письмо в чум Аули принесет Мыртя, и читать его Аули будет при нем, и что обязательно Аули попросит совета, и конечно, этот хитрый лис знал, что мнение Мыртя много значит для Аули.
Мыртя вдруг показалось, что Аули уже давно ждал какого- то известия от Тэранго. Не зря же он так много о нем расспрашивал. «Три оленьи шкуры постелил на свою нарту, - думал дальше Мыртя, - чтобы мягче было сидеть Зинаиде».
Мыртя сначала решил не раскрывать того, что Зина здесь, рядом, на катере. На вопрос Аули, где она находится, он ответил, что в Тазовском у подруги, и что Зинаида боится, вдруг он отвергнет ее, тогда она уедет обратно.
- Я вернусь в Тазовск через два дня. Так, что передать ей? – спросил Мыртя, хитровато прищурившись.
- Я поеду с тобой! Я хочу привезти ее в свой дом немедленно.
- Но ты ее не знаешь, вдруг не тронет она твое сердце, только потревожишь душу женщины.
- Она уже живет в моем сердце. Я верю Тэранго, он хорошо разбирается в людях.
И тогда Мыртя признался, что Зинаида на катере.
Мыртя еще никогда не видел рассудительного Аули в таком состоянии возбуждения. Он, всегда спокойный и даже немного медлительный, обратился в безумного мальчишку: вмиг забежал в чум, через мгновение уже мчался на оленях навстречу своей судьбе. На вопросы своей матери и сестры лишь отмахивался:
- Потом, потом…
Когда Мыртя вернулся в стойбище, нарта Аули стояла рядом с чумом уже без оленей. Мыртя зашел в чум Аули.
Аули стоял на коленях, вознеся руки к небу, и громко возвещал:
- О, боги!!! Это вы мне послали эту женщину! Я хочу быть твоим мужем! Ты не отвергнешь меня?
Она тоже встала на колени рядом с ним.
- Я хочу быть твоей женой. А ты не отвергнешь меня? – спросила она тихо, с нотками смирения в голосе.
- Как можно отвергнуть такую женщину! Ты моя богиня! – он взглянул в ясные очи своей возлюбленной и со страхом в глазах спросил:
- А тебя не испугает наша кочевая жизнь? Ты назовешь своим домом мой чум? – спросил он с ноткой тревоги.
- Мне ничего не страшно рядом с тобой, мой Аули. А твой чум – это мой дом, она положила свои руки на плечи Аули, а он устремил свой взор в отверстие в чуме и увидел там полную луну. Это знак, это знак свыше! Его выбор одобрен добрыми духами земли и неба. Из его гортани вырвался грудной низкий звук, похожий на стон, похожий на рык, похожий на зов. Но Зинаиду не испугал этот гортанный звук, не поверг ее в ужас, как могло бы статься при других обстоятельствах, и она еще больше приблизилась к Аули.
- Я увидел в отверстии луну, это знак богов!
Зинаида тоже хотела взглянуть на луну сквозь отверстие, и она подняла глаза, пытаясь посмотреть в отверстие, но Аули вдруг поступил так, что немало напугал ее, просто бросился на нее, закрывая ей глаза.
- Тебе нельзя смотреть. Женщинам нельзя смотреть через отверстие чума на луну.
- Почему? - с недоумением и испугом спросила Зинаида.
- Потом тебе объяснят наши женщины. Ты еще многое узнаешь… За долгую жизнь мы многое узнаем: ты о наших обычаях, а я о твоих. Мы ведь долго собираемся жить вместе? – спросил Аули, освободив глаза Зинаиды от своих ладоней-лопат. (Девочкам и молодым женщинам нельзя смотреть на луну через отверстие чума, потому, что глаза могут стать косыми. А.В.Головнев)
- Я хочу жить с тобой вечно. Я никогда не буду смотреть на луну через отверстие чума, - сказала она, смиренно опустив глаза.
Зинаида оглядела чум вокруг, медленно переводя взгляд от очага к дающим свет керосиновым лампам. «Как в детстве, - подумала она, вспомнив, как читала книжки, готовила уроки при свете керосиновой лампы. Это уже позже появился электрический свет. - Это судьба,- прошептала она». Дальше ее взор скользнул по спокойным лицам мамы и сестры Аули, переместился на одиноко стоящего у входа Мыртя. Лицо Мыртя тоже выражало спокойствие, что придавало ей уверенности.
Какое-то липкое чувство вины за свое лагерное прошлое вдруг снова возникло, и, как бывало в таких случаях - пересохло в горле.
Зинаида старалась не давать этим отягощенным болезненными воспоминаниями мыслям волю, чтобы они не унесли ее так далеко и глубоко, что бы это бессознательное чувство вины, начинало бы давить ее тяжким грузом, заслоняя своей чернотой белый свет. Она страшилась такого состояния, когда темнело в глазах, немело лицо; становилось так дурно, что подкатывал к горлу тошнотворный ком. Язык становился сухим и шершавым, теряя способность воспроизводить членораздельную речь. И сейчас ей показалось, что качнулись лампы, что свет стал тускнеть. В глазах Зинаиды потемнело, подкатил к горлу противный ком, перекрывая дыхание. Она вскочила на ноги.
- Нет, нет, нет! – вырвалось невольно.
Аули в испуге обнял Зинаиду, вскочив следом за ней.
- Что с тобой? Ты отказываешься от меня? – он со страхом пристально посмотрел в ее покрытые влажным блеском глаза.
- Что ты, милый Аули. Я пытаюсь избавиться от своего ненавистного прошлого. И мне показалось, что сейчас мне это удалось. Я будто очистилась, я чувствую себя ангелом.
- Ты и есть мой ангел отныне, - Аули укрыл ее своими огромными руками, его широкая могучая спина, косматая голова поглотили, показавшуюся вдруг маленькой, Зинаиду.
- Они нашли друг друга, - многозначительно сказал Мыртя, оглядывая присутствующих, - нам не место там, где зарождается любовь… Выходите, выходите, - начал подталкивать он оторопевших родственников Аули. Оставим их одних. Им есть о чем поговорить, без посторонних ушей.
Все вышли. Уже сгустилась августовская ночь, высыпали ярким бисером звезды. Природа замерла, будто ждала перемен, и лишь редкие вспышки летящих в бездну звезд, чертили темное небо.
Аули и Зинаида остались одни.
- Я тебя очень долго ждал, - Аули смотрел в глаза Зинаиды, приглаживая ладонями волнистые волосы.
- Я долго тебя искала, - ответила она шепотом, ощутив тепло от его ладоней.
И они слились в долгом сладостном поцелуе. Ноги Зиниды словно подкосились, потеряв опору, она просто повисла в руках могучего Аули. Он осторожно положил ее на постель сразу за очагом, место считавшееся священным.
«Где я? Что со мной происходит? Почему я без одежды, почему этот могучий мужчина тоже без одежды?» - Зинаида огляделась вокруг.
Над ней висел, словно кем-то вырезанный круг уже темного неба с проявившимися звездами.
- А на звезды можно смотреть через отверстие чума? – спросила она тихо.
- Можно, конечно можно, - с придыханием ответил Аули. Звезды – это глаза ангелов по-вашему, а по нашему – это глаза Добрых Духов небесных. Это они послали мне мою женщину-богиню, - шептал Аули, переходя с русского языка на ненецкий.
Ей показалось, что голос его задрожал. Его огромная косматая голова перекрыла кусочек неба, он наклонился к ней. Ее глаза сами закрылись, и она ощутила мягкие губы любимого, прикоснувшиеся к ее губам, потом к шее, плечам. Она вдруг представила себя и Аули разными половинками чего-то одного целого, которые долго искали друг друга. И теперь этим половинкам суждено соединиться, срастись, чтобы уже никогда не теряться. Она слышала шепот у самого уха.
- Ты возродила сияние дня, ты воскресила солнце в моем сердце, - слова были непонятны, Аули шептал на своем ненецком языке.
Но нужен ли перевод, если она понимала его сердцем.
- Ты снял тоску с моего сердца, ты вселил в меня силу и радость, - вторила ему Зинаида.
Произнесенные отдельные слова, полуфразы несмотря на непонятность, порождали тепло внутри, отзывались нарождающейся радостью.
Его теплые губы прикоснулись к тому месту, где сердце трепетало куропаткой, откуда возрождалось благостное щемленье. Ей померещился большой ребенок, припавший к груди. Ей показалось, что Аули коснулся ее сердца, такая волна безудержного желания прошла по всему телу; и она позволила ему соединиться с ней в одно целое. Небесный круг становился все больше и шире, пространства чума уже было мало. Их окружили звезды: они были везде – и снизу и сверху и с разных сторон. Они, всегда неподвижные и холодные, сейчас пришли в движение: то волнами рассыпаясь вокруг, то вдруг собираясь, как ей казалось в самом сердце, вызывали волны тепла, волны радости, волны счастья.
Как давно не видела она себя в снах летающей, парящей над землей. Это ощущение детства и легкой беспечности вернулось вместе с тихой радостью. Также, как в детстве, ей приснилось, будто она легко парит высоко над землей, над зеленым лугом, над лесом, а рядом бежит, не касаясь земли Аули, держа ее за руку. Вот он спускается на зеленый луг, залитый золотым солнечным светом, он осторожно ступает по зеленому ковру, боясь упустить ее руку. Ей вдруг пригрезилось, что рядом с ними летит еще кто-то совершенно невидимый, но она ощутила его прикосновением, ощутила его телесное тепло. Вдруг Аули снова оторвался от земли, обнял ее крепко-крепко, и они снова слились воедино, купаясь в лучах восходящего солнца.
IX
Тэранго много нового познал во время длительного путешествия, сопровождаемого лишениями, преодолением препятствий. Он, имевший возможность посмотреть на звезды, луну и солнце со стороны северной тундры и с южной стороны, где живут ханты, дивился тому, что мир везде устроен одинаково. Огорчало то, что слишком много щепок летит, пока лес рубят вокруг Самотлора. Его до боли, до взрыду, до крика взволновали те тысячи буровых вышек, которые продырявили Землю тысячами иголок. Зачем люди, приехавшие со всех концов света, настроили столько дорог, которые мешают зверям ходить своими привычными тропами, зачем они зажгли факела- обманщики, которые сбивают с пути птиц; зачем людям столько нефти? Он сидел на высоком берегу реки лицом к заходящему солнцу. Его взгляд скользил по багровому зеркалу в сторону, откуда недавно его тайно на своей огромной машине, а потом моторной лодкой привез Жора к Могульчиным, а потом его путь пролегал от стойбища к стойбищу то на моторных лодках, то на обласе.
Солнце тихо погружалось в темную синеву сплющенных к черной линии горизонта облаков за лиловым изгибом спокойной реки. «Люди могут вырубить лес, они могут залить озера и реки вонючей нефтью, они могут изранить Землю тысячами иголок- буровых, но никто не может украсть солнце, завтра оно возродится вновь, как было всегда» - подумал Тэранго.
Его мысли, воспоминания уходили к тому времени, когда чум его ставила молодая жена, когда дети не знали еще, что нельзя причинять боль жучкам-светлячкам, когда еще не сотрясалась тундра от рокота вертолетов, когда не дырявили еще тысячи буров-иголок его землю. Стерпит ли земля? – думал он, справится ли с таким жестоким насилием? Не станет ли мстить природа людям ветрами ураганными, не встряхнет ли Земля кожей своею, как олень стряхивает оводов и мошек надоедливых; не разверзнется ли твердь, поглощая своих обидчиков? Больно же Земле, ох как больно! И снова вспомнились ползущая из последних сил обожженная нефтью ондатра, радужные разводы в ручье; прибитая к берегу бездыханная рыба вверх белыми брюшками; раздавленные на бетонке лягушки, и красно-кровавые факела с тянущимся шлейфом черного дыма. Еще рассказ Жоры запал в душу о том, как падают перелетные птицы с обожженными крыльями, попадая в эти самые факела то ли ослепленные светом, то ли обманутые теплом, исходящим от смертоносного огня.
Всплыли в памяти и последние события: как спешно Афанасий Могульчин, не дав даже отдохнуть с дороги Тэранго, и себе; несмотря на усталость, а он только вернулся с ночной охоты на гусей; завел мотор и умчал его дальше, чтобы спрятать от преследования. И, как мы уже знаем, не зря спешил Афанасий. Вспомнилось, как несколько дней жил у Сансана, прячась от людей. А то попадись он на глаза такой, как бабка Катерина, так тут же село обнесет новой вестью. А участковый уже наверняка имеет «особое задание» на счет беглеца.
- Что-то засиделся ты на берегу, - сказал тихо Захар, вынырнувший из надвинувшейся темноты берега. Над рекой еще сохранялся свет, отраженный водной гладью со стороны упавшего за изгибом реки солнца. - Не озяб?
- Да нет, я не замерз. Думаю о том, что произошло со мной, о том, как все сложится дальше, - ответил Тэранго.
- Не тревожься, все уже позади, ты теперь в безопасности.
- Все еще впереди, - возразил задумчиво Тэранго, - у них вертолет, у них власть, они и здесь могут найти меня, тогда и вам придется не сладко. Они могут мстить, - сказал он, и посмотрел на освещенное отраженным светом лицо Захара.
- Нас они врасплох не застанут: вертолет увидим – в тайгу уйдешь, пересидишь, - Захар говорил тихо, но уверенно. Это уверенность передалась и его гостю. – А дальше… Вот нарту достроим, и с первым снегом, как только станет река - к Демьяну. Я уже там бывал, дорогу знаю.
- И мне дорога ведома, - сказал Тэранго.
- Зимой дороги другие, тебе ведь тоже это известно.
- Да, зимой дороги другие, - согласился Тэранго, повернув голову в сторону озера, ручья, где встретился ему лохматый старик, - но ты же сам знаешь - домой путь всегда прямее и короче...
Как только зашла речь об обратной дороге, мысли его мгновенно улетели туда, за водораздел, откуда вода течет к его родным берегам, к его родному чуму. Он вдруг улыбнулся: ведь, когда он набирал воду из большой реки там у себя в тундре, то из этой же реки у самого истока, набирала воду Акулина. И так было всегда. Но только теперь он задумался о том, что долгие годы их связывала одна река, одна вода, одно небо, что может быть это есть предначертание судьбы. Он, наделенный природной мудростью, всегда был склонен придавать всему особый, потаенный смысл, а уж теперь, когда мысли об Акулине преследовали его каждый день, мог ли он думать иначе?
Захар сидел рядом на поваленной лесине, тихо докуривал самокрутку, стараясь не мешать Великому Шаману. Так теперь воспринимали Тэранго по берегам реки: и у Могульчиных и в деревне, и в стойбище Захара. Стало совсем темно.
- Вот и ночи стали темными, - перешел на другую тему Захар.
- У нас в тундре тоже солнце уже прячется под землю. Время к зиме повернулось...
- Как это к зиме? - перебил Захар собеседника.
- У нас так говорят: солнце прячется, значит к зиме готовься. Дальше время быстро побежит. Не успеешь оглянуться, а уже нужно чумы снимать, да каслать на юг, на зимние пастбища.
- У нас также: стали ночи темными, значит скоро холода придут. Так, что начнем нарту тебе строить, - сказал Захар, задумчиво.
- Начнем...- согласился Тэранго.
Уже совсем сгустилась ночь, только светлая лунная дорожка, уходящая к самому повороту успокоившейся реки, разбавляла темень. Дорожка уходила в сторону деревни, откуда его, Великого Шамана, недавно тайно привезли к Захару. Вспомнилось, как в доме Сансана, пришедшие тайно местные ханты, низко кланялись ему, благодарили за то, что «сделал так, что вода ушла в северное море». Тэранго чувствовал себя неловко от таких почестей, но вынужден был "не обращать внимания", как говорил Сансан. Пили чай, ханты рассказывади о том, что рыба стала ловиться, что вовремя провели такой обряд, что им повезло в том, что приехал такой Великий Шаман, которого даже молодой и очень строгий шаман Максимка признал. Речь тогда зашла и о Зинаиде. Он помнит, как Сансан сказал:
- Она, как сквозь землю провалилась.
- Не гневи богов, не накличь беду* (После смерти душа человека (ненца) перемещается в нижний мир, что находится под землей. Поэтому для ненцев "провалиться сквозь землю" - имеет определенный смысл, то есть - умереть), никуда она не провалилась, она нашла свою судьбу, - ответил тогда Тэранго своему молодому и не всегда, как казалось ему, здравомысялящему другу.
- Какую судьбу? - нетерпеливо воскликнул Сансан, – она просто исчезла, никому ничего не сказав. Понимаешь - исчезла!
- Она даже не попрощалась нис кем, - смутившись, добавила Алевтина.
- Потерпите, она сама о себе напомнит, она человек добрый, благодарный и она вспомнит о своих друзьях. Только не спешите, не шлепайте зря губами, а то «сквозь землю провалилась», - строго сказал тогда Тэранго. – Это плохие слова. Так нельзя говорить о живых.
Ханты одобрительно запокряхтывали, округляя глаза в благочестивом созерцании Великого Шамана.
- Не говори так, Сансан, послушай Великого Шамана, - сказал один. Тэранго уже перестал противиться, когда называли его Великим Шаманом, научился "не обращать внимание".
- Потерпи, - сказал другой, - не гневи Духов Земли.
- Да ну вас, баламуты: «нашла свою судьбу», «нижний мир», «луна на ниточке»… Все вокруг да около, одна болтовня! - передразнивая сердито собеседников, осерчал Сансан, и пошел курить на улицу.
Вспомнился разговор с Сансаном на катере. Тэранго невольно улыбнулся: «молодой еще: не знает, что все в мире держится на ниточке».
Захар вдруг прервал тишину, оборвав воспоминания своего гостя.
- Пошли чай пить, - сказал обыденно.
- Пойдем, - согласился Тэранго, - я Сансана вспомнил. Хороший он человек: честный, сильный; отважный охотник, но молодой еще, горячий. Много чего еще не понимает.
- Сансан мужик хороший, никогда не обманывает, - согласился Захар.
Они встали, отряхнули прилепившиеся к одежде кусочки сухой коры, и пошли в сторону стойбища в полной темноте.
***
Уже почернел лес, сбросив с себя летние одежды, уже утрами заморозки покрывали серебром прибрежную траву, уже улетели утки, гуси, а вертолет с браконьерами не появлялся. Захар и Данила удивлялись, так как в последние годы они не пропускали сезона отлета гусей, устраивая жуткую канонаду на кормовых озерах, в местах, где гуси обычно сбивались в огромные стаи перед Великим перелетом. Сам Захар видел, как выгружали браконьеры мешки с гусями из своей дюралевой лодки.
Поздней осенью перед снегом зачастили дожди, вода в реке поднялась, наполнился водой мелеющий в летнее время ручей. Захар с Данилой стали рыбачить на водораздельном озере, приобщив к этой работе и Тэранго. Рыба шла хорошо, ледник уже был заполнен. С дня на день ждали Сансана.
Вскоре уже с первым еще нестойким снегом, он прибыл, пришвартовав катер на реке. В старицу, куда он заходил в большую воду, он зайти не рискнул, посчитав, что вода прибыла недостаточно. Там, где глубина подступала к самому берегу, пришвартовал свой катер Сансан бортом к самому обрывистому берегу. Берег в этом месте был высокий, и борт катера сравнялся с нависающим ягелем. Трап в таком положении служил мостиком между палубой и берегом. Сансан бодро в два шага преодолел короткий мост.
- Ты один? – удивленно спросил его Захар.
- Да, один. Сейчас ночи темные, я по ночам пристаю к берегу, отдыхаю. Это летом я иду круглосуточно и меня на время меняла Зина.
- Зинаида Ивановна, что - уволилась? - спросила жена Захара, расстроившись.
- Да не уволилась она. Просто исчезла, и все, - обыденно сказал Сансан. Он уже привык, что Зинаиды нет, что приходится работать одному, - не беспокойтесь вы бабоньки - привез я вам ваших побрякушек.
В избе за ухой-чаем разговор снова вернулся к Зинаиде.
- Никого мне после Зинаиды Николаевны, - сказал Сансан и посмотрел на Тэранго.
- Так ты и не знаешь, Сансан, куда девалась Зинаида Николаевна? – спросила жена Захара.
- Никто не знает, - и он снова посмотрел на Тэранго. – Вот Тэранго похоже, знает, но молчит.
- Я тоже мало знаю, - оправдывался Тэранго. – Вот доберусь домой – узнаю…
- Вот доберусь домой, вот пошаманю, - Сансан, как-то зло передразнил Тэранго, - "мало знаю", а что ж ты тогда талдычил, что, мол, подождите, не спешите, она окажет себя? Она судьбу свою нашла… Не спешите… Это же твои слова? – сердито выпалил Сансан. Он действительно сердился на Тэранго, полагая, что тот не хочет поделиться известной только ему тайной.
- Я и сейчас говорю, – не спешите, как говорят русские «до поры, до времени», - спокойно парировал Тэранго.
- Все загадками говоришь, - продолжал напирать Сансан.
- Не вспугните Добрых Духов, которые взялись помочь Зинаиде. Я только одно знаю: она на правильном пути, и ей встретятся добрые люди. Они помогут ей, - задумчиво изрек Тэранго, отвернувшись к окошку, будто они заглянули в избушку. После возникшей паузы он обвел всех тягучим обволакивающим взглядом, - не спешите, - повторил он тихо.
Таким заявлением он еще больше укрепил уверенность хантов в том, что он Великий Шаман. Раз на расстоянии знает, что происходит с человеком. Даже ершистый Сансан смолк. Сколько жил у Захара Тэранго, речь о Зинаиде не заходила. Хоть и принесли люди "с низу" весть о том, что Зинаида куда-то исчезла, но на том все и осталось. Проявлять любопытство не стали, дожидаясь, когда эта история сама собой разрешится.
- Ну, - сказал Захар покорно, - будем ждать.
И этим поставил точку в споре. Сансан принес и добрую весть.
- Вертолет в этом году не прилетит, браконьеры по первоснегу забрасываться не будут. Уволили майора, - сказал он, - нового начальника из Тюмени прислали - строгого. Ох и здорово он всех этих хапуг пошерстил! У нас в Ларьяке даже участкового поменяли.
- Ну и хорошо, - сказал Захар, - а то шибко они тут расхозяйничались. Ни охоты ни рыбалки не стало. Всю дичь перебили.
- Столько дичи перевели, лосей столько постреляли, - подтвердил Данила.
- Этих не будет – другие прилетят, - ворчливо сказала жена Захара.
Тэранго вспомнилась первая встреча с краснощеким и его друзьями. Еще тогда он подумал о том, что накажут духи этих браконьеров за жадность, за ненасытность, за внутреннюю их неискренность и злобу. Свершилось то, что неизбежно должно было произойти. Не может зло ускользнуть бесследно и безнаказанно в мышиную норку, так, чтобы никто не заметил, ибо оно уже оставило свой след, оно пустило свои цепкие корни. Как бы оно не таилось, белым пухом припушившись, выдаст его карий глаз даже в самом темном углу. Ненаказанное зло непременно дождется своего, часа, часа, когда приходит расплата сполна… Но почему оно оплаченное иногда жизнью, проклинаемое и презираемое, возникает вновь и вновь? – спрашивал себя Тэранго.
- Да, - сказал Сансан громко, ударив себя ладошкой по лбу, чем вывел Тэранго из состояния задумчивости, - чуть не забыл. Наши деревенские ханты шлют тебе поклон, даже наш местный шаман Максимка сказал: «Поклонись Великому Шаману Тэранго. Он помог нам направить большую воду в океан-море». Они тебе кисы сшили. Говорят, пригодятся в дороге, - Сансан извлек из своей безразмерной сумки кисы.
- В дороге кисы пригодятся, - подтвердил Захар.
- Спасибо им, они добрые люди, - Тэранго принял из рук Сансана дорогой подарок.
- Вот только узоры тут не ненецкие, поди, не по нутру тебе придутся, - захотелось пошутить Сансану.
- Значения не имеет, какие орнаменты ненецкие или хантыйские. Духи Земли всему радуются, что сделано от души, к чему труд приложен. И я тоже рад подарку, - сдержанно произнес Тэранго.
Утром загрузили плашкоут рыбой. Как обычно работали все и дети и мужчины. Даже женщины помогали. Сансан подгонял всех, сам работал за двоих, успевая и засыпать рыбу в трюм, и записать в свой блокнот каждую взвешенную ношу, бежал в два прыжка на берег, принимая груженые носилки, помогал затаскивать на борт судна. Осенние дни стали совсем коротки, а путь не близок... Груженое судно приосанилось: ватерлиния сравнялась с водной поверхностью. Это отметил Сансан.
- Присел катерок, хорошо, что в старицу не зашел.
Пришла пора прощаться.
Обнял Сансан своего друга крепко, склонив свою взъерошенную голову. Даже глаза заблестели.
- Не знаю, увидимся ли еще, Тэранго. Не знаю что ждет тебя впереди. Главное, чтобы люди добрые встречались. И знай, что у тебя есть друзья, и если еще раз за очками поедешь, то знай - двери моего дома всегда открыты, - Сансан широко улыбнулся, - приедешь домой - пошамань, и если, что-нибудь узнаешь о Зине, напиши. Ну, а мы с Алевтиной будем ждать весточки, будем скучать и думать о тебе...- тут его голос дрогнул.
- Спасибо тебе, Сансан за помощь оказанную. Ты спас меня... Я расскажу своим родственникам о таком замечательном человеке... А о Зинаиде напишу... - Тэранго посмотрел в повлажневшие глаза Сансана.
Сансан быстро в два прыжка заскочил на плашкоут. Катер отчалил от берега, натужно зарычал двигатель, медленно разгоняя груженное судно.
X
Прижалось солнце к самой линии, граничащей с небом, по самой спине Земли, по самому ягелю катится где-то там далеко на недоступных пастбищах огненный шар - золотая нарта; не успевает за короткое время согреть землю. Длинные тени вытянулись от чумов в сторону морского берега, где обитают белые медведи, водятся жирные тюлени, где ледяные брызги, от разбивающихся о камни волн, уже сковались первыми морозами. Улетели перелетные птицы. Тихо и незаметно без лишнего шума покинули пределы северной тундры утки, кулики. Гуси долго сбивались в бесчисленные стаи, выстраиваясь ровными рядами, и клин за клином отправлялись в дальний путь, оглашая тундру гортанным гоготанием. Последними, из всех перелетных птиц, отправились в сторону полуденного солнца гордые лебеди. Наступила долгая тягучая тишина. Тундра покрылась снежной запорошью - тонкой до прозрачности. Еще не сравняло кочки, еще видна местами трава, еще легко ходить по снежной пороше без лыж. Радуются первому снегу дети. Мужчины стали деловитей: они часто посматривают в сторону полуденного солнца, будто всматриваются в будущее, будто предугадывают предстоящее каслание, сопряженное с большими трудностями. Целыми днями они заняты починкой нарт, пополнением продуктовых запасов; приводят в порядок домашнюю утварь. Женщины складывают в мешки, в коробки ненужную летнюю одежду, посуду, детские игрушки; вечерами у керосиновых ламп чинят зимние малицы, кисы, детские теплые шубки. Все напоминает о приближающемся каслании на юг, к самой границе с тайгой.
Наступил месяц сырей – месяц гона, месяц хоров. Взволновалось стадо, захоркали быки, сошлись они в многочисленных поединках, заволновались важенки.
Подвигается время к началу нового сезона, сезона морозов, вьюг и долгой ночи. Сковало первым еще непрочным льдом Большую реку, ждут мужчины, когда можно завести сети под тонкий лед, чтобы пополнить запасы жирной нельмой; прибавить свежей рыбы к уже добытой в месяц опавших листьев - нгэрёй , когда в реку с моря зашло много омуля.
Прибавилось забот всем и в чуме Аули. Сестра его все хлопочет вокруг чума, не сидится ей на месте: каждой мелочи нужно свое место определить, а то задует скоро снегом, потом ищи.
- Игрушки пособирала, - обращается она к Зинаиде, снимая меховые варежки, – Им сейчас не до игрушек снежками бросаются. Потеплело - снег липкий стал. Твой-то старший весь мокрый.
- Ох, и сорванцы! Ничего пусть забавляются - обсушатся вечером, - соглашается Зина, - надо бы их самих заставить игрушки собирать - пусть знают порядок, - привычно поглаживает округлившийся живот Зинаида. Она приколола иголку в шитье, посмотрела благодарно на помощницу.
- Попробуй, заставь. Ладно я сама… Шевелится? – спрашивает Надьма и присаживается рядом с Зинаидой, поглядывая на живот.
- Не пойму никак, вроде нет, а порой кажется, будто шевельнется.
- Когда начнет ножками стучать, так не спутаешь. Значит еще рано.
Закричали дети на улице, заплакала громко девочка.
- Довели все же до слез Альку, - Зинаида посмотрела в сторону входа.
- Ох и сорванцы! - Надьма быстро вскакивает на ноги. – Я им сейчас всыплю, - бросает она на ходу и выскакивает на улицу. Слышен ее звонкий голос, словно колокольчик. Непонятные слова долетают до слуха Зинаиды. Многие ненецкие слова Зинаида уже выучила, но, когда Надьма торопится, речь ее сливается в непонятную мешанину слов и просто бессмысленных звуков. Перестала плакать Айлю. Громко захохотали мальчишки, видимо удалось убежать от Надьмы.
Зинаида отставила шитье, набрала в кастрюлю воды из бочки черпаком, поставила на буржуйку, подбросила дров. Сложила в воду приготовленное заранее мясо. Из картонного ящика, что стоял у входа, и где всегда держалась прохлада, Зинаида извлекла две литровые банки с концентрированным борщом. По ее заказу привез продукты Аули. Список готовила Зинаида и теперь у них появились банки с борщом, соленья, и некоторые другие продукты, которых раньше никто из ненцев не закупал. Вечером приедет Аули. Он заказал борщ. Зинаида поставила банки на столик, протерла их чистой тряпочкой.
Поздно, очень поздно ближе к полуночи появились мужчины. Они привезли много рыбы. С мужчинами к большой реке ездила на своей упряжке и мать Аули. Она помогала мужчинам рыбачить. Сейчас рук не хватает: Николай только вчера вернулся с полуденной стороны, с той стороны, где начинается граница тайги и тундры; куда собирались перегонять на зимние пастбища оленей, искал, светлые сосновые боры, где ягеля достаточно, чтобы прокормиться стаду. Сегодня ему предстоит объехать оленье стадо, отогнать выхолощенных быков, чтобы не мешали гону. А то начнут мешаться только, устраивая драки с хорами, быками-производителями. Затянется время гона, а потом и месяц рождения оленят растянется, что для оленеводов не желательно. Вот об этом только и разговоров между мужчинами. Не все понимает Зинаида - Аули переводит, что успевает. Должна же и жена знать все премудрости оленеводческие.
- Здравствуй, жена, любимая моя, - сказал Аули, заходя в чум. Он припал на одно колено, припал своей косматой головой к животу Зинаиды. А она погладила его уже слегка седеющие космы, и разлилось приятное тепло в груди и по животу.
- Устал? – спрашивает она мужа, – когда утром ушел? Я даже не слышала.
- Сейчас время такое – работы много. Рыбы поймали хорошо. Несколько нельм вот такущих попало. Давно такие не ловились. Аули раскинул руки в стороны, и в своем озорном порыве показался Зинаиде мальчишкой.
- Прямо таких? – передразнила его Зинаида.
- Да!!! – громко воскликнул Аули. - Моих рук даже не хватит, они больше чем размах рук.
- Да, верю, верю, - согласилась мягко Зинаида. - Мой руки, садись кушать. А я малицу закончила, - похвалилась Зинаида. – Смотри, какой орнамент вышила, - и она поднесла к лицу Аули теплую малицу вышитую бисером по краю подола.
- О!!! Ты лучшая из женщин! Какой узор, какой орнамент! Как уловила ты наш семейный орнамент, вот этот на лебедей похожий, - Аули отложил малицу в сторону, но так, чтобы вышитый рисунок был виден.
- Надьма мне рассказывала, что лебедь ваш семейный талисман, она же показала, как правильно вышивать, какие цвета нужно подбирать, это она меня научила, - отвечала Зинаида, ловко наливая в миску наваристый борщ.
- Да наши женщины всегда этот узор вышивают, это наш родовой орнамент, - Аули погладил малицу.
Вошел Николай – и Аули, не дав тому даже слово произнести громко, не без гордости в голосе сказал:
- Смотри, какой узор на малице вышила моя жена!
- Здравствуй Зина, - произнес, Николай, - да очень хороший орнамент. Ты скоро настоящей ненкой станешь, - обратился он к Зинаиде, и прошел в чум, присел у самой печки на низкую лавочку. Он повернулся к Аули.
- Ну, рассказывай, - нетерпеливо обратился к Николаю хозяин чума.
- Следы дикарей нашел, завтра нам предстоит большая работа.
- Там со стороны лога? – спросил Аули.
- Да там. Они всегда с той стороны появляются. Наши быки просто бешеными стали – учуяли соперников.
- Ну, что ж завтра отгоним, - сказал Аули. Они так сразу не подойдут – покружат вокруг. Подсаживайся ближе. Борщу попробуй. Это мне моя жена приготовила, - Аули благодарно посмотрел на Зинаиду.
- От чего-то другого отказался бы, а от борща как откажешься? – он подсел к столу.
Вошла мать Аули уставшая с осунувшимся лицом, и Зинаида тут же встала навстречу, взяла из рук отливающую серебром нельму, помогла снять отяжелевшую от мокрого снега одежду. Надьма быстро подошла к маленькому столику, на котором обычно разделывали мясо и рыбу; и начала распластывать рыбину, складывая белые куски в деревянную миску, подсаливая по ходу, посыпая молотым черным перцем.
- С рыбой завтра разберемся, - сказала мать Аули устало.
- Завтра разберемся, - подтвердил Аули. – Устала, мама? – спросил он участливо.
- Маленько есть, - ответила женщина. – Такая пора сейчас, некогда сидеть. Я же понимаю, что мужчинам нужна помощь. Рук на все дела не хватает. Зимой будем отдыхать на новой стоянке, - она подвинулась к столу с женской половины. И перед ней появилась тарелка с красным борщом. Поели быстро, без лишних разговоров: все устали, всем нужно отдыхать.
И так каждый день для всех находится какая-то работа, каждый занят своим делом. День совсем скукожился, ужался, солнце стало выкатываться совсем ненадолго. А работы не убывает, и все нужно сделать в срок.
- Мама, а почему солнце не поднимается выше, - спрашивает Айлю у Зинаиды.
- У него мороз силу забрал, скоро оно совсем спрячется, - говорит Зинаида, поглаживая девчушку по голове. – А весной тепло начнет появляться, отогреется солнышко и снова появится всем людям на радость, - как может, так и поясняет малышке Зинаида.
Греет ее то, что и маленькая Айлю и старшенький Сэйго мамой называют. Она сначала неволилась этой мыслю: как оно будет, признают ли? Не смутятся ли дети, не обдаст ли ее отчаянием и, не дай Бог, душевным холодом? Боялась – не выжгло ли отчаянье и одиночество, так долго владевшее ею, какие-то тонкие и добрые ее качества? А случилось все само собой естественно и совсем даже непринужденно. Подошла Айлю, подержала ее за подол, подняла кверху глаза и сказала просто – «мама»; и потекли слезы по подбородку сразу так обильно, будто кто из стакана воду плеснул в глаза; защемило так в груди, будто кто утюг горячий на грудь водрузил. А потом отошло, отлегло, оттаяло; что-то досель неизведанное народилось в груди. А за ней и Сэйго – «мама» сказал. А она их сразу доченькой и сыночком назвала.
Несколько раз уже слышала Зинаида незнакомое пока ей слово «яра иры». Почему Иры? - думала она. Для нее созвучие рождало два женских имени «Яра» и «Ира». Она спросила у Аули, что означает такое сочетание.
- Яра иры – это первый месяц зимы, по-нашему, - пояснил Аули.
- Но ведь первый месяц зимы – декабрь, - хотела возразить Зинаида, - ну а если связывать наступление зимы, со снегом, то первым месяцем и вовсе можно считать октябрь.
- Снег еще ни о чем не говорит. Песец только в ноябре становится белым, и гон заканчивается в этот месяц, и быки начнут сбрасывать рога в этот месяц, вот тогда и начинается зима. У ненцев зима начинается в ноябре. В этот месяц, как только гон закончится, мы в сторону полуденного солнца откочевываем. В этот месяц солнце прячется под землю, - поясняет Аули. Должна же знать его жена, когда у ненцев зима начинается.
- Дикарей поедете отгонять? - перевела разговор Зинаида. Долетали до ее уха уже эти слова, когда мужчины между собой беседовали.
- Да, снова дикие олени одолели; совсем страх потеряли: к самому стаду подходят, с быками нашими уже дерутся. Так могут полстада увести. Сегодня с Колькой и Хойко поедем, охотится на них. В дорогу мяса заготовим, зачем своих оленей изводить? С ночевой поедем, а может, и не одну ночь охотиться будем, - Аули посмотрел на жену.
- Ну, как нужно, так и поступай, тебе виднее – ты мужчина. Только своих оленей не постреляйте, не перепутайте, - Зинаида сверкнула глазами, улыбнулась.
Она, пока разговаривала с мужем, складывала в матерчатый мешочек свежевыпеченный хлеб, отдельно вяленое мясо, мороженую рыбу.
- Не перепутаем, своих оленей мы знаем в лицо – засмеялся Аули. – Это русские думают, что все олени похожи. Мы то своих знаем, - подтвердил Аули, и, нежно обнял жену, погладил ее живот мягкой и теплой ладонью, - береги себя, - шепнул на ухо, и она ощутила теплое дыхание.
Почти одновременно вышли из чумов мужчины. Они не мешкаясь, уложили в нарты все необходимое, взмахнули длинными хореями; и скрылись на своих упряжках в снежной круговерти. Собаки взлаяв громко, тут же притихли. Женщины, проводив взглядом упряжки, спрятались в чумах. Стало тихо.
Мужчины гнали свои упряжки в сторону основного стада. Вот они остановились, достали арканы, приблизились к оленям. Олени, завидев своих хозяев с арканами в руках, заволновались, стадо пришло в движение, но оно уже было окружено: с трех сторон подошли мужчины. Им предстояло отловить несколько важенок, еще готовых к спариванию и, главное - пару-тройку самцов, которые будут вызывать на бой диких оленей. И такие есть в стаде: это крупные и сильные самцы с большими роскошными рогами; самые агрессивные, в бою теряющие рассудок.
Кружат олени, мелькают рога, ноги, мелькают темные, светлые спины, храпят самцы, вздыхают как-то по-женски важенки. Свистят над головой арканы. Ловко набросив на рога крупного хора, упираясь в снег ногами, удерживает Аули, а тот рвется на волю, но опыт оленевода и его сила и ловкость, наконец-то усмиряет гарцующего оленя, и он сдается только после того, когда человек сильной рукой берется за его рога. Глаза оленя ворочаются, чуть не вылезая из орбит, отражая крупные звезды. Николай в это время усмиряет очередную важенку. Вот уже пойманы четыре важенки и два больших и сильных быка. Оленеводы ловко привязывают их к нартам и такой караван из запряженных в упряж оленей и привязанных, только что пойманных быков и важенок, неспешно, и даже как-то нервно с остановками и резкими рывками, но продвигается в ночь, в темную мглу. Впереди идет Хойко, опустив голову, будто чего ищет. Вдруг он поднимает руку. Олени остановились.
- Вот следы, туда пошли, - тихо полушепотом говорит Хойко.
- Да, следы свежие, за оврагом стоят, наверное, - говорит Аули.
- Ну, что приготовились? - вторит им Николай.
Мужчины достали ружья, зарядили, предварительно, сломав стволы и продув от снега.
Спустились в распадок ручья, следы оленей-дикарей здесь в глубоком снегу отпечатались отчетливей.
- Голов сорок – пятьдесят, однако, будет, - сказал Николай.
- Да, с полсотни будет, - согласился Аули.
Поднявшись с распадка на гору, в том месте, где заканчивались невысокие ели, мужчины заметили стадо диких оленей. Они, насторожившись, подняли головы, застыли на месте. Олени, слегка поворачивая головами, приглядывались, принюхивались, прислушивались. Дикие олени, конечно же заметили приближающиеся стадо домашних оленей. Это не испугало их, ибо они сами обычно ищут таких встреч. Но тут примешивался другой запах, который они тоже знают – запах людей; примешивался другой звук – и он тоже был знаком – это легкий шелест скользящих нарт. Вот только в темноте не могли они различить в этом скоплении оленей людей, сопровождавших их. Но запах самок, запах важенок вабил их, притягивал их внимание; только инстинкту теперь подчинялись они, забыв об осторожности.
Аули ловко привязал к рогам самого большого быка крепкий кожаный ремень, насторожил петлю между рогами. Пока Аули ладил петлю, Николай привязал к задней ноге оленя три срощенных аркана, чтобы хватило длины. И, больно уколов подготовленного к бою оленя заостренной веткой в самое чувствительное место, толкнул ладонью. Олень, стриганув ушами, отделился от стада, а, учуяв чужой запах, ударил копытом стоптанный снег. Напротив - не вышел, а выбежал огромный самец с роскошными рогами, готовый вступить в бой. Олени начали сближаться. И вот послышался глухой удар, они сцепились рогами. Попытка разойтись, чтобы с новой силой налететь друг на друга не удалась: кожаная петля затянулась на рогах дикаря. Олени пытались освободить свои ветвистые рога, но ремень был крепок. И тут выбежал Аули с ножом в руке повалил дикого оленя, и тот рухнул на месте. Бык, выполнявший роль приманки несколько раз взбрыкнулся, подкидывая высоко задние ноги. Голова его была словно привязана. Он успокоился, ожидая, когда его освободят от тяжелой ноши. Из темноты вышел Николай, снял кожаную удавку, не забыв при этом крепко держать за рога своего оленя, но тот уже не сопротивлялся.
- Один есть, - сказал Хойко. Охотники-оленеводы привязали оленей, освежевали добычу; как обычно провели неизменный ритуал моления. Затем выпив по кружке еще горячей крови, изведав свежей оленьей печени, легли отдыхать прямо в снегу, вырыв предварительно углубления, «чтобы не дуло».
Дав, успокоится стаду диких оленей, а мужчины были уверенны в том, что далеко дикари не убежали, охотники стали готовиться к новому преследованию. Они были уверены в том, что дикие олени остановятся в следующем распадке под прикрытием еловых лап; они двинулись по следам, стараясь перемещаться тихо, скрываясь за низкорослыми елями вдоль распадков. Еще дважды подходили они к дикарям и еще двух больших и сильных самцов добыли. Только через два дня вернулись они домой с добычей.* (У диких оленей «дикарей», гон проходит в то же время, как и у домашних, но иногда затягивается по срокам долше, чем у домашних. Даже небольшое стадо «дикарей» способно увести большое число домашних оленей, особенно важенок. Поэтому оленеводы так рьяно охраняют стада во время гона. Тем, что дикие олени близко подходят к домашним, и ведут себя достаточно беспечно, пользуются оленеводы для того, чтобы поохотиться на диких оленей. Есть способ, когда на оленя-манщика надевают кожаную петлю, как описано выше, и «дикарь» запутывается в ней. Иногда к рогам домашнего оленя привязывают длинное острое лезвие, и тогда исход поединка становится предсказуемым – дикарь погибает от полученных ран. А.В.Головнев)
XI
Как и большинство людей, привыкших полагаться только на себя, Тэранго еще раз проверил свою поклажу.
Арсений – старый одноглазый шаман самолично приехал проводить в дальнюю дорогу Тэранго. Он, раскуривая свою трубку с длинным прямым мундштуком, смотрел за приготовлениями к отъезду. Захар с Данилой помогали гостю запрячь оленей, снарядили также нарту для Захара.
- Я пришел проводить в долгую дорогу Великого Шамана, пришедшего из далекой тундры, где ягельные пастбища раскинулись от края до края, где олени собираются в бесчисленные стада, где на зиму солнце прячется под Землю. Пусть на пути твоем встречаются только добрые люди. Пусть путь твой пролегает там, где есть ягель для оленей, пусть трудности, которые встретятся, не превышали бы сил твоих.
- Я благодарен тебе, Великий Шаман своего народа, я благодарен всем, кто приютил меня, дал мне крышу над головой, всем людям хочу поклониться, которые встретились мне на пути. Я рад, что Духи Земли вашей были благосклонны ко мне.
- Добрым людям мы всегда рады, - Арсений рассматривал новую нарту гостя. - Нарту сам делал? – спросил Арсений.
- Захар помогал. Как без помощи?
- Вижу, что не по-нашему сделана. Шибко легкой кажется, - Арсений потрогал нарту, будто пробовал на прочность, - Хорошо сработал. Пусть легким покажется путь, - он понизил голос, поднял косматую непокрытую голову и посмотрел пристально вдаль. Долго стоял Арсений неподвижно, будто старался предвидеть все, что ждет в пути Тэранго, будто сам мысленно унесся вдаль, будто растворился в белой мгле. Волосы его то взметались посеребренным холодным пламенем, то бесформенно улегались космами, скрывая лицо. За его спиной на пригорке молча, стояли дети, женщины в цветных малицах.
- О боги, о духи лесные будьте благосклонны к нашему другу! – шаман вдруг вскинул руки к небу.
Арсений развернулся, поправил непослушные пряди волос, подошел вплотную к Тэранго, приобнял его за плечи:
- Эти олени твои, это дар от наших людей. Так мы решили. Ты наш гость, ты Великий Шаман, хоть и не ведаешь пока о том. Потом придет озарение, потом душа твоя примет небесное посвящение, придет время, и Духи твоей Земли подарят тебе священный бубен. Твои песни еще впереди. Сделаешь так, как повелят тебе твои боги, - и посмотрел пронзительно глазом так, словно в душу заглянул.
- Я сделаю, как повелят Духи моей Земли, - пообещал Тэранго, не смея хоть словом, хоть жестом возразить Арсению.
- Вотща йухэтти, - хрипловато выдавил Арсений задумчиво, но уловив вопросительный взгляд Тэраного, сказал на русском: «Я говорю: когда ни будь встретимся».
- Встретимся, - ответил утвердительно Тэранго, и тут же подумал о том, что не суждено, скорее всего, им встретиться уже на этой земле, где солнце властвует между землей и небом. На луну вместе смотреть будем, не только взоры, но и мысли встречаться будут там, на небесном светиле. Ему вдруг пришло в голову, что возможно от того и светится луна, что питается взорами людскими. Вот смотрят все в одну точку на небе, и напитывается это место светом; а спускаясь в нижний мир, свечением очей живых, освещаются тропинки, по которым ходят те, кто покинул мир солнечного света. Такая догадка показалась ему очень даже допустимой. Ему захотелось поделиться своими мыслями с Великим шаманом. Но, вернувшись в действительность, он увидел только спину, да развевающиеся седые волосы Арсения, поднимавшегося по тропинке к избам; которые отсюда снизу обозначались только своими снежными крышами.
Сбежали плотной стайкой дети Захаровы, и Даниловы, спустились женщины, поскальзывая мелким шагом с горки. Захар прижал к груди жену, прихватив за одно и детей, прижавшихся к мамкиному подолу.
- Кушалана ат шавилайн, - прошептала жена тихо.- Пусть охраняют вас хозяева нашей земли! – громко сказала она на русском, обращаясь и к Тэранго.
- Пусть охраняют вас хозяева нашей земли, - сказала жена Данилы.
- Я буду всегда помнить вашу доброту. Я расскажу своим родичам, какие хорошие люди встретились мне, - ответил Тэранго.
Нарта Захара уже скользила вниз к укрытой снегом реке. Тэранго достал медвежий клык, выбеленный временем. «Теплый, - шепнул он тихо. Белый-белый, без тени серого. Все будет хорошо», и тронул хореем оленей. Они резво взяли с места.
Олени бежали резво по натоптанной дороге. Этот олений путь был известен и Тэранго. Он вместе с Захаром и Данилой уже несколько раз был на озере. Сети поставили , когда лед был еще тонок. Много рыбы попадало сначала, потом с каждым разом улов становился меньше. Его друзья поясняли это наступлением «глухой зимы». Для Тэранго это не было открытием: он и сам иногда ставил сети зимой, и знал, что уловы всегда сокращаются по мере того, как крепчают морозы и зима, как говорили меж собой рыбаки, «усыпляла» рыбу.
Слева осталась изба браконьеров, уже знакомая Тэранго. Захар даже не повернулся в ее сторону. Тэранго же проводил ее долгим взглядом, вспомнив ту встречу с браконьерами. Возникло в памяти заросшее, бородатое, и от того темное лицо человека, прятавшего в мешок ондатровые шкурки, обидные слова долговязого, потом следившего за ним в городе. Уже убежала назад изба, уже не стало ее видно, и Тэранго захотелось избавиться от этих воспоминаний, которым, как он теперь понял, нет необходимости придавать значение. За болотом, на котором садился вертолет, дорога уходила левее, недалеко от этого места попался в капкан тот медведь, а дальше, углубившись в лес, под самой гривой Захар остановился. Тэранго тоже сошел с нарты, взяв в руки приготовленный лоскут белой материи. Достав три пятака, он завязал их по углам лоскута, а потом повязал его на священную березу, на которой уже были повязанные разноцветные ленты, белые лоскуты жертвенной ткани. Захар тоже повязал жертвенную ткань. Они обошли трижды вокруг березы по солнцу, протаптывая новый снег, обновляя уже заметенные следы. Каждый раз, по дороге на рыбалку, останавливались они у священного места, и всякий раз возвращались с озера с уловом. Духи Земли с благодарностью принимали жертвы. Много лет на этом месте проводились заклания жертвенных оленей весной, когда начинала подниматься трава, появлялись гуси, прилетали утки, чтобы была добычливой охота, чтобы нерестилась рыба, чтобы зверь водился в тайге, чтобы нарождались оленята, чтобы Духи земли не гневались.
Обошел трижды вокруг священного дерева по солнцу Захар. За ним следом Тэранго повторял все в точности.
Задрожал над костром чайник, выпуская из «носика» тугую струю густого пара. Захар, оглядываясь на санный след, грустно произнес:
- Чаю попьем, - сказал Захар.
- Попьем, - согласился Тэранго.
- Они, - махнул он рукой в сторону браконьерской избы, - прилетают как раз в такое время, когда мы обряд вознесения жертвы проводим. Вот мы и стали молиться в другом месте. Просили же их перенести избушку в другой урий, подальше от святого места. Но они и слушать не захотели: не ваше, говорят, это дело указывать нам, где избы строить.
Захар глубоко вздохнул: не смог о своем наболевшем не вспомнить. Ему хотелось пожалиться на этих людей, не имеющих души, нарушающих законы его предков. Он не находил пока способов защитить свою землю, свою реку, святые места, которым поклонялись и деды его и прадеды. Он вдруг подумал, что если не остановить этих людей, то духи земли могут отвернуться от людей живущих на берегах его реки. И тогда охотники собьются с известных звериных тропинок, а женщины потеряют родовой рисунок, и бисер из-под иголок разбежится, как попало. Наступит хаос и неразбериха…
- В этом месте тропа мохнатого старика проходит, - продолжил Захар, - они приманку и сваливают здесь – рыбу тухлую. Приехали как-то, а тут такая вонь стоит… как духи не обидятся? А сказать ничего нельзя. У них вертолет, у них – сила.
- Я знаю их, - сказал Тэранго, - они не понимают слов, жадность законопатила им уши.
- Много от них терпим: разогнали зверя, постреляли дичь. Мы заметили, что стала изменять нам удача в охоте, рыбалке. Даже олени стали пропадать бесследно.
- Их уже наказали Духи Земли, - сказал Тэранго.
- Их еще мохнатый старик должен был наказать, но у него от боли голова повернулась в другую сторону. А то, что уволили этого толстого, я знаю, и что разогнали его шайку - тоже. Но мы боимся того, что другие придут. Дорожка-то уже натоптана. Многие побывали в их избе, - Захар стряхнул снег с нарты.
На берегу озера Захар остановился. Свою упряжку Тэранго притормозил рядом. Олени заозирались по сторонам, узнавая привычные очертания берегов, стали хватать снег.
- Пить захотели? Вам уже и перекусить пора, да и нам тоже, - Захар потрепал шею оленя, что стоял рядом с ним. – На той стороне ягель хороший, - повернулся он к Тэранго.
- Я знаю, я там ночевал, - ответил он, вглядываясь вдаль.
Перед ними распростерлось озеро подобно белому листу, темной линией неведомо кем окраеванное. Там где линия была пожирнее, где угадывалась даже с такого расстояния возвышенность, ночевал Тэранго весной, там расстался он с Демьяном, там он принес в жертву гуся. «Там мое священное место» - подумал он.
- Это озеро священное, - сказал вдруг Захар, прервав поток мыслей Тэранго. – Все, кто впервые переходит с берега на берег этого озера, должны одеть на шею венок из сухих трав. Такой обычай. (существует особый обычай для тех, кто впервые переезжает Священные озера зимой ли на оленьей упряжке, летом ли на утлой лодке-обласке. А обряд таков: путник одевает на шею венок, сплетенный из травы - Пом тулэк - сено-круг. Переправившись на противоположный берег, нужно повесить венок на березу. Так делают все: и стар и млад, чтобы не гневить Духов Озера. А проезжающий следом человек остановится, произнесет молитву во имя того, кто впервые прикоснулся к святости этого чудесного озера.
(Из преданий хантов, проживавших на реке Вах, сведения взяты из рассказов старожилов с. Пуг-Юг, река Ва, Записал В. Михайловский – авт).
Он уже отряхивал снег из пучков сухой травы, сплетая венок. Тэранго тоже помогал Захару, разгребая снег с кочек в тех местах, где тонкие сухие травинки-волосы шевелясь на ветру, очерчивали вокруг себя еле заметные ровные кружки.
- Но я уже однажды переплыл это озеро, - сказал Тэранго с ноткой смущения.
- У селькупов нет этого обычая, поэтому Демьян не сказал тебе, как нужно было сделать, - Захар уже закончил плести венок и одел его на шею Тэранго.
Олени сами остановились перед рукотворными сугробами уже припорошенными снегом. Горка снега и ледяного крошева обычно росла с каждым разом, когда рыбаки выгребали из лунки колотый пешней лед. Теперь эти ледяные горки припорошило снегом. Тут же стояла, воткнутая в лед пешня, лопата и наброшенная на кол веревка для протаскивания сети.
- Т-а-а-к, прямо к сетям пришли, - протянул Захар, - привыкли ходить по своему следу.
- Да, олени любят ходить по своим следам, - подтвердил Тэранго.
- Венок мешать будет, - подошел Захар к Тэранго, и ловким движением снял его. – Потом снова оденешь, - продолжил Захар, - на том берегу оставим его; пусть знают люди, что еще один человек прикоснулся к святыне, еще один человек преодолел Святое озеро.
Пока Захар с Тэранго долбили лунки, вычищали их от мелкого ледяного крошева, медленно вытаскивали сеть, стряхивая с них наросший ржавый ил, выпутывали щук; олени отдыхали, улегшись на снегу.
- Демьяну щук привезем, я думаю, не откажется, - Захар, попыхивая папиросой, ловко выпутывал очередную щуку. Выпутав рыбину, он отбрасывал ее подальше от полыньи. Вот уже несколько больших щук подпрыгивают, будто пытаясь освободиться от налипшего снега.
- Он будет рад, семья у него большая, - согласился Тэранго.
Захар аккуратно складывал сеть на расчищенную от снега площадку рядом с полыньей: выпутает очередную щуку, расправит сеть, уложит поплавки к поплавкам, грузила к грузилам. «Все, как и мы делает» - подумал Тэранго. Вот и сеть закончилась.
- Присмотри за сетью, - коротко сказал Захар, а сам ушел к дальней лунке, из которой торчала тычка.
Сеть с легким шелестением уходила в воду виток за витком. Только изредка приходилось Тэранго поправлять, когда ячея сети зацеплялась за вмерзшую льдинку у проруби. Захар отвязал веревку от сети, начал ловко сматывать ее на локоть; набросил смерзшиеся витки на ручку пешни.
- На обратном пути проверю, - сказал он.
Олени, привыкшие ходить по натоптанному маршруту от дома до места рыбалки и обратно, заупрямились, не изъявляя желания идти вперед по нетронутому снегу, то и дело, пытаясь повернуть на свой след. Захар спешился, достал хлеба из сумки, покормил оленей, что-то пошептал вожаку на ухо, взял его под уздцы, и повел по направлению к дальнему берегу. Нужно было показать вожаку, что дальше привычной дороги не будет. Через какое-то время каюр, уверовав, что надоумил оленей, сел в нарту, но вожак упрямо попытался повернуть назад. Здесь понадобилось умение; и Захар умело и настойчиво хореем поправил вожака. Тот недовольно фыркнув, повернул в другую сторону, но и с этой стороны почувствовал тычок хореем. Повиляв со стороны в сторону, наконец-то след нарты выровнялся, и олени побежали, набирая ход, ощущая под копытами ледяную твердь.
Вышли к берегу. Олени тут же зарылись в снег чуть не под брюхо. Преодолев околобереговые снежные наверти, вошли в сосновый бор, где снега было гораздо меньше. Отдышавшись, олени начали копытить, разгребая рыхлый снег.
- Учуяли ягель, - Захар в стороне от нарты ногой растолкал снег, поставил в углубление мешок с рыбой. - Нам тоже нужно покушать. – сказал он, кивнув на оленей, - Заночуем здесь.
- Да, ягель здесь хороший, сочный, не тронутый - у нас в тундре редко найдешь такой. Я ночевал здесь, только ближе к берегу, - Тэранго потрогал рукой сухую траву, вплетенную в венок, вопросительно взглянув на друга. Ловко подхватив венок, Захар повесил его на торчащую из снега сухару.
- Духам этой земли нет причины обижаться на нас, мы сделали все, как требует обряд, - сказал он, отвешивая пружинистые поклоны в разные стороны, оборачиваясь по солнцу. Также сделал и Тэранго.
- Будем готовиться к ночлегу, - Тэранго начал сламывать сухие сосновые ветки для розжига костра, стаскивая их к месту ночевки
Пока Тэранго разводил костер, Захар выстрогал две палочки из березы. Краем глаза видел Тэранго, как подошел Захар к низким березкам, росшим на краю гривы кустом, как потрогал рукой молодую темную кору; краем уха услышал он тихий шепот. И только потом срезал ножом нужную ветку, выстрогал из нее две палочки. На снегу распластал щуку поменьше, приготовил для запекания на костре. С подветренной стороны он воткнул заостренный конец в мох, так, чтобы куски рыбы получали бы достаточного тепла; нарезал хлеба, достал из берестяного туеска приготовленное женой лосиное мясо. Тэранго же занялся чаем: набил с горкой снега в видавший виды медный чайник, приобретший стойкий цвет сажи; повесил его над костром.
Пока шипел чайник, выдавливая из себя густой пар, пока суетился вокруг костра Захар, выискивая место без дыма, Тэранго принес несколько охапок сосновых лап, выстелил ими место, вытоптанное в снегу. Темень уже давно сомкнулась над сосновыми кронами: легко кружили снежинки в огненных отблесках щедрого на тепло и свет костра, все убыстряя свой танец. Кружил надоедливый дым, выедая глаза своей горечью.
- Завтра, однако, забуранит, - сказал Захар.
- Да-а-а, - протянул Тэранго, - мотается дым, как собачий хвост.
- Ничего, я уже бывал у Демьяна, дорогу найдем. Нам главное через болото пройти, а там за гривами след Демьяна должен быть, он на ручье мордушки ставит, а краем бора – капканы на соболя.
- Болото плохое, живуны везде, олени не пойдут, - задумчиво произнес Тэранго, - обходить придется.
- Далеко обходить будем, под самой гривой, - согласился Захар .
Краем болота, вдоль лесной каймы, именно там, где нужно идти, чтобы не сбиться, чтобы не потерять хоть какие-то ориентиры; образовались глубокие снежные надувы. Захар пытался направить оленей через болото. Так-то и направление не потеряешь – иди супротив ветра; и даже путь сократишь. Но олени, почуяв мягкое и зыбкое под копытами, отказывались идти, словно чуяли опасность. Захар умом понимал, что болото это не топкое и опасности никакой нет, но то – он знал, а оленям не втемяшишь: они живут своим умом.
- Никак в болото не идут, - пожаловался он попутчику.
- Раз испугались, то не пойдут. МокрО почуяли, - подтвердил он Захарову догадку.
- В гриву зайдем – потеряемся, - задумчиво произнес Захар, - на болото олени боятся идти.
- Да, - согласился Тэранго, - в лесу ветер крутит, потеряться можно в такую пургу.
Захар направил оленей вдоль гривы. Косой снег залеплял лицо, превращаясь в холодящую сырость.
Различить что либо в этой белой пелене было совершенно невозможно: сплошная заметь окружила путников, словно обняла плотным покрывалом. Полагаясь лишь на свое почти звериное чутье, Захар направлял оленей вперед. Они, постоянно поматывая головами, и встряхивая налипающий снег, брели совсем нерезвым шагом. Олени шли тяжело, утопая в снегу под самое брюхо, шли шагом. И, когда передняя упряжка останавливалась, а олени тяжело дыша, начинали жадно хватать снег; вперед выходила нарта, шедшая вслед, чтобы протаптывать дорогу. Менялись часто. Лишь только приблизившись к гриве на короткое расстояние, или в редкие мгновения, когда ветер утихал, прорывались очертания нависающих крон вековых сосен. Звук едва ли улетал дальше нескольких шагов, уносимый ветром и гасимый плотной пеленой стелящегося снега. Захар прикрикнул на оленей, но голос его увяз в круговерти. Снова он попытался направить оленей через болото. На этот раз они послушно побрели в дремучую непроглядную заверть. Поравнялся Тэранго.
- Тут болото уже твердое! - крикнул ему Захар.
- И снег на чистом месте не такой глубокий, - Тэранго направил свою упряжку в белую мглу, Захар пристроился в след.
Резвее взяли олени, каюры, сгорбившись, отвернули мокрые лица от встречного ветра. Только редкое хорканье вожака напоминало Тэранго о том, что мир вокруг не исчез, и что в этой снежной круговерти, где не видно границы между землей и небом он не один. «Вот так когда-то спутал пути земные и небесные великий шаман Абчи, вот так и уходят люди в небесные пределы» - думал Тэранго. Долго шли встречь ветру и напору секущего снега. Вдруг он почувствовал, что ветер утих, не так больно сечет снежная крупа, показалась низкая корявая сосенка, потом другая. Тэранго придержал оленей. Они с готовностью остановились, и тут же начали хватать снег.
- Устали олени, - подъехал вплотную Захар.
- Устали… Мы перешли через болото. Дальше ты иди вперед, - ответил Тэранго, вытирая теплой ладошкой мокрое лицо.
- Сейчас поднимемся на высокую гриву – там ягель хороший, там и отдохнем.
- Чаю охота, - поддержал друга Тэранго.
Захар тронул вожака хореем, и тот нехотя натянул кожаную шлею, нарты бесшумно заскользили по снегу.
XII
Сначала незаметно стал уходить свет, ветер совсем угомонился, унялись снеговые заверти. Снежная белизна медленно поглощалась надвигающимися сумерками, все вокруг напитывалось плотной синевой, вытесняя остатки света. Небо очистилось, появились вычищенные до блеска звезды, выкатилась неполная скошенной половинкой желтоликая луна. Она становилась все ярче. Мелькая меж бегущих назад сосен, она оставалась на одном месте, и Тэранго заворожено смотрел на нее. Местами она пропадала, укрываясь за густой стеной леса, потом снова появлялась в полную свою ясную силу, то вдруг задрожав меж кедров, затухала, а то снова вспыхивала желтым глазом, ярким белым лоскутом со лба белого медведя. Тэранго невольно потрогал то место, где под малицей хранились очки в нагрудном кармане рубашки. Он почувствовал их там - у сердца, и улыбнулся широкой улыбкой. Олени бежали быстро по следу, оставленному Демьяновой нартой. Предвосхищение встречи с Демьяном, а в большей степени - с Акулиной, наполнило его душу щемящим теплом. Он попробовал было отвлечься от наваждения, не думать о предстоящей встрече, но ничего из этого не выходило. Ему являлось лицо Акулины – светлое и приветливое, он начал уже представлять себе, как он будет подбирать слова, чтобы выразить то, что намерен ей сказать. Как, наверное, будет она смущенно укрывать лицо платком, пытаясь скрыть свои чувства, как … Дальше не мог заглянуть Тэранго, дальше не хватало его предвидения.
Встревоженные среди ночи собаки залаяли оголтело и яростно. Из новой избы, поблескивающей в лунном свете светлым срубом, вышел Демьян в наспех наброшенной малице и в валенках-обрубышах на босую ногу. Он прикрикнул на собак, и они смолкли.
- Тэранго, Захар, - радостно воскликнул он. – Я уже жду вас с дня на день, Галактион Николаевич тоже ждет. Мы молились богам, чтобы они были милостивы к вам, чтобы Духи Земли нашей не чинили бы вам препятствий в пути. Я знаю, что путь ваш был нелегок.
- Здравствуй, Демьян. Да путь наш был нелегок, но все трудности не превышали сил наших, вот мы и здесь, - ответил Тэранго, попавший в объятия хозяина стойбища.
- Говоришь, что ждешь нас с дня на день, - удивленно восклицал Захар, - откуда знал, что приедем? Писем я тебе не слал, - он широко улыбнулся, - давно не виделись, - шагнул он навстречу раскинувшему в стороны руки Демьяну.
- Давно не виделись, давно, - подтвердил Демьян, обнимая родственника,- а ждем с дня на день потому, что реки сковало льдом, путь олений уже набит от самого болота,- проходите в дом, чай пить будем, - Демьян помог занести в дом поклажу гостей.
В избе их встречал Галактион.
- Тэранго, Великий Шаман! – воскликнул он, - Я знал, что мы с тобой встретимся. Ты не мог проехать мимо нашего очага.
- Ты неисправим, Галактион, - сделал удивленно-снисходительное лицо Тэранго, - ну ты-то знаешь, что я не шаман.
- Я знаю, друг, что боги небесные, боги земные наделили тебя силой невероятной, способностями непревзойденными, - Галактион усадил гостя рядом с собой.
Жена Демьяна налила гостям чаю, настрогала в большую миску мороженого тайменя. Даже по кружке бражки нашлось к большой радости мужчин. Потом уже в разговоре выяснилось, что жена Демьяна спрятала от Галактиона бражку. Ему же сказала, что кончилась.
- Умная у тебя жена. – весело, даже с какой-то бравадой сказал Галактион, увидев бражку. - А я и вправду поверил, что кончилась.
- Ты уж Галактион Николаевич, – не сердись на меня, - отозвалась жена Демьяна игриво, - от тебя бы не спрятала, так сейчас бы кисель пили.
Тихо отворилась дверь и вошла Акулина в яркой малице и цветастом платке. Остановилась у порога, опустив долу глаза.
- Здравствуй Тэранго, - тихо сказала она, подняв влажные глаза на гостя. И все заметили, что голос ее дрогнул, – Здравствуй, Захар, - посмотрела она в сторону Захара.
Тэранго встал из-за стола навстречу ей. Ему захотелось крепко-крепко обнять ее, прижать к своей груди, почувствовать тепло ее, и он сделал невольное движение, но Акулина чуть отпрянула, подав ему руку. Дольше возможного удерживал Тэранго ее руку, глядя в глаза, и прошептал тихо, чтобы только ее ушей коснулись слова: «я скучал по тебе, я часто думал о тебе». «Я тоже» - услышал он в ответ, но так тихо, что слова долетели только до его ушей: не дала она им такой силы, чтобы по всей избе разлетелись.
До самого утра не смолкала беседа за столом. Нашлось бражки и по второй и по третьей кружке. Галактион не преставал хвалить жену Демьяна, приговаривая, что все женщины, живущие в далекой тундре и в здешних таежных урманах, должны учиться мудрости у нее. Акулина села напротив Тэранго, осмелев, спрашивала его о трудностях, которые встретили в пути. Как же такая метель вчера была, что даже из дому не выходили. Собаки, и то – пролежали весь день, заметенные снегом. Тэранго, когда бражка развязала всем языки, и, когда уже никто не мог слышать его слов, признался Акулине, как часто вспоминал ее; каждый раз, когда доставал табак из кисета, расшитого ее руками; как спасали от холода носки, связанные ею. И сейчас они греют его. Каждый выискивал слова предназначавшиеся только его ушам. Беседа шла на разных языках: между собой Демьян с Галактионом перекидывались на селькупском; Акулина с Тэранго разговаривали на русском, хоть иногда в запале, Тэранго выдавал темпераментную тираду на ненецком, и Акулина, казалось, все понимала; Захар с Евдокией о чем-то увлеченно беседовали на хантыйском.
Галактион настойчиво пытался обратить внимание Тэранго на себя, ему хотелось поведать о том, что Демьян помирился с шаманом Карсавиным. И он смог таки, отвлечь на какое-то мгновение Тэранго, пока Акулина помогала Евдокии. Галактион тихо возрадовался возможности возвестить о великом примирении.
- Помирились Демьян с Карсавиным, - выпалил он, боясь, что кто-нибудь помешает сообщить такую весть.
- Это хорошо, что Демьян помирился с шаманом. Вражда съедает душу, лишает человека разума, затмевает солнце, свет, надежду. А человеку без света и надежды нельзя, - ответил Тэранго.
- Да, - подтвердил Галактион, - с соседями нужно жить в мире. Сам Карсавин приезжал. Вместе ездили к святому месту, на Святую Гору поднимались. Сказал Карсавин, что Духи подсказали ему правильный путь.
Долетело до ушей Тэранго и то, что Кузьма уже настолько здоров, что приезжал в гости к Демьяну; и даже помогал в строительстве дома. Он-то и поспособствовал примирению с шаманом, он-то и настоял на посещении Святой Горы.
Акулина вернулась на свое место за столом, и Галактион, взяв кружку с бражкой, повернулся к Захару с Демьяном с явным предложением выпить. Они с готовностью поддержали порыв своего старшего товарища.
Вдруг снова появилось острое, даже почти непреодолимое желание обнять сидящую напротив женщину, внимательно слушающую его; скромно отвечающую на какие-то, как казалось ему, совершенно ничего не значащие вопросы. Он уже и не помнит, о чем так долго беседовали, но щемящее чувство нежности и теплоты разливалось по всему телу. Он встал из-за стола, как бы невзначай проведя глазами в сторону двери. Акулина, уловив еле заметный кивок, тоже встала и вышла следом за Тэранго. Уже занималось утро, уже возрождалось солнце нового дня. Он резко повернулся к Акулине, и обнял ее; и она прильнула к нему так нежно и трепетно, что у Тэранго чуть не подкосились ноги. Как он ждал ее ответа, как томился неопределенностью.
- Я хотел тебе сказать, Акулина…, - Тэранго не находил каких-то главных слов. Ему казались все слова пустыми и ничего не значащими. Разве можно объяснит словами те чувства, которыми он был охвачен в этот миг? И он продолжил с дрожью в голосе. – Ты поедешь со мной в мой дом? Я хочу, чтобы ты стала хозяйкой моего дома…
Повисла тишина. Время возникшей недолгой паузы для Тэранго показалось вечностью.
- Я хочу быть хозяйкой твоего дома, - ответила она, прижав голову к его плечу.
Она вдруг подумала, что, наверное, напрасно ответила так сразу без раздумьев; ей вдруг показалось, что надо было бы хоть немного потянуть с ответом, а то получалось, что она, вроде как, уже давно так решила, что вопрос ее не застал врасплох. Не позволила себя поуговаривать, поупрашивать. Почему-то вспомнилась молодость, как трижды приходил в избу к родителям ее будущий муж, прежде, чем заговорить с ней; хоть и виделись уже раньше. Прежде, чем свататься приезжал на смотрины. Как так получилось сейчас? «И голова моя уже прижата к Тэранго, и руки его уже приятным теплом греют плечи. Он точно шаман…» - обдало жаром. Она зажмурила крепко глаза, чуть шевельнулась, будто хотела ощутить себя – не сон ли.
За спиной противно скрипнула дверь, но Акулина не шевельнулась, и Тэранго не убрал руки. Послышался характерное покашливание, чирк спички, потянуло серным духом, а затем и папиросным дымом.
- Увезешь Акулину к себе? – спросил Галактион, будто подслушал разговор.
- Увезу. Я всю дорогу о ней думал, - сказал Тэранго твердо, и повернул голову в сторону друга. Акулина даже не шевельнулась, только сильнее прижалась к Тэранго. – Мы уже обо всем поговорили, - и он повернул Акулину лицом к себе. – Верно, Акулина? – спросил он ее.
- Да, мы так решили: ему нужна хозяйка в доме, а мне без мужчины тоже тяжело, ты должен понять нас, - она будто искала оправдания своему поступку, будто себя убеждала, будто искала в нем поддержки и благословения.
- Правильно решили, - как-то буднично сказал Галактион, попыхивая папиросой, - тяжело одному жить. Я вон остался без старухи, так хоть волком вой.
- Тяжело одному, - поддержал разговор Тэранго. - Не было бы сестры, мне бы и чум некому было бы поставить, пришлось бы с сыном жить, как старику какому-то бездомному и немощному.
Галактион подступился поближе к Акулине и Тэранго, так и продолжавшим стоять, прижавшись друг к другу.
- Как не тяжело. Поговорить не с кем. За день бывает губ не разомкнешь, зубы когда нибудь срастутся. А старуха была… Ну поругаемся когда - не без того… Была бы она живая, пусть бы ругалась, я бы и слова бы не ответил… Вот ты как-то говорил, что все на ниточке держится и душа человека и жизнь его и луна… - обратился он к своему другу, - так оно и есть, Тэранго – все на ниточке… - закончил Галактион и выбросил потухший окурок, плюнул громко в снег не то с расстройства, вызванного воспоминаниями; не то, сплюнул горечь после выкуренного табака. Уже взявшись за ручку двери, вдруг спросил:
- Ты очки-то хоть купил?
- Купил... Двое, - Тэранго хотелось подчеркнуть свою практичность, что не зря мотался в такую даль.
Галактион зашел в избу.
Акулина повернула лицо к Тэранго.
- И наше счастье тоже на тонкой ниточке? - спросила она тихим голосом.
- Да, Акулина все на свете на тонком держится.
Еще плотнее прижалась Акулина к Тэранго. Помолчали.
- Я был в Нижневартовске, - продолжил Тэранго, - и удивился, что там люди этого не понимают. Так живут, будто все у них кожаными ремнями связано, будто каждому человеку боги по несколько жизней дали, будто им кто-то новую Землю пообещал. Как слепые живут, как глухие, как безумные. Не догадываются даже, как близко к краю подошли…
- Страшно же так жить, - прошептала Акулина, еще сильнее прижавшись к Тэранго.
- Страшно, но они не ведают никакого страха ни перед духами Земли своей, ни перед будущим своим и детей своих; они законов простых человеческих не почитают… а может, и нет у них никаких законов?
XIII
Подыскать логическое объяснение свершившемуся вчера "срыву" было не сложнее, чем две недели назад, когда он также напился "с психу", как и всем таким срывам каждые две недели, случающимися у Василия на протяжение последнего года. Еще пару лет назад все было не так безобразно, и штатный механик Василий … успевал пропиться в выходные. Пары дней ему хватало, чтобы «привести нервы в порядок», как обычно оправдывался он. И причину Василий указал ту же, как впрочем, обычно в последнее время. Сергей смотрел на своего товарища скорее не осуждающе, а с грустью, прочно поселившейся в душе. Ему и хотелось войти в положение, понять, принять, разделить раздирающее душу друга его вьетнамское прошлое, но здесь не Вьетнам, здесь суровая тайга, мороз под тридцать, а работы непочатый край. И многое замыкалось на Василии - незаменимом водителе "газушки" и трактора, механике от Бога, как говорили меж собой геологи не только в их партии. Но реальность такова, что до нового года нужно выйти к Пуру. Не просто выйти, а провести необходимые исследования, составить карту, натоптать зимник для тяжелой техники... Да, им обещали подмогу, но начинать-то нужно: свою работу необходимо сделать. Ко времени прибытия, нового десанта, должно промерзнуть болото. Василий пил чай, громко прихлебывая. Кружку он держал двумя руками, погашая "крупнокалиберную" дрожь, как любил подтрунивать над другом Дамир. Оторвав глаза от парящей кружки, Василий долгим и жалостливым взглядом уставился на Сергея. Уловив этот полный тревоги, боли и вместе с тем зарождающейся надежды взгляд, Сергей покачал головой.
- Нет-нет, мой дорогой друг: никакого похмелья. У нас сегодня много работы, - сказал Сергей твердо, но, видимо не настолько, чтобы убедить Василия.
- Так я про то же. Я чуток поправлюсь и готов на новые трудовые подвиги, - голос Василия к концу фразы приобрел оптимистические нотки.
- Каши лучше поешь с тушенкой, может и полегчает, - Дамир подсел к столу с алюминиевой тарелкой, наполненной до краев гречневой кашей с тушенкой.
- Не лезет, - возразил Василий. - Нутро горит… Нужны аппетитные капли. Но нашему начальнику наплевать на здоровье свих подопечных, - он картинно встал, развел руки в стороны.
- Мне, Вась, не наплевать на твое здоровье, а может, даже наоборот… Но меня уже начинают доставать твои загулы: только за октябрь неделю потеряли! – повысил голос Сергей. Он встал и вышел из барака, прикрыв за собой дверь. Облако влетевшего морозного туманного кружева взлетело над дверью и, спустившись вниз, приползло под стол. Все ощутили прокатившуюся волну холода.
- Василий Михайлович, - обратился к Василию Юлий Семенович, как-то пафосно, - а ведь Сергей прав - нельзя тебе.
- Вы, как погляжу, больше меня знаете, что можно, а чего мне нельзя, - начал заводиться Василий.
- Пересиль себя, покушай, поспи пару часиков и поедешь, - пытался выправить разговор Юлий Семенович. – время поджимает, Вася. Тебе сегодня до самого ручья нужно пройти. Помнишь, где залом был? Вот по залому переправу будем налаживать. Понимаешь?
- Изладим, Семеныч, дойдем до ручья, выполним план и перевыполним. Если понадобится, жизнь отдам. Ты меня знаешь, Семеныч! – стукнул Василий себя в грудь как-то картинно, - Но и ты меня пойми - тяжко мне, нутро горит. Семеныч, ты же человек ученый, только тебя послушает Серега… уважь, испроси спиртика, хоть полкружечки, - взмолился Василий.
Семеныч, не раз видавший Василия в таком разобранном виде и многажды слышавший его доводы в пользу того, чтобы "его поняли да уважили", накинул теплый тулуп вышел в низкую для его роста дверь. Слушать причитания Василия совсем не хотелось. Следом собрался на улицу и Дамир, нашаривая ногами обрубыши валенок, и упреждая перспективу оказаться "крайним". Василий остался в бараке один.
Сергей в накинутом на плечи белом полушубке, расставив широко ноги, нервно прикурил очередную папиросу
- Ведь знал, что так закончится. Дурень... Ведь знал, - повторил он, - зачем достал спирт?
- Ну, слушай начальник, что же мы отпраздновать Великую Октябрьскую революцию не можем, - иронично заметил Дамир.
- Боком она нам вылезет эта "революция". Два, а то и три дня, как коту под хвост... Ты же знаешь Ваську... а потом морозы обещают до сорока. А сколько продлятся?
- Меня другое интересует: где он вчера так назюзькался? Все, вроде поровну пили..., - Дамир сделал удивленное лицо.
- И меня тоже такой вопрос интересует. Он вчера один оставался только, когда мы курить выходили и когда "газушку" прогревал, - Сергей поднял глаза сначала на Юлия Семеновича, потом на Диму.
- В "газушке", скорее всего, - предположил Дамир.
- "Газушку" я обшарил всю - нет там ничего, значит в бараке заначка...
- Значит, где-то в лохмотьях под полатями прячет, - легко согласился Дамир.
В это время дверь резко распахнулась, и из нее вылетел Василий.
- Газушку прогрею, - бросил он на ходу сердито.
Пока он раскочегаривал паяльную лампу, примащивая ее в снегу так, чтобы пламя било в картер. Его друзья стояли в десятке-полутора метров от него. Им видны были только ноги, торчавшие из-под машины. "Следят" - подумал Василий и улыбнулся. Он извлек начатую уже бутылку спирта из снега у самой гусеницы, Достал из внутреннего кармана куртки воду в бутылке, извлек зубами пробку, отхлебнул холодный спирт, запил водой. Он отметил, что холодный спирт пьется легко. «Идет, как вода. даже запах не ощущается» - подумал он. Лежа под газушкой, Василий еще раз проделал такую же процедуру: глоток спирту, глоток воды. Заткнул воду пробкой, спрятал в куртку. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что вчера его товарищи догадались о том, что он "добавил" на стороне, но остался доволен своей находчивостью. "Серега думает, что у меня пойло в бараке" - эта мысль его вдруг развеселила. Он выполз из-под "железного коня", и бодро сказал:
- Все будет путем, мужики. Все изладим, как надо, сейчас заведу.
Перемены в состоянии Василия товарищи заметили сразу. Сергей путем несложных вычислений убедил себя в том, что заначка - в бараке. И вот только сейчас "дошло" и Василий "выправился". Василий, потирая руки от холода, пробежал мимо своих товарищей в барак. Проснулся аппетит, ему наконец захотелось есть.
- В бараке заначка, - сказал Сергей, - уже успел тяпнуть. И только теперь подействовало, - размышлял он вслух.
- Похоже, - подтвердил Юлий Семенович.
Василий, оставив работающую паяльную лампу под газушкой, зашел в барак. Он молча ел кашу с тушенкой, запивая чаем, поглядывая исподлобья за товарищами. Юлий Семенович занялся "в канцелярии" своими тетрадками. Канцелярией назвали обитатели барака стол за фанерной полуширмой. К канцелярскому столу подсел Сергей, стал раскладывать уже потертую с разлохмаченными углами карту. Дима встал на нарах за спиной Сергея так, чтобы видеть карту, раскрытую начальником. Юлий Семенович тут же отложил свои записи- дневники. Стукнула дверь - это Василий выбежал на улицу, чтобы завести уже прогревшуюся "газушку".
Взревел мотор, потом обороты выровнялись, и мотора почти не стало слышно.
- Завелся с полуоборота, - заявил весело Василий, снимая с плеч меховую куртку и бодро потирая руки.
- Вот сюда нужно было бы дойти сегодня, - Сергей оглянулся на Василия.
- Почему же "нужно было бы". Дойдем сегодня. Сейчас железка прогреется - и вперед. Так, что я готов к труду и обороне, - голос Василия прозвучал уверенно, и эта уверенность передалась его товарищам. Сергей знал: если Васька больше не добавит, то в таком состоянии он будет вполне трудоспособным. Бывали и такие случаи, когда обходилось "умеренным опохмелом".
- Ты как себя чувствуешь? - спросил Сергей.
- Нормально себя чувствую. Можно было бы лучше, но и так – сойдет, - он укоризненно посмотрел на Сергея.
- Слушай, Вася: я не без глаз - все вижу, но чтоб больше ни-ни..., - строго сказал начальник партии, и погрозил пальцем.
- Обижаешь начальник. Все будет путем, - ответил на грозное предупреждение Василий.
- Вот здесь будем сооружать переправу через ручей, - Сергей указал точку на карте. Площадки под работы вот здесь и здесь.
Подошел к карте Василий, прожевывая, на ходу заброшенную в рот, хлебную краюху.
- Вот, смотри Василий Михайлович, - Юлий Семенович имел обыкновение обращаться к товарищам в вопросах, касающихся производственной деятельности, по имени и отчеству, - трассу нужно бить вдоль этой гривы, уклоняясь от насыпи. Выйдешь к ручью вот в этом месте, - он поставил точку на карте у самого ручья, - здесь залом метров около пятидесяти. Я сам смотрел с вертолета. Ориентир - конец гривы. Дойдешь вот сюда, - Юлий Семенович поставил карандашом точку, - и поворачиваешь направо под углом девяносто градусов. И все - пред тобой тот самый завал. Подъезжать к песочной насыпи нельзя: там, хоть и промыло насыпь, но все же плотинка образовалась, и случился пруд. Лед там может быть еще совсем тонким.
- Это я в курсях, - развязно изрек Василий, - я же туда по насыпи пешком ходил до снега. А в этом пруду я два крякаша взял. Кстати ружьишко возьму, может глухарь попадется.
- Возьми, - согласился Сергей. Объяснение того, что состояние Василия так резко сменилось от полной прострации до того, что наблюдалось теперь; было вроде бы на поверхности – опохмелился. Но, заначка-то - в бараке, подумал Сергей, наблюдая, как Василий одевался, а значит, больше добавить он не сможет, и такая мысль вселила в начальника этого небольшого мужского коллектива если не уверенность, то, во всяком случае - зарождающийся оптимизм.
- Дамир, поедешь с Василием, - коротко произнес Сергей.
- А связь? - спросил Дамир. - Я не против - прошвырнусь с Васькой, но тебе же нужно связаться с конторой.
Связь по рации на таком расстоянии не брала, и тут, как нельзя кстати оказалось увлечение Дамира радиолюбительством. Быть может, если бы речь шла о чем-то другом, то Сергей отложил бы, выкрутился, но связь сегодня - после праздника отменить нельзя: в конторе ждали доклада, а Василий ждал новых распоряжений, указаний: планы менялись часто.
- Да я сам смотаюсь, - произнес твердо Василий. Мне маршрут знаком. Там плутануть негде, Серега, - убеждал он начальника. И тот согласился.
-Ладно, давай сам. Значит так: от барака идешь на гриву, ее будет видно с болота, там вправо вдоль нее три километра до острой оконечности,- еще раз проинструктировал Сергей своего подчиненного. Он критично окинул взглядом уже одевшегося Василия. - Смотри по местности, выбирай места поплотнее. Ну, что я тебя учу, первый зимник, что ли топчем? * (Зимник - зимняя дорога в северных широтах. Начинают готовить зимник с первым снегом. Сначала по выбранному маршруту несколько раз проходит сравнительно легкая техника типа ГАЗ-71(позже - ГАЗ-34039)..., каждый раз проезжая рядом с предыдущим следом, чтобы примять снег по всей площади, чтобы болота лучше промерзали. Затем проходят более тяжелые трактора. Это и называют "топтать зимник". Специальным образом намораживаются переправы через речки. Авт.)
Как показалось Василию, в голове просветлело, прояснилось; озаряясь яркими вспышками воспоминаний, сознание вытеснило этот рев мотора, это замерзшее окошко машины, сузившееся до небольшого пятачка в середине. Всплыли воспоминания о детстве, и воспоминание пришло не самое светлое. Вот он уже который раз примеряет справленный мамой к школе костюм. Хоть и перешитый он со старого папиного костюма, но никогда у него не было такой красивой одежды. Ему завтра в первый клас. Мама радуется, поправляя, одергивая полы пиджака. Она делает пару шагов назад, поворачивая голову набок, улыбается, приговаривая
- Вот какой ты у меня уже большой. Мужичок! Нравится? – глаза мамы лучатся счастьем.
- Да, - несмело отвечает Вася.
Стучат в дверь… Никогда не забудет он этого зловещего стука. Это почтальонша принесла похоронку. Помнит Василий опущенную голову тети Клавы. Он хорошо знал почтальоншу, маму друга Кольки. Но почему она плачет, почему дрожит ее рука, подающая конверт маме. Почему мама тяжело садится на табуретку, наскоро подставленную бабушкой… Мамина рука, повисшая ниже сиденья… Выпавшая из руки бумажка на полу… Он не сразу понял, что в их дом пришла большая беда, он не сразу понял, что потерял папку…
Мать не то, что про школу забыла, она вообще замолчала, совсем немой стала, и даже взгляд изменился - стал пустым и пугающим. Василий боялся, что сойдет с ума мамка; что тогда делать, куда деваться ему, что будет с младшей сестричкой? А в поселке, где он жил случались уже такие истороии, и "руки на себя накладывали" молодые вдовы, и такое случалось. Так что какое-то время Василий, сжавшись в комочек ждал, когда закончится это молчание, когда мама заговорит. Пришла на помощь учительница, раньше в поселке она не жила. Говорили, что она из Ленинграда. Она часто приходила к ним, помогая делать уроки, пытаясь разговорить маму. Отошло со временем от сердца, видимо горе, заговорила мама, и помнит Васютка, (так звала его мама), как плакал он, прижавшись к маминой груди от этой щемящей радости, что мама в "ум вошла". Так сказала соседка, перекрестившись. С той поры мама начала молится, и иконка откуда-то взялась. И даже учительница не попрекала маму в том, что молилась, а даже наоборот говорила: «Бог поможет...» И Бог помогал, жили потихоньку…
Василий потянул на себя рычаг, остановил машину. Достал из-за сидения завернутую в грязную ветошь бутылку, налил в кружку спирта, запил водой, принесенной за пазухой; там же прятал банку тушенки и краюху хлеба. Зажевывая черствым хлебом, начал торопливо вскрывать тушенку охотничьим ножом. Острый нож разрезал тонкую металлическую крышку легко, без зазубрин. Именно на это обратил он внимание. " Вот и матушки уже нет" - вздохнул Василий. "Никого нет: ни братьев, ни сестер... Один я один на всем свете..." Тут вспомнилась жена и доченька, которой недавно исполнилось шесть лет. Обычно он гнал от себя эти воспоминания - все так живо, все так больно. Уже год, как разошлись "характерами" с благоверной. Василий еще плеснул на донышко горячительной жидкости, посмотрев в видавшую виды кружку, буркнул: "из-за нее проклятой"... Выпил залпом, одним глотком.
Впереди разлеглось в разные стороны болото белой пустыней. Василий наметил ориентир – высокий кедр на видневшейся вдали гриве; и машина, легко подминая еще не слежавшийся рыхлый снег, двинулась вперед. Двигатель громко рычал, но работал ритмично, без сбоев. Голова налилась моторным гулом, Василий достал наушники, хотел одеть их, сняв резким движением мохнатую шапку. Но передумал, и швырнул наушники за спинку сидения. В кабине было тепло, сознание уходило в прошлое. Гул мотора, казалось, приглушился, глаза не теряли ориентира, машина послушно следовала заданным курсом. В окнах мелькали редкие низкорослые сосны, но чаще встречались темные сосновые стволы, высохшие на корню. "Как кресты на кладбище" - промелькнуло в голове.
Вдруг всплыло в памяти вьетнамское прошлое, когда они с подразделением "химиков" обследовали выжженные американскими вояками деревни, отравленные "химией" джунгли. Пожухшие, пожелтевшие листья пальм, каких-то неведомых ему растений, и земля, устланная желто-грязной травой. Все вокруг желтое, коричневое, черное - других цветов нет. И запах тоже один - запах разлагающихся трупов. Сожженные до тла жилища крестьян, обугленные трупы везде: и у порога жилищ и просто на желтом, запятнанном какими-то нечистотами песке. Его тогда стошнило: ни противогаз, ни специальные респираторные маски запах не убивали. И жара, духота такая, что терпеть было невмочь: в костюме химзащиты в ступнях хлюпала вода, пить хотелось постоянно. Химики работали быстро, но водителю БМП Василию казалось, что время тянется так медленно, как никогда в жизни. Зачем понадобилось американцам, живущим на другом континенте убивать простых крестьян в глуши этих джунглей, выжигать химией джунгли со всей водившейся там живностью? Задавался вопросом Василий тогда, вдыхая зловонный нагретый до кипения воздух; и сейчас не находился на него ответ. Недавно прочитал в газетах, что заключен мир между Американцами и Вьетнамом. Наконец-то! Удивило то, что американскому госсекретарю Киссинджеру прочат премию мира за то, что подписал от имени Соединенных Штатов Америки мирный договор с Вьетнамом. Вот только позавчера прочитал в газете такую новость. Роились, путались мысли в голове: выжженные деревни, миллионы убитых американцами мирных вьетнамцев, разлагающиеся трупы людей, животных. Погибшие мирные жители Вьетнама ведь не угрожали стране-агрессору, они погибли у себя дома - не в Америке. "Не в Америке!!" - закричал Василий, и поддал газу. "Они были сожжены в своем доме, не в Америке!!!" - лицо Василия перекосила страшная гримаса. Он все жал на гашетку. Ответит ли кто-то за те зверства? Тут он подумал о себе, о том, что именно после той "командировки" нервы будто оголились, он теперь смотрел на мир другими "отравленными" глазами. А спят ли спокойно те, кто жег, убивал, травил женщин и детей в далеком Вьетнаме? А не будут ли сниться кошмарные сны господину из Америки – Киссинджеру, лауреату Нобелевской премии мира? Позволит ли ему совесть смотреть в глаза людям, не сгорая от чувства вины, от стыда? «Нет! – закричал Василий, сцепив зубы, - его не задушат совесть и стыд– у господина Киссинджера их просто нет!»
Летели комья снега, тужился от непомерной нагрузки мотор. Только водитель сидел неподвижно с каменным лицом, будто ничего не замечал вокруг. Огромная птица вылетела из-под снега, затем другая, третья. Василий притормозил, вглядываясь в окно. Один глухарь сел прямо на краю гривы на самую вершину разложистой лиственницы. Сквозь голые ветви глухарь был виден со всех сторон. Рванув рычаги, Василий направил машину к сосне. Глухарь не взлетал. Все внимание его было поглощено рокочущей машиной. Василий остановил "газушку", выполз из двери, стараясь не упускать из виду птицу. Двигатель продолжал работать. Василий знал, что таким образом глухарь, все внимание которого обращено на машину, позволит подойти на верный выстрел. И вот глухарь уже на мушке. Выстрел, и птица, кувыркаясь, зацепляя на ходу ветки, и при этом, роняя шапки снега, упала недалеко от охотника. Василий поднял огромного глухаря, отряхнул его от снега, и быстро зашагал в сторону машины по уже протоптанному в снегу следу.
Газушка, натужно преодолевая намети под гривой, все же ползла вверх, в лес. Василий вел машину по направлению полета вспугнутых глухарей. С трудом маневрируя среди сосен, он все же успевал вертеть головой в разные стороны, отыскивая птиц. Для этого он даже окно открыл. И вот он заметил глухаря, усевшегося на толстой ветке прямо в середине кроны дерева, видимо полагая, что он не виден. Выстрел прогремел прямо из кабины. И этот глухарь свалился в снег. Тяжело дыша, Василий подбежал к еще живой птице. Глухарь метался на одном месте, пятная снег красными разводами. Азарт овладел охотником: у него дрожали руки, глаза бегали, так, словно он что-то воровал, сердце билось гулко и часто, дыхание сбивалось от страсти натуги.
Третьего глухаря Василий не нашел, как не кружил он вокруг одной сосны, потом другой. Василий, оступаясь, или запинаясь о скрытые под рыхлым снегом коряжины, падал, вставал, и снова брел дальше, разгребая снег ногами, сжимая в руках холодное ружье. Он вышел на свой след, шатаясь, подошел к машине, отряхнулся, влез в небольшую дверь газушки, нажал на газ, потянул рычаги. Выбравшись на болото, он поставил газушку по направлению к ручью. Снова достал спирт, привычным движением плеснул в кружку, выпил залпом, запил водой, закусил краюхой хлеба. Тушенку доставать не стал. Машина тронулась каким-то судорожным рывком и побежала вдоль гривы. Вдруг снег впереди, перед самой машиной вздыбился, распадаясь на снежную пыль. Вылетели несколько глухарей. Василий резко дернул ручку, и Газушка послушно повернула. Один глухарь сел на сухару под гривой на самом виду. Выстрел, и еще одна птица свалилась замертво, потом следующий, а за ним еще...
Василий, выскакивая из машины, после очередного выстрела, сначала падал в снег, поднимался, отряхивался, бежал на ненадежных уже ногах, протаривая в снегу неровный след; снова падал, хватал жадно птицу; тащил ее кровавым волоком в машину. Варежки он уже не одевал, холод не ощущался. Вот еще два глухаря потянули в сторону насыпи... Движимый азартом, Василий выжал газ, что называется, "до полика". Уже забылись слова-предостережения Юлия Семеновича об опастности, подстерегающей у насыпи. Машина натужно ползла по наметенному снегу, теряя скорость, и, в конце концов увязла. Василий сдал назад, чтобы взять разгон. Если бы он хоть мельком глянул назад, то увидел бы обрезанный край обрушенного снега и оголенную воду, но он смотрел только вперед, туда, куда улетели глухари. "Газушка" мягко сползла назад; вдруг резко накренившись, опрокинулась набок. В открытое окно быстро набиралась вода... Василий судорожно пытался нашарить ручку дверки, чтобы открыть, чтобы выскочить из кабины, но что-то мешало. Это тушки убитых глухарей, скатившиеся к дверке, закрыли подступы к спасительной ручке. Терялись секунды, мгновения, а за ними – жизнь.
XIY
Решил Захар пожить у своих родственников до самого отъезда Тэранго. Родня с радостью приняла такое решение: видеться приходилось не часто, далеко живут, а тут такая возможность, как не попользоваться ею.
Мужчины заговорили о готовящейся лосиной охоте. Демьян следы нашел недалеко, как раз в стороне водораздела, за высокой гривой в глухом урмане. Морозы немного унялись, предвиделось потепление, а с ним, обычно приходили снеговеи с ветром. Как раз погода на лося. Стали готовиться. Сначала Демьян с Захаром вдвоем все меж собой разговоры вели, соображая, как лучше охоту устроить, чтобы без лишних там переходов, чтоб слажено сработать. На место выезжали, еще раз удостоверились, что лоси не стронулись, что не подпугнутые, а, значит не уйдут далеко. Только потом уже Галактиону да Тэранго сообщили, что лоси стоят перед болотом в урмане. Старики тоже обрадовались возможности ноги размять, да своей удалью чуток блеснуть. Обсудили так: молодые зайдут за лосей, и погонят на Галактиона и Тэранго, а те будут стоять на узких местах-переходах, там, где пролегают лосиные тропы, где ходят они привычными своими маршрутами.
- Им тут деваться некуда. На чистое место они не пойдут, - Демьян расчертив на тетрадном листе схему, водит пальцем по белому полю. Очертил то место кружком, где сейчас предположительно находятся лоси, провел дугообразную линию, очертив край гривы и узкий проход от одной гривы к другой, - только здесь пойдут.
- Я знаю этот урман. Мы еще молодыми там охотились с тестем твоим. Этой тропой они обычно ходят, - соглашается Галактион. - Только вам подальше обходить нужно, а то спугнете в другую сторону; потом их уже не взять - за болота уйдут.
- Вот мы от самого болота и пойдем с Захаром, - парирует Демьян.
- От болота нужно, - подтверждает правильность плана Галактион.
Тэранго хоть и участвует в обсуждении, но во всем соглашается с друзьями, которые не одного лося взяли "таким образом". Он прислушивается к ним, изучившим здесь каждый кустик, каждую кочку.
- Я издалека видел огромного быка с белыми рогами, как лопатами. Так вот он ходит с коровой чуть в стороне. Они и держатся отдельно от стада. Бережет он ее, других быков отгоняет. Корова-то хорошая, бока круглые, - говорит Демьян.
- Понятно, - произнес в растяжку Галактион, - вот их-то и нужно стрелять.
- Да, об этом я и хотел сказать. Они вместе и убегать будут, - подтверждает Демьян, осматривая взглядом сгрудившихся вокруг стола мужчин.
За спинами мужчин тихой тенью мечется Илья: то с одной стороны зайдет, то с другой. Хочется ему рассмотреть начерченный отцом план охоты.
- Я тоже знаю это место, мы с отцом недавно оленей оттуда пригнали, - вдруг решается он заявить о себе.
-Да, - подтвердил Демьян, - правильно сын, здесь мы чуть не потеряли стадо.
- Поможешь нам в загоне? - спросил вдруг Демьян, посмотрев в лицо сыну.
Впервые к Илье обратился Демьян, как к равному в такой охоте. На уток да на гусей он с отцом уже ходил, но в лосиной охоте Илья еще не участвовал.
- Конечно! Я хочу с вами на охоту, - радостно воскликнул Илья.
- Мужчины не против? - шутливо спросил Демьян.
- Пусть едет с нами, когда-то же нужно начинать, - вступил в разговор Тэранго.
- Нам помощники нужны, - подтвердил Галактион.
- Завтра еще потемну нужно выехать – день-то короткий, - подвел итоги Демьян.
Он еще раз напомнил, что, стрелять нужно этого старого лося и лосиху, которая ходит с ним*, "а если уж их пропустим, то стреляем, что попадет". (Обычно старые, но еще сильные лоси отбивают от стада лосиху, и отгоняют от нее молодых, но пока не таких матерых лосей, но сами ее не покрывают. Она пасется рядом с ним, оставаясь яловой (т.е. не рожавшей). Такие самки-лосихи бывают обычно упитанными, жирными и охотники стараются отстрелять такую самку, во-первых, потому, что мясо ее вкусно, с жирными прослоинками, а во-вторых, не наносится урон стаду - все равно она яловая. Также опытные охотники стараются отстрелять такого старого лося. Хоть мясо его не так вкусно, но охотник вознаграждается отличным трофеем - красивыми, разложистыми рогами. Авт.)
И вот, когда уже все было обговорено, охотники проверили ружья, патроны, приготовили одежду, чтобы не копошиться долго утром, да не будить домочадцев; Демьян с Захаром с вечера поймали ездовых оленей.
Еще спали дети, еще не выцвели звезды, а охотники под ворчливые подлаивания сонных собак, вышли на трех упряжках по уже натоптанному санному следу: впереди молодежь резво раззадоривая оленей, умчали в еще синеющую зимнюю утрень на двух нартах; а за ними неспеша потрусила упряжка, уносящая Галактиона и Тэранго. Во след им глядели две женщины в накинутых цветастых платках Акулина и Евдокия; сложив руки перед собой, они мысленно желали удачной охоты без опасных происшествий, хорошей погоды, возвращения здоровыми и невредимыми.
- Пусть помогут вам добрые Лесные Духи, - прошептала Евдокия.
- Пусть Урманный старик обойдет вас стороной, пусть не водит вас кругами. Никола-торум пусть будет вашим помощником*, - выдохнула Акулина. (Урманный старик по хантыйским поверьям может "закружить" человека, чтобы он заплутал, потерял дорогу. Никола-Торум, то есть Никола чудотворец почитается народом ханты давно, с той поры, как был христианизирован. Часто в избах ханты можно увидеть иконку Николая чудотворца. Так случилось, что христианизированные коренные народы Западной Сибири верят и в свои привычные божества, но и христианского Бога тоже чтят. Почему-то особое предпочтение среди всех святых, коренные жители Севера(ханты) отдают Николаю Чудотворцу. А называют его ханты Никола-торум. Торум - главное божество хантов. Авт.)
***
Вернулись мужчины с охоты поздно - ближе к полуночи. Вернулись с добычей. Из стада в восемь голов, взяли они старого лося с разложистыми рогами-лопатами и лосиху, бежавшую след в след, с трудом поспевающую за старым сохатым.
Мужчины окружили груженые мясом нарты, переминаясь с ноги на ногу, курили, смакуя подробности только что завершенной охоты, и напуская на себя важности перед выскочившими из теплых изб наспех одетыми женщинами. Рядом с мужчинами переминаясь с ноги на ногу, стоял Илья. Ему хотелось прыгать от радости, ему хотелось всему свету рассказать о добычливой охоте, о том, что он наравне с мужчинами целый день от темна до темна носился по тайге то на оленьей упряжке, то на лыжах, загоняя сохатых. Потом он с мужчинами свежевал добытых лосей. Все же Илья нашел в себе силы подавить это ребяческое легкомысленное настроение.
От Евдокии, однако, настроение сына не могло скрыться, она подошла к Илье, обняла его, шепнув на ухо:
- Ты у меня настоящий мужчина, когда только вырос и повзрослел, я и не заметила.
Она не осмелилась произнести эти слова громко.
- У тебя вырос настоящий мужчина, настоящий охотник, - сказал громко Тэранго.
- Да, я об этом сказала Илье, - Евдокия подняла гордо голову.
Демьян подошел к сыну, пожал руку.
- Ты настоящий мужчина, - произнес он дрогнувшим от волнения и гордости голосом.
- У нас в семье появился еще один охотник, - сказал Галактион.
Предусмотрительная Евдокия, оценив настроение мужчин, кинув опытный взгляд на отяжеленные грузом нарты, проворно развернувшись, юркнула в избу и уже через мгновение выскочила с большой миской в руках. Взглянула в глаза мужу, она спросила:
- Здесь? - спросила Евдокия, и Демьян понял ее с полукивка: всегда в первую очередь ставили на стол сырую печенку только что добытого лося.
- Там, там, правильно, смотришь, там печенка, - Демьян кивнул головой, указав на переднюю нарту.
И вот еще не успевшая замерзнуть лосиная печень с налипшими остекленевшими кусочками снега свалилась по скользкой стенке большой миски шоколадно-коричневой массой.
- Бражка-то хоть есть? - спросил Галактион, потрогав гладкую поверхность холодной плоти, - а то без бражки печенка горчить будет, - он хитро сощурил глаза.
Лукавил Галактион, задавая этот вопрос, ибо точно знал, что Евдокия завела бражку. Знал, что бережет для гостей, знал даже, где хранится. Он даже пытался испробовать еще не выстоявшегося хмельного зелья, но безуспешно: пресекла строгая Евдокия такое посягательство. Знал старый охотник, что только по случаю позволит она испить веселящего напитка, и вот такой случай предоставился.
- Может и найдется, - игриво ответила Евдокия.
- С мясом разберитесь, потом о бражке будете думать, - деловито, тоном не допускающим хоть малейшее прекословие, сказала Акулина, зная, что Евдокии, даже при ее строгости, трудно будет сейчас противостоять мужчинам.
- Разберемся, - охотно откликнулся Демьян, развязывая веревки.
- Старого лося застрелили, - не то спросила, не то просто констатировала Акулина.
- Этот старый, - Галактион потрогал холодящие руку рога, лежащие на нарте, - до чего же сторожкий, первый стронулся, а за ним и корова... Илья на лыжах поднял их с лежки...
Евдокия гордо глянула на сына.
- А лосиха, ох и жирная, давно таких не видел, - прервал Демьян Галактиона. Он опасался, что сейчас Галактион начнет снова хвалить Илью, а это было бы уже лишним. Не гоже так много похвал получать мальчишке. Проворно откинув брезент, он подтащил к краю нарты большой кусок свежего мяса.
В помощь ему подшагнул Тэранго, с готовностью подхватил тяжелую ношу.
- Да-а-а, - подтвердил Тэранго, - даже оленей таких жирных, пожалуй, редко встретишь, хоть иногда мы специально откармливаем на лучших пастбищах-загонах, хлебом подкармливаем.
- Ну, что ж охотники, проходите в дом, - Акулина показала в сторону своей избушки, куда утащила печенку Евдокия, – там у Дуси детишки спят, - продолжила она, понизив голос, и махнула рукой на новый Демьянов дом, - а вас сейчас не переслушаешь...
Мужчины, разгрузив нарты, молча курили, и словно ждали этой команды.
- Под хорошую бражку можно и поговорить, - как-то с привертью сказал Галактион и потер ладони.
- Да, - подтвердил готовность принять участие в разговоре Тэранго. - Охота быстрая была сегодня - чайник раньше закипает; а разговоров, предчувствую, будет столько, что два раза котел можно сварить.* (В данном случае Тэранго намекнул на скоротечность охоты. Обычно, ненцы, измеряя время, особенно небольших его отрезков, сравнивают его с каким-то понятным для всех действием, например скоротечность можно обозначить словосочетанием "сколько чайник закипает", "сколько лист падает на землю", то есть быстро свершилось дело, или "котел можно сварить", что указывает на большее время. Авт.)
***
XY
Пришла пора разъезжаться в разные стороны: Захару к себе домой на Вах, а Тэранго с Акулиной и Анной к Галактиону в стойбище. А оттуда уже дальше - в сторону безбрежной тундры, в сторону студеного северного моря, в сторону, где смыкается море с небом, где стоят чумы оленеводов унесут олени Акулину с Анной и Тэранго. Галактион долго поправлял упряжь на оленях, как обычно делал перед дальними поездками, увязывал в нарты груз, туго натягивая веревки. Много раз приходилось ему выполнять обычную работу: запрягать оленей, проверять перед дорогой нарту, осматривая ее внимательным, придирчивым взглядом, увязывать поклажу, мысленно прикидывая, все ли припасено в дорогу. Рядом также неспешно готовился в путь Тэранго. Демьян в это время укладывал оленьих шкуры на нарту Акулины. Захар тоже был занят своей упряжкой. Галактион, остановив свой взор на Аннушке, Акулине и Евдокии, сгрудившихся возле женской нарты. Их беззаботное щебетание доносилось до него, однако слов было не разобрать. Он вдруг понял иначе всю опасность, поджидающую в пути Анну и Акулину, о которой возможно они и не догадывались, и этот голос, вдруг заговоривший внутри неприятно расстался тревожным предчувствием. Мысленно уносясь в белую мглу предстоящей дороги, он будто увидел что-то такое, что заставило внутренне съежится, взволноваться, обычно гонимым, опасением нелегкого предвидения.
Обнял Тэранго своего друга Захара. За долгое лето и осень, пока жил он на стойбище там за водоразделом, дом Захара стал его домом. И небо и звезды, и луна и солнце, и река и таежные урманы: все стало привычным и даже родным.
- Я благодарен тебе, Захар, за то, что приютил, подарил тепло своего дома. Я бы попал прямо в зубы этим волкам-браконьерам, если бы не помощь твоя, Арсения, Сансана, Могульчиных. Я уже думал, что не увидеть мне родное небо... Передай всем, что я помню их доброту. Не знаю, увижусь ли с ними под солнцем в мире между землей и небом. Ну, если здесь не встретимся, то там, в Нижнем мире когда-то тропинки наши сойдутся под светом луны. Торопить только это время не будем.
- Всему свой срок. Боги о том думают, а не мы, - ответил Захар, - ты - человек с душой, озаренной небесным светом. Так сказал Арсений. Пусть Земные боги приведут тебя к порогу твоего дома прямой дорогой.
Пока мужчины, собравшись в кружок, курили каждый свое курево, женщины говорили о своем. Тэранго, выталкивая из себя клубы дыма, смотрел, как прижалась к Евдокии Анна, о чем-то толковала Акулина. Голоса доносились, но слов он не слышал. Дети кучкой сбились возле Евдокии, опустив головы. Только Старший - Илья примостился рядом с отцом.
- Не страшно тебе, Аннушка? – спросила Евдокия, подступившись вплотную.
- Нет, не страшно. А чего мне бояться? Я же с мамой еду, - она потянула маму за рукав, и Акулина легко подалась, заключив в объятия Евдокию и Анну.
- Мы под защитой сильного мужчины, а с таким мужчиной ничего не страшно. Он хороший человек, к нему благосклонны Духи неба, земли и воды, - Акулина посмотрела в сторону Тэранго, поправлявшего поклажу в нарте.
- С сильным мужчиной легко жить, - легко вздохнула Евдокия, благодарно посмотрев на Демьяна.
Олени зашевелились, напряглись, настороженно заворочали глазами-озерами, как только почувствовали нарты, пригруженные седоками; замотали рогатыми головами, напружинились, натянув сбрую, и тут же, почувствовав касание хорея, тронулись с места, убыстряя ход.
- Пусть ваш путь будет легким! – крикнула вдогонку Евдокия.
- Пусть след от нарты будет прямой, пусть дорога ведет к порогу дома, - желал путникам Демьян.
По наторенной дороге олени бежали резво. Вперед вышла нарта Галактиона, за ней - Акулины. Анна, прижавшись к маме спиной, смотрела назад. Замыкающей неслась вслед тройка оленей Тэранго, а за его нартой бежали два привязанных оленя – так распорядился Демьян. «Путь неблизкий, сказал он. Это твои олени», - сказал он Акулине. «Ты же знаешь, что третья часть стада твоя, но столько оленей гнать с собой – это сложно, они будут помехой в пути, а эти – ездовые пригодятся».
Оленья дорога проходила невдалеке от стойбища Карсавина - местного шамана; но Галактион не стал поворачивать оленей в его сторону, хоть и наладился мир между ним и шаманом. "Куда же с таким обозом да в гости", - думал Галактион. Еще боялся Галактион, как бы не встопорщился Карсавин, узнав Тэранго, а кукушки-то уже пролетели над его домом, раскуковали... Лучше не рисковать - мир-то пока шаткий. «На тонкой ниточке» - вспомнились ему слова Тэранго.
Перебирал в голове Галактион жизнь свою, как сеть рыболовную без края: все в нее ловилось и нельмы жирные и муксуны, и ерш колючий тоже не редко прилавливался, когда не просили. Не просто давалось осмысление прожитых лет, теряющихся уже в памяти, что-то за давностью лет, а что-то выскочило за ненадобностью: не все же в памяти хранить. Путалось время по ночам, путались мысли, не в состоянии улечься в точно рассчитанные и кем-то выверенные уложения. Не то, чтобы худо жилось ему все эти годы на своей реке в своем лесу со своей старухой, с сородичами. Жил вроде в согласии и даже в радости; помнится все больше хорошее, хотя бы от того, что никого зря не обидел, от того, что дети переняли дело его, тоже остались жить в лесу, а не так как у того же Карсавина: уехала дочь в деревню, потом в город, и потерялась там. Куда девалась, что с ней стряслось? Никто не знает. Может Духи Святой Горы открыли ему тайну, да вот людям он ничего не сказал о том… Ходили слухи плохие, но то уже на совести тех, кто их распространяет... Миновало его такая участь, такая досада... Брат, вот поправился, удалось спасти, не дать истончиться его душе. С благодарностью вспомнил Тэранго и его таблетки. Хватило ли бы силы лиственницы и силы луча солнца, проникшего в ноздрю, чтобы удержать его в этом мире; не дать ему переступить черту, за которой царит только лунный свет; удержала ли бы ниточка его душу без помощи Тэранго? Приходила в горьких воспоминаниях потерявшаяся старуха, но вседа почему-то молчаливая с задумчивым лицом. Еще ни слова не проронила, странным это кажется Галактиону. Святая Гора уже который раз пригрезилась. Какое-то щемящее чувство не то досады, не то растерянности перетекало из ночи в ночь. Будто покой потерял, будущность расплылась, потеряв контуры. Что будет завтра? Как быть сегодня? Такого раньше он за собой не наблюдал: всегда знал, что будет делать сейчас, завтра, а то наступающим летом или осенью. Все будто задавалось само собой, а теперь что-то сбилось... Даже Тэранго начал замечать за своим другом некоторые странности, то уставится в одну точку, сидит с папиросой, пока она не потухнет. Прикурит потом и снова сидит, забывая потягивать папиросину, побуждая ее к жизни.
- Что с тобой? - спрашивает Тэранго. – Может, заболел?
- Здоров я, - ответил Галактион, - передумал я много. Ночей не сплю. Не знаю, что и делать, - задумчиво отвечает Галактион.
- Что же тревожит тебя?
- Хочу в тундру с тобой ехать, - выпалил он с придыхом, - вот так...
Тэранго глянул в глаза Галактиона и прочел в них решительность, но, как показалось ему, нуждающуюся в поддержке. Все зависело от него, от того, получит ли Галактион такую поддержку хоть словом, а хоть намеком.
- Если ты так решил... - Тэранго отодвинул чай, повернулся к Галактиону, сидящему на низеньком чурбачке у полуоткрытой печной дверцы.
- Да, я так решил, - перебил он друга, и это решение было уже твердым, и как показалось Тэранго - окончательным.
Тэранго молча начал набивать табак в трубку, а Галактион тоже в безмолвии разминал новую папиросу: затухшую бросил в печь. Раскурив папиросу до дымного облака на всю избу, Галактион продолжил:
- Вам будет легче и мне веселей. Тяжело одному оставаться...
Тэранго продолжал держать паузу, не решив для себя, что он должен сделать: высказаться ли более определенно в смысле поддержки такого решения, или предоставить возможность Галактиону самому дозреть.
- А обратно по воде на обласе вернусь... - продолжил Галактион, прервав таким образом, затянувшуюся паузу. - Как надоест тундра безлесая, да небо низкое, так и вернусь. А может, приживусь, а? - он озорно повернулся к Тэранго.
- Там простору много, но небо, ты правильно заметил - низкое. Тут у вас его деревья поднимают, а у нас деревья только вдоль речек растут и то ели низкорослые. Может и понравится тебе, не знаю. Но у тебя своя Земля есть. Твои пятки поцелованы этой землей.
- Родился я не здесь, а в той стороне, где кончаются пределы тайги и начинается Большая Тундра, так наши предки звали Землю уходящую в сторону северного моря. Так, что мои пятки помнят поцелуи той Земли, я уже в школу ходил, когда родители переехали сюда.
- А как это земля пятки целует? - спросил несмело Кирилл, сидящий рядом с сестричкой.
- Ну, ты помнишь, как ногам было щекотно от ягеля, помнишь, ты хохотал, смеялся, говорил, что тебе приятно? - спросил Галактион.
- Помню, - признался Кирилл.
- И я помню, - сказала почти шепотом Лиза, - я один раз на шишку наступила и мне больно стало.
- Так то ты на зубик земной наступила, - игриво заметил Кирилл, который уже задавал такой вопрос деду, и знал на него ответ.
- Верно, - заметил Галактион. - Каждый человек на СВОЕЙ земле родится, каждому человеку своя земля пятки целует, потому и возвращается человек на родину, даже после долгих скитаний. Помнит тот поцелуй... И Земля помнит родные пятки и помогает человеку.
Сидят внуки слушают деда. Наступила тишина. Забежала Акулина.
- Наговорилась с сестричкой? - грубовато спросил Галактион.
- Нет, Галактион, я забежала за варежками. Хочу Вере показать, какой узор вышила.
- Ох, эти женщины...
Акулина уже через мгновение вновь выскочила из избы.
- Да, каждый человек прикипает к своему дому, каждые пятки своя земля целует... - сказал задумчиво Тэранго, повернув голову на скрип закрывшейся за Акулиной двери.
Зашел Кузьма, замахал руками, разгоняя дым.
- Ух, и накурено! - он присел на лавку у стола, налил чаю. Кузьма, как бросил курить после своей болезни, так каждый раз выражает свое недовольство тем, что у Галактиона все время в избе дым, "хоть топор вешай". У себя дома он курить брату запрещает.
- У меня уже голова разваливается от этих сестричек. Трещат, как сороки. Я думал у них уже все перемелено...
- Они давно не виделись, - оправдывает их Тэранго.
XYI
"Как хорошо, что Галактион решил ехать с нами", - думал Тэранго, прижимая локтем длинный хорей, которым он почти не пользовался: олени у него были хорошо обучены, они уже привыкли к новому хозяину. Упряжка его привычно шла за Нартами Акулины. Временами Тэранго ловил себя на том, что засыпал, и на какое-то время его сознание выключалось, он вздрагивал, подкидывая голову. Аня давно это заметила и подавала руками смешные знаки, роняла голову, также, как Тэранго театрально вздрагивала всем телом. Тэраного улыбался, дивясь ее задорности и самообладанию. Видно мамина спина ее греет и силы придает и уверенности. Так думает Тэранго.
И вправду, начало пути казалось настолько спокойным и безмятежным, что вызывало в путниках только хорошее настроение. От стойбища к стойбищу пролегает их путь: дороги накатанные, олени резво несут нарты. Галактиону, однако, как и Тэранго известно, что скоро кончится олений путь, что придет время большого холода, время, когда оленям тяжело будет пробиваться по глубокому снегу. С тревогой думает Тэранго о преодолении «плохого места, где Нижний мир близко». Это безжизненное пространство, где не живут селькупы и ненцы, где властвуют злые духи Земли, неба и воды, где нет для человека никакой поддержки.
Третий день олени не чувствуют тверди под копытами, проваливаясь под самое брюхо, из последних сил, тащат отяжелевшие нарты. Мороз с каждым днем становится крепче, появляющееся ненадолго солнце, одеваясь в радужные рукавички, не сулит спада морозной стужи. В лесу нет-нет да ухнет сухим треском дерево, и снова восстановится стылая жуткая тишина.
Вид заснеженных вершин, висящего над ними синего неба, низко катящегося солнца над плоской спиной земли, ныряющего под лапы вековых кедров; неподвижно восседающих на нартах заиндевелых фигур путников, приводили Тэранго в состояние стойкого поглощения внимания тягучим и безвозвратным настоящим. Колыхающиеся кусты оленьих рогов на фоне вырывающихся из ноздрей клубов пара, вспыхивают в солнечных лучах, оказываясь на мгновение во власти солнца. Большей частью олений путь проходит в тени сосен, кудрявых кедров, островерхих елей, и лишь изредка вырывается на яркие елани, залитые солнечным светом. Солнце является ненадолго, кажется на миг, ибо только недавно золотым шаром выкатилось из-за спины земли, и тут же начинает сваливаться вниз. И все же время света, время господства солнца становится с каждым днем все продолжительнее. «У нас уже встретили золотую нарту, через край темноты перевалилась спина года» - подумал Тэранго о своих родных, поставивших чумы на зимних пастбищах. Много красного цвета: красные повязки-банты повязанные на рога оленей развеваются на ветру, весело звенят колокольчики, развешанные на упряжи; красные лоскуты повязаны на копылах женских нарт, даже косынки женщины выбрали красные. Рано утром до восхода солнца длинный обоз выбирается из стойбища, направляясь в сторону светлеющей полосы над спиной земли. В первой нарте восседает Абчи с бубном в руках. Красный поезд прибывает на священное место. Абчи достает из своего священного сундучка шкуру огненной лисицы, надевает ее на хорей и, поднося к морде белой важенки, выбранной для жертвоприношения, кричит громко: «Тынзян!!!». И только теперь белая важенка приносится в жертву. Шаман лопаткой очерчивает круг с семью лучами, обозначающий солнце. Кровью жертвенной важенки Абчи окрашивает круг, лучи. Он призывает к молитвенному танцу вокруг красного солнца. Вот его бубен разрывает тишину, его голос возвышается над землей, мужчины поворачиваются посолонь, кланяясь в разные стороны, танец подхватывают женщины, а потом и дети.
Абчи, кружа вокруг красного солнца, поет песню, которую пели его деды и прадеды, которую будут петь дети и внуки, поет плавно и чисто, переходя от слова к слову:
Золотая нарта, прячущаяся за Спиной Земли
Где ты? Ты нужна людям…
Через край темноты перевалилась спина года,
Большой ясно- морозный месяц наступил…
Приди к нам, Солнце нового года,
Покажи свой золотой бок,
Месяц песен настал,
месяц танцев настал.
Первые лучи солнца постилаются по самому снегу, длинные тени расчерчивают черными полосами синий снег до самого края Земли, где смыкается твердь с небом, где сходятся земные и небесные пути, лица вспыхивают золотом. «Хаэр!!!*», (солнцу) - коротко восклицает Абчи. «Хаэр!!!», - единым выдохом вторят ему мужчины. И так трижды выкрикивают мужчины вслед за шаманом, и кланяются трижды появившемуся светилу. Олени остановились, Тэранго очнулся, видение исчезло.
- Олени устали, - выдохнул густым паром Галактион, подошедший к нарте Тэранго.
Будто в подтверждение словам Галактиона, олени легли на снег.
- Что делать будем? – спросил Тэранго.
- Нужно отдохнуть. Аня пожаловалась, что стало холодно, ей погреться нужно, - сказала потухшим голосом Акулина.
- Место для ночлега хорошее: и дрова под боком, - Тэранго посмотрел на стоящие невдалеке сухары, - и ягель, похоже тут должен быть, - он оглянулся, отмечая, что вокруг преобладали толстые сосны.
Тэранго стал замечать, как изменилась Аня за последние два дня, самых тяжелых дня, когда и оленям нелегко давался каждый метр пути, и путникам: на подъемах приходилось спешиваться, помогая оленям тянуть отяжелевшие нарты. Даже у Акулины голос потерял звонкость, появились тревожные нотки. Она подолгу сидела у маленькой печки, уставившись в плохо прикрывающуюся дверку, где мерцал огонь. Потом укладывалась рядом с дочерью, обнимая ее, ощущая родное тепло. О чем думала Акулина, согревая свою дочь?
- Куда идет этот путь? - спрашивает, Акулина, в надежде на то, что может прояснится хоть немного их дальнейшая участь. Что ждет впереди? Она привыкла, как и каждая женщина, всецело надеяться на мужчин: это их стихия - дорога, олени, но как хочется заглянуть хоть немного вперед.
- Олений путь идет вдоль реки до самой пятьсот третьей стройки. Здесь уже натоптанной дороги нет – дальше целина, - пояснил Галактион, указывая рукой на вершину сопки.
- А еще дальше?
- Дальше - до самого северного моря тундра. Там заканчивается граница леса, там нет высоких сопок, там снег не такой глубокий, там уже недалеко до зимних пастбищ, там уже стоят наши чумы, - пояснил Тэранго.
Олени улеглись у нарт. Конечно, и Галактион и Тэранго не могли не заметить, что олени стали быстрее уставать.
- Заночуем здесь, - сказал Галактион. - Тут под сопкой ветра нет, тут и ягель хороший. Мы когда-то ночевали недалеко отсюда, по ту сторону сопки. На святую гору ходили.
- Да, - согласился Тэранго, - не нужно пытаться обогнать солнце*. Заночуем здесь, - согласился он с Галактионом. (имеется ввиду то, что не нужно пытаться переделать всю работу в один день, потому, что по поверьям ненцев это может иметь плохие последствия. По мотивам одной легенды женщина умерла, когда пошила ягушку за один день и возгордилась этим. А.В.Головнев)
XYII
- Нельзя сегодня трогаться с места, - говорит приглушенно, голосом, потерявшим звонкость Тэранго. Он обращается к Галактиону: с Акулиной они уже решили, что нельзя. Не зря вчера Аннушка жаловалась, что ей холодно, что не может согреться. Вчера бивак разбили раньше обычного, и не только мороз прижал путников, но и Аннушку нужно было обогреть. Губы ее стали сухими, глаза поблекли, голос выцвел, и она, не привыкшая жаловаться на трудности, поведала, что еще днем раньше почувствовала себя плохо.
-Аннушка заболела, - с тревогой в голосе сказала Акулина.
Галактиону передалась материнская тревога, ему вдруг вспомнился лежащий у окна Кузьма, луч солнца, проникающий в ноздри. Он поднял глаза вверх, и понял, что сейчас невозможно направить солнечный луч в ноздри больной Анны: слишком низко прокатывается солнце, оно не добирается в чащу леса. Галактион будто искал чего-то, оглядываясь вокруг, и понял, что и лиственницу в такой мороз невозможно прорубить насквозь: крепче камня становится дерево в такой мороз. Топоры не выдерживают мороза, не зря же Тэранго говорил, что у них месяц январь называется «месяцем, ломающегося от мороза топора». Глазами Галактион искал хоть что нибудь, что могло бы навести его на ясную мысль – как помочь Аннушке. Он посмотрел на Тэранго с надеждой. Тэранго, будто понял, о чем хотел спросить друг, сказал тихо:
- И таблеток нет… антибиотиков.
- И глухаря в такой мороз не добудешь, - Галактион, развел руки, - в такой мороз ружье силу теряет…
В чуме наступила тишина, лишь изредка потрескивал огонь в маленькой печурке, которую уговорили взять родственники Галактиона на одном из стойбищ. От печки распространялось тепло. Аннушка не то спала, укрытая шкурами, не то дремала. Вдруг она пошевелилась.
- Как ты чувствуешь себя, Аннушка? – спросила Акулина.
- Мне холодно, - тихо произнесла она, - хотела встать, но сил нет…
- Оленя нужно в жертву добрым духам принести, - сказал Тэранго, сухо взглотнув подошедший к горлу противный ком.
- Духи Земли и Неба требуют жертву, - согласился Галактион.
Все, что могли они сделать сейчас для заболевшей девушки – это принести в жертву оленя, дать отведать живительной жертвенной крови.
Акулина заварила крепкий чай, добавила в чай припасенную чагу, корней шиповника, который всегда заготавливали на зиму. Аннушка, с трудом приподнявшись, отхлебнула теплый, щедро подслащенный материнской рукой чай.
- Горло будто кто-то сдавил, глотать больно, - произнесла она ослабевшим, приглушенным голосом.
- Пей, пей, доченька – чай силу даст, в нем и сила дерева и сила корня заключена, в нем сила Земли и Солнца, - как молитву отчеканила Акулина.
Акулина вышла на улицу, чтобы принять участие в священном танце в честь жертвенного оленя.
Мужчины заметили ее.
- Твоя Земля, - сказал Тэранго, - пой свою песню, пляши свой танец, а мы с Акулиной поддержим тебя.
И Галактион, собравшись с мыслями, вспомнив, о чем, обычно пел в такое время года, и при подобных обстоятельствах, Шаман Карсавин, начал свою песню:
Духи неба спрятались в своем лунном доме,
Люди спрятались в теплых домах.
Лохматый старик спит в своей берлоге.
В такое время вышли мы за порог своего дома,
В гости идем, идем в сторону луны,
В сторону бескрайней тундры идем,
Где стоят чумы Тэранго и его детей.
В трудное время идем, когда только луна,
Когда солнце появляется только на миг…
С добрыми помыслами идем,
Возьмите жертву, добрые Духи Земли и Неба,
Пусть не закроется свет,
Не дай истончится душе Анны…
А ты, Небесный Лось* укажи правильный путь
Укажи верный путь к порогу нашего друга Тэранго.
(так называют селькупы созвездие Большая Медведица. Строение Ковша они представляют себе таким образом: лоси – три брата – собака – котелок; два лося – два ненца – селькуп – тунгус – котелок. Второе название Ковша состоит из двух слов: пыщка(звезда) и поры(помост, крыша)- звездный помост).
Так пел Галактион, осипшим от мороза голосом, пружинисто кланяясь жертвенному оленю, лежащему у его ног и ног Тэранго и Акулины. Они повторяли все движения, а Тэроанго мысленно пел свою ненецкую песню, наверное, ничем по смыслу не отличавшуюся от песни своего друга.
Тэранго смазал жертвенной кровью копыла нарт, чтобы след оставался от нарты прямой, чтобы к порогу дома привели бы нарты путников. Он также смазал лыжи кровью, немало удивив этим Галактиона.
- Ты смазал кровью жертвенного оленя нарты, и я это понимаю, но зачем ты смазал лыжи? Неужто на лыжах собрался идти?
- Да, Галактион. Я пойду топтать след оленям. За ночь след схватится, и они не будут проваливаться. Ты же видишь: они уже не могут тащить нарты, а у меня еще сохранились силы.
Говоря такие слова, так понятные для Галактиона, Тэранго привязал к мешку с мясом веревки, таким образом, что получилось что-то вроде рюкзака.
- Помоги, друг, - попросил он Галактиона поднять тяжелый мешок с жертвенным мясом.
Галактион понял, что тяжесть нужна для того, чтобы от лыж получался глубокий след, чтобы снег лучше уплотнился.
- С таким весом ты далеко не уйдешь, - засомневался Галактион.
- Сколько смогу, столько и пройду, а устану – брошу, потом подберем, - твердо сказал Тэранго, осматриваясь вокруг, словно выбирал направление пути. В сторону Большой Тундры, в сторону противоположную солнцу направил он лыжи. Смутное чувство тревоги и надвигающегося отчаяния овладело им. Он чувствовал себя в ответе за здоровье Аннушки, которая осталась в теплом чуме под присмотром Акулины и попечительством опытного Галактиона. Его поглощало желание поскорее выбраться из этой непривычной, зловещей и беспощадной тайги с глубоким снегом, выбивавшим оленей и людей из последних сил. Ему, ненцу привычнее бескрайние просторы, чистые, продуваемые ветрами, но с плотным надувным снегом, который хорошо держит оленей. Солнце уже взошло, но его лучи не видны; только вершины деревьев, озолоченные солнцем, безмолвствуя, отражали снежными шапками свет, придавая яркости нарождающемуся дню. Вековую тишину прорывало скрипучее шуршание лыж. Пар клубился вокруг лица, оседая плотным инеем на бровях, редких усах, на меховой оторочке, окружавшей лицо. Тэранго остановился, оглянулся назад. Чума уже не видно, не слышен запах дыма. След ему показался некрасивым, виляющим между деревьями. Он поспешил приписать кривой след присущим тайге недостаткам: след между деревьями не выведешь прямым, но не стал принимать это за плохое знамение, ибо лес – не тундра. Так он думал, протаптывая след, оглядываясь вокруг, поглядывая на оставленный след, стараясь выдерживать направление взятое с самого начала. Веревки стали врезаться в плечи и Тэранго время от времени, поддевая их большими пальцами рукавиц, отрывал от малицы, поталкивая груз спиной. Он пытался идти в таком темпе, чтобы не загнать себя, чтобы усталость раньше времени не овладела им. Он потерял счет времени: постоянное шуршание лыж, скрип проваливающегося снега вытесняли из головы и время и пространство. Он не мог отдавать себе отчета в том, какое расстояние уже пройдено, он делал шаг за шагом, выверяя направление и, казалось, ни о чем не думал. Он знал только одно: завтра олени побегут по его следу гораздо резвее, а значит, быстрее достигнут Большой Тундры. Ради Аннушки, ради Акулины… С невероятной яркостью представилась ему картина выстроенных спасительных чумов, поднимающихся и уходящих в самое небо столбов дыма. Впереди появилось больше света, деревья стали ниже, и скоро Тэранго вышел на край гривы, на край большого пространства, залитого ярким светом, а далеко за ним выстроилась полоса леса. «Через болото пройду и вернусь назад» - подумал Тэранго, прикинув расстояние и время, которое понадобится для преодоления этого расстояния. Надувной снег на открытом месте держал путника. Тэранго даже подумал бросить мешок с мясом, который становился все тяжелее. Но, посмотрев вдаль, на стоящий далекой стеной лес, все же не снял груз с плеч. «Может, останутся силы, может через гриву пройду…» - подумалось под скрип плотного снега. Тэранго снял лыжи, ступил ногой на наст, потом другой – снег не проваливался. Он подпрыгнул, пытаясь проверить на плотность наст, и удостоверился, что он достаточно плотен и прочен. «Олени, пожалуй, не провалятся». Это придало ему и уверенности и сил.
Как показалось Тэранго, он достаточно быстро достиг гривы. Солнце спряталось за стеной темнеющего леса. «За спину земли уходит солнце» - только теперь Тэранго понял, что с того времени как он оставил своих друзей в чуме прошло достаточно много времени, но что-то влекло его вперед. «Есть еще силы», - и он снова вошел в тайгу. Света стало заметно меньше, снег, напитавшись синевой, потерял блеск, потускнел. Наполняясь особым чувством не то вины, не то ответственности, он гнал от себя назойливые, зарождающие сомнения, мысли остановиться, повернуть назад.
Уже совсем стемнело, а он все шел вперед, протаптывая лыжами след. Мешок стал непомерно тяжел, веревки, казалось, протерли плечи до крови, он все чаще держал веревку большими пальцами, пытаясь уменьшить нагрузку на плечи, но уже ничего не помогало. Замерзшее мясо, превратившееся в твердый и тяжелый камень, давило на спину, вызывая ноющую боль. Усталость навалилась такая, что Тэранго захотелось вернуться. Иногда ему казалось, что нет пути ни вперед, ни к своим друзьям – назад по следу. Ему хотелось зарыться в снег, уснуть, ему хотелось избавиться от усталости, которая уже охватила его целиком.
Белым лоскутом мелькала в кронах заснеженных деревьев луна, высыпали яркие звезды. Тэранго вдруг представил себя человеком, объехавшим всю Землю. «Я действительно объехал всю землю» - думал он, посматривая на луну, все чаще появляющуюся, на звезды, которых становилось все больше. Вспомнилась легенда, рассказанная старым Кути, что только тот может считать себя объехавшим всю землю, кому удалось посетить на белых мшистых мысах три стойбища, в каждом из которых насчитывается трижды-девять-по-девяти чумов. «Я посетил три стойбища» - подумал Тэранго, и явился в воображении его Нижневартовск с Иваном и Жорой и строгой вахтершей Семеновной; и люди, живущие на далекой реке Вах: Захар, Демьян, Великий Шаман Арсений, Сансан явились ему, и лицо каждого показалось; и Галактион, и Демьян со своим семейством тоже явились так зримо, что Тэранго остановился.
Качалась луна, и Тэранго показалось, что это она поскрипывает, качаясь на тонкой ниточке. Он оглянулся, и только теперь понял, что грива закончилась. Ярким пятном светилась во мраке стылой ночи обгрызенная наполовину луна, будто подвешенный светильник. Огромное пространство, залитое лунным светом, открылось перед Тэранго.
Будто померещилось что-то впереди, будто что-то шевельнулось в груди. «Не должно, не может быть» - промелькнуло в воспаленном тяжелыми думами мозгу. «Сейсмики» - молнией пронеслось. «Это сейсмики!» - уже крикнул Тэранго и слезы горячим ручейком потекли по щеке. Он бросил каменный мешок на снег, снял лыжи, ему хотелось бежать, но сил уже не осталось. Он протоптал в снегу лунку, сел на лыжи, уронив низко голову, будто собираясь с силами. И силы возвращались и возвращалась уверенность в том, что это есть спасение Аннушки. Он почти бежал по светлому снежному полю, по твердому насту. Ноги несли легко. А вот и след, оставленный газушкой, уходящий вправо прямой линией. «Красивый след» - подумал Тэранго.
XYIII
- К нам, похоже, гости, - ворвался в барак Дамир. Он снял с гвоздя бинокль, также быстро выскочил на улицу, запуская клубы курчавого морозного воздуха, постелившегося от порога до самой печки, у которой сидел Юлий Семенович с книгой в руках. Он поверх очков проводил удивленным взглядом Дамира. Сергей, сидевший спиной к нему за "кабинетным столом" резко поднялся, и уже на ходу, набросив на себя огромный белый тулуп, шапку ушанку, вышел на улицу, кинув на ходу:
- Что там за гости?
Никаких «гостей» не предвиделось, и как начальник геологической партии, он был в какой-то степени встревожен. Кто может в такой мороз появиться в этом Богом забытом месте за сотни километров от ближайшего жилья? В его восклицании Юлий Семенович уловил эти нотки тревоги.
Он, не спеша, одевшись, завязав шарф поверх поднятого воротника, надев меховые варежки, показался в дверном проеме. И только один человек не сдвинулся с места: он как лежал на нарах, так и остался на месте. Он не спал: его огромная косматая голова повернулась в сторону двери, потом он, покряхтывая, поднялся, спустив с полатей ноги. Нашарил ногами огромные валенки.
- Дверь закрывать нужно, Юлий Семенович, - добродушно заметил он низким басом, привыкший уже к некоторым причудам своего товарища, - месяц, к вашему сведению - не май.
- Очки зря не снял - запотеют, - обосновал свою задержку в открытой двери Юлий Семенович. Он подошел к Сергею.
Прямо от порога барака в южном направлении была прорублена просека в прозрачном сосновом бору, и большое болото, что начиналось сразу за гривой, просматривалось до самой узкой полоски лесного массива, от которого неторопливо тянулся обоз из трех нарт. Хоть и по наторенной дороге двигался обоз, но видно было, что олени шли шагом.
- Дамир, долей в чайник воды. Людям с морозу погреться нужно, - приказал Сергей, поднося бинокль к глазам.
Дамир метнулся в барак.
- Тэранго, что ли на передней нарте? На, ка Юлий, глянь свежим взглядом, - у меня мороза глаза заслезились.
Юлий Семенович взял из рук Сергея бинокль. Он долго прилаживался к нему, сначала пытаясь найти объект, потом "наводил резкость". За это время олений обоз значительно приблизился.
- Точно - Тэранго, - радостно изрек он.
Сергей уже и без бинокля узнал старого знакомого Тэранго.
На бурные приветствия, Тэранго, шатаясь от усталости, хрипловатым слабым голосом ответил:
- Здравствуйте, добрые люди. Уже и ждали помощи… Женщинам помогите...
Сам же, пошатываясь, схватил узду переднего оленя, потянул на себя, но упал лицом вниз, не упуская, однако кожаную шлею. Голова вожака наклонилась к его лицу так близко, что Тэранго почуял тяжелое горячее дыхание оленя, но он не упустил шлею, он на коленях подполз к нарте и привязал еле гнущимися от холода пальцами узду к левому копылу нарты. Тэранго, ухватившись одной рукой за нарту, попытался подняться, но сил не хватало. Его подхватили сильные руки. Тэранго поднял глаза: над ним нависал огромный человек в таком же огромном тулупе нараспашку. От него исходило тепло.
- Седой Старик, Седой Старик помог нам, - тихо шептал Тэранго, - Аннушке, Аннушке помогите, - выдавил он хрипло.
Сергей, Дамир и Юлий Семенович поспешили на помощь женщинам и Галактиону. Изможденные, с трудом, переставляя ноги, они, подхваченные своими помощниками, один за другим входили в открытую дверь, ощущая спасительное тепло. Обмороженные лица, потухшие, слезящиеся от постоянного холода и ветра глаза, опущенные от усталости плечи; даже ослабевший голос, приобретший нотки какой-то печали, все говорило о том, что люди находились на грани человеческих возможностей.
Тэранго, попав в темное помещение после яркого света, стал пристально присматриваться. Аня лежала молча на застеленных в несколько слоев одеялами нарах. Вот ее-то он и искал глазами. Тэранго показалось, что девочка улыбнулась. Его уста тоже изобразили что-то вроде улыбки.
Сидя на низком чураке, он чувствовал, как с каждым глотком горячего чая возвращались силы. Прижавшись к нему боком Акулина, держала в руках кружку с парившим чаем.
- Аннушке дам чаю, - сказала она, а получив одобрительное: « чай силы дает», продолжила:
- Пусть немного остынет, а то прямо кипяток, - голос ее вернул себе привычную звонкость
- Что у тебя в руке? - спросила она Тэранго.
Тэранго разжал кулак. На ладони лежал клык медведя, выбеленный временем.
- Седой Старик помог нам, - вымолвил он тихо только для нее. Потом поднял выше свой талисман и громко сказал: - Седой Старик помог нам. Мы бы не выдержали еще одной ночевки…
Тэранго только теперь обратил внимание на человека, сидящего на нарах за печкой, и сразу определил, что именно этот человек затащил его обессиленного в барак. Обращала на себя внимание огромная косматая голова, посаженная низко на широких плечах, и от этого он казался сутулым. Под крупным, раздвоенным носом, седели усы, спускающиеся к самому подбородку. Человек исподлобья смотрел на происходящее молча. Сергей перехватив взгляд Тэранго, произнес:
- А это наш новый водитель, тракторист, наш добытчик и повар ... Рудольф Адольфович Машталлер. Сразу запомнить даже не пытайтесь. Рудольф, короче…
- Когда-то я в этом вот лагере, на этой вот стройке пятьсот третьей работал, - Рудольф похлопал своей огромной ладонью по нарам, - меня Квазимодо прозывали, - он встал, и, казалось занял все пространство, голова его чуть не коснулась потолка; покачиваясь с боку на бок, как бы прихрамывая он подошел к чайнику, налил кипятка в кружку, снова сел на свое место. Тэранго еще пристальней посмотрел на него. А не встречал ли он в лагере Зинаиду? На языке уже вертелся вопрос, но он пересилил себя. Потом, как нибудь в более удобное время спрошу.
- А Василий где? - спросил Тэранго, и снова уставился на Рудольфа. Наступила минутная тишина. Тэранго почувствовал холод за грудиной, и недоброе предчувствие его не подвело. Сергей рассказал о том, как Василий утром после праздника Великой Октябрьской Революции уехал "топтать зимник", как спрятал в газушке спирт, как увлекся охотой на глухарей, будучи уже совсем пьяным.
- Возможно, если бы не глухари, то смог бы все же вылезти... а так газушка накренилась, а глухари навалились на него... Девять птиц... Один глухарь прикрыл крылом ручку... Пока он копошился, искал... Не успел открыть дверку... Так вот, - грустно закончил Сергей.
- Плохое место здесь, - проговорил Тэранго. Между нашим миром и нижним - тонкая пленка... Мы здесь не сможем ночевать, пока не проведем обряд...
- Какой обряд? - спросили чуть ли не вместе Сергей и Дамир, перебив Тэранго.
- Обряд окуривания, очищения. Нужно злых духов выгнать, нужно очистить воздух, чтоб добрые духи этой Земли пришли нам на помощь... В каждом месте и злые и добрые духи живут. Здесь злых духов больше... Плохое место, - еще раз повторил Тэранго.
Тэранго поднялся. Сергей, услужливо подсунул ему валенки-обрубыши.
- Обувай, Тэранго, у нас этого добра на всех хватит, - заметив замешательство Тэранго, произнес он.
Таких валяных "тапочек" возле нар было несколько пар. Сергей, поняв, что Тэранго хочет выйти на улицу накинул на него тулуп.
Тэранго вышел на улицу, через минуту-другую, он уже зашел с куском оленины в руках.
- Это мясо жертвенного оленя, - он положил мороженое мясо в подставленную Сергеем миску.
- Нужно достать угли из печки, - обратился он к Сергею, - совок есть?
- Возьми, - Сергей наклонился, взял самодельный совок, грубо сделанный из куска жести. Тэранго достал из печки дымящиеся угли.
- Подержи, - обратился он к Галактиону. Пока Галактион держал угли, распространявшие едкий дым, Тэранго отскоблил от мороженного мяса кусочки оленины с белеющим жиром, и бросил в угли. Едкий дым вскружился над углями. Тэранго взял из рук Галактиона совок с углями и повернувшись вокруг по часовой стрелке трижды. Его губы шептали непонятные слова, потом голос его набирал силу. Тэранго прошел в самый темный угол барака, потом прополз по нарам, опираясь одной рукой, снова встал на ноги, обошел вокруг печки. При этом он помахивал жевреющими углями. Остановился у Аннушки, трижды провел из стороны в сторону дымящие угли. По бараку распространился удушливый дым, но никто не проронил ни слова. В своей молитве Тэранго обращался к Небесной матери, Отцу небесному Нуму Вэсоко:
"О, наша Всехвидящая Мать.
Посмотри на нас,
Посмотри на Аннушку, силы теряющую,
посмотри на сейсмиков,
О, Наш небесный Нум Вэсоко –
отец всевидящий и всеслышащий,
услышь нас, услышь сейсмиков.
Нам тяжело, Аннушке тяжело, им тяжело.
В месте таком остановились,
где Нижний Мир близко.
Не позволь истончиться Земле в этом месте…
Пусть след от нарты будет прямой.
До самого порога дома…
Отведи Злых Духов, покажи им другую дорогу".
Во всей молитве, произнесенной на ненецком языке, было знакомо только одно слово "сейсмики". И Сергей, Дамир, Юлий Семенович и Рудольф с благодарностью смотрели на Тэранго.
- Есть ли у вас иконка русского Бога? - спросил Тэранго, и посмотрел почему-то на Сергея. Бросило в жар начальника экспедиции, зарделось лицо алым пламенем. Будто уличили в чем-то неправедном его. Он, подумав минуту, полез во внутренний карман, извлек потертую кожаную книжицу, развернул ее, подставляя к свету, и извлек маленькую медную иконку с тесненным ликом божьей матери и Иисусом-младенцем на руках. Иконка пряталась между паспортом и партийным билетом.
- Это наша семейная реликвия. Она с отцом всю войну прошла. Слава Богу, отец живой вернулся с фронта, - сказал Сергей тихим голосом, - мама мне перед командировкой дала. Сказала, что она будет охранять меня, Как ты говоришь от злых духов, - будто оправдывался он, обращаясь к Тэранго.
- Хорошо, у тебя мудрая мама, - сказал Тэранго, - нарушив неловкую тишину, возникшую после такого признания начальника сейсмопартии, члена КПСС Сергея Ивановича Полевого.
В другое время, возможно, такое признание вызвало бы резкое осуждение, порицание, а то и гневное осуждение таких же партийцев, возможно, как и он, хранивших у сердца рядом с партийным билетом иконку или молитву написанную рукой мамы. Но сейчас все смотрели на Сергея с благоговейностью и благодарностью. Тэранго взял из рук Сергея иконку, подошел к полупростенку, у которого стоял канцелярский стол, снял с гвоздя бинокль, чтобы не мешал, подал его Дамиру. Под стенку поставил иконку.
- Есть ли у вас свечи? - спросил Тэранго.
- Есть, но большие - стеариновые, - ответил Сергей.
- Принеси, - коротко сказал Тэранго.
Дамир, опередив Сергея, метнулся в темный угол, где хранились запасы свечей, мыла, рукавиц и других нужных в экспедиции мелочей. Тут же в руках Тэранго оказалась большая стеариновая свеча. Тэранго положил свечу на стол, взял нож, нажал острием на белый стеарин и свеча с характерным хрустом ополовинилась.
- Очень большая, - прошептал в полной тишине Тэранго.
Он затеплил свечу от зажженной от печки лучины, и поставил рядом с иконкой. Иконка вспыхнула золотистым свечением, она вдруг озарила все пространство, она приковала взоры, словно это была не маленькая иконка величиной со спичечный коробок, а огромный слиток чистого золота. Все наблюдали за действиями Тэранго молча словно завороженные, обступив его полукольцом. Погруженные в состояние какого-то тихого оцепенения, они ощутили в себе такое светлое и душевновознесенное чувство, будто находились не в старом бараке, а в освященном храме, наполненном той особой божественной благодатью, что приходит, когда человек оказывается один на один со святой иконой.
Все это время, пока священнодействовал Тэранго, его уста что-то шептали. "Неужели он наши молитвы знает?" - подумал Сергей, недоуменно искоса поглядывая на Тэранго. Потом он обвел присутствовавших взглядом, ворочая белками удивленных глаз. Все стояли так, как обычно стоят на молитве: приопустив долу взор, неподвижно. Лица его друзей выражали покорность и душевный покой, готовность к священнодейству. И вдруг его осенила странная догадка: они молятся – губы каждого что-то произносили. Нет, это было не просто безтелесое шевеление губами. Помещение начало наполнятся гулом, но гулом мерным и приглушенным, тихим и богообразным, приятным для слуха. Каждый читал свою молитву. И где!? В ГУЛАГовском бараке! Да, очищенном ненецким обрядом окуривания, но в бараке! Сергей перекрестился. Перекрестилась Акулина и Анна. Рудольф тоже осенил себя крестом, но католическим, и Сергей заметил, это.
«Отче наш, Иже еси; на небесе;х! – шептал Сергей
- Да святи;тся имя Твое;,да прии;дет Ца;рствие Твое,
да будет воля Твоя,я;ко на небеси; и на земли;.
Хлеб наш насу;щный даждь нам днесь;
и оста;ви нам до;лги наша, я;коже и мы оставля;ем должнико;м нашим;
и не введи; нас во искушение, но изба;ви нас от лука;ваго…»
До его слуха долетали отдельные слова, произносимые Рудольфом. «Христос, помилуй! Господи, помилуй! Восхваляем Тебя! Даруй на земле мир людям доброй воли. Господь, Сын единородный, Иисус Христос, который принял грехи мира, помилуй нас. Сотворивший небо и землю, видимое всеми и невидимое, будь заступником нашим, открой глаза на мир твой милосердный и справедливый. Помоги страждущим, укажи дорогу к истине, отец, рожденный для всех. Ждем восшествие твое, чтобы судить живых и мертвых за деяния их. Милосердным будь..».
Лицо Рудольфа, большое с тяжелым квадратным подбородком, казавшееся обычно страшным и беспощадным, выражало сейчас сосредоточенную благочестивость и даже мягкость. Изливавшийся из его уст беспрерывным тихим рокотанием бархатистый бас разбавлял напевную священную песню Тэранго, и, дополняя низкой тональностью чуть высоковато взявшего молитвенное отождение талмуда Юлием Семеновичем Лифшицем, будто задавал тон молитвенному пению. Пением, в полном смысле, назвать это тихое воркование назвать было нельзя, но то, что этот басовитый гул, стоящий в бараке возносился к Богу, богам ли, не мог быть неприятным для высшего разума было несомненным.
Юлий Семенович Никого не видел, ничего не ощущал, он полностью погрузился в молитву. Молился он, повернувшись немного боком, так, что ни с кем не мог пересечься взглядом. Он не видел никого, и его лицо было скрыто от других. Его голова покачивалась в полупоклонах: «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, даровавший нам жизнь и поддерживающий ее в нас, и давший нам дожить до этого дня. Властелин всех миров и Владыка владык! Не на праведность свою полагаемся мы, обращая к тебе наши мольбы, а на милосердие великое Твое. Что наша сила, что наша праведность. Ведь всякий сильный ничто перед тобой. Все множество дел кажется несущественным, и дни жизни ничтожны, и нет преимущества у человека перед животным… Да благословит нас Господь и сохранит нас! Да призрит на нас Господь и помилует нас. Да обратит к нам Господь светлое лицо свое и даст нам мир и спасение!»
В стороне стоял Дамир, вознеся ладони вверх: «О Аллах! Все в Твоих силах, я же не в состоянии что-либо сделать. Ты все знаешь, а я – нет. Ты знаешь все, что скрыто от нас. О Тот, Кто направляет на правильный путь тех, кто сошел с него! О Господь! Поистине, я прибегаю к Тебе, чтобы не сбиться с верного пути и не быть гордецом, подобному глупцу.
Истинное восхваление принадлежит только Аллаху, Господу миров. Я прошу у Тебя, о Аллах, то, что приблизит к нам Твою милость, действенность Твоего всепрощения, защиту от грехов, пользу от всего праведного. Прошу у Тебя спасения нас от всех ошибок. Вознагради нас за терпение и смирение, проявленное нами, и замени беду па то, что лучше ее…»
Тэранго, покорно склонив голову, стоял перед самой свечой, освещавшей небольшую православную иконку божьей матери. Небольшая иконка отражала свет, притягивая взоры молящихся. Глаза Тэранго поблескивали в колеблющемся пламени разгоревшейся свечи. Обращаясь к своим богам, он просил защиты всем и друзьям сейсмикам и Акулине и Анне и другу Галактиону…
«Небесная птица - огня дух и дух солнца
твой полет над стадами оленьими,
над реками и тундрой ягельной.
Седой Старик поставил свет луны на ладонь свою...
Семь лестниц ведут к тебе
За спиной Земли, за спиной воды
За синими тучами, котрые показываются
За небом недостижимым,
за когтем месяца из чистого золота
В седьмое небо ведущим...
Не указуй к нам путь Злым духам, Седой Старик
Не предавай нас в его злые руки.
Ничто, имеющее копыта не может защититься
Ничто, имеющее когти, не может удержаться...
Ты, видевший свет и тьму,
тысячу раз солнцем обласканный.
Ты, в лунном свете искупавшийся,
Ты тысячу раз к звездному небу обращенный,
Не осуди нас, мы, просто люди, нуждающиеся в
твоей защите…»
Свеча, возвышаясь над маленькой иконкой горела ярко, освещая покорные судьбе и божественному провидению лица, стену с ободранными обоями, плакат, наклеенный на полупростенок: "Выполнение пятого пятилетнего плана явится крупным шагом вперед по пути развития от социализма к коммунизму", выше его, под самым потолком красовался лозунг "Труд в СССР является делом чести, делом славы, делом доблести и геройства".
Вдруг все затихли, образовалась тишина.
- Садитесь за стол, - твердо и даже повелительно сказал Тэранго, отведайте мяса жертвенного оленя.
Тэранго своим острым ножом стал нарезать мороженную оленину, уже немного подтаявшую и от этого, ложившуюся на деревянную доску ровными красно-розовыми стружками.
- Сырое, что ли мясо есть? – недоуменно спросил молодой, и потому невыдержаный Дамир.
- Сырое, - коротко ответил Тэранго и, взяв рукой мясную стружку, макнул в соль, присыпал перцем, положил в рот. Так он будто показал, как правильно есть оленину жертвенного оленя.
Первым взял оленину Юлий Семенович, в точности повторив Тэранго.
- А это вкусно, я раньше уже имел счастье пробовать мясо оленя в виде строганины, так что рекомендую.
Сергей уже замечал, как пристально смотрит на него Тэранго, будто хочет о чем-то спросить. И действительно Тэранго дал знак ему рукой, сказал тихо, чтобы не нарушать трапезу:
- Я спросить у тебя хотел, Сергей, - Тэранго вышел из-за стола.
Сергей тоже встал. Они подошли к печке, сели на низкие чураки, которые всегда соседствовали чугункой.
- У тебя есть еще то лекарство, что…
-Антибиотики? – перебил Сергей своего друга.
- Да, антибиотики.
- Есть, - он широко улыбнулся, – ты, дружище, пока тут шаманил, кое-что пропустил: Анюту Семеныч уже осмотрел и дал лекарства. Ничего опасного у нее нет – обыкновенная ангина и, конечно, девочка очень устала.
- Ангина? Я знаю, ангина лечится, - глаза Тэранго подернулись слезой, голос задрожал, и, захватив трубку, он вышел на улицу.
XIX
Рано утром Тэранго проснулся от так знакомого потрескивания разгорающихся дров. Он, подошел к печке, сел рядом с Рудольфом, уставился в полуприкрытую дверцу.
- Сейчас разгорится, - тихо сказал Рудольф.
- Разгорится, - согласился Тэранго, - ты вчера сказал, что работал на этой стройке, - продолжил он, набивая трубку табаком. Он вдруг задержал взгляд на табакерке, а заметив, что Рудольф тоже рассматривает ее, пояснил: - это мне Акулина сшила.
- Красивый орнамент, - Рудольф тронул табакерку пальцами.
- Да, мне тоже нравится, это орнамент ее рода, а род ее ведет свой след от хантов. На реке Вах ее род. Слыхал о такой реке.
- Нет, - признался Рудольф.
- Есть такая река, где живут очень хорошие люди. Я тебя вот о чем хотел спросить... Работала на этой стройке такая женщина, ее Зинаидой зовут.
- Зинка, казачка? – вскрикнул медлительный Рудольф. - Как не знать? Знал я ее. У нас одна Зинка была. Пожалуй, самая младшая из всех. Другую, может, и не направили сюда в таком возрасте; но она старше своих лет выглядела – высокая, статная, щеки румяные, кость широкая. Отец ее тоже здоровый мужик... Был... - голос Рудольфа осекся.
- Умер он на стройке? – спросил Тэранго
- Откуда ты знаешь, - оживился Рудольф, - где Зина, скажи, отец!? Я же ее, как родную дочь оберегал от шпаны всякой. Ох! Тут такие чудики были, что не приведи Господи! Тут же всех смешали и политических и уголовников. Не одному зеку харю до блеску начистил. А папка еенный по ту сторону реки работал на нашей же стройке. Бывало, то колбаски, то тушенки пришлет. У нас паек "дэ пэ" давали, дополнительный, то бишь. "Барабановскими колбасками" мы его прозвали.*
( Василий Арсентьевич Барабанов родился 21 апреля 1900 года в селе Алтуфьево Московской губернии. Был (ныне в черте города Москвы). Происхождение: из зажиточных крестьян, русский. В 1949 году Барабанов В.А назначен начальником Северного управления и строительство 503 (Красноярский кр., Игарский р-н, пос. (с.) Ермаково) и заместителем начальника ГУЛЖДС МВД СССР (г Москва)(Приказ МВД № 0784 от 12.11.1949 г.) По воспоминаниям очевидцев, он был достаточно лояльным к заключенным. При нем были введены некоторые послабления для заключенных, а также разработаны меры поощрения за отверженный труд. Например: за выполнение плана на 125% полагались дополнительные пайки в виде тушенки, масла, других продуктов; за выполнение плана на 150% полагалась колбаса и сыр. Авт.)
А получал его тот, кто полуторную норму сработает. Многие и одной вытянуть не могли, а папашка еенный - по полторы нормы давал. Вот, что заработает, то и пересылал дочке. У нас тут своя почта работала. Надорвался мужик... Я ее и через реку с баржой переправлял на ту сторону, чтоб хоть попрощалась... А, чтоб не заметили – песком ее присыпали. Вот такие дела, - Рудольф достал угли на совке, дал прикурить Тэранго, сам тоже задымил крупными клубами сизого дыма.
- Увижу скоро Зинаиду, - задумчиво произнес Тэранго.
- Иди ты!? - удивился Рудольф, - и где же?
- В тундре она живет. Все хорошо у нее. Замуж вышла за хорошего человека.
- Как в тундре? - ошалело посмотрел на собеседника Рудольф, - За кого замуж?
- Муж ее - дальний родственник мой, хороший человек, оленевод, - гордо произнес Тэранго.
Рудольф примолк, не зная как себя повести: в тундре, в чуме, оленевод... Как же она со своим южным голубым небом, о котором как-то рассказывала ему, со своими грезами о колыбели своей, о деревне в белом яблоневом цвету. Он помнит, как плакала молоденькая девчушка у него на ладони, которые называла папкиными. Тундра, чум, оленевод... Он посмотрел сурово из-под бровей на Тэранго. И тот уловил его тревогу.
- Не беспокойся, ей тепло там. У нее заботливый муж, я его с малых, вот таких, - Тэранго, улыбнувшись, показал рукой, - знаю.
Помягчело лицо Рудольфа, усы приподнялись углами, оголив крепкие зубы.
- Ну, что ж. Люди живут и в тундре... А рядом с любимым человеком... Русские говорят: с любимым рай и в шалаше.
- Сам не русский, что ли?
- Не русский – немец я, но русский немец. Мы спокон веку на Алтае жили и ничего, ладили со всеми, а тут с этой войной… Каждый немец – враг… Вот меня за происхождение-то и взяли,– поведал о своей горемычной жизни Рудольф.
- Да… и тебе досталось… Ты, вот сказал, что с милым и в шалаше – рай. Знаю такую поговорку, только чум - это не шалаш, это дом для ненца.
Илье показалось, что в голосе Тэранго прозвучала укоризна.
- Я не хотел обидеть... Передай от меня поклон низкий Зинаиде. Боже, Дева Мария, - и он перекрестился католическим крестом, - даруй ей счастье. Она заслужила его.
- Как же мне сказать-то, от кого поклон? Забыть могу, имя у тебя необычное…
- Скажешь, от Квазимодо. Такая кликуха была у меня на зоне. Она по имени да по фамилии меня и не знает… Нас тут по именам не звали - все по кличкам, да по номерам. Так вот...
- Шибко кличка мудреная, забуду…
- А ты ей про ладошки расскажи, вот она и вспомнит. Про папкины ладошки. Вот эти, - и он раскрыл свои огромную лопаты. – Она, как заскучает, закручинится… Молоденькая же. Чё ей там было чуть за восемнадцать… Заплачет, затоскует… - голос Рудольфа низко забасил, смахнул он слезу ладонью своей, лопатой, - вот она ляжет мне на ладошку и все повторяет – «папкина ладошка, папкина ладошка…».
Минул еще день. Отлежалась, отогрелась Аннушка, снова зазвенел ее голос нежный и чистый, словно ручей с прозрачной хрустальной водой. Повеселела Акулина. Разговорился Галактион. От Сергея ни на шаг не отходит, по третьему уже кругу рассказывает, как антибиотики вылечили его брата, как "пускали луч солнца в ноздрю", как обряд совершали "хантыйский" и сквозь священную лиственницу протягивали рубашку больного. Который раз благодарит "начальника"
- Пасипа, - говрит, он немножко смягчая некоторые согласные, - однако, антибиотик помог, - пасипа, Сережа, ты хороший человек.
- А может солнечный луч, а может жертвенный олень помог, - возражает Сергей, специально раззадоривая старика.
- Правильно говоришь, начальник, но когда душа истончается так, что человек по ту сторону заглянул, то лишнего тут ничего не бывает. А антибиотик - это большая сила, - все же настаивает Галактион.
- Понимаю, - говорит Сергей уже серьезно, - когда родной человек болеет – за соломинку хватаешься…
- Да, так русские говорят. У нас говорят – за кочку… Я вот, что хотел спросить, - после небольшой передышки в разговоре, спросил Галактион, - и смолк в нерешительности, посмотрев на Сергея.
- Так спрашивай, - подбодрил его начальник партии.
- Паровозы ездили по той дороге, что строили? Наши говорят, что видели паровоз недалеко от реки.
- Нет, Галактион, не ездили паровозы. Дорогу так и не закончили. Бросили эту затею. Поняли, что невозможно сейчас такую дорогу построить. Нет такой техники, да и технических решений многих проблем пока не существует, чтобы в условиях вечной мерзлоты железную дорогу построить можно было бы, - начал Сергей погружаться в науку, потом спохватился, - нет, не ездили…
- Значит, никакой пользы от нее нет. Зря, значит, работали люди, зря землю потревожили…
- Получается, что зря, никакой пользы от нее нет, - хотя, - Сергей вдруг оживился, блеснув озорными глазами, - какая-то польза есть: Рудольф на этих рельсах иногда гвозди выпрямляет…
- Да-а-а…гвозди, говоришь, выпрямляет? - Галактион, не понимая, как реагировать на сказанное начальником, пыхтит папиросой.
Вечером Тэранго улегся удобно на полатях, подбив под голову толстенный тулуп, перечитывая свежие, неделю назад привезенные для сейсмиков газеты.
- Очки, все же купил, - иронично заметил Сергей.
- Двое, - не отрываясь от газеты, ответил Тэранго, ему хотелось подчеркнуть свою практичность.
- Кто бы сомневался, - подхватил разговор Дамир, - Зря, что ли за тысячу верст мотался? - он откровенно рассмеялся.
- Нет, не зря мотался, - ответил Тэранго серьезно.
Распахнулась широко дверь, ворвалась Аннушка, впуская клубы морозного воздуха.
- А на улице луна вот такая, - и она очертила круг, сколько позволяли разведенные в разные стороны руки.
- О, кстати о луне. Где наш телескоп? - вдруг оживился Юлий Семенович.
- Ну, предположим - не наш, а Васькин, - возразил Дамир.
- Да... Василия, - как-то понизил голос Юлий Семенович. - Вася привез телескоп из Москвы, - пояснил он. - Два года таскал его за собой по всей тайге, а так ни разу в него не смотрел. А, давайте на луну посмотрим, - предложил он. Тэранго напружинился. Ему снова на ум пришел луноход, который остановился из-за того, что разрядилась солнечная батарея.
Тэранго долго рассматривал в телескоп огромную луну. Были видны какие-то темные пятна, кратеры, горные массивы, как пытался объяснить Юлий Семенович. Каждую черточку, полоску Тэранго хотел объяснить следами, оставленными луноходом или американскими астронавтами. Высказал свое мнение вслух, сошлись с Юлием Семеновичем на том, что невозможно в телескоп рассмотреть какие-то следы, оставленные человеком.
Он уступил телескоп Аннушке, восторгам которой не было конца. Еще долго Юлий Семенович рассказывал ей все, что знал об этом небесном светиле. Тэранго больше не подошел к телескопу, утратив к нему всякий интерес. И когда Сергей сказал, что он хотел подарить телескоп ему, Тэранго отказался
- Нет, не нужен он мне, я уже все посмотрел.
- Ну, потом еще посмотришь, детям, внукам покажешь звезды луну, -уговаривал его Сергей. Он уже так решил, он почему-то считал, что телескопом заинтересуются внуки Тэранго, да и взрослым тоже не помешает иногда полюбоваться небесными светилами. Об этом он и говорил своему другу.
- Не нужен он нам. Мы и так хорошо видим луну и звезды. Они там, в тундре низко, они вокруг нас, они там близко. И луна там ближе к людям… Глаза есть, чтобы смотреть на звезды и на луну, - отнекивался Тэранго.
Предстоял путникам еще длинный путь, предстояло перевалить за линию, отделяющую южные пределы тундры, где никогда не прячется солнце за спину земли надолго, где не прерываются дни и ночи, чередующиеся ежесуточно, от тундры северной, где солнце уходит за линию, отделяющую Землю от Неба, на долгие дни и недели. Путники однажды примерили на себя долгую полярную ночь, солнце спряталось, наступила непривычная темень, а олени увозили их все севернее. Останавливались на ночлег обычно в чумах оленеводов. Тэранго знал их, это была его вотчина; и его принимали, как своего, также рады были хозяева и друзьям Тэранго. Они меняли загнанных уставших оленей на сильных, полных сил, что конечно же ускоряло продвижение вперед, к родному порогу Тэранго.
XX
Тихо посапывает маленькая Айлю, уткнувшись в плечо Зинаиды, раскинув широко руки, крепко спит Сэйго, умаявшись за день бегать по снежным сугробам. Тихо спит уставший Аули. Его рука лежит на животе Зинаиды и от ладони исходит тепло. Зинаида смотрит в дымовое отверстие, Который раз уже вспоминается первая встреча с Аули, ТЕ звезды, ТЕ полеты во вселенную, когда рядом бежал ее возлюбленный Аули, держа ее за руку. Так и идут они теперь рука об руку. Как легко ей с таким мужчиной, хоть и работы каждый день набирается немало. Между ее прежней жизнью и теперешним счастьем не существует теперь ничего такого, что могло бы хоть краем омрачить его. Об этом думала Зинаида. Снова она ощутила тепло от ладони мужа, тут же ощутила приятное шевеление где-то под сердцем мягкое и какое-то ангельское. Он почувствовал тепло папкиной ладошки, подумалось ей, и она улыбнулась в полусне. Почему-то вспомнился Тэранго. Нет не почему-то: она вспоминала о нем каждый день, молилась тихо на иконку привезенную с собой, выпрашивая ему доброй дороги, хороших людей в пути… Так явь незаметно перешла в сон: и вот она маленькая девочка прилегла на лавке, положив голову на колени отца, а он подложил под ее щеку свою ладонь, думая, что дочь спит. Но она не спит, она слышит тихую колыбельную песню, его бархатистый голос, голос своего Аули. Как же хорошо лежать на папкиной ладошке… Пусть думает, что я сплю…
Вдруг залаяли собаки. Незлобно, как обычно взлаивают, когда приезжают гости на оленьих упряжках. Они-то давно уловили приближавшихся ночных гостей и, робко взлаивая, будто от неуверенности, уже передали людям предчувствие своею настороженностью. Кто же не замечал за собой то странное состояние, когда звук, вдруг возникший в тишине ли, в кромешной темноте ли, будит в приникшем сознании самые разные чувства от тревоги и испуга до благодушного умиротворения. Все зависит от предчувственного ожидания.
Зинаида проснулась, открыл глаза Аули. Взлаивания, подаваемые собаками поведали хозяину о том, что гости едут с миром. Собак не обманешь – они чувствуют. Пока он затеплял керосиновую лампу, Зинаида уже накинула на себя висевшую у входа ягушку, и выбежала на улицу. Приближались три упряжки. Женщина с непокрытой головой, в накинутой на длинную ночную рубашку ягушке и в валенках, стояла перед чумом. Сзади подошел Аули, накрыл ее голову платком, поднял капюшон, обнял так, чтобы жене было тепло.
- Кто это? – спросила Зинаида тревожно.
- Не знаю, - ответил Аули, - ты не беспокойся. Приехать могут только свои люди.
- Это Тэранго! – воскликнула Зинаида, - это он, я узнала его!
Упряжки подъехали совсем близко, остановились, и с передней нарты как-то легко, как с лавочки, так показалось Зинаиде, поднялся Тэранго.
Все взрослое население стойбища подтягивалось к прибывшим нартам, а вот и выстроились они перед чумами, освещенными лунным светом. Перед нартами и все еще тяжело дышащими оленями стояли Тэранго и его попутчики, прижавшись к нему.
- Это мои друзья. Я встретил много хороших людей в пути. Без них не преодолеть бы мне всех трудностей. Я встретил женщину, которая зажгла огонь в моем сердце, - Тэранго приобнял прижавшуюся Акулину. А это ее дочь. Она найдет свой путь, она обретет свой дом здесь под нашим небом. А это мой друг, без него не справился бы я со многими тяготами. Он хочет примерить нашу ненецкую малицу на свои плечи…
- Здравствуй, Тэранго, ждем тебя, рады, что твой путь закончился там, где и начался. Много лун прошло, но мы каждый день вспоминали о тебе, молились богам, чтобы не сбился в пути, чтобы трудности по силам посылали тебе, чтобы люди добрые встречались. Услышали нас боги, и вот ты перед нами, а еще и с друзьями, - Мыртя, вышедший вперед, подошел к другу, обнял его.
- Здравствуй, Тэранго, здравствуй мой спаситель, - тихо сказала Зинаида, всматриваясь в усталое, лицо, обрамленное густым инеем. Она не посмела обнять его. Он сам шагнул навстречу Зинаиде, взял ее локти в теплые руки, она ощутила это тепло. Глаза их встретились. – Все хорошо, - сказала она, - как ты сказал, - и опустила ресницы.
- Я знал, что так будет, Духи Добрые мне сказали, твоя душа добрая сказала, - говорил он тихо, только для нее. Он опустил глаза, посмотрел на ее округлившийся живот. Даже наброшенная ягушка не могла скрыть его. Но Тэранго смолчал.
- Ты настоящий сильный мужчина, твой отец гордился бы тобой, - сказал он, глядя в глаза Аули.
- Благодаря тебе, Тэранго, в моем чуме поселилось счастье,- ответил на это Аули.
Мужчины помогли разгрузить нарты, Зашли в чум, где уже поставила чайник Устина. Она одна не вышла на улицу и уже тут дома у набирающей силу и тепло печки обняла брата, прослезилась, вытерев углом платка глаза, произнесла:
- Заходи, брат домой. Твой чум стоит на месте, которое выбрал Хойко, - она посмотрела на Хойко укоризненно.
И была тому причина. Хойко настаивал на том, что чум отца ставить не нужно, что пусть Устина живет у них. Неизвестно же, когда приедет отец. Ну, убеждал он Устину, приедет отец, и поставим чум. Но Устина настояла на своем, и заставила все же Хойко выбрать место для чума Тэранго*. (По ненецким обычам место для чума должен выбрать мужчина, а дело женщины поставить чум. А.В.Головнев)
И достала Устина бражки по такому случаю, и долго сидели за столом, и долго не затихала беседа, как бывает в таких случаях. Зинаида, нарушив ненецкие обычаи села рядом с Тэранго, на мужской половине, но никто не обратил на это внимание. Она прижалась к Тэранго, приобняв рукой, что тоже не принято у людей тундры, но и это не вызвало никаких нареканий у присутствовавших.
- А мне сегодня, перед самым твоим приездом, папка приснился. Ладошки его… Теплые такие… - она влажными глазами смотрела на Тэранго, и ей вдруг показалось сквозь слезы, что это папка ее приехал.
Тэранго вдруг вспомнил того огромного немца, имя запамятовалось - «ладошки» его вспомнились.
- Я встретил на пятьсот третьей стройке человека. Он тебя знает, он там тоже работал…
Зинаида напружинилась, лицо ее враз погрустнело, она опустила глаза долу. Это заметил Тэранго, и сказал торопливо, чтобы не томить Зинаиду:
- Это хороший человек, забыл, как его зовут, но он сказал, если я тебе о «папкиных ладошках» напомню, ты и признаешь кто такой.
- Квазимодо! – воскликнула она радостно.
-Да, это он.
Вдруг Зинаида опустила голову на плечо Тэранго, плечи ее вздрогнули. Она обняла его обеими руками.
– Он меня от верной смерти спасал и не раз. Он хороший человек. С виду только такой грозный и страшный…
Вдруг Зинаида посмотрела Тэранго в глаза, будто в нерешительности замерла на мгновение, потом прильнула губами к самому уху:
- У меня ребеночек будет, - прошептала, и залилась слезами.
Зинаида подняла заплаканное лицо.
- А что же ты плачешь, дочка? Это хорошая весть - вымолвил Тэранго, и глаза его тоже увлажнились, - ребенка, родившегося у счастливых родителей, боги награждают счастьем.
- Ты его, прямо как отца родного встретила, - сказал Мыртя, заговорщицки подмигнув; он окинул взглядом всех присутствующих. Все заметили взволнованное состояние жены Аули, женщины, посланной ему богами, женщины, не похожей на них лицом, но с добрым, как и у них сердцем.
- Так он меня сейчас дочкой назвал, - сквозь слезы сказала Зинаида, - я уже и забывать стала, когда меня дочкой называли…
Сказала не громко, для Мыртя сазала; промокнула глаза платком. Но все услышали ее слова, ибо только делали вид, что ничего не происходит – все всё видели, все всё слышали. Разве не догадались они, о чем шепнула на ухо Тэранго жена Аули? Разве не тронуло их сердца то, что услышали? Наступила тишина.
- Давайте, выпьем … - Тэранго приподнялся, сделал паузу, но не нашел сначала, видимо слов, - я был далеко, я видел луну с той стороны, где солнце теплее, я видел солнце сквозь черный дым факелов, которые горят, как свечи на теле Земли, обжигая крылья птицам; я видел, как дырявят Землю, как вытекает нефть – горючий жир Земли. Я встречал много людей, и даже совсем незнакомые люди приходили на помощь. Встречались мне и жадные, попирающие главные законы, люди, и они были наказаны духами той Земли, где совершили преступления. Таких людей было совсем мало… Моя тропа началась от порога моего дома, и закончилась здесь, она привела меня к моим родным, к моим друзьям, на мою родную Землю. Нам нужно беречь Землю, мы должны радоваться луне, солнцу, и помнить, что все на свете имеет конец, все очень хрупко и непрочно: все на ниточке, - за это и хочу выпить.
Тэранго опрокинул кружку. Все последовали его примеру. Только Зинаида не притронулась к бражке.
Своим чередом идет жизнь в стойбище: молодые мужчины каждый день отправляются к стаду, меняя друг друга; у женщин своя работа, у детей свои забавы. Только для стариков – Тэранго, Мыртя и Галактиона не находится постоянной работы, вот они и пригождаются на подхвате у женщин: то детей чем-то забавляют, то дров привезут; а большей частью всё курят, да разные разговоры разговаривают. Курчавится табачный дым, связываясь узлами да завитушками, исходящими из трубки Тэранго, самокрутки Мыртя и папиросы Галактиона, уходит в вышину, теряясь среди звезд. Села полная луна ярким бубном прямо на верхушки чумов. Лениво тянутся к звездам почти недвижимые дымные столбы, где-то высоко, наклоняющиеся в одну сторону. Один чум выделяется среди других: выше над ним поднимаются шесты, выходящие из чумного отверстия. «Новый чум*» - подумал Тэранго. - Аули, однако, чум». (*У ненцев есть примета, по которой можно узнать, «новый» ли это чум. Чумы отличаются длиной жердей, которые возвышаются над чумовым отверстием. Со временем нижняя часть жердей подгнивает и с каждым разом они становятся все короче. Чем выше жерди над чумом, тем новее чум. Авт.)
- Далеко живешь, - заключает Галактион, обращаясь к Тэранго, – Вот какая луна у вас… большая… И звезды низко…
- У нас небо близко к спине Земли спускается. Поэтому у людей иногда путается земной след с небесной дорогой, и человек уходит по небесной дороге навсегда. Так ушел когда-то великий шаман Абчи…
Галактион переваривая сказанное другом, смотрел на садящуюся за чумы большую круглую луну, на звезды…
- Вот и Зинаида поставила чум Аули, – Тэранго задумчиво посмотрел в сторону нового чума.
- Да, Зина сама ставила чум. Хорошая хозяйка, - подтверждает Мыртя.
- Такой она человек… - глубокомысленно изрек Тэранго. - Боги испытали ее душу на прочность. Много пережить пришлось… - не стал Тэранго больше ничего рассказывать о Зинаиде; а сам будто выпытывал, что знает о ней Мыртя.
- Она о себе ничего не рассказывает, говорит – я все забыла, ничего не помню.
- Да, я знаю – она ничего не помнит, - подтвердил Тэранго. - На Земле должны жить счастливые люди. Она тоже мечтала о счастье, когда я встретил ее… - задумчиво произнес он, выдыхая дым в темное небо.
- Аули сделал ее счастливой, - Мыртя посмотрел на друга.
- Хорошо, все правильно сделала Зина. Ох, и женщина! Вот такую и нужно Аули.
- Аули прямо ожил, другим человеком стал, - согласился Мыртя.
- Не обижает Зину? - строго, но с ноткой наигранности, спросил Тэранго.
- Ну, что ты! Они прямо как лебедь с лебедкой - только шеями не обнимаются…
Тэранго широко улыбнулся…
- Есть и плохие вести, друг – заболел шаман Вэнго … Передал через людей, чтобы ты к нему приехал, как только появишься.
- Я завтра же отправлюсь к нему. Твоими оленями поеду. Моим нужно отдохнуть.
Долетели до ушей Галактиона эти слова. Долетели до его ушей слова, сказанные Хойко, и о том, что Великий шаман Вэнго заболел; и то, что Тэранго готов немедленно выехать тоже слышал старый друг. «Он должен сменить Великого Шамана, он достоин» - подумал Галактион.
- Плохо шаману стало, говорят люди. Говорят, что видели огонь красный в небе над его чумом, змей извивался ярким светом покойников*. Люди так говорят… видели… - с расстановкой, с паузами закончил Мыртя. – сам шаман тоже видел этот свет, как только пришел большой холод. Хочет видеть тебя… Люди передали…
( *По легендам ненцев в чумах мертвых в нижнем мире светят светлячки-жучки, как огонь – это их «солнце». Оно горит так ярко, что верхушки чумов светятся. Этот свет бывает виден темной ночью, когда приходит большой холод. Тогда небо вспыхивает сиянием, которое люди называют «ярким светом покойников». Если оно горит красным огнем – это предвестие болезни. Терещенко 1965,. С.564)
- Я завтра приготовлю тебе лучших оленей, – сказал Мыртя. Он докурил папиросу. - Я поеду с тобой, - Мыртя прервал молчание, - я теперь человек свободный. Теперь почту вертолетами возят…
Мыртя, как он сам говаривал, «с почетом» отправили на пенсию. Сначала оленеводы восприняли весть с тревогой и даже возмущением, но теперь уже привыкли.
- Заходи, Мыртя, чаю попьем, пойдем, Галактион, - Тэранго подтолкнул друга к входу в свой чум.
- Долго, однако, тебя не было. Я уж соскучился, - уже за столом произнес Мыртя, - куда ходил, кого видел, хотел спросить? Каких людей встречал в пути?
- В Нижневартовск за очками ходил, - ответил коротко Тэранго.
Будто Мыртя не знал, куда ходил Тэранго и зачем, но раз друг спросил, он ответил. Вдруг Тэранго подумал, что неплохо было бы подарить очки другу, но вспомнил, что у Мыртя есть свои очки.
- Двое очков купил, - добавил он.
Тэранго навесил новые очки на нос, повернулся к Мыртя так, чтобы тот хорошо разглядел их. Потом обратился к женщине, сидящей у лампы:
- Акулина, налей чаю, к нам гость пришел, - Тэранго хотелось подчеркнуть, что это его женщина, что она хозяйка этого чума, что она здесь не случайно находится.
Акулина передала шитье Анне, подошла к печке, подкинула тонких веток для быстрого огня. Она хотела, чтобы гость понял, что она хозяйка в этом чуме, и мужчина, сидящий с гостем за одним столом – это ее мужчина. Устина отодвинулась дальше от печки, продолжая выминать тесто в тазике, уступив место Акулине.
- Отныне она будет ставить мой чум, - Тэранго с гордостью подчеркнул то, что теперь будет хозяйка чума, что они с женой будут ставить свой чум.
- Подождите маленько, пусть подогреется, - Акулина подвинула чайник на середину печки, и он тут же запел тоненьким голоском.
- Пусть подогреется, Акулина, - назвав ее по имени, Мыртя, таким образом, как бы дал понять ей, что он признает ее хозяйкой чума своего друга.
- Это мой друг Мыртя, - сказал Тэранго, обращаясь к Акулине, хотя Акулина уже познакомилась с Мыртя.
- Мне Тэранго о вас много хорошего рассказывал, - она блеснула белыми зубами.
- О-о-о! Мы с твоим мужем вот с таких, - Мыртя показал от пола ладонью на уровне стола, - вместе. Слов не хватит, времени оставшегося не хватит, чтобы все обсказать…
- Зачем так перед моей женщиной говоришь? Она еще подумает, что я старый никчемный человек, - пошутил Тэранго.
Чайник тем временем согрелся, выпустив тугой пар. Акулина налила чаю мужчинам, взяла с полочки банку с засахаренными лимонами. Уститна посматривала исподлобья на мужчин, сидящих за столом, на Акулину, стоящую у очага, и понимала, что теряет она свое уже привыкшееся главенствующее место в этом чуме, но это не вызвало в ней какого-то неприятия или зависти. За долгие годы одиночества она привыкла к нему, к этому предопределенному судьбой, и такому тягучему одиночеству.
- С лимоном будете? – спросила Акулина звонко, оглядев мужчин, сидящих за столом.
Мыртя отметил этот звонкий голос. Такой голос может быть только у веселого, легкого человека. С таким человеком другу хорошо будет. Так думал Мыртя, поймав взглядом нежные женственные руки Акулины, протянувшие банку с засахаренными лимонными дольками.
- Да, - сразу согласился Мыртя, - с лимоном.
- Я тоже буду с лимоном, - подтвердил и Галактион.
Тэранго молча кивнул головой, согласившись таким образом, с предложением Акулины; гордо, однако, посмотрев в сторону Мыртя, подхватившего ложечкой кусочек пропитанного сахаром лимона.
- Это сейсмики нас лимонами угостили, - сказала Акулина.
Мыртя вскинул вопросительно брови.
- Хорошие люди, - сказал Галактион, помешивая чай.
- Далеко ходил, - начал рассказ Тэранго, - когда чай с лимоном стоял на столе и курился тонкой ниточкой полупрозрачного пара, – вот, сам видишь, каких людей я встретил в пути. Вот этот человек, - он показал на, молча сидящего, Галактиона, - дорогу показал, приютил в доме своем. Породнились мы теперь. Акулина – родня его. Племянника евонного жены мать, - продумав родственную линию, сказал Тэранго. - Много людей видел, много встречал. Хороших, однако, больше людей… А Нижневартовск, город такой, что людей очень много и все копошатся, как муравьи. Как живут? Не знаю даже как сказать… Луны, солнца не видят, звезд не замечают. В лес на машинах больших ездят по бетонкам, чтобы вышки буровые строить. Нефтью землю всю залили. Земля болеет, деревья болеют, звери-птицы болеют… Жалко… Людей жалко: не ведают, что творят… Говорят, что когда лес рубят – щепки летят… Может одумаются… Шибко много щепок, однако получается, больше чем леса…
- Да-а-а, - протянул Мыртя, - и у нас уже газ нашли, город строят… Уренгой…
- Читал…
- А у нас, - вступил в разговор Галактион, - пока тихо. Не потревожили пока нефтяники Духов нашей земли. К нам, видишь, и от Нижневартовска далеко и от Уренгоя – не близко.
Посмотрели одобрительно Мыртя и Тэранго на гостя. Помолчали. Так и сошла беседа с витиеватой тропинки. Пошвыркали чай. Отодвинув пустую кружку, Мыртя, однако, посокрушался, что «будет у нас, как в Нижневартовске», на что Тэранго пытался возразить, что газ, «все же не нефть». И может их родная тундра избежит такой участи, как Земля там далеко на берегах озера Самотлора.
- Огонь шипел сегодня, - тревожно вдруг сказала Устина.
Переглянулись Мыртя с Тэранго. Завтра утром им предстояла встреча со старым шаманом Вэнго.
XXI
Уже третий день нет Тэранго, нет Мыртя. Скучно стало Галактиону. Даже поговорить не с кем.
- Что вертишься тут перед глазами, как игла по шитью? – спрашивает Устина, наблюдая, как Галактион уже который раз прошелся к печке и обратно к полатям.
- Помочь хочу. Работы у тебя, как погляжу, шибко много,- оправдывается, не зная, куда себя деть, Галактион.
-А что на нее глядеть? Глаза устанут на работу глядеть: ее же очами не охватить, ногами не оббежать… Работы всегда много. Работу работать нужно, может и поубавится маленько. Вот и глазам полегче станет, - говорит Устина. Обычно молчаливая, она вдруг почувствовала родственную участливую душу.
- Я и подумал: дров тебе наношу, нарублю, воды притащу… может еще что прикажешь – все сделаю, - пытается подладиться Галактион.
- Так все переделаем, а завтра – хоть слепни…
- Как так? – удивляется Галактион «Вот поперечная баба, - думает про себя, - точно моя бывшая…». И от этого само собой прибившегося на ум сравнения еще больше хочется поговорить с Устинй о том, о сем.
- Ну – переделаешь все дела, а на что смотреть будешь? Ты же сам начал: «как погляжу, работы у тебя много», - передразнив своего собеседника, нарушила неловкую тишину Устина.
- Дела все не переделаешь, - задумчиво произнес Галактион.
Устина не продолжила разговор, и Галактион сдался, замолчал. Вот был бы Тэранго, на него бы переключился. А так лежит без дела. Газеты все перечитал… Проснулась Аня. Заметил ее Галактион.
- Ну, как Анюта, отдохнула?
- Отдохнула, - ответила девушка сиплым после сна голосом.
Рядом сидела Акулина, и вышивала бисером новую малицу. Она слушала перебранку Устины и Галактиона молча, и думала про себя «Что-то не зря ведет такие разговоры Галактион», и у нее зародилось смутное предчувствие.
- Мама, я хочу вышивать, - обратилась к Акулине дочь.
- Возьми, - Акулина передала в руки дочери шитье.
- Пойду, покурю, - грустно сказал Галактион скорее себе, чем к кому-то обращался.
В дверях он чуть не столкнулся с Зинаидой. Вперед нее в чум забежали дети. Вместе с ними ворвался морозный воздух.
- Быстрей, быстрей, не май месяц, - поторопила их Зинаида.
- Чаю попьешь? – спросила Акулина.
- С удовольствием… с лимоном, - уточнила Зинаида.
- Давай, Устя садись тоже, витаминного чаю попьем, – обратилась к сестре Тэранго Акулина.
Женщины, как водится завели беседу долгую, казалось не имеющую конца. В который раз уже Акулина рассказала, что лимоны достались от сейсмиков, которые всегда в экспедицию заготавливают лимоны в сахарном сиропе чуть не десятками банок. И, что эти лимоны остались от какого-то Василия, который утонул в перевернувшейся газушке, и, что случилось такое горе с молодым человеком от того, что не сдержался он в охоте на глухарей, и, что, может и остался бы в живых Василий, если бы не праздник Великой Октябрьской Революции. Еще вспомнила Акулина о том, что рассказывал о витаминах Юлий Семенович, особенно, обратив внимание на такое интересное положение Зинаиды, которой нужны витамины больше, чем другим. Женщины, тихо воркуя, пили чай, дети устроили игры в прятки, доганялки, вовлекая в игры и Аню, которая отложив шитье, уже носилась, хохоча, по полатям.
Вдруг дверь резко распахнулась, мерзлый воздух густыми клубами покатился по полу. В проеме возник Тэранго, за ним вошел Мыртя. Галактион, отпрянув от двери, застыл в ожидании.
«Огонь шибко шипел»* - подумала Устина, глядя на вошедших Тэранго и Мыртя. Все замерли, даже дети остановились, как вкопанные. (Сидя у костра, у очага, ненцы смотрит на огонь, чтобы предугадать события. Если огонь горит весело, ровно, то и день будет удачен. Если огонь шипит или пищит, то это к неудаче, это предсказывает что-то худое. А.В.Головнев)
- Мы похоронили Великого Шамана, - произнес в тишине Тэранго, - мы не успели…
Мыртя и Тэранго прибыли в чум Великого Шамана Вэнго, когда ноги шамана уже отодвинули очажный лист. Там уже собрались омраченные горем родственники, близкие. Они-то и передали последние слова мудрого шамана: «Мы, старики всегда стоим на страже вековых традиций и обычаев народа нашего, края нашего, называемого иноземцами суровым, холодным, неприветливым. Но мы здесь живем веками, и нет для нас другой Земли. Здесь пасутся наши олени, На этой Земле водится много дичи, здесь реки наполнены рыбой. Мое солнце прибилось к закату. Скоро оно не будет слепить мои почти невидящие глаза: только лунный свет будет мне доступен. Тэранго пусть возьмет мой священный бубен и этот священный амулет. И пусть передаются они на протяжении многих солнц от старшего младшему».
Тэранго повесил бубен на священном месте, снял малицу. На его груди висел плоский белый камень величиной с голову соболя на тонкой кожаной тесьме.
***
Из разных концов бескрайней тундры начали прибывать нарты, украшенными красными лентами, запряженные лучшими оленями, звенят повсюду колокольчики. Люди, прибывающие к новому шаману, одеты в праздничные одежды. Многих из них узнала Акулина, Галактион, Анна. Это они недавно разделяли с путниками свой кров, стол… Давно уже не собирал праздник встречи восходящего солнца такого обилия людей. Новые чумы выстроились полукругом. Наконец из чума, стоящего в центре вышел Тэранго в праздничной малице. На груди, поверх малицы красовался священный амулет шамана, выделяющийся блестящим пятном - плоский белый камень величиной с голову соболя на тонкой кожаной тесьме. Камень имел форму круга, а едва заметные пятна на фарфоровой поверхности придавали ему сходство с полной луной.
Он нес священный бубен. Мужчины подходили к нему, задавая какие-то вопросы, он коротко отвечал, давал такие же короткие распоряжения. И каждый мужчина касался Камня Белой Луны ладонью. Две нарты, резво взяв с места, умчались в синюю мглу. На первой сидел Тэранго, за ним умчалась нарта Хойко. Короткий окрик Мыртя, и выстроившиеся вереницей нарты, в которых сидели мужчины умчались во след чуть выгнутой лентой. Женские нарты, разукрашенные привязанными красными лентами и лоскутами ткани, пока не вытянулись в линию. Их прибытие к месту праздника ожидалось позже.
На священном месте, у священной лиственницы, что растет на стороне восходящего солнца, мужчины привязали двух старых важенок и двух телят.
Тэранго достал из небольшого ларца шкуру огненной лисицы, надев ее на хорей. Прислонив хорей к лиственнице, он взял в руки бубен, ударил раз, другой, третий и так семь раз, каждый раз поворачиваясь по солнцу. Все это он проделал не спеша, нашептывая тихо таинственные слова:
Огненная лисица,
сидевшая в той стороне, где темно,
Прокатись огненным шаром
Над спиной Земли,
Покажи нам свое лицо…
Он взял хорей с шкурой огненной лисы на конце и, поднося к мордам жертвенных оленей, крикнул коротко, но громко:
- Тынзян!
- Тынзян!
- Тынзян!
- Тынзян! – ткнул он в морду четвертой важенки шкуру огненной лисицы.
Это был призыв принести жертву.
Пока мужчины свежевали принесенных в жертву оленей, Тэранго тщательно вытаптывал место для проведения главного обряда. При этом он пел песню солнцу, месяцу, когда «последняя темнота с той стороны остается»:
Золотая нарта, прячущаяся за Спиной Земли
Где ты? Ты нужна людям…
Через край темноты перевалилась спина года,
Большой ясно- морозный месяц наступил…
Приди к нам, Солнце нового года,
Покажи свой золотой бок,
Месяц песен настал,
месяц танцев настал.
Вот и готова ровная площадка с плотно утоптанным снегом. Тэранго взял в руки деревянную лопатку, нарисовал круг величиною с бубен, тщательно выбрал снег из круга, получилась круглая лунка в плотном снегу, от круга древком лопатки он прочертил бороздки в виде солнечных лучей, тянущихся от «бубна». Так проходя по кругу, по солнцу, он прочертил семь лучей.
- Хаэр! – воскликнул Тэранго. И тут же Хойко вручил ему в руки большой деревянный ковш, наполненный кровью жертвенного оленя.
- Хаэр! – воскликнул вновь Тэранго, вылив кровь в круглую лунку. Ковш вновь наполнили кровью, подали шаману.
-Хаэр! – воскликнул он, и поочередно заполнил углубления, обозначаемые лучи солнца.
Он поднял глаза к небу.
Хаэр! – крикнул он.
Хаэр! – громко ответили мужчины, трижды поклонившись восходящему солнцу.
Приехали женщины. Издалека заалели в свете первых лучей нарядные нарты, наполнился воздух переливом разноголосых колокольчиков. Вот они уже окружили жертвенное место, развели костры, поставили казаны с жертвенным мясом. Хлопочут вокруг священных костров празднично одетые женщины, носятся шумной ватагой счастливые дети. Радуются первым лучам животворящего солнца.
После долгой ночи показало свой яркийй бочок золотое светило, залило желто-красным светом всю тундру от края до края, озолотив лица счастливых людей. Последние дни все жили этим предвосхищением. И вот оно солнце появилось, как случалось многие столетия и годы, так было всегда.
Тэранго взял в руки бубен. Все замолчали, даже дети остановились, прервав озорные игры.
- Я обращаюсь к молодым мужчинам, сменившим нас, убеленных сединами, на оленных пастбищах, на изнурительных охотах; я обращаюсь к женщинам, подарившим нам детей и внуков, поддерживающим огонь в наших домах, дарующим мужчинам радость и свет. Вам предстоит передать этот запах тундры, наши обычаи и традиции своим детям и внукам. Вам предстоит сохранить и приумножить стада оленей, уберечь нашу землю от многих неправедных деяний пришлых людей. А они уже идут, уже слышен гул вертолетов; уже дырявят стальными бурами нашу землю в поисках газа и нефти. Мы должны убедить людей, приходящих к нам с других земель, относится к нашей земле бережно, чтобы олени не уменьшились в числе, чтобы зверь не перевелся в наших лесах и тундре, чтобы рыба не иссякла в наших реках, чтобы не тревожили Духов Нашей Земли. А они – эти чужеземцы, как и мы имеют сердце, имеют душу, они умеют видеть и слышать, как и мы. Я встречал много людей, и понял, что хороших людей больше, чем злых и жадных. Нам в пути встретились сейсмики…
Среди людей зародился еле слышный шепот.
- Это такие люди, которые ищут газ и нефть, - пояснил Тэранго. Они государством назначены искать. Эти люди спасли нас. Без них мы бы замерзли, мы не достигли бы родного порога, не удержалась бы душа Кузьмы, брата Галактиона в мире между Землей и Небом без лекарств, которые дали сейсмики. Нам не нужно воевать с ними. Войну мы проиграем, но
Мы, живущие между землей и небом, будем почитать и Солнце, дарующее свет, и Луну, освещающую Нижний мир. Предков будем почитать, и нас помнить будут.
Тэранго обходит вокруг священного костра, ударяя в бубен. Мужчины и женщины, заполнившие все пространство перед священной лиственницей, сомкнувшиеся широким кругом вокруг кострища, вокруг Нового шамана, начинают двигаться в такт звучащего бубна и летящей ввысь песни, все быстрее и быстрее.
Мы никому неподвластны,
Мы вольные люди, рожденные в тундре,
Над нами только Солнце.
Над нами только Луна и звезды,
Над нами высокое чистое Небо.
Над нами Небесные Боги и Добрые Духи.
Мы люди нашей Земли…
Мы люди Луны и Солнца.
Луна, перемещаясь из лета в зиму
от весны к осени, от края Земли и до края,
совершая звездный путь свой,
смотрящая снизу в небесную дыру,
Скрывающаяся от людских глаз,
Заходя в Нижний Мир,
Чтобы снова появиться тонкой царапиной на небе,
Перерастающей в тонкий рог,
Вырастая в круглый лоскут шкуры
со лба белого медведя.
Идущее по Земле время
Возвращает Солнце нового дня,
Чтобы возродить Землю,
Наполнив ее талыми водами,
Громким пением перелетных птиц,
Умножив наши оленьи стада…
Мы люди Луны и Солнца,
Мы люди своей Земли…
Об авторе:
Валерий Леонидович Михайловский, врач, член Союза писателей России, Член Русского географического общества. Лауреат литературных премий Губернатора ХМАО в номинации проза за двухтомник «Души неприкаянные» и «Северные ветры» – 2006 г., и в номинации «Краеведение, публицистика, критика, литературоведение» за книгу «Великий северный путь»- 2011 год; Всероссийской литературной премии им Д.Н.Мамина-Сибиряка за книгу «Вах таинственный» и серию научных статей, внесших заметный вклад в краеведение Западной Сибири; литературной премии Уральского федерального округа в номинации «Публицистика и краеведение» - 2016 г.
Награжден медалью АсПУр (Ассоциации писателей Урала, Сибири и Поволжья) «За служение литературе»(2009).
Автор книг: «Всяк забавляется, как может», Нижневартовск, (1998); «Души неприкаянные» и «Северные ветры», Екатеринбург (2005); «Вах таинственный», Екатеринбург (2008); «Алло, вас разыскивает…», Томск (2009); «Надоело, или так пить нельзя», Екатеринбург (2007-2015 – шесть изданий); «Великий северный путь», Томск (2011); «Чрезъ всю Сибирь», Томск (2015), «Наш маленький секрет», Екатеринбург, (2017).
Автор более 30 научных работ в области демографии, этнологии коренных народов Севера.
Идеолог и руководитель нескольких крупных научно-практических экспедиций по изучению ландшафтов, истории, этнологии Западной Сибири, Канады: «Три центра России» - 2006 г.; «Красный Север» - 2007 г.; «Великий северный путь» - 2008 – 2009 гг.; «Байкал – Самотлор» - 2009 г.; «На 180 градусов» в резервации индейцев племени «Черная нога» и канадским фермерам в провинции Альберта, (2013), «По следам исторических событий» (Игарка, Енисейск), 2017 и др.
На тонкой ниточке луна...
© Copyright: Валерий Михайловский, 2020
Свидетельство о публикации №220091400982
Свидетельство о публикации №220091400982
Рецензии