Чук, Гек и дядя Фёдор

1
Однажды воскресным утром у меня зазвонил телефон. Ещё не было и восьми часов. Я был удивлён столь раннему звонку. Как известно, в выходные дни не принято звонить рано. Телефон разбудил меня. Я взял трубку и услышал голос брата. Он бы зря не стал беспокоить меня в такую рань. В семье мы все называем моего младшего брата дядей Федей за его основательность и житейскую мудрость.
– Я к тебе обращаюсь как к доктору, помощь нужна, – услышал я в трубке и у меня закралась тревога в сердце.
– Чем могу быть полезен? – спросил я с беспокойством. – Не заболел ли ты?
– Нет, дело не во мне. Тут у нас обнаружились две маленькие норки. Еще совсем маленькие, детёныши…
– Какие норки? – выразил я своё удивление.
– Ну, зверьки такие…
– Понятно, что зверьки, только мне ничего не понятно…– скаламбурил я, – откуда они появились?
Тут мне нужно пояснить, что мой брат дядя Фёдор работает машинистом тепловоза на железной дороге. Он рассказал, что сегодня ранним утром, производя погрузку старых труб, рабочие заметили, что из них вывалились два маленьких комочка, которые оказались детёнышами норки. Трубы привезли на грузовике из тайги на металлолом. Вернуть норок на место не было уже никакой возможности, потому что никто теперь не мог указать, с какого места они привезены. Рабочие посадили маленьких зверьков в большую мятую кастрюлю, найденную тут же на куче металлолома, и притащили в кабину дяди Фёдора.
– У тебя брат доктор, пусть поможет им, – сказали они.
Дело в том, что один из малышей был ранен: у него была повреждена передняя правая лапка и виднелась запёкшаяся кровь на мордочке.
– Но я же человеческий доктор, – пытался я возразить своему брату.
– А что же нам с ними делать? Ведь один из этих норчонков ранен.
Упоминание о ране, о том, что кому-то нужна помощь, видимо, сделали своё дело. Не мог же я отказать больному в помощи. И я согласился. Я распорядился лишь напоить водой малышей, ибо именно обезвоживание сейчас может грозить их состоянию: неизвестно же, сколько времени они были без пищи и воды. Через час, как только закончилась смена, мы вместе с дядей Фёдором принесли кутят ко мне домой. Прежде всего мы выкупали их в тёплой воде, смыли с них грязь, прилипшую к взъерошенной шёрстке. Ушёл тяжёлый не то болотный, не то солярный запах.
У меня в холодильнике нашлась куриная печень, молоко. Молоко они лакать ещё не умели, но очень скоро поняли, как это делается, и их розовые язычки, разбрызгивая молочные капли, заработали быстро-быстро. Потом они с жадностью налетели на измельчённую куриную печёнку.
– Много давать нельзя, – сказал я, – они очень голодные и могут заболеть от переедания.
Когда я попытался забрать маленькую мисочку с едой, они едва не откусили мне палец. Через какое-то время они всё же получили добавку. Но снова не позволили им съесть слишком много.
Ещё норчатам понравилась рыба. Мы с дядей Фёдором как раз накануне наловили много окуней.


2
Когда кутята высохли, их шёрстка стала чистой, и оказалось, что здоровый норчонок был почти чёрного цвета, а раненый – намного светлее. У каждого из них на шее виднелось светло-жёлтое пятно, что говорило о том, что это были североамериканские норки. Когда-то давно их завезли к нам в Россию, и они хорошо прижились в наших условиях.
Я осмотрел раненого норчонка: его лапка была отёчной, пальчики покрыты толстой корочкой, так что сразу было не разобрать, а сохранились ли коготки. На мордочке, самый носик-пятачок тоже покрывала буроватая корочка из запекшейся крови, один глаз полностью заплыл от образовавшегося отёка. Так что невозможно было судить о том, повреждён ли сам глаз. Однако аппетит у раненого кутёнка был отменным, что вселяло надежду на выздоровление.
Назвали мы маленьких норок Чук и Гек. Чук чёрный, а Гек имел более светлый окрас. У каждого складывались свои предпочтения в еде: Чук любил рыбу, а Гек – куриную печёнку. Чук иногда пытался отобрать еду у раненого Гека, но тот не отдавал своей порции. Он угрожающе рычал, и, быстро развернувшись, прятал от своего братца любимую печень.
Прошло два-три дня, и мы поняли, что дальше оставлять кутят открытыми нельзя: они стремительно начали осваивать окружающую территорию. Я купил большую клетку, предназначенную для содержания морских свинок. Клетка была просторной. Внутри её даже имелась специальная комнатка-спальня, в которую норчата с удовольствием заползали, чтобы подремать днём. Мы наблюдали, как день за днём растут наши питомцы, как забавно играют они после еды, как купаются в корытце с водой.
Норки растут очень быстро. И мы это заметили. Уже через несколько дней их было не узнать: шёрстка стала блестящей, лоснящейся. Они привыкли к новым условиям, к нашим рукам. Когда я убирал клетку или менял воду, Чук игриво прикусывал мне палец, но так, немножко, совсем не больно. Он позволял брать себя на руки, и вёл себя очень спокойно в моих ладонях. А вот Гек, возможно, боялся, что ему могут причинить боль, на руки сначала не шёл.
Прошло две недели. Чуку и Геку стало тесно в клетке: им не хватало простора для игр, и мы переселили норчат на балкон-лоджию, отгородив её от квартиры высоким заборчиком из каких-то досок, фанеры.

3
К нам приехали тележурналисты, чтобы снять сюжет о норках. Девушка-тележурналист спросила меня о том, что мы собираемся делать с норками дальше? Тут я и сам задумался: что же делать с ними, когда они подрастут? Мне уже приходила мысль содержать этих питомцев дома. Я знал, что норки хорошо привыкают к жизни в квартире рядом с человеком. Но особо меня такая мысль не грела. Во-первых, для содержания в квартире выращивают специальных домашних норок, а эти всё же – дикие. Во-вторых, через месяц приедут ко мне внуки, и они (я это знаю наверняка) будут доставлять малышам-норчатам много неприятностей.
Я позвонил своему другу, работающему егерем, рассказал о найденных норочках, попросил у него совета. Он, как опытный специалист, посоветовал выпустить норок в природу, но нужно найти такое место, где рядом есть ручей. Место это должно быть труднодоступным, потому что норки, уже привыкшие к рукам, могут выйти к людям. Он уверил меня, что с двухмесячного возраста норки способны сами себе найти пропитание в лесу.
Мы перестали брать кутят на руки, не разговаривали с ними, чтобы они отвыкли от голоса человека: готовили их к самостоятельной жизни в лесу. А там помощников нет. Чук и Гек будто поняли, что от них требуется, и через пару дней стали прятаться от нас, как только мы появлялись. Мы перестали нарезать еду маленькими кусочками, а давали, например, рыбу целиком.
 
4
И вот пришло время, когда мы с дядей Фёдором увезли уже подросших и окрепших норчат в тайгу, к избушке нашего друга Олега Ивановича. К этой избушке можно добраться на лодке только в большую воду, в половодье по ручью, который впадает в реку Обь. В конце лета ручей пересыхает, и от берега Оби нужно идти пешком. Место это отдалённое от сёл и городов. Нужно было спешить, чтобы успеть отправить наших питомцев туда на лодке, пока вода не упала. В тот год вода держалась долго, и мы ближе к концу июля вывезли Чука и Гека на вольные хлеба.
Это уже были крепкие зверьки, мало отличающиеся от взрослых норок. Шерсть их лоснилась на солнце. Корочки, покрывавшие ранки Гека, сошли. Глаз оказался неповреждённым, что радовало нас. На раненой лапке не доставало лишь одного коготка, а значит он не утратил способности охотиться.
В лесу, недалеко от избушки, мы соорудили Чуку и Геку что-то вроде домика: перевернули небольшую деревянную лодку, оставили под лодку небольшой лаз в виде норы. Накрыли дно лодки какими-то лохмотьями, чтобы дождь не барабанил громко по днищу. Чук и Гек с удовольствием обжили новый дом. Для того чтобы им было легче привыкнуть к новому месту, мы постелили их привычную постельку, которая содержала все знакомые запахи.
Через неделю мы вновь приехали к таёжной избушке, привезли куриного мяса, оставили два больших карася. Следов, ведущих под лодку, мы не обнаружили. Все припасы, оставленные нами ранее, были съедены. И вообще, норки не появлялись, затаившись где-то. Только после тщательного обследования территории я обнаружил следы, идущие под поленницу дров. Похоже, что там они и устроили себе новое жилище. Долго пришлось мне сидеть неподвижно на пеньке, пока Чук и Гек появились. Они схватили по одному куриному бёдрышку и утащили в норку под поленницей. Через какое-то время они снова выползли, оглянувшись вокруг, осторожно спустились к ручью. Там, на самом бережку, они затеяли игру, перескакивая друг через друга, кувыркаясь в прошлогодней листве. Как хорошо, что они вдвоём попали к нам. Конечно, им так веселее, да и, наверное, не так страшно. Вдруг Гек остановился, всматриваясь в листву у самой воды, потом одним прыжком накрыл что-то. Через мгновение в его зубах я увидел лягушку. «Ну, – подумал я, – теперь они не пропадут».
Только поздно осенью мы с дядей Фёдором поехали на рыбалку. Рыбачили мы на реке Обь у того ручья, что пересыхает к концу лета, и на котором стоит избушка. К избушке мы не ходили. Мы знали, что увидеть теперь наших норок уже не придётся. Они уже полностью привыкли к лесной жизни и ничем не отличаются от диких норок. На глаза человеку они уже не покажутся.
Я долго всматривался в многочисленные следы норок вдоль обского берега. Раньше здесь так много норочьих следов не наблюдалось. И вот в одном месте я нашел то, что искал: в месте, где следы отпечатались очень чётко, я увидел след взрослой норки, у которой на правой передней лапке отсутствовал один коготок.
 Июль 2016 г.