Неприёмная мама

Москва 2020
2
Многие дети остаются без родителей и попадают в детские
дома. Многим взрослым кажется, что можно всё исправить, просто
забрав их в семьи. К сожалению, случается так, что дети не остаются с новыми родителями навсегда. Перед вами история женщины,
которая взяла ребёнка из детского дома, и девочки, которая тринадцать лет была приёмной дочерью. Они встретились и стали семьёй,
а потом их пути разошлись навсегда.
3
Оглавление
5
Глава 1. Юля, Юлька, Интернет-знакомство. Погружение........................................7
Оформление Глава 2. Адаптация. Приёмный ребёнок — ДРУГОЙ.............................................30
Необходимо полное обследование......................................32
СДВГ — четыре страшных буквы..........................................33
Глава 3. Лёля дома и в детском саду..................................................35
Глава 4. Наши радости. Путешествия..............................................40
Семейный 4
Глава 5. Школьные Выбор Трудности Многодетная семья. Трудности семейной жизни.................60
Тяжёлая потеря для всех. Дед. Лёля.......................................66
Первое Глава 6. Окончательное Глава 7. Жизнь Осознание и Свой P. S. 5
Предисловие
Давным-давно я собиралась и обещала себе написать
о своём опыте приёмной мамы. Момента, когда я смогу сделать это беспристрастно, пришлось ждать очень долго, но
сейчас он наконец наступил.
На дворе весна 2020 года. Пятнадцать лет назад
я взяла под опеку почти четырёхлетнюю девочку из детского
дома. Тринадцать лет мы с ней прожили вместе, и это был
один из самых насыщенных событиями периодов моей жизни.
Я хочу рассказать об этом с самого начала и до самого
конца. Это будет история обо мне и моём приёмном ребёнке,
о моих чувствах и действиях. Очень субъективная история.
В распоряжении читателей будет лишь та информация, которая была доступна мне, а всю ситуацию вы увидите моими — и только моими — глазами.
Почему мой рассказ начинается сейчас — когда прошло почти два года с того момента, как дочку увезли
на скорой и я наконец смогла принять решение её не забирать? Всё просто. Только сейчас меня перестал сковывать
страх от одной мысли о моей девочке. Мне непросто было
даже начать рассказ, но я решила сделать это и довести его
до конца ради себя и ради моих детей.
6
Я не планирую публиковать эту историю. Но, возможно, она будет полезна другим мамам, которым невыносимо
трудно с приёмными детьми и которые, может быть, прямо сейчас находятся в отчаянии или даже в состоянии горя.
Я постаралась собрать информацию об особенностях воспитания приёмного ребёнка, которая помогла мне, и методики,
которые работали именно с моей дочерью.
Этот труд позволил мне ещё раз прожить
те пятнадцать лет, найти ответы на многие вопросы
и посмотреть на произошедшее в моей жизни совсем другими
глазами.
*** Все имена изменены.
7
Глава 1. Юля, Юлька, Лёля
Интернет-знакомство. Погружение
С чего же всё началось? Наверное, вот с чего. На работе я сошлась с коллегой, которая рассказала, что помогает детским домам
и хочет усыновить ребёнка. Она показала мне чат-конференцию
о приёмном родительстве. Там общались те, кто только готовился
взять ребёнка из детского дома, и те, у кого уже получилось это сделать. В чате обсуждали вопросы медицины, воспитания приёмных
детей, защиты их прав, а ещё приёмные родители хвалились достижениями и успехами своих детишек и помогали тем, кто оказался
в трудной ситуации и отчаялся.
Я стала помогать детским домам вместе с коллегой: куда-то
ездила, что-то передавала… Мы много говорили об усыновлении и
как-то я подумала, что, наверное, в этом и есть смысл жизни — помогать тем, кто пока не может помочь себе сам. У меня началось
настоящее раздвоение сознания. Во мне жили две Ларисы. Одна
(с мозгами) твердила, что я не могу иметь никакого отношения к
проблеме усыновления, ведь у меня нет того, сего, пятого, десятого… А вдруг то? А вдруг это? А вторая Лариса (без мозгов, но зато
очень эмоциональная дама) говорила, что все проблемы — полная
фигня... Всё будет хорошо, потому что просто не может быть как-то
по-другому...
А потом в интернете я прочитала рассказы тех, кто ездил
в один из детских домов и общался с детьми. Там я увидела информацию о девочке и фотографии. Посмотрела, почитала. Не помню,
8
что именно меня тогда зацепило, но процесс пошёл. Стали возникать
сомнения, но по невероятной случайности на все мои вопросы тут же
находились ответы. Те же вопросы задавали и другие люди, которые
хотели усыновить ребёнка. А потом (и снова случайное совпадение!)
кто-то кинул клич: «Надо ехать в дом ребёнка, но это очень далеко.
Кто поедет?!» Я решила, что поеду. Купила билет, исколесила всю
Москву и собрала подарки для детей, ради которых всё и затевалось.
Конечно, я ехала туда с конкретной целью — поговорить
с главврачом, увидеть девочку и узнать о её состоянии здоровья, чтобы исключить какие-то серьёзные диагнозы и принять окончательное решение. Мне казалось, что фотографии далеки от реальности.
А ещё я думала, что если девочка мне понравится, то к лету заберу.
Может быть…
Честно говоря, в детском доме мне было страшновато и както… неудобно? Воспитательница хвалила определённых детей, просила: «Спой, спляши!» Один мальчик выдал весь свой репертуар —
стихи, песенки, потешки. Другому вручили плюшевого мишку, сказали: «На, полюби, это твой мишка теперь». Мне никак не удавалось понять, для чего это всё, зачем. Я сидела на стуле, окружённая
детьми, при этом один из них выступал, а другой ездил вокруг меня
на велосипеде. Слушая стихи и потешки, я окончательно увязла
и молчала, не в силах подобрать нужных слов. Потом меня накормили обедом. Я ела (и все ели) из железных мисочек со множеством
сколов. Не покидало ощущение, что всем как-то неудобно из-за
того, что происходит. Помню, подумала, что надо бы купить нормальный сервиз и как-то переправить его в детский дом.
Главврач рассказал мне о Юле и о её здоровье, а потом сообщил дату её рождения. В один день с моей бабушкой! Добрый знак!
9
Юлину группу должны были расформировать. В ней было десять
ребят, которые воспринимали себя как семью, и их должны были
перевести в разные детские дома, в новые группы, к чужим воспитателям. Так работает вся эта система, даже несмотря на то, что для
детей в таком возрасте это огромный стресс. Разумеется, волонтёры
и администрация дома ребёнка прилагали максимум усилий, чтобы
воспитанников детдома забрали в приёмные семьи.
По дороге домой я думала, что Юля меня «узнала». Как будто
сразу поняла, что я — к ней. Подошла и попросилась «на коленочки».
Сидели с ней долго-долго, а потом ещё одна девочка на вторую коленку забралась, а потом ещё и мальчик. Какие большие у меня оказались коленки! Или просто детки такие крошечные… Воспитательница тогда сказала, что Юля — «цыганка, и у неё, понимаете, гены».
Мне было всё равно — ну цыганка, ну гены, разве это что-то меняет?
Я ехала и ревела всю обратную дорогу — боялась не успеть. Вдруг ктото опередит меня, заберёт мою Юлю, Юлечку раньше меня!
Я вернулась в Москву уже «беременной».
Оформление опеки
Моя дочка Даша давно просила сестру, и вдруг у неё появилась
такая возможность получить желаемое! Её оптимизм заражал, и уже через неделю все знали, что у Даши скоро появится сестрёнка. Специалиста опеки, конечно, интересовали мотивы моего решения, но я была
в себе уверена и легко убедила её, что «мне надо». Я была дееспособная,
материально обеспеченная женщина с опытом материнства и без всяких неприятных событий в анамнезе — не теряла ребёнка, не была бесплодной и имела достаточно ресурсов, чтобы воспитать ещё одну дочь.
10
Я оформляла опеку и целыми днями сидела в интернете, читая отзывы тех, кто уже прошёл этот этап. Оказалось, что наличие
мужа часто не помогало, а только мешало женщине, которая хочет
усыновить ребёнка. Получить согласие удавалось не всегда. Вопросы
генетики почему-то вообще никто не обсуждал, а если и обсуждали,
то я не обращала внимания. Я видела только то, что хотела, и то, что
было для меня важно. Меня спрашивали: «А как же ты будешь одна?
Ты что, не хочешь замуж?» И я отвечала: «Почему одна? Я планирую
устроить свою личную жизнь, но только с тем мужчиной, который
примет моих детей». И точка. Моя уверенность передавалась окружающим. Казалось, ни я, ни окружающие люди просто не верили
в генетику. Какая генетика, если рядом столько замечательных подросших и даже взрослых ребят из детских домов!
Я поставила дома Юлину фотографию. Даша уже мечтала,
как они с сестрёнкой будут вместе ходить на танцы, как мы будем
забирать её из садика, как они будут играть.
— Даша, она же совсем маленькая ещё, — говорила я дочери.
— Ну и что? — спрашивала она.
— Скажет: «Не хочу играть». Что ты тогда будешь делать?
— А я ей тогда отдам все-все свои игрушки! Пусть берёт любые, какие захочет, и сама играет!
Вдруг передумал дедушка. Мы с Дашей жили с ним в его квартире, и он поначалу согласился принять Юльку. Но затем неожиданно
сказал: «Нет, не получится. Уж очень хочется покоя на старости лет».
Как долго я просила его снова согласиться, в то же время думая, где
взять денег хотя бы на съёмную квартиру… Но когда дедушка оказался
в больнице, всё изменилось в одночасье. Ситуация была серьёзная.
11
Однажды я поехала его навестить (и хоть убей не помню, почему у меня были с собой формы документов на опеку). Дедушка
тогда сам завёл разговор про «девочку», и я сразу разревелась. Потом сказала, что всё понимаю и постараюсь как-то решить вопрос,
не втягивая его во все эти дела. Тогда дедушка тоже прослезился
и вдруг сказал: «Ладно, давай сюда свои бумажки, подпишу!»…
— и подписал согласие собственника квартиры на опеку. А потом…
на старт, внимание… и я снова побежала — на этот раз собирать все
возможные справки.
Мне везло, фатально везло! Весь мир был за меня, все ангелы
и демоны, люди и обстоятельства. Я думала, так не бывает. Но когда
так везёт именно тебе, происходящее воспринимается не иначе как
чудо. И отступить уже не получится — теперь двигаться нужно только
вперёд. Медкомиссия — два дня, справки — три или четыре, обследование квартиры (есть ли всё необходимое) — всего пятнадцать минут.
Все мысли были заняты только Юлькой и оформлением опеки. Работа мешала бегать по инстанциям. Страшно хотелось уволиться, но вместе с тем я понимала, что просто сойду с ума, если
не буду отвлекаться хотя бы на рабочие дела. Я почти не спала: ложилась поздно, вставала рано, во сне разговаривала с заведующими
детских садов, сотрудниками органов опеки, врачами… Просила их
всех о чём-то, даже умоляла. А в это время моя Дашенька считала
дни до поездки за сестрёнкой.
Документы были готовы. План был такой: забрать Юльку,
оформив отпуск на работе, вместе провести дома (для адаптации) предновогодние дни и праздники, а затем устроить девочку в сад. Билеты в тот самый далёкий город, где находился дом
12
ребёнка, были куплены на двенадцатое декабря. Две недели до
Нового года. Я не очень доверяла заключениям в личном деле
и хотела решить все формальности с устройством Юльки и пройти диспансеризацию уже в Москве. Но что будет, если нам не
дадут место в саду? А вдруг откажут во временной регистрации?
А если врачи обнаружат какое-то заболевание? Меня донимали
самые разные вопросы, но внутри себя я всё-таки была уверена,
что всё будет хорошо.
Незадолго до отъезда Даша пришла из школы с большим пакетом самодельных бумажных кубиков и сказала: «Мама, смотри! Сегодня было рисование, и учительница предложила ребятам сделать
подарки для Юли! И все сделали!» Перед нами на столе лежали целых
три десятка разноцветных кубиков. Мы рассматривали их, и я думала,
что невольно стала «проводником» добра ещё и для других людей.
Перед самой поездкой мне было одновременно плохо и хорошо, страшно и радостно. Я верила в то, что вот-вот заберу мою
девочку, но боялась, что может случиться какая-то беда и мне её не
отдадут. Я не знала, как сложится наша жизнь и получится ли то, что
я задумала. Но в голове была картинка: мы втроём с Дашей и Юлькой, счастливые и смеющиеся. Я просто мечтала взять обеих девчонок, обнять их и спрятаться от целого мира.
А потом — «мороз и солнце, день чудесный». И синее-синее
зимнее небо. Мы с дочкой шли с рюкзаками через весь город, и я
успела подумать, что, наверное, ещё можно всё отменить… Но нет,
было уже нельзя. Меня ждали, и я ждала — и вот все наконец дождались. Я шла и думала, как всё будет, как себя вести, что говорить…
13
14
«Забрали!»
В дом ребёнка мы с Дашей пошли прямо с автобуса. Главврач
знал, что мы должны приехать, и встретил нас. Он посмотрел бумаги, выписал какое-то направление, и мы с дочкой, бросив вещи,
побежали в местный орган опеки.
Настроение было праздничным, уже предновогодним. В опеке нас тоже ждали и сразу забрали документы для печати разрешения. Мы с Дашей отправились «погулять» и пошли по главной улице
города, вдоль которой тянулись длинные деревянные дома-бараки.
Дошли до главной площади. На ней — остановка автобуса до Кирова и большой старый универмаг. Мы зашли в магазин и перекусили на ходу. Пришло время возвращаться в опеку… и там нас ждал
неприятный сюрприз. Встревоженная начальница прямо с порога сказала, что не хватает какой-то важной московской бумажки…
У меня началась паника, и я разревелась. Я даже не могла подумать
о том, что могу вернуться домой без Юльки!
И вдруг случилось чудо… Строгая начальница сказала: «Подождите, сейчас всё решим!» — и удалилась. А потом вернулась
с подписанным разрешением на опеку! Я даже обняла её на прощание, и мы с Дашей побежали дальше — обратно в дом ребёнка. Нужно было забрать Юльку и не опоздать на единственный автобус до
Кирова, а потом и на поезд до Москвы.
В детдоме у нас забрали документы и попросили подождать,
пока приведут девочку. Пришлось просидеть несколько минут на
стульчиках в холле, и эти минуты показались нам почти вечностью.
Я ужасно нервничала. Оказалось, я совсем не знаю, как надо себя
15
вести и что вообще говорить. Юльке сказали, что за ней приехала
мама. Я услышала неторопливый стук каблуков главврача по коридору, а рядом выбивали дробь маленькие детские туфельки, и слышался то ли шёпот, то ли сдавленная радость маленькой девочки,
у которой теперь наконец есть настоящая мама.
Невозможно выразить словами чувство, когда ты чего-то
очень долго ждал, почти перестал верить в то, что это вообще может
произойти, и вдруг тебе сказали: «Вот оно, здесь!» В такие моменты в груди всё сжимается, и из горла выходит сдавленно-радостное:
«Правда???» Топот маленьких ножек сопровождал именно такой
голос — сдавленный и радостный одновременно: «Мама? Мама
приехала? Ко мне мама приехала???» А потом в дверях появилась и
сама Юлька. На секунду она даже остановилась в замешательстве,
но почти сразу поняла, что произошло, и прозвучал крик боли и отчаянной радости, который я никогда не забуду: «Мааамааа!!!»
Я оторопела, потекли слёзы. Мы боялись друг к другу приблизиться… Она была маленькая, худенькая, смуглянка с огромными карими глазами, слегка сплющенным носом и большим улыбающимся ртом. Нос был расцарапан до крови, крупные упругие
кудряшки обрамляли лицо. Большой палец на правой руке был
опухшим, деформированным, с большой кровянистой мозолью на
сгибе. Что это такое, я тогда не поняла и подумала, что девочка просто обо что-то ударилась.
Мы посидели, подержали друг друга за руки и поняли, что
дальше будем жить вместе. Юля познакомилась со своей новой сестрой Дашей и согласилась поехать с нами. Все вещи для неё я привезла с собой, из группы Юля взяла только одну игрушку — пазл
16
с пеликаном. Пока мы одевались, подбегали другие дети и кричали:
«Мама???» Воспитатели объясняли, что я не их мама, и уводили их
обратно в группу. Я всё больше торопилась и путалась в завязках,
пуговицах и молниях на Юлькиной одежде. Хотелось как можно
скорее убежать из этого места — подальше от взглядов детей, к которым мама так и не приехала.
На улице Юля притихла, ведь каждый шаг был для неё открытием. Столько домов, людей, собак — и даже автобус! Мы поехали. Девочка устроилась у меня на коленях и почти сразу начала нервничать: «А когда мы вернёмся? А ты кто? А я кто? А это
(Даша) кто? А как же мой братик? Ну когда мы вернёмся?» Братиком Юля называла мальчика из своей группы — Алёшу. Они росли вместе в доме ребёнка, были очень дружны и привязаны друг
к другу. Алёшу его новые родители должны были забрать домой
неделей позже. Я знала об этом — мы уже познакомились с его
будущей мамой на сайте приёмных родителей и общались, планируя встречи наших детей в будущем. И действительно, потом
мы встречались пару раз, но ежедневные заботы нас закружили,
и пути разошлись.
Я старалась отвечать спокойно: «Я мама, ты моя доченька, это тоже моя доченька, твоя сестрёнка Даша. Мы едем домой, там тебя ждут дедушка и бабушка. Мы поедем на поезде.
А к братику мы потом приедем в гости». К сожалению, от моих
ответов Юле не становилось спокойнее. Она снова и снова задавала одни и те же вопросы и стала говорить громче, почти
кричать. Пассажиры автобуса начали оборачиваться, а я — паниковать… Ситуацию спасла Даша, которая решила поиграть
17
с Юлей, чтобы как-то отвлечь её. Так малышка успокоилась,
а вот я — нет. Мне стало очень-очень страшно, и теперь уже
я сама задавала и задавала себе одни и те же вопросы: «Какое
я имею право менять чужую жизнь? Что если моей девочке теперь плохо, и она хочет туда, где всё было понятно? Что вообще
с нами будет?!»
Мы вышли из автобуса и пересели на поезд. Ехали в купе,
и Юля ночевала на полке вместе со мной. Я смотрела, как она спит,
и наконец поняла, что никакой Юли больше быть не должно. Нужно сделать так, чтобы ничего не напоминало о детдомовском прошлом моей девочки. Юля — это было казённое, чужое имя, а дома…
пусть она будет… пусть будет… Я перебирала все возможные варианты, глядя на её буйные кудряшки, и новое имя наконец пришло.
Пусть будет Лёля! Юля была в детском доме. У меня — Лёля! И только тогда меня отпустило.
На перрон в Москве вышла уже Лёля, моя дочь. Нас встречала мама с розовой игрушечной собачкой для новой внучки. Еле
сдерживая слёзы, мы поехали домой. Лёле стало ещё страшнее — всё
было такое большое и такое новое! И бабушка, даже новая бабушка
была — её, Лёлина…
Лёля шла рядом, путаясь в ручках и ножках. Она сильно отставала в развитии от сверстников, но двигалась быстро-быстро —
и улыбалась.
Теперь мы были дома. В новой жизни.
18
Глава 2. Адаптация. Девочка-маугли
Я навсегда запомнила первую встречу Лёли с дедом. Это было
и смешно, и страшно, хоть я и знала, что дети из детских домов боятся новых мужчин в своей жизни — пап, дедушек, братьев. Это происходит потому, что в детдомовском окружении обычно находятся
в основном женщины. Мужчины — редкость среди работников социальной сферы.
Приехали с вокзала домой. Дедушка уже ждал нас и наварил
своих фирменных щей. Мы вошли в квартиру, и деда вышел встречать. Он был высоким, ещё крепким мужчиной, и его «А кто это
к нам приехал?! А что это за девочка такая хорошая?!» ввело Лёлю
в ступор. Она спряталась за меня и категорически отказывалась шевелиться, раздеваться и тем более говорить. Кое-как мы сели за стол.
От страха Лёля даже не могла взять ложку и начать есть, и дед начал
её «завоёвывать». Разумеется, дедушка пяти внучек прекрасно знал
путь к девичьему сердцу! Беспроигрышный вариант — шоколадная
конфетка, потом ещё одна, а потом лёд недоверия тронулся, и уже
через полчаса Лёля освоилась и ожила.
Когда пришло время готовиться ко сну, я позвала Лёлю
в ванную купаться. Когда она услышала это слово, у неё как будто
что-то сработало в голове, и она начала быстро-быстро выкрикивать:
«Купаться-купаться-купаться!» Она быстро и весьма самостоятельно раздевалась, а я застыла в недоумении и просто не могла взять
в толк, что происходит.
Ванна ещё даже не успела наполниться, а Лёля уже залезла
в неё, встала под кран во весь свой небольшой рост, начала растирать
19
себя ручками и приговаривать: «Баня-баня-баня!!!» Я наблюдала, как
эта девочка, ещё несколько минут назад казавшаяся такой несамостоятельной, сама схватила мыло, намылила себе голову и тело и начала
смывать пену под струями воды. Мыльная вода заливала глаза и попадала в рот, потому что Лёля была счастлива и улыбалась. А мне пришлось попытаться встроить в мозг новую картинку — передо мной
был самый настоящий взрослый маленький ребёнок. И я заревела.
Даша уступила Лёле свою кушетку и легла спать со мной.
Я принесла Лёлю из ванной, посадила в кровать и сказала ей, что
пора спать. И тут…. Лёле будто бы надоело играть в новую жизнь.
Она села в кровати, огляделась, а потом заплакала и закричала: «Это
не моя кроватка! Я хочу домой, в свою кроватку! Это не моя кроватка! Я хочу домой!». Я похолодела и начала её успокаивать, но
от прикосновений она дёргалась, как от электричества: «Нельзя!
Трогать нельзя!» Пришлось сесть и тихонечко говорить Лёле о том,
что «всё будет хорошо, мы обязательно поедем домой, просто сейчас
ночь и автобусы не ходят, а помнишь, на каком автобусе мы ехали?»
И наконец она затихла и заснула.
Лёля спала, а я смотрела на неё и вдруг чётко поняла, что рядом со мной совершенно чужой, незнакомый ребёнок. Я НИЧЕГО
ПРО НЕЁ НЕ ЗНАЮ. СОВСЕМ. И я не знаю, что делать дальше.
День за днём проходили в вопросах и ответах.
— Мам, а что это такое?
— Чай.
— А это?
— Хлеб.
— А это чай, да?
20
— Да, это чай.
— А это?
И так миллион раз — чтобы уложилось в голове. Много лет
спустя, когда я говорила, что когда-то привезла домой девочку-маугли, дамы из опеки возражали: «Что вы такое говорите?! Какой
ещё Маугли?! Детьми занимаются! Не преувеличивайте!» В эти моменты у меня был к ним только один вопрос: «А у вас самих есть
дома приёмный ребёнок?!»
Сначала Лёля отказывалась есть мясо, заявляя, что «мясо —
это плохо, его только собаки едят!» Потом пришлось приучать дочку
к улице (осторожно, машины!) и к тому, что есть семья, а есть совсем чужие, незнакомые люди. А потом — приучать и к себе, к тому
что я — мама.
— Лёля, пойдём.
— Я не пойду.
— Лёля, это чужая тётя.
— Нет, это моя мама!
— Лёля, я твоя мама…
А у тёти — шок.
Лёля успела прожить дома уже несколько дней, когда я вдруг
поняла, что с нами что-то не так. И я, и Дашка, и Лёля постоянно чесались. Я попросила маму осмотреть нас, и… Боже мой, вши! Много
вшей! Возможно, я преувеличиваю, но таких огромных, как мне кажется, я не видела больше никогда. В тот же день я увидела сообщение
в чате приёмных родителей. У тех, кто забрал мальчика из Лёлиной
группы, тоже обнаружились вши. Я написала в ответ: «Да-да, мы уже
лечимся и обрабатываем квартиру!» А что ещё оставалось делать…
21
В словарном запасе Лёли не было самых простых слов —
«квартира», «комната», «кухня», «продукты». В детском доме она
видела только готовую еду и даже не знала, из чего эта еда состоит. Соль, сахар, мука — всё было в новинку. Понятие «семья» тоже
было новым. Лёля не понимала, кто такие мама, сестра, бабушка
и дедушка, и была рада любому взрослому, обратившему на неё внимание. Она считала, что внимание взрослых означает одно из двух
— наказание или подарок, — и, конечно, хотела получать подарки
всегда и от всех. Получив, говорила: «Мне дали». Не подарили, не
купили, а дали — как в детском доме. «Давали» Лёле, в общем-то,
всё — включая то, что она взяла сама (в том числе и в магазине). Моя
девочка просто не знала, что между своим и чужим есть разница,
и не понимала, что вещи могут стоить денег и за них надо платить.
Забегая вперёд, скажу, что ценить вещи Лёля так и не научилась.
Да, они ей нравились, да, она считала их красивыми, но легко могла
подарить кому-то другому.
Лёля любила врачей, потому что взрослые и потому что заботятся, когда болеешь. И болеть любила, иногда даже специально
«заболевая», чтобы привлечь внимание. Но обычно эта девчонка
была подвижна, как ртуть, не могла ни на чём сосредоточиться и…
ничего не боялась. При этом Лёле было просто необходимо попробовать всё, и она вечно ходила с шишкой на лбу и сбитыми коленками. Несмотря на синяки и ссадины, она всегда улыбалась, пела
и танцевала — и это частенько спасало от гнева взрослых. Злиться на
неё было просто невозможно!
Именно благодаря её улыбке и доброте я продержалась достаточно долго и реагировала на многое с юмором. Коллеги всё
22
время спрашивали: «Ну, как там Лёля?» — и мне было что рассказать! Это был такой бесконечный сериал — «Жизнь и приключения
Лёли». Моя девочка была бесстрашной, и её бесстрашие граничило
с безрассудством. В четыре года она уже носилась по Ботаническому
саду на роликах, встала на коньки и горные лыжи и с удовольствием путешествовала вместе с нами. А ещё Лёля всё время попадала
в комичные ситуации, каких не придумаешь и нарочно. Иногда мне
казалось, что всё идёт по плану, но в те моменты я даже не могла
предположить, что случится через пять минут!
Лёля оказалась прекрасной помощницей по дому. Ей сразу
понравились простые домашние дела, после которых становилось
уютнее, — готовить, подметать, пылесосить, мыть посуду. У Лёли
просто не было такого чувства, как брезгливость, и она с удовольствием делала (и хотела делать!) то, что многим даётся тяжело. Потом, через несколько лет, Лёля стала моей правой рукой, когда понадобилось ухаживать за дедушкой.
Знакомые, соседи, родственники, врачи в поликлинике
и сотрудники государственных органов по-разному реагировали на
то, что я взяла ребёнка из детского дома. Самые сложные для меня
вопросы того времени были такие: «Зачем/почему ты это сделала?
А где её родители? Это от кого-то из родственников девочка осталась?» Человеческому любопытству не было границ, и кто-то молчал, а кто-то бесцеремонно удовлетворял его. Но надо сказать, что
в основном люди были тактичны, максимум пожимали плечами и
увеличивали дистанцию. При этом в глаза говорилось только о том,
что я совершила подвиг и сделала благое дело: «Ну ты даёшь! Я тобой просто восхищаюсь!»
23
Такое внимание было непривычно и очень напрягало. Поначалу я старалась быть вежливой и искала универсальный ответ для
всех, чтобы от меня наконец отстали. Не помогло. Всем хотелось
подробностей. Потом я молчала, потом злилась. А потом поняла,
что уже просто не представляю своей жизни без моей звёздочки,
без этого маленького вечного двигателя… И я стала говорить так:
«Лёля — это моя дочь. Откуда? Аист принёс. Почему? А вы с какой
целью интересуетесь? Тоже хотите? Могу поделиться информацией,
как лучше сделать так, чтобы вам тоже принёс. Не надо? Ну, тогда
всего хорошего!»
Лёлю сразу приняли мои друзья и семья. Это было счастье!
Я была напугана историями о семьях, которые разрушились из-за
решения взять приёмного ребенка. Но у меня всё оказалось совсем
не так. Даже когда мои маленькие девчонки-сестрички — Даша и
Лёля — ссорились или капризничали, это тоже было большое-пребольшое счастье! Я чувствовала, что живу полной жизнью и дышу
полной грудью, как в горах, где много-много воздуха. Дышу своими
детьми, а они — мной. Быт налаживался, жизнь не стояла на месте,
всё шло своим чередом…
Скоро эйфория прошла и начались «трудовые будни». Оказалось, что за Лёлей нужно следить, как за годовалым ребёнком.
Она всё тянула в рот и при этом умудрялась постоянно качать права. И всё-таки она была такая славная и ласковая, что я привыкла
ко всему очень быстро. Даша ни на шаг не отходила от Лёли, как
курочка от своих цыплят (я бы так точно не смогла!). Было непросто, но я всё-таки радовалась тому, что у меня есть моя жизнь, мои
дети и вся эта домашняя суета. Мы ссорились и мирились, выяс-
24
няли отношения и обнимали друг друга. Однажды я даже зашла в
церковь и долго-долго благодарила Богородицу за то, что Лёлька
со мной. Она была со мной и была невероятно разная — как все
дети. Её хотелось то как следует отшлёпать, то приголубить, а то и
вовсе защекотать.
Мы готовились к выходу в детский сад после новогодних
праздников. Я хотела отдать Лёлю в сад, чтобы она занималась
с воспитателями и вообще как-то социализировалась. Казалось, что
всё пройдёт как по маслу, ведь моя доченька — такой открытый и
лёгкий человечек! Когда Лёля входила в метро, она улыбалась всем и
все улыбались ей. Она снимала шапку и трясла густыми кудряшками, а пассажиры (особенно пожилые женщины) частенько пытались с ней заговорить. «Какая хорошенькая девочка!» — эту фразу
я слышала каждый раз, когда ездила с Лёлькой в общественном
транспорте. Однажды мы ехали из цирка, и, выходя из вагона, Лёля
обернулась и громко, с чувством сказала всем: «До свидания!» Она
произвела настоящий фурор — все пассажиры заулыбались!
В нашу первую совместную с Лёлей зиму Даша уехала на гастроли со своим ансамблем народного танца, и на Лёлю как будто
что-то нашло. Она валялась на полу в магазине и ревела, а на улице
вопила так, что у припаркованных неподалёку машин срабатывала
сигнализация. Потом села рисовать, напилась воды с краской и соврала, что этого не делала.
— Что ты делаешь, Лёля? Зачем ты это делаешь?
— Я ничего не делаю!
— Как же так? Я сама видела!
— Это не я!
25
Я так и не смогла понять, что движет ребёнком, когда он врёт
тому, кто стал свидетелем его поступка. Мы снова поссорились,
и я хорошенько отчитала Лёлю за враньё. Вроде подействовало —
весь вечер она говорила только правду и ничего, кроме правды.
Каждый раз, когда мне удавалось уговорить Лёлю, убедить
её в чём-то, дать ей что-то понять, я гордилась собой. Получается!
Я обязательно воспитаю самого умного и самостоятельного ребёнка!
И всё-таки день за днём становилось тяжелее. Я начала понимать,
что в саду моей девочке будет непросто. Не такой уж у неё оказался
лёгкий характер… Она отказывалась слушаться и постоянно врала,
глядя мне прямо в глаза. Мне даже показалось, что у неё внутри какой-то блок. Если ты что-то натворил, правду сказать просто невозможно — легче соврать. А ещё легче свалить вину на другого.
Однажды я очень жёстко повела себя с Лёлей. Она снова соврала мне, и я стала требовать сказать правду. Наверное, я слишком настойчиво добивалась того, чтобы Лёля наконец сказала, как
всё было на самом деле. В конце концов она проорала правду мне
в лицо — и при этом ревела в три ручья.
У меня просто не было никаких сил это терпеть, но всё же
я сомневалась. Вдруг Лёля делает это не нарочно? Вдруг она просто
не знает, в чём разница между правдой и ложью? Она постоянно нарушала запреты исподтишка, когда знала или думала, что я ничего
не вижу. А если я всё же заставала её на месте преступления, Лёля
снова врала и улыбалась мне в лицо.
— Неужели тебе смешно, когда мама ругается?
— Нет, не смешно.
— Тогда почему ты улыбаешься?
26
Лёля ничего не отвечала и продолжала улыбаться. Она вообще всегда улыбалась. Может быть, улыбка была просто реакцией на постоянные запреты, но теперь я этого уже никогда не узнаю.
Когда всё происходило, я была готова сдаться. Мне казалось, что
нет никакой возможности повлиять на Лёлю, потому что нет никаких рычагов влияния. Кроме одного. Лёля боялась только однойединственной вещи — что мама уйдёт. Но нельзя же было этим манипулировать!
Я жалела себя и ещё больше жалела Лёлю — угораздило же
мою девочку попасть к такой непутёвой мамаше, которая никак
не может с ней справиться. Вместо доброй и ласковой мамы из сказок, о которой девочка мечтала в детдоме, ей досталась злая (и совсем
не сказочная!) мачеха, которая только воспитывает и воспитывает!
Я всё-таки надеялась, что всё изменится, когда Лёля пойдёт в сад.
Надеялась на то, что моя девочка найдёт новых друзей, познакомится с новыми взрослыми, и ей будет не так одиноко, когда меня
не будет рядом. Я день за днём твердила ей: «Мама уходит на работу.
А потом приходит! Рано или поздно, но приходит — и обязательно
будет приходить, ты поняла?» Лёля старалась принять и запомнить
это, а потом я слышала, как она твердит в своей кроватке как заклинание: «Мама уходит и приходит. Всегда. Рано или поздно, но приходит. Мама уходит и приходит…» Я не могла сдержать слёз и начинала плакать. Глядя на меня, не могла сдержать слёз и Лёля. Так мы
и ревели вместе. Обнимались и ревели.
Иногда мне казалось, что я всё испортила. А иногда я была
самой счастливой мамой на свете! Я смотрела, как мои матрёшки
начинают с хохотом мутузить друг друга подушками, надеясь на то,
27
28
что девчонки тоже счастливы и, наверное, это я, мама, сделала их
такими счастливыми.
В сад мы собирались основательно: я купила пачку памперсов, сменную одежду, красивое платье и туфельки. Видели бы
вы глаза воспитательницы, когда я ввалилась в раздевалку группы
с огромным пакетом вещей! «А памперсы-то зачем???» — спросила
она. Я только руками развела… Я и так уже не помнила, что должны
уметь делать дети в три года, а с Лёлиной «взрослостью» и навыками
самообслуживания вообще запуталась. И всё-таки у неё был энурез,
как тут без памперсов?
Лёля легко и, я бы даже сказала, с радостью, пошла в группу,
ведь в подобной обстановке она провела всю свою жизнь. А вот я
ушла на работу и нервничала там весь день.
Прошёл первый Лёлин день в детском саду. Я пришла её забирать, и на пороге меня встретила целая толпа воспитателей. Рядом с ними стояла заплаканная Лёля. Она всё-таки боялась, что
я её бросила, что мама снова не придёт… Как только группа вышла
на прогулку после завтрака, Лёля бросилась к калитке и попыталась
уйти «к маме». Воспитательница уговоривала её пойти обратно, но
моя девочка мёртвой хваткой вцепилась в прутья забора и стала
кричать на весь район и звать маму! «Я чуть не поседела!» — призналась воспитательница. После дневного сна Лёля встала у окна
и больше от него не отходила. Все попытки усадить её за еду или
какие-то занятия оказались безуспешными — она начинала орать
во весь голос.
Её радость, когда я всё-таки вернулась, напомнила мне ту,
которую я увидела месяц назад, когда приехала её забирать. Опять
29
этот отчаянный крик, в котором боли было едва ли не больше, чем
радости: «Мама!!!»
Я была совершенно растеряна. Что мне теперь делать? С одной
стороны, в саду Лёле понравилось. И дети понравились, и взрослые.
С другой стороны, не покидало ощущение, что вечером я забрала и своего, и не своего ребёнка. Как будто мы вообще не общались весь этот
месяц! Я спрашивала: «Как тебе в садике? Как воспитатели? Как ребята?» И Лёля рассказывала обо всём так подробно, как только могла.
— А где тебе больше нравится — дома или в садике?
— В садике!
— Хочешь там остаться?
— Не хочу! Я живу с мамой и Дашенькой, мама уходит на работу
и приходит. Рано или поздно…
Я спросила Лёлю, хорошо ли ей дома. Она не ответила,
но потом спохватилась, вспомнила что-то, показала куда-то за окно
и сказала: «Было плохо. Там, где… Там! Вон там! Я была с телефоном
и звонила маме. А мама не приходила. Сейчас мама уходит на работу
и приходит, рано или поздно».
Я понимала, что, скорее всего, снова и снова травмирую её,
оставляя в детском саду. Но если я не буду ходить на работу, кто будет кормить моих ДВОИХ детей? И тёмной-тёмной зимней ночью
мы с Лёлей сидели, прижавшись друг к другу. Единственное, чего
мне тогда хотелось, — это стать огромной пиявкой и высосать всю
боль и все обиды у моей Лёли и у всех детей, которые хоть один день
провели в детском доме. Хотя нет, всё-таки не единственное. Ещё
мне ужасно хотелось, чтобы никто и никогда не бросал детей. Никто
и никогда!
30
Однажды я пришла за Лёлей в детский сад, и в группе оставалась ещё одна девочка. Воспитательница сказала, что её всегда
приводят раньше всех и забирают позже всех. Она стояла рядом
с воспитательницей, смотрела, как мы с Лёлей собираемся, и просила, чуть не плача: «Позвоните маме!!!»
Но к этой девочке мама всё-таки придёт, а к миллионам других — нет.
Приёмный ребёнок — ДРУГОЙ
Я прожила с Лёлей тринадцать лет. Это немало, и теперь
я хочу поделиться выводами, которые сделала за все эти годы. Возможно, они пригодятся тем, кто хочет взять в семью приёмного ребёнка или уже это сделал.
Да, этого ребёнка тоже родила женщина, и да, у него тоже есть
руки, ноги и голова. Но этот ребёнок остался в одиночестве, без мамы,
в государственном учреждении, и эта психологическая травма останется с ним навсегда. В раннем детстве ребёнок просыпался и засыпал
в одиночестве, а смена лиц медицинского и педагогического персонала не давала ему возможности привыкнуть к одному лицу, к какому-то
одному человеку. Он плакал в кроватке, и к нему никто не подходил.
Он учился успокаивать себя самостоятельно. Защищать себя от других
детей и добывать игрушки ему тоже пришлось учиться самому, а вещи
и еду ему «давали». За него некому было заступиться. Воспитатели выполняли только простые функции: покормить, уложить в кровать, посадить на горшок, провести обучающее занятие по возрасту.
31
Природа поведения этого ребёнка, его привычек и реакций — родом оттуда, из детдомовского детства. К моему огромному
сожалению, я поняла это не сразу и потеряла драгоценное время.
Существует много литературы об особенностях психологии
и о воспитании приёмных детей, и мне в своё время всё-таки очень
помогла информация от Алексея Рудова — создателя школы приёмных родителей. На его сайте можно было найти полезные статьи
и книги. Ещё я до сих пор вспоминаю добрым словом Людмилу Петрановскую, и она для меня настоящий авторитет во всём, что касается психологии и воспитания приёмных детей. В двухтысячных
достать её книги было непросто, но я нашла и прочитала все. С тех
пор я уверена, что книги серии «Приёмный ребёнок» должны стоять
на полке в каждом доме, где есть дети из детдома. Когда Лёля пошла
в школу, мне пришлось пересказывать и копировать учителям книгу
Петрановской «В класс пришёл приёмный ребёнок». Они не были
готовы работать с Лёлей и просто не знали, что вообще делать с такой девочкой. Только благодаря этой книге мне удалось хоть что-то
объяснить и посоветовать профессиональным педагогам без опыта
работы с детдомовскими детьми.
К счастью, сейчас появилось множество профильных центров и школ приёмных родителей, куда можно обратиться за помощью. Информацию о них можно найти на профильных сайтах, в родительских группах и на форумах в интернете.
32
Необходимо полное обследование
О приёмном ребёнке стоит узнать всё, что вообще можно узнать. Любыми методами. Рожая ребёнка, мама знает, кто его папа,
кто бабушки и дедушки, на кого этот ребёнок похож и какие у него
могут быть «семейные» болячки. Приёмный ребёнок — всегда тайна
за семью печатями. Хорошо если в его личном деле сохранилась информация о биологических родителях и условиях, в которых он жил
до того, как новые родители забрали его домой. Если информации
нет, её обязательно нужно получить. Врачи, психологи, связи в полиции в этом случае будут очень полезны.
Все медицинские заключения должны быть отражены в медицинской карте ребёнка, причём эту карту должны завести в государственном учреждении. В своё время я ошиблась, потому что старалась пользоваться услугами негосударственных клиник. Однажды
получив нелицеприятные заключения психиатров, я была глубоко
убеждена в том, что обращение в психоневрологический диспансер навредит Лёле из-за постановки на учёт, и не хотела «портить
ребёнку жизнь». Оказалось, что ещё в 1993 году был принят закон
«Об оказании психиатрической помощи», который регулировал
вопрос оказания помощи несовершеннолетним и ставил запрет
на запросы и передачу информации об их психическом состоянии
третьим лицам. Я об этом не знала.
На первом же приёме у невролога Лёле поставили диагноз
ММД (минимальная мозговая дисфункция), и я не придала ему особого значения. ММД означает, что мозг не может работать нормально из-за нарушений в перинатальном периоде. Врач тогда сказала,
что беспокоиться не стоит — всё пройдёт. Будут проблемы с пись-
33
мом (дисграфия), чтением (дислексия), счётом (дискалькуляция),
но в семье всё обязательно выровняется. А возникающие поведенческие проблемы я связала с адаптацией. И только когда Лёля пошла в школу и слова врача подтвердились, я стала разбираться дальше. Выяснилось, что у Лёли СДВГ — синдром дефицита внимания
и гиперактивности.
СДВГ — четыре страшных буквы
Таким детям необходимо создавать в квартире безопасное
пространство. Нужно обязательно убирать с глаз долой всё острое
и горячее, закрывать окна. На улице лучше гулять подальше от проезжей части и учить ребёнка правильно пользоваться горками, качелями и лазалками. Моя Лёля всегда была в синяках и царапинах,
потому что могла упасть на ровном месте, просто потеряв равновесие, или запутаться в ногах. Даже падать её пришлось учить: «Лёля,
если падаешь, падай на бок. Правильно падать — на бок».
Взаимодействовать с ребёнком, у которого СДВГ, можно
только через прямой контакт. Это значит, что кричать с другого
конца коридора: «Иди сюда!» — попросту бесполезно. Нужно привлечь внимание, повернуть ребёнка к себе лицом и, глядя в глаза,
сообщить, что нужно сделать. И так каждый раз: «Пойдём кушать.
Давай сделаем математику, а потом русский. Хорошо? Понятно?»
Если ребёнок не услышал или не понял просьбу, её обязательно
нужно повторить.
Дети с СДВГ могут концентрироваться в среднем 5–7 минут, не больше, поэтому уроки мы с Лёлей делали по три-четыре
часа, постоянно прерываясь. Мало того, я каждый раз готовилась,
34
прежде чем садиться с ней за уроки. Необходимо было с самого
начала учитывать особенности ребёнка и понимать, что он может
сделать, а что не может. К сожалению, это я поняла не сразу. Как
и то, что, если ребёнок уже устал, нужно убрать учебники и тетради
и пойти спать.
Для ребёнка с СДВГ важно постоянство. Нужны правила
поведения в семье, дома и на улице, нужны ритуалы и привычки.
Это было непросто, но мне удалось привить Лёле необходимый
минимум. Пришла из школы — переоденься, пообедай, садись
за уроки. Поела — убери за собой тарелку. В машине — пристегнись,
рисуй, играй тихо, смотри мультики и не мешай остальным. А ещё
у нас был ежевечерний приятный ритуал — чаепитие или ужин всей
семьёй. Всего на нескольких квадратных метрах помещались целых
пять человек, которые каждый вечер вели разговоры по душам, обсуждали новости, философствовали и смеялись…
И все эти ритуалы и правила полетели к чертям, когда Лёля
выросла.
35
Глава 3. Лёля дома и в детском саду
Всё вроде бы наладилось. Вечерами Лёля радостно встречала меня, утром — легко отпускала на работу. Иногда плакала, конечно, но с кем не бывает. С воспитателями отношения у неё были
весьма натянутые, но это тоже бывает с маленькими детьми. Лёле
не нравилось, когда её трогают или пытаются помочь. Всё сама,
сама… На прогулку она всегда одевалась самая первая и ждала, пока
оденутся другие. Да, они делали это гораздо медленнее, потому что
им обычно помогали родители, а Лёле в детдоме не помогал никто.
На музыкальных занятиях всё было отлично: Лёля веселилась, как
все остальные дети, и пела, и даже зайчиком прыгала.
В её голове детский сад и детский дом слишком походили друг
на друга: те же стульчики, те же кроватки, воспитатели, режим. Лёля
привыкла к детскому саду точно так же, как и к детдому. Лишь одна
разница была существенна, и Лёля быстро её осознала и обернула
в свою пользу. В детском доме нельзя было ослушаться воспитателя.
Совсем. Никогда. Это было опасно и иногда даже больно, и Лёля это
знала. В детском саду она очень быстро усвоила следующее: то, что
говорят, МОЖНО делать или не делать. И даже если громко кричать, «тётя» тебя не тронет.
Я просила воспитателей быть с ней построже и не жалеть
«сиротинушку», на что всегда получала один ответ: «Мы не имеем
права. Это ваш ребёнок». Лёля переставала слушаться: «Это не хочу,
то не буду, рисовать не сяду!» Она могла усесться в кресло, когда начинались занятия, и все попытки уговорить её сесть за стол проваливались. Конечно, атмосфера накалялась, ведь другие дети, глядя
36
на эти фокусы, тоже начинали хулиганить. Но с ними воспитателям
было проще, ведь обращение к авторитету родителя, как правило,
помогало справиться и уговорить ребёнка. У Лёли такого авторитета
не было. Да, она понимала, что у неё есть мама. Но мама и авторитетный взрослый — две абсолютно разные вещи. Уже в четыре года
Лёля была сама себе авторитетом.
В нашей жизни возникали самые разные трудности, и иногда
они появлялись оттуда, откуда я их совсем не ждала. Например, однажды я поняла, что Даша начала ревновать меня к Лёле. Каждый
раз, когда я обнимала младшую, старшая оказывалась тут как тут
и твёрдо заявляла: «Я тоже к тебе хочу!» Лёля тоже ревновала меня
к Даше, и Дашу это страшно обижало. Как же так, маленькой сестрёнке, о которой она так мечтала, она совсем не нужна! Лёля не
давала старшей сестре помогать и каждый раз говорила, что мама
сделает, мама поможет.
Меня начали беспокоить разные мысли и проблемы, которые
казались неразрешимыми. Как дать обеим девочкам поровну любви? Как начать заниматься с Лёлей, ведь она отстаёт от сверстников?
И наконец — как сказать Лёле, что на самом деле я не настоящая её
мама. И стоит ли вообще это делать…
Но понемногу мы всё-таки приспособились друг к другу —
по крайней мере, на какое-то время. Я научилась кормить девочек
ужином и отправлять поиграть, а сама в это время ела спокойно
и не спеша. Так я отдыхала от детей, а они — от меня. В детском саду
воспитательница научилась занимать Лёлю вечером, если у меня
не получалось прийти пораньше. Они и рисовать учились, и новые
игры осваивали. Дома, уложив спать Лёлю, я общалась с Дашей,
37
38
и наконец обе мои дочки перестали считать себя обделёнными. Они
научились обнимать друг друга, когда здоровались и прощались или
когда Лёля ложилась спать.
И вдруг меня начала преследовать назойливая мысль — что
Лёля «не моя», что я не мать, а всего лишь опекун. Появилось желание подать документы на удочерение, но я поняла — не получится.
Нам просто не хватало квадратных метров, чтобы Лёля стала полноценным членом нашей семьи. Я поделилась своими мыслями
с мамой, и её ответ меня удивил. Мама сказала: «Погоди, не спеши.
Неизвестно, как всё сложится…» А я не понимала, что ещё должно сложиться, ведь всё уже произошло. В голове у меня была одна
странная аналогия: опека и удочерение — это как сожительство
и зарегистрированный брак. Опекать, но не удочерять (как мне казалось) — всё равно что твердить о любви до гроба, но не идти в загс.
Лёля снова казалась мне беспроблемным ребёнком. У нас
был лишь один серьёзный конфликт за долгое время. Дочка достала все свои игрушки, разбросала их по полу и ревела, отказываясь
собирать. Я взяла её на руки — она закричала и потребовала отпустить. Боролись минут пять, а потом… Я просто отпустила Лёлю,
и она села на пол и замолчала. А потом я пошла на кухню. Она —
за мной. Так и помирились — и все игрушки вместе собрали.
Успокаивая себя, Лёля сосала палец. Я наконец поняла, откуда взялась кровавая мозоль, которую я заметила ещё в детдоме.
У всех детдомовских детей есть несколько базовых привычек. Две
основные — качание и сосание большого пальца. Это связано с тем,
что дети, лишённые родительской заботы и любви, ищут способы
самоуспокоения. Палец заменяет им соску, а качание — укачива-
39
ние на ручках. У Лёли большой палец на правой руке долгое время
выглядел просто ужасно — он был насосан до большой бело-красной мозоли на сгибе, а ногтевая пластина была деформирована в лопаточку. Меня эта привычка очень раздражала. Просить, умолять
и запрещать оказалось бесполезно. Я мазала палец горчицей, Лёля
её слизывала. Мазала зелёнкой — тот же результат.
Однажды я зашила рукава на Дашиной пижаме и уложила Лёлю спать в ней. Она покричала, повертелась, а потом положила руку под щёку и уснула. Вот только «поплыла» среди ночи…
и сунула палец в рот, как только я сняла с неё пижаму. Потом она
от меня отвернулась и так и сидела с пальцем во рту. Тогда я зашила рукава ещё на одной пижаме, и Лёля легла в ней спать как ни
в чём не бывало. Утром я проснулась с чувством выполненного долга
и радостной мыслью: «Какая я молодец, избавила ребёнка от вредной привычки!» Посмотрела и ахнула. Лёля спала с пальцем во рту,
а пижама лежала рядом. Эта борьба продолжалась ещё долго, но потом я сдалась и поняла, что моей девочке просто нужно время, чтобы избавиться от вредной привычки
В отличие от других детей, Лёля практически не качалась,
но она вообще не любила прикосновений. Её нельзя было обнять,
чаще всего она просто выворачивалась из рук. Нельзя было и держать за руку — Лёля выдергивала её. Если приходилось удерживать девочку силой (например, возле проезжей части), становилось
только хуже. Моя дочь выворачивалась и кричала: «Не трогать!!!», —
и могла даже убежать, если получалось вырваться.
Прошло много времени, прежде чем она стала сама искать
родительской ласки, обнимать меня или подолгу сидеть на коленях.
40
Глава 4. Наши радости. Путешествия
Эта книга помогла мне вспомнить о том, что было не только
плохое — я и Лёля были счастливы вместе. Когда я наконец высказала многое из того, что до сих пор вызывает боль, мне открылся
портал памяти, в котором, оказывается, хранился наш радостный
смех, наше семейное счастье мамы и дочки.
Я вспомнила, что хорошего у нас происходило, когда Лёля
была дошколёнком. Это было время адаптации — мы пытались узнать друг друга, адаптироваться, приноровиться к совместной жизни. Лёля росла и врастала в семью, я — училась быть мамой приёмного ребёнка. Это было непросто, но мы были счастливы.
Я много путешествовала с двумя дочками — Дашей и Лёлей.
Это позволяло нам выныривать из рутины, менять обстановку.
У друзей, с которыми мы ездили, тоже были дети. Получалось, что
у девчонок образовался свой круг общения, а у нас, взрослых, —
свой. И в этих кругах были традиции, многие из которых сложились, когда мы сами были детьми.
Так случилось, что в десятом классе я попала в новую школу
в Южном Измайлово, где был туристический клуб. Организовали
его наши учителя — настоящие альтруисты и фанаты своего дела.
В клубе было около сорока детей разного возраста, и сейчас, уже с позиции своего опыта, я могу сказать, что это была настоящая педагогическая бомба. Педагоги создавали условия не только для нашего физического развития (дважды в неделю мы обязательно тренировались
в зале по два часа), но и для нашего психологического, духовного развития. Нас учили думать, планировать, судить о людях по их поступ-
41
кам, думать о последствиях наших действий и разрешать конфликты.
Дважды в год турклуб организовывал большие походы. Зимой мы обычно ходили на Кольский полуостров на лыжах, летом
— на байдарке по реке Пре. Походы были серьёзными, категорийными — это значит, что их сложность и километраж были строго
регламентированы. Всё остальное время мы к ним готовились и
ходили в тренировочные походы в Подмосковье — осенью, весной
и зимой.
Мы сами рассчитывали питание, готовили и шили спальники, бахилы и костюмы. В девяностые ничего купить было невозможно, и всё делалось руками. Кроме того, мы заботились о своём досуге, придумывали конкурсы, готовили номера. Вечерами
на «свечках» каждый мог рассказать о том, что ему понравилось или
не понравилось, и предложить решение спорной ситуации, если такая возникала.
В походах мы очень быстро понимали, что если ты сам что-то
не сделаешь, то никто не сделает это за тебя — и тогда пострадают
все. Если отвечаешь за костёр, значит твой недосмотр оставит всех
без тепла. Если плохо поставишь палатку, она упадёт или её зальёт
дождём — и тогда пострадают твои друзья, которые будут жить в ней
вместе с тобой. В турклубе мы научились ориентироваться по карте,
жарить блинчики на крышке от котелка, строить защитные стены из
снега и выбирать в лесу дрова, которые будут давать больше всего тепла. Но ещё мы научились помогать друг другу, чувствовать настроение
ближнего и никогда не срываться на других, даже если сильно устали
или разозлились. И совершенно точно нас научили ответственности
и дружбе на всю жизнь. Мои самые близкие друзья вышли как раз
42
из турклуба. Его традиции так прочно вошли в нашу жизнь, что мы
передали их своим детям.
Мы с детьми ходили в походы на выходные и праздники, объехали Золотое кольцо, побывали в Минске, и всё это обязательно
сопровождалось культурной программой, которую мы продумывали дома. Многие дети уже выросли, но активно поддерживают нашу
философию жизни и эти традиции и сейчас.
Света — моя подруга детства — вместе с мужем и дочерью
помогала мне с Лёлей. Она приняла моё решение взять ребёнка
из детского дома и всячески меня поддерживала. Когда мы куда-то
выезжали, она организовывала весь детский досуг и часто занимала
Лёлю, чтобы я могла выдохнуть, расслабиться и только после этого
присоединиться к их забавам. Мы куда-то ездили почти каждые выходные. Света была профессионалом во всём, что касалось активного отдыха. Сплав по реке? Готова! Поход? Велосипед или лыжи?
Всегда готова! А может, ещё на гитаре сыграть? И весь этот драйв
соответствовал Лёлькиному характеру даже не на сто процентов,
а на целую тысячу. Именно со Светой мы в четыре года в поставили Лёлю на ролики, и именно благодаря ей в свои пять моя дочка уже каталась в Хибинах на горных лыжах. Мы ходили в походы
на байдарках, ездили в автопутешествия по России, учили Лёлю познавать мир и природу. Я купила машину — и мобильность одинокой мамы с двумя детьми резко повысилась. Мы могли сорваться
с места в любое время!
43
Хибины
Как мы впервые попали в Хибины? Конечно же, это была
идея Светы! Она безапелляционно заявила, что мы отправимся
на север — не в Куршевель же ехать с человеком, чьё катание на лыжах больше похоже на спуск коровы с горы (это она обо мне). Мы поехали с Лёлей, а Даша была на гастролях. К нам присоединилось Светино семейство в полном составе и племянница — ровесница Лёли.
Долгий путь вымотал Лёлю, но она держалась. Заселение
в новую квартиру и четырёхметровые сугробы привели её в неописуемый восторг. В Кировск мы приехали поздно и едва нашли
торговый центр с кафе, где можно было поесть. Я и Света сидели
за столом и наблюдали за тем, как сонные дети пытаются собраться.
Светина дочка смогла кое-как одеться только после нескольких напоминаний. А Лёля… с самым сосредоточенным видом засовывала
руки в рукава и никак не могла попасть. Когда она наконец смогла
это сделать, застегнуть молнию не получилось. Конечно, ведь куртка волшебным образом наделась вверх тормашками, а капюшон
оказался на попе!
Кафе находилось за большими прозрачными стёклами, и они
совершенно сбили Лёлю с толку. Она выбежала наружу, увидела что-то
интересное и побежала обратно в кафе, ко мне… Вот только уткнулась
в стекло, а потом ещё несколько раз пыталась пройти сквозь него.
У Лёли на мордашке было написано: «Да что же это такое!!!» — и очень
хотелось пожалеть и приласкать её, но сдержать смех было невозможно.
На следующий день мы поднялись на гору. Лёля впервые
в жизни надела лыжные ботинки и пошла к тренеру — в группу для
44
новичков. Ну, как пошла… Кто хоть раз надевал горнолыжное снаряжение, наверняка помнит, что первые шаги давались непросто.
Моя девочка и так с трудом координировала свои части тела, поэтому ходить в ботинках оказалось просто невозможно. Но сдаваться
Лёля не собиралась — она поползла на склон на карачках, и ведь
доползла! После инструктажа она впервые спустилась с горы, визжа
от восторга, и тут же захотела продолжения. А тренер? Тренер не
нужен! Пока все дети после спуска шли на подъёмник, Лёля вместе
с лыжами поднималась в гору бегом. Я кричала ей: «Там подъёмник,
поднимайся там!» Ответ был один: «Нет, мам, так быстрее!»
Растрёпанная, с горящими глазами и выбившимися из-под
шлема кудряшками, она раз за разом бежала на верх и спускалась
вниз. Вверх-вниз! Вверх-вниз! Лыжи — наше всё! Это длилось более получаса. Лёля каждый раз спускалась по-новому, экспериментируя с позой, с движениями тела, катаясь с палками и без палок,
на спине, на попе, на одной ноге… Еле получилось остановить. Мне
показалось, что даже её пуховик промок насквозь, но она была такая
счастливая! В жизни Лёли никогда не было столько солнца, снега,
движения и свободы.
Это был первый год в семье, и всё для Лёли было впервые.
Я не сразу осознала, что девяносто процентов (а то и больше!) событий, впечатлений, вкусов, жизненного опыта были для неё в новинку. То, что для нас было нормой, для Лёли было открытием. Первый
день рождения, первые горы, первое море, первый Новый год в семье. Всё первое…
Когда я наконец это осознала, захотелось показать моей доченьке всё, что я когда-то видела сама, научить её всему, что видела
45
сама, подарить ей радость от того, что нравится мне. Простые удовольствия — горящий в лесу костёр, песни под гитару, плеск воды,
закат над морем, движение, поезд, самолёт…
На море бесстрашная Лёля уже через час ныряла, прыгала
с камней в глубину, охотилась на крабов и разных жуков, залезала
на руины крепостей и старых храмов. Всё нужно было потрогать,
испытать на прочность, попробовать на вкус…
Крым
В 2008 году мы отправились в Крым — со Светой и тремя
нашими девчонками. Ехать решили дикарями на целую неделю,
и снаряжение у нас было дикарское. Спальники, коврики, тент от
дождя, минимум одежды. Приехали в Севастополь, оттуда — на мыс
Фиолент и в большое путешествие по южному берегу Крыма. Весь
поход маленькая Лёля прошла со своим рюкзаком и даже ни разу
не закапризничала. Когда она уставала, казалось, что у неё просто
сели батарейки, — дочка просто выключалась на ходу.
На мысе Фиолент решили спуститься к морю не по лестнице, как все отдыхающие, а по склону. Склон казался не таким уж
крутым, под ногами была трава, и мы начали спуск. Солнце припекало, хотелось скорее спуститься к воде. Внезапно трава закончилась и начались заросли колючего кустарника, а спуск стал намного круче. Камни сыпались из-под ног и отказывались держать
двух дурных тёток и троих детей. Схватиться было не за что, и спускаться становилось опасно. Решили бросить рюкзаки, добраться
с детьми до пляжа и потом вернуться за вещами. Оставив рюкзаки
46
47
под кустом, мы продолжили спускаться: Света делала несколько
шагов до ближайшего куста, я передавала ей детей, потом спускалась сама. Всё это время и мы, и наши девочки цеплялись руками и одеждой за колючие растения. Когда показалось, что всё уже
позади, мы оказались на утёсе, а пляж — под нами, метрах в трёх
с лишним. Вниз — никак не получалось, а о дороге обратно наверх
и подумать было страшно. Тогда Света сползла как можно ниже
и спрыгнула… прямо в объятия пограничника! А мы с девчонками
поползли в обход.
И вот мы наконец оказались на пляже — рядом с курортниками, которые спустились по лестнице и, надо сказать, добрались
до моря гораздо раньше. Мы все исцарапались и страшно устали. Всю
дорогу я, Даша и Светина дочка Тася даже попискивали от ужаса.
И только Света невозмутимо вела нас вперёд… а за ней как ни в чём
не бывало шла Лёля, которая, кажется, вообще ничего не боялась.
На последние деньги, завалявшиеся где-то в карманах шорт,
мы купили детям дыню и полезли обратно — спасать рюкзаки,
в которых остались наши вещи. Спасли, к счастью, все. В тот день
нам нужно было добраться до бухты Ласпи и найти жильё, чтобы
утром отправиться дальше, но не тут-то было. На берегу — только
пансионаты и детские лагеря, а частных домов не оказалось вообще. Деваться нам было некуда. Затяжной спуск к морю и дорога
к Ласпи отняли столько сил, что ночевать мы решили прямо
на берегу и поставили тент на гальку прямо на пляже какого-то
пансионата. Это была первая в жизни Лёли ночёвка на улице. Солнце село, море было спокойным. Вокруг была темнота,
и только над нами простиралось огромное небо с яркими южны-
48
ми звёздами. Как давно это было… Но я помню всё в мельчайших
деталях до сих пор.
Приключения наши, конечно, не закончились. Уже на следующий день мы лазили по горам, проходили через кемпинги, шли
вдоль моря. А дальше на нашем пути выросла гора — и вдоль моря
оказалось не пройти. Пришлось снова лезть вверх. Тропа становилась всё круче — и вот уже ветки деревьев хлестали по рюкзакам. Мы
не сдавались: громко пели, смеялись, болтали. И так было хорошо,
что мы даже не заметили, как идущая впереди Светка упёрлась…
в дуло ружья! Оказалось, мы случайно залезли в заповедник и вперёд пути не было, но лесник показал нам дорогу в обход. К сожалению, даже возле самого моря выдохнуть не получилось — на камнях
было «минное поле», оставленное туристами и кое-где прикрытое
бумажками. Больше всего я боялась за Лёлю: по скользким камням
нужно было идти очень осторожно, чтобы ни во что не наступить и
тем более не упасть.
Выбравшись на пляж, мы наконец увидели целую толпу людей. Но… они все были голые! «Нудисты!!! — закричала я. — Девочки, дайте руки и закройте глаза!!!» Но пляж был огромный, мы устали и проголодались… и уже через полчаса решили: что естественно,
то не безобразно. Сбросив купальники, дабы не выделяться, мы стали наслаждаться морем так же, как и все остальные.
Были Балаклава и Херсонес, а потом мы вернулись обратно
в Севастополь, откуда поехали домой. Этот отпуск в Крыму останется в моей памяти навсегда, ведь и я, и Лёля, и Даша были так
счастливы под южным солнцем…
49
Семейный круг
Конечно, поездки в отпуск были не единственным нашим
развлечением. В Новый год мы всегда старались уехать за город
и встретить праздник большой шумной компанией. Собиралось
много друзей, они брали с собой детей, и всегда было очень весело. В программе праздника обязательно был детский квест — найти мешок с подарками от Деда Мороза. Эта традиция сохранилась
до сих пор, только теперь взрослые дети делают квест для родителей… и всё это происходит без Лёли.
В те счастливые годы я встретила свою любовь, и у моих девчонок появился папа. Всё наладилось: девочки росли, а друзья нас
поддерживали. Даша переходила в седьмой класс, Лёля готовилась
к школе. Это было очень насыщенное и счастливое время. Семейные выезды стали самыми радостными эпизодами в жизни Лёли.
Она училась принимать подарки, купленные специально для неё.
Несмотря на то, что поначалу ей было непросто и она считала, что
у других детей подарки лучше и интереснее, постепенно из её лексикона ушло детдомовское «мне дали». Лёля училась узнавать новое, внимательно слушать экскурсоводов. Она осваивала правила
безопасности и сложную науку походов и выживания в лесу, училась общаться с детьми разного возраста. Договариваться с ними,
а не драться, просить, а не отнимать. А я думала, что именно общение, поездки и путешествия помогут сделать из детдомовской малышки девочку из семьи, настоящую родную дочку. Мне казалось,
именно так можно сформировать у неё широкий кругозор, понимание ценности семьи, традиций, дружбы…
50
Оглядываясь назад, могу сказать, что у меня это не совсем
получилось. Может быть, потому что это воспринималось просто
как наш образ жизни. А может, потому что Лёля так и не стала до
конца частью нашей семьи. Для неё весь этот досуг не был важной
составляющей именно жизни в семье. Лёля рассматривала все эти
мероприятия лишь как способ получения сиюминутного удовольствия.
Я убеждена, что впечатления — это лучшее, что можно
подарить детям. Это то, что формирует восприятие мира и обязательно остаётся в памяти. Поэтому я старалась ездить с детьми
по максимуму в походы и на экскурсии, отправлять их в самые
разные тематические лагеря. Более того, я всегда говорила и буду
говорить им, что они ещё успеют насидеться дома, и нужно увидеть как можно больше, пока есть такая возможность. Мои родители и даже бабушки и дедушки говорили мне то же самое.
В детстве родители часто собирались большими компаниями вместе с детьми, но не для того, чтобы просто посидеть за столом.
Я очень редко оставалась дома в выходные. Мы устраивали пикники в московских парках и объездили всё Золотое кольцо.
Со мной навсегда осталось ощущение того, что я нахожусь в дороге, открываю новое и при этом надёжно защищена и окружена
добротой. Я всегда хотела, чтобы мои дети испытали то же самое.
Моя Даша всегда ждала поездок и ценила их именно за новые впечатления и атмосферу доброты и защищённости. Сейчас она уже
сама организует такие поездки с друзьями. Полинка, моя младшая
дочь, тоже ждёт дружеских встреч и выездов… А вот Лёля ими так
и не прониклась. Да, она ездила с нами (а куда деваться), да, она
51
была вовлечена во всё, что мы придумывали, и ей было весело.
Но она никогда не грустила в момент расставания и никогда
не ждала следующего раза так, как Даша и Полина. Почему так
случилось, я не знаю.
Глава 5. Школьные годы
Учитель: Те, кто будет учиться
на четвёрки и пятёрки, попадут в рай.
А, а те, кто на тройки и двойки, — в ад.
Голос с задней парты: А живыми окончить
школу шансы есть?
(анекдот)
Выбор школы
В первый класс Лёля пошла в семь с половиной. Я прекрасно понимала, что она совершенно не готова к школе. Ей не хватало
знаний и психологической подготовки. Но я работала, а оставить
Лёлю в саду под присмотром воспитателей уже не позволял её возраст. Три года, проведённые дома, ушли на то, чтобы моя девочка
хотя бы как-то адаптировалась к семье и обществу и изучила то, что
дети обычно изучают с полутора до четырёх лет. Мы с Лёлей всеми
силами старались догнать сверстников по уровню речевого и психического развития и восполнить пробелы, которые иногда казались
невосполнимыми. С учётом особенностей развития и способностей
к обучению это было то ещё испытание.
52
В саду Лёля ходила в подготовительную группу. Там её учили
читать и считать… а дома мы учили цвета, времена года, названия
животных, кто где живёт и какие-то обобщающие понятия. Чашка, тарелка и блюдце — это посуда, рубашка и штаны — одежда,
автобус и троллейбус — транспорт. Учёба давалась с трудом, и освоить весь необходимый материал было просто невозможно. Я решила оставить только базовые знания — своего рода «кирпичики»,
из которых можно будет в школе сложить фундамент для новых.
И, конечно, опираясь на школьный опыт Даши, я ожидала, что
со временем Лёля подтянется, начнёт стараться, научится учиться,
будет осваивать новый материал и получать четверки и пятёрки.
Что ж… Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах…
Забегая вперёд, скажу, что слишком высоко задрала планку.
Старшая Даша всегда хорошо училась, и я начала требовать того
же от Лёли, не задумываясь о том, что девочки совершенно разные.
Я требовала от Лёли невозможного — чисто писать, быстро считать, легко решать задачи. К сожалению, это привело только к тому,
что выполнение домашнего задания каждый день заканчивалось
истерикой. Мы делали уроки до полуночи, но училась Лёля всё хуже.
В конечном итоге обучение в школе свелось к тому, чтобы
Лёля просто переходила в следующий класс, не оставаясь на второй год.
Итак, первый класс. Лёля пошла в школу, в которой училась Даша. Школа находилась на Тверской улице, в здании гимназии Креймана, построенном в далёком 1905 году. Это старая
московская школа, в которой учились дети ведущих политических
деятелей и учёных. Там работал удивительный коллектив педа-
53
гогов, который давал такое образование, что выпускники легко
поступали в ведущие московские и зарубежные вузы. Атмосфера
в школе была фантастическая. Директор лично знала всех детей
по именам, каждое утро встречала их на ступенях школы и здоровалась с каждым. Её безмерно уважали и дети, и родители,
и педагоги. Она знала нашу семью и нашу историю, приняла Лёлю
и порекомендовала учителя.
В школе Лёля быстро освоилась. Ей нравилось, что вокруг
много детей, что есть учитель. Ей нравилось всё… кроме учёбы.
А миссия школы заключалась в том, чтобы дать хорошее образование тем детям, которые хотят учиться. Тех, кто учиться не хочет,
здесь просто не было, и за этим строго следила администрация. Семьям и детям, для которых образование не было ценностью, предлагали перейти в другие учебные заведения.
Трудности обучения
В этой школе Лёля проучилась два класса, и, конечно, потом
пришлось перевести её в другую, потому что моя дочь просто физически не тянула такое образование. Это был первый сигнал для
меня, но я его просто не заметила. Задавали много, а делать уроки
самостоятельно Лёля не могла. Каждый день я приезжала с работы,
мы ужинали — и начиналась битва титанов. Самой большой проблемой для Лёли было сосредоточиться и выполнить задание. Она
шла на любые уловки, чтобы не садиться за уроки. «Мама, я хочу
спать, есть, пить, писать… У меня болит голова, пятка, рука… А когда Новый год? А скоро мы будем ужинать? А почему вода мокрая?
54
А как ты меня нашла?» Каждый день я слышала это и многое-многое другое. Иногда Лёля рыдала в три ручья и говорила, что её никто
не любит и никто не пожалеет, а иногда — начинала хохотать.
Всё это время я пробовала новые и новые способы её обучения. Пять минут и перерыв. Пока не сделаешь, из-за стола не встанешь. «Сделаешь уроки, получишь конфету, денежку, поцелуйчик
(кстати, этот способ даже работал какое-то время). Не хочешь — не
делай, это твоя ответственность, но знай, что если ты получишь
двойку, то я тебя накажу. Давай вместе: я буду читать, а ты — писать». Мои амбиции не позволяли так просто отказаться от мечты —
об успешном и умном ребёнке, но сил катастрофически не хватало. Я постоянно упиралась в то, как Лёля устроена, и в то, как она
не хочет учиться. Простая мысль, что она не может учиться физически, мою голову тогда не посещала.
Однажды мы делали уроки до двух часов ночи — нашла коса
на камень. Мы ругались, я кричала, Лёля плакала. Потом я плакала.
Я уже не соображала, что делаю, да и Лёля, естественно, тоже уже
не соображала — ей давно пора было спать. Но уроки мы всё-таки
сделали… и еле встали утром в школу и на работу.
И только когда она пошла в третий класс, я осознала, что для
моего ребёнка даже тройка — это космос. Да, Лёля никогда не станет отличницей, да, будет медленно считать и писать как курица лапой. Мне! Всё! Равно!
Тогда я приняла важное решение. Я больше не собиралась касаться уроков, и теперь это была Лёлина ответственность.
Не сделала? Ну и что, отбой в десять! Приспособиться к новым
правилам было непросто нам обеим. Либо я всё-таки влезала
55
56
в домашние задания, либо Лёля сама забивала на уроки. Была даже
ситуация, когда мне стали звонить из школы и сообщать о неуспеваемости моей дочери. Она вообще перестала учиться! Я тогда
сказала, что у каждого члена семьи есть свои обязанности. Лёлина обязанность — учиться. Учёба — это её работа, а кто не работает, тот не ест. Что ж, поначалу моя девочка даже не думала браться
за ум и мужественно голодала по вечерам, когда вся семья садилась
за стол. После второго разговора на эту тему урок был наконец усвоен, и Лёля включилась. К пятому классу она научилась справляться
со школьными обязанностями самостоятельно. Да, я спрашивала про уроки и помогала, если было трудно. Да, я созванивалась
с классной руководительницей и нанимала репетиторов по некоторым предметам. Но не более того.
Школьные учителя постоянно предъявляли мне претензии по поводу несделанных уроков и плохих оценок. Я ругалась
на Лёлю и начинала тихо ненавидеть всю эту систему образования,
которая устроена так, как устроена. Школа стала источником конфликтов и проблем.
Ещё одна наша проблема заключалась в том, что Лёля начала
невероятно быстро расти. Мы прошли обследование, и оказалось,
что физиологически она опережает сверстников на три-четыре года.
То ли у неё были такие гены, то ли случился гормональный сбой.
В третьем классе моя дочь была на голову выше одноклассников,
и у неё была грудь. Такой резкий скачок, конечно, «добавил счастья» нам обеим. Гормоны у Лёли играли, нужно было учиться,
а тело требовало совсем другого. Интерес к мальчикам стал очевиден, перепады настроения вышли из-под контроля. Я никак не мог-
57
ла понять, как управиться с девятилетней девочкой, которая физически развита на все четырнадцать, а умственно — всего на шесть.
В общем, к проблемам с учёбой добавились и проблемы с одноклассниками. Высокая, очень смуглая, практически сформировавшаяся, но по-детски наивная девушка, Лёля сначала привлекла внимание
одноклассников, но быстро превратилась в объект насмешек и издевательств, — и для неё это стало трагедией. Она хотела быть нужной
и полезной, мечтала о том, чтобы у неё были друзья, и шла на все мыслимые и немыслимые поступки, чтобы понравиться другим детям.
Но одноклассникам хотелось только злого веселья. Лёлю подначивали и заставляли спорить. Она проигрывала, и приходилось расплачиваться. Ставки были высоки: взорвать школу, принести пять тысяч,
показать грудь, выпить или съесть какую-нибудь гадость, отдать свою
вещь. Для одноклассников Лёля была «нигером», «черножопой»,
«дурой», «соской»… всего не перечесть. Когда она снова доверяла им,
а потом понимала, что её опять обманули, подставили и использовали,
горю не было предела. Дома она рыдала и кричала: «Почему? За что?
Что я им плохого сделала? Я просто хочу дружить, почему у меня нет
друзей?!»
Выдерживать издевательства в течение долгого времени невероятно тяжело, и Лёля озлобилась. Она начала драться с одноклассниками, а мне постоянно звонили учителя и просили прийти
в школу. И мы с мужем ходили туда как на работу. Со временем
мы научились не только отвечать на претензии, но и предъявлять
встречные всем, кто «не знал», что Лёлю в школе травят. Я начала звонить завучу почти каждый день, рассказывала ей о том, что происходит, и писала официальные письма в департамент и на сайт школы
58
с жалобами на бездействие учителей и администрации. Нам угрожали медико-психологической экспертизой и предлагали сменить
школу, но всё-таки мы донесли одну важную мысль: «У этого ребёнка есть родители, которые умеют решать вопросы, а худой мир
лучше доброй ссоры».
К счастью, вскоре Лёлю пригласили в баскетбольную школу,
у неё появились новые друзья и новый интерес. Её отдушина.
Удочерение
В школу Лёля пошла в 2009 году, а уже на следующий год я узнала, что снова беременна. Это был желанный ребёнок, и моя самая
большая мечта — иметь мужа и троих детей — должна была вот-вот
стать реальностью. В компании, где я работала, сменился генеральный директор, и только эта беременность спасла меня от увольнения. Кроме того, меня попросили «уйти с глаз» и «сидеть дома»,
продолжая выплачивать неплохую зарплату. И вот тогда я решила
официально удочерить Лёлю. Теперь у меня было много свободного
времени, и я могла проводить его с ней.
Я очень старалась успеть подать все документы до того, как
мой живот станет заметен, иначе нам бы отказали из-за нехватки
квадратных метров. На тот момент у нас на всех была в собственности лишь однокомнатная квартира моей бабушки, в которой жила
сама бабушка. А мы жили с моим дедом в двушке: он сам в маленькой комнате, а я с девочками и мужем — в большой. Уже тогда дед
был совсем плох — он ослеп и почти не вставал. Мы все ухаживали
за ним — мыли, кормили, выносили горшок.
59
Конечно, я хотела оформить многодетность и подать документы на жильё. А ещё… хотела, чтобы в моем паспорте были записаны все дети. Мне нужно было показать Лёле официальную бумажку с печатью, в которой чёрным по белому написано, что её мать — я.
Помните 2010 год? Мне его, наверное, никогда не забыть.
Первый триместр беременности я провела в страхе — была угроза
выкидыша. Полинку сохранили. А потом начались ужасные пожары. Горело всё Подмосковье, чад и дым был везде, и дышать было
просто нечем. Моя мама, дедушка и дети уехали на дачу, а я, беременная, обивала пороги инстанций, собирая документы. Я прекрасно помню, как пришла в опеку за запросом и списком документов
на удочерение, специально надев широкое платье, чтобы спрятать
живот. Женщину, которая меня принимала, я тогда уже знала хорошо, и она спросила меня: «Зачем ты это делаешь? Сейчас у тебя
оформлена опека, от которой в случае чего можно отказаться. Удочеришь — назад пути не будет. Зачем тебе это?»
Я была настроена оптимистично и уверена, что знаю о Лёле
всё. На тот момент моя девочка жила со мной уже пять лет. Я и подумать не могла о том, что у меня вообще может возникнуть потребность в каком-то «пути назад». Что ж, грех гордыни — один
из смертных грехов, и я за него расплачиваюсь до сих пор.
Больше всего в процессе сбора документов меня пугало то,
что нужно было пройти медкомиссию и показаться гинекологу.
Я вообще не помню, что наплела в поликлинике, но штамп мне
в итоге поставили без осмотра. В целом документы в этот раз собирались непросто. Я ездила по несколько раз в одни и те же кабинеты, вставала в пять утра, чтобы занять очередь, и никак не могла
60
собрать все необходимые справки. Сейчас мне кажется, что бесконечные препятствия на пути были знаком того, что не нужно удочерять Лёлю. Но тогда я как упёртая овца моталась по всей Москве
пять дней в неделю, а в выходные ездила на дачу к своим. Я задалась
целью: отправить Лёлю во второй класс новым человеком и навсегда оставить в прошлом детдом и её сиротство.
Наконец документы собраны.Я написала заявление в суд, и мне
назначили дату. На суд я приехала одна и вся на нервах — мне казалось,
что широкое платье уже не скрывает моё ограничение стать мамой Лёле.
Дело рассматривали не более десяти минут. Судья не нашла аргументов
против того, чтобы женщина удочерила девочку, которую воспитывает
уже целых пять лет. Я официально стала Лёлиной мамой. Теперь у неё
была моя фамилия и отчество моего папы, а в графе «место рождения»
стояла Москва. Я сделала всё как хотела и ужасно собой гордилась.
Лёля пошла в новую школу рядом с домом с новыми документами. К сожалению, в личном деле остались копии старых,
и скрыть факт удочерения нам не удалось. В новой школе всё оказалось как раньше: Лёлю жалели, а мне задавали вопросы. Начались
новые времена, но старые проблемы никуда не делись. И уже к концу сентября я поняла, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется. У Лёли было новое имя и были новые документы, я юридически была её мамой… Но всё осталось как было.
Многодетная семья. Трудности семейной жизни
В октябре 2010 года родилась Полинка, и я сошла с ума. Я не
знаю, что со мной приключилось, но каждый мой день проходил
61
в страхе, что моя новорождённая дочка может умереть. Я никого
к ней не подпускала, кричала и плакала. Молоко пропало — и вместе
с ним ушла навсегда моя мечта кормить дочку грудью до трёх лет.
Мы впихнули детскую кроватку в наш маленький «теремок» и стали
жить-поживать впятером: «мышка-норушка, лягушка-квакушка, зайчик-побегайчик, лисичка-сестричка и волчок — серый бочок».
Подросшая Даша отошла на второй план. Утром дочка уезжала в школу и возвращалась только вечером, а весь мой день
занимали Полинка, Лёля и дед. Дедушка уже не вставал и стал
капризным. Его мучили галлюцинации, и по ночам он кричал
и кого-то звал. Я жила в жестком распорядке кормлений, таблеток
и школьных звонков, а слова «не могу», «нельзя» и «нужно быть
дома» стали законами, которые нельзя нарушить. Я находилась
в заключении своих обязанностей и не могла их никому передать,
чтобы хоть ненадолго вырваться из дома. Я завидовала мужу, который мог встречаться с друзьями, потому что мне нужно было оставаться дома. Всегда.
С Лёлей были большие проблемы. Мы продолжали заниматься с логопедом, но вела она себя из рук вон плохо, — и так же училась. Со мной постоянно беседовала школьная администрация: они
убеждали, что будет лучше перевести Лёлю в другую школу, потому
что учиться в этой ей тоже тяжело.
Наказания
Недавно появился термин — осознанное родительство. Это
о том, что взрослый понимает и принимает ребёнка как личность
62
и взаимодействует с ним как с личностью. Звучит вроде мудро
и понятно, к тому же в интернете есть великое множество книг,
онлайн-курсов, советов, тренингов и всего остального. И мамы,
которые встречаются на пути, такие просвещённые и правильные,
что просто диву даёшься. В общем, я долгое время винила себя
во всём, что происходит с Лёлей. Если она выбивалась из толпы,
была неудобна учителям, тренерам и другим детям, то во всём этом
была виновата только я. Я не смогла что-то понятно объяснить,
недоучила, недовоспитала. Я — плохая мать. Я перелопатила невероятное количество литературы на тему воспитания и методов
воздействия на ребёнка и взаимодействия с ним, но… Ничего
не работало. Вообще ничего.
Я не помню, когда впервые отшлёпала Лёлю, но помню свои
чувства: стыд, бессилие, страх. И самое ужасное, что именно это постыдное действо, битьё, оказалось единственным, что на неё вообще подействовало. А потом я пошла к нашему психиатру, и он объяснил, как всё было устроено в нашем конкретном случае.
Тяжёлый перинатальный период и следующая за ним та самая
мозговая дисфункция привели к тому, что часть мозга и нейронные
связи, отвечающие за причинно-следственные связи, разрушены.
Получается, что человек просто физически не может построить логическую связь между событием и следствием, а восприятие строится только на физическом опыте и потребностях. Чтобы новая
нейронная связь сформировалась, ребёнок должен заново прожить
и событие, и следствие. Если я говорила Лёле: «Осторожно,
горячо!» — ничего не происходило. Эти слова оставались пустым
звуком, до тех пор пока она сама не брала в руки горячую чашку,
63
чайник или утюг и не обжигалась. Только прожив следствие (получив ожог), такие люди могут научиться опасаться горячего. Их нейронные связи будут формироваться и укрепляться только тогда, когда существует физическая боль. Это негативный опыт.
Но позитивный опыт тоже был. Если Лёля мыла за собой тарелку, я обязательно хвалила её, обнимала, целовала, гладила и проговаривала, за что именно она получила похвалу и ласку: «Ты моя
умница, моя помощница, помыла тарелку, мне так приятно». Получается, что и позитивный опыт можно было закрепить чем-то, что
было для Лёли физически приятно.
Для меня всё это было невероятно дико. Подумать только, чтобы научить дочку ответственности и самостоятельности, нужно было
дрессировать её, как собаку. Гладить, когда она поступила хорошо,
и шлёпать, когда плохо. Это просто не укладывалось у меня в голове!
Я не понимала, что и как делать дальше, как с этим жить и как вообще осознанно, не включаясь эмоционально, бить ребёнка (пусть даже
очень аккуратно и совсем не сильно). Наверное, это было похоже на
приём горького лекарства — неприятно, но необходимо. В общем, я
испытывала адские муки и угрызения совести, пока не произошла
одна история, которая наглядно показала, как работает мозг Лёли.
Ей тогда было уже двенадцать или тринадцать, и летом мы
жили на даче. В какой-то момент в комнате, где спали девочки, появился сильный запах мочи. Я начала делать уборку и поняла, что
источник запаха находится возле Лёлиной кровати. Это был абсолютно мокрый коврик. В недоумении я спросила, что случилось. Лёля
не хотела ни в чём признаваться, но после долгих отпирательств призналась, что ночью писает на ковёр, потому что боится идти в туалет.
64
И знаете, что предложил сделать наш психиатр? Надеть Лёле
памперс! Я недоумевала: «Она же взрослая девушка — как памперс?!»
И доктор всё объяснил. В голове у Лёли всё устроено невероятно просто: захотел в туалет (опять физиология!) — сядь там, где стоишь или
лежишь. Захотел есть — возьми еду и поешь, даже если еда чужая.
Кто-то разозлил — ударь. И это было за гранью моего понимания.
Люди пользуются туалетом, а Лёля не хотела этого делать — ей было
неудобно и страшно от темноты. При этом мы не хотели, чтобы ктото загадил наш дом. Врач сказал, что памперс поможет Лёле ходить
в туалет где угодно и когда угодно, но постоянно находиться в нём
неудобно. Только когда Лёля почувствует неудобство от его использования, она наконец начнёт ходить в туалет как положено.
Неделю Лёля носила памперс, смех и грех! Потом наконец
сдалась, сказала, что ей неудобно, и стала ходить в туалет в любое
время суток. Только тогда я поняла, как был прав психиатр, и продолжила дрессировку. Взяла чужое — ремень, соврала — ремень,
подралась — ремень, курила — ремень.
Я изо всех сил пыталась её контролировать, чтобы свести
к минимуму «происшествия», но мне это плохо удавалось. Иногда
спасала моя наблюдательность. У Лёли была такая особенность:
если в её голове поселялась какая-то идея, она пыталась всеми силами получить необходимую информацию. Лёля постоянно спрашивала: «А что это такое? А что это значит? А что будет, если…?» Если
мне удавалось вовремя сообразить, что эти вопросы она задаёт неспроста, то, как правило, она делилась своими планами и мне удавалось уберечь её от ошибки. А ещё Лёлю было легко «взять на понт».
О том, что что-то было не так, я постепенно научилась читать по её
65
лицу, глазам и другим частям тела. Если мне в душу закрадывались
подозрения, разговор был коротким:
— Ну, Лёля, я слушаю!
— Мам, да всё в порядке, ничего не было!
— Лёля, я всё знаю! — и только тогда она во всём признавалась..
Однажды у меня из ящика пропала крупная сумма из тех денег, которые я отложила на оплату ипотеки. Я не сразу заметила
пропажу, но потом стала спрашивать девочек. Реакция Лёли меня
насторожила, и я пригласила её на кухню — поговорить. Оказалось,
она поспорила с одноклассниками, что выпьет какое-то несусветное количество газировки, и не выпила. За проигрыш одноклассники поставили ей задачу: взорвать школу. А в случае отказа пусть
платит. Лёля пыталась оправдаться:
— Мам, ну я и подумала, где я возьму взрывчатку? И потом… там же
дети и учителя! Меня посадить могут! Поэтому я решила откупиться.
— Как же так, Лёля?! Ты ведь знаешь, что мы себе во многом отказываем, чтобы выплатить ипотеку, что у нас нет других денег? Откуда мне теперь взять такую сумму? Почему ты ничего не сказала? —
меня просто оглушило то, что она говорила.
— Мам, спор — дело чести, я должна была заплатить! — ответила
Лёля. Я молчала, а в голове у меня была всего одна мысль: «Хорошо,
что деньгами!»
Что ж, в конце концов и ремень перестал быть методом воспитания, а стал лишь способом выражения моего бессилия и агрессии.
Я не могла контролировать Лёлю и то, что происходит. У меня не получалось объяснить ей, что опасно и что безопасно для неё и семьи,
и наказание ремнём превратилось в наш общий семейный ад.
66
Тяжёлая потеря для всех. Дед. Лёля
Прямо в день рождения моей мамы ушёл дедушка, которого
Лёля очень любила. Мои девочки в тот день были дома и слышали,
как их бабушка просит отца не умирать, а он в ответ просит отпустить его, потому что он очень устал жить на свете.
Я переживала уход дедушки и просто не могла поверить, что
его больше нет. Писала стихи и записи в дневник.
***
 Напрягает тишина в квартире.
 Дни идут — один, два, три, четыре.
 Я не слышу знакомого ворчанья,
 Сердце сковано печалью.
 У меня теперь много времени,
 А тебя унесло безвременье.
 Слезы льются, горло сжимается.
 Пусть тебе хорошо там летается.
 Будь спокоен и лёгок, и счастлив.
 Помолюсь о тебе на прощанье.
***
 Подруга моя — тишина,
 Теперь я в квартире одна.
 Отвыкла на кровать смотреть,
 Теперь слежу — лампадка должна гореть.
 Стоят портреты любимых моих
 И смотрят спокойно на нервных других.
 Вокруг суета, а им хорошо.
 Болезни, мучения, нервы… Прошло.
 Греет лампадка,
 Горит огонёк,
 Спите, родные,
 Путь Божий далёк.
67
Чем дольше я осмысливаю произошедшее, тем больше понимаю, что именно этот период стал для нас началом конца.
Лёля тяжело переживала уход деда. Он был одним из самых
близких для неё людей и любил её безусловно — просто за то, что
она есть. И Лёля отвечала ему тем же. Он никогда не ругал её, что бы
она ни натворила. Когда она была совсем маленькая, дед забирал её
из сада, и Лёля неслась навстречу, а потом прыгала прямо на него
и чуть не сбивала с ног. Дедушке, опирающемуся на палочку, было
непросто устоять, но он стоял.
Он научил её есть гречку, хлеб, солёные огурцы, лук и чеснок — простую еду, которую любил сам. Они садились вдвоём за
стол, брали по половинке луковицы и по кусочку чёрного хлеба и
ели вприкуску с обжигающими дедовыми щами.
Дед хитрил и просил Лёлю почитать ему что-нибудь, написать,
он играл с ней «в школу», даже когда ослеп. Ни одного из них это
не останавливало. Дедушка был очень терпелив и очень жалел свою
приёмную внучку. Когда он слёг, то часто звал Лёлю, и она готовила
ему чай, разогревала еду, делала горячие бутерброды в микроволновке. А он нахваливал её блюда и съедал всё до крошечки. Эта любовь
и эта связь были очень дороги Лёле, а я могла только удивляться
и даже завидовать такой безусловности в их отношениях.
После смерти дедушки поведение моей приёмной дочери стало невыносимым. Каждое утро сборы в школу начинались со скандала, а потом скандал продолжался вечером, когда пора было делать
уроки. Лёля устраивала истерики, сопротивлялась и кричала, что ничего делать не хочет и не будет. Я прочитала книжку Гиппенрейтер
о трудных детях и пыталась как-то перестроиться и убрать негатив,
68
но у меня ничего не получалось. Я злилась и ругалась на Лёлю, она
— на меня. Полинка стала вздрагивать от наших криков, а муж стал
появляться дома всё реже. И вскоре произошло настоящее ЧП.
Первое отравление
Лёля пришла из школы, пока я готовила Полине обед. Сначала она пошла в комнату, но потом вернулась на кухню, позвала меня
и вдруг начала падать. Я страшно испугалась и потащила её на кровать, а она пыталась что-то сказать, но ничего разобрать не получалось. Речь была невнятная, Лёля периодически отключалась, начались судороги. Я кричала и спрашивала, что с ней, что у неё болит,
Полинка тоже испугалась и закричала на кухне. Скорая приехала быстро. Лёля почти потеряла сознание, а я не могла понять, в чём дело.
В реанимацию поехали втроём: я, Лёля и шестимесячная Полина.
Произошло самое страшное — моя дочь выпила сильнейший нейролептик, потому что «хотела проверить, сколько можно
проспать», и попала в реанимацию. Два дня она провела там и ещё
девять — просто в больнице. И я до сих пор считаю, что нам невероятно повезло с врачом, который принял Лёлю, осмотрел её и сразу сказал, что это отравление. Он спросил: «Какие препараты есть
дома? Что она могла выпить?» Я растерялась: «Дедушкины? Нет, все
уже выбросили… В аптечке ничего такого не было». И вдруг меня
осенило! Нейролептик! Корректор поведения! Наш врач выписал
его Лёле, и я следила за тем, чтобы она принимала его по пять капель в день. Лёле не нравилось пить это лекарство, после него она
становилась вялая и часто хотела спать, но агрессия уходила.
69
Выяснилось, что она выпила СТОЛОВУЮ ЛОЖКУ препарата. Я была в шоке. Если бы ей вкололи реланиум, как обычно делают
при судорогах, мою девочку было бы не спасти.
Когда Лёлю перевели в общую палату, нас обеих стали допрашивать: откуда препараты, кому и почему их назначили, почему такой опасный препарат стоял в холодильнике и был доступен
ребёнку. Когда узнали о нашем прошлом, стали пугать нас обеих
тем, что заведут уголовное дело о доведении приёмного ребёнка
до самоубийства, и меня парализовал страх. Я задавала себе самые
разные вопросы и не могла найти ответы на них. Как я докажу, что
не виновата? Что будет с девочками, если меня посадят? В конце
концов всё это меня надломило. Я впервые ощутила на собственной шкуре ту самую огромную родительскую ответственность
за поступки детей. Тогда я начала всерьёз сомневаться в том, что
всё делала правильно, и в том, что мне вообще под силу справиться
с Лёлей.
Я так и не поняла, осознала ли она весь ужас произошедшего. Уже через неделю моя дочь болтала без умолку и вела себя как
ни в чём не бывало… О произошедшем она старалась не говорить.
А у меня появился огромный страх: оказаться за решёткой из-за
последствий поступков Лёли. Я стала жёстче её контролировать,
как могла закручивала гайки и старалась держать её в ежовых рукавицах.
70
Глава 6. Центрифуга
В моем детстве в советских парках был такой аттракцион —
«Центрифуга». Это такое колесо с ячейками для людей и поручнями, за которые нужно было держаться. Люди вставали каждый
в свою ячейку, и центрифуга начинала вращаться. Сначала медленно, потом всё быстрее, а потом огромная карусель поднималась
и вращалась под углом к земле. Сила вращения вжимала людей в железные листы за спиной, и ничего не оставалось, кроме как вцепиться в поручни и визжать изо всех сил. Шаг в сторону — и вылетишь
с карусели. Визг стоял на весь парк!
Так вот, жизнь моей семьи в те годы, которые последовали
за первым отравлением Лёли, можно сравнить с этой самой центрифугой. Мы зашли на неё в полном составе — я, мой муж, мои дети,
родные и друзья. Крутились долго, сошли единицы. Во время этого
«вращения» в моих руках вместо поручней оказались руки Полинки и Лёли, а вместо железяки за спиной была работа. За пять лет
я потеряла сразу трёх близких подруг — их не пощадил рак. Потом
с семейной карусели слетела повзрослевшая Даша, но она, к счастью, приземлилась удачно. У неё появилось своё дело, она училась,
жила своей жизнью. Со мной рядом остался муж, который держал
Полинку за вторую руку. Младшая девочка оказалась нашим общим
«поручнем», который нас всё ещё объединял.
Все, кто пытался встать рядом с Лёлей, довольно скоро не выдерживали. Её немногочисленные друзья, тренеры, учителя… Из баскетбольной секции её отчислили. Смена тренеров, команд и даже
школы не спасла ситуацию. Один тренер отказался с ней работать
71
и попросил забрать Лёлю из команды после того, как на сборах моя
дочь поссорилась с девочками из команды, залезла на пожарную
лестницу на уровень третьего этажа и грозилась спрыгнуть, потому
что к ней плохо относятся. Второй отказался от Лёли, когда у девочек
из её команды стали пропадать деньги и вещи. Нам говорили открытым текстом: «Я не хочу сидеть в тюрьме из-за вашего ребёнка».
Лёля все чаще задерживалась из школы, где-то пропадала,
не отвечая на телефонные звонки. Я не находила себе места, на работе отслеживала время окончания уроков и постоянно звонила дочери, узнавая, где она, что делает, с кем и куда собирается идти. Однажды я услышала, что существует какая-то служба сопровождения
в социальных органах. Я попыталась организовать для Лёли это самое сопровождение, но нам отказали. Медицинских и юридических
оснований для оказания социальной помощи семье у соцработников не было. «Девочка здорова, на учёте не состоит, семья благополучная, справляйтесь сами», — ответили на мой запрос.
Каждый раз, возвращаясь домой с работы, я знала, что меня
ждут новые неприятности — конфликты, ссоры, драки, враньё, воровство. И самое ужасное было в том, что предотвратить эти неприятности я никак не могла.
Постепенно и я начала отпускать Лёлину руку, потому что
удерживать её становилось практически невозможно. Моя приёмная дочь слишком хотела свободы и мечтала скорее спрыгнуть
с этого аттракциона под названием «семья» и отправиться в свободный полёт.
72
Самоидентификация
В редкие минуты близости, когда у нас с Лёлей получалось
наконец услышать друг друга, мы обсуждали самые разные темы.
Мы говорили об отношениях между людьми, о прошлом и будущем, о том, что такое хорошо и что такое плохо, и о многом другом.
Я пыталась донести до Лёли всё самое важное, пока её сердце ещё
изредка открывалось мне, и прекрасно видела её боль, страх и неуверенность. А ещё меня невероятно пугало то, что Лёля была одновременно решительной и открытой, доверчивой и ужасно азартной.
Четырнадцать лет — опасный возраст, а девочка-подросток — невероятно сложное существо.
Лёля всё чаще возвращалась к разговорам о биологической
матери. Её вопросы о маме звучали и раньше. Среди приёмных
родителей есть «байка», что всех приёмных детей приносит аист,
а сами дети «рождены сердцем». День, в который ребенок приходит в семью, называют Днём аиста и празднуют его как второй День
рождения. Наш День аиста был 12 декабря. Мы его не отмечали,
но этот день был для меня каким-то особенным — каждый раз
я мысленно подводила итоги ещё одного года.
Когда Лёля была маленькая, я рассказывала ей историю про
аиста, который летел-летел, а потом увидел маленькую девочку
и сказал: «Я знаю, где твоя мама!» А потом он прилетел ко мне, показал фотографию на компьютере, и я поехала за своей доченькой.
Иногда Лёля задавала очень сложные вопросы: «А почему
ты меня оставила? А почему ты меня сразу не забрала? А почему
73
74
я на тебя не похожа? А какая я была маленькая? Расскажи про
меня…» Это были очень непростые разговоры, и я не всегда сразу
могла подобрать ответы, понятные ребёнку.
Лёля видела младенческие фотографии Даши и просила показать свои такие же. По совету опытных приёмных родителей я составила альбом из Лёлиных детских фотографий. Самая ранняя была та, где
Лёле два, — я взяла её с сайта дома ребёнка, где она чудом сохранилась.
Повзрослев, Лёля постоянно спрашивала: «Кто я? Какая я?
Откуда я? Почему та мама меня оставила? Какая она? Где она? Почему ты меня забрала? Кто ты?» Потом моя девочка рыдала в три
ручья, резко отстраняясь от нас всех. Ей казалось, что мы неродные, а значит плохие и чужие. Она искала и находила поддержку
на улице — у приятелей из неблагополучных семей. Все мои поступки и все слова любви не спасали, Лёля воспринимала их лишь
как назойливую попытку ограничить её свободу и заслужить любовь. Она становилась всё агрессивнее.
Однажды я пошла к психологу, и она предложила проработать Лёлину самоидентификацию и рассказать моей приёмной дочери всю правду о её прошлом, сделав расстановку по Хеллингеру.
Я прислушалась… и совершила ещё одну большую ошибку.
Мне удалось получить информацию о биологической матери Лёли, которая в то время отбывала наказание за воровство
в колонии общего режима, и две её фотографии, распечатанные
на принтере. На одной ей было восемнадцать лет, на другой —
тридцать. Девушка на первом снимке была невероятно похожа
на Лёлю — те же глаза и кудряшки, тот же нос и тот же овал лица.
А вот со второго снимка на меня смотрела женщина, тяжёлая судь-
75
ба которой отразилась на её лице. Нужна ли была Лёле эта информация? Не знаю… Она часами стояла у зеркала, сравнивая своё отражение с лицом на снимках. Я до сих пор не знаю, о чём она тогда
думала и что себе представляла.
На расстановке психолог поставила меня в стороне, расставила по кругу стулья и предложила Лёле выбрать один — «свою
маму». Когда она определилась, предложила сесть на этот стул —
то есть «к маме на ручки» — и побыть в этом. Всего несколько мгновений спустя у Лёли началась самая настоящая истерика. После того
как она наконец успокоилась, психолог предложила поблагодарить
«маму» за жизнь, которую она дала, и простить её раз и навсегда.
— Лёля, посмотри вокруг, кого ты видишь? — спросила психолог.
— Это мама… — сказала Лёля, глядя на меня.
— А там кто? — психолог показала на стул.
— Тётя…
— Подойди к маме!
Лёля подошла ко мне, мы обнялись и заплакали. С этой сессии
мы обе вышли с ощущением, что все проблемы закончились. Мы
— мать и дочь, родные люди. Всю дорогу мы держались за руки,
и было очень хорошо. А потом в бедной Лёлиной голове снова чтото перемкнуло… Лёля перестала улыбаться. Совсем. Я постоянно видела её злой взгляд, готовность нападать и защищаться. Это
было страшно. Она состригла свои кудряшки, выбрила половину
головы, оставив только длинную чёлку, начала одеваться во всё
чёрное, постоянно слушала музыку, начала курить. Почти каждый
день она рисовала себе всё новые и новые «татуировки», потому
что настоящую я ей сделать не разрешала. Лёля из всех сил стара-
76
лась изменить и улучшить свою внешность, но получалось только хуже, и тогда она снова начинала себя уничтожать. Запиралась
в ванной и кромсала руки, ноги, живот, потому что вид собственной крови её успокаивал. Иногда Лёля снимала это на камеру
и потом показывала своим друзьям. Я запретила Лёле закрываться
в ванной. Мне казалось, что так я смогу успеть её спасти, если она
вдруг начнёт истекать кровью. Да, именно так мы пришли к слежке и тотальному контролю.
Была у Лёли и такая «фишка», которую я называла инсталляцией самоубийства. Она фотографировала свои порезанные руки с какой-нибудь красивой розочкой. Романтика… «Синие киты» тоже проплыли через нашу семью. Это была такая страшная игра, популярная
среди детей и подростков. Надо было выполнять задания и заплатить
жизнью, если вдруг не справишься. Тогда ребёнок должен был поставить на своей странице ВКонтакте статус в виде цифр — зашифрованное время смерти. Была целая волна самоубийств детей и подростков.
Однажды поздно вечером мне позвонила классная руководительница.
Лёлины одноклассники сообщили ей, что у моей дочери на странице
появился цифровой код. Она попросила меня выяснить, что это такое.
Мы ужинали, и я стала рассказывать Лёле историю про свою
«коллегу», у которой девочка увлеклась «Синими китами». Лёля, ничего не подозревая, стала делиться своими познаниями в этом вопросе. Оказалось, что она в теме и знает правила, а многие в её школе
играют, но она в этом, конечно же, не участвует. Господи, чего мне
стоило сохранять невозмутимость и под благовидным предлогом посмотреть вместе с ней подписки и её страницу Вконтакте.
Чего там только не было! Синие киты, розовые орангутаны,
страницы самоубийц, афоризмы о несчастной любви и цифровой
77
код в статусе! Только после долгой беседы я убедила Лёлю, что будет лучше «почистить» подписки — тем более, если самоубийство
всё-таки не входит в её планы. Я спросила, что означает цифровой
код. «Это дата встречи с моим любимым!» — ответила Лёля.
Поверила ли я ей? Конечно, нет. Для неё это была игра, мистификация, очередной способ привлечь к себе внимание других.
Слава богу, она всё-таки услышала мои доводы и поняла, что такое
внимание принесет только негатив по отношению ней и к нашей
семье со стороны школы и полиции. Мы вместе убрали всё лишнее
из аккаунта Лёли. Эта история перестала вызывать у неё интерес,
и больше к «китам» она не возвращалась.
Отношения с мальчиками у неё не складывались, хотя она
была очень влюбчивой и в её сознании всегда существовал некий
«единственный», который «лучше всех и навсегда». Но мальчики
не отвечали ей взаимностью. Лёля с её простотой быстро становилась им неинтересна, но её доверчивость и открытость становились
поводом для жестоких шуток.
А потом у Лёли появилась подруга. Они много гуляли, общались и доверяли друг другу. Как-то Лёля пришла ко мне и, конечно
же, начала разговор издалека: «Мам, а как ты относишься к однополой любви? А что бы ты сказала, если бы я влюбилась в девочку?
Это ведь может быть настоящая любовь?» Я нормально отношусь
к однополой любви, о чем я тогда и сказала. И ещё пошутила: «Слава богу! Зато не забеременеешь!»
Тогда Лёля решила, что она лесбиянка, и сменила имидж: стала носить только брюки, рубашки, тонкий галстук. Её походка изменилась — стала пружинистой и чуть вразвалочку, как у парня. Впро-
78
чем, с короткой стрижкой уже и я сама могла принять её за парня
не только издалека, но и вблизи. Выглядеть по-мужски Лёле мешало
одно — её большая грудь, и тогда моя дочь начала перевязывать её.
Я сначала не поняла, откуда в доме столько скотча, а когда выяснила, то популярно объяснила Лёле, чем могут закончиться подобные
эксперименты. Умирать от рака Лёля, конечно, не хотела, поэтому
прекратила перевязки и просто начала носить спортивный топ.
На лето я покупала путевки в лагерь. Лёля ехала отдыхать
от нас, а я оставалась отдыхать от неё. Кроме того, я надеялась, что
окружение других ребят, не одноклассников, поможет и повлияет
на её опыт и мировоззрение. В лагере Лёле нравилось, потому что
каждый день происходило огромное количество всяких интересных
событий. А ещё Лёля была в центре внимания и могла участвовать
в художественной самодеятельности.
Однажды мне позвонили из лагеря уже на второй или третий
день смены. Медицинская сестра была очень обеспокоена состоянием моего ребёнка — Лёля категорически отказывалась принимать
душ. Объяснить, с чем это связано, она не могла, «вела себя странно» — и её перевели в изолятор.
Я попросила дать трубку Лёле и спросила:
— Что у тебя там происходит?
— Мам! Да блин! Ты прикинь, душ общий! Я не хочу мыться с этой
мелкотой из отряда! Они на меня пялятся! Я лучше вообще не буду
мыться! — ответила Лёля.
Пришлось договориться с вожатой, чтобы моя дочь мылась
одна, после всех, потому что она очень стесняется не настолько физически развитых сверстниц. Через пару дней стеснение Лёли прошло, как будто его и не было вовсе.
79
Подобных историй в моей копилке сотни, но сценарий у них
всегда был один: Лёля противостояла социуму, социум начинал давить, а всё разруливать приходилось мне.
Сепарация
Моё давление не могло пройти бесследно для Лёли-подростка. Началась жёсткая и жестокая сепарация. Лёля вычёркивала меня
и всю семью из своей жизни и день за днём разрушала всё, что было
нам дорого. Сначала появились её «друзья», которые заходили в нашу
квартиру по-хозяйски, рылись в шкафах, брали спиртное и деньги.
Мы установили камеры и сейф. Потом Лёля ушла на улицу, к «друзьям», и вернуть её домой становилось все сложнее, потому что эти
ребята точно знали, где им продадут сигареты и пиво. Несколько раз
моя приёмная дочь приходила домой пьяная, дважды её задерживала
милиция за участие в уличных драках. В детской комнате милиции
нас обеих давно узнавали в лицо. Инспекторы постоянно беседовали
с Лёлей, но ничего не помогало и становилось только хуже.
Я просила помощи у всех, до кого могла дотянуться, но учителя, завуч, директор и сотрудники органов опеки только твердили
в один голос: «Вы мама, и это ваши проблемы». В детской комнате
милиции инспекторы разводили руками и как могли оттягивали постановку на учёт, но это тоже не спасало. Безнаказанность породила
вседозволенность, и драки начались уже у нас дома. Лёля нападала
на бабушку, на Дашу, на меня и на всех, кто пытался остановить её
и оградить от безумств и ошибок.
Оглядываясь назад, вспоминаю отдельные дни-кадры той жизни, где Лёля ещё была членом моей семьи. Они навсегда засели в голове.
80
Кадр первый. Мы на консультации у психиатра в одной известной больнице. Я жаловалась на перепады настроения у приёмной дочери, на её желание резать себя и угрозы выброситься
из окна. Врач поговорила с Лёлей, а потом позвала меня в кабинет.
Там она сказала, что я сделала всё возможное и невозможное, потому что у Лёли умственная отсталость. Но у девочки, которую она
видела своими глазами, не было никаких следов отставания в развитии, никаких трудностей с речью, письмом и социализацией. Врач
признала, что всё, что она увидела, — результат моего титанического труда. Вопрос оказался не в корректировке поведения, а в том,
что Лёля достигла своего максимума. Аутоагрессию и психопатию
можно корректировать только медикаментозно, и моя дочь должна
регулярно принимать лекарства, чтобы жить полноценной жизнью.
Без этого она не сможет справиться со своими гормонами и эмоциями и либо убьёт себя (даже если просто решит кого-то напугать),
либо по её вине отправится на тот свет кто-то другой.
«Вы её объект, — сообщила мне врач. — Она вас уничтожает
и обязательно уничтожит, если это не остановить». Что было потом,
я помню плохо. Помню, что было очень-очень больно. Я стояла
на улице, держась за дерево, и рыдала в голос.
Мне не хотелось верить в то, что говорит врач, но панический страх за младшую дочь возник моментально. Уже было время,
когда я спала с малышкой, приставив к двери стул, чтобы проснуться, если Лёля войдёт. Я хорошо знаю, что такое животный страх
за близких. Я испытывала его долгие годы. Не могла оставить
Лёлю одну дома, потому что там окна и балкон. Не могла оставить
младшую, потому что в квартире Лёля. Моя семья боялась всего.
81
Мы жили под камерами, потому что в дом приходили подростки
с улицы и рылись в наших шкафах. Мы купили сейф, потому что
Лёля воровала деньги и украшения. Мы не держали дома спиртное,
потому что оно исчезало…
Кадр второй. Лёля в психиатрической больнице, мы на даче.
Я собиралась на работу и пошла в уличный туалет. Над головой
страшно зажужжал шмель. Захотелось отмахнуться и прогнать его,
но руки не слушались. Я хотела позвать на помощь, но не смогла.
И вдруг поняла, что жужжит не шмель — жужжит в моей голове.
Происходит что-то страшное, и прямо сейчас я свалюсь с толчка
без штанов. Из последних сил я поднялась. А потом услышала шаги
дочки и её крик: «Помогите, маме плохо!» В дом мама принесла меня
на себе. Я не понимала, что происходит. Левая рука не шевелилась,
нога тоже. Мне казалось, что я говорю чётко и внятно, но никто
не понимал моих слов… Я видела страх в глазах мужа, и слёзы текли
по лицу сами собой. Потом была скорая, за ней — уколы, МРТ… и
ощущение, что это — всё, конец. Я очень хотела жить, и всё обошлось. Остались только проблемы с давлением и панические атаки.
И целый год я не садилась за руль — мало ли что…
Кадр третий. Второе сентября, второй Лёлин день на пятидневке в частной школе. И вдруг звонок: «Мамочка, помоги, мы тут
с мальчиком убежали и заблудились в лесу». По телефону из Москвы
я помогла детям выйти в безопасное место. Потом позвонила мужу,
потом — директору учебного заведения. Потом поехала в школу…
и услышала: «Заберите вашего ребёнка. Нам проблемы не нужны».
Я не могу даже сосчитать, сколько раз за свою жизнь слышала это
от учителей, тренеров, директоров, завучей, врачей… Вот только ор-
82
ганы опеки говорили немного иначе: «Вы мать, это ваши проблемы».
А что сказала Лёля? «А что я такого сделала???»
Кадр четвёртый. Звонок классного руководителя: «Лариса
Александровна, а что с Лёлей?» Я не могла понять, что же случилось с моей дочерью. Утром всё было в порядке — собралась, ушла
в школу. Учительница задала вопрос, нет ли у Лёли проблем со здоровьем. Я ответила, что нет. И услышала в ответ, что моя Лёля весь
день ходит в шапке и по секрету рассказала одноклассницам, что
у неё рак головного мозга. Дети и учителя начали переживать, кто-то
предложил даже собрать деньги на лечение… «Рак мозга?! — громко закричала я в трубку. — Да что вы! Она просто голову помыть
не успела! Я вас уверяю, что никакого рака нет! Могу принести
справку!»
И ещё тысячи дней, которые слились в один ужасный, чёрный день. И каждый новый день был точно такой же тяжёлый, как
предыдущий, только плохие новости были каждый раз разные.
Однажды я поняла, что чужие дети никому не нужны. За здоровье, образование и жизнь ребёнка отвечают только его родители —
и больше никто. Я просила помочь мне, ведь мой «неудобный» ребёнок нуждался в помощи врачей и психологов. Лёле нужен был режим,
но я не могла приставить к ней соглядатая, который заставлял бы её
пить лекарство. Я чувствовала себя загнанной в угол. Когда тебя загоняют в угол, есть три стратегии поведения: замереть (вдруг опасность
исчезнет сама собой), побежать (вдруг убежишь) и напасть (вдруг победишь). Я попробовала все три. Сначала замирала — игнорировала
все происшествия, включала чёрный юмор. Если звонили и просили срочно приехать в школу, я узнавала, всё ли в порядке с Лёлей,
83
а потом говорила: «Разбирайтесь тогда сами» — и бросала трубку.
Потом я бежала. Убежать получалось в основном в работу. Мне звонили из дома, когда в первом часу ночи я ещё была на рабочем месте,
и день за днём получали один ответ: «Скоро буду, очень важное дело!»
Когда стало понятно, что первые два способа не действуют, пришло
время нападать. И я нападала: «А что вы сделали для того, чтобы это
не случилось? Я напишу на вас жалобу! Мой ребёнок нормальный!
Не умеете работать с детьми — идите в дворники!»
Оглядываясь назад, я помню страшное: крики, мат, пьяные
выходки Лёли, искромсанные руки, ноги, живот… Я помню, как ненавидела Лёлю и чувствовала своё абсолютное бессилие. Я просто
ничего не могла поделать и задавала себе тысячи вопросов. Почему
с ней не срабатывает то, что прекрасно работало с другими моими
детьми? Почему до неё не доходят элементарные правила жизни
в семье? Откуда в ней этот эгоизм и уверенность в том, что ей все
должны? Я много лет верила, что можно всё исправить, и перепробовала все известные мне методы воздействия. Я просила, умоляла, начинала кричать, угрожала, но не могла убедить Лёлю принимать лекарства. И однажды в моей голове сам собой возник вывод:
«Я плохая мать, я сдаюсь». И я сдалась.
Многие говорят, что психопатия — регулируемый диагноз
и с ним можно жить, а наследственная шизофрения лечится. Скорее
всего это так и есть — если, конечно, принимать лекарства и контролировать приступы. Но у Лёли это не получалось. А вместе с ней
не получалось и у меня.
Арифметика этой истории очень проста. Одиннадцать лет
я верила, что всё могу, и боролась изо всех сил. Потом был ещё год,
84
когда я понимала, что только официально подтверждённые факты
Лёлиной неуправляемости и проблемы здоровья могут привлечь
внимание государственных органов и дать нам возможность получить государственную помощь. Я собирала документы от врачей
и инспекции по делам несовершеннолетних, просила характеристики из школы, сама вызывала полицию, когда Лёля устраивала
скандалы или приходила пьяная. Мне нужны были документальные
подтверждения девиантного поведения моей дочери. Зачем? Наверное, уже тогда я где-то глубоко в душе приняла решение отказаться
от приёмной дочери.
И вот уже два года Лёля не живёт в моём доме. Наверное, если
бы кто-то сказал мне раньше, что генетику и систему обмануть никак нельзя, я бы остановилась гораздо раньше. И тогда получилось
бы уделить гораздо больше внимания двум моим родным дочкам,
не довести себя до микроинсульта и психического расстройства, сохранить семью… Но одиннадцать лет я твёрдо верила в то, что можно всё изменить, и не думала останавливаться.
Я не знаю, что стало последней каплей и не помню момента,
когда что-то такое произошло. Просто однажды я увидела сон: я бабушка, и я просто знаю, что в моей жизни когда-то БЫЛА история
про приёмное родительство. Но давно, очень давно, много лет назад…
Родителями не рождаются, родителями становятся. Я знаю,
что есть специалисты, которые могут помочь и маме, и ребёнку
вернуть голову на место, успокоиться, помочь исправить то, что
можно изменить, и принять то, что изменить нельзя. Где их найти?
Искать по знакомым и друзьям, на сайтах и в профильных группах
в интернете, в больницах и психологических центрах. Главное —
85
поймать момент, когда установка «я мать, я должна и обязана» вдруг
перестаёт работать. Если плохо, страшно и нет понимания, как жить
дальше, пора просить о помощи, и помощь обязательно откуда-то
придёт. Здесь должно работать то же правило, что и в самолёте, —
кислородную маску следует надевать сначала на себя и только потом
на ребёнка. Если мама в депрессии, отчаянии и черноте, то плохо
становится всем вокруг. Это значит, что в какой-то момент всё обязательно рухнет.
У нас рухнуло. Я была в тяжёлой депрессии и сидела на таблетках, потом случился микроинсульт, постоянно зашкаливало
давление. Я превратилась в робота, и мне стало всё равно, что происходит вокруг. Моя семья распадалась на глазах. Взрослые старались меньше времени проводить дома. Некуда было деться только
самым слабым — Полинке и моей маме. Меньше всех страдала
Лёля. В наше отсутствие она делала что хотела — бабушка и младшая сестрёнка не мешали жить без обязательств и в своё удовольствие.
Да, наверное, всё-таки именно это стало для меня началом
конца статуса приёмной мамы. И я пошла на крайние меры.
Окончательное решение
Весна 2018 года, конец марта, Лёле шестнадцать лет. Накануне стало известно о смерти Лёлиной знакомой — девочки из школы, которая покончила с собой. Лёля сразу рассказала об этом мне.
Мы долго говорили о причинах и последствиях, обсуждали, что
теперь с девочкой, с её родителями, друзьями. Смерть была рядом,
86
и на фоне весеннего обострения реакция Лёли могла быть абсолютно непредсказуемой. Я боялась за неё, но всё-таки отпустила в школу. Школа гудела. Администрация собрала всех старшеклассников
в актовом зале и заставила их смотреть ролики о вреде курения
и употребления наркотиков, а также о самоубийствах среди подростков.
Лёля вернулась домой не в себе, а я об этом школьном событии узнала намного позже. Весь вечер моя дочь отмалчивалась,
слушала музыку и плакала. Мы снова говорили с ней о том, что происходит, о том, что жизнь одна и играть с ней никак нельзя, и что
подобные попытки детей привлечь к себе внимание в итоге оборачиваются против них. Они мертвы и уже ничего не могут изменить
в своей жизни. Эпатаж и игры со смертью — пожалуй, худшая
попытка решения имеющихся проблем. Есть и другие способы.
И Лёля вроде успокоилась… а на следующий день, в субботу, когда
дома была только Даша, предприняла очередную попытку покончить с собой. Опять отравление.
Сидя на занятиях с Полинкой, я увидела на камере, которую
установила дома, что Лёля лежит на моей кровати. Потом позвонила Даша и сказала, что с Лёлей что-то не так. Мы с Полинкой
рванули домой. Лёля лежала, и я не могла понять, она спит или без
сознания. Я трясла её, она открывала глаза. Успевала сказать: «Всё
нормально, мам…» — и опять отключалась. Перед глазами встало
прошлое…
Я вызвала скорую. Узнав анамнез и увидев Лёлины руки,
врачи сказали, что сейчас опасности нет, потому что Лёля выпила
всего лишь большую дозу корвалола. Тем не менее они вызвали
87
психиатрическую скорую по факту повторной попытки суицида и
предложили госпитализацию.
Господи, как Лёля кричала! Мне велели снять с неё кольца,
цепочки, браслеты. Она не давалась, вырывалась, кричала и сопротивлялась. Двое крепких мужчин схватили её с двух сторон и держали, пока я трясущимися руками срезала шнурки с её шеи и стягивала кольца с пальцев. Лёля пыталась вырваться, её останавливали,
а мне велели собрать её вещи.
На кухне, прижавшись друг к другу, сидели Даша и Полинка. Конечно, они всё слышали. Дверь я закрыла, чтобы они хотя бы
не могли видеть, как два санитара под руки выводят их сопротивляющуюся сестру из квартиры.
Лёлю отвезли в больницу. «Это конец. Всё. Она не вернётся.
Третьего раза не будет!» — такие мысли пульсировали у меня в голове.
Пока Лёля лежала в больнице, я приносила ей гостинцы
и чистые вещи, но мы общались только через окно. Она просто
не верила, что я выполняю обещание, которое дала много лет назад. Я обещала Лёле, что, если однажды она перейдёт грань, я буду
защищать себя и её. Даже если дойдёт до крайней меры — отмены
удочерения.
В свою готовность пойти на крайние меры я пока тоже не верила. День за днём ходила в органы опеки и просила помочь найти
выход. Опека реагировала предельно просто — мне сказали: «Сначала заберите ребёнка, потом решим». Они даже не имели права
помогать с юридической точки зрения, но всё равно предлагали её
забрать. Я отказалась. Тогда мне предложили подать иск на отмену
удочерения, но перед этим, опять же, забрать Лёлю из больницы.
88
И я отказалась опять. В этом случае я оказывалась беззащитной перед органами опеки, да ещё и снова с Лёлей. Не думаю, что было бы
безопасно жить с психически неустойчивой девочкой-подростком,
которая при этом ещё и знала бы, что я хочу от неё отказаться.
Я не соглашалась ни на один вариант. Мы всё это уже проходили полгода назад, когда случилось то же самое, а потом мою
приёмную дочь выписали из больницы по личному заявлению.
Она снова оказалась рядом со мной — и снова резала себя спустя всего месяц. Как правило, её «накрывало» дважды в год. Страшнее всего
было весной, потому что в это время года усталость от учёбы давала
о себе знать, а конфликты в школе и дома только подливали масла
в огонь. Лёля не могла себя контролировать. Она с детства сидела
на нейролептиках, но с каждым годом продолжать терапию (то есть
бесконечно уговаривать, упрашивать и заставлять принимать лекарства) становилось всё сложнее. В какой-то момент Лёля просто отказалась пить таблетки. Приступы участились и усилились, моя приёмная дочь то была в депрессии, то срывалась на бабушку, сестёр, меня
и моего мужа. У моей мамы случались из-за неё сердечные приступы.
Иногда доходило до драк даже дома, а уж в дурных компаниях на фоне
алкоголя крышу Лёле срывало окончательно. Постепенно стало понятно, что ситуация целиком и полностью вышла из-под контроля.
После повторной госпитализации по факту попытки суицида:
Я не могла обеспечить лечение в профильных медицинских
учреждениях, потому что психиатры не ставят диагноз, позволяющий это сделать без согласия Лёли.
Я не могла воспользоваться услугами реабилитационных
центров, потому что Лёля состояла на учёте у психиатра.
89
Я не могла обеспечить Лёле жизнь дома, не представляющую угрозу для её жизни и здоровью, без постоянного наблюдения
специалистов и медикаментозного лечения.
Лёля отказалась принимать лекарства и ходить по врачам.
Поэтому я отказалась забирать её из больницы, и таким образом моя
приёмная дочь осталась без попечения родителей.
 Глава 7. Жизнь после
Лёлю выписали из больницы в детский дом, а через два месяца у неё уже была «новая мама» — кандидатка в опекуны.
В девятом классе Лёля осталась на второй год.
В детском доме ей давали выписанные лекарства, которые
выписывали психиатры, и она их принимала. Там действовало
жёсткое правило: не пьёшь лекарство — едешь в больницу. А больниц она теперь боялась и меньше всего хотела оказаться там снова.
У меня была депрессия и огромное чувство вины. Бесконечные психологи и психиатры, увольнение… Я училась отвечать
на вопрос, который мне задали, наверное, тысячу раз: «А где же твоя
девочка? Что-то не видно…» И год и девять месяцев я точно знала,
когда Лёля позвонит. Когда ей приснился плохой сон, когда нужен совет, когда хочется выплакаться… Если она долго не звонила,
я набирала сама.
Мне было трудно во время этих разговоров снова не сваливаться во взаимную зависимость. И только потом я поняла, что по
привычке продолжаю контролировать Лёлю. Когда делаешь что-то
90
день за днём, даже и не замечаешь, как это доходит до автоматизма.
И продолжаешь делать, несмотря на боль и страх. Когда растишь
ребёнка с СДВГ, психопатией, аутоагрессией, приходится быть всё
время настороже — нужно вовремя предупредить, обезопасить,
оградить, спасти. Если не делать этого, последствия могут быть самыми тяжёлыми. В первую очередь, для ребёнка.
Только когда я приняла право дочери на её собственные
ошибки и взрослую жизнь, меня наконец отпустило. Меня отпустило! Я поняла, что самый верный путь для нас с Лёлей — это путь
двух взрослых людей. А ещё осознала кое-что очень важное. Самое
лучшее, что родители вообще могут сделать для своих детей, это научить их принимать решения, нести ответственность за себя и свои
поступки… и отпустить во взрослую жизнь.
Я знаю, что в будущем не раз помогу Лёле словом и делом.
Но делать это буду осторожно, чтобы не навредить ни ей, ни себе,
ни нашей семье.
Кто-то скажет: «Но ведь ты лишила её семьи! Ты оставила её
в больнице! Это твоё решение!»
Абсолютно верно, это было моё решение. На все сто процентов.
В январе 2019 года Бутырский суд отменил моё удочерение
несовершеннолетней Юлии. Иск подавали органы опеки и детский
дом. Судья, разобравшись в деле, приняла мою сторону и вынесла решение об отмене удочерения. Может быть, помогло мне и то
обстоятельство, что мою бывшую приёмную дочь уже ждала новая
мама, но в суде об этом не говорили.
91
92
Осознание и принятие
В 2019 году все мы старались принять нашу новую жизнь. Лёля
переехала к новой маме и снова пошла в девятый класс. Она изредка
звонила мне — поплакаться или поделиться радостью. А потом я узнала, что она встретила свою любовь и сбежала из новой семьи.
Лёлю объявили в федеральный розыск, нашли и снова поместили в больницу. Потом, благодаря усилиям её гражданского мужа, она смогла вернуться к нему. Звонила в декабре: «Мам,
а мы подарочки уже всем купили — Новый год же! А ещё я решила —
в следующем году буду сдавать ГИА и поступать в театральное
училище!»
Мы с Лёлей много говорили об ответственности и последствиях необдуманных поступков. О том, что перед тем, как осуществить желаемое, всегда нужно хорошенько задуматься о том, что
произойдёт с тобой и окружающими после твоего поступка.
Свобода заканчивается там, где начинается вред здоровью
и жизни — твоей и окружающих. У Лёли с этим всегда были проблемы. Сначала она делала то, что хотела, а потом плакала и тряслась от страха: «Мамочка, что же теперь будет?» — и всегда знала,
что мама всё разрулит. Мама спасёт. Мама решит. К сожалению,
я смогла остановить нас обеих только в критической ситуации —
после очередной попытки суицида.
Приёмное материнство действительно многому меня научило — и самое главное, дало мне понимание того, что у меня есть
право принимать решения. Кроме того, оно дало мне право изменить мою собственную жизнь и право нести за это полную ответ-
93
ственность.
Я приняла свое право стать матерью-одиночкой для приёмного ребёнка.
Тринадцать лет я реализовывала это право без помощи государства и лечила, учила, воспитывала этого ребёнка, используя все
свои силы и возможности. Я несла полную ответственность за своих
детей — родных и приёмных.
Я отстояла своё право на жизнь, когда уже ничего не могла изменить, и теперь по закону не смогу стать опекуном ни своей маме,
ни своим собственным детям, если что-то случится. И я изо всех сил
надеюсь, что всё будет хорошо и мои беды наконец закончились.
Свой путь
В марте 2020 года Лёле исполнилось восемнадцать. Она ждала этого дня, ведь в этот день её жизнь должна была кардинально
измениться. Она ждала получения документов, государственной
квартиры и денег. Она нигде не училась и не работала, находясь
на иждивении своего мужа. Зато освоила процесс готовки не хуже
шеф-повара, поняла ценность денег и научилась их считать.
10 марта Лёле выдали паспорт, и она отправилась во взрослую
жизнь. Прошло буквально несколько дней, а потом выяснилось,
что она бомж — нет прописки. Аттестата о среднем образовании
и даже справки из школы у Лёли тоже не оказалось. Если она захочет
и приложит усилия, у неё есть шанс пересдать госэкзамен и получить аттестат в этом году.
Ко всему прочему, у Лёли нет денег и квартиры. Её сняли
94
с государственного обеспечения, лишили статуса сироты и заблокировали даже социальную карту. Ясно, что о квартире не может
быть и речи. Проблемы Лёли теперь решает её гражданский муж.
Он отстаивает её права, пишет заявления в прокуратуру, всевозможные департаменты и органы защиты прав граждан. Я помогаю
ему информацией и опытом взаимодействия с органами государственной власти.
Женщина-опекун, которая забрала Лёлю к себе сразу после
нашего суда, не выдержала совместной жизни, отказалась от неё
и постаралась сделать всё, чтобы разрушить Лёлино будущее.
Да, это женщина, которую Лёля тоже назвала мамой.
Когда я узнала об этом, то не ощутила никакого злорадства,
но понадеялась, что всё это может послужить Лёле уроком, который
она наконец усвоит.
Я всё ещё верю, что произошедшее в Лёлиной жизни научит
её ценить то, что есть, а не гнаться за эфемерной птицей счастья.
Я верю, что она научится хранить своих любимых и заботиться
о них, а не манипулировать ими и не предавать.
95
P. S.
На последней фотографии, которую Лёля мне прислала, —
она на кухне, с улыбкой до ушей. В руках лопаточка, рядом сковородка, под фотографией подпись: «Я готовлю драники!!! (мужу
завтра на сутки)».
Дай им Бог счастья.
96
Благодарности
Я хотела перечислить всех, кто был со мной на этом сложном пути, но, начав писать, поняла, что этих людей в моей жизни
очень много. Поэтому я хочу сказать огромное спасибо и низко поклониться всем близким, друзьям и знакомым, которые помогали и
поддерживали меня на тернистом пути приёмной мамы.
Я невероятно благодарна каждому из этих людей, ведь они
были рядом, когда это было так необходимо. Спасибо, спасибо вам,
мои дорогие