08. План 10. Евреизация и Мегалодом

"План 10 из вскрытого разума"
08. Евреизация и Мегалодом



Ужасно болела голова. Пришлось отпить немного из отцовского «бара», и покорять больницу я отправился уже изрядно подготовленный.

Дядя Аса, злорадный хирург средних лет, бывший некогда патологоанатомом в Замошье, зажал наркоз у себя в тумбе (и не исключено, что любил хорошо проводить с его помощью время), так что мне пришлось целых пятнадцать минут в адских муках грызть какую-то резиновую трубку.

- А то язык откусишь. Или будешь матом орать. А нам это не нужно, - сухо сказала помощник хирурга в белом тряпичном наморднике, наблюдая, как я брею пах советским бритвенным станком. - Аккуратнее гляди, там «физер» японский, сбреешь к чертям кроху своего. Хотя, нам-то и лучше было бы…

- Какой тебе наркоз, братишка, - улыбался дядя Аса, укладывая меня на операционный стол, - от тебя так несёт, что мы сейчас сами сознания свои побросаем нахрен. Ты вот что: когда швы будем налаживать - сжимай сфинктер. Не так больно будет.

Услышав о швах, я почувствовал быстро нарастающую тревогу. Швы - это плохо. Ронни ничего не говорил о них.

И лишь представил я себе грудастую красотку, приспускающую трусики на заправке Максима Владимировича, как пришло истинное понимание глупости своей затеи. В башне взорвалась мелодия детства - "****ец" ТТ-34. Я начал вырываться и преждевременно крыть матом женщину в наморднике, да куда уж – меня привязывали руками и ногами к операционному столу, хохоча и передразнивая так злобно, как только мог человек, заведующий чужим здоровьем.

Было больно.

Наложив последний шов, дядя Аса отошёл к ореховому столику с шуфлядками и налил в гранёный стакан медицинского спирту. Последующая речь его улеглась где-то между полушариями мозга. Можно сказать, услышал я лишь последнее слово.

- Скажи этому еврею, что я клятву Гиппократа не просто так давал. Всё, кульгай в палату.

- А деньги?

- Какие деньги? – спросил хирург и запрокинул стакан.

- Ну как… на реабилитацию.

Дядя Аса сморщился, занюхивая рукавом, затем жалостливо на меня поглядел и ответил, печально разведя руками:

- Деньги, мил человек, у больницы нашей тю-тю. Закончились.

Отлежавшись в палате несколько часов, я избавился от бинтов, осмотрел своё хозяйство с возможных ракурсов, повесил от увиденного голову и, одевшись, вышел в коридор отделения.

- Перевязывать каждый день! Швы придёшь снимать через неделю! - Строгая пожилая медсестра, сидевшая за дежурным столом в коридоре, вычеркнула меня из списка больных, добавив, - Мог бы уже и дома полежать, не отвалился бы. А то изгаживай журнал после таких вот дармоедов.

"Вот сука, - думалось мне, - как служить ради тебя, так с песней, а как полежать чутка в койке, так дармоед! Вздумали издеваться, да? Я вам покажу, как сфинктер нужно сжимать, когда вас за сломанный инвентарь драть будут."

В операционной не было ни души, и я принялся собирать в эмалированное ведро для пищевых отходов скальпеля и прочие зажимы со всех горизонтальных плоскостей, после чего заглянул внутрь шкафчика с медицинскими препаратами. Нижние полки его ломились от завёрнутых в коричневую пергаментную бумагу стерильных шприцов, а верхние были уставлены сонмом баночек и пузырьков с преимущественно прозрачным химикатом. Лишь на одной удалось распознать знакомое слово. Адреналин.

То, что доктор прописал. У нас в части был такой лихач, Сеней Глазом звали, он как-то в госпитале с почками лежал, так у дежурного врача дозу адреналина выкрал. Укололся. После, говорят, три часа по потолку палаты бегал, пока лёгкие и мышцы ног не отказали. Чуть откачали Сеню, зато подобный опыт не пропьёшь.

Я развернул плотный коричневый куль, извлёк шприц, иглу, и через резиновую крышку сосуда заполнил мединструмент веществом. Затем спрятал шприц в карман, вынес ведро из операционной в туалет и вывернул содержимое в усыпанный хлоркой унитаз. Пускай побесятся, хирурги сраные.

Злость к медработникам, меж тем, крайне скоро обезличилась горечью другого факта. Семь дней взирать на красивые и ничего не предпринимать. Такое и в страшном-то сне не приснится! Но придётся держать себя в руках. Если только дух алкоголя надо мной сегодня вечером не возьмёт верх, и я не вытворю что-нибудь дешёвое.

***

Я спешил в Чёрную Дыру, чтобы поделиться с друзьями дурной вестью. Впрочем, спешить как раз таки не получалось: тонкие швы больно цеплялись за мережку нижнего белья, и моя ломанная ходьба выглядела, будто я пытался станцевать модного в старые времена «робота».

Чёрной Дырой дом гения нации называлась не случайно. Единожды попав туда, любой путник мечтал остаться там навечно. Целый мир открывался перед ним - он просто сутками мог пить и ничего не делать. И главное - это не надоедало! Его будто всасывала огромная чёрная дыра. Он становился частью антиматерии, бездарно проводя время и нисколько не сожалея об этом. Всем нашим знакомым пришлось пройти через горячительную подневольность, обусловленную вышеизложенным фактом, но в какой-то миг их здравый разум оказывался сильнее горизонта событий, и они покидали Дыру, чтобы никогда в неё не вернуться. Одно время и я чуть не попался на чарнильный крючок, но всё ж не дурак, быстро взял себя в руки.

Другим аспектом, породившим имя нашей твердыни, был Осиповичский Чарнильный Завод, входивший в конгломерат мегакорпораций, мешавших жить прогрессивной молодёжи. Нависший тенью над Дырой, он делал её чёрной в прямом смысле слова: летом солнце добиралось до лачуги Визора не раньше пяти часов вечера, с трудом переваливаясь через огромный вредоносный комплекс, зимою же звезда по законам универсума и без завода не могла долгое время освещать чудесную хибару. Кроме того, Визор в своё время забашлял кругленькую сумму заводскому слесарю, и взамен получил чарнило, льющееся прямиком из водопроводного крана замест холодной воды. Таким образом, Чёрную Дыру иногда именовали Дырой Чарнильной, хотя и редко, в основном при своих. «Патамуштос канспиролохизмъ» - в шутку говорил Визор, пародируя долбский.

Я позвонил в звонок. На пороге показался патлатый хипарь.

- Решил молодость на самом интересном месте оборвать? Чего пришёл?

- ***л! Открывай давай!

Входных дверей было, как ни странно, две. «Для пущей безопасности» - говорил как-то туджек. Я оставил их приоткрытыми: веранда полнилась сизым папиросным дымом и требовала сквозняка. В прихожей пахло Трэшером, из кухни веяло гарью. Из зала - ни единого звука. Дыра пустовала. Лишь в голове моей рыдали Animals, прославляя Дом Восходящего Солнца.

- Будешь? - Трэшер расчехлял упаковку двухлитровых.

После утренних переживаний пара бутылок пенного казались лучшей в мире группой поддержки.

- Ты не поверишь, Трэшер, - сказал я горестно. – Швы…Швы! Как жить-то теперь, а?

- Ты выпей, - ответил хипарь. – А вечером Визор что-нибудь придумает. Скоро, кстати, намечается кое-что. Ты своим блуждающим глазом пивным не пропусти только. Нет, ты пей, пей, конечно. Пей, и не волнуйся. Это «кое-что» окажется лучшим, что происходило в твоей несчастной жизни.