Весть

1
Гермес спешил, рвался сквозь проникнутый закатным светом воздух,кричал над опустевшими, молчаливыми полями, над комьями рябой утомленной земли. Легкие перламутровые крылышки на сандалиях трепетали. Юноша вглядывался в окрашенный закатом мир, и вскоре ему открылись серые в пятнах крыши и белые остовы разрушенных храмов.
При этом он часто озирался – тревожно было лететь в этот час, когда отец его мрачный спускался в подземелье и медленно стихали его шаги. За ночь он должен был решить участь будущего дня.
Хоть и горели решимостью его божественные очи, предчувствия все же были недобрые.
Сумеет ли он предостеречь людей, сумеет ли он им помочь?
А закатный пламень позади уже совсем угас. Только пробежит, блеснёт далеко внизу сорвавшийся огонек, и кто-то еще тяжко вздохнет вокруг, умножив сомнения в юном сердце.
Гермес снижается над гущей строений, в нос ударяет кислый запах подвалов и уже доносятся грубые протяжные голоса. Золотые локоны его плещутся от ударов упругого ветра, в ушах томительный свист. Он над самыми крышами. Теперь доносится аромат свежеиспеченных хлебов, чего-то домашнего, доброго.
Спустившись на безлюдный скверик, легко, стремительно бежит к пекарне. Снопы искр озаряют его фигуру.
Беспокойно на сердце: «А вдруг нет?» Ему говорили, что это очень трудно и невозможно – донести правду. Люди имеют какое-то свойство, которое всегда этому мешает. А если отец обнаружит его отсутствие и пожелает вернуть?
Юноша с грустью смотрит на небо. Бесчисленные миры безмолвно простираются над ним. «О, Геспер, хоть кто-нибудь, подскажите - я не знаю, как мне говорить с ними, я никогда не говорил с ними об этом».
Он стоял у афишной тумбы, простерев руки к небу, кончики пальцев его белели от напряжения, в глазах слезы.В ответ – безмолвие. Ни кому не жаль их.
Опустив руки, юноша двинулся  на запах – он что-то чувствовал в нем – что-то из детства. Это придавало ему уверенности.



2

Поначалу они смеялись, неприятно скалясь и корчась, порождая при этом невероятные гортанные звуки. Ему говорили, что так будет.
Он говорил им о любви и сострадании к ближнему, ко всему живому, о том, что зло и насилие разрушительны для духа, что всё это возвращается, и их неминуемо ждет наказание. Но через засаленные скверные одежды и мутные нетрезвые глаза слова не проникали.Речь его воспринималась как угроза.
Когда же они принялись грязно ругать его и поносить, из-под стойки выглянуло крохотное испуганное детское личико, сочувственно улыбаясь юноше и будто приманивая, а затем поспешно скрылось.Через минуту большой пыльный кот, всё время дремавший под столом, уполз куда-то в угол и затаился. А месяц, заглянувший было в окно, спрятался в тучу, и мир погрузился во тьму.
Горечь была сильнее боли – с каждым ударом, который они наносили, оставалось всё меньше надежды на их спасение. Одежды защищали его от увечий. Но что защитит этих несчастных? Он мог бы их наказать, мог бы причинить им боль, напугать, в конце концов, но он тянул время.
Этот запах! – Что же в нем такое - одновременно притягивающее и настораживающее, одних побуждающее сострадать, а других – причинять страдания?
Но боги не умирают, они просто перестают быть для разуверившегося сердца. Юноша истаял на глазах у разъяренных людей. Последние удары летели уже в пустоту, исчезновение тела нисколько не удивило их, их вообще мало что могло удивить, просто нужно было излить накопившуюся злобу, выпустить пар.
А где-то через приоткрытые створки окон, через распахнутую в теплую летнюю ночьдверь на улицы струилось теплое мирное дыхание, мягкие материнские руки обнимали младенца, заглушая в груди его стоны – всё это лишь сон, который, наверно, кому-нибудь еще снится, напоминая о вероятном, но забытом когда-то родстве, приглашая незадачливых путников открыться ближнему, чтобы затем выместить на нем всю свою нелюбовь и душевную немощь. Поэтому в пекарне, откуда так заманчиво пахнет, давно уже пекут молча и уважают молчание превыше всяких слов. А все, кто приходит сюда, увидев на стенах и ступенях брызги запекшейся крови, не спрашивают, о чем они думают и что они чувствуют, из чего же их лакомства и отчего так странно пахнет.


3

Гермеса больше нет, как нет оченьмногих, в кого перестали верить. Кто-то самоустранился, сбежав в мир людей, приняв их заботы и невзгоды и полностью очеловечился, другие, оставаясь бессмертными, тайно поселились в земных городах, стараясь помочь людям стать лучше: создавали музыку, писали книги, картины.Остальные, кто еще оставался на Олимпе, предпочитали жить иллюзией, что в них ещё верят, и не рисковать. Гермес рискнул,вообразив, что красноречие и хитрость помогут ему, к тому же статус вестника и покровителя торговцев наверняка должны были сработать, но – увы.
Старейшины давно предлагали сбросить человечество в Тартарары, но присутствие богов среди людей до сих пор сдерживало Зевса, вселяло какую-никакую надежду на выздоровление человеческой расы. Его обвиняли в излишнем либерализме – требовали отозвать всех обратно и примерно наказать. «Ведь может статься, что мы однажды вообще все исчезнем по их вине! Если окажется, что никто в нас уже не верит, мы просто исчезнем!» - твердили олимпийцы. «А вы не думаете о том, что если мы их уничтожим, мы также исчезнем вслед за ними? Речь, в конечном счете, идет не только о них, нои о нас с вами тоже! – резонно возражал им Зевс. – Кому мыбудемнужны без них?». Тысячелетиями длился спор, и до сих пор Верховному удавалось убедить Совет в том, чтобы оставить всё как есть.
Что предпримет Зевс на этот раз, после исчезновения Гермеса – не станет ли отцовское горе началом конца?!


4

Ночь была уже на исходе. Перед рассветом на окраине города возникла фигура, облаченная в белую тогу.Будто сотканная изсумеречного света, поначалу зыбкая, она становилась всё отчетливей по мере приближения утра. Судя по тому, что незнакомец шел не спеша, словно пробуя дорогу ногами, можно было с уверенностью сказать, что он не местный. Кротко склонив голову, явно стараясь не привлекать к себе внимание, он двигался к центру города.
В домах между тем уже открывались ставни, скрипели засовы, гремели цепи и раздавались голоса. Резкие и слишком громкие звуки будто причиняли ему беспокойство, он останавливался, окидывал взглядом розовеющий горизонт и затем шел дальше.
Постепенно улицы начинали заполняться людьми разного сорта и возраста. Они возникали то тут, то там, бесцеремонно толкаясь и покрикивая, в эти минуты на их сонных лицах особенно были заметны следы пороков. Но были и такие, что шли молча, нарочито отстраненно,словно стыдясь чего-то. К ним вскоре примкнул и наш незнакомец, оставаясь при этом столь же безучастным и смиренным, как и прежде.
Дальнейшая судьба его нам неизвестна – поглощенный толпой он очень скоро пропал из виду. И поскольку ни кому в этом мире нет никакого дела до незнакомцев, то никто и не мог бы нам доподлинно сказать, кто он и что с ним стало.Впрочем, может быть это и к лучшему.