Сентябрьские записки

         
Дополняется до октября


        Не формат. Трудно существовать в шлеме и латах или носить медицинскую маску и перчатки человеку, который чувствует себя в своей тарелке в оголенном, естественном виде. Ощущаю себя нудистом, которого обязывают ходить одетым по пляжу, или человеком вольного покроя, проходящим мимо ресторана, полного посетителей во фраках, когда ко мне обращаются друзья, приятели или коллеги с предложением написать научную статью или, того хуже, заняться составлением заявки на грант для научного проекта и поработать над научной монографией. Только представлю себе, что нужно читать массу литературы по проекту, написанной деревянным языком современных специалистов, этаких «человеков в футляре», так сразу опускаются руки. Но главное не язык, а содержание, в котором нет ни одной, что идеи, даже мысли. Если бы это была одна книга по заявленной проблеме, - куда там. Пока вылезу из паутины текстов под поисковой рубрикой «Степень разработанности темы исследования», пропадет всякое желание заниматься такого рода разработкой, ибо груда лежащего материала свидетельствует о тщетности усилий, бьющих мимо цели. Ведь в науке действует правило редуктивной (убогой) оптимизации: «чем проще, тем лучше» («Не умножай сущности, если можно все свести к факту»). То, что по проекту существует целая библиотека исследований, говорит о том, что все они легли вокруг и около проблемы. Остается засвидетельствовать следующее: «Гора родила мышь». Вряд ли, вообще, можно найти искомый факт, который одним своим видом подскажет нужную интерпретацию и выведет на правило (закон) его оптимального употребления. Неужели я тот счастливец, до которого дошла очередь перебора всех вариантов толкования, кроме последнего, - самого невероятного, если не сказать, безумного? Нет, конечно. Так зачем убивать столько много времени на «мартышкин труд», чтобы его перелистнул следующий исследователь?
        Уж лучше написать свое сочинение без всяких мертвых форматов, могущих взять в казенный оборот, от собственного лица, от себя лично, конечно, не мнение, а суждение. То, что лежит на душе, требует своего выражения. Разумеется, на первый взгляд оно может сойти за мнение дилетанта, который бежит от заключений специалистов. Пускай так кажется. Оно и будет таким в самом начале. От себя на себя в себе у себя. Мнение – мне так кажется. Кажется – крестись. Чур меня! Важно использовать очарование, околдованность собой, своим выражением (манифестацией) для запуска энергии, действия в заданном идеей направлении. Следовательно, необходима идея для интереса. И эта идея должна идти лично от тебя. Как только произведен запуск «ракеты мысли», так за ним следует сброс отработанной ступени мнения в логической среде. Здесь, в разумной среде, в дело вступает медитация, или размышление. Импульс чувств, мнительности передается мысли, она разминается, складывается и раскладывается, чтобы в итоге сложиться в пакет, складку ума, в которой уже есть не только наличная внешность, некоторая оформленность, но и сложившееся внутреннее содержание.
        Этот пакет мысли как складка ума и есть то, что обычно называют «гипотезой», Что она такое? Гипотеза является не простым, а сложным образованием интуиции и вымысла. Ее разбор начнем с интуиции. Есть не только чувственная интуиция мнения, как то, что заявляет о себе, по-видимому, в представлении. С ней связана интеллектуальная интуиция. Это мысленная связь, связь по мысли, своего рода телепатия. Так вот что такое телепатия! Она является передачей не мысли, а чувства, на расстояние мысли. Импульс чувства, причиненный сознанию встречей с реальностью, ее осознанием, передается следующей инстанции сознания, - уже уму, наводя его на мысль об идее. И вот тут начинает работать воображение, на крыльях которого душа возносится в мир идей, в царство духов. То, что душа там видит и находит, она сообщает своему счастливому обладателю. Естественно, видение мира идей, мягко говоря, не совпадает с тем, что налично представляется в мире вещей. Но если наложить план идей на мир вещей, то тот начинает просвечивать, мерцать изнутри своим внутренним светом. Так в вымысле, интуитивно наведенном идеей, мир оживает, живет своим смыслом, становится понятным, удобным для переживания и выражения.


        Добро и зло. Как выяснить, что такое добро и зло? Для этого, на первый (наивный) взгляд, следует их сравнить друг с другом. Кратко говоря, добро – это не зло. А зло – не добро. То есть, они как понятия  прямо противоположны. Если их сводить вместе, то неизбежно появляются противоречия, которые можно «снимать» только диалектическим путем. Возьмем так называемое «добро с кулаками» («злое добро»). Крайне противоречивое сочетание добра со злом, их, прямо скажем, «извращенное сожительство».  Но что мы видим в реальности? Такого рода этическими извращениями занимаются люди сплошь и рядом, разумеется, лицемерно утаивая их  под покровом благозвучных наименований. Здесь необходимо вспомнить о том, что зло, допущенное как средство достижения благой цели может собой подменить благую цель и сделать ее злополучной.
        Возможно ли противоположное сочетание  уже зла с добром («доброго зла»)? Конечно, возможно. О нем доложил еще Гете в своем Фаусте устами Мефистофеля, признавшегося в том, что он «Я – часть той силы, Что вечно хочет зла. И вечно совершает благо». Но это добро не намеренное, невольное, непроизвольное, стихийное, случайное.
        Таким образом, злое добро и доброе зло являются двусмысленными. Они утверждаются через собственное отрицание. Так недостаток добра оборачивается  добром, его избытком как злом в добре или недостаток зла оборачивается его еще большим недостатком как добром в зле. То есть, зло в добре может быть оправдано добром, но добро в зле не может извинить зло, однако может сократить его.
        Более однозначным является «чистое (сугубое) добро» как доброе добро, добро во имя добра или «чистое зло» как злое зло, зло во им зла. Они утверждаются через собственное утверждение и есть утверждение утверждения в случае чистого добра и отрицание отрицания в случае чистого зла, если полагать благо утвердительным, позитивным явлением, а зло отрицательным, негативным явлением.
        Добро и зло понятны как понятия абсолюта. Относительными они становятся в качестве хорошего и плохого. Именно в этом качестве они уже не противопоставляются друг другу, а относятся друг к другу, пересекаются друг с другом, становятся совместимыми. Уже можно подумать и сказать о них не как о противоположностях, контрарностях, но как о противоречивостях, контрадикторностях, не противополагая абсолютно позитивное (положительное) абсолютно негативному (отрицательному), а, напротив, слагая абсолютное с относительным или относительное с абсолютным, как например, хорошее или плохое добро, плохое или хорошее зло, а также добро или злое хорошее, злое или доброе плохое.
        И все же хорошее или плохое как признаки доброго или злого предикативны, а не субъектны, и поэтому логично, правильно думать и говорить хорошее добро или зло или плохое или хорошее зло. При этом меняется смысл сочетания той или другой противоположности в связи не со своим, а чужим предикатом. Так например, хорошее добро – это добро от добра. Но, напротив, хорошее зло – это плохое зло, зло для зла, ибо в нем есть уже не зло, а добро. Ведь чтобы зло было злом, оно должно быть злом, а не добром. Двусмысленность появляется здесь, если мы не определились с тем, с точки зрения чего, относительно чего мы думаем и высказываемся. То есть, с точки зрения (цели) добра хорошее зло есть больше злое добро, нежели доброе зло, так как в нем больше добра  Напротив, с точки зрения зла хорошее зло есть больше доброе зло, нежели злое добро, так как в нем меньше добра, но оно в нем есть, к сожалению, ибо этим добром зло может быть привлекательно, и, к счастью, так как зло становится недостатком добра, его малой долей.  Двусмысленность здесь появляется в связи с тем, что критерием добра и зла является не зло, а добро.


        Уровни мышления в истории мысли. Есть доисторическая, первобытная форма мышления – это, условно, рептильное (пресмыкающее, низменное) мышление еще в чувственной форме, но уже не  вещных осязания (прикосновения), вкушения (приятия) и обоняния (проникновения), а представления, включающего в себя не только слух, внимание, но прежде всего чтения, видения и, тем более, писания как активного представления, представления в действии, активного восприятия. На индивидуальном уровне  развития в образовании (обучении) ему соответствует довузовский стиль (форма) мышления, мысли ученика начальной и средней школы.
        Следующая форма мысли в истории – это примитивное мышление или мышление примата. Кто практикует такое мышление и как, в чем? Такое мышление практикует студент, магистрант, аспирант и даже ученый со степенью. Это формальное, а не конкретное, по мысли, а не по материалу, мышление в терминах, то есть, в специальных, уже не разговорных, естественных, но в искусственных, научных словах. Мышление в словах абстрактно, хотя это мышление о конкретных вещах. Такое мышление уже не непосредственное, как если бы в чувствах думали сами вещи, но опосредствованное мыслями, правда, так, что мысли слитны со словами таким образом, чтобы посредством слов мысли сообщались бы с вещами. Для этого слова должны быть прозрачными, то есть. простыми, а не сложными в значении, однозначными.


        Эволюция ученого сословия. Если прежде ученый человек был большой редкостью и выделялся из общей массы людей, стоял к ним особняком и был непонятен людям, то теперь он часто встречается. Нельзя сказать, что человеческая масса сплошь и рядом состоит из одних ученых, но он уже находится в этой массе, является массовым явлением. Наука стала коллективным занятием специалистов. Ученых стало больше, намного больше, чем было их, например, в средневековье и даже в эпоху Возрождения или в эпоху Просвещения, когда они были владыками дум массы невежественных и непросвещенных примитивов. И труд ученых усложнился при дифференциации ученых занятий, стал более многообразным.
        Прежде, еще в древние (античные) времена, существовавшие универсально развитые в познании ученые, так называемые «энциклопедисты» (последние из них дали свое имя целой эпохе Просвещения), теперь при вливании в ученую корпорацию целой массы посредственных людей растворились в ней и оказались не нужны для прогресса научного познания.
        В настоящее время наука живет «коллективным разумом» ученых, точнее, их общим рассудком как примитивной формой развития разума. Поэтому можно сказать, что в социальном, публичном плане заметна эволюция, развитие через различение (дифференциацию), усложнение состава ученого собрания, но в индивидуальном, личном плане наблюдается не эволюция, а инволюция, упрощение типа самого ученого, переход от типа ученого-личности к типу ученого-массы, даже, пожалуй, его, ученого, деградация при сохранении генерации (преемственности поколений) ученых, выравнивания интеллектуального уровня ученых до средних величин.


        Нормальные люди, «другие люди», «сверхлюди». Есть нормальные люди. Они находятся в оптимальном коридоре развития человеческих возможностей и способностей. Есть ненормальные люди. Вот они находятся в не оптимальном коридоре таких возможностей и способностей, а в экстремальном, либо в минимальном, узком, низком и поверхностном («скользком»), либо в  максимальном, широком, высоком и глубоком коридоре возможностей и способностей.
        Выходит, что нормальный человек – это человек средних (значений) возможностей и способностей, необходимых для благоприятной совместной жизнедеятельности людей. Человек, у которого способности выше среднего (средних значений), живет уже более сложной жизнью, ибо вынужден приспосабливаться к тем, кто ниже его по способностям, ему следует тратить больше усилий, ненужных нормальному, обычному человеку, чтобы приспособиться к другим людям. Кстати, поэтому людей со способностями выше среднего намного меньше, чем людей со средними способностями, ибо последние создают им проблемы с их существованием по законам естественного отбора живых видов. К тому же пресс такого отбора усиливается еще специфической модификацией оного в виде уже искусственного, технического (социального) отбора как естественного отбора для людей, отличающихся повышенной животной сообразительностью. Именно повышение уровня этой сообразительности, или животной хитрости позволяет нам назвать ее уже не столько животной (понгидной, то есть, натурально обезьяньей), сколько человеческой, точнее, человекоподобной (антропоидной) хитростью. Такая хитрость является уже хитростью не условного инстинкта, но самого разума. Конечно, это еще не сам разум, но то, с помощью чего, он проявляется в низменной, материальной для себя среде распространения (экспансии), будучи идеальным носителем духовной энергии. Именно хитрость разума или хитроумие позволило людям становиться людьми в совместной жизни в материальной среде с более низшими по интеллекту живыми существами, вроде обезьян, кошачьих, псовых, то есть, других млекопитающих, рептилий, птиц, земноводных, насекомых и прочих тварей.
        Так вот это хитроумие, которое невольно пробуждается у людей со способностями выше средних величин в связи с поиском благоприятных условий для реализации своих социальных (публичных) и личных возможностей, разумеется за счет других, менее развитых особей человеческого коллектива («стада»), которые, как правило, отличаются стертостью такого хитроумия до уровня животной хитрости (условного поисково-ориентировочного или посредственно-целесообразного инстинкта). У таких обычных (нормальных), по сути наивных и порой лукавых, но не коварных, людей животная хитрость, правда, уже не натуральная, а условная, вызванная условиями не животной борьбы, а социальной конкуренции, и все же животноподобная хитрость,  только в условиях экстремальной ситуации доходит до хитроумного уровня. Поэтому люди со способностями выше среднего могут использовать их, эксплуатируя других менее способных для своего успеха, в своих корыстных за счет признания другими.
        Правда, такое значение способностей должно быть выше среднего только на полтона, а не на целый тон (порядок), иначе двусмысленность их положения между средним и высшим (на порядок) значением будет видна невооруженным взглядом людям с обычными способностями и они будут стараться избегать подставлять свою шею для того, чтобы способные люди сидели на ней. Это так, если судить о социальных отношениях и личных взаимоотношениях с субъективной точки зрения самих людей. Но если на дело со способностями людей жить за чужой счет, то есть, за счет других людей объективно, то обществу для активного развития требуется иметь в своем наличном состоянии определенное количество, точный процент способных людей, которые могут двигать обычных, часто пассивных или активным только в подражании в нужном направлении не только обновления (сохранения) социальной материи (жизни), но и ее улучшения.
        Только для достижения этой цели таких людей должно быть меньшинство, иначе при большинстве способных людей они друг друга сведут с ума и со света. Только если способности максимальные, они доходят уже до самого ума и тогда находят для себя управу, свою меру, существуя не за счет других, а за счет себя. Если все люди или большинство их них были с максимальными для человека способностями, то они не вредили бы друг другу, но, напротив, помогали бы друг другу. В нашем же случае – случае и историческом, и современном, - мы имеем дело с меньшинством людей со способностями выше среднего на половину периода или порядка (тона) и большинством людей со средними способностями, которые терпят хитроумное меньшинство, чтобы жить не как прежде, но немного, на полтона, лучше, то есть, хорошо и терпеть на своей шее способных, то есть, признавать их популярными, всеми узнаваемыми, добившимися за счет низких способностей других общественного признания.
        Но среди меньшинства есть не только люди со способностями выше среднего, а и со способностями ниже среднего. Это люди с ограниченными способностями. Обычные (средние) люди их называют «тупыми», умственно неполноценными. Хотя в некоторых случаях люди с ограниченными способностями в общем, в частности, в некоторых из них могут превосходить других, средних людей. Но в большинстве других способностей они уступают обычным людям. Поэтому, к слову сказать, их труднее использовать для эксплуатации, чем обычных людей. Обычные люди их не столько эксплуатируют, сколько, наоборот, тратят на них свои и так не лишние силы себе в убыток, чтобы заботиться о них, проявляя тем самым тот минимум человеческой солидарности, который у них есть, ведь значительную часть заботы они тратят на себя, чтобы поддержать свой средний уровень  и не только не умереть, но и дать жить своему потомству. Кстати, именно для этого они и существуют согласно закону материальной жизни, адептами которого они являются как бытовые люди, обыватели.
        Однако вернемся к людям с ограниченными способностями. Они хуже ориентируются в окружающей социальной среде и часто находят не то, что им нужно для выживания. У них ограниченное мировоззрение. Образно говоря, они видят не дальше собственного носа. Поэтому у них особенно развит животный, зоологический эгоизм. Тем более несладко приходится тем из них, у кого есть некоторые способности выше средней величины. У них возникает аберрация при восприятии мира и самих себя в нем, аллегорически выражаясь, «двоится в глазах», то есть, искажается картина мира, как она складывается в сознании (в голове) нормального человека. Она сдвигается в сторону. Так называемый «сдвиг по фазе», если говорить вульгарно, простонародно. На подлинную картину мира накладывается ложная, иллюзорная, вызванная фантазмом больной психики. В результате происходит рассогласование двух порядков: порядка слов или образов (означающим или знаком) и порядка того, что ими называется или отображается в сознании (означаемым или значением, а то и смыслом). Следствием рассинхронизации слов (и образов) и значений является спутанная речь (или расстройство в представлении).
        Получается, что люди с ограниченными возможностями и с некоторыми способностями выше среднего не возвышаются над обычными людьми, а оказываются для них посторонними, отчужденными, другими людьми, или, попросту говоря, ненормальными. Таким образом, между ними и обычными людьми выстраиваются не парадигмальные (вертикальные) отношения как с людьми со сверхспособностями (со способностями на период выше), но синтагматические отношения, то есть, отношения соседства как с чужими, совсем иными, непонятными обычным людям из-за их ненормального восприятия и поведения. Таких людей обычные люди считают сумасшедшими.
        Значит, есть не только нормальные люди, которых подавляющее большинство, но и ненормальные, которых меньшинство, как и людей со способностями выше среднего. Но если способным людям обычные, посредственные люди завидуют, то  ненормальных, как умственно отсталых, так и сумасшедших,  презирают или боятся, ибо не знают, что ждать от них в следующее мгновение из-за их странного, прямо непредсказуемого поведения.
        От сумасшедших и людей со способностями следует отличать тех, кто обладает сверхспособностями. По недомыслию обыватели на американский манер их неточно называют суперменами или супервуменами, не понимая, что таковые являются не сверхлюдьми, а только сверхживотными, которых превосходит человеческими качествами любой нормальный (обычный) человек, ибо эти мифические существа (superman или superwoman) превосходят человека не человеческими (душевными) и тем более духовными свойствами, но только телесными, животными. Это лучшие животные, а не лучшие люди. Между тем самый плохой человек лучше самого хорошего животного. Мужское или женское в человеке – это не человеческое качество, а животное.
        Так кто же обладает такими отличными способностями и кого называют сверхлюдьми (сверхчеловеками)? Во-первых, сверхлюдей не бывает, не было и, разумеется, не будет ни отдельно в единичном экземпляре, ни в массе.  Самый лучший человек – это только человек. Другое дело, что в человеке может быть нечто больше него самого, но это не он сам. Это можно назвать сверхспособностью, даром духа. Этот дар нельзя заслужить, но ему следует соответствовать, когда он работает, творит. Так и было в истории: тех, кто обладал таким даром, называли гением. Налицо была откровенная синекдоха, то есть, перенос свойства (дара), признака на носитель признака, на человека. Гений не человек, но дар, который проявляется, реализуется в творчестве как произведение, шедевр, артефакт.  Носитель гениального дара может быть в обычной жизни хуже обычного человека. Об этом писал еще Пушкин: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботах суетного света он малодушно погружен; молчит его святая лира; душа вкушает хладный сон, и  меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Но он забывался, когда путал себя с этим даром, противопоставляя поэта как высшее существо толпе посредственностей.               
        Есть, конечно, высшие существа. Это духи и разумные существа. Человек -  существо, но не духовное или разумное, а в лучшем случае только душевное. Он разумен только в родовом смысле как коллектив из всего человечества с учетом его прошлого и будущего состояния. Предел развития человека в этой жизни, - это быть великодушным существом, то есть, таким существом, у которого душа имеет более важное значение, чем он сам как человек. Повторю: в этой жизни ни один человек еще не был сверхчеловеком, и нет никаких оснований для того, чтобы он был им. Что там сверхчеловек, даже великодушный человек – это большая редкость не то, что в наше время, но за всю историю человечества, так что естественно напрашивается вопрос: «Был ли великодушный человек-то? Может быть, его никогда и не было»? Все разговоры о махатмах имеют смысл, если речь идет не о человеке, а о высшем существе, о духе или, по крайней мере, о разумном существе, преувеличенно восхваляемом «посвященными в миф» в качестве мудреца. 
        Память, представление и воображение. Мы живем, так или иначе представляя себя другим, включая самих себя. Мы представляемся лично самим себе. Думаем о себе невесть что, преувеличивая свои достоинства и преуменьшая недостатки. Мы воображаем себя хорошими, не вспоминания о себе ничего плохого, гоним от себя дурную память.
         Близкое и удаленное образование. Конечно, непосредственное и опосредствованное расстоянием образование можно воспринимать как телесное контактирование. Но здесь речь идет не о теле образования и обучения, а о его душе. Душа находит себя в теле, но телом не является, вернее, не есть тело, но телом может являться, казаться, мниться. И тем более с безразличием относится к близкому или удаленному образованию его ум и дух. Тело у духа умное, а не материальное. Оно вездесущее и вечное, поэтому всякое удаленное ему близкое, а близкое находится на удаленном расстоянии. Вот эта парадоксальность духа и интеллекта образования непонятна приземленному учителю и ученику, нацеленным на материальный, конечный результат. К тому же теперь нет прямого контакта учителя с учеником, который позволяет передавать знание от сердца к сердцу, как и положено для человека в качестве  душевного существа. «На удаленке» знание передается чувственным образом через изображение на экране монитора или абстрактным путем посредством построения терминологической схемы рассудка.

 
        Основной вопрос философии. Марксистско-ленинская философия как советская схоластика, школьная (учебная) философия, следуя указанию классика марксизма – Фридриха Энгельса,  - ставила философский вопрос так: что первично и что вторично в отношении мышления к бытию и как это бытие познаваемо? То есть, советские дидактические философы («философы диатрибы» в терминологии ростовского философа Григорий Потемкина) раскладывали основной с их точки зрения вопрос философии об отношении мышления к бытию на две стороны: сторону теории бытия (онтологии) и сторону теории познания (гносеологии). Как они решали этот вопрос? Они решали онтологическую сторону основного вопроса философии материалистически, противопоставляя себя так называемым ими «идеалистам». Для них материя является первичным, обьективной реальностью, а сознание как отражение материи в качестве объективной реальности в человеческом материальном теле является вторичным как уже субъективная реальность, ориентирующаяся в объективной реальности и находящая в ней свое место.
        Что ж, спросим себя, правы ли были те советские философы, которые полагали вопрос об отношении сознания к бытию основным вопросом философии? Ответим так: этот вопрос об отношении мышления к бытию является философским. Но он не является основным для всех философов, если под основным вопросом понимать главный. Он основной только для философов-марксистов, следующих за мыслью Энгельса. Он даже не основной для всех советских философов. Для них он был основным в вопросах онтологии и гносеологии, точнее онтологической гносеологии, ибо именно там, в этих составных частях теоретической философии, господствовала директивная партийность, обязывавшая коммунистов так думать, ведь большинство тех, кто занимались чистой интеллектуальной работой, считались идеологическими работниками, а марксизм как идеология коммунистов нетерпимо относится ко всем другим идеологиям и особенно к тому, что не является идеологией, но есть философия. Философский вопрос об отношении мышления, сознания к бытию как к объективной реальности именно так, материалистически, формулировался и решался в идеологических целях для господства коммунистических идей в сознании советских людей. То есть, он был мотивирован не философским интересом, а чисто идеологическим интересом, то есть, интересом властных коммунистов быть властителями дум советского народа, и поэтому был, партийным, политическим вопросом. Другими словами пресловутая партийность философии понималась как философская практика построения и в сознании, и в мире коммунистической утопии.
        Таким образом, философия была сведена к политике и занималась не своим, философским, а чисто идеологическим, политическим делом. Только на таких условиях философия имела право на существование в советском обществе строящегося коммунизма. Конечно, это была не жизнь, а мертвое существование на словах и бумаге. Философией можно было заниматься в советском обществе лишь молча, про себя, не публично, а лично, правда, если ты уже был личностью. И то, только потому, что в само сознание мыслящих «вездесущие коммунисты» не имели возможности «вползти» пригретой на груди народа ядовитой змеей благодаря своей врожденной, коммунистической лживости, если ты не поддавался влиянию их хитроумной идеологии (софистики), которую они по недомыслию путали с диалектикой.
        Кстати, именно сейчас, уже при господстве буржуазной идеологии, оная успешно вползает в сознание мыслящих, минуя всяческие препятствия  на своем пути, опираясь в этом на животные инстинкты мыслящих, нуждающихся в питании, размножении и жизни за чужой счет ими обманутых людей.

   
        Философия и мировоззрение. Философия в отношении к мировоззрению, - этому пресловутому воззрению на мир толпы, - может быть только умной (отрефлексивной) критикой. Это в лучшем случае. Во всяком другом случае упомянутое мировоззрение не заслуживает внимания философии, которая, конечно, не может не реагировать на мировоззрение, неминуемо путающееся у нее под ногами. Неужели философы будут идти навстречу своим идеям, потупив свои умозрительные очи на «ползучее» у их ног «ничтожное мировоззрение»?! К сожалению, да, будут, но только в том случае, когда оно мешает им идти вперед, цепляясь за них. Тогда лучший способ освободиться от «цепких лап» мировоззрения, - это возвыситься над собой по пути на «небо идей».
        Мировоззрение имеют те люди, которые, не зная себя, уставились на мир и разглядывают его, чтобы увидеть себя. Не найдя себя в нем, они, если еще у них работает сознание, а не устало и отключилось, они задумываются о том, почему же их нет в материальном мире? Товарищи, вас нет в мире, потому что разглядывая мир, вы находитесь в сознании, точнее, в мире сознания или в мире, отраженном как сознание в вас. Перестаньте думать и вы мигом окажетесь в непосредственном контакте с этим материальным миром, природой, как это не могут не делать многие другие существа, которых вы зовете животными и растениями.
        Философ пассивно реагирует на существование массового сознания, которое выдавливает его из окружающей человеческой среды. Он бежит от мировоззрения, пугаясь его опрощения, и скрывается в темном углу, в котором расплетает паутину своего ума. Игра ума необходима ему, чтобы навести тень на плетень, накрыть молчанием медитации беседу души (Я) с самой собой.

      
        Схоластика, наука и мистика – соотношение сторон философии. Философия является границей, которая разделяет, связывая мыслью как смысл схоластику или школу, науку и мистику. Схоластика – это школа, обучение непросвещенных в минимальных границах познания, уже известного взрослым. Наука – это активность просвещенных для расширения просвещения, знания в пределах средних познавательных способностей человека, «езда в незнаемое» на знаемом. Мистика доступна пожилым, которым уже делать нечего в этом мире. Вот они и устремляются за границу познанного, торопятся стать агента иного мира в нашем мире. А философия их тормозит, удерживает от несвоевременного заступания за грань отпущенного, отмеренного им разумения. Тем самым философия выступает в качестве внутреннего инспектора, наблюдающего за тем, как незнаемое становится знаемым в кругу незнаемого. Разомкни этот круг и незнаемое поглотит знаемое. Именно этим занимаются мистики, делая знаемое незнаемым, наводя тень незнания на плетень знания.


        Работа сознания и бессознательного у разных категорий людей. Какие категории людей лучше всего могут использоваться для анализа соотношения сознания и бессознательного? Естественно те, в которых это соотношение является ровным, равным и неровным, неравным. Равным является соотношение сознания и бессознательного у обывателей, то есть, у обычных, нормальных людей. Для них нормой является руководство сознанием только в корыстных целях самоутверждения своего положения в жизни за чужой счет. Скажу сразу: в человеческом обществе просто невозможно жить за свой счет. Единственная возможность жить за свой счет, так это вне общества себе подобных. Поэтому праведные люди, как правило, сторонились этого общества и жили отшельниками одним своим трудом или тем, что не люди, а Бог подает. Нищие, живущие подаяниями своих или чужих людей, к ним не относятся.
        В публичной жизни обычные люди обыкновенно живут коллективным бессознательным, неведомо для своего сознания попадаясь на удочку господствующей общественной идеологии, ловко прикрывающей корыстные интересы власти, выдающей их за интересы народа. Скажите, вы знаете такую власть, которая объявляла бы себя не властью народа? То то же.
        Таким образом, личное (в значении частного интереса) властных лиц становится публичным, общественным интересом народной массы. Так что же тогда управляет обычным человеком в личной и общественной жизни? В личной жизни им управляет так называемый здравый смысл, то есть, смысл, находящий себя в человеке и заботящийся о своем носителе, паразитом которого он является. Все, что не вредно хозяину, является здоровым для него, то полезно здравому смыслу. В публичной жизни обычный человек руководствуется общим смыслом, то есть, тем смыслом, который обеспечивает здоровье общественного организма. И здесь, и там чисто телесный (соматический) образ жизни.  У обычного человека душа является инстанцией этого смысла как тонкой подгонки тела под стандарт, гармонии телесной организации.   
        Однако вернемся к другим категориям людей, у которых существует неравное соотношение сознания и бессознательного. Так у людей необычных, то есть, таких, у которых есть ум или нет такового, то есть у умных или глупых, нет такого равновесия ума и тела, потому что у них больная душа. Но она больна по разному у умных и у дураков (умственно неполноценных и сумасшедших). Так у умных людей, которых единицы среди людей, если они вообще есть целиком (живьем таких я еще не встречал), сознание превосходит бессознательное. Но так как у умных людей, по преимуществу, из ума есть только хитрость, так называемое «хитроумие» или хитроумность, то ум, естественно, используется лишь как средство, инструментально в интересах физического выживания или материального преуспевания и публичного признания в виде достижения престижного социального статуса.
        И все же иногда у умных людей появляются состояния чистого ума, вызванные (индуцированные) размышлениями на так называемые отвлеченные темы, - отвлеченные для хитроумных и обычных людей, - занятых конкурентной борьбой друг с другом (это и есть собственно человечные темы). Если часто размышлять, то нарушается баланс между сознательным и бессознательным, и тогда даже во сне как бессознательном образе жизни и мысли можно оставаться сознательным. По отношению к сознательному сну в сознании наяву человек может достигать состояния, необычного даже для умного человека. Это состояние уже мудрого человека – состояние сверхсознания, которое в человеческом роде представлено в имманентном и трансцендентальном виде. Имманентно не для сверхсознания, а для человека, оно является самосознанием. Трансцендентальным же оно является в качестве уже не человеческого самосознания, но самого принципа Я, стоящего за личным чувством. Это еще не абсолютное Я, трансцендентное человеку, но то в нем, что присуще абсолютному Я (Я Духа).
        И, наконец, третий вариант соотношения сознания и бессознательного с уклоном в сторону бессознательного умственно неполноценных или сумасшедших. У глупцов или умственно неполноценных (идиотов, дебилов, имбецилов или, проще говоря, кретинов) сознание строится по модели бессознательного. Образно говоря, они и в сознании бессознательны. Сумасшедшие (дураки), парадоксально высказываясь, в сознании бессознательны, а в бессознательном сознательны. У них случается не столько сдвиг по семиотической, точнее, семантичекой фазе, рассинхронизация порядка идей (означаемого, смысла) и порядка слов (означающего),  в результате, которой слова обозначают не вещи (денотаты), а смыслы, вытеснившие их из дурацкого сознания и поэтому ставшие иллюзорными, сколько подмена символами (знаками) реального (вещного) воображаемым (фантазмом).

 
        Актер и персонаж. Как правило, интересен автор, а не исполнитель. Интерес вызывает не актер, а та роль, которую он разыгрывает. Если он разыграется, то прямо попадет в цель, чисто перевоплотиться в персонажа. Его исполнительный талант есть талант имитатора, подражателя. Если он хочет добиться успеха, то его талант подражания должен выглядеть неподражаемо. Демонстрация демонстрацией, но актеру не следует переигрывать, иначе в представлении не будет ничего, кроме представления. Закон актера казаться – значит быть.

            
        Отношение к жизни и к смерти нормального и ненормального человека. Следует сначала в мысли определиться с тем, какой человек нормальный, а какой ненормальный. Если нормальный человек – это обычный человек,  то есть, человек обычая, традиционный человек, наследник предков, их преемник, подражатель, то нормальны многие люди. Вот этот массовый или коллективный человек и является нормальным. Посмотрите на многих, на самих себя и узнаете, что нормально и что не нормально для вас. В массе люди есть плотские существа, то есть, живые существа (животные), состоящие из плоти, материи, тела. Есть еще душа, сознание. Но она подавлена массой тела. У человека подавленная душа, находящаяся под прессом плотских страхов и желаний, от которых болеет его тело. Человеческая душа – раба тела. Труд освобождает душу, но только если он не вынужденный, направленный на удовлетворение личных животных потребностей. Вот такие люди.
        Правда, есть еще ненормальные. Это, прежде всего, умственно неполноценные, например, идиоты или кретины (есть менее выраженные версии идиотии) и душевно больные, то есть, психически неполноценные, например, психопаты, у которых душа находится в состоянии коллапса и поэтому они не могут переживать чужую боль, будучи подавлены собственной. Впрочем, психически неполноценных можно называть сумасшедшими. Кто это такие?  Это такие существа, у которых ум не привязан к душе, но связан телом. Поэтому кажется, что они сошли с ума, ведут себя так, как будто ум не в них, не в их душе, в личном Я, но вне их. Ум у сумасшедшего в теле, но не в душе. Он децентрирован, ибо душа – это центр человека, его Я. Она есть не сам человек. Душа не человек. Однако она позволяет человеку считать душу своей. На самом деле это человек свой душе. Точнее, свой не душе, а духу, который свою чувствительность, проницательность разрешает человеку приписывать самому себе, оставаясь в реальности для человека чужим, посторонним, точнее, потусторонним, трансцендентным.
        Но тогда выходит, что душа человека в качестве его Я является псевдоструктурой, реальной иллюзией недомыслия человека, его заблуждением на свой счет. Дух это допускает и попускает человеку заблуждаться на свой и чужой (духов) счет. Иллюзией является то, что человек считает себя Я. Он не есть Я, но он пользуется Я. Человек является арендатором, а не собственником духа. Аренда духа на время жизни и является душой. Человек является собственником тела. Он телесное существо. Реально человек телесен. Душевно он иллюзорен. Но и его тело не есть он сам. Сам он есть душа в теле. То есть, дело обстоит не так, что в нем есть другой (дух), который вселился в его тело, но так, что в теле появился дух, который забыл себя. Забвение себя в материальном теле обернулось признанием себя Я в собственном теле. Это признание иллюзорно и одновременно реально как иллюзия. Такое признание есть результат незнания и осознания себя человеком. Отчуждение духа от себя в данном случае есть его очеловечивание. Маркером очеловечивания духа как его становления в материальном теле и является душа.
        На самом деле дух бесконечно проницателен, для него нет препятствий; он бесконечно чувствителен. Его проницательность, чувствительность и есть чистая, не материальная, не смешанная, разумность. Поэтому телом духа является разум. Дух есть Я. Я есть целое, единое. Само собой напрашивается вопрос: «Почему же тогда дух ограничивается материальным телом, им облекается, в нем скрывается, прячется»? Ответить можно так: «Дух в человеке в качестве души в материальном теле есть последствие творения мира Богом. Бог стал творцом. Теперь в мире Он как Творец связан миром. В мире есть остатки Бога как Творца. Вот этими остатками Бога в мире, «брошенными искрами» в духовно инертной, но материально активной среде и являются души людей». Те из людей, которые уже понимают, что смыслом их жизни является не просто жизнь в материальном мире, но подготовка к вечной жизни в Боге, возвращение в свой потерянный рай в качестве уже духа, ангела, они просто не могут так жить – жить как обычные люди материальной жизнью, находя в душевном расположении к миру, к людям свою отдушину. Им этого мало, они задыхаются в этом бездушном мире.
        Вот эти, условно (пока еще условно) говоря, «духовные люди» (пневматики) составляют третью категорию ненормальных людей. Их мало, их почти совсем нет. Поэтому значительную часть из них представляют такие, которые выдают себя за обычных людей. Они прикидываются обычными людьми, чтобы успеть обеспечить себя временем, пока они готовятся в течении всей жизни, не привлекая к себе внимание посторонних, обычных людей, для творческого  вдохновения, - возвращения в свое обычное, разумное состояние духа. Вот этот подкласс класса «духовных людей» можно назвать коллективом «душевных людей». Они хитроумны. Их хитроумие есть показатель слабости духа, недостатка ума, есть своеобразный компенсатор.
        Хитроумность душевных людей следует отличать от животной хитрости (лукавства) обычных людей. Среди обычных людей по маркеру хитрости следует выделить особую категорию людей, которые готовятся не в будущей жизни стать лучше других, но уже здесь и сейчас быть лучше других, правда, не за свой, а за чужой счет. Для этого возвышения над другими в качестве властных лиц требуется не одно лукавство, но целое коварство, иначе не справиться со всеми.
        Однако вернемся к теме обсуждения. Таким образом дух реагирует на свое присутствие в материальном теле существованием в качестве ничего не ведающего обычного человека, склонного к бессознательному лукавству. Если это лукавство становится вполне сознательным, уже не представлением, а умелым представительством, то обычный человек превращается в успешного, богатого и статусного человека, начальника, то есть, в коварного человека. Такой человек наиболее удален от духа, полностью забыл себя, кто он есть, а не кем является.
        Если дух прикидывается обычным человеком, чтобы никто не знал, что он готовится к чему-то другому, чем просто жить на этом свете, то он становится душевным человеком «малых дел». Душевный человек полагает, что своими малыми делами в течении всей жизни он успеет их собрать ровно столько, сколько необходимо для духовного перерождения.
         Те же существа, которые отказываются от подражательности и готовятся  к вечной жизни, не обращая ни на кого внимания, не могут рассчитывать на время, необходимое для духовного становления, ибо подвергают свою жизнь опасности и добровольной изоляции. Трудности духовного образа жизни для человека связаны с тем, что он сразу становится мишенью для всех прочих уже не в качестве образца подражания, а преследования в силу действия зависти душевных людей, равнодушия лукавых людей, злобы коварных людей. Между тем для любого человека важной является солидарность с другими людьми, так как человек является общественным существом. Но какая здесь солидарность? В чем она может быть между духовным существом и всеми прочими?! Вот и не хватает времени духовному человеку для того, чтобы вернуться в свое первоначальное состояние чистого духа. Ведь пока он не стал духом, силы у него человеческие, а сила человека в коллективе.
        Наиболее простыми существами среди перечисленных являются обычные люди, ибо их простота наглядна, хотя и она не может скрыть их природного, естественного лукавства, свойственного всем материальным живым существам, - растениям, животным и людям. Поэтому они являются наиболее простыми людьми. Если говорить о ненормальных людях, то для них характерна, особенно для умственно неполноценных не простота, а опрощение, которое является такой «простотой, которая хуже воровства». О чем говорит эта народная поговорка? О том, что в простоте человек из народа не должен доходить до бесхитростности, ибо любое воровство уже хитрость. Поэтому простота без лукавства (бесхитростная простоватость) и хуже с народной точки зрения воровства, ибо есть прямой путь к жертвенности, к тому, что ты просто создан для того, чтобы тебя обманули.
        Умалишенные идиоты, дебилы и имбецилы этого не понимают, но сумасшедшие то понимают, поэтому и пытаются опередить лукавых и коварных людей в хитрости. Однако у них это плохо получается. Они прикидываются обычными людьми, но их зацикленность на себе или том, что является предметом их влечения, выдают их с головой, проявляясь в упрощении до безобразия их быта или, напротив, в исключительной сосредоточенности на личной гигиене. Зацикленность на себе, сумасшедший эгоцентризм вызван душевной децентрацией сумасшедшего. Он никогда не признается в том, что сумасшедший, но его тенденциозное поведение, бессознательное, излишнее (неумеренное, безумное)  стремление к центрации само за себя говорит о проблемах с тем, что он не в своем уме. Для сумасшедшего характерно реактивное мышление, которое парадоксально в своей миметичности (подражательности), - то, что такому мышлению противно, оно же нагнетает своим неприятием. Сама подражательность, свойственная обычным, нормальным людям, в употреблении сумасшедшим приобретает специфический характер, становится сугубой подражательностью, теряя меру, остается подражательностью, а не творческой трансформацией в нечто более разумное, а не безумное. Сумасшедший упорствует в своей подражательности. В результате она становится подражательностью самой подражательности, то есть, находит свой смысл, свою цель в самом подражании, начинает подражать самой себе, зациклена на себе. Так подражание становится ненормальным, чрезмерным, превратным, превращенным и, наконец, извращенным.
        Каким же является отношение к жизни и к смерти характеризуемых категорий нормальных и ненормальных людей? Это отношение является выражением их характера. Так нормальные, обычные люди серьезно относятся как к жизни, так и к смерти. Они понимают, что существуют для того, чтобы жить, а не умирать. Они боятся смерти. Чтобы будущая смерть не испортила им настоящую жизнь, они утешают себя сказками про то, что будет после смерти. Обычные люди верят, что им обеспечена вечная жизнь в раю, если они не будут грешить. Грех же приведет их к существованию в аду. Как относиться к таким рассказам? Это сказки для взрослых. Они необходимы в качестве легкого утешения (лукавства) в трудной жизни. Коварные люди понимают, что им нет места в таком раю. Поэтому они все берут, что могут унести уже в этой жизни, потому что в другой жизни ничего из унесенного не найти. 
        Есть ли райская жизнь? Разумеется, есть. Но она существует только для ангелов. Может ли человек стать ангелом? При этой жизни нет. Другой жизни для человека нет. Вечно живут только ангелы. Прежде мне казалось, что ангелами становятся развитые люди, занятые совершенствованием. Потом я полагал, что ангелы, напротив, портятся и превращаются в людей. Что же их портит? Самодовольство. Вот для того, чтобы они не портились, они становятся «падшими ангелами», чтобы расти над собой в качестве людей. Но такие выдумки мне порядком надоели, и я пришел к выводу, что ангелы являются ангелами от века. А человек единственно, что может в этой жизни, так это стать настоящим человеком, то есть, являться человечным.
        Ненормальные превратно понимают как жизнь, так и смерть. Как правило, жизнь их не балует, и поэтому они тяготятся ей. Они несчастны в этой жизни, ибо их жизнь безобразна, хаотична; в ней нет душевного покоя. Поэтому они не дают счастливо жить ни себе, ни другим людям. Сумасшедшие еще больше боятся смерти, чем нормальные люди. Но именно поэтому они тешат себя иллюзиями стать счастливыми в смерти. Они склонны к суициду, ибо только ненормальные могут стремиться не к счастлшивой жизни, а к счастливой смерти. Причина тому – несчастная, беспорядочная жизнь.  Умственно неполноценные люди могут быть счастливыми в несчастной жизни, ибо живут без памяти настоящим,  не ведая того, что умрут.
        Как же относятся к жизни и смерти умные люди? Одни из них чувствительны и к жизни, и к смерти. Они чувствуют жизнь и чувствуют смерть самой своей душой. Это душевные люди. Духовные же люди считают себя чужими в этой жизни. Они готовы предпочесть ей иную жизнь. Но насколько они готовы к ней? Духовных или идейных людей исключительно мало. Большинство из них совсем не готово к настоящей духовной жизни. Они слабы духом. Все прочие категории людей вообще не имеют духа для такой жизни. Лишь некоторые их них, вроде гениев, мыслителей, пророков или так называемых «святых» готовы к такой неподражаемой жизни только в момент творческого вдохновения и свершения. Не более. Духовная жизнь в раю для людей является адом. Попав туда, они немедленно сгорят дотла. Поэтому им нет места в раю. Да и ада для них нет, ибо единственным адом для них, как сказано, является рай духов. Продлись вдохновение на миг в этом мире – оно сожжет вдохновленного. Вот почему Бог не торопиться явиться в этот мир и сжечь его со всеми его обитателя своим присутствием. Что же ждет умных людей? То же самое, что и всех прочих, - смерть.


        Гений и мыслитель. Гений человечества, как, например, Будда или Иисус, погружается в медитацию, то есть вдохновляется откровением и, вдохнув в себя истину как откровение, занимается ее изложением на понятном народу разговорном языке, проповедует ее как личную исповедь. Мыслитель же вдохновляется созерцанием идеи как истины и следом выводит из нее мысль. Он не проповедует, не манифестирует истину, а раздумывает идею.

 
        Лев Толстой о философской системе. В своем дневнике за 1870 г. Лев Толстой признает ошибкой философской системы то, что она создает ложное представление истины в качестве связного и последовательного целого в мысли. Именно это в системе толпа и любит. Система помогает ей поймать всю истину. На самом деле толпа хватает не истину, а заблуждение. Толстой приводит слова Гете: «истина противна, заблуждение привлекательно, потому что истина представляет нас самим себе ограниченными, а заблуждение всемогушими. Кроме того, истина противна, потому что она отрывочна, непонятна, а заблуждение – свзно и последовательно» (См. Толстой Л. Дневники (1847-1894). – Собрание сочинений в 22 тт. – М. Изд-во «Художественная литература», 1985. Т. 21. С. 264). Вот поэтому, по Толстому, толпа и любит систему. Кстати, на антиномичность истины потом не просто обратили внимание, но и построили на ней свою философскую систему  такие философы «Серебряного века» русской культуры, как Павел Флоренский, Сергей Булгаков, Семен Франк. 
        Почему системные философы заблуждаются? Толстой находит причину в том, что они не могут поймать истину, так как не говорят искренно, то есть. не говорят так, как мысль приходит к ним. Поэтому, по мнению, Толстого Гегель, а не только Кузен, есть пустой философ. Здесь в Тостом говорит не мыслитель, а писатель, ибо в философе, в его мысли складывается гармоническое единство между мыслью и словом, ибо он не думает как говорит, а говорит, как думает.  Согласно Толстому следует говорить так, как мысль приходит к человеку. Приходи к чему? К слову. У настоящего мыслителя не мысль приходит к слову, а слово приходит к мысли, являющейся умозрением идеи. Мысль не словесна, а зрительна, есть «умозрение в красках», как выражался Евгений Трубецкой.
        Лев Толстой здесь же в своем дневнике замечает, что «толпа так как не может понять истину, то охотно верит» (См. Там же). Что не говорится Толстым, но объективно подразумевается им? То, что не понимание компенсируется верой. Верой не понимается, но только верится, признается не данное данным.

               
        Схема философии. ИСТОРИЯ/ВРЕМЯ/ТЕМПОРОЛОГИКА
        1.Начало/теза (на Востоке гипо-теза+теза) - утверждение
        Происхождение (генетика, естество, природа, натура) – причина – [идея в сознании - умный вид, умозрение в красках, живописная интуиция, художественное (поэтическое) бессознательное]
        Миф и магия (рас-сказ о ритуале, фантазия, воображение) - мифология, рационализация сказки-чувства, спекулятивная мистика, оккульт, эзотерика (медитация на идее и размышление, осмысление в мысли)/доистория или праистория, древняя история, пратрадиция
        2.Середина (антитеза) - отрицание
        Структура (логика) - средство/метод – [мысль в слове – термин, терминологическое объяснение, дискурс, научное сознание]
        Религия (профетизм и священство): культ и мистика (вера в веру, символ (знамение, знак чуда или феномена)) - богословие (патристика), религиозная философия (молитвословие в размышлении или исихия (молчание) и рассуждение в изложении в виде проповеди), рационализация (рассудок) веры-воли, схоластика как школьный ритуал, догматическая (школьная, формальная) логика/средняя история, средние века, традиция
         3.Конец (синтеза) – отрицание отрицания › новое утверждение 
         Историческое значение (ценность, культура) – цель/смысл – [понятие – интеллектуальная интуиция, критическая рефлексия, философское самосознание]
         Наука и техника – наукоучение (наука науки, сугубая наука, метанаука), экзотерика, аналитическая (дедуктивная (вывода рассудком) и индуктивная (наведения фактом), критическая, трансцендентальная) логика, диалектическая и спекулятивная логика, рационализация знания/новое и новейшее время, современность или модерн, постсовременность или постмодерн, новация и инновации.
        ПРОСТРАНСТВО/ГЕОЛОГИКА ИЛИ КОСМОЛОГИКА
        ВОСТОК – ЗАПАД
        ВОСТОК (мечта, мистика, тайна, оккульт)
        ИНДИЯ
        Упанишады мудрецов – начало/гипотеза
        «Брожение умов» спорщиков (шраманов (шраваки – ученики) – теза
        Философские школы (даршаны) - антитеза
        Астики или теизма (санкхья (счет (наука) и пересчет(философия как рефлексия на счет или рекурренция, повторение счета) Капилы) – йога (соединение, связь Патанджали), ньяя (метод, правило) Готамы) – вайшешика (от различия (вишеша) отличие, аналитика) Канады), миманса (пурва-миманса или первое исследование, изучение, размышление) Джаймини) – веданта (итог, основа вед (знаний) Вьясы и Шанкары)
        Настика джайнизм (Джина Махавира), адживика (Маскарин Госала), локаята (Аджита Кесакамбали, Брихаспати, Чарваки)
        Буддизм Будда) - синтеза
        КИТАЙ
        Совершенномудрые (шэн) - гипотеза
        Кун цзя - Мо цзя - теза
       Ян–инь цзя - Мин цзя – Фа-цзя - антитеза
       Дао цзя и чань-цзя – синтеза


        Стиль современной философии. В чем состоит своеобразие современной философии? В том, что она непонятна даже самим философам. Почему? Потому что авторы текстов, которые посредством них транслируют на аудиторию читателей свои мысли, не в ладах с языком. Во всяком случае, они, что лукавить, не могут или не умеют излагать свои мысли ясно и понятно, как это умели делать настоящие (классические) философы прошлых эпох. Нужно так писать, чтобы словам было легко, а мыслям глубоко. Но трудно мысли выгружать словами. У современных людей с начала XX века появились проблемы не с языком, а с умом. К этому времени философия исчерпала себя. Суть в том, что философия имеет начало. И сколько веревочке смысла не виться, у нее есть конец. Этот конец философии пришел к началу XX века. Поэтому легкомысленно объяснять отсутствие ясности и понятности у современных философов не ладами с языком, нечувствительностью к нему. Конечно, и это то же. Их неспособность писать простым языком, понятным читателям и самим авторам создало для философов проблему языка. В результате философия повернулась к языку как к своей основной проблеме и сделала язык своим предметом.
        Но это произошло не только ввиду неимения чувства языка у современных философов. Здесь можно обнаружить более существенные причины. Одна из них – это исчерпанность человеческого ума, а не познания.
        Другая причина – человеческая жизнь в обществе массы малообразованных людей, которые уже не знают, что стащить друг у друга (вот оказывается почему так популярна проблема плагиата),  стала слишком сложной для осмысления таким хрупким прибором, как человеческий ум, который ломается от малейшего умственного усилия тех, кого пустили с улицы в светскую гостиную. Вот современные философы и принялись чинить и исправлять его, править его грамматикой а то и психологией, начиная еще с таких сомнительных (странных) философов конца XIX века, как, например, Фридрих Ницше. Так как им нечего было добавить к тому, что надумали философы классики, они стали выдумывать всякие глупости, вроде философии жизни, феноменологии или экзистенциализма вкупе с новой онтологией, аналитической и лингвистической философии или прагматизма, диамата с истматом или пресловутого постмодернизма как выродка структурализма. Как в народе говорят: «Дурная голова рукам покоя не дает». И пошла строчить философская братия. Не в строку, ребята.
        Для примера можно взять  такого, с вашего позволения сказать, благонамеренный и вдумчивый читатель, философского «колосса на глиняных ногах», как Мартин Хайдеггер. Этот мастер «ручного мышления» так много настрочил рукописных листов, что их до сих пор еще публикуют в сотне томов. И что вы там найдете? Чревовещание бытия Хайдеггера, его утробную философию. Вы только послушайте, благоразумный читатель, что и чем он пишет, - он пишет уже не сознанием, как его строгий учитель, Эдмунд Гуссерль, решивший обсчитать все закоулки оного сознания, но  самим своим животом, существованием, которым переживает, пережевывает, точнее, переваривает всю философскую классику и выдает на гора философский продукт, похожий на «философскую воду. Он призывает прислушаться к истокам, к зову бытия, к  тому, как урчит у него в животе, в его существовании. Но что дальше последует, мы уже знаем наперед. Следом за переживанием идет выражение, глас духа, витающий над бездной и гласящий: «Храни на запоре и помни». Что храни? Как это «что»? Конечно, истину как ключ бытия, которое, как только его откроешь, мигом скроется. Она заповедная тайна, ведомая только посвященным пастухам бытия. Они пасут бытие, эти пастухи, и помнят, как ее удержать в круге толкования. А не то, такое скверное сотворится, что начнется потоп. Но это уже будет не поток сознания его учителя, а поток бытия самого Хайдеггера, бьющий из первоистока, первоисточника, -  его живота. Но Хайдеггер держит руку, палец на дырке, несокрытости (алетейи) бытия, чтобы оно, не дай бог, не проговорилось. Он понимает, что смысл бытия проявляется в конце, когда уже не удержаться и не выговориться до конца всем своим нутром. Не сокрыть ее, истину, как естину. Следует есть то, что есть, все равно все не съешь.
         Другим примером современной философии, ставшим «классикой жанра», является случай Людвига Витгентштейна. Он вполне характеризует современную философию как современную. Витгенштейн принимает философию за клизму, которую нужно ставить на больное место языка, чтобы его пронесло и он выболтал все, что нужно и дошел до молчания. И все почему? Потому что философия не высказывается, она умалчивается, таится. Именно об этом пишет Витгенштейн, заканчивая свой Трактат: «О чем нельзя говорить, о том следует молчать». Естественно, о том, что ты думаешь. У всех людей мышление играет роль счета, подсчета и пересчета и, наконец, зачета. И только у философов оно в таком виде не зачетно. Оно не чистит горло, язык, а прочищает мозги. Философское мышление не считает, а рефлектирует (отображает) то, что отражается в сознании. То есть, такое мышление есть своего рода отношение отношения, отражение отражения. Оно отражательно и является умозрением. Философская мысль является представлением, отражением идеи в материале сознания как отражения мира вещей, взятых в качестве экземпляров идеи. Другими словами, мысль есть явление идеи, в свете которой представляется смысл вещи. Что именно представляется мыслью в свете, в кругу идеи, становится понятным мыслящему в слове. Смысл слова для него является понятием, соответствующим сущности вещи. Если есть такое соответствие, то понятие является истинным, - так ему открывается сущность вещи.
        Витгенштейн же додумывается до теории «семейных сходств». Он отказывается от своей программы построения идеального языка как «образа мира». Как он ни строил гримасы, не показывал язык классической философии, будучи психопатом, он так и не смог добиться точности выражения в мысли и остановился на приблизительности ее выражения. То есть, вернулся к классической философии. Его понятие «семейного сходства» и есть попытка установления сходства между идеей, образцом, инвариантом и тем, что устанавливается практически, в действии воплощения, реализации инварианта в массе вариаций генетического материала, материала происхождения натурального (телесного) или культурного (языкового) характера.

            
        Что такое состояние «боддхи» - это пробуждение или засыпание? Буддисты уверяют нас в том, что Будда Шакья Муни разбудил их сознания от сна сансары как жизни в страдании и указал путь к нирване .как такому состоянию сознания, находясь в котором невозможно заснуть. В нирване нет желаний, включая желание нирваны, ибо она уже состоялась для того, кто находится в ней. Но что значит «быть в нирване»? В ней нет движения дхарм, их волнения. Они ничем и никем не обусловлены. Есть ли в нирване тот, кто в ней оказался? Если он и есть, то пребывает в покое. Но чем такой покой, нет, не смерть, но не сон? Это вечный сон, который не дает возможности дхармам сложиться в сансару как среду проявления личного Я.


        Инстинкт, правило, понятие. Народ имеет инстинкт, интеллигенты действуют по правилам, а избранные живут по понятиям. Телесное существование инстинктивно, поэтому народ обычно послушен, душевная жизнь правильна, поэтому интеллигенция имеет возможность с ним справиться, его образовать, духовное бытие разумно, поэтому избранные могут все(х) понять и простить. Как правило, они ни вмешиваются в процесс и молча созерцают то, что вытворяют другие.


        Смерть и преодоление смерти. Жизнь меняется. Когда жизнь перестает меняться, она застывает в одном состоянии и умирает. Жизнь не просто может быть другой, она становится другой, пока не станет совсем другой, то есть, перестанет становиться и станет смертью как своей противоположностью. В жизни человек идентифицирует себя, как правило, в качестве Я того, кто имеет определенное имя. В этой своей идентификации он в течении своей жизни не меняется, остается самим собой, если является сознательным существом, меняясь, обновляясь в своем телесном (натуральном) и социально-культурном составе. В смерти он теряет свою определенность, погружаясь в бессознательное состояние неживой материи. Оживает его сознание только в органической среде, оно переходит в полубессознательное состояние. Полным сознанием оно становится только в «шкуре» вменяемого человека, ответственно знающем себя как Я. Такой человек осознает, что подобного рода сознание как Я есть и других людей.
        Причем его осознание является сострадательным, основанным на действии принципа отождествления себя с другим с последующей подменой себя другим и, наконец, другого собой. Особенно интересным является то, каким образом сознание сохраняется в смерти, ибо как оно иначе вновь проявляется в жизни после смерти?  Для этого, как минимум, сознанию следует пребывать в пустотном состоянии абстрактного Я, абстрактного в том смысле, что не являющемся Я никого конкретно. Это Я в таком случае для поддержания своего существования должно полностью заполнять собой всю пустоту и быть формой любого Я вне пустоты. Как только рождается существо в материальном мире, так абстрактное Я, не менее, а более реальное, чем Я конкретного существа, присваивается им в качестве крепления к самому себе. Это Я, которое обозначается личным местоимением, во всех сознательных, разумных существах одинаково, и поэтому пока они существуют относительно бессмертно.

 
        Работа человеческого  ума. Человек наводится интуицией чувств на мысль. Он отправляется от факта, который подбрасывается ему или выбирается им для размышления. Человек тогда задумывается, когда факт не отвечает его ожиданиям, уже подготовленным той схемой, которая срабатывает у него в голове (в сознании), когда он реагирует на явление в виде факта – зарегистрированного события сознания. Под влиянием интуиции или под действием продуктивного воображения у человека появляется на уме модифицированная схема объяснения явления. Если оно, явление, встраивается в эту теоретическую схему, то мыслящий может понять, как работает его схема в данном конкретном случае явления его сознанию предмета внимания. Когда человек поймет это, он сможет объяснить (рассудить) действие закона, который стоит за явлением как его проявлением. При этом согласие чувственной интуиции и объяснения как понимание схемы явится уже интеллектуальной интуицией в качестве критической оценки способности познавать закон как целое в частях. Но не все является уму. Есть нечто, не то, что безумное, но не умное, что требует третьей разновидности интуиции – уже мистической интуиции, предполагающей не различение, но сочинение различенного, правда, уже не мыслящим человеком, но высшей силой, действующей через него.

 
        Вечное и смертное существа. Чем может быть для вечного существа смертный? Почему бы не быть игрушкой? Ну, конечно, так и есть: смертный является живой игрушкой. Такой ответ имеет смысл, так как вечное существо не может умереть, Именно такая не то, что возможность, но, напротив, необходимость, может заинтересовать его в судьбе смертного. Поэтому ему интересно играть смертным, человеком. Выходит, что бессмертный играет роль смертного. Он играет ее с рождения смертного до самой смерти. Возможно даже, что он специально забывает то, что играет роль смертного и считает смертным самого себя для усиления эффекта игры. Но представляется как если бы смертный человек воображал себя бессмертным существом.
        К таким мыслям я пришел после размышления над содержанием сна, в котором я оказался в незнакомой стране с дочерью в раннем школьном возрасте. Мы поднялись на геликоптере  над столичным городом на берегу моря. Внезапно пришло сообщение, что горожанам и гостям требуется остаться в черте города. Им запрещается покидать его. Автолет сел на краю города, и мы немедленно стали искать выход из города  ввиду нежеланию стать его заложниками. На поисках такого выхода я и проснулся.


        Omnia cognoscentia cognoscunt implicite Deum in quolibet cognito. Понятное дело, что всякое познание относительно чего-либо производится в границах того, что является безграничным абсолютно. То есть, абсолют является пределом отношения к любой познавательной предметности (объектности) любого познающего субъекта. Это отношение к абсолюту является объективным по своему характеру.


       Qui vult finem, vult etiam media (Кто стремится к предельному, тот уж среднего добьется). Это правило является основополагающим в духовном творчестве, ибо человек, совершенствующийся в духе, конечно, духом, сверхчеловеком не будет, но хоть станет настоящим человеком. Человек стремится  стать Я, которое понимает в качестве самого себя, хотя Я и самость человека не одно и то же. Когда человек сам является самостью, а самость человека заключается в его человечности, тогда человек есть человек. Если самость (или сущность в качестве душевности или человечности) есть образ Бога как Духа, то сам человек есть подобие Бога в качестве Я. В этом уподоблении человека Богу нельзя быть буквальным, ибо уподобление здесь символическое. Буквализация подобия ведет к гиперболизации идентификации человека как подобия Бога. Встречным движением становится идеализация Бога, Подражание Богу не может не привести к Его подмене демоном. Демон есть буквальный образ Бога. Буквальный образ Бога идилличен. То, что Богу все имманентно, не означает Его материализацию. Его реальность реальнее реальности материального мира, ибо он совершенен, являясь полнотой реальности. Другое дело демон как идеализация Бога, искажение его совершенного образа. Демон есть образ духа не способного быть творцом, но способного представлять творца, подражать ему в творении путем вселения в качестве духа в тело человека, что является демоническим одержанием человека. Демонизм Бога идет не от самого Бога, но от его искаженного представления человеком.
        Когда человек излишне, нарушая меру (разум как меру), уподобляется Богу, стремится буквально подражать ему, тогда он становится сугубым Я. Внешним выражением такого утрированного Я является человеческим эгоцентризм. Чем больше человек подражает Богу, тем сильнее он походит не на Бога, а на самого себя. Увлекаясь самоидентификацией, он ограничивается самим собой. Естественно, реакцией на такой эгоцентризм становится отказ от самого себя, бегство в анонимность послушника. Пределом такого самоотказа становится умерщвление уже не плоти, но человеческой самости монахом, «стирающим» свою душу ради духа. Но в результате человек становится пустотным, пустым местом, на месте которого появляется не Бог, но пустота, полная самой собой. Где же оказывается человек? В Боге? Нет, во внешней Богу тьме. Человеку положена Богом мера быть человеком, а не святым, покинувшим свое человеческое место, чтобы оказаться не на своем месте, а на месте ангела. Желание быть святым может привести человека к неудовлетворительному состоянию, то есть, к тому, что он не станет ангелом, но и человеком перестанет быть.

        Прошлое впереди, есть настоящее, а будущее осталось в прошлом. Все уже случилось. Когда прошлое впереди, а не позади? Когда нет будущего. Нет будущего для дегенерата. Нашим настоящим является капитализм. Причем этот капитализм поздний. Если бы был прогресс, то дело шло бы к выходу на новый качественный уровень, новый виток социального развития. Но теперь есть не прогресс, а регресс, связанный с кризисом всей социальной системы. Это тотальный, уже не общий, а всеобщий кризис капитализма. Такое может быть только в следующем случае, - случае, когда один шаг вперед, оборачивается двумя шагами назад. Почему так оборачивается первый шаг вперед? Только потому что этот шаг был сделан не вовремя, заранее, если поторопились. Мы поторопились, сбили ровное дыхание эволюции, преждевременным скачком, мы заступили за край развития. По необходимости наступила реакция на несвоевременный скачок, - мы отскочили в сторону и назад. То есть, занялись капитализацией социализма, подменив диалектическое отрицание капитализма коммунизмом зряшным отрицанием социализма диким капитализмом. Сбив дыхание, мы потеряли свой шанс успешного построения мировой цивилизации. Что теперь остается делать? Только пробовать сочетать несочетаемое в попытках продлить настоящее. Чтобы не потерять настоящее современные люди с головой уходят из общественной жизни в частную жизнь. Тем более, что попытки продлить капитализм основываются на уже тотальном отчуждении человека от человека в связи с набирающей темпы конкуренцией. Солидарность людей осталась в прошлом.
        Люди начинают бездумно уповать на личное счастье, когда вокруг множится общественное несчастье. Неужели оно может быть в настоящем? Конечно, нет. Оно может быть в будущем, которого нет. Что тогда остается? Разумеется, успокоиться и найти смысл жизни в том, что возможно, что до сих пор доступно человеку. Что же доступно? Жизнь. Еще можно жить. Жить в мире интересами, а не в голове (в сознании) мечтами, иллюзиями. Но люди остаются людьми. Они не могут жить одними интересами. Поэтому чтобы масса людей жила в обществе не своими интересами, но интересами начальства, властей придержащих, просто необходимо, чтобы у себя в голове она жила общественными иллюзиями так называемой «демократии», не задумываясь, что при капитализме демократия существует только для людей, имеющих не просто капитал, но большое количество капитала. Ведь капиталистическое общество – это общество не качества жизни, а количества, точнее, количеств капиталов. Сами люди стали капиталом как вещи вещей. То есть, при капитализме человек стал сугубой вещью. Именно поэтому теперь люди любят не людей, а вещи, деньги, и пользуются не вещами, а людьми, недаром человек стал вещью, капиталом.
        Так как при позднем капитализме нет развития, а есть социальный упадок, деградация, упрощение человека  уже не в искусную вещь, что слишком сложно сделать, но в искусственную вещь техническое устройство, то изменения в обществе начинают носить не революционный, а реакционный характер, который выдается за инновационный, то есть. прямо противоположный, чтобы прикрыть неуклонный регресс общественного состояния под аккомпанемент трескучих фраз о том, что «все хорошее уже было, так давайте обратимся вспять».

 
        Старческая деградация. Глупо выглядят те, кто говорит, что «с возрастом, на пенсии, пора подумать о душе». Кому вы говорите такую глупость? Тем, кто думает только о своих телесных хворях? Причем тут душа? С возрастом человек упрощается, у него начинают преобладать чисто материальные интересы уже не публичного, но личного, гигиенического характера. Имеет смысл говорить о душе пожилому человеку только в одном смысле, - в смысле привыкания к мысли о том, что душа упокоится в вечном сне. Но ему твердят бестолковые драматурги: «Проснись и пой». Хочется сказать: «Да…». Но мысль не позволяет расслабиться и потерять бдительность. Ницше сказал бы: «Успокойся, старик, спи старуха, уйди с дороги, тетеря, и не мешай жить людям и самому себе. Пойми: ты никому не нужен, даже самому себе». Но у него сдают нервы. Одержимый душевным аффектом, он резко реагирует. Мы же спокойны, мы советуем: «Делай меньше телесных движений, когда не можешь не делать, но больше думай, представляй себе то, что не можешь сделать. Хоть так, убогим образом, ты будешь похож на человека, а не на животное как физиологическую машину». Нет ничего более жалкого, чем дети и старики. Так вот именно в ней, в этой пресловутой жалкости, ничтожности своего существования, они должны возвыситься, обрести силу, чтобы противостоять уходящей от детей и приходящей к старикам смерти. Как это можно сделать без мысли?! Конечно, она еще или уже слаба, но она должна быть. Для них важно не ее качество, но только наличие, ее существование, чтобы становиться или оставаться человеком. Как тут не вспомнить сакраментальную фразу Юлиана Семенова о том, что Максим Максимович Исаев в качестве приговоренного шпионажем к вынужденной импотенции (не дай вам бог, герр Штирлиц, уснуть на женщине и проговориться)  любителя подумать, как соврать, чтобы походило на правду, обмануть немцев, любил детей и стариков. Обманывать их не хорошо: язык не поднимается. «Максим Максимович, бросьте, вы уже устали придуриваться, играть умного человека. Пора сдаться на милость врагу. Впрочем, какой он враг?! Вы же  похожи на него. Даже если присмотреться, то трудно найти сумму отличий. Вы так заигрались, что стали им, - врагом самому себе. Не надо сдаваться. Это лишнее. Вы давно уже стали предателем. Вам нравиться быть фон бароном, фанфароном, фараон проклятый». Сентиментальный убийца. И кого он убил? Продажного, завербованного журналиста. Вот это сюжет, достойный полотера, шаркуна. Скользкий тип.  И поделом. Кем может быть герой у этого завербованного интеллигента, полуагента-полужурналиста? Есть надежда, что будет полным, наконец? Есть. В ком? Известное дело, в литературном шпике, шпи;не. Советская интеллигенция в этом пресловутом персонаже почему-то (известно, почему) нашла свое «второе Я». Так она срисовала его с самой себя,  двойного агента Запада и Востока. Агент Запада на Востоке, советский Лоуренс.

 
        Опыт мысли. Опыт, испытания мысли необходимы ей для показа, демонстрации собственных возможностей, раскрытия того потенциала, который заложен в сознании.
        Особое значение имеет тот опыт мысли, который появляется у мыслящего субъекта, когда он погружен в сонное состояние. В этом состояние его сознание уподобляется бессознательному, подражает ему. Выражение «как во сне» следует понимать буквально, когда мы говорим или пишем о том, как думает мыслящий и тем более мыслитель, находясь во сне. Когда же он полностью отключается, то сознание опустошается, становится копией сверхсознания, трансцендентно смене декораций бессознательного.

       
        Иерархия умов. Мир духов. Мир духов и есть коллективное сознательное. У людей есть коллективное бессознательное и личное, точнее, индивидуальное сознательное, Есть ли коллективное сознательное у людей? Конечно, есть. Но оно работает не когда человек сознает, что сознает, а, наоборот, когда не сознает, что это он сознает, но сознает. Так кто за него сознает? На этот вопрос сложно ответить однозначно, ибо таких сознающих за этого человека может быть больше одного подставного. В таком случае данный человек является подставкой для другого, как, например, для начальника подчиненный, для мужа жена, или, напротив, для жены муж, для детей родители, для учеников учитель, старец, мудрец. Это один – межличностный - тип подставки сознания под сознание. Для такой подставки тот, кого подставляют, должен быть глупым, неосмотрительным, не далеким умом.
        Разумеется, есть более сильный ум, который не может не править менее сильными, человеческими умами. Это ум уже не душевного и тем более плотского человека, а разумного или, того сильнее, духовного существа. И тот и другой подставной ум есть ум субъекта, субъектный ум. Но есть еще и объектный ум. Это ум самих тел, вещей. В развитом виде он существует у человека в качестве его мозга. Особенно он проявляет себя в человека, когда тот спит. Умный человек называет его своим «вторым Я» или alter ego. Кто генерирует, творит сны? Именно он. А человек их видит, потребляет.
        Конечно, человек, если он стал личностью, то есть, существом с сознанием сознания, то есть, с сознанием себя, самосознанием, может сознавать, что сознает не только он, но и его второе Я, что оно сознает с его ведома. Но чаще всего такой сознательный человек сознает «опосля», уже после того, когда и как сработало второе Я.
        Есть еще один тип ума. Это кооперативный ум. Он появляется как эффект работы множества субъектных умов. Он появляется на уровне уже не субъекта или субъектов в виде их межиндивидуального, а также межперсонального взаимного отношения по соседству, но общества как системы связи субъектов. Такой кооперативный ум начинает довлеть над ними в качестве парадигмы, ретроспективно задающей алгоритм их работы. Он существует только в их сознании. Им он представляется не по-следствием совместной работы их субъектных умов, но их причины. Так образуется превращенная форма ума – ума кооперации индивидов. Это социальное или общественное сознание. Именно он получил название хитроумного духа у Гегеля, превратно его истолковавшего в качестве Бога-Духа.
        Естественно, не может не возникнуть вопрос о том, что такое Божественный Ум, Сознание Бога? Это Ум Духа как Духа духов, как одного из духов, коллективное сознательное духов, ум духовной кооперации, или, наконец, ум самого мира духов? Нельзя не сказать, что мир духов есть разумный мир. Поэтому есть ум мира духов. Но что есть в этом мире духов? Есть только духи, то есть, лишь кто. Каждый из духов представляет их всех вместе взятых, ибо они проницают друг друга и все представляют каждого в отдельности. Они все субъекты и существуют объективно в этом качестве. Они одновременно имеют как причинный, так и кооперативный характер. Конечно, можно сказать, что Бог есть Дух духов. Для кого? Не для себя, а для нас. Почему? Потому что только так мы можем представлять их взаимные отношения в связном, осмысленном, понятном виде. На самом деле они равны и могут представлять всех в качестве Духа духов. Из них мы знаем только трех, ибо они обращены к нам. Это Дух-Творец, Дух-Спаситель и Дух-Утешитель. Из них именно Дух-Утешитель является человеку в качестве вдохновителя от Духа-Творца на творческие свершения для спасения по слову-обетованию Духа-Спасителя.
        В каждом человеке, тем более в том, кто стал личностью, в ком проявилось собственно Я (духовное Я или Я Духа), чьим явлением служит его личное Я, проявляется действие всех этих умов, позволяя человеческому уму быть умом не только воспринимающим и созерцательным (медиумическим), медитативным, но и производящим, творчески активным, находящим воплощение интенции на идее (духе) в медитации в проекте.


        Бессознательное ограничено сознанием. Откуда черпает бессознательное свой материал построения картины представления, выражения и переживания? Разумеется, из сознания, частью которого является. Видимость того, что оно находится за сознанием и является глубже и шире его объясняется тем, что сознание, точнее, человек в сознании не знает и не сознает себя значительное время, когда представляет не себя, но то, что происходит вокруг него в то время, когда он сосредоточен не на всем, а только на том одном, что привлекает его внимание, что ему интересно. И только некоторые, нет, единицы, способны благодаря развитию своего сознания касаться миров иных, то есть, сознаний иных существ, пусть даже эти существа не состоят из плоти и крови.

        Бог и человек (для тех, кому +100). Если думать о Боге, то нельзя не подумать о Нем как об Абсолюте. В этом  качестве Бог есть сверхсущее как единство бытия и не-бытия. Абсолют есть то, что есть само по себе. По отношению к Нему все остальное есть ничто, не есть, или есть не-бытие.  Другими словами, Абсолют ничем не ограничен или Он ограничен ничем, то есть, самим собой. Бог есть Податель благ, прежде всего, бытия для всего. Поэтому все есть в Нем, а не вне Его, есть как все или многое. Но оно, это все, не есть Он. Поэтому все ему имманентно, но Он всему трансцендентен, является для всего не просто посторонним, но потусторонним. Он есть Дух как Тот, Кто все проницает, все делает имманентным себе, но именно в этом качестве является трансцендентным материи как тому, из чего все состоит. Агентом Его как Духа в материи является душа: мировая душа для мира и человеческая душа для человека. Бог может проницать все то, что Сам же сотворил как Творец. Например, он сотворил человека из праха как из ничтожества материи, его элементарной основы и вдохнул в него дыхание жизни. И стал человек живой душой. То есть, он из плотского существа стал, превратился в одушевленное существо, не потеряв своей телесности. Пределом его становления как развития является душевное существо. Именно душа является в нем образом Бога, а подобием Его служит способность к творчеству, к созданию того, чего нет помимо него.
        Бог не может не быть еще и Спасителем, чтобы сохранить и принять в себя то, что он отпустил в мир как Дух для спасения того, в ком он есть, чтобы тот, оказался, был в Нем, вернулся в Самого Себя как уже не душа, а Дух. Тот, в ком не просто есть Дух, но стремится обратно в Бога, воскреснет в Боге. Разумеется, воскреснет не весь, не сам лично, но только как то, что было в нем от Бога, а было в нем от Бога его Личность как Я. Однако в человеке оно представлялось ему как его Я, а не Я Бога. Так вот это личное Я человека, его личность есть квазиипостась, иллюзия Я. Естественно, она сгорает в раю, который оказывается для человеческой личности адом. Человеческая личность превратится в пепел, Обратится в прах для того, чтобы показалось, открылось подлинное Я – Я Бога как Абсолюта. Всякое иное Я достойно удостаивается смерти как иллюзия ego, которое выдает себя частное за целое, ущербное за совершенное. Совершенствование личности обращается совершенством Бога и ничтожеством человека. Но человек может на время почувствовать себя самим собой в своем мире, в собственной душе. Бог попускает это. В этом проявляется Его милость. Чтобы человек почувствовал во времени себя личностью, личным Я Бог пожаловал в мир в качестве Спаса  - Иисуса Христа, - чтобы показать, что ждет человека, если он последует за Ним. Человека ждет неизбежно смерть. Но то, что есть в нем от Бога, не умрет, ибо Оно бессмертно. Это Дух. Дух является человеку в душе в Я, которое для явления человеку представляет Я Бога. Но человек по неведению, по своему недомыслию путает его со своим личным Я, которое является, но не есть Я.

               
        Умный, хитрый, глупый (для тех, кому +18). Есть умные, есть и глупые. Умные - исключение из глупых правил. Есть и такие, которые не могут быть умными, но не хотят быть глупыми. Они глупы в меру, в самый раз. Прочие глупы больше, чем надо. Понятное, дело, кто умные, кто хитрые и кто глупые. Глупые – это те, кого оставляют в дураках. Кто оставляет? Хитрые. Хитрые добиваются успеха за счет глупых. Умные, вообще, находятся в стороне. Они посторонние и ближе всего к потусторонним, - к духам. У глупых на уме одна глупость. У них есть ум, но только как отрицательное явление. В этом качестве она дает повод для обмана.
        Умные водились давным-давно. Недавно они еще попадались, встречались. Теперь они не то, что не водятся, но даже не попадаются. В какое глупое время мы живем! Но так и должно быть: власть хитрая, народ лукавый. Это лицевая и оборотная стороны глупости. Люди глупы тем, что считают других еще глупее себя. Вот такая глупость их и подводит и оставляет в дураках. Чтобы не сглупить люди используют правила, понятия и идеи, в соответствии с которыми живут. Так народ живет по правилам, вульгарным обычаем, преданием. Начальство живет по понятиям, которые не понимает, а переживает, чует своим звериным нутром. И только единицы живут согласно идеям, как исключение, то есть, живут, чтобы творить, а не творят, чтобы жить, удовлетворять свои биологические потребности и социальные желания: получить признание и жить в свое удовольствие.

            
        Говорят, слушают, объясняют и понимают. Все говорят, даже немые. Но не все слушают. Скажут: есть и глухие. Есть, но слушают, да не слышат и те, у кого должен быть слух. Они слышат не то, что говорят, но то, что хотят услышать. Многие путают то, о чем говорят, с тем, что об этом говорят. Как будто само собой понятно, что слова – это вещи, которыми их называют. Назвал вещь и уже знаешь не только, о чем говоришь, но и что это такое. Однако для того, чтобы различать слова и вещи необходимо еще знать, что есть мысли, которыми мы сводим и разводим их. Когда разводим, анализируем их, то объясняем, а вот когда сводим их вместе, то понимаем. Но умение объяснять еще реже встречается, чем умение слушать и молчать. Большинство умеет только болтать, не понимая ни того, что говорят, ни того, о чем говорят. Поэтому понимают единицы. Объясняют, понятное дело, те, кто владеет речью и знает значение слов, то есть умеет выбирать то значение слова, которое имеется в виду вещи, о которой говорят.
        Но не все слова называют вещи, которые можно увидеть наглядно. Есть и такие, с позволения сказать, «вещи», которые существуют не материально, а идеально. Конечно, не  смысле идеала, но существуют только в голове, то есть, в сознании. Еще сложнее понять, что те вещи, которые есть вне головы, есть и в голове, но уже не как сами вещи, а их представители для представления в образе и выражения в слове. Они находят выражение в слове не только как его значение, указание на то, о чем идет речь, но и как смысл этого слова в качестве что о нем можно сказать, какова его сущность.
        Многие этого не понимают, не понимают того, что понимаются не вещи или то, что принимается за них, но ими не является, вроде состояний сознания или абстрактных понятий, но смыслы как то, что вкладывается в представления о вещах или понятиях. Только представления понятий еще более непонятны, ибо представляются уже не глазами головы, но «глазами ума» - идеями. Правда, это не сами идеи как вечно живые идеальные существа, но то, посредством чего мыслятся вещи, не сами мысли. а формы вещей, их парадигмы, образцы, имеющие всеобщий характер в отличие от самих единичных мыслей. И здесь посредником между идеями выступают понятия, которыми  мысли узнают себя в идеях в виде ментального содержания, смысла (концепта). Если концепт есть содержание как смысл мысли, то понятие есть форма мысли не как ее начало (идея), причина, но как конец мысли, то в чем она не рождается, но напрягается, колеблется, живет, эрегирует. Умирает мысль не в понятии, а в термине, в котором застывает, «стоит колом».   Понятия имеют особый характер. Особенны посредники, сущи (в данном случае мысли) мысли, а идеи всеобщи. В современной философии идеи сведены (упрощены) к понятиям, ибо носят только служебное, инструментальное значение для достижения чисто материальных интересов. Как цели уже не творчества, а упражнения в самодовольстве они вытеснены материальными интересами или престижем («понтами») для достижения благоприятного статуса (положения в общественной биоте).
 

        Разделение видов человеческих занятий. Интересным вопросом является вопрос о том, чем человеческие занятия отличаются друг от друга, по какому критерию как принципу деления они разделяются, составляя прежде разделения единое нераздельное, пусть абстрактное, простое, но целое? Таким критерием может быть модальность как способ, образ существования занятия. Так, например, экономика есть занятие человека необходимым, приспособлением к окружающей среде. Напротив, политика есть уже возможное, предполагающее выбор средств и путей (методов) целедостижения.
        Другое дело, когда мы выбираем отношение уже не к необходимости или возможности существования, что зависит от самого человека как его выживание, приспособление к иному или проективное созидание как приспособление к себе иного, но к реальности, что находим в мифе, мистике, магии (ритуале), религии, науке и философии. Как они относятся, точнее, как человек, занимаясь ими относится к самой реальности, миру и Богу? Миф как сказка ориентирован на слух, на внимание к музыке мира, на вибрацию звуков космоса. Занимаясь сказом, рассказом, описанием мира, человек начинает представлять себе мир, в котором живет. Он видит то, чего прежде не видел, узнает и признает в мире себя как мировое существо. Так он ведает, мистически познает мир, сливается с ним, растворяется в нем. Это уже мистика как видение и ведание мира. Такая слитность совершается в магическом ритуале связи всего со всем, что возможно лишь при познании, основанном на принципе имманентности (присущности и причастности) всего всему. В этом магическом действии получает воплощение уже не возвышенное тяготение к целому, восхищение небом, но использование его в своих земных интересах.
        И вот когда человек понимает разницу между миром и самим собой, он находит высшую инстанцию, которая держит его с миром в одном месте и времени. Эта инстанция есть Бог. Он задает единое действие по отношниею к себе – служение только Ему верой и правдой (истиной), которую не скроешь (алетейя). Именно так вступают в строй занятий религия и философия с наукой. Религия ориентирует человека на Бога. Такая ориентация есть вера в него как в Творца, Создателя человека и мира и их Спасителя от самих себя. Здесь и возвращаются к человеку уже обновленными сказка как священное писанаие, мистика как священное предание (причастность Богу в представлении себя образом и подобием Бога)  и ритуал  как уже не оккульт (теургия), не служение с Богом миру, но культ  как служение Богу в миру и вне него. Иное дело философия. Она основана уже не на вере и тем более действии. Религиозная вера предполагает в качестве абсолютной предпосылки самой себя как веры в Бога веру в саму себя, в веру. Философия есть не вера, но мысль, а мысль не уверена в себе, она сомнительна. Она не послушна, как вера, на спрашивает с нее. К тому же она проистекает не из веры и тем более магического действия, ритуала священнослужения,  а из видения, но не глазами и даже не сердцем мистика, но умом, из умозрения не как актива, а как пассива, не вовлеченности (не ангажированности миром), созерцания с потусторонней суетному миру (пространству, космосу)  времени точки зрения вечности. Философ, занимающийся таким умным созерцанием с точки зрения идеи, и на самого себя смотрит как если бы (als ob) со стороны. Он смотрит на все и сомневается, думает, то это или не то, что есть и нужно ли ему оно, включая и его самого?
        Занимаясь дальше уже наукой, человек не просто верит или сомневается, думает, но знает, не есть мыслящий, но является ученым, имеющим знание, добытое не мышлением, но счетом, расчетом или чтением «книги природы» или культуры. Счет, чтение и письмо, описание мира не могут не привести человека науки от мира чувств в искусстве к миру техники как подражанию тому, что есть в мире вещей, а не в мире чувств к этим вещам. Техника – это действие человеческой фантазии в качестве изобретения (из обретения, находки) не в  согласии с миром чувств, а с миром вещей в строгом соответствии с законом их действия. Если в случае с наукой техника стала ее истиной, то в случае с философией идеология стала ее ложью. Философия следует тому, что нельзя скрыть. Напротив, идеология как стратегия использования идей в своих особых целях (класса, клана, корпорации), а не в целях общего блага (народа), утаивает то, что можно скрыть представлением. Если философия служит всеобщему, то идеология как превратная форма философии ищет свое.

   
        Трансцендентный эгоизм и трансцендентный альтруизм. Эгоизм опасен не только в натуральной форме в качестве тривиального самодовольного мнения о самом себе как таком Я, которое признает таким только себя вокруг него (крайним случаем эгоизма является эгоцентризм – «Мое я есть центр мира»), но в супранатуральной форме уже не для тела, а для души, возомнившей себя ценром уже тонкого или даже сверхтонкого (духовного) мира. Ему благополучно (райски) противостоит альтруизм. Нас интересует супранатуральный альтруизм, который предполагает существование Я в качестве не своего, но всякого иного Я, что говорит о его всеобщности.

 
        Превращенные формы массовой идеологии. Идеология – это система представлений массы народа, которые ему навязаны так называемыми популярными лицами. Именно в них, в этих лицах, народ выражает себя, думает и переживает, с них он берет пример, как следует жить не хуже, а лучше других людей.

 
       «Горбатого могила исправит». Действительно, человек может потерять все, даже свой итак ничтожный разум, но характер останется при нем. Как правило, это так называемый «тяжелый характер», да в придачу необходимые для выживания животные инстинкты. Горб – это и есть характер человека. И редко когда это крылья, сложенные у него на спине. В таком случае речь идет о легком характере. Чаще речь идет о том горбе, той характерной складке, которую при жизни не расправишь.


        Шаман. Шаман – это ученый начальной эпохи истории человечества. Шаман практикует магию – прото-науку. Он последовательно совершает заученные магические (научные) операции, сопровождая их описанием на особом (специфическом) шаманском (мифическом) языке. Слова его магичны. Им приписывается особая сила воздействия на человеческую и иную психику (душу) существ и духов вещей. Он вооружен только тем, что ему дала природа и духи, - своей экстрасенсорикой, тонкой душевной структурой, которой он чувствует, нет, чует души людей, скотов, зверей, трав и духов вещей. Он способен к эмпатии, к переживанию их состояний жизни и существования, а, следовательно, понимает их и поэтому способен на них воздействовать. Шаманом мог и может стать не каждый, а только особенный человек, который выделялся и выделяется из общины или коллектива людей своим необычным видом, сложным, тяжелым характером и обязательно телесным дефектом. Тонкая душевная организация шамана появляется в качестве компенсации его телесной недостаточности.

 
        «Записки христианина» Льва Толстого (из «Дневника» за 1881 и 1887 гг.). Лев Толстой в записках называет себя христианином потому, что верит, что «религиозная истина – это единственная истина, доступная человеку, христианское же учение, считаю такой истиной, которая – хотят или не хотят признавать это люди – лежит в основе всех людских знаний, и не боюсь осуждения в гордости называния себя христианином, потому что я понимаю слова: я – христианин, иначе, чем они обычно понимаются» . Он признается, что четверть своей жизни провел в бессознательном состоянии, большую же часть ее был нигилистом. И только несколько лет назад, уже в пятидесятилетнем возрасте он стал верующим христианином. Таковым он считал не того, кто крестился, но кто понимает, что смысл человеческой жизни заключается в христианском учении. Толстой считает, что не исполнил еще этого учения, не стал лучше других людей, но он понял тому, для чего следует жить.
        В дневниковой записи за другой год, уже 1887, он раскрывает то, как понимает философский вопрос «Для чего следует жить?». Вот его слова: «1887. Человек употребляет свой разум на то, чтобы  спрашивать зачем  и отчего? – прилагая эти вопросы к жизни своей и жизни мира. И разум же показывает ему, что ответов нет. Делается что-то вроде дурноты, головокружения при этих вопросах (Жан-Поль Сартр это меланхолическое состояние души, сознания, чувства Я называл “la nausee”, что перевели на русский язык грубым словом «тошнота»). Индейцы (индийцы) на вопрос отчего (причинный вопрос почему)? говорят: Майа соблазнила Брама, существовавшего в себе, чтобы он сотворил мир, а на вопрос зачем (целевой вопрос для чего)? Не придумывают даже и такого глупого ответа. Никакая религия не придумала, да и ум человека не может придумать ответов на эти вопросы. Что ж это значит?
        А то, что разум человеку не дан на то, чтобы отвечать на эти вопросы, что самое задание таких вопросов означает заблуждение разума. Разум решает только основной вопрос как? И для того, чтобы знать как, он решает в пределах конечности вопросы отчего и зачем?
        Что же как? Как жить? Как же жить? Блаженно. 
        Этого нужно всему живущему и мне. И возможность этого дана всему живущему и мне. И это решение исключает вопросы отчего и зачем.
        Но отчего и зачем не сразу находится блаженство? Опять ошибка разума. Блаженство есть делание своего блаженства, другого нет» . 
        Выходит, Толстой не видит смысла в том, чтобы задаваться философскими вопросами: «отчего» и «зачем» в этой жизни, но следует задаваться теми вопросами человеку как конечному существу, которые имеют смысл в его настоящей,  то есть, земной, обыденной жизни. Это вопросы практического, прагматического характера, того, как следует жить. И сразу находит ответ: блаженно. Что за блажь?! И в самом деле, если живешь как блаженный,  то сакраментальные вопросы «отчего» или «почему» и «зачем» или «для чего» отпадают сами как ненужные. Они могут иметь место применительно к конкретной бытовой ситуации. Например, почему я такой нигилист? Ну, разумеется, потому, что не верующий. Или: для чего мне жить? Естественно, чтобы быть христианином. Это почему? Да, потому что в нем, в учении Христа, смысл человеческой жизни. Вот так: ни много, ни мало!
        Причем искомое блаженство не является даром, но его нужно заслужить, сделать. Вот слова самого Толстого: «Блаженство есть делание своего блаженства, другого нет». В этом утверждении (суждении, точнее, мнении) Лев Толстой, будучи эгоцентриком, взял да и проговорился: «своего блаженства». Так какой же ты настоящий христианин?! От такого мнения за версту «воняет» трансцендентальным (не трансцендентным) эгоизмом. Вот, оказывается, для чего, точнее, для кого следует жить, живя как блаженный, - для себя любимого! Толстой перепутал местоимения «сам», Я и существительное «самость». Да, ты должен сам как личность, самость (сущность человека, которая является как человечность) достичь блаженства, имеешь право на счастье. Но для чего? Для кого? Для Духа, Бога, который является в тебе как Я. Потому что именно через это явление тебе становится понятно, для чего следует жить. Бог является тому причиной как творец тебя. А ты тогда есть его образ и подобие. Его образ в тебе – душа, а ты Ему подобен в Я. Но ты не есть Я. Я является тобой. Ты явление, а не сущность Я. Потому что ты частность, а Я всеобщее. Разумеется, за тебя никто не будет блаженствовать. Кстати, блаженство дается человеку Подателем всех благ даром, а не делается приемщиком дара.
        Писатель, на себе примеряющий образ мыслителя, отказывает человеку в праве задаваться вопросами «почему» и «зачем», полагая их бессмысленными, видите ли, потому, благоразумные читатели, что они есть заблуждения разума. Глупо задавать такие вопросы. Следует не спрашивать, а делать. Так и слышишь  в дневниковой речи отголосок верного читателя романов Льва Толстого Людвига Витгенштейна. Следует не болтать о таких важных вещах, а молча делать дело. Что за дело такое дельное, сдельное? Как это что за дело?  То самое. Жить, как трудящийся: пахать в лаптях. Лев Толстой же был блаженным барином. Крестьяне удивлялись, глядючи на своего барина, хозяина: «барин то чудит, сам на себе пашет, - видать, блажной». Ну, конечно, он же для чего работает, - для делания блаженства. Во, как!
        Лев Толстой напомнил мне недавний разговор с другом, в частности его реплику о БГ, который, по мнению друга, живет как блаженный. С ним все ясно: богемная личность, увлекающаяся эзотерикой. Причем друг не осуждает его, а, напротив, хвалит: каждому свое. Но он другого склада. Ему нужно вопрос разрешить, как герою Федора Достоевского. Что же это за вопрос? Это вопрос о нем самом. Он есть. Но зачем он есть здесь и теперь? Тем более, почему еще есть, если прекратил уже развиваться? Его не соблазнишь блаженством. Блаженство есть блажь, соблазн, майя, как и этот мир тоже. Но верующему это невдомек. Он блажен уж тем, что чтит заповедь: чур меня, изыди, сатана со своими лукавыми вопросами.


        Пришельцы. Кого люди называют «пришельцами»? Что за простой вопрос! Конечно, люди называют пришельцами тех, кто пришел, когда не звали. Пришелец - это некто посторонний. В литературном произведении такой персонаж просто необходим, во всяком случае, он желателен.


        Религиозная вера, философская мысль и научное знание. Религия держится на вере. Вера есть явление уверенности как сущности веры. Уверен, то есть, что будет именно так, как знаю. Это отвечает тому определению сути веры, которое дает ей апостол Павел: «Вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых, как видимых» (или в синодальном переводе - «вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (Евр. 11:1)). Здесь и участие в реализации того, что предвидится, и видение того, что не видно. 

 
        Опять читая «Дневник» Льва Толстого. Открываю дневник Льва Толстого за 15 сентября 1892 г. и читаю: «1) Говорил о музыке. Это наслаждение чувства, как чувства, как (sense) вкуса, зрения, слуха. Я согласен, что оно выше, т.е. менее похотливо, чем вкус, еда, но я стою на том, что в нем нет ничего нравственного, как стараются нас уверить.
        2) Соблазны не случайные явления, приключения, что живешь, спокойно, и вдруг соблазн, а постоянно сопутствующее нравственной жизни условие. Идти в жизни всегда приходится среди соблазнов, по соблазнам, как по болоту, утопая в них и постоянно выдираясь.
        3) Условия жизни, одежда, привычки, остающиеся на человеке – после того как он изменил жизнь, все равно как одежда на актере, когда он, среди спектакля, от пожара выбежал на улицу в костюме и румянах.
        4) Мы постоянно гипнотизируем самих себя. Предписываем себе в будущем, не спрашивая уже дальнейших приказаний при известных условиях, в известное время сделать то-то и то-то; и делаем» . Здесь Лев Николаевич связывает наслаждение музыкой с соблазном, с желанием этой самой музыки.
        Лев Толстой сводит музыку к занятию, доставляющему наслаждение. Причем такое наслаждение заразительно. Естественно, с такой гедонистической и заразительной точки зрения, все, что доставляет наслаждение соблазняет нас желанием достижения такого наслаждения. В этом смысле музыка соблазнительна. Но есть не только прекрасная, красивая музыка, которая нас привлекает, нам нравится. Есть еще духовная музыка, которая нас возвышает, вдохновляет на творчество, в том числе творение прекрасных артефактов, произведений, рождение нас как творцов в рукотворной или  идейной красоте сочинений. Вот такая возвышенная музыка нас не соблазняет, не искушает, но, наоборот, изумляет и пугает, если мы погружены в бытовую стихию эксплуатации и потребления.


        Искать и не найти. В познании человек обыкновенно ищет не то, что действительно не знает, но то, что знает не до конца. Такая естественная эпистемологическая установка познающего субъекта  сродни стратегии человека, потерявшего вещь. Он ищет ее не там, где реально потерял, а где именно заметил потерю, осознал пропажу. То есть, он ищет не там, где есть и где темно (бессознательно), а где светло, под фонарем (сознательно). Поэтому познание часто понимают как приращение познанного, а не сокращение непознанного.

   
        Абсолют и душа. Абсолют – это Я или Абсолютное Я. Есть относительное Я. Это душа человека. Она имеет отношение к Абсолютному Я как относительное, человеческое Я. Как существует Абсолютное Я? Как такое Я, которое есть Единое Я многих относительных Я. Эти относительные Я есть вечно сущие Я, которые благодаря Единому Я взаимно проницают друг друга. В земном мире, в пространстве и во времени, они разделены и смертны вместе с со своим материальным телом. Что делает их как сущие волящие Я бессмертными? Разум. Разум есть тело абсолютного Я. Для относительных Я Абсолютное Я есть Иное. Но для Него эти относительные Я есть Не-Иное.
        Абсолютное Я – это Сверхсущее. Оно Сверхсущее  в том смысле, что трансцендентно любому сущему. Эта трансцендентность обращается для любого сущего его уничтожением, отрицанием. То есть, связь для самого сущего со Сверхсущим возможна только посредством ничто. Только перед лицом смерти для человека появляется Лик (Ипостась) Абсолютного Я, которого обычные (непосвященные в тайны трансценденции) верующие принимают за объект своей веры и называют «Богом». Философски (метафизически) определяя сущность Абсолютного Я, можно сказать, что это Я есть единство бытия и не-бытия. Он отсутствует, скрывается за относительными Я, открываясь, являясь в их виде, ибо они имманентны ему как их парадигма, образец. Относительные, человеческие Я подобны ему как Его подставки. То, что они подставляются под Него как константу Я в качестве переменных Я, не означает, что они не существенны. Напротив, относительные Я есть единственный способ существования Абсолютного Я в материальном мире, в котором посредством пространства и времени как сред их разделения вовне и внутри себя, они сосуществуют друг с другом, вступая в отношения соседства (синтагмы), противостояния (полемики, борьбы) и превосходства (парадигмы). 
        В духовном мире же, относительные Я как явления духовной сущности (духовности)  Абсолютного Я в качестве Духа прямо сообщаются друг с другом как духовные существа, ангелы. В этом смысле Абсолют есть связь духовных существ или идей, идейная связь разума. Тогда Абсолют является сущим всеединым, внешне явленным в виде личных Я, не отрицающим их существование в мире общения, но, напротив, утверждающим их признание, положительно допускающим и принимающим их наиболее репрезентативных  (подобных) представителей (личностей) среди мира людей.      
        Такое трансцендентно-имманентное толкование связи  Абсолюта и человеческого Я не то, что противостоит, но является другим, чем твоя  интерпретация. Ты полагаешь, что между Я Абсолюта (Бога) и Я человека существует другой способ (вид) связи. У тебя Бог получается проходным персонажем в твоем эволюционном сюжете обожения человека и, хочется сказать, очеловечивания Бога, но, нет, у тебя иное, - превращение Бога как Совершенного Существа как Предел Совершенства в Беспредельное Совершенствование. Получается, что предел как цель стремления всего является средством становления Бога. Являясь совершенством для всего, Бог для Самого Себя, по твоему, не есть Совершенство, ибо он как Предел для всего беспределен для Себя и есть Беспредельное. В чем он не ведает предела? По твоему суждению, в Ином, чем Он. Но что есть Иное для Бога? Неужели мир? Для тебя не мир. Но тогда что или кто? Другой Бог, человек уже как бог? Если Бог есть Я, то другое Я? Что делал Бог, когда не было человека? Для чего он сотворил человека? Для того, чтобы человек пришел на его место – место Я? Где тогда будет место того, кто прежде был Богом? Иное? Это что такое? Беспредельность. Чего? Предельности? Но это нонсенс. К чему ведет самопротиворечивость такого сочетания: беспредельная предельность. Минимум смысла здесь сводится к не самокритичности предела.  Или, напротив, предельная беспредельность? Но это максимум хаоса, одна суета. Что может быть совершеннее Бога, если Бог есть предел совершенства. Что означает быть другим Богом? Не таким безучастным, невозмутимым. Это иное, чем быть совершенным или не совершенным?

 
        «Боюсь ли я смерти»? В «дневнике» за 1904 г. Лев Толстой задается этим вопросом: «Боюсь ли я смерти?» и отвечает так: я боюсь смерти как путешественник, который смотрит на его поезд, падающий с большой высоты вниз в море. Этот путешественник думает о том, что надо переменить способ перемещения и вздыхает с облегчением: «В этот раз пронесло» . Так Толстой думает о своей смерти, записывая мысль в дневник.


        О жизни и смерти. Продолжаю читать и комментировать мысли Льва Толстого из дневника. Вот запись от 7 марта 1904 г. в Ясной Поляне: «1) Вся сансара, т. е. суета жизни, все событiя, какъ ни кажутся разнообразны для каждаго человека, въ сущности однозначущи, равны для всехъ людей: сложная ли, длинная ли жизнь, или простая и короткая. Все родятся, живутъ, умираютъ, и время и событiя не имеютъ значенiя. Важно и составляетъ сущность жизни одно: уясненiе сознанiя, я сказалъ бы: очищенiе того стекла, черезъ к[оторое] смотритъ человекъ на мiръ, вернее же выработка того глаза, того органа, кот[орымъ] человекъ, вообще живущее существо видитъ, познаетъ мiръ.
        2) Прекрасная пословица: живой живое и думаетъ, т. е. что пока человекъ живъ, онъ не можетъ весь не отдаваться интересамъ этого мiра. Отъ этого такъ страшна смерть, когда человекъ, полный жизни, думаетъ о ней. Когда же приближается смерть раной, болезнью, старостью, челов[екъ] перестаетъ думать о живомъ, и смерть перестаетъ быть страшною.
        3) Смерть — это захлопнутое окно, черезъ к[оторое] смотрелъ на мiръ, или опущенныя веки и сонъ, или переходъ отъ однаго окна къ другому.
        4) Чемъ глупее, безнравственнее то, что делаютъ люди, темъ торжественнее. Встретилъ на прогулке отставного солдата, разговорились о войне. Онъ согласился съ темъ, что убивать запрещено Богомъ. Но какже быть? — сказалъ онъ, придумывая самый[80] крайнiй случай нападенiя, оскорбленiя, к[оторое] можетъ нанести врагъ. — Ну, а если онъ или осквернить или захочетъ отнять святыню?
        — Какую?
        — Знамя.
        Я виделъ, какъ освящаются знамена. А папа, а митрополиты, а Царь. А судъ. A обедня. Чемъ нелепее, темъ торжественнее.
        5) Виделъ сонъ. Я разговариваю съ Гротомъ и знаю, что онъ умеръ, и всетаки спокойно, не удивляясь, разговариваю. И въ разговоре хочу вспомнить чье-то сужденiе о Спенсере или самаго Спенсера, что тоже не представляетъ во сне различiя. И это разсужденiе я знаю и говорилъ уже прежде. Такъ что разсужденiе это б[ыло] и прежде и после. — То, что я разговаривалъ съ Гротомъ, несмотря на то, что онъ умеръ, и то, что разсужденiе о Спенсере б[ыло] и прежде и после и принадлежало и Спенсеру и другому кому-то — все это не менее справедливо, чемъ то, что б[ыло] въ действительности, распределенное во времени. Во сне часто видишь такiя вещи, к[оторыя], когда ихъ на яву распределяешь во времени, кажутся нелепыми, но то, что о себе узнаешь во сне, зато гораздо правдивее, чемъ то, что о себе думаешь на яву. Видишь во сне, что имеешь те слабости, отъ к[оторыхъ] считаешь себя свободнымъ на яву, и что не имеешь уже техъ слабостей, за к[оторыя] боишься на яву, и видишь, къ чему стремишься. Я часто вижу себя военнымъ, часто вижу себя изменяющимъ жене и ужасаюсь этого, часто вижу себя сочиняющимъ только для своей радости.
        Сонъ, к[оторый] я виделъ нынче, навелъ меня на мысль о томъ. Сновиденiя ведь это — моменты пробужденiя. Въ эти моменты мы видимъ жизнь вне времени, видимъ соединеннымъ въ одно то, что разбито по времени; видимъ сущность своей жизни: — степень своего роста» .
        Общее впечатление от прочитанного такое: Лев Толстой видит в жизни, как он пишет, «уясненiе сознанiя, очищенiе того стекла, черезъ которое смотритъ человекъ на мiръ». Это и есть жизнь. Смерть – это «захлопнутое окно, черезъ которое смотрелъ на мiръ, или опущенныя веки и сонъ, или переходъ отъ однаго окна къ другому». Кратко: смерть – это сон. Далее: «сновиденiя ведь это — моменты пробужденiя. Въ эти моменты мы видимъ жизнь вне времени, видимъ соединеннымъ въ одно то, что разбито по времени; видимъ сущность своей жизни: — степень своего роста». Выходит, по Толстому, умирая, мы пробуждаемся (момент смерти – момент пробуждения), то есть, видим жизнь вне времени, видим соединенными в одно то,что разбито по времени. Что же разбито во времени? Сознание. Что же мы уясняем сознанием? Степень своего роста в жизни.
        Другая мысль Толстого как пояснение пословицы  «живой живое и думаетъ»: Страшно живому думать о смерти, ввиду того, что он привык думать о живом. Но пришла смерть и человек перестал думать о жизни и бояться смерти.
        Еще одна мысль Толстого: «то, что о себе узнаешь во сне, зато гораздо правдивее, чемъ то, что о себе думаешь на яву». Почему? Потому что видим в целом (в вечности) то, что разбито во времени.
        И последнее: «смерть — это захлопнутое окно, черезъ которое смотрелъ на мiръ, или опущенныя веки и сонъ, или переходъ отъ однаго окна къ другому». Не является ли смерть таким переходом от одного окна (материальной жизни в качестве человека)  к другому окну (духовной жизни в качестве ангела)?
        P.S. Духовные люди, спроси их, думают о мыслях, а плотские люди думают, точнее, хотят покушать, поспать и опорожниться. И больше ничего.


        Бессознательная старость. Старики и старухи спят и не видят сны. Видят сны те, кто живет сознательно, ибо у них есть память ( и прошлое)  и мечты (и будущее). У многие (не у всех) стариков ни того, ни другого уже нет, а есть только момент времени перед смертью, короткое, как их ум, настоящее. Многие из них, особенно впавшие в старческий маразм и находящиеся в состоянии деменции (слабоумия), представляют собой «живые трупы». «Умные» такое настоящее растягивают в целую вечность.


        Отдельно существующее в движении. Продолжаю читать «Дневник» Льва Толстого. Вот что он пишет 3 января 1904 г. в Ясной Поляне: «2) Я сначала думалъ, что возможно установленiе доброй жизни между людьми при удержанiи техъ техническихъ приспособленiй и техъ формъ жизни, въ к[оторыхъ] теперь живетъ человечество, но теперь я убедился, что это невозможно, что добрая жизнь и теперешнiя технич[ескiя] усовершенствованiя и формы жизни несовместимы. Безъ рабовъ нетолько не будетъ нашихъ театровъ, кондитерскихъ, экипажей, вообще предметовъ роскоши, но едва ли будутъ все железн[ыя] дороги, телеграфы. A кроме того, теперь люди поколенiями такъ привыкли къ искусственной жизни, что все городскiе жители не годятся уже для справедливой жизни, не понимаютъ, не хотятъ ея. Помню, какъ Юша Оболенскiй, попавъ въ деревню во время мятели, говорилъ, что жизнь въ деревне, где заносить снегомъ такъ, что надо отгребаться, невозможна. Теперь есть люди, и это те, к[оторые] считаются самыми образованными, к[оторые] удивляются не тому, какъ могли люди устроиться такъ, что для нихъ нетъ ни мятел[ей], ни темноты, ни жара, ни холода, ни пыли, ни разстоянiя, какъ живутъ городскiе люди, а удивляются тому, какъ это люди, живя среди природы, борятся съ ней.
        3) Движенiе есть иллюзiя, необходимо вытекающая изъ нашей отделенности. Признать смыслъ жизни въ нашемъ отдельномъ совершенствованiи (расширенiи пределовъ) нельзя, п[отому] ч[то] всякое совершенствованiе, всякое расширенiе есть ничто среди безконечнаго пространства и времени; признать смыслъ жизни, какъ я делалъ это прежде, въ прогрессе — единенiи существъ, опять нельзя, п[отому] ч[то] опять всякое единенiе въ виду безконечности пространства и времени есть ничто. Такъ что жизнь наша есть движенiе только для насъ, но въ действительности жизнь неподвижна.
        Для чего-то я есмь отделенное отъ всего другаго духовное существо, которому кажется, что оно движется среди движущихся существъ, между рожденiемъ и смертью. Существу этому несомненно твердо, хорошо только въ той мере, въ кот[орой] оно сознаетъ свою духовность. Сознанiе же этой духовности кажется ему расширенiемъ его пределовъ. И потому я признаю это сознанiе своей духовности или расширенiе пределовъ своимъ закономъ, или волей Того, кто поставилъ это духовное существо, составляющее мою жизнь, въ условiя отделенности. Отделенность духовнаго существа и кажущееся расширенiе своихъ пределовъ не имеетъ для меня никакого смысла, но смыслъ этотъ, недоступный для меня, долженъ быть и есть. — Въ этомъ-то, въ томъ, что жизнь моя имеетъ непонятный для меня, но глубокiй смыслъ, въ этомъ истинная и необходимая людямъ вера. Я верю, что есть Тотъ, для Кого моя жизнь имеетъ смыслъ, и есть смыслъ въ моей жизни         Теперь мой комментарий избранных мест из дневника Льва Толстого. По второму пункту относительно искусственной жизни городских (цивилизованных) людей. Об этой жизни Толстой судит, следуя Жан-Жаку Руссо, с точки зрения сельского жителя, живущего естественной жизнью в своем поместье в качестве хозяина (барина). Он замечает, что прогресс цивилизованной жизни оплачен социальной несправедливостью, обеспечен работой рабов (трудящихся) на господ, живущих благами цивилизации, произведенных не ими. Вот езжайте в деревню и воочию увидите, как трудовые люди борются с природой. Ваша искусственная жизнь скрывает от вас тех, кто ее обеспечивает. Как тут не вспомнить современника Льва Толстого англичанина Герберта Уэллса с его описанием жизни в романе «Машина времени» будущего  прекраснодушных элоев, этих потомков нынешних господ, живущих трудом морлоков – потомков настоящих трудящихся. Морлоки живут в пещерах под землей и выбираются на землю ночью, чтобы питаться элоями – дневными жителями земли. Вот какой «социальный прогресс» («добрая жизнь») ждет несправедливую техническую цивилизацию в будущем, согласно умонастроению Толстого и Уэллса.
        По третьему пункту, уже не социальному, а метафизическому, следует сказать, что  Лев Николаевич признается в том, что его «отделенность» как духовного существа, то есть, нашим языком «индивидуальная сингулярность» бессмысленна, ибо индивидуальное совершенствование, к которому склоняет современная цивилизация, предполагает кажущееся расширение своих пределов (экстенсивность роста, расширение жизненного пространства и сознания). Казалось бы, Толстой как «патриарх естественности»   должен такому цивилизованному  индивидуализму противопоставить естественную личную сопричастность (партикулярность) общему, но он обращается к вере, ибо «жизнь моя имеетъ непонятный для меня, но глубокiй смыслъ, въ этомъ истинная и необходимая людямъ вера». Если непонятно, то обязательно глубоко. Какая изумительная логика. Во что же, точнее в кого он тогда верит? Ну, разумеется, «я верю, что есть Тотъ, для Кого моя жизнь имеетъ смыслъ, и есть смыслъ въ моей жизни». Для таких «мыслителей», как Лев Толстой, Бог являтся последним аргументом в личном размышлении.
        И почему это цивилизованный индивидуализм с расширением собственных границ бессмысленен? Потому что Толстой не находит ничего лучше, чем следуя Блезу Паскалю, обессмыслить конечное расширение индивидуума бесконечностью пространства и  времени, в которых происходит это движение расширения отделенного существа. Ведь путем расширения конечное отделение не преодолевается, ибо расширение не бесконечно  в силу своего индивидуального, частного характера. Какая плоская, рассудочная логика мыслителя-морализатора. И, вообще, движение есть иллюзия. Толстой: «Движенiе есть иллюзiя, необходимо вытекающая изъ нашей отделенности». Воистину, стоило человеческой мысли развиваться, чтобы вернуться опять к элейским неподвижникам и их эпигонам.

   
        Два ума. 6 января Лев Толстой записывает  в дневник следующую мысль: «1) Два ума: ум в области материальной – наблюдения, выводы, рассуждения о наблюдаемом, и другой ум в области духовной: отношение к богу, к людям, другим существам, нравственные требования… Большей частью, даже всегда, чем больше один ум, тем меньше другой». Вот оказывается, откуда вырос Мих. Мих. Бахтин с его противопоставлением лица и вещи. Одно удручает – склонность Толстого к арифметике: 1), 2), 3) etc. Дает о себе знать его директивный рассудок, с которым он даже в своих художественных произведениях никак не может расстаться. Одним словом, писатель-моралист. Литературный пророк. Проповедник. И все же, даже такой плоский мыслитель, верящий в глубину непонятного, оригинален и может насочинять «горы» интересных мыслей. Что уж говорить о современных авторах, которые возвышенное опошляют и пошлое возвышают в своих фантасмагориях о духах как о вампирах. Попса для избранных, так сказать. Или избранное для попсы? Да, какая разница: «хрен редьки не слаще».

   
        Переживание – это претворение (пережевывание), превращение внешнего ощущения и пограничного представления во внутреннее восприятие  самого себя.


       Современные люди. Современные люди отвыкли от естественной жизни на природе (на природе бывают редко, только на пикнике) и в природе, и привыкли к искусственной (технической) среде обитания. Они забыли, кто или, лучше сказать, что  их окружает.  Поэтому они считают неприличным и просто оскорбительным сравнение себя с животными, то есть, живыми, естественными существами. Порой их «техническая, цивилизованная  дикость» доходит до того, что они считают  не толерантным (нетерпимым) называть животных «животными» и соответствующим (снисходительным, не равным, но не злобивым) образом к ним относиться. Напротив, по их мнению, и животных следует полагать «людьми», «цивилизованными существами», например, обезьян,  в частности, горилл, бьющих себя в грудь от сознания собственной значимости, когда их выпускают из зоопарка.


         Желать хорошего или бороться с плохим. Продолжаю читать дневнвики Льва Толстого. Перешел к дневнику за 1905 г. Вот что он пишет на новый год: «Бездна народа, и я усталъ отъ нихъ. Но радъ тому, что какъ появленiе письма, такъ и это непрiятное скопленiе вызываетъ не неудовольствiе, a поощренiе къ внутрен[ней] работе: поступить наилучшимъ образомъ по отношенiю къ тому, что непрiятно. Думалъ какъ разъ объ этомъ:
        1) Мы гадаемъ, ищемъ, желаемъ счастiя, т. е. такихъ условiй, при к[оторыхъ] намъ бы было хорошо, а между темъ намъ хорошо можетъ быть только отъ нашего усилiя побороть то, что намъ нехорошо. Такъ что выходитъ совершенно обратное того, что мы думали: то самое, что мы называемъ счастьемъ: здоровье, богатство, слава, красота, все это — Капуи, все это ослабляетъ нашу энергiю, устраняетъ возможность или, по крайней мере, не вызываетъ потребность проявить усилiе, — то самое, что даетъ истинное благо. И обратно: все, что считается несчастiемъ, вызываетъ эти усилiя. На этомъ зиждется и то ужасное заблужденiе, что внешнiя формы обществ[енной] жизни есть благо, и надо устраивать ихъ. — Хочется сказать парадоксъ, что чемъ лучше формы обществ[енной] жизни, темъ ниже и умы и характеры людей (Америка до освобожд[енiя] негровъ). Искать того, что называется счастл[ивыми] условiями жизни: богатства, славы, здоровья, красоты, привлекательности, это все равно, что согреваться у печки, а не здоровымъ трудомъ на свежемъ воздухе.
        2) Устройство внешнихъ формъ обществ[енной] жизни безъ внутрен[няго] совершенствованiя — это все равно, что перекладывать безъ известки, но на новый манеръ, разваливающееся зданiе изъ неотесанныхъ камней. Какъ ни клади, все не будетъ защищ[ено] отъ непогоды и будетъ разваливаться».
        Комментарий: У Толстого в понимании жизни дух есть связь как целое внешних частей тела жизни.
        «3) Постепенное уничтоженiе пределовъ вещества и движенiя, съ к[оторыми] связана была духовная сущность, когда все больше и больше сознаешь эту сущность, должно быть радостно; и я испыты[ваю] это.
        4) Жизнь есть переездъ на коне отъ какого-то однаго места, о кот[оромъ] я не помню, до какого-то другого, кот[ораго] я не знаю, но кот[орое] будетъ то, подле кот[ораго] конь станетъ, и надо будетъ слезать. Или лучше: переездъ на корабле, на к[оторый] я селъ, не знаю, когда, но съ кот[ораго] придется слезть или когда велитъ капитанъ, или когда доедешь до последней пристани.
        Помни, что ты въ пути, что всякую минуту можешь быть ссаженъ, и что во всякомъ случае долженъ будешь слезть на последней пристани (70, 80, 90, 100 летъ), и что во время пути надо, чтобы не было плохаго, исполнять требованiя капитана. Сначала весело, ново, и забываешь, что плывешь, потомъ все больше и больше понимаешь свое положенiе, привыкаешь къ нему и, подъезжая къ пристани, сжился съ товарищами, полюбилъ ихъ, и тебя полюбили, но веришь капитану, к[отор]ый верно говоритъ тебе, что тебе тамъ, где онъ тебя ссадитъ, будетъ также хорошо, какъ и на корабле».
        Писатель думает и пишет образами здания общественной жизни, части которого в виде неотесанных камней сцепляет цемент («известк» в его терминологии), коня или корабля, несущих их пользователя по жизни к ее неминуемому, но не определенному во времени финишу – смерти. 
        В дневнике на второй день нового года Толстой записывает: «Здоровье лучше. Гости свалили. На душе радостно. Нынче, гуляя, думалъ:
        1) Жизнь представляется въ освобожденiи духовн[аго] начала отъ оболочки плоти, — вотъ такъ:
 
        Мож[етъ] быть и такъ:
 
        Чемъ больше плоти, темъ меньше возможности общенiя, слiянiя съ другими.
 
        Процессъ жизни отделенной — въ освобожденiи отъ плоти; процессъ жизни общей — въ слiянiи, въ совокупномъ освобожденiи отъ плоти. Какъ въ личной, отдельной жизни освобожденiе отъ плоти, сама плоть и движенiе только кажутся, такъ и въ совокупной жизни это освобожденiе только кажется. Жизнь человека, моя жизнь уже вся есть освобожденная отъ плоти, какова она въ конце жизни; также уже есть и вся освобожденная отъ вещества и времени жизнь совокупная всего человечества, всего мiра. Мне она только кажется вещественной и движущейся, т. е. въ пространстве и времени. Для существа же не отделеннаго, какъ я, для начала жизни, для Бога, она есть вне вещества и не движется. То, что Все состоитъ изъ отделенныхъ и потому вещественныхъ и движущихся существъ (для нихъ самихъ), делаетъ то, что для всехъ этихъ отделенныхъ существъ есть жизнь, есть участiе въ божественной жизни. — Не ясно, не хорошо выражено, но все такъ, какъ я думаю».
        Толстой пишет в дневнике как заправский идеалист, когда уговаривает себя освободиться от своей плоти. К чему такие уговоры, тем более, если взять не отдельную, личную жизнь, но жизнь совокупную. Ну, как могут отделенные, вещественные и движущиеся существа освободиться от плоти, если они и есть эта плоть. Дух же в них, но он не их. Для них освобождение от плоти – это освобождение от себя. 
        Через восемнадцать дней Толстой возвращается к своему дневнику, в который записывает «думалъ вотъ что: 1) въ сновиденiяхъ я облекаю свои ощущенiя жизни (ведь все происходить въ полупросыпаньи) въ те образы воспоминанiя, к[отор]ые я собралъ въ бдящемъ состоянiи. Во что я облекаю мои ощущенiя въ жизни? Ведь ощущенiя — только ощущенiя прикосновенiя волнъ эфира, воздуха или самаго тела. Если эти ощущенiя облекаются въ образы, чувства, какъ будто воспоминанiя, то только п[отому], ч[то] я въ прежней жизни набралъ эти образы и воспоминанiя. Не въ этой жизни, а въ прежней или въ какой-то вне этой жизни, п[отому] ч[то] съ первыхъ моментовъ сознанiя я одно люблю, понимаю, другое не люблю, не понимаю. Неясно, но что-то есть».
        Здесь в первом пункте своего размышления Лев Толстой делает недопустимый с точки зрения ученого материалиста перенос человеческих (земных) чувств этого мира на чувства мира иного, который (тот мир) человек не знает. Откуда Толстой знает иной мир? Ему кажется иным мир, отвлеченный от представления Толстого вне себя. Когда это представление как отношение толстовского взгляда на мир схватывается само по себе (в себе), то мир удваивается. Появляется мир сознания в сознании. Появляется настоятельная необходимость сознающего сделать этот мир миром для себя, своим миром, то есть, миром сознательным, в который можно эскапировать, убежать, укрыться в нем, спрятаться от большого, внешнего мира. Зачем? Затем, что в общем мире нет привилегированного места для сознательного существа. Такое место в нем есть для животных («плотских» в терминологии Толстого) существ. Сознательное существо оказывается в нем на обочине, на маргиналии для наблюдения. Оно не живет, а только наблюдает, как живут другие менее развитые существа, ибо этот мир предназначен для примитивных существ.   Поэтому душевные существа и скрывается в самих себе, в своем сознании. Их мир - мир сложных душ,, в частности, эпилептоидов и прочих рефлексивных «личностей», вроде Толстого, склонных к навязчивому состоянию самокопания в себе, получает прописку в нем (в сознании) в качестве мира духов или духовного мира. 
        Дальше Лев Николаевич продолжает свое размышление: «2-е то, что сонъ похожъ на жизнь темъ, что какъ во сне бываютъ несколько степеней пробужденiя: думаешь, что проснулся, а только перешелъ изъ более полнаго забвенiя въ менее полное. И бываетъ еще то, что особенно похоже на жизнь, это — то, что становится во сне мучительно тяжело, и делаешь усилiе сознанiя, и просыпаешься къ большей реальности. Я несколько разъ такъ просыпался въ жизни. Думаю, что предстоитъ теперь только последнее, въ этой жизни, пробужденiе — смерть.
        4) Человеку посредствомъ движенiя своего сознанiя дана возможность общенiя со всемъ проявляющимся въ другихъ существахъ — людяхъ, животныхъ, растенi[яхъ] — сознанiемъ. Для Бога нетъ движенiя, все уже есть и ничто не изменяется; для человека же это движенiе, возможность измененiя даетъ благо. (Совсемъ неясно. Такъ записано. Теперь не помню.)
        5) Жизнь въ матерiи проявляется движенiемъ, разрушающимъ матерiю. (Чепуха.)».
        Комментарий: на втором шаге своего размышления Толстой сравнивает сон с жизнью относительно степеней пробуждения сознания от сна с полного забвения до менее полного как отражений степеней возрастания сознания человека до самосознания и осознания более реальной реальности, чем его земная жизнь. Интересная мысль. По мнению Толстого, которое он излагает на четвертом шаге своего размышления, сознание является каналом мгновенной связи с другими сознательными существами, находящимися на значительном расстоянии, препятствующем физическому контакту с ними. Но как они могут общаться с ними? 
        Следующий (пятый) шаг в рассуждении Толстого является проходным, ибо в содержательном плнае тривиален: само собой изменение (движение) в мире не только создает, но и разрушает материальные вещи.    
        Толстой дальше пишет: «6) Намъ легко видеть теперь обманъ церкви, когда мы уже вне ея; но мы не видимъ точно такого же обмана того, что называется наукой, п[отому] ч[то] мы въ немъ.
        7) Главное и самое нужное для религiозной жизни — сознанiе (это знали давно уже все люди) того, что мы не стоимъ, а нетолько движемся, но летимъ (какъ хотите, вверхъ или внизъ) съ страшной быстротой. Совсемъ другое отношенiе къ жизни, если знаешь или если не знаешь, не помнишь этого. Только забывая это, люди хватаются руками, стара[ясь] удержать то, мимо чего пролетаютъ. Нельзя хвататься, руки оторветъ.
        8) Надо помнить, что мы не на месте, а плывемъ на большомъ параходе, и у капитана есть неизвестный намъ списокъ, где и когда кого высадить. Пока же насъ не высаживаютъ, что же мы можемъ делать другаго, какъ только то, чтобы, исполняя законъ, установленный на параходе, стараться въ мире, согласiи и любви съ сотоварищами провести определенное намъ время.
        9) Общественный прогрессъ истинный — въ большемъ и большемъ единенiи людей. Для единенiя людей нужны три вещи: 1) сила, кот[орая] заставляла бы людей соединяться, также, какъ для того, чтобы камни сложились въ зданiе, нужно, чтобы были люди каменщики, к[оторые] соединяли бы эти камни. Эта сила есть помимо воли людей: ихъ дело только не мешать проявленiю этой силы любви. 2) что нужно, это то, чтобы люди [для того, чтобы] могли соединиться, не имели бы свойствъ, отталкивающихъ ихъ другъ отъ друга: пороковъ, страстей, себялюбiя, также, какъ для того, чтобы сложить зданiе изъ камней, надо обтесать ихъ, чтобы въ нихъ не было неправильныхъ формъ. И третье, что нужно, это то, чтобы, соединившись, люди сознавали бы необходимость и благо этого соединенiя, и чтобы это сознанiе держало ихъ вместе также, какъ известь или цементъ держитъ вместе камни зданiя. Первое — стихiйная сила, второе — самосовершенствованiе, третье — религiя.
        10) Я — только сознанiе, т. е. нечто духовное, но я могу сознавать и себя какъ тело и какъ движенiе. (Неясно, не помню, что.)» .
        Комментарий. На шестом шаге размышления Толстой уличает в обмане уже не церковь, а науку. Интересно, в чем этот обман проявляется? В том, что науку признают «решалой» всех проблем?
        На седьмом шаге рассуждения Толстой почему то утверждает, что главное для  религиозной жизни – это сознание? Для него да, но не для большинства верующих. Для них оно как раз мешает им жить религией. Чем меньше ты думаешь, «грузишь» сознание, тем крепче веришь, меньше сомневаешься.
        Восьмой шаг в рассуждении  есть повтор первого шага размышления от второго января того де года с теми же образами (корабля- парохода) для сравнения.
        Девятый шаг в рассуждении Толстого от двадцатого января 1905 г. связан с темой социального прогресса. Как полагает граф Толстой он возможен, если между людьми будет действовать закон любви как закон связывания цементом или известью симпатии, дополняемый законом нейтрализации силы вражды или антипатии путем, так сказать, обтесывания камней (людей) общественного здания, стесывания с них примеси порока. Если первый закон есть закон человеческого естества или стихийная сила, то второй закон есть закон улучшения или самосовершенствования человека. Третьей силой общественного прогресса должна быть сила религия, понимаемая Толстым как сила сознания. Сила сознания есть сила единения закона любви и закона борьбы с пороком. Сознание есть у всех тех, кто способен верить, надеяться и любить.
        И, наконец, десятый шаг в размышлении касается сознания как Я, которое по суждению Толстого имеет духовный характер, духовно, или не материально, хотя Толстой признает, что сознает не только свой дух, духовность как сущность духа, смешивая с ним свою душу, но и свое тело и его действие. Как его понять? Так: человек становится Я и в этом качестве духа следит, сознает движение своего тела. Но тогда он является телесным духом или духом тела, точнее, духом в теле или душой.
         Одно дело Я в качестве духа в теле как душа, ограниченная условиями материального (телесного) существования в пространстве и времени. Другое дело существование Я вне тела в виде чистого духа. Дух не ограничен ничем, только собой как Я. Причем все остальное для него есть иное Я как Я другого духа. Дух существует вне пространства и времени, в вечности. Для вечного Духа или Бога, по Толстому, нет движения, ибо для него уже все есть. Человеку доступным для понимания в таком духовном существовании может быть то, что ассоциируется с существованием в качестве сознания.

 
        Мыслящее тело (мыслящая материя) и телесный дух (душа в теле). Учителя философии говорят, что человека принимают за мыслящее тело материалисты, ибо согласно их суждению главное (основа) в человеке – это материальное тело, обладающее или имеющее такое свое качество как мысль, мышление, разум. Напротив, идеалисты в речи таких учителей мысли представляют человека уже в качестве телесного духа. Поэтому они являются спиритуалистами, полагающими человека воплощенным духом или душой, облеченной материальным телом, то есть, являющимся материализованным духом. Говорят, есть еще реалисты. Это те, кто признает равную реальность и за миром идей или духов, и за миром материальных вещей.