Что страшнее смерти на войне

Кто-то, прочитав название, скажет, что вообще может быть страшнее смерти, она сама по себе страшна, особенно для того, кто бросил последний взгляд на мир, свет, и погрузился в темноту. Церковь считает, что на этом закончило жить бренное тело человека, а его душа бессмертна,  и  через какое-то время вселится в другое тело, одно, второе и еще много раз в тела людей, а может, животных, которые продолжают жизнь на нашей планете. Не знаю, не знаю, как атеист и материалист со стажем,  мало верю в такое.

Но так или иначе, человеческое тело умирает. Наука доказала, что умирает мозг, перестает биться сердце,  нет дыхания, но клетки человеческого организма продолжают еще жить целых сорок дней.  Ведь обнаруживают на щеках эксгумированного по каким-то причинам трупа, что щеки покрыты щетиной, что выросли ногти.  Все это свидетельствует о том, что некоторые клетки человеческого организма еще жили какое-то время, делились, что характерно только для живого.

Обратите внимание, что в разной вере отмечают день поминовения усопшего через сорок дней. До этого бывают девять дней, как в православии, в других концессиях другие дни, но во всех есть сорок дней. Считается, что через сорок дней все клетки организма умерли, и тогда наступила биологическая смерть.

Но смерть смерти рознь. Одно дело, умереть в своей спальне, на своей кровати,  в пожилом возрасте и в окружении близких людей, причем умереть именно от старости, или от усталости продолжать жить. Легкая смерть во сне, и какая тут причина, и не скажешь. Главное, что человек умер без мучений.  И совершенно другая смерть у онкологического больного, которого постоянно мучают боли,  и без наркотиков жить просто невозможно.  Или смерть после других заболеваний – инфаркта, инсульта,  острой сердечной недостаточности  после частых приступов боли.  Такую смерть никому не пожелаешь.  Но все равно это смерть от естественных причин, он неё никуда не уйдешь.

Но есть смерти, которые наступают после травмы с множественными переломами, ножевыми ранениями, связанные с насильственными действиями других людей, которые совершенно не обязательны. Живет человек, ни о чем плохом не думает, и вот на тебе – или груз на голову упадет, машина собьет или хулиган ножом пырнет.  Хорошо, если человек сразу умрет, но ведь может и долго лечиться, страдать от болей, от операций,  и все равно умрет.  Но и в этом случае его обмоют, похоронят, или сожгут в крематории, а пепел в урне предадут земле.  Будет место, где его будут навещать близкие, знакомые, вспоминать добрым словом, хотя бывает совсем наоборот.  Например, с удивлением узнал, что баптисты не посещают мест захоронения, предали земле и все, выполнили свой долг перед умершим или погибшим. И зарастает могильный холмик травой, разрушается ограда, если она была, и крест покосился.  А люди проходят мимо и думают, почему забыли человека.  Но все равно это единицы, или может, сотни, но не миллионы.

Я прочитал немало книг, и воспоминаний, и рассказов о Второй мировой войне.  Далеко не всегда обращал внимание на то, как пишут об убитых в боях.  Вроде как просто пишут, что убит такой-то, ранен другой, отправили в медсанбат третий. Читал-то я обычно нашу, советскую, русскую литературу.  Видел и фильмы о войне, где с воинскими почестями хоронят человека, или даже нескольких сразу, в братской могиле.  А вот вспомните фильм «На войне, как на войне», в котором  совсем молодой артист Кононов, сыграл роль младшего лейтенанта-самоходчика Малешкина. В конце фильма погибает наводчик, и его сослуживцы по экипажу самоходки предают тело земле, оставив на могильном холмике его танкистский шлем.  Похоронили у дерева, недалеко от деревни, за которую и погиб самоходчик. Деревню со временем отстроят, селяне увидят могильный холмик с танкистским шлемом, и появится еще одна могила неизвестного солдата. А может, его сослуживцы приедут после войны, расскажут о нем, и не будет могилы неизвестного солдата, а станет она могилой сержанта Домешека, к которой будут приходить пионеры, возлагать на могилу цветы.

Таких одиноких и братских могил с известными и неизвестными солдатами той войны от Москвы и Сталинграда до Берлина и Праги сотни тысяч, если не миллионы.  Но еще огромное количество неизвестных героев покоятся в земле, и о них ничего не знают их близкие.

Бойцы Красной Армии, которые сотнями и тысячами погибали в боях за Сталинград, матросы за Одессу и Севастополь,  в большинстве своем будут покоиться под развалинами домов, или разорванными в клочья после взрыва мины висеть на деревьях и стенах, в подвалах.  И не всегда даже командиры упомнят, как была фамилия  убитого солдата или матроса, особенно если от взвода или роты остались в живых всего несколько человек, а солдат прибыл из пополнения. Читал, что в самый разгар боев за Сталинград из дивизии, переправившейся на правый берег Волги,  через день остается всего около тысячи уцелевших бойцов. Остальные или погибли, или ранены, а кто-то и в плен попал. А ведь дивизия немалое воинское подразделение – около 10 тысяч солдат и офицеров.

Однажды прочитал мнение одного публициста, который явно не воевал. Он предложил хоронить убитых в деревянных гробах. Не привезли гробы, нечего ходить в атаку, где потом хоронить будут?  А с командиров суровый спрос за каждого не похороненного бойца  учинять. Тогда, мол, и не было бы таких миллионных жертв на войне.  Идеалист, однако, был этот публицист. Лучше бы предложил вообще не воевать, тогда и хоронить некого будет, и деревья целее  будут.

Почему это я решил написать такую, в общем, мрачную заметку? А вот почему.  Когда у меня случились проблемы с компьютером и требовался ремонт, я в очередной раз взялся читать роман Владимира Богомолова «В августе 44-го», или «Момент истины».  Первый раз причитал очень давно, еще в роман-газете, в середине 80-х годов. Очень понравился роман, рассказывающий о действиях советских контрразведчиков  по поимке немецких агентов в тылу Красной Армии накануне наступления. Прочитал буквально за два дня, так захватил меня сюжет. На него и обращал основное внимание, а не некоторые второстепенные детали.  Потом видел фильм с таким названием, поставленный на Белорусской киностудии.  И хотя роман понравился больше, понял, что по-другому экранизировать было невозможно.  Потом у меня появилась отдельная книга в твердом переплете. Вот её я и взялся перечитывать в очередной раз.  И буквально в первой главе есть описание погибших в столкновении с нашими войсками отступающих немцев.  Вчитался, и передо мной предстала жуткая картина.  Далее я процитирую Богомолова. Речь идет о старшем лейтенанте Таманцеве, который искал в лесу место выхода в эфир рации немецких агентов.

«Было около шести; времени до возвращения оставалось немного, и он решил заглянуть к заброшенной смолокурне, находящейся южнее, в каких-нибудь двух километрах. Его тянуло туда с самого утра, наверное, потому, что стоящие отдельное в лесу или пустынном месте строения всегда привлекают.

Трупный запах он почувствовал издалека. Когда же, ориентируясь преимущественно по солнцу, вышел к тому месту, где в прошлые годы курили смолу, смрад разложение стал совсем непереносимым.

Хоронясь за кустами, он несколько минут прислушивался и рассматривал поляну, протекающий по ней ручей и то, что осталось от смолокурни.

Бревенчатые постройки вправо от него были разрушены и частично сожжены, там же торчал дымоход разваленной наполовину смолокуренной печи с остатками замурованного в неё котла. Порушено все было не теперь, когда проходил фронт, а раньше – остатки строение и печь успели замшеть и зарасти травой.  Что здесь недавно была перестрелка, он заметил еще раньше по следам на кустах и на стволе дерева – судя по срезанным пулями увядшим веточкам и листьям, случилось это дней восемь-десять назад.

В зловонной тишине едва слышно журчал ручей, из леса доносилось негромкое пение птиц, но ни звуков, ни каких-нибудь признаков пребывания здесь или вблизи человека Таманцев не обнаружил.

Под прикрытием кустов он перешел левее, откуда до остова здания оставалось всего метров десять, и в углу, между стеной и крыльцом, увидел раздутый, обезображенный труп немца. На лице трупа, точнее, на обклеванном до костей светлом черепе, неподвижно сидел иссиня-черный ворон с длинным изогнутым клювом.  Веселенький натюрмортик, нечего сказать!

Переложив пистолет из заднего кармана брюк в боковой, Таманцев рывком достиг крыльца и взбежал по ступенькам.  При его появлении стервятник недовольно взлетел, а когда он вскочил в здание, с громким карканьем метнулись из окна десятки ворон.

На темном полу среди разного хлама, пустых консервных банок, кусков штукатурки и бесчисленной россыпи стреляных автоматных гильз лежало в разных позах семь трупов – немцы. Все были без сапог и кожаных ремней, с обклеванными воронами черепами и конечностями,  двое без мундиров, а один – без брюк, в грязных—прегрязных подштанниках. Сотни синеватых мух роились на мертвечине.

В соседнем, меньшем по размеру помещении, у окна оказалось еще четыре обезображенных тлением и стервятниками трупа.

Сбродные были немцы – один в темной, с брюками навыпуск танкисткой форме, шестеро в эсэсовском обмундировании, остальные в серовато-мышином пехотном.  По тысячам патронных гильз – возле оконных проемов они сплошь устилали пол, - по обитой на стенах штукатурке и расположению трупов можно было представить, как все это произошло: заняв круговую оборону, они отстреливались ожесточенно, однако их всех перебили. Автоматно-пулеметным огнем и брошенными сюда гранами. Приняв в соображение жару и влажность этого места, а также по цвету пятен крови, Таманцев определил примерно и возраст трупов: пять – семь суток, не меньше.

От нестерпимого смрада он буквально задыхался и с радостью бежал бы в лес подальше, но, коль уж забрел сюда, следовало осмотреть все, как положено.

В первом помещении, влево, у окна вытянулись рядом трупы двух эсэсовцев – большой и малый. И, остановив взгляд на меньшем, Таманцев по фигуре определил – женщина!

Она лежала спиной вверх в форменных эсэсовских брюках и офицерском мундирчике РАО без погон. От презрения он даже сплюнул, и в тоже мгновение боковым зрением – уголком глаза – уловил, как на краю поляны против окна шевельнулась ветка куста. Он стремглав пригнулся – тотчас автоматная очередь прошила воздух над его головой.  Выставив над подоконником ствол пистолета, он, не выглядывая, выстрелил дважды туда, где шевельнулась ветка.»

На этом я заканчиваю цитирование романа Богомолова и немного порассуждаю.  Не увидел бы  Таманцев шевельнувшегося куста и не пригнись,  он тоже бы пополнил трупы, лежащие в жаре в здании смолокурни.  И через неделю его труп был также обезображен тлением и стервятниками.  Никто бы не искал его в этом лесу, к тому же изрядно заминированном, ведь все были заняты другим – обезвреживанием  немецких агентов, которые передавали важные сведения о готовящейся на этом участке фронта крупной наступательной операции. И в графе про Таманцева написали бы – пропал без вести.  Если бы через какое-то время кто-то добрался до смолокурни и увидел трупы,  опознать нашего контрразведчика было невозможно, уходя в розыск, по приказу командира группы были оставлены и документы, и погоны офицеров «Смерша».

Вот это и есть самая страшная смерть на войне, по-моему – пропасть без вести.  И столько таких смертей было на Второй мировой войне и среди наших бойцов, и среди немцев, и среди союзников, и среди японцев, не сосчитать.  Убит человек, если есть свидетели этого или труп, попадание в плен тоже должны подтвердить сослуживцы, а вот так, в неизвестном месте, в окружении, когда гибли все и некто не озаботился  об их захоронением, погибшие попадали в список пропавших без вести.

Вспомним сорок первый год, когда наша армия отступала, но некоторые части дрались в окружении до последнего патрона. Да, кто-то из окруженных попадал в плен, а кто-то был убит,  и если его товарищ смог пережить муки немецкого плена, то был свидетель смерти в бою. Но таких, кто попал в плен в 1941 году, было много, а вот выживших – очень мало. Поэтому и попадали в списки пропавших без вести  героические защитники Родин первых месяцев войны.

Этих смертей было очень много. Вспомним строчку  из песни Михаила Ножкина «Ржев» - «в три слоя солдаты отчизны лежат.»  Именно тогда, в боях подо Ржевом и было очень много пропавших без вести. Об этом сложил Александр Твардовский знаменитое  стихотворение «Под Ржевом», написанное от имени погибшего в этом месте солдата.

Когда некоторых доброхоты говорят, что же мы за страна такая, всех погибших похоронить не можем, представьте картину, которую написал Богомолов, о небольшом эпизоде в Шиловичском лесной массиве,  куда даже за грибами людей не пускают. Через сколько лет все мины обезвредят, никто не скажет.  И что славящиеся своей  педантичностью немцы далеко не все свои трупы захоронили, это точно.  Правда, на всех труппах немцев есть металлические жетончики,  одна половинка которого уходит в могилу с трупом, а вторая – в статистику.  Но это если когда-то найдут эти жетончики. А у солдат Красной Армии не было металлических жетончиков, и определить, кто есть кто, можно только по не сгнившим воинским документам.

В нашей стране в послевоенные годы появились люди, которых называли гробокопатели. Есть так называемые «черные», которые ищут воинские захоронения или остатки окопов, блиндажей, где находят оружие, воинские документы, ордена. Все это потом попадает на «черные рынки» и объявляется у некоторых любителей старины. Но есть целые группы, которых волнует другое – узнать, кому принадлежит труп и передать сведения о нем в военкоматы, если это советский человек, или в немецкое посольство, если это немец. А все тела предать земле и похоронить, поставив табличку, кто покоится под свежим могильным холмиком. Вот тогда и появляются вместо записи «пропал без вести» другая запись – «погиб смертью храбрых в боях за Родину».

В Хабаровске, где я долго жил, есть так называемое «японское кладбище». Там похоронены японские солдаты Квантунской армии, попавшие в плен в 1945 году и умершие на нашей земле.  На это кладбище частенько захаживают представители японского посольства и туристы, как правило, пожилые.  Видимо, ищут могилы своих родственников, умерших в плену.  Возможно, все умершие в плену есть в японской статистике, ведь уже не было боев, атак и отступлений, и есть время разобраться, кто умер, найти родственников и сообщить им эту скорбную весть.  И тогда смерть не будет казаться такой страшной, как на войне.

А вот немцы не вели пофамильный учет попавших к ним в плен советских солдат.  Всех офицеров и евреев тут же расстреливали, а оставшихся  живых элементарно морили  голодом, особенно в первые месяцы войны. Потом спохватились, когда войны затянулась, стали отправлять на работы в Германию, но и там смертность в концентрационных лагерях была очень большой. Меньше 25 процентов попавших в плен после войны вернулись в СССР. А умерших от голода и непосильного труда хоронили в ямах, а потом стали сжигать в крематориях.  И сколько советских граждан нашло такую смерть, не подлежит учету.  Так что и эта смерть страшнее гибели на войне.

Это очень больная тема для нашей страны. Почти 27 миллионов погибших на войне, из них 17 миллионов – мирные советские граждане, погибшие от бомбежек, во время оккупации, расстрелянных  без суда и следствия, как киевляне в Бабьем Яру.  Эта смерть, по моему разумению, тоже страшнее, чем смерть на войне, хотя и связана с ней.  И такой список можно продолжать и продолжать.  Но если остались живы люди, которые помнят об убитых и умерших на войне, если сохранились их фотографии, память о таких пропавших без вести людей останется жить.  Нашему поколению надо рассказывать о них, чтобы память поколений не прерывалась. Тогда не будет у нас мальчиков из Уренгоя, извиняющихся в немецком парламенте за своих далеких предков, убивавших немцев на войне.