Дмитрию Марченко

Горит за окошком рассвет: радует душу небесный огонь, радуют разнопёрые блики - букашки на кристальном стекле. Выкатилось рыжее пузатое солнце, до ушей растянуло улыбку, подмигнуло. Окатила весенняя краска дома: строгие, с высоко поднятым подбородком и блестящими боками высотки, стариков - многоэтажек с томным скучающим взглядом, надутые понурые хатки, обиженные, разваленнные. Заплясала, купаясь в солнечных лучах, гордая золотая женщина с самым что ни на есть советским лицом - стела. Очухался Ростов от долгого сна, зашевелился сонным пауком - утро, как - никак. Тяжело засопели простуженные машины, заковыляли по узеньким улочкам на все вкусы размулёванные жизнью - учеником люди: пёстрые попугаи, полосатые носачи, эмалевые галстуки и клетчатые сумки. Наступил апрель цветущим сапогом на донской городок, крепким пинком прогнал прочь старушонку - зиму, выбил её последние зубы - заморозки: не посмеет топтать злобный мороз - баловник скромную и пугливую травку, не будет кусать за шрамы - щели одежды торопливых прохожих...
В забавную луковицу связал я свои языкастые волосы - непослушных змей, на бурую майку накинул рубашку, чёрный поношенный балахон, туго подпоясал лазурные джинсы и чуть ли не бегом, вперёд выбрасывая кривоносые грязные кеды, отправился на долгожданную встречу. Рассыпались вдоль трамвайных путей домики - долгожители, замигали мне железными плёнками из окошек, разинули бездонные рты - подъезды. Лежали вдоль тротуара маленькие посеревшие горки талого снега - плакали, заливали кислые слёзы землю: насквозь промок побитый товарищ - асфальт, и тут озеро, и там. Облизнулись мои кровожадные подошвы, оголили острые зубы, аппетитно зачавкали не тише толстомордого борова - проголодались, родимые, соскучились по деликатесам: супам - лужам с картошкой - льдом. Лизнул лицо порыв свежего ветра: часто в апреле одиноким псом гуляет такой ветер по закоулкам и узеньким улочкам, нельзя определить его суть - ни холодный, ни тёплый он - в этом его прелесть. Почему-то очень приятно для кожи прикосновение его мокрого носа. Расстегнул балахон и рубашку - грех упускать возможность насладиться такой чудесной погодой...
Слишком сильно размечтался я, любуясь весной: настолько завлёк меня  город, что не сразу заметил вас. Но как только обратил я внимание на горбатую дорогу, увидел знакомый силуэт, блестящую улыбку, окатила радость кипятком моё сердце: долго, друг, ужасно долго не виделись мы. По старой традиции поздоровались: по - советски потрясли руки, по - римски стиснули костлявые локти, по - братски, крепко - крепко, стукнули друг друга по спине, выдохнули, выполнили пальцами пару кренделей в воздухе - готово. С такого необычного приветствия перешли мы сразу на волнующую нас тему. Не по - детски обняла нас беседа: сжала так, что косточки захрустели,  пискнули и взмолились о пощаде стиснутые органы. Роем воробьёв закружился разговор, поднялся до небес, камнем свалился нам на головы: затрещали, запели слова - укусил за ногу проказник - интерес. И побрели мы дальше, по маленьким зажатым улочкам, вниз, к Дону, всё говоря и говоря...
А ведь много воды утекло с тех прекрасных времён, друг мой, столько всего изменилось! Не пляшет золотая женщина над Ростовом - поникла гордая советская голова, согнулась креветкой фигурка, размякли железные связки, обвисли канатами покусанные ветром руки. Потух огненный взор, как давным - давно увял вечный огонь под её ногами, не выдержало железное сердце, расплавилось: жаль уходящего лета, и себя жаль - не хочется висеть одиноким огурцом над мёртвым городом, не хочется мерзнуть в вихре скомканных листьев и дохлых кровососов, подолгу плача горькой росой. Той же дорогой иду я, потерянной сойкой смотрю по сторонам. Совсем не весело, не так, как раньше, встречает меня улица: понурые и расплаканные лица корчат мне те же пейзажи. Не мигают больше блестящие плёнки из окон - зажмурились, намертво запёрлись древние подъезды - молчат, простудиться грустью боятся, не сияют привычной краской бока домов - побледнели, сжались бедные...
Вот и явилась осень, косоглазый монгол - завоеватель. Налетела она на родимый Дон, размахивая саблей - дождём, кнутом - листопадом. Застонал Ростов под гнётом кованых копыт: погибла трава, зачерствела избитая земля, с криками ужаса бежали птицы - последняя надежда увядающего лета. Рвёт ветер нещадно деревья, мурашками - тараканами терзает тело мелкая остроклювая дрожь. Сдвинуло косматые брови облако, смакнуло слюну, надуло пушистые губы, плюнуло - на бесконечные осколки разбился вечный слуга осеннего гнёта - мёртвоглазый дождь. Лёг он, бесчувственный и беспощадный, грудью на город, занавесил дома мокрым шерстяным одеялом. Не с миром пришёл к нам новый правитель. Суровой и крепкой рукой обрушил на нас, невинных, хладный гнев свой. Вот она, тёмновласая осень, осень во всём: в облезлом свинцовом небе, в острых иглах дождя, в сгорбленных станах травинок. В сердце осень: увядает жизнь, выветривается вместе с прелыми листьями - раз сгнила, долой, долой, прочь, в чертоги Смерти! Тоскливо, темно, одиноко...
Как же всё изменилось, друг мой, как немилосердно раскололо это неживое время года Ростов! Невозможно нынче узнать улицы, будто попал я куда-то далеко, на каторгу - чужбину, злую, кусучую, неприветливую. Но здесь я, всё-таки здесь. А ты теперь далеко... Трясёт тебя где-то старый пучеглазый автобус, кривит посеревший номер и скачет, обливаясь потом, по кривым спинам дорог, в скучные пчелиные города и одноликие военные части. Обгладывает голову плотная армейская фуражка, кусает плечи неподъёмная сумка. И едешь ты, друг мой, через дождь, через снег, через плохих и хороших людей, всё дальше и дальше от Дона, от родных мест, неизвестно куда, неизвестно зачем...
Быстро повзрослела жизнь, очерствела: сползла невинная детская улыбка с лица, избороздили свежее личико яры - морщины, молочные волосы сожгла седина. Не проказник - художник больше она, обливающая людей пёстрыми красками, а красномордый палач: нравится наполнять распухшее пузо душевными муками людей - новое развлечение нашла она себе -  охапкой хватать жалких человечков и бросать по миру, разлукой тешиться. Бежишь ты, бегу я, бежит с нами, кружась, железная пыль, перхоть дорог, постоянный наш шаловливый спутник, наш болтливый и лукавый возница...
Всё дальше и дальше несёт меня течение моих проворных ног: заросший пустырь, обглоданные огнем черепа - руины. По - дружески хлопнула меня по плечу радость: остался склон прежним, не тронула его осень, обошла сторонкой. Даже солнце приподняло подол серого платья, гордо продемонстрировало лакомый бок: потеплело. Вздохнула испуганно природа, опомнившись от осеннего владычества, воскликнула: "Что же я натворила?" И сбросила плащ, облачилась в летний халат. Преобразовались окружающие места: всё стало почти таким, как тогда. Раздулся только завод, людей прибыло: маячили кругом страшные морды машин. И тебя нет здесь...
Помахала мне костлявой рукой старушка - пристань: на её ржаной спине стояли мы, там бросали в воду монеты. Перепрыгнул я через дуб, об который однажды зашиб я свой зад - коварный здесь леший водится. Лежал великан стрункой - солдатом, до чёртиков пьяный - знатно накушался старый мыслитель. Либо помер... Наступил я на старую знакомую, ненароком продавил ржавый позвоночник: вздохнула, крякнула пристань, но простила - не полетел я небрежным плевком в лапы и зубы коротконогому Дону. Схватил за нос речной воздух - свежо! На краю пропасти остановился я, лисой забрался в нору - карман: помяну расквашенное тело ушедшего времени. Оскалились на потной ладони пучеглазые деньги, недоброжелательно зыркнули на меня, прищурились - ослепило их солнце. Удивительно, опутали пальцы - корни тринадцать рублей, как и тогда...
Упали в воду деньги, слизали их ненасытные волны. Щелкнули мутные зелёные челюсти - подмигнул Дон, приветливо улыбнулся - поблагодарил за скромную трапезу. Снова достал я мелочь: за тебя друг, за встречу нашу отправлю в плаванье ещё горсточку железнобоких кормильцев. Вот и всё. Пора идти. Съело небо остатки лета, так надуло щёки, что треснуло по швам лицо - шаркнула по воде молния. Вновь зверствует на улицах осень. Сечёт деревья штангист - ураган, нервный, треплет облысевшие кроны, нещадно рвёт волосы - ломает ветки не хуже корявого костоправа. Не хочется уходить отсюда, друг, а нужно: ничто долго не греет свою спину у одного костра - защимет что-то в шее или где пониже, помчится оно сломя голову вперёд и вперёд, без оглядки, до новых огней, навстречу собственной Смерти. Так уж устроен мир - разъежает он, корча всякие непотребные гримасы, за людьми на необъятном катке. Не убежишь от колёсного орехокола - пропадешь, станешь ароматным блином на распутье. И уплетут несчастного за обе щеки две старые пассажирки садистской машины - криволицые крысы - страдания. Казалось, устроился на шее у нас мускулистый опыт, внимательно смотрит из - за наших плеч, диктует, советует, наказывает: не нужно бояться изменений, как бы страшно ни кусали они наши рёбристые бока. Но рассыпаются в серый порошок эти слова, падают перед одним фактором - мы ещё дети, пугливые, беззащитные и слабые дети. Тяжело нам переносить в доме вечную путницу - разлуку, невыносимо больно смотреть вслед уезжающим друзьям. Кто знает, увидим ли мы их снова?
Тяжело испытание. Но в бородавочный нос получает жестокая старуха - судьба: смел ты, не страшат тебя перекрёстки дорог, не пугают рубленные жизнью косматые разбойники и призрачные караваны ушедших эпох, не сомневаюсь, преодолеешь ты множество километров и вернёшся, обязательно вернёшься домой.
Жди, когда, когда распахнут шубы дома, жди, когда вновь закружится в танце золотая женщина, жди, когда придёт другая весна. А я пойду, пойду вслед за осенью, полечу в хороводе пёстрых листьев под руку с острокрылым ветром. Может, унесёт осень меня с собой в набеги, даст шашку и вороного коня, а, может, оставит здесь, на родном Дону...
Беспощадна играет свою роль судьба, для каждого приготовлен у нее острый нож: бывает, ударит что - то с нещадно размулёванного неба, что - то похожее на молнию - недотёпу, и ты тоже становишься недотёпой, только ещё большим, чем эта несчастная молния. Вся жизнь превращается в однокрылую утку, которая каким-то образом поднялась в небеса и пытается лететь. Крутится распущенной проказницей - юлой и падает в сонное озеро. Холодное и мерзкое...
Не каждый сможет убежать от катка, не каждый переживёт эту осень. И если затянут меня железные жернова, если стукнет над моей восковой головой крышка и скошенное надгробие вырастет на тленной кладбищенской земле, не забудь меня, друг, дождись прекрасного времени: талого снега вдоль вспотевших дорог, улыбчивого и ласкового солнца над Ростовом, вспомни добрую старушку - пристань с хрустящими костями, вспомни лизучее побережье. Обещай, что пойдешь нашей дорогой, по моим косолапым следам, обещай, что за меня бросишь в пасть ненасытному Дону тринадцать рублей. Передай привет пьяному или мёртвому стволу: хлопни по нижней части спины его хорошенько - пугнётся пусть леший неслыханной дерзости. Но не сделает ничего - не ровня теперь он мне, скитальцу могил, поедателю поминальных конфет и полуночному покусывателю людей...
И найди меня. Разыщи средь червистых дорожек и блёклых могил патлатого хлопца с унылым лицом - ужасно будет рад он, увидев тебя в румянце весны. Помяни мою забавную луковицу - причёску, неуклюжие косоносые кеды, потрёпанный чёрный балахон. Остановись, всмотрись в мои поблекшие глаза, прислушайшся к шелесту деревьев, дуновению ветерка, дружески хопни по плечу - могиле. И услышишь ты тихий голос из под земли: "Здравствуй, друг!"