Путин

Почти все спрашивают: а как там Путин, и каким он был тогда. Редко кто не спрашивает. Марина, например, не спрашивает, потому что сама помнит его по разным протокольным поводам, куда её иногда приглашали как мою супругу. Интересно, что придя в путинский кабинет в Смольном в первый раз, я увидел там не Путина, а Реву — бывшего её сотрудника по «Ленфинторгу», где она давным-давно работала инокорреспондентом. Увидев Реву, я, по обыкновению, без шутки не обошёлся: — Вы теперь, значит, типа как Поскрёбышев? — Больше. Больше — серьёзно ответил Рева. Кстати его сын потом успешно трудился у нас в ЦБ.

Путинский кабинет был от входа в Смольный направо — полкилометра красной ковровой дорожки, немного не доходя до входа в легендарную смольнинскую столовую, увековеченную в мифах и враках . Кабинет по правой стороне коридора; соответственно, окно Путина выходило в присмольнинский сквер. И светло, и тень от деревьев не даёт солнцу жарить.

Сколько раз я входил в ту дверь, не помнит никто, это знает только поскрёбышевская подённая запись посетителей. Повод был в 90% случаев один и тот же: нас с Путиным включили в одну и ту же структуру под сокращённым названием «Международный банковский конгресс». На визитке Путина, как и у моего шефа Халанского, было написано «заместитель председателя оргкомитета конгресса», а у нас с тёзкой Кудриным — «Советник дирекции конгресса». Председателем же оргкомитета был Георгий Степанович Хижа, замечательный человек из десятка опытнейших капитанов ленинградской индустрии. В 1991-м Собчак утащил его в мэрию с генеральных директоров «Светланы» — одного из крупнейших НПО советской оборонки в Ленинграде.

Как раз с Хижой и его комитетом мэрии по экономическому развитию я контактировал чаще, нежели с Комитетом по внешним связям. Ведь в ГУ ЦБ РФ по СПб. в моё ведение как зам. нач. управления по экономической работе входил интереснейший отдел под названием «анализ экономики Ленинграда». Между нами, среди всех вопросов „практической экономики”, которыми довелось заниматься по жизни, именно экономика Ленинграда мне ближе всего по сердцу и по душе. И если разрушилось моё сердце в переносном, а потом и в прямом смысле — то это во многом следствие того, что на моих глазах эта мощнейшая экономика была разрушена.

Хижу мы все в Конгрессе очень любили, и не только потому, что он был первым лицом для нашего сборного коллектива. Света Мирошниченко — обаятельнейшая в своей скромности помощница-референт Халанского и в ГУ ЦБ, и в Банковском конгрессе — может помнить мой дружеский шарж. Продуктом труда Светы было делопроизводство. И вот однажды я встал перед её столом и принялся, покачивая головой, смотреть туда-сюда по полкам с десятками папок. Догадавшись по моей ехидной улыбке, что у меня опять что-то на языке вертится, Света спросила:

— Ну что на сей раз придумали, Алексей Вячеславович?

— Вы превзошли Гарриэт Бичер-Стоу!

— ???

— Бичер-Стоу за всю жизнь написала только одну книжицу «Хижина дяди Тома», а вы за месяц, не покладая рук, настрочили уже дюжину томов дяди Хижи.

Долгих ещё лет жизни Георгию Степановичу, а я между тем забыл, что тема о Путине. Память на лица у него была профессиональная: встретившись взглядами издали в обширных фойе и залах, кивали. Если спустя какое-то время окажусь рядом и поздороваюсь уже за руку, обязательно улыбнётся — «виделись»… судя по ранее выложенным в сети зарисовкам, это одна из любимых фраз Путина для таких случаев.

Если бы в 1991-1993 годах Путин придумывал мне псевдоним, то я бы не удивился, назови он меня «конвойный». А что — так оно и было: из-за его стола в Смольном я виделся ему как конвоир бесчисленных иностранных банкиров. Один раз даже пятерых за один приём доставил: были то пять финских банков, озабоченных будущим нашего города как торгового партнёра. Финны вроде немногословны, но встреча получилась длинной. Я-то хоть делал пометки, а Путину занять руки было нечем, и он взял с добротного круглого советского магнитика скрепку, и принялся её разгибать. Кто ж не любит скрепки поразгибать в раздумьи! — а между прочим, эта мелкая моторика стимулирет мозговое кровообращение.

Мой непосредственный шеф Халанский, человек наблюдательный: приметил, что Путин, как и я, носит часы на правой руке. Привёз тогда Петродворцовый завод в ГУ ЦБ спецвыпуск часов с эмблемой банковского конгресса для вручения участникам. Стали примерять, а Халанский спрашивает: — вот интересно, ни ты, ни Путин не левши, а часы надеваете на правую руку. Почему?

— Про него не знаю, а у меня это возникло как необходимость. В школе баловались с отливками фигурок из свинца, и одноклассник случайно капнул мне на руку, пока нёс (если потом, мало ли, придётся мой труп опознавать — на левой руке на месте свинцовой капли ожог). А в армии возникла и другая причина: в строю с оружием делаешь отмашку левой рукой, и попадаешь как раз часами на приклад автомата того, кто шагает слева. И ещё: когда автомат на плече, удобно время подсматривать из положения «смирно», когда в карауле у знамени части.

Множество других наблюдений, наверное, слишком мелки, чтобы о них распространяться. Шанс же накопить массу сюжетов покрупнее я упустил. Перед началом 2-го конгресса дирекцию и оргкомитет пригласили в Германию. У меня уже и виза в паспорт вклеена была, но вместо катания на пароходе по Рейну с Путиным я катался на скорой по Ленинграду и один: сначала в Свердловку, а оттуда в Мельничный ручей «на реабилитацию».

Я не суеверен, но когда «перст судьбы» ставит перед фактом самых неожиданных, не зависимых от человека обстоятельств, напрашивается вопрос: может в туманных манящих перспективах, таилась какая-то жуткая западня? Вторым таким перстом оказалась травма позвоночника и месяц недвижимого лежания в гатчинской больнице как раз накануне занятия должности зама гендира по экономике в глонассовском НИИ.

«Всё, что ни делается (или не делается), то к лучшему» — наимудрейший из всех вариантов объяснений феномена «перста судьбы». Ведь парная к нему присказка звучит «могло быть и хуже», а по закону Мерфи, если что-нибудь плохое может случиться, то оно непременно произойдёт.