Подмастерья бога Глава 9

                Глава 9.
                Пришла беда – отворяй ворота.

Утром следующего дня Глеб шёл на работу, терзаясь сомнениями: сможет ли он справиться с наплывающими воспоминаниями? Картинки из их со Стариком прошлого то и дело, как приливные волны, накатывали, вытесняя мысли о насущном. Как войти в операционную, в которой Старик в последний раз работал? Как открыть историю болезни с записями, сделанными его рукой? Как смотреть в глаза пациентам, которые ехали за тридевять земель, чтобы оперироваться именно у профессора Леденёва?

Он вошёл в здание клиники, повернул к лестнице и, расстёгивая на ходу куртку, зашагал вверх по ступеням на свой этаж. Успел подняться всего на один пролёт, когда сверху донёсся какой-то шум и крики:
- Скорее, доктор! Нужна помощь!

Глеб бросился туда, прыгая через ступеньку. На площадке между вторым и третьим этажом лежал человек в больничной пижаме, рядом суетилась медсестра и ещё какие-то растерянные пациенты. Сестричка вскинула на Глеба перепуганные глаза. Он узнал Леночку с соседнего отделения, маленькую улыбчивую блондинку, которая работала в клинике давно, лет на пять больше Глеба.

- Остановка сердца, Глеб Александрович!
Глеб сдёрнул с плеча куртку, отшвырнул её в угол и опустился на колени перед умирающим. Это был совсем молодой парень, почти мальчик. Правой рукой попытался нащупать пульс на сосудах шеи, левой распахнул полы пижамы. От рывка оторвалась пуговица и, звякая, поскакала по ступеням.

Глеб провёл рукой по грудине парнишки, нащупал мечевидный отросток, положил ладони чуть выше, и стал резко и ритмично надавливать, вкладывая в каждое движение весь свой вес, считая про себя «раз, два, три, четыре…». Бросил медсестре:
- Дыши, Лена!
Сестричка запрокинула голову паренька, зажав одной рукой ему нос и другой оттянув нижнюю челюсть. Едва Глеб остановился, Леночка припала ко рту несчастного, делая искусственное дыхание. Грудная клетка того немного приподнялась.

Пока Глеб делал непрямой массаж сердца, медсестра рассказывала:
- Это наш Саша Тимофеев. Ему всего восемнадцать. Редкая патология. Сердце периодически останавливается секунд на десять-двенадцать, он отключается.
- Дыши, Лена!
Снова два вдоха, чередующиеся с ритмичными надавливаниями на грудную клетку.
- Он полтора года квоту ждал на кардиостимулятор. Дождался. Поступил на прошлой неделе, завтра с утра должны его оперировать. А сегодня вот…
- Дыши!..
- Он, дурачок, всё на лестницу бегал, чтобы с девушкой своей по телефону поболтать. А я ему говорю: «Ещё простудишься, Тимофеев, зима ж на улице!» Но он не слушался.
- Дыши!..

Растолкав любопытных, подошли реаниматологи. Рядом с Глебом на бетонный пол опустился пластиковый чемоданчик с дефибриллятором. Пока готовили, заряжали, Глеб продолжал качать, не останавливаясь ни на секунду. Леночке сунули в руку дыхательный баллон с маской. Прижав маску к бледному лицу Саши Тимофеева, она ритмично нажимала на стенки баллона, вдувая воздух в лёгкие.
- Отошли! – скомандовал реаниматолог, прикладывая электроды к груди больного.
Глеб прижался спиной к стене, оставаясь на корточках и чувствуя, как гудят от напряжения руки, а в груди набатным колоколом грохочет сердце. Электрический разряд подкинул бездыханное тело, и голова с резким отвратительным звуком стукнулась о бетон.
- Ещё триста!..

Пока перезаряжался дефибриллятор, Глеб нашарил свою куртку на полу в углу лестничной площадки и передал её Лене.
- Подложи ему под голову.
Следующий разряд. На этот раз голова опустилась в мягкую ткань пуховика беззвучно. Подошли санитары с каталкой. Кто-то делал укол адреналина в чудом найденную вену. Глеб понял, что мешает, поднялся на ноги, отряхнул колени и медленно побрёл на свой этаж, бросив последний взгляд на неподвижное и белое как полотно неживое лицо мальчика.

Он дошёл до раздевалки, мысленно повторяя про себя, как мантру: «Всё будет хорошо! Всё будет хорошо!». Но внутри разрастался неприятный холодок.
Когда Глеб переоделся в рабочий костюм, накинув белый халат, и вышел в коридор, ему навстречу уже спешила Леночка, прижимая к груди его куртку.
- Вот, Глеб Александрович, ваша куртка… Я её отряхнула, а то в пыли вся была, – и протянула ему пуховик.
- Спасибо… Ну, как там?

Медсестра вздохнула и печально покачала головой. У Глеба опустились руки.
- Вот ведь судьба какая: всего сутки не дожил до операции, которая спасла бы ему жизнь.
- Чёрт… - выдохнул Глеб, бездумно теребя в руках собственную куртку. Болезненный спазм сдавил горло.
- Я вот думаю, почему такие тяжёлые больные вынуждены годами ждать квоту на операцию? Многие из них же просто не доживают. Как-то это несправедливо… Получи Саша квоту чуть раньше – был бы сейчас жив и здоров.
- Ой, Ленка, не трави душу! – буркнул Глеб и закинул пуховик на плечо. Куртка ему мешала, а он не знал куда её девать. – У нас в том году квоты на стентирование в середине ноября кончились. До нового года полтора месяца, а инфарктам на это наплевать. Реанимация забита больными, а мы как идиоты сидим и ничего сделать не можем, потому что квот нет.
- Мда… - печально вздохнула Леночка. – Жалко Сашку, такой парнишка хороший был, добрый, весёлый. Всё анекдоты травил в своей палате. Вечером перед сном их никак угомонить не получалось. Хохочут над его шутками, ржут, как кони. А теперь вот…

Голос дрогнул, и девушка отвела в сторону полные слёз глаза.
- Ладно, пойду я…
- Мне очень жаль, Лен, - почти шёпотом произнёс Глеб уже в спину удаляющейся по коридору медсестре.
Ему потребовалось полчаса и чашка крепкого кофе, чтобы собраться с силами и пойти на обход в свои палаты. А перед глазами всё стояла картинка: бледная до синевы, худая грудь Саши Тимофеева с проступающими дугами рёбер, судорожно вздрагивающая от разряда дефибриллятора…


Костя Синеоков выглядел моложе своих тридцати двух лет не столько из-за невысокой субтильной фигуры, сколько из-за обаятельной мальчишеской улыбки, то и дело озаряющей его добродушную физиономию.
- О, мой доктор пожаловал! – воскликнул он радостно, едва Глеб переступил порог палаты, и сел, свесив ноги с кровати.
- Доброе утро, - поздоровался Глеб, ставя для себя стул напротив кровати пациента. – Как дела?
- Отлично, доктор! Вы когда меня оперировать будете? А то я тут уже заскучал.
- Да хоть завтра. Анализы все готовы. Всё в полном порядке. Можем оперировать. – Глеб полистал историю болезни, ещё раз пробежав глазами по бланкам анализов.
- Я готов! – бодро козырнул Синеоков, выпрямив спину. – Вы только мне скажите, доктор, откуда взялся у меня этот самый порок, если я дожил до тридцати лет и даже не подозревал о нём? Меня бы и в армию взяли, если бы не моё плоскостопие.
- Костя, ты ж у нас программист по специальности? – уточнил Глеб. Синеоков кивнул. – Так вот, чтобы тебе было понятно: при формировании сердца произошел сбой программы, и твой аортальный клапан вместо трёх створок получил только две. В принципе это особо не мешает сердцу. И с таким пороком можно прожить всю жизнь.
- Но мне кардиологи сказали, что обмороки могут быть связаны с этим, - возразил Костя.
- Могут. Но абсолютных доказательств нет. Так что можно пока подождать с операцией и понаблюдать.
- О, нет! – замахал руками пациент. – Не хочу больше ждать. Давайте уж прооперируем и будем жить дальше спокойно. У меня ведь сын в этом году в первый класс пошёл. Я его летом научил плавать и пообещал, что зимой мы с ним будем вместе в бассейн ходить. Но пока не получается из-за этого дурацкого порока. А я очень не люблю обманывать ожидания ребёнка. Так что, доктор, оперируйте меня скорей, чтобы я мог жить спокойно и через месяц-два пойти с сыном в бассейн.
Глеб пристально посмотрел в синие, в полном соответствии с фамилией, глаза Костика, оценивая степень моральной готовности того, и улыбнулся.
- Хорошо, договорились. Ставлю тебя в график на послезавтра, – и протянул Синеокову руку. Крепкое, уверенное рукопожатие было ему ответом.


К операции Глеб готовился, как спортсмен к олимпийскому старту. Пока мыл руки под краном, прокручивал в голове все свои действия; пока обрабатывал кожу едкой, остро пахнущей дезинфицирующей жидкостью, оценивал все возможные сложности, с которыми мог столкнуться во время операции. Медсестра помогла ему надеть стерильный операционный халат, завязав тесёмки на спине. Глеб всунул руки в подставленные ею перчатки. Стерильный латекс плотно обтянул кожу.

Глеб подошёл к дверям операционной, держа ладони на уровне подбородка, склонился к плечу и потёр нос через маску. Почему-то сегодня маска мешала дышать, будто была в два раза плотнее обычного. Автоматические створки дверей разъехались в стороны, и он шагнул в операционную. Слева в углу у окна ему померещился странный тёмный сгусток, напомнивший сгорбленную человеческую фигуру… в капюшоне и с косой за плечами. Глеб моргнул, прогоняя жутковатое видение. Конечно, угол был совершенно пуст.

Пациент уже лежал на столе. Интубационная трубка оттягивала уголок его рта, правая рука откинута на подставку, из вены в локтевом сгибе торчала игла капельницы. Тонкий матерчатый экран отгораживал голову пациента от туловища, укрытого стерильными простынями, разделяя пространство на две зоны: зону работы хирургов и зону анестезиологов. У головы пациента суетился Игорь Хомяков – анестезиолог, одногодок Глеба, аспирант кафедры анестезиологии и реаниматологии. У аппарата искусственного кровообращения застыл перфузиолог Рома Кучеренко.

Ассистировал Глебу сегодня сам Станислав Геннадьевич, заняв опустевшее место профессора Леденёва. Третьим номером стоял Лёня Рыбаков. Глеб знал, что опытный наставник всегда подскажет, подстрахует в сложных случаях, но даст возможность работать самостоятельно, набираться собственного опыта. Присутствие Станислава укрепляло его уверенность в себе, но не давило.

Ассистент готовил операционное поле, ограничивая его салфетками и обрабатывая кожу дезраствором. Глеб бросил взгляд на экраны мониторов: ритмичные всплески кардиограммы, синусоида дыхания, цифры пульса и давления, сатурация. Посмотрел на долговязую фигуру Хомякова, встретился с ним взглядом. Игорь кивнул:
- Можно начинать.
- Ну что, Глеб, - посмотрел на него Станислав Геннадьевич, - поехали? – глаза его над краем маски улыбались.
- Поехали! – ответил Глеб и бросил взгляд на медсестру, протянув к ней руку, – Нина, скальпель.

У стола с инструментами стояла его любимая медсестра Ниночка Игнатова, самая опытная, самая толковая и организованная, самая надёжная. За несколько лет работы он понял, что от операционной медсестры зависит очень многое. Бестолковая, невнимательная сестра могла сорвать операцию, разозлив хирургов или напортачив с инструментами, или недосчитавшись использованных салфеток. С Ниной, как неоднократно говорил Глеб, он готов был идти в разведку, не то, что в операционную. Скромная тридцатипятилетняя сестра только хмыкала и соглашалась. Она на каком-то подсознательном уровне чувствовала, что от неё ждёт врач и протягивала нужный инструмент ещё до того, как тот успевал его назвать.

В операционной люди срабатывались годами, мыслили одинаково, чувствовали одинаково, постепенно превращаясь в единый организм. Поэтому в хорошо сработанной бригаде во время операции стояла тишина. Все понимали друг друга почти без слов.
Глеб взял в руку скальпель и мир мгновенно сузился для него до границ светового круга, освещённого бестеневой лампой. Все посторонние звуки стихли, слились в незаметный шумовой фон. Поток времени замер и остановился, словно потеряв связь со стрелками часов над входом в операционную. Стрелки будут бежать по кругу, наматывая час за часом. Но для Глеба время перестанет существовать, потеряет свой смысл, сгустившись в тугую каплю и замерев.

Первые минуты нервного напряжения, как перед стартом, прошли, вылились в спокойную, размеренную работу. Станислав Геннадьевич не спешил подтолкнуть, подсказать молодому коллеге, давал время обдумать каждый свой шаг, просчитать каждое действие, понимая, что автоматизм придёт с опытом.
Всё прошло штатно. Сердце Кости Синеокова с новым клапаном билось ровно и спокойно. Цифры на экране монитора внушали уверенность. Когда Глеб уже зашивал кожу, осторожно втыкая круглую, похожую на срезанный ноготь, хирургическую иглу с тянущейся от ушка ниткой, Станислав Геннадьевич сказал:
- Ну что, Глеб, всё отлично, ставлю тебе зачёт, – и добавил после паузы: - Старик бы гордился тобой.

Глеб только вскинул на него тёмные благодарные глаза и промолчал. Он повернул голову и бросил взгляд на циферблат: операция шла три с половиной часа. Нормально. Отдал Нине иглодержатель с пустой иглой и отошёл от стола.
- Закончили.
И тут же почувствовал, как затекла шея, плечи, поясница, какая свинцовая тяжесть скопилась в ногах. Он откинул назад голову, вытягивая шею до хруста, расправил плечи и стал стаскивать грязные перчатки. Мимо него прошёл к выходу из операционный довольный и усталый Станислав. Следом, показывая большой палец правой руки, проскочил Лёня и скрылся за дверями предоперационной.

Вдруг резкий писк монитора заставил вздрогнуть и замереть.
- Оп-ля! А у нас остановка сердца, ребята! – воскликнул Игорь Хомяков, склоняясь над больным.
Всё внутри Глеба сжалось, собралось в комок, нервы натянулись стальными тросами. Он бросился к столу.
- Что произошло?
- Не знаю. Отойди, Глеб, не мешай.
Глеб отошёл на шаг и только судорожно сжал руки в кулаки. Медсестра анестезиолога быстро что-то вводила из шприца в трубку капельницы. Хомяков, постоянно бросая взгляды на прямую линию на мониторе, готовил дефибриллятор.
«Костя, не смей умирать! – мысленно твердил Глеб, всматриваясь в спокойное, отрешённое лицо своего пациента. – Не смей! У тебя же сын. Ты с ним в бассейн обещал пойти».
- Уйди от стола, Глеб, – рявкнул на него Хомяков, – а то током шарахну!

Глеб сделал шаг назад и впился взглядом в экран монитора. Одинокий всплеск кардиограммы и снова ровная линия. Давай, Костя, давай!! Он перестал дышать, когда Игорь Хомяков второй раз нажал на кнопки дефибриллятора. Тело Кости дёрнулось, но ровная линия на мониторе осталась ровной.
- Игорь, чёрт возьми, сделай же что-нибудь!
- Да делаю, делаю, что могу.
Глеб вздрагивал при каждом разряде, словно пропускал и через себя энергию в триста Джоулей. И с каждым разрядом что-то в нём умирало, обрывалась какая-то ниточка…
- Время смерти: тринадцать сорок две… - сухим бесстрастным голосом произнёс Хомяков и стал отключать приборы.
- Ты спятил?! – Глеб бросился к столу и прижав ладони к груди Кости стал делать непрямой массаж сердца.
- Угомонись, Астахов, всё бесполезно! – Хомяков попытался оттащить Глеба от стола. Тот только отпихнул его руку, продолжая отчаянно давить на грудную клетку покойника. – Мы его тридцать пять минут пытались оживить. Бесполезно, Глеб!!
Сзади подошёл Станислав Геннадьевич и потянул Глеба за плечо.
- Он прав, Глеб… Остановись.
Глеб дёрнул плечом, сбрасывая руку наставника, кинул злой, ненавидящий взгляд на анестезиолога, резко повернулся и вышел из операционной.

Медсестра, собравшаяся помочь ему снять халат, вжала голову в плечи и тихо выскользнула за дверь, с таким остервенением доктор Астахов срывал с рук перчатки. Схватив ворот операционного халата, Глеб рванул его с такой силой, что оборвал все завязки. Комом швырнул халат в угол прямо на пол. Сбросил маску и с размаха врезал кулаком в кафельную стену.

- Чёрт, чёрт, чёрт! – прохрипел он, чувствуя, как разливается боль по руке.
Прислонился лбом к прохладной стене и обессиленно прикрыл глаза. Хотелось выть диким зверем, кричать, рвать на себе волосы. В груди раненой птицей бился отчаянный стон. Ах, Костя, Костя, ну, как же так!.. Как же так!.. С этим пороком же живут до глубокой старости и ничего… Как же так…
Вошёл Хомяков и остановился за спиной Глеба.
- Не понимаю, что произошло. Операция прошла штатно. Никаких предпосылок к асистолии не было…
- Иди к чёрту, Игорь! – огрызнулся Глеб и вышел в коридор так и не вымыв руки.


Сева нашёл Астахова сидящим прямо на полу за шкафчиком в раздевалке, и лицо у него было – краше в гроб кладут.
- Ты чего, как таракан, в щель забился и притих? – спросил он, с интересом рассматривая приятеля. Он ещё никогда не видел Глеба в таком подавленном состоянии.
- У меня пациент на столе умер, - ответил тот каким-то неживым, деревянным голосом.
- Знаю. Станислав рассказал. Но твоей вины в этом нет, Глеб. Операцию ты провёл блестяще.
- Угу, блестяще. А он всё равно умер…

Сева подошёл и сел рядом с Глебом на пол.
- Ему было всего тридцать два года. У него сын только в первый класс пошёл. Костя его плавать учил… - Астахов стащил с головы медицинскую шапочку и взъерошил пятернёй волосы. – Самое ужасное, Сева, что этот чёртов двустворчатый аортальный клапан вполне можно было не оперировать. И прожил бы Костя долгую и счастливую жизнь, и сына своего вырастил, и даже внуков и правнуков. Дёрнул же чёрт кардиолога связать случайный обморок с этим пороком. И Костя, как послушный мальчик, побежал оперироваться… А я не стал отговаривать, идиот… Что я скажу его семье? Как?..
- Разгуляев сказал, что сам сообщит семье, - вставил Сева, – Хочешь я тебе пару глотков коньяка налью? У меня есть. На прошлой неделе один пациент отдарился. Хороший коньяк, армянский.
Глеб отрицательно мотнул головой, уткнулся подбородком в согнутые колени и немигающим взглядом смотрел на старый вытертый линолеум, выстилающий пол.
- А позавчера у меня на глазах умер мальчишка со второго отделения. Не дожил одного дня до своей операции. Тоже асистолия. Я его качал, качал, думал сам сдохну рядом с ним… И всё без толку… И Старика не спас… Что происходит, Севка?

Он посмотрел на друга таким страдальческим взглядом, что Сева вздохнул и положил ему руку на плечи.
- Мда, дружище, похоже, в твоей жизни наступила чёрная полоса. А может тебя кто-то сглазил или порчу навёл?
- Какую порчу?.. – пробормотал Глеб растерянно и уставился на Севу расширенными от изумления глазами.
- Ой, не слушай ты меня! Это я от мамочки поднабрался. Она у меня смотрит «Битву экстрасенсов», вот и вешает всякую лапшу мне на уши… А с другой стороны, как объяснить, что люди вокруг тебя мрут как мухи? Просто мистика какая-то!.. Хотя я в мистику не верю. Чушь всё это собачья!
Глеб опустил голову и ссутулился.
- Нет, Астахов, правда, давай я тебе коньяка налью. Верное средство от депрессии. На себе проверено. Пошли, вставай. Нечего тут штаны протирать на холодном полу.
Он помог Глебу подняться и повёл в коридор, обнимая по-братски и непрерывно что-то бормоча успокоительное и ободряющее.


Станислав Геннадьевич повесил белый халат в шкаф, собираясь домой, и тут раздался стук в дверь.
- Войдите!
- Извините, Станислав Геннадьевич, - пробормотал Глеб Астахов, протягивая начальнику лист бумаги, исписанный аккуратным мелким почерком. – Подпишите, пожалуйста.
- Что это? - Разгуляев взял листок и стал читать, нахмурив широкие мохнатые брови. – Очень интересно!.. Значит, Астахов, к чёрту аспирантуру, работу в клинике, наполовину готовую диссертацию?.. Молодец! Импульсивно, очень импульсивно. Садись!

Это был приказ. И Глеб сел на стул напротив стола заведующего. Боль царапнула по сердцу острым коготком, потому что совсем недавно за этим столом сидел Старик… Станислав занял кресло напротив и уставился на него хмурым взглядом, заявление положил на стол перед собой.
- Эк тебя зацепило, парень… Мда, смерть учителя, смерть первого больного на столе… Я тебя понимаю, сам через это прошёл. Все через это проходят, Глеб. Ты должен понять, что мы не картонные коробки клеим и не цветы в киоске продаём. В нашей профессии такие потери неизбежны. Мы ведь не боги.
- Да, да, мы всего лишь их подмастерья, - закивал Глеб, как китайский болванчик.
И сразу стало понятно, что слова начальника не проникают ему в сердце. Он всё для себя решил. Разгуляев нахмурился ещё больше.

- Так нельзя, Глеб! Такие решения не принимаются сгоряча.
- Я не сгоряча, Станислав Геннадьевич! – Глеб вскинул на него горящие лихорадочным огнем тёмные глаза. – Я просто не имею права оставаться в медицине. Понимаете, это опасно для окружающих! Такое чувство, что смерть ходит за мной по пятам и только и ждёт, к кому я подойду на расстояние вытянутой руки.
- Чушь! Всё это дикая чушь, Астахов! – повысил голос Станислав и даже стукнул по столешнице сжатым кулаком. – Это называется «закон парных случаев». А в народе говорят: «пришла беда – отворяй ворота!» Ты здесь ни при чём! Просто надо сцепить зубы и пережить этот сложный период.

Завотделением тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла, переведя взгляд на зимние сумерки за окном.
- Я тебя, Глеб, давно знаю. Ты же у нас тут ещё студентом ошивался, путался под ногами, как любопытный щенок. Ты дельный парень, Астахов, и руки у тебя хорошие. Не зря Старик выбрал тебя из всех. У него чутьё на людей было. И вот так вот всё бросить?.. Давай мы сделаем по-другому: ты напишешь мне заявление на отпуск за свой счёт примерно на недельку, отдохнёшь, вплотную займёшься диссертацией. А эту бумажку я пока отложу в сторонку. Через неделю всё обдумаешь и примешь окончательное решение. Взвешенное решение, Глеб, а не под влиянием эмоций, - и посмотрел ему прямо в глаза.

- Я всё равно не передумаю, - упрямо пробормотал молодой доктор.
- Вот через неделю и посмотрим.
Станислав Геннадьевич убрал листок с заявлением в нижний ящик стола и встал из кресла, показывая, что разговор окончен.
- Заявление на отпуск оставишь на посту медсестры. Кстати, Глеб, ты уже думал о том, кто станет твоим научным руководителем после Леденёва? Диссертацию надо довести до ума.  – Глеб тоже поднялся и рассеянно пожал плечами. – Я, пожалуй, позвоню профессору Звонцову и поговорю с ним. Думаю, он будет рад взять тебя под своё крыло. Я с ним договорюсь, а ты за эту неделю к нему съездишь и диссертацию свою покажешь. Нельзя же бросать начатую работу. А теперь иди!
Глеб покорно кивнул, внутренне не соглашаясь с наставником, и пошёл к двери.
- А Ярцеву скажи, - прозвучал насмешливый голос ему в спину, - что мог бы и поделиться коньячком с начальством. Вот молодёжь нынче пошла – на старости лет стакана коньяка от неё не дождёшься!


Глеб шёл по улице, засунув руки в карманы куртки и накинув на голову капюшон. Дорожки зимнего парка были пустынны. Только северный ветер гулял по ним, поднимая лёгкие вихри позёмки, да пел свои заунывные песни, играя на струнах голых ветвей. Глеб вёл мысленный диалог с новым начальником, пытаясь доказать свою правоту. Собственное сознание будто отстранённо взирало со стороны и видело ссутулившуюся длинную фигуру, медленно бредущую по аллее под порывами ветра.
- Уйду, уйду к чёртовой матери! - бормотал он заледеневшими губами. Но уходить было некуда. Единственным местом в мире, где ему хотелось быть, хотелось работать, где и была настоящая, полная смысла жизнь, была родная до боли клиника… От безвыходности хотелось рычать или скрипеть зубами. А в голове, как заезженная пластинка, крутились слова Севки Ярцева: «А может тебя кто-то сглазил или порчу навёл?».

Ноги сами собой принесли его к дому профессора Леденёва. «Как там Зойка и Катерина Васильевна?» - подумал он о единственных близких для него людях, потоптался у подъезда и нерешительно потянул тяжёлую дверь на себя. Меньше всего на свете ему хотелось возвращаться в свою одинокую берлогу.
От радостного возгласа доброй волшебницы «Глебушка пришёл!» на душе стало теплее. Катерина Васильевна сразу отвела его на кухню и усадила за стол.
- У меня сегодня щи из квашенной капусты, Глебушка, вкусные – пальчики оближешь! – суетилась хозяйка у плиты.
В кухню вышла Зоя и, сложив руки на груди, прислонилась плечом к косяку двери, уставилась на гостя своими голубыми пронзительными глазищами.
- Ты чего молчишь, Зойка? – спросил Глеб. – Скажи, что я опять припёрся, чтобы пожрать.

Странным образом душа его ждала привычных Зойкиных колкостей, которые, как укусы комаров, кололи, раздражали, злили, но от этого он чувствовал себя живым.
- Хм, - хмыкнула девчонка, - ну припёрся и припёрся. Жалко, что ли? Лучше скажи, что стряслось? На тебе же лица нет.
- Куда же оно делось? – попытался пошутить Глеб, потёр ладонями холодные с мороза щёки, вздохнул и стал рассказывать.
Пока он говорил, Катерина Васильевна усадила за стол племянницу, поставила две тарелки с ароматными щами и нарезала хлеб.
- В общем, я решил уйти из медицины, - закончил рассказ Глеб и взял ложку.
- Да ты что, Глебушка! – всплеснула руками добрая волшебница. – Так нельзя!
- А как можно? Я теперь к больным людям подойти боюсь, боюсь, что навлеку на них беду.
- Глеб, у Алексея Ивановича тоже пациенты умирали. Он очень переживал всегда, но никогда и мысли у него не было бросить всё и уйти.
- Я думаю лучше сразу, пока я ещё дров не успел наломать…

Зойка вскочила из-за стола, так и не притронувшись к щам, и выпалила возмущённо:
- Да что ты с ним разговариваешь, тётя Катя? Он же просто трус, трус и слабак! Отец возился с ним, возился, а он…
Зойка развернулась и выскочила в коридор.
- Зоя, а суп? – крикнула вдогонку тётушка.
- Аппетит пропал! – и хлопнула дверью в свою комнату.
Глеб отложил ложку в сторону, поставил локти на стол и уронил лицо в ладони. От слов Зойки стало так стыдно и горько, что щекам стало жарко, а в глазах защипало.
- Ты не слушай её, Глебушка, - присела на соседний стул Катерина Васильевна, - это она сгоряча. Не понимаю, в кого она такая злая уродилась? Алексей Иванович таким добрым, мягким всегда был. Да и Машенька добрейшей души человеком была.  А эта…
- Да, Зойка наша, как всегда, бьёт не в бровь, а в глаз, - вздохнул Глеб и с благодарностью посмотрел на пожилую женщину. – Но она же права. Столкнулся с первыми трудностями – и в кусты?..
Так и не доев суп, он поднялся из-за стола и пошёл в комнату Зойки. Постучал в закрытую дверь.
- Можно?
Девочка сидела за письменным столом над учебниками.
- Чего пришёл? – буркнула недовольно.
- Мириться пришёл. Потому что ты права, Зоя, чёрт тебя подери, но права. Я действительно трус и слабак, - и покаянно вздохнул.
Девочка медленно повернулась к нему, окинула суровым, недоверчивым взглядом и проронила:
- Хватит ныть, Склифосовский, лучше помоги мне решить задачку по физике.
- По физике? – удивился Глеб и подошёл ближе, заглядывая в раскрытый перед Зоей учебник. – Если я что-то помню ещё из школьного курса физики. Ну, давай попробуем решить твою задачку.
Девочка просияла такой радостью, что в комнате стало светлее от её улыбки. А Глеб присел на диван и взял в руки учебник. Спустя несколько минут написал на листочке в клеточку решение задачи и протянул Зойке.
- Задачка-то ерундовая. Пообещай мне, Зоя Алексеевна, что не пойдёшь учиться на физмат после школы. Физика – это не твоё!
- В гробу я видела твой физмат! – огрызнулась девчонка, изучая короткое и простое решение. – И как это у тебя получилось?
- Элементарно, Ватсон!.. На инженера тебе тоже лучше не учиться, там не только математику, но и физику знать надо.
Зойка вспыхнула возмущением:
- Тебе бы только поиздеваться! А я и в самом деле не знаю, на кого мне учиться после школы? В педагогический пойду, наверное.
- В педагогический? – с притворным испугом Глеб округлил глаза. – Только не в педагогический, Зойка, детей же жалко.
- А куда?
- Ну, надо найти профессию, в которой требуется острый язык и повышенная стервозность.
- Что-о-о?! – возмущённо завопила Зойка и замахнулась на него учебником.
Но Глеб легко перехватил её руку, вдруг почувствовав, что на душе от этой дружеской перепалки стало совсем легко и спокойно.
- Вот так ты и будешь воспитывать детей, боевая кнопка. Ладно, пошли суп доедать, а то тётя Катя обидится.

http://proza.ru/2020/09/16/1542