Глава 1, Вперед но зачем

Из сарая грохотало, а тот вздрагивал, позвякивал стеклом, скрипел досками и возмущенно хлопал дверью, протестуя против самоуправства хозяев, в очередной раз запустивших здоровенный медный генератор, спрятанный внутри хлипких деревянных стен. Юзеф продрался сквозь разросшиеся кусты малины и улыбнулся, глядя на дрожащую старую постройку. Ему нравилось представлять ее ворчливым дедом, престарелым охранником, выполняющим свою работу уже который год.



Парень зашагал к сараю, отдирая колючие кусты от зеленых рабочих штанов. По широкому открытому лицу мазнул лучик света, задержался на чуть раскосых серых глазах и на несколько мгновений запутался в черных кудрях. Юзеф остановился у кривоватой двери и расправил крепкие плечи, затянутые в простую льняную рубаху. Генератор часто барахлил на высоких оборотах и за ним нужен глаз да глаз. Парень улыбнулся и открыл дверь единственным движением правой, механической, руки.



А внутри сарая стоял привычный хаос. Генератор, огромное бронзовое брюхо, выхаркивающее пар по трубам, мерно гудел и тарахтел. Бетонный постамент мелко подрагивал, удерживая пузатую ярость на месте. Инструменты, развешанные по стенам сарая, дребезжали и позвякивали, стараясь вырваться на свободу и пуститься в пляс на утоптанному земляном полу.



Юзеф оглядел механизм и цыкнул языком - снова барахлит датчик подачи топлива. Опять заклинило, и генератор будет работать, пока в печи есть чему гореть.



Парень прошелся у постамента, заглянул в ухающее пламенем чрево и оглядел закрепленные на стене инструменты. После этого он вздохнул и выщелкнул из указательного пальца отвертку - нужно починить датчики. Когда генератор стоит без дела, то выявить неполадку практически невозможно, так что нужно ковыряться именно сейчас.



Юзеф принялся копаться во внутренностях огромного бронзового манометра, а сам при этом внимательно прислушивался к воющей утробе механизма. Она негромко пощелкивала, гудела, там что-то вспыхивало и похрустывало. Звуки мягкими волнами обволакивали парня, перед его глазами проносились впивающиеся друг в друга шестерни, закусившие пар лопасти турбин, а Юзеф легко улыбался, погрузив руки в монометр. Он бы провел так вечность, перебирая и настраивая, отлаживая и чиня, собирая что-нибудь новое. Он бы только этим и занимался, если бы не родители и не уверенность общества в том, что технологии несут только вред.



Парень скосил глаза на особенно глубокую зарубку на механической руке. Его воображение на мгновение омрачилось застаревшим воспоминанием - ночная тьма, свет одинокой свечи, крепкий перегар и утробный рев отца. И удары молотка в попытке сломать, выдрать и выкинуть механическую руку.



Юзеф встряхнул головой, отгоняя видение. Как только он вернулся из своего двухнедельного побега с новой рукой, заменившей потерянную из-за удара ручного комбайна, так их дом и потерял покой. Вечные причитания матери, верной приверженки церкви нихилиата, постоянные угрозы и крики со стороны отца. Теперь на них спустилось великое несчастье, потому что сын в бестолочности своей изменил то, что решили сделать сами Боги! Раз руки нет, значит так и должно быть.



Парень быстро вспомнил все истории, которые ему рассказывали в детстве - о жуликах с железными ладонями, о том, механизмы изменяют плоть и делают тебя менее человеком. Юзеф взглянул на механическую руку, - безымянный палец и мизинец отъехали в стороны, открыв стальное жало отвертки. Делает ли инструмент, дающий возможность снова жить полной жизнью, тебя менее человеком?



Юзеф вздохнул и вернулся к ремонту. Зато вот если бы он стал магом, провозившись в пыльной Академии десяток лет, то была бы им всем благость! Конечно, знай себе фокусы показывай да деньги лопатой греби, корча пафосное лицо. Парень скривился, выковыряв отверткой дохлого жука, раздавленного шестеренками - точно такими же, как и на гербах техногенных культов, густо раскинувшихся по бедным районам больших городов. Прогресс ради прогресса, замена конечностей на ржавую сталь - всё, ради ублажения великой Науки. Если маги с их фиглярством и чванливостью сильно нагружали одну чашу весов общества, то покрытые язвами от попадающего в кровь машинного масла фанатики сект-прогрессоров серьезно восстанавливали баланс. И всё это кое-как работало, с трудом удерживаясь на ржавом с позолотой острие имперской алебарды.



Парень нырнул в размышления с головой, с разбегу, и только темные воды мрачных мыслей сомкнулись за его спиной. Он с посеревшим лицом ковырялся в монометре, вспоминая прошлое, представляя будущее и вздрагивая от всего, что приходило на ум. И только настойчивый ритмичный звук смог вырвать его из вязких, холодных пучин. За генератором отчаянно мяукал кот.



Юзеф дернулся и быстро глянул за раздутое, исходящее жаром брюхо генератора. Там, на каменном полу, сидел маленький, сжавшийся комок меха. Его светло-коричневая шерсть уже начинала куриться, и кот всем телом вжимался в стену. Маленькая мордочка сморщилась от страха и злости, яростно блестели ощеренные клыки.



Первая мысль ударила в голову раскаленной кочергой - достать! Быстро! Юзеф дернулся вперед, протягивая к попавшему в западню коту руку. Животное сжалось еще сильнее и шарахнулось в сторону, приложившись боком к раскаленной бронзе. Кот тихо, жалобно вскрикнул и снова прижался к стене. Юзеф почти достал малыша, когда тот вцепился парню в руку. Клыки и когти рванули плоть, кровь брызнула на серый бетон и парень отдернул ладонь. Так животное не достать.



Юзеф оглянулся по сторонам, взглянул на монометр. Нельзя отключить генератор, пока устройство в таком состоянии. Он еще некоторое время будет разогреваться, а шерсть на коте уже дымится и видны подпалины. Парень со злости харкнул под ноги, и присмотрелся к трубе, перекрывающей ему путь к коту.



В то же мгновение он решился. Отец будет орать и махать руками, мать - причитать и клясть всё вокруг, но об этом парень задумается потом. А сейчас он как следует прицелился и вмазал стальным кулаком по бронзовой трубе.



От удара завибрировала сталь, мышцы вздрогнули. Мизинец и безымянный палец с сухим хрустом вывернулись под разными углами, в стороны брызнули осколки заклепок. Труба сильно погнулась и осталась на месте. Юзеф размахнулся и еще раз врезал, доломав пальцы и окончательно вывернув бронзу из каменного зажима.



Струя пара ударила в потолок, погрузив сарай в туман. Парень со злостью харкнул и полез вперед, вытянув механическую руку к коту. Животное попыталось огрызаться, ощерив клыки, но жар выжал из него все силы. Юзеф обхватил кота стальной ладонью и потащил его к себе. Он двигался быстро и успел приложиться грудью к раскаленной бронзе. Парень почувствовал боль и запах горелой ткани, но лишь оскалился сильнее.



Он вытащил кота из сарая и бережно положил его в тенек, в густую траву, и сам уселся рядом. Пар бил из генератора, от дома слышались угрожающие крики отца, но Юзеф просто сидел, сложив руки на коленях. Кот уже через минуты поднялся с земли и умчался куда-то по своим кошачьим делам, а парень встал на ноги и поплелся в сарай. Впереди ссоры с отцом, починка техники и сломанных пальцев, но по лицу Юзефа блуждает довольная улыбка.



Только после долгой истерики, криков, ругани и уверений в том, что он сам починит генератора сию же секунду, Юзефа наконец-то оставили в покое, наедине с заслуженным обедом. На счет случившегося парень не переживал - его родители не будут сами ковыряться в механизмах, вдруг соседи увидят! Этим будет заниматься и так уже обесчещенный сын, отравленный машинным маслом и дыханием богопротивного прогресса. Парень вздохнул и пожал плечами - он никогда не мог им противостоять, его желания никогда не принимались в расчет. Только так, изредка и буквально изподтишка он мог как-нибудь протаскивать то, что ему самому было интересно. И всегда это происходит с боем, криком и дракой.



Юзеф еще раз горестно вздохнул, сверля взглядом массивный деревянный стол и стальные пальцы, криво торчащие из металлической ладони. Он их вставил кое-как, но те всё ещё работали со скрипом. Отец было выбросил их в мусорку, но Юзеф незаметно достал и приладил обратно.



Пальцы, скрипнув, взялись лежащую на столе буханку хлеба. Аккуратная, красивая, ровная и круглая, с личным клеймом матери на верхушке, румяная и одуряющая ароматом свежей выпечки булка. Такой хлеб мать пекла на продажу - выглядит идеально, а ингредиенты самые дешевые. И многим нравится! Но обычно она эти буханки на стол не выкладывает и готовит для семьи отдельно. Видимо сейчас не успела или решила, что те, кто ломает генераторы, не лучше первого случайного прохожего.



Парень вздохнул еще раз и принялся ломать хлеб. После того как буханка была аккуратно разобрана на несколько обязательно равных кусков, он закинул всё это в миску с похлебкой и достал из кармана набор инструментов. За обедом есть время немного починить пальцы. Подвижность былую пока не вернуть, но зато хоть скрипеть перестанут.



Когда Юзеф наконец отошел от ремонтного транса, похлебка на столе превратилась в холодное месиво, забитое размякшим тестом. А где-то там, у самого забора фермы, слышались возбужденные родительские голоса и ржание коней. Парень принялся быстро шкрябать ложкой в тарелке, его заинтересованный взгляд блуждал по окну, затянутому бычьим пузырем, - туда, где громко переговаривались родители.



Их голоса постепенно приближались к дому, становились все громче. Юзеф напрягся, услышав истеричные нотки в голосе матери и басовитые взрыкивания отца. Парень осторожно выглянул в окно, и увидел, как родители, пузатый лысеющий здоровяк и маленькая иссушенная женщина с серым лицом, почти пританцовывая идут к дому.



Дверь с громким хлопком распахнулась, и сияющие родственники ввалились в комнату. Отец окатил гордым взглядом Юзефа, замерзшего с ложкой холодного размокшего теста у рта, и произнес:



- Сын, собирайся! - Он громко хлопнул ладонью по столу. - Тебя приняли в Академию Охотников, и повозка скоро будет здесь!



Кто-нибудь другой, другой сын других родителей, возможно возопил бы от радости, потому что Академия Охотников считалась престижным местом. Престижным и очень романтизированным. Со страниц книг и театральных подмостков на восторженных зрителей взирали суровые красавцы и красавицы, каждый день рискующие жизнью ради благополучия всего человечества. А если бы какой-нибудь другой сын и не прыгал бы от радости, то точно опешил бы от таких заявлений. Он ведь никаких документов никуда не подавал!



Но Юзеф всю жизнь прожил в этом доме, и знал, что родители просто тайно отправили документы, тайно встретились с представителями Академии и всё подписали. А теперь пришли с сияющими лицами, чтобы торжественно сунуть ему под нос эту чудесную новость.



-Но я не хочу…. - Попытался сопротивляться парень.



-Не выдумывай! - Отец протестующе стукнул кулаком по столу. - Ты своей херней механической ничерта в жизни не добьешься и не заработаешь! Только нас среди соседей позоришь. Ишь ты, машины он чинит! О чем люди подумают?



-Ой, сыночка! - С радостной истерикой в голосе взвизгнула мать. - Как хорошо то! Попадешь в такое престижное место, выучишься и будешь денег много зарабатывать! Станешь человеком наконец!



Юзеф кинул незаметный взгляд на мать, и спросил сам себя, - неужели он недостаточно человек для них? Он глянул на металлическую руку и едва заметно подрагивающие недочиненные пальцы. Видимо нет. Видимо нужно было оставить себе тот самый обрубок, оставленный ему, судя по всему, Богом Нихилом а не сорвавшийся шестеренкой механизма.



До Юзефа едва доносился басовитое гудение отца и истеричное стрекотание матери. Он молча смотрел в тарелку, склонив голову и перебирая пальцами воздух. Он тайком взглянул на довольного, словно сам поступил в Академию, отца, на мечтательно закатывающую глаза мать и понял, что сейчас уйти от желания родителей у него не получится. Они сильно закусила удила, скоро зубы о него искрошат, их глаза сверкали а груди запальчиво вздымаются. Они словно сами оказались в той самой Академии, куда хотели отправить сына. Они сами ходили по широким коридорам, вдыхали запах прекрасного будущего и возвышенно улыбались открывающимся возможностям.



Юзеф заглядывал в одухотворенные лица родителей, - они радостно и возбужденно жмурились, закатывали глаза и предвкушающе причмокивали, представляя себя в Академии. Вот только поступать туда придется на им, а их сыну. Юзеф закусил губу и опустил взгляд к окончательно потерявшей привлекательность похлебке.



Спорить парень не хотел - каждый раз, когда он уже собирался открыть было рот, то чувствовал укол вины, словно острая спица впивается в сердце и то трепыхается приколотой к доске птицей. Юзеф всматривается в лица родителей и вспоминает через что им пришлось пройти, как они страдали из-за него, и снова опускает взгляд к похлебке.



-Так что не выдумывай. - Отец бьет ладонью по столу и довольно надувается, глядя на приунывшего сына. - А то из-за тебя вечно одни потери семье! Вон генератор разбил ради какого-то кошака! Так что пойдешь в Академию как миленький.



Отец удалился в свою комнату, важно отдуваясь и подцепив подтяжки большими пальцами рук. Мать, истерично прощебетав что-то про то, как на такого перспективного жениха все девушки вешаться будут, ушла следом за отцом. Видимо уже и свадьбу планировать будут скоро - так, как она видится им.



Юзеф не сказал больше ни слова. Он молча доел похлебку, больше напоминающую хлебный жмых, густо замешанный на желеобразной и холодной капусте, и ушел к себе, собрав со стола детали. Чинить ему больше ничего не хотелось.



Следующие несколько дней прошли в хлопотах и подготовке к дальной дороге. Хлопотали и нервничали только родители Юзефа, а сам парень ходил по дому в прострации. Он молча смотрел, как мать укладывает в котомку вещи, что всегда нравились ей, а он их терпеть не мог. Не говоря ни слова сносил наставительные разговоры отца, вспоминающего как он в таком же возрасте сворачивал горы, работал на десятке работ и водил на танцы всех встреченных девушек. Без единого вздоха глядел на упивающуюся сверхопекой мать. И лишь изредка он выглядывал в окно и видел там кота со слегка подпаленной на боку шерстью. Тогда Юзеф улыбался уголками губ и возвращался в домашнюю суету, - безмолвно взирать как его жизнь в очередной раз переделывается и перекраивается, словно новый костюм двумя портными, которые всегда хотели такой. Они облизываются, примеряют к себе, дошивают, ушивают и перешивают, и на них он смотрится местами просто великолепно. Но они повздыхают и отдадут, а оставшуюся жизнь в нем будет ходить клиент, сейчас безучастно взирающий на происходящее.



Лишь несколько раз смог он перебороть себя и вечно висящее тучей над головой убеждение, что мнение соседей важнее тебя, но сейчас Юзефом овладела апатия.



Время шло, а повозка, собирающая студентов, так и не появлялась. Родители проявляли все больше беспокойства, надежно замаскированного за слоем деланного дружелюбия и потрескавшейся позолоты фальшивых улыбок, а Юзеф отвлекался от мрачных мыслей, ковыряясь в поломанном генераторе.



Ночью третьего дня он проснулся и рывком сел на кровати. Задымленные недавними снами глаза бесцельно блуждали по облупившейся стене. Механические пальцы судорожно сжимали и разжимали одеяло, а покороженная сталь жалобно скрипела - словно медленно поднимающийся плохо смазанный нож гильотины.



Через несколько минут Юзеф встряхнулся и глянуть в окно, на клубившуюся прямо за стеклом тьму. На то как она медленно вспухает и вздрагивает, как труп, в котором что-то копошится. Темнота натягивается, едва не лопаясь, дрожит и шевелится, корчась от прячущихся паразитов.



Парень откидывает с ног одеяло и, закусив губу, всматривается в ночь. У высокого забора, у самой границы родительского участка, тьма вспучилась клубами, и сквозь них изредка виднелись искорки - бледно-желтые, отдающие политыми гноем стенами городского лепрозория. Юзеф вгляделся в клубы до рези в глазах и протянул руку к лежащему у изголовья кровати ножу.



У едва виднеющихся в ночи деревьев тень взрезали два ярких световых луча, и на дорогу выкатил, покачиваясь, дилижанс. Кинжальный свет его фонарей буквально распотрошил мягкое и рыхлое пузо тьмы, и оттуда, как внутренности, вывалилась повозка, мягко подрагивая на рессорах. И как только она остановилась у родительской калитки, мир вздрогнул и ожил. До Юзефа донесся запоздавший лай соседских собак, отдаленные вскрики ночных птиц и шелест листьев, хотя мгновение назад он готов был поклясться, что деревья стояли неподвижно.



И вслед за всякими ночными тварями проснулись его родители. Отец высунул заспанное лицо за дверь и как только ему на глаза попался дилижанс, сонливость сразу как рукой сняло. Он повернул сияющий лик к Юзефу и сказал:



-Это за тобой, сынок! Собирай вещи, ты отправишься в Академию!



Уже через несколько минут Юзеф с родителями вывалились из дома и спешно затопали к черному дилижансу, маячевшему за высокой калиткой. Взрослые неслись вперед и торопились, улыбались и горделиво раздували ноздри, рассматривая вожделенный омнибус. Они бы и сами залезли в его черную тушу из лакированного дерева и отполированной бронзы, чтобы отправиться вперед, к Академии. Подальше от нежеланного ими настоящего, где нужно целый день работать руками, ковыряться в земле, а в жизни нет никакой романтики и авантюрных приключений. И чтобы соседи наконец увидели, что они не хуже.



Юзеф уныло топал к калитке, сунув руки в карманы и волоча за собой дорожную сумку, отцовскую еще. Парень едва переставлял ноги, словно церковный служка, попавший к алтарю просто потому что оказался самым младшим в семье. А отец важно стоял у подножки кучера, величественно воздев все свои подбородки. Он хотел поглядывать на кого-нибудь свысока, но на жену нельзя, кучер сам возвышался над ним, а сыну хотелось посылать только отеческие и наставительские взгляды. Поэтому отец высокомерно оглядывал окружающие кусты и провожал перескакивающих дорогу жаб взглядом, наполненным чувством собственного превосходства.



В конце-концов Юзеф доплелся до дилижанса и встал как вкопанный. Сидящий на скамейке кучер даже не повернулся в сторону галдящих родственников. Он сидел ровно, словно уселся на гвоздь, и смотрел только прямо, сжимая окостеневшими руками поводья. Юзеф кинул взгляд на долговязую фигуру, затянутую в черный глухой плащ, и вздрогнул. Лицо кучера закрыто высоким воротником и широкополой шляпой, но парню показалось что за тяжелой тканью виднеется зеленоватое свечение.



Родители продолжали потихоньку раздуваться от собственной важности, и хорошо, что мать стравливала лишнее давление истеричным смехом, а то еще пару минут, и дилижанс перестанет быть черным и станет похожим на мясную лавку, по которой зарядили из пушки. Парень стоял и чувствовал, как ботинки медленно погружаются в грязь - хотелось только упасть в это коричневое говно и никуда не идти. Пусть оставят его здесь и забудут про чертову Академию.



-Ну, так что? - Отец наконец-то обратил внимание, что Юзеф не двигается с места и не дает в полной мере насладиться собственной родительской победой. - Чего встал? Залазь, давай! И на дорогу к лучшему будущему!



“Лучшее, но не своё”, хотел буркнуть Юзеф, но смолчал. Парень вспомнил, как один раз, еще когда только начиналась его любовь к механизмам, он пытался прикрутить красивую бронзовую деталь к рабочей части машины. Она прекрасно там смотрелась и ему очень нравилось наблюдать со стороны, как на благородной бронзе поблескивает солнце. При первом же испытании деталь с хлопком разлетелась, оставив на память едва заметную сеть шрамов на подбородке.



Парень поставил ногу на подножку и оглянулся на родителей. Его унылый взгляд прошелся по лицам, полным скрытой гордости и мечтательности. Наверное так же выглядел и сам Юзеф, когда отложил в сторону перемазанный маслом гаечный ключ и взглянул на дело рук своих.



-Может мне нужно взять с собой деньги? - Последняя попытка остаться дома подольше.



-Нет, конечно! - Мать всплеснула руками, мол тебе ведь и так еды дали, какие деньги. - Обо всем позаботится Академия, когда ты туда приедешь!



-Вы уверены? Может хотя бы спроси… - На этих словах отец сильно похлопал парня по плечу и подбадривающе подтолкнул его в спину.



-Давай, сынок, поспеши.



Юзеф вздохнул в последний раз и полез в дилижанс, кинув взгляд на едва заметно покачивающегося возницу. Тот сидел в прежней позе, и только ветер едва заметно трепал полы его глухого плаща.



Рессоры дилижанса скрипнули, дверь глухо захлопнулась, словно упавшая крышка на место крышка гроба, отрезая Юзефа от запаха предрассветного луга и лучей встающего солнца. Он остался наедине с греющей сквозь сумку буханкой хлеба и затхлым запахом старой обивки.