Засраночка моя... роман

 ВЛАДИМИР ГЛАДЫШЕВ
“ЗАСРАНОЧКА МОЯ...”
ИГОРЮ ЛЕОНИДОВИЧУ КРЕТОВУ
с искренним восхищением его
интеллектом и огромной благодарностью
    за неизменное “Мне нравится!”, которым                он встречал каждую новую “дозу” этой книги, и это заставляло меня работать над ней дальше... Спасибо, Игорь!
АВТОР
...“Стоять! Стоять!!! Стой, скотина! Руки! Ручки держи!!! Давай, давай, выше! Выше!!!  А теперь улыбочку! Подбородочек!..”
Все эти мысли, обрывки мыслей,  просто ругательства, как обычно, вихрем пронеслись в сознании (или подсознании?), захлёстывая собой все нормальные человеческие ощущения. В эти мгновения Лариса опять - в который уже раз за всю свою жизнь!  - порадовалась тому, что телекамера не может проникнуть в то, что творится сейчас в душе победительницы этапа Кубка мира по прыжкам на батуте Ларисы Сизовой.
На экранах телевизоров зрители видят сейчас симпатичную девичью мордашку с навсегда приклеенной улыбкой: голова, как это и должно быть, высоко поднята, а косички “а-ля Корбут” задорно торчат вверх. И всё. Больше ничего им, зрителям, и не положено видеть сейчас, после того как Лариса закончила головоломную, суперсложную комбинацию, которую мало кто из мужчин-батутистов мог бы повторить так же чистенько и красиво...
Осторожно переведя дух, Лариса медленно и грациозно подошла к краю батута, привычно опёрлась на крепкую руку Валерича и легко спрыгнула, словно сошла, на маты.
Зал бесновался: Лариса Сизова, как и полагается лидеру соревнований, выступала последней, и сейчас, после безукоризненно выполненной русской спортсменкой комбинации, стало понятно, что она так и осталась лидером, никому не дала себя обойти. Она победила... Поэтому зрители приветствовали чемпионку, выражая, кто как умел, свои эмоции.
Лариса знала, что сейчас, когда она медленно идёт от батута к сектору для участников, камера берёт её крупно, и поэтому зрители в зале (на огромном табло под крышей) и телезрители могут увидеть малейшие изменения в выражении её лица. Когда-то давно, совсем ещё девчонкой, она, выиграв, летела к Валеричу, и на лице её было только счастье, больше ничего не выражали эти широко открытые глаза и растянутые в неудержимой улыбке - “Рот до ушей - хоть завязочки пришей!” - губы...
Сейчас всё было по-другому: спокойное, слегка утомлённое лицо человека, хорошо выполнившего свою работу. Несколько отрешённое выражение этого лица, отрешённое и даже загадочное.
Этот её нынешний облик безумно нравился зрителям и журналистам, уже давно окрестившим её “русской загадкой”. Она не спорила: загадка так загадка...
Она не играла, не строила сама себя, свой имидж, просто с возрастом, с опытом к ней пришло понимание того, что человек, которого какое-то мгновение имеет возможность видеть на своих телеэкранах чуть ли не весь мир, просто не может себе позволить быть “открытым”. Он уже не имеет права быть собой, впускать кого-то к себе в душу, поэтому лучше всего - уйти в себя, не выплёскивать свои эмоции... А остальные пусть понимают тебя так, как хотят и могут тебя понять, это их право...
Сейчас ей было до безумия жаль тщеславную дурочку Корбут, которая рыдала перед телекамерами, став в одно мгновение кумиром миллионов, и сгорела в огне испепеляющей жажды всеобщего поклонения.
И всё-таки сегодня Лариса позволила себе небольшую вольность: глядя немного вверх, она улыбнулась. Там, вверху, почти под самым потолком зала, сидел Жак, и Лариса улыбалась ему. Ему, мужчине, без которого, как оказалось, и её жизнь, и её многочисленные победы, которые слишком долго составляли суть этой жизни, не имели никакого смысла...
Она знала, что сейчас Жак смотрит именно туда - на экран под потолком зала, который был почти вровень с его лицом, и он, Жак, не может не понять, кому так радостно улыбается загадочная русская чемпионка...
...А фотографы, которые все дни соревнований неутомимо “обстреливали” участников, стараясь сделать как можно более удачный кадр и не ожидавшие такого подарка от чемпионки, обрадовано защёлкали своей дорогостоящей техникой: ещё бы, в кои-то веки “русская загадка” улыбнулась! Завтра эти фотографии станут украшением номера!
***
Примерно в то же самое время, когда в Париже один из руководителей международной федерации по прыжкам на батуте награждал победителей и призёров этапа Кубка мира, проходившего в этой столице мира, среди которых была и заслуженный мастер спорта Лариса Сизова, за тысячи километров от этого залитого светом зала, на родине чемпионки, в небольшом, но очень богато отделанном рабочем кабинете, собрались несколько мужчин, одетых, впрочем, как и престарелый вице-президент, проводивший награждение, в строгие деловые костюмы.
Правда, вице-президент, носивший одну из самых почтенных и древних в своей стране - оплоте демократии к Европе - фамилий, не мог себе позволить эксклюзивные костюмы от Армани и Версаче, тогда как собравшиеся в кабинете Валерия Игоревича Маслова (носившего, по вполне очевидной даже для непосвящённых, причине кличку “Масёл”) мужчины средних лет на такие мелочи, как цена костюма, давно уже перестали обращать внимание.
Они были “упакованы” так, как полагалось одеваться людям их ранга.
Ранг же собравшихся в кабинете господ был чрезвычайно высоким; при этом можно было смело утверждать, что это были люди, добившиеся, если можно так выразиться, официально-неофициального признания.
В мире легального бизнеса собравшиеся числились преуспевающими бизнесменами, финансовая деятельность которых осуществлялась строго в рамках современного российского законодательства, ни на йоту не нарушая его - за этим бдительно следили квалифицированные и высокооплачиваемые юристы.
Бизнесмены исправно платили налоги, а один из них даже был удостоен “сертификата честности”, которые выдавала местная налоговая власть наиболее образцовым из налогоплательщиков.
В мире же, так сказать, противоправном каждый из собравшихся господ давно и благополучно занимал почётное место, заслуженное многими подвигами, совершёнными как самолично, так и в качестве руководителя более или менее крупных групп преступных элементов.
Никто бы не ошибся, если бы назвал данных господ подлинными хозяевами города, в руках которых была сосредоточена как официальная, так и неофициальная власть. Хотя, собственно, именно в отношениях с официальной властью сейчас как раз и возникли проблемы, над разрешением которых трудились светлые умы процветающих бизнесменов.
Если конкретизировать ситуацию, то проблема была всего одна: мэр города.
Сначала он, избранный на деньги бизнесменов, вёл себя “правильно”, и все были довольны. Но мэр был умным и хитрым деятелем, прошедшим школу советской и партийной работы. Он презирал полуграмотных уголовников, но отлично понимал, что, не предприняв определённых профилактических мер,  открыто выступать против них было невозможно - уж лучше сразу же заказать себе “гроб с музыкой” за счёт налогоплательщиков. Поэтому экс-уголовники и экс-партбосс заключили “джентльменское соглашение”, и финансовые возможности первых вкупе с личным обаянием и блестяще развитыми демагогическими способностями последнего привели его к власти.
Достигнув власти, мэр не стал ставить телегу впереди лошади, он не форсировал события, а терпеливо ждал. Он накапливал силы, приобретал нужные связи в городе, области и столице - и ждал.
Своего часа он дождался тогда, когда правительство России выставило на приватизацию гордость области: крупнейший в Европе комбинат по производству алюминия. Это был лакомый кусок, это были огромные деньги, и вот тут-то мэр и сыграл в свою игру.
Когда те, кто сделал мэра - мэром, обоснованно рассудили, что именно они имеют все основания для того, чтобы стать первыми и единственными при делёжке пирога, и предъявили свои претензии, выяснилось, что их, мягко говоря, обошли - в народе об этом говорят короче и злее: “кинули”. Мэр и его новые друзья, “выполняя решение правительства”, заботливо разыскали так называемого “стратегического инвестора”, готового вложить солидные суммы в производство, и отыскали его... во Франции. Местными средствами массовой информации это подавалось как выдающееся достижение лично руководителя города и отечественной власти в целом, поскольку в России инвесторы из “дальнего зарубежья” считались чем-то вроде панацеи для больной пережитками социализма экономики.
Конечно, в действительности всё обстояло не так, как об этом писали в газетах и орали по телевидению: французские деньги оказались... советского происхождения, они были своевременно украдены и переведены за границу бывшими ответственными работниками партии и органов. Теперь люди, считавшие себя их законными хозяевами, на белом коне возвращались в покинутую когда-то страну: они рассчитывали, живя во Франции, получать сверхприбыли на полуисторической родине...      
В настоящий момент мэр находился в Париже, решая вопросы, связанные с окончательным завершением сделки, а кинутые им уголовники-бизнесмены предпринимали отчаянные шаги, конечной целью которых были возвращение утраченных позиций и примерное наказание того, кто посмел их “опустить”.
Именно поэтому в домашнем кабинете “Масла” и собрались сейчас колоритные фигуры представителей новой элиты новой страны.
Люди собрались разные, но печать пребывания их в местах не столь отдалённых объединяла их в некое сообщество равных, хотя и здесь, разумеется, была своя иерархия.
Несомненно, что лидером среди них был сам хозяин кабинета. Странно, но чисто внешне Валерий Игоревич Маслов, сорокапятилетний худощавый мужчина с  благородной сединой и удлинённым породистым лицом, напоминал скорее почтеннейшего университетского преподавателя, чем рецидивиста с тремя “ходками”...
Между тем, статьи, по которым “чалился Масёл”, были в уголовном мире статьями “уважаемыми”, и его авторитет в этом же мире был большим, причём не купленным за деньги, как это нередко случалось в последнее время, а саморучно заработанным.
Помимо серьёзных статей, Масла отличала патологическая жестокость, которая вгоняла в дрожь даже отморозков из отморозков. Так, во время последней “ходки” он лично забил до смерти безответного “мужика”, который не изъявил желания сразу же стать его “Марусей”.
...Масёл заставил всех своих “шестёрок” жесточайшим образом “опустить” ослушника, после чего заперся с ним в кочегарке. Что он с ним делал - никто не знал, но “мужика” нашли на следующее утро в яме с углём, синего от побоев, голого и со связанными за спиной руками, а из “садильника” у него торчало донышко забитой туда до упора ярко-зелёной бутылки из-под немецкого пива...
Гости, бывшие под стать хозяину по части “ходок” и нравственных качеств, привыкли безропотно подчиняться его властному негромкому голосу. Кроме того, он и на самом деле был среди присутствующих наиболее быстро соображающим, хватким и увёртливым хищником, бравшим своё не столько умом, сколько хитростью и нахрапом.
- Сядь и не мельтеши, Рубильник! - негромко и мелодично посоветовал Масёл одному из гостей, нервному мужичонке лет пятидесяти, который и в самом деле мельтешил, то есть безостановочно крутился по кабинету.
- Сядь, сядь... - недовольно проворчал тот, кто откликался на прозвище Рубильник. - Хватит, насиделся... Ты вот что скажи, Масёл: мы тут у тебя битый час сидим, чего ждём?
- Чего ждём? Нужную вещь ждём!
- Какую же такую нужную вещь? - саркастически поинтересовался Рубильник.
- Масёл, в натуре, объясни по-человечески, не бери на понт, - вмешался в разговор Владислав Георгиевич Леженцев, вице-президент фирмы “Форвард”, снабжающей область нефтепродуктами.
Президент этой же фирмы, Сергей Григорьевич Поликарпов, он же “Карп”, сидевший в дорогом кожаном кресле, лениво поддержал своего подчинённого: “Давай, дорогой, раскалывайся”. Карп имел полное право говорить с хозяином так, как считал нужным это делать, поскольку он ни в чем не уступал ему: ни в авторитете, ни в свирепости, ни в богатстве.
- Ладно-ладно... Ждём факс из Парижа. Наш дорогой Владимир Иванович, как вам известно, в столице мира наши с вами бабки отдаёт другим. За свои проценты. Мы с вами малость лопухнулись, может, зашакалили малость, может, ещё чем его не уважили, а он, гарант конституции в отдельно взятом городе, нашёл тех, кто ему эти проценты отстегнёт. Это он так считает, что отстегнёт. Сейчас они все там заняты: обговаривают детали, расписывают всё, делят... Помешать им в этом мы никак не можем, руки коротки. Наоборот, мы им должны помочь. И мы им поможем! - пообещал жизнерадостно Масёл. - Мы им уже помогли! Пусть люди порадуются, что мы оказались лохами и отдали им свои бабки... Пусть подписывают себе... После этого - обмыть это дело! Надо? Надо! Вот они и поедут обмывать...
- Слышь, ты чо, в натуре, к ним в долю подписался? Тебе об этом в кайф базарить! - голос Рубильника сорвался на визг.
Маслов тяжёлым взглядом посмотрел на щуплого Рубильника, и тот занервничал ещё больше.
- Нам надо этого мэра х...ва к ногтю прижать, заставить, чтобы он всё переиграл, а ты “поможем”, - крикнул он.
- Конечно, поможем, - голос Маслова был невозмутимым. - У тебя память дырявая, Рубик. Ты вспомни, где мы с тобой в Париже водяру жрали и с тёлками кайфовали? Где нам хорошо было, где нас прямо как дома все понимали, хотя по-французски мы с тобой ни в зуб ногой?
- Где-где? Да чо я не помню, что ли... Кабак классный, даром, что в Париже. Всё как у нас...
- Вот-вот. И мы им поможем, чтобы они попали в этом самый классный кабак, и пусть они там клёво оттянутся после трудов праведных. А там их, и гарантика нашего сраного, в три камеры на видик снимут, понял? Как по-твоему, Рубик, после того, как мы ему эту кассету на память подарим, станет наш Вовка сговорчивее?
- Масёл, это круто! - солидно и веско произнёс почти всё время до этого молчавший Поликарпов. - С такой картинкой в прикупе он у нас в руках. Здесь его, суку, не подловишь, он, гад, осторожный, а там расслабится, вдали от родных пенат... Это ты клёво придумал!
Маслов недовольно поморщился, но всё-таки сказал правду: “Да не я это... Я это дело не просёк бы... так... Это всё он:  Босс”...
После этих слов Маслова в комнате установилась достаточно напряжённая тишина. Мужчины молчали, но это молчание было весьма красноречивым. Похоже, что прозвучавшее только что имя было для них чем-то, что выходило за рамки нормального восприятия и вызывало какие-то сложные чувства: смесь страха, злости, восхищения и покорности обстоятельствам...
- Он мне прислал письмо, там всё расписано в деталях, что и как нам нужно делать. Нужно было подключить Француза и ещё кое-кого. Короче, всё как обычно: конкретнейший план, осталось только его точно выполнить. И, конечно, указание, куда и какой процент ему отстегнуть... Говорю же, что всё, как обычно!
Помолчали.
- Откуда он только на нас упал, пидор! - неожиданно взорвался всегда спокойный Карп. - Сосёт и сосёт бабки, всё знает, ничего от него не укроешь, гниды...
- Откуда?.. - иронически спросил Масёл. - А Бог послал! Сами виноваты: нечего было тогда крысятничать! Государство опускать - это дело святое, на то оно, государство, и существует, чтобы его фартовые люди делали - как фрайера... А вот лавьё из общака тянуть - тут уж да! Тут мы с вами в дерьме по уши, и нет для нас другого выхода, кроме как сопеть в две дырки и делать всё, что этот трижды долбанный Босс скажет... Его сила, а мы у него в руках - со всеми нашими потрохами! Сами знаете - понятия они и есть понятия, и за крысятничество наше с вами люди с нас по понятиям спросят...
В дверь постучали, и после того, как хозяин благосклонно разрешил, в кабинет вошёл интеллигентного вида парень в очках “Наполеон”.
- Валерий Игоревич, на ваше имя факс из Парижа, так там... всего одно слово...
- И какое же это слово? - спокойно поинтересовался Валерий Игоревич Маслов.
- “Поехали!”...
- Одно слово? Вот и хорошо, Саша, что оно всего одно, зачем нам больше?.. Спасибо, дорогой, теперь можешь быть свободным. До завтра, Саша!
Парень вежливо попрощался с присутствующими и аккуратно прикрыл за собой дверь.
- Значит, так. Подарок прибудет завтра вечером, канал тот же. Пусть Рослый съездит и всё получит. Как обычно: после этого молнией назад! Как только картинка оказывается у нас, собираемся снова... Посмотрим, - Маслов хохотнул, - и решим, как нам дальше со слугой народа поступать!
***
Человек, которого Валерий Игоревич Маслов и его соратники называли Боссом и одно только упоминание имени которого испортило настроение совсем даже не впечатлительным по жизни людям, сидел на чистенькой кухоньке однокомнатной панельной “хрущобы”, которая находилась буквально в двухстах метрах от роскошного особняка авторитета-бизнесмена и совсем рядом с городским кладбищем - такими были причуды плановой застройки города...
На стандартном кухонном столе из белого пластика, поражавшем стерильной чистотой, стояла большая глиняная кружка, в которой заваривался чай “Липтон”, рядом с ней примостилась плетёная конфетница с печеньем и конфетами “Батончики киевские” (или “Киевские батончики”, это кому как нравится...).
Несмотря на то, что финансовое положение этого человека позволяло ему без особых душевных мук  питаться в приличных ресторанах, он ел дома, на своей небольшой, если не сказать крохотной - “хрущоба” есть “хрущоба”! - кухне, а “батончики” были его любимыми конфетами с детства. Когда эти конфеты были одними из самых дешёвых и потому доступных ему конфет...
Сейчас хозяин “хрущобы” внимательно разглядывал глиняную кружку, в которой плавали, залитые крутым кипятком, два пакетика “Липтона”.
Зрелище это его завораживало: он не мог оторвать взгляд от того, как от пакетиков с заваркой отделяются причудливые потоки густо-коричневого цвета, которые проникают в недавно ещё однородную по цвету кипячёную воду, промывая в ней реки, речки и каналы... В кружке возникал какой-то причудливый мир, и в нём переплетались реальность и фантазия, цветовая гамма становилась всё более сложной и изысканной, и тут... хозяин резким движением чайной ложки перемешал содержимое кружки, превратившееся из загадочной картины в однородную водную массу тёмно-коричневого цвета, приятного на вид и источавшего густой аромат хорошего чая...
***
Евгений Воропаев по кличке “Женя Рослый” или просто “Рослый” имел рост сто шестьдесят один сантиметр при весе семьдесят килограммов. При этом на его удивительно изящно сложенном теле не было ни капли жира, а если учесть, что воинскую службу он проходил в элитных частях специального назначения, то становилось понятно: кажущаяся миниатюрность Женьки Рослого могла обмануть только тех, кто не был с ним знаком, а человек, познакомившийся с этим парнем, сразу же понимал, что лучше, если он станет твоим другом, а не врагом.
Кличку свою Женька получил в секции прыжков на батуте. Так уж получилось, что на фоне остальных коротышек он оказался самым высоким, а начитанная пигалица Лариска Сизова, тогда ещё не чемпионка из чемпионок, а просто “Лариска-Крыска”, носившаяся в зале с синим толстым томом стихотворений получокнутого (как считал Женька) поэта Пастернака, какое-то время постоянно талдычила себе под нос: “Рослый стрелок, осторожный охотник... Не добирай меня сотым до сотни...”...
Женьке это надоело, и он попробовал было закрыть малявке рот, но Лариса уже тогда могла дать сдачи - и давала, мало не казалось! - кому угодно, поэтому всё закончилось тем, что Женьку стали дразнить “Рослым стрелком”, а после - “Женей Рослым”...
В конце концов, надо же, чтобы человек отличался чем-то от себе подобных? Со временем Женька стал находить в своей кличке даже что-то приятное, особенно после того, как благодаря ей очутился в вожделенном спецназе.
Понятно, что при таком росте мастеру спорта по прыжкам на батуте Воропаеву спецназ мог отломиться только при фантастическом стечении обстоятельств, каковое стечение и не заставило себя ждать в нужный момент.
В огромном “обезьяннике”, как называли в городе сборный пункт призывников, было собрано перед отправкой к месту прохождения службы много людей - “хороших и разных”.
Больше - “разных”.
Если же учесть, что почти все будущие защитники Родины попадали в “обезьянник” мертвецки пьяными - “Последний нонешний денёчек...” -, то не стоило удивляться и тому, что драки на территории “обезьянника” возникали регулярно, с лёгкостью необыкновенной и отличались большим количеством участников.
Типичные “махаловки”, когда много крика, шума, а драки как таковой нет - пьяный народ... раскоординирован до безобразия, и понять, кто-кого-почему-за-что - просто невозможно...
“Рослого” зацепил один из бугаёв, гордившихся тем, что их отобрали в спецназ и потому “гонявших” всех подряд. Огромный полупьяный парень, конечно, и думать не думал, что шпингалет, которому он походя “сотворил шмазь”, осмелится выражать недовольство, поэтому он просто прошёл себе дальше, не останавливаясь и не оглядываясь.
А зря.
Потому что не успел он сделать и двух шагов, как оказался на земле: Женька сбил его с ног задней подсечкой.
С трудом вскочив, амбал кинулся на наглого “мелкого”, но вместо Женьки ему удалось лишь схватить руками воздух. Зато он получил очень болезненный хлёсткий удар ногой по причинному месту, от чего его согнуло пополам.
Пока он пытался сообразить, что же произошло, и унять боль, Женька, разбежавшись, врезал ему коленом в толстый зад, отчего парень пропахал носом борозду в грязном утрамбованном песке, представлявшем собой покрытие спортплощадки...
Вопль жестоко обиженного Женькой амбала “Спецназ бьют!” сорвал с мест многих, и скоро “махалась” разношерстная толпа полупьяных будущих верных защитников Отечества. В этой толпе Женька чувствовал себя как рыба в воде, нанося удары направо и налево и c подчёркнутой лёгкостью уворачиваясь от размашистых ударов будущих спецназовцев. Впрочем, в этом клубке тел трудно было разобрать, “кто есть ху”...
За потасовкой спокойно, но с интересом наблюдал невысокий жилистый майор, дочерна загорелый, “покупатель” из спецназа, “товар” которого сейчас пытался показать себя лицом в деле...
После того, как будущих вояк утихомирили, майор подошёл к Женьке: “Фамилия?”. Женька поначалу ляпнул: “Рослый...”, но майор засмеялся, и Женька назвал свою фамилию.
Майор выстроил своё пострадавшее в схватке войско и отвёл его за гаражи, где внятно, хотя и сиплым, сорванным голосом, сказал: “Вы, говнюки, опозорили войска, в которых будете служить. Вам набили морды как последним серунам, и теперь все могут говорить, что спецназ - это фуфло! Один из вас - боец. Вот этот пацан, - он ткнул пальцем в Женьку, которого поставил перед строем рядом с собой, - этот шплинт - он из вас один... боец! В части у вас будет полгода, чтобы я мог забыть о том, как вам били морды...”
А ночью в поезде, слегка подвыпив, майор Крохмалюк, у которого было четыре боевых ордена за Афган, так объяснил Женьке, почему он взял его в команду: “Ты - наш... Тот, кто получил в рыло и думает, бить в ответ или нет, - это не наш. Наш - не думает. Око за око, зуб за зуб - так мы живём! А ты - наш! Я не говорю, что те, кто думает, плохие, слабаки или ещё что-то, ничего подобного!.. Но они - не наши...”.
После службы в армии Женька малость помыкался, и стал работать на “хозяина”. Сам себя он не считал бандитом, но... приходилось делать всякое...
Зато теперь он имел двухкомнатную классную хату и “Тойоту”, мог позволить себе почти всё, чего душа желала.
Правда, после того, как Лерка вышла замуж и уехала во Францию, Женька как-то надломился, и особых желаний у него уже как бы и не было...
Была у него любовь: Лерка! Старше их всех, красавица-батутистка, чемпионка из чемпионок! Женька пришёл из армии и хотел, чтобы она стала его женой, и Лерка его вроде бы любила, но тут появился Франсуа, фирмач-француз, и увёз её в свой Париж, где открыл скоро шикарнейший русский ресторан “Мамины обеды”...
И стала Лерка француженкой, а Женька остался дома, и ему было всё равно, что с ним будет и чем заниматься, потому что человеку, душа которого покинула тело, не так уж и важно, что теперь с этим самым телом происходит...
Одним только сейчас и жил Женька: нечастыми телефонными разговорами с Леркой да столь же нечастыми письмами, которые она передавала ему через Лариску или другими какими-то способами: писать по почте она боялась, потому что её Франсуа был диким ревнивцем...
Сейчас Женька сидел у себя дома в глубоком кресле, пил крепкий чай и... мечтал.
Только что ему позвонил “хозяин” и сообщил, что завтра вечером Женьке нужно будет встретить в аэропорту Лариску. Кое-что из передачи нужно было сразу же доставить хозяину, но Женька предвкушал, как Лариска по дороге домой расскажет ему о Лерке, а может, и кассету с Леркиным “звуковым письмом” привезёт...
Хорошо было Женьке!..
***
ИЗ ПРЕСС-РЕЛИЗА IY ЭТАПА КУБКА МИРА ПО ПРЫЖКАМ НА БАТУТЕ      
  (Париж, Франция; 24-26 августа 199… г.)
ЛАРИСА Л. СИЗОВА (РОССИЯ), 25 ЛЕТ.
Многократная чемпионка и призёр чемпионатов мира и Европы, победительница и призёр этапов Кубка мира в индивидуальных и синхронных прыжках, обладательница Кубка мира прошлого года.
Резиденция: Надеждинск (Россия).
Первый тренер: Вадим В. Филяюшкин.
Тренеры: Вадим В. Филяюшкин, Анна В. Филяюшкина.
Языки общения: русский, французский.
Кумир в спорте: Валерия Сергеева.
Увлечения: поэзия “серебряного века”, “проклятые поэты”; восточные единоборства; французский язык.
***
Награждалась Лариса дважды: за победу в индивидуальных и в синхронных прыжках. В “синхроне” с ней прыгала совсем ещё юная Олечка Гриневецкая, феноменально талантливая девочка, для которой эта победа была не просто первой на международных соревнованиях, но и вообще первой в её выступлениях “по взрослым”: до сих пор Олечка выступала только по юниорам, где успела выиграть всё, что только можно было выиграть...
Стоя вместе с Олечкой на пьедестале почёта, Лариса вдруг отчётливо поняла, что больше она прыгать не будет.
Не сегодня, нет.
Она вообще больше не будет прыгать.
Потому что устала.
Так устала, что и передать невозможно, и ничего тут уже не сделаешь...
...Сияющая Олечка по-детски трогательно ткнулась лбом в плечо Ларисы, пряча слёзы, а Лариса стояла, точно окаменев, и только чувствовала, как горячие слёзы девочки пропитывают тонкий купальник с российской символикой.
Такое вот получилось награждение...
В раздевалке к ней подошёл Валерич. Они были вместе почти двадцать лет, поэтому Валеричу ничего не нужно было объяснять.
Тренер присел рядом с ней.
- Совсем плохо?
- Угу...
- Думаешь, не вижу? Давно вижу. Думал, в Париже всё станет... нормально, ан нет!.. Знаешь, Крыска, я так решил: тебе нужно уходить! - решительно сказал тренер.
Лариса подняла голову и удивлённо посмотрела на Валерича. Он же утвердительно кивнул головой.
- Тебе пора уходить! Ты же на батут смотреть не можешь, он же тебе... опротивел... Это видно... невооружённым глазом, как любят теперь говорить в России... 
- А... Олимпиада?
Вопрос, который с таким трудом дался Ларисе, повис в воздухе, и девушке вдруг стало нестерпимо, до слёз, жалко Валерича...
Олимпиада была больным местом заслуженного тренера СССР, тренера сборной России Вадима Валериевича Филяюшкина: прыжки на батуте впервые были включены в программу Олимпийских игр, Валеричу было уже почти шестьдесят, его ученики выигрывали всё, что только можно было выиграть в мире.
Кроме золотой олимпийской медали.
Потому что раньше это было просто невозможно...
Теперь появился уникальный шанс, и Лариса знала, как сильно мечтал Вадим Валериевич Филяюшкин о том, чтобы именно она, Лариса, стала первой в истории спорта олимпийской чемпионкой по прыжкам на батуте.
Первой - и навсегда...
- До Олимпиады ещё три года, - грустно шмыгнул носом Филяюшкин. - Физически ты в полном порядке, тебе ещё прыгать и прыгать, минимум на десять лет тебя должно хватить. Но до Олимпиады ты не доживёшь... Без куража, ты же знаешь, на батуте делать нечего, а ты сейчас пустая. Да и... давно уже пустая...
- Валерич, а может, я всё-таки попробую?..
- Максимум, Крыска, что ты можешь, - это допрыгать сезон. И то на зубах... Три года ты не продержишься, просто не на чем. Поэтому я тебя прошу: допрыгай сезон, выиграй Кубок. Это надо, чтобы рядом с тобой Олечка на ноги стала, ты же сама видишь, что девочка - чудо... А потом - уходи!
- Вы думаете, что... Олечка может выиграть Олимпиаду? - что-то похожее на ревность шевельнулось в душе заслуженного мастера спорта Ларисы Сизовой.
- Это если без тебя! - быстро ответил тренер. - Конечно, три года... времени немного, кое в чём придётся форсировать её подготовку, но ты же видела, как эта девочка работает! Сейчас ей шестнадцать, через три года, в девятнадцать, она может и должна выиграть Олимпиаду. Это если без тебя... - снова уточнил Валерич. - А пока что ты ей поможешь до конца сезона, к ней попривыкнут судьи, она сама уверенность почувствует - и всё будет нормально. Мы же три года не просто так, мы три года работать будем!
Лариса улыбнулась: “Будем работать!” - это была фраза, без которой заслуженного тренера СССР Вадима Валериевича Филяюшкина представить было невозможно. Нет, Валерич не был попугаем, который механически повторяет то, что заучил когда-то раз и навсегда, просто он абсолютно точно знал, что единственный способ чего-то добиться - это делать то, что нужно делать для достижения цели.
Этому же он учил и своих учеников-”попрыгунчиков”, причём учил - не поучая, и Ларисе было смешно наблюдать за тем, как, бывало, один сопливый первоклассник кричал другому такому же великовозрастному деятелю: “Чего улёгся? Работать надо!”.
- Валерич, вы... когда всё это поняли и когда решили... меня отпустить?
- Понял? Понял давно. А отпустить?.. Я ведь, Крыска, тебя и так... старался не держать, это ты сама себя держала. Разве нет? Тренер ведь никого не может удержать, если сам человек не хочет этого... Ты... хорошая девочка, ты и так слишком долго держалась, спасибо тебе... Спасибо, что Олечку удалось поднять, ведь без тебя, без твоего авторитета, её бы в сборную... сейчас, во всяком случае, не взяли бы, ты же знаешь, что там творится... И победы бы сейчас не было. Чёрт, если бы не этот экран под потолком!.. Ты глаз своих не видела, и слава Богу! Хотя - в зеркало же ты смотришься?.. Просто, Крыска, если человек так, как ты, “загадка русская”, победу воспринимает, значит, он в спорте своё уже отработал...
- Я... ещё живая... - попыталась улыбнуться Лариса.
- И даже очень! А кто тебя хоронит? Всё с тобой нормально, всё путём будет, Крыска, но только... уже без батута. Ладно, пошли, а то там, поди, Лерка и Жак нас выглядывают в шесть глаз! Слушай, а ведь Жак, наверное, и не поверит, он же три года ждал этого!
- Обещанного три года и ждут!
- Да уж!
***
У служебного входа в Дворец спорта, чуть в стороне от стайки собирательниц автографов, стояли Жак, Лера и Франсуа.
Жак, невысокий полноватый (если не сказать толстоватый) парень лет тридцати пяти, одетый в вылинявшие джинсы и майку с эмблемой предстоящего чемпионата мира по футболу, который должен состояться во Франции и о котором грезили все французы, стоял чуть поодаль от супругов, которых смело можно было фотографировать для обложки любого из самых популярных журналов мира, причём делать это можно было “оптом и в розницу”.
Красавица Лерка, натуральная блондинка с умопомрачительной фигурой, необычайно высокая для батутистки, что придавало в своё время особый шарм исполняемым ею элементам, и крупный горбоносый брюнет с огромными ярко-зелёными глазами, казалось, воплощавший в своём облике эталонные черты французов как нации, смотрелись рядом изумительно, не обратить внимание на эту пару было невозможно.
Пока Лариса, Олечка и даже Валерич старательно давали автографы, Лерка нетерпеливо приплясывала возле мужа, но как только “церемония подписания”, как называла эту процедуру Валерия Назье, она же Валерия Сергеева, кумир в спорте Ларисы Сизовой и её подруга, закончилась, настала очередь предварительной оценки сегодняшнего выступления, которая давалась многократной чемпионкой мира и Европы предельно жёстко.
- Поздравляю, Крыска, классно отпрыгала, хотя в третьем прыжке чуть ноги развела, а восьмой малость перекрутила!
Уже будучи многократной чемпионкой мира, Лерка когда-то “приняла под крыло” Ларису, немилосердно гоняла “молодую”, но уроки её были поистине на вес золота...
Сейчас Валерия Назье могла бы быть судьёй высочайшего класса, потому что у неё был “глаз - алмаз”, это признавали все, от Лерки невозможно было скрыть даже минимальную погрешность в исполнении элемента...
Но ни судейство, ни батут вообще Лерке сейчас были ни к чему: ещё пять лет назад она благополучно вышла замуж за своего “француза Франсуа”, как она называла мужа, и стала, как она сама себя представляла, парижанкой и домохозяйкой.
Больше её ничего в жизни не интересовало, поэтому батут так и остался блистательным прошлым, которое вторгалось в жизнь несколько раз в год, когда во Франции или где-нибудь по соседству проводились этапы Кубка мира или чемпионаты мира или Европы, на которые она обязательно приезжала.
Но… Как рядовая зрительница приезжала, а не прославленная в прошлом чемпионка, о которой говорили, что с её уходом в батуте завершилась “эпоха Валерии Сергеевой”...
Поболеть за своих...
За Валерича и Ларису.
- Слушай, Цыплёнок! - обернулась она к Олечке Гриневецкой, смотревшей на неё как на икону. - Ты на меня так не пялься, дырку провертишь! Ты уже и сама очень большая и умная девочка, скоро вот её, - она направила на Ларису длинный наманикюренный палец, - прибивать будешь, если дурочку, конечно, валять не станешь! Тело у тебя... это что-то необыкновенное! Для батута... Это я тебе говорю, а у меня “глаз-алмаз”! В общем, молодец, молодая, поздравляю!
- Ты мне её не захваливай... - полусердито-полушутливо проворчал Валерич. - Ребёнок сегодня впервые по взрослым выиграл, в Париже, опять же, тут столько всего сразу!..
Олечка застенчиво улыбнулась, по-прежнему не отводя восторженных глаз от своего кумира: в анкете для пресс-релиза она, как и Лариса, назвала своим кумиром Валерию Сергееву, нынешнюю мадам Назье, которая сейчас уверенно взяла бразды правления в свои изящные, но сильные руки.
- Значит, так, - напористо говорила она, - сейчас все вместе едем к нам, в наши “Мамины обеды”! Тебе, ребёнок, - она кивнула головой в сторону Олечки, - будет мамин обед, остальным - по самочувствию, настроению и желанию!
Лерка повторила старую шутку Валерича: когда тренировка становилась особенно изматывающей, когда, казалось, никаких сил уже не хватало, чтобы работать дальше, Валерич своим тонким голосом громко кричал: “А теперь каждый работает по самочувствию, настроению и желанию!”. Почему-то всех эти слова ужасно смешили, и после “смехопаузы” как-то легче становилось и прыгать...
Жак тревожно взглянул на Ларису, и она поняла его взгляд.
- Лерка, ты извини, но мы не едем, нам домой пора.
- Что, не успеете... - Валерия Назье чуть было не ляпнула, что именно, по её мнению, могут не успеть Жак и Лариса, но вовремя вспомнила о присутствии Олечки. - Дом не убежит...
- Валерия! - голос Валерича стал строгим. - Ты мне ребёнка не развращай, в этих ваших “Обедах” уже в десять часов такой бордель, что я, я не знаю!..
- Валерич! - счёл нужным вмешаться хозяин заведения Франсуа Назье, отлично говоривший по-русски. - Ну за кого вы нас принимаете? Мы же всё понимаем, так поймите и вы нас: бизнес есть бизнес, у нас кабинеты... на любой вкус. А для гостей дорогих... - он широко развёл руки в стороны. - Ну когда вам у нас плохо было?
Валерич был человеком справедливым.
- Убедил! - вынужден был признать он. - Оля, едем в гости, пообедаем в “Обедах” и в гостиницу. А... вы? - он повернулся к Ларисе и Жаку, которые стояли, держась за руки.
- Мы домой. Приедем завтра в аэропорт. Жак на работе взял свободный день. Оль, ты сумку мою собери, хорошо? Валерич, вы её не прихватите, сумку-то?
- Прихвачу. Договорились.
Лерка, которая поняла, что Ларису и Жака в ресторан они сегодня не затащат, вмешалась в разговор:
- Я тоже завтра тебя провожать приеду! Может, хоть завтра твой благоверный отпустит твою руку, и старым подругам-соперницам можно будет поговорить по душам! И вообще, ты, буржуа руанский, - воинственно обратилась она к Жаку, который, действительно, происходил из потомственных руанцев, - ты что, не можешь постараться и сделать так, чтобы любимая женщина бросила к чёртовой матери этот проклятый батут и приехала к тебе на постоянное место жительства?! Давно пора! Уж тогда мы с тобой, Крыска, наговоримся, и никакие... - тут она снова запнулась, хотела, видимо, ляпнуть что-то из неформальной лексики, которой владела почти в совершенстве, - и никакие... желания не помешают нам в этом! Всему будет своё время! Дню - день, ночи - ночь! Понял?
- Ночь, ночь... Поехали! - Франсуа приглашающе простёр руку в сторону новенького “Мерседеса”, рядом с которым сиротливо припарковался видавший виды “Рено” Жака Луазо, “буржуа руанского”...
***
Ресторан “Мамины обеды” был открыт Франсуа после того, как он женился на Лерке и осел в Париже. До этого он был перелётной птицей, жил в Европе и за океаном, “делая свой бизнес”, как он сам выражался, нахватавшись американизмов, но после женитьбы нужно было менять образ жизни.
Лерка сразу же заявила мужу: “Я, дорогой, по миру поездила столько, сколько вашему президенту не снилось. То есть нашему уже президенту! И поэтому мне все эти путешествия теперь без необходимости. Охоты к перемене мест у меня нет. Я дом свой хочу, и в доме этом хочу жить двенадцать месяцев в году, хватит с меня жизни “двадцать четыре на двенадцать”!
- А что это такое: “двадцать четыре на двенадцать”? - удивился Франсуа. - Это что за жизнь такая?
- А это, милый, моя жизнь в спорте. Двенадцать месяцев в году члены сборной команды СССР, а потом и России, должны были жить на сборах. Что это такое? Объясняю: нас собирали вместе, вывозили туда, где только батуты и есть, чтобы мы тренировались там до седьмого пота. Что такое совхоз “Радсад” в Николаевской области на Украине знаешь? Гиблое место, хорошо, что я тогда не пила, а то там, по-моему, народ только вином и питается... И тому подобные места - а у нас по две тренировки в день! И так десять лет жизни... С меня хватит!
Последний “бизнес” Франсуа был связан с Россией, где они с Леркой и познакомились. Идею русского ресторана подсказала ему жена, она же и разъяснила, чем их ресторан должен отличаться от того, чего в Париже с избытком хватало русскому человеку.
- Понимаешь, среди, как их называют, “новых русских” масса очень примитивных людей. Очень! Денег - туча, мозгов - чуть-чуть... Большинство из них иностранных языков не знает, все эти “русские рестораны” Парижа для них - не то, как они любят говорить, “не вставляет”! Значит, им нужен обыкновенный русский кабак, забегаловка, в которой они чувствовали бы себя как дома. Отдыхали душой и телом, “оттягивались по полной программе”... Не смотри на меня так, это их слова! Они должны прятаться у нас от здешнего мира, который их пугает, сколько бы они своими деньгами огромными ни швырялись! Понял, что нам нужно?
Франсуа понял, и довольно скоро ресторан “Мамины обеды” стал для ошивающихся в Париже “новых русских” (“По делам, или так, погулять”...) чем-то вроде места паломничества. Он приобрёл широкую известность в не совсем узких кругах тех, кто своим образом жизни просто иллюстрировал полуотчаянные строки Владимира Высоцкого: “В Париж летает, будто бы в Тюмень...”.
В Тюмень теперь летать не было никакой необходимости, разве уж что совсем нужда припекала, зато деньги, выкачанные из многострадальной сибирской земли, легко и свободно тратились в этом самом Париже...
***
По дороге в ресторан Франсуа, поддерживая светскую беседу, обратился к Валеричу с вопросом.
- А вы знаете, ведь у нас сегодня... отдыхают ваши земляки!
- ?
- Официальная делегация мэрии вашего города Надеждинска во главе с градоначальником! - Франсуа любил при случае щегольнуть своим, и в самом деле превосходным, знанием русского языка. - Они вели в Париже переговоры по поводу приватизации алюминиевого комбината. Переговоры эти длились три дня, сегодня у них всё закончилось подписанием необходимых документов, и наши... инвесторы устроили для своих деловых партнёров и дорогих гостей прощальный ужин. Выбор пал на наше заведение, что лично мне весьма льстит... И сейчас, - Франсуа посмотрел на часы, - они, вероятно, уже переходят к десерту. Думаю, именно так...
- Валерия, Франсуа! - Валерич заволновался. - Мы с ними... не встретимся? Я имею в виду, они нас... не увидят?
- Валерич! - Лерка радостно засмеялась. - Вы не изменились! Раньше, помню, вы всё время нас предостерегали от, как вы их называли, “разных историй”, и сейчас вы их тоже боитесь? Да ведь если мэр пришёл в кабак, то всё наоборот: это он вас бояться должен, чтобы вы его не опознали! Со всеми вытекающими из факта опознания последствиями - для него!
- Береженого Бог бережёт! Нам залёты ни к чему, нам ещё ребёнка нужно на ноги ставить... Крыска-то уходит, - чуть помолчав, добавил Валерич.
- Давно пора! - Лерка, казалось, говорила не о подруге, а продолжала спор о чём-то своём, личном. - Прыгаешь, прыгаешь, хорошо, если встретишь человека нормального, как я, а если нет?.. Под “нового русского” ложиться - с большим животом и маленьким... Ой, малая, ты же здесь, а я... Не слушай меня! - приказала она Олечке.
- Я... не... - заикнулась та, но больше ничего не смогла выдавить из себя.
- Ладно, Валерия, ты мне лучше скажи, чем в этот раз угощать-то будешь? - Валерич был искренне заинтересован. - Ты уж...., постарайся, всё-таки ребёнок в первый раз в Париже...
- ...И первый раз выиграл по-взрослым! - в тон ему подхватила Лерка. - Всё знаю и прониклась ответственностью момента! Не волнуйтесь: если лягушками и накормим, то это будут такие лягушки, что пальчики оближешь!
***
После того, как красавец-”Мерседес” резко сорвался с места, его сосед - старенький “Рено” - долго ещё стоял неподвижно.
Если бы кто-то из немногочисленных прохожих заглянул в салон, то он бы, вероятно, мало что сумел понять в увиденной картине: впереди, на передних сиденьях машины, сидели мужчина и женщина, сидели молча и неподвижно, не отрывая глаз друг от друга.
Если бы любознательный прохожий присмотрелся внимательнее, что было не так легко сделать из-за темноты в салоне, он бы мог заметить, что правая рука водителя и левая рука пассажирки сплелись на руле, пальцы рук осторожно и нежно гладят друг друга, а сами пассажиры улыбаются светло и радостно, совсем по-детски, и улыбки эти делают их лица счастливыми...
А уж совсем дотошный и очень внимательный прохожий, обладающий к тому же стопроцентным зрением, вероятно, сумел бы заметить крохотные слезинки в уголках глаз женщины, совсем крохотные, напоминающие в ярком свете уличных фонарей маленькие переливающиеся капельки света и солнца...
- Будем ехать?.. - спросил наконец Жак.
- Будем...
“Рено” осторожно тронулся с места, а Лариса поудобнее устроилась на мягком сиденье.
- Слушай, а куда мы едем? - через несколько минут спросила она. - Нам же сейчас направо нужно?
Жак знал, что Лариса обожала водить машину, делала это виртуозно, и память на дорогу у неё была феноменальная, поэтому он специально ждал, пока она сориентируется и задаст свой вопрос.
- У меня есть для тебя сюрприз! - объявил он. - Мы едем в одно место, где нам с тобой будет очень хорошо!
- В какое еще место? Не хочу ни в какие места! Жак, мы же собрались домой!..
- Не кипятись. Мы и едем с тобой... домой. Только... это новый дом! Понимаешь, наш с тобой дом, не квартира, которую я снимал, не отель, а дом! Я специально решил оставить этот сюрприз на последний день... Дом-то уже довольно давно наш, но я там пока что не всё ещё сделал так, как... надо. Зато осенью, когда ты опять приедешь, там всё будет так, как ты хочешь! Осталось, в общем-то, не так уж и много, можно сказать, совсем мало осталось...
Лариса не могла выговорить ни слова...
Свой дом!
Три года они мечтали о нём, а Жак, оказывается, купил его и даже не посоветовался с ней...
И потом: деньги? Откуда взялись деньги на дом?
Лариса не заметила, что последние слова она произнесла вслух, поэтому ответ Жака сначала показался ей телепатией.
- С деньгами всё в порядке. Я их заработал честно, просто два года пришлось ишачить, как у вас говорят, “за себя и за того парня”. Кое-что дала Надя.
Жак звал свою мать по имени, и Лариса до сих пор не могла привыкнуть к этому, хотя сама мать, русская, вышедшая замуж за француза после молодёжного фестиваля пятьдесят седьмого года, ей очень нравилась.
- Ну сказать-то ты мог! Поросёнок ты мой, когда же ты поймёшь, что ваши мужские игры в самостоятельность могут и самую добрую женщину вывести из себя и превратить в... меня!
- В тебя не получится. Ты - это ты, и я счастлив, что эта самая добрая женщина... любит меня, - тихо закончил он.
***
Дом был небольшим, двухэтажным и очень понравился Ларисе.
Её умилило то, что на втором этаже Жак, показывая ей одну из комнат, как-то очень неуверенно, запинаясь, проговорил, глядя в сторону, что из этой комнаты могла бы получиться неплохая детская...
А спальня, уже полностью готовая, с кондиционером и встроенной мебелью, огромной кроватью и сияющей белизной ванной за стеной, сразу же примирила её с коварным вероломством будущего мужа...
***
- Знаешь, Жак, осенью я, скорее всего, не смогу приехать на неделю, как мы раньше планировали...
- Почему? - он едва не упал с кровати от неожиданности.
- Потому что осенью, в ноябре, если всё пойдёт так, как должно быть, я смогу приехать насовсем, и мы с тобой сможем пожениться. Если ты к этому времени не передумаешь...
Жак сначала широко открыл рот, потом закрыл его, потом опять открыл и, с открытым ртом и вытаращенными глазами, уселся на подушке, напоминая какого-то восточного деспота...
- А... а Олимпиада?..
- Олимпиады, мусье Луазо, не будет... - задумчиво сказала Лариса. - Во всяком случае, для меня... Если хочешь, съездим туристами, только учтите, мусье, что за Францию я болеть не буду!
- А за кого будешь? - было похоже, что Жак не совсем отошёл от шока, в котором оказался после сообщения Ларисы.
- За Россию! Ну, может, за Украину ещё: там тоже хорошие девчонки есть... За узбеков болеть буду!!!
С этими словами Лариса пружинисто спрыгнула с кровати и закружилась по комнате, весело смеясь над растерянностью медленно приходящего в себя Жака...
***
Поздно вечером “Мерседес” Франсуа остановился возле неприметного отеля на Елисейских полях, их машины медленно выбрались Валерич и Олечка Гриневецкая, которые в сопровождении Лерки пошли к дверям отеля.
Франсуа, проводив их задумчивым взглядом и подождав, пока они войдут в завертевшуюся дверь, в которую Валерич очень смешно пробовал пропустить “дам”, достал из кармана мобильный телефон.
- Да, это я... Ну, как там они? Гости? Довольны? Уже... расползлись? Как и планировали? А кто с ним пошёл? Хорошо, что обе... Хорошо, говорю... Ты смотри там, чтобы с картинкой не напортачили, если нужно, сам лично подстрахуй! Подстрахуй, говорю... Вот-вот, чтобы три последние буквы были в полном порядке. И утром тоже снимайте, момент пробуждения великого деятеля! Девочкам напомни, чтобы утречком тоже постарались! А потом сразу ко мне... с кассетой. Всё!
Спрятав телефон в карман, он перегнулся к правой дверце, открывая её перед подходящей к машине женой. Лёрка быстро юркнула в тёплый салон.
- Все довольны?
- Благодарили долго и искренно!
- А девочка новая... хороша!
- Ты, кобелирующая личность, перпетуум кобеле, на неё не заглядывайся, эта девочка - батутистка от Бога, она уже сейчас такое умеет...
- Вот и хорошо, что умеет! Значит, после того, как  Лариса останется здесь, именно эта девочка будет твоему любимому Женечке передачки передавать, смена караула...
- Не смей так о Женьке! - напряглась Лера. - Ты - мой муж, дела у нас - общие, но Женьку - не трожь! Что моё - то моё!
- Как прикажете... Просто завтра Лариске опять передачку для Женьки нужно отдать. Ты там собери, чего хочешь, а я потом добавлю видеокассетку... Она будет упакована в “лэйбу” от “Основного инстинкта”, так ты для Лариски что-нибудь придумай соответствующее... Только, знаешь, в этот раз... “передачка” такой дорогой получается, что и не скажешь, ты уж позаботься, чтобы Лариска с ней повнимательнее обращалась!
- Опять... это?
- Если бы!.. От этой посылочки, может быть, наша с тобой жизнь зависеть будет... “И будущее наших детей”! Я не шучу, Лера, - Франсуа помолчал, потом достал сигареты и закурил. - Пора нам с тобой, бэби, как ты.... считаешь?
Лерка смотрела на мужа, на его медально красивое горбоносое лицо, на сильные руки, гордо посаженную голову...
Она любила Франсуа, в этом не было сомнения, но где-то в подсознании, там, где воля была бессильна, мелькала улыбающаяся Женькина морда, выглядывающая из-за букета, огромного букета полевых ромашек, которые Женька притащил рано утром на балкон её гостиничного номера, расположенного на третьем этаже...
Лера вздохнула и накрыла своей изящной рукой сильную руку мужа...
***
Часов в спальне не было, но Лариса понимала, что сейчас уже глубокая ночь, поэтому её внезапное пробуждение немного испугало девушку.
...Ей и Жаку всегда было хорошо вместе, но сегодня их отношения были особенно нежными и бережными: может быть, осознание того, что совсем скоро они смогут быть вместе всегда, когда захотят, что совсем скоро их не будут разделять границы, километры, визы и прочие барьеры, вошедшее в их жизнь лишь несколько часов назад, наложило свой отпечаток на эту ночь, самую, наверное, нежную из немногих их ночей...
Жак спал, и Лариса боялась открыть глаза: он спал необыкновенно чутко, он необъяснимо чутко реагировал на малейшие её движения, даже на открытые глаза, мгновенно просыпаясь, хотя по жизни он был соней и любил поспать.
Ларису поражало то, что, проснувшись среди ночи, Жак мгновенно “включался” в её состояние: ни заспанных глаз, ни зеваний, ни всего того, что обычно сопровождает пробуждение. Сашка, так тот и утром глаза продирал добрых полчаса, таращился на неё с полупридурочным удивлением на опухшей от сна физиономии...
Лёжа рядом с Жаком, Лариса, как это часто с ней бывало в такие мгновения, обращалась со своей молитвой к Богу.
Молитвой благодарности...
Она благодарила Творца за то, что он уберёг её от разрушения, что он дал ей возможность остаться Женщиной, сохранить в себе этот светлый дар - умение любить и быть любимой, способность наслаждаться великим Божьим даром любви, который люди так безжалостно растаптывают в себе, не умея распознать и оценить его...
...Покрутившись в сборной, Лариса совсем по-новому увидела своего тренера, Валерича.
Она увидела и оценила в нём настоящего Мужчину.
В той сборной было принято, чтобы “золотые рыбки”, как иногда называли спортсменок, служили чем-то вроде сосок-подстилок для своих тренеров...
Девчонки, для которых тренер становился чем-то вроде заместителя Господа Бога на Земле, чаще всего недоучки, которых те же тренеры “учили” в школах, привозя липовые справки с бесчисленных сборов и соревнований, умевшие в свои пятнадцать-шестнадцать лет в батуте всё или почти всё, страшно боялись остаться с жизнью один на один.
Самым страшным считалось, если тренер тебя “выгонит” - куда тогда идти? Для них мир спорта был единственной жизнью, в которой они ощущали себя комфортно, другой жизни они не знали и знать не могли, потому что с детства “вкалывали” как большие в залах - поэтому быть изгнанной для них означало почти смерть, это было более чем ужасно...
Ради того, чтобы остаться в спорте, “удержаться в обойме”, почти все они были готовы на всё.
Тренеры же, в большинстве своём бывшие спортсмены, по большей части примитивные и малограмотные мужики, заочно, или, как говорилось, “заушно, за сало” окончившие свои педины и инфизы, сутками пропадавшие в залах, отлично знали, что привязать к себе девчонок нужно обязательно, иначе с таким трудом найденная тобой “золотая рыбка” уплывёт к другому, более оборотистому. Поэтому в ход шли байки о том, что “мужчина на ночь”, - это самый надёжный способ улучшить результат на соревнованиях, и здесь тренер снова выступал в роли благодетеля...
Как правило, тренеры сразу же “натягивали” девчушек, подававших надежды в спорте, после чего сожительство становилось для спортсменки необходимым - как в моральном, так и в физическом плане, так как ей внушалось, что без “этого” она станет прыгать значительно хуже.
Справедливости ради нужно сказать, что большая часть тренеров... тяготилась этой своей ролью, занимаясь сексом с подопечными, так сказать, по долгу службы, но попадались среди них и настоящие извращенцы...
- Скотинка должна быть молоденькой, тогда мясо будет сладким... И перчить, перчить! - сипел необъятных размеров Григорьич, тренер из Питера, когда его укоряли в том, что он “перебирает”. И вот парадокс: тренером он был очень хорошим, его ученицы в бывшем Советском Союзе ниже “призов”, как правило, не опускались...
Лариса часто вспоминала Юлечку-”Соску”, ангельской красоты батутистку из Питера, ученицу Григорьича, шатенку с идеальной, совершенной фигурой, которую она в своё время “выбила” из юношеской сборной СССР.
Юлечка “обслуживала” Григорьича по несколько раз в день, и перед тренером она тряслась - в самом прямом смысле слова: у неё тряслись руки и ноги, а кукольное личико её превращалось в трясущуюся маску. Самое дикое во всём этом было то, что Юлечка воспринимала всё происходящее с ней как... величайшее счастье в жизни...
- Понимаешь, он такой большой, красивый, толстый, я его так люблю, он так много мне даёт! - взахлёб говорила она Ларисе, вернувшись, необыкновенно, ангельски похорошевшая, в очередной раз из номера Григорьича. - Я так счастлива!
- Он - это кто? - спросила в первый раз Лариса, на что Юлечка только снисходительно и счастливо засмеялась.
Самым страшным в этих отношениях между тренерами и подопечными оказывалось то, что почти все девчонки, прошедшие через такое, становились в итоге полукалеками.
Нравственными, а некоторые - и физическими.
Потом, выходя замуж, они оказывались неспособными к нормальной половой жизни, не могли жить с мужьями не то чтобы счастливо, а просто нормально... Нормальной жизнью - не могли... И это становилось причинами скандалов, трагедий, измен, разводов...
На батутистках с их точёными фигурками охотно женились “приличные люди”, которых привлекало в будущих жёнах именно это, сформированное спортом, совершенное тело...
Тело, скрывавшее непоправимо искалеченную этим же - трижды проклятым и прекрасным! - спортом душу...
Впрочем, замуж из прошедших через горнило большого спорта, выходили немногие, настолько сильным было у большинства отвращение к насильно навязанному сызмальства сексу. Многие находили себя в однополой любви, но не все, далеко не все могли решить свои (или чужие, им навязанные?..) проблемы...
...Вадим Валериевич Филяюшкин был исключением, это был, как его называли его ученицы, святой человек. Он по-мальчишески глубоко и искренно любил свою Ирину, с которой прожил почти сорок лет, по-отечески опекал своих девчонок, никому не давая их в обиду, и воспитывал своих мальчишек так, чтобы они всегда были готовы проучить тех, кто позволял себе что-то лишнее по отношению к “нашим девчонкам”. Однажды, к слову сказать, Женька Рослый так и сделал, подкараулив в тёмном коридоре Григорьича, который, как показалось Женьке, не так, как нужно, посмотрел на Лерку, и расквасив нос сластолюбивому питерцу...
Позже Лариса поняла, что Валерич вёл себя так потому, что он был нормальным, самодостаточным человеком, уверенным в себе и своём деле, и ему не нужно было утверждать любовь к себе какими-то иными способами, кроме работы. За такое поведение многие из коллег считали его чокнутым, а все девчонки в сборной любили Валерича и завидовали его ученицам. Правда, он не считал себя вправе вмешиваться в отношения коллег с их подопечными: “Сами разберутся...”.
Так вот и получилось, что Лариса,  не помнившая своего отца, с детства именно Валерича воспринимала как идеал мужчины, именно такого человека она позднее искала, и это было решение, принятое на уровне подсознания. Всё это она поняла тогда, когда увидела стоящих рядом Валерича и Жака, поразившись при этом лишь ей одной видному и понятному сходству между этими двумя - главными - мужчинами в её жизни: “Валерич и Жак - близнецы-братья, Кто более Ларисе-Крысе ценен...”.
Засыпала она счастливой: у неё есть Жак, скоро она приедет в Париж насовсем и они будут всё время вместе, а завтра их ожидает почти целый день, когда они будут принадлежать только друг другу, и никто и ничто не сможет этому помешать...
***
Люди многое могут.
Отдельные люди и человечество в целом.
Люди могут делать хорошее и плохое. Много хорошего и много плохого могут сделать люди друг другу и самим себе. Или, точнее, самим себе, потому что всё плохое, что делается кому-то, оказывается в итоге бумерангом, который, как известно, не рекомендуется выбрасывать, потому что он обязательно вернётся к тому, кто хочет от него избавиться...
Людям кажется, что они многое могут.
Отдельным людям и всему человечеству.
Кажется потому, что всё, что люди делают, - это жалкая песчинка в огромном море, и никому не дано отменить движение волн, восход солнца или ветер...
Даже если человека убивают, то восход солнца исчезает только для него.
Даже если люди уничтожат Землю, Солнце всё равно будет совершать свой небесный путь, и кто-то другой, на другой планете, ожидая восход солнца, будет надеяться на приход нового дня и на то, что этот новый день будет лучше прошедшего.
Потому что восход солнца дарит надежду.
...Люди многое могут?..
***
Пришедший на смену ночи тёплый августовский день многие ожидали с надеждой.
Многим казалось, что этот день станет важным днём в их жизни, потому что он принесёт важные перемены в этой жизни.
***
Вадим Валериевич Филяюшкин проснулся с головной болью и полным неуважением к собственной персоне.
И головная боль, и неуважение были одинаково сильными.
Накануне вечером, угощаясь в “Маминых обедах”, Вадим Валериевич перебрал. Собственно, он выпил всего лишь один неполный бокал шампанского (наливала ему Лерка, она знала, что Валеричу нужно наливать неполный бокал...), но и этого непьющему Филяюшкину хватило...
Никакой обед, хотя обед-ужин был отменным, не мог компенсировать воздействие алкоголя, и сейчас Филяюшкин, пытаясь унять дикую головную боль, одновременно пытался же и вспомнить, не накуролесил ли он вчера по причине своего состояния в “Маминых обедах”...
Если верить памяти, то всё окончилось вполне благопристойно. Городского начальства, отдыхавшего в самом потаённом из кабинетов, Филяюшкин не видел, песен своей юности (могло быть и такое!..) вроде бы за столом не пел, не объяснял, как это он обычно в таком состоянии делал, Лерке, почему она двенадцать лет назад проиграла этап Кубка мира англичанке, показывая при этом руками, в чём именно она, Лерка Сергеева, ошиблась.
Ничего этого не было, и это было хорошо.
Сейчас Филяюшкин готовился заварить свой особый, “похмельный”, чай, после употребления которого он приобретал способность радоваться жизни, а в таком состоянии уже можно было погулять с Олечкой по Парижу, пусть девочка получит удовольствие...
Дальнейшие размышления Вадима Валериевича Филяюшкина носили сугубо профессиональный характер...
***
Совсем иным было пробуждение мэра города Надеждинска Владимира Ивановича Птицына.
Владимир Иванович был главным действующим лицом в процессе “прихватизации” алюминиевого комбината, и эта “прихватизация” требовала его присутствия в столице мира Париже, поэтому в настоящий момент он пытался понять, в какой именно точке этого великого города находится его, Птицына,  организм.      
Воспоминания о предыдущем вечере у Владимира Ивановича были отрывочными и не очень внятными даже в тех отрывочных фрагментах, которые каким-то образом сохранились в памяти.
Не подлежало сомнению то, что это был не отель.
Но тогда что же?
Где он, Птицын, оказался?
Тела двух молодых женщин, составляющие компанию телу Владимира Ивановича, распростёртому на огромной “многоспальной” кровати, казалось, внесли некоторую ясность в мысли мэра: это был русский кабак, где накануне отмечали удачное окончание переговоров!
Мэр испугался.
А вдруг он “влетел”, и сейчас его фотографии в соответствующем виде направляются в родной город или уже лежат в редакциях, к примеру, местных газет: у них же, в Париже, эти самые... папарацци всем обеспеченным людям просто житья не дают? А Владимир Иванович, и до этого бывший человеком небедным даже по французским меркам, после подписания вчерашнего соглашения и необходимого “утрясания” (или “утрясывания”?) некоторых нюансов, превращался в очень даже обеспеченного человека...
Впрочем, испуг быстро прошёл, потому что мэр вспомнил, какие серьёзные люди сидели вчера вместе с ним за одним столом и в офисе, и в ресторане. Здесь проколов быть не могло. Он нужен своим партнёрам живым, здоровым и с незапятнанной репутацией, нужен на своём нынешнем посту, поэтому о его безопасности и репутации заботятся профессионально...
Владимир Иванович ощутил, что соблазнительно-роскошная плоть обнажённых соседок оказывает благотворное влияние на его самочувствие, мысли его приняли вполне определённое направление, и крепкая жилистая рука хозяина Надеждинска мягко опустилась на податливо вздрогнувшую грудь блондинки Ланы (чёрт, или её Ликой зовут?)...
***
Женька висел вниз головой на шведской стенке, размашисто качая пресс. Сто пятьдесят подъёмов каждое утро плюс специальная гимнастика на растяжку - и при этом никаких упражнений с отягощениями, которые только “забивают” мышцы, - вот что помогало Женьке держать своё тело в отличной форме.
Впрочем, сегодня Женька отрабатывал механически: голова его была занята предстоящим вечером, кульминацией которого должна была стать встреча Валерича и Лариски, которая везёт передачу от Лерки. “Ласточка”, как неоригинально называл Женька свою “Тойоту”, домчит его в аэропорт за полтора часа, потом - полтора часа обратной дороги, и он будет читать Леркино письмо или смотреть видик с её “звуковым письмом”...
Спрыгнув со стенки, Женька смахнул пот полотенцем и закружился в замысловатых “па” азиатской гимнастики...
***
Если говорить о пробуждении четырёх участников совещания в кабинете у Масла, то эти пробуждения не отличались оригинальностью, хотя люди были разные: все они - бизнесмены-уголовники, проснулись в разных местах города Надеждинска, но в одинаково роскошных кроватях собственных жилищ - кто квартиры, кто особняка, - в компании выбранных по собственному вкусу блондинок или брюнеток, которые, быстро исполнив свои утренние обязанности и получив соответствующее вознаграждение, были отправлены по домам - до вечера, если не произойдёт “смены караула”...
Сами же бизнесмены принялись за повседневную трудовую деятельность...
***
Босс спал один.
Женщины у него не было: он не мог выносить общество женщин, ему было невыносимо скучно с ними. Если бы он читал Чехова, то, вероятно, он употреблял бы знаменитое выражение Дмитрия Дмитрича Гурова, с помощью которого герой рассказа “Дама с собачкой” характеризовал женщин: “Низшая раса”.
Но Босс Чехова не читал.
Ещё вчера, попивая “Липтон” и поглощая вместе с чаем “батончики”, он придирчиво проверяя детали разработанного им плана, который, как обычно, был передан для исполнения “интеллектуалам с большой дороги”, как он называл участников совещания, Босс был стопроцентно уверен в успехе, и даже дебиловатость исполнителей не должна была воспрепятствовать достижению конечного результата.
Сегодня же утром, после хорошего, спокойного и освежающего сна, потягиваясь и готовясь бриться, Босс понял, что ничего из намеченного им не сбудется, что всё полетит к чёртовой матери...
Псу под хвост...
Отличительным качеством этого человека была способность к анализу. При этом его аналитические способности подкреплялись какой-то нечеловеческой интуицией, каким-то звериным чутьём и поразительной способностью со стопроцентной точностью предвидеть ход развития событий. Аналитик с блестяще развитой (или всё-таки полученной от Бога?) интуицией, он практически никогда не ошибался в определении того, чем и как закончится любое начинание.
А вот сегодня интуиция подсказала ему, что всё пойдёт прахом!
В том, что так оно и будет, он теперь не сомневался, и его интересовал только ответ на один-единственный вопрос: “Почему?”. Где и что он сделал не так? В чём он ошибся?
Он размышлял об этом во время бритья, продолжал размышлять и за завтраком, при этом он машинально жевал “батончики” и впервые в жизни не ощущал привычного вкуса с детства любимых конфет...
***
Необходимость подниматься рано утром была для чемпионки мира Ларисы Сизовой самой большой неприятностью в её спортивной жизни.
Бесконечные сборы с их жёстким режимом, когда всех будили чуть ли не в шесть утра, чтобы спортсмены успели отработать по три тренировки в день, после которых оставалось единственное желание - спать!, выработали у Ларисы стойкое отвращение в раннему утру. Она могла проспать до десяти-одиннадцати часов утра, если выпадала такая возможность, и сегодня отказывать себе в таком удовольствии она не собиралась.
Жак, напротив, будучи “жаворонком”,  просто не мог заставить себя пролежать в постели лишние полчаса, поэтому он с утра отправился на цветочный рынок, и первое, что увидела проснувшаяся в половине одиннадцатого утра Лариса, - это огромный букет жёлтых роз возле кровати.
Розы стояли в высокой напольной вазе, и... пахли! Они пахли одуряюще, и это было чем-то близким к чуду, потому что дома, в России, огромные, безупречной формы, розы никогда не пахли цветами, только травой...
- Почему пахнут?
Жак был озадачен вопросом и не мог скрыть этого.
- Ну... и что?..
- Ой, Жак, глупыш, извини, Бога ради! Спасибо тебе огромное, это же и в самом деле чудо! Просто у нас такие цветы никогда не имеют запаха, а здесь... это же настоящие розы!
- У нас, - Жак чуть заметно выделил последнее слово, - всё и всегда будет настоящим, со своим цветом, запахом и вкусом! И если ты до сих пор ещё не учуяла, что завтрак готов, то ты просто перестала различать запахи, а для Крыски это уже какая-то патология...
- Из-за запаха роз я и в самом деле ничего не замечаю! - весело призналась Лариса. - Идём завтракать, “мой супруг незаконный”!
Жак любил готовить ещё с детства, ему нравилось это занятие, а сегодня у него было много времени, поэтому он расстарался: стол буквально ломился от салатов и мясных блюд, которые были “показаны” жёстко следящей за своим весом чемпионке мира...
Лариса неожиданно для себя обнаружила, что очень хочет есть, и просто накинулась на еду, чего раньше с ней почти никогда не бывало, поэтому Жак, привыкший к тому, что она, как правило, лениво ковыряется вилкой в тарелке, воспользовался моментом и подкладывал ей всё, что попадало под руку...
- А что у нас будет рядом со спальней, ну, в конце коридора? Там ещё одна комната есть... - утолив голов, поинтересовалась Лариса.
- Там... - Жак смешался, - там... тоже комната будет...
- Она, комната эта, там уже есть! - наставительно произнесла Лариса, подняв вилку и направив её в сторону Жака. - Я это сама видела, потому и спрашиваю. Но что в ней будет? Насчёт детской я с тобой согласна, - Жак моментально стал багровым, - а в той комнате? Да не красней ты!
Слегка придя в себя, Жак несколько перевёл дух.
- Да там ремонт ещё... - не очень искренно изобразил он равнодушие. - Я тебя туда потому и не повёл, что пока что показывать нечего...
- Ага...
- Что “ага”?
- Ну смотри! А то я подумала, что мой будущий супруг готовит себе, как всякий уважающий себя злодей по имени Синяя Борода, служебное помещение, кладовочку такую себе, в которую будет убирать тела своих жён после того, как в телах этих отпадёт необходимость! Если учесть, что его женой №1 вроде бы должна стать я, то перспектива, сам понимаешь, не из приятных...
Счастливо улыбаясь, Жак смотрел на тараторившую Ларису и кивал головой в такт её словам.
- Куда-нибудь... пойдём? - спросил он после того, как Лариса, насытившись, стала лениво водить вилкой по тарелке.
- А кофе?
- Прости... Конечно же, кофе!
- Конечно же, кофе! - передразнила его Лариса. - Конечно же, пойдём! Мы с тобой сейчас отправимся в путешествие! - объявила она, и при этих словах круглое лицо Жака стало вытягиваться: он надеялся, что сегодня они весь день, до того времени, когда нужно будет ехать в аэропорт, пробудут дома...
- Мы с тобой сейчас отправимся в путешествие... в спальню нашего дома! Которую нам предстоит исследовать! А один молодой человек принесёт даме кофе в постель!
Счастливый Жак подхватил Ларису на руки и бережно понёс свою драгоценную ношу на второй этаж, где находился “предмет исследования” - спальня...
***   
Последние три года, после того, как в её жизнь вошёл Жак, воздушные ворота французской столицы - аэропорт Орли - вызывали у Ларисы два прямо противоположных чувства: любовь и ненависть.
Всепоглощающую любовь испытывала она к этому, давным давно знакомому, миляге-аэропорту тогда, когда её самолёт приближался к нему - и не было никакой разницы, когда это происходило, днём ли, ночью ли, потому что в любое время суток, в любую погоду, лётную или не очень, её встречал-выглядывал в этом аэропорту Жак Луазо...
Ну разве можно было его не любить, этот аэропорт?!
Почти звериная ненависть распирала душу Ларисы тогда, когда аэропорт становился местом разлуки с Жаком, когда ей нужно было покидать любимого человека, улетать в какую-то другую жизнь, которая уже три года не имела без этого невысокого полноватого парня особого смысла, так, полурастительное существование...
И разве не эти отвратительные залы и стены виноваты в этом?!
Жак, которому и самому было очень плохо от того, что им нужно опять расставаться, старался особо не давить на Ларису, пока они ехали в Орли. Так, отвечал немногосложно, если она что-то спрашивала, но сам особой инициативы не проявлял.
Ему и самому было очень горько от того, что они снова расстаются, хотя в этот раз новость, которую преподнесла ему будущая жена, придавала совсем другой оттенок чувству, которым для него всегда сопровождалось расставание: для него это была надежда не просто на очередную встречу через несколько недель или месяцев, а на что-то такое, чего он пока что не мог осознать. Так бывает, когда слишком долго и сильно хочешь и ждёшь чего-то, что необыкновенно важно для тебя: накануне “исполнения желаний” невольно оглядываешь путь, пройденный тобой до этого, и как-то... по-новому оцениваешь то, что тебе предстоит получить от жизни...
В подарок ли?
В аэропорту их уже нетерпеливо ждали Валерич с Олечкой, причём Филяюшкин, как это было всегда, нервно поглядывал на часы, расхаживая перед сидящей Олечкой. Было похоже на то, что он в очередной раз “проводил воспитательную работу”, объясняя “ребёнку”, что опаздывать нельзя, потому что любое опоздание чревато самыми страшными и непредсказуемыми последствиями... для всех! Это была всем известная слабость тренера Филяюшкина, который сам был исключительно пунктуальным человеком и поэтому не переносил, если кто-либо оказывался неточным даже в самой малой мелочи.
Валерич был способен часами выговаривать (если время для этого находилось) за малейшее опоздание, заводясь и старательно рисуя картины, одна невероятнее другой...
- Наконец-то! Жак, ну так же нельзя, мы же договаривались! Ты же всё-таки... пунктуальный человек! - Валерич прямо-таки метнулся навстречу появившимся из-за кресел Жаку и Ларисе.
- Валерич, место встречи изменить нельзя, а о времени там ничего не сказано, хотя мы-то прибыли чуть ли не с королевской точностью! - Жак вытягивал в сторону Валерича руку с часами, которые, действительно, показывали точное время назначенной вчера встречи.
Валерич обращался к Жаку потому, что прекрасно понимал состояние Ларисы, и девушка была благодарна ему за это.
- Сейчас должны подъехать Валерия с Франсуа, - продолжал Валерич уже намного спокойнее. - Они нас вчера так прекрасно приняли, очень жалко, что вас не было.
- Ничего, Валерич, через пару месяцев и мы с Ларисой всех вас примем в собственном доме, тогда и сравните гостеприимство...
- Дом купил, да? Вот и молодец! Всё сразу получаешь: и дом, и хозяйку в дом! Лариса тебя уже обрадовала?
- Да.
- До потолка не прыгал?
- Я, знаете, Валерич, пока что в это ещё, если честно, не въехал... Поверить не могу, - понизив голос и отведя тренера в сторону, сказал Жак. - Казалось, так об этом мечтал, так хотелось этого... Но сначала должна была быть Олимпиада...
- Олимпиада эта не последняя, - перебил его Валерич, тоже понизив голос, - будут ещё Олимпиады, куда они денутся. В крайнем случае, вот эта малышка, - он кивнул головой в сторону Олечки, - эту Олимпиаду тоже вполне может завалить! Тьфу-тьфу-тьфу, что не сглазить! Стучу по дереву... - и он суеверно постучал себя по голове. - А вот девочка твоя... устала. И есть от чего, сам посуди: прыгает она уже почти что двадцать лет, а за последнее время - мать похоронила, развод, травма... Одно слава Богу - что вы с ней встретились.
Никогда я с тобой об этом не говорил, но сейчас... надо. Я уже... немолодой человек, всякое в жизни видеть приходилось, и то, почему люди могут вместе жить, - тоже знаю... По-разному у людей... получается. Мне вот, к примеру, на всю жизнь повезло: встретил свою Ирину, считай, пацаном ещё, а ведь такие встречи - они раз в жизни и бывают... Вот как у вас с Ларисой... Она ведь, когда за Сашку замуж выходила, думала, что это и есть её единственная в жизни любовь. Чудачка, даже, помню, на свадьбе стихи мне читала:
Единожды в жизни даётся любовь,
А всё остальное зовётся иначе...
Глянь, запомнил... Да... Только оказалось, что не любовь это была, а... сразу и не понять, что... Жалела она его, что ли?.. Сашку-то...
А у вас, Жак, любовь!.. И терять её ну никак нельзя, потому что права пигалица со своими стихами, бывает это раз в жизни, а всё остальное - другое... Ты её, Лариску, береги, потому что она...
Закончить фразу Валерич не успел, потому что возле них появился тайфун по имени Валерия Назье, следом за которым Франсуа Назье нёс большой пакет, украшенный, конечно же, видом Эйфелевой башни...
- Всем привет! - энергия Лерки, казалось, приобрела совершенно материальный характер, благотворно влияя на поникшую Ларису и приунывшего Жака. - Прошу получить под расписку! - и мадам Назье стала извлекать из большого пакета пакетики и свёртки поменьше.
- Валерич, это вам, Ирине Михайловне и Аньке! 
Анька - это дочь Валерича, тренер Анна В. Филяюшкина, с которой когда-то давно Лерка прыгала в синхроне. Анькой её называла только Лерка, которая вообще не признавала обычных имён: у неё все были Женьками, Аньками, Крысками, могла в речи мадам Назье и... не совсем благозвучная кличка проскользнуть, причём без напряжения, легко и просто...
- Крыска, тебе! - пакет оказался в руках Ларисы, которая собиралась тут же заглянуть в него, но Лерка возмутилась:
- Ещё чего! В самолёте посмотришь, это не бомба, не боись! Просто мы с тобой теперь вроде как соседками будем, так это тебе... по-соседски!
- Держи, Цыплёнок! - и Лерка сунула небольшой пакет явно не ожидавшей этого и потому ошарашенной Олечке. - На память о Париже, куда ты теперь, надеюсь, будешь часть ездить! У меня глаз-алмаз!
- Спасибо, Валерия! - Валеричу удалось, наконец, вставить хоть слово в болтовню Лерки. - Заранее тебе от Ирины Михайловны и Анечки - спасибо!
Анечка, единственная дочь Валерича, в прошлом талантливая батутистка, а сейчас столь же талантливый тренер, осталась в этот раз дома по вполне уважительной причине: она готовилась стать матерью. Валерич был счастлив, хотя страшно переживал, потому что это были первые роды у дочери, а после тридцати такие вещи, как правило, чреваты осложнениями...
Отчасти Валерич видел свою вину в том, что Анечка вышла замуж только в тридцать один год. Он считал, что дочь только из-за того, что не хотела подводить его - своего тренера, - так долго, до двадцати восьми лет, прыгала, а потом, как и он, стала тренером, вся жизнь которого проходит в спортзале...
- Вам, как будущему деду, положено знать, для чего приспособлены все эти штучки, - и Лерка начала объяснять Валеричу, что есть что в пакете. Валерич мучительно морщил лоб, и Лерка сжалилась над ним:
- Ладно, не мучайтесь так, женщины разберутся и без вас, от вас требуется - доставить в целости и сохранности!
В это время в зале появилась представительная делегация, сопровождающая мэра Надеждинска и директора алюминиевого комбината.
Сейчас, вечером, Владимир Иванович Птицын выглядел прекрасно: отдохнувший, тщательно выбритый, спортивного вида сорокасемилетний мужчина с открытой, обаятельной улыбкой и красивым, запоминающимся лицом. Мэра не портил даже вполне отчётливо прорисовывающийся под элегантным пиджаком животик, который на фоне общей спортивности фигуры Птицына казался накладным.
Птицын, заметив группу спортсменов и провожающих, мгновенно сориентировался и, ещё шире улыбаясь, протягивая руку, направился к Вадиму Валериевичу Филяюшкину.
- Приветствую героев спорта! С самого утра телевизор ни о чём другом не говорит, кроме как о вашей убедительной победе! Очень рад! Поздравляю! - приятный баритон мэра был дружелюбным и искренним, собеседники  невольно попадали в плен обаяния этого человека, его улыбки, голоса, искренней радости по поводу общения с такими интересными людьми, которые сквозили в каждом слове и жесте Владимира Ивановича.
Валерич, как это обычно с ним и происходило, в присутствии начальства немедленно стушевался. За всю свою долгую жизнь в советском спорте он привык к тому, что главным в этом спорте были не спортсмены или тренеры, а именно чиновники.
Начальники.
Сколько их, дуболомов и придурков, пытались учить его тому, как он должен тренировать батутистов, каким должен быть спортивный режим, что вообще - в глобальном масштабе! - нужно делать для того, чтобы добиться высоких спортивных результатов... По молодости лет тренер Филяюшкин пробовал спорить и доказывать свою точку зрения, но после понял, что плетью обуха не перешибёшь, и в дальнейшем при встречах с высоким начальством он старательно изображал Ваньку-взводного, заглядывающего в рот руководителям и ожидающего от них начальственного благословения, но всё делающего по-своему!
Каждую встречу с руководством Валерич привык использовать для того, чтобы “выбить” что-то для своих спортсменов, вот и сейчас он лихорадочно соображал, чем полезным может обернуться встреча на чужбине?
Мэр между тем обратился к Ларисе и Олечке.
- Восхищён! Невозможно передать словами, как восхищён! Мечтал вчера прийти поболеть за вас, но... - он сокрушённо развёл руками. - Дела, дела, переговоры, проблемы... - он говорил как бы в пространство. - Нам, людям, как в России стали выражаться, государственным, приходится ставить общественные интересы, интересы дела выше личных! Надеюсь, что как-нибудь всё же смогу выбраться, поболеть, может быть, дома...
Валерич тем временем накрепко “приклеился” к директору комбината, который, собственно, и был основным хозяином батута в Надеждинске... Да и не только батута...
Надеждинск изначально создавался как... “спальный город” при гигантском алюминиевом комбинате, поэтому и Дворец спорта, в котором тренировались батутисты, и прочие мало-мальски значимые сооружения города были собственностью комбината. Так называемая “соцкультсфера”. Правда, в руководство этим громоздким хозяйством директор не вникал, для этого у него был специальный заместитель, возглавляющий соответствующее управление, поэтому сейчас Семён Николаевич, директор, металлург от Бога, с тоской слушал Валерича, который, сев на своего конька, говорил о вещах, совершенно для директора не понятных - ведь они никак не касались производства.
Именно поэтому то, о чём с воодушевлением говорил тренер, было Семёну Николаевичу не интересно, но, как воспитанный человек, он изображал вежливое внимание.
Наконец кто-то из французов попросил мэра и директора отойти с ними в сторонку для какого-то “согласования”, и это спасло Семёна Николаевича от разошедшегося Вадима Валериевича Филяюшкина, убедительно доказывающего необходимость приобретения комплекта тренажёров и постройки восстановительного центра...         
- Увидимся в самолёте! - дружелюбно бросил на прощание Владимир Иванович Птицын.
Пока Валерич “доставал” высокое начальство, Лерка ухитрилась незаметно отвести Ларису в сторону, и сейчас они стояли так, что Франсуа и Жак могли видеть только их спины.
- Ну ладно, теперь давай для Женьки передачку, - Лариса знала, почему Лерка отошла с ней в сторону. Да и остальные, было похоже, не слишком заблуждались на этот счёт, уж очень старательно все делали вид, что заняты общим разговором... Мужская солидарность...
Краем глаза Лариса заметила набычившегося Франсуа, засунувшего руки в карманы лёгкого летнего пиджака.
- Всё как обычно, - сказала Лерка и передала Ларисе небольшой пакет. - А это... Это Женечка заказал: “Основной инстинкт” с непревзойдённой Шарон Стоун!..
В голосе Лерки была откровенная злость, и Лариса не смогла удержаться от улыбки.
- Ты что, кого-то ревнуешь к... Шарон Стоун?
- Ещё чего не хватало! - буквально взорвалась Валерия Назье. - Я никого, запомни, никого и никогда ни к кому не ревную, ясно тебе?!
Она помолчала, а затем, уже другим голосом, добавила:
- И что ему, в самом деле, кассета эта? всё на лохмушку этой Шарон не насмотрится, что ли? Баба бабой, помнишь, нас с ней в Америке знакомили?.. Нашёл на что смотреть, ни кожи, ни рожи! Да, Крыска, ты уж присмотри, чтобы с кассетой этой драгоценной ничего не случилось, ладненько? А то живёшь... между двух огней: один там психа гоняет, другой тут с ума сходит...
- Ну, Франсуа-то понять можно... Глянь, как набычился и глазищами своими зыркает! Красивый у тебя мужик, Лерка! Ты-то его не ревнуешь?
- А я его не держу, не нравится – скатертью дорога!.. Да ладно, Крыска, ты лучше... толстячка своего держи в ежовых рукавицах, особенно после того, как станешь его мадамой!
- Ле-е-рка...
- Молчу-молчу-молчу! Пошли к мужикам, а то они сейчас по три сигареты сразу курить начнут, как Волк из “Ну, погоди!”...
Ненавидя прощания, Лариса в последние минуты перед отлётом всегда вела себя по отношению к Жаку примерно так же, как она вела бы себя по отношению к... чужому человеку, даже за руку его, Жака, не брала... Сначала Жак обижался, а потом понял, что изменить это невозможно, и, хотя ему хотелось обнять Ларису, прижать её к себе и говорить ей нежные слова, не отпуская самого дорогого для себя человека, он стоял чуть в стороне от всех и ждал.
Лариса подошла к нему.
- Ну что?
- Ага...
- Сам ты... ага! Позвони завтра утром, часов в десять. По вашему времени в десять. С самого утра я у мамы...
- Хорошо.
Жак неловко ткнулся губами куда-то в висок Ларисы, а она столь же неловко поцеловала его в подбородок, после чего небольшая группа из двух очаровательных девушек и пожилого подтянутого мужчины прошла к стойке для регистрации пассажиров.
Лерка и Франсуа попрощались раньше.
***
Валерич знал, что примерно полчаса полёта Ларису трогать было нельзя, нужно было дождаться, когда она сама отойдёт от всего пережитого и начнёт мало-помалу общаться, после чего следовало всеми доступными средствами “вытаскивать” её из состояния, в котором она оказывалась каждый раз после расставания с Жаком.
Так получилось и в этот раз.
- Валерич, а вы кого хотите - мальчика или девочку?
- ?!
- Анечке скоро... того...
- Ты у меня прямо как у отца спрашиваешь... Ты что, забыла, что я-то готовлюсь стать дедушкой? У меня нужно спрашивать, внука или внучку я хочу!
- И в самом деле, я как-то об этом не подумала...
- Это ты о своих делах думала, это тебе надо решать, кого ты больше хочешь, сына или дочку, - наставительно произнёс Вадим Валериевич Филяюшкин.
- А мы с Жаком об этом ещё не говорили... Хотя, знаете, он уже оборудовал... детскую...
- Молодец! Наговоритесь ещё, никуда это от вас не денется. Теперь у тебя другая жизнь начнётся, так что всему своё время будет!
- А вот у Лерки детей ещё нет, а ведь она замужем давно...
- Пять лет. Она замуж вышла в том году, когда ты впервые мир выиграла.
- Вы что, так всю жизнь по соревнованиям и вспоминаете?
- Всю не всю, но... Так получается.
- Валерич, я посплю немного, хорошо?
- Чего спрашиваешь? Укрыть?
- Нет, спасибо, я так...
Лариса пыталась заснуть, но ничего не получалось. Неожиданно к сердцу стала подкрадываться тревога, которая становилась всё сильнее и сильнее, и это пугало девушку.
...Кличку “Крыска” или просто “Крыса”  она получила почти сразу же после того, как стала заниматься батутом. И появилась эта кличка не только потому, что совершенно естественно девчонку дразнили “Лариса-Крыса”.
Кличка эта стала следствием сочетания неуёмной энергии Валерича и некоторых специфических черт личности его ученицы.
Валерич, который был чрезвычайно любознательным человеком, как-то огорошил всех своих учеников вопросом: “Какое животное обладает самым острым ощущением опасности?”.
Высказывались самые разные предположения, называли самых разных животных - от кита до волка, но Валерич торжествующе объявил, что острее всего ощущает опасность... обыкновенная крыса. Якобы он, Валерич, услышал это в телевизоре, и поэтому верить в достоверность этой информации следовало безоговорочно.
Для такого утверждения имелись некоторые основания.
Когда-то Валерич невесть как углядел в программе “Время” огромную жабу, про которую рассказывали самые невероятные вещи. Увиденное и услышанное произвело на него такое сильное впечатление, что на следующее утро он половину тренировки рассказывал о необыкновенной жабе, заводясь от звуков собственного голоса и воспоминаний об увиденном в телевизоре.
Упустить такой случай было никак невозможно, поэтому мальчишки и девчонки незаметно, но очень умело подзуживали Валерича, которому к концу тренировки Трифон Карлыч - а именно так, по уверениям тренера, звали необыкновенную жабу - стал родным и близким...
Тогда Женька Рослый нанёс решающий удар.
- Спасибо вам, Вадим Валериевич, эта ваша Карла нам сегодня здорово помогла, аж легче стало! Это вы классно придумали!
- Кто придумал?
- Ну вы же! Про жабу!
- Как так придумал? - оскорбился Валерич. - Как так придумал! Говорю же вам: чистая правда, сам вчера в программе “Время” видел!
- Да вы вчера вообще эту программу видеть не могли, вы же из зала ушли чуть ли не ночью!..
- А я в тренерской!
- Нечем вам больше у себя в тренерской заниматься, кроме как программу “Время” смотреть!..
Валерича завели, и он затаил обиду на тех, кто ему не поверил.
А через три недели тренер Филяюшкин триумфально представил обалдевшим от этого ученикам... письмо за подписью директора Московского зоопарка, в котором, действительно, сообщалось о проживании в этом зоопарке огромной жабы по имени Трифон Карлыч и описывались его, Карлыча, выдающиеся размеры...
Поэтому, памятуя об истории с Трифоном Карлычем, с Валеричем не спорили. Скорее всего, о выдающихся способностях крыс просто забыли бы, если бы буквально через три дня Лариска Сизова, которая и была Крыской, не заставила вспомнить о необыкновенных способностях этих малосимпатичных грызунов...
Как только появилась возможность, Валерич привёз из-за границы видеомагнитофон и стал использовать его в учебно-тренировочном процессе. В тот день он хотел показать знаменитые упражнения на брусьях Людмилы Турищевой, когда после соскока гимнастки шатавшиеся до этого брусья  рухнули у неё за спиной, а она даже не пошевелилась...
Как только на экране появились эти самые брусья, к которым подходила Турищева, раздался тонкий и, честно нужно сказать, очень противный голосок Лариски: “Не надо, они сейчас упадут!”.
Валерич был раздосадован: срывалось воспитательное мероприятие, он собирался показать, что истинный чемпион никогда не теряет присутствия духа и концентрации - даже в самых экстремальных ситуациях. Поэтому он сурово выговорил Лариске: “Если ты это уже видела, то не мешай смотреть другим!”.
- Я не видела... - испуганно пролепетала пигалица.
- А откуда же ты тогда знаешь, что они упадут?
- Я не знаю... так, знаю...
Объяснение было детским, и большего Валеричу добиться от Ларисы не удалось.
После случая с просмотром плёнки он позвонил домой Лариске, и Ядвига Яновна Сизова спокойно подтвердила, что, насколько она помнит, видеть падение брусьев дочь и в самом деле не могла, но то, что Лариса иногда способна предчувствовать опасность, отрицать невозможно: примеров этого более чем достаточно.
К матери Ларисы тренер Филяюшкин относился с нерассуждающим почтением, поскольку Ядвига Яновна в совершенстве владела тремя европейскими языками и была одним из наиболее известных в городе преподавателей педагогического института...
Однако окончательное признание выдающиеся способности Ларисы получили через несколько недель, когда группы проводили соревнования на сдачу разрядов. Стоя на батуте, Лариска вдруг тоненьким своим голоском истошно завопила: “Вадим Валериевич!”.
Гордо восседавший за судейским столиком Валерич вскочил как ошпаренный и кинулся к ней, и в это самое мгновение сорвавшийся баскетбольный щит вдребезги разнёс хлипкий столик, за которым только что так внушительно восседал главный судья соревнований, судья международной категории В.В. Филяюшкин...
Впечатление было оглушительным, и только Лерка Сергеева сипло прошептала: “Н-ну ты, Крыса... малая...”.
С тех пор прошло очень много времени, Крыса и Крыска - так ей звали - много раз доказывала свои способности, предупреждая о грозящей им опасности самых разных людей тогда, когда этой опасности, что называется, и близко не было... К этому все привыкли, привыкла и сама Лариса: она доверяла своему предчувствию, и поэтому сейчас её так сильно встревожило то, что она ощутила в салоне самолёта, который с огромной скоростью нёс её домой. Она ощутила знакомое чувство опасности, и это было странно...
И страшно...
Откуда оно взялось?
Чем оно вызвано?
Неужели и в этот раз оно окажется... небеспочвенным?..
- Господи, зачем? Ведь всё так хорошо, ведь всё чудесно, зачем же это? - мысленно взмолилась Лариса, не желая поддаваться дурному предчувствию.
Она очень хотела посоветоваться с Валеричем, но потом вспомнила, как именно тот относится к её способности - чуть ли не как паникёр, это началось ещё с той истории со щитом! -, и сдержалась.
Просто - самолёт. И этим всё сказано.
Все эти предчувствия - это в прошлом. Сейчас начинается новая жизнь, в которой всё будет очень хорошо.
Это новая жизнь, в неё старый багаж не пропускается!
...Лариса очень хотела ошибиться в своих предчувствиях...
***
Лерка и Франсуа сидели в салоне “Мерседеса”. Проводив взглядом медленно набирающий высоту лайнер, Франсуа достал мобильник. Номер был длинным, международным, но соединили быстро. Трубку подняли после первого же звонка.
- Валерий Игоревич? Нет-нет, сразу же звоню, вот, самолёт только что оторвался от земли. Так что картинка уже летит к вам! Да, сам просматривал... Думаю, это то, что вы заказывали, и качество... Качество очень хорошее, нет-нет, ни с кем не спутаешь! Уже? Как обычно? Вот и хорошо. Всего доброго!
- Женечка твой уже готов посылочку получать! - бросил он жене, не глядя на неё, и включил зажигание.
***
Широкая русская душа (или идиотизм?) проявляет себя по-разному, но особенно заметной становится эти широта, когда речь идёт о делах, так сказать, государственного масштаба: тут уж и в самом деле, раззудись, плечо... Как следствие: страна победившего социализма в своё время прославилась в мире гигантоманией, стремлением быть “впереди планеты всей” где надо и где не надо...
Надеждинск, город с трёхсоттысячным населением, выросший в безлюдной степи буквально за несколько лет, поддерживал самые тесные отношения с окружающим миром посредством железнодорожного транспорта, потому что алюминий в промышленных масштабах самолётами просто не перевозят. Поэтому плановики и рассудили, по-своему даже и мудро, что строить аэропорт в городе, изначальным предназначением которого было обеспечение промышленности, в том числе и авиационной, алюминием нет никакого смысла...
В бытность свою “полузакрытым” городом, каких немало существовало на необъятных просторах бывшей империи, Надеждинск, откровенно говоря, и не испытывал нужды в авиационном сообщении с прочими очагами цивилизации, поскольку просто так попасть в этот город было практически невозможно, а из него в отпуск народ предпочитал ездить поездом, дабы сполна вкусить прелестей российского железнодорожного сообщения - по части беспробудного пьянства в пути...
Неудобство, вызванное отсутствием скоростных средств связи с другими населёнными пунктами, расположенными на значительном расстоянии, стало очевидным после того, как Надеждинск стал городом “открытым” (а что в этой стране осталось “закрытым”?..): выяснилось, что для успешного осуществления бизнеса перемещаться поездом - роскошь непозволительная! Поэтому деловые люди города, которым приходилось “решать вопросы” не только в Москве, а иногда даже и за океаном, вынуждены были сначала тратить полтора часа времени, добираясь до областного центра, аэропорт которого и в прошлые годы гордо носил статус международного.
Вышеозначенные причины объяснили тот факт, что к прибытию самолёта “Париж-Камск” (с дозаправкой в Москве) из Надеждинска в сторону Камска с незначительным интервалом выехали две группы автомобилей.
Первая состояла из двух простеньких “шестисотых” “Мерседесов” и машин сопровождения, оснащённых мигалками и прочими аксессуарами. Эта группа должна была встретить в аэропорту и доставить в Надеждинск мэра города и директора алюминиевого комбината, каждый из которых, конечно, должен был ехать в персональном служебном “Мерседесе”.
Собственно, Семёну Николаевичу было в высшей степени безразлично, как и чем его доставят на комбинат, куда он собрался прямо из аэропорта, но начальник службы режима комбината не мог допустить, чтобы родной директор выглядел бедным родственником на фоне изрядно “навороченного” “Мерса” мэра Птицына...
В этом мэровском “Мерседесе”, кроме водителя, находился ещё один человек - Олег Иванович Огурцов, весьма примечательная личность, вся жизнь которой была посвящена соблюдению сначала социалистической, а после Бог её знает какой законности... Российской, может быть...
Олег Иванович был начальником городского управления внутренних дел, фактическим хозяином тайной и явной жизни в Надеждинске. Именно через него поддерживали связь тогда ещё кандидат на пост мэра Птицын и “великолепная четвёрка”, которую тот же самый Птицын недавно так красиво “кинул”. Именно Олег Иванович Огурцов обеспечивал гласную и негласную охрану своего патрона.
Помимо служебных отношений, Птицына и Огурцова связывала давняя дружба. Ровесники, они были на “ты” примерно сорок пять лет из сорока семи, которые были прожиты каждым из них на земле.
...“Ваня Птах” (Птицын) и “Ваня Огурец”, почтенные родители будущих больших начальников, были корешами и трудились в одном цехе тогда ещё строящегося алюминиевого комбината.
И халупы их в “Нахаловке”, как вполне традиционно называли в городе посёлок самозастроя, также были построены рядом.
И выпивали они чаще всего также в приятном обществе друг друга.
Мало того, они даже женились на подружках, приехавших на ударную комсомольскую стройку из далёкой сибирской деревеньки, чуть ли не в один день!..
Когда выяснилось, что новобрачные ожидают естественного прибавления семейств, в буйных головушках друзей возникла близкая к идиллической картина: они становятся родственниками посредством заключения брака между детьми, которым предстояло родиться.
Когда Варя Птицына родила крепкого и здорового сына Вовку, Ваня Огурец предъявил своей Клаве что-то вроде ультиматума: девку давай! Хотя, как и каждый мужик, он мечтал о первенце-сыне, только девочка могла претворить в реальность заботливо взлелеянный замысел... Для такого дела можно было и на жертвы пойти.
Разумеется, жизнь поступила так, как ей, жизни, было угодно поступить, и в положенное время Клава Огурцова благополучно разрешилась от бремени не менее здоровым и крепким, чем Вовка Птицын, пацаном, которого нарекли Олегом - в честь несостоявшейся Ольги...
Выпив сперва с радости, а после - вроде бы как с горя, молодые родители порешили: русскому человеку не привыкать к капризам судьбы, с которой нужно бороться... Может, формулировка была и несколько иной, но выход из создавшегося положения был найден, и друзья стали ещё и... кумовьями!
Как только это стало возможным, друзья арендовали шикарную по тем временам “Победу”, которая и свезла их в Камск к священнослужителю, совершившему обряд.
Из Камска вернулась “вместе дружная семья”...
Несостоявшиеся муж и жена росли вместе и с детства привыкли во всём полагаться друг на друга и во всём друг другу помогать.
Пример родителей, которые к тридцати пяти годам стали законченными алкашами, убедил сообразительных мальчишек, что на комбинате им делать нечего.
Нужно было искать другие пути в жизни.
Первой ступенью на их жизненном пути стал факультет физического воспитания местного пединститута, куда друзья поступили потому, что на этот факультет в том году, когда они закончили школу, был - единственный раз за всю историю данного высшего учебного заведения - самый маленький конкурс.
Здесь дорожки друзей, при общем магистральном направлении, понемногу стали расходиться: ленивый Птицын выбрал в качестве специализации спортигры, где всегда можно было спрятаться за спину товарища по команде, а основательный Огурцов всерьёз увлёкся классической борьбой.
Четыре года учёбы пролетели, как им и полагается, незаметно, после чего вопрос “Кем быть?” приобрёл вполне конкретные формы: ехать работать в село или идти в армию?
Друзья решили, что оба эти варианта лично для них не могут стать реальностью по причине полного несоответствия их амбициям и жизненным ориентирам.
Поэтому Олег Огурцов “устроился” в инспекцию по делам несовершеннолетних, что давало лейтенантские погоны и заменяло службу в армии, а Вовка Птицын вынырнул в качестве инструктора горкома комсомола. Поскольку официально Надеждинск числился райцентром, руководящие и не очень руководящие комсомольские работники приравнивались к сельским учителям, которых в армию не брали...
В дальнейшем темпы карьерного роста друзей то ускорялись, то замедлялись, но сам рост был постоянным. Даже распад СССР и самоликвидация КПСС как формы политической организации народных масс никак не смогли повредить Птицыну и Огурцову, поскольку к этому моменту секретарь райкома партии и заместитель начальника горотдела стали - в масштабах Надеждинска - фигурами самодостаточными и очень даже влиятельными.
...Сейчас Олег Иванович Огурцов ехал встречать своего друга-шефа, и одновременно ему нужно было проконтролировать ход операции, связанной с безопасностью столь удачно завершившейся в Париже (по информации, полученной им в телефонном разговоре с Птицыным) сделки. Будучи хитрецом из хитрецов, Олег Огурцов лишний раз хотел убедиться в том, что “ситуация под контролем”, что всё идёт так, как и было запланировано.
Выезд из Надеждинска второй группы автомобилей как раз и был связан с необходимостью обеспечения стратегической безопасности высокого начальства. Группа эта не была столь однородной, как официальные встречающие, и состояла из трёх машин: двух неприметных оперативных “двадцатьчетвёрок” с форсированными двигателями и изящной, светло-серый “металлик”, “Тойоты-Камри” Женьки Рослого, которую оперативные машины квалифицированно вели по пороге в аэропорт.
Одна из “двадцатьчетвёрок”, стоявшая на выезде из города, получив информацию о начале движения Женькиной “Тойоты”, вышла на трассу таким образом, чтобы постоянно идти впереди этой “Тойоты”, не привлекая при этом внимания водителя. Вторая же шла сзади, контролируя движение “Тойоты” и корректируя скорость передвижения первой “Волги”.
В каждой из машин сидели по два оперативника, которые, конечно, знать не знали о том, какая сложная игра разыгрывается сейчас на вполне пристойном (спасибо комбинату!) шоссе между областным центром и Надеждинском.
Отбирая людей для этой операции, Огурцов исходил прежде всего из того, что это должны были быть отличные водители: Женька справедливо считался асом, его отношения с “Ласточкой” напоминали роман, он нетерпеливо и страстно выжимал из неслабой иномарки всё, что она способна была отдать... Соответственно, и “вести” его должны были не просто профессионалы, а высокие профессионалы своего дела.
В задачу экипажей машин сопровождения входило: “довести” Тойоту” до аэропорта, зафиксировать, в случае их наличия, все контакты водителя в пути и сдать объект группе наблюдения, которая заранее заняла места в самом здании аэропорта. Для обеспечения надёжности и оперативности связи сотрудники пользовались мобильными телефонами, с Огурцовым они также поддерживали связь с помощью мобильников.
Прибыв в аэропорт за полчаса до прилёта лайнера из Парижа, Олег Иванович Огурцов сразу же соединился со старшим группы сопровождения, который доложил, что объект ни с кем в контакт пока не вступал, “несётся, как угорелый”, и, если всё будет нормально, прибудет на место через пятнадцать-семнадцать минут: “С этим сумасшедшим не угадаешь, у него, похоже, где-то в машине крылья припрятаны”...
Огурцов задал несколько уточняющих вопросов, после чего решил, что всё идёт нормально.
- Ладно, ведите. Думаю, без особой необходимости не связь больше выходить не нужно. Меня разыщите возле зала таможенного контроля. Отбой!
Подозвав к себе старшего группы наблюдения в аэропорту, полковник проинформировал его о ситуации, уточнил задачу и отправился в зал таможенного контроля, куда совсем скоро должны были проследовать пассажиры, самолёт которых пока что находился в воздухе...
***
Дорога от Надеждинска до Камского аэропорта была знакома Женьке Рослому так хорошо, что, наверное, он мог бы проехать по ней и с закрытыми глазами. В бытность свою спортсменом он многократно преодолевал её в обоих направлениях когда в автобусе, а когда и в чужой машине. Потом, обзаведясь “Ласточкой”, стал у Масла кем-то вроде разъездного агента, постоянно встречая и провожая многочисленных хозяйских гостей.
Но были в его жизни и особенные поездки в аэропорт и обратно.
Немного, но были.
Это когда он провожал или встречал своих бывших товарищей по спорту, которые так и остались его вечными друзьями по жизни - Валерича, Лариску... Одни раз довелось - по приказу Масла - встретить и Лерку с Франсуа, которые тоже почему-то оказались гостями хозяина...
Особняком в жизни Женьки стояли поездки, когда он встречал Ларису, которая, как он об этом знал, везла ему передачу от Лерки... Как правило, в этих немногочисленных случаях Женька в аэропорт летел как на крыльях, но назад еле полз: слушал Ларису и Валерича, которые рассказывали о Лерке, и предвкушал момент, когда сможет остаться наедине с Леркиной весточкой...
Наверное, именно эти воспоминания сыграли с Женькой Рослым даже не злую, а трагическую шутку...
Замечтался он, что ли, чего с ним, парнем в высшей степени конкретным, почти никогда не бывало, или слишком уж неожиданно вынырнул на дорогу пьяный прапорщик, который очень спешил привезти домой украденную в части машину кирпича, а может, и свет дальних фар мощного джипа “Чероки”, нёсшегося навстречу, ослепил на мгновение Женьку, но, когда он увидел невероятно близко перед собой грязно-зелёный борт армейского “Урала”, деваться ему было уже некуда...
Всю свою жажду жить, всё своё желание увидеть присланную Леркой кассету, на которой она, Лерка, говорит Женьке слова, так и не услышанные им от неё в жизни, - всё это вложил Женька в отчаянный поворот руля своей верной “Ласточки”, и это было единственным, что ему удалось сделать...
“Тойота” правым боком въехала в пространство между громадными колёсами “Урала”, заклинив их собой, почти остановив движение огромной неуклюжей машины, которая, протащив немного изувеченную иномарку, удивлённо остановилась посреди шоссе...
***
Излишне говорить о том, что “большие люди” проходят таможенный контроль по своим, “большим” же, правилам: не успела основная часть пассажиров парижского рейса сориентироваться с получением багажа, как Владимир Иванович Птицын и Семён Николаевич уже вышли к встречающим. Здесь директор комбината торопливо попрощался с попутчиками и быстро прошёл к своему “Мерседесу”.
- Как обычно, Семён Николаевич? - спросил после приветствия среднего роста парень лет тридцати, личный водитель директора, который за четыре года прекрасно изучил характер своего шефа и спрашивал скорее для проформы: он знал, что даже сейчас, в половине двенадцатого ночи по местному времени, директор поедет не домой, а на комбинат.
- Да-да, Денис, всё как обычно... Здравствуй, кстати... - и на грубоватом лице Семёна Николаевича неожиданно появилась улыбка.
- Вас понял... - парень привык и к тому, что директор был человеком достаточно рассеянным, который мог просто не услышать приветствия.
- Да, Денис, это... вот, твоей Зине! - и директор вытащил из портфеля какой-то свёрток. Водитель расплылся в ответной улыбке: он обожал свою Зину, одного из лучших, несмотря на молодость, технологов комбината, и такое - неожиданное - внимание директора не могло не польстить ему...
***
- Привет, Олежка! - оживлённо и по-настоящему искренно сказал Птицын и крепко пожал руку друга. - Как ты тут без меня хозяйнуешь? Небось, совсем распустился без моего чуткого руководства?
- И ещё как распустился! - Огурцов говорил, как всегда, негромко, но было заметно, что Олег Иванович тоже обрадован встречей с другом. - Конечно, без вашего всевидящего начальственного ока мы, сирые да убогие, ни в жисть не можем...
- Не изображай из себя сирого да убогого, всё равно не поверю! - перебил его Птицын. - Пошли в машину, там я тебе всё и расскажу, а рассказать есть что! Да и тебя послушаю...
- Ты иди, я тут кое-что должен уточнить, а потом подойду.
- Добро! - и мэр энергично, как будто и не было долгого перелёта, зашагал в сторону “Мерседеса”.
Охрана его работала столь профессионально, что её присутствие почти не было заметно.
***
Точно так же, как в аэропорту Орли у Ларисы было своё постоянное место для “встреч-прощаний”, в Камском аэропорту Ларисе и Женьке не найти друг друга было просто невозможно: самое тривиальное свидание под часами! Если Евгений Воропаев находился под этими самыми аэропортовскими часами, то сей факт означал: Женька встречал или провожал своих друзей.
Эту “механику” встреч под часами разработал Валерич, который провёл в различного рода поездках никак не менее половины своей сознательной жизни. Поэтому тренер Вадим Филяюшкин любил повторять своим ученикам: “Ты в каждом городе должен иметь свою точку, куда обязательно нужно идти тогда, когда потерялся сам или потерял кого-то. Место встречи изменять нельзя, это я ещё до Глеба Жеглова понял!”.
Сейчас, достаточно быстро пройдя таможню, благо, в каждой из смен за долгие годы жизни в спорте у них были знакомые, спортсмены вышли в зал, и здесь обнаружилось, что Женьки нет на месте. Получилось, что дурные предчувствия Ларисы начали оправдываться уже в аэропорту...
- А я вам что говорила, Валерич? Вот оно - Женьки-то и нет!..
- Да мало ли что, Крыска, - Валерич, сам встревоженный, пытался успокоить Ларису, - может, он просто вовремя не успел, сейчас примчится!..
- Валерич, вы много можете вспомнить случаев, когда Женька не успел куда-нибудь? Тем более, что сегодня он письмо от Лерки ждёт, а вы сами знаете, что это для него такое...
- Да, конечно, на него это не очень похоже, но ты знаешь, Крыска, дорога есть дорога, случиться может на ней всякое, с машиной там...
- Ну хорошо, - Лариса покачала головой, - подождём, раз так, хотя...
- Давайте, девчонки, присядем пока, после этих воздушных... путешествий всегда приятно просто посидеть на матушке-земле...
***
К “Мерседесу” Владимира Ивановича Птицына быстро подходил полковник Огурцов, на ходу пряча в карман мобильный телефон.
- Вовка, ты пока давай быстро домой, а я потом к тебе подскочу, обо всём и переговорим...
- Что-то не так, Олежка? Случилось что-то? - Птицын внимательно смотрел на друга.
- Случилось. Что именно случилось - я и сам пока что не знаю, поеду выяснять, после этого - сразу к тебе.
- В двух словах рассказать не можешь?
- Могу. Но толку от этого не будет, да и многое мне самому пока не известно. И времени сейчас нет. Всё, Вовка, договорились, сиди дома и жди меня!
Птицын задумчиво глядел вслед быстро удалявшемуся Огурцову, и красивое лицо мэра стало встревоженным: дело в том, что Олег Иванович Огурцов, флегматик по темпераменту, “ускорялся” только тогда, когда этого требовали обстоятельства, а поскольку всё, чем он занимался, он тщательнейшим образом готовил, обстоятельства, которые заставили его так спешить, скорее всего, действительно, были непредвиденными.
А что хорошего можно ждать от непредвиденных обстоятельств?..
***
...Уехало в Надеждинск высокое начальство, уехали из аэропорта почти все пассажиры, прибывшие рейсом из Парижа, а Валерич, Лариса и Олечка по-прежнему сидели под часами, хотя всем давно было ясно, что Женька уже не появится и домой нужно добираться на перекладных - возвращение в родные пенаты оказалось совсем не таким, каким оно виделось...
- Берите вещи, идём договариваться с рысаками! - в сердцах бросил Валерич и первым поднял свою вместительную сумку, прихватив мимоходом и большие сумки девушек, так что в руках у них остались только пакеты с всё тем же величественным творением великого инженера Эйфеля.
***
Вопреки пессимистическим ожиданиям, “договориться” с рысаками удалось более чем легко: едва они подошли к импровизированной стоянке частных такси, как возле них лихо тормознул ярко-синий подержанный “Опель”, высадивший молодую пару с несметным количеством баулов и сумок.
- Гляди, не иначе как собрались на какие-нибудь острова далёкие на бархатный сезон, - меланхолически заметил тренер Филяюшкин, но тут высунувшийся из переднего окна “Опеля” пожилой мужчина радостно приветствовал его, и Валерич понял, что Бог всё-таки существует, потому что этот пожилой мужчина был его соседом по дому, ушедшим на пенсию по “горячей сетке” и подрабатывавшим извозом.
- Вадим! - жизнерадостно воскликнул Павел Осипович, разглядевший знакомое лицо и мгновенно сообразивший, что для него всё складывается чрезвычайно удачно: молодые пижоны, которые на родительские денежки отбывали, как правильно определил Валерич, на один из экзотических островов и совершенно случайно оказавшиеся без “колёс” - новый родительский же “Ауди”, который вёз их из Надеждинска в Камский аэропорт, ещё не привыкнув к российским дорогам, “обломался” в семи километрах от родового имения молодых людей, - были счастливы, что им подвернулся его, Павла Осиповича, непрезентабельный “Опелёк”, поэтому заплатили, не торгуясь, за дорогу в оба конца, следовательно, можно было бы и не ловить пассажиров на обратный путь, но ведь они сами подвернулись! Да ещё и знакомые, за полтора часа пути можно изрядно пообщаться с соседом по дому, который прилетел из самого Парижа!
- Поехали! - радостно выкрикнул Валерич, по-хозяйски усаживаясь на переднее сиденье “Опеля”. Предварительно он разместил во вместительном багажнике иномарки сумки девушек, а самих их заботливо усадил сзади.
***
Язык у Павла Осиповича, как в этом могли убедиться не знавшие его, Павла Осиповича, до сегодняшнего вечера Лариса и Олечка, и в самом деле был без костей. Поэтому в течение первых десяти минут поездки рот хозяина “Опеля”, что называется, не закрывался, и при этом водитель перескакивал с темы на тему с лёгкостью и в самом деле необыкновенной, сам Иван Александрович Хлестаков позавидовал бы...
Похоже, что пенсионер обладал по-детски непосредственным восприятием действительности, и его словесная активность напоминала слегка ошарашенным пассажирам извержение небольшого, но весьма активного вулкана...
- Слышь, Вадик, они мне говорят, что я и в этом году должен проходить техосмотр, а я его проходил только что, совсем недавно! Ну, ясное дело, поставил кому надо пузырь, и всё класс! - в голосе совершенно седого мужчины явно слышались мальчишеские нотки. - Но я им сказал...
- Да ладно, Паша, - Валеричу удалось, наконец, прорваться сквозь поток красноречия истосковавшегося по общению (с этими “новорусскими отпрысками” поговоришь!..) водителя, - ты сейчас вот что лучше скажи: ты моих давно видел? Как они там?
- Твоих? - Павел Осипович на секунду призадумался. - Анечку - перед тем, как выехал, она из подъезда вышла, как я понял, вечерком прогуляться. С Севкой они аккуратненько так к бульвару потопали, - отвечая на невысказанный вопрос Валерича, добавил Павел Осипович: Сева, муж Анечки, работал на комбинате по сменам, чаще всего в ночь, поэтому вечерняя прогулка с женой была для него нечастым, и потому приятным вдвойне, событием. В остальные же дни с Анечкой выходила гулять Ирина Михайловна, решительно пресекавшая настойчивые попытки Валерича составить им компанию: “Сиди дома, а то опять всю дорогу про свои двойные сальто говорить будете!”.
- А Ирину даже и не помню, когда видел! - озадаченно изрёк Павел Осипович. - Точно, дня два назад!
При его общительном характере два дня было “не помню когда”...
- Да, Вадик, вы сейчас такое увидите! - оживился чуть было приунывший Павел Осипович. - Мы сюда когда ехали, так я толком не разглядел, вот сейчас и посмотрим! Там иномарка в “Урал” въехала, так прикидываешь, она чуть ли не вся под ним и оказалась! Нет, точно! Ментов куча, вояк понаехало... “Урал”-то ихний, вояк...
- Какая иномарка?! - спросила со своего заднего сиденья Лариса, и в голосе её нельзя было не почувствовать тревогу.
- Какая?.. Точно не скажу, там ведь сразу и не разберёшь... Говорю же: она почти вся под этим ублюдочным “Уралом” устроилась... Одно видно, что машина новая, не чета моей старухе. Да, это сразу видно... Похоже, “Мазда”, а может, что-то... такое... Серебристый “металлик”...
- Валерич! - Лариса почти кричала. - Может... поэтому Женька и... не успел, а?.. Может, он это?..
Валерич тоже не на шутку встревожился.
- Паша, далеко ещё?
- Да нет, тут рядышком, через пять минут долетим...
В салоне машины за эти пять минут не прозвучало ни звука, даже говорливый Павел Осипович молчал, уделив всё внимание трассе и машине.
- Почти приехали, - водитель, наконец, открыл рот. - Счас повернём...
Но, вопреки утверждению Павла Осиповича, за поворотом не оказалось ни “ублюдочного “Урала”, ни якобы устроившейся под ним иномарки...
И милиции там тоже не было.
И военных.
Вообще никого не было на пустом ночном шоссе...
- Мать моя женщина, да куда же они все подевались?! - изумился Павел Осипович. - Ну правда, Вадик, полчаса назад всё было так, как я говорил...
- Ты место точно запомнил?
- Да точно, точно... Здесь это было!
“Опель” притормозил у обочины шоссе, и Павел Осипович озадаченно посмотрел на Валерича.
- Может, уже всё убрать успели? - откликнулся на его взгляд Филяюшкин.
- Кто убрать успел? Вадик, ты что, ментов наших не знаешь? Они же, пока повернутся, три часа пройдёт! Говорю ж тебе, что полчаса назад, ну, сорок минут максимум, всё тут посреди дороги и было, я ещё на двадцати километрах полз, ну, в объезд...
- Может, ментам, как и всем нормальным людям, ночью тоже спать хочется, вот они и управились так быстро? Крыска, - повернулся Валерич к пытавшейся что-то сказать Ларисе, - ты пока что не заводись, ладно? Женька - не Женька, этого сейчас не узнаешь, хотя лично я думаю, что... Женька в аварию попасть просто не мог, он же машину, как батут, кожей чувствует! Просто ты же знаешь его... работу... Выхватили, как обычно, неожиданно, и езжай туда, не зная куда! Так и сейчас... Нас, конечно, он подвёл, но, слава Богу, вот, Паша есть, так что ничего страшного не случилось. Давай, Паша, не спи, нас же дома ждут, тоже, поди, время подсчитывают...
Забившись в уголок сиденья, Лариса молчала, пристально глядя прямо перед собой.
***
Сначала Женьке было страшно, жутко больно, и эта боль заслоняла собой все остальные чувства. Кажется, к нему кто-то обращался, у него что-то хотели узнать, но, не в силах сопротивляться боли, он ничего не понимал.
Потом Женька, вероятно, провалился в беспамятство, потому что он всё забыл, даже боль, а, вынырнув из чёрного сна, увидел перед собой яркий свет бьющей прямо в глаза круглой лампы, чуть в стороне от которой находилось круглое же лицо совершенно не знакомого ему человека.
- Воропаев, вы меня слышите? - громко спрашивал этот человек.
Женька слышал его, но ответить не мог. Он шевелил губами, и ему казалось, что он очень громко отвечал “Да!”, но на самом деле из его горла вырывался лишь полузадушенный хрип, в котором разобрать что-то было практически невозможно.
Собеседник понял это.
- Если вы меня слышите, то закройте глаза, - уже тише предложил он, и Женька прикрыл глаза.
- Вы помните, куда и зачем вы ехали?
Глаза прикрыты.
- Вы должны были кого-то встретить в аэропорту?
Женька не открывал глаз.
- Владимира Ивановича Птицына?
В открывшихся глазах Женьки, сквозь боль промелькнуло удивление.
- Кого-то другого?
Женька обессилено прикрыл глаза.
- Кого? Кого вы должны были встретить в аэропорту, Воропаев? Друзей? - настойчиво спрашивал мужчина, но Женька уже опять впал в бессознательное состояние.
...Олег Иванович Огурцов резко повернулся к сидящему рядом с ним невысокому человеку с большим белым чемоданом, на крышке которого красовался красный крест.
- Что ты можешь сделать?
- А что тут можно сделать?.. У него повреждения внутренних органов, несовместимые с жизнью... Доходит он... - и врач отвернулся.
- Это я и без тебя понял, что он доходит, - терпеливо начал Огурцов, - ты скажи, что ты можешь сделать для того, чтобы он заговорил?
- Единственное - это “сыворотка правды”, хотя он в таком состоянии, что и её применение может оказаться безрезультатным: всё-таки повреждения... слишком обширные.
- Так коли!
Врач достал из чемодана одноразовый шприц и ампулу и принялся сноровисто готовить инъекцию. Пока он занимался своим делом, Олег Иванович Огурцов лихорадочно соображал, что ему делать дальше.
Вопреки мнению окружающих, он вовсе не был таким тугодумом и увальнем, каким казался на первый взгляд. Наоборот, Олег Иванович был человеком порывистым и даже импульсивным, но силой воли ему удавалось держать себя в руках. Вот почему окружающие и привыкли к виду всегда спокойного и выдержанного Олега Ивановича Огурцова, не подозревая, какие чувства бушуют под этой, внешне бесстрастной, оболочкой. Этого не знал даже друг детства Вовка Птицын, из-за которого, собственно, и заварилась вся эта каша...
Тем временем Женька неожиданно ощутил небывалый прилив сил и огромное желание говорить. Он что-то залепетал, но повреждённая гортань не давала возможности правильно понимать произносимые им слова.
В ответ на вопросы, которые задавал ему мягкий, добрый голос, Женька рассказывал о том, что он должен был встретить в аэропорту Лариску Сизову, забрать у неё кассету для Масла. Но - самое главное! - Женька доверчиво поделился с добрым человеком своей радостью - Лариска должна была привезти ему долгожданную кассету от Лерки, её, Леркино, письмо к нему!
Работал магнитофон, записывающий бессвязный лепет, с трудом вырывающийся из искалеченной гортани Женьки, а Олег Иванович Огурцов, внимательно слушая, сразу же пытался “состыковать” полученные сведения и известную ему картину. Однако разобрать ему удавалось немногое: имя “Лариса” и слово “кассета”, часто повторявшиеся, он уловил, потом умирающий стал рассказывать о какой-то Верке, но, скорее всего, это уже никоим образом не касалось того, что интересовало Огурцова...
- Записывай... до конца, а я поехал! - приказал он лейтенанту, который неприметно устроился в уголке палаты больницы МВД, куда сразу же после аварии срочно доставили умирающего Женьку Рослого. - Потом сразу же отдашь на расшифровку, распечатку, а как будет готово - сразу же ко мне! Долго ему ещё?.. - кивнул в сторону Женьки, обратился он к врачу.
- Нет, - односложно ответил тот.
А Женька уже ничего не чувствовал, потому что сейчас с ним была Лерка, и она целовала его, нежно баюкала, и вместе с этими поцелуями уходила из изувеченного Женькиного тела и та кошмарная боль, которая совсем недавно мешала ему даже вздохнуть...
И снова ощущал он волшебную лёгкость полёта, когда послушное тело невесомо взлетает над упругой сеткой батута, преодолевает на миг силу земного притяжения, бескрылой птицей паря на огромной для вросшего в землю человека...
Но в этот раз Женька Воропаев окончательно преодолел зов земли и, поднимаясь всё выше и выше, ощущал, как волны счастья качали и нежно ласкали измученное болью тело, возвращая ему лёгкость и силу...
Врач судорожным движением руки закрыл Женьке глаза, но никто не смог бы убрать с губ покойного широкую мальчишечью улыбку абсолютно счастливого человека...
***
Есть такое расхожее утверждение, что мёртвым не больно.
Так это или нет, но достоверно утверждать такое мог бы, вероятно, только тот, кто сам был мёртвым - а кто может такое утверждать достоверно?..
Слава Богу, что мёртвые не переживают по поводу того, что говорят о них живые. Потому что тогда Женьке Воропаеву, наверное, стало бы просто страшно от того, какие слова говорились в его адрес этой бесконечно долгой ночью самыми разными людьми в самых разных населённых пунктах этой - такой огромной и такой маленькой - Земли.
А кто сказал, что мёртвым не больно и что они, мёртвые, не слышат и не видят всего того, что связано с ними после их ухода из жизни?..
***
Владимир Иванович Птицын, ещё будучи секретарём горкома партии, получил превосходную четырёхкомнатную квартиру в местом “Белом Доме”. Наверное, если бы кто-то сумел подсчитать все эти бесчисленные “Белые Дома” всесоюзного, республиканского, городского, районного и прочих масштабов, оказалось бы, что добрая половина населения бывшего СССР так или иначе, но жила “по-белому”. Ну не может русский человек не приклеить ярлык к чему бы то ни было, без этого ему жизнь не в радость, вот только в выборе этого самого ярлыка он слепо следует раз и навсегда принятым штампам, хотя самому ему при этом кажется, что он - что-то вроде первооткрывателя...
Когда начался коттеджный бум, когда на смену “Белым Домам” пришли “Царские Сёла” (и здесь штамп!), Птицын, состояние которого к этому времени было таким, что позволяло ему без особых денежных потерь выстроить себе что-то наподобие средневекового замка, остался консервативно верен своей квартире.
Может быть, этот консерватизм был обусловлен тем, что его дочь, уже окончившая с отличием экономический факультет МГИМО (а Птицын называл это учебное заведение именно так, ведь так оно звалось в годы его молодости, когда поступление в него было “голубой мечтой” миллионов, в том числе и двух друзей из надеждинской “Нахаловки”...), жила в Москве, где папа прикупил ей не самую худшую в столице квартиру, а жена его, привыкшая к уюту обустроенного ею домашнего гнезда, не хотела покидать этот уют ради сомнительного удовольствия обозревать из окон новомодного коттеджа высокий забор...
А может быть, планы Владимира Ивановича Птицына были весьма обширными и в них находилось место не только родному городу? Поэтому и не было интереса обременять себя дорогостоящей недвижимостью, избавиться от которой в Надеждинске было невероятно сложно: те, у кого водились деньги, старательно “грохали” себе для якобы проживания такие же дворцы, только по собственным проектам, а те, у кого денег не было, могли только облизываться, глядя на чужие хоромы...
Зато евроремонт, как стали называть это в России, в квартире Птицына был сделан отличный. Самое главное достоинство этого евроремонта заключалось в том, что после его проведения в стало как бы намного больше места, а стены жилища превратились в что-то вроде “живой среды”: отличные импортные материалы, по-настоящему высокий профессиональный уровень московской строительной бригады, талантливый дизайнер, проектировавший интерьеры, - всё это превратило заурядную, хотя и большой площади, квартиру в райский уголок, в котором человек чувствовал себя хорошо и свободно.
...После того, как Владимир Иванович “доложился” супруге о поездке, вручил ей дорогостоящие парижские сувениры и подкрепился специально изготовленным к его приезду пирогом с малиной, жена отправилась досыпать, а мэр, сославшись на неотложные дела, заперся в своём рабочем кабинете.
Он не пошёл в спальню потому, что его отношения с женой, с которой он прожил почти что двадцать шесть лет, давно уже стали далёкими от того, что принято называть интимными отношениями. Женское естество его супруги не требовало, как считал Птицын, проявления с его стороны бурных чувств, ежели таковое и случалось, то очень редко, а в последние годы их практически не влекло друг к другу, так, иногда - после бурных возлияний мэра... Супруга внешне как бы признавала, что причина этого кроется в чрезмерной загруженности “Вовочки” самой разной работой, на которой, и в самом деле, Птицын пропадал сутками...
Прикорнув на диване в кабинете, Владимир Иванович Птицын  в полудрёме пытался догадаться, что же могло случиться такого экстраординарного (мэр любил такие слова...), связанного с ним самим и его делами, если Олежка Огурцов так спешно оставил его в аэропорту. Анализируя все свои действия во время парижского визита, он не мог найти ничего особенного, такого, что можно было бы считать угрожающим - всё нормально, даже загулы - и те в пределах нормы...
Правда, перед отъездом Огурцов рассказал ему, что навсегда отогнанные им от кормушки уголовники, похоже, что-то затевают, но предупредил, что в целом ситуация находится под контролем. Следовательно, с этой стороны неприятности ему не грозили. Хотя... Всё-таки в Париже он был почти неделю, а за это время могло случиться всякое...
Телефонный звонок разбудил Владимира Ивановича, который, незаметно для себя, всё-таки заснул. Мэр стал вначале искать мобилку, но потом, вспомнив, что он находится дома, нашарил трубку стоящего на столе телефонного аппарата.
- Вовка, это я, - услышал он усталый голос Олега Ивановича Огурцова. - Я почти что возле твоего дома, так ты мне открой подъезд и двери, чтобы Егоровну не будить... Всё, давай!
***
- В общем и в целом, как говорил наш профессор анатомии, всё не так, как надо, - развалившись в кресле у стола, негромко говорил Огурцов. - Пока тебя не было, наша родная “мазутка” сильно оживилась, и что-то против нас они всё-таки сотворили. Понять их действия, их активность, можно: ты же их практически раздел, поэтому просто утереться они не могли.
Мой человек конкретно ничего не знает, ему не удаётся влезть туда, где это всё решается. Скорее всего, кроме этих четырёх мушкетёров, компаньонов твоих бывших, никто ничего просто и не знает. Всех используют втёмную, только как исполнителей команд - “прими-подай”...
Но всё-таки кое-что нащупать удалось, хоть немного, но удалось.
Предположительно, это должно быть связано с твоей поездкой в Париж. Потому что после твоего отъезда факсы и телефонные разговоры с этой цитаделью мировой цивилизации и высокой моды стали в фирме Масла чуть ли не основным видом трудовой деятельности. Просто какая-то “горячая линия”!
- С кем именно они... общались?
- С самыми разными людьми. С самыми разными. В том числе и с хозяином ресторана “Мамины обеды”, ты его не можешь не помнить.
- Хозяина или ресторан? - совершено машинально сыронизировал Птицын, внутренне вздрогнув.
- А что ресторан? Ты там был, что ли? - внешне спокойный, Огурцов, который знал гораздо больше друга, напрягся, ожидая его ответа.
- Накануне отъезда мы там праздновали... успешное окончание переговорного процесса...
Дальше Олег Иванович Огурцов слушать не стал, он просто достал из своего новенького дипломата что-то вроде толстой ручки и, жестом попросив Владимира Ивановича замолчать, включил запись разговора Франсуа Назье с Валерием Игоревичем Масловым.
Слушая весёлые голоса собеседников, мэр Надеждинска посерел.
После того, как Олег Иванович выключил цифровой диктофон, в кабинете долго висела гнетущая, тяжёлая тишина. Прервал её полковник милиции.
- О какой картинке идёт речь, ты понял? Получается, что этот... сучий лягушатник из своего бордельеро ещё и киностудию сварганил?.. Ты там как.. отдохнул, наверное, есть на что посмотреть?..
- Две бабы и на всю ночь... - тихо ответил начинающий приходить в себя Птицын.
- Неслабо... После того, как Масёл погнал Рослого в Камск, чтобы тот встретил борт из Парижа, мы его контролировали, я сразу понял, что “картинка” - это из области компромата...
- Так это что получается, что кассета уже у них?! Ты что, этого... как там его, чёрта? Рослого? Ты что, перехватить его не мог?!
- Не ори, Вовка, не нужно. Ты у нас везунчик, тебя, наверное, Бог любит... Рослый в аэропорт не доехал: по дороге влетел под “Урал”.
- Жив?
- Уже нет.
- Погиб на месте?
- В нашем лазарете.
- Ты что-то узнал?
- Почти ничего. У него гортань была повреждена, бормотал что-то неразборчивое. Единственное, что разобрать удалось, - это кассета и Лариса...
- Стоп! - Птицын резко вскочил с места. - Вспомнил! Лариса!.. Это же наша чемпионка, которая на батуте прыгает! Да ты её должен помнить: красавица, фигурка - лялечка, высший класс! Они с соревнований летели домой вместе со мной. Твой... Рослый мог её знать?
- Мог, Вовочка, это не то слово! - довольно засмеялся Огурцов. - Этот Рослый, царство ему небесное, сам мастером спорта по батуту был! Выходит, это он именно их встречать ехал, а она ему кассету везла... Ты только посмотри, как всё красиво получается: ведь француз этот херов, у которого “Мамины обеды”, он же тоже... почти батутист, он же женат на нашей бывшей суперзвезде батута Валерии Сергеевой. Её-то ты, Вовка, не можешь не помнить, она тебя классно отшила, когда ты норовил, - здесь Огурцов улыбнулся, - в пожарном порядке... в партию её принять!
- К делу, Олег! - похоже, что воспоминания о Валерии Сергеевой были неприятны Владимиру Ивановичу Птицыну.
- А с делом... всё! Думаю, теперь всё понятно, всё стало на свои места. Раз кассета у этой... Сизовой, нам нужно эту кассету забрать - и все дела. Я тогда завтра с утра туда подъеду, “корочки” покажу, словом, пусть у тебя голова об этом не болит. Сейчас мне пробьют её адрес, и я на всякий случай туда “наружку” отправлю, потому что “мазутка” наша туда своих братков пошлёт...
- А как они узнают про неё?
- В смысле?
- Как узнают, что к ней ехать нужно?
- Ну-у... Ты что думаешь, это в первый раз? Нет, они, Вовка, скорее всего, уже давно получают из-за границы всякие... нужные им вещи с этими спортсменами. Ты что, не знаешь, как у нас спортсменов таможня досматривает?
- Ты хочешь сказать, что это девчонка...
- Не думаю, - поразмыслив, отозвался Огурцов. - Скорее всего, её тоже использовали втёмную, знаешь, как обычно просят перебросить какую-нибудь мелочёвку, не откажешь же в таком пустяке старым друзьям! Поэтому, когда “мазутка” узнает о гибели своего курьера...
- От кого узнает?
- От моих ментов продажных, от кого же ещё? У меня их... хватает...
- И ты их держишь на службе! Да их же гнать надо в шею!
- Гнать? Да нет, они иногда бывают в высшей степени полезны, через них в случае необходимости можно такую классную дезу запустить!.. А если, господин мэр, всех ментов, которые... налево ходят, из ментовки гнать, как вы выразились, то там никого и не останется! И, кстати, меня самого тоже в этом конкретном случае нужно гнать драной метлой!..
- Ну ладно, ладно!.. Ты мне политграмоту не читай, что дальше-то делать будем?
- Хорошо. Итак, они узнают о гибели Рослого, скорее всего - утром отправят своих “быков” к чемпионке домой, те, конечно, начинают борзеть. И тут появляемся мы - можно сказать, спасаем девушку, вырываем её из рук преступников! Улавливаешь? Затем остаётся малость: появляюсь я лично, и она отдаёт мне, благородному спасителю, вещественное доказательство для изобличения преступников - кассету. Может быть, делает это со слезами благодарности на глазах...
- Красиво!
- И я так думаю. Но это ещё не всё. Ты, Вовка, звони своим друзьям с берегов Сены, пусть они немедленно - слышишь, немедленно! - разбираются с этим корчмарём! Кассета может иметь копии, скорее всего, так оно и есть. Пусть они там у себя всё вычистят, это их грязь: они тебя в этом кабак возили, они и о безопасности должны были позаботиться. Так что прямо сейчас и звони!
Пока Владимир Иванович Птицын торопливо набирал номер, Огурцов устало обмяк на диване.
- Алё! - сказал Владимир Иванович в трубку. - Мне нужен господин Иванов. Нет-нет, передайте ему, пожалуйста, что это Птицын из Надеждинска и что это очень срочно... Спасибо, жду... - он хотел было что-то сказать, но, увидев, что Олег Иванович устало закрыл глаза, не стал этого делать и сидел молча.
- Ростислав Филиппович? Сожалею, что пришлось вас разбудить, но дело не терпит отлагательства. Ещё раз к сожалению, но хозяин заведения, в котором мы с вами... завершали работу, оказался... фотолюбителем... Именно так... Полагаю, что это очень серьёзно, потому что у нас есть запись его телефонного разговора с... нашими здешними друзьями... Да, именно что по их просьбе... Здесь всё уже под контролем, мы всё уже обеспечили... Вполне надёжно, да... Теперь, как вы понимаете, дело за вами... Нет, кроме самого факта существования... такой картинки, мне пока ничего не известно... Знаете, самому интересно!.. Хорошо, хорошо... Как только что-либо станет известно, я вас сразу же проинформирую, сразу же... Разумеется, и вы меня тоже! Жду вашего звонка, Ростислав Филиппович! Всего доброго!
Не успела трубка телефона оказаться на своём месте, как Олег Иванович Огурцов был уже на ногах, поэтому повернувшийся к нему Птицын встретился с внимательным взглядом друга.
- Они всё сделают. Филиппыч, знаешь, был и сам этим ошарашен. Мне так показалось, - Птицын помолчал. - Ты молодец, Олежка, вовремя всё усёк, полагаю, нам удастся не дать костру разгореться. А уж “мазутку”-то теперь точно прихлопнем! Знаешь, давно пора было понемногу прибирать их к рукам. А можно и не понемногу: ну, там, за незаконное ношение оружия, за наркотики, можно попробовать и изнасилование малолетних - они же все там школьниц трахают! Словом, надо их, как батяня говорил, “прекращать”, они уже отработали своё и свою полезность для нашего дела уже пережили...
Огурцов молчал.
- А интересно, - Птицын даже засмеялся, впервые за весь вечер, и стало понятно, что овладевшее им в начале разговора напряжение его оставляет, - интересно, если этого самого авторитетного Масла взять да и закрыть по статье “за взлом мохнатых сейфов”, как это отразится на его авторитете, на положении в их придурочном мире? Что с ним тогда будет?
- Это его проблема, - равнодушно заметил Огурцов, который, было похоже, оптимизма друга не разделял. - Вовка, нам пока что рано расслабляться, кассеты-то у нас пока что нет, и, дай Бог не сглазить, так ли всё гладко пройдёт, как мы себе наметили? Они, и здесь им нужно отдать должное, очень неплохо всё это придумали... И, заметь это, им почти удалось добиться своего! Если бы не идиотская случайность с этим Рослым, идиотская потому, что он был классным водителем, чуть ли не гонщиком, то мы бы с тобой сейчас бедные и бледные были! И твои парижские друзья тоже...
- Согласен, согласен. Бог помог, что и говорить... Ладно, Олежка, давай по граммулечке за удачу! - и Птицын проворно достал из бара початую бутылку коньяка.
- Удача - это единственное, что нам с тобой сейчас нужно, - поддержал друга Олег Иванович Огурцов.
***
Российский интеллигент в пятом поколении, Ростислав Филиппович Иванов, в прошлом весьма высокопоставленный партийный функционер, доктор экономических наук, в настоящее время официально был профессором Сорбонны, а неофициально - полновластным хозяином тех “инвестиционных фирм”, которые теперь фактически контролировали экономическую деятельность алюминиевого комбината, расположенного в далёком от Парижа городе Надеждинске.
Ночное сообщение Птицына сильно раздосадовало профессора Иванова: сам он, ведя почти что аскетический образ жизни, тратя немалые суммы на приобретение произведений искусства, не мог понять и потому презирал “кухаркиных детей”, дорвавшихся нынче до Европы и отважно рубящих окна в её, Европы, бордели. Вместе с тем, его нисколько не прельщала мысль сделаться воспитателем этих неотёсанных потомков кашеваров, пахарей и сеятелей, поэтому он вполне спокойно, хотя и с нескрываемым презрением, относился к тем свинским оргиям (наподобие вчерашней...), которыми неизменно заканчивались “деловые визиты” в столицу мира хозяев жизни новой России...
“Хам остаётся хамом...” - философски говорил в этом случае интеллигентный профессор.
Переговорив по телефону с Птицыным, Иванов, сидя в халате на краю огромной постели, на несколько минут задумался. Результатом раздумий было приказание, отданное помощнику (на рабочей половине его роскошного особняка-офиса работа шла круглосуточно, потому что финансовые интересы профессора были связаны с самыми разными уголками земного шара): немедленно вызвать к нему начальника службы прикрытия - почему-то Иванову нравилось такое странное название...
Начальник соответствующей службы, оказавшийся в рабочем кабинете шефа через двадцать три минуты после того, как последним было отдано приказание, получил от Иванова исчерпывающее по своей простоте задание: необходимо проникнуть в дом Франсуа Назье, “побеседовать” с ним самим и его женой по интересующему профессора вопросу и убедить их отдать интересующие профессора видеоматериалы, каковые и надлежало доставить любознательному профессору.
- Вас интересует, насколько широки... рамки ваших полномочий и какими средствами вы можете пользоваться? - интеллигентным, отлично поставленным голосом спросил, почти пропел, профессор Иванов.
Начальник службы прикрытия с благодарностью посмотрел на хозяина и, судорожно кивнув головой, с облегчением выдохнул воздух из широкой груди.
- Действуйте по обстоятельствам. Лучше всего использовать современные препараты, методы физического воздействия могут оказаться менее эффективными. Кроме того, - он улыбнулся похожей на волчий оскал улыбкой, - у этого Назье... очень красивая жена, так что...
- А... потом?..
- Мне он больше не нужен. Сейчас, как вы знаете, в Париже очень неспокойно, сезон отпусков ещё не закончился, много пустых квартир. Поэтому домушники (он специально сказал именно так, по-русски назвав тех, кто входит в дома людей без приглашения...) совсем обнаглели... Бывает, что люди возвращаются домой из отпуска и оказываются жертвами квартирных воров! Жестокие, бессмысленные убийства, - профессор Иванов мечтательно прикрыл глаза, - людей убивают подсвечниками, статуэтками - произведениями искусства... Страшная жестокость, вы не находите?..
- Я... да... есть...
- Очень хорошо. Идите. Выезжать нужно немедленно, работать быстро. Через час-полтора я жду вас. С материалами!
***
Масёл сидел на краю огромной итальянской кровати, внимательно и внешне бесстрастно наблюдая за резвящимися на ней двумя красавицами. Девочки были профессионалками очень высокого класса, они находились в Надеждинске “в командировке” от одной из наиболее солидных московских фирм. Отбор проводился самим Маслом по роскошному каталогу, поэтому заказчик получил именно то, что он хотел получить, и это его радовало, но...
Проститутки работали очень профессионально, их движения и голоса были отработаны до совершенства, и в другое время Масёл непременно находился бы уже между двух - роскошным форм! - тел: Валерий Игоревич Маслов с детства любил пышнотелых женщин, и для услады души и тела им были отобраны именно таких кондиций дамы...
Но сейчас Масёл не мог полностью сосредоточиться на сексе, целиком отдаться волнующему чувству, потому что до сих пор не появился Женька Рослый с кассетой... Заботы мешали Маслу полностью погрузиться в “расслабуху”, время, как ему казалось, тянулось слишком медленно, всё это его злило и только усиливало ощущение, что сейчас должно произойти что-то неприятное...
- Алё, пацанки, вы пока расслабьтесь, я скоро, - Маслов накинул халат и вышел из спальни, а проститутки мгновенно отпрянули друг от дружки и откатились к разным краям огромной кровати.
Оказавшись в кабинете, Маслов отыскал на столе мобильник и набрал номер. Он звонил Женьке, и телефон мгновенно отозвался, только вот голос оказался незнакомым: “Слушаю вас”. Кроме того, Маслу показалось, что он услышал еле различимый щелчок, очень похожий на звук, означающий включение записывающей аппаратуры.
- Женька, привет! - пьяным голосом заорал в трубку Масёл. - Ты куда делся, в натуре, когда к бабам поедем?
Очевидно, тот, кто дежурил на Женькином телефоне, не успел сразу сориентироваться, не знал, как ему себя вести в “нештатной ситуации”.
- Шо молчишь, кореш? - продолжал орать Масёл. - Тебя, блин, сколько ждать можно, а? Ты шо, в натуре забыл, шо мы с тобой сегодня по хорькам намылились? Не, в натуре забыл?..
- Это не Женя, - раздался наконец спокойный голос. - Его сейчас нет, он вышел на минутку, скоро будет. Кто это звонит и что ему передать?
- Куда вышел, в натуре? Ты меня за фрайера не держи, это же мобилка, куда он выйти мог! Вы там шо, бабу на двоих пилите, он шо, на ней сейчас, орёлик? Так ты так и скажи, в натуре!
- Перезвоните утром, уже поздно, - по-прежнему спокойно посоветовал голос.
- А пошёл ты! - от души проорал Масёл и услышал короткие гудки.
Осмысливая разговор, Маслов несколько минут просидел неподвижно.
Ему стало ясно, что с Женькой случилось что-то непредвиденное, а спокойный голос телефонного собеседника очень сильно напоминал ему множество раз слышанные голоса оперативников...
Неужели Женька залетел в ментовку? Если так, то нужно быстренько звонить и узнавать, что с ним. При таком раскладе времени и желания развлекаться с девочками не оставалось, и Масёл почти обрадовался этому: уже давно женщины, кроме девочек-школьниц, по-настоящему его не возбуждали, он имел с ними дело только потому, что нужно же было каким-то образом отправлять физиологические потребности...
Не с “тётей Жменей” же жить человеку его ранга...
Вернувшись в спальню, Масёл зло прорычал: “Сканали отсюда!”. Девицы не заставили его повторять дважды, и он, неспешно одевшись, отправился в кабинет.
Не успел Маслов устроиться в кресле, как раздался звонок телефона. Маслов знал, что по этому телефонному номеру могли звонить только в крайнем случае, поэтому чуть помедлил, прежде чем поднять трубку...
- Я извиняюсь, - просипел в трубке пропитый голос, обладатель которого, создавалось впечатление, прилагал титанические усилия для того, чтобы говорить, а не орать, - я извиняюсь, это я, Сапрыкин... Я извиняюсь, у нас тут..., я извиняюсь, что так поздно, только человечек-то ваш помер...
- Сапрыкин, ты? - Маслов вспомнил сержанта-пропойцу из горотдела, который был одновременно едва ли не самым тупым и самым исполнительным из всех работавших на “мазутку” ментов. - Какой человечек, конкретно?
- Этот, извиняюсь, недомерок ваш... Росток, или как там его...
- Рослый? Евгений Воропаев?
- Вот-вот, он самый. Так и есть. Помер он.
- Как... помер?
- Как все. У нас помер. Привезли его после аварии, малость помучился, и, я извиняюсь, концы отдал...
- Поня-я-тно... Ну, и что ещё ты об этом знаешь?
- Да я что... Ребята говорят, он за какими-то бабками ехал, пасли его наши - да не упасли... А потом хозяин лично с ним разговаривали, что-то узнать хотели... У него...
- Что узнать? Что конкретно?
- Так ведь я... Я извиняюсь, не знаю я... Я там не был, конкретно сказать ничего не могу, а сейчас он уже... холодный... Я только подумал, что вам, поди, про это знать надо, вот и звоню... сразу же...
- Хорошо-хорошо, молодец! Службу тащишь! - Масёл, который ненавидел ментов нутряной ненавистью, никогда не упускал случая поиздеваться над ними, особенно над этими, шкурами ссученными... - Завтра утром подойдёшь, тебе причитается. Да, ты только... по гражданке приходи, а то прикатишь на “воронке” и при полном параде!
- Спасибочка вам, я извиняюсь, конечно...
Бросив трубку, Масёл несколько минут посидел неподвижно, после чего стал обзванивать подельников, вытаскивая их из нагретых постелей и требуя, чтобы они немедленно прибыли к нему.
Надо было посоветоваться...
***
Когда синий “Опель” въехал в Надеждинск, Валерич, словно опытный штурман, стал “вести” Павла Осиповича:
- Сначала, Паша, ребёнка отвезём домой, это прямо по дороге, потом Ларису, я скажу, куда надо ехать...
Олечку, дом которой стоял почти что на въезде в город, возле подъезда ждали отец с матерью и младшей сестрёнкой, они окружили полусонную девочку, которая, мгновенно проснувшись, радостно кинулась к своей “мелкой”, как она называла сестру. Родители, перекинувшись парой слов с тренером, повели девочек в квартиру.
“Опель” уже подкатывал к “башне”, в которой жила Лариса, когда девушка неожиданно ощутила, что оказаться сейчас одной в просторной крупногабаритной квартире, в которой она не была больше месяца (в Париж сборная команда России по прыжкам на батуте летела не из Надеждинска, а из Краснодара, где были сборы), - это выше её сил.
- Валерич, - она попыталась беззаботно улыбнуться, - вы меня сегодня от себя не выгоните? Что-то я...
- О чём разговор! - Валерич заметно обрадовался. - Я и сам хотел тебя сегодня к нам забрать, только не знал, как тебе об этом...
- Ага. Я только сумку заброшу, вы меня минутку подождите, - и Лариса легко выскочила из “Опеля”. - Нет-нет, я сама!
- Слышь, Вадик, а жизнь у тебя ещё та, - неожиданно сказал Павел Осипович, когда мужчины остались одни. - Париж - это, конечно, хорошо, но так мотаться всю жизнь...
- Привык я, Паша, - задумчиво проговорил Валерич, и было очень похоже, что он отвечает не столько на слова собеседника, сколько на какой-то вопрос, который давно его мучает. - Теперь уже что изменишь? Да и надо ли что-то менять?
- Тебе жить! - к Павлу Осиповичу возвращалось его благодушие, лёгкий он человек, не в его правилах сушить себе голову проблемами. - А вот и девчонка!
***
По иронии судьбы, Валерич и Павел Осипович жили в том же самом Белом доме, в котором обитал и Владимир Иванович Птицын. Правда, по тогдашним законам полагалось, чтобы высокое начальство селилось на средних этажах, тогда как “спортивную гордость” Надеждинска тренера Филяюшкина и дважды орденоносца Григорчука разместили, соответственно, на первом и девятом этажах в одинаковых трёхкомнатных квартирах.
Подъезжая к дому, Валерич издалека увидел окно кухни, которое, несмотря на поздний час, было освещено. Ирина Михайловна, как обычно, встречала мужа, и сегодня её утешало только то, что не нужно было волноваться ещё и за дочь. Как уже говорилось, Анечка последние полтора месяца никуда не ездила, сидела дома, и это приводило Ирину Михайловну в состояние, близкое к умилению: она и вспомнить не могла, когда это было так, чтобы дочь в течение полутора месяцев никуда не уезжала...
- Мать, мы все вместе, - приветствовал жену Валерич, как-то неловко целуя её в волосы. Лишь на секунду прижался он губами к пышным светлым волосам Ирины Михайловны, и Лариса необыкновенно остро почувствовала, как сильно Валерич, этот пожилой человек, любит жену, как он соскучился по ней, как... Лариса вдруг почувствовала, что она здесь лишняя, она поняла, что совсем по-другому встретились бы после долгой разлуки эти немолодые люди, если бы не её, Ларисы, присутствие...
- И слава Богу! Я так и думала, что вы вместе приедете, нечего ей ночью в пустом доме одной сидеть! Здравствуй, маленькая! - Ирина Михайловна обняла Ларису, и девушка поняла, что она сейчас, наверное, заплачет: кроме матери, только Ирина Михайловна и Жак звали её так - “маленькая”...
- А Анечка как? - Валерич спросил о главном, о том, что его сейчас интересовало больше всего.
- Тьфу-тьфу-тьфу! Сейчас, наверное, десятый сон видит, после прогулки-то, - негромко засмеялась Ирина Михайловна, и тут за её спиной, из недр квартиры, раздался звонкий голосок Анечки:
- Девятый сон, а не десятый, у тебя, мамка, с арифметикой нелады! - и Анечка, аккуратным таким шариком выкатившись из-за спины матери, подкатилась к отцу и попробовала обнять его, чему немало мешал огромный живот. - Папка...
- Вам тут Валерия кучу всего передала, сказала, сами разберётесь, что тут к чему, - и Валерич, осторожно обняв дочь, передал жене вынутый из сумки пакет.
Женщины, к которым присоединилась Лариса, сразу же стали разглядывать содержимое пакета, и девушка только теперь почувствовала себя дома...
***
- Я говорил вам, что его одного нельзя было посылать? - в обычно истеричном голосе Рубильника появились воющие ноты. - Говорил или нет?! Бригаду с ним нужно было посылать, бригаду!
- Не ори. Всё было правильно, нам нельзя было к себе лишнее внимание привлекать. Ты что, забыл, что нас Огурец пасёт, да ещё как пасёт, сука! Да он бы бригаду эту прямо на шоссе взял, они бы и дёрнуться не успели, пришил бы им превышение скорости или ещё чего-нибудь такое, - рассудительно и спокойно говорил Маслов, успевший всё обдумать и просчитать, аккуратно одетый и причёсанный, пахнущий дорогим одеколоном. Всем этим он выгодно отличался от своих собеседников, которые не успели или не пожелали даже одеться более-менее прилично...
- Что “не ори”, что “не ори”, чего делать-то будем?!
- Сначала будем думать! - веско сказал Карп. - Сядь, Рубик, и не маячь по хате...
- Я-то сяду! - продолжал распалять себя Рубик. - Я сяду, а потом и мы все, как эти полудурки из кина, сядем! И так обязательно будет, кассета нам сама в руки не упадёт, её теперь искать надо - а где её искать?
- У пацанки-батутистки? - высказал предположение Леженцев.
- У пацанки! А если она уже у Огурца, и они её сейчас на пару с Птицей просматривают, тогда что?
- Не думаю, что это так, - вмешался Маслов. - Этот ублюдок-мент так толковал, что Рослый до места не добрался, где-то километров за восемь до Камска он и влетел, так что кассету он по любому взять не успел. Поэтому мы девчонку навестим и культурно попросим, чтобы она отдала чужое. Вот и всё.
- А если...
- А не отдаст добром - возьмём сами! Только тогда уж пусть она на нас не обижается...
- Ты, Масёл, не гоношись. Это тебе не просто так... Девка-то эта не какая-то там пацанка с улицы, она... мировая величина, и если с ней что-то через нас случится, то Огурец нам под это дело засадит по самые помидоры, мало не покажется, - сказал Карп.
- Да я этого Огурца!.. - снова взорвался Рубильник.
- Рубик, я тебя понимаю. Только надо ли нам сейчас... не по теме возникать? Ведь нам сейчас нужно кассету вытаскивать, так? А кассета у девки. Если сейчас на девку наехать, то может кипиш подняться, ментовка всё усечёт, девку прижмёт - она им всё и выложит. На хрена это нам?
Короче, нам сейчас вокруг девки и кассеты кипиш поднимать не нужно. Ты, Масёл, звони сейчас Французу, пусть он нам делает ещё две-три копии, и заказывай чартер на Париж, теперь-то уж мы кассету из рук не выпустим. Не надо нам никаких передач по этим... штучкам-дрючкам техническим, чартер шутка надёжная, из рук в руки, по дороге из Камска - надёжная легальная охрана. Оформляем как коммерческий груз, и никакой Огурец нам ничего сделать не сможет!
А к пацанке завтра с утра пошлём какую-нибудь бабу, пусть наплетёт ей, что она Рослого подружка и что кассета для неё. Баба бабу всегда поймёт... У Француза всё узнаешь, ну, что там за кассета, так девка её и отдаст без всякого...
- А чартер тогда на фига? - туповатый импульсивный Рубильник никак не мог сообразить, зачем нужна такая сложная комбинация.
- Это, Рубик, я тебе потом на пальцах объясню, потому что с первого раза ты не въедешь, - спокойно пообещал Карп. - Давай, Масёл, звони Французу!
Валерий Игоревич Маслов был очень недоволен собой и своим поведением: этот план должен, просто обязан был предложить он сам, а так получалось, что именно Карп играет в этом деле главную роль и как бы исправляет его, Масла, ошибки... Конечно, об этом пока сказано не было, только ведь всему свой час... Правда, Маслов не мог не признать, что всё, сказанное Карпом, было правильно, предложенный план был почти совершенным...
Маслов решил, что сначала нужно решить проблему кассеты, и на основе этого успеха заняться восстановлением своего, слегка пошатнувшегося в глазах соратников, авторитета. Поэтому он послушно стал набирать номер домашнего телефона Франсуа Назье.
- Да нет там никого! - обозлено прорычал он после нескольких безуспешных попыток. - Этот автоответчик что-то на французском лопочет, так разве разберёшь, что?
- На мобильник звони!
- Там вообще глухо как в танке! - в сердцах сказал Маслов, с ненавистью глядя на телефонный аппарат.
- Оставляй сообщение, а сам посади человека, пусть каждые десять минут звонит. Как дозвонится - сам всё объяснишь. Мы пока что у тебя останемся, перекемарим, так что можно было бы и девочек позвать... А, хозяин?
Последние слова Карпа очень сильно не понравились Валерию Игоревичу Маслову по кличке Масёл: как известно, в уголовном мире “хозяином” принято называть начальника колонии, поэтому такое обращение к себе следовало рассматривать как скрытое оскорбление, и это дело нужно было немедленно пресекать.
Но хитрый Масёл решил, что сначала нужно разрешить проблему номер один, а разобраться с Карпом он всегда успеет, никуда друган не денется...
***
Руководитель группы прикрытия с тремя помощниками неслышно проник в квартиру Франсуа Назье, после чего немедленно позвонил в офис Ростислава Филипповича Иванова. Коротко переговорив с диспетчером, он стал ждать, пока его соединят с шефом.
- Неужели уже всё сделано? - раздался в трубке голос профессора Иванова.
- Это я... Словом, тут никого нет... В смысле, дома никого нет...
- Как - нет?
- Ну... никого нет...
- Вы меня не поняли. Я спрашиваю: как - нет? Означает ли ваше “нет”, что в квартиру ещё не вернулись, что её спешно покинули, что в ней вообще никто не живёт... уже давно...
- Да-да, я всё понял. Такое впечатление, что... всё было как обычно: люди ушли утром и пока ещё не вернулись. Всё... обычно, никаких следов... бегства.
- Понятно. Но тогда... непонятно: в ресторане их тоже нет, мне только что об этом сообщили. Они должны были провожать своих... друзей в Россию (бывшую страну своего проживания и вознесения на вершины богатства Ростислав Филиппович Иванов всегда называл именно так), а из Орли должны были ехать прямо домой...
Да, вот что, любезный! Вы, разумеется, остаётесь там и ждёте возвращения хозяев, а мы попытаемся узнать, куда это могли отправиться на ночь глядя мсье и мадам Назье. Вместе отправиться, заметьте это! Каждые полчаса вы должны связываться с базой и... Это ещё что такое?!
- Шеф, это телефон! Это телефон орёт, кажется, там ещё автоответчик есть. Что делать?
- Да уж не общаться по телефону! Посмотрите, там определителя номера нет?
- Есть! Есть определитель.
- Прекрасно! Номер передайте диспетчеру, остальное вас не касается. Ждите, пока они не появятся, а дальше - работайте по плану. Если вам что-нибудь нужно будет знать, вам сообщат. Всё!
***
Лерку и Франсуа искали самые разные люди в России и во Франции, их поисками занимались весьма квалифицированные мастера своего дела, потому что в сведениях, которые они могли предоставить, были заинтересованы люди, которые могли потерять или приобрести благодаря этим сведениям большие деньги...
Поэтому их искали на совесть.
Но найти их этой ночью не удалось никому, и исчезновение их не было какой-то заранее спланированной хитрой акцией...
Совсем наоборот...   
Просто Валерия и Франсуа Назье очень сильно любили друг друга.
При этом Франсуа страшно ревновал свою красавицу-жену к Женьке Рослому, которого Лерка так и не смогла забыть, и поделать с собой Франсуа ничего не мог: каждый раз, когда каким-то образом, по делу ли, или просто случайно, в отношениях Франсуа и Лерки возникал Женька, француз срывался. Он просто зверел: устраивал Лерке дикие сцены, неизменно заканчивавшиеся бурными примирениями...
Для “выяснения отношений” у Франсуа и Лерки был специальный загородный домишко, что-то похожее на советские дачи времён перестройки, о котором никто не знал и не мог знать, потому что он был снят на чужое имя, официально его арендовала одна из официанток, работавших в “Маминых обедах”, не знавшая об этом (Франсуа позаботился...) своём приобретении... В домике была всего одна большая комната, прямо из которой можно было попасть в небольшую кухоньку, примыкавшую к спартанской ванной комнате.
Как правило, по дороге в этот домик, который Лерка со вкусом называла “камерой пыток”, супруги ругались. Ругались от души, со смаком, с употреблением в полном объёме “великого и могучего, правдивого и свободного” русского языка... По части умения сквернословить красавица мадам Назье, чья аристократическая внешность вызывала невольный трепет, могла бы, наверное, дать сто очков вперёд многим специалистам, прошедшим курс “академии”...
Разогрев себя по дороге ругательствами, Франсуа и Лерка, едва переступив порог дома, бросались в объятия друг друга. Это были любовные объятия, сильно напоминавшие схватку двух разъярённых хищников, каждый из которых норовил и растерзать, и заласкать одновременно своего соперника и партнёра...
Возможно, если бы кто-то посторонний увидел супругов в этом момент, он мог бы подумать, что эти люди просто-напросто сошли с ума... И, вероятно, был бы прав, потому что это были отношения людей, которые по-настоящему, до боли в сердце, любили друг друга.
А что такое настоящая любовь, как не самое настоящее сумасшествие?..
В загородном домике не было телефона, а свой мобильник Франсуа, не заметив этого, раздавил на пороге домика, через который он на руках переносил полуодетую Лерку...
***
Ночь близилась к рассвету.
...Измученные друг другом, Франсуа и Лерка в блаженном изнеможении обняли друг друга - да так и заснули на широкой кровати своего тайного убежища...
...Ростислав Филиппович Иванов с увлечением разглядывал рисунок Пикассо, висевший в его кабинете, в очередной раз пытаясь разгадать, что хотел сказать этой мазнёй “шарлатан Пабло”, как он называл великого испанца, который когда-то давно подписал этот рисунок для того, чтобы подарить его совсем молодому Ростику Иванову - мальчику из хорошей русской семьи, сделавшему при большевиках хорошую карьеру...
...Друзья из “мазутки” устроились в отдельных комнатах более чем просторного особняка Валерия Игоревича Маслова в компании наспех приглашённых девиц, но в эту ночь никто из них, даже любвеобильный Рубильник, которого иногда дразнили кроликом, не мог полностью сосредоточиться на своих случайных партнёршах...
...Каменно, без снов, неподвижно спал измученный сутками работы полковник Огурцов, поставивший будильник на половину шестого утра. Спать ему оставалось совсем недолго...
...Беспокойно ворочался в своей постели Владимир Иванович Птицын, в снах которого причудливо переплелись картины парижских “переговоров”, обрывки футбольных матчей, какие-то диковинные награды и что-то вовсе уж непонятное, несусветное, не поддающееся определению, но, похоже, довольно приятное...
...В квартире тренера Вадима Валериевича Филяюшкина было тихо, тепло и по-домашнему уютно, и обитатели этого уютного дома, наговорившись, насмотревшись друг на друга, поделившись друг с другом своей нежностью и любовью, спокойно спали, наивно полагая, что все их неприятности уже закончились вместе с этой ночью...
...Человек, которого называли Боссом, неожиданно проснулся среди ночи, потому что, как ему показалось, он сумел-таки определить слабое место в столь тщательно разработанном плане. Сейчас он сидел возле компьютера и нетерпеливо отыскивал в его поистине бездонной памяти данные, которые могли пролить свет на причину его возможной неудачи...
...Холодное, застывшее тело Женьки Рослого лежало на большом столе в морге больницы МВД. Оно было закостеневшим, молочно-белым, с отливом в синеву, а блаженная улыбка, с которой умер Женька, сейчас напоминала звериный оскал...         
...Ночь приближалась к рассвету...
ЧАСТЬ II.
Лариса попросила Ирину Михайловну, чтобы та разбудила её в половине восьмого утра, поэтому уже около восьми часов она покидала гостеприимный кров Валерича.
Зная, что к одиннадцати часам должен звонить Жак, Лариса специально проснулась так рано. Потому что вот уже три года и семь месяцев она, возвращаясь с соревнований, рано утром шла к матери.
К матери, умершей три года и семь месяцев назад...
Ядвига Яновна Сизова умерла в возрасте сорока девяти с половиной лет, не дожив до своего золотого юбилея полгода. Саркома унесла её жизнь за несколько месяцев, и врачи были здесь бессильны. Медицина ещё не научилась творить чудеса...
...Сколько Лариса себя помнила, её мать всегда была молодой, изящной, необыкновенно красивой женщиной, внешность которой невольно привлекала к себе внимание в любом обществе.
Но это внешнее изящество Ядвиги Сизовой было продолжением - или отражением? - того, что принято называть либо душой, либо внутренним миром человека. И в самом деле, она мать Ларисы была человеком более чем незаурядным, и поэтому жизнь её, как и жизнь любого незаурядного человека, была непростой...
Ядвига Комарницкая выросла на одной из окраин необъятного Советского Союза, в Ужгороде, где, как в огромном котле, перемешались люди самых разных национальностей: украинцы, русские, венгры, румыны, поляки, чехи и прочие жители Восточной Европы - и не только Европы...
Семья Комарницких была в Ужгороде семьёй известной: отец, профессор физики местного университета, был одним из тех опальных учёных, которых, во избежание уничтожения в период одной из бесчисленных во времена вождя народов кампаний за чистоту рядов, “сослали” на окраину империи с целью организации в Ужгороде, тогда - провинциальном Закарпатском городишке - центра науки под названием университет.
К этому времени Ян Комарницкий был уже немолодым человеком, известным в Европе учёным-физиком и талантливым преподавателем. Он приехал в Ужгород вместе с молодой женой Стасей и маленькой дочкой Ядзей, которые, вместе с занятиями физикой, были основным смыслом его неспешной жизни.
С детства у Ядзи обнаружились способности к языкам, что в многоязычном Ужгороде само по себе было не удивительно: каких только языков там не было, какая речь только не звучала на старых улочках... Удивительным было то, что девочка, воспринимая на слух разные языки, никогда не говорила на “суржике”, на которых изъяснялось практически всё население Ужгорода. Маленькая Ядзя же говорила чисто, красиво и правильно на каждом из языков, даже если, к примеру, по-румынски она знала совсем немного слов, то произношение её было безукоризненным, близким к литературным образцам.
К моменту окончания школы Ядвига Комарницкая достаточно свободно владела английским, французским и немецким языками, вполне сносно объясняясь при этом на остальных, как она потом стала их называть, “местных диалектах”.
Отец был убеждён, что Ядзя должна было учиться дальше только в Москве, и не потому, что он так любил столицу. Отличный преподаватель, он понимал, что филфак местного университета ничего не может дать дочери, здесь её несомненные способности к изучению языков не могли получить должного развития.
Разумеется, ему очень хотелось, чтобы дочь получила, как и он сам в своё время, образование в Германии, которую он почитал за величайший в мире научный и образовательный центр, но при тогдашнем подходе к образованию это было невозможно, в Советском Союзе за границу для продолжения обучения отправляли только “детей своих родителей”, где уж там Язде...
Оставался Московский университет, студенткой филфака которого Ядвига Комарницкая стала в год окончания школы.
На первом курсе Ядвига познала, что такое горечь от утраты дорогого тебе человека: скоропостижно, от сердечного приступа умер отец. Шёл домой после заседания кафедры, присел на скамеечку, чтобы привычно пересидеть привычную уже боль в сердце, и тихо умер...
Сначала Ядвига хотела перевестись в Ужгородский университет, чтобы быть рядом с оставшейся одной матерью, но Станислава Станиславовна решительно настояла на том, чтобы дочь продолжала образование в столице.
Пять лет учёбы на филфаке “храма науки” Ядвига использовала с максимально возможным для профессионального роста результатом: она блестяще, на уровне диалектов, овладела французским языком, прекрасно зная при этом английский и немецкий. Поэтому ни у кого не вызвало удивление полученное ею предложение о поступлении в аспирантуру, после окончания которой она - как обещала ей завкафедрой - должна была занять место преподавателя на кафедре на кафедре французского языка... Хотя заведующий кафедрой этого же французского языка в МГИМО, читавший спецкурс в группе, в которой училась Ядвига, настойчиво приглашал её ассистентом на свою кафедру сразу же после окончания университета, без всяких там аспирантур, мотивируя это тем, что для студентов его вуза владение языком на уровне диалекта просто необходимо в их профессиональной деятельности, а то, что он слышал на занятиях от студентки Комарницкой, удивительно напоминает ему пребывание в Марселе и Руане...
Защита кандидатской диссертации стала для Ядвиги Яновны событием этапным: едва ли не на следующий день после защиты она познакомилась со своим будущим мужем Лёнечкой Сизовым, отцом Ларисы.
Это была большая любовь, целиком захватившая новоиспечённого кандидата филологических наук.
Так уж получилось, что к двадцати шести годам Ядвига знала в жизни только учёбу, успехи в которой во многом заменяли ей всё остальное.
Конечно, она не была “синим чулком”, её внешность просто не могла не вызывать интерес к Ядвиге со стороны представителей сильного пола. Но Ядвига, для которой идеалом отношений между мужчиной и женщиной были отношения между Яном Карловичем и Станиславой Станиславовной, как-то интуитивно строила свои отношения с мужчинами так, что к ней даже близко не приближались любители скороспелых интрижек и, как говаривали в университетском общежитии, “поездок на Палкингштрассе” - а ведь такие составляют большинство среди мужской половины рода человеческого....
Если же в её жизни появлялись люди, которые хотели перевести свои отношения с ней в более серьёзную плоскость, то очень скоро эти люди начинали её... бояться! Она ничего не делала для этого, но сама личность девушки была настолько цельной и крупной, что серьёзные, неглупые парни боялись, как им казалось, превратиться в “придаток к жениному интеллекту”... Как позднее скажет ей один из несостоявшихся претендентов на руку и сердце: “Ну боялся я тебя, ты же просто танк какой-то в работе, куда мне до такого...”.
Этих комплексов, этой рефлексии был начисто лишён Лёнечка Сизов, тридцатилетний актёр - не актёр, режиссёр - не режиссёр, что-то делавший при одном из московских театров смазливый малый атлетического телосложения.
Ядвигу Лёнечка, по своему обыкновению, высмотрел из-за кулис во время спектакля, после которого подошёл к ней в фойе, мгновенно “обаял”, как он это называл, и напросился провожать.
По дороге Лёнечка, вдохновлённый красотой новой знакомой, её огромными лучистыми глазами и редкостным умением слушать (а Ядвига, как человек воспитанный, внимательно слушала любого собеседника, тем более - такого симпатичного...), разливался соловьём, и Ядвига никак не могла понять, что сильнее привлекает её в этом расхлябанном, но крепком парне: его потрясающая раскованность или огромные голубые глаза под чёрными, круто вьющимися кудрями... Кроме всего прочего, нервотрёпка предзащитных недель, сама защита диссертации, хлопоты с оформлением документов и другие “защитные мероприятия” изрядно потрепали нервную систему кандидата филологических наук Ядвиги Яновны Комарницкой, и кандидату наук хотелось обычной человеческой радости общения...
Лёнечка, и он сам это знал и любил подчёркивать, говоря о собственной персоне, был балбесом, но балбесом активным, поэтому и его роман с Ядвигой развивался бурно, осада крепости велась целеустремлённо и где-то даже самозабвенно: Лёнечке льстило, что после полуграмотных окололитературных и околотеатральных девиц, которыми он перебивался до сих пор и одна из которых даже была какое-то время его женой, он ухаживает за такой образованной дамой, как Ядвига, что они “встречаются”... Плюс к этому - польские корни, папа-профессор, пусть даже уже и покинувший этот бренный мир, несомненная красота новой знакомой, её неподдельная интеллигентность, умение Ядвиги держать себя и нравиться окружающим...
Но самым главным для Лёнечки стало то, что он просто физически ощущал, что Ядвига его любит, он просто купался в этом - новом для себя - чувстве, которое, несмотря на опыт семейной жизни, было таким неизведанным...
Лёнечка полюбил Ядвигу настолько, насколько он вообще был способен кого-либо полюбить, и это - тоже новое для него - душевное состояние совершенно преобразило записного шалопая. Оно даже благотворно повлияло на его профессиональную деятельность: Лёнечке дали самостоятельную постановку, он ставил спектакль по пьесе, одно название которой обеспечивало зрительский успех. Недоброжелатели начинающего режиссёра поговаривали, что этим он также был обязан Ядвиге, познакомившись с которой, главный режиссёр театра, пожилой петербуржец, немало повидавший в жизни, как-то обронил в своём кругу: “Если этот... деятель сумел сделать так, что его полюбила такая женщина, значит, мы с вами, коллеги, чего-то в нём... такого не разглядели”.
Захваченная новым для себя чувством, Ядвига необыкновенно похорошела, хотя, казалось бы, куда уж дальше ей хорошеть, ей - с её лицом и фигурой! Теперь она не ходила, а летала, работа, которая и раньше не вызывала у неё отвращения, просто приносила ей наслаждение, а каждый вечер она проводила вместе со своим избранником…
Был назначен день свадьбы.
Лёнечка, который был органически не способен к какому-либо воздержанию, старался форсировать события, но Ядвига была непреклонна: только после заключения брака! Дело было не в штампе в паспорте, а в смешной для двадцатишестилетнего кандидата наук, восемь лет живущего в Москве, убеждённости, что ложиться в постель можно только с тем человеком, с которым тебя связывают брачные узы. Лёнечка сперва пробовал возмущаться, но потом резонно рассудил, что его от него никуда не уйдёт - и начал хвалиться в “узком мужском кругу”, что женится не просто так, а “берёт целку”...
Свадьба и последующий за ней медовый месяц - вот самые светлые воспоминания Ядвиги о семейной жизни.
Станислава Станиславовна подарила зятю старинные золотые запонки, а дочери - усыпанный гранатами серебряный браслет XYIII века - образованный зять называл его гранатовым браслетом и хитро щурился при этих словах...
Родители Лёнечки, воспринимавшие появление Ядвиги в жизни сына как чудо из чудес и боявшиеся поверить своему счастью, подарили молодым однокомнатную квартиру на Патриарших, в которой молодые супруги и зажили счастливой семейной жизнью.
Лёнечка, будучи редкостным шаромыжником и вертопрахом, в некоторых жизненных вопросах отличался удивительной для себя практичностью. Так, с самого начала семейной жизни он твёрдо решил “не залетать” как можно дольше, справедливо рассудив, что ребёнок станет для Ядвиги ещё одним, если не главным, центром внимания в жизни, а это помешает молодой женщине всячески холить и лелеять его, Лёнечкину, драгоценную персону, что, конечно же, никак его не устраивало. Поэтому молодой муж был очень заботлив к жене в определённые дни месяца, хорошо изучил её “график” и, имея большой и разнообразный опыт, целенаправленно “просвещал” Ядвигу, которая во многих вопросах, в которых отлично разбираются девчонки-пэтэушницы, была поразительно невежественной дамой...
Одновременно с приятными моментами семейной жизни Ядвига постепенно осознавала, что её супруг - это не самый верный супруг на свете. Когда она впервые получила неоспоримые доказательства неверности Лёнечки в виде появления в их квартире донельзя разгневанной подружки своего мужа, которая по-русски круто обругала несколько сконфуженного Лёнечку и со вкусом отхлестала его по щекам, она была в шоке.
Лёнечка наплёл супруге, что пришедшая дама - это его давняя пассия, которая никак не смогла смириться с его женитьбой и отделаться от которой не было никакой возможности по причине её угроз перерезать себе вены, клятвенно пообещал Ядвиге, что “это в последний раз, потому что я люблю только тебя”, и всё вроде бы утряслось.
Как водится, всякий последний раз обязательно оказывается предпоследним, и мужнины загулы продолжались.
К концу первого года семейной жизни Ядвига отчётливо поняла, что мужа она больше не любит, что их брак был ошибкой, но сделала из этого факта совершенно неверный вывод: она решила, что семейная жизнь - это вообще не для неё... Казалось бы, остаётся лишь “развод и девичья фамилия”, но... Ядвига хотела детей. И одновременно не хотела, чтобы у её ребёнка был отец, хоть чем-то похожий на опротивевшего ей Лёнечку... Имелось в виду, что такого... папу ребёнок видеть не должен.
К моменту принятия такого решения Ядвига была уже достаточно... просвещённой женщиной для того, чтобы сообразить, как разрешить возникшую задачу. Поэтому, получив неопровержимые подтверждения того, что она беременна от законного супруга, Ядвига мгновенно подала на развод, одновременно съехав от Лёнички.
Развели их, поскольку у молодых супругов не было детей, почти мгновенно: как оказалось, разводились они в том же суде, в котором расторгали брак гражданина Сизова с его первой супругой, и к этому времени в стенах этого органа правосудия красочные рассказы о Лёнечкиной “вольной жизни”, с которыми в ходе предыдущего судебного заседания ознакомила присутствовавших на нём предыдущая истица, стали чем-то вроде фольклора...
Освободившись от неприятной обязанности тратить время и нервы на экс-мужа, Ядвига сосредоточила все свои жизненные силы на разрешении проблемы жилья и работы: ребёнку нужен был дом и ребёнка нужно было чем-то кормить...
Приехав в Ужгород и поселившись в родительском доме, Ядвига, сразу же ставшая доцентом университета, поняла, что вместе с матерью ей не ужиться, поэтому она стала активно искать себе новое место работы. В это время переживавший период реорганизации Надеждинский пединститут объявил через “Учительскую газету” конкурс на замещение вакантных должностей. Кандидаты наук обеспечивались благоустроенными квартирами, и доцент Сизова оказалась в Надеждинске.
Появление молодого кандидата филологических наук, выпускницы МГУ, красавицы Ядвиги Сизовой для провинциального Надеждинска было фурором. Ректор института, который и мечтать не смел о такой неслыханной удаче, с перепугу и одновременно по тонкому расчёту отдал Ядвиге двухкомнатную квартиру в новом доме-”башне” в центре города, которая предназначалась его младшему сыну, новоиспечённому ассистенту одной из кафедр факультета физвоспитания. Расчёт заключался в том, что после этого ректор в глазах окружающих приобретал репутацию в высшей степени порядочного человека, который помог оказавшейся в сложном положении женщине, талантливому преподавателю. Для самого же ректора главным было то, что через полгода он вполне спокойно предоставил своему, успевшему жениться, отпрыску трёхкомнатную квартиру - и тоже в центре города...
Вот почему в свидетельстве о рождении, а после и в паспорте Ларисы Леонидовны Сизовой было записано: “Город Надеждинск”. Именно этот город она и считала своей малой родиной, как любили говорить в Советском Союзе.
...Жизнь Ядвиги в Надеждинске была посвящена дочери и работе. С матерью она вела оживлённую переписку,  иногда звонила ей в Ужгород, один раз даже ездила туда - показать внучку. После смерти матери в Ужгороде Ядвига не бывала.
Положение доцента Сизовой в институте было исключительным: её все знали, все уважали, почти все любили и гордились ею как “нашей звёздочкой”. Действительно, научные труды Ядвиги Сизовой высоко оценивались специалистами, в том числе из Москвы и из Парижа, она постоянно принимала участие в престижных научных конференциях в Союзе и за рубежом, получала немало лестных предложений, касающихся перемены места работы, и... оставалась в Надеждинске.
Иногда Ядвига, когда Лариса подросла, говорила об этих предложениях с дочерью. Лариса не могла забыть полувопросительную интонацию матери: “Ведь нам здесь хорошо, правда...”. У кого спрашивала это Ядвига, кому задавался этот полувопрос?
...Больше всего в жизни маленькая Лариса любила, когда мать её купала. Почему? Даже став взрослой и многое поняв в своих отношениях с матерью, на этот вопрос она не могла ответить. Любила - и всё... Может быть, причина была в тех песнях, которые напевала Ядвига, купая дочь? Или в её нежных руках, ласкающих тело? Или в протяжно-нежном “Засра-а-ночка моя...”, которое звучало ласковей любых самых добрых и ласковых слов?
Почему-то именно это, вроде бы грубое, даже ругательное, обращение стало для Ларисы самыми памятными и нежными словами, которые она слышала от матери... Мать обращалась к ней так тогда, когда Лариса была ещё очень маленькой, позднее она говорила по-другому: “Маленькая моя”.
Откуда оно взялось, это “Засраночка моя”? Ведь Ядвига Яновна Сизова была по-настоящему интеллигентной, прекрасно воспитанной женщиной, её речь служила в институте эталоном речевой культуры, Лариса всегда гордилась умением матери держать себя в обществе, вести беседу, но... Именно эти два слова, которые никто, кроме неё, не слышал из уст матери, были ей дороже всего...
Нельзя сказать, чтобы Ядвига Яновна как-то по-особому воспитывала дочь. Скорее, можно говорить о том, что пример матери органично и естественно стал для Ларисы образцом поведения в любых жизненных ситуациях.
Ларисе казалось, что всё в её жизни происходит как-то само собой.
Так, ещё в детстве она обнаружила, что, оказывается, умеет говорить по-французски. Играла-играла с мамой, а оказалось - учила язык...
Так же получилось и с прыжками на батуте. Встретили как-то случайно Анечку, дочь Валерича, которая училась у Ядвиги Яновны, случайно же заглянули с ней в зал - да так и осталась Лариса там, в зале, на последующие двадцать лет своей жизни...
Безумно любя дочь, Ядвига Яновна обладала счастливым для родителей и из детей даром - эта безумная любовь не была ребёнку в тягость, она не давила на него, а, наоборот, делала жизнь дочери лёгкой и счастливой. Нет, это не означало, что в жизни матери и дочери всё было безоблачно, что в их отношениях не было... напряжённых моментов. Бывало всякое, потому что обе они были, как определила Ядвига Яновна, “девушками с характером”, но... как-то так получалось, что неизбежные в жизни любой семьи размолвки или “непорозумiння”, как любила говорить, вспоминая Ужгород, мать, никогда не были главным в отношениях матери и дочери.
Успехи дочери в спорте Ядвига Яновна воспринимала как нечто неизбежное, с чем просто нужно смириться. Собственно, проблема для неё заключалась в том, что эти успехи оплачивались в первую очередь разлуками с дочерью, которые Ядвига переносила с большим трудом. Вероятно, если бы не Валерич и Анечка, мать сумела бы найти какой-нибудь благовидный предлог для прекращения занятий батутом, но так, по-своему ревнуя Ларису к её “второй семье”, она смирилась...
Болезнь, лечить которую люди ещё не научились, подкралась неожиданно и ударила наповал. Ядвига Яновна не угасала, а сгорала, и не было человеческих сил, которые могли бы остановить этот ужасающий пожар, уносивший человеческую жизнь...
Последние три месяца жизни матери Лариса не отходила от её постели. Они о многом успели переговорить за эти дни, хотя с каждым из них Ядвиге Яновне всё труднее и труднее давались разговоры с дочерью: организм слабел очень быстро. Держалась Ядвига Яновна мужественно, с большим достоинством, до последнего терпела боль. Потом, когда она жила уже на уколах, даже всё увеличивавшиеся дозы наркотика не могли повлиять на ясность её ума и красоту речи...
Последние слова матери Лариса не запомнила: она не хотела верить, что мама замолчала навсегда, она всё ждала и ждала каких-то, самых важных, её слов, веря в то, что вот, сейчас, мама расскажет, как же ей, Ларисе, жить дальше без неё...
Доцента Сизову хоронил весь институт, да и не только институт: за двадцать лет работы в Надеждинске она сумела стать нужным и дорогим человеком для многих поколений студентов, которые кем только не стали в этом затерянном в степях городе...
С кладбища Лариса поехала не на поминки, а домой к Валеричу. Да там и оставалась три месяца, пока в её жизнь вихрем не ворвался Сашка Забродский... 
***
Лариса всегда покупала цветы на могилу матери у одного и того же человека - бывший коллега Ядвиги Яновны, талантливый испанист, в своё время дальновидно оценивший грядущие изменения и своевременно открывший своё дело, владел сейчас сетью цветочных магазинов, один из которых располагался как раз там, где ему и следовало находиться: на конечной остановке маршрутных такси, отправлявшихся в сторону кладбища.
Как-то так получалось, что, в какое бы время Лариса ни приходила, хозяин, импозантный, что называется, моложавый мужчина, неизменно оказывался в магазине, хотя, по логике вещей, такого быть просто не могло: за прилавком он никогда, даже в самые трудные для себя дни, не стоял, а дел у преуспевающего бизнесмена было невпроворот... Вот и сейчас - Виктор Фёдорович приветливо улыбнулся Ларисе:
- Давненько, давненько... Как я правильно понимаю, опять с победой?
- Здравствуйте, Виктор Фёдорович... Спасибо, с победой.
- Чудесно! Рад. Ты... как обычно?
- Да.
- Ты присядь пока, хорошо? - и Виктор Фёдорович скрылся в подсобном помещении, а молоденькая и очень красивая продавщица - опять новенькая, в прошлый раз была другая... - с интересом и даже, как показалось Ларисе, ревниво посмотрела на грациозно опустившуюся в удобное кресло, стоявшее возле огромной пальмы, девушку.
Виктор Фёдорович бережно вынес большой букет жёлтых роз - нечётное количество, - к которому традиционно прилагался маленький букетик альпийских фиалок.
Фиалки в Надеждинске отыскать было невозможно, но это были любимые цветы Ядвиги Яновны, которая в детстве собирала фиалки примерно так, как позднее её дочь собирала полевые ромашки, - и Виктор Фёдорович знал это...
- Вот, Ларисочка...
- Спасибо вам, Виктор Фёдорович...
- Всё хорошо. Кланяйся маме, девочка...
***
Совсем не случайно самые разные специалисты - от сексологов до урологов - настоятельно рекомендуют своим пациентам осуществлять... половые сношения ближе к утру, поскольку это время суток наиболее... благоприятно - с медицинской точки зрения! - для данного занятия.
Не известно, были или не были знакомы с врачебными рекомендациями Франсуа и Лерка, но, помимо всего прочего, особую для них прелесть их “побег” в загородный дом приобретал и потому, что в час перед рассветом они, как бы бурно ни прошла ночь, обязательно были вместе.
...Это было блаженное, волшебное состояние, когда явь переплеталась со сном, реальность - с грёзами; сейчас в их отношениях не было ни борьбы, ни агрессивности, ни желания в чём-то убедить друг друга. Одна только нежность, всё естество человека заполняющая нежность, трепетно бережное, благодарное отношение к любимому человеку, тончайшее ощущение наслаждения от соприкосновения тел, от плавных, ритмичных движений, когда нет двух людей, а есть одно существо, переполненное любовью...
Даже вожделенный миг наивысшего наслаждения сейчас не торопят, не подгоняют с помощью судорожных, конвульсивных движений, а терпеливо и послушно ожидают его пришествия, и миг этот приближается, он возникает исподволь, где-то - в самой потаённой глубине естества - зарождаясь и постепенно властно заполняет собой единую на двоих душу и единое же тело...
После того, как Лерка с благодарным всхлипом откинулась на подушку, Франсуа долго смотрел на жену, на её совершенные в своей красоте лицо и тело. Теперь, обессилев, он мог доставить себе наивысшую радость - радость созерцания...
Вожделение всегда искажает восприятие любимого человека, оно волнует кровь и приносит с собой картины борьбы и победы, и только тогда, когда ты испытываешь к любимому человеку одно-единственное чувство - благодарность за подаренное счастье, - только тогда ты и можешь по-настоящему увидеть того, без кого жизнь твоя не имеет никакого смысла...
Франсуа Назье не был сентиментальным человеком, он не привык анализировать собственные ощущения, более того, он не любил это делать. Но в редкие минуты своей жизни, подобные этой, он интуитивно чувствовал всё то, что никогда не мог бы выразить словами и никогда не мог бы сказать жене...
А Лерка так ждала от него этих слов, потому что они сделали бы её счастливой...
***
В половине девятого утра Олег Иванович Огурцов уже знал, что прилетевшая вчера поздним вечером из Парижа Лариса Леонидовна Сизова дома не ночевала, что в восемь часов двадцать пять минут её там не было, а самое главное - он знал, что местонахождение гражданки Сизовой установить невозможно.
Её нигде не было.
Возле “башни”, в которой находилась квартира Сизовой, были рассредоточены две оперативные группы, и находившиеся в их составах сотрудники должны были зафиксировать появление Сизовой и доложить об этом появлении начальнику горотдела, собиравшемуся сразу же прибыть домой к чемпионке и, ориентируясь по обстоятельствам, в мягкой или жёсткой форме произвести изъятие необходимой кассеты.
Кроме наблюдения,  в задачу опергрупп входило пресечение любых попыток контакта с Сизовой, которые могли бы предприниматься людьми из “мазутки”. В случае попыток установления контакта со стороны данных господ оперативники имели указание сработать так, чтобы гражданка Сизова успела почувствовать опасность и сильно испугаться, после чего наступало эффектное спасение.
В роли спасателей-спасителей, разумеется, должны были выступить представители сил правопорядка.
Эта ситуация, по мнению полковника Огурцова, должна была способствовать возникновению у “спасённой” гражданки Сизовой чувства горячей благодарности к спасителям, и это чувство материализовалось бы в готовность к сотрудничеству, выразившуюся в передаче Сизовой кассеты лично ему, Олегу Ивановичу Огурцову - как руководителю городской милиции, которая бережёт и сберегла драгоценную персону чемпионки мира...
В состав опергрупп были включены наиболее квалифицированные и подготовленные сотрудники горотдела, они были обеспечены необходимой спецтехникой, фотографии Сизовой были тщательно изучены, и у Олега Ивановича Огурцова не было сомнений в том, что при появлении объекта возле места его проживания всё начнёт развиваться по плану. Особой тревоги по поводу того, что сегодня ночью Сизовой не было дома, он не испытывал, потому что смотрел на вещи реально, по-земному: чемпионка, полтора месяца не бывшая дома молодая, красивая и, скорее всего, темпераментная бабёнка, прямо из аэропорта отправилась к своему любовнику, который, кстати, мог её встречать, и вполне естественно, что ночь они провели вместе.
Понятное дело!
Огурцов хорошо знал, что с Александром Забродским, своим бывшим мужем, Сизова была в разводе, но и мысль о том, что у такой женщины может не быть любовника, казалась ему невероятной. Не лесбиянка же она, в самом-то деле!
К сожалению, установить, кто именно имел счастье быть любовником Сизовой, подчиненным полковника Огурцова не удалось...
***
- Он или трубку не берёт, или его, суки, дома нет! А мобилка молчит как партизан на допросе! Хоть бери да сам в этот в ж... долбанный Париж лети! - в голосе Масла была ярость.
После практически бессонной ночи и сам Маслов, и его коллеги, и это неудивительно, выглядели далеко не лучшим образом. Ещё хуже они себя... ощущали: блестяще проведённая, как им недавно казалось, операция, на разработку и осуществление которой были потрачены значительные суммы и которая должна была принести просто сказочные барыши, - и это не считая того, что после получения из Парижа “картинки” ненавистный Птицын, так бессовестно “кинувший” их, был бы практически уничтожен! - эта операция, было очень похоже, вышла из-под контроля, превратившись во что-то наподобие парусника без руля и ветрил, судьба которого теперь всецело зависит от милости волн и ветра...
Однако в кабинете Масла собрались люди, неоднократно - и жестоко! - битые жизнью, которые не только привыкли к таким ударам, но и научились, во-первых, стойко их держать, а во-вторых, и это было самым главным, обязательно отвечать на них.
Обязательно.
Поэтому сейчас каждый из них напряжённо искал выход из “непонятки”.
Валерий Игоревич Маслов, Масёл, понимал, что именно сейчас он может и должен отыграться за свою вроде бы растерянность, отомстить Карпу за допущенные тем в его адрес вольности.
Более того, он точно знал, что реальный, способный принести результат и “вытащить дохляк”, план должен быть его, Маслова, планом.
Им предложенным планом.
- Кто у нас сейчас есть в Париже? - ни к кому конкретно не обращаясь, спросил он. - Кроме этого хера?
Все призадумались. Вообще-то, и это было оговорено, Париж и всё, что с ним было связано, было парафией Масла, поэтому его подельники, сколько бы ни напрягали извилины, реально оказывались в данном случае “вне игры”. На это и рассчитывал хитрый Масёл.
- В Париже конкретно можно выйти сейчас на Горбатого, - негромко сказал Маслов, и его очень порадовало внимание, с которым отнеслись к его словам остальные участники совещания. - Он там давно окопался, и он нам кое-что должен. Поэтому я сейчас с ним состыковываюсь, пусть он едет домой к Французу, там конкретно всё выясняет и звонит нам. После этого мы и решаем, что нам делать с этой французской “картинкой”, как конкретно нам её выхватывать! Может, - при этих словах он ядовито улыбнулся Карпу, - ещё и без чартера обойдётся, мало ли, как оно там может быть...
- Но... - дёрнулся было Рубик, но Маслов не дал ему сказать.
- Без “но”, Рубик! Спокуха! А пока пошлём бригаду к пацанке домой. Как и решили: пусть там найдут девку... потолковее, пусть она ей что-нибудь наплетёт, горбатого к стене - главное, чтобы кассету получить. И “быков” надо найти таких, чтобы... ну, чтоб они на вид были... поспокойнее, чтобы не боялась она их... И чтоб хоть пару слов связать могли, что ли?
***
В производственной деятельности (как называл он сам свою работу) мэра Надеждинска Владимира Ивановича Птицына были моменты, которые он очень любил, приятные для его мэрской души моменты... Так, например, в отличие от подавляющего большинства своих коллег, Птицын обожал... день личного приёма граждан...
Став мэром, Владимир Иванович неукоснительно, с поистине немецкой пунктуальностью, придерживался графиков приёма, которые его предшественники постоянно нарушали в интересах дела. У Птицына же всё было с точностью до наоборот: он мог отказаться от заранее назначенной встречи, но два раза в месяц обязательно проводил личный приём граждан, и не было такого случая, чтобы кто-либо из записавшихся на этот приём горожан не был им принят.
В результате в городе просто легенды слагались о пунктуальном, внимательном, заботливом, человечном мэре, который “всё понимает”. Этот беспроволочный телеграф работал исправно, он обеспечивал популярность и народную любовь, и Птицын очень дорожил ими.
Для того же, чтобы горожане реально видели результаты таких приёмов, в эти дни в приёмной мэра ошивался главный редактор городской газеты, засушенный в детстве злыми духами из сказок вечно полупьяный усатенький-бородатенький-лысенький интеллектуал-недомерок, строчивший о днях приёма восторженные отчёты в свой “орган” - так в городе называли городскую газету, исправно и нежно обрабатывающую “шершавым языком плаката” натруженную в бесконечных заседаниях филейную часть городской власти...
Справедливости ради нужно всё же признать, что подавляющее большинство людей, побывавших на приёме у мэра, проникались к нему искренней симпатией. Секрет такого отношения горожан к Птицыну был весьма простым: чисто по-человечески Владимир Иванович мог, общаясь с человеком, произвести прекрасное впечатление практически на любого.
Личное обаяние, харизма, как это стали называть в последнее время, сочеталось в нём с ненавязчивым стремлением поставить человека в положение просителя, для которого обращение лично к нему, к Птицыну, становилось последней возможностью “добиться правды” - а что ещё, как не эта абстрактная “правда”, всегда так сильно влекло к себе русского человека?..
И эту “правду” олицетворял собой для замордованного гнусными бюрократами просителя Владимир Иванович Птицын.
Собственной персоной.
...Когда-то давно начинающий комсомольский функционер Володя Птицын получил необыкновенно ценный для себя урок, который во многом определил весь его последующий жизненный путь.
Выдавая по решению райкома комсомола льготные путёвки передовикам производства и сельского хозяйства, Птицын, как ему казалось, легко и просто разрешал все возникающие проблемы.
Он даже гордился этими лёгкостью и простотой.
Пока его не вызвал к себе первый секретарь райкома.
- Владимир Иванович, как там у нас в этом месяце с путёвками?
- Всё отлично, выдали вовремя, никто не жалуется! - бодро отрапортовал завотделом.
- Знаю, Володя, что не жалуются, - секретарь вышел из-за стола и неспешно подошёл к стоящему навытяжку Птицыну. - Да ты садись, садись. Нравишься ты мне, парень, есть в тебе что-то... такое... Потому и вызвал... Пора тебе, Володя, жизни учиться, а не то... Всю жизнь бумажки носить ты ведь не хочешь? - и секретарь по-свойски хлопнул подчинённого по крепкому плечу. - Знаю, что не хочешь - и правильно! Молодец! Только если ты и дальше так работать будешь, то так на всю жизнь на бумажках и останешься... сидеть! - он засмеялся. - Тебе, Володя, нужно уяснить себе одну - очень важную, самую важную! - вещь: ты ВЛАСТЬ! Не сам по себе ВЛАСТЬ, конечно, а потому что должность у тебя такая... Но - ВЛАСТЬ ты! Именно ты, Володя! Понял? А ВЛАСТЬ простой человек должен бояться и уважать! Бояться и уважать!.. Ну, вот пришла к тебе... свинарка или доярка эта за путёвкой, а ты... ты ей - сразу - эту путёвку ни в коем случае не давай!
- Так ей же... положено... - не выдержал Птицын.
- Правильно! Положено! И она об этом знает, что положено, и ты, и я. Все знают. И она это своё положенное получит, не сомневайся, а то я с тебя лично шкуру спущу! Получит... Только ты сделай так, чтобы она это положенное - выходила!.. Понял? Чтобы она всей своей свинаркиной душой почувствовала, что это ТЫ ей путёвку даёшь!.. ТЫ лично! Вот тогда она ТЕБЯ за это будет любить, ценить и уважать! Ещё и в знак благодарности - сама! - свои окорока перед тобой раздвинет, лохмушку свинаркину ей почешешь, а она, свинство это ходячее, на каждом шагу рассказывать станет о твоей доброте! Теперь понял?
...На сегодняшний день у мэра Птицына был назначен личный приём граждан, и Владимир Иванович предвкушал, каким добрым и справедливым градоначальником он будет сегодня...
На этом приёме.
***
Оставив Лерку в загородном домике, Франсуа поехал в город, на их городскую квартиру.
Утром он обнаружил, что молчание мобильника, которое его радовало и слегка тревожило ночью, вызвано самой прозаической причиной: останки дорогой игрушки, раздавленной его итальянскими туфлями ручной работы, покоились возле порога...
Приближаясь к городу, Франсуа не испытывал ни тревоги, ни дурных предчувствий. Свою часть работы он выполнил так, как и было оговорено условиями сделки, вознаграждение за эту работу было получено заранее и теперь стало отработанным.
Совесть его была чиста, а профессиональная репутация оставалась высокой и незапятнанной...
***
Старший группы прикрытия вышел на связь с профессором Ивановым.
- Франсуа Назье дома не появлялся, его жена тоже... Тут вот какое дело... Ну, в дом... проник человек...
- Проник?..
- Так точно!
- Ну-ну... И что же это за... человек?
- Документов при нём не было, назвался как-то непонятно... С ним сейчас Гиппократ работает, - Гиппократом называли находившегося в составе группы специалиста по работе с лекарственными препаратами, с помощью которых удавалось разговорить даже самых неразговорчивых...
- И что-нибудь уже удалось узнать?
- Немного. Похоже, что это бывший наш, русский значит, только окопался здесь уже давно. Говорит, что ему позвонили какие-то корешки из Надеждинска и сказали сюда прийти, взять у Назье кассету... Сказали, что если хозяев дома не будет, чтобы он вошёл без ключа и ждал их...
Иванов немного подумал, и в результате этих раздумий на его профессорском лице появилось некое подобие довольной улыбки.
- Скажите, а вам не удалось отыскать в доме Назье оружие?
Этот вопрос заставил вздрогнуть собеседника профессора Иванова.
- Так точно, нами обнаружен пистолет “Беретта” калибром... - в волнении бывший сотрудник КГБ заговорил привычным ему языком протоколов осмотров мест происшествия.
- Это очень хорошо! - довольным голосом перебил его Иванов. - Это просто прекрасно! Полагаю, вы поняли ход моих рассуждений? В дом Назье проник... грабитель, который подручными средствами нанёс смертельные ранения хозяину дома и его жене, а мужественный господин Назье, истекая кровью, сумел из своего пистолета застрелить этого грабителя. Вы не находите, что это... очень правдоподобно?
- Так точно!
- И от вас зависит, насколько убедительно будет... поставлена эта сцена после появления супругов Назье. Только прошу вас не забыть о том, что, назовём это актом возмездия, всё это должно произойти после того, как хозяева дома отдадут вам то, что они должны вам отдать! Согласитесь, что местной прессе такая картина возмездия со стороны добропорядочного обывателя должны будет показаться очень трогательной...
В телефонной трубке звучал сухой смешок профессора Иванова   
***
...Самым трудным для Ларисы было пройти эти сто метров от ворот кладбища до, как его называли раньше, “сектора почётного захоронения”, в котором находилась могила доцента Ядвиги Яновны Сизовой.
Когда-то в этом секторе, располагавшемся почти что возле главного входа на кладбище, хоронили крупных по местным меркам партийных функционеров, знатных производственников, деятелей культуры, учёных и прочих уважаемых в той, прошлой жизни, достойных людей.
За несколько последних лет в этом, продолжавшем оставаться престижном, секторе стали появляться богато украшенные могилы и - последний крик моды среди этой публики - склепы “братков” и прочих уважаемых в определённом мире людей, что подчас приводило к картинкам, которые можно было назвать только избитым выражением “нарочно не придумаешь”: так, например, рядом со скромненьким, чёрного мрамора, памятником бывшему начальнику городской милиции, который скончался от цирроза печени, вызванного неумеренным потреблением алкогольных напитков, высился гигантский склеп предыдущего “хозяина города”, положение которого наследовали подорвавшие его “Мерседес” Масёл со товарищи...
Медленно, очень медленно шла Лариса к могиле матери, а большой букет роз и маленький букетик фиалок, судорожно зажатые в её безвольно опущенной руке, казалось, плыли по воздуху сами по себе - рядом с ней...
Могила Ядвиги Яновны была в образцовом порядке, потому что за ней добросовестно ухаживал Павел Степанович, отставной военный, который за вполне умеренную плату содержал в надлежащем виде могилы в “секторе почётного захоронения”. Вот и сейчас он старательно делал что-то неподалёку.
Степенно поприветствовав Ларису, Павел Степанович вернулся к своим занятиям. Он был человеком немногословным, но работал на совесть.
***
На первом этаже “башни”, в которой проживала Лариса Леонидовна Сизова, располагались магазины, отделение связи и пункт проката, переоборудованный в зал компьютерных игр, - в этом зале с самого утра пропадали лоботрясы из самых разных классов находившейся неподалёку общеобразовательной школы.
Место было в высшей степени оживлённое, поэтому оперативники полковника Огурцова рассредоточились, не привлекая к себе ненужного внимания, с известным комфортом. Важным преимуществом “башни” можно было считать наличие в доме всего одного подъезда, чёрный ход был наглухо заколочен, поэтому и осуществлять наблюдение было достаточно просто.
Из подъезда и в подъезд постоянно сновали люди, но гражданка Сизова пока что не появлялась.
В восемь часов пятьдесят восемь минут было зафиксировано появление возле “башни” вишнёвой “девятки”, из которой вальяжно выбрались четыре “качка” специфической внешности и выпорхнула вполне симпатичная девушка лет восемнадцати.
Побывав в подъезде, прибывшие убедились в том, что с помощью звонков в квартиру, за которой наблюдали оперативники, добиться появления хозяйки дома невозможно, после чего спустились вниз и по-хозяйски расположились на стоявшей несколько поодаль от подъезда хлипкой скамеечке.
Получив информацию о прибытии людей Масла к дому, в котором проживает Лариса Сизова, полковник Огурцов сразу же отдал своим подчинённым дополнительные распоряжения, касавшиеся необходимых мер безопасности при вероятном задержании, после чего снова занялся оперативной разработкой “парижского следа”...
***
Франсуа Назье аккуратно припарковал свой “Мерседес” на стоянке возле дома, перекинулся парой слов с дежурным охранником и неторопливо стал подниматься по лестнице на свой третий этаж...
***
Уже уходя от могилы матери, Лариса обратилась к Павлу Степановичу:
- Пал Степаныч, как вы думаете, если мы маме ещё и берёзку посадим?
Она и сама не могла бы сказать, почему вдруг спросила это, почему именно берёзку захотелось увидеть ей рядом со скромным памятником, на котором не было ничего лишнего: фамилия, имя, отчество, даты рождения и смерти и большая цветная фотография Ядвиги Яновны, на которой мать была запечатлена в день своего сорокалетия...
- Вполне уместно будет, - подумав, неторопливо сказал Павел Степанович. - Разумеется, это нужно осенью сделать, в сезон, так я пока приищу такую, чтобы ввысь тянулась. Не возражаете, Лариса Леонидовна?
- Ну что вы!.. Спасибо вам огромное!  - и тут она подумала, что осенью, а ведь это совсем уже скоро, она будет жить в Париже, а Надеждинск станет для неё... прошлым? - Только знаете, Пал Степаныч, я ведь осенью уеду... надолго...
- Не сомневайтесь, Лариса Леонидовна, я всё сделаю соответствующим образом, как вернётесь - всё будет готово. Раньше конца сентября и пробовать не стоит, Лариса Леонидовна.
- Спасибо вам! - и Лариса медленно пошла к воротам.
Павел Степанович глядел ей вслед. Он знал, что обычно Лариса останавливается возле ворот и оглядывается назад, на могилу...
Так было и в этот раз.
***
- Владимир Иванович, золотой вы мой, на вас одна моя надежда! - частила пожилая, дорого и ярко одетая женщина, сидевшая на самом кончике дубового тяжёлого стула в кабинете мэра Надеждинска Владимира Ивановича Птицына. - Вы же меня давно знаете, я же семья погибшего, на кого мне ещё надеяться, от кого ещё помощи ждать?!
Женщина эта была мерзкой бабой, профессиональной жалобщицей и сутягой, и Птицын прекрасно знал, что она в очередной раз круто наехала на своих соседей, которые спали и видели, чтобы кто-то позарился на их квартиру - купил бы её, обменялся с ними, они были согласны ехать к чёрту на кулички, лишь бы избавиться от своей фурии-соседки...
Птицын знал также, что всё, что скажет посетительница, будет в лучшем случае ложью, в худшем - наглой ложью, но он старательно изображал внимание, играя роль “доброго мэра” - потому что во многом от таких вот сорок и зависело, как скоро и как далеко разнесётся по городу весть о его доброте и отзывчивости.
И мэр города, и просительница добросовестно играли свои роли...
***
Маршрутка возле кладбища подвернулась почти сразу же, как только Лариса оказалась возле ворот, поэтому уже через двадцать минут девушка была в центре города. Заглянув в магазин и купив пару пакетов кефира и чёрный “бородинский” хлеб, Лариса посмотрела на часы, убедилась, что времени до звонка Жака было ещё больше чем достаточно, и медленно пошла к подъезду своего дома.
Наперерез ей, через газон, шли огромный парень, по виду типичный “качок”, и миловидная девушка в голубых джинсах и симпатичной оранжевой маечке.
- Эй, слышь, пацанка,  тормози, тут с тобой побазарить хочут! - “качок”, как ему казалось, стопроцентно точно выполнил строжайшее указание того, кто направил его на задание: быть культурным и вежливым собеседником, не хамить и не грубить девушке. Для него, и это было чистой правдой, такое обращение и впрямь было верхом воспитанности...
- Это вы мне? - занятая своими мыслями, Лариса не сразу поняла, что именно хочет от неё это ходячее подобие тумбы для афиш.
- Ну, в натуре, а кому же?! - громогласно изумился “качок”.
- Понимаете, мне нужно поговорить с вами по очень... деликатному, важному делу... - попробовала было вмешаться девушка, низкий и приятный тембр голоса которой очень понравился Ларисе, но её грубо перебил её нетерпеливый спутник...
Люди полковника Огурцова внимательно следили за развитием событий, они были готовы вмешаться тогда, когда это вмешательство должно было стать наиболее эффектным и эффективным.
Часть оперативников была готова заблокировать “девятку”, за рулём которой уже оказался один из “качков”, и контролировала скамеечку, на которой недавно сидела весёлая компания. Другие подтянулись к Ларисе и её собеседникам, готовые вмешаться в ход разговора...
Всё было сделано грамотно, но даже видавшим виды оперативникам не удалось спрогнозировать дальнейший ход развития событий, они и предположить не могли, какое феерическое зрелище их ожидает...
...“Качок”, столь невразумительно объяснявшийся с Ларисой, был парнем не только примитивным, но и нетерпеливым. Опыт его общения с окружающими приучил парня к тому, что его просьбы выполняются мгновенно, что, как правило, дважды повторять ему не приходится. Поэтому его до глубины души оскорбило то, что какая-то “мелкая пацанка” так долго “менжуется” и корчит из себя целку, игнорируя такое вежливое - с его стороны - приглашение к диалогу.
- Пошли, в натуре! - прорычал он и попытался сграбастать Ларису за шею, собираясь помочь девушке подойти к средству передвижения, двигатель которого уже работал на холостых оборотах.
Руки Ларисы были заняты пакетом с продуктами, поэтому громиле удалось на какое-то время задержать свою огромную лапу у неё на затылке. Но практически тут же пакет с продуктами мягко скользнул на траву, а его хозяйка неуловимо быстрым, по-кошачьи мягким движением освободилась от непрошеных объятий.
Примитивный парень решил, что это просто случайность, и снова протянул лопатообразную ладонь, намереваясь покрепче ухватить так неожиданно ушедшую из-под неё девичью шею. Но ладонь его ухватила пустоту, поскольку Лариса уже стояла в нескольких шагах и чуть сбоку от него.
Чтобы увидеть девушку “лицо в лицо”, громила попытался повернуться вокруг своей оси, но в этом движении его подбородок пришёл в соприкосновение с изящной кроссовкой фирмы “Адидас” (именно эта фирма одевала в последние годы сборную России по прыжкам на батуте), и в результате этого скоротечного контакта “качок” был не в состоянии отвечать за свои действия...
Отработанный удар мгновенно “отключил” его, парень и сообразить не успел, что же с ним произошло...
Оказавшиеся как бы вне игры коллеги поверженного колосса попытались было вмешаться в ход событий, но это им не удалось: крепкие парни в штатском, не особенно церемонясь, быстренько уложили их лицом одного в траву, а другого в асфальт. А между ними пристроили и вытащенного из “девятки” водителя.
Девушка, приехавшая в злополучной “девятке”, оставшись одна, удивлённо смотрела по сторонам, и тут к ней и Ларисе подошёл неприметный мужчина средних лет.
- Майор Иванченко, уголовный розыск, - обратился он к Ларисе и протянул девушке удостоверение. - Вы, девушка, пройдите пока что с товарищами, а с вами, Лариса Леонидовна, мне нужно побеседовать. Если не возражаете, мы могли бы подняться к вам домой, чтобы не привлекать к себе... нежелательного внимания...
Оперативники сработали чётко: буквально через три минуты возле “башни” не осталось никого из участников инцидента, только вишнёвая “девятка” сиротливо стояла там какое-то время, пока в неё по-хозяйски не уселся один из сотрудников и не завёл заглушенный раньше двигатель...
- Лариса Леонидовна, только что нами была предотвращена попытка покушения на вашу жизнь, и в этой связи есть настоятельная необходимость в беседе с вами нашего начальника полковника Огурцова. Пока что я побуду вместе с вами, мы подождём его прибытия, - майор говорил закруглёнными фразами образованного, может быть, даже интеллигентного человека, и это нравилось в нём Ларисе. Но она не смогла удержаться:
- Извините, но я вас не понимаю... Неужели приставания полуграмотного “быка” (она специально употребила это, от Женьки слышанное, жаргонное слово, и реакция на него майора Иванченко была соответствующей: он, остро взглянув на девушку, насторожился) всерьёз можно рассматривать как покушение на жизнь человека?.. По-моему, вы могли убедиться в том, что ничего страшного не произошло. Не сомневаюсь, что первое, что сделает этот романтически настроенный молодой человек - разумеется, когда к нему вернётся способность соображать, - это пожалеет о том, что приставал ко мне.
- Я ценю вашу иронию и восхищён вашим умением доходчиво объяснять тем, кто этого не понимает, что с вами не следует пытаться знакомиться без вашего благосклонного отношения к этой попытке, - Лариса не могла не восхититься тем, как майор выстроил фразу, - но, к сожалению, вам, Лариса Леонидовна, просто не известны все обстоятельства этого... дела.
- Согласна, - неожиданно для майора легко согласилась с ним девушка. - Хотите пока кофе? Пока ваш начальник грозный не приехал?
- Спасибо, не откажусь, - отозвался Иванченко, и Лариса отправилась на кухню, чтобы приготовить кофе.
***
Масёл не был бы Маслом, если бы после всего случившегося им не были бы приняты дополнительные меры предосторожности.
Поэтому утром, минут за пятнадцать до того, как к “башне” подкатила злополучная “девятка”, неподалёку от небольшого продуктового магазинчика, приткнувшегося на первом этаже, остановился битый-перебитый, замызганный “Москвичок”. Из, с позволения сказать, автомобиля выскочил молодой парень, внешность которого не оставляла никаких сомнений в том, что он принадлежит к кочевому племени “рома”.
Парень открыл завизжавший при этом действии багажник “Москвича”, в котором, как оказалось, был насыпом загружен отличный израильский лук. Лук и в самом деле был великолепен: крупный, чистый, крепкий, что называется, ядрёный.
На оторванной от картонного ящика четвертушке парень нарисовал цену, и эта цена оказалась немного ниже, чем в магазине и у торгующих возле него старушек. Аборигены пытались было возмущаться, но парень, сверкнув золотыми зубами, объявил: “Я ненадолго, машину продам - и с меня хватит! Ваши покупатели, бабки, от вас не уйдут, день-то впереди большой!”.
Торговля дешёвым луком шла бойко, золотозубый рот весёлого хозяина “Москвича” не закрывался, поэтому ни у кого и мысли не возникло, что парень внимательно следит за тем, что происходит возле входа в дом.
После завершения потасовки, когда упиравшихся “быков” затолкали в машины и увезли, а Иванченко с Ларисой вошли в подъезд, парень по-прежнему весело попросил первого из очереди: “Батя, присмотри за товаром, шефу звякнуть нужно, пусть сюда картошку пригоняет”. Оставив товар на попечение бдительного “бати”, парень быстро побежал к телефонной будке.
- Наших повязала ментовка, с пацанкой в хату пошёл какой-то мусор, а у подъезда ещё двое сидят, - раздельно и не торопясь проговорил он в трубку телефона и замолчал, очевидно, выслушивая ответ собеседника. - Понял, пока.
Бегом вернувшись к “Москвичу”, он, поднатужившись, вытащил из багажника брезент с остатками лука, положил его на тротуар и крикнул: “Налетай, подешевело!”.
Пока удивлённая очередь боязливо гадала, что бы это могло означать, парень запрыгнул в машину и дал газ...
***
- С почти стопроцентной уверенностью я могу утверждать, что больше он ничего не скажет, - спокойно констатировал Гиппократ, брезгливо посмотрев на распростёртое тело Франсуа. - Если быть точным, то он больше вообще уже никогда ничего путного сказать не сможет, потому что после такой дозы он уже... овощ, - теперь он смотрел на старшего группы прикрытия.
- И что из этого?
- Из этого... Ты постарайся сделать так, чтобы в результате анализа его мозгов, если кто это будет делать, невозможно было обнаружить симптомы разрушения интеллекта, следы воздействия препарата. Для этого идеальный вариант - когда разрушается целостность самого мозга, - Гиппократ говорил тоном профессора, читающего скучную, самому надоевшую, лекцию. - Поэтому постарайся. Только прошу - без меня! Я пройду на кухню...
Старший достал мобильный телефон и в который уже раз попросил соединить его с профессором Ивановым.
- Мы отыскали то, что вы приказали. Больше, как уверяет наш друг в белом халате, хозяин ничего не знает, и в доме у него тоже больше ничего нет...
- Это точно?
- Он ручается за это.
- Хорошо... - Иванов помолчал. - На нет и суда нет... А где жена нашего гостеприимного хозяина?
- Её нет, и хозяин не знает, когда она появится. Нам её ждать?
- Не глупите. Там у вас... слишком тяжёлая атмосфера, вам давно пора на воздух, проветриться, - и после небольшой паузы Иванов добавил с искренним восхищением: - Счастлив её Бог, этой красавицы! Теперь она точно будет жить долго и счастливо! Уходите немедленно, и не забудьте поблагодарить хозяина и его гостя...
Закончив разговор, старший группы прикрытия подошёл к двери в гостиную, где, слева от входа, стоял сделанный на заказ высокий стеллаж красного дерева. На полках этого стеллажа тесными рядами стояли разномастные кубки и призы, завоёванные экс-чемпионкой мира Валерией Сергеевой за её долгую спортивную жизнь.
Старший группы прикрытия придирчиво, взглядом художника, окинул стеллаж, выбирая из многочисленных трофеев тот, который через мгновение должен был размозжить голову Франсуа...
Убийца торопился: перед уходом он и его люди должны были ещё многое сделать для того, чтобы эскизно нарисованная профессором Ивановым картина стала реальностью, которая не вызвала бы никаких сомнений у не самой худшей в мире парижской полиции...
***
Пока майор Иванченко пил кофе, его начальник полковник Огурцов успел коротко побеседовать с участниками нападения на Ларису. Сразу, что называется, на горячем расколоть их не удалось: сидевшие в момент нападения на скамейке парни и водитель уверенно доказывали, что вообще знать ничего не знают, что их просто попросил подвезти к дому своей “тёлки” их кореш, которому нужно было с этой “тёлкой” разобраться, потому что она, такая-сякая-нехорошая, чем-то обидела его, не ответила на его большое и светлое чувство...
Девушка, сестра одного из “друзей” обиженного, скорее всего, и в самом деле ничего не знала, её попросили, чтобы она сказала Ларисе о кассете, которую нужно было передать некому Женьке, и взять у девушки эту кассету.
Беседовать с пострадавшим от общения с Ларисой “качком”, который, если верить его друзьям, обладал нежной и чуткой душой, пока что не представлялось возможным, потому что он до сих пор не оправился от нокаута, ничего не соображал, что, впрочем, не мешало ему интенсивно изрыгать непечатные выражения самого низкого пошиба.
При нулевой информации, которая могла бы стать полезной для полковника Огурцова.
Войдя в квартиру Ларисы, Огурцов несколько задержался в прихожей - якобы для того, чтобы причесаться. На самом же деле его интересовало жилище предполагаемой собеседницы, потому что он был убеждён, и его опыт регулярно укреплял его в этом убеждении, что так называемая “среда обитания” любого человека идеальнейшим образом может рассказать о том, какие люди проживают в доме, каковы их вкусы и жизненные устремления, как они относятся к самим себе и окружающим.
Однако большая комната в квартире Ларисы Сизовой с этой точки зрения практически ничего не могла сказать стороннему наблюдателю: эта комната была самой что ни на есть обычной, заурядной для жилья так называемых интеллектуалов советского розлива, это было, если можно так выразиться, образцово-показательное жильё человека, честно зарабатывающего себе на жизнь умственным трудом.
Мебельная стенка, не то немецкая, не то польская, шкафы которой были заполнены книгами, по преимуществу словарями и литературой на иностранных языках, диван, невысокий журнальный столик и два глубоких кресла - вот и вся мебель. Стандарт стандартом, поэтому Огурцов решил, что несомненно яркая индивидуальность хозяйки квартиры нашла отражение в том, как выглядит вторая, меньшая комната, дверь в которую была аккуратно прикрыта.
Лариса с интересом смотрела на приближающегося к ней крупного подтянутого мужчину с круглым, открытым лицом и внимательным, но именно что внимательным, а не бесцеремонным, взглядом.
- Лариса Леонидовна, это мой начальник, полковник Огурцов, - представил вошедшего майор Иванченко и деликатно вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
- Огурцов, Олег Иванович, - негромким, интеллигентного тембра голосом, в котором чуткое ухо Ларисы услышало акцент, появляющийся от владения иностранным языком, представился мужчина и протянул хозяйке дома крупную крепкую руку.
Его пожатие было уверенным и осторожным, так обычно здороваются за руку физически сильные люди, знающие о своей силе, уверенные в ней и поэтому не стремящиеся с помощью клещеобразного рукопожатия производить впечатление на своих визави.
- Лариса Сизова, - Огурцов Ларисе понравился, и в том, как она назвала себя, можно было почувствовать эту симпатию. - Прошу Вас, Олег Иванович. Мы с вашим коллегой, - несмотря на симпатию, Лариса специально пустила этот небольшой пробный шарик: если бы Огурцов был одним из тех дуроломов, каких немало находится не только среди милицейского, но и среди начальства вообще, он бы обязательно уточнил, что Иванченко является его подчинённым; однако, казалось, полковник вообще не обратил на это внимание, и такое его поведение ещё больше расположило к нему девушку, - пока вас не было, кофе пили. Кофе?
- Спасибо, Лариса Леонидовна.
- ?
- Вас понял! “Спасибо - да”.
- Чудесно. Вы тогда себе готовьте кофе, а я пока что воду подогрею, остыла уже...
Подхватив чайник, Лариса вышла на кухню, где сидел Иванченко, сразу вскочивший при её появлении. Майор с готовностью предложил свои услуги, проворно включил газ и поставил на плиту чайник.
А Лариса вернулась в комнату, где её терпеливо ожидал полковник Огурцов...
***
Должность, которую официально занимал в одном из государственных учреждений человек по имени Босс, была выбрана руководителями операции с таким расчётом, чтобы в нужное время Босс вполне легально смог оказаться если и не в самом центре развития событий, то очень близко к этому центру. Для этого была разработана безупречная “легенда”, которая не могла вызвать подозрения даже при самой тщательной проверке - потому что готовили её не год и не два, а полтора десятка лет.
Учреждение, интересы которого на самом деле представлял Босс, занималось разработкой “легенд” для своих сотрудников давно, постоянно и целеустремлённо, а процесс компьютеризации государственной машины лишний раз подтвердил, какие предусмотрительные люди работали в этом учреждении.
Конечно, можно было, опять же используя возможности компьютерной техники, ввести в необходимую базу данных любую информацию, но при этом существовала реальная опасность разоблачения агента, работающего под такой, наспех слепленной и неуклюже поставленной “крышей”. Тогда как книги учёта различных жизненных проявлений народонаселения страны, информация из которых переносилась в бездонную память думающих машин, проверить на предмет соответствия указанных в них данных действительности было практически невозможно.
Именно поэтому Босс был совершенно спокоен: как ему казалось, он сумел найти ошибку, которая не могла оказать существенного влияния на ход развития событий, следовательно, всё идёт по плану, нормально и правильно.
***
- Спасибо за кофе, Лариса Леонидовна, - Огурцов отставил в сторону изящную чашку, из которой он с видимым удовольствием выпил ароматный растворимый кофе. - Прекрасный напиток! Извините за провинциальный вопрос: из Парижа?
- Нет, конечно. Из-за границы теперь кофе не возят, это раньше мы его мешками везли, когда дефицит был...
- Простите. Вы, вероятно, пробуете разобраться в ситуации: почему это вдруг сам милицейский начальник, - Огурцов улыбнулся, и Лариса ответила на его улыбку, - к вам в гости... напросился, кофе распивает - а о деле не говорит? Угадал?
- Не совсем. Я думаю, что вы, Олег Иванович, хорошо знаете, что вы делаете, поэтому и ведёте себя так, как этого требуют обстоятельства.
- Спасибо за хорошее мнение обо мне... Я и сам так думаю, иногда. В том смысле, что веду себя так, как требуют обстоятельства, но если бы я ещё и всегда был в этом уверен!.. Дело, которое привело меня к вам, Лариса Леонидовна, - это дело чрезвычайно... грязное, оно может испортить жизнь многим достойным людям и уже привело к трагедии, ведь смерть человека - это всегда трагедия...
Последние слова полковника Огурцова испугали Ларису. Неужели её парижские предчувствия, ощущения, которые она испытывала в самолёте, всё-таки подтверждаются, неужели они не случайны?
“Крыса проклятая, нет бы тебе ошибиться!” - с ненавистью к себе подумала девушка.
- Нам прекрасно известно, что с Евгением Воропаевым вы были связаны долгими годами дружеских отношений, - продолжал Огурцов, но Лариса его уже не слышала...
Прошедшее время - и упоминание имени Женьки!.. Прошедшее... Но ведь это может означать... только одно?..
- Женька... погиб? - вырвалось у побелевшей как мел Ларисы, и на собеседника она не смотрела, потому что знала ответ на свой вопрос.
- Евгений Воропаев на принадлежавшем ему автомобиле “Тойота-Камри” вчера, в двадцать три часа ноль три минуты стал участником дорожно-транспортного происшествия, в результате которого им были получены травмы, несовместимые с жизнью, - полковник Огурцов говорил сухим, протокольным языком, потому что, совершенно неожиданно для себя, он почувствовал жалость к этой девушке, которая - он знал это из анкетных материалов - осталась сиротой, у которой было не так-то уж и много друзей, и одним из этих друзей был человек, о трагической гибели которого он, Олег Иванович Огурцов, только что сообщил ей...
- Господи, так ведь Павел Осипович был прав, оказывается, он был прав! - воскликнула Лариса.
- Павел Осипович - это кто? - мгновенно отреагировал на её слова полковник Огурцов.
- Водитель, который вёз нас домой! Он рассказал, что видел по дороге в аэропорт аварию, когда иномарка влетела под армейский “Урал”, а когда мы ехали назад, то на дороге уже ничего не было, - неожиданно для себя самой зачастила Лариса.
Огурцов сразу же успокоился: мало ли их, водителей, проехало мимо за то время, когда проводились необходимые следственные действия, хотя и работали быстро? Ничего страшного.
- К большому сожалению, дорожно-транспортное происшествие, в котором пострадал Воропаев, не было случайным, - размеренный голос полковника Огурцова снова вошёл в сознание Ларисы. - Как удалось установить в результате экспертизы, в автомобиле Воропаева были... технические повреждения, которые и стали причиной ДТП.
Несмотря на убедительность тона полковника, сказанное Огурцовым было ложью: экспертиза, которая и в самом деле проводилась очень тщательно, выявила безупречное техническое состояние “Тойоты”, которая совсем недавно проходила дорогостоящий и в высшей степени квалифицированный техосмотр.
Целью слов Огурцова было стремление вызывать в душе Ларисы ненависть к виновникам гибели её друга, что должно было стать решающим фактором в её готовности к сотрудничеству с ним, полковником Огурцовым, который якобы изо всех сил стремиться найти и покарать этих злодеев.
Немного пообщавшись с девушкой в процессе “кофепития”, Огурцов решил, что именно эта “домашняя заготовка” может в данном случае стать наиболее результативной. В пользу этого варианта говорило и то, что никакого “спасения” Ларисы от громил-бандитов не было, скорее, это бандитов, по крайней мере, одного из них, нужно было спасать от общения с сидящей перед ним хрупкой девушкой...
- Есть основания полагать, что эти технические повреждения были нанесены умышленно, поэтому расследование гибели Евгения Воропаева осуществляется в рамках расследования покушения на убийство, - произнося эти слова, полковник Огурцов был уверен, что его собеседница была “доведена до нужной кондиции”, поэтому нужно было брать быка за рога...
***   
Сладкая полудрёма, в которой пребывала Лерка после отъезда Франсуа, была нарушена резким уколом в сердце, от которого молодая женщина мгновенно покрылась испариной.
Это было удивительно само по себе, потому что Валерия Назье, вопреки распространённому мнению, будто люди, отдавшие жизнь большому спорту и добившиеся в нём больших же успехов, в обязательном порядке гробят ради достижения этих успехов своё здоровье, за всю свою долгую спортивную жизнь и травм-то более или менее серьёзных не получала, поэтому сейчас, в тридцать лет, она могла спокойно дать сто очков вперёд любой восемнадцатилетней чемпионке в плане функциональной готовности организма.
Но ещё более удивительным было то, о чём Лерка никогда не узнала: мадам Назье впервые в жизни ощутила своё сердце именно в то мгновение, когда тяжёлый хрустальный кубок, завоёванный ею одиннадцать лет назад в Бирмингеме, с отвратительным хрустом врезался в голову её мужа...
***
Разговаривая с полковником Огурцовым, Лариса постепенно успокаивалась, потому что Олег Иванович, серьёзный и основательный, несуетливый мужчина, умел найти нужные слова, был чутким и внимательным собеседником - и она была благодарна ему за это.
- Для вас, Лариса Леонидовна, конечно же, не могло быть секретом, что по роду... своих служебных обязанностей Евгений Воропаев неоднократно нарушал закон. Я юрист, поэтому прекрасно понимаю, что назвать человека преступником можно только в том случае, если есть соответствующее решение суда, но я так же прекрасно понимаю, отдаю себе отчёт в том, что профессиональная деятельность господина Воропаева была противозаконной...
- Да, но...
- Лариса Леонидовна, у меня тоже есть друзья, и они, как любые нормальные люди, тоже могут... вести себя... по-разному. Но они мои друзья, и я об этом помню...
Огурцов и сам не мог сказать, почему вдруг произнёс эти слова, подумав одновременно о Вовке Птицыне, единственном человеке, которого он мог называть своим другом...
- Но... Женькина... смерть, - Лариса с трудом выговорила это слово, но дальше ей стало легче, - она ведь как-то связана с тем, что он... работал на этого... Как же его?.. На Масла, да?
- Он рассказывал вам... о своей работе?
- Практически нет. Просто однажды Женька как-то сказал: “Ты знаешь, у моего босса такая смешная кличка! Представляешь, его все зовут Масёл!”. Я ещё спросила его, почему именно такая кличка, а он ответил, что раз я такая умная, то должна сама догадаться, я помучилась немножко, и он назвал его фамилию...
- Маслов, конечно?
- Маслов...
- К сожалению, гибель Воропаева - это всего лишь один трагический эпизод в криминальных войнах теневых воротил, и самое... неприятное здесь то, что и вы тоже оказались в это всё втянуты...
- Я? Но каким образом?!
- Нападение на вас, которое столь трагически закончилось для боевиков Масла, - при этих словах Огурцов скупо улыбнулся, - это звено в цепи неприятностей, которые начались смертью вашего друга. Дальше уже идёт что-то вроде цепной реакции...
- Объясните, пожалуйста, каким образом связаны между собой смерть Женьки, появление возле моего дома этих парней и ваш ко мне визит.
- Я просто обязан это сделать, хотя лично мне хочется, чтобы всего этого не было в вашей жизни, - Огурцов с участием посмотрел Ларисе в глаза.
- Всё это началось уже давно. У группировки Маслова есть могущественные конкуренты, и борьба между ними идёт, действительно, не на жизнь, а на смерть. Каким-то образом, каким - установить пока что не удалось, их интересы оказались связаны с Парижем. Вот и получилось, что вчера, когда Воропаев поехал вас встречать, он одновременно... находился на работе. Ему нужно было получить от вас некие документы, которые были переданы вам в Париже некими людьми...
- От меня... получить? Какие документы, Олег Иванович? Вы хотите сказать, что я... Но ведь у меня нет никаких документов!
- Лариса Леонидовна... Конечно, никто не сказал вам, что вы везёте... не совсем обычную видеокассету. Как нам стало известно, вы довольно часто привозили своим друзьям... сувениры из-за границы, канал доставки был очень надёжным...
- Какой канал, Олег Иванович?..
- Лариса Леонидовна, я ни в чём вас не обвиняю, лично я вам верю, иначе меня здесь не было бы... Просто вас использовали... втёмную, так часто делается, это очень надёжный способ...
- Использовали?..
- В общем, конкуренты Маслова каким-то образом об этом прознали. Они рассчитывали, что им удастся устранить Воропаева - так и вышло!, после чего вы сами отдадите им кассету. Предполагалось, что удастся убедить вас отдать её добровольно, но, как видите, они были готовы и к более жёстким мерам...
- Вы хотите сказать, что в это дело как-то впутана Лерка?!
Огурцов удивлённо поднял брови, и Лариса торопливо пояснила:
- Это наша подруга, Валерия Сергеева, она сейчас живёт во Франции, вышла замуж за француза...
- Почему вы так решили?
- Ну... так ведь больше никто не просил меня ничего никому передавать...
- А она о чём вас попросила?
- Да как обычно - передать Женьке кассету. Мы их, кассеты эти, между собой называем ещё “звуковыми письмами”. У Лерки муж жутко ревнивый, и... - Лариса осеклась и беспомощно посмотрела на собеседника.
- И что?
- Олег Иванович, а вы не могли... что-нибудь перепутать? Понимаете, ведь это дело... очень личное, понимаете?.. Я же никогда не вмешивалась в их отношения, но когда Лерка просила меня помочь, я помогала... как могла... Это же мои друзья, вы понимаете?
- Как же не понять, Лариса Леонидовна? Только... - Огурцов сделал рассчитанную паузу. - Только Воропаев убит, и последнее, о чём он говорил мне перед смертью, - это о кассете... Вы знаете, он буквально бредил этой кассетой, до последних минут... - Олег Иванович слегка понизил голос, показывая, насколько тяжелы лично для него эти воспоминания.
- Вы были... с ним?
- Можно сказать, что он... умер у меня на руках. Такая работа наша, - вздохнул Огурцов. - Поэтому я могу сказать, что у меня... есть личные причины для того, чтобы отыскать его убийц. Никакие деньги не стоят человеческой жизни, понимаете? - и Огурцов сокрушённо покачал головой. - Чем бы ни занимался в своей жизни Воропаев, но это был... человек, который имел право жить и быть счастливым...
Неожиданно Лариса ощутила, что слова полковника Огурцова вызвали на её глазах слёзы. Она всхлипнула, и Олег Иванович сочувственно положил свою сильную руку на её ладонь.
- Но я поверить не могу, чтобы Лерка...
- Мы пока что мало знаем обо всём этом, Лариса Леонидовна, - успокоил девушку полковник Огурцов. - Может ведь и так случиться, что ваша подруга оказалась в стеснённых материальных обстоятельствах... Или её могли просто... заставить сделать это. Не исключено, что и она тоже даже и не знает, что на самом деле представляет собой эта кассета - знаете, просят передать именно эту кассету, на которой она сама и делает запись, техника сейчас может чудеса творить... В общем, думаю, лучше всего будет, если вы отдадите эту кассету мне, после чего всё остальное будет уже в моей компетенции...
- Конечно-конечно, Олег Иванович... Но только... пообещайте мне, пожалуйста, что вы мне её вернёте... Если на ней не окажется того, что вам нужно, хорошо? Понимаете, я ведь вам говорила, что это очень личное, знаете, я ведь сама никогда не смотрела, что же там, на этих “звуковых письмах”, просто передавала их - и всё. А Женька был таким счастливым, когда получал их!..
- Обещаю, Лариса Леонидовна, - Огурцов был абсолютно искренним, он ничем не рисковал, так как знал, что, даже если на кассете и есть какие-то сентиментальные записи, то своё-то он получит обязательно, после чего можно будет и сыграть в благородство: проведя соответствующую обработку, вернуть безопасную уже кассету этой сентиментальной маленькой дурочке.
- Я всегда прятала эти кассеты на самое дно сумки, чтобы на них никто случайно не наткнулся, - говорила Лариса, выходя из комнаты и направляясь к своей большой и тяжёлой сумке.
Порывшись в вещах, девушка достала с самого дна сумки обычную на вид кассету и вынесла её в гостиную.
- Вот, пожалуйста. Может быть, мы её сейчас вместе посмотрим, чтобы вы убедились, что это... совсем другое, не то, что вы ищете?
Огурцов улыбнулся. Мысленно он увидел, как они с Ларисой изучают запечатлённые на плёнку постельные подвиги Вовки Птицына, и удержаться от улыбки ему не удалось...
Однако голос полковника был заботливым и тёплым, он очень хорошо гармонировал с чуть печальной улыбкой.
- Этого не следует делать, Лариса Леонидовна. Ни в коем случае вам нельзя это смотреть. Мне очень жаль, что вы оказались втянуты в эту неприглядную историю, и не нужно вам... погружаться в неё всё глубже и глубже, - Олег Иванович помолчал, как бы решая, стоит ли говорить дальше. - Если вы просто не будете знать о том, что изображено на этой треклятой кассете, мне будет... спокойнее. И вам тоже. Потому что человек не может рассказать о том, чего он вообще не знает. Сейчас меня больше всего волнует ваша безопасность. Потому что те, кто убил Воропаева, они ведь не знают, что именно вам известно. А у страха, как известно, глаза велики... И если учесть, какие огромные деньги стоят за всеми этими делами, то становится понятно, что для людей, связанных с этим, человеческая жизнь... вообще ничего не стоит. Меньше всего они думают о людях, вы могли в этом сами убедиться. Поэтому сейчас я просто заберу эту кассету. Увезу её с собой, а потом верну вам. А пока что вас будут охранять мои люди. Вы что-то спросить хотите?
- Но, Олег Иванович...
- Лариса Леонидовна, я всё понимаю. Но, поверьте мне, забочусь я в первую очередь о вас. Ну, и о себе немножко, чтобы меня совесть не мучила, - Огурцов невесело улыбнулся. - Поэтому я и говорю об охране. Это продлится столько времени, сколько будет необходимо, хотя я надеюсь, что недолго, - и он суеверно постучал по подлокотнику кресла. - Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! 
- Олег Иванович! - неожиданно для собеседника воскликнула Лариса, которая только теперь поняла, что же именно мучило её всё это время. - Олег Иванович, ведь если... ведь Лерке, наверное, тоже грозит опасность, если всё это так, как вы рассказали? Я же должна позвонить ей, предупредить её!
- Я должен подумать, - для Огурцова сказанное девушкой и впрямь было неожиданностью: главным для него было возвращение кассеты, точнее, её получение, поэтому он не думал о том, что из сложившейся ситуации можно было извлечь выгоду за счёт прослушивания и этих телефонных разговоров между Надеждинском и Парижем...
- Давайте договоримся вот как, Лариса Леонидовна: конечно, вы должны обязательно позвонить своей подруге, только сделайте это чуть позже. Вы сообщите ей о гибели Воропаева, а если она поинтересуется судьбой кассеты, скажете, что её конфисковала милиция. Это и в самом деле так! - Огурцов невесело засмеялся. - Только, как я уже сказал, вы не связывайтесь с ней немедленно, нужно подождать, пока мы у себя в управлении не ознакомимся с содержанием записи на кассете. Кто его знает, возможно, вы правы, и это всего лишь... глубоко личное дело двух людей, зачем же тогда мы будем усугублять переживания вашей подруги, вызванные смертью её... друга, тем, что она узнает о вмешательстве в их личные отношения?.. Не по-человечески как-то... Вы ведь понимаете, что я всё это делаю без особого удовольствия, это просто моя работа, потому что сейчас я занят поисками убийц Евгения Воропаева. Как профессионал я делаю то, что обязан делать, - только и всего...
- Спасибо вам! - искренно и благодарно сказала Лариса, которая безгранично доверяла сейчас этому человеку.
- Это моя работа, Лариса Леонидовна. Я попрошу вас находиться сейчас дома, дождитесь моего звонка, после чего вы сами решите, как вести себя в отношении вашей подруги. Не забудьте только, пожалуйста, что если полученные мной материалы как-то окажутся связаны со смертью Воропаева, вы ей обязательно скажете то, о чём мы договорились. Надеюсь, что мои люди не причинят вам особых... неудобств. Всего вам доброго, Лариса Леонидовна!
И полковник Огурцов крепко, но осторожно, пожал руку хозяйке дома.
***
Сидя на заднем сиденье своей служебной машины, Огурцов соединился в приёмной мэра Надеждинска и попросил секретаря доложить о своём звонке Птицыну, продолжавшему приём граждан.
Мэр мгновенно взял трубку:
- Олег, ты?!
- Да, я. Всё хорошо. Мы получили то, что должны были получить. Сейчас я еду к себе, организую просмотр, если всё нормально, сразу же приеду к тебе. Ты как, тоже желаешь полюбоваться? - похоже, что напряжение последних полусуток постепенно отпускало Огурцова, и он позволил себе по-дружески подколоть мэра.
- Я?.. - Птицын задумался. - А это идея! Ты знаешь, ты пока что не избавляйся от этого, хорошо? Вези ко мне, если я правильно запомнил, то там... есть на что посмотреть, даже тебе!
К Владимиру Ивановичу Птицыну возвращалось хорошее настроение.
***
Говорливый “рома”, так бесцеремонно и бессовестно подорвавший демпинговой ценой овощной бизнес торгующих возле дома Ларисы Сизовой бабушек, медленно, обдумывая каждое слово, рассказывал своему хозяину о событиях, свидетелем которых он был.
Валерий Игоревич Маслов слушал внимательно, не перебивая ни вопросами, ни жестами, и со стороны могло показаться, что он всецело поглощён рассказом своего соглядатая.
На самом же деле Валерий Игоревич пребывал в полнейшей растерянности, поскольку до сих пор абсолютно всё, что предпринималось им для восстановления утраченных позиций, приносило результат с точностью до наоборот.
Именно так.
Телефон дома у Франсуа не отвечал, в ресторане сообщили, что со вчерашнего вечера хозяин там не появлялся, а посланный к Французу домой Горбатый пропал, так что теперь нужно было думать и о том, как в этот трижды грёбаном Париже ещё и его отыскать!..
Посланная к дому пацанки бригада в полном составе оказалась в КПЗ, их нужно было бы вытаскивать, но направлять адвокатов для того, чтобы крючкотворы занялись этим, Маслов не хотел и не мог: такой шаг означал бы, что он собственными руками подписал признание в своей причастности к событиям, которые сейчас контролировал гнусный мусор Огурец, он же полковник Олег Иванович Огурцов. И хотя всем и каждому в Надеждинске было известно, что задержанная братва “под Маслом бегает”, эту ценную информацию к уголовному делу подшить было невозможно...
А самое главное - Маслов совершенно не представлял себе, что же ему нужно делать дальше...
Доклад “ромы” уже подходил к концу, когда в дверь кабинета деликатно постучали, и, после разрешения хозяина, на пороге появился секретарь Валерия Игоревича - тот самый парень в дорогих очках.
- У тебя всё? - спросил хозяин кабинета “рому” и, услышав утвердительный ответ, небрежным жестом отпустил заметно повеселевшего цыгана.
- Что у тебя, Саша?
- Валерий Игоревич, по электронной почте пришло сообщение, что через десять, - он быстро посмотрел на часы, - нет, простите, уже через семь с половиной минут для вас должна поступить информация с литерой “Б”...
Литерой “Б” помечал свои послания-приказы таинственный Босс, и, наверное, это был единственный случай, когда Маслов обрадовался тому, что скоро получит указание от этого... Босса.
Несмотря на то, что в результате каждого из таких писем Маслов и его соратники теряли весьма и весьма немалые суммы денег, в этих посланиях всегда содержались конкретные указания, как выпутываться из очередной сложной и неприятной ситуации, мельчайшие детали которой каким-то непонятным образом становились известны всезнающему Боссу...
В нынешних обстоятельствах письмо Босса становилось для Маслова надеждой на спасение.
И ждать оставалось всего-ничего...
***
Несмотря на то, что Валерий Игоревич Маслов и Босс находились в одном городе, письмо отправлялось таким сложным путём, что одно это практически гарантировало невозможность выхода на его реального отправителя.
Но Босс не ограничивался этими мерами предосторожности. Будучи незаурядным специалистом в области всего того, что какая-то часть человечества называет “железом”, он принимал ещё и дополнительные, весьма специфические, меры предосторожности, после чего только компьютерный гений мог бы отыскать адресата письма, причём для этого ему пришлось бы потрудиться не одну неделю.
Рисковать Босс не имел права.
То, что согласно письму должен был сделать Валерий Игоревич Маслов, даже на взгляд очень крупных специалистов могло показаться спасением для пытающихся вернуть своё “мазутчиков”. Более того, складывалось впечатление, что Босс активно и успешно уничтожает Владимира Ивановича Птицына и его парижских покровителей.
И это тоже было частью игры Босса.
Автору предложенного плана было необходимо, чтобы Маслов и другие члены “мазутки” были уверены в том, что они спасают себя и свои деньги. Тем более, что некоторым образом так оно и было: Босс и те, кто за ним стоял, играли по-крупному против зарвавшегося удельного князька, но это отнюдь не означало, что их интересы ограничивались защитой преступного бизнеса городских криминальных авторитетов.
Отнюдь нет.
А врЕменная и весьма действенная поддержка донельзя растерявшихся бизнесменов-уголовников была всего лишь необходимой частью большой и серьёзной игры, в которой каждому из действующих лиц отводилась только та единственная роль, которую предназначил ему сыграть дальновидный Босс...
И никакой самодеятельности!
***
Успокоившийся и повеселевший Птицын продолжал приём народонаселения города Надеждинска, мило общаясь с очередной просительницей, когда секретарь негромко доложил:
- Владимир Иванович, вас Париж спрашивает...
- Простите великодушно, Мария Феоктистовна, - с широкой улыбкой обратился мэр к дородной женщине в модном кожаном костюме, сидевшем на ней, как говорится в таких случаях в народе, как на корове седло, - она была частным предпринимателем и явилась требовать дополнительные площади для своего и без того немалого малого предприятия. - Сами понимаете: иностранцы, дело, можно так сказать, государственной важности...
- Владимир Иванович, я подожду в приёмной, - и дама степенно выплыла из кабинета, за ней протиснулся и секретарь, а Птицын, едва оставшись один, нервно схватил трубку телефона.
- Птицын слушает.
- Ещё раз здравствуйте, уважаемый Владимир Иванович, - услышал он издевательски вежливый голос профессора Иванова.
- Здравствуйте, Ростислав Филиппович, - ровно ответил Птицын.
- У нас есть для вас хорошие, как мы полагаем, новости. Только что к нам попали “картинки с выставки”...
- С какой выставки? - перебил собеседника Владимир Иванович. - Ах, да, простите, это вы так шутите...
- Шучу, Владимир Иванович, шучу... Знаете, располагает к... шуткам, очень любопытный материал, очень...
Птицын насторожился: ему показалось, что в тренированном голосе профессора мелькнули издевательские нотки, и он лихорадочно пытался определить, чем это могло быть вызвано.
А сообразив, мгновенно же решил, что необходимо немедленно перехватывать инициативу. В настоящий момент у него был для этого все основания, все преимущества были на его стороне. “Парижские товарищи” сейчас нуждались в нём не меньше, чем он в них, потому что условия для ритмичной и эффективной работы алюминиевого комбината должны были создаваться и могли быть созданы только им, Птицыным. И никакие связи парижан в Москве не могли поколебать позиции мэра Надеждинска в этом вопросе - более того, он и сам за приличные деньги обзавёлся такими покровителями в столице, перед которыми бывшие соотечественники - нынешние граждане пятой республики - ощущали себя бедными родственниками...
Наверное, создавшуюся ситуацию можно было бы разрядить и более мягко, но Птицын, разозлившись на покровительственный тон профессора Иванова, хотел немедленно отыграться за свою секундную растерянность и - на будущее - показать собеседнику, что он не относится к тем людям, которые глотают обиды и позволяют неуважительно относиться к себе даже в мелочах. А ведь это была совсем даже не мелочь...
- Вам, вероятно, кажется, любезнейший Ростислав Филиппович, - начал Птицын, и Иванову очень не понравилась перемена, произошедшая с голосом мэра, который стал жёстким и язвительным, - что наличие определённого материала и его просмотр что-то изменили в наших отношениях? Похоже, это заблуждение повлияло на вас самым неблагоприятным образом. Складывается впечатление, будто вы решили, что это наличие даёт вам основания рассчитывать на себя больше, чем это отвечает реалиям нашей действительности. Не исключаю, что вам даже могло показаться, что теперь в нашем общем деле, - Птицын выделил последние слова, - вы как бы становитесь хозяином положения, который способен самостоятельно справиться со всеми проблемами. Я ошибаюсь?
Собеседник не отзывался.
- Признайтесь, Ростислав Филиппович, что нечто подобное вам действительно показалось. На время, - Птицын выдержал паузу. - Но мне, - теперь мэр выделил местоимение, - представляется, что это иллюзия. Мираж, дым, фикция - как говорил другой профессор. По-моему, вам самому теперь так кажется, не так ли, уважаемый Ростислав Филиппович?
Иванов выслушал эту тираду Птицына молча, и ему пришлось признать, что мэр Надеждинска оказался человеком гораздо более хитрым, крепким и изворотливым, нежели он, Иванов, предполагал.
Птицын всё понял правильно. Ростислав Филиппович намеревался, воспользовавшись тем, что компрометирующая Птицына кассета оказалась в его распоряжении, несколько поприжать россиянина, оказать на него моральное давление - если нужно, то и пригрозить опубликованием материала. Под это дело можно было бы попробовать потихоньку потеснить Птицына с завоёванных им позиций, ущемить его материальные интересы.
Состоявшийся разговор показал, что такое поведение преждевременно, и, возможно, оно вообще не сможет оказаться эффективным, поскольку, во-первых, Птицын умел отлично держать удар, он мгновенно соображал, играл на опережение и принимал очень верные решения; а во-вторых, за внешностью рубахи-парня, балагура и выпивохи, скрывался жёсткий и умный прагматик, умевший просчитывать комбинации на несколько шагов вперёд и готовивший “соломку” там, где, гипотетически, он мог не то чтобы упасть, а просто поскользнуться...
“В шахматы бы с ним, скотом, сыграть...” - подумал профессор.
Осознание того, что его начинают переигрывать, испортило настроение Иванову, но он был слишком опытным человеком, чтобы это отразилось в его речи и поведении.
- Владимир Иванович, а, Владимир Иванович! - в обычно сухом и брюзгливом голосе Иванова вдруг появились нотки сердечности. - Мне кажется, вы не совсем верно истолковали мою, признаю это полностью, не совсем удачную попытку пошутить. Всему виной бессонная ночь, совершенно, знаете ли, выбит из колеи... Я очень рад, что нам удалось оперативно разрешить эту, столь неожиданно возникшую, проблему...
- По вашей вине возникшую, заметьте! - властно перебил его Птицын, и Иванов проглотил эту грубость.
- Ну конечно же, по нашей, - шутливый тон маскировал досаду на себя и злобу на собеседника. - Как говаривал когда-то ваш Гоголь: “Я тебя, так сказать, породил, поэтому я же тебя и... ликвидирую!”. Ха-ха... Поэтому я и звоню вам, что не терпится сообщить, что проблемы как таковой больше не существует. Её просто больше нет. У нас. Надеюсь, вы... свою, так сказать, часть проблемы тоже успешно разрешили?
- Только что мне позвонили. Всё хорошо: сама картинка уже у нас, её сейчас доставят ко мне. Таким образом, всё складывается благополучно. На мой взгляд, это означает, что нет оснований для того, чтобы кто-то из нас... кардинально менял своё поведение по отношению к партнёрам... Впереди у нас ещё столько дел, нам ещё столько всего успеть нужно!..
- Абсолютно, ну абсолютно во всём с вами согласен, уважаемый Владимир Иванович! Именно что: столько дел впереди, столько всего предстоит!.. Очень рад, что... случайное недоразумение столь счастливо разрешилось, очень рад! Всего вам самого доброго!
- Взаимно, Ростислав Филиппович! Взаимно!
После окончания нелёгкого для обоих разговора каждый из собеседников некоторое время напряжённо размышлял, и было заметно, что эти размышления не относятся к разряду приятных.
***
Приблизительно в то же самое время, когда профессор Иванов начал свой разговор с Владимиром Ивановичем Птицыным, из Парижа в Надеждинск был сделан ещё один телефонный звонок. Это Жак Луазо, как они и договаривались вчера, примерно в одиннадцать часов утра набрал номер телефона Ларисы...
...После разговора с полковником Огурцовым Лариса бесконечно долго, как ей самой казалось, сидел на диване в гостиной. Просто сидела, ни о чём не думала и смотрела на гладкую полированную поверхность журнального столика, на котором оставались две пустые чашки от кофе...
На самом деле она просидела так не более десяти минут. После чего машинально поднялась, машинально взяла чашки и прошла с ними в кухню. Опустив посуду в раковину, Лариса прихватила трубку радиотелефона и прямо из кухни вышла на просторный застеклённый балкон.
Балкон выходил на школьный двор, где сейчас, пользуясь последними днями школьной вольницы - каникул, - упоённо гоняли мяч две ватаги десяти-двенадцатилетних пацанов.
Понаблюдав за игрой, Лариса неожиданно для себя самой улыбнулась: рядом с футбольным полем вилась пешеходная тропка, по которой навстречу друг другу шли пожилой мужчина в пиджачной паре и соломенной шляпе и парень в шортах и майке. Они чуть было не столкнулись лбами, потому что каждый из них, не обращая внимания на дорогу, смотрел на то, как разгорячённые футболисты самозабвенно борются на чёрно-белый кожаный пузырь... Лишь в последнее мгновение идущие навстречу друг другу болельщики успели отпрянуть и тем самым избежать, как говорят в авиации, “лобового столкновения”...
- Маленькая моя, доброе утро! - голос Жака был таким нежным и тёплым, что Ларисе на миг показалось, будто всё, что так жестоко и властно ворвалось в её жизнь за последние пару часов, - это неправда, этого всего просто не существует, а есть только этот добрый, ласковый, любимый голос...
- Жа-а-к... - Лариса не знала, что говорить дальше, но и в одном том, как она произнесла его имя, Жак Луазо услышал очень многое. Он понял, что случилось что-то непредвиденное, что-то если и не ужасное, то очень и очень неприятное, и это случившееся воспринято Ларисой очень глубоко, потому что, очевидно, оно многое значит в её жизни...
Главной задачей для Жака было сейчас взять себя в руки, ему нужно было вести себя так, чтобы его естественное беспокойство за любимую женщину не стало назойливым и не усугубило и без того тяжёлое - он это ощущал! - душевное состояние Ларисы.
- Что-то случилось?
- Случилось... - девушка не знала, как именно сообщить Жаку о том, что произошло, ведь всё-таки Женька - это часть её, Ларисы, жизни. Жак, конечно, был с ним знаком, Лариса познакомила их в первый же приезд Жака в Надеждинск, после чего Женька - непривычно для себя серьёзно - сказал ей как-то: “А ты молодец, Крысятина. Классного себе парня отхватила, даром что француз, не все они, выходит, сволочи там...”.
- Что-то... очень серьёзное? - Жак лихорадочно пытался нащупать нужный тон разговора, следил за своим голосом и интонациями.
- Жак... Женька... погиб...
- Женька? - и Жак сразу вспомнил миниатюрного обаятельного атлета, у которого была мгновенная реакция на шутку и который умел так подкупающе улыбаться - ему Женька запомнился именно таким...
- Женька... Как он... погиб, маленькая?
- Понимаешь, он ехал в аэропорт, нас встречать, и его машина попала в аварию... А в больнице он... умер...
- Женька - в аварию? - недоверчиво спросил Жак, который в своё время выбрался из Женькиной “Ласточки”, доставившей их из аэропорта, совершенно белым и с удивлением посматривал по сторонам, как бы пытаясь определить, на каком он свете. - Впрочем, дорога есть дорога, что тут скажешь...
- Ой, Жак, нет, тут другое... - начала было Лариса, но тут же и осеклась: она вспомнила слова полковника Огурцова, и подумала, помимо этого, что нечестно загружать Жака своими проблемами. И ещё она очень ясно поняла, что истоки всего того, что произошло с Женькой, были где-то там, во Франции, в Париже - и ей снова вспомнился полковник Огурцов, вспомнились его слова о том, что человек не может рассказать о том, чего он не знает...
- Знаешь, Жак, это как-то связано с Парижем, но как - я не знаю...
- Я могу что-то сделать? - сразу же спросил Жак, обрадованный тем, что появилась возможность предложить какую-то реальную помощь, сделать что-то в этой, такой трудной для любимой женщины, ситуации.
- Сделать? А знаешь, Жак, можешь! - обрадовалась Лариса. - Можешь! Только ты перезвони мне минут через двадцать, хорошо?
- Через двадцать?
- Ага. Потому что сейчас я жду звонка от человека, который занимается расследованием убийства Женьки, и поэтому...
- Маленькая, извини, что я тебя перебил. Но... Ты сказала “убийства Женьки”, я тебя правильно понял? Значит, это была не обычная автокатастрофа?
- Жа-а-к... - Лариса поняла, что невольно сказала больше, чем она могла позволить себе сказать, и беспомощно поникла. - Жа-а-к, прошу тебя, давай сейчас не будем об этом, хорошо? Я пока ничего конкретного сказать тебе не могу, потому что и сама ничего не знаю. Очень мало знаю, - сочла нужным уточнить она, - но мне должны позвонить... Давай об этом после, Жак...
- Всё понял, маленькая. Об этом - после. Я перезвоню тебе через пятнадцать минут. И... я люблю тебя...
- И я... тебя... люблю... - медленно проговорила Лариса в трубку и приложила к ней мгновение назад отнятый от губ палец...
***
Олег Иванович Огурцов с большим вниманием просматривал с таким трудом добытую кассету, но пока что этот просмотр не оправдывал его ожиданий.
...Красивая молодая женщина, одетая в строгий чёрный костюм, негромким голосом говорила слова, которые, наверное, мечтает услышать от любимой каждый мужчина.
Её красивое лицо напоминало застывшую маску, и маска эта была маской боли.
Иногда негромкий глуховатый голос срывался, и женщина медленно, непередаваемо изящным движением тонкой руки, вытирала набегавшую в уголок глаза слезинку...
Эта запись длилась минут восемь, после чего шла чистая плёнка.
Спустя немного времени полковник Огурцов убедился, что больше на вожделенной кассете ничего нет, и это открытие заставило его задуматься.
Как же так? Ведь кассета именно та, которую чемпионка привезла из Парижа для покойного Воропаева и которую только что вручила ему, Огурцову, у себя дома...
Полковник Огурцов был очень опытным специалистом и весьма неглупым человеком. Кроме того, ещё в институте он встретил замечательного преподавателя марксистско-ленинской философии: Владимир Евгеньевич учил их не “трём источникам и трём составным частям марксизма”, а умению видеть суть любой проблемы и чётко определять возможные пути её разрешения.
Поэтому сейчас Олег Иванович Огурцов знал, что тот, кто упорствует в своих заблуждениях, не желает считаться с очевидными фактами, всё дальше и дальше уходит от правильного решения. Нравится тебе это или нет, соответствует твоим предположениям или опровергает их, - не важно, если это реальные факты, с которыми нельзя не считаться...
Из всего произошедшего можно было сделать один бесспорный вывод: на кассете, кроме “звукового письма” Валерии Назье, не представлявшего для него ни малейшего интереса, он, полковник Огурцов, ничего не сумел обнаружить! Всё!
Следовательно, либо на данной кассете больше вообще не было никаких записей, либо они были сделаны таким образом, что для их обнаружения недостаточно простого просмотра и нужны усилия специалистов.
Дойдя до этого пункта своих рассуждений, Огурцов приказал вызвать к нему начальника бюро судебных экспертиз: кесарю кесарево...
***
- А вам не кажется, что этот хренов Босс становится для нас чем-то навроде палочки-выручалочки? - в голосе задавшего этот вопрос Поликарпова отчётливо звучали непривычные для этого человека интонации: это было уважение к другому человеку. - Смотрите, что мы имеем: сначала он просто тащил из нас бабки, оказывая взамен незначительные, но ценные услуги. Такой себе рэкет наоборот. Так?
- Ну? - нервно бросил Рубильник.
- А сейчас выясняется, что для нас с вами существует единственный шанс сохранить всё, что мы убухали в этот комбинат и что урвал этот гнойник Птаха, - это строго и... добросовестно выполнить всё, что нам нарисовал Босс. Правильно? Я так понимаю, что для гражданина мэра это будет удар по... ниже пояса, и этот удар окажется для него последним. А наш спаситель Босс просит за свои услуги ещё и не так много - если прикинуть, что он для нас делает...
- Ты лучше скажи, откуда эта сука знает всё, что мы сами только-только узнаём? - было похоже, что с потерей денег Рубильник смирился как с неизбежностью, и сейчас его интересовал только этот вопрос. - Как ему это удаётся?
- Какая нам на хрен разница? - внёс свою лепту в ход совместных рассуждений Олег Иванович Леженцев. - Да если он всё узнаёт почти мгновенно, то мы этого... человека ни вычислить, ни придавить никак не сможем... Не по зубам он нам. Сколько мы ни отстёгиваем нашим яйцеголовым компьютерщикам, а они до сих пор тычутся как баран в новые ворота. А мы... Мы же сами с этим Боссом, даже если очень припечёт, - он суеверно постучал по дереву, - связаться никак не сможем, вот и получается, что “четыре сбоку - ваших нет”! Наших то есть нет, как это дело ни крути...
Валерий Игоревич Маслов старался не вмешиваться. После того, как он по требованию, которое содержалось в письме Босса, ознакомил подельников с предложенным к исполнению планом (а сам он до этого, всесторонне изучив этот план, понял, что дан единственный и последний в их положении шанс), он пытался понять, что же ему нужно сделать для сохранения своего положения лидера, но так ничего и не сумел придумать.
Получалось, что теперь именно этот, никому не известный Босс руководит всем предприятием, именно он стал основной фигурой в криминальном мире Надеждинска... Серым кардиналом...
Прошедший суровую школу зон, Масёл слишком хорошо знал, какая судьба уготовлена кодлой оступившемуся или давшему слабину пахану, поэтому ему сейчас было о чём задуматься...
-  Вас послушать - так нам давно пора этого Босса в долю приглашать. Или под него ложиться, - криво улыбнувшись, Маслов закашлялся. - Я вот что думаю. Нам надо попробовать этого мэра всё-таки и через кассету эту достать. Вечно возле девки мусоров Огурец держать не будет, поэтому мы малость в сторонку отойдём, отсидимся, а когда нужно будет - опять нарисуемся. Есть у меня паренёк один толковый, он за этим присмотрит...
- Один твой толковый паренёк нам уже привёз кассету! - оборвал его Карп, и Маслов понял, что сейчас он должен, просто обязан одним решительным ударом вернуть себе утраченное лидерство - потому что после будет поздно...
И тут его, что называется, осенило.
- Гляди, Карпуша, - ласково предложил он и даже поманил Поликарпова рукой. Тот нехотя поднялся.
- Ну, что там у тебя такое, чего я не видел?
- Видел, видел, - нехорошо засмеялся Маслов и открыл ящик стола, из которого был извлечён дорогой, последней модели, ноутбук.
Маслов быстро произвёл необходимые манипуляции, и на большом экране дорогой игрушки появились какие-то сложные буквенные построения и длинные колонки цифр.
- Это ещё что за... хренотень? - нельзя было не увидеть, что Поликарпов встревожен, и тревогу свою он старался скрыть за непривычной для него грубостью.
- А ты внимательней посмотри, глядишь, и признаешь, - посоветовал ему снова почувствовавший себя хозяином положения Маслов. - ПризнАешь, признАешь, ты же у нас человек образованный! - теперь Маслов уже в открытую издевался, и Поликарпов, зная его характер, понял, что сейчас он видит перед собой какого-то козырного туза, лежавшего до поры до времени там, где ему нужно было лежать. И он впился взглядом в колонки цифр.
Ему не понадобилось много времени, чтобы он и в самом деле всё понял. И, поняв, похолодел: это была его, Карпа, личная бухгалтерия, как он называл эти финансовые документы, и после их обнародования становилось неопровержимо ясно, что фирма Карпа, созданная на общаковые деньги и призванная обогащать “людей”, на самом деле делала богатым одного-единственного человека...
Фрагменты подобного рода тайных бухгалтерий каждого из четвёрки были когда-то разосланы Боссом всем членам “криминального квартета”, но у Маслова, насколько мог судить перепуганный Карп, был не фрагмент, от которого всегда можно отмазаться, а полное досье. И для того, чтобы Поликарпов мог в этом убедиться, Масёл услужливо “поменял страничку” на экране ноутбука...
- Откуда?.. - затравленно прохрипел уничтоженный Карп.
- А ты подумай, ты же у нас самый деловой и продуманный, - доброжелательно посоветовал ему полностью успокоившийся Маслов.
- Я...
- Ты! В общем, так! - подвёл итог совещания Маслов. - Что нам делать нужно - мы знаем. В этот раз всё будет ништяк, но только если мы сами не облажаемся. А облажаться мы не имеем права, потому что - если это случится - никто не хочет быть нищим покойником... Так, да? Чёрный юмор: как будто богатому покойнику легче от того, что он - богатый... Всё, братва, поехали!
После того, как гости покинули кабинет, его хозяин долго сидел неподвижно в изящном кожаном кресле и смотрел на экран ноутбука.
Валерий Игоревич Маслов был очень недоволен собой: сегодня он впервые нарушил инструкции, которые Босс давал персонально ему. В частности, предусматривалось, что он должен был предъявить Поликарпову компромат не сегодня, а позднее, по особому приказу Босса, тогда, когда события будут развиваться совсем по-другому.
Однако получилось так, что вопрос стоял предельно остро, на кону была его, Маслова, шкура, и он, не выдержав, сорвался. Теперь он со страхом ждал, что будет с ним тогда, когда всесильный Босс узнает об этом его срыве.
В том, что Босс обязательно обо всём узнает, Маслов не сомневался.
Перепуганный Маслов не знал только того, что в подлинном плане Босса это его сегодняшнее импульсивное действие было предусмотрено и должно было в нужный момент привести к соответствующей реакции...
***   
Президент и вице-президент компании “Форвард” господа Поликарпов и Леженцев ехали в свой офис в строгом тёмно-сером “Мерседесе-600”, оснащённом кондиционером и прочими, полагающимися автомобилю такого класса, прибамбасами, поэтому они, несмотря на августовскую жару, должны были бы ощущать себя в высшей степени комфортно.
Собственно, так оно и было, но на душе у почтенных бизнесменов было муторно.
- Нет, ну ты скажи, ну откуда у него всё это, а? Откуда? - неизвестно в который раз спрашивал Поликарпов, обращаясь неизвестно к кому - потому как Олег Иванович Леженцев никоим образом не мог быть человеком, способным дать ответы на эти вопросы. - Ну откуда же?
- Да какая хрен разница, откуда?! - не выдержал Олег Иванович. - Ну узнаешь ты, кто нас сдал, ну порежешь на ремни этого гнойника, а дальше что? Что толку-то в этом? Тут другое, тут кумекать надо, как из этой бодяги выбираться...
- Как выбираться... А как из неё выберешься? Кино такое было когда-то, помнишь, называлось так красиво: “Обратной дороги нет”? Так это про нас с тобой сейчас...
- Слушай, а может нам по-быстрому сделать так, чтобы Масёл уехал в Сочи отдыхать?
- Угу... Ты что, его, суку хитрожопую, не знаешь? Он не дурнее нас с тобой, и если он сегодня эти картинки перед нами засветил, значит, у него уже всё схвачено так, что через полчаса после его отъезда в Сочи “люди” обо всём конкретно узнают. И что нам тогда, легче станет от того, что он уже уехал, а мы только собираемся?..
- Скорее всего, так оно и есть. Так что же это получается, нам, выходит, теперь нужно “под Маслом бегать” и ждать, пока он нас не сдаст? - угрюмо поинтересовался Леженцев. - Житуха...
- Пока поваляем Ваньку! - решительно отрубил Поликарпов. - Пусть он думает, что сегодня мы совсем упали, нам это только на пользу пойдёт. А потом, как бабки свои вернём, как комбинат к рукам приберём... Потом посмотрим... Есть у меня одна мыслишка, давно уже есть... Тогда и увидим, что к чему, глядишь, Масёл и сам “спалится”, и нам малость этим поможет...
***
Это было чрезвычайно редкое, если не сказать необычное, для семьи тренера Вадима Валериевича Филяюшкина утро: вся семья собралась за завтраком.
За овальным столом расположились супруги Филяюшкины, их дочь Анна, которая до сих пор не удосужилась поменять девичью фамилию на прекрасную русскую фамилию Соболева, что жутко обижало сидевшего рядом с ней её мужа, Всеволода Капитоновича Соболева, мастера алюминиевого комбината, грозившего принять самые решительные меры для восстановления своего, попранного указанным выше обстоятельством, мужского и мужниного достоинства.
Впрочем, сейчас сам пострадавший, слегка ошалевший от такого события - вся семья собралась за завтраком!, виденного им за полтора года супружеской жизни максимум три раза, мирно поглядывал на непокорную жену и наслаждался поглощением разнообразных вкусных вещей, изготовленных тёщей и заботливо подкладываемых на его тарелку ею же.
- И Олечка устояла? - удивлённо спрашивала Анечка отца, который с помощью двух рук и поверхности стола показывал, как именно “пришла” на сетку Олечка Гриневецкая в одном из финальных прыжков. - Папка, а как же ей это удалось? А на кассете это есть?
- Нету... - Вадим Валериевич Филяюшкин виновато развёл руки в сторону. - Нету на кассете: я Крыску вёл, а Олечку взять было некому...
- Ну, папка, ну ты как маленький! Да чего Крыску-то было вести, она что, маленькая, что ли? - вероятно, нынешнее состояние Анечки было причиной того, что она в своей речи к месту и не к месту употребляла слово “маленький”. - Тебе надо было малышку взять, ей же ещё учиться и учиться, потом бы ей запись показывал, а ты Крыску схватил... Ну, папка!
- Если кто-нибудь, - негромко, но очень внушительно начала Ирина Михайловна, - в этом доме, за этим столом, сейчас или после скажет хотя бы одно слово об этом вашем... батуте, то я за себя не ручаюсь!
К концу этой, ничего хорошего не обещающей, фразы голос Ирины Михайловны приобрёл необходимую звучность и убедительность, и малый тренерский совет семьи Филяюшкиных поспешно закрыл своё заседание.
От греха подальше: Ирина Михайловна была женщиной терпеливой, но всякому терпению, как известно, рано или поздно приходит конец...
***
Пока кассету исследовали в экспертном отделе, полковник Огурцов разговаривал со своим заместителем подполковником Сидорчуком, в ведении которого находился уголовный розыск.
Сидорчук был опытнейшим оперативником, который провёл всю жизнь на оперативно-розыскной работе, умел в ней всё и ничем другим заниматься не хотел.
Принципиально.
Начальником уголовного розыска он стал после того, как Огурцов в сердцах объявил ему, что он, полковник Огурцов, в своё время постигавший азы профессии под руководством Сидорчука, лично отправит подполковника на пенсию - если тот не прекратит уклоняться от выполнения служебных обязанностей и не возглавит “угро”:
- Гриша, совести у тебя нет! Да что я, не знаю, что ли, что ты в кабинете сидеть не можешь, что у тебя от этого дела мозоли на филейной части организма вырастают? Знаю! Всё знаю! Но и допустить, чтобы тобой какие-то пацаны сорокалетние командовали, я тоже не могу! Всё, Гриша всё, кончено: подбирай себе толковых заместителей, пусть... работают как следует, пусть бумаги и всё такое прочее пишут, а ты - тоже работай! Всё, я сказал! Иначе пойдёшь на пенсию, и тогда тебе мало не покажется, уж тогда-то Зинаида Васильевна тобой покомандует!
Огурцов бил наверняка, потому что всё управление знало: абсолютно ничего не боявшийся Сидорчук буквально трепещет при упоминании имени своей жены, прапорщика строевого отдела, и пенсии.
Больше его ничем испугать было невозможно.
Так подполковник Сидорчук стал начальником уголовного розыска, что пошло этому самому розыску только на пользу.
- Григорий Сидорович, - официально начал Огурцов, - нам нужно подумать над тем, как обеспечить безопасность гражданки Сизовой Ларисы Леонидовны, на которую сегодня утром было совершено нападение возле подъезда её дома...
Сидорчук, который знал абсолютно всё, что происходило в городе, причём, как шутили в горотделе, узнавал о произошедших событиях ещё до того, как они имели место быть, захохотал.
- Нам, Олег Иванович, нужно организовать охрану окружающих от гражданки Сизовой Ларисы Леонидовны, которая сегодня утром классно вырубила одного из “быков” Масла возле подъезда своего дома, с целью обеспечения их, окружающих то есть, безопасности!
Не отозваться на раскатистый смех Сидорчука было невозможно, и Огурцов, несмотря на напряжение, вызванное ожиданием результатов экспертизы, прыснул:
- Это ты, Сидорович, здорово придумал! Новое слово в борьбе с организованной преступностью: напустим девчонку на “быков” из “мазутки”, и она нам их всех в два счёта на больничку наладит! Или ещё куда подальше... Нам же их - по закону - трогать нельзя, а ей можно - в порядке самозащиты, так сказать!
- Вот-вот, резко улучшим криминогенную обстановку!
- Ну хорошо, - насмеявшись, Огурцов возвратился к интересующей его проблеме. - Я так думаю, что лучше всего будет пристегнуть к Сизовой своего человека, нормального спеца, не вечно же за ней будут опергруппы ездить...
- Толково! - Сидорчук соображал мгновенно.
- Проблема, Гриша, только в том, кого именно... Она у нас барышня... норовистая, сам убедился, фигура в городе заметная, поэтому на абы что она не согласится. А с другой стороны - какие наши кадры, они-то интеллектом явно не изуродованы, и это ещё мягко сказано...
- Что есть - то есть, - не стал спорить Сидорчук, и спорить ему было бы трудно, потому что - кто сейчас оставался в милиции, если наплодилось столько, как их называют, коммерческих структур, в которых простой охранник может считаться чуть ли не Крёзом по сравнению с руководством горотдела...
- Поэтому остаётся только этот... новенький твой...
“Новеньким” полковник Огурцов называл старшего лейтенанта Валентина Огородникова, присланного в Надеждинск после окончания высшей школы милиции в Волгограде. Огородников окончил это учебное заведение с отличием и сразу же получил старлея, перепрыгнув через обязательные для выпускника две звезды на погонах.
Огурцов наводил справки у знакомых и выяснил, что три звёздочки упали на обычного вроде бы курсанта-отличника потому, что буквально за две недели до выпуска он один сумел задержать трёх вооружённых грабителей, находившихся во всероссийском розыске и пытавшихся “обчистить” пункт обмена валюты, куда курсант Огородников заглянул с целью обменять американскую пятёрку на родные российские рубли.
Как поведали Огурцову, курсант для начала аккуратно прилёг на пол, как того требовали налётчики, а в нужный момент успел оказаться на ногах и какими-то замысловатыми приёмами уложить на этот же грязный пол недавних хозяев положения...
Огородникова отличали приятная внешность, лёгкий нрав, благодаря которому он буквально через пару недель стал “своим в доску” парнем в уголовном розыске, относительно интеллигентные манеры, умение вести разговор и внимательно слушать собеседника... Огурцов полагал, что этого будет достаточно для того, чтобы стать вполне приемлемым спутником для гражданки Сизовой на тот период времени, когда ей этот спутник будет необходим.
Ну и, конечно, нельзя было не учитывать и то, что старший лейтенант блестяще, можно сказать, в совершенстве владел приёмами рукопашного боя в славянском стиле, отлично стрелял и водил машину.
Иронизируя, Сидорчук говорил, что Огородников напоминает ему вариант современного российского Супермена - только в плечах пожиже; а Олег Иванович Огурцов был убеждён, что у парня где-то высоко есть хорошая мохнатая лапа, благодаря которой он сравнительно быстро покинет Надеждинск с солидным повышением, против чего лично он, полковник Огурцов, не имеет никаких возражений! А пока... А пока пусть погуляет по этому самому Надеждинску... с чемпионкой мира!
- Олег Иванович, так на нём же сейчас дел висит!..
- Подождут пока что дела. Да это ненадолго, на пару дней - не больше.
- Ну разве что на пару дней...
- Ты только смотри, чтобы он с ней этот, как его, “служебный роман” не закрутил! А то получится как в этих самых боевиках: раз телохранитель, так прямо с тела и начинает охранять...
- Не... Не закрутит... Он у нас не по этому делу. На него наши бабы вешаются, а он от них - как чёрт от ладана!
- Так то ж - наши бабы! “Юбки в штанах”, что с них взять, тут и в самом деле... перекрестишься лишний раз! А я сегодня с этой чемпионкой всё утро проговорил - так симпатичная, я тебе скажу, девица... - уже давно Огурцов, став начальником, не позволял себе так “расслабляться” в разговоре с подчинённым, и Сидорчук машинально отметил это про себя - здесь сказалась оперативная выучка старого сыскаря, решившего, что “Огурец” сегодня чем-то заведён. Сидорчук на стал раздумывать над причинами этого: мало ли забот у начальника горотдела?
Поэтому Григорий Сидорович думал о том, как бы ему побыстрее покинуть начальственный кабинет, и тут, как бы откликаясь на его мысли, в дверях возник “экспертный бог” - так называли все начальника отдела экспертиз.
- Разрешите идти, товарищ полковник? - Сидорчук так и не научился произносить модное сейчас обращение “господин”...
- Действуйте, Григорий Сидорович! - расслабившийся было Огурцов снова стал сосредоточенным и серьёзным начальником.
Выходя из кабинета, Сидорчук услышал негромко сказанные “экспертным богом” слова: “Исследование показало, что на кассете наличествует...”. Окончания фразы он слышать не мог, да и не интересовало оно подполковника Сидорчука...
Между тем, для Олега Ивановича Огурцова это окончание прозвучало как гром среди ясного неба: “... единственная запись, которая нами идентифицирована. Плёнка новая, фабричного изготовления, ранее не использовалась”....
***
Париж - далеко не самый маленький из городов Земли. И живут в этом городе разные люди - и по-разному.
Разные в Париже есть районы, или, как их там называют, “арондисмонты”, и уровень жизни в этих районах тоже разный.
И нравы...
Улица Жоржа Манделя - это улица в одном из самых престижных районов Парижа. И обитают на этой улице люди, которые могут позволить себе солидную, обеспеченную жизнь, и в жизни этой всё чинно и благородно. “Порядочными людьми” назвал их великий знаток Парижа ХХ века Жорж Сименон.
Конечно, и в жизни этих людей тоже случаются... неприятности. Но и они под стать району - такие же благопристойные и чинные. За надёжными стенами дорогих, престижных домов если что-то и происходит неприятное, то оно надёжно спрятано за ними, умеющими хранить тайны жизни своих обитателей.
Люди, работающие в таких районах, тоже привыкают к тому, что у них непыльная, спокойная, лёгкая работа, на которой не особенно напрягаешься. И неожиданностей она не сулит. “Порядочные люди” и солидный район...
Вот почему молодой парень, подрабатывающий на учёбу сторожем на подземной автостоянке, расположенной между двумя новыми домами на улице Жоржа Манделя, был поражён и испуган звуками, которые неожиданно донеслись сверху и проникли в его будочку. В этом районе таких звуков быть просто не могло: это был отчаянный плач, переходящий в низкий, страшный вой...
Наверное, если бы парень был родом из деревни или изучал гуманитарные науки, может быть, историю литературы, если бы он был более начитанным человеком или обладал более творческим воображением, он сравнил бы этот звук с воем волков.
Но, потомственный парижанин, старательно готовящийся к тому, чтобы стать менеджером по продаже программного обеспечения для компьютеров, он просто-напросто испугался...
Встревоживший покой охранника вой не прекращался, и парень, которому очень не хотелось вмешиваться в чужие неприятности, поднял всё-таки трубку телефона, потому что он должен был это сделать по инструкции, набрал короткий номер и отчётливо сказал адрес, по которому следовало приехать полиции...
Разбудив напарника, спавшего на кушетке в отгороженном ширмой закутке, парень взял электрошоковую дубинку и, настороженно поглядывая по сторонам, пошёл на звук, который к этому времени превратился в полузадушенный хрип.
Осторожно поднимаясь по лестнице, парень пожалел, что в этом доме нет консьержа: ведь тогда произошедшее было бы его, консьержа, проблемой, а он мог бы спокойно сидеть себе в своей, казавшейся ему сейчас такой тихой и спокойной, будочке, которую на самом деле он ненавидел.
На площадке третьего этажа он увидел полуоткрытую дверь, и стало совершенно ясно, что жуткий звук раздавался из этой квартиры. Ещё крепче сжав дубинку, парень неслышно потянул на себя дверь дорогого красного дерева и перешагнул через порог...
Будучи по складу характера спокойным, аккуратным и даже педантичным человеком, он высоко ценил порядок и всячески поддерживал его на том жизненном пространстве, которое было средой его обитания. И, наверное, только сейчас он понял, что означают расхожие слова, которые он слышал довольно часть: “Как ураган пронёсся”. Именно так выглядела квартира,  куда он вошёл.
Но самым страшным в ней было не это.
Мадам Назье, которую парень прекрасно знал как хозяйку роскошного “Мерседеса”, парковавшегося у него на стоянке, на которую он неоднократно заглядывался, бессонными ночами мечтая о том, что бы он сделал, окажись он волей случая в постели с этой красавицей, которая ну самое большее десять минут назад приветливо кивнула ему, проходя к лестнице своего дома, - сейчас эта женщина с уродливым, распухшим от слёз лицом, обессилено хрипела, монотонно раскачиваясь возле распростёртого тела своего мужа, голова которого была превращена в кровавую кашу...
Только теперь парню стало по-настоящему страшно, но тут, как сигнал спасения, прозвучал далёкий пока что вой полицейской сирены...
***
Сжимая обеими руками трубку радиотелефона, Лариса, казалось, по-прежнему внимательно смотрела на футбольное поле, баталии на котором, похоже, достигли своего апогея. Однако сейчас, сосредоточившись на своём, она уже никак не воспринимала перипетии событий, просто смотрела себе на поле.
Она ждала.
Лариса ждала, когда ей позвонит полковник Огурцов и скажет, что именно она может рассказать Жаку о произошедшем. Это было очень важно, потому что - теперь она ощущала это буквально всеми потрохами “крысиной” своей натуры - там, в бесконечно далёком сейчас Париже, происходило что-то очень страшное, и это страшное угрожает не только близким ей людям, но и ей самой, её счастью, к которому она и Жак так долго и так трудно упорно шли эти долгих три года...
Мгновенно откликнувшись на звонок телефона, она услышала раздосадованный голос полковника Огурцова:
- Лариса Леонидовна, это Огурцов. К сожалению, обстоятельства складываются так, что мне нужно снова приехать к вам. Прошу вас меня дождаться. Вашему... другу из Парижа прошу пока что ничего не сообщать.
***
Начальник экспертбюро по внешнему виду полковника Огурцова не мог догадаться о том, что значило для начальника горотдела его сообщение, потому что Олег Иванович выслушал его внимательно, поблагодарил и отпустил.
Несмотря на внешнее спокойствие, мысли Огурцова хаотически метались, но мыслительная деятельность напоминала работу на автопилоте, потому что Олег Иванович был по-настоящему обескуражен.
Обсуждая с Сидорчуком проблему охраны гражданки Сизовой, полковник был убеждён, что в результате экспертизы к нему поступит именно та информация, которая была ему необходима. Он даже слегка иронизировал над собой: неужели люди, которые сумели за тысячи километров отсюда так грамотно “подловить” его друга, окажутся такими наивными, что в открытую запишут на кассету те материалы, которые, в принципе, на таможне вполне спокойно могли изъять как порнографические?.. Конечно же, они перестраховались, а технические возможности современной преступности полковнику Огурцову были известны очень даже и хорошо...
Сейчас же оказалось, что эти оптимистические рассуждения не имели под собой никаких реальных оснований: кассета и в самом деле была... чистой. Значит, либо это была не та кассета, которая была нужна ему, полковнику Огурцову, либо кто-то...
Здесь Огурцов оборвал сам себе, потому что ему было ясно и понятно сказано, что никто ничего на эту плёнку не записывал и не стирал, поэтому оставался первый и единственный вариант: его кинули. Чемпионка дала ему не ту кассету, которую должен был получить от неё погибший Евгений Воропаев.
Но тогда неизбежно возникал вопрос: почему и зачем она так поступила? Рассчитывала выиграть время и передать настоящую кассету тому, кому она предназначалась? Или же, передавая ему кассету, сама была убеждена в том, что она - кассета - настоящая?
Пытаясь сформулировать вопросы, которые обязательно и как можно скорее нужно было выяснить у Сизовой, Олег Иванович отгонял от себя главный вопрос, беспокоивший его сейчас больше всего на свете. А была ли вообще у Ларисы Сизовой нужная ему кассета? Не получилось ли так, что многоопытная “мазутка” воспользовалась Сизовой и Воропаевым просто как прикрытием, ширмой, скрываясь за которыми, компромат спокойно проследовал в Надеждинск? Каким-то не известным ему, полковнику Огурцову, маршрутом?
Отбрасывать этот вариант до того, как станет ясно, что он... ошибочный или фантастический, Олег Иванович Огурцов не имел права, но и поверить в его реальность он... не спешил. Потому что данный вариант как реальность мог означать только одно: “мазутка” переиграла их окончательно, поэтому дальнейшее будущее мэра Птицына и начальника горотдела полковника Огурцова могла вызывать только сожаление...
В любом случае, и это сейчас было главным, нужно было ехать домой к Сизовой и там выяснять, что же на самом деле произошло с этой прямо-таки заколдованной кассетой.
Олег Иванович Огурцов вызвал к себе старшего лейтенанта Валентина Огородникова, и они торопливо спустились к служебной машине начальника горотдела. По пути полковник столь же быстро, но обстоятельно ввёл подчинённого в курс его новых служебных обязанностей, злорадно отметив при этом про себя, что старший лейтенант не испытывал ну совершенно никакого удовольствия...
Так ему и надо, Пинкерпоц Суперменович недоделанный!
***      
Если бы тридцатилетнего преуспевающего дизайнера по интерьерам Жака Луазо, аполитичного и открыто презирающего любые формы общественной организации людей прагматика спросили, есть ли всё-таки - в прошлом или настоящем - партия или союз, к которым он испытывает меньшее отвращение, чем к другим подобного рода объединениям, он бы ответил, что, несмотря на свою аполитичность, он с огромной любовью и благодарностью относится к двум близкородственным организациям, одна из которых достаточно давно уже приказала долго жить, а другая - дышит на ладан.
И назвал бы Коммунистическую партию Советского Союза и Коммунистическую партию Франции...
Жак был искренно благодарен двум вышеназванным организациям прежде всего за сам факт своего рождения, поскольку данное появление на свет ребёнка француза и русской стало результатом целенаправленной внешней политики КПСС и активной внешнеполитической деятельности её французских сподвижников.
Конечно, сказанное выше нельзя понимать упрощённо. То есть точно известно, что тогдашние вожди не были кровно заинтересованы в браке родителей Жака, на которых высокопоставленным партийным функционерам было наплевать с высокой  московской колокольни и Эйфелевой башни одновременно.
Но всё же...
Жак Луазо был одним из тех детей, кого в бывшем Советском Союзе не без ехидства называли “фестивальными детьми”. Подразумевалось, что одним из не прогнозировавшихся руководством обеих партий результатов проведения в Москве в 1957-м году Всемирного фестиваля молодёжи и студентов стал своеобразный, если можно так выразиться, “рассеянный демографический взрыв”, имевший место быть в СССР в сроки, отведённые для этого матушкой-природой.
Как известно, руководство бывшей страны победившего социализма тратило огромные деньги на финансовую поддержку “братских коммунистических и рабочих партий” во всех странах света. Столь же огромные деньги тратились и на создание “потёмкинских деревень” для иностранцев, которые должны были убедить их в том, что на одной шестой части земного шара построено светлое будущее во всей своей красе.
Одной из наиболее успешных акций в этой области можно было считать упомянутый выше фестиваль.
С самого начала Международный фестиваль молодёжи и студентов в Москве задумывался как предприятие грандиозное, каковым он и стал для всех его участников, которым было что вспомнить до конца дней своих. В том, что всё так получилось, нет ничего удивительного: на подготовку и проведение мероприятия были выделены колоссальные суммы в рублях и в валюте, что обеспечило появление в столице Страны Советов огромного количества самых разных представителей прогрессивной молодёжи мира - и не только, к слову сказать, молодёжи! - из рекордного для подобных форумов количества стран. Это стало предметом особой гордости организаторов, не жалевших никаких денег для того, чтобы проведённые на фестивали дни запомнились его делегатам и гостям на всю их жизнь.
И, как уже говорилось, большинству из них они и в самом деле запомнились.
На всю оставшуюся жизнь.
...Примерно девять месяцев спустя после окончания фестиваля (мать-природу не обманешь!) в столице и некоторых других малых, средних и крупных населённых пунктах самой большой страны мира стали дружно появляться на свет мальчики и девочки самых разных цветов и оттенков кожи: от пугающего славянский глаз угольно-чёрного до оливкового... Изредка попадались и младенцы, наружность которых давала основания утверждать, что со временем они приобретут ярко выраженный скандинавский тип внешности... Словом, всё было согласно законам природы, молодёжь, как ей и полагалось, активно и небезуспешно устанавливала контакты, и, разумеется, не всегда эти контакты определялись сферой чисто духовных или идеологических интересов.
Далеко не всегда.
Между прочим, по воспоминаниям лиц, причастных к деликатной сфере гинекологии, количество подобного рода новорождённых должно было быть - во всяком случае, в столице и её окрестностях - на порядок выше, если бы не массовые “чистки” (не путать с 37-м годом!), которые проводились как по инициативе вовремя одумавшихся молодёжных и студенческих активисток, так и под нажимом их родителей, впадавших в транс при мысли, что их внук или внучка будут не рыжими или соломенными, не “чёрными” в привычном для россиян кавказском варианте, а именно что антрацитово-чёрными, да ещё и с курчавыми волосами-щёткой на голове...
Будучи “фестивальным ребёнком”, Жак Луазо принадлежал к тому ничтожному их меньшинству, которое родилось не в стране-организаторе фестиваля, а значит, не было обречено на собственной шкуре постигать прелести “дружбы народов”, которая считалась едва ли не главным достижением страны, бывшей по всем показателям “впереди планеты всей”.
Более того, Жак родился почти что семь лет спустя после исторического события, коим был назван тот самый фестиваль, и к этому времени его мать была не просто гражданкой Франции, но и успела получить в этой самой Франции весьма престижное высшее образование и сделать себе имя как одна из наиболее преуспевающих и авторитетных парижских журналисток.
...Жиль, отец Жака, приехал в Париж из маленькой руанской деревушки не для того, чтобы положить к своим ногам столицу мира. Намерения Жиля Луазо были гораздо скромнее: он хотел найти хорошо оплачиваемую работу, иметь уверенность в завтрашнем дне и создать свою семью.
И всё. Это было всё, к чему он стремился.
Однако в начала пятидесятых годов эти скромные, нечестолюбивые планы молодого руанца вызывали серьёзное сомнение по части их практической реализации, поскольку время было нелёгкое, жилось простому люду трудновато, а оптимистические перспективы в ближайшем будущем просматривались с большим трудом.
Пятидесятые годы во Франции...
Жиль умел терпеливо ждать и целеустремлённо работать. Кроме того, его отличала присущая всем руанцам практическая смётка, которая подсказывала ему, что просто глупо отказываться от того, что само плывёт тебе в руки. Именно поэтому он стал одним из активистов молодёжного кружка, близкого к французским коммунистам.
Как хорошо известно из истории ХХ века, Старший Брат в лице КПСС не жалел средств для того, чтобы проводить свои идеи в самые широкие массы трудящихся, изнывающих под игом капитала. Вот почему французская компартия отнюдь не бедствовала, более того, неплохо подкармливала своих членов за счёт дармовых денег, львиная доля которых, и об этом знали все в СССР и Франции, оседала в карманах партийных функционеров.
Когда Жилю Луазо подвернулась возможность оказаться в составе делегации французской прогрессивной молодёжи, отправлявшейся на всемирный форум, он не колебался: видя, какие деньги получали из этой страны руководители партийного движения, парень был уверен, что за эти две недели, которые он проведёт за счёт советского “дяди” комфортно и весело, ему удастся завязать нужные знакомства среди тех, от кого зависело продвижение по иерархической лестнице и, значит, доступ к тем самым дармовым деньгам. Практичный руанец был уверен в себе...
Конечно, в душе Жиль не мог не смеяться, когда слышал рассуждения о необходимости подготовки пролетарской революции во Франции по советскому образцу, но он видел, как хорошо живут те, кто по роду занятий рассуждает на эту тему... Поэтому свою поездку в Москву Жиль рассматривал как особого рода шанс, и ожидания его оправдались.
В Москве он встретил Надю, и это стало самой большой удачей в его жизни. Как скажет он позднее сыну, это было всё равно как выиграть сто миллионов франков не по лотерейному, а по простому автобусному билету...
...В числе прочих студентов МГУ Надежда Терещенко была прикреплена к организации, которая занималась приёмом и обеспечением “необходимых условий” для членов французской делегации. Надя попала в эту организацию не случайно. Четыре курса филфака, специализацию по французскому языку, отличные навыки разговорного французского - всё это было весомыми аргументами “за”. Также в пользу кандидатуры Нади говорила, с точки зрения тех, кто проводил отбор, и её вполне заурядная внешность, такая себе серая мышка: “рост средний, голова средняя, причёска средняя” и так далее...
Бесспорно, что на фоне своих сокурсниц, хороших девочек из очень приличных московских семей, которых родители и влиятельные родственники пристроили на соответствующий факультет МГУ, причём цели их пребывания в данном учебном заведении предельно точно объяснялись аббревиатурой “вуз” - выйти удачно замуж - Надя проигрывала во всём.
За ней стояла не Москва, а Камышин, небольшой городок на Волге. В этом городе не было влиятельных родственников, но зато жила любимая мама, которая гордилась младшей дочерью и, как могла, помогала ей.
В этом же городе жила и старшая сестра Елена, заведовавшая одним из продуктовых магазинов, честная - насколько это вообще было возможно в советской торговле - и добрая женщина, нежно любившая свою “младшенькую”, которая была младше самой Елены на одиннадцать лет.
Эти люди и этот город были её, Нади, тылом, и поэтому она не особенно стремилась к тому, чтобы остаться после окончания университета в Москве, решив для себя, что лучше всего будет, если она вернётся домой и там начнёт строить свою самостоятельную жизнь.
Но... она встретила Жиля Луазо, и  оказалось, что, действительно, “человек предполагает, а Бог располагает”...
Почему в огромном людском море эти двое выбрали друг друга? Как так получилось, что именно Надя стала для Жиля дороже всех девушек на свете, а он, в свою очередь, оказался для неё самым желанным мужчиной, без которого жизнь не имеет смысла? А они и сами этого не знали... Знали только, когда расставались, что, каким бы ни было это расставание, долгим ли, коротким ли, но оно обязательно закончится тем, что они будут вместе!
Уверенность это в то время могла показаться наивной, чистейшей воды утопией, только, как оказалось, влюблённые родились под счастливой звездой, и уже в следующем году выпускница МГУ Надежда Терещенко стала мадам Луазо...
Недаром в бывшем Советском Союзе образование, полученное в храме науки, как иногда именовали МГУ, ценилось так высоко: тот, кто и в самом деле учился на совесть, имел возможность получить в этом учебном заведении образование по самым высоким европейским стандартам. Во Франции Надя, неожиданно для себя, сумела найти работу в одной из крупнейших газет, специализирующихся на освещении событий из изменчивого и капризного мира высокой моды, столицей которой считается Париж. Совмещая работу и учёбу, Надя сравнительно быстро смогла сделать себе хорошее имя в этом мире, став человеком, мнение которого немало значило и с которым нельзя было не считаться.
Рождение сына никак не сказалось на карьере Нади: русские женщины всегда были женщинами двужильными, поэтому она с кажущейся лёгкостью успевала всё, начиная от кормления маленького Жака и заканчивая учёбой в Сорбонне, которую, как и МГУ, закончила блестяще. А защищённая в конце 60-х годов диссертация окончательно закрепила за мадам Луазо звание одного из самых авторитетных специалистов в мире моды...
Когда Жак был маленьким, он многого не мог понять в отношениях между отцом и матерью. Как всякий ребёнок, он не мог не ощущать их подлинного отношения друг к другу. Он чувствовал, что родители по-настоящему и сильно любят друг друга, но со стороны отца эта любовь частенько напоминала... ревность, что ли? Жиль, который так и остался обычным заводским мастером, ревновал Надю к тому миру, который был ему недоступен, но в котором протекала её жизнь; он ревновал её к её положению в обществе, к успеху, к профессиональному признанию... Самого Жиля никто не рискнул бы назвать неудачником, но жена оказалась человеком слишком успешным для его представлений о жизненном успехе и карьере, и это заставляло его нервничать...
Надя, со своей стороны, понимая мужа и любя его, старалась, как могла, сгладить шероховатости, которые возникали в их отношениях, и, надо отдать ей должное, во многом благодаря ей детство Жака было счастливым и безмятежным, потому что она умело переключала внимание сына с тех неприятных моментов, которые могли травмировать его, на обыденные для каждого мальчишки вещи.
...А потом, неожиданно и страшно, мать и сын остались одни: пьяный мотоциклист буквально вышвырнул спокойно переходящего улицу Жиля под колёса вывернувшего из-за угла тяжёлого молочного фургона, водитель которого не мог ни отвернуть в сторону, ни затормозить...
Сосредоточив все свои усилия на воспитании сына, Надя практически полностью отказалась от всего остального. Работа, дом и Жак - вот чем была заполнена жизнь Нади на протяжении долгих лет, и позднее выросший Жак так и не мог избавиться от чувства вины за то, что ради него мать поставила крест на своей жизни.
Поняв это, Надя как-то сказала сыну: “Ты не прав, мальчик мой. Тебе не в чём винить себя, потому что это был... мой выбор, а я ни о чём не жалею, - лицо Нади стало мечтательным, юным и очень красивым, и Жак остро ощутил, как сильно он любит мать. - Ни о чём. Потому что это прекрасно - когда ты можешь жить для другого, самого тебе дорогого и нужного в жизни человека... Если ты по-настоящему хочешь мне счастья, ты должен забыть о моих проблемах и найти себе хорошую девушку, ради которой тебе хотелось бы жить. Ты обязательно должен быть счастлив, Жак. И тогда я... тоже буду счастлива”.
Жак всё понимал рассудком, но избавиться от чувства вины на уровне подсознания ему не удавалось. Ему всё время казалось, что он станет жить спокойно тогда, когда Надя выйдет замуж, и он, как ему казалось, тонко и дипломатично пытался подвести её к этой мысли. Когда эти его дипломатические усилия стали чересчур явными, Надя сказала сыну: “Сынок, насильно мил не будешь”.
Мать и сын почти всегда говорили между собой на русском языке, которым Жак владел почти в совершенстве, поэтому ему не нужно было объяснять, о чём идет речь... А мать, как бы извиняясь за свои слова, смущенно, не глядя на Жака, добавила: “Просто я до сих пор люблю твоего отца...”.
Надя очень гордилась профессиональными успехами сына, который шёл по её стопам и так же быстро достиг высокого положения в сфере, которой занимался: стал один из самых известных в Париже специалистов по оформлению интерьеров.
Сначала Жак работал в небольшой фирме, потом решил открыть собственное дело, и здесь мать тактично посоветовала ему отказаться от этого намерения: “Сынок, это не твоё. Конечно, ты хочешь сказать, что настала пора стать самому себе хозяином, что тебе нужна большая свобода, что ты умеешь больше, чем раньше? Не спорю, это действительно так. Но... Ты не организатор, Жак, ты... художник, а из художников редко получаются хорошие коммерсанты... Они в этом не виноваты, художники... Если ты хочешь, то я, конечно, помогу тебе деньгами и всем тем, чем смогу помочь, только я ещё раз прошу тебя, чтобы ты хорошенько подумал, Жак”.
Реально взвесив все “за” и “против”, Жак понял, что мать была полностью права, поэтому он отказался от своего замысла, оставшись одним их самых высокооплачиваемых наёмных дизайнеров Парижа. Хозяин одной из ведущих фирм предоставил ему полную свободу действий, и Жак с удовольствием воплощал в жизнь свои самые рискованные идеи.
Приближаясь к своему тридцатилетию, Жак понял, что его ахиллесовой пятой остаётся личная жизнь - со всем остальным у него всё было в большом порядке...
Он не избегал женщин, но и не стремился к сближению с ними: ему вполне хватало работы и семьи, отношений с матерью, которая была для него идеалом женщины.
Надя понимала всё происходящее намного глубже, чем сын, она страдала от этого, но боялась вмешиваться, потому что жизнь убедила её в одном-единственном: всё, что должно произойти с человеком, происходит обязательно. И вовремя.
Понимая это, она всё же ужасно переживала из-за того, что её единственный сын ненароком может “просмотреть” свою судьбу, при этом она несправедливо обвиняла себя в том, что она виновна в такой нескладной личной жизни сына...
Личная жизнь каждого из них... Это была больная тема в отношениях матери и сына, и со временем она становилась все больнее и больнее... 
Наконец, пришло время, когда Жак и Надя были вознаграждены за терпение, надежду и верность самим себе. Произошло это три года назад, когда фирма Жака занималась разработкой интерьера нового русского ресторана под названием “Мамины обеды”, которое, к слову сказать, ужасно раздражало Жака своей вульгарностью... Но - “хозяин - барин”...
Это хозяин, Франсуа Назье, наоборот, понравился дизайнеру Жаку Луазо своим умением мыслить масштабно и своей готовностью не вмешиваться в работу профессионала, который хорошо понимает, что именно он делает. Можно даже сказать, что они прониклись взаимной симпатией, поэтому после того, как ресторан был торжественно открыт и стал, как поговаривали, приносить очень неплохой доход, Жак частенько принимал приглашение Франсуа провести вечерок в “нашем ресторане”, как любил говорить господин Назье.
Поначалу Жак надеялся, что в “Маминых обедах” ему удастся иногда пообщаться с посетителями ресторана на русском языке, но после одной-двух запоминающихся попыток понял, что общение на том языке, на котором изъяснялась большая часть гостей ресторана, ему мало что может дать, скорее наоборот, и стал предпочитать компанию хозяина и его жены в отдельном кабинете.
...В тот вечер, как выяснилось позднее, жена Франсуа, Валерия, в прошлом знаменитая русская спортсменка, принимала своих друзей, тоже спортсменов, с которыми она и её муж непременно хотели познакомить “почти что русского” Жака Луазо.
Приглашая господина Луазо в гости, Лерка по телефону объяснила, что ему обязательно нужно посетить сегодня вечером её вотчину, “чтобы ты, дорогой, навсегда избавился от убеждения в том, что на твоей исторической родине остались одни только жлобы с деревянными мордами”.
Последнее выражение Жак слышал всего лишь один раз в жизни: так Надя отозвалась о редакторе одного из журналов, который пытался навязать мадам Луазо кабальный контракт, полагая, что этим он её облагодетельствует. Было это тогда, когда Жак был ещё маленьким, но сочное русское выражение запомнилось ребёнку надолго...
Войдя в кабинет, в котором уже расположилась небольшая компания, состоявшая из семейства Назье, пожилого подтянутого мужчины и двух не то девушек, не то молодых женщин (это, как позже узнал Жак, были дочь Валерича Анечка, с которой неугомонная Лерка собиралась его “познакомить”, и Лариса), Жак услышал низкий, густой голос сидевшей к нему спиной светловолосой девушки: “Ну, Лерка, ты как всегда!”.
Услышал - и сам не понял, что же это такое с ним произошло...
Он был готов поклясться, что этот голос был ему знаком, что он его уже много раз слышал и великолепно знал все его интонации и модуляции!
Вместе с тем, и это он также знал совершенно точно, он никогда в жизни не слышал этого голоса. По крайней мере, в реальной жизни.
Это был голос из его снов и мечтаний, голос из его потаённых желаний, вдруг зазвучавший в роскошно отделанном по его, Жака, проекту кабинете ресторана с идиотским названием “Мамины обеды”, которое так раздражало его своей вульгарностью...
И если это было в реальности, а сомневаться в этом не было никакой возможности, значит, за столом сидела именно та девушка, которую он, Жак Луазо, искал всю свою жизнь!..
- А-а, вот и он, так сказать, ваятель и создатель всего того, что вы видите кругом! - мадам Назье заметила его появление, и следствием этого стало то, что Жак на мгновение оказался в центре всеобщего внимания.
- Добрый вечер! - по-русски сказал Жак.
- Вечер добрый! - откликнулась хозяйка. - Прошу любить и жаловать! - многозначительно сказала Лерка, обращаясь по преимуществу к Анечке. - Это мсье Жак Луазо, дизайнер и...
- Луазо?! - удивлённо воскликнула девушка, голос которой заворожил Жака. - И, конечно же, из Руана?
- Мой отец родом из... - начал было Жак, но тут же озадаченно оборвал сам себя. - Но откуда... вы знаете об этом?
- Господин Мопассан рассказал. По случаю. Посредством одной из своих новелл...
- Ах, да, разумеется, а я сразу и не сообразил...
...Всё это - и не только это - успел вспомнить Жак, пока истекали те двадцать минут, по прошествии которых он, как ему было сказано, должен был позвонить Ларисе...
Сидя в своём бюро, Жак с удивлением обнаружил, что за прошедшие с дня знакомства почти три года Лариса стала настолько важной... частью его жизни, самого Жака, что сейчас он, как ни старается, а и вспомнить не может, какой же была его жизнь до того, как в неё вошла Лариса.
Конечно, и до встречи с Ларисой в его жизни было много важных и памятных событий, с ним происходили вещи, которые во многом определили его характер, сделали его таким, каким он был, но сейчас Жаку казалось, что его подлинная, настоящая жизнь началась только тогда, когда он впервые услышал этот низкий, волнующий его душу голос, произнёсший самые обычные слова: “Ну, Лерка...”...
С трудом дождавшись, когда на настольных часах появились нужные цифры, Жак торопливо набрал Надеждинск. Оказалось, что, как назло, телефон Ларисы занят. Чертыхнувшись, Жак поставил свой аппарат на автоматический набор номера и стал ждать, когда же, наконец, в далёком Надеждинске освободится номер телефона, который он, Жак Луазо, помнил лучше, чем своё имя...
Телефонный аппарат “Сименс” новейшей конструкции (шеф Жака не экономил на мелочах!) старательно и безрезультатно набирал номер телефона квартиры гражданки Сизовой в российском городе Надеждинске.
Старательно - потому что это был совершенный на данный момент развития техники прибор, предназначенный для выполнения той программы, которая была ему предложена.
Безрезультатно - потому что предусмотрительный полковник Огурцов, во избежание нежелательных для достижения своих целей контактов вышеупомянутой гражданки Сизовой, отдал соответствующее распоряжение своим “технарям”, и они заблокировали входящие и исходящие звонки данного телефонного абонента.
До особого распоряжения полковника Огурцова.
***
Приближалось время обеда, которое Владимир Иванович Птицын намеревался провести в обществе своего друга детства Олега Ивановича Огурцова за едой и просмотром добытой последним кассеты.
Для подобного рода мероприятий к просторному кабинету мэра примыкала специальная “комната для релаксации”, оборудованная всем  необходимым для этой самой релаксаци, в том числе и новенькой видеодвойкой “с большим и плоским экраном”.
Секретарь мэра, отлично изучивший вкусы своего привередливого хозяина, заранее распорядился насчёт обеда, взяв под свою личную ответственность выбор блюд и напитков. Так было заведено Птицыным: если Владимир Иванович не делал распоряжению относительно меню, то секретарь решал этот вопрос самостоятельно. Здесь существовал определённый момент риска, поскольку Птицын запросто мог позволить себе “выпустить пар”, вызванный какими-нибудь внешними, никак не связанными с процедурой приёма пищи, обстоятельствами, переводом стрелок на то, что “это жрать невозможно, жри сам!”. Такое случалось, хотя к чести Владимира Ивановича как руководителя нужно сказать, что подобными начальственными выходками он старался не злоупотреблять...
“Конечно, - размышлял Птицын, сделав сочувственное лицо для очередного просителя, - Олежка мог бы и позвонить, но, наверное, он просто решил подъехать сразу... А потом, кто его знает, сколько ему с этой кассетой долбанной пришлось возиться, может, там ещё и какие-то технические прибамбасы замешаны, тоже время надо... Нет, если она у нас - то всё класс!”.
В характере Птицына не было склонности к лирическим излияниям, поэтому мэр с удивлением обнаружил, что последняя фраза получилась прямо как строчка из стихотворения. Его это изрядно удивило, и он подумал, что современные эстрадные исполнители от такого “перла” не отказались бы, им-то всё равно, что вопить-бормотать-шептать себе под нос.
“Надо это запомнить, пусть Олежка посмеётся! - решил Птицын, и его лицо осветилось улыбкой, которую посетитель воспринял как чрезвычайно благосклонный для себя знак: похоже, что Владимир Иванович слушает его внимательно, “проникается” его проблемами и, скорее всего, окажет ему помощь в его не совсем благовидном с точки зрения морали, но вполне законном деле...
***
За свою теперь уже долгую жизнь Ростислав Филиппович Иванов встречался с огромным количеством людей, подавляющее большинство которых было им давно и благополучно забыто. Подобно космическому кораблю, который, поднимаясь всё выше и выше, избавляется от отработавших своё и потому совершенно бесполезных “ступеней”, Иванов не обременял себя необходимостью помнить о ком бы то ни было после того, как потребность в этом человеке исчезала. Бывали случаи, когда человек мог пригодиться в будущем, и тогда Иванов держал его в своей памяти какое-то время, но если было ясно, что пользы от человека больше быть не может, он становился для Иванова навсегда пропавшим.
Совсем по-другому относились к встречам с Ивановым люди, с которыми их судьба сводила профессора. И это было не случайно.
Поскольку Иванов вот уже более четверти века был человеком очень влиятельным, встречи с ним запоминались надолго. И так получалось, что после этих встреч судьба многих людей оказывалась непоправимо искалеченной.
Были и люди, для которых встречи с Ивановым становились роковыми.
Не было ничего удивительного в том, что мало кто из встретивших на своём жизненном пути профессора Иванова имел основания для того, чтобы относиться к нему с симпатией. Скорее наоборот. Но даже его злейшие (а таких хватало!) не могли оспаривать то, что было очевидным: будучи отъявленным мерзавцем, интриганом, не имея ни чести, ни стыда, ни совести, Ростислав Филиппович Иванов оставался умнейшим человеком, ум которого представлял собой совершеннейший механизм, способный эффективно трудиться в режиме наивысшего напряжения и отыскивать оригинальный, неожиданный выход из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций.
Сейчас Иванов “просчитывал” ситуацию, возникшую после реализации деятелями из “мазутки” тех мер, которые были указаны им в письме Босса. Меры эти были исключительно серьёзными, грамотными и своевременными, и, как экономист, Ростислав Филиппович Иванов просто восхищался этим дерзким, нахальным, но безупречно продуманным и ювелирно проведённым “наездом” на его, казавшиеся до этого незыблемыми, позиции в процессе приватизации алюминиевого комбината.
Иванову было ясно, что его партнёр Птицын недооценил “кадровый потенциал” своих противников, поскольку проведённая финансовая интервенция практически обеспечила “мазутке” стопроцентный успех. Собственно, возможность такого развития событий Ивановым не отрицалась с самого начала, но, великолепно зная положение дел в российской экономической науке, он просто не видел среди многочисленных новоиспечённых “докторят”, как он презрительно называл их, экономических наук фигуры, которая по своему научному уровню была бы способна предложить подобные меры. К тому же, Птицын уверял его, что надеждинские бизнесмены - это люди, мало сведущие в экономике, а те, кто их консультирует, ненамного превосходят своих благодетелей.
Как стало понятным, сработало пресловутое правило, согласно которому и палка сама раз в год стреляет, и теперь нужно было предлагать контрмеры, с помощью которых Иванов мог бы вернуть себе временно утраченные позиции. Он был уверен, что временно утраченные. Это и было тактической задачей, а в плане стратегии настало время полностью уничтожить зарвавшегося противника, причём, если судить по последним событиям, затягивать с этим было опасно.
Конечно, как выдающийся теоретик и опытный практик Иванов придерживал в запасе несколько вариантов, у него были заготовлены ответные действия, но теперь всё это его не удовлетворяло: он чувствовал себя уязвлённым. Не посрамлённым, нет, но уязвлённым, а это было немало...
Почтенный профессор Сорбонны понимал, что где-то далеко, в презираемой им России, появился игрок, который сыграл против него и фактически обыграл его же оружием и на его поле. Поэтому речь должна была идти не просто о реванше, должно было осуществиться полное уничтожение этого неведомого соперника - на меньшее профессор Иванов согласиться просто не мог.
Мощный ум Иванова работал на пределе своих возможностей, и, как показалось профессору, ему удалось нащупать тоненькую ниточку, держась за которую можно было добраться к желанной цели. Сейчас помощники Иванова на компьютерах просчитывали возможные варианты развития предложенной шефом головоломной комбинации, но интуиция учёного и огромный опыт подсказывали профессору: он нашёл! Нашёл тот, едва ли не единственный, путь, который даст возможность окончательно избавиться от слабоумных конкурентов и их примитивов-врагов, позволит стать полновластным хозяином алюминиевого комбината. А самое главное - он нашёл достойный ответ на дерзкий вызов (почему-то в голове всё время крутилась это фраза “дерзкий вызов”...), и наголову разбил тех, кто осмелился бросить этот вызов!
Ивановым овладевала приятная истома,  его переполняло чувство собственного могущества и уверенности в своей исключительности: ещё бы, ведь он сумел - почти мгновенно! - отыскать ответ к этой сложнейшей головоломке, он сделал это изящно и легко!..
Профессор точно знал, что со временем это его достижение войдёт в учебники, как не раз уже бывало с его разработками, и его будут изучать учёные и студенты, воспринимая его как новое слово в одной из самых сложных экономических проблем периода глобализации экономики...
Неизвестно, что же больше радовало профессора Иванова - то, что он сумел сберечь свои деньги и предпринять реальный шаг к их приумножению, или то, что он с такой лёгкостью и так достойно сумел выйти из сложнейшей в научном плане ситуации.
Неожиданно мысли Иванова приняли совсем другое направление. Сегодня вечером, оставалось буквально несколько часов, он должен было посетить футбольный матч между сборными командами Франции и России. Матч этот был товарищеским, поскольку страна - хозяин мирового чемпионата по футболу - освобождалась от участия своей сборной в отборочных играх, но это не имело для Иванова никакого значения. Он должен был сидеть на трибуне тогда, когда “наши” будут громить ненавистных ему соперников! Как самозабвенно он будет болеть за “наших”!
Для профессора Ростислава Филипповича Иванова “нашими” была сборная команда Франции...
***
Творческие достижения профессора Иванова не были случайностью, они стали результатом напряженной и многоплановой работы... большой группы специалистов в самых разных областях знаний.
Психологи подготовили детальнейшую, с учётом влияния наследственности, психологическую характеристику Ростислава Филипповича Иванова, основанную на тщательном системном анализе огромного количества внешне мало связанных между собой фактов. Они убедительно доказали, что определяющие поведение Иванова эгоцентризм и “комплекс победителя” не позволят ему уклониться от принятия вызова, который в момент его торжества будет брошен ему в чрезвычайно оскорбительной для него форме.
Также они предположили, что достижение позитивного результата станет сигналом к прекращению поисков дальнейших вариантов решения проблемы. Именно так работал Иванов даже в период своего расцвета как учёного, в последние же годы возраст брал своё, и профессор не мог обрабатывать значительные по объёму нагрузки, выходит на анализ дополнительных вариантов после достижения позитивного результата. Этот вывод был сделан компетентными специалистами при сопоставлении печатных работ профессора и видеозаписей его лекций в Сорбонне.
Экономистами была разработана специальная модель приватизации алюминиевого комбината, в основе которой была система всех тех “нюансов”, над устранением которых изрядно поломали голову профессор Иванов, мэр Птицын и бизнесмены из “мазутки”. Эти, если их можно так назвать, “подводные камни” были заботливо разбросаны с таким расчётом, чтобы борьба с ними и их уничтожение стали для участников процесса приватизации алюминиевого комбината одной из важнейших составляющих гонки за полным контролем над предприятием и воспринимались как козни и происки конкурентов.
При таком ходе приватизационного процесса каждая из сторон всё время ощущала, что соперники “дышат в затылок”, и это неприятное ощущение приводило к нервозности, ошибкам и просчётам. Поэтому они были обречены совершить ошибки, которые должны были стать роковыми с точки зрения возможности выигрыша главного приза, и именно сейчас настала очередь этих, роковых, ошибок.
Бизнес-элита города Надеждинска, старательно исполняя спасительные, на их просвещённый взгляд, инструкции Босса, совершила свою самую главную в процессе приватизации алюминиевого комбината ошибку.
Ростислав Филиппович Иванов, отвечая на, как он полагал, коварные происки неожиданно поумневших конкурентов, также совершил свою главную ошибку. Только эта ошибка стала главной ошибкой всей его жизни.
Как и его противники, Иванов всего лишь выполнял отведённую ему роль в плане, разработанном и осуществлённом человеком, которого эти противники называли Боссом...
***
Вместе с полковником Огурцовым в комнату вошёл самый обычный парень лет тридцати. Внешность парня была настолько заурядной, что Лариса не обратила на него никакого внимания, ведь её сейчас волновало совсем другое.
- Олег Иванович, но я не могу понять...
- Здравствуйте ещё раз, Лариса Леонидовна, - устало сказал полковник Огурцов, и Ларисе стало неловко за своё поведение. - Прошу знакомиться: старший лейтенант Валентин Огородников.
- Лариса Сизова, - ответила девушка и попыталась улыбнуться.
- Огородников. Валентин.
- Вот, Лариса Леонидовна, та самая кассета, которую я получил от вас, - в руке Ларисы оказалась переданная девушке Огурцовым кассета. - Я прошу вас вместе со мной просмотреть её для того, чтобы вы могли убедиться, что из-за этой кассеты, - он выделил эти слова, - никто, ну, может быть, кроме мужа вашей парижской подруги, конечно, не стал бы убивать Воропаева.
Пока Лариса подготавливала просмотр кассеты, Огурцов про себя горько усмехнулся: такой просмотр в “комнате для релаксации” у Вовки Птицына должен был стать финальным аккордом первоначального плана... После этого оставалось только соответствующим образом обработать кассету, с приличествующим случаю выражением лица поблагодарить чемпионку за помощь и вернуть ей “чужую тайну”, которую тактичный и воспитанный полковник Огурцов не хотел бы разглашать...
Лариса не смогла досмотреть кассету до конца.
- ... Олег Иванович, но ведь это же... Это...
- Абсолютно с вами согласен, Лариса Леонидовна, это и в самом деле то, что называют... крик души, - в голосе полковника Огурцова были патетика и сочувствие. - Я обязан принести свои извинения за то, что мне пришлось... я был вынужден это увидеть...
- Господи, какая же у вас страшная работа... - в голосе девушки было страдание, и полковник Олег Иванович Огурцов - совершенно неожиданно для себя - густо покраснел.
- А куда денешься? - слегка овладев собой, Огурцов искал, каким бы образом перейти к интересующей его теме, и девушка сама помогла ему в этом.
- Но ведь это значит, что вы так ничего и не узнали? Что те, кто убил Женьку, так и останутся безнаказанными?
- Я надеюсь на вашу помощь, Лариса Леонидовна. Очень надеюсь. Давайте вместе подумаем, попробуем понять, что же всё-таки могло произойти?
- Но ведь я же рассказала вам всё, что знаю, Олег Иванович!
- Ещё раз повторяю: лично я верю вам безо всяких оговорок, Лариса Леонидовна. Вы, насколько я могу судить, человек честный, искренний и порядочный. А кроме того... Воропаев был вашим другом, другом детства, и вы никогда не стали бы помогать тем, кто задумал что-то против него. И никогда их не простите, - добавил он.
- Господи, ну конечно!
- Поэтому я вас и прошу: давайте вместе попробуем ответить на вопросы, на которые необходимо ответить. Самый главный вопрос я вам уже задавал, но всё же... Что именно должен был получить от вас Воропаев в аэропорту?
- Кассету... Кассету и... Господи, да как же я забыла, Олег Иванович?! Ведь Лерка кассеты эти мне всегда так передавала, чтобы никто не видел, а особенно Франсуа, я же вам говорила, он же у неё прямо Отелло какой-то! А при всех она обычно давала мне пакет для Женьки, понимаете, чтобы это при всех было?
- Кажется, я ничего не понимаю...
- Франсуа знал, что Лерка передаёт Женьке... сувениры, как и другим нашим... А тут... Лерка вместе с Франсуа подъехали, у Лерки в руках был пакет, ну, как всегда, а потом она у мужа взяла кассету и...
- Ничего не понял? Какую кассету? Ту, что мы только что смотрели? - удивление в голосе полковника Огурцова было искренним.
- Да нет же! Обычную такую кассету, с фильмом... Да как же его, Господи! “Основной инстинкт”, вот! Понимаете, ей эту кассету дал сам Франсуа, я тогда на это внимания не обратила, меня же Жак провожал, а сейчас вспомнила! - на одном дыхании выпалила Лариса.
- И где же сейчас этот пакет? - очень спокойно, незаинтересованно спросил полковник Огурцов.
- Да здесь же, дома! Он там, в прихожей, на вешалке лежит. Понимаете, я ночью зашла сумку бросить, потому что ночевать поехала к Валеричу...
- Кто это? - сыщик взял в Огурцове вверх.
- Тренер наш... Филяюшкин, Вадим Валериевич... - удивлённо отозвалась Лариса: в её представлении, не знать Валерича было невозможно. - Так вот, сумку-то я в комнату отнесла, я всегда так делаю, а пакет сразу же на вешалку положила, чтобы руки освободить.
- И он сейчас... там?
- Там, конечно, где же ему быть ещё? Я ведь в доме ничего, кроме чашек и телефона, - девушка усмехнулась, - не трогала. Сейчас я его принесу, - и Лариса поднялась с кресла, собираясь выйти в прихожую, где стояла вешалка.
- Позвольте составить вам компанию, Лариса Леонидовна! - галантный полковник Огурцов пропустил хозяйку дома в дверь.
- Да Бога ради... - Лариса, полковник Огурцов и парень, имя и фамилию которого Лариса успела забыть, гуськом вышли в прихожую.
- Где же оно? - пошутил Олег Иванович.
- Да вот оно, пакет этот!.. - и девушка осеклась, оглянулась по сторонам и беспомощно посмотрела на Огурцова. - Ой, Олег Иванович, но его же здесь нет...
- А где именно он должен был лежать? – полковник держался превосходно, по его внешнему виду невозможно было догадаться о том, какое огромное значение он придаёт этой неуловимой, постоянно ускользающей от него кассете.
- Да вот, здесь же, - Лариса хотела было показать рукой, но только головой беспомощно мотнула.
- На полочке?
- Да...
- А сейчас здесь ничего нет... Именно сюда вы положили его сегодня ночью?
- Да.
- А утром, когда вы только вошли в квартиру, он был здесь? - последний вопрос был задан Огурцовым скорее для проформы: всё равно майор Иванченко обо всём доложит.
- Я не помню... - жалобно сказала Лариса. - Не помню... В это утро столько всего случилось...
- То есть вы не обратили внимания на то, лежит ли положенный вами ночью пакет там, куда вы его положили?
- Да, - и девушка с благодарностью посмотрела на полковника, сумевшего так точно сформулировать то, что она сама высказать не могла бы.
- Как он выглядел?  - следующий вопрос полковника Огурцова был задан Ларисе, но при этом начальник горотдела внимательно смотрел на Огородникова, и старший лейтенант правильно понял его взгляд.
- Обычный сине-белый пакет с красным силуэтом Эйфелевой башни, торопливо сказала Лариса и добавила: - Вы знаете, это ведь цвета французского флага, они сейчас всё делают именно так...
- Что делают? - спросил Огурцов.
-  Я о французах. Перед чемпионатом мира по футболу они... перешли на сине-бело-красную расцветку во всём...
- Понятно... У вас в квартире, Лариса Леонидовна, сегодня утром были... посторонние люди, возможно, кто-то из них случайно переложил пакет в другое место, и поэтому его сейчас здесь нет. И, если вы, разумеется, не возражаете, сейчас лейтенант Огородников (полковнику Огурцову доставляло немало удовольствие то, что он “понижал в звании” своего подчинённого) аккуратненько поищет его в квартире.
- Конечно, пожалуйста.
- Вы не волнуйтесь, всё будет сделано очень аккуратно, ничего не пропадёт, это я вам гарантирую. А мы пока что вернёмся в комнату и попробуем... сообразить, что же произошло и в каком, так сказать, направлении нам двигаться дальше.
Сев снова в кресло, Огурцов оглянулся по сторонам.
- Я вот о чём подумал, Лариса Леонидовна. Вас не было дома, я так думаю, приблизительно полтора месяца, вчера вы зашли в квартиру буквально на минуту, вещи положить, но... Дома у вас образцовый порядок, вот, даже цветочки, похоже, только вчера поливали... Вероятно, кто-то помогает вам поддерживать в квартире порядок в то время, когда вы в отъезде, вас ведь довольно подолгу... не встретишь в наших палестинах...
- Конечно. Это Луиза Генриховна, соседка со второго этажа. Она уже... пожилая женщина, они с мамой работали на одной кафедре, она уже давно на пенсии, и сейчас она мне помогает, это как раз то, о чём вы говорили... По дому, пока меня нет дома, - чуть неуклюже сказала Лариса.
- И у неё есть свои ключи от вашей квартиры? – как бы не заинтересованно спросил Огурцов.
- Конечно! Ведь ей нужно приходить и... цветы поливать, - Лариса улыбнулась.
- Может быть, мы могли бы прямо сейчас пройти к ней, возможно, она что-либо знает?
- Пройти к ней? - с сомнением переспросила девушка. - Можно, конечно, только ведь она убирала, как обычно она это делает, вчера вечером, а сегодня утром, когда мы входили в дом, всё было в полном порядке...
- Вас что-то... смущает?
- Понимаете, Олег Иванович, она, Луиза Генриховна, то есть, вообще не может... рано просыпаться, мама ещё шутила, что для Луизы занятия начинаются с третьей пары... - и в самом деле смущённо сказала Лариса.
- Всё-таки, Лариса Леонидовна, нам имеет смысл побеседовать с ней, возможно, что она... давала кому-нибудь ключи, может, просто что-то подскажет нам. В порядке обмена мнениями, - шутливо добавил полковник Огурцов.
- Хорошо. Только я обязательно должна позвонить ей, она просто терпеть не может, когда к ней посторонние люди приходят без предупреждения. Знаете, она... очень следит за своим... внешним видом и прочими... вещами...
- Понимаю, понимаю, - кивнул головой Огурцов. - Вполне объяснимо, женщины есть женщины... Разумеется, звоните, - и хотя полковник прекрасно знал, что телефон заблокирован, он с деланным нетерпением посматривал на Ларису, старательно набиравшую номер.
- Ничего не понимаю...
- Что-нибудь не так? - в голосе полковника Огурцова была досада.
- Да занято и занято всё время, надо же!
- Вероятно, что-то на линии. Или с аппаратом, - светским тоном добавил Олег Иванович и любезно протянул хозяйке дома свой мобильник. - Попробуйте вот с этой техникой договориться...
Лариса благодарно кивнула и принялась нажимать кнопочки, которые отзывались на эти нажатия приятным, мелодичным звуком...
***
Старший группы прикрытия в “системе” профессора Иванова был человеком чрезвычайно компетентным, своей работой он занимался почти что четверть века в разных уголках земного шара, и некоторую туповатость с лихвой компенсировал исполнительностью и тщательностью. Поэтому в квартире Назье всё было сделано так, что даже самый маленький комар не подточил бы свой самый тоненький нос...
Шок, в котором пребывала Валерия Назье, оказался настолько глубоким, что у полиции возникла необходимость в привлечении специальных медицинских служб. И когда спецмашина из соответствующего лечебного учреждения прибыла к дому Назье, а сотрудники поднялись в квартиру, в которой работала бригада судебно-медицинской экспертизы, медикам оставалось только сделать соответствующие инъекции и поспешно увезти свою пациентку.
Валерию Назье поместили в небольшую, отлично охраняемую клинику, и потребность в охране была вызвана необходимостью оградить пострадавшую от вездесущих репортёров, которые во что бы то ни стало стремились сделать фотографии убитой горем молодой вдовы и взять у неё интервью.
Когда все необходимые мероприятия были осуществлены, квартиру Назье закрыли на замок, который оказался неповреждённым и работал великолепно, и опечатали. Во избежание ненужных недоразумений на первое время в доме был оставлен полицейский, задачей которого было отбить охоту у наиболее ретивых представителей журналистской братии предпринять некие... нестандартные действия, которые могли бы помочь в получении необходимых для отчётов о двойном убийстве снимков...
Возвращаясь к себе, инспекторы, которым было поручено расследование, основное внимание в своей беседе уделили... предстоящему сегодня вечером футбольному матчу между сборными командами Франции и России, причём полицейские, будучи, как и положено настоящим французам, изрядными скептиками, весьма невысоко оценивали как шансы своих соотечественников на победу, так и качество игры “национальной надежды”. В этой специфической беседе специалистов досталось всем, начиная с тренера и заканчивая последним из запасных...
Единственный, к кому у доблестных стражей порядка не было абсолютно никаких претензий, был бритоголовый парень из “Монако”, бдительно охранявший последний рубеж обороны. Оба специалиста из отдела по расследованию убийств были единодушны в том, что “Фабьен - это заместитель Господа Бога по вратарской части”, и поколебать их в этом убеждении мог только сам Фабьен, не собиравшийся разочаровывать свой народ...
Выйдя из машины и уже поднимаясь по лестнице, они заговорили, наконец, о деле, которому была посвящена первая половина их рабочего дня.
- Не повезло парню...
- Не повезло. Приди он домой на полчаса позже - была бы обычная квартирная кража. Ведь тот даже упаковать уже всё успел...
- А почему он был один?
- Согласен: это не принято, только... Можешь смеяться, но не нравится мне его рожа, вот увидишь, в компьютере на него обязательно что-нибудь отыщется... И мне кажется, что грабитель этот - из того отребья, которое полезло к нам из-за этого гнусного “железного занавеса”, а ведь там кого только нет, это же идиоты полные...
- Почему ты так решил? - с большим интересом спросил коллегу один из инспекторов.
- Что они - полные идиоты? - какой француз упустит возможность пошутить?
- Это я и без тебя знаю, - инспектор был терпелив. - Почему ты решил, что он - оттуда?
- А я знаю, почему?.. Просто кажется мне это, у меня прямо чутьё какое-то на этих “тараканов”...
...“Чутьё на тараканов” не обмануло многоопытного полицейского: когда ему через полчаса принесли распечатку досье на мсье Горбарук, родом из города Надеждинска (Российская Федерация), в ней обнаружилось немало любопытных фактов, связанных с противоправной деятельностью вышеназванного господина в самых разных странах Европы и Азии.
Полицейский не мог понять только одного: как при таком блестящем “послужном списке” сей мсье сумел оказаться гражданином... Франции?
В тщательно составленном досье ответа на этот вопрос не было...
***
Материальные ресурсы и финансовые средства, которые контролировались Валерием Игоревичем Масловым и его компаньонами, были огромными, но для реализации предложенных в письме-директиве Босса мер понадобились дополнительные денежные вливания, причём очень значительные. Маслову пришлось обратиться к “друзьям”, которые были влиятельными людьми в том же мире, что и он сам, и совместными усилиями требуемые суммы были найдены.
Проблема Маслова была в том, что деньги ему нужны были немедленно, как говорят в таких случаях, “промедление смерти подобно”, поэтому Валерий Игоревич брал в долг под людоедские, истинно гобсековские, проценты, которые, надо сказать прямо, на фоне будущих сказочных барышей воспринимались как нечто незначительное, несущественное... Необходимость их обязательного возвращения никак не могла испортить радостного настроения, вызванного ощущением того, что, в конце концов, сверхкапризная шлюха по имени Фортуна повернулась “к лесу задом, а к мине передом”, как любил шутить Валерий Игоревич Маслов...
Фактически ситуация складывалась так, что все имеющиеся в распоряжении преступного сообщества деньги оказались сейчас “в деле”, и к этим немалым деньгам были присовокуплены немалые же суммы, взятые в долг.
Увлечённо занимаясь решением финансовых проблем, Маслов почти забыл о компромате на градоначальника,  который - компромат! - ещё недавно занимал все его мысли. Только тогда, когда указанные Боссом действия были произведены, когда стало понятным, что делать больше нечего - остаётся просто ждать результата, Маслов вспомнил о кассете и её поисках.
Для него сейчас было весьма соблазнительно вообще забыть о неудачной попытке скомпрометировать Птицына, забыть до тех пор, когда Владимир Иванович, поняв, что его ставка на друзей из Парижа оказалась ошибочной, приползёт к Маслову на коленях и запросит пощады. Такой ход развития событий стал бы самым естественным разрешением противоречий между мэром и его бывшими соратниками: если контроль за комбинатом переходил к группировке Маслова, а это - после их сегодняшних действий - становилось очевидным, то Птицын просто обязан был “просить прощения” и искать возможности для того, чтобы договориться с фактическими владельцами комбината.
На первый взгляд, это было бы наилучшим, удовлетворяющим потребность Маслова увидеть противника не просто униженным, а раздавленным, вариантом. Но... Маслову было трудно ждать, он не хотел ждать, ему требовалось немедленно и жестоко “опустить” Птицына, втоптать его в грязь, раздавить как червяка...
При этом главным для Маслова было не просто “опустить” Птицына, он мечтал сделать это жестоко и грубо, чтобы жертва почувствовала в первую очередь страх. Ужас. Валерий Игоревич Маслов был садистом, и для него источником острейшего наслаждения были именно мучения его жертв... Он неоднократно покрывался потом, вспоминая дикие хрипы несчастного “мужика”, которому он, Масёл, не торопясь, пыхтя косяком, забивал в “садильник” ярко-зелёную бутылку от пива, забивал её тяжёлым “гадом”, специально взятым для этого у истопника из кочегарки; он любил вспоминать трясущиеся от страха щёки “чёрного”, не уплатившего вовремя “положенного” и с ужасом смотревшего на накаляющийся утюг и двух “быков”, которые стояли над распростёртыми на кровати его женой и дочерью, а тех держали за руки и за ноги другие, ждущие своей очереди, “быки”...
Так любил развлекаться Валерий Игоревич Маслов...
...Сначала Маслов хотел позвонить Птицыну и обрадовать его известием о том, что его парижские друзья теперь “летят, как та фанера над тем Парижем”, но... Это было бы грубым нарушением инструкций Босса, и ему пришлось пересилить себя, дожидаясь лучших времён.
Потом Валерий Игоревич вспомнил о том, что всё-таки эта ненужная теперь кассета стоила ему “потери бойца”, то есть Женьки Рослого. Хотя на Женьку лично, как и на любого другого человека, он “клал с прибором”, это всё же была серьёзная потеря для дела, и Маслов небезосновательно (на  свой взгляд) обвинял в ней Птицына, и за это Владимир Иванович тоже должен был ответить.
Именно поэтому Валерий Игоревич решил, что необходимо срочно продолжить поиски вожделенного компромата, для чего следовало вплотную заняться подругой Женьки, этой самой чемпионкой. И пусть себе “мусора” её берегут, пусть играют во всемогущество, но он, Маслов, обязательно добьётся от норовистой девки ответа на все те вопросы, которые он захочет ей задать!
Однако для того, чтобы заставить чирикать эту чемпионку, нужно было, как минимум, где она сейчас. Кроме того, неплохо было бы также знать, как именно её охраняют - а в том, что Огурцов не оставит девушку без присмотра, Маслов не сомневался. Это было необходимо сделать, потому что после того, как бригаду идиотов из вишнёвой “девятки” отправили в каталажку, а болтливый “рома”, так и не нажившись на своём луке, скоропостижно сбежал от подъезда “башни”, Маслов не имел информации о том, что происходит со столь мастерски (вот он, ещё один повод для того, чтобы разобраться с ней!!!) уложившей его бойца девчонкой-соплячкой...
Вызвав к себе в кабинет людей, которым предстояло заниматься всем этим, Валерий Игоревич Маслов поставил перед ним конкретную задачу и жёстко потребовал, чтобы через полчаса ему сообщили всё, что его интересовало.
Приказы Маслова не обсуждались, поэтому исполнители сразу же принялись “шуршать”, как говорил о таком их исполнении своих обязанностей, сам Валерий Игоревич.
***
Отчаявшись дозвониться к Ларисе, Жак решил, что ему остаётся только одно: попытаться соединиться с квартирой Валерича, номер которого был ему так же хорошо известен, то есть Жак помнил его наизусть.
Жака останавливало только одно, но очень существенное обстоятельство, и он было связано с особенностями его характера. Жак, и это знали все, был напрочь лишён даже не дипломатических способностей, а умения скрывать свои мысли, и ему почти никогда не удавалось ввести в заблуждение своих собеседников, скрыть свои подлинные намерения. Именно поэтому Надя даже придумала сыну кличку “Жак-Простак”, которая чудесно звучала по-русски, но игра слов в которой ничего не говорила французу.
Прекрасно зная  свои “способности”, Жак давно научился избегать щекотливых ситуаций с помощью очень простого приёма: он практически всегда говорил правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Кто-то заметил, что самый надёжный способ не попасть в неловкое положение как раз и заключается в том, что человеку нужно просто говорить правду, и тогда в худшем случае тебя будут считать человеком с дырявой памятью, а такое несравненно лучше, недели репутация подлеца, который лжёт на каждом шагу...
Поэтому Жак-Простак решил позвонить Валеричу, сказать ему, что они с Ларисой почти не успели поговорить, поскольку их разъединили (что было почти правдой...), и попросить Филяюшкина, чтобы он как-то связался с Ларисой и передал ей, что он, Жак, ждёт ей звонка. Кроме того, Жак надеялся, что ему, возможно, удастся и ненавязчиво выяснить, что же такое у них там, в Надеждинске, произошло. Хотя, если честно, это была очень слабая надежда...
Трубку телефона подняла несостоявшаяся невеста Жака, Анечка, и её несостоявшийся жених очень обрадовался, потому что отношения Жака и Анечки были самыми добрыми: так получилось, что когда-то они почти одновременно переживали состояние влюблённости - Жак в Ларису, а Анечка в своего Севку, а кто лучше может понять влюблённого, чем собрат по... Дальше, вероятно, каждый мог бы сам выбрать то, что ему ближе, из оппозиционной пары “Счастье - Несчастье”...
- Здравствуй, будущая мама! - тепло приветствовал Анечку Жак.
- Привет, будущий папа! - не задержалась та с ответом.
- Не издевайся, ладно, - попросил Жак, не сразу придя в себя от такого “душевного” обращения. - Это может быть не раньше, чем через девять с мелочью месяцев, после приезда будущей мамы в Париж, так что я пока что ещё очень даже и “будущий” папа, а вот ты...
- Молодец, знаешь и арифметику, и жизнь! - похвалила крупного знатока человеческой природы Анечка. - Ты чьи деньги тратишь, свои или босса?
- Не волнуйся, босса, звоню из конторы, так что со мной можно общаться по полной программе...
- И как он тебя только терпит, босс твой? - ужаснулась будущая мама. - Такого расточителя?
- А я ценный кадр, - скромно признался Жак.
- Оно и видно... Так что же ты, ценный кадр, на меня-то драгоценное, боссом твоим оплаченное, время тратишь, больше не на кого?
- Да понимаешь...
- Молчи! - азартно перебила его Анечка. - Молчи, я сама тебе сейчас всё расскажу! Ты позвонил Крыске, вы только начали говорить, и тут наша “самая телефонная связь в мире” благополучно приказала долго жить, так? А теперь ты не можешь к ней дозвониться, и решил таким образом растратить деньги босса и убедиться, что хоть один телефон в Надеждинске работает, так?
...Лишь только Жак услышал в трубке голос Анечки, он сразу же решил, что ничего не скажет женщине, которой буквально через несколько дней предстоит рожать. Поэтому он какое-то время продолжал с ней шутливый трёп, ища предлог, чтобы побыстрее закончить разговор. Анечка же, которой было скучно и хотелось поговорить, наоборот, общалась с ним с заметным удовольствием, пока, наконец, не вспомнила, что её собеседник всё-таки находится в столице другого государства.
- Ну хорошо, хватит нам разорять твоего несчастного босса, у которого такие ценные кадры! - объявила наконец она. - Во всяком случае, на разговоры со мной. Звони Крыске, у неё телефон уже должен был “ожить”. Привет Парижу!
Жак вежливо попрощался, передав приветы Валеричу и Ирине Михайловне. С нетерпением набрав номер Ларисы, он снова услышал смертельно надоевшие ему короткие гудки.
Снова занято...
***
Дозвонившись по мобильному телефону полковника Огурцова к Луизе Генриховне, Лариса несколько минут терпеливо выслушивала новости, которые та спешила сообщить ей, после чего поинтересовалась, не будет ли Луиза Генриховна против того, чтобы она, Лариса, посетила её вместе с одним своим знакомым?
В высшей степени пожилая дама, услышав об “одном знакомом”, чрезвычайно взволновалась и попросила двадцать минут на подготовку к, как она выразилась, “столь раннему визиту”.
Эти двадцать минут хороший знакомый хозяйки дома полковник Огурцов и сама хозяйка просидели молча, поскольку пока что говорить им было не о чём. В это время столь же молчаливый лейтенант Огородников активно, но совершенно бесшумно перемещался по квартире, тщательно осматривая её с целью обнаружения пакета, каковое обнаружение сделало бы ранний визит ненужным... Пока что его усилия желаемого результата не принесли, правда, за это время он и осмотреть-то успел всего лишь прихожую, кухню и места общего пользования...
- Вы не возражаете, Лариса Леонидовна, если, пока мы с вами будем у вашей соседки, лейтенант будет продолжать... свои занятия? - поинтересовался Огурцов, когда оставались три минуты до назначенного Луизой Генриховной срока.
- Нет, конечно. Пожалуйста, - спокойно сказала девушка.
- Он ведь всё равно здесь должен оставаться, квартиру вашу пока что нельзя оставлять без присмотра, - как бы извиняясь, пояснил полковник Огурцов. - Так пусть пока что поработает...
- Я не против, Олег Иванович.
***
Старший лейтенант Валентин Огородников, который, по уверению Олега Ивановича Огурцова, должен был охранять квартиру гражданки Сизовой, воспринял исчезновение хозяйки и своего начальника с нескрываемым облегчением, которое он продемонстрировал (“вздох глубокий - три-четыре!”) сразу же после того, как за указанными гражданами закрылась дверь.
Хозяйка ему не понравилась сразу и активно. Тем, что ну никак не отреагировала на появление персоны Огородникова в своих владениях.
Нет, сказать, что Огородников был убеждён, будто его появление должно было становиться сигналом к действию для дам самых разных возрастов, которые якобы должны были вешаться на его мускулистой шее, было бы ошибкой. Хотя в управлении холостой старлей, бойкий на язык и приятный в общении, а также - как по милицейским меркам - воспитанный и культурный воспринимался как завидный жених девицами или, пардон, разведёнками соответствующего возраста, а люди посолиднее, которые были озабочены проблемой “дочек на выданье”, видели в нём желанного зятя... Помимо отмеченных выше несомненных достоинств, в Огородникове ощущалась перспектива, что также было более чем существенным фактором в матримониальных планах.
В данном конкретном случае Валентин совершенно не стремился к тому, чтобы “обаять” хозяйку, она ему даром была не нужна, потому что у него своих собственных заботы сейчас было “выше крыши”, как он любил говорить. Поэтому он и не ждал от неё никаких там улыбочек и прочих... вежливостей... Но ведь можно было же хотя бы взглянуть на человека, а она смотрела на него, как смотрят на стеклянную стенку: на него и сквозь него!.. Обидно...
Что же касается полковника Огурцова, Олега Ивановича, то его, несмотря на более чем незначительный срок службы под чутким руководством полковника, Валентин Огородников знал прекрасно, иллюзий по причине этого знания (например, относительно человеческих качеств и душевной чистоты своего начальника...) не питал никаких и потому с первого же дня в Надеждинске лично для себя сразу же определил, что от этого отца-командира ему нужно держаться как можно дальше, на “партийном расстоянии”, как некогда говаривали...
Если же учесть, что по роду своей профессиональной деятельности Валентин вынужден был заниматься некоторыми, затрагивающими интересы полковника Огурцова, делами-делишками, то становилось понятно: общение с начальником следовало свести к самому минимальному из возможных минимумов... К слову сказать, в пользу этого абсолютно верного вывода говорило и откровенно хамское поведение полковника Огурцова, который не только “понизил в звании” старшего лейтенанта Огородникова, с чем бы нечестолюбивый Валентин легко смирился бы, но и руководил им сейчас в так называемом ”ручном режиме”, который был особенно оскорбителен для старшего лейтенанта благодаря присутствию при этом постороннего человека, этой, столь несимпатичной Огородникову, хозяйки дома...
Нет, всё-таки это очень хорошо, что они убрались из квартиры, свалили к какой-то там Луизе Генриховне!
Валентин Огородников был убеждён в этом...
***
Старшой той из бригад Маслова, которой было поручено заниматься розыском “пацанки” Ларисы Сизовой, был, если воспользоваться определением великого русского писателя Льва Николаевича Толстого, “дураком беспокойным”. То есть дураком с инициативой.
Эта особенность его натуры находила выражение не только в его личных качествах, благодаря которым он регулярно “попадал в истории”, самые разные, заметим, истории, но и в профессиональной деятельности, к которой он, к слову сказать, относился с огромной ответственностью, которую по-своему любил и которой дорожил. В частности, к получаемым его бригадой заданиям Пономарь (так звали этого достойного труженика) старался относиться творчески, а при их выполнении проявлял бурные настойчивость и инициативу. Эти похвальные качества иногда компенсировали негативные последствия профессиональной деятельности Пономаря и его команды, вызванные изначальной, по определению, что называется, неспособностью “бригадира” к логическому мышлению и его неумением адекватно реагировать на изначально неверное оцениваемую ситуацию...
Поскольку Маслов потребовал как можно скорее определить местонахождение Чемпионки, как незатейливо называл про себя объект своего интереса Пономарь (залетевший на зону по малолетке, Витя Пономарёв практически не имел никаких шансов на получение другого “погоняла”), самым простым способом этого определения инициативному бригадиру показался телефон. Узнав у компьютерщика адрес и телефон Ларисы Сизовой, Пономарь принялся было шустро нажимать на кнопочки радиотелефона, но, не успев нажать на последнюю цифру номера, поспешно дал отбой.
Пономарь вдруг подумал, что ментовка вполне могла поставить телефон Чемпионки на прослушивание, и тогда все звонки фиксируются и, возможно, записываются. Думать о том, что сделал бы лично с ним Маслов после того, как ментовка засекла бы, что один из зарегистрированных на его офис телефонов использовался для звонка к Сизовой, Пономарю не хотелось... Он просто похвалил себя за догадливость и расторопность, выхватил одного из своих бойцов и отрывисто приказал ему позвонить по указанному номеру из телефона-автомата, культурно спросить - тут он заглянул в бумажку, которую скомкал в руке, - Ларису Леонидовну и, если она подойдёт к телефону, быстренько положить трубку.
Полученная инструкция не отличалась сложностью и не ставила перед исполнителем непосильных задач, претворение этих действий в жизнь было по силам человеку, умственные способности которого были значительно ниже среднего, однако подчинённый Пономаря посмотрел на  своего начальника с искренним и глубоким удивлением:
- Ну ты даёшь, в натуре! Да где ж я тебе здесь телефон-автомат розшукаю? Это же Царское Село, блин...
Пономарь, который собирался с помощью некоторых специфических выражений растолковать бойцу, кто он такой есть в этом мире, призадумался. Подчинённый был прав: человеку, попавшему в Царское Село города Надеждинска и пожелавшему позвонить по телефону-автомату, можно было только посочувствовать... При застройке данного района подобного рода блага цивилизации не были предусмотрены, потому как считалось, что население района проблему телефонизации должно решать в индивидуальном порядке, что, заметим, и происходило.
- Прыгай, падло, в тачку, кати к первой будке, какую увидишь, и оттуда звони! - так же отрывисто, резко скомандовал Пономарь, но подчинённый ему “тормоз” воспринимал всё буквально.
- Слышь, Витёк, так сейчас, в натуре, будок уже нет! Там какие-то сортирные кабинки на заборах висят... - и он заржал от восторга, вызванного собственным остроумием.
- Хорош под дурика косить! Хоть из сортира звони, но чтобы через пять минут был здесь! С отчётом! - этой своей фразой Пономарь был очень доволен, она звучала “конкретно”, а красивое слово “отчёт” говорило о том, что он, Пономарь, начальник, который отдаёт команды и с которым нельзя не считаться.
Когда перепуганный “тормоз” вылетел из комнаты, Пономарь сделал рукой жест, который иногда позволяют себе - в приподнятом душевном состоянии - даже публичные политики очень высокого ранга. Лично для него такое проявление чувств означало, что он придумал, как можно наилучшим образом выполнить ответственное задание всесильного Масла...
***
Внешность и манеры полковника Огурцова произвели на старую деву Луизу Генриховну Миллер самое благоприятное впечатление.
Можно даже сказать, что она была очарована.
....Одними из самых светлых и трогательных воспоминаний в жизни преподавателя немецкого языка Луизы Миллер были воспоминания о том, как она восемнадцатилетней девчонкой преподавала немецкий язык в Иркутске в годы войны будущим лейтенантам-артиллеристам. Тогда Луиза, державшаяся каменно-неприступно и решительно пресекавшая любые попытки наиболее отчаянных из будущих младших командиров установить более близкие, “неуставные”, отношения с преподавателем совершенно бесполезного предмета (ведь в те годы в России “Хенде хох!” знал любой сопливый мальчишка...), отчаянно “страдала” от неразделённой любви к начальнику училища полковнику Табачникову Ивану Ивановичу. “Господину офицеру”, как она мысленно к нему обращалась...
К большому сожалению юной Луизы, полковник Табачников, отчаянный матерщинник с васильковыми глазами и абсолютно лысой, а не бритой головой, совершенно не обращал внимания на уже тогда “серую мышку”, преподавательницу ненужного и ему самому языка. Даже ни разу не взглянул на неё так, как ей грезилось...
В те месяцы Луиза безутешно страдала от такой чёрствости, плакала ночами в подушку, но со временем воспоминания о бравом полковнике и его солёных шутках стали обрастать былями-небылями, превратившись в светлую и печальную сказку из юности теперь давно уже пожилой женщины...
Несмотря на то, что полковник Огурцов был в штатском, выправка и стать у него были самые что ни на есть военные. Возможно, здесь сыграли свою позитивную роль годы упорных занятий в спортивном зале, но чисто внешне Олег Иванович Огурцов выглядел очень внушительно, а если оказывался облачён в форму, то, пожалуй, и неотразимо.
Для пожилых дам...
Луиза Генриховна предприняла робкую попытку угостить Ларису и Олега Ивановича чаем, но те вежливо отказались. Тогда она пригласила их в чистую, с немецкой педантичностью убранную комнату, которая производила чрезвычайно солидное впечатление. Даже ходить по зеркально чистому полу было страшновато...
- Луиза Генриховна, это вам! - Лариса вручила старушке какую-то книгу на немецком языке, которую, как понял полковник Огурцов, специально привезла из Парижа, и Миллер, благодарно закивав головой, зарделась от счастья.
- Ларочка, спасибо тебе огромное, но как же ты её отыскала, ведь эта такая редкость даже в Германии? - прощебетала Луиза Генриховна.
- Это всё Жак... Я ему сказала, что вам нужна эта книга, и он искал её весь этот месяц. А когда мы прилетели в Париж, он уже купил её и...
- Господи, Ларочка, но ведь это, наверное, страшно дорого! - всполошилась пожилая немка, но Лариса поспешила успокоить её.
- Вовсе нет, не волнуйтесь вы так. Сейчас, как сказал Жак, букинисты отдают такие книги буквально за бесценок... Нет спроса. Жаку объяснили, что те, кто мог бы оценить настоящую книгу, уже... ушли, а их наследники удовлетворяются компьютерами и прочей современной техникой...
- Однако, Ларочка, я всё же полагаю, что... - и Луиза Генриховна приготовилась выказать свои соображения о месте книги в духовной жизни современного общества, но девушка успела предотвратить эту попытку.
- Луиза Генриховна, вы извините меня, но сегодня утром вы не заходили ко мне домой?
Почтенная и благообразная дама покраснела, словно школьник, которого учитель прямо на уроке поймал за внимательным изучением журнала “Плейбой”, и Олегу Ивановичу Огурцову почудилось, что сейчас он, в конце концов, услышит нечто такое, что сможет пролит свет на более чем таинственное исчезновение пресловутого пакета.
- Но, Ларочка, - Луиза Генриховна выглядела совершенно беспомощной и окончательно сконфуженной, поскольку ей приходилось в присутствии “господина полковника” раскрывать свои сокровенные тайны, - ты же, Ларочка, знаешь, что я... Что я в такое время... ещё сплю... Я же... ещё сплю тогда, когда, как ты говоришь, наступает утро...
Лариса, насколько она могла вспомнить, ничего не говорила о наступлении утра или вечера, но слова Луизы Генриховны она поняла правильно: и в самом деле, старушка жутко стеснялась в присутствии “очаровательного молодого человека” (девушка не сомневалась в том, что позднее Огурцов будет назван именно так...), такого представительного, воспитанного и культурного, такого молчаливого и внимательного, своей комплекса “совы”, позволявшего ей работать ночи напролёт...
- Я, как обычно, убрала вечером, потом полила цветочки, ушла от тебя где-то около полуночи... Ну, может быть, даже чуть раньше? Хотя нет, Ларочка, нет-нет: именно около полуночи! - Луиза Генриховна так сильно переживала то, что она “сова”, что ей казалось просто необходимым подробно объяснить, почему именно она так поздно спала сегодня утром.
Наконец, выговорившись и объяснившись, она задала вопрос, который, по логике, должен был прозвучать едва ли не сразу же после появления в её квартире гостей:
- Но что, собственно, произошло, Ларочка? В связи с чем ты так сильно... обеспокоена, если, конечно, мне позволено будет узнать это?
Полковник Огурцов и Лариса переглянулись, и девушка легко ответила на вопрос настороженно смотревшей на неё Луизы Генриховны.
- Ничего страшного не произошло, Луиза Генриховна. Просто ночью я положила на вешалку одну вещь, которую мне нужно отдать, а утром её там не оказалось, - Лариса говорила быстро, чтобы Луиза Генриховна не подумала, будто она, Лариса, каким-то образом связывает между собой пропажу вещи и появление в её квартире старой женщины.
- Пропала вещь?! - старушка встревожилась не на шутку, но потом вспомнила только что услышанное. - Так ты что, дома сегодня не ночевала?
- Нет. Я оставила вещи и поехала к Валеричу, он меня возле дома в машине ждал. А утром приехала - всё есть, всё на месте, а пакета, который я положила в прихожей на полочку вешалки, нет...
Луиза Генриховна задумалась. Она была человеком, честным до щепетильности, и только сейчас до неё понемногу стало доходить, что, пожалуй, появление Ларисы может каким-то образом бросить тень на неё.
- Но, Ларочка...
- Луиза Генриховна, ну что вы, в само деле!.. Даже смешно, извините... Я просто подумала, что, может быть, вы кому-нибудь ключи давали. Знаете, слесарь мог что-то ремонтировать... Может, из ЖЭКа кто...
- Как можно, Ларочка! Ты же знаешь, что если, не доведи Господь, что-то и нужно отремонтировать, то я всегда присутствую при этом... Наблюдаю за процессом, - она сказала именно так!   
- Следовательно, если я вас правильно понял, вы ключи никому не давали, поэтому с помощью ключей проникнуть в квартиру Ларисы Леонидовны никто не мог? - деловито поинтересовался полковник Огурцов, и старая дама с готовностью подтвердила его слова.
- Совершенно верно, - она чуть было не обратилась к нему “товарищ полковник”, настолько металл в его голосе напомнил ей голос незабвенного полковника Табачникова.
Лариса вопросительно посмотрела на Огурцова, и тот, чуть заметно пожав широкими плечами, дал понять, что дальнейшее их пребывание в квартире гостеприимной немки лишено смысла...
Почувствовав, что гости сейчас откланяются и не желая так быстро расставаться с таким приятным, волнующим её воображение мужчиной, Луиза Генриховна Миллер принялась лихорадочно быстро соображать, как бы это ей оттянуть роковую - она воспринимала её именно так! - минуту прощания. И, как оказалось, человек в экстремальных ситуациях (не врут психологи, к которым Луиза Генриховна всегда относилась с недоверием...) и в самом деле способен на многое, потому что резервы его психики предельно мобилизуются, они направляются на разрешение жизненно важных для человека задач.
Так получилось и сейчас: стремящейся любой ценой “продлить очарованье” общения с великолепным полковником Огурцовым Луизе Генриховне удалось вспомнить то, о чём давно и благополучно забыла и сама хозяйка квартиры, из которой столь таинственным образом исчез переданный мадам Назье пакет...
- Ларисочка... - голос старушки дрожал от волнения. - Ты меня извини, возможно, что я... вмешиваюсь не в своё дело, только я, как мне кажется, могла бы... Понимаешь ли...
- Это касается - или может касаться - пропажи вещи из квартиры Ларисы Леонидовны? - напористо спросил полковник Огурцов, собираясь любой ценой, пусть даже и с помощью грубости, прекратить возможные словесные излияния Луизы Генриховны, и она, поняв это, ещё больше заторопилась со своими объяснениями.
- Я не могу сказать, что это безусловно связано с пропажей вещи или вещей, потому что не могу точно знать, в какой мере это...
- Простите, но что “это”?
- Ах, да... Вы спрашивали меня, не давала ключи от квартиры Ларочки кому-нибудь, я-то, конечно, этого не делала, - частила Луиза Генриховна, и Огурцов решил молчать, рассудив, что таким образом “старая маразматичка” - если бы фрау Миллер могла знать, как мысленно окрестил её этот бравый полковник! - когда-нибудь всё-таки сумеет добраться до сути дела...
- Понимаете, я-то, разумеется, никому ключи не давала, но, как мне кажется, я всё же могла бы предположить, у кого в настоящий момент могут находиться эти ключи! Во всяком случае, я лично видела несколько раз, как этот человек открывал ими дверь и входил в квартиру Ларочки! - гордо закончила свою тираду Луиза Генриховна.
Неизвестно, кто сильнее был поражён словами Луизы Генриховны: хозяйка дома, которой сообщили о том, что в её владениях, оказывается, бывали гости, о которых она не ведала, или же полковник Огурцов, не веривший в способность “старой маразматички” добраться до конца фразы, оказавшегося таким неожиданным...
Затянувшееся молчание было прервано Ларисой:
- Господи, Луиза Генриховна, да что же это за человек такой, почему вы раньше никогда мне об этом не говорили?
Окончательно смутившись, Луиза Генриховна беспомощно пролепетала еле слышным голосом:
- Но ведь, Ларочка... Ведь это же, так сказать, своего рода... суверенность частной жизни... И потом... Я не могла заподозрить в этом ничего особенного, ведь сейчас отношения между молодыми людьми такие... свободные, а это был Александр...
Едва услышав это имя, Лариса поняла всё. Дело в том, что Луиза Генриховна Миллер, её старомодная и хорошо воспитанная пожилая соседка, была, наверное, единственным человеком в мире, который называл её бывшего мужа Сашку Забродского Александром. Несмотря на то, что Александр Семёнович Забродский благополучно пережил возраст Иисуса Христа, он до сих пор оставался для всех, кто общался с ним, в том числе и для родной матери, Сашкой...
- Луиза Генриховна, вы что, видели, как Сашка входил в квартиру, когда меня там не было? И... не хотели вмешиваться, поэтому никогда даже и не говорили мне об этом? Считали это нашим личным делом?
- Безусловно, Ларочка! Какое-то время вы, всё же, были... связаны узами брака, а это... налагает на людей определённые обязательства...
- Конечно-конечно, Луиза Генриховна, я вас хорошо понимаю! И... часть вы такое видели?
- Ларочка, я, как тебе, конечно, известно, никогда специально не присматриваюсь к тому, что происходит возле соседских дверей. Это не в моих правилах! - с большим достоинством произнесла Луиза Генриховна, искоса посмотрев при этом на полковника Огурцова. - Но ведь твоя квартира - это особое место в моей душе, ты же знаешь, какие отношения связывали меня с твоей матерью... Поэтому я, и это вполне естественно, ощущаю моральную ответственность не только за то, чтобы в вашем доме были политы цветы! Часто это было или нет - я тебе сказать не могу, но Александра, открывающего своим ключом дверь квартиры и входившего в неё, я видела. Как я уже говорила, я полагала, что это ваши с ним...
- Да-да-да! Спасибо вам большое! Олег Иванович, - Лариса повернулась к полковнику Огурцову, внимательно слушавшему откровения старой немки, - наверное, мы с вами пойдём...
- Огромное вам спасибо, уважаемая Луиза Генриховна! Очень рад был с вами познакомиться. Вы нам очень помогли, я просто не знаю, что бы мы делали без вашей помощи! - полковник Огурцов галантно склонился над ручкой старой дамы, и в это мгновение Луиза Генриховна Миллер была на вершине блаженства...
***
- Алё, Пономарь, в натуре, не слышно же ни черта! - орал в телефонную трубку “боец”, посланный Пономарём подальше к телефону-автомату. - Ну, блин, ну телефон, сука! Алё, Пономарь, я говорю, что никак не могу дозвониться к ней, всё время занято! Занято, слышь, Пономарь? Чё делать-то, в натуре?
Пономарь пропустил мимо ушей современный вариант этого извечного русского вопроса, в попытках ответа на который чего только не творили неглупые люди. То, что сейчас вопрос звучал в устах его придурковатого подчинённого, лишний раз подтверждало: вечный вопрос!
Лично для себя Пономарь уже определил, что он и его “бойцы” будут делать дальше, поэтому стоявший я тесноватой для него телефонной будке качок услышал в трубке отрывистую команду: “Хорош трезвонить, кати сюда по-быстрому!”.
Отдав команду, Пономарь ненадолго призадумался. Он решил, что приказ Масла можно выполнить даже с определённым опережением графика. Как он считал, местонахождение Чемпионки ему уже удалось узнать: несомненно, девка была дома и, как всякая нормальная баба, трепалась с кем-нибудь по телефону, отчего тот и был занят. Подружка Пономаря могла говорить по телефону часами и искренно обижалась, когда он вежливо просил её заткнуться хоть на минутку...
Можно было идти к Маслу и докладывать о своём успехе, но, как уже отмечалось, “дурак беспокойный” жаждал немедленно доставить наглую пацанку шефу и улучшить этим его самочувствие. Резонно рассудив, что после доклада последует приказ о выезде бригады к Чемпионке, Пономарь мигом нарисовал мысленно идиллическую картину: он подходит к двери квартиры Чемпионки, звонит, вежливо приглашает её побеседовать с приятным и уважаемым человеком... Отклонить такое предложение она не сможет, в случае же колебания или заминки с её стороны Пономарь был готов немедленно отыскать сверхубедительные, как он полагал, аргументы, подтверждающие жизненную необходимость этого разговора для гордой Чемпионки...
Инициативный исполнитель хорошо помнил, что не так уж и давно эта же самая Чемпионка уже общалась с подчинёнными Маслова, а Валерий Игоревич детально рассказал ему, чем закончилось это общение для не самого хилого в их “системе” специалиста. Память у Вити Пономарёва ещё в школе была хорошая...
Однако Пономарь, во-первых, был непоколебимо убеждён в том, что именно он является наиболее ценным кадром из всех тех, кто имелся в распоряжении шефа. А во-вторых, он, и здесь была своя логика, рассчитывал, что человек, который буквально только что счастливо избежал опасности, должен слегка расслабиться, потому что он просто не может поверить в едва ли не мгновенное повторение недавнего кошмара... Вот тут-то его и нужно брать за жабры!
...Все эти рассуждения вертелись в голове Пономаря как раз тогда, когда полковник Огурцов просматривал в своём кабинете бесполезную для него кассету, Лариса ждала звонка Жака, мэр Птицын вёл любимый им приём населения, Луиза Генриховна Миллер сладко спала, а старший лейтенант Валентин Огородников и знать не знал о том, что ему предстоит стать телохранителем гражданки Сизовой...
В тот момент, когда битый, но ещё крепкий “Мерседес” Пономаря подъезжал к “башне”, Валентин продолжал тщательно обследовать квартиру с целью отыскать местонахождение злополучного пакета, в то время как хозяйка жилища в компании неотразимого Олега Ивановича Огурцова наслаждалась весьма и весьма, как выяснилось позднее, небесполезной беседой с Луизой Генриховной Миллер, находившейся на седьмом, высшем небе счастья...
***
Послеобеденный дневной сон продолжительностью примерно шестьдесят - семьдесят пять минут был для профессора Ростислава Филипповича Иванова процедурой обязательной. Эти минуты отдыха помогали профессору пребывать в отличной физической и интеллектуальной форме, сон прекрасно восстанавливал силы и работоспособность, а кроме того, он был просто приятным отдыхом после интенсивного, иногда изнурительного труда в первой половине дня - как раз тогда, когда деятельность Иванова была особенно продуктивной.
Случайно наткнувшись на такую, чрезвычайно для него эффективную, форму релаксации, Ростислав Филиппович, будучи не просто мыслящим человеком, а настоящим интеллектуалом, сделал правильные выводы, поэтому в дальнейшем он постоянно использовал сон как фактор повышения собственной работоспособности. Надо заметить, что это удавалось ему даже тогда, когда он трудился в такой непредсказуемой структуре, как ЦК КПСС: его служебное положение давало основания для того, чтобы при его рабочем кабинете находилась так называемая “комната для отдыха”. Этой комнатой завотделом ЦК, в отличие от подавляющего большинства своих коллег, имевших подобные привилегии, пользовался постоянно и непосредственно для того, для чего она и предназначалась.
То есть для отдыха... Для восстановления жизненных сил, а не для их активной траты посредством общения с секретаршами и прочими весьма необходимыми на службе лицами противоположного пола, что было в порядке вещей в здании на Старой площади.
...Сейчас же, в своём парижском особняке, в роскошной спальне этого просторного и удобного дома, Ростислав Филиппович готовился отходить ко сну, но, наряду с привычным утомлением и бодрящим ощущением победы, вызванными решением сложнейшей проблемы, поставившей на карту саму возможность его роскошной жизни, Иванов ощущал некое... сомнение...
Оно не было связано с производственной деятельностью, наоборот: профессору Иванову определённо казалось, что сейчас ему хочется не просто комфортно и спокойно отдохнуть, а чего-то иного. Скорее всего, общения с женщиной. Во всяком случае, именно такие ассоциации вызывала расстеленная постель.
...Интимная жизнь для Ростислава Филипповича Иванова никогда не была делом первостепенной важности. Скорее, можно было сказать, что она всегда рассматривалась им как нечто случайное, если не сказать унизительное, для человека его интеллекта.
В своё время, в России, у Иванова была, разумеется, супруга, поскольку партийный функционер его ранга просто обязан был иметь законную спутницу жизни. Однако, выбирая когда-то давно уже эту самую спутницу, Ростислав Филиппович руководствовался исключительно рассудочными соображениями, отчего и не отдал предпочтения “дочери начальника”. Он взял в жёны серую мышку вполне заурядной внешности, кандидата экономических наук, которая полностью разделяла рациональный подход к созданию семьи и не отягощала их отношения излишней чувствительностью. Их брак был подлинным союзом, однако в значении, скорее, политическом. Поэтому, как только появилась возможность, каждая из заключивших союз сторон поспешила восстановить собственную независимость. Иванов обеспечил жену достаточно щедро, хотя она и сама к тому времени была женщиной совсем даже и не бедной... Однако Ростислав Филиппович хотел обезопасить себя от возможности возникновения каких-либо претензий и потому не поскупился - свобода стоит недёшево...
Детей же за восемнадцать лет брака супруги так и не решились завести...
...Сейчас Иванову определённо хотелось, чтобы в одной постели с ним оказалась женщина: после выдающихся “производственных успехов” ему просто необходимо было и безоговорочное признание его достоинств в “личной жизни”.
В таких, весьма не типичных для Ростислава Филипповича Иванова ситуациях, как потребность в женщине, в особняк вызывалась некая особа двадцати трёх лет, которую предусмотрительный профессор содержал уже два года. Клементина была по-настоящему счастлива: “работы” было совсем мало, всего-ничего, а жила она очень даже и неплохо. Кое-кто из товарок считал, что она живёт по-королевски... Поэтому ей, конечно же, и в голову не приходило искать себе кого-нибудь на стороне, она была девицей более чем практичной и отлично понимала, что от добра добра не ищут, что потерять намного легче, чем приобрести. Особенно если речь шла о достойном красивой девушки трудоустройстве в стране, в которой среди представительниц её профессии конкуренция была чрезвычайно высокой...
Иванов же ценил Клементину не только за то, что девушка была высокого класса профессионалкой, которая с готовностью и даже какой-то радостью исполняла все его желания, лежавшие в области, как он называл это, “сексуального плюрализма”. В конце концов, за те деньги, которые он на неё тратил, Ростислав Филиппович имел полное право требовать именно такое отношение к своим желаниям.
Гораздо более важным для профессора Иванова было то, что он мог безраздельно господствовать и здесь, что он мог заставить вытворять самые мерзкие мерзости очаровательную наследницу - это было самым пикантным! - одной из самых старых французских фамилий...
К сожалению, в наши дни, когда деньги далеко не всегда достаются человеку вместе со звучной фамилией, они, деньги, по-прежнему правят миром. И это приходится принимать как должное всем, в том числе людям, которые могут прочитать о славных деяниях своих предков в учебниках истории...
***
...Сам факт существования какого-либо механизма предполагает, что данный механизм призван выполнять некие функции. Качественное выполнение этих функций и служит обоснованием необходимости его, механизма, существования. Иначе говоря, если что-то существует, то оно обязательно должно функционировать, и “отказ” механизма от работы крайне негативно воспринимается теми, кто вправе рассчитывать на реальную отдачу от использования этого “чего-то” в своей жизни.
Так, например, если некая существенная деталь в организме супруга - со временем или сразу, это у кого как получается... - отказывается работать надлежащим образом, то есть в режиме, устраивающем вторую половину, эта половина принимает меры. Опять же, совсем не обязательно лихорадочно бросаться к врачам или знахарям в поисках чудодейственного бальзама или снадобья, совсем не обязательно... Человечество давно и благополучно отыскало более простой, эффективный и приятный способ разрешения этой, столь важной для обеспечения счастливой и гармоничной семейной жизни, проблемы...
Способ этот предельно прост - и потому эффективен! Умная супруга не  изводит своего кормильца и поильца придирками и претензиями, она его любит, ценит и уважает. Но при этом организует себе достаточно регулярное общение со счастливым обладателем более совершенного, чем у её законного обладателя, приспособления для создания нормального гормонального баланса в своём собственном, нуждающемся в этом, организме...
И, что самое главное, семья при этом остаётся, как отчеканила в своё время одна из героинь популярнейшего в бывшем Советском Союзе телесериала о доблестном советском разведчике Исаеве-Штирлице, “свята и незыблема”... Наоборот, крепчает семья от появления в неё неформальных новых членов!..
А кстати, любопытно, каким образом решала проблему долговременного отсутствия мужа законная супруга этого героя невидимого фронта, если её, с позволения сказать, свидание с ним длилось двадцать минут и проходило под бдительным оком товарища по оружию в переполненном кафе? Ну, художественный вымысел есть художественный вымысел, что тут скажешь...
...Если же речь идет о само обыкновенном телефоне, то у человека, который обращается к услугам этого, уже древнего, блага цивилизации, есть более чем обоснованное право рассчитывать на то, что оно, благо это, будет работать исправно. Всё-таки именно для этого и создавался во время оно сей хитроумный аппарат - для обеспечения роскоши человеческого общения в условиях, когда общающиеся отдалены друг от друга. А роскоши-то хочется!
Правда, работа телефонной связи на необъятных российских просторах делает в общении более актуальным именно момент роскоши, связанный с общением по телефону, но всё же...
Несмотря на все эти здравые рассуждения, телефон в квартире гражданки Сизовой, который отказывался работать и вызывал тем самым потерю огромного количества нервных клеток самыми разными, хорошими и не очень, людьми в России и далеко за её пределами, не был виновен в том, что все жаждущие не могли услышать голос хозяйки квартиры. Он был не причём, телефон… Просто квалифицированные специалисты из ведомства полковника Огурцова, хорошо знающие своё дело, качественно выполняли свою работу. А времена, когда в России телефоны вульгарно отключали, давно миновали. Сейчас, если нужно было лишить человека роскоши общения, это делалось более элегантно, и реальное отключение не приобретало вид “тишины в трубке”. Наоборот, это были звуки, но эти звуки вызывали нехорошее чувство...
...Неизвестно, приходили ли подобные мысли в голову к людям, которые в этот день безуспешно пытались дозвониться к Ларисе Сизовой. Скорее всего, что они, люди эти, просто не задумывались о проблеме работающего механизма - их мысли были заняты другим: каким же, чёрт возьми, образом можно связаться с человеком, телефон которого оказался до такой степени “занятым телефоном”?!
Если у Вадима Валериевича Филяюшкина, пытавшегося дозвониться к Ларисе примерно с одиннадцати часов утра, всё же имелся в запасе наиболее естественный и простой выход - сесть в свою старенькую “двоечку” и подъехать к “башне”, то Жак Луазо сделать этого не мог.
И совсем не потому, что у него не было автомобиля “Жигули” второй модели!
А потому, что город Париж находился от города Надеждинска на расстоянии, для преодоления которого автомобиль как средство передвижения не подходил совершенно, не становясь при этом и роскошью...
Поэтому почти одновременно с “Мерседесом” Пономаря к “башне” резво подкатила белая “двойка” тренера Филяюшкина, а Жак продолжал сидеть за своим рабочим столом, почти без всякой надежды поглядывая на молчавший “Сименс”, мигание лампочек на панели которого доказывало, что умный механизм продолжает работать, набирая номер заблокированного в Надеждинске телефона...
Наличие какого-либо механизма предполагает, что данный механизм призван выполнять некие функции...
***
Недалёкий Пономарь оказался абсолютно прав в своих рассуждениях относительно того, что человек, который только что избежал опасности, теряет бдительность, вследствие чего и оказывается вдвойне уязвимым.
После того, как оперативники полковника Огурцова благополучно повязали жаждавших пообщаться с Ларисой Сизовой подчинённых Маслова, майор Иванченко, руководивший этим задержанием, не получив от своего начальника никаких дополнительных указаний по поводу дальнейшей охраны объекта, попросту снял обе группы с поста наблюдения. Косвенным образом этому способствовал и сам начальник горотдела - своим появлением в квартире Сизовой и последующими действиями, а именно - направлением в качестве телохранителя “объекта” старшего лейтенанта Огородникова.
Как бы там ни было, но Пономарь и его тупоумный подручный совершенно спокойно, беспрепятственно вошли в подъезд “башни”, после чего быстро поднялись лифтом на нужный им этаж. Ещё в машине, по дороге к дому, ответственный за проведение операции интеллектуал старательно растолковал своему подчинённому, какие действия и в какой последовательности тому необходимо будет произвести, и поэтому Пономарь был почти уверен в своём напарнике. Что же касается своих собственных действий и их, так сказать, результативности, то здесь стратег и зодчий был совершенно спокоен: в себе самом Витя Пономарёв всегда был уверен на все сто, поскольку с детства был о своей персоне самого высокого мнения!
***
Одной из причин того, что к шестидесяти одному году тренеру Вадиму Валериевичу Филяюшкину, не прикладывая для этого особых усилий, удалось сохранить юношескую фигуру и гордую осанку, был, как сейчас принято выражаться, активный образ жизни Вадима Валериевича, который тренер вёл всю свою сознательную жизнь.
Лифтом Вадим Валериевич не пользовался никогда, но не по причине, заставлявшей избегать перемещения с помощью лифтов героя романа “Крёстный отец” Сантино Корлеоне, убеждённого в том, что в лифте человека проще всего пристрелить. У тренера Филяюшкина не было никаких оснований полагать, будто бы кто-то захочет пустить ему пулю в лоб тогда, когда он окажется к лифте, но у него никогда не хватало терпения для того, чтобы дождаться появления этой машины после того, как кто-то (даже он сам) нажимал на кнопку вызова. Азартный Валерич неоднократно доказывал своим ученикам, что за то время, пока они ожидают лифт, погружаются в него и едут, куда им надо, он, Валерич, спокойно успевает добраться туда, куда они стремятся попасть, - и встречает их у открывающейся двери...
Впрочем, свои эксперименты Валерич не проводил за границей, потому что угнаться за скоростными лифтами ему было не по силам. И не только ему...
Вот почему сейчас Вадим Валериевич Филяюшкин, торопливо войдя а подъезд, направился к лестнице, тем более, что кнопка вызова светилась ярко-рубиновым светом, предупреждая, что механизм работает... А это означало неизбежное ожидание, чего тренер Филяюшкин не мог себе позволить не только из-за отсутствия свободного времени, но и по причине бескомпромиссного характера. “Догонять я согласен кого угодно, но ждать никогда и никого не буду!”, - так любил повторять Филяюшкин.
Взлетев на второй этаж, Вадим Валериевич почти столкнулся с выходившими из квартиры Луизы Генриховны Миллер Ларисой и полковником Огурцовым. От такой встречи Валерич несколько растерялся, однако, поскольку он был воспитанным человеком, хорошо знакомым с Луизой Генриховной с тех самых пор, когда она немилосердно “гоняла” заочника Филяюшкина, никак не желая признать в той тарабарщине, которую нес выучивший наизусть написанный русскими буквами текст “Моя семья” (естественно, рассказ о семье был на немецком языке...), язык Гёте и Шиллера, он расплылся в улыбке и бодро поздоровался:
- Здравствуйте, Луиза Генриховна!
- Вадим Валериевич, здравствуйте, сколько лет, сколько зим...
- Лет, Луиза Генриховна, лет...
Пока бывшие строгий преподаватель и нерадивый студент обменивались любезностями, а в этом деле каждый из них отличался добросовестностью, Лариса негромко обратилась к Огурцову:       
- Олег Иванович, я никогда не могла предположить, что Сашка, ну, вы поняли, что это... муж мой бывший, мы с ним давно в разводе, что он...
- Давайте, Лариса Леонидовна, спокойно поднимемся к вам, там обо всём и переговорим. Поверьте мне, так будет удобнее.
- Понимаете, ведь я...
- Хорошо-хорошо, я всё понял, давайте об этом чуть позже.
Тем временем обмен любезностями благополучно завершился, и Вадим Валериевич, попрощавшись в Луизой Генриховной, которая с явной неохотой закрыла изнутри дверь квартиры, обернулся к своей воспитаннице.
- Крыска, тебя не поймать по телефону, ты что, с него не слезаешь? Я звоню, Анечка звонит, Жак к тебе дозвониться не может!
- Валерич, вы знаете, он, наверное, испортился. Тут столько всего было, что вы... Да, познакомьтесь, пожалуйста: это Олег Иванович Огурцов, полковник милиции, а это мой тренер, Филяюшкин Вадим Валериевич.
Мужчины пожали друг другу руки, и Валерич, пытаясь что-то вспомнить, нахмурил лоб, взлохматив при этом левой рукой свою и без этого не слишком аккуратную причёску.
- Очень приятно, Олег Иванович! Знаете, лицо ваше мне очень знакомо, а вспомнить никак не могу... Ну просто очень знакомо...
Огурцов сразу же признал в Валериче того самого подвижного мужичка, который частенько возился со своим старым “жигулёнком” возле подъезда дома, в котором жил Птицын. Как-то Владимир Иванович, тогда ещё не мэр города, указывая с балкона на возившегося с “запаской” Филяюшкина, философски заметил:
- Гляди, Олежка, какая жизнь смешная бывает! Вот, этот мужик возле своей кучи железа, - он, между прочим, мировая знаменитость! Да. Тренер по батуту. Гляди, чмо чмом, вечно со своей рухлядью возится, живёт по-крестьянски... Но... мировая знаменитость! Величина всемирного значения... ”
Пока Огурцов соображал, как ему вести себя в этой ситуации, Валерич обрадовано воскликнул:
- Ну конечно! Вспомнил! Я почему вас так хорошо запомнил: вы же у нас в доме часто бываете, я вас много раз вместе с Владимиром Ивановичем видел! Точно-точно, вместе с ним я вас и видел! - Валерич, который в последнее время по каким-то своим особым приметам обнаружил, что у него якобы развивается склероз, и страшно боявшийся этой, им самим для себя придуманной, хворобы, был до чрезвычайности горд своей великолепной памятью и победно смотрел на Огурцова.
- Мне также чрезвычайно приятно познакомиться с вами, Вадим Валериевич! - тёплые интонации в голосе полковника Огурцова не оставляли сомнений в том, что так оно и было. - Заочно мы с вами давно знакомы, потому что Владимир Иванович мне много рассказывал о вас, он восхищается вашим тренерским талантом, вашим энтузиазмом, спортивными достижениями ваших воспитанников. Он говорит, что нашему городу чрезвычайно повезло, потому что у нас живёт и работает такой выдающийся специалист, признанный во всём мире.
Валерич, пока полковник произносил этот импровизированный спич, успел покраснеть от смущения, но по его лицу было заметно, что слова Огурцова очень приятны тренеру. Поэтому Филяюшкин не удержался от ответного комплимента в адрес мэра.
- Спасибо, конечно... Владимир Иванович - замечательный руководитель, он так много делает для поддержки спорта, батута, мы все ему так благодарны! Кстати, мы же его вчера видели: он вместе с нами прилетел из Парижа, так он подошел к нам в аэропорту, так хорошо отозвался о нашем выступлении...
Валерич, было похоже на то, мог ещё очень долго рассказывать полковнику о том, каким замечательным мэром является Владимир Иванович Птицын, но Лариса не дала ему продолжить.
- Валерич, тут у нас после этого Парижа всё пошло наперекосяк...
- Что пошло наперекосяк? - сразу же взволновался Филяюшкин, но тут уже инициативу в свои руки взял полковник Огурцов.
- Об этом не совсем удобно разговаривать на лестнице, давайте поднимемся в квартиру Ларисы Леонидовны. Действительно, Вадим Валериевич, начиная со вчерашнего вечера, имели место быть события, - Огурцов слегка усмехнулся, - которые, к большому сожалению, никак не могут быть названы приятными...
- Конечно, идёмте, - покладисто сказал Валерич и тут же просительно посмотрел на полковника Огурцова, - только, знаете ли, давайте по лестнице пойдём, пока этот лифт появится вообще, да ещё на втором этаже...
Ответить Олег Иванович не успел, потому что в этот момент требовательно зазвучал сигнал его мобильника. Вежливо извинившись и отойдя в сторону - благо, лестничные площадки в “башне” были просторными, состоящими из нескольких коридоров, он спокойно ответил на вызов.
- Слушаю!
- Олег! - голос Владимира Ивановича Птицына был напряжён, похоже, что волнение мэра достигло если и не апогея, то близкой к нему точки. - Что там у тебя опять не так? Я тебя к обеду ждал, позвонил тебе, мне сказали, что ты куда-то выехал...
- Да, это я, - бесстрастный голос Огурцова ничего не говорил тем людям, которые могли бы слышать разговор полковника по телефону. - Пока что ничего определённого сказать не могу, потому что сейчас осуществляется отработка различных версий...
- Тебя слушают? - догадался Птицын.
- Так точно! - Огурцову не хотелось, чтобы Лариса и её придурковатый тренер догадались о том, кто именно является сейчас его собеседником. Он искоса посмотрел в их сторону, но, будучи воспитанными людьми, они отвернулись от говорившего по телефону полковника и негромко переговаривались о чём-то своём.
- Как только у меня появятся дополнительные данные, я вас тут же обо всём проинформирую, - отрапортовал Огурцов и, спрятав мобильник, подошёл к уже оживлённо разговаривавшим Ларисе и Валеричу. И тут ему в голову пришла отличная, как показалась полковнику, мысль.
- Прошу прощения... Это звонил Владимир Иванович Птицын, - доверительно произнёс он, заглянув в глаза Филяюшкину. - Он очень переживает, потому что, - при этих словах голос его стал голосом человека, который делится сокровенным с близкими ему людьми. На Филяюшкина имя мэра и такое обращение к нему, Вадиму Валериевичу, полковника Огурцова произвели, без преувеличения, завораживающее впечатление, чего, собственно, полковник и добивался.
- Он очень переживает, очень волнуется, потому что, вам я могу это сказать, речь идёт о судьбе кормильца города - нашего алюминиевого комбината, -  и тут тренер Филяюшкин не просто встревожился, а буквально затрепетал. Так получилось, что в последние несколько лет именно алюминиевый комбинат финансировал весь учебно-тренировочный процесс его секции. И это не говоря о том, что без “алюминиевых денег” не было бы поездок на соревнования, не было бы громких побед, и вот тогда-то точно ему, Филяюшкину, пришлось бы увезти всю свою команду в Австралию на, как это называлось в России, постоянное место жительство.
О таком варианте неоднократно, в самой разной форме, говорили Валеричу тщательно готовившиеся к последней в двадцатом веке Олимпиаде её гостеприимные хозяева...
- Как вы знаете, мэрия немало сделала для того, чтобы в результате неизбежной приватизации комбината не пострадали интересы города, не оказались обойдёнными горожане, чтоб их интересы не пострадали... Владимир Иванович лично занимался и занимается этим вопросом, ему пришлось неоднократно бывать в Москве, даже вот, как вы знаете, в Париж пришлось летать...
Вадим Валериевич Филяюшкин энергично закивал головой, показывая тем самым, что он в курсе городских проблем.
- И вот сейчас, - столь же доверительно продолжал Огурцов, - когда всё уже практически благополучно завершено, находятся люди, находятся некие силы, которые стремятся лишить горожан того, что им принадлежит и что с таким трудом удалось отстоять! - Олег Иванович сокрушённо покачал головой. - Всё это понятно: ведь раньше очень небольшая группа лиц занимались - практически бесконтрольно! - делами комбината. Нет-нет, не производством, а, так сказать, всем тем, что было связано со стратегическими вопросами. И, должен вам сказать, это были совсем не те люди... - он пристально посмотрел на Филяюшкина. - Вы  меня понимаете?
- Разумеется...
- А теперь мы их, образно говоря, отогнали от кормушки! Хватит! Сколько можно бессовестно обирать народ? К сожалению, они пытаются взять реванш, и здесь они ни перед чем не остановятся...    
Филяюшкин выглядел совершенно несчастным человеком, складывалось впечатление, что лично у него произошло что-то более чем неприятное, если не сказать катастрофическое...
- Прошу прощения, - как бы оборвал сам себя полковник Огурцов, в голосе которого к этому времени звучало благородное негодование. - Прошу прощения, но я слишком близко к сердцу воспринимаю всё, что происходит с комбинатом. Знаете, ведь мой отец всю жизнь там проработал, можно даже сказать, что отдал комбинату всю жизнь... Как и отец Владимира Ивановича. Они были друзьями, наши старики, и ради них мы должны сделать всё, что требует жизнь!
- Вы правы, Олег Иванович, - согласился с полковником Огурцовым тренер Филяюшкин, - вы абсолютно правы! Мы все должны защитить наш город и себя от тех, кто хочет за наш счёт стать ещё богаче!
Лариса с некоторым удивлением посмотрела на своего тренера: она, в общем-то, знала, что Валерич может быть жёстким и бескомпромиссным, но чтобы настолько... Потом она решила, что, очевидно, такое душевное состояние Валерича вызвано словами полковника Огурцова, с которыми она, Лариса, также не могла не согласиться.
- Простите, я, кажется, всех задерживаю... - извинился Огурцов, и все стали подниматься по широким, удобным лестничным пролётам “башни”.
Тренер Филяюшкин и полковник Огурцов, как и положено воспитанным мужчинам, пропустили вперёд единственную в их небольшой компании даму...   
***
Примерно в то самое время, когда Лариса Сизова обнаружила пропажу пакета, её бывший муж Сашка, он же Александр Забродский, разговаривал со своим другом детства, человеком, на которого он мог положиться даже больше, чем на самого себя - потому что на самого себя он давно уже привык полагаться с изрядной опаской...
Жорик же, невысокий крепыш, “парень-гвоздь”, как любил выражаться Забродский, не раз выручал Сашку из весьма рискованных ситуаций, в которые тот попадал с незавидным, но постоянством. Поэтому сейчас самым главным для Сашки было добиться согласия Жорика на его помощь в деле, имевшем для Забродского огромное, жизненно важное, как принято говорить в таких случаях, значение, но которое никоим образом не привлекало самого Жорика - по причине его нежелания влезать в сомнительные авантюры, в которые его регулярно втягивал неугомонный Сашка.
- Жорик, ну это в последний раз! Точно!
Пресловутый “последний раз” представлял собой аргумент, который, по мнению Сашки, придавал особую убедительность его очередной просьбе, однако Жорик и Сашка прекрасно знали, что именно тогда, когда речь заходит о “последнем разе”, всё только начинается...    
- Сашка, ты же знаешь, что она меня терпеть не может, она же меня жрёт без соли и без сахара! Нет, ну как ты себе всё это представляешь, а?
- Жорик! Я же тебе только что всё на пальцах показал, на пальцах! Тебе же и делать ничего не нужно будет, раз-раз - и всё готово!
- Да это я понимаю... А потом что?
- Когда потом? Сделал дело - и ноги в руки, никаких потом!
- Ты что, не знаешь её, что ли? И опять...
- Никаких опять, Жорик! Я всё знаю, знаю тебе, знаю её, только и ты меня пойми, друган: если ты сегодня мне не поможешь, то это дело гиблое, тогда мне никто и никогда не поможет...
- Ради Бога! Ну, проживёшь один раз и без этого, не умрёшь!
- Ты что, едешь?! Не умрёшь... Шуточки у дурака! Тебе хорошо, а я по этому самому делу, сам знаешь...
- Да знаю, знаю уж... Вот ты бы раньше и договорился с ней, научил бы в конце концов человека, как с этой бедой обращаться...
- Горбатого могила и то не исправит... Поздно учить, раньше нужно было этим заниматься... Ну, Жорик!
Жорик знал, что теперь Сашка уже точно от него не отцепится, положение у этого полудурка, если знать Сашку и ту жизнь, которую он вёл, и вправду было отчаянным, поэтому единственное, что оставалось верному другу, после, разумеется, трёэтажного мата в адрес “этого долбика” (как почему-то в третьем лице называл Сашку раздосадованный Жорик), - это дать согласие...
- Ладно, чёрт с тобой, давай сюда хренотень эту, сделаю я всё, если ты уже совсем без этого жить не можешь, сделаю! Только я тебя сразу предупреждаю: если она мне хотя бы полслова горбатых скажет, я за себя не ручаюсь!
- Не скажет, Жорик, не скажет, всё путём будет! - обрадованный Сашка торопился, поскольку, во-первых, его уже ждал подельник с машиной, а во-вторых, и это было самым главным, он хотел как можно скорее оставить Жорика наедине с вырванным у него обещанием - чтобы тот не завёл по-новой волыну... Сейчас же, после того, как Жорик пообещал ему помочь, всё было “железобетонно”, потому что все знали, что у Жорика слово крепче этого самого “железного бетона”...
- Да, Сашка, а ты куда намылился в этот раз-то? - Жорик всё-таки хотел узнать, действительно ли веские причины вынудили Сашку оставить сегодня вечером его, Жорика, “на съедение волкам”.
- А хрен его знает! Утром Фролу позвонили из какой-то задрипанной деревни, где она находится - ни он, ни я не знаем... Там нужно срочно забрать телегу железа. Вот он меня и выхватил. Я ему говорю, на фига я тебе сегодня нужен, ты же знаешь, какой сегодня день, а он мне так спокойненько и обещает, что, прикинь, если я сегодня с ним не поеду, то я ему больше вообще не нужен...
- Ну-ну...
- Ну да! Ты Фрола знаешь, куда мне было деваться?.. Вот и пришлось хватать, что под рукой лежало, и мчаться к тебе...
- А это ничего, что она... не новая?
- Да всё нормально будет! Главное, чтобы ты всё успел сделать. А потом я полный марафет наведу в этом деле, никто ничего и не заметит! Жорик, я бы сам всё сделал, но куда мне деваться, ты же Фрола знаешь, он, поди, и без этого землю носом роет!
В подтверждение Сашкиных слов раздалась причудливая трель автомобильных сигналов: Серёга Фролов, он же Фрол, в армии был радистом, поэтому сейчас он вызывал тремя буквами “ДЛБ”, которые на жаргоне радистов обозначали слово, в общем-то, не нуждающееся в специальном переводе и расшифровке...
***
После телефонного разговора с Олежкой Огурцовым Владимир Иванович Птицын в сердцах бросил трубку и сердито посмотрел по сторонам. Оказалось, что он в одиночестве сидит за накрытым на две персоны обеденным столом в “комнате для релаксации”. Также Владимир Иванович вспомнил, что он уже успел отведать сёмги и опрокинуть рюмочку водки “Абсолют”, запотевшая бутылка которой возвышалась в центре стола.
Второй прибор был нетронутым.
Обед был обычным для Птицына, то есть почти изысканным, вкусно приготовленным, а стол был отменно сервирован и радовал глаз. Но Владимира Ивановича всё это безумно раздражало. Сегодняшний обед совершенно не оправдывал его ожидания, и от этого раздражение многократно усиливалось...
Нажав на кнопку вызова секретаря, Птицын сосредоточенно стал наливать себе вторую рюмку дорогой шведской водки, и его внешний вид дал понять появившемуся почти мгновенно секретарю, что Владимир Иванович обедом недовольны - и сейчас выскажут своё недовольство...
Что и произошло после того, как мэр сноровисто опрокинул в рот вторую рюмку высококачественного напитка...
***
Смирившись с тем, что сейчас ему не удастся дозвониться к Ларисе, Жак отключил автодозвон, после чего его телефон чуть ли не сразу мелодично замурлыкал.
“Господи, вот ведь идиот, да может быть, она тоже всё это время пыталась до тебя дозвониться, а у тебя было занято! Впрочем, нет, этого же не может быть! Ты совсем сошёл с ума...” - ругая себя последними словами из двух сразу - французского и русского - языков, Жак Луазо сорвал трубку телефона.
И услышал голос матери...
- Сынок, здравствуй, что у тебя случилось?
Когда-то Жак удивлялся этому, как он называл его, нечеловеческому чутью матери, которая, казалось, была просто настроена на одну волну с ним и поэтому мгновенно воспринимала всё, что с ним, Жаком, происходило, где бы он ни находился...
...Так, в тот вечер, когда Жак впервые увидел Ларису, он пришёл домой очень поздно, потому что буквально выпросил себе право отвезти в отель гостей Франсуа. Едва переступив порог квартиры, он услышал звонок телефона. Это была мать, голос её звучал взволнованно, она сообщила сыну, будто ей, Наде, почудилось, что в жизни её сына произошло какое-то, необыкновенно важное для них обоих, событие.
Жак был настолько ошарашен словами матери, что тут же выпалил: “Мама, я встретил её!”, и Надя не спросила, кого именно встретил её тридцатилетний сын, потому что ей всё сказал его голос...
...Так было и тогда, когда Жак и Лариса, неожиданно для себя, впервые приехали в гости к Наде, которая встретила их роскошным русским обедом с пельменями и щами. “Маминым обедом”, как пошутил Жак, знавший, что для приготовления такого обеда Наде нужно как минимум полдня... А на удивлённый вопрос сына “Откуда ты узнала, что мы к тебе сегодня приедем, если мы сами об этом не знали?” Надя просто ответила: “Я ждала вас, дети”...
После этих слов Лариса разрыдалась, а Надя решительно выпроводила насмерть перепугавшегося Жака на балкон: “Придёшь тогда, когда досчитаешь до полутора тысяч!”.
До полутора тысяч Жаку считать не пришлось, потому что его любимые женщины, счастливо улыбающиеся, захотели видеть его гораздо раньше, и это был один из самых счастливых дней в его жизни...
...Сейчас голос матери звучал встревожено, и Жак, не тратя лишних слов, пересказал ей всё, что ему удалось услышать от Ларисы, добавив от себя, что после этого он с любимой не разговаривал.
Надя не перебивала его, не задавала вопросов, она просто слушала. Способность Надежды Терещенко поглощать информацию, именно поглощать, а не просто запоминать, была в своё время одной из легенд филфака МГУ, а с возрастом эта способность, подкреплённая громадным жизненным опытом и обширнейшими познаниями, только обрела новые грани.
- Сколько времени (Надя говорила именно так: “сколько времени”) ты пытался до неё дозвониться?
- Мама, наверное, уже часа три...
- Говорить так долго по телефону Лариса не может, это понятно. Значит,  дело в самом телефоне?
- Но ты согласна, что здесь... что-то не так?
- Это бесспорно. А ты не пробовал дозвониться... к Валерии?
Жак поразился тому, что ему самому не пришла в голову такая очевидная мысль. Правда, он вспомнил, что Лариса просила, чтобы он не звонил Лерке до тех пор, пока они не переговорят снова, вспомнил, что эта просьба любимой связана с якобы “парижским следом” в гибели Женьки, и хотел было сказать об этом матери.
Но Надя его опередила.
- Я понимаю, что Лариса просила тебя пока что не звонить Валерии, не сообщать ей о смерти... их друга. Но ты бы мог позвонить просто так, ведь вы, молодые люди, всегда можете найти тему для разговора, - Надя откровенно недолюбливала Лерку, которая, наоборот, восхищалась мадам Луазо и всячески старалась ей понравиться.
- Ты думаешь, что мне нужно позвонить Лерке?
- К сожалению, я так не думаю. Конечно, ты позвони Валерии, но у меня есть ощущение, что этот звонок ничего не даст. Нужно что-то... более действенное, потому что я полностью разделяю твою тревогу: там, в Надеждинске, действительно происходит что-то такое, что является... очень опасным для нашей девочки, и мы обязаны вмешаться. Сейчас я попытаюсь сообразить, что же мы можем сделать.
Жак выслушал мать молча и не проронил ни слова, пока Надя раздумывала.
- Знаешь, у меня мелькнула мысль... Ты пока звони Валерии, узнай у неё всё, что удастся узнать, а я пока всё хорошенько обмозгую. Для меня всё это очень важно, ведь мне давно уже пора стать бабушкой, ты не находишь, сынок?
Жак Луазо всегда знал, что его мать - необыкновенная женщина, но после сегодняшнего разговора с ней понял, что, оказывается, он очень плохо знает свою собственную мать...
Пытаясь осмыслить этот, явно неутешительный для себя, вывод, он набрал номер телефона квартиры семейства Назье.
Той самой, что находится на улице Жоржа Манделя...
***   
Пономарь прислушался к звукам, доносившимся из-за двери квартиры Чемпионки. Какая-то лёгкая музыка, очень похоже на радио, и больше ничего... Хлопнувшая где-то внизу дверь и отдалённые отзвуки оживлённого разговора (похоже, кто-то кого-то приветствовал...) мешали Пономарю, поэтому он, как это и было условлено ранее, позвонил в дверь, после чего быстро занял, так сказать, исходную позицию. К этому времени его подручный, которого он тщательно инструктировал всё время, что они добирались к дому Чемпионки, уже стоял на том самом месте, где он, согласно плану, должен был находиться...
***
Валентин Огородников спокойно и квалифицированно обыскивал квартиру гражданки Сизовой, почему-то будучи абсолютно убеждённым в полной бесполезности своих действий... Этот пессимизм никоим образом не отражался на профессионализме действий старшего лейтенанта, но про себя Валентин повторял и повторял полюбившиеся ему слова одного литературного героя, который был некогда кумиром молодёжи из поколения, к которому принадлежал Валя Огородников: “Пустышку тянем!”.
Он услышал об этой книге от своего друга, мнению которого Валентин доверял безоговорочно, и было это как раз накануне массового нашествия Чейза и прочих мастеров “крутого детектива”, которые мгновенно вытеснили из быстро меняющейся жизни кумиров прошлых лет...
Негромкая музыка не мешала Валентину, наоборот, она создавала неплохой эмоциональный фон для работы и позволяла думать о собственных проблемах, разрешение которых, как оно чаще всего и бывает у нормальных людей, волновало Огородникова намного больше, чем скучные служебные обязанности, пакет какой-то... Правда,  в настоящий момент Валентин ещё не мог знать, что связь между его личными проблемами и проблемами так сильно не понравившейся ему чемпионки-батутистки гораздо более тесная, чем он себе представляет.
Звонок в дверь заставил старшего лейтенанта Огородникова слегка вздрогнуть, хотя с нервами у него вроде бы было всё в порядке. Просто такая ситуация не была предусмотрена, она стала нештатной, ведь, как понял Валентин, хозяйка квартиры и полковник Огурцов вышли буквально на несколько минут, у хозяйки, естественно, были свои ключи, которыми она сначала закрыла дверь, а потом должна была открыть её.
И никто не предупреждал Валентина о том, что во время их непродолжительного отсутствия в квартиру могли наведаться посторонние, поэтому он должен был мгновенно решить, как ему вести себя дальше...
***
То, что на звонок никто не откликнулся, озадачило Пономаря, но такой вариант он всё же просчитывал - и был уверен, что готов к нему. Поэтому он с ухмылкой полез в карман и извлёк оттуда некий замысловатого вида инструмент, которым Витя Пономарь владел в совершенстве...
Это была отмычка, но не обычная отмычка, а его личная, Пономаря, знаменитая отмычка. В определённых кругах Пономарь был широко известен как уникальный “слесарь”, который мог, как это называлось, войти без ключа практически в любую дверь. Поэтому простенький замок на двери Ларисы был для него чем-то наподобие детской игрушки для старшеклассника-акселерата.
***
Услышав негромкие звуки, доносившиеся от двери, Валентин Огородников мгновенно всё понял, сориентировался в ситуации и... “стал невидимкой”. Он занял такую позицию, которая позволяла ему отлично контролировать входную дверь и прихожую, но не давала возможности человеку или людям, вошедшим в квартиру, увидеть его до тех пор, пока он сам не посчитает это необходимым.
Из своего укрытия он видел настороженную физиономию Пономаря, которая просунулась в дверную щель, и вскоре, следом за верхней частью тела незваного гостя, в прихожей оказался он сам, собственной персоной.
Пономарь, войдя в квартиру, оглянулся по сторонам, после чего высунул голову наружу и позвал кого-то. Через мгновение в квартире находились уже два непрошеных гостя, и в прихожей стало тесновато, потому что вошедшие без приглашения люди были людьми немелкими...
Переглянувшись, визитёры направились было в комнаты, но тут им - в прямом смысле слова! - на головы свалился Валентин Огородников, который до этого лежал, распластавшись, на достаточно широкой, удобной для этого дела, крыше старомодной прихожей. Между крышей и потолком было небольшое пространство, в которое старший лейтенант и “вмонтировал” своё лёгкое, тренированное тело.
...Валентин пытался с помощью хорошо ему известного приёма отключить обоих гостей сразу, но несколько ошибся в своих расчётах. После встречи с его правой рукой Пономарь, действительно, бесшумно и аккуратно улёгся на чисто вымытый накануне Луизой Генриховной Миллер пол,  но вошедший чуть позднее его подчинённый получил всего лишь скользящий удар левой рукой по уху, и этого было явно недостаточно для того, чтобы он занял место рядом со своим командиром...
...Пока Валентин подхватывался после падения, чуть оглушённый напарник Пономаря успел распахнуть дверь и вывалиться на лестничную клетку. Однако выяснилось, что к этому времени полковник Огурцов, Лариса и тренер Филяюшкин уже достигли нужного им этажа...
Зрелище, которое открылось их глазам, заставило поднимавшихся наверх людей остановиться. Сказать, что они были ошарашены, - это значит ничего не сказать... Не исключено, что именно подобного рода случай натолкнул великого Николая Васильевича Гоголя на создание знаменитой “немой сцены”, которой заканчивается его бессмертная комедия “Ревизор”...
Первым очнулся от столбняка выскочивший из квартиры парень, который буквально затылком ощущал дыхание преследователя. Сообразив, что его могут спасти только, как называли это классики, “буря и натиск”, парень ринулся вперёд, инстинктивно направив своё стокилограммовое тело на самое - как он, опять же инстинктивно, решил - слабое звено в противостоящей уме людской цепи.
То есть на Ларису.
...К чести Ларисы нужно сказать, что её реакция на такие действия громилы оказалась достойной реакцией для человека, который почти половину своей жизни занимается восточными единоборствами: мгновенно сгруппировавшись, она пригнулась, и парень перелетел через это, очень даже и живое, препятствие. В том, что оно, препятствие это,  живое, он смог убедиться прямо в полёте, потому что Лариса изящным движением руки резко развернула ставшую беспомощной, лишённую опоры тушу, которая, вытерев стенку, скатилась вниз по лестнице.
Вслед за тушей по лестнице сбежал полковник Огурцов, который, придя в себе, ощущал определённую вину за случившееся, каковую вину и стремился загладить своими действиями.
Из-за двери, наконец, выбрался и Валентин Огородников, который краем глаза видел “полёт шмеля” и теперь хотел добраться до ускользнувшего от него преступника. Увидев бесформенную биомассу, лежавшую на лестничной площадке, он понял, что задержание закончено...
...Парня втащили в квартиру, дверь в которую заперли на оказавшийся таким ненадёжным замок, где Валентин крепко связал ему и Пономарю руки найденными на вешалке шнурками. Полковник Огурцов в это время с помощью мобильного телефона отдавал необходимые приказания, ощущая себя при этом несколько не в своей тарелке... Главный милиционер города оказался свадебным генералом, за которого всю работу выполнили его подчинённый и человек, которого он - чисто теоретически - должен был защитить от преступников.
И этим человеком была женщина!
Глаза бы на неё не глядели!..
***
Попытки Жака Луазо дозвониться к мадам Назье были безуспешными потому, что к этому времени сама квартира была опечатана. Правда, телефонные звонки, поступавшие на номер телефона мсье Назье, фиксировались полицией, но трубку взять было некому. Кассета же из автоответчика, находившаяся там на момент совершения преступления, была, как и положено, изъята, сейчас она лежала в сейфе полицейского инспектора, который занимался расследованием убийства, среди прочих вещественных доказательств, хотя никто её не собирался прослушивать: дело было слишком очевидным для того, чтобы можно было сомневаться в первоначальном диагнозе...
Парню просто не повезло...
- Мама, у них никто не берёт трубку... - интонации Жака, который сказал эти слова Наде, напоминали интонации маленького ребёнка, но так получалось не потому, что Жак был беспомощным и не мог принять самостоятельное решение. Просто в подобного рода ситуациях, их ещё принято называть экстремальными, Жак Луазо невольно становился Жаком-Простаком, искавшим поддержки у единственного в мире человека, которому он мог доверять после гибели отца.
- Значит, у Ларисы всё и в самом деле плохо так, что хуже и быть не может, - констатировала Надя. - Тогда слушай меня: сейчас ты...
- Ты хочешь сказать, что давно пора было позвонить в Москву - Эдику? - Жак позволил себе перебить мать потому, что перед его глазами появилась отчётливая картина: широко улыбающийся Эдик Терещенко, его двоюродный брат, в недалёком прошлом подполковник всесильного тогда Комитета государственной безопасности, а сейчас - частное лицо, совладелец процветающего детективного агентства...
- Ну конечно! - отозвалась мать. - Эдик всё сделает, и всё будет хорошо! Сейчас же звони ему, и обязательно передай привет от тёти. Не забудь!
***
Бывший подполковник КГБ Эдуард Николаевич Терещенко, сын родной сестры Нади, той самой Елены, которая так и не дождалась возвращения в Камышин после учёбы своей “младшенькой”, был человеком, профессиональная карьера которого сложилась на удивление удачно, если учесть существовавшую в бывшем Советском Союзе систему подбора кадров в “органах”.
Начать следовало с того, что во всех - многочисленных! - анкетах при заполнении графы “Родственники за границей” Эдик Терещенко указывал родную тётку, гражданку Франции Надю Луазо... На первый взгляд, уже одно это должно было навсегда закрыть перед ним двери некоторых “министерств и ведомств”, однако всё было наоборот.
После службы в армии Эдик с отличием окончил соответствующее высшее учебное заведение в системе Комитета и попал по распределению - как чуть ли не единственный на курсе отличник, успехи в учёбе которого были обеспечены не родственными связями или высоким покровительством, а собственной головой, - в центральный аппарат, где, не прикладывая для этого никаких сверхусилий, сделал головокружительную для “простого крестьянского парня” карьеру.             
К тридцати трём годам Эдуард Терещенко был подполковником, его ждала академия, и, вероятно, к сорока годам на его широких плечах красовались бы генеральские погоны с большими и красивыми звёздами... Но распад империи, прогнозируемый, ожидаемый и всё-таки поразивший своей внезапностью, заставил Эдика задуматься о том, что же он станет делать дальше. Размышления эти были непродолжительными, но выводы Терещенко сделал правильные: Эдику удалось сравнительно бесконфликтно расстаться с “системой”, и особых претензий к нему никто не предъявлял...
Эдуард Терещенко был человеком предусмотрительным, поэтому он старался не “перебегать дорогу” там, где было слишком оживлённое движение...
Навыки практической работы, старые связи, незаурядный организаторский талант, аналитические способности и умение работать двадцать пять часов в сутки, коммуникабельность, личная порядочность и готовность понять точку зрения другого человека, помочь ему в меру сил и возможностей, - вот качества, благодаря которым очень скоро Эдуард Николаевич Терещенко стал одним из двух хозяев частной охранной фирмы, которая со временем стала называться детективным агентством.
Как выяснилось позднее, именно это было его настоящим призванием.
...Критически оценивая самого себя, Эдик Терещенко отмечал и свои недостатки, которые, если верить неглупым французам, произрастают из наших же достоинств. Главным своим недостатком он считал абсолютное неумение сочетать работу и то, что принято называть личной жизнью: к своим сорока (без хвостика!) годам семью создать ему не удалось, да и сколько-нибудь серьёзные отношения с женщинами он не поддерживал...
Несмотря на это, он считал себя человеком домашним, и имел для этого все основания. Как только появилась возможность, он сразу же перевёз в Москву из Камышина мать и бабушку, которые “хранили очаг”, как любил говорить Эдик.
...Похоронив несколько лет назад мать, Елена осталась одна в квартире сына. Сейчас она жестоко корила себя за то, что в своё время не просто рассталась с отцом Эдика, но и перевела сына на свою фамилию. Ей казалось, что именно этот, негативный, опыт семейной жизни родителей и стал для впечатлительного Эдика той точкой отсчёта, с которой начинались его попытки создать собственную семью, но что путного можно построить на таком фундаменте?
Начав зарабатывать приличные деньги, Эдик сразу же купил большую и удобную квартиру на нынешней Тверской, бывшей Горького, в которой незамедлительно был сделан отличный ремонт. Матери он поручил приобрести мебель и прочие разности, как он выражался. В результате получился замечательный, более чем уютный дом, в котором очень любили бывать друзья Эдика и немногочисленные знакомые матери, а Елена с этого времени стала среди друзей сына непререкаемым авторитетом в вопросах благоустройства жилья, о чём она не раз напоминала дипломированному и преуспевающему дизайнеру Жаку Луазо, племяннику, который занимал в её сердце место никак не меньшее, чем Эдик.
Свою парижскую тётю, которая - гипотетически - должна была испортить карьеру рыцарю плаща и кинжала, Эдик Терещенко любил и боялся одновременно. Боязнь была вызвана весьма... специфической причиной: отлично зная особенности построения того, что на Западе называется “карьерой”, Эдик никак не мог уразуметь, каким же образом его замечательная тётушка, которая всегда улыбалась, была бесконечно мягкой и доброй, лучилась добротой,  сумела стать одним из самых авторитетных и высокооплачиваемых экспертов в мире высокой моды, в котором, как ему было доподлинно, из хорошо информированных источников, известно, господствовали нравы, не сильно отличавшиеся от сугубо итальянского же (как и сама “высокая мода”!) явления под названием “каморра”?..
Что же касается любви... Это чувство было вызвано не столько подарками, которые Надя всегда, при любых обстоятельствах, находила возможность передавать сначала в Камышин, а потом и в Москву. Совсем не подарками... Просто Эдик сердцем ощущал, что его далёкая тётя - это часть матери и его самого, и её любовь преодолевала все расстояния и преграды, перед ней были бессильны “железный” и все прочие занавесы, потому что идущая от сердца любовь не подвластна ни расстояниям, ни запретам, да и сама смерть бессильна перед ней...
Жака Эдик воспринимал как родного брата, который - волею обстоятельств - живёт очень далеко от него, но от этого не становится ни менее близким, ни менее дорогим человеком.
...Мысль о том, что необходимо позвонить Эдику, возникла у Жака Луазо сразу же, как только он узнал от Ларисы о смерти Женьки Рослого, но он отодвинул её “на потом”. Потом же, ничего не зная о деталях произошедшего, он понял, что это дело может стать очень неприятным, и уже другое соображение стало определяющим в его поведении: Жак знал, что большие - даже по французским меркам большие! - деньги, которые Эдик зарабатывал в России, с неба не падали, их приходилось отрабатывать в поте лица, поэтому и загружать Эдика своими проблемами ему не хотелось...
И только убеждённость Нади в том, что в их положении обращение к Эдику - это единственный выход, заставила его набрать номер служебного телефона Эдуарда Николаевича Терещенко.
...Секретарь Эдуарда Николаевича нисколько не удивилась, когда приятный мужской голос с еле уловимым акцентом попросил, чтобы его обладателя соединили с господином Терещенко. В ответ на вопрос “Как о вас доложить?” мужчина, чуть задумавшись, сказал: “Это Жак Луазо из Парижа”, но и здесь не было ничего удивительного. Секретарю приходилось соединять господина Терещенко с такими странами, о которых она, выпускница экономического факультета МГУ, и слыхом не слыхивала, и тогда она, как человек любознательный, быстренько забиралась в компьютер и узнавала, что же собой представляет какая-нибудь Гвинея-Биссау - а заодно и чем она отличается от соседствующей с ней Экваториальной Гвинеи... А тут - добрый старый Париж!
- Привет, Толстый! - Эдик, который, как и все мужчины в роду Терещенко, отличался дородностью, обожал называть брата именно так, на что Жак обычно огрызался - и именно с такой шутливой перепалки чаще всего начинались их телефонные разговоры.
Вот почему Эдика так насторожили первые слова Жака: “Здравствуй, Эд”.
- Как... тётя? - осторожно спросил Эдик, пытаясь хотя бы приблизительно определить причину, из-за которой брат был таким встревоженным, но это ему не удавалось, и он начал нервничать. - С ней... что-то?
- С мамой всё хорошо, спасибо...
- А с кем плохо? - мгновенно отреагировал Эдик, и Жак почувствовал, что он может рассказать брату всё.
- Эд, плохо с Ларисой... Кажется...
Теперь уже Эдик, без преувеличения, перепугался не на шутку: он хорошо знал Ларису, её отношения с Жаком, и даже как-то полушутя признался брату в том, что обязательно бросит холостяковать - вот только встретит девушку, похожую на Ларису... Жак в ответ только виновато улыбнулся и пожал плечами, как бы сожалея о наивности брата, который полагал, будто бы такое чудо, как Лариса, может быть где-то ещё на свете...
Ценнейшим качеством Эдуарда Терещенко было умение сохранять трезвую голову и способность рассуждать здраво в самых “нештатных” ситуациях, когда, случалось, и матёрые вроде бы зубры становились похожими на первоклашек или армейских “новобранцев-духов”. Поэтому сейчас, услышав имя Ларисы, он сходу принялся “просчитывать” возможные варианты:
- Она что, не дай Бог, упала с этого своего чёртового батута?
Будучи смелым до дерзости, Эдик с суеверным ужасом смотрел на то, что показывала на батуте Лариса, каждый раз после такого просмотра признаваясь Жаку, что лично он, Эдик, запретил бы любимой девушке не то что прыгать - даже подходить к этому “необъезженному мустангу” (почему он так называл батут - он и сам не знал!) ближе чем на “партийное расстояние”.
- Как “упала с батута”? - вопрос Эдика настолько далеко выходил за рамки последних часов жизни Жака Луазо, что бедолаге показалось, будто Эдик знает о Ларисе что-то такое, чего он сам не знает. - Откуда ты об этом знаешь?
- О чём я знаю? - теперь уже недоумевал Эдик, он никак не мог понять смысл слов брата. - О чём я знаю, Толстый? А?
- О том, что Лариса... упала с батута!
- А она в самом деле упала?
- Но ты же сам только что об этом сказал?!
- Послушай, Толстый, - осторожно начал Эдик Терещенко, - ты сказал, что вроде бы плохо с Ларисой, но я, хоть ты меня убей, не могу придумать ничего хуже, чем она, не доведи Господь, с этого своего батута сверзилась... Так ведь оно и немудрено...
- Эд, я думаю, что это связано не с батутом. Тут что-то другое...
Примерно в течение десяти минут Жак сбивчиво рассказывал брату всё то, что было известно ему самому, и отвечал на короткие вопросы, которые задавал Эдик. После чего Эдик попытался подытожить всё, что ему стало известно.
- В общем, так, Толстый... Ничего конкретного ты пока что и сам не знаешь, есть только предположения и предчувствия...
- Эд... - Жак, похоже, хотел продолжать, но Эдик не дал ему этого сделать.
- Погоди, не перебивай! Я тебя понимаю... Эти предположения могут оказаться реальностью, а могут - мыльным пузырём. Но, кстати, может, не дай Бог, чтобы это было так, получиться и так, что самые мрачные предположения окажутся милой детской сказочкой по сравнению с реальностью! У нас, Толстый, в России может быть всё, что угодно, потому что “мы рождены, чтоб Кафку сделать былью”!
Эдик Терещенко пытался балагурить, чтобы Жак не прочувствовал, насколько серьёзно он воспринял полученную информацию. Дело было в этом, что с Надеждинском в профессиональной деятельности Эдуарда Николаевича именно сейчас были связаны некие обстоятельства, причём речь шла о многих десятках миллионов долларов, а в нынешней России такие деньги просто не могут не быть связаны с криминалом...
- Но что же делать, Эд?
- Не паникуй, Толстый! Давай договоримся так: я сейчас же, слышишь, сейчас же! начинаю заниматься этим делом, попробую выяснить, что там вообще происходит и каким боком к этому происходящему может быть причастна Лариса. В зависимости от реального положения дел будем выбирать, что нам делать дальше. Если будет нужно - обеспечим охрану...
- Эд, она вообще с этим батутом... собралась заканчивать!
- Вот это здорово! - искренно обрадовался Эдик Терещенко. - Поздравляю, Толстый! Слава Богу! Ты же знаешь, я на все её эти полёты во сне и на батуте смотреть спокойно не могу, коленки трясутся...
- Она сказала, что отработает ещё два этапа Кубка мира, а потом уйдёт, и мы с ней сразу же поженимся... Я говорил тебе, что я уже и дом купил? Сейчас я его... готовлю... - Жак говорил вполголоса, и Эдику стало безумно жаль брата.
- Всё будет хорошо! Не паникуй, Толстый! - снова повторил он. - Прорвёмся! Всё, отбой, конец связи... Как что узнаю - сразу же позвоню! А пока... ты бы успокоил маму, она же, наверное, места себе не находит... Скажи ей, что я её люблю и сделаю всё так, как надо!
- Спасибо, Эд. Привет тёте Лене, не говори ей пока ничего, хорошо?
- Не учи учёного, Толстый! Пока!
***
Эдику Терещенко было о чём подумать после разговора с братом.... Поэтому добрых пятнадцать минут Эдуард Николаевич сидел в изящном кожаном кресле, бесцельно переставляя с места на место всё, что лежало и стояло на его обширном столе красного дерева. После чего поднялся, и, очевидно, приняв какое-то решение, подошёл к неприметной двери в задней стене его роскошного, отделанного по проекту модного парижского дизайнера Жака Луазо, кабинета. Дверь эта выходила в так называемую комнату отдыха, которая была общей для совладельцев агентства “Заслон” и соединяла их кабинеты.
Вторым владельцем “Заслона” был Василий Иванович Редько, в прошлом майор КГБ и закадычный друган, как он сам выражался, Эдика Терещенко со времён службы в армии.
Хохол из-под Полтавы, Василий Редько всю жизнь вполне сознательно носил маску эдакого Иванушки-дурачка, и люди, которые не давали себе труда усомниться в подлинности этой маски, почти всегда оказывались посрамлёнными этим, совершенно лысым (и это произошло в тридцать пять лет от роду!) пузатеньким живчиком. Так получалось потому, что оперативником Вася Редько был, что называется, от Бога, а природная смекалка помогала ему в тех нечастых случаях, когда, как он выражался, “в башке сала не хватало”.
С Эдиком Терещенко Василий Иванович в каких только передрягах не побывал в их прошлой, “гебешной”, жизни, а сейчас совладельцы “Заслона” понимали друг друга примерно так же, как сиамские близнецы.
Или даже лучше...
- Василий Иванович, нам нужно срочно откомандировать специалиста в город Надеждинск по исключительно важному и срочному делу! - приветствовал друга Эдик Терещенко.
- Так точно, товарищ-господин-пан подполковник, разрешите выполнять?! - Редько вскочил с кресла, словно его подбросило пружиной, преданно вытаращившись на Эдика и совершенно по-идиотски открыл рот. Даже слюну пустил... - Пане подполковнику...
- Выполнять!
- Есть! Разрешите с низкого старта? Всегда готов бежать до облаков!!!
Продолжая дурачиться и балагурить, Василий Иванович обдумывал, чем вызвано столь срочное вмешательство Терещенко в дело, которым занимался он сам, и Эдуард Николаевич понимал ход его мыслей.
- Вася, ты тут не при делах, не суши мозги... Там у нас, насколько я могу судить по отчётам, с которыми ты меня знакомил, всё нормально, ситуацию, в общем, мы держим под контролем. Просто мне только что звонил Жак...
Несмотря на непрезентабельную внешность, Василий Редько был специалистом высочайшего класса, совершенно уникальная профессиональная память которого тут же выдала необходимую информацию. И он подхватил слова друга:
- У него там девушка, Лариса Сизова, чемпионка мира по прыжкам на батуте, да?
- Слушай, ты, ну сколько можно демонстрировать мне своё профессиональное превосходство?! - возмутился Терещенко. - Озвереть можно! Мне, Васька, твоя рожа сразу не понравилась, когда нас после отбоя оставили присягу учить, а какой-то жлоб с хохляцким акцентом рассказал её тогда, когда я даже читать текст не начинал! И отправился спать! Ох, Васька, как же я тебе тогда хотел морду набить!..
- Сахар жрать надо было! В детстве, с молодых-юных лет...
Та давняя история и в самом деле едва не закончилась мордобоем в казарменном туалете, но именно после “крутого разговора” и подружились, как потом оказалось, на всю жизнь, Вася Редько и Эдик Терещенко. Чего только в жизни не бывает...
- Опоздали вы, пане подполковнику, времечко ваше, господское, уже прошло: “которые тут временные?..” - балагурил встревоженный Редько.
- Всё, Вася, всё, хватит, - остановил разошедшегося друга Эдик. - С ней, с девушкой этой, что-то... не то. Что именно - Толстый и сам не знает, но очень переживает. Мы-то с тобой знаем, какой змеюшник представляет сейчас Надеждинск, хотя, хай меня ранють, я не могу даже предположить, что же всё-таки могло приключиться с Ларисой, каким боком она-то может быть ко всему этому делу причастна... А чует мой шнобель, что её проблемы как-то связаны с тем, над чем мы сейчас по Надеждинску работаем...
- Хорошо, хорошо, ты меня убедил, - быстро сказал Редько, который привык доверять чутью друга. - Согласен, что посылать ещё одного человека в Надеждинск нам придётся. Только, Эдя, дело это такое... деликатное, согласись... Кого ты думаешь послать?
- Терещенко, Эдуарда Николаевича, - невинно улыбаясь, предложил Василию Редько его компаньон, и Василий Иванович крякнул от возмущения.
- Охренел! Эдя, да ты что? Нам с тобой и здесь работы выше крыши, ни вдохнуть, ни выдохнуть. А если ты уедешь на... Ты хоть знаешь, сколько дней - предположительно! - может продлиться эта твоя командировочка?
- Ну-у, Вася... За кого ты меня держишь, друже? Я же не совсем идиот и кое-что в жизни понимаю! Просто выхода у нас с тобой нет. Точнее, у меня нет...
- Правильно-правильно, у нас! У нас с тобой выхода нет.
- У меня, Вася, у меня! Жак - мой брат, и больше этого не скажешь... Лариса, как я только что узнал, осенью выходит за него замуж, значит, это жена моего брата. Так что, Вася, как говорят в некоторых кругах, “это мой базар”...
- Да пошёл ты! Что ты мне всё это объясняешь, я что, тупой, что ли? Ты лучше скажи, кто ещё, кроме тебя, с тобой туда поедет? Сколько тебе людей нужно и всего прочего?
- Васька, лучше всего будет, если я полечу один: внимания меньше, работать спокойнее, а в случае чего...
- В случае чего! - с возмущением повторил Редько слова Эдуарда Николаевича. - Да ты что, забыл, что сейчас Надеждинск нашпигован стволами наподобие того, как рождественский гусь всякой вкусной всячиной?
- Да ладно тебе! Ну почему ты решил, что моё, Вася, семейное дело, с этим всем как-то связано?
- Ты сам сказал, что твой шнобель это чует! А уж этой части твоего организма, в отличие от мозгов, вполне можно доверять, она у тебя работает нормально в любых обстоятельствах!
- Васька, жлоб полтавский, выпросишь!
- Всё, молчу. Садись, будем думать, как тебя в Надеждинске подстраховать. Не могу же я, в самом деле, позволить, чтобы в каком-то захолустном Надеждинске с заместителем Шерлока Холмса по агентству “Заслон” случилась нештатная ситуация...
***               
Второй раз за один день неприметные оперативные машины увозили от “башни” незадачливых подчинённых Валерия Игоревича Маслова, пытавшихся установить контакты с гражданкой Сизовой. И (всё в жизни повторяется как минимум дважды!) снова эти подчинённые  имели все основания для того, чтобы пребывать в “расстроенных чувствах” и не совсем уверенно управлять отдельными частями собственных организмов.
Правда, в отличие от утреннего инцидента, после которого “старшой” потерял ориентацию в пространстве и во времени как следствие контакта с гражданкой Сизовой, в чём была виновата только вышеупомянутая раскаявшаяся гражданка, сейчас угрызения совести мог бы испытывать и старший лейтенант Валентин Огородников, благодаря которому Пономарь, пока его вели к машине, очумело вертел головой, безуспешно пытаясь определить, на каком свете он пребывает и неуверенно переставляя непослушные нижние конечности.
Однако Валентин Огородников, похоже, никаких угрызений совести не испытывал...
Происшествие на лестнице заставило Валентина несколько по-иному посмотреть на столь не понравившуюся ему вначале спортсменку. Не то, чтобы он враз стал испытывать к ней симпатию, совсем нет, но уважение к ней как к крепкому профессионалу, несомненно, возникло и крепло.
Мгновенная реакция Ларисы, её, если судить по тому, как она играючи применила совсем даже не такой простой приём, отточенная техника, её поведение, - всё это говорило о том, что эта, хрупкая на вид, задавака имела все основания для того, чтобы требовать к себе уважительного отношения. Потому что, в случае, когда ей не нравилось, как к ней относились, она умела просто и доходчиво растолковать тому, кто вёл себя нехорошо, что он неправ.
Валентин, принадлежа к такому же типу людей, знал, насколько непросто добиться этой убедительности, каким нелёгким является процесс, если можно так выразиться, “овладения аргументацией”, и то, что девчонка мастерски владела сложнейшими приёмами, а самое главное - умело применяла их в конкретных, а не условных ситуациях, примирило старшего лейтенанта Огородникова и с задранным носом, и с подчёркнутым невниманием к его, Валентина, персоне.
Пока Огурцов и Огородников в зале занимались с задержанными, Лариса, уведя Валерича в маленькую комнату, насколько это было возможно коротко рассказала ему обо всём, что произошло с того мгновения, как за ней затворилась дверь гостеприимного дома Филяюшкиных.   
Как она и знала, Валерич очень тяжело воспринял известие о гибели Женьки: Женька был мальчишкой из первого самостоятельного набора тренера Филяюшкина, а первый набор - это первый набор, отношения между учениками и тренером всегда особенные, сколько бы ты, тренер, потом ни набирал учеников и каких бы чемпионов из чемпионов из них не воспитывал.
Первый набор - он и есть первый набор... Недаром среди бывалых тренеров существовало твёрдое убеждение в том, что в первом наборе сам Бог обязательно посылает любому, даже самому никудышному пока что тренеру, “золотую рыбку”, после работы с которой человек либо поднимается вверх - и тогда это будет настоящий тренер!, либо всю жизнь толчёт воду в ступе...
...Поскольку родственников у Женьки, кроме старшей сестры, не было, тренер Филяюшкин ощущал себя ответственным за то, чтобы похороны и всё, что связано с этим скорбным ритуалом, прошли нормально. Так он, слегка запнувшись, сказал Ларисе, ответив на её слова о том, что так страшно хоронить Женьку.
Так же близко к сердцу принял Валерич и рассказ об утреннем нападении на Ларису. Сопоставив его с тем, свидетелем и как бы участником которого он был, Валерич немедленно пришёл к выводу, что Ларисе необходимо срочно уехать из квартиры. И, конечно же, уехать домой к нему, Валеричу, потому что там она будет в полной безопасности.
- Хватит тебе на этих боксёрских грушах удары отрабатывать, ну их к чёртовой матери! - безапелляционно объявил он Ларисе. - Будешь жить у нас эти три дня, а потом поедем на сборы, пусть тот, кто захочет, за нами в Питер летит! А уж за эти три дня с тобой ничего не случится, это я тебе обещаю твёрдо, не сомневайся!
- Спасибо, Валерич, только, понимаете ли, я пока что и сама как бы не знаю, можно ли мне из дому уезжать...
- Сейчас мы с полковником об этом договоримся, он мужик, по-моему, толковый, возражать не станет, им же лучше будет!
- А потом... Они же, Валерич, ко мне вроде бы уже и охрану приставили, ну, парень этот, который дома оставался-то...
- Парень нормальный, кто спорит, - Валерич был на удивление покладистым. - Он бы, думаю, и без тебя второго достал, только ведь лучше будет, если ты среди своих поживёшь, да?
- Конечно, лучше! - и вдруг Лариса вспомнила, что не узнала у тренера самого сейчас для неё главного. - Валерич, а что Жак говорил?
- Он у тебя молодец! Как я понял, ты его прилично испугала, а тут он ещё и дозвониться не мог, так он позвонил ко мне. Попал на Анечку, так он, умница, сразу сообразил, что её сейчас дёргать нечего, стал тары-бары за жизнь разводить, ну, она ничего и не поняла кроме того, что у тебя телефон не работает. Нет, молодец парень! - ещё раз с восхищением повторил Валерич.
- Он... просил что-то мне передать?
- Да нет же, говорю же тебе, что всё закончилось самой обычной трепалогией на общие темы...
- Нужно ему позвонить поскорее!
- А я о чём! Давай, собирайся, поехали к нам, оттуда и позвонишь.
Тут в дверь, негромко постучав, заглянул Валентин Огородников, на которого в этот раз Лариса взглянула с явно выраженной симпатией, что, похоже, стало для него неожиданностью, и пригласил их в гостиную, где расположился полковник Огурцов, уже выработавший план дальнейших действий.
***
Жители города Надеждинска, которых мэр этого города Владимир Иванович Птицын принимал в послеобеденное время, имели немного оснований для того, чтобы остаться довольными общением с первым лицом города: Владимир Иванович слушал их, мягко говоря, не совсем внимательно, перебивал достаточно бесцеремонно, почти не улыбался и практически не соглашался с приводимыми просителями доводами.
Возможно, в поведении мэра играло роль и то, что к концу обеда бутылка "Абсолюта" опорожнилась почти наполовину, а ведь мэр обедал один, и настроение у него было не таким, чтобы дополнительные градусы "веселили душу". Совсем наоборот: чем больше пил за обедом Птицын, тем мрачнее он становился, и эта мрачность в конце концов была перенесена на такую любимую градоначальником процедуру приёма граждан Надеждинска.
Поразмыслив здраво, Владимир Иванович пришёл к выводу, что сама по себе кассета - какие бы откровенные сцены на ней ни были изображены, как бы ни казалась она опасной, - в сущности, ему не особенно страшна.
Во-первых, все средства массовой информации Надеждинска, включая и "независимые телеканалы", которых в городе насчитывалось аж три, на самом деле благополучно были прибраны к рукам им, Птицыным, ещё в период подготовки к выборам мэра, причём сделано это было на деньги "кинутой" впоследствии "мазутки". Сейчас во главе этих "карманных" средств "массового оболванивания граждан", а мэр называл эти органы именно так, стояли люди, зависимые лично от него, Птицына. Причём зависимость эта была такой полной, что Владимир Иванович готов был спорить на что угодно: в случае, если этим руководителям предложат выбирать между интересами "мазутки" и Птицына, выбор будет сделан мгновенно - и в его пользу, несмотря на предполагаемое могущество его оппонентов.
Во-вторых, по большому счёту, такого рода компромат в России в последнее время как бы перестал вообще являться компроматом: явление стало таким массовым, оно проникло на такой высокий уровень, что даже простой, озабоченный проблемой выживания, обыватель, больше "не вёлся" на кадры, на которых чиновники самого разного уровня занимались совокуплениями в самых различных позах, количествах и с партнёрами обоих полов. Надоело!
Кроме того, и это было самым важным, личная позиция Владимира Ивановича Птицына в деле приватизации алюминиевого комбината была безупречной, доказать, что его действия были продиктованы не государственными интересами, что заботился он в первую очередь о своём личном обогащении, было невозможно. Ростислав Филиппович Иванов выстроил настолько сложную схему прохождения финансовых потоков, что добраться до Птицына было практически невозможно, и это при том, что оговорённая сумма была переведена на личный счёт мэра Надеждинска, а сумма эта была столь велика, что её хватило бы на обеспечение трёх или четырёх /по продолжительности/ жизней Птицына  и его семейства в любой из западноевропейских стран.
Следовательно, независимо от результатов поиска неуловимой кассеты, за которой сейчас гонялся Огурцов, Птицын оставался "при своих", и весьма существенных, интересах, но... Владимир Иванович, во-первых, хорошо понимал, что обезопасить себя от нежелательных последствий прорастания посеянных зубов дракона можно только в том случае, если эти зубы будут выкорчеваны ещё до того, как они начнут прорастать.
А во-вторых, у него была отличная память, и он знал, что не сумеет забыть чувства унижения, которое он испытал, узнав о возможном существовании кассеты, до тех пор, пока те, кто всё это затеял, не будут сурово наказаны, не испугаются так же сильно, как он сам в первое мгновение.
Наконец, он помнил и о том, что сказал Огурцову в сердцах, узнав о происках врагов: наступило время, когда бывших уголовников, которые забылись настолько, что посчитали себя полновластными хозяевами страны, нужно отправлять на нары, указывать им их место в этой жизни, для чего хороши абсолютно все средства. Олег Иванович Огурцов уже начал предпринимать определённые меры в этом направлении, и мэр рассчитывал, что эти меры принесут нужный результат достаточно быстро.
Возможно, что именно приведённые выше соображения оказали благотворное влияние на настроение мэра и его отношение к просителям. Во всяком случае, часа полтора спустя после обеда посетителей встречал тот самый Птицын, к которому они привыкли, радушный и внимательный хозяин, - поэтому можно считать, что неудачниками оказались те семь человек, которых судьба забросила в кабинет мэра Надеждинска именно в тот временнОй промежуток, когда он восстанавливал своё душевное здоровье...
***
- Олег Иванович, - начал тренер Филяюшкин, обращаясь к поднявшемуся с кресла при виде вошедшей в комнату Ларисы полковнику Огурцову, - мы тут поговорили между собой, Лариса поедет вместе со мной ко мне домой, поживёт у нас, а через три дня мы всё равно должны улетать на сборы сборной страны в Санкт-Петербург, так что...
- К сожалению, Вадим Валериевич, мы не можем подвергать реальной опасности вашу жизнь и жизнь вашей семьи, - и Валерич вдруг вспомнил о том, что его единственная дочь находится на девятом месяце беременности, что ей скоро нужно рожать... - Поэтому проживание у вас дома Ларисы Леонидовны не только нецелесообразно, но и опасно как для неё самой, так и для людей, которые приютят её, то есть вас лично и вашей семьи.
- Олег Иванович, у меня дома, кроме меня самого, ещё, согласитесь, далеко не самого немощного в городе мужчины, способного защитить женщину в случае необходимости, - Валерич начинал "заводиться", - проживает мой зять, здоровенный тридцатипятилетний парень, у которого руки выросли из нужного места и нужным концом!
- Прошу прощения, если невольно вас обидел своими словами, - полковник Огурцов примиряюще поднял обе руки. Ему было всё равно, что произойдёт с Ларисой Сизовой, но... только после того, как в его руках окажется кассета. Пока же нужно было играть роль сердечного, заботливого милицейского начальника, которая так хорошо ему удавалась до этого. - Большое вам спасибо за ваше предложение. Я согласен с тем, что Ларисе Леонидовне сейчас лучше будет находиться в доме у близких друзей, и, конечно, это именно ваш дом.
Но вы сами видите, Вадим Валериевич, какого сорта люди интересуются Ларисой Леонидовной... Отребье. Но - отребье очень опасное, не исключено, что отлично вооружённое. Мы просто не можем рисковать жизнью и здоровьем нормальных людей, понимаете? Просто не имеем морального права. Да я себе никогда не прощу, если по моей вине с вами или с кем-то из ваших близких случится несчастье! - здесь Огурцов осторожно постучал по дверному косяку. - Как говорится, постучим по дереву... Мои же люди - профессионалы. Худо-бедно, но своё дело они знают и обязанности выполняют. Старший лейтенант Огородников - один из лучших специалистов горотдела!
Валентин с удивлением воззрился на своего начальника, который, оказывается, так высоко ценил его скромную персону.
- Поэтому сейчас будет лучше, если каждый станет заниматься своим делом. Нам с Ларисой Леонидовной сейчас необходимо кое-что предпринять, может быть, это окончательно разрешит проблему, и вашей подопечной больше не будет угрожать опасность. А до тех пор, пока вероятность нападения или каких-либо других нежелательных встреч сохраняется, мы будем продолжать охранять её. Согласитесь, Вадим Валериевич, что так будет лучше всего?
Валеричу было трудно спорить с полковником Огурцовым, поэтому ему пришлось согласиться. Он только попросил, чтобы полковник держал его в курсе дела, обращался к нему в любой момент, а когда всё закончится, разрешил Ларисе жить в его, Валерича, квартире.
Огурцов всё это пообещал с большой охотой, и тренер Филяюшкин отправился домой к Екатерине Серёгиной, в девичестве Воропаевой, родной сестре Женьки Рослого, тело которого по-прежнему лежало в морге городской больницы.
***
Обсудив с Василием Редько всё, что им нужно было обсудить, Эдик Терещенко, уже заметно торопясь, заехал домой, на Тверскую, где в его комнате, между тахтой и письменным столом, стоял дорогущий кожаный чемодан фирмы "Браун", в котором хранилось всё, что было необходимо для срочного отъезда. Когда-то у Эдика был самый обычный пузатый портфель, с которым "гебешник" Терещенко побывал в самих разных точках земного шара. Но сейчас времена изменились, и Эдику пришлось приобрести удобную заграничную вещь, которая сама просилась в руки и просто держаться за которую было по-настоящему приятно.
Эдик собирался выполнить своё намерение и не тревожить мать, но к моменту его появления дома Елена уже переговорила с Надей, с которой они теперь общались по телефону едва ли не каждый день. А раз в полгода сёстры “по графику”, как они шутили, неделю гостили одна у другой, восхищаясь поочерёдно Москвой и Парижем.
Елена была женщиной не просто умной, а мудрой, поэтому она хорошо знала: если ты не хочешь, чтобы тебе лгали, не задавай вопросов, ответом на которые может стать ложь. Встревоженная не меньше Нади, она ничем не выдала своего волнения пока её многоопытный и проницательный сын старательно изображал из себя бухгалтера-командировочного, которому смерть как надоели эти скучные поездки и эти пыльные квартальные отчёты.
Проводив сына, Елена пыталась сосредоточиться на каких-то домашних делах, но ей это удавалось плохо. Её угнетало то,  о чём ни она, ни Надя не сказали ни единого слова, но что обе понимали очень хорошо: если, не доведи Господи, что-нибудь случится с этой девочкой, то однолюб Жак всю оставшуюся жизнь проживёт один, потому что никто и никогда не сможет занять в его глупом сердца того места, которое занимает Лариса.
Обе женщины слишком хорошо знали дурацкую терещенковскую породу, чтобы сомневаться в этом, поэтому сейчас - они это понимали - речь шла о счастье всей жизни их великовозрастного маленького мальчика...
***
Валерий Игоревич Маслов совершенно точно знал, что он сделает, когда в его кабинете окажется идиот-Пономарь: он возьмёт огромный гвоздь и забьёт этот гвоздь по самую шляпку в тупую башку этого кретина! По самую шляпку, на меньшее он, Масёл, согласиться не может, потому что этот дебил своей самодеятельностью навредил ему лично и его делу так, как не навредил бы и злейший враг Маслова.
За полдня Маслов потерял два автомобиля - "Мерседес" Пономаря остался стоять возле "башни", но машина уже пропала - и семь человек. Конечно, машины были плохонькими, люди - и того хуже, но события разворачивались так, что на счету оказывался всякий человечек и всякое средство передвижения!
Показное смирение Карпа не могло обмануть стреляного воробья Маслова: он знал, что уже по дороге в свой офис Поликарпов и Леженцев не могли не обсуждать ситуацию и не могли не набрести на ту простую мысль, что все их личные неприятности так или иначе связаны с тем, что он, Маслов, живёт и здравствует на белом свете.
Знал он также, что у него есть совсем немного времени, пока их всех объединяет общий интерес и общая необходимость держаться друг за друга, но это состояние долго не продлится. Маслов знал, что, как только их конкуренты "выбросят белый флаг", а он считал, что до этого осталось всего-ничего времени, его соратники начнут рвать на части самого Маслова. И тогда компромат на Карпа, предъявленный "людям", положение спасёт, если спасёт, не надолго: где-то, у всесильного Босса есть точно такое же, если не более полное, досье на самого Масла, и оно обязательно всплывёт в нужный, точнее, в совсем даже не нужный момент...
Как ни крути, а выход в этой ситуации у Маслова оставался всего один, и он был связан с опережающим ударом по друзьям-конкурентам, причём удар этот нельзя было откладывать даже на один день. Валерий Игоревич решил, что сегодняшний день, точнее, его остаток, необходимо посвятить сбору своих "бойцов", разработке плана действий на завтрашнее утро, когда, по его мысли, всё и должно было закончиться, и подготовке "операции прикрытия".
Намереваясь конкретно "успокоить" своих недавних “соратников поневоле”, Маслов решал проблему собственной безопасности и укреплял свою власть в Надеждинске. Но теперь ему нужна была неопровержимая версия того, что его действия были вызваны в первую очередь необходимостью защиты "общаковых денег", поскольку сам лично он не мог решать судьбу Карпа - иерархия не позволяла, здесь требовалось решение сходки. Поэтому Маслов должен был представить "людям" ситуацию таким образом, чтобы было понятно, что инициатива расправы ни в коем случае не исходила от него, что события развивались таким образом, что он просто вынужден был, отстаивая "общественные интересы", действовать решительно и жёстко, рискуя при этом не только своими деньгами, но и, желательно, личной безопасностью.
Разумеется, кое-какие соображения у него имелись в качестве, так сказать, "домашних заготовок", поэтому задача, стоящая перед ним сейчас, была хоть и сложной, но вполне разрешимой. Во всяком случае, для него, Валерия Игоревича Маслова, разрешимой. Всё зависело только от того, насколько полно воплотится в жизнь план, который давно уже вынашивал Маслов и для реализации которого, похоже, пришло время.
Занятый своими мыслями, Маслов поймал себя на том, что он подсознательно ожидает чего-то, но чего именно - определить не мог. Наконец, он догадался: подсознательно он ожидал очередного писъма-приказа от Босса, который обычно был детально осведомлён о ходе развития событий и самым активным образом вмешивался в этот ход. Но на этот раз ожидания Маслова вроде бы не оправдывались, письма не было.
Не успел Валерий Игоревич додумать до конца эту мысль, как в дверь кабинета негромко и деликатно, как он это умел, постучал его секретарь Саша. Получив разрешение войти, он почтительно застыл на пороге кабинета и спокойно произнёс:
- Валерий Игоревич, опять информация о том, что через... - он попытался было при этих словах взглянуть на часы, но Маслов нетерпеливо махнул рукой, и Саша так же спокойно, как он говорил до этого, продолжил, - словом, на ваше имя должно поступить письмо с обычным знаком "Б".
Саша был совершенно спокоен, потому что волноваться лично ему, Саше, было не из-за чего. Совсем по-другому чувствовал себя Сашин шеф, всемогущий в масштабах одного отдельно взятого города Надеждинска Валерий Игоревич Маслов, который с нескрываемым отчаянием смотрел на своего аккуратного, подтянутого секретаря.
- Как только придёт письмо - сразу же ко мне! Сразу же, Саша, - повторил он, подумав о том, что ничуть не удивится, если в этом письме он обнаружит тот самый план, над разработкой которого он сейчас корпел.
...Когда Маслов получил письмо и прочитал в нём то, что ожидал прочитать, он даже не удивился. Как фартовый человек он знал, что только последний фрайер может думать, будто своей судьбой человек управляет сам. На самом же деле, по глубокому убеждению Масла, каждый из нас по жизни - всего лишь куколка на верёвочке, и делаем мы только то, что позволяет нам делать эта самая верёвочка... Кто и исходя из каких соображений дёргает за неё? А какая нам разница, кто нами крутит-вертит, если от нас самих ничего в этой жизни не зависит? Кто-то да крутит, дёргает себе, когда потихоньку, а когда и как сумасшедший, псих недоделанный...
Хитрый Маслов не понимал, что эти его философские размышления также были запрограммированы всё просчитывающим Боссом: "система заданий", которую незаметно для себя выполнял Маслов, определила ход его рассуждений и вероятные выводы, к которым он должен был прийти. Поэтому письмо Босса и воспринималось им с таким фатализмом, с такой покорностью обстоятельствам. Боссу необходимо было так настроить Маслова, чтобы любое совпадение собственных рассуждений с полученными указаниями воспринималось им как нечто само собой разумеющееся.
Поскольку завтрашний день должен был стать решающим в осуществлении тщательно спланированной Боссом операции, Маслов уже сегодня должен был быть выведен из себя, и идиот-Пономарь со своей инициативой, сам того не ведая, идеальным образом помог не знающему о его существовании Боссу...
***
Первая половина дня сложилась для Босса крайне неудачно: ему пришлось вовсю заниматься своими служебными обязанностями, и это не оставляло возможностей для проведения необходимых действий, связанных с завершением полугодовой работы по нейтрализации тех, кто намеревался "наложить лапу" на, как сказали бы в советские времена, народное достояние. Именно тогда, когда Босс должен был наносить завершающие мазки на так тщательно  выписанную им картину, ему приходилось старательно играть роль туповатого малого, которого вообще мало что интересует в этой жизни, а служебные обязанности и вовсе вызывают отвращение.
Самым неприятным была невозможность работать с компьютером, поскольку он должен был передать ряд писем, в которых содержались инструкции для участников "последнего акта" комедии-трагедии относительно того, что и как каждый из них должен был делать для достижения именного того результата, который был намечен Боссом.
Поэтому при первой же возможности Босс быстренько "откосил" от выполнения служебных обязанностей, сделав это настолько тонко и умело, что ни у кого не возникло ни малейшего подозрения, после чего очень столь же быстро и целенаправленно стал перемещаться туда, где находилось его тайное убежище, в котором помещался "мозговой центр" - новейший компьютер со всем необходимым для того, чтобы сделать это "железо" действительно мощным оружием в той отчаянной борьбе, которую вёл его обладатель с множеством врагов сразу...
***
 Проводив Валерича, Лариса вернулась в гостиную, где полковник Огурцов заканчивал "постановку задачи" старшему лейтенанту Валентину Огородникову:
- ... вполне профессионально. Поздравляю. Сейчас же, раз вы не сумели отыскать пакет, которого, скорее всего, здесь уже нет, мы с Ларисой Леонидовной отправимся туда, где он может оказаться. А вы, лейтенант, - полковник упорно продолжал обращаться к Валентину именно так, - сейчас можете быть свободным до семнадцати нолъ-ноль, после чего опять будете отвечать за безопасность Ларисы Леонидовны. Вопросы?
Видно было, что такой поворот событий не совсем устраивал Огородников, не Лариса не могла понять, чем именно.
- Разрешите, господин полковник, - старший лейтенант, похоже, подбирал слова, - сопровождать гражданку Сизову вместе с вами...
Было непонятно, чем вызвано такое желание Валентина Огородникова, который ещё несколько часов назад знать не знал о существовании гражданки Сизовой, и это, вероятно, заинтересовало полковника Огурцова, который добродушно-ворчливо спросил:
- Что, понравилась девушка? Видите, Лариса Леонидовна, что вы с моими подчинёнными делаете: можно сказать, героическая личность, а вами сражён наповал! Заметьте, он у нас непьющий, молодой и холостой, даже квартира у него есть, хоть и однокомнатная...
- Олег Иванович, я бы...
- Прошу прощения, Лариса Леонидовна, это у меня такой примитивный ментовский юмор, знаете ли.
- Не наговаривайте на себя, Олег Иванович, вы никак не похожи на примитивного "мента" из комикса. Просто я хотела сказать, что я очень благодарна старшему лейтенанту за то, что он для меня сделал, и вам за всё огромное спасибо...
- Знаете, мы с вами сейчас съездим к вашему бывшему мужу, - при этих словах полковника Валентин Огородников внимательно посмотрел на Ларису, очень внимательно посмотрел, - надеюсь, там наша "погоня в горячей крови" завершится, после чего вы с лейтенантом ещё пообщаетесь, ведь он действительно будет в течение минимум сегодняшнего вечера отвечать за вашу безопасность. Вот тогда, я думаю, вы и сможете высказать ему всё, что вы думаете о его профессиональных способностях, - и Огурцов широко улыбнулся. - По-моему, вы с ним можете служить прекрасной иллюстрацией к одному из законов диалектики - закону единства и борьбы противоположностей: лейтенант у нас большой любитель рукопашного боя, а вы, как я понял по вашему приёму, - чего-то явно восточного? Вот и получается, что каждый из вас - противоположность другому, но оба вы специалисты по единоборствам, значит, явление одного порядка? Сам-то я все эти вещи не очень жалую, как с института начал классической и вольной борьбой заниматься, так ничего другого и не освоил. Даже, знаете ли, наше родное самбо - и то не по мне...
- Значит, вам это не надо, или это, действительно, не ваше, - сказала Лариса. - Тут у каждого своя дорожка, главное, чтобы душа лежала, тогда и получаться будет.
Валентин внимательно смотрел на девушку, и Лариса неожиданно для себя разозлилась: чего уставился? Но затем, спохватившись, подумала, что она всё же несправедлива по отношению к парню, и улыбнулась ему.
- Ну что ж, лейтенант, в семнадцать ноль-ноль вы находитесь у себя, ждете дальнейших указаний. Идёмте, Лариса Леонидовна? - обратился он к девушке, и скоро квартира гражданки Сизовой вновь опустела.
Но у подъезда снова дежурили оперативники, поэтому попасть в квартиру сейчас можно было только при условии, что сама хозяйка хотела бы видеть гостя или гостей. Предусмотрительный полковник Огурцов, как уже говорилось, не собирался дважды наступать на одни и те же грабли, особенно в ситуации, когда маленькая ошибка могла стать причиной едва ли не катастрофы.
***
Сашка Забродский жил в "Нахаловке", дорога туда была не столько дальней, сколько мало приспособленной для передвижения по ней всего, что уступало по проходимости трактору или танку, поэтому ехать нужно было долго. И всю дорогу Лариса думала о том, насколько сильно связаны между собой отцы и дети, причём связь эта столь причудлива, что сразу её и не поймёшь.
Но и деться от неё тоже некуда: всё, что с нами происходит, так или иначе связано с нашими родителями, с тем, какую жизнь прожили они. А может, даже и не с родителями, а со всеми теми людьми, которые жили до нас и продолжением которых является наша жизнь? Кажется, в науке это называется "генетическая память", это тогда, когда человек помнит то, что происходило не с ним самим, а с его предками, и эта память определяет его собственное поведение?..
...Шоковое состояние, вызванное неожиданной смертью матери, Лариса переживала очень тяжело. Жила она дома у Валерича, по-прежнему тренировалась, даже выступала в соревнованиях, которые иногда выигрывала, но все это делалось чисто механически, казалось, что человека нет, а есть робот, выполняющий - и квалифицированно выполняющий! - предложенную ему программу.
Первые месяц-полтора после смерти Ядвиги Яновны, говоря между собой о состоянии Ларисы, Валерич и Людмила Михайловна надеялись на то, что вот-вот всё изменится к лучшему и девушка станет прежней.
Но время шло, а ничего не менялось...
Тот, кто не знал Ларису до смерти матери, не мог бы заметить в поведении девушки ничего необычного: нормальная, спокойная, приветливая девушка, занята любимым делом, отлично ладит с окружающими, ровна в обращении. Лишь те люди, на глазах у которых она выросла, понимали, что, как сказал в то время Женька, "из Крыски выкачали воздух, и она теперь летать не может". Эта, несколько витиеватая, формула, к сожалению, была хорошо понятна всем, кто знал Ларису Сизову до того, как она осталась одна в этой жизни...
Вспоминая позднее феерическую историю своего "хождения взамуж", как она это называла, Лариса с удивлением обнаружила, что эта история как две капли воды похожа на историю замужества Ядвиги Яновны. Разумеется, имена действующих лиц и сами лица были другими, но ход "брачного процесса" Ларисы практически один к одному повторял историю скоропалительного брака её родителей.
Сашка Забродский был, если судить по возрасту, племянником Лёнечки Сизова - в том смысле, что так же легко, как и тот, порхал по жизни, не обременяя себя ни особыми обязательствами, ни размышлениями о том, что такое хорошо, а что такое плохо, ни поисками смысла жизни.
К тому дню, когда Ларису и Сашку, как они потом определили, "громом ударило", она была знакома со своим будущим мужем порядка десяти лет: Сашка смолоду работал во Дворце спорта алюминиевого комбината, где тренировались батутисты, был он не то электриком, не то слесарем, да он, наверное, и сам не знал, как точно называлась его должность.
Внешне очень похожий на Лёнечку Сизова /что молодые супруги определили в первую неделю медового месяца, разглядывая, лёжа на кровати, семейный альбом/, Сашка, тем не менее, никогда не обращал на себя внимания Ларисы. Сам он также никак не выделял её из числа "попрыгунчиков”, которых в зале было достаточно. Забродский постоянно крутился около симпатичных девчонок, но дальше трёпа дело не шло, потому что Сашка, выросший в "Нахаловке", твёрдо усвоил бытовавшую там житейскую мудрость: "Нельзя гадить там, где ты живёшь". В данном случае - не охоться там, где ты работаешь...
Сашка не был трусом, поэтому прозрачные намёки Валерича и Женьки вряд ли играли какую-то роль в том, что он "не трогал" девчонок из секции. Скорее, речь шла именно о впитанной вместе с "нахаловским детством" житейской мудрости.
В день, когда их обоих "громом ударило", Сашка приволок во Дворец спорта огромную сетку крупных румяных яблок, которые после работы должен был отвезти тётке. Так распорядилась мать, а Сашке ссориться с матерью хотелось меньше всего, хотя перспектива тащиться после работы на другой конец города его также не радовала. Просто из двух зол - скандал с матерью или поездка к тётке - Сашка выбрал меньшее, и с нетерпением ждал вечера, чтобы поскорее отмазаться от выполнения семейных обязанностей и заняться своими делами. Кажется, в этот вечер он и его лучший друг Жорик собирались завалиться в дискотеку с Жориковой подругой Жанной, которая, кстати, довольно быстро стала Жориковой же женой. Но Сашка в этом отношении оказался проворнее, и именно Жорик был шафером на его и Ларисы свадьбе.
...Сашка тащил в свою комнатку во Дворце тяжёлую сетку, когда на его пути возникла группа батутисток, спешащих в раздевалку. Кто-то из девчонок поддел Сашку:
- Эй, жадина, яблочком угостить слабо?
Сашка жутко оскорбился: кем-кем, но жадиной он никогда не был, наоборот, он был человеком подельчивым, щедрым, поэтому он распахнул сетку, приглашающе кивнув девчонкам: "Налетай, торопись, разбирай живопись!".
Девчонки, смеясь, похватали яблоки, благодаря Сашку кто словом, а кто и поцелуем, против чего он совершенно не возражал. Когда все девчонки взяли себе по яблоку и прошли мимо Сашки, он обратил внимание на то, что одна из них вообще не подходила к сетке, просто прошла себе по коридору к раздевалке.
Сашка вытащил самое большое из оставшихся яблок, вытер его об джинсы и быстро догнал уходившую:
- Эй, рыжая, ты свои витамины получить забыла!
Догнав "рыжую", Сашка запросто ухватил её за плечо и попытался развернуть лицом к себе. Лариса повернула голову и чуть исподлобья посмотрела на Сашку, увидев перед собой жизнерадостного симпатичного парня, искренно и глубоко заглядывающего ей в глаза...
...Вот тут-то их и "перемкнуло" /опять Сашкино словечко!/...
- Это... вот, значит, ...яблоко! - обрадовано выкрикнул Сашка, и Лариса в ответ не могла не засмеяться.
- Я тебя жду, слышишь? Я тебя жду, рыжая! - и Лариса обрадовано кивнула головой, потому что парень произнёс именно те слова, которые она так хотела от него услышать.
- Жди! Я быстро, я очень быстро, ты жди...
Лариса влетела в раздевалку, наспех переоделась, бросая вещи в сумку, которую, подхватив, забросила за спину и, не отвечая на чей-то вопрос: "Крыска, куда ты?" пулей вылетела в коридор. Она так сильно спешила потому, что ей вдруг показалось, что ничего не было, что ей всё только привиделось - и её никто не ждёт...
А ей так хотелось, чтобы кто-то! ждал!! её!!!
Из Дворца спорта они поехали домой к Ларисе, и это была их первая ночь вместе. Для Ларисы, в её жизни, это вообще был первый раз, когда мужчина стал для неё именно Мужчиной, а не товарищем, другом, собеседником...
Позднее, пытаясь уразуметь, как же так произошло, что она буквально бросилась в объятия к Сашке, Лариса долго не могла сообразить простую и очевидную вещь: Сашка Забродский был добрым и ласковым человеком, а ее, Ларисы, душа после смерти матери так исстрадалась, что откликнулась на Сашкину доброту и ласку, перепутав это чувство с любовью...
На следующей неделе Сашка и Лариса зарегистрировали свои отношения, и Сашка переехал в квартиру молодой жены из своей халупки в ”Нахаловке”. Свадьбы как таковой не было, просто собрали близких друзей, посидели по-домашнему, и этого хватило. Только Сашкина мать, вредна, злая и языкатая баба, с первого взгляда “нежно возлюбившая”, как определил Валерич, невестку, всё ворчала по поводу того, что всё не как у людей на этой свадьбе...
Сашка мать и боялся, и терпел, и презирал одновременно, но открыто выступать против этого её ворчания не стал: он был несказанно рад, что у Ларисы есть свой, роскошный по "нахаловским" представлениям о жизни! - угол, куда можно будет свалить поскорее от любвеобильной мамочки...
Почему они расстались? Ведь Сашка Забродский любил жену, как умел, помогал ей в её нелёгкой работе /а в том, что "попрыгунчики” не дурака валяют, а по-настоящему нелегко работают, он убедился довольно быстро/, старался заботливо относиться к ней, но...
И Лариса, и сам Сашка довольно быстро поняли, что настоящего чувства в их отношениях нет, что они, в сущности, слишком разные люди для того, чтобы быть вместе всю жизнь.
...Иногда бывает в жизни и так, что абсолютно разные люди, полюбив друг друга, оказываются настолько необходимы один одному, что эта очевидная им самим разность становится в их отношениях досадной помехой, и тогда оказывается, что боязнь потерять любимого человека приводит к тому, что ты сам меняешься, но изменение это не воспринимается тобой как нечто неприятное. Наоборот, ты благодарен ему за то, что оно приближает тебя к тому человеку, без которого твоя собственная жизнь кажется тебе невыносимо пустой и бессмысленной.
Так бывает, и, как правило, судьба этих - в начале семейной жизни столь разных - людей именно благодаря семье становится по-настоящему счастливой, потому что именно семья помогает им обрести себя - каждому порознь, как личность, и себя самого в другом, любимом тобой и любящем тебя, человеке.
У Ларисы и Сашки всё было так же, как и у большинства пар, которые приняли за любовь  обычное влечение к другому человеку, мало тебе знакомому и нелёгкому в обычном общении. Поэтому очень быстро счастливые молодожёны стали конфликтоватъ, и здесь им вначале помогло то, что Лариса довольно часто и надолго уезжала из дому, а ведь встреча - она и есть встреча, многое прощается при этой встрече...
Однако и это скоро перестало их выручать, и тогда Сашка, вроде бы толстокожий, проявил удивительные такт и понимание: он первый предложил Ларисе расстаться, поблагодарив её за всё, что было:
- Понимаешь, Лорик, что-то у нас с тобой не то... Ты, может, этого не знаешь, но я насмотрелся на своих мать и батю, как они мордовали друг друга оттого, что самим паскудно было, хреново это для обоих! Вот и мы с тобой - пока что не жрём друг дружку, но уже близки к этому, того и гляди - начнётся. Давай разбежимся, пока этого не случилось, тогда хоть по-человечески относиться сможем друг к дружке, рыло воротить, как встретимся, не будем.
Ты, конечно, девка классная, что и говорить, но что-то мы с тобой не допёрли, по-моему? Словом, я отчаливаю, чтобы тебе своей харей по жизни настроение не портить...
- Почему так с нами получилось, Сашка?
- А хрен его знает! Только, знаешь, Лорик, я так думаю, что нам с тобой ещё и повезло: нам с тобой хоть какое-то время в жизни хорошо было, а сколько таких, кто всю жизнь без... этого промаялся, а? Всю жизнь как собака с кошкой, бой быков и три собаки в одной будке, а что толку? Так что у нас с тобой еще всё класс, да, пацанка?
- Класс-класс, конечно, паразит ты этакий...
Сашка вернулся к матери, которая теперь ела его поедом за то, что он не "добивается" положенных ему квадратных метров Ларисиной квартиры, и зажил по-старому.
Лариса же до самого развода надеялась на то, что в их отношения может вернуться то, что когда-то заставило её лихорадочно быстро собирать вещи в сумку - из боязни, что её так и не дождутся... Оказалось, это исчезло безвозвратно, но обручальное кольцо она носила ещё долго, хотя позднее Жак очень настойчиво просил ее снять это кольцо...
...Служебная машина полковника Огурцова с трудом пробиралась узкими тропками "Нахаловки" к домику, в котором проживал Александр Семёнович Забродский, а на заднем сиденье этой машины бывшая супруга Александра Семёновича, нынешняя невеста парижского дизайнера Жака Луазо, отрешённо глядя в затемнённые окна, пыталась понять, когда же закончится эта сумасшедшая гонка за стоившей её другу жизни кассетой.
***
Не было ничего удивительного в том, что преуспевающая фирма "Форвард" занимала одно из наиболее престижных зданий в центре Надеждинска, откуда за умеренную плату были в спешном порядке выселены несуществующие юные пионеры бывшего Советского Союза. Если же учесть, что новые хозяева здания, арендовавшие его на сорок девять лет, были людьми небедными и могли себе позволить чисто-конкретно окультурить своё приобретение в соответствии с последними достижениями дизайнерского искусства и строительно-ремонтных технологий, то никто не удивлялся роскошным клумбам перед зданием, кованой ограде, выложенному фигурной плиткой тротуару и добротной штукатурке "под шубой”, которые совершенно преобразили большое, но стандартное здание бывшего Дворца пионеров.
С точки зрения специфики легальной и нелегальной деятельности “Форварда" особую ценность зданию фирмы придавали обширный подвал, который новые хозяева обустроили с особой тщательностью, и отдельный двор, сейчас обнесённый высоким забором, верх которого был украшен несколькими рядами “колючки”, через которую по ночам незаконно, но постоянно пропускали электрический ток. Кроме того, по углам здания были расположены внешне не заметные, но очень высокого качества видеокамеры, пульт управления которыми находился в подвале здания.
Помимо специальной комнаты для этого пульта, в подвале было множество помещений, предназначение которых могло вызвать вопросы у человека, случайно заглянувшего в них. Но случайные люди в подвале фирмы "Форвард" не оказывались, у тех же, кто туда попадал, возникали вопросы совсем другого рода, потому что их любознательность была направлена несколько в иные сферы...
Руководители "Форварда", возвратившись от Валерия Игоревича Маслова и практически определившись в том, что и как они должны будут делать дальше для того, чтобы в самом ближайшем времени их заклятый друг перестал беспокоить их нежные души, активно проработали до самого обеда, который был подан в специальный кабинет расположенной на первом этаже четырёхэтажного здания столовой, в каковом кабинете и изволили трапезничать ощутимо проголодавшиеся Поликарпов и Леженцев.
Поэтому первые минуты обеда прошли в молчании, если молчанием можно было назвать чавканье и сопение, которыми почтенные коммерсанты сопровождали процесс пережевывания пищи. Затем, утолив первый голод, они продолжили начатый в "Мерседесе" разговор, правда, тон его был несколько ниже, а сам он был поспокойнее.
- Карп, я вот о чём подумал, - начал Леженцев, - нам бы хорошо было "дымовую завесу" поставить, пусть Масёл перед "людьми" будет вроде бы как по уши в дерьме...
- Приятного аппетита! - взорвался Поликарпов. - Пожрать спокойно не даёшь, мало тебе по жизни дерьма, в обед тащить нужно?
- Ну, братан, извини, - покладисто согласился Леженцев. - Но все равно, ты сам посуди, если мы Масла успокоим, а делать это всё равно придётся, то надо будет "людям" доказать, что не мы на Масла наехали, а он "общак" поимел, и тогда к нам никаких предъяв не будет. Вот потому я и говорю - надо "дымовую завесу" ставить.
- Ты что думаешь, что я слаще морковки в жизни ничего не хавал? -Поликарпов презрительно смотрел на своего заместителя. - Есть парочка конкретных зацепок, от которых Маслу деться некуда, так что сейчас не это главное. Главное - он, сука, просёк, что, сегодня мы с ним капитально схлестнулись, и докумекал, что дерьмо проглотили мы для блезира, а сам просто так это ему не оставим. Масёл продуманный... Я так понимаю, что он сейчас уже сидит и химичит, как бы нас расписать по нулям...
- Значит, нам надо раньше него успеть!
- Нам никто не простит, если мы первые начнём: кто первый начал, на том и вина! А вот если, к примеру, нам сегодня вечером кто-нибудь - мало ли кто? - немножко фасад попортит, - Карп захохотал, - ну, типа как попробует тачку возле нашей фирмы подорвать или ещё что-то такое, то можно будет за это Маслу предъяву послать - и тогда всё будет по понятиям... Так что, Лежак, надо нам посоветоваться /ох, как хотелось бизнесмену сказать "перетереть", но он сдержался: в последнее время Поликарпов, который готовился стать хозяином города, старательно работал над собой, чтобы при случае, когда нужно будет общаться с народом, произвести выгодное впечатление на электорат...) и уже сегодня начать действовать. Зови нашего Пинкертона - так называли начальника службы безопасности фирмы “Форвард”, - мы его озадачим, и пусть он изложит нам свои соображения. Надо чтобы нам фасад попортили аккуратненько, жалко всё-таки, ну и, конечно, чтобы никого не задело, нам сейчас мертвяки ни чему. Пусть отправит на воздух какую-нибудь консервную банку поплоше...
- Что, сегодня же вечером?
- А почему нет? Сегодня же фейерверк и устроим, а завтра утром к Маслу поедут наши бойцы, и никуда он не денется!
- Так это тогда получается, что уже сегодня нужно всех собирать, пусть все под рукой будут?
- Давай всё-таки сначала с Пинкертоном... посоветуемся, - Поликарпов запнулся. - Он механику таких дел знает лучше нас с тобой, поэтому его слово тут главное. Успеем ли всех собрать, хватит ли людей для того, чтобы с Маслом покончить, - много всего нужно просчитать, ведь так с Маслом схлестнуться - это, знаешь, как на бочке с порохом сидеть и сигару курить...
Леженцев вызвал подававшего обед крепкого парня в чистом белом халате и негромко сказал ему что-то. Парень почтительно выслушал и негромко ответил:
- Слушаюсь, Олег Иванович. Больше здесь я вам не нужен?
Получив утвердительный ответ, парень бесшумно вышел из кабинета, а сотрапезники занялись десертом.
Неожиданно в кабинет, предварительно деликатно постучав, вошёл начальник компьютерного центра фирмы "Форвард", который, извинившись, негромко обратился к напрягшемуся Поликарпову:
- Сергей Григорьевич, прошу прощения ещё раз, но только что по вашему секретному адресу пришло очень странное письмо, настолько странное, что я... Понимаете, там буквально приказано в течение десяти минут разыскать вас и доложить о том, что некто, кого вы якобы хорошо знаете, приготовил нам сюрприз, которому вы чрезвычайно обрадуетесь, но обязательно нужно, чтобы через пятнадцать минут после получения первого письма вы и вы, - он обернулся в сторону Леженцева, - Олег Иванович, сидели у компьютера и ждали этот самый сюрприз. Якобы, если вы его не будете ждать, то он и не появится, только, извините, но я повторяю написанное, тогда это будет для всех просто... какой-то дурдом... Лично я, понимаете, не мог вам не доложить, это же не просто так, а ваш секретный адрес, согласитесь?
- Всё правильно, нет вопросов. Сколько времени у нас есть?
Начальник центра посмотрел на часы, мгновенно подсчитал и ответил, что у директора и его заместителя остаётся восемь с половиной минут до указанного в письме срока.
- Годится, - казалось, Поликарпов был безмятежно спокоен. - Идите к себе, через пять минут мы будем.
Дальнейший отрывистый разговор Поликарпова и Леженцева происходил на ходу - когда они торопливо перемещались в сторону компьютерного центра.
- Кто бы это мог быть?
- Некому... За полтора года по этому адресу всего два человека к нам и обращались, всё остальное - для сохранения адреса...
- Ага. И оба раза был такой крутой базар...
- Не кипишись, может, всё это ещё не так страшно?
- Ты сам в это веришь?
- На ромашке ещё погадай, веришь-не веришь! Счас всё узнаем!
Оборудованный на уровне последних достижений, компьютерный центр фирмы "Форвард" был, действительно, её мозговым центром: в нём работали исключительно квалифицированные специалисты, а его начальник, имеющий учёную степень кандидата технических наук, совсем недавно заведовал кафедрой информатики одного из университетов в европейской части России. Предприимчивые хозяева “Форварда” предложили учёному месячную зарплату, превышавшую его совокупный доход за два года, в который, к слову будь сказано, была включена и надбавка за степень... Плюс премиальные.
Ровно через пятнадцать минут после появления письма-приказа на мониторе компьютера возникла первая страница нового послания, от которой не могли оторвать взгляды господа Поликарпов и Леженцев.
Первые две страницы послания удивительным образом были похожи на те, которые совсем недавно мелькали на экране ноутбука, извлечённого из ящика стола в кабинете у Маслова, и Поликарпов сообразил, что это также "тайная бухгалтерия".
Только, похоже, на этот раз на мониторе предстало "грязное бельё" самого господина Маслова...
После того, как закончились колонки цифр и букв, настала очередь собственно послания: "Дорогой господин Поликарпов! Полагаю, что после сегодняшнего разговора с Вашим коллегой Валерием Игоревичем Масловым данный материал будет представлять для Вас определённый интерес. Очень рад, что могу Вам помочь в разрешении этого маленького затруднения.
Позвольте дать Вам добрый совет: не следует человеку Вашего положения столь серьёзно задумываться над необходимостью игры с предметами, которые могли бы взрываться или возгораться..."
Здесь компаньоны уставились один на другого с выражением почти что суеверного ужаса на лицах: каким образом то, о чём они рассуждали в отлично охраняемой столовой, отгороженной от мира крепкими, с пуленепробиваемыми стёклами, стенами /Поликарпов и Леженцев очень хорошо знали, что в России людям, у которых много денег, можно экономить на чём угодно - на выплате зарплаты персоналу, на уплате налогов, на оплате жилья, наконец! -, но только не на мерах по обеспечению собственной безопасности/, - каким образом это стало известно таинственному автору таинственного письма? В охватившем их душевном волнении почтенные руководители не подумали о том, что был некто, по указаниям кого они и их соратники давно уже действовали, как им казалось, в своих собственных интересах...
"...Впрочем, если Вам всё же захочется заниматься пиротехникой, то, разумеется, в первую очередь Вам следует обеспечить безопасность своих подчинённых и случайных прохожих. При соблюдении этих условий, вероятно, применение данных эффектов будет оправданным.
Полагаю также, что после этого следует использовать те материалы, которые Вы получили несколько минут назад. Необходимо только помнить, что многочисленные достоинства господина Маслова позволяют ему достаточно успешно ориентироваться в непредвиденных обстоятельствах, а это, в свою очередь, может потребовать от Вас принятия нестандартных, но оперативных решений. Поэтому разрешите познакомить Вас с некоторыми моими соображениями на предмет Вашего дальнейшего - гипотетического, разумеется, - поведения в ряде нештатных ситуаций..."
Далее шли три страницы, на которых было детальное описание возможных коварных действий Маслова и предполагаемых контрмер Поликарпова и Леженцева...
Забрав распечатку письма в кабинет Поликарпова, руководители фирмы "Форвард" начали совещание... с бутылки "Метаксы", половину которой они прикончили в полном молчании. Даже если бы на последней странице послания не было аккуратного слова из четырёх букв, не подлежало сомнению, что этот чёртов Босс был человеком, соревноваться с которым в области умственной деятельности, мыслительных способностей Поликарпову и Леженцеву было  по меньшей мере глупо. Потому глупо, что никто, к примеру, не посылал на всесоюзную олимпиаду по физике или математике учащихся вспомогательных школ-интернатов для детей с задержками умственного развития... Именно такими даун-таунами, не отдавая, конечно, себе в том отчета, ощущали себя крупные руководители самой мощной из бизнес-структур города Надеждинска по сравнению с неведомым им Боссом...
Сняв нервное напряжение с помощью отличного напитка, Поликарпов и Леженцев обрели способность к продолжению беседы, но здесь в кабинет  вошёл "Пинкертон", и обрадованный Поликарпов протянул ему ту часть письма Босса, которую ему можно было прочитать.
"Пинкертон" не читал письмо, а внимательно изучал его, потому что он был человеком серьёзным и обстоятельным, из тех, кто медленно запрягает, но быстро едет, а предложенный ему документ воспринимался им как руководство к действию.
Досконально зная положение дел, реальный расклад сил в Надеждинске, начальник разведки и контрразведки фирмы "Форвард" давно уже готовился к тому дню, когда интересы его хозяев и Валерия Игоревича Маслова станут настолько противоположными, что привести их к общему знаменателю мирными средствами не удастся. У него имелись свои соображения относительно наиболее верного поведения в этой ситуации его хозяев, благодаря чему Поликарпов и Леженцев, на его взгляд, полностью переиграли бы господина Маслова, но предложенные ему меры настолько превосходили всё, до чего он мог додуматься, своей эффективностью, что он испытывал лёгкую обиду на своих хозяев: как выяснилось, его просто устранили от разработки плана, который был тщательно подготовлен профессионалом высочайшего класса, учитывал абсолютно все обстоятельства, в том числе и неведомые ему, “Пинкертону”, и обеспечивал полную победу в схватке с Масловым, причём для достижения этой победы достаточно было "малой крови".
- Ваше мнение? - вывел его из задумчивости голос Поликарпова.
- Как я понимаю, вы заранее готовились к этому, поэтому план разрабатывался, вероятно, группой специалистов под руководством явно неординарного мастера своего дела, - "Пинкертон" был профессионалом, поэтому он не мог не оценить высокого качества работы. - Если вас интересует, насколько быстро мы могли бы подготовиться к исполнению плана, то, я думаю, учитывая то, как в нём всё проработано, хватит шести часов. То есть уже к полуночи мы будем готовы.
- Вас что-то смущает?
- Нет. Всё подготовлено превосходно.
Тон "Пинкертона" был не совсем обычным для этого человека, и Поликарпов, наконец, сообразил, что причина этой необычности в том, что его профессионал-подчинённый чувствует себя обойдённым, отстранённым от такого важного для фирмы дела.
- То, что вы не были привлечены к разработке плана, не означает, что вам не доверяют или вами пренебрегают. Просто вы, как специалист, могли заметить, что план подготовлен очень тщательно, - при этих словах Поликарпова "Пинкертон" согласно кивнул головой, подтверждая слова шефа, - между делом, на общественных началах, как раньше говорили,  такого не создашь, а нам не хотелось, чтобы вы отвлекались от выполнения своих прямых обязанностей на его разработку. Понимаете, найденный нами специалист, специалист очень высокого класса, - при этих словах Леженцев удивлённо вытаращился на своего старшего по положению компаньона, - давно и благополучно занимается именно подобного рода мероприятиями, и поэтому...
Поликарпов продолжал успокаивать своего подчинённого, а Леженцев про себя восхищался находчивостью и изворотливостью Карпа, повернувшего дело так, будто они сами разработали подаренный им неведомым Боссом отличнейший план действий.
Действительно, "Пинкертон" вынужден был согласиться с аргументами Поликарпова, а столь подробнее разъяснения хозяина подняли ему настроение: эти разъяснения свидетельствовали о том, что его по-прежнему ценят, ему доверяют, и он готов был работать не покладая рук, чтобы оправдать это доверие...
***
Как-то, сидя в самолёте, Эдик Терещенко попробовал подсчитать - в общих чертах, как он говорил, - сколько примерно он налетал километров за свою жизнь. В детстве он, в отличие от большинства советских школьников-пионеров, не хотел стать космонавтом, но полетать пришлось изрядно, и хотя ему так и не удалось выяснить, может ли он претендовать на зачисление в отряд космонавтов, в самолётах он чувствовал себя как рыба в воде.
Сейчас, сидя в салоне “Аэробуса”, направлявшегося в Камск, Терещенко не думал ни о чём, не строил планы, не терзался сомнениями или колебаниями, не рассчитывал варианты...
Эдик спал.
Спал сладко и крепко, будто новейший самолёт не находился на Бог знает какой высоте, преодолевая земное притяжение, пространство и время благодаря мощным турбинам или двигателям /Эдик так и не мог запомнить, как называлось приспособление, с помощью которого это чудо техники было способно не только отрываться от земли, но и перемещаться с огромной скоростью.../, а спокойно стоял себе где-нибудь на лётном поле.
Эдику даже сны не снились, он просто погружался в сладкую ванну сна, наслаждаясь покоем и отдыхом, и этому наслаждению не могли помешать все те неизбежные неудобства, что связаны с долгим перелётом, хотя, конечно, комфортабельный воздушный лайнер и сводил их к минимуму.
Эдик отлично настроился на предстоящую ему в Надеждинске работу, поэтому спокойный и крепкий сон в самолёте входил в этот настрой как один из факторов, повышающих работоспособность и обеспечивающих мгновенное включение в необходимый рабочий ритм.
План, разработанный Эдиком и Василием Редько, включал в себя, между прочим, и “ночные бдения”: самолёт прилетал в Камск достаточно поздно по местному времени, затем Эдику предстояло добраться автомобилем до Надеждинска, в котором к этому времени должна была наступить ночь, и тут-то он должен был сразу приступить в работе. Таким образом, сон в самолёте был для Эдика Терещенко выполнением его профессиональных обязанностей, и совладелец “Заслона” выполнял эту обязанность на совесть, как и всё, за что он брался.
Если бы другие профессиональные обязанности были такими же приятными!
***
Когда служебная “Волга” начальника горотдела подъезжала к маленькому домику Забродских, Лариса наклонилась к сидящему на переднем сиденье полковнику Огурцову и негромко попросила его: "Олег Иванович, вы бы не могли подождать в машине, пока я буду... объясняться с Сашкой?".
- К сожалению, Лариса Леонидовна, - Огурцов был безмерно огорчён тем, что ему предстояло сказать, и это было видно, - я не могу, и это в ваших интересах тоже, допустить, чтобы ваше общение с Александром Семёновичем происходило, так сказать, тет-а-тет, по крайней мере, до тех пор не могу, пока не выяснится его роль в этом деле. К сожалению, не исключено, что он как-то связан с теми людьми, которые... словом, вы понимаете...
- Олег Иванович, мы с Сашкой расстались три года назад, но он за всё это время ни разу не давал повод усомниться в том, что по отношению ко мне он человек порядочный. И вообще - Сашка хороший человек! Понимаете, он разгильдяй из разгильдяев, у него семь пятниц на неделе, это всё так, но он всегда вёл себя по отношению ко мне... - Лариса задумалась, подбирая слова, - достойно. Вот именно: достойно! Так всегда было, и когда мы жили вместе, и после того, как мы расстались...
- Но вы знаете, что у него есть ключи от вашей квартиры?
- Конечно. Когда мы расстались, то не было всяких там разделов имущества и прочего, мы с ним очень хорошо расстались, если, конечно, по отношению к этому можно употребить слово "хорошо"...
- А как вы думаете, зачем тогда Александр Семёнович, - полковник продолжал называть Сашку именно так, и это немного сбивало с толку Ларису: ей казалось, что речь идёт о каком-то другом человеке, а не о её бывшем муже, - бывал у вас в квартире?
- Не знаю, может, просто так забегал, я ведь живу в центре, а “Нахаловка” сами знаете где... Когда мы поженились, Сашка всё говорил о том, что благодаря мне он попал "на Бродвей". Мы смеялись ещё над этим: я-то на этом, ну, настоящем Бродвее, бывала не раз, мы там чуть ли не каждый год два-три раза прыгаем, в Америке этой, у них батут очень популярен.
- Буду с вами откровенен, Лариса Леонидовна! - Огурцов замолчал, как бы подбирая слова, - Я и сам не думаю, что ваш бывший супруг каким-то образом связан с людьми, которые так настойчиво интересуются вами. Он, действительно, человек несколько иного плана, если судить по тем данным, которыми мы располагаем.
Но... И вы сами посудите: именно он появляется у вас дома в то самое утро, когда вы привозите из Парижа важнейшие документы, причём вы сами не знаете об этом! И, заметьте, именно после его неожиданного появления из вашего дома исчезает пакет, в котором эти документы находились...
Конечно, это может быть простым совпадением, и тогда, я надеюсь, всё сейчас же станет на свои места. Но... а вдруг это не простое совпадение? Слишком уж высоки ставки в этой игре, простите за банальное сравнение, слишком уж настойчиво люди, которые многое потеряли, ищут встречи с вами. И Александра Семёновича могли…
- Олег Иванович! - неожиданно для себя Лариса подметила нечто в рассуждениях Огурцова, что заставило её перебить полковника... - Олег Иванович! Но ведь если эти люди снова приходили ко мне домой, то это означает, по-моему, только одно: они до сих пор не получили того, что им нужно! То есть кассеты у них до сих пор нет, понимаете? И если кассету взял утром Сашка, то он - не с ними, он не имеет к ним никакого отношения!
“Умная, чертяка! - с досадой подумал Огурцов. - Догадалась! Нет, правы те, кто говорит о спортсменах, что это люди, Богом одарённые щедро... И если они у себя, в спорте своём, чего-то добились, то это только потому, что люди они по-настоящему талантливые! Эти высоколобые, которые считают их дебилами, понять не могут, что их кажущаяся ограниченность - это не дебилизм: просто человек, который серьёзно занимается спортом, должен на каком-то этапе своей жизни сосредоточиться только на нём, иначе результатов не будет. Поэтому остальное он вынужденно откладывает “на потом”, но тогда, когда он за это берётся, он и здесь быстро оказывается на сто голов выше остальных, простых смертных. Потому что знает, что такое работа, высокий результат, знает, как себя заставить работать! А настоящий талант никуда не девается...” 
- То есть вы, Лариса Леонидовна, хотите сказать, что кассета до сих пор находится у Александра Семёновича?
- Я... не знаю... - Лариса, обрадованная тем, что подозрения полковника Огурцова о причастности Сашки к людям, которые её преследовали, оказались безосновательными, думала только об одном, поэтому слова полковника натолкнули её на новый взгляд на произошедшее. - А может быть, у него вообще нет этой кассеты?
Огурцов, задумчиво покивав головой, промолчал.
- Нет, ну в самом деле, Олег Иванович, ведь может же так быть?
- Может, - спокойно подтвердил полковник Огурцов. - Всё может быть, всё может статься... Теперь вы понимаете, Лариса Леонидовна, почему, по крайней мере в начале вашей беседы с Александром Семёновичем, необходимо моё присутствие?
- Да, конечно, только... понимаете, мать Сашки, моя бывшая свекровь, она очень странная женщина...
- Ну что же, будем знакомиться со "странной женщиной", кстати, по-моему, даже и фильм такой был? А может, книга?
Тем временем служебный автомобиль полковника остановился возле жилища Забродских. Жилище это ничем не выделялось среди таких же, из подручных материалов, возведённых наспех хором обитателей "Нахаловки". Маленький домик, штукатурка на стенах которого неоднократно отваливалась и обновлялась, крыша которого была покрыта рубероидом, как в "Нахаловке” говорили "толью", несколько скособоченный от времени... Жалкий палисадник с одиноко торчащим подсолнухом, который почему-то не успели сорвать соседские пацаны...
Когда Лариса предупреждала Огурцова о "странностях" своей бывшей свекрови, она хотела подготовить полковника к тому, что, вполне возможно, Алевтина Филимоновна Забродская встретит их матерной бранью, которая из всех богатств русского языка для неё и была "основным средством общения людей обществе, орудием выражения их мыслей и чувств".
Особенно чувств.
Алевтина Филимоновна не была законченной алкоголичкой, но спиртным не брезговала, причём диапазон напитков, употребляемых ею, был чрезвычайно широк: от коньяка, который иногда каким-то чудом оказывался на её грязном столе, до более (если не сказать до боли!) привычного “самжене” (“нахаловское” название самогонки) или, что было совсем уже в крайних случаях, “тройнушки”, “Шипра” или “Русского леса”, которые обычно разбавлялись водой из-под крана.
Естественно, что одним из последствий возлияний становилось изменение отношения к окружающему миру, которое и без того не было у Алевтины Филимоновны доброжелательным и терпимым, в сторону агрессивного желания доказать окружающим, что она, Алевтина Забродская, является самой-самой всегда и во всём.
Поскольку круг общения Алевтины Филимоновны со временем стал чрезвычайно ограничен, ибо большинство соседей предпочитало десятой дорогой обходить её дом, чтобы не столкнуться ненароком с “этой придурошной Забродихой”, основную тяжесть межличностных контактов матери тащил на себе Сашка. Это было его крестом с самого детства, но особенно тяжело было ему последние три года - после его неудачной женитьбы.
Женитьбу единственного сына Алевтина Филимоновна восприняла как личное оскорбление, как посягательство на её суверенное право единолично распоряжаться его судьбой, поэтому невестка в её глазах изначально стала чем-то вроде исчадия ада, с которым необходимо было бороться всеми доступными средствами, кроме, до поры - до времени!, дихлофоса.
Кроме этого, Алевтина Филимоновна так и не смогла простить Ларисе, что она и Сашка в тот памятный для обоих первый день незаметно для себя съели почти все яблоки, которые Сашка должен был отвезти её родной сестре, своей тётке, устроившей по этому случаю грандиознейший скандал...
Именно поэтому Лариса, в сопровождении полковника Огурцова подходившая к двери домика Забродских, испытывала достаточно неприятные ощущения. Конечно, у неё была робкая надежда на то, что дома окажется только Сашка - и это поможет избежать волнующего душу общения с бывшей близкой родственницей, но... Надежда эта была именно что робкой - ну куда могла в это время дня отправиться Алевтина Филимоновна, которая, скорее всего, с утра уже порядочно укушалась и которой поэтому было очень непросто перемещаться в пространстве?..
На негромкий, но настойчивый стук в дверь никто не отозвался, и полковнику Огурцову пришлось повторить операцию, придав своим движениям большую амплитуду и энергию, что нашло выражение во вполне отчётливо усилившемся звуке. Как ответ на его старания можно было воспринять появление над забором, отделявшим "усадьбу" Забродских от цивилизованного мира, лохматой головы Лёхи, испитого мужичка неопределённого возраста, соседа Алевтины Филимоновны и её собутыльника, с которым, впрочем, её бывшую свекровь, как поняла позднее Лариса, связывали какие-то, достаточно сложные, отношения.
Вытаращившись на Ларису ярко-голубыми навыкате глазами, Лёха с полминуты мучительно соображал, затем, очевидно, довольный своей памятью, осклабился, показав одиноко торчащий зуб, и прошамкал: "Привет, красавица ты наша, мужа ищешь?". Очевидно, для него Лариса всё ещё оставалась женой Сашки, хотя он и удивлялся, чего это вдруг Сашка живёт у матери, если у его бабы есть такая шикарная хата в центре...
- А твоего нет, - смачно отрыгнув, поведал Ларисе Лёха. - Одна Забродиха дома, только она сейчас готовая...
- А где Сашка?
- А хрен его знает! Был - а теперь нет... А где нет? - Лёха с удивлением уставился на Ларису и её спутника.
Понять смысл последнего вопроса Лёхи было почти невозможно, и Лариса хотела было продолжить свои расспросы, но тут в дверях дома появилась хозяйка, сразу взявшая инициативу в свои руки.
- О, Лорка, это ты... - внешний вид Забродской был, в общем-то, не столь уже и отталкивающим, но тот аромат, который она распространяла, заставлял пожалеть о появлении в её владениях. - Тебе чего?
Конечно, Лариса не рассчитывала на особое гостеприимство со стороны Алевтины Филимоновны Забродской, но всё же она была обескуражена таким бесцеремонным хамством пьянчужки.
- Алевтина. Филимоновна, я... - начала было она, но Забродская её перебила.
- А-а-левтина Филимо-о-новна, - протянула она, и вдруг залилась пьяными слезами. - Вот всегда ты так, фу-ты, ну-ты... Нет бы назвать меня по-человечески, мамой, не чужие ведь люди, сына тебе отдала, кровинушку свою, сыночка единственного моего...
Похоже, что Забродская готова была забиться в истерике, но, как это часто бывает у алкоголиков, её настроение вдруг мгновенно изменилось, и она снова стала хамовато-агрессивной.
- Тебе чего надо-то, я не пОняла, давай по-быстрому!
- Алевтина Филимоновна, мне нужен Сашка.
- Смотри ты на неё, Сашка ей нужен! Он-то тебе, может, и нужен, только ты теперь ему даже даром не нужна! Ясно?!
По опыту Лариса знала, что сейчас общение с полуозверевшей алкоголичкой практически невозможно, и поэтому девушка беспомощно посмотрела на полковника Огурцова, который решил, что сейчас самое время вмешаться в разговор.
- Забродская, Алевтина Филимоновна? - оловянным голосом спросил, полковник, и этот простой вопрос, заданный невыразительным и негромким голосом, оказал буквально магическое воздействие на ещё недавно готовую растерзать весь мир гражданку, носившую это славное имя.
- Забродская, - неохотно подтвердила она.
- Полковник Огурцов, начальник городского отдела внутренних дел города Надеждинска, - голос полковника был по-прежнему тусклым и невыразительным, и, как ни странно, именно это заставляло "приходить в себя" изрядно хмельную хозяйку.
- Да... Чем могу быть полезна? - спросила Забродская, и настал черёд Ларисы удивляться: она и предположить не могла, что её бывшая свекровь способна произнести подобную фразу.
- Может быть, мы могли бы пройти в дом?
- Да-да-да... Прошу в дом! - Алевтина Филимоновна даже попыталась улыбнуться, сделав приглашающий жест в сторону облупленной двери, которую ещё мгновение назад закрывала своим тщедушным телом, как бы готовясь отставать гарантированную законом неприкосновенность своего жилища.
Огурцов вежливо пропустил женщин вперед, после чего шагнул через порог...
Нет, конечно, выросший в "Нахаловке" Олег Иванович Огурцов повидал всякое в своей жизни, но беспорядок, царивший в доме Забродских, казалось, произвёл впечатление даже на него. Во всяком случае, он несколько приостановился в дверях, пытаясь сориентироваться и не поставить ненароком ногу на предмет, который мог оказаться чем угодно.
- Прошу садиться! - и Забродская, уже уверенным жестом, показала на стоявшие возле большого круглого стола колченогие стулья.
Олег Иванович обратил внимание на то, что Лариса Сизова стоит неподвижно, а взгляд её устремлён куда-то в глубину комнаты. Проследив за этим взглядом, полковник в полумраке сумел рассмотреть что-то блестящее, небрежно брошенное на подоконник и еле заметное из-под старой, пожелтевшей газеты, лежащей сверху.
- Лариса Леонидовна?
- Олег Иванович, - Лариса оторвала взгляд от столь притягательного для неё предмета и посмотрела на полковника. - Олег Иванович, по-моему, это он...
Услышав эти слова, Огурцов, что называемся, "сделал стойку". Эти слова могли означать только одно: на грязном подоконнике развалюхи семейства Забродских лежал тот самый пакет, который был привезён Ларисой Сизовой из Парижа, который не был забран у неё погибшим накануне Евгением Воропаевым, который таинственно исчез сегодня утром из квартиры Сизовой, - и в котором должна была находиться та самая кассета, поисками которой он, полковник Огурцов, безуспешно занимается весь сегодняшний день!
Было от чего прийти в волнение даже очень спокойному человеку...
- Вы уверены в этом, Лариса Леонидовна?
Тут в разговор вмешалась хозяйка дома, которая, очевидно, решила, что с её стороны невежливо так долго молчать.
- Ну что вы, в самом-то деле, садитесь, - и она повторила свой приглашающий жест.
- Алевтина Филимоновна, - голос полковника Огурцова был строг и официален. - Нам необходимо знать, что это за предмет лежит у вас на подоконнике? - и полковник указал на искомый предмет.
- Предмет? - Забродская проследила за рукой полковника и, как показалось, сама впервые обнаружила то, на что указывала эта рука. - Вы об этой торбе, что ли?
Подойдя к подоконнику, Алевтина Филимоновна небрежно взяла пакет, встряхнула его, и Лариса окончательно убедилась в том, что это был тот самый пакет с изображением Эйфелевой башни, который бесконечно давно, как ей сейчас показалось, в парижском аэропорту Орли передала ей Лерка Назье, небрежно бросив перед этим в него взятую из рук Франсуа кассету, на которой Шарон Стоун, широко раскрыв свои удивительно выразительные глаза, загадочно улыбалась, как бы говоря своей улыбкой: ничего не поделаешь, дорогие мои, это вам не что-нибудь, а самый что ни на есть “Основной инстинкт”...
Пакет в руках у Забродской небрежно раскачивался, а Лариса и полковник Огурцов заворожёно смотрели на эти медленные колебания красивой французской штучки...
- Так вы об этой торбе? - переспросила своих гостей Алевтина Филимоновна, снова решившая, что молчание слишком затянулось. - Об ней, что ли?
- Откуда он у вас?
- Знать не знаю!
- Вы хотите сказать, что это не вы его туда положили?
- Ну да! - Забродская смотрела на полковника Огурцова с нескрываемым удивлением: неужели она неясно выразилась?
- Как он мог там оказаться?
- Кто-то принёс, наверное... У меня, знаете, в дому бывают люди, хорошие люди, друзья мои в гости заходют... - похоже, что Алевтину Филимоновну опять стало "развозить", и в голосе её мелькнули визгливые ноты.
- Но кто именно это мог сделать? - гнул свою линию Огурцов.
- Говорю же, что кто-то принёс, - упрямо повторила Забродская, - а кто - не знаю, сказала же один раз по-человечески...
- Может быть, это Александр Семёнович принёс? - вкрадчиво спросил Огурцов, и в ответ на эти слова Забродская разразилась настоящим водопадом сбивчивых фраз.
- Сашка не мог принести, потому что... Утром его не было, а я сама была дома... Может, это Лёха приволок, он может...
Понимая неслучайность визита Ларисы и полковника Огурцова, она старалась в потоке слов скрыть свою настоящую тревогу, которая заставила её даже протрезветь.
Дело было в том, что Алевтина Филимоновна по-своему сильно любила сына Сашку, хотя и портила ему, как могла, жизнь. Внешний вид пакета ясно дал ей понять, что его мог принести в дом только Сашка, а появление высокого милицейского начальника заставляло предположить, что с этим пакетом связано что-то малоприятное. Вместе с тем, она прекрасно знала, что её сын никогда не был вором, хотя при случае не отказывался прихватить по мелочам что-то, что лежит не очень хорошо.
Сейчас ей казалось, что бывшая невестка, дрянь такая, и этот сволочь-полковник приехали для того, чтобы арестовать Сашку за кражу пакета, который она сама только что увидела, и она пыталась всеми возможными средствами убедить его в том, что сын не имеет никакого отношения к этой - предполагаемой ею - краже.
Все эти соображения Забродской, конечно же, легко "читались" полковником Огурцовым, поэтому он стал успокаивать встревоженную мать Александра Забродского.
-  Алевтина Филимоновна, буду абсолютно честен с вами: мы ни в чём не обвиняем и даже ни в чём не подозреваем Александра Семёновича, поэтому сейчас ему абсолютно ничего не угрожает и даже не может угрожать. Просто сегодня утром, когда Лариса Леонидовна встретила его совершенно случайно возле своего дома, она передала ему кое-какие вещи, которые ему прислала из Парижа госпожа Валерия Назье...
- Лерка, что ли?!
- Да-да, она. Так вот: понимаете, Лариса Леонидовна в спешке просто... ну, перепутала очень похожие пакеты, поэтому у Александра Семёновича совершенно случайно оказался пакет с другими, другим людям предназначенными, вещами. Понимаете? Она перепутала. А это очень важные вещи, они очень нужны другим людям, и, собственно, именно поэтому мы и приехали...
Слова полковника Огурцова успокоили Алевтину Филимоновну Забродскую, и она даже улыбнулась: “Ишь ты, и молодые тоже могут чего-то перепутать... Я-то думала, что это только я всё на свете путаю, гипертония у меня сильная...”.
- Да-да, гипертония - это очень неприятно, - сочувственно покачал головой Олег Иванович Огурцов. - А всё-таки, Алевтина Филимоновна, не могли бы вы предположить, где сейчас Александр Семёнович?
- Сашка-то? Этого я никак не знаю, он убежал, когда я ещё спала, потом, может, домой и заходил, да я не слыхала...
- А он не говорил, где он может быть? С вечера, когда вас гипертония не так сильно мучила, не говорил?
- С вечера не говорил! - с облегчением выдохнула святую правду Забродская. - Я бы запомнила! Может, он на работе, во Дворце этом своём, он же у меня дурачок, он там, на работе, сутками пропадает?
На работе Александр Семёнович Забродский сегодня, как проинформировали полковника Огурцова, не появлялся, но в этом не было ничего удивительного: его “руководящая должность” предоставляла возможность бывать на работе только тогда, когда в этом была реальная необходимость. Как правило, Сашка утречком звонил директору Дворца спорта и узнавал, как он называл это, диспозицию на день, после чего со спокойной совестью занимался своими делами...
- На работе его нет, это мы уже знаем.
- Ну тогда, - и Забродская широко развела руки в стороны, как бы показывая таким образом, насколько широк круг жизненных интересов её сына, что автоматически исключало какие-то вопросы лично к ней, - тогда я не знаю...
- Может быть, кто-нибудь из соседей мог бы нам помочь? - задавая этот вопрос, Олег Иванович Огурцов внутренне смеялся сам над собой: в “Нахаловке”, большая часть мужского населения которой, а также некоторые представительницы слабого пола, были хорошо знакомы с местами не столь отдалёнными, к милиции (“мусорам”, “ментярам” и т.д., и т.п.) относились соответственно. Поэтому помогать милиции мог только совершенно больной на голову человек… Как следствие, в случае выявления факта заболевания (в форме сотрудничества с органами правопорядка...) аборигены лечили этого беднягу с помощью весьма действенных лекарственных средств, которых не было ни в одном фармацевтическом справочнике...
Так было всегда, и новые поколения “нахаловцев” свято сохраняли традиции. 
- А вы самИ поспрошайте, - со скрытым ехидством посоветовала Забродская, - может, кто и поможет, свет не без добрых людей...
- Спасибо, мы так и сделаем, - на полном серьёзе ответил полковник Огурцов. - А вас я очень попрошу передать Александру Семёновичу, чтобы он, когда появится, обязательно связался со мной вот по этому телефону... Я вам оставлю номер телефона, и пусть он мне обязательно позвонит, - и, как бы  отвечая на невысказанные возражения Забродская, Огурцов заботливо продолжил. - Я понимаю, что в вашем районе с телефонами неважно, но, вероятно, вам бы не хотелось, чтобы мы сами снова разыскивали Александра Семёновича? Найти-то мы его, конечно, найдём, но...
- Давайте телефон, Сашка вам позвонит, как приедет, - торопливо сказала Забродская, и полковник Огурцов сделал вид, что не заметил этой её невольной проговорки. Конечно, он мог бы, что называется, мёртвой хваткой вцепиться в это "приедет" и вытащить из Забродской информацию о том, куда и надолго ли уехал её сын, но сейчас, когда вожделенный пакет находился в руках у Ларисы Сизовой, в этом, как он полагал, не было особой необходимости...
- Алевтина Филимоновна, спасибо вам за помощь, вы очень хорошая и заботливая мать, - при этих словах полковника Огурцова заботливая и хорошая мать прослезилась и грязной рукой стала вытирать глаза.
- Один у меня Сашка-то...
Полковник Огурцов и его спутница молча дошли до автомобиля, молча расположились на заднем сиденье, помолчали.
- Знаете, Олег Иванович, я прямо поверить могу, что весь этот кошмар уже закончился... - в голосе Ларисы слышалась только усталость,
- Похоже, что закончился, Лариса Леонидовна. Очень похоже... Давайте, наконец, посмотрим вместе на эту самую, кассету, которая причинила вам столько неприятностей.
- Смотрите вы, Олег Иванович, - и Лариса протянула полковнику пакет, который до этого крепко прижимала к груди, как бы боясь, что он может именно сейчас куда-то улететь.
- Пусть буду я, - тяжело вздохнув, полковник принял из рук девушки пакет и заглянул в него.
...Огурцов очень долго смотрел на содержимое наконец-то найденного пакета: небольшой альбом для фотографий, высокий и узкий чёрный флакон с какой-то парфюмерией, несколько кассет для бритвенного станка “Жиллет”, большая, в яркой и красивой обёртке, шоколадка...
Больше в пакете ничего не было.
***
Переговорив по телефону с Эдиком, Жак решительно поднялся из-за стола и прошел в кабинет своего шефа, который, приветливо приподнявшись с кресла, протягивая ему руку и радушно улыбаясь, приветствовал своего ведущего дизайнера, работа которого сделала имя его агентству и приносила основной доход.
- Жак!
- Привет, Анри. Я по делу.
- По делу потом! Я вчера видел в новостях твою девушку, она была божественна! Мои дочери только что не молятся на неё, представляешь, получили у неё вчера автографы, так уже сегодня эти автографы-программки в рамочках от фотографий висят у них прямо над кроватями. Фотографии вынули, а программки вставили в рамочки... Моника, вообрази, вытащила из рамки Коко (это был любимый спаниель семейства Форже, которое всё семейство в прямом смысле носило на руках), ты можешь такое вообразить?
Этот сомнительный комплимент не мог не вызвать у Жака улыбку.
- Очень рад, что моя Лариса занимает в сердце твоей дочери место, которое раньше занимал Коко!
Теперь расхохотался упитанный Анри, который только сейчас заметил очевидный комизм ситуации.
- Молодец, руанец, ты растёшь, с юмором у тебя всё в порядке. Ну ладно, по делу так по делу: что там у тебя?
- Анри, я сегодня не работаю, мне нужно быть дома!
- ?
- Объясню потом, но, надеюсь, ты понимаешь, что всё это очень серьёзно, иначе я бы к тебе не пришёл...
- Конечно, Жак, - Анри помолчал. - Ты ведь знаешь, что имя нашей фирме делаешь ты. Кто я такой без тебя? Так, средней руки администратор, и я это отлично понимаю. Потому и живу без проблем!
- Спасибо, Анри. Я действительно должен сейчас побыть дома, работать не получается, знаешь, ведь толку от меня сейчас никакого.
- Я тебя отлично понимаю, Жак. В случае чего, вероятно, я могу отыскать тебя дома, да? Сегодня ко мне должны приехать люди, которые могут предложить очень выгодную работу, помнишь, я тебе об этом говорил пару недель назад?
- Это насчёт того нового ресторана?
- Да-да, это они.
- Но  ведь пока я тебе не нужен?
- Пока нет, это позже они обязательно захотят с тобой встретиться.
- Захотят - встретимся... Ещё раз спасибо, Анри, если понадоблюсь - звони обязательно. Пока!
Выйдя из кабинета шефа, Жак заскочил к себе в кабинет, взял необходимые мелочи и отправился к матери.
...Из окна квартиры Нади Луазо была видна Триумфальная арка, а сама квартира напоминала Жаку дом его бабушки и тётки в далёком Камышине, куда Надя привозила маленького Жака при первой возможности.
Жак неоднократно предлагал матери свои профессиональные услуги, но Надя каждый раз вежливо отклоняла эти предложения, объясняя сыну, что она хочет жить не в чужой, а в собственной квартире. "Это я-то тебе чужой?!"- возмущался при этих словах матери Жак, а мать только улыбалась в ответ на его искреннее возмущение...
Сейчас, когда Жак впервые обустраивал свой собственный дом, в котором собирался жить вместе с любимой женщиной, он начал понимать, что имела в виду мать, говоря о “чужой квартире”, и это было для него своего рода потрясением. Он, успешный, преуспевающий и даже модный дизайнер, по проектам которого были оформлены, наверное, уже сотни квартир и домов, впервые задумался о том, ощущают ли живущие в них люди эти удобные, на высоком художественном уровне “сделанные” жилища, своим настоящим домом...
Жак не был халтурщиком в своей работе, он честно отрабатывал свои гонорары, но только сейчас он стал понимать, что совершенный дизайн только тогда оправдывает себя, когда он помогает выразить, воплотить индивидуальное восприятие мира человеком, его человеческую неповторимость. Понимание это пришло к нему тогда, когда он задумал и стал отделывать “комнату Синей Бороды”, как он стал называть теперь сюрприз, который он готовил Ларисе.
Жак надеялся, что в дальнейшем это осознание своего предназначения - как человека, создающего “дом” для души и тела, в котором и душа, и тело жили бы в комфорте и гармонии, - поможет ему в работе.
...Странно, но, глядя на мать, Жак никак не мог поверить, что его маме уже за шестьдесят: всю жизнь он воспринимал Надю как молодую и энергичную женщину, совершенно не замечая тех изменений в её внешности, которые были вызваны неизбежным влиянием возраста...
Более того, рассматривая фотографии, а детских фотографий у Жака было огромное количество, потому что Жиль очень любил фотографировать жену и сына, создавая, как это теперь мог профессионально оценить его сын, высокохудожественные фото, Жак приходил к выводу, что мама по сравнению со своим изображением на них ничуть не изменилась, разве что ещё больше похорошела!
И был абсолютно искренен в этом своём убеждении.
Надя ждала сына, поэтому дверь открылась сразу же.
- Сынок...
Жак подошёл к матери, обнял её за плечи и прижался к её пахнущим ромашкой пышным волосам, свободно распущенным по плечам.
- Мама...
- Проходи, мальчик, садись вот сюда и рассказывай...
Собственно, обо всём, что происходило в России, Надя была проинформирована значительно лучше сына, но сейчас, она понимала, Жаку нужно дать выговориться, чтобы он избавился от того, что носил в душе, чтобы оно выплеснулось наружу и перестало безжалостно терзать его...
- Я говорил с Эдиком... - начал Жак, и Надя, уютно устроившись в удобном кресле напротив сына, внимательно слушала его, всем своим видом выражая живейшее и неподдельное участие и понимание.
Жак говорил долго, он мог не скрывать своих чувств, потому что знал: мать поймёт его, разделит его переживания, переживая всё происходящее так же глубоко, как и он сам. Правда, Жак не мог знать того, о чём говорили между собой Елена и Надя, он не понимал ещё, что семейное проклятие (или дар Божий?!) - быть в жизни однолюбом - может, если что-нибудь случится с Ларисой, навсегда искалечить его жизнь.   
Выговорившись, Жак обессилено замолчал, и тогда стала говорить мать.
Она просто рассказала сыну о том, как она и Жиль гуляли по ночной фестивальной Москве, как они распевали вместе со всеми - незнакомыми и всё же родными друг другу участниками этих ночных хождений - ставшие знаменитыми “Подмосковные вечера”, как смешно говорил вначале Жиль на совершенно чужом для него языке, как им пришлось буквально сражаться за право быть вместе в те времена, когда на её родине иностранцев из так называемых “капстран” воспринимали поголовно как американских шпионов... Как, наконец, она приехала к Жилю, и они оба расплакались в аэропорту, расплакались, как дети, не стесняясь слёз и даже радуясь им...
Пока Надя говорила, за окном стемнело, и в сумерках Жак видел только силуэт матери, а её негромкий голос, казалось, доносился сквозь заполнивший комнату полумрак как бы издалека - и он был совсем рядом, Жаку даже хотелось потрогать рукой мамин голос, таким упругим, сильным, дарящим ему силу и бодрость, был этот голос...
- Всё у нас будет хорошо, мой мальчик, - закончила свой рассказ Надя. - По-другому и быть не может. Ты же знаешь Эдика, уж если он за это взялся! Ты хочешь ехать домой?
- Думаю, что да, - Жак, казалось, колебался. - Да, ты знаешь, сейчас я хочу быть дома...
- Для того, конечно, чтобы заканчивать свой таинственный “сюрприз”? - Надя лукаво улыбнулась сыну, и Жак вдруг понял, почему и зачем он так хотел домой. Конечно же, именно эта комната, в которую Лариса должна будет войти только тогда, когда он, Жак, сделает всё необходимое для того, чтобы она смогла увидеть там то, что - он не сомневался в этом! - обрадует её и даст возможность почувствовать, что она - дома! Не отдавая себе в этом отчёта, он подсознательно стремился туда, в мир, который он создавал для своей любимой...
Он ничем не мог помочь ей сейчас там, в далёкой и страшной России, но здесь, в их доме, он должен всё приготовить к приезду Ларисы. Это будет его, Жака, ответ обстоятельствам, которые хотели разлучить их.
- Как ты догадалась о том, о чём я только сейчас сам догадался? - изумлённо спросил он у матери, и та в ответ лишь счастливо засмеялась: “Когда у тебя будут свои дети, ты не станешь задавать такие детские вопросы, сынок”.
- Я еду домой, мне осталось совсем немного, всего-ничего, и я буду работать сегодня всю ночь, но сделаю это! - Жака охватило нетерпение, и Надя посмотрела на сына со смешанным чувством любви и горечи: сейчас он был поразительно похож на отца, на того Жиля, который всегда искрился энергией и верой в будущее.
- Вечером я позвоню тебе. Надеюсь, что скоро Эдик сообщит Елене, что там у них и как, а она сразу же перезвонит мне.
- Пока, мама! - торопливо поцеловав мать, Жак стал собираться домой, но мысленно он уже был там, в этой комнате, которая должна была стать для Ларисы его свадебным подарком.
Удивительным подарком, который мог быть сделан только одним человеком на свете...
***
Ситуация, в которую попал Босс, могла быть названа цейтнотом, и главным для него сейчас было - не дать ей перерасти из цейтнота в цугцванг, когда ты просто не имеешь выбора и обязан делать только то, что требуют обстоятельства.
Даже для начинающего шахматиста понятно, что цугцванг - это полный крах, после того, как попадаешь в него, можно сразу же сдавать партию, потому что чужая воля неумолимо и безжалостно приведёт тебя к унизительной капитуляции, сведя твою роль в партии всего лишь к механическому воспроизведению того, что тебе предписано делать.
Анализируя ситуацию, Босс настойчиво искал свои вероятные ошибки, те самые ошибки, которые могли бы помешать реализации вроде бы до мельчайших деталей просчитанного плана. Это нужно было сделать для того, чтобы избежать повторения нынешнего аврала, когда он, вроде бы предусмотрев все возможные варианты, вынужден был поспешно изменять план и форсировать события из-за того, что не учёл “человеческий фактор”. То есть исполнителей, которым надлежало сыграть свои эпизодические роли в грандиозном спектакле, каковой спектакль, казалось ему, был отрежиссирован до финальной мизансцены.
Хорошо ещё, что всё удалось исправить быстро и, как он надеялся, эффективно.
Собственно, как он ни ругал себя, но эти быстрота и эффективность стали следствием его предусмотрительности, так что по-другому, наверное, не могло и быть.
Босс находился сейчас в своём тайном убежище, о котором не знал никто, даже люди, которые имели право знать всё о его деятельности, потому что именно они обеспечивали надёжность тылов в проводимой им сейчас операции. Парадокс и пикантность сложившихся обстоятельств заключались в том, что Боссу невольно помогал человек, который в своё время сам сильно пострадал от деятельности нынешних подпольных хозяев города, но не сумел тогда посчитаться с ними. Теперь, сам того не ведая, он косвенным образом обеспечивал проведение операции по разгрому тех, кто в своё время оказался сильнее, хитрее, дальновиднее его самого.
Вероятно, если бы он смог узнать о своей роли в происходящем, он бы очень обрадовался такому развитию событий и был бы весьма признателен Боссу за его высокопрофессиональную деятельность.
Но Босс и предположить не мог, каким бы это образом его невольный сообщник смог узнать о своей роли в этом запутанном деле...
Своё убежище Босс создавал долго, оснащал его в соответствии с задачами, которые ему предстояло решать с его помощью, поэтому сейчас ему было жалко уходить из этого, заботливо им сконструированного, совершенного мирка, в котором каждая вещь была на своём месте, имела своё предназначение и была в своём роде совершенством: для достижения поставленной цели Босс не жалел денег, поэтому собранная здесь аппаратура, действительно, была лучшей из того, чего достигла в настоящая время компьютерная промышленность.
Сидя в удобном кресле, Босс ещё раз прогонял в голове ход дальнейшего развития событий, придирчиво отыскивая свои возможные ошибки, и этот процесс был ему очень приятен: работа была почти закончена, она была проделана на совесть, найти крупные ошибки не удавалось, а мелкие... Кто их знает, эти мелкие ошибки, что они из себя представляют? Это как мельчайшие пузырьки воздуха в стали: внешне всё хорошо, увидеть их невозможно, сталь кажется цельной и прочной, но внутренняя пустота в любой момент может вызвать крах...
Боссу казалось, что его противники, незаметно для себя, очутились в цугцванге. Их действия, которые воспринимались ими как самостоятельные, были всего лишь частью общего процесса разрушения, а общий ход этого процесса не оставлял действующим лицам иной возможности для действий, кроме той, которая изначально была предусмотрена планом. Чистый цугцванг, о котором игроки до поры, до времени не подозревают... Однако совсем скоро будет сделан последний ход, после чего картина станет ясной даже идиоту, но ничего изменить уже нельзя: партия окончена, господа!         
Посмотрев на часы, он увидел, что почти опоздал. Будучи человеком пунктуальным, можно даже сказать, болезненно пунктуальным, он не мог позволить себе опоздать куда бы то ни было, поэтому, быстро выключив технику и приняв необходимые меры предосторожности, Босс покинул своё тайное убежище.
***
Окна небольшой одиночной палаты частной клиники были плотно зашторены, поэтому наступление сумерек на улице никак не сказалось на ровном освещении комнаты, оборудованной всем необходимым для того, чтобы её временные обитатели не ощущали слишком заметного дискомфорта от вынужденного пребывания в ней.
Сидевшая возле стоящего в углу небольшого столика медсестра была специалисткой очень высокой квалификации, привыкшей неукоснительно выполнять все те инструкции, которые давали ей лечащие врачи обитателей палаты. Сейчас она поглядывала на часы, поскольку доктор Пикок предупредил её о том, что пациентка, мадам Назье, получившая успокоительное, предположительно должна будет прийти в себя в ближайшие полчаса.
Предписание доктора было простым: в разговоры на какие-либо темы, которые затронет больная, не вступать, сразу же сделать инъекцию, после которой мадам Назье гарантирован двенадцатичасовой сон. Несмотря на это, сестра должна была – до того момента, когда её сменят, внимательно наблюдать за состоянием мадам Назье, тщательно фиксируя все гипотетические проявления неадекватной реакции на действие препарата.
Сестра поглядывала на лежащую в постели женщину с любопытством: ей сообщили, что мадам Назье была доставлена в клинику в тяжелейшем состоянии после того, как обнаружила своего мужа зверски убитым грабителями в их собственной квартире. Такие вещи производят впечатление даже на отлично вышколенных сотрудниц специальных клиник, хотя эти люди на своём веку повидали немало... Кроме того, удивительная красота пациентки, которую не могло скрыть даже пережитое женщиной нервное потрясение, не могла не привлечь к себе внимания, и медсестра невольно любовалась этим совершенством, с которым практически невозможно было связать ужасную драму, искалечившую жизнь этой молодой женщины.
Больная, похоже, начала освобождаться от воздействия препаратов: она зашевелилась, приоткрыла глаза, затем снова закрыла их, и неожиданно, резко взмахнув длинными ресницами, в упор посмотрела на подошедшую к кровати медсестру. Взгляд был вполне осмысленным, и это был взгляд тяжело больного человека.
- Франсуа... - слабо прошептала больная.
- С вами всё хорошо, вы находитесь в безопасности, - размеренно и успокаивающе произнося эти слова, медсестра быстро достала заранее приготовленный шприц. - С сами всё хорошо...
- Франсуа! - голос Валерии Назье окреп, в нём появилась удивительная для её состояния сила. - Где Франсуа? - требовательно обратилась она к сестре. - Где мой муж? Позовите его сюда!
Мадам Назье не обратила внимание на лёгкий укол в руку - сестра действовала профессионально, - во время которого в её тело была введена капелька желтоватой маслянистой жидкости. Эта жидкость оказала мгновенное действие: буквально минуту спустя Валерия Назье, которой вдруг расхотелось задавать вопросы, потому что ей стало очень хорошо, тепло и спокойно, снова погрузилась в блаженное состояние беспамятства.
В этом состоянии ей не хотелось знать, почему её муж Франсуа не приходит к ней тогда, когда она зовёт его...
***
Приём граждан Владимир Иванович Птицын завершил на мажорной ноте: ему удалось облагодетельствовать пожилого начальника одного из ЖЭКов Надеждинска – как бы из резервов горисполкома этому ЖЭКу было выделено дополнительное оборудование для организации уборки мусора с улиц города. Проще говоря, начальник просил у него новый трактор взамен куска железа, который трижды выработал свой ресурс, и Владимир Иванович пообещал выделить ему этот трактор. Как он предполагал, трактор должен был дать директор алюминиевого комбината, поскольку в районе, где мусор не вывозили неделями, проживали в основном рабочие и ИТР этого гиганта металлургии.
Такие манипуляции чужими деньгам, материальными ресурсами и прочими полезными вещами были коньком мэра Птицына. Вероятно, Владимир Иванович и в самом деле был незаурядным менеджером, потому что в таких ситуациях он соображал мгновенно – откуда только что в голове появлялось, он и сам этому иногда удивлялся.
Приказав соединить его с директором комбината, Птицын быстро “решил вопрос”, как было принято говорить в исполкоме, и это было сделано в присутствии счастливого начальника ЖЭКа, который во время разговора мэра по телефону смотрел на него восхищёнными глазами.
- Ну, Станислав Антонович, вы сами всё слышали, можете считать, что проблемы не существует! - радостно сказал мэр Надеждинска.
- Огромнейшее Вам спасибо, Владимир Иванович! Не только от меня - от жильцов, от горожан наших спасибо, теперь на улицах будет чисто, теперь я это вам гарантирую! Спасибо!
- Не меня, а Семёна Николаевича благодарить нужно, ему спасибо. Без него я сейчас мало что мог бы сделать, разве что в следующем году...
Проводив почтенного работника коммунального хозяйства, Владимир Иванович вызвал к себе в кабинет главного редактора городской газеты “Надеждинская правда” Юрия Владимировича Прошкина, испитого “синячка” предпенсионного возраста, который до неприличия боялся потерять своё, такое хлебное для него, место, и поэтому был готов на всё ради сохранения за собой этого поста.
Журналистом Прошкин был никудышным, писал безграмотно, но в прошлые годы был, как называли таких людей, “активным проводником” в массы идей партии и правительства, и партия это ценила. Сейчас же он был просто жалок в своих попытках играть роль умудрённого жизнью авторитетного газетчика. Передовицы, которые он время от времени сочинял, публиковались без подписи, но весь Надеждинск, читая их, покатывался от хохота.
Птицын давно уже собирался заменить редактора “Надеждинской правды”, да всё руки не доходили. Кроме того, нужно было найти мало-мальски пристойную кандидатуру на этот стратегически важный пост, а в “Правде” самому молодому журналисту было не меньше сорока пяти лет. Нужно было искать человека со стороны, но с бухты-барахты такие дела не делаются, поэтому Прошкин и оставался на своём месте.
Но сейчас, глядя на трясущиеся, покрытые лиловыми прожилками щёки и нос редактора, мэр понял, что дальше со “сменой караула” тянуть нельзя: ему нужна была поддержка в прессе процесса приватизации, а этот сморчок, даже если бы он очень сильно постарался, был уже просто не в состоянии написать нечто читабельное...
- Давайте, дорогой Юрий Владимирович, отметим с вами окончание трудового дня, - радушно предложил Птицын, и, зайдя на мгновение в комнату отдыха, появился на её пороге с полупустой бутылкой “Абсолюта” и двумя рюмками в руках.
Кадык на тощей шее Прошкина задёргался, и редактор судорожно рванул узел засаленного, хотя и модного, нового галстука.
- Справедливо изволили заметить, Владимир Иванович, именно, так сказать, трудового дня окончание. Самое, так сказать, время...
- Вот и хорошо, вот и хорошо, - приговаривая, Птицын разлил водку по рюмкам и с пафосом провозгласил: “За ваши творческие успехи, уважаемый Юрий Владимирович!”
Польщённый Прошкин, привычным движением опрокинув рюмку, нашаривал глазами закуску, но её не было. Тогда он столь же привычно “закусил мануфактуркой”, то есть понюхал рукав, и только после этого Птицын, словно спохватившись, извинился и достал откуда-то из ящика стола две конфеты “Мишка на Севере”. Одна из этих конфет досталась главному редактору.
Собственно, процедура “отметить окончание” была затеяна именно для того, чтобы Птицын в очередной раз мог посмотреть, как Прошкин “закусывает мануфактуркой” выпитую водку. Когда-то, в годы своей комсомольской юности, Птицын был поражён тем, что высокопоставленный (по меркам Надеждинска) партийный работник Прошкин, выпивая, становился как две капли воды похож на обыкновенного “нахаловского” ханыгу. Обитатели “Нахаловки” точно так же “загрызали рукавом”, “занюхивали” торопливо проглоченный стопарик самогона... С тех самых пор, как только у него появлялась возможность, Владимир Иванович устраивал себе бесплатные спектакли, в которых Прошкин, сам того не зная, добросовестно играл главную роль...
- Будем здоровы... - пробормотал главред свою любимую присказку, после чего буквально вытянулся, стараясь уловить всё, что прозвучит из начальственных уст мэра.
- Будем здоровы! - охотно согласился Птицын. - Так вот, дорогой Юрий Владимирович, ты что-то в последнее время стал менее активно проводить политику горисполкома. Не спорь! - Птицыну доставляло громадное удовольствие, что он мог по-хамски вести себя с Прошкиным, который сам был отменным хамлом и в своё время неоднократно давал понять “молодому да раннему” Володе Птицыну, кто, так сказать, есть кто в этой жизни. За что сейчас и расплачивался...
- Владимир Иванович, да я же... Вы ж меня знаете, - подобострастно заглядывая в глаза мэру, заныл Прошкин, и Птицын испытал состояние, близкое к блаженству.
- Знаю, знаю... Тебя в Надеждинске каждая собака знает!
При этих словах большого начальника Прошкин угодливо захихикал.
- В общем, так. Слушай и соображай. Сейчас вы вышли на приватизацию комбината - об этом тоже каждая собака знает. Не тебе мне объяснять, как к этому делу должна отнестись городская газета...
- Так точно!
- Молодец, Проша, хорошо отвечаешь! Чтобы через два дня у меня на столе лежал конкретный план: сколько статей, кто пишет, ну, там, письма благодарных трудящихся и всё такое... Сам понимаешь! Старпёров своих хорошенько пошевели, пусть шуршат, не то отправлю их всех на давно заслуженный отдых! И тебя вместе с ними, понял?!
- Так точно!
- Да ладно тебе... Ты бы ещё “Рад стараться!” изобразил, - улыбнулся Птицын.
- Рад стараться! - отчеканил Прошкин.
- Хорош балдеть! Иди давай! Нет, погоди... Вот тебе стопарь на дорогу... - мэр налил ещё рюмку водки, и обрадованный этим Прошкин, стоя с локтем на отлёте, лихо опрокинул её.
- Благодарю! Здравия желаю, Владимир Иванович!
***
Оглушённые произошедшим, полковник Огурцов и Лариса Сизова сидели в служебном автомобиле, стоявшем возле дома Забродских в “Нахаловке”, и в салоне автомобиля было тихо-тихо...
Лариса хотела было что-то сказать, даже вроде бы и рот открыла, но потом, безнадежно махнув рукой, угрюмо отвернулась к окну.
Полковнику Огурцову не хотелось ничего говорить, он просто с нескрываемым отвращением смотрел на содержимое с таким трудом добытого пакета. Смотрел на эти мелочи, видимо, заботливо подобранные Леркой, имевшие, наверное, в её глазах и в глазах Женьки Рослого, который должен был их получить, но так и не сумел этого сделать, особый смысл.
Почему-то сильнее всего полковника раздражала шоколадка, её яркая обёртка, сам факт наличия в пакете шоколадки...
- Посмотрите, пожалуйста, Лариса Леонидовна, все ли вещи находятся на своём месте, - голос полковника Огурцова был ровным и спокойным, и Лариса не могла не отметить выдержку, силу воли этого человека, его умение держать себя в руках. Такое поведение полковника благотворно сказывалось и на ней самой: она тоже постепенно начала оживать, к ней возвращалась способность не только соображать, но и связно выражать свои мысли.
- Этого я не знаю, Олег Иванович...
Огурцов вопросительно посмотрел на девушку, и она сочла нужным объяснить ему свои слова.
- Видите ли, Олег Иванович, я не могу знать, все ли вещи на месте, потому что просто не знаю, что именно там должно быть. Я ведь не заглядывала в пакет, так всегда было: Лерка даёт пакет, а что там, в нём, то есть, я не знаю, разве что она сама показывает. В этот раз я видела только кассету, потому что она её положила туда при всех... Поэтому... Хотя, знаете, каждый раз в её передачах были шоколадки! Я сейчас вспомнила, что каждый раз, когда Женька нас встречал, он по дороге начинал грызть шоколадки, всех нас угощал...
Не говоря ни слова, полковник достал из пакета шоколадку,  осторожно освободил её от яркой обёртки и тонкой золотой фольги, отломил большой кусок и протянул его Ларисе. Девушка удивлённо посмотрела на него, но потом, кивнув головой, взяла предложенное и откусила небольшой кусочек. После этого Огурцов отломил ещё один кусок шоколадки, который тут же оказался у него во рту.
Какое-то время собеседники вели диалог с помощью мимики и жестов, потому что удивительного вкуса шоколад требовал к себе безраздельного внимания. Действительно, говорить не хотелось, но всё на свете рано или поздно заканчивается...
- Отличный шоколад! - искренне похвалил съеденное иностранное лакомство полковник Огурцов, который вообще-то сладкого почти не ел, был равнодушен к нему.
- Вку-усно-о... - протянула Лариса, и полковник отломил ещё один кусок, который передал девушке. Она с благодарностью посмотрела на него и улыбнулась: “Нам вообще-то нельзя шоколад и всё, от чего можно поправиться, нам же за весом нужно следить - будь здоров! Только и отказаться от этого чуда сил нет”...
Огурцов не был филантропом, он не был и сентиментальным человеком, поэтому шоколадом Ларису он угощал с конкретной целью: ему нужно было вывести девушку из того состояния, похожего на ступор, в котором она оказалась. Ему нужно было “разговорить” Ларису, чтобы она попробовала сообразить, куда же всё-таки могла деться проклятая кассета.
- Любопытно, что у нас сейчас много всего такого иностранного можно купить, но такого вкусного шоколада, наверное, нет. Я, во всяком случае, даже не видел его в нашем супермаркете, - в Надеждинске был один-единственный приличный гастрономический магазин, владелец которого, местный политикан, гордо называл своё детище “Гастроном № 1000” и который считался фешенебельным.
- Это потому, Олег Иванович, - охотно объяснила Лариса, - что наши “бизнесмены” закупают товары для своих магазинов по методе, по которой герои Грибоедова учителей своим детям набирали: “числом поболее, ценою подешевле”! По-настоящему качественные, дорогие товары к нам пока что не попадают, их по нормальным ценам никто почти что купить не сможет. Да и мало кто у нас знает разницу между “хорошим” и “очень хорошим”, нас же всегда учили выбирать по-другому: между “плохо” и “очень плохо”...
- Совершенно с вами согласен, Лариса Леонидовна! - Огурцов решил, что собеседница уже достаточно “очухалась”, то есть готова к продолжению серьёзного разговора. - Так всё-таки, куда же, на ваш взгляд, могла деться кассета, которую вы сами положили в пакет? Кассета из пакета?
- Ой, Олег Иванович, да вы просто стихами заговорили: “кассета из пакета”! - засмеялась Лариса, и полковник поразился умению этой девушки чувствовать собеседника и подмечать малейшие нюансы в словах, которые он произносит, малейшие оттенки интонации.
- Виноват, исправлюсь! - шутливо отрапортовал он. - Так всё-таки, какие же у вас есть соображения на этот счёт?
- Олег Иванович, не знаю! Честно говоря, и предположить не могу, не знаю даже, что и думать! Я только, знаете, что думаю: всё это получилось случайно, а Сашка тут вообще не причём...
- А может, наоборот, Лариса Леонидовна, совсем даже и не случайно? Кто-то, кто знал про кассету, кому должен был доставить её Воропаев, - при этом имени Лариса болезненно поморщилась, -  своего не получил. Тогда этот человек или эти люди срочно разыскали Александра Семёновича, как говорится, взяли его за душу и заставили пойти к вам домой за кассетой...
- Но ведь Сашка не мог знать, что меня утром не будет дома, а пакет останется себе лежать в прихожей?
- Конечно, этого Александр Семёнович знать не мог, - полковник Огурцов как бы размышлял вслух, внимательно слушая собеседницу. - Но он мог просто прийти и каким-то образом взять у вас пакет. Вы бы ему его отдали, если бы он что-то убедительное вам соврал, так ведь?
Лариса была вынуждена согласиться с полковником и кивнула ему головой: “Отдала бы”...
- Ну вот, - спокойно продолжал рассуждать Огурцов. - А потом, когда он, благодаря счастливому стечению обстоятельств, так легко и просто заполучил то, что этих людей интересовало, они... В определённых кругах существует твёрдое убеждение, что самый лучший свидетель - это мёртвый свидетель, потому что он ничего и никому уже не скажет... Может, хотя мне не хочется в это верить, мы потому не можем отыскать Александра Семёновича, что его уже, как в таких случаях говорят в некоторых кругах, “отправили отдыхать в Сочи”? Или “успокоили”, что означает то же самое...
- Неужели вы и в самом деле можете предположить, что с Сашкой случилось что-то плохое? - взволнованная Лариса внимательно смотрела на полковника, и Огурцов неожиданно подумал, что этот самый Сашка, что бы с ним ни случилось сейчас, был очень счастливым человеком: какое-то время ему посчастливилось быть мужем такой замечательной женщины...
Законная супруга полковника Огурцова была, как сам Олег Иванович выражался в беседах с другом детства Вовкой Птицей, самой настоящей “чуркой”, ей было всё равно, что с ним, Олегом, происходит – лишь бы деньги вовремя домой приносил. При разговорах с мужем она моментально надевала маску, как шутил Огурцов, и теперь это была маска брезгливого высокомерия. Выпускница иняза была свято убеждена, что, давая согласие на брак неотёсанному менту, бывшему “дурфаковцу” (“дурфаком” в Надеждинске называли факультет физического воспитания пединститута, позднее – университета), она делала этому недоумку царский подарок.
Сейчас, будучи завучем самой престижной в Надеждинске спецшколы с углублённым изучением иностранных языков, она обращалась к мужу не иначе, как Алекс. Но самое страшное для Олега Ивановича Огурцова заключалось в другом: их единственную дочь она воспитала, что называется, под себя. Виолетта, третьекурсница того же иняза, что и мать, чуть ли не в открытую презирала отца, который очень любил её... Любил такой, какой она была, потому что это была его дочь, его единственная дочь, которая в детстве тоже очень любила отца...
Сейчас, глядя на Ларису Сизову, полковник Олег Иванович Огурцов завидовал и её рано умершей матери, у которой была такая дочь, и её бывшему мужу Александру Семёновичу Забродскому, о котором так искренно беспокоилась расставшаяся с ним три года назад бывшая жена. Завидовал потому, что это были люди, которым досталось в жизни обычное человеческое счастье – любить и быть любимым...
- Ну откуда же я знаю? - в голосе Огурцова появились какие-то необычные для этого голоса интонации, и Лариса чутко уловила это, внимательно посмотрев в глаза полковнику, который неожиданно отвёл взгляд в сторону. - Я и в самом деле не знаю, Лариса Леонидовна, поэтому и сказать ничего не могу. Мы с вами сейчас находимся в одинаковом положении.
- Так его же искать надо!
- Мы ищем, но, знаете ли, это вроде как искать иголку в стоге сена: вы ничего не знаете, мать его ничем нам помочь не может – или не хочет...
- А может быть, Олег Иванович, нужно вернуться, объяснить ей всё?
- Извините, Лариса Леонидовна, но это смешно. Я ведь сам вырос в этих краях, - отвечая на удивлённый взгляд Ларисы, Огурцов покачал головой. - Кстати, как и Владимир Иванович Птицын, мы с ним друзья детства. Поэтому здешние нравы мне хорошо известны, и уж, можете мне поверить, помогать ментовке здесь никто не станет, даже если от этого и зависит многое. А ваша бывшая свекровь... Вы её, по-моему, знаете намного лучше меня. У неё выяснять что-то бессмысленно! Но у меня есть одно... соображение, может, что-то и получится. Мы с вами сейчас уедем, а потом я вас ненадолго оставлю, попробую с одним человечком поговорить. Давай, трогай потихоньку, - обратился он к водителю. - Отъедешь метров сто пятьдесят, остановишься. Я выйду, а вы меня подождёте.
***
Сидя в комфортабельной по российским меркам кабине “КАМАЗа”, Сашка Забродский виртуозно материл всё, что только можно было обматерить. Этот день, который должен был стать для Сашки одним из самых удачных за последний месяц, на глазах превращался в кошмар, которому не было видно ни конца, ни краю.
Водитель “КАМАЗа”, Сергей Фролов, тот самый Фрол, о котором Сашка говорил Жорику, был спокоен и никак не реагировал на многоэтажные словесные конструкции, возводимые напарником. Фрол просто рулил себе, спокойно поглядывая на то, что на карте было обозначено как грунтовая дорога, но на самом деле представляло собой самую настоящую “неподнятую целину”. Сашка же не уставал едко комментировать ход событий.
- Фрол, ты хоть сам знаешь-то, куда мы с тобой прёмся?
Фролов подумал и обстоятельно ответил:
- Я так думаю, что мы с дороги сбились, - для молчуна Фрола это была настоящая речь.
- Это я и без тебя знаю! Ты скажи, где и куда мы едем-то?
- Едем... - подтвердил Фрол.
Ответом Сашки на это глубокомысленное заключение водителя-работодателя был многоэтажный мат, но Фрол по привычке пропустил его мимо ушей.
- Фрол, слушай, нам бы сегодня хоть куда-нибудь приехать, ладно уже Хацапетовка эта, где нам железо обещали, накрылась медным тазиком! Нам бы хоть куда-то добраться, чтобы хоть краем глаза можно было глянуть!.. - в голосе Сашки были отчаяние и просьба одновременно.
- Приедем! - пообещал Фрол, но Сашка, с тоской посмотрев на часы, присобаченные прямо перед его глазами, смачно выругался. В том, что они с Фролом обязательно куда-нибудь и когда-нибудь приедут, он, в общем-то, не сомневался, проблема была только в том, даст ли это хоть какой-то нужный результат. Причём сейчас Сашку, в отличие от Фрола, вовсе не интересовала Богом забытая деревушка, где их якобы ждала большая куча дармового железа, которую им предстояло загрузить в “КАМАЗ” и отвезти затем на металлургический комбинат – сдача металла была легальным бизнесом Фрола, который приносил неплохой доход и обеспечивал приличное существование, подкреплённое многочисленными левыми ходками с самым разным грузом.
Он знал, что вожделенная куча железа никуда от них не денется. Сашку интересовала цивилизация в виде её благ, и он про себе материл Фрола, который из всех этих благ имел в кабине “КАМАЗа” лишь хрипящий магнитофон. Даже приёмника, жлобина, не завёл, а ведь тот в комплект входит! Ах, как бы сейчас был кстати самый захудалый приёмничек!
В этом положении, которое самому Сашке представлялось отчаянным, единственным, что могло утешить страдальца, было обещание бедного Жорика, которое Сашка у него вырвал перед отъездом. Жорик не подведёт! Правда, Сашке было немного совестно от того, что он ненароком крупно подставил свою бывшую жену, но он не сомневался в том, что это дело поправимое, что как только он расплюётся с этим чёртовым железом в этом трижды проклятом колхозе или совхозе, он всё доведёт до ума. Временные неудобства!
Сашка Забродский верил, что всё будет нормально!
***
Выйдя из машины, причём сделав это так незаметно, что Ларисе показалось, будто он просто растворился в пространстве, Огурцов скользнул за угол дома и сразу же достал мобильный телефон.
- Григорий Сидорович, это ты? - негромко сказал он, опасливо оглядываясь по сторонам.
- Так точно, Олег Иванович! - услышал он голос явно запыхавшегося начальника уголовного розыска подполковника Сидорчука.
- Ты чего запыхался, гнался, что ли, кто-то за тобой?
- Да нет, просто еле-еле успел к “сеансу связи”, буквально с порога к трубке бросился?
- И где же это ты так задержался-то?
Сидорчук немного помедлил с ответом, и Огурцов понял, что его подчинённый хочет что-то скрыть от него. “Ладно, потом разберёмся. Скорее всего, Гриша просто где-то “принимал на грудь”, - решил он.
- Григорий Сидорович, ты меня слышишь? - Сидорчук попытался что-то ответить, но полковник не дал ему такой возможности. - Как у нас с заявлениями на граждан Маслова и Поликарпова?
- Отыскал нескольких старшеклассниц, которых данные граждане регулярно имеют оптом и в розницу, - с заметным облегчением доложил Сидорчук, и Огурцов подумал, что Гриша, похоже, и в самом деле хочет что-то утаить. - Но заявлений пока у меня нет.
- Почему?
- Вы понимаете, Олег Иванович, - Сидорчук замялся, - это такое дело... На этих девиц мы вышли через наших людей, но сами они ничего плохого в том, что с ними происходит, не видят! Наоборот, считают, что им несказанно повезло, потому что “папики” им платят огромные, как убеждены девчонки, деньги, устраивают им роскошную жизнь... А кроме того – к ним ни одна собака в окрестностях не подойдёт, боятся! Все боятся их “пользователей”! Мне одна из них, как же её, - Сидорчук, наверное, просматривал свои записи, - а, вот она, Инна Воробьёва, так прямо и сказала: “Сейчас нормальной женщине без мужчины не прожить, так что слава Богу, что у меня и моих подруг есть настоящие мужики, а не прыщавенькие одноклассники на тонких ножках, которые только за руку тебя возьмут и сразу в штаны кончают, от которых женщине толку никакого ни душе, ни телу!” Это она так иронизировала...
- Надавить не пробовал?
- Как мы и договаривались, воздержался. Послушал внимательно, посокрушался о падении нравов, будто гимназист какой-то...
- Даже стыдить нормальную женщину не стал?
- Не-а...
- Ну молодец, Григорий Сидорович, молодец! Завтра я лично с этими юными философинями побеседую, расколем их за милую душу, и тогда вышеназванные “настоящие мужчины” окажутся у нас там, где им будет хорошо... И никакие деньги от такой статьи не отмажут, никакие “понятия” не спасут!
- Само собой.
- Ладно, с этим пока всё, - рассуждения полковника Огурцова приняли другое направление. - Теперь другое: Огородников где?
- А где ему быть? У себя сидит, штаны протирает. Я к себе бежал, заглянул ненароком, так он, прохиндей, по-моему ещё и кемарить на столе устроился!
- Пусть пока кемарит. Я ему велел в семнадцать ноль-ноль ждать моего звонка, ты скажи, пусть подождёт, я попозже перезвоню.
- А-а, так вот чего он такой сонный! Он, наверное, десятый сон уже видит, пока звонка ждёт... Понял, прикажу ожидать вашего звонка и никуда не отлучаться!
- Добро. Я пока в родных пенатах, скоро отсюда выберусь, увидимся в управлении.
Огурцов окончил разговор и, пряча телефон в карман, подумал о том, что лейтенант всё-таки “службу тащит”, а вот Гриша, кажется, в последнее время слишком часто и целеустремлённо заглядывает в сосуд, на дне которого люди чаще всего находят себе только неприятности... При этом – в зависимости от того, насколько старательно люди туда заглядывают, - эти неприятности могут оказаться очень даже и ощутимыми...
Полковник уверенно толкнул висящую на честном слове ветхую калитку и проследовал к мазанке того самого Лёхи, который обрадовал Ларису известиями о её супруге. На пороге уже стоял хозяин жилища.
- Привет, Лёха.
- Здорово, Огурец! - Лёха снова продемонстрировал свой единственный зуб.
- Узнал?
- Ну! Одноклассники всё-таки...
- Тогда колись: где Сашка этот?
Лёха замялся. С одной стороны, Огурец был его корешком по школе, своим, “нахаловским” пацаном, с другой же – перед Лёхой стоял мент, да не просто какой-то там участковый или гаишник, а самый настоящий мент-начальник...
- Не менжуйся, - посоветовал Лёхе полковник Огурцов. - Сашка этот боком влетел в чужой базар, и базар гнилой. Большие люди за этим базаром стоят... Если я его по-быстрому не найду, они-то его точно разыщут, и мало не покажется! Соображаешь?
- Ну, ясное дело...
- Так колись, если ясное! Что я тебя тут, будто целку городскую, убалтываю!
Лёха продолжал изображать из себя партизана на допросе, однако в его отношении к происходящему наступил перелом: было заметно, что он готов рассказать Огурцову всё, что он знает, но ему нужно было малость помочь.
- Лёха, ты этого пацана знаешь лучше меня, так?
- Ну?
- Нормальный пацан?
- Конечно, нормальный, даром что Забродихи сын! - Лёхе было приятно, что он может высказать своё мнение по важному для Огурцова делу. - Я тебе скажу, что пацан он совсем даже и нормальный!
- Я это сразу понял, Лёха. Я тебе так скажу: если он когда-то сумел жениться на такой женщине, как его бывшая жена, Лариса эта, то он – отличный пацан!
Сам того не зная, полковник Огурцов почти слово в слово повторил мысль пожилого режиссёра-петербуржца, высказанную им в те времена, когда Ларисы Сизовой ещё и “в проекте не было”, а её отец Лёнечка был счастливым мужем красавицы и умницы Ядвиги...
- Баба класс! - со знанием дела подтвердил Лёха, и Огурцов, не дав ему развить мысль, зарычал: “Так колись, сука!”.
- Не бухти, Огурец, всё путём будет. Значит, так:  сегодня утречком я встретил Сашку, он зачем-то в город ехал (“ехать в город” на языке обитателей “Нахаловки” означало выехать в центр города). Говорит, ты подгоняй через пару часиков, дело может быть, кой-чего срубим по малости. Я подошёл. Он припоздал малость, а потом говорит, что дело, мол, сорвалось, надо с Фролом ехать хер знает куда, какое-то там железо забирать...
- Фрол - он из наших?
- Не. Он в городе живёт. “КАМАЗ” у него с прицепом, здоровущий, падло. Сашка с ним по железо ездит, с этого дела бабки имеет. Копейки, конечно, потому что Фрол - хозяин...
- А потом что?
- А потом всё. Больше я ничего не знаю, больше я Сашку не видел после этого.
- Лёха, вспомни, он больше ничего не говорил?
- Говорил бы – я бы тебе сказал. Не потому сказал, что тебе лично, хотя ты и Огурец, кореш мой по школе. Давно это было, и академии у нас с тобой потом были разные... Сказал бы потому, что Сашка пацан правильный, и мне не в жилу будет, если через меня, что я молчал, значит, с ним что-то будет... Никто, ясное дело, и не узнает, но я-то знать буду... Так вот, Огурец!
- Спасибо тебе, Лёха. Если чего...
- А ничего если! Кати, начальничек, своей дорогой, машина у тебя новенькая, давай-давай! - Лёха снова начинал дурачиться, но пока беззлобно, и Олег Иванович Огурцов поспешил ретироваться.
***
“Большой сбор”, неожиданно объявленный Масловым и его друзьями-конкурентами, оказался очень неприятным событием для хозяев большинства баров, ресторанов и кафе Надеждинска. Поскольку люди, работавшие на теневых хозяев города, не бедствовали, они взяли себе за правило “культурно отдыхать” по вечерам в излюбленных увеселительных заведениях. Здесь даже существовали такие себе “клубы по интересам”... Именно эти клиенты, постоянные и щедрые, что называется, “делали план” – так раньше говорили в заведениях общепита. Сегодня же, по причине неожиданного “аврала”, хозяева этих заведений, хотя они и не были бандитами в полном смысле слова, так, “бегали” под кем-то из авторитетных пацанов, недосчитались своей обычной выручки, и радоваться им было нечему...
Также на сегодняшний вечер оказались свободны от выполнения своих профессиональных обязанностей представительницы одной из самых древних профессий на земле, потому что потребители их специфических услуг, исправно “оттягивавшиеся по полной программе с тёлками”, были заняты выполнением своих, не менее специфических, профессиональных обязанностей. К такому неожиданному “выходному” барышни отнеслись по-разному, но те из них, кто попредприимчивей, решили не останавливаться на достигнутом и отправились на “свободную охоту”, что и привело к нескольким весьма бурным столкновениям, в ходе которых конкурентки вели себя по отношению друг к другу явно не по-христиански.
Для представителей правоохранительных органов сегодняшний вечер мог бы стать одним из вечеров отдыха, если бы противоправная деятельность граждан, которые собирались сейчас в офисе фирмы “Форвард” и огромном особняке Валерия Игоревича Маслова, не являлась нежелательной с точки зрения руководителя горотдела полковника милиции Олега Ивановича Огурцова, что не замедлило повлечь за собой введение усиленного варианта несения службы со всеми вытекающими из этого последствиями...
Последствиями же этого стали скандалы в нескольких семьях, планы которых на сегодняшний вечер разрушались, но некоторые из сотрудников были очень довольны тем, что можно было на законных основаниях избежать выполнения семейных обязательств и спокойно отправиться на работу. О том, что по роду занятий они могли получить пулю в живот или нож в спину, эти счастливцы не задумывались, поскольку эти гипотетические последствия выполнения ими служебных обязанностей были отдалённой перспективой, а вот общение с дражайшей половиной – это суровая реальность, от которой некуда, кроме как на работу, было деться...
События сегодняшнего вечера становились чем-то вроде дамоклова меча, нависшего над головой самых разных – виновных и невиновных, умных и глупых, порядочных и беспорядочных и так далее людей, и каждый из участников этих событий, от “мозгового центра” до последнего из “торпед”, старался определить своё место в них и извлечь из них максимум пользы лично для себя, совершенно откровенно ставя личные интересы выше общественных, корпоративных, кастовых и прочих интересов, соблюдением которых им – по роду занятий – следовало заниматься в первую очередь.
Таков человек, и что тут можно сделать?
К числу наиболее непредсказуемых последствий “большого сбора” можно отнести и то, что произошло в этот вечер с чемпионкой мира по прыжкам на батуте, заслуженным мастером спорта Ларисой Леонидовной Сизовой...
***
Как бы ни относился к полковнику Огурцову старший лейтенант Валентин Огородников, но Огурцов был его начальником. Поэтому ровно в семнадцать ноль-ноль Валентин находился в своём служебном кабинете, вполне, между прочим, пристойном помещении, оборудованном в соответствии с возможностями мэрии города Надеждинска. Вопреки “делёжке пирога среди своих”, а также между центром и регионами, Владимир Иванович Птицын старался всячески поддерживать ту самую милицию, которая его берегла, используя все доступные ему средства. Поэтому кабинет, в котором Валентин Огородников пребывал обычно в гордом одиночестве, так как его соседи были обычными работягами-сыскарями, кормившимися исключительно ногами, был приспособлен и для некоего подобия отдыха – что и доказывал сейчас старший лейтенант, уютно умостившийся на столе и подложивший под голову несколько находящихся в производстве дел, как нельзя лучше приспособленных для такого служения человеку.
Можно сказать, что Валентин Огородников кайфовал: идти или бежать не было никакой необходимости, вся работа заключалась в ожидании звонка полковника Огурцова. Полковник со звонком запаздывал, но он-то, Валентин, всё равно был в этом случае при деле!
В кабинет вошёл подполковник Сидорчук, и Валентин проворно подхватился со стола, вмиг оказавшись сидящим на стуле. Сидорчука он уважал за высокий профессионализм, хватку и особую сыскную интуицию, которой ему самому явно недоставало. Огородников знал, что ему никогда не удастся стать таким сыскарём, которым был простоватый на вид Сидорчук: есть вещи, с которыми нужно родиться, и если тебе чего-то не дано от Бога, то никакой школой, никакими тренировками этого не добьёшься... Нет, конечно, пресловутые знания, умения и навыки – это дело наживное, но завораживающей лёгкости в раскрытии самых, казалось бы, “дохлых” дел они не заменят. Талант – в любом деле – он талант и есть... А Сидорчук был из талантов талантом, и за это старший лейтенант искренно уважал немолодого подполковника.
- Ну ты, орёлик, и когда только успел? - по-детски восхитился Сидорчук. - Звонил товарищ полковник, тебе приказано находиться у телефона и ждать его звонка.
- Так точно, Григорий Сидорович! - Сидорчук строго-настрого запретил своим подчинённым обращаться к нему “господин подполковник”, и каждый раз, слыша такое к себе обращение, по-настоящему зверел, и, если позволяли обстоятельство, ядовито напоминал обращавшемуся: “Здесь все товарищи, а господа все в Париже!”
- А раз точно, то можешь пока кемарить. Глядишь, всю ночь тебе сегодня придётся на страже стоять, - Сидорчук улыбнулся, - тогда не поспишь. А кстати, - вдруг переменил тему подполковник, - ты со спортсменкой этой уже успел познакомиться?
- Обменялись приветствиями...
- А что так кисло? Девушка вполне симпатичная...
- Замечательная девушка! - горячо сказал Огородников, и Сидорчук посмотрел на него с удивлением: обычно Валентин разговоров о прелестях прекрасного пола избегал, а к самим представительницам лучшей половины человечества относился с вежливым безразличием.
- Эх, Валя, Валя, Валентин, - в голосе Сидорчука прорезалась отцовская нотка, и неожиданно для себя Валентин Огородников остро прочувствовал это.
- Григорий Сидорович, я же на работе, - скрывая смущение, он собрался было балагурить, но и в этот раз ему не удалось обмануть стреляного воробья, каким был подполковник Сидорчук.
- И хорошо, что на работе! Всё, заболтался я что-то с тобой. Значит, жди звонка полковника, а потом действуй по его указаниям.
- Так точно!
***
Ростислав Филиппович Иванов развлекался с Клементиной недолго, потому что организм его требовал настоящего отдыха. Наскоро “прогнав по кругу” Клементину – именно так Иванов называл придуманный им “комплекс упражнений” для онанизма посредством женщины, - он отослал довольную женщину и забылся глубоким и спокойным сном хорошо поработавшего и добившегося в своей работе хороших результатов человека.
Сон освежил Иванова, заставил более активно соображать и принёс ощущение остроты восприятия жизни, наполнил каждое мгновение существования новой жизненной энергией. Ростислав Филиппович очень любил такое состояние, которое достигалось сочетанием хорошей, продуктивной работы и глубокого послеобеденного сна.
Сейчас Иванов сидел в кресле и внимательно изучал документы, которые подготовили его ассистенты. Документы доказывали, что все расчёты профессора оказали стопроцентно верными, предложенная им схема для данной ситуации подходила идеально, и это наполняло Иванова чувством законной гордости за собственные аналитические способности.
Душистый цейлонский чай в изящной фарфоровой чашечке источал божественный аромат, который профессор вдыхал с не меньшим наслаждением, чем отпивал небольшими глоточками сам напиток. К чаю специально для Иванова готовили печенье под названием “хворост”, и сочетание этого домашнего, тающего во рту, печенья и обжигающего чая было приятно наслаждающемуся жизнью успешному профессору.
Иванов с нежностью поглядывал на красивую, красочно оформленную продолговатую бумагу, которая лежала на самом видном месте в его кабинете – возле стоящих на каминной полке часов. Эта красивая бумага был билетом на футбольный матч, и Иванов предвкушал, как сегодня вечером он будет наслаждаться не только игрой любимой сборной, но и общением с постоянными соседями по трибуне, с которыми он был знаком уже более десяти лет. Знакомство это началось именно на стадионе: сноб Иванов всегда занимал одно и то же место на самой дорогой трибуне, и соседями его были такие же снобы...
***       
По виду вернувшегося в машину Огурцова Лариса поняла, что новости, которые по каким-то своим каналам узнал полковник, не относятся к разряду плохих новостей. Это её обрадовало уже потому, что сегодняшний день выдался близким к рекордному по объёму негативной информации, которая обрушилась на неё. Самым мерзким были не сами неприятности, а та регулярность, с которой они имели место быть, поэтому Ларисе стало уже казаться, что сегодняшний день - это одна сплошная пакость, которая никогда не закончится...
- Могу вас обрадовать, Лариса Леонидовна! - объявил полковник Огурцов, усаживаясь рядом с водителем и жестом показывая ему, что пора начинать движение.
- Вы узнали что-то про Сашку? - воскликнула Лариса, и полковник утвердительно кивнул головой.
- Можно сказать, что узнал. Как минимум - вашему экс-супругу в настоящий момент, скорее всего, ничего не угрожает. Потому что сейчас его нет в Надеждинске, - в голосе Огурцова звучало облегчение, и Лариса подумала, что полковник Огурцов - хороший, чуткий человек, если он может так искренно переживать из-за совершенно не знакомого ему Александра Забродского.
На самом же деле, и это было сейчас для Огурцова главным, полковник точно выяснил, что сейчас Владимир Иванович Птицын мог не волноваться из-за кассеты: судя по всему, у Александра Забродского она оказалась совершенно случайно, и он никаким боком не был связан с людьми, которые были заинтересованы в её получении и дальнейшем использовании.
К этому, столь утешительному для себя, выводу Огурцов пришёл на основании простого логического заключения, основывавшегося на том, что, если бы Забродский хоть каким-то боком был связан с людьми, ищущими кассету, его, после получения от него необходимого, никто никуда не отпустил бы... Его бы просто “отправили в Сочи”. Или в больницу – но это в самом лучшем для Александра Забродского случае... Если же он, и Лёха это видел, отправился “по железо”, как выражались в “Нахаловке”, с неведомым пока что полковнику Фролом, то, что бы ни случилось с кассетой, она не могла оказаться у тех, у кого и не должна была оказаться.
Сейчас нужно было отдать приказ специалистам из ГАИ, которым надлежало выяснить номерные знаки “КАМАЗа”, зарегистрированного на фамилию Фролов или, к примеру, Фроловский, после чего этот “КАМАЗ” будет целеустремлённо искать вся милиция Камской области. Конечно, Камская область по величине не была такой уж маленькой, но найти на её немногочисленных мало-мальски пристойных дорогах “КАМАЗ”, номер, фамилия владельца и прочие данные которого известны, всё-таки не так уж и сложно. После чего, собственно, Александр Забродский оказывался в руках полковника Огурцова, а значит, проблема с кассетой могла считаться снятой с повестки дня.
Правда, сегодняшний сумасшедший день научил полковника Огурцова, что во всём, что имело хоть малейшее отношение к этой кассете, нужно быть предельно осторожным, но приведённые выше соображения казались ему в высшей степени обоснованными. Это давало основания надеяться, что на этот раз всё вроде бы должно было закончиться так, как оно должно было закончиться...
Кроме того, независимо от обнаружения Александра Забродского, сегодня Владимиру Ивановичу Птицыну ничего не угрожало, а завтра, как рассчитывал полковник, врагам мэра с самого раннего утра придётся вплотную заниматься собственными, причём очень серьёзными – он им это обещает! – проблемами, что должно будет отбить у них охоту совать нос в чужие дела. Растление малолетних – это такая поганая статья, “чалиться” по которой полковник не пожелал бы и своему злейшему врагу, разумеется, если бы этот враг вёл себя хорошо и не досаждал ответственным людям.
- Мне сообщили, что Александр Семёнович находится сейчас очень далеко от Надеждинска, а это означает, что люди, которые могли бы интересоваться им, просто не знают, где его искать. Мы позаботимся о том, чтобы к моменту его возвращения они потеряли желание этим заниматься, пусть себе решают свои проблемы...
- Спасибо вам, Олег Иванович! - воскликнула Лариса, и Огурцов, полуобернувшись, внимательно посмотрел на оживлённое и от этого ещё более похорошевшее лицо девушки. - Это так здорово, что с Сашкой всё хорошо! Он ведь хороший, Сашка, так не хочется, чтобы из-за меня у него были неприятности...
- Они у него ещё будут! - не сдержавшись, решительно пообещал Огурцов. - Как бы там ни было, но ведь пакет из вашей квартиры взял именно он?
- Ну взял - и взял! Мало ли, что у него могло случиться, вы же сами видели, что там, в пакете этом, всё, кроме кассеты, на месте. Наверное, - поправила себе Лариса, - наверное всё на месте. Сашка, наверное, случайно пакет схватил...
- А потом так же случайно вытащил из пакета кассету? - саркастически продолжил Огурцов. - Сплошные случайности у него получаются...
- Олег Иванович, - запротестовала Лариса, - не нужно думать о плохом, и о Сашке не нужно думать плохо. Вот увидите: как только вы с Сашкой встретитесь, сразу же выяснится, что это действительно случайность, а кассета окажется у вас, он вам её сразу же отдаст!
- Дай-то Бог, - пробормотал себе под нос полковник, и Лариса поспешила успокоить его: “Да так и будет, не сомневайтесь!”.
- Ну хорошо! - решительно оборвал разговор на, судя по всему, болезненную для него тему полковник Огурцов. - В связи с новыми обстоятельствами, ранее нам не известными, мы вынуждены несколько изменить план наших дальнейших действия, Лариса Леонидовна.
- Значит, теперь я могу поехать домой к Валеричу? - радостно откликнулась Лариса, но Огурцов запрещающе покачал головой.
- Увы. Этого мы пока что делать не станем. Бережёного, Лариса Леонидовна, Бог бережёт. Ну не можем пока мы так поступить, - он с сожалением подчеркнул это “не можем”. - Пока что опасность не миновала. Ведь это мы с вами знаем, мне хочется верить, что знаем правду, о кассете, а наши противники по-прежнему уверены, что достаточно только вас “отловить”, и все их проблемы будут решены! Вы меня понимаете? Поэтому вас и дальше будут охранять наши люди, а конкретно старший лейтенант Огородников. Он сейчас должен сидеть у себя в кабинете, ждёт моего звонка. Поэтому давайте сделаем так: сейчас мы отправимся к вам домой, вызовем туда Огородникова, и вы вместе будете ожидать, когда вам приготовят временное убежище, причём такое, где вас сам чёрт не отыщет! И как раз там вы будете находиться до тех пор, пока всё не образуется...
- Но мне нужно позвонить... В Париж, Жаку, - отвечая на вопросительный взгляд полковника, Лариса с заметным смущением пояснила, - Это мой... будущий муж...
- Может быть, вы позвоните по моему телефону? - любезно предложил Огурцов, протягивая ей мобильник. - Насколько я помню, у вас дома были какие-то проблемы с телефоном?
Лариса потянулась было к протянутому ей изящному мобильному телефону, но потом, решив, очевидно, что это неудобно, отрицательно покачала головой. Вероятно, она подумала, что ей придётся говорить с Жаком при посторонних, и, вообразив этот разговор, она решила отказаться.
- Знаете что, Лариса Леонидовна? - казалось, Огурцову только сейчас пришла в голову мысль, которая чрезвычайно обрадовала полковника. - Необходимо позвонить в бюро ремонта телефонной станции, потребовать, чтобы они проверили линию, ведь наверняка это их проблемы. К сожалению, у нас с телефонами может быть всё, что угодно, недаром же говорится, что наша телефонная связь – это самая телефонная связь в мире! Возможно, к тому времени, когда мы приедем к вам домой, всё уже будет исправлено?
- Ой, Олег Иванович, правильно, как же я сама до этого не додумалась?
- Это потому, Лариса Леонидовна, что вы слишком много времени проводите за границей, - наставительно произнёс полковник Огурцов, набирая номер. - Там такого рода проблемы вам, это уж точно, не досаждают, поэтому вы несколько расслабились. Так сказать, потеряли спортивную форму, - Огурцов засмеялся. - Только не кеды потеряли, а умение заставлять работать наш ненавязчивый сервис...
Услышав в трубке голос начальника своих “технарей”, полковник подчёркнуто начальственным тоном проговорил прямо перед собой: “Вас беспокоит полковник Огурцов, начальник городского отдела внутренних дел. Прошу вас срочно проверить телефон, номер, - он вопросительно посмотрел на Ларису, и девушка быстро назвала ему номер своего телефона, который Огурцов размеренно продиктовал в трубку. - Повторите! С самого утра человек не может дозвониться куда бы то ни было, и к ней тоже никто не может дозвониться! Прошу вас, убедительно прошу как можно скорее разобраться!”
Пока Огурцов говорил по телефону, Лариса с восхищением смотрела на него, и полковнику стало даже чуть-чуть неудобно за тот простенький спектакль, который он разыграл.
- Спасибо вам, огромное вам спасибо, Олег Иванович! - благодарность Ларисы, её восхищение были приятны Огурцову, и он, выдерживая тон разговора, оживлённо подхватил: “Это я, Лариса Леонидовна, не просто так делаю, это я для того, чтобы вы ненароком не воспользовались моим мобильником и не позвонили в Париж. Экономлю, так сказать, государственные средства в особо мелких размерах!”.
- Олег Иванович, снова вы на себя наговариваете, - возразила Лариса, и полковник, извинившись, стал набирать номер телефона кабинета, в котором в настоящий момент возлежал на столе старший лейтенант Валентин Огородников.
***
Владимир Иванович Птицын шёл домой пешком. От его дома до работы было минут восемнадцать неспешного шага, и сейчас мэр с большим удовольствием шагал по широкой, усаженной липами, главной улице города, в котором отныне он становился единственным хозяином.
Сознание того, что ещё день-два, и он перестанет ощущать зависимость от порядком надоевших ему уголовников, наполняло Птицына каким-то детским чувством гордости и радости, в его душе крепло ощущение настоящей свободы, которую ничто и никто не омрачит. Это чувство было необыкновенно приятным, и на него не мог повлиять даже тот неопровержимый факт, что судьба кассеты по-прежнему была неизвестна. Впрочем, Владимир Иванович ещё днём решил для себя, что сейчас не это главное. Он избрал наилучший способ защиты – нападение, и совсем скоро его противникам придётся изрядно попотеть для того, чтобы облегчить свою незавидную, как был убеждён мэр, долю.
Почему-то Птицын вдруг задумался о том, что же действительно может ожидать “на зоне” человека, который будет осуждён по статье, заботливо “подобранной” для Маслова и Поликарпова полковником Огурцовым. Расплодившиеся в последнее время книжки-откровения всяческих “беллетристов в законе” и прочей, изображающей высокую крутизну, безграмотной публики красочно живописали все прелести мест не столь отдалённых, и особое внимание уделялось проблеме отношения в этих местах к людям, попавшим за колючую проволоку “за взлом мохнатых сейфов” – изнасилование именовалось именно так.
Самому Птицыну было просто некогда читать подобного рода книжонки, но его супруга этим чтивом просто упивалась. Вероятно, сказывалось то, что интимные отношения в семье Птицыных никогда не отличались особой пылкостью, а, как справедливо замечено нашими предками, “в сорок пять баба ягодка опять”! Поэтому госпожа Птицына любила за столом пересказывать супругу наиболее пикантные моменты из прочитанных на работе бесчисленный “Чёрных кошек”.
Обычно Владимир Иванович снисходительно посмеивался над этими рассказами, но сейчас он вдруг подумал, что не к добру его баба в последнее время оставила все попытки “заигрывать” с ним, как она это называла.
“Не иначе, как нашла себе друга, большого и толстого”, - неожиданно для себя решил Владимир Иванович, и эта мысль, а главное, неизвестно откуда взявшаяся уверенность в том, что так оно и есть, неприятно поразили мэра: одно дело, когда ты сам направо и налево изменяешь жене, а совсем другое дело, оказывается, когда тебе самому наставляют рога...
Если бы Владимира Ивановича Птицына спросили, на чём, собственно говоря, основывается его уверенность в том, что законная супруга обеспечила ему оленье убранство, он бы не смог ответить, но интуиция, которая редко обманывала мэра, подсказывала, что в данном случае эта уверенность имеет под собой реальные основания.
“Что за чёрт, да кому она нужна-то, тёлка старая?”, - Владимир Иванович уже не шёл, а почти бежал. - Какой идиот не неё польстится, в ней же весу центнер без ста пятидесяти граммов!”.
Однако это очевидное доказательство неожиданно ещё больше взволновало Владимира Ивановича, потому что он вдруг вспомнил с юных лет проверенную истину: некрасивых женщин не бывает, бывает мало водки! Опять же, ночью все кошки серы, некая часть мужского организма ровесников не ищет – эти и подобные им перлы народной мудрости, проверенные собственным опытом, крутились в голове мэра Надеждинска. Если же посмотреть на его жену объективно и непредвзято, то нужно признать, что баба она очень даже ещё и ничего, можно сказать, в самом соку баба, а уж это на любителя!..
Владимир Иванович Птицын вбежал в подъезд, одолел несколько лестничных пролётов и очутился перед красивой и добротной дверью собственной квартиры. Поспешно доставая ключ, он мысленно рисовал себе различные картины, горЯ желанием застать неверную супругу в самый ответственный момент... Но что делать, если так оно и будет?!
Последняя мысль несколько охладила пыл мэра, он даже застыл на пороге с ключом в руках, но тут дверь сама распахнулась, и перед светлыми очами Владимира Ивановича возникла его законная супруга Раиса Егоровна.
- А я тебя из окна увидела, вижу, бежишь бегом, вот и поспешила открыть, - она посторонилась, пропуская мужа в квартиру. Заперев дверь на два замка сейфового типа, Раиса Егоровна поинтересовалась:
- Ужинать будешь?
Птицыну хотелось есть, но ещё больше ему сейчас хотелось, чтобы Раиса Егоровна проследовала с ним в спальню, где он смог бы избавиться от невольных кошмаров. Но... Владимир Иванович не знал, как сказать об этом жене, поэтому он, привычно буркнув себе под нос: “Буду, буду”, отправился мыть руки...
***
Выслушав приказ полковника Огурцова, согласно которому он должен был как можно скорее оказаться дома у гражданки Сизовой, Валентин Огородников ощутил необычный прилив жизненной энергии и подумал, что и в его служебной деятельности могут быть приятные моменты. Собираться ему не нужно было, поэтому он оказался у подъезда “башни” примерно минут через двенадцать после того, услышал приказ полковника. Машины Огурцова там ещё не было, и, как сказали ему ребята из группы наблюдения, Огурцов и Сизова как уехали, так и не появлялись. В ожидании полковника Валентин присел на переднее сиденье машины.
- Ну что, Валёк, клинья уже успел подбить к мировой знаменитости? - поинтересовался рыжий старлей Толик Сурков, бывший в группе за старшего и ощущавший себя хозяином положения.
- Ты о чём?
- Всё о том же! Вернее, о той, которую ты своим телом должен будешь прикрывать - при каждом удобном случае!
- Толяныч, здесь другой вариант: это она его будет прикрывать, как ты сказал, при каждом удобном случае, - вмешался в разговор водитель, огромные руки которого, казалось, запросто могли изломать в куски рулевое колесо. - Своим телом!         
- Хорош базарить-то! – не выдержал Валентин, и коллеги удовлетворённо заржали.
- Видишь, переживает, слова наши близко к сердцу берёт! Значит, это у него некоторым образом, чуйство, - заёрничал было Толик, но, посмотрев на Валентина, неожиданно буркнул: - Хорош, приехали, замнём для ясности…
- Как тут у вас? – поинтересовался в свою очередь Валентин.
- Пока чисто, ничего подозрительного. Там же ещё наши на площадке остались, это на случай, если кто-то мимо просочится.
- Тех двух идиотов, неужели ты… прогавил?
- Нет, - односложно ответил Толик. Хотя его вины в том, что в «башню проникли Пономарь с подручным, не было, он ощущал себя ответственным за всё, что было связано с работой его группы. Толик был настоящим фанатом розыска, и главным для него в работе был охотничий азарт.
- Да тогда тут вообще никакого наблюдения не было! – неожиданно взорвался Толик. – Не было! Всех ребят сами же сняли, а потом нам холку мылят!
Видно было, что Валентин, сам того не желая, подсознательно обороняясь, задел коллегу за больное место.
- Зато теперь я на вас, товарищ старший лейтенант Сурков, надеюсь – как на первого заместителя Господа Бога по угро города Надеждинска! – авторитетно заявил Валентин, понимая, что нужно как-то «выпускать пар», который, в принципе, образовался на пустом месте, но уже сильно мешал нормально дышать.
Толик неопределённо хмыкнул вместо ответа.
- Ты на футбол сегодня успеваешь? Вас когда меняют-то? – Валентин вспомнил, что Толик был заядлым футбольным болельщиком и мог часами говорить об этой игре, которая оставляла самого Валентина равнодушным до неприличия. Вот и сейчас, услышав магическое слово, Толик мгновенно забыл все неприятности и с просветлёнными глазами начал делиться с Валентином своими соображениями о предстоящем матче сборных команд России и Франции.
- Должен успеть… - с большим сомнением закончил Толик свою тираду. – Нет, Сидорыч вроде бы пообещал мне, что как-то сменит, ну, чтобы я успел… Игра же будет, я тебе доложу! Эти жабокряки сейчас те ещё перцы, будь здоров и не кашляй! Дома играют, им надо перед своими зрителями сыграть, ты ж понимаешь! А наши… Вечно они никак премиальные не поделят, славу свою, всё остальное-прочее, придурки недоделанные!
- Так что, французы раскатают наших? – подначил Толика Валентин.
- Кто раскатает, жабокряки?! – возмущению Толика не было предела, однако, малость помолчав, он вынужден был признать: - Они могут…
- Думаешь, шансов никаких? – неожиданно серьёзно спросил Валентин.
- А кто его знает? – Толик почесал свой аккуратно подбритый рыжий затылок. – Будем похлядим: поле круглое, мяч ровный, - он переиначил старинную болельщицкую поговорку. – О, гляди, твоя подзащитная появилась! – и Толик указал на подъезжавшую машину полковника Огурцова.
Торопливо бросив: «Пока!», Валентин выбрался из машины и направился к входившим в подъезд Огурцову и Ларисе.   
Полковник был очень доволен тем, что его подчинённый уже прибыл на место, стало быть, он, Огурцов, может наконец-то избавиться от необходимости уделять внимание Ларисе, поручив сопровождение девушки Валентину Огородникову. Поэтому он сразу же предложил подняться в квартиру гражданки Сизовой, где и намеревался передать эстафету старшему лейтенанту.
Едва они вошли в квартиру, полковник предложил девушке:
- Может быть, Лариса Леонидовна, вы проверите, работает ли ваш телефон?
Лариса послушно подошла к телефону, подняла трубку и радостно воскликнула: «Работает, Олег Иванович, работает, спасибо!»
- Ну и хорошо, - удовлетворённо отозвался полковник Огурцов. – Теперь вы можете позвонить в Париж, а мы пока с лейтенантом побеседуем.
Лариса, бережно держа трубку радиотелефона, вышла в спальню, а полковник начал давать ЦУ, причём Валентин Огородников отметил про себя, что настроение у его начальника существенным образом поднялось. Подчинённому даже интересно стало, что же такое произошло совсем недавно, вследствие чего это вдруг Огурцов стал разговаривать с ним почто что по-человечески.
- Значит так, лейтенант… Пока побудете здесь, пообщаетесь. Сразу, в общем, предупреждаю: общаться нужно культурно, девушка она сам видишь какая… Чемпионка и всё такое. Кроме того, - полковник Огурцов со значением посмотрел на подчинённого, - она, как выяснилось, невеста одного иностранного гражданина… Жених у неё в Париже, она ему сейчас звонит, соскучилась, соответственно… Поэтому, сам понимаешь, деликатность должен проявить, интеллигентность и всё такое прочее…
Подполковник Сидорчук обеспечивает сейчас вам соответствующее помещение в нашем профилактории, как только у него всё будет готово, ну, помещение и всё остальное, тебя проинформируют, и ты её туда отвезешь. Сам будешь находиться при ней, в соседнем помещении, его сейчас тоже должны приготовить.
Будешь в профилактории набираться сил и здоровья столько, сколько понадобится. Когда мы здесь эту бодягу расхлебаем, тогда привезёшь её домой, а сам будешь сутки отдыхать.
Вопросы?
- Каковы конкретно мои обязанности?
- Ты должен обеспечить безопасность гражданки Сизовой Ларисы Леонидовны. Полную безопасность. В полном объёме.
- Но, господин полковник, наш профилакторий достаточно хорошо охраняется, чтобы можно было сомневаться в том, что она, пребывая на территории профилактория, будет в полной безопасности?
- Охраняется… - проворчал Огурцов. – Охрана сраная, вот как он охраняется! Ты что, не помнишь, что у нас там почти всё время кражи в номерах, постоянно посторонние лица шляются по территории?..
- Ворует обслуга и наши же сотрудники. А «посторонние» - так это наши же восстанавливающие здоровье сотрудники поправляют силы с помощью общения с лицами противоположного пола…
- Ну, так а я тебе о чём? Да в наш профилакторий полгорода бандитов завести можно, а попка-дурак на входе и те вояки, которые территорию охраняют, только глазами пропитыми клыпать будут! Так что твоя роль при девушке ясна: чтобы ни один волосок с её головы не упал! Понял? Она в наши дела попала случайно, надо теперь, чтобы она и выбралась без потерь для организма. Чтобы не было травм моральных и – упаси Бог – физических, потому что спортсмены – это национальное достояние, их беречь надо!
- Вас понял, господин полковник.
- Оружие?
Старший лейтенант Огородников каким-то воровским жестом, нагнувшись, приподнял штанину, и полковник увидел прикреплённый к ноге на уровне лодыжки тускло поблёскивающий пистолет.
- Как это ты его присобачил? – заинтересовался полковник Огурцов, нагнувшись к оружию и рассматривая хитроумное приспособление, явно самодельное, с помощью которого пистолет крепился к ноге. – Так-так, толково, ничего не скажешь, толково… Толково, лейтенант! Лишь бы тебе его применять не пришлось. Я слышал, ты у нас по стрельбе вроде как призы берёшь?
- Стараюсь, господин полковник, - явно поскромничал Валентин.
- Молодец, старайся! Старательных Бог любит, а начальство отмечает. Кого в лучшею сторону, а кого и в остальную… Как получится. Но ты старайся… Давно хотел спросить тебя, да всё случая не было… У тебя там, - полковник быстро указал пальцем куда-то вверх, - часом, нет какого-то знакомства, шибко полезного для здоровья?
- Там – это у того, кто старательных любит? – позволил себе небольшую дерзость Валентин Огородников, и полковник Огурцов окончательно убедился в том, что он был прав: есть, есть у этого языкатого парня какая-то неслабая поддержка наверху, поэтому недолго прослужит он в Надеждинске, и ждут со временем Валю Огородникова широкие красивые погоны и штаны с широкими лампасами…
- Ты дурня не валяй, не кажись дурнее глупого, - спокойно посоветовал подчинённому Огурцов. – Я пока что ещё твой начальник, а потом, - он неожиданно для Валентина потрепал его по плечу, - а потом, Валентин, это только гора с горой в жизни никогда не сойдутся, а человек с человеком… Сам понимаешь.
- Виноват, господин полковник! – браво произнёс старший лейтенант Огородников. – Ваше отношение к себе ценю, и хорошо помню, кто мой начальник. А вот что касательно вопроса вашего, то, извините, он мне полностью не понятный, поэтому и так…
- Непонятливый ты наш! – полковник Огурцов неожиданно для Валентина исключительно похоже изобразил артиста Гафта – такого, каким он был в фильме «Гараж». – Всё-то ты, Валюша, понимаешь, и, вижу, отлично понимаешь. Правильно понимаешь, парень ты у нас неглупый… Но – вольному воля… Не забывай только, парень, что спасённому – рай!
***
Пока полковник Огурцов пытался установить внеслужебные отношения с перспективным старлеем Валентином Огородниковым, стараясь добиться от него ответа на самый важный российский вопрос: «Ты чьих будешь-то?», Лариса, скрывшись в спальне, торопливо набрав номер телефона их с Жаком парижского дома, смогла наконец-то внятно поговорить с человеком, мысль о котором давно уже стали её главными мыслями, и общение с которым было ей сейчас более чем необходимо.
Жак увлечённо работал в «комнате Синей Бороды», но трубка радиотелефона, заботливо положенная им на подоконник, всё время притягивала его взгляд: вопреки тревоге, он точно знал, что совсем скоро эта трубка оживёт голосом любимой, и в этом голосе будет радость от того, что могут быть вместе. Пусть так – но вместе…
Но всё-таки трель, прозвучавшая в комнате, стала для него неожиданностью, поэтому Жак не сразу подошёл к телефону и не сразу взялся на трубку.
- Я… - он хотел сказать своё обычное «Я слушаю!», но не успел произнести второе слово, потому что в трубку ворвался счастливый голос Ларисы.
- Жак… - нежность и радость, радость и нежность – вот что звучало в этом родном голосе…
- Это ты? – не сразу откликнулся Жак.
- Это я…
Наверное, больше, чем полминуты они молчали, но это было молчание, которое для обоих собеседников совсем даже и не было молчанием: они просто слушали друг друга и, как им казалось, прекрасно понимали всё то, что мысленно говорили – себе или собеседнику? Наконец Жак прервал этот разговор-молчание.
- Ну как там у тебя всё?
- Сама не знаю… Помнишь кассету, которую Лерка передала мне для Женьки?
- Какую кассету? – заинтересовался Жак.
- Помнишь, в «Орли» Лерка дала мне кассету, фильм «Основной инстинкт», я её ещё в пакет положила?
- Маленькая, я не помню… - виновато протянул Жак, который и в самом деле начисто забыл об этом эпизоде.
- Да ладно! В общем, эта кассета, оказывается, вовсе даже и не кассета…
- А что? – удивлённо спросил Жак.
- Да нет, это я неправильно сказала, это кассета, конечно же, просто на ней записан не тот фильм, какой должен быть, а что-то совсем другое…
- Что-что-что?.. Что же там?
- Сама не знаю, мне сказали, что там какой-то компромат на кого-то, и из-за него Женьку убили…
- Подожди, маленькая, ты хочешь сказать, что Лера как-то с этим всем связана?
- Жак, я не знаю… Ты ей звонил?
- Неоднократно. Но у них дома никто не берёт трубку, даже автоответчик не работает, а это уж совсем странно: когда я работал на Франсуа, то мы с ним только через автоответчик, считай, и общались. А сейчас он не работает, и это очень странно.
- Жак, ты думаешь, что с ними… что-то случилось?
Жак уже ругал себя последними словами: стараясь как можно точнее ответить на вопрос Ларисы, Жак-Простак наговорил лишнего, и она только разволновалась, поэтому сейчас надо было срочно исправлять положение.
- Ну что ты, что с ними могло случиться?.. Просто, скорее всего, они или находятся у себя в «Обедах», или куда-то вместе поехали…
- Жа-а-ак… - в голосе Ларисы было сомнение.
- Если хочешь, я прямо сейчас съезжу к ним в «Обеды»…
- Слушай! – воскликнула Лариса. – Ты что, забыл, что вы сегодня вечером все на футболе будете?
- О Господи! – треволнения сегодняшнего дня и в самом деле заставили Жака забыть о том, что вечером он обязан быть на стадионе, отчаянно болеть за свою сборную, которая – он твёрдо верил в это – скоро должна была стать чемпионом мира. У себя дома!
- Вот на футболе и увидитесь, только, - тут Лариса, скорее всего, улыбнулась, но видеть этого Жак не мог, - смотрите не подеритесь! Ты же знаешь, что Лерка будет болеть за наших, и как болеть!
- Маленькая, я и в самом деле почти забыл об этом, - виновато признался Жак. – Ты права. Конечно, увидимся. Только и ты, наверное, забыла о том, что семейство Назье принадлежит к весьма обеспеченным слоям общества, тогда как Жак Луазо всего лишь небогатый дизайнер… Поэтому сидеть мы будем на разных трибунах. Такова се ля ви, как любят говорить твои соотечественники!
- Так тебе и надо! Работать надо лучше и больше, а не жаловаться на дороговизну стульев для трудящихся всех стран! – похоже, к Ларисе возвращалось хорошее настроение, и Жак был очень рад этому.
- Есть, мой генерал! Значит, вечером, после футбола, я тебе позвоню… Хотя нет, у вас же это будет уже «тёмная ночь»…
Лариса хотела сказать, что сегодня она не будет ночевать дома, но сразу же остановила себя: ведь тогда придётся объяснять Жаку и всё остальное, а этого ей сейчас не хотелось… Да и потом, что она могла объяснить Жаку, если и сама толком ничего не знала? Поэтому она поддержала Жака: «Да-да, у нас уже будет слишком поздно для того, чтобы порядочные люди звонили в приличные дома!»
- Маленькая, ну ты же знаешь, что я у тебя – человек беспорядочный? А дом наш только обещает стать порядочным домом, над ним для этого ещё нужно долго и плодотворно работать…
- Жа-а-ак… - перебила его Лариса, - а ты что сейчас делаешь? Ты сейчас вообще где?
Дальнейший разговор был внешне бессвязным и лишённым смысла, так что посторонний человек мог бы подумать, что двое маленьких детей забавляются попавшими к ним в руки телефонными трубками… С точки зрения формальной логики этот посторонний наблюдатель, вероятно, был бы полностью прав, но когда речь идёт о людях, которые любят друг друга, то понять что бы то ни было может только тот, кто сама переживает подобное чувство… Остальные же люди, не осенённые этим блаженным безумием, могут в лучшем случае позавидовать тем, кто ловит каждое слово, проникает в тайну мыслей, откликается на невысказанные чувства своего собеседника с таким же упоением, как делает это тот, страшно от него далёкий, но бесконечно близкий, родной человек…
***
Подполковник Сидорчук занимался проблемой обеспечения безопасности гражданки Сизовой комплексно. Это означало, что сия немаловажная проблема была одной из множества больших и малых проблем, которые ему необходимо было решить до завтрашнего утра, когда предстояло начать решительное наступление на криминальных хозяев Надеждинска с целью восстановления статус кво властных структур.
Основной задачей подполковника можно было считать распределение имеющихся в его распоряжении сил таким образом, чтобы завтра утром оказались блокированы резиденции Маслова, Поликарпова, Леженцева и Трубецкого (эту аристократическую фамилию носил тот, кого его подельники простецки звали Рубиком…). Упростить эту задачу могло то обстоятельство, что, как сообщали службы наблюдения, Поликарпов и Леженцев находились в офисе фирмы «Форвард», откуда, как подсказывал подполковнику его огромный опыт, они и не собирались никуда уезжать.
Действительно, если в «мазутке» назревала разборка, а она таки да назревала, то с позиций инстинкта самосохранения находиться в офисе отлично охраняемой фирмы было намного предпочтительнее, нежели в пятикомнатной квартире господина Леженцева, в окна которой запросто мог влететь «подарок», отправленный с помощью гранатомёта, или в просторном, но уступающем по степени защищённости офису, особняке Поликарпова.
Что же касается господина Маслова, то он-то как раз находился у себя дома – и это было самым для него разумным выходом из положения: офис его размещался в том же самом особняке, и охранялись они – особняк и офис в нём – надёжно. Так что искать добра от добра Валерий Игоревич Маслов не собирался.
Сидорчук полагал, что проще всего будет решить проблему нейтрализации гражданина Трубецкого, который в настоящий момент времени конкретно «кушал» в одном из ресторанов города, и, кстати, контроль над этим рестораном осуществляла группа Маслова-Поликарпова. Поскольку данный гражданин «кушал» уже давно и делал это довольно усердно, сопровождая трапезу обильной выпивкой, возле входа в ресторан его поджидала опергруппа, которая должна была задержать Трубецкого за нарушение общественного порядка и препроводить его в «обезьянник» при горотделе, где, как планировал Сидорчук, Рубику предстояло дожить до завтрашнего рассвета…
Просчитывая всевозможные варианты, сыскарь Сидорчук понимал, что сейчас где-то идёт по-настоящему большая игра, в которой его собственная роль – быть, как Володя Шарапов, «номером шестнадцать»… С точки зрения этой самой большой игры, то есть её правил. В своём же деле он был и оставался номером первым, поэтому профессиональная гордость не позволяла ему ошибаться в расчётах, он не мог «дать петуха», провалить порученное лично ему дело. В политику подполковник Сидорчук не лез, но своё ментовское дело знал досконально, поэтому он просто не хотел ударить лицом в грязь. И не только в пенсии здесь было дело!
Давно уже получилось так, что отношение Сидорчука к Огурцову было несколько, можно сказать и так, предвзятым. Опытный сыщик прекрасно понимал, что полковник использует служебное положение в личных целях и, хотя в этом, строго говоря, не было ничего особенного, поведение начальника раздражало подполковника Сидорчука всё больше и больше.
Сидорчук, не раз битый жизнью и много повидавший на своём веку опер, так и не научился избирательно относиться к преступникам. Поэтому для него фраза Глеба Жеглова о том, где должен пребывать вор, была его собственным жизненным правилом – хотя сам фильм ему откровенно не нравился.
Именно потому, что в последние годы полковник Огурцов слишком часто забывал о том, то такие воры и где их место, Сидорчук и относится к начальнику преувеличенно официально. Впрочем, сам Огурцов полагал, что его возрастной подчинённый просто боится за своё место, что этим объясняется его почтительное отношение к руководителю горотдела.
На самом же деле Сидорчук ничего не боялся. Во всяком случае, он не боялся ничего такого, что было бы в компетенции полковника Огурцова. Подполковник просто терпеливо ждал своего часа, и теперь этот час настал.
Уже давно Сидорчук аккуратно сплетал сеть вокруг надёжно защищённых от него тем же Огурцовым Маслова и его соратников. Теперь материал, собранный подполковником и хранившейся в гараже, в ящике с картошкой, обладал страшной убойной силой, и никакие происки кого бы то ни было не смогли бы защитить людей, вся подноготная которых была доподлинно известна начальнику уголовного розыска Надеждинского городского отдела милиции.
Собственно говоря, со стороны Сидорчука это была ещё и особая месть полковнику Огурцову, который продался теневым воротилам за сытую и богатую жизнь. Неглупый Сидорчук прекрасно понимал также, что к этим «хозяевам жизни» относился и мэр Птицын, а красавчика Вову Птицына Сидорчук недолюбливал ещё с тех пор, когда карьерист-комсомолец попытался было командовать работой народных дружин, когда он в начальническом запале пытался научить старшего лейтенанта Сидорчука тому, как нужно правильно проводить оперативно-следственные мероприятия…
Сейчас Сидорчук понимал, что сегодняшний вечер и завтрашний день должны стать решающими в реализации его плана, заключавшегося в том, что одновременно подполковник решил поквитаться и с недосягаемыми для него прежде бандитами, и с окончательно оборзевшими «белыми воротничками» из законной власти.
Сидорчук не считал себя каким-то там Робин Гудом, но, трезво оценивая свои возможности, понимал, что на красивый и громкий «последний бал», как он называл про себя завтрашний день, его должно хватить, а дальше – «Бог не выдаст – свинья не съест»…
Поэтому подполковник Сидорчук работал целеустремлённо и, можно даже сказать, вдохновенно. А это вдохновение странным образом сказывалось на его подчинённых: давно уже менты так активно не перемещались, давно уже они столь старательно не выполняли приказы и распоряжения. Может быть, им просто передавалось приподнятое настроение подполковника, а может, им самим хотелось доказать себе, что они ещё настоящие мужики, а не купленные «менты поганые», как иногда, крепко подвыпив, называл себя и своих подчинённых Сидорчук, пряча за нарочитой грубостью бессильную злость, вызванную невозможностью что-либо изменить в этой жизни, невозможностью отправить в тюрьму настоящего мерзавца вместо услужливо подставленного «виновника происшествия»…
***
Вадим Валериевич Филяюшкин весь день мотался по Надеждинску, утрясая различные проблемы, связанные с организацией похорон Женьки, и поэтому он чувствовал себя чуть ли не полутрупом, когда, поставив машину в находившийся рядом с домом гараж, открывал дверь собственной квартиры.
Вадим Валерьевич очень устал.
Но настоящая причина подавленного состояния Филяюшкина была не в усталости. Не оттого он устал, что он весь день не вылезал из машины и из кабинетов больших и не очень больших начальников. Филяюшкина угнетало другое: он занимался организацией похорон одного из своих первых учеников, мальчишки, который вырос у него на глазах, которого он, тренер Вадим Филяюшкин, когда-то научил всему тому, что умел сам. Мальчишку, которого он когда-то поставил на ноги, сделал взрослым – но не сумел уберечь…
Отличавшийся завидным здоровьем и оптимизмом, Филяюшкин вовсе не был беззаботным человеком, ничто человеческое не было ему чуждо. Когда Валерич пытался иногда «итожить то, что прожито», он честно и откровенно признавался сам себе, что главным в его жизни были работа и семья. Но при этом не мог положа руку на сердце признать, что был образцовым мужем и родителем: слишком многим ему приходилось в жизни жертвовать ради работы, ради достижения целей. Так получалось, потому что работать вполсилы тренер Филяюшкин не мог и не хотел, а ответственность за вручивших ему свои судьбы мальчишек и девчонок требовала полнейшей самоотдачи... В такие моменты атеист Филяюшкин искренне благодарил Бога за то, что тот послал ему в жёны Ирину Михайловну, единственную, как он признавался в минуты откровенности, женщину, способную терпеть ту кочевую жизнь, которую он вынужден был вести.
Если говорить о жизненных перспективах, то Филяюшкин надолго вперёд не заглядывал. Пока что главным делом его жизни была Олимпиада, а что там будет после неё - время покажет. Относительно более далёкой перспективы жизни Филяюшкина можно было и не задумываться, он знал, что будет работать, пока хватит сил, а потом – как сумеет – помогать Анечке и тем из учеников, кто отважится избрать многотрудную жизнь тренера.
Иногда, когда Филяюшкину становилось по-настоящему плохо (примерно четыре раза в год), что было связано с деятельностью чиновников от спорта, упорно не желавших признать, что они должны быть для спортсменов и тренеров, а не наоборот, Вадим Валерьевич начинал с мельчайшими деталями воображать себе собственные похороны. Непонятным образом это помогало ему вновь обрести утраченное было душевное равновесие, поскольку в этих видениях всегда фигурировали ученики, пришедшие проводить в последний путь любимого тренера…
Сегодня тренер и человек Вадим Филяюшкин впервые столкнулся с тем, что «его дети», как называла их Ирина Михайловна, такие маленькие, которые должны были жить долго-долго, которые были так дороги ему, в которых он так сильно верил, в которых вложил частицу самого себя, - эти «дети», оказывается, тоже смертны… И ему, Филяюшкину, выпало самое страшное, что только может быть в жизни родителей, - он должен хоронить ребёнка, хоронить Женьку…
Но окончательно уничтожило Вадима Валериевича то, как восприняла сообщение о смерти единственного брата старшая сестра Женьки, Екатерина Серёгина, к которой он поехал сразу же после того, как покинул квартиру Ларисы.
…Изящная, красивая, модно одетая и аккуратно накрашенная, Екатерина встретила Валерича сдержанно. Узнав о гибели брата, она принялась старательно тереть глаза маленьким платочком, от которого шёл приятный, слегка приторный запах каких-то дорогих духов.
Её стал успокаивать друг, с которым она жила последние годы, Алик Северцев, довольно известный в Надеждинске бизнесмен и меценат, иногда помогавший Валеричу небольшими пожертвованиями на организацию соревнований и сборов. Поначалу и Валерич сунулся было с утешениями, но Екатерина очень быстро взяла себя в руки и принялась заинтересованно выяснять у Валерича, что произошло, что случилось с Женькиной машиной, в каком она состоянии, как скоро её можно будет забрать и, самое главное, что теперь будет с Женькиной двухкомнатной квартирой, дорого отремонтированной «сталинкой», расположенной на центральной улице Надеждинска, рядом с мэрией.
Ответы на эти – жизненно важные для Екатерины – вопросы были для Валерича загадкой, потому что сам он, оглушённый известием о гибели Женьки, подобными вещами не поинтересовался. Растерявшийся Филяюшкин продиктовал Екатерине оказавшийся кстати номер телефона полковника Огурцова, который – полковник, а не номер! – мог помочь потенциальной наследнице выяснить свои права и реальное положение дел. Екатерина, сосредоточенно записав номер, вежливо поблагодарила Филяюшкина, и Вадим Валериевич ощутил, что его дальнейшее присутствие в этой огромной, обставленной дорогой итальянской мебелью, квартире не является обязательным…
Очевидно, Алик Северцев тоже ощутил некоторую неловкость, потому что счёл нужным извиняющимся тоном пояснить Валеричу: «Вы нас извините, Вадим Валериевич, но это для нас так неожиданно… Страшная трагедия, Катюшка так любила брата (Валерич машинально отметил про себя это его «любила»…), да и я сам давно уже был так сильно привязан к Женьке…»
- Я сейчас опять поеду по инстанциям, нужно найти хорошее место на кладбище, организовать всё, чтобы всё было… - пробормотал Филяюшкин, пятясь к двери, и удручённые сожители вежливо провожали его.
- Большое вам спасибо, Вадим Валериевич, огромное просто спасибо! – ненатурально всхлипнула Екатерина. – Я вам так благодарна, что вы себе и представить не можете, так благодарна! Женька вас так любил, так уважал вас всегда!.. А насчёт денег вы не беспокойтесь, с деньгами мы всё решим обязательно!
- С деньгами нет проблем! – быстро вмешался Алик, обрадованный тем, что разговор повернул в хорошо знакомую ему колею. – Мы за всё заплатим, всё путём будет!
Валерич, которого уже мутило от такого пылкого выражения «скорби», не выдержал и, буркнув себе под нос: «Хорошо-спасибо, я потом позвоню!», ретировался из жилища единственного родного для Женьки человека, который, если по-людски, острее всех должен был бы переживать смерть Евгения Воропаева…
…Встретившая мужа в дверях квартиры Ирина Михайловна ничего не сказала, она просто подошла к нему и легко поцеловала в щёку. Валерич неловко изогнулся, стараясь продлить ощущение ласки и покоя, и супруги Филяюшкины несколько секунд так и стояли, неловко прижавшись друг к другу, боясь невольным движением разрушить эту – желанную для обоих – родственную близость…
***
Выйдя из спальни, Лариса, всё ещё находившаяся под впечатлением разговора с Жаком, с некоторым удивлением обнаружила в гостиной своей квартиры двух мужчин, полковника Огурцова и старшего лейтенанта Огородникова, которые негромко обсуждали что-то. И это «что-то», по-видимому, её не касалось, поскольку при её появлении такой вроде бы оживлённый до этого разговор прекратился.
Удивление было минутным, возвратившись в реальность, Лариса вспомнила, что возможностью поговорить по телефону с любимым человеком она обязана не кому-нибудь, а одному из своих гостей, полковницу Огурцову, и ей сразу же стало неловко из-за того, что она до сих пор по-настоящему и не поблагодарила его за это.
- Олег Иванович, вы просто настоящий волшебник! Спасибо вам за то, что вы дали нагоняй этим телефонщикам, было так замечательно слышно, и телефон работает очень хорошо!
- Не стоит благодарности, Лариса Леонидовна! Мы тут с лейтенантом обсудили ситуацию, теперь он полностью проинструктирован, и скоро вы с ним уедете туда, где вам будет спокойно и комфортно. Как я уже говорил, скоро всё это закончится.
- Скорее бы… - невольно вырвалось у Ларисы.
- Мы будем стараться, - заверил девушку полковник Огурцов.
***
В огромном подвале здания, в котором размещался офис фирмы «Форвард», была небольшая «тёмная» комнатка, стены которой были выложены огнеупорным кирпичом и имели примерно метр толщины. От внешнего мира эта комнатка отделялась дверью, весившей, наверное, добрую тонну и способной выдержать прямое попадание артиллерийского снаряда, - так уверяли «Пинкертона» представители фирмы, которая занималась сооружением этого железно-каменного монстра. На двери был сложнейший сенсорный замок, открыть который можно было только пальчиком – но это был пальчик одного-единственного человека…
Эта комната предназначалась для хранения тайного арсенала, каковой арсенал всегда мог понадобиться в нашей неспокойной жизни приличным людям, имеющим серьёзные жизненные приоритеты, ведь защищать эти приоритеты от посягательств конкурентов нужно было всеми доступными средствами. Опять же, интересы и приоритеты были серьёзными, следовательно, на них посягали не менее серьёзные люди, которым необходимо было противопоставить столь же серьёзные аргументы.
Сейчас «Пинкертон» заботливо подбирал «игрушки», с помощью которых он собирался устроить знатную «иллюминацию» возле офиса фирмы, то есть выполнял полученное от руководителей «Форварда» задание.
«Иллюминация» намечалась на двадцать три ноль-ноль по местному времени. Как полагал «Пинкертон», в это позднее время вокруг здания уже не будут ходить-бродить мирные граждане, поэтому вероятность того, что они могут пострадать от «террористического акта» была минимальной. На всякий случай «Пинкертон» собирался аккуратно разогнать тех, кого в это время могла бы занести нелёгкая в опасное место, с помощью парочки-другой вышибал, которым будет поручено перекрыть подходы к нашпигованной взрывчаткой автомашине, деликатно посоветовать этим гулякам погулять в другом месте.
Профессиональный интерес «Пинкертона» заключался сейчас в подборе точной дозы взрывчатки: взрыв должен быть достаточно мощным, чтобы не оставалось сомнений в серьёзности опасности, которой подверглись сотрудники и руководители авторитетной фирмы, но одновременно нельзя было и переборщить. Разумеется, пара-другая разорванных на кусочки трупов могли бы придать инсценировке ещё большую достоверность, большую убедительность, но они могли бы отрицательно сказаться на боевом духе войска, самые умные из которых поняли бы, что их превратили в пушечное мясо…
Было довольно много споров о том, какой именно автомобиль следует начинить смертоносным грузом. Поскольку машину всё равно нужно было угонять, сначала возникла мысль о «Мерседесе», однако потом Поликарп задал себе простой вопрос: «Да кто поверит, что Масёл «мерс» без нас взорвёт? Если бы с нами – тогда другое дело, тут всё понятно, а так на фига попу гармонь?»
Другой крайностью было предложение разыскать для такого дела «горбатый» «Запорожец», несколько таких, с позволения сказать, автомобилей гордо колесили по Надеждинску и даже составляли его автомобильную достопримечательность № 1. Идея вроде бы была воспринята на «ура!», но специалисты, которым надлежало угнать эту «консервную банку», заартачились и отказались наотрез. Свой отказ они мотивировали тем, что любой, кто возьмёт этот раритет «без хозяина», уедет на нём до первого ГАИшника, которые знают владельцев этих экзотических транспортных средств не хуже, чем самого начальника городского ГАИ.
Как всегда, решение проблемы оказалось следствием компромисса: угнали полусгнившую «копейку», которая уже стояла во внутреннем дворике «Форварда» и ждала своего часа.
Отобрав необходимую «начинку», «Пинкертон» уложил её в специальную сумку, аккуратно закрыл тяжёлую дверь и направился в кабинет своих начальников, предусмотрительно оставив тяжёлую сумку в своём служебном кабинете. Он намеревался доложить о том, что все необходимые приготовления закончены, и проконсультироваться относительно нескольких, так сказать, «рационализаторских предложений», которые возникли у него по ходу дела.
***
Идея с выбором профилактория городского отдела внутренних дел как места, где надёжнее всего можно было спрятать гражданку Сизову, принадлежала подполковнику Сидорчуку. Григорий Сидорович совершенно справедливо полагал, что в медпункте этого почтенного лечебного учреждения – в профилактории, оснащённом всем необходимым, самым новым, медицинским оборудованием, действительно, был самый настоящий «медпункт», или «лазарет», - так называли его поправляющие подорванное службой и не только службой здоровье сотрудники органов внутренних дел Надеждинска, а также люди, не имеющие к вышеназванным внутренним органам никакого отношения.
Прапорщик  медицинской службы Пётр Николаевич Симоненко, полный тёзка лидера коммунистов соседнего независимого государства, суверенной Украины, получил приказ подполковника Сидорчука приготовить «лазарет» для приёма важных гостей, о которых он обязан был молчать в тряпочку. Симоненко ощутил себя оскорблённым: находившийся в конце коридора последнего этажа главного корпуса (и какой идиот его туда запроторил?) «лазарет» был идеальным местом для тех индивидов, которым нужно было «установить близкие отношения», и Пётр Николаевич пользовался этим обстоятельством с немалой выгодой для себя.
Сказать, что Симоненко сдавал вверенное его заботам помещение посуточно, было бы неправдой, поскольку спрос был так велик, что приходилось сдавать «лазарет» почасово. В зависимости от степени своего приятельства с очередным постояльцем Симоненко, который знал всех и вся в Надеждинске и которого, в свою очередь, тоже знали все, брал плату либо «натурой» - то есть «спиртными напитками и продуктами питания», если изъясняться языком протокола, либо денежным эквивалентом. Последнее случалось довольно редко и объяснялось неприязненными отношениями между сдатчиком площади и её нанимателем.
Робкие попытки прапорщика Симоненко выяснить у подполковника, сколь долго будет занято вожделенное многими помещение, успехом не увенчались. Сидорчук, прекрасно знавший о «теневой экономической деятельности» прапорщика, попросту предложил ему заткнуться и выполнять приказание, не вызывая при этом ненужных эмоций или рассуждений у несостоявшихся постояльцев, вынужденных теперь искать другое пристанище для большого и светлого чувства. Что оставалось делать прапорщику Симоненко?
…Симоненко должен был встретить человека, который приедет к нему, отдать ключи и испариться, обеспечив полнейшую конфиденциальность пребывания этого человека и его спутников в профилактории. «Вопросов не задавать, нос не в своё дело не совать! Понял, Пеца? Сунешь – получишь!» - подполковник Сидорчук был лаконичен, и прапорщик знал, чтО стоит за этой лаконичностью начальника угро. Поэтому он в точности выполнил приказание и стал ожидать приезда такой таинственной особы.
Прапорщик Симоненко ждал долго, но никто так и не приехал… Не выдержав, он позвонил Сидорчуку – чтобы справиться о своих дальнейших действиях, полагая, что ещё не всё потеряно, что сегодня ночью ему удастся кое-что из утраченного возместить. И его ожидания оправдались! Как оказалось, сегодня никаких гостей в «лазарете» не будет, он по-прежнему остаётся полновластным хозяином такого удобного «служебного помещения»!
Симоненко настолько обрадовался этому изменению в планах Сидорчука относительно использования «лазарета», что даже не обратил внимания на то, что подполковник разговаривал с ним практически с помощью одних непечатных выражений. Так, начальник посоветовал прапорщику отправиться в ж-пу, когда Пётр Николаевич попытался выяснить, когда же всё-таки могут прибыть «долгожданные» гости…
***
Жорик зарабатывал себе на жизнь тем, что «доводил до ума» средства передвижения «нахаловских аборигенов», делая это поистине виртуозно. Обитатели «Нахаловки» использовали автомобили по их прямому назначению, особых денег на содержание техники выделять не могли, поэтому Жорик с его золотыми руками и скромными запросами был для них настоящими благодетелем.
Жорик безропотно брался за любое «железо», даже если оно давно уже не могло передвигаться самостоятельно, и выяснялось, что «реанимировать» кучу металлолома, которая раньше была «Москвичом» или «Жигулями», всё-таки можно. Во всяком случае, вся «Нахаловка» совершенно точно знала, что если сам Жорик отказался возиться с машиной, то эту машину пора продавать на запчасти, ибо больше она никогда уже не сможет служить своему хозяину средством передвижения.
Счастьем Жорика было то, что он любил свою работу, ему просто нравилось ковыряться в «железе»,  он получал настоящее удовольствие, когда ему удавалось «оживить», казалось бы, самый настоящий «гроб», который потом бодро колесил по «Нахаловке» и окрестностям. Собственную же «копейку» Жорик содержал в идеальном порядке и, хотя не был лихачом, получал громадное наслаждение от того, что на трассе мог спокойно «делать»  дорогие и престижные иномарки, безмозглые хозяева которых чаще всего просто не в состоянии были понять, за рулём какого чуда техники им довелось оказаться…
Сейчас Жорику было явно не по себе… Он механически ковырялся в движке салатного цвета «Моквича-комби», но мысли его были далеки от сердечной болезни ветерана отечественных дорог. Жорик ругал себя за то, что не смог устоять перед уговорами Сашки Забродского (впрочем, а когда Сашке не удавалось его уломать?), что он клятвенно пообещал помочь Сашке сегодня вечером в этом деле с кассетой. Мутное – как для Жорика – это было дело, никакого энтузиазма оно вызвать не могло, а если вспомнить о вполне реальной опасности, угрожавшей исполнителю, то нормальному человеку следовало бы держаться от него подальше…
Примиряло с неизбежностью Жорика лишь то, что сегодняшнее мероприятие не было первым в их с Сашкой жизни: Сашка и раньше, если возникала необходимость – а она возникала очень часто! – просил Жорика о подобного рода помощи, и каждый раз после удачного завершении сложной операции Жорик клялся себе, что это уж точно было в последний раз!..
Теперь Жорик думал о том, что и как он скажет «своей» (этим местоимением, которое произносилось с самой разной интонацией, в «Нахаловке» именовали законных и не совсем законных спутниц жизни…), поскольку его Жанна была бабой красивой, знавшей себе цену и своенравной, и об этом надо было помнить её заурядной внешности покладистому мужу…
***
После того, как полковник Огурцов отбыл из квартиры гражданки Сизовой, в вышеупомянутой квартире остались её законная хозяйка и старший лейтенант Валентин Огородников, который мгновенно проследовал на кухню с вполне отчётливо выраженным намерением не вступать в контакт с человеком, пребывавшим на одной с ним территории.
Ларисе такое поведение старшего лейтенанта показалось смешным, но, спокойно рассудив, что немедленно вступать в контакт с напряжённо ощетинившимся молодым человеком было бы ошибкой, она прошла в спальню, где и занялась незначительными, но необходимыми для поддержания жизненного тонуса мелочами.
Пробыв в спальне несколько минут, Лариса решила, что Валентин Огородников вполне «созрел» для установления нормальных межличностных отношений, и отправилась на кухню.
Валентин сидел на довольно хлипкой табуретке и смотрел на стенку. Целеустремлённо и внимательно смотрел. При появлении дамы он, будучи воспитанным молодым человеком, который находился при исполнении служебных обязанностей, попытался подняться, но девушка его остановила.
- Не нужно, Валентин. Может быть, мы с вами хотя бы, как их называют, протокольные мероприятия проведём?
Валентин покраснел. Эта странная для его восприятия женщин чемпионка вызывала у него такие же странные желания: ему хотелось развернуться и уйти, никогда больше не вспоминать об этой случайной, вызванной служебными обязанностями, встрече, но вместе с тем – ужасно не хотелось этого делать… Это были не два желания, прагматик Огородников умел хорошо разбираться в своих чувствах, это было именно что одно желание – ему хотелось уйти и остаться…
В голове Валентина Огородникова вертелось слово «амбивалентность», и, очевидно, этим словом он пытался определить своё отношение к невольной спутнице…
- Согласен! – решительно отозвался Огородников. – Что именно вас интересует? Рост, вес, размер сапог?
- Ну, если вам хочется начать знакомство с роста, веса и размера сапог, то пожалуйста! – рассмеялась девушка, и этот смех как-то сразу снял напряжение, убрал неловкость, воцарившуюся в квартире сразу же после того, как её покинул полковник Огурцов.
- Как вы сами видите, ничего особенного, то есть выдающегося: у меня «рост средний, голова средняя», - легко начал Валентин, но Лариса его перебила.
- Вы, кажется, сравниваете себя с молодым Сталиным из пьесы Михаила Афанасьевича Булгакова «Батум»?
Эта реплика Ларисы, в общем-то, достаточно ехидная реплика, хотя и произнесённая вполне мирным тоном, поразила Валентина. Действительно, он был страстным почитателем Булгакова (и это при том, что книг он почти не читал), много раз перечитывал чёрный пятитомник собрания сочинений писателя, начиная от вступительной статьи и заканчивая письмами и комментариями, поэтому знал этот пятитомник почти наизусть. Незаметно для себя он употреблял в общении слова и выражения из произведений Михаила Афанасьевича, но ни разу в его жизни не было случая, чтобы собеседник распознал это невольное «цитирование чужих мыслей» в его исполнении…
- Вы… откуда это знаете? – выдавил из себя Валентин, смотря на собеседницу с откровенным изумлением.
- «Нехорошая квартира», только и всего, - искренне забавляясь его изумлением, отозвалась Лариса.
- Вы тоже любите Булгакова? – спросил Валентин.
- А вы, вероятно, полагаете, что являетесь обладателем монопольных прав в этом отношении? – предположила Лариса, невинно поглядывая на снова начинающего замыкаться в себе Валентина. – Булгаков – это общенародное достояние, понимаете ли…
Лариса специально решила избрать шутливый тон в разговоре с этим весьма странным парнем, но сейчас поняла, что она, кажется, малость перестаралась.
- Очень люблю, - просто сказала она. – Меня когда-то, ещё маленькую, мама вместо сказок убаюкивала «Мастером»…
- А я уже потом, когда в школе учился, набрёл на него, - Огородников понял, что девушка хочет исправить свою невольную ошибку, и это радовало его. – Тоже всё началось с «Мастера»… Знаете, Лариса, я ведь…
- Валентин… Может быть, нам пора прекратить «выкать», вы не находите? Всё-таки знакомы мы достаточно давно, - здесь Лариса улыбнулась, и Валентин ответил на эту улыбку, - кроме того, если и  не пуд соли, то какое-то количество этого полезного продукта мы уже вместе успели попробовать, и я вам действительно очень благодарна за помощь…
Огородников задумался. Ему и самому очень хотелось прекратить это дурацкое «выканье» (почти как с подследственными…), но его отношения с женщинами были сложными, а эта девушка ему нравилась так, как до этого ни нравилась ни одна из знакомых, но…
Видя его колебания, понимая их, Лариса, которой Валентин Огородников чисто по-человечески был очень симпатичен, пришла ему на помощь:
- Имя Клим ни к чему не обязывает! Просто нам с вами ещё как минимум ночь предстоит пробыть рядом, в этом таинственном «помещении», о котором говорил Олег Иванович, и мне ужасно не хочется всё время «выкать». По-моему, - и тут она опять улыбнулась, - мы с вами могли бы подружиться, как вы считаете?
- Совершенно с вами согласен, - бодро откликнулся успевший овладеть собой и принять решение Валентин. – Так, я думаю, будет проще общаться…
- Проще, проще, - согласилась с ним Лариса. – Тогда вот что, Валя, нам нужно отметить этот переход на «ты». Поскольку спиртное я не употребляю, да и дома его нет, предлагаю кофе… Есть возражения?
- Полностью с вами согла… - начал было Огородников, но Лариса не дала ему закончить фразу.
- Кто-то что-то забыл?
- Я…
- При переходе на «ты» некоторые несознательные обмениваются поцелуями, - при этих словах Ларисы Валентин густо покраснел, и девушке пришлось сделать вид, что она временно стала дальтоничкой, - но я полагаю, что эту часть протокола можно опустить? Ты не возражаешь?
- Я…
- Ты, ты… Я дождусь сегодня, когда кто-нибудь ко мне на «ты» и по имени? И не только шёпотом!
- Да, Лариса,.. ты… - с трудом выдавил из себя Валентин Огородников, и хозяйка квартиры при этом снова засмеялась.
- Ну наконец-то! Поставь, пожалуйста, чайник, сейчас будем кофе пить и продолжим «обмен мнениями» о творчестве Михаила Афанасьевича…
***
Совсем другим виделся окружающий его мир Жаку Луазо после того, как он услышал наконец-то родной голос и узнал, что с его любимой в далёкой России не произошло ничего страшного. Совсем другим.
Уже заканчивая долгожданный разговор с Ларисой, Жак вспомнил, что он так и не сказал ей об Эдике. Лариса познакомилась с его двоюродным братом почти три года назад, и этот увалень с отлично развитой мускулатурой и прекрасной координацией движений, великолепно владеющий своим на первый взгляд неуклюжим, большим телом, понравился ей не только своими профессиональными достоинствами, которых она не могла не оценить.
В Эдике было то, что отличало всю терещенковскую породу, какие бы фамилии ни носили теперь люди из семьи Терещенко, - в нём было редкое сочетание доброты и силы, силы и порядочности. Позже Лариса призналась Жаку, что его брат – человек необыкновенный, и шутливо сказала: «Если бы у меня, милый мой, не было тебя, я, наверное, могла бы влюбиться в Эда… Какие всё-таки мы, бабы, дуры, ты только посмотри – такой мужчина, а до сих пор один…»
Тогда Жак внутренне насторожился, вероятно, даже немного приревновал Ларису к Эдику – и сразу же подумал об отце и матери… Насколько счастливее сложилась бы жизнь Жиля и Нади, если бы отец не изводил себя и – теперь-то сын это прекрасно понимал – Надю своими беспочвенными подозрениями… Не мучился сам и не мучил бы жену…
Поэтому Жак сразу же отогнал возникшее было нехорошее чувство, а Лариса, поняв его, ласково положила голову на его широкое плечо: «Не будь дурачком, Жа-а-к. Мы есть друг у друга, а это самое главное. Но ведь Эд и в самом деле удивительный парень, разве не так? Так хочется, чтобы он был счастлив. По-настоящему счастлив».
Жак решил, что он должен обязательно дозвониться к Валерии Назье, выяснить, что же там произошло. Кроме того, он должен был, как его убедила Лариса, всё-таки пойти на этот долгожданный футбол, до начала которого, кстати, оставалось совсем немного времени! Наконец, нужно было обязательно закончить работу в «комнате Синей Бороды», потому что он хотел именно сегодня окончательно увидеть, как же будет выглядеть то, что он подарит своей будущей жене.
Словом, сегодняшний вечер в жизни Жака Луазо обещал стать вечером больших свершений, Жаку предстояло сделать многое, но сейчас, после телефонного разговора с любимой женщиной, Жак и был готов на многое!
***
По-своему, в своём, так сказать, роде Валерий Игоревич Маслов был снобом, не уступающим в снобизме своему парижскому оппоненту Ростиславу Филипповичу Иванову. С поправкой на образование, общекультурный уровень, род занятий, воспитание и место проживания.
Сейчас Маслов с наслаждением «добивал пяточку» у папиросы с первосортной среднеазиатской анашой. Разумеется, первосортность продукта не была подтверждена ГОСТом, но Валерий Игоревич Маслов знал толк в таких вещах… Он вообще частенько баловался «травкой», потому что «на зоне» это было одной из привилегий, определяемой его положением, его статусом. Но и в, так сказать, гражданской жизни Маслов получал большое удовольствие от того состояния, в которое его приводили пара-тройка папирос. «Косяки» Валерий Игоревич «забивал» собственноручно, хотя мог бы получать отличного качества товар в «фирменной» упаковке.
На рабочем столе Маслова стояла также и маленькая рюмка из жёлтого стекла, на донышко которой Саша капнул немного дорогой «Метаксы», огромная трёхлитровая бутылка которой, только сегодня утром распечатанная, стояла на нижней полке здоровенного голландского холодильника, украшавшего кухню особняка Маслова. Хозяин дома привык держать коньяк – независимо от величины бутылки – в холодильнике…
Наступал вечер, и Маслов собирался расслабиться в присущем ему стиле. Поскольку день был тяжёлым, «расслабуха» также намечалась соответствующая, и, прежде чем окончательно погрузиться в «нирвану» (значение этого красивого слова Маслов знал нетвёрдо, полагая, что речь идёт о чём-то типа навороченной «джакузи»…), Валерий Игоревич подбивал итоги своей деятельности по подготовке к «наведению порядка», каковое «наведение» намечалось на завтрашнее утро. Пока что не все наличные силы были собраны в его особняке, но через пару часов припоздавшие, которых не смогли своевременно оповестить, или те, кто был занят «по работе», должны были подтянуться.
Конечно, утренняя «бригада» и идиот Пономарь со своим идиотом-напарником из игры вышли, но и без этих придурков у Маслова, как он предполагал, было достаточно серьёзных аргументов для полновесного убеждения даже самых несговорчивых из его соратников.
Маслов не мог знать о том, что его «верные соратники» готовятся к тому же самому, к чему готовился и он, что они намерены сделать это в то же самое время, которое на Валерий Игоревич наметил начало своих собственных боевых действий. Безусловно, он предполагал, что нечто подобное готовится, но был убеждён, что имеет преимущество, что его нападение будет внезапным и неожиданным, а ведь именно внезапность и неожиданность чаще всего определяют успех в схватке.
Не мог Маслов также предполагать и того, каким сюрпризом окажется для него появление в особняке «ромы», который, будучи «старшим» одной из «бригад», пока запаздывал.
Правда, сюрпризы, как известно, могут быть и приятными, и не очень приятными…
***
Как и было договорено, Огурцов не поехал в управление, где командовал исполнительный, как думал Олег Иванович, подполковник Сидорчук, а отправился прямо домой к Владимиру Ивановичу Птицыну.
К его приезду Владимир Иванович уже успели отужинать и даже реализовали желание, которое возникло у них по пути домой. Раиса Егоровна Птицына была настолько ошеломлена непривычным для неё поведением супруга, что, похоже, так и не смогла прийти в себя после бурного проявления супружеской нежности, которому она подверглась со стороны законного мужа в спальне собственной квартиры…
Недалёкая, но чрезвычайно практичная русская баба, она понимала, что её достаточно красивый и очень влиятельный муж не может не «ходить налево», поэтому принимала как должное похождения Птицына на протяжении всей их совместной жизни. А в последнее время, вступив в интересный для женщины возрастной период, не получая от супруга того, на что она – как очень даже ещё и привлекательная женщина! – вправе была рассчитывать, Раиса Егоровна прибегла к старому, как мир, средству, которое исправно служило ей для исполнения желаний, волновавших чуткую душу обеспеченной дамы «бальзаковского возраста».
Безусловно, супруга мэра города – личность заметная, поэтому Раисе Егоровне приходилось предпринимать известные меры предосторожности. Но для этого ей не приходилось надевать парики и тёмные очки, дабы скрыть свои визиты в уютную однокомнатную квартирку на окраине Надеждинска, где её в удобное для дамы время ожидал атлетически сложённый тридцатидвухлетний красавец Стас Раевский, который способен был «зажечь» даже статую из Летнего Сада в далёком Санкт-Петербурге и вызвать у этой статуи соответствующие положительные эмоции…
Раиса Егоровна своевременно звонила своей хорошей подружке, директору «Бюро счастливых встреч», где трудился Стас, и проблема решалась молниеносно. «Бюро» даже транспортом её обеспечивало, а исполнительный Стас был так нежен и чуток…
Владимир Иванович встретил друга возле двери, проводил в кабинет, где Огурцов устало опустился в помпезное кожаное кресло. Птицын молча налил рюмку коньяку и протянул её практически не пьющему полковнику Огурцову, который в этот раз устало проглотил обжигающую, ароматную жидкость и благодарно кивнул головой, взяв из руки друга дольку лимона.
- Спасибо, Вовка…
- Совсем готов? – заботливо спросил Птицын, и Огурцов кивнул головой, подтверждая озвученный другом «диагноз.
- Да хрен с ним, - продолжал Птицын, - давай с тобой сегодня просто спокойно посидим дома. Телек посмотрим, сегодня же футбол, так мы и посмотрим. Жаль, что мы с тобой не можем в Париже на этом сраном стадионе посидеть, семечки поплевать, как раньше…
Он имел в виду ту блаженную жизнь, когда полунищие студенты Вова и Олежка, не отягощённые заботами, связанными с большими деньгами или высокими чинами, любили бывать на полуразвалившемся городском стадионе, отчаянно болея за средненькую по любым меркам команду Надеждинска,  запасаясь перед игрой большими кульками семечек и – когда позволяли финансовые возможности – пивом «Жигулёвское» местного розлива. Если рассматривать ситуацию с точки зрения их нынешних финансовых возможностей, то время было «швах», однако теперь Птицын, сидевший обычно в дни футбольных матчей в единственной ложе местного стадиона, потягивавший при этом «Гиннес» и заедавший дорогое пиво креветками, частенько думал о том, что дешёвое «Жигулёвское» и пережаренные семечки были намного вкуснее нынешней роскоши, которая слишком дорого стоила…             
- Давай, - охотно согласился Огурцов, но тут же вспомнил, сколько дел ему ещё предстоит переделать за сегодняшний вечер для того, чтобы завтрашнее утро запомнилось надолго тем, кому оно должно было запомниться надолго.
- Да нет, Вовка, пока что ничего не получается, - с огорчением сказал он. - Я ведь к тебе заскочил буквально на пару минут, нужно ещё раз кое-что выяснить, чтобы не попасть два раза на одну и ту же "сыктым-скамейку".
Здесь оба собеседника расхохотались, потому что Огурцов вспомнил ещё студенческих времён анекдот о рядовом по фамилии Скамейка, которого Василий Иванович Чапаев ставил в пример своим бойцам, стосковавшимся по женской ласке и поэтому пользовавшим "скамейку"...
Птицын, отсмеявшись, приготовился слушать Огурцова, вводившего его в курс последних событий, не известных мэру, честно отдавшему весь трудовой день общению с трудящимися и не совсем трудящимися жителями Надеждинска. Собственно, событий было не так уж и много, почти все они относились к разряду не совсем уж позитивных, но Птицыну сейчас необходимо было знать всё.
Огурцов открыто признавал первенство друга в вопросах, требовавших умения быстро соображать и делать правильные выводы, в вопросах стратегических, оставляя за собой проблемы тактики, где его опыт и отличное знание людей компенсировали неумение мыслить стратегически.
Слушая Огурцова, Птицын отмечал, что пока что, в общем-то, всё идёт почти что, можно сказать, нормально. Даже те неизбежные треволнения, которые были вызваны ускользнувшей от них кассетой, пока что тоже можно было считать почти что нормой: до завтрашнего дня кассета уже не "всплывёт", это точно, а завтра...
Наконец, Огурцов закончил своё сообщение и вопросительно посмотрел на внимательно слушавшего его мэра. Однако вопрос, который задал его друг, был для Огурцова настолько неожиданным, что он вначале не сразу и сообразил, о чём, собственно, идет речь.
- Слышь, Олежка, а как ты думаешь, у… моей кто-то есть?
- У твоей... - оторопело посмотрел на не похожего на себя Вовку Птицына его друг детства Олег Огурцов. – У…
- Ну да, у… Райки, - поморщившись, пояснил Птицын, и его вид окончательно не понравился Олегу Ивановичу. Думая, как бы ответить на столь странный вопрос, он машинально протянул время – спросил друга, ответив вопросом на вопрос: "У тебя что, есть какие-то конкретные данные?!"
- Да какие там на хрен данные, да ещё конкретные... - буркнул себе под нос Птицын. - Просто, знаешь, сегодня вдруг подумалось, что она же, ну, если вообще, баба у меня ещё ничего, а? - и он вопросительно посмотрел на друга.
- Видная баба, кто спорит, - подтвердил Огурцов. - Но почему у неё обязательно кто-то должен быть?
На этот вопрос Владимир Иванович ответить не мог, даже если бы очень и хотел: не станешь же рассказывать Олежке про свои "шестые-седьмые чувства", это же просто смешно!
- В самом деле! - внешне легко переключился с больной для себя, настолько больной, что Огурцов этого и предположить не мог, темы мэр. - Я просто тебя только что слушал, ну, как эти шлюшки-школьницы, которые счастливы тем, что "настоящих мужиков" подцепили, рассуждают... Ты уверен, что завтра сумеешь их расколоть?
- "Это же элементарно, Ватсон", - в голосе Огурцова была безграничная уверенность. - Им просто некуда будет деться, когда я с ними побеседую так, как это нужно. Я ведь Сидорчуку приказал быть сегодня "добрым следователем". Ты же знаешь, есть "добрый и злой следователи", а завтра я буду "злым". И потом, ты не забывай, что это всё-таки девчонки, они, что бы они там о себе ни думали, ещё не так сильно испорчены, как хотят казаться. Словом, завтра с утра Маслов и Поликарпов присоединятся к своему другу Трубецкому, которого совсем скоро задержат за нарушение общественного порядка, совершённое в состоянии алкогольного опьянения. Может быть, - в голосе Огурцова появились мечтательные нотки, - он ещё и оскорбит представителей власти, которые будут находиться при исполнении служебных обязанностей... А тёзку моего, господина Леженцева, мы пока не тронем, он из них самый безвредный, потому что тюфяк. Пусть себе пока находится "на хозяйстве", нельзя же, в самом деле, подрывать экономику города, ведь налоги и прочие бюджетные проблемы должны решаться своевременно! Правильно я рассуждаю, господин мэр, или нет?
- Правильно! - подхватил его тон Птицын. - А теперь ты мне скажи, - посерьёзнел он, - что реально может нам помешать?
- В городе?
- В городе. В Москве и Париже, насколько я знаю, всё в полном порядке, так что дело за нами. В городе?
- В городе, Вовка, нам может помешать только несчастный случай или стихийное бедствие, а за всё остальное я ручаюсь...
- Или стечение обстоятельств, - веско сказал мэр.
- Или стечение обстоятельств, - согласился с ним начальник горотдела, - но в сложившейся ситуации это как раз и может называться несчастным случаем...
- Ну хорошо, - подвёл итоги обсуждения Птицын. - Спасибо, Олежка, я без тебя - как без рук. Так ты всё-таки обязательно приезжай вечером, как освободишься, может, хоть кусок игры посмотришь...
- Постараюсь. Может, и в самом деле успею...
Птицын проводил друга к самой машине, тепло попрощался с ним и вернулся домой. До вожделенного матча оставалось ждать совсем немного, но он решил прилечь, строго наказав Раисе Егоровне, чтобы она разбудила его за десять минут до начала игры.
***
Валентин Огородников в еде был неприхотлив, подобно подпольному советскому миллионеру Александру Ивановичу Корейко, он "не ел, а питался", Правда, он любил и ценил хороший чай, но ведь чай - это не еда...
Поэтому, если бы кто-нибудь ещё сегодня утром сказал ему, что он будет получать огромное удовольствие от обычного растворимого кофе, которого он выпил за свою жизнь наверное, немалое количество бочек, Валентин не поверил бы этому человеку.
Но сейчас, сидя вместе с хозяйкой на уютной кухне /"Можно пойти в комнату, но мне больше нравится здесь, ты не против?" - спросила у него Лариса, и он, конечно же, согласился/, Валентин ощущал нечто, похожее на состояние блаженства. И, конечно же, вовсе не замечательный кофе был главной причиной этого. И не уют кухни, заставлявший Валентина с тоской вспоминать свою стерильно чистую, но абсолютно безликую кухню и обещать себе, что после того, как вся эта катавасия закончится, у него дома тоже появится "домашняя кухня".
"Это ты хорошо сказал: "дома", - сыронизировал он мысленно над собой.
Оказалось, что Лариса, любя Булгакова, понимает его гораздо глубже и полнее, нежели выучивший почти наизусть собрание сочинений писателя Валентин. Он восхищался умением Булгакова сказать - точно и ёмко - то, что хочется иногда сказать тебе самому, умел к месту вставлять крылатые слова и выражения в свою речь, даже "советовался" с великим писателем в трудных ситуациях.
Лариса же просто впитывала в себя всё то, что Валентин запоминал, Булгаков входил в её внутренний мир на правах старшего друга, общением с которым дорожишь, но с которым можно иногда и поспорить, показать свой характер, даже поскандалить, но с которым нельзя добровольно расстаться.
- Я ведь вообще в школе ничего не читал, - рассказывал Валентин внимательно слушавшей его Ларисе. - Понимаешь, у нас была... - он запнулся, - ну, знаешь, спецшкола с математически уклоном, поэтому те, кто не хотел читать, просто не читали, и это было нормально. Вот мы и косили кто как мог от всех предметов, кроме "своих"... А может, как я сейчас понимаю, у нас просто не было нормальных учителей по литературе. Математики и физики были сильнейшие, а вот литераторы... Хотя, знаешь, всё-таки дело не в них, а в нас самих, потому что и среди нас были пацаны, которые читали...
У меня был в школе друг, Илья, - при этом имени лицо Валентина исказилось болью, - он читал, Илюха...
- А где он сейчас, этот твой друг? - Лариса спросила - и сама пожалела об этом: лицо Валентина превратилось в маску, под которой он тщетно пытался скрыть боль.
- Его нет, - угрюмо отрезал Валентин, и Лариса осторожно положила свою ладонь на его руку,
- Прости...
- Это ты меня прости, - возразил Валентин обычным своим голосом. - Понимаешь, Илюха вообще книжки читал, не только одного Булгакова. Он говорил, что все наши "железяки" без души - просто вредные и даже опасные игрушки, а книги - это человеческая душа, и чтение книг - это понимание души другого человека, а через это - и своей собственной...
- Умница! - восхитилась Лариса, и Валентин благодарно посмотрел на неё.
- Я случайно взял у него "Мастера", как мне тогда казалось, что случайно взял, это потом Илюха объяснил мне, что он эту "случайность" неплохо подготовил...
А потом прочитал всё, что мог достать. Булгакова. Пробовал читать других писателей - не идут, - он растерянно пожал плечами.
- Пойдут-пойдут, никуда ты от них не денешься! - засмеялась Лариса. - Когда все эти “шпионские страсти” закончатся, я тебе много чего дам почитать, вот увидишь...
При этих словах Ларисы Валентин подумал, что она, наивная девочка, думает, будто бы все эти, как она их назвала, "шпионские страсти" закончатся очень скоро, а на самом деле всё ведь только начинается... Много ещё нужно будет сделать для того, чтобы всё действительно закончилось, ох как много...
- Валя, ты куда "выпал"? - окликнула его Лариса, и Валентин с готовностью откликнулся: "Я здесь".
- Ты забыл добавить: "Ваше высочество!", - засмеялась Лариса. - Это как в фильме каком-то, я забыла, в каком...
Валентину было очень хорошо сидеть на кухне и пить кофе, но он прислушивался к телефону, ожидая, когда подполковник Сидорчук  позвонит и даст "добро" на "эвакуацию", как он называл про себя то, что должно было последовать после этого звонка. Как профессионал он отлично понимал, что им давно уже нужно было обеспечить безопасность Ларисы именно таким образом: увезти её из квартиры, адрес которой был слишком хорошо известен тем, кто охотился за девушкой. Отыскать её в Надеждинске они не смогли бы, если бы сам отъезд был проведён "грамотно".
Во всяком случае, сегодня, а завтра им было бы уже не до этого.
И вдруг Валентин Огородников понял, чтО именно лично он может и должен сделать для обеспечения безопасности этой, столь симпатичной ему, девушки.
Мысленно он обругал себя несколькими не совсем хорошими словами за то, что не додумался до этого раньше, но тут же подумал: да кем она была для тебя, эта Лариса Сизова, когда всё это начиналось?! Совершенно чужим человеком, судьба которого тебя совершенно не интересовала! Человеком, который случайно оказался втянут в чужую - и очень опасную - игру потому, что среди её знакомых были люди, в этой игре замазанные по уши... А когда идёт такая, серьёзная и с большими ставками, без права на ошибку, игра, то кто из людей, играющих в неё, станет считаться с посторонними людьми? Если бы король переживал из-за каждой погибшей пешки, то он умер бы от инфаркта ещё до того, как получил мат - или поставил бы его своему противнику...
Да, так было, и Валентин не отказывался от этого. Но сейчас-то всё по-другому! Сейчас он готов сделать всё от него зависящее, чтобы над этой русой головой никогда больше не нависала опасность... Он знает, что нужно сделать. И он может это сделать. Нужно только как можно скорее покинуть квартиру Ларисы!
Однако подполковник Сидорчук до сих пор не звонил...
***
Когда Владимир Иванович Птицын говорил Олегу Ивановичу Огурцову о том, что у них "полный порядок" в Париже и Москве, он был убеждён, что говорит правду. Но не мог знать, что говорит не всю правду...
Владимир Иванович не учёл, что Москва - город не так чтобы и маленький, следовательно, дела там творятся большей частью тоже не так чтобы и маленькие... Кроме того, в успехе или неуспехе тех или иных не маленьких дел в этом – не маленьком – городе могут быть заинтересованы самые разные люди и организации. Именно поэтому мнение Птицына о том, что у него в Москве "всё схвачено", было в целом верной, но всё же несколько преувеличенней оценкой собственных возможностей и возможностей своих компаньонов.
...Вечером того же дня, когда в Надеждинске разворачивались описанные выше события, в одном из учреждений Москвы собралось совещание. Участники этого совещания были людьми компетентными, поскольку учреждение было чрезвычайно серьёзным, и этих компетентных, серьёзных людей "конкретно" интересовали сейчас город Надеждинск, алюминиевый комбинат, процесс его приватизации, роль в этом процессе профессора Ростислава Филипповича Иванова, господ Маслова, Трубецкого, Поликарпова и Леженцева, а также мэра Птицына и начальника городского отдела внутренних дел полковника Огурцова...
Как видим, многое интересовало пятерых немногословных, серьёзных мужчин, собравшихся в кабинете начальника чрезвычайно серьёзного учреждения...
Собравшиеся сидели вокруг небольшого стола, расположившись почти по-домашнему: руководитель был убеждён, что для дел, которыми занималось возглавляемое им учреждение, излишняя официальность была фактором, тормозящим работу, поскольку человек начинал думать не о деле, а о том, “правильно” или “неправильно” он себя ведёт. Сами по себе эти мысли не несли никакой опасности, но когда они подменяли мыслительную деятельность, направленную на разрешение проблем, обеспечение успеха операций, это становилось серьёзным препятствием на пути достижения нужных результатов и поэтому - объективно! - вредило делу...
Руководитель решил, что в деле нужно думать только о нём, деле, поэтому обстановка на подобного рода совещаниях, свободная и раскованная, даже творческая, вызывала чувство зависти у многих, кто вынужден был вместо выполнения служебных обязанностей заниматься "кабинетной дипломатией”...
Руководитель казался человеком очень молодым и каким-то несерьёзным для того поста, который он занимал. Может быть, причина такого впечатления, которое он производил почти на всех, крылась в том, что чисто внешне он резко контрастировал с расхожими представлениями о том, каким якобы должен быть человек, сидящий в его кресле. Он был невысокого роста, казался щуплым и по-интеллигентному безмускульным, даже хрупким. На самом деле это был великолепный спортсмен, квалифицированный дзюдоист, ставший отличным тренером, ученики которого занимали самые высокие места на престижных внутрироссийских и международных соревнованиях.
Правда, в последние годы он практически не мог заниматься этим своим любимым делом, отдавая всё своё время выполнению служебных обязанностей.
Рукопожатие этого человека было железным, но он никогда не бравировал этим...
Дело с Надеждинским алюминиевым комбинатом было одним из множества дел, которым занималось руководимое им ведомство. Однако слишком большую роль в экономике страны и региона играло это предприятие, слишком глубоко - корнями! - в прошлое страны уходило то, что сейчас происходило в Надеждинске, Париже и Москве, чтобы это дело можно было считать рядовым.
Кроме того, руководитель, которого подчинённые за глаза называли ВВ - по инициалам, - был человеком по-хорошему честолюбивым, он не собирался ограничивать свои властные притязания занимаемой должностью, хотя эта должность и была чрезвычайно высокой. Он метил высоко, даже очень высоко, а для этого ему нужно было доказать всем, - и более высоким руководителям, и подчинённым, и людям, на чьи деньги строилась властная пирамида нового государства, - что его притязания небеспочвенны. Он должен был доказать всем, что как руководитель он способен отвечать за свои слова и поступки, что он умеет добиваться цели, и поэтому - с ним нельзя не считаться!
Сейчас, когда давно уже начатая операция вступила в завершающую фазу, когда фактически осталось только получить тот результат, ради получения которого была проведена огромная предварительная работа, руководитель полагал, что необходимо ещё раз всё проверить и если, паче чаяния, таковые обнаружатся, устранить недостатки.
Проверкой реального положения дел в Надеждинске занимались квалифицированные специалисты, сейчас они докладывали о том, что им удалось выяснить, и эти доклады радовали руководителя: получалось, что проведённая работа была результативной, и эти предварительные итоги были теми, которые прогнозировались заранее! То есть люди, отвечающие за Надеждинск, сработали профессионально. А какому руководителю не нравится получать подтверждение высокого профессионализма своих подчинённых?!
Традиционно после докладов подчинённых, которые он практически никогда не прерывал, руководитель подводил итоги того, что было сделано. В отличие от своих публичных выступлений, здесь он был предельно конкретен: всё, что он говорил, касалось только дела, здесь не было ничего лишнего.
Те из подчинённых, кто присутствовал на подобных совещаниях, ожидали выступления ВВ с неподдельным профессиональным интересом: очень часто бывало так, что в этих выступлениях информация, которая, вроде бы, только что была услышана всеми, "выворачивалась" руководителем таким образом, что в ней открывались, моменты, ранее не увиденные даже теми, кто эту информацию готовил… Людьми, которые, казалось бы, владели ей досконально.
Такие "выверты” были регулярными, поэтому нельзя было говорить о случайности. Просто руководитель был человеком, сумевшим так организовать свою умственную деятельность, что её результаты всегда оказывались лежащими близко к парадоксу, но именно этот парадокс чаще всего открывал новый путь на изъезженной дороге.
Объяснялось это огромным объемом информации, который успевал обрабатывать руководитель, и его умением мыслить ассоциативно, вызывать "ассоциативную цепочку", которая в итоге приводила к неожиданному, но почти всегда верному выводу.
Верный себе, он и сейчас начал нетрадиционно, и это начало всё же стало для в принципе готовых к чему-то подобному подчинённых ушатом холодной воды, вылитым на голову.
- В общем, мы с вами в Надеждинске выпустили ситуацию из-под контроля, - заявил он, и подчинённые недовольно зашевелились. - Именно так. Готов объяснить.
Подчинённые настороженно молчали.
- Практически ситуация сейчас там такова: того и гляди начнётся самая настоящая "гражданская война" между различными криминальными группами. Заметьте, она начнётся в городе, в котором люди живут! Это вам не чистое поле, где студит ветер висок... Чем это может закончиться для "мирного населения - нужно объяснять?
- Но, Валерий Валериевич, простите, - перебил его начальник управления, которое занималось планированием операции в Надеждинске. ВВ сознательно так построил своё обращение к подчинённым, чтобы именно его спровоцировать на вмешательство в разговор, и сейчас подчинённый с удовольствием воспользовался созданной им ситуацией.
- Илья Арсеньевич, - мягко сказал он, - я ещё не закончил...
Илья Арсеньевич досадовал на себя: надо же, он попался, как мальчишка, умеет же ВВ зацепить за живое!
- Прошу прощения.
- Ничего страшного. Продолжаю. Фактически мы спровоцировали серьёзные мафиозные разборки, результаты которых во многом непредсказуемы. Вспомните личное дело Маслова: патологическая жестокость, в своей среде он вызывает животный ужас! Он такое натворит, если поймёт, что всё теряет, что только держись - а благодарить за мы должны только самих себя!
Он замолчал, но теперь это было приглашение к обмену соображениями, и его подчинённые откликнулись на это приглашение.
- Как я уже докладывал, - продолжил Илья Арсеньевич так, как будто ничего не произошло, - сегодня вся милиция Надеждинска перешла на усиленный вариант несения службы. Наш человек сообщает, что этого будет достаточно для нейтрализации преступных группировок как Маслова, так и Поликарпова. Следовательно, по "сигналу", который он им предложил подать "иллюминацией" возле офиса "Форварда", начнётся не бандитская разборка, а операция органов внутренних дел, которая - внешне - станет немедленной реакцией на эту самую "иллюминацию". А завтра подключаются бизнес-каналы, и к полудню по московскому времени операцию можно будет считать завершённой.
- А можно не считать! - подхватил руководитель. - Согласен, что основную часть операции мы уже провели, и, надо сказать, провели неплохо. Но сейчас нужно думать о безопасности людей: смотрите, у нас уже есть один труп, Воропаев Евгений, а сколько ещё будет?
- Но, Валерий Валериевич, Воропаев - это не наш труп. Это... как бы и вообще не труп... Экспертиза показала, что к его смерти никто не причастен, она стала следствием ошибки самого водителя...
- Пусть так, пусть речь идёт об ошибке водителя, - не спорил ВВ. - Но всё-таки - труп! Теперь ещё эта девочка, спортсменка.
Он помолчал, но молчание это не сулило ничего хорошего. Все присутствующие знали, что ВВ с огромным уважением относился к спорту и людям, отдавшим ему жизнь, поэтому для него осознание того факта, что в их “игры" оказалась случайно втянута девушка, которая была чемпионкой мира - а он-то знал, что это такое, сколько труда это стоит! - было чем-то вроде публичной пощёчины.
- Что мы с вами сделали для того, чтобы полностью обеспечить её безопасность? - со сдержанной яростью спросил он, и его маленькие, стального цвета глаза-буравчики забегали но лицам сидящих в его кабинете крепких мужиков.
- Наш человек передаёт, что её охрана обеспечена вполне квалифицированно...
- Наш "свободный художник" отличается широким размахом, поэтому его творческие замыслы весьма обширны, - в голосе ВВ звучал нескрываемый сарказм. - Кроме того, это дело для него, если я правильно помню досье, - это во многом и его личное дело, он воспринимает его именно так, да? Можно даже сказать, что это особый вариант личной мести? Станет он при таких условиях останавливаться, если кому-то одному из многочисленного людского племени грозит опасность?
Поскольку никто из присутствующих не собирался отвечать на этот риторический вопрос, он продолжал: "Поэтому нам нужны дополнительные меры безопасности. У кого, господа, есть какие-нибудь предложения?".
Предложения, конечно же, появились, и на их обсуждение ушло около часа времени. В течение этого часа все работали на совесть, но напряжённая работа мысли не мешала мужчинам время от времени незаметно, как им казалось, поглядывать на часы.
Да и сам ВВ несколько раз, не удержавшись, бросал быстрый взгляд на большие наручные часы.
...Причина этого интереса к ходу времени была проста до банальности: каждый из присутствующих, включая и руководителя, опасался опоздать сегодня к экрану телевизора и пропустить начало футбольного матча между сборными командами России и Франции!
По роду своих занятий эти компетентные и серьёзные люди знали о положении дел в российском футболе и сборной страны гораздо больше, чем рядовой болельщик. Более того, по службе им часто приходилось заниматься этой сферой бизнеса, ставшей в последние годы исключительно грязной, хотя и столь же исключительно прибыльной... Но, как и самый простой, ничего не знавший о закулисных махинациях в футболе, любитель, они не могли избавиться от магического притяжения этой удивительной игры… Они надеялись, что сегодня вечером одиннадцать мужиков в форме сборной России окажутся настоящими мужиками и покажут несколько самоуверенным хозяевам будущего чемпионата мира, кто сколько стоит в мире футбола!
***
Посмотрев в последний раз на часы, Жорик понял, что откладывать дальше выполнение своего обещания просто некуда: того и гляди, всё начнётся, а тогда уже будет поздно! Сашка - чёрт бы его, придурка помешанного, побрал! - просто не переживёт, если это начнётся, а Жорик к началу не успеет...
Ещё раньше он всё объяснил Жанне, и та, привычно поворчав, что, мол, снова твой Сашка тебя в свои проблемы втравливает, всё-таки согласилась, что Жорик должен выполнить обещание, хотя и порекомендовала супругу на будущее воздерживаться от подобного рода обещаний... Правда, ворчала Жанна больше по привычке: она всё-таки очень любила Жорика, а Сашка Забродский давно уже был частью жизни её мужа, без которой и сам Жорик, наверное, был бы другим... Сам же Сашка, несмотря ни на что, Жанне нравился, поэтому она, как всякая женщина, постоянно собиралась его женить на своих многочисленных знакомых - на всех сразу!
Жорик взял кассету, повертел её в руках, подумав, что Сашка, остолоп недоделанный, мог бы и не обращаться так с Ларисой /Сашка честно объяснил другу происхождение кассеты и клятвенно пообещал, что ничего страшного не случится, а он, появившись в Надеждинске, всё уладит/, поцеловал на прощание жену и мужественно вышел в уже наступившие сумерки...
***
Примерно в это же самое время Сашка, по-прежнему сидевший в кабине по-прежнему неизвестно куда двигавшегося "КАМАЗа" Фрола, бросив отчаянный взгляд на часы, уже не матерясь, а как-то побито улыбаясь, посмотрел на Фрола и безрадостно констатировал: "Всё, Фрол, п...ц! Дальше можешь не ехать, никакой разницы нет...".
- Поедем, - минутное раздумье Фрола закончилось именно этой мыслью, воплощённой в слове...
- Езжай куда хочешь, - посоветовал ему Сашка. - Уже всё по х..й… Спасибо, блин, Жорик есть на свете! - оживился Сашка, вспомнив, что его друг никогда и никого не подводит...
***
Ростислав Филиппович Иванов сидел на своём обычном месте на самой дорогой трибуне главного стадиона столицы Франции и активно общался со своими постоянными соседями. Это было приятное общение, потому что люди были приятные, воспитанные, умеющие наслаждаться жизнью и всеми её благами, которые они могли себе позволить. А позволить себе эти люди могли многое. Обеспеченные были люди, из хороших семей, со связями и положением в обществе...
Иванов завёл себе это место на стадионе не потому, что так уж сильно любил футбол. Просто это было одно из наиболее престижных мест в Париже, попасть на эту трибуну было непросто, пропуском служили не сами деньги, а нечто большее, что, впрочем, основывалось на тех же самых деньгах. Иванов был горд, что ему удалось попасть на своё место в этом мире, хотя и здесь в последние годы наблюдались изменения в худшую сторону: незаметно уходили "приличные люди", и места их не всегда занимали "достойные", иногда случалось и появление людей "без роду, без племени"...
Это огорчало профессора Иванова и его достойных собеседников, и они не уставали сокрушаться о том, что "люди мельчают", что "всё катится к чёрту".
...Сегодня был совершенно особенный для Иванова день: сам для себя Ростислав Филиппович решил, что сегодня, когда "наши", то есть сборная Франции, обыграют этих "холопов" из России, он окончательно и бесповоротно сможет убедиться в правильности своего жизненного выбора. Ростислав Филиппович Иванов готовился торжествовать победу своей новой, истинной Родины над местом, где ему, профессору Иванову, пришлось, волею судьбы, появиться на свет.
У него, Ростислава Филипповича Иванова, достало ума, силы воли и способностей для того, чтобы исправить эту досадную ошибку слепой природы, занять своё достойное место в цивилизованном мире, для которого он был предназначен!
***
Так и не дозвонившись до семейства Назье, Жак Луазо торопливо переоделся и поехал на стадион. Заняв своё место на трибуне, он достал бинокль и навёл его на постоянные места Валерии и Франсуа Назье. Это были места на самой дорогой, престижной трибуне, поэтому Франсуа приложил немало усилий и выложил много денег для того, чтобы "застолбить" их за собой. Зато сейчас Жак, если не попадал на стадион, мог любоваться Франсуа и Леркой в телевизоре: эти два человека были единственными по-настоящему живыми людьми на этой трибуне. Людьми, которые по-настоящему переживали события на поле и, что называется, "болели".
На фоне чопорных, аристократически выдержанных лиц их соседей по трибуне Франсуа и Лерка выглядели единственными живыми людьми, они были красивыми, пара была гармоничной, поэтому операторы охотно "брали" эту выигрышную пару во время телетрансляций.
Пока что места были свободны, и Жак снова подумал, что, наверное, это случайность, что они просто опаздывают, Франсуа и Лерка...
Он уже знал, что играет в кошки-мышки сам с собой: когда такое было, чтобы семейство Назье опоздало на футбол, да ещё и на такой футбол!
С помощью бинокля Жак разглядывал лица игроков сборной Франции. Хороший, сильный бинокль позволял увидеть изменения в выражении этих лиц, малейшие нюансы переживаний каждого из игроков. Жак с удовольствием отмечал, что сегодня "парни" сосредоточенны и серьёзны, как никогда, было видно, что каждый из них давно уже “в игре”.
Жак любил свою страну, гордился ей, обожал футбол и поэтому не мог не переживать из-за того, что сборная Франции плохо, как кричали все вокруг, готовится к чемпионату мира, который наконец-то заглянул на благословенную французскую землю. Собственно, из-за этого переживала вся страна, не зная ещё, что совсем скоро "парни" сделают своему народу такой королевский подарок!
***
- Понимаешь, когда ты прыгаешь, то ни о чём не думаешь, просто ты делаешь то, что ты должен делать... - объясняла Лариса Валентину Огородникову после просмотра кассеты, на которой были сняты этапы Кубка мира и прошлогодний чемпионат Европы. - Концентрируешься на программе и отрабатываешь её - вот и всё... А мысли и даже чувства - это всё появляется потом, когда отойдёшь...
Валентин понимающе кивнул головой. Просмотр кассеты его, если сказать честно, ошеломил: никогда до этого он не видел прыжки на батуте, не интересовался этим видом спорта, и эти умопомрачительные комбинации, которые с кажущейся лёгкостью выполняла Лариса Сизова, казались ему чем-то ирреальным. Он сам умел неплохо владеть своим телом, правда, в несколько специфических проявлениях физических возможностей человека, но то, что делала Лариса...
- Когда ты успеваешь это всё? - спросил он после того, как увидел замедленный повтор особо сложного элемента. И Лариса пыталась объяснить ему, что такое прыжки на батуте, и ей было легко делать это, потому что Валентин был слушателем, которому хочется рассказывать...
- Понимаешь, я ведь почти всю жизнь этим занимаюсь, - продолжала она, - Начала когда-то ещё девчонкой, втянулась, а дальше уже пошла работа... Только, знаешь, у нас Валерич человек удивительный, мы вроде бы и не работаем вовсе, так, до сих пор играем себе в батут: она такой фантазёр, такой выдумщик, то, что другие "потом и кровью" берут, мы - как бы играя...
- Занятный мужик он, тренер твой, - согласился с ней Валентин. – Он вроде такой простой, но, думаю, многим хитрецам сто очков вперёд спокойно может дать, только он - добрый хитрец...
- Валь, а ты откуда это знаешь, ты же его видел всего-ничего?
- Да у него это на лбу написано!
- Тебе тоже повезло, - обратилась к Валентину Лариса. - У тебя начальник, Олег Иванович, наверное, тоже человек замечательный!
- Огурец? - в голосе Валентина была растерянность. - Он, конечно, начальник... нормальный...
- Ты его лучше знаешь, - Лариса уловила растерянность в голосе своего собеседника, - но мне он очень понравился, чуткий человек, так заботится обо мне...
Валентин многое мог бы рассказать Ларисе о полковнике Огурцове, но не стал этого делать. Ни к чему. Пусть думает, что Огурцов - хороший человек, который искренно заботится о ней и старается быть справедливым… Зачем разуверять её в этом?
"В людях она совершенно не разбирается, все у неё или хорошие, или очень хорошие, - с непривычным для себя чувством, близким к умилению, подумал Валентин. - Как же она живёт-то в этой сволочной жизни?".
Он сам слишком хорошо знал тёмные, грязные стороны жизни, её жестокость и вероломство, поэтому его удивляло отношение к жизни Ларисы.
Лариса не была дурой или страусом, который прячет голову под крыло и потому не видит того, чего не хочет видеть. Как понял Валентин, ей в жизни доставалось немало, но это непостижимым для него образом не изменило умения Ларисы видеть в жизни в первую очередь светлые стороны, а в людях - их лучшие качества.
Сам Валентин, считая себя прагматиком, каковым, вероятно, он и являлся, всегда старался воспринимать жизнь и людей реально, и это восприятие убедило его в том, что обычные люди в обычной жизни чаще всего стремятся взять то, что им не принадлежит. Не заработать, а именно взять, отстраняя при этом тех, кто заработал то, на что они сами незаконно претендуют.
Отсюда, как считал Валентин, все беды в жизни. И до сих пор он почти никогда не ошибался в отношении людей: почти они все - кто в большей, кто в меньшей мере, - были именно такими...
Но вот в его жизнь случайно, на несколько часов, вошла некая Лариса Сизова, совершенно чужой ему человек, и оказалось, что многие вещи, в которые верил Валентин Огородников, не более чем химеры... Потому, например, что есть человек, который искренне считает полковника Огурцова добрым и порядочным, чуть ли не замечательным человеком, и не верить этому человеку он, Валентин, просто не может...
- Валя, ты опять "отдыхаешь", - вывел его из задумчивости голос Ларисы, и Валентин вздрогнул.
- Как ты сказала? - вздрогнул он.
- Сказала, что ты опять отдыхаешь от общения со мной, - Ларисе была непонятна такая реакция Валентина на её слова: она просто забыла, что полковник Огурцов, объясняя ей, что у Сашки могут быть большие неприятности, также употребил слово "отдыхать" в его особом значении.
- Всё нормально! - Валентин опять "въехал" в действительность, и в это мгновение, как бы подтверждая реальность всего происходящего, раздался телефонный звонок. Лариса взяла трубку, послушала и передала её старшему лейтенанту Огородникову: «Это тебя».
- Огородников слушает! – в трубке звучал голос подполковника Сидорчука, и Валентин внимательно слушал всё, что торопливо, но толково, говорил ему единственный человек в горотделе, которого он уважал.
Сидорчук объяснил Валентину Огородникову, что ему следует отбыть вместе с гражданкой Сизовой в профилакторий, где в их распоряжении будет помещение из двух комнат со всеми необходимыми для существования приспособлениями, с телефоном и даже телевизором.
- Вот только с едой там не очень, - как бы извинился Сидорчук. - Сейчас уже поздно, ужин давно закончился, а шебуршить мне не хочется, чтобы лишнего внимания к вам не привлекать. Поэтому ты по дороге прихвати что-нибудь, а завтра утром, я думаю, девушку уже можно будет отвезти домой...
- Есть! - отчеканил Валентин Огородников.
- Возле её дома наши люди пока останутся, ну, одна группа, так что пусть она не переживает из-за сохранности квартиры, всё будет нормально, мы за квартирой присмотрим, - закончил подполковник.
Переговорив с начальником, Валентин обратился к Ларисе:
- Собираемся. Сейчас поедем в приличное место, начальник сказал, даже телевизор там есть...
- Ой, как здорово, - откликнулась обрадовано девушка. - Мы же тогда сможем даже футбол посмотреть, и я тебе покажу моих друзей...
- Они что, футболисты? - удивился Валентин.
- Нет, они живут в Париже, это Лерка и Франсуа, но их всегда в телевизоре показывают, когда футбол из Франции! Посмотришь, они оба такие красивые, такая пара - просто... ну, не знаю, как сказать даже!
- А почему их показывают, если они не футболисты? – удивлялся Валентин.
- Ну, знаешь, когда зрителей показывают, которые болеют, когда гол забивают или, наоборот, кто-то мимо ворот бьёт? Вот их всегда и показывают: они сидят на самой дорогой трибуне, а там все - как на похоронах, все такие серьёзные, никто не улыбнётся даже. Знаешь, как сами футболисты между собой эту трибуну называют? "Холодильник", мне Лерка об этом сказала, она откуда-то это узнала...
- Хорошее название, - одобрил Валентин. - Бери нужные вещи, и мы поехали. За квартиру не беспокойся: за ней присмотрят.
Выйдя из подъезда, Валентин и Лариса подошли к машине, в которой маялся, поглядывая на часы, Толик Сурков: до начала игры оставалось совсем мало времени, а его до сих пор не сменили.
Наклонившись к Толику, Валентин негромко сказал:
- Мы поехали. Будь повнимательнее...
- Чёрта лысого, а не повнимательней! - в сердцах бросил Толик. - Сколько можно?! Счас меня сменят, и я тоже поеду. Домой, футбол смотреть!
Лариса во время этой содержательной беседы стояла рядом с машиной, и её можно было хорошо разглядеть из тёмно-синей, новой и до неприличия красивой “БМВ”, водитель которой, следовавший вместе со своими пассажирами по своим же, очень для них важным, делам, невольно бросил взгляд на подъезд "башни", ярко освещённый, памятный ему по его утреннему пребыванию возле этого подъезда...
Похоже, что водитель "БМВ" не только хорошо разглядел стоявшую возле оперативной машины девушку, но и узнал её, потому что его мощная машина плавно сбросила скорость и аккуратно припарковалась метрах в пятидесяти от “башни”, там, где заканчивалось освещённое пространство...
***
"Аэробус", которым летел в Камск Эдик Терещенко, прибыл точно по расписанию, и очень скоро Эдик стоял возле выхода из аэропорта, намереваясь разрешить проблему перемещения из Камска в Надеждинск. Решение проблемы приобрело вид синего “Опеля”, пожилой хозяин которого, как выяснилось, был жителем Надеждинска и поэтому обещал доставить Эдика "в любую точку нашего славного порода".
Водитель оказался невероятно болтливым мужиком, и Эдику пришлось приложить максимум усилий для того, чтобы не нахамить ему в первые же десять минут поездки. Собственно, можно было просто заткнуть рот болтуну-водиле, популярно объяснив ему, что он получает деньги за то, что возит пассажиров, которые совершенно не обязаны "в нагрузку" обеспечивать ему "культурный досуг"… Но Эдик придерживался золотого правила, которое выработал давно и которое служило ему верой и правдой: если нет в этом крайней необходимости, не хами никому. Поэтому он, отключившись от того потока информации, который изливал на него счастливый Павел Осипович, нашедший, наконец-то, благодарного слушателя, размышлял о своих делах, изображая при этом живейшую заинтересованность во всём том, о чём вещал собеседник.
Конечно, Павел Осипович не мог удержаться от того, чтобы не показать место вчерашней аварии, обставив свой рассказ массой совершенно невероятных подробностей.
- "Тойота" всмятку, а в багажнике у неё - здоровенный "дипломат" пуда на полтора, с фальшивыми иностранными паспортами и долларами! Тоже фальшивыми! Прикидываешь? - увлечённо повествовал он. - Это наши местные мафиози готовились удирать за границу, так им мафия из Москвы прислала паспорта и бабки, прикидываешь?
Внешний вид Эдуарда Терещенко не оставлял сомнений в том, что он конкретно "прикидывал", и Павел Осипович от такого горячего внимания к своим россказням распалялся ещё больше...
***
Разбуженный Раисой Егоровной ровно за десять минут до начала трансляции, Владимир Иванович Птицын, ополоснув лицо холодной водой и наскоро проглотив чашку крепкого кофе, приготовленного заботливой и благодарной за внимание супругой, расположился возле телевизора, готовясь смотреть футбол. Он очень сильно жалел о том, что не удалось задержаться в Париже ещё на денёк и оказаться на стадионе, как предлагали ему радушные хозяева: и так просидев в "столице мира" дольше, чем было намечено, мэр опасался, что его надеждинские "доброжелатели", а таких было достаточно, не в силах ничего сделать с ним в самом городе, возьмут да и "катнут телегу" наверх, а это было совсем ни к чему… В последнее время "Господин Понимаш" зациклился на том, что государственные чиновники слишком увлеклись зарубежными командировками /как будто он сам летал только в Сибирь!../, и замеченных в подобных вольностях "царь Борис" под горячую руку мог и от должности отстранить.
Правда, должность мэра вроде бы как числилась среди должностей выборных, таковы, во всяком случае, были правила игры в демократию, но в России всё издавна было не так, как у людей... "Жалует царь, да не жалует псарь!" - и конец человеку, карьере его, а иногда и самой жизни... А ежели ещё при этом и сам царь - не жалует?
...Начался матч, и для Владимира Ивановича Птицына ничего, кроме игры, в эти полтора часа игрового времени не существовало! Счастливые полтора часа из жизни не совсем счастливого человека...
***
Перефразируя известную мысль "солнца русской поэзии", настала необходимость "поговорить о странностях футбола", потому что эти "двадцать два бугая", которые никак не могут поделить один-единственный мяч, занимают в жизни человечества место, которое, наверное, никто и никогда занять уже не сможет...
Было бы понятно, если бы мяч отбирался потому, что без него игроки просто не могут существовать, так сказать, была бы жизненно важная потребность в нём. Так ведь нет! В профессиональных командах играют люди, которые - если бы дело было только в самом мяче - могли бы приобрести для себя тысячи или даже миллионы мячей - а они гоняются за одним-единственным...
В России в последнее время появились любительские футбольные команды, в которых бегают та-а-акие обеспеченные люди, что им стадион купить - как стакан воды летом выпить, если не проще!
Много говорилось о том, что футбол якобы объединяет людей. Чушь собачья! Достаточно посмотреть на то, как эти, "объединённые футболом", люди громят витрины, поджигают машины или мордуют себе подобных, чтобы убедиться в том, что это якобы объединение – самый настоящий пшик!..
Может быть, дело в том, что футбол - это большие деньги? Тоже нет: конечно, деньги в футболе крутятся огромные, но ведь подавляющее большинство зрителей - это люди скромного достатка, не купающиеся в золоте и иногда выгадывающие на чём-то ради того, чтобы оказаться на стадионе в нужное время...
Так в чём же дело-то?
Почему - и это не преувеличение! - действительно вымирают в часы важнейших матчей большие и малые города, деревни, прочие населённые пункты? Почему солидные люди часами могут рассуждать о каких-то совершенно не играющих в их жизни никакой роли голах и пасах, чувствуя себя счастливыми при этом?
Почему, почему, почему?..
...Футбольный матч между сборными командами России и Франции смотрели, и это не было преувеличением, вся Россия и вся Франция, что было и понятно, и объяснимо. Но его смотрели также люди во множестве стран мира...
Десятки тысяч людей на стадионе и миллионы людей у экранов телевизоров заинтересованно оценивали виртуозную работу двадцати двух отлично натренированных парней, каждый из которых был уникальным специалистом на своем рабочем месте. И у каждого из зрителей была своя причина для того, чтобы внимательно следить за разворачивающимся на поле событиями.
...В городе Киеве у огромного экрана телевизора, в громоздком старомодном кресле сидел пожилой грузный человек, отдавший футболу всю жизнь и добившийся в нём многого. Его называли Великим Тренером, но сам он относился к этому имени спокойно: он прожил долгую жизнь в футболе - сначала как игрок, потом как тренер, поэтому он знал цену словам.
Глядя на экран небесно-голубыми глазами, он неожиданно ощутил, что эти парни на поле забивают последний гвоздь в его концепцию "рационального футбола", потому что они не работали на поле, они Играли...
Пожилой человек с тоской понял - весь его колоссальный опыт подсказал ему это, - что та команда, которую он недавно создал и которая пока что гремит в Европе, - эта команда обречена... Она держится на золотых ногах и Богом данном футбольном гении двух обычных украинских мальчишек, которые очень скоро станут гонять мяч где-нибудь в Италии или Англии, потому что они, такие непохожие друг на друга мальчики, Футболисты... Игроки, на которых держалась и держится эта великая игра. На них, Игроках, а не на самых хитроумных тренерских идеях, каким бы "Великим Тренером" ни называли тебя продажные, малограмотные, не умеющие писать журналистишки...
Осознание этого было тяжёлым моментом в жизни пожилого человека, но он был профессионалом, поэтому продолжал внимательно смотреть на экран телевизора, восхищаясь тем, что творят на поле эти великие Игроки, собранные в двух равных по силам командах...
...Миллионы людей смотрели футбольный матч между сборными командами России и Франции, и каждый из них имел свою, личную причину, чтобы смотреть его...
Но на самой дорогой трибуне стадиона были два свободных места, они находились совсем недалеко от придирчиво изучающего ход игры профессора Ростислава Филипповича Иванова, и на этих местах должны были сидеть Валерия и Франсуа Назье...
Оператор, который всегда "брал" этот сектор трибун, очень расстроился, не обнаружив их на обычном месте: это означало, что сегодня он почти всю трансляцию будет работать "вхолостую", ибо кого ещё можно было "предложить" режиссёру в этом "холодильнике"?..
***
До начала тщательно подготовленной "Пинкертоном" вечерней "иллюминации" оставалось не более получаса, когда события в Надеждинске стали развиваться совсем даже не так, как это было запланировано "по обе стороны баррикад". И вот тогда-то стало понятно, что предусмотрительный руководитель серьёзного учреждения оказался прав в своих опасениях, а предпринятые им меры оказались, действительно, более чем своевременными.
Вместе с напряжённой, на пределе человеческих возможностей, работой большого количества профессионалов меры эти стали тем надёжным заслоном, который не позволил разбушевавшейся стихии снести на своём пути многие жизни, разрушить то, что кропотливо строилось самыми разными людьми долгие годы...
***
"Посеешь поступок – пожнёшь, привычку, посеешь привычку - пожнёшь характер, посеешь характер - пожнёшь судьбу".
Народная мудрость может нам нравиться или не нравиться, но она имеет одно преимущество перед скоропалительными выводами - она проверена временем и потому верна!
Конечно, "бывают варианты", но "народ скажет - как завяжет". Потому что опыт людей, воплощённый в пословицы и поговорки, если его не учитывают, никуда не девается, он просто ждет того, кто будет способен его понять и востребовать.
Оперативники, ожидавшие господина Трубецкого в машине возле ресторана, откровенно заждались своего подопечного. Трубецкой-Рубик в этот вечер, как бы предчувствуя, что его ожидает что-то совсем уж нехорошее, засиделся за ресторанным столиком, угощаясь коньяком и закусывая различными деликатесами, до которых он был большой охотник с молодости – но только в последние годы мог удовлетворить сполна свою тягу к изысканным яствам.
Но сегодня Рубика из ресторана не отпускали не только ставшие привычными роскошные кушанья, но и местные лабухи, проникновенно певшие и игравшие песни Новикова и прочие подобного рода произведения высокого искусства.
Значительную часть своей жизни Трубецкой-Рубик провёл в "местах не столь отдалённых": он полноценно "отмотал" три, что называется, конкретных срока, и это были восемнадцать лет его жизни... Грубые голоса и простые слова были для него возвращением к пережитому, которое было суровым, но ведь это свойство человеческой натуры: как бы трудно ни было в жизни, воспоминания об этих перенесённых человеком трудностях всегда приятны: "могём"!
Рубик "набирался" всё больше и больше, поэтому, когда он всё-таки направился к выходу, его состояние было, как и говорил полковник Огурцов, "состоянием алкогольного опьянения", причём тяжесть этого опьянения была значительно выше средней...
"Субару" Рубика с водителем за рулём стояла на стоянке возле ресторана. Правда, теперь на месте водителя сидел сотрудник опергруппы: во избежание недоразумений, водителя "попросили подождать" в горотделе, куда со временем собирались доставить и его работодателя.
Выйдя из ресторана, Рубик растерянно посмотрел по сторонам, и сопровождавший его метрдотель услужливо показал ему на роскошный "Субару", стоявший чуть поодаль от остальных машин.
- Годится, халдей, будь здоров, не кашляй! - поблагодарил его Рубик, и метрдотель поспешил откланяться, униженно благодаря дорогого гостя и приглашая его завтра же вновь посетить заведение.
Рубик еле стоял на ногах, и оперативник, отвечавший за его нейтрализацию, полагал, что ему и его помощникам удастся легко и просто "повязать" упившегося любителя песен Новикова. Он не учёл только того, что Рубик всегда был психом, а "нагрузки" на организм, которые пришлось этому организму выносить в последние годы /алкоголь, наркотики, оргии.../, сделали психа Рубика просто неуправляемым. Людей пониже рангом, которые ведут себя так, называют отморозками, но Рубика даже его соратники, которые постоянно "подкалывали" его за нервозность, не рискнули бы назвать так в глаза: он был очень опасным человеком, мстительным, злобным и хитрым, способным нанести удар в спину в самый неожиданный момент.
Подходя к "Субару", Рубик - несмотря на выпитое, на улице он воспринимал окружающую действительность вполне адекватно, - вдруг заметил, что за рулём находится не его водитель, качок по кличке Силантий, а кто-то другой. Это открытие заставило его мгновенно протрезветь, и он воровато огляделся по сторонам, стараясь понять, что именно произошло.
В этот момент к нему уже подходили - каждый со своей стороны - два сотрудника, которым предстояло "повязать" нарушителя общественного порядка господина Трубецкого, а из открывшийся дверцы "Субару" начал выбираться сидевший за рулём руководитель операции.
Рубин оценил ситуацию мгновенно, и его реакция была более чем неожиданной для только что еле-еле стоявшего на ногах пьянчуги: развернувшись вокруг своей оси, он бросился бежать в сторону ресторана, откуда только что вышел.
Такой маневр "подопечного", которого они мысленно уже “слепили”, стал полной неожиданностью для оперативников, поэтому они упустили мгновение, когда всё можно было сделать ещё без излишнего шума. Ринувшись за ускользнувшим от них Рубиком, они стали громко орать, чем окончательно вывели из себя и без того слабонервного Трубецкого: он не переносил криков, и в ответ на крик "слетал с катушек", переставая отдавать себе отчёт в своих действиях. Сейчас, вместо того, чтобы просто скрыться в ресторане, где охрана не позволила бы к нему даже прикоснуться, он выхватил из кармана газовый пистолет и, на бегу обернувшись, направил его в сторону преследователей.
Конечно, разрешения на ношение оружия у Рубика не было, поэтому, если бы его задержали с пистолетом, то мечты полковника Огурцова были бы даже превзойдены, и Трубецкого можно было бы отправлять в горотдел за совершение конкретного правонарушения. Но у тех, кто пытался догнать Рубика, не было возможности выяснять, газовое, боевое или учебное оружие направлено в их сторону. Кроме, разумеется, одного способа: подставиться под выстрел из этого оружия. В этом случае они бы получили стопроцентно точный ответ, но...
Прогремели выстрелы, и подстреленный Рубин, отчаянно вскрикнув, рухнул на плитку, замысловатыми рисунками из которой была выложена автостоянка перед рестораном. Из которого, естественно, моментально высыпал народ...
Словом, самая вроде бы простая часть операции, намеченной Сидорчуком, прошла с таким оглушительным грохотом, что теперь уже само проведение этой операции оказалось под большим вопросом.
***
Сообщение "Господина Трубецкого какие-то типы, похоже, менты, подстрелили возле нашего заведения!", которое получили Поликарпов и Леженцев от директора ресторана, было для почтенных руководителей сродни новогодней грозе с ливнем. Уставившись один на другого, они несколько секунд разглядывали столь знакомые лица, пытаясь, очевидно, на высоком челе собеседника отыскать ответ на волнующий вопрос: "Кто?"..
Из неуверенного "Менты, похоже, менты…", прозвучавшего в трубке, можно было сделать вывод, что звонивший и сам не знал, кто это поднял стрельбу. Оно и не удивительно: да мало ли кто сейчас может "ментом кинуться", если это нужно будет в интересах дела...
Наконец, Поликарпов, обретя дар речи, сурово произнёс: "Гадом буду, но это он!"
Леженцеву не нужно было объяснять, кто скрывался за этим местоимением. Олег Иванович, похоже, был полностью согласен со своим коллегой, поэтому его вопрос касался моментов практического характера: "И что же мы теперь будем делать?".
При кажущейся простоте самого вопроса ответ на него не мог быть простым, и это было очевидно: разработанный ими план действий был рассчитан на совершенно другое начало событий, а происшествие с Рубиком - кто бы ни стоял за выстрелами - никак не вписывалось в этот первоначальный план. Но и не учитывать его при проведении дальнейших"мероприятий" также было нельзя.
- Слушай, а может, мы пока "фейерверк" отменим, а вместо него начнём "бомбить" Масла с понтом из-за того, что он на Рубика наехал? - задумчиво спросил Леженцев, и эта мысль понравилась ему самому.
- Нет, ты глянь: Рубика подстрелили, что с ним - мы пока не знаем... А кстати, что с ним-то, с психом этим? - поинтересовался он у Поликарпова.
- Отвезли в ментовскую больничку, это то, что мы знаем, - неохотно проворчал тот. - То, что его туда повезли, вроде бы как и в самом деле говорит о ментах, хотя у Масла половина ментов города конкретно на "списке" пасётся...
- Мы что-то узнать можем ещё?
- Пробуем, - коротко ответил Поликарпов.
- Так что?
- Что "что"?
- Может, мы фейерверк отменим и без этого начнём Масла бомбить?
- Надо "Пинкертона" позвать, - привычно ответил Поликарпов, и Леженцев столь же привычно с ним согласился.
- И ещё, - пожевал губами Поликарпов, - надо с нашим человеком у Масла связаться, пусть он детально проинформирует, что и как там.
- А как?
- Думай, как! - заорал Поликарпов. - Думай, потому что если мы с тобой думать сейчас не будем, этот гад хитрожопый нас уже к утру отправит отдыхать туда, где мало нам не покажется! Рубик - это его работа, кто его знает, что он там ещё приготовил...
***
"Рома" по имени Виорел был молдаванином, родом из Кицкан, большого села из-под Тирасполя, а в Надеждинск его занесла судьба: он "тянул срок" в одной зоне с Масловым, приглянулся ему, и Масёл подобрал способного парнишку, которому, в общем-то, было всё равно где жить и что делать, лишь бы жизнь была весёлой, а дела громкими.
И то, и другое Валерий Игоревич Маслов ему гарантировал, и Виорел был доволен.
После утренней "дешёвой распродажи" лука Виорел был занят выполнением деликатного поручения патрона, касавшегося некой школьницы-семиклассницы, мать которой намеревалась продать "целку" дочери за приличные деньги. Узнав об этом по своим каналам, Виорел поставил в известность Маслова, большого любителя таких развлекательных процедур, и Валерий Игоревич весьма заинтересовался открывающейся перспективой "свежего мяса".
Виорел договаривался с любвеобильной мамашей, которая очень переживала, чтобы её дочери не было слишком больно, и под предлогом заботы об этом нахально старалась "слупить" с богатого покупателя побольше "зелени". Виорел, которому патрон дал самые широкие полномочия, торговался не из-за самих денег, а из-за справедливости: он терпеть не мог что-то терять, пусть даже и деньги были не его.
Процедура торговли происходила в однокомнатной квартире Виорела, а поскольку любвеобильная мамаша была молода и внешне привлекательна, стало ясно, что такая деликатная тема должна обсуждаться людьми, которые друг другу полностью доверяют. Доверие скреплялось доверительными же отношениями, и темпераментный Виорел должен был признать, что ему попался "крепкий орешек"…
Дым шёл коромыслом.
Договорившись обо всём, что интересовало патрона, не забыв договориться с мамашей о следующей встрече, Виорел по-барски отстегнул ей «на такси", чем она осталась очень довольна, после чего остался в квартире один. Позвонив патрону, он доложил об итогах переговоров, и теперь уже настала очередь быть довольным Маслову: предстоящие выходные обещали быть насыщенными и запоминающимися. Маслов видел фотографии девочки, и толстенькая зеленоглазая малышка ему очень понравилась...
- Благодарю. Теперь так: к вечеру собирай своих и где-то к одиннадцати подваливайте ко мне. Может быть горячо, так что пусть братва как надо подготовится. Усёк?
- Усёк.
- Тогда до вечера.
Выяснив перспективы на сегодняшний вечер, Виорел принялся обзванивать свою "банду", как он называл ту тройку "бойцов", во главе которой он стоял. Это были люди, чрезвычайно плохо приспособленные к мыслительной деятельности, но отлично умеющие выполнять приказы. Виорел, как и профессор Преображенский из бессмертной повести Булгакова, был сторонником разделения труда, поэтому в его "бригаде" соображал он, а остальные были простыми исполнителями.
Ехали в "БМВ" Виорела, который вёл машину спокойно и уверенно. Проезжая мимо "башни", Виорел обратил внимание на стоявшую слишком близко к подъезду машину, возле которой находились парень и девушка. Парень, наклоняясь к окошку водителя, что-то говорил ему, а девушка просто стояла рядом.
После общения с любвеобильной мамашей девушки, откровенно говоря, сегодня Виорела уже не интересовали. Но уж больно стройная фигурка была у стоявшей возле подъезда девчушки! Поэтому Виорел - "из любви к искусству"! - всмотрелся в это совершенство и опознал в нём ... утреннюю "каратистку" - всех, кто владел приёмами модных сейчас восточных единоборств, Виорел называл "каратистами"...
Виорел соображал быстро: если эта девушка была нужна шефу "по делу", а не как обычно, то есть для постели, значит, Маслов мог бы быть очень доволен, если он, Виорел, сегодня вечером приедет к нему с этой девушкой… Правда, она утром красиво положила далеко не самого слабого из людей Масла, но ведь это был почти полный идиот по сравнению с ним, Виорелом!
Парнишку, с которым она теперь переговаривалась, также нужно было попросить подождать, пока Маслов выяснял бы у его спутницы интересующие его вопросы. А главное - на стороне Виорела фактор внезапности, и он им воспользуется!
Виорелу хватило нескольких секунд для того, чтобы "просчитать" ситуацию, и поэтому дорогая импортная машина припарковалась спокойной и уверенно, словно она и намеревалась остановиться недалеко от "башни"...
***
Переговорив с Толиком, Валентин обернулся к Ларисе и пригласил её: "Прошу!", указав рукой в сторону неприметной "восьмёрки" какого-то непонятного, особенно в сумерках, света.
- Поедем этой "красавицей"! - он подошёл к машине и стал возиться возле двери. - Конечно, это не "Линкольн", но всё-таки...
- Валя, а почему "Линкольн"? - заинтересовалась девушка. - Кстати, машина очень хорошая, удобнейшая, нас в Нью-Йорке возили "Линкольном", это было что-то необыкновенное!
- Так ведь это королевская машина! - осмелевший Валентин, похоже, становился дипломатом.
- Льстец негодный! - засмеялась Лариса. - Ладно, давай, открывай свой "Линкольн", поедем...
Пока Валентин "договаривался" с замком, Лариса оглянулась по сторонам, и, хотя она не заметила ничего подозрительного, ей вдруг стало тревожно. Её "крысиная натура" опять что-то учуяла, и она пока не могла определить, с какой стороны и от кого исходит опасность. Но то, что эта опасность возникла, было несомненно.
"Сказать или нет об этом Вале?" - этот вопрос она задала себе, и в этот момент дверца "Линкольна" наконец-то сдалась на милость победителя, который торжествующе пригласил её: "Прошу садиться!".
- Знаешь, Валя, - сказала Лариса, размещаясь в довольно удобном салоне внешне неказистой машины, - что-то мне не по себе стало...
Валентин насторожился. Он сам не то чтобы придавал большое значение предчувствиям, но твёрдо верил в то, что интуиции играет большую роль в жизни человека, убеждаясь в этом неоднократно на примерах из своей и чужой жизни, причём чаще всего эти примеры были не из приятных. Общаясь же с Ларисой, он понял, что девушка воспринимает жизнь обострённо, глубоко переживает всё, что происходит с ней и другими людьми, а это доказывало, что у неё должна быть отлично развитая интуиция.
- Ты что-то или кого-то увидела? - спросил он.
- Нет, - односложный ответ Ларисы его ещё больше насторожил: он видел, как настроение девушки портилось, что называется, "на глазах".
- Попробуй вспомнить, - посоветовал он.
Лариса прикрыла глаза и минуту посидела так, но ничего не вспоминалось. Она видела, что Валентина встревожили её слова, и сейчас уже была сама не рада тому, что произнесла их. Ей очень хотелось, чтобы неприятное ощущение опасности покинуло её, и так тоже иногда бывало в её "крысиной жизни", когда страхи оказывались безосновательными, но желанное сейчас ощущение покоя не возвращалось.
- Не могу, - виновато сказала она. - Прости, пожалуйста, Валя, просто, может быть, слишком был день дурацкий?
- Скорее всего! - бодро согласился с ней Огородников, про себя решив, что день днём, а ему лично нужно быть вдвойне внимательным, пока всё не закончится. И не оставлять Ларису одну даже на минуту в этом профилактории, мало ли что...
Тревожное состояние девушки несколько выбило Валентина из колеи, и он забыл о том, что собирался запастись продуктами в расположенном в "башне" магазинчике "24 часа", торговавшем круглосуточно. Внимательно оглядываясь по сторонам, он не мог обнаружить ничего подозрительного. Конечно, Надеждинск не Москва, но центр города есть центр города, поэтому нельзя было сказать, что улица вымерла, но в её ночной жизни Валентин Огородников не мог найти чего-то, что могло бы стать источником опасности для сидящей рядом с ним девушки.
- Ехать нам недолго, так что всё должно быть хорошо. Прорвёмся! - уверенно сказал Валентин, и Лариса была благодарна ему за эту уверенность.
Если бы только она сама была столь же уверена!
***
"Долбаки! Придурки безрукие! Идиоты!" - эти и другие, более крепкие выражения, буквально фонтаном изливались из уст подполковника Сидорчука, перед которым навытяжку стояли "герои" битвы возле ресторана. Оперативники понимали, что они не просто "лопухнулись", что, в общем-то, может быть с каждым, кто работает, а не отдыхает. Им было ясно, что сегодняшний "прокол" будет иметь самые серьёзные последствия, и, скорее всего, повлечёт за собой определённые "оргвыводы". Поэтому настроение было соответствующее: к неприятному чувству осознания своей профессиональной ошибки примешивались мысли о необходимых поисках работы...
Конечно, служба в "угро" - это не сахар, но всё же своё, родное... А охрана что - она охрана и есть. Лакейская, как бы хорошо за неё ни платили, работа...
Выкричавшись, Сидорчук отправил от греха подальше своих незадачливых подчинённых, которые, конечно, были виноваты в случившемся, но ведь такое, в принципе, как понимал опытнейший сыщик, могло произойти почти с каждым. Только очень уж не вовремя это произошло!
Многое решал сегодняшний день в той большой игре, которую давно уже вёл Сидорчук, и начался он так неудачно... Недаром говорится: "Доброе начало полдела откачало", ох, недаром...
Сидорчук продолжал обдумывать ситуацию и одновременно руководить сложнейшей работой механизма под названием "усиленный вариант несения службы". С минуты на минуту его должен был вызвать к себе полковник Огурцов, и сейчас Сидорчук думал о том, с помощью каких аргументов он будет отстаивать в разговоре с начальником этих своих "долбаков"… Которым, конечно нужно выдать по полной программе, но не увольнять же их, в самом-то деле, из органов, нормальные же парни!..
***
Буквально через несколько минут после того, как "Опель" с Эдуардом Николаевичем Терещенко на переднем сиденье выехал из Камска в Надеждинск, в этом же направление двинулись один за другим три грязно-красных автобуса "Икарус", заполненные очень похожими между собой людьми.
Пассажирами "Икарусов" в основном были крепкие мужчины в возрасте от двадцати пяти до сорока лет, неприметные и немногословные. Все они были достаточно хорошо знакомы между друг с другом, потому что судьба сводила их в разных ситуациях. Случайных людей среди пассажиров "Икарусов" не было.
По распоряжению руководителя крупного московского учреждения практически весь оперативный состав Камского областного управления был оправлен в Надеждинск для проведения мероприятий, которые должны были не дать ситуации выйти из-под контроля. Поэтому люди, заполнившие салоны старомодных по нынешней жизни венгерских автобусов, были готовы к любому развитию событий.
Пассажиры автобусов были соответственно экипированы, вооружены, а их поведение в экстремальных ситуациях уже давно определялось не эмоциями, а полученными задачами, которые должны были выполняться и выполнялись.
Работа у них такая...
Чаще всего такие люди никоим образом не рассматривают свою профессиональную деятельность как нечто неординарное или, тем паче, героическое. Поэтому, хотя они не боги, терпеть не могут, когда эта их профессиональная деятельность всуе упоминается вездесущими газетчиками или полуграмотными "писателями", которых невесть сколько расплодилось в последнее время на русской земле...
Эдик Терещенко остановился в гостинице "Надеждинск", которая отстояла буквально в двух кварталах от "башни". Быстро расположившись во вполне пристойном номере, Эдик переоделся и, прежде чем отправиться в гости к будущей родственнице, связался по телефону с Васей Редько.
Василий Иванович сообщил другу, что никаких дополнительных данных за последнее время не появилось, кроме очень подозрительного оживления в Камском отделении известной Эдику "конторы".
- Понимаешь, слишком уж они там оживились, слишком, - говорил Василий Иванович, "убрав" звук и поглядывая краем глаза на экран телевизора – футбол же! - Конкретно наши люди ничего не знают, но вроде бы они сегодня собираются подъехать к тебе...
Эдик понял, что,  коре всего, Камское управление проводит операцию в Надеждинске, и задал вопрос, ответ на который интересовал его сейчас больше всего.
- Вася, у тебя ничего нового нет о том, каким образом моя подруга /так они договорились называть Ларису в телефонных разговорах/ оказалась в такой нехорошей компании? Сам понимаешь, это же большое чувство, я должен знать...
- Пока всё то же самое: случайно она там оказалась, случайно! Так что не устраивай, Отелло, сцены ревности, находи её и живете в любви и согласии! - Василий откровенно издевался, хотя ему было не до шуток.
- Ну, хорошо, адвокат, убедил ты меня, - Эдик старательно изображал ревность. – Как ты думаешь, если я к ней прямо сейчас, на ночь глядя, нагряну, это как будет?
- Не передумал? - незаинтересованно спросил Василий Редько, и Эдик понял, что друг по-прежнему не разделяет его убеждённости в необходимости безотлагательного вмешательства его, Эдика, в ход событий.
- Душа горит! - хрипло засмеялся Эдик.
Этот их разговор внимательно слушал портье гостиницы, который намеревался предложить обеспеченному москвичу /глаз у портье был намётанным/ девочку или мальчика, смотря по интересам. После последних слов собеседников портье выглядел разочарованным: этот тип приехал к своей крале, которая, скорее всего, ставит ему рога!
Как бы там ни было, это его проблемы, и сегодня ночью - это уж точно! –девочка или мальчик ему не понадобятся...
***
Огурцов внимательно слушал подполковника Сидорчука. «Громкое» задержание Трубецкого-Рубика, после которого врачи вынуждены были делать бандиту сложную операцию /которая до сих пор не закончилась.../ можно было расценивать как неудачу или даже провал, но полковник намеревался, уточнив детали, использовать сложившуюся ситуацию с максимальной пользой для дальнейшего уничтожения "мазутки".
- Таким образом, Олег Иванович, мы благополучно облажались, - закончил своё сообщение Сидорчук.
- Оближались, - согласился с ним его начальник. - Теперь надо думать, как нам из этого дерьма выкарабкиваться.
- То, что намечалось раньше, теперь никак не пройдёт, - задумчиво предположил Сидорчук. - Фактор внезапности исчез, они теперь предупреждены и ждут всего, что угодно...
- Верно, - согласился полковник. - Ждут. Чего они могут ждать?- спросил он и сам же ответил на этот вопрос. - Они могут ждать, что мы начнём проверять всё, что связано с Трубецким, и это обязано вывести нас на Маслова, Леженцева и Поликарпова  на вполне законных, так сказать, основаниях. Так?
- Так, - согласился с ним Сидорчук, всё еще не понимая, куда клонит начальник.
- Значат, мы можем либо сделать то, на что они рассчитывают, либо не сделать этого, и тогда им будет очень сложно предугадать ход наших дальнейших действий?..
- Затемниться? - в голосе подполковника было сомнение.
- Затемниться у нас никак не получится, - вздохнул Огурцов, - потому что половина наших вояк прирабатывает у Маслова или его друзей.
- Так уж и половина?! - возмутился Сидорчук.
- Половина, Григорий Сидорович, половина, - успокоил его полковник. - У тебя таких вроде бы почти нет, зато, в остальных подразделениях – полный цветущий и пахнущий букет, кого там только нет...
- Предлагаете "пустить дезу"? - сменил тон подполковник.
- Хорошо бы... - протянул Огурцов, но сам же себе и возразил, - только вот времени у нас почти нет, сам понимаешь...
- Времени - это да, времени нет, - согласился Сидорчук. - А может, - он оживился, - внаглую взять за жабры кого-нибудь их этих ссучившихся и дать ему нужную нам "дезу", чтобы он под нашим контролем тут же её и передал?
- Думаешь, это пройдет? - с сомнением спросил Огурцов...
***
В это же время Олег Иванович Леженцев пробовал сообразить, каким образом он может срочно связаться с "их человеком", работавшим у Маслова. Человек этот работал давно, связь с ним поддерживалась устойчивая, каналы связи были отработаны, но на непредвиденный случай надёжных "запасных вариантов" не было... Хоть в гости в Маслу иди!
Конечно, можно было просто позвонить, но в этом случае появлялся риск разоблачения агента, а это было преждевременно. Леженцеву не было жаль того, кто работал на них и кому - если бы Маслов узнал об этом его "дополнительном заработке"- вряд ли бы понадобились полученные от них деньги. "Люди гибнут за металл", никто никого не заставлял, человек сам сделал свой выбор. Именно сейчас этот человек должен был отработать те немалые суммы, которые ему регулярно отстёгивали за, в общем-то, вполне спокойную до сего момента работу.
Приняв решение, Олег Иванович стал набирать номер телефона офиса Маслова...
***
Саша, секретарь Маслова, и был тем самым человеком, которому звонил сейчас Олег Иванович Леженцев. Он работал на Маслова уже более двух лет, сразу же после того, как окончил с отличием физмат и через знакомых отыскал своего работодателя.
Саша получил образование, которое в Надеждинске получить было нелегко, благодаря самообразованию и упорному труду: он самостоятельно изучал иностранные языки, юриспруденцию, а основной специальностью его в институте была "Информатика". По иронии судьбы, он был любимым учеником того самого доцента, который возглавляя компьютерный центр фирмы "Форвард" и через которого, когда они случайно встретились, его "прибрали к рукам" хозяева преуспевающей фирмы.
Он не мог не понимать, каким такими делами занимается Маслов, но его это мало волновало, потому что сам он не был замешан ни в чём противозаконном /он хорошо знал законы!/, следовательно, привлечь его к  ответственности не представлялось возможным из-за отсутствия состава преступления... Так и жил. В доме-офисе Маслова жил, потому что так было удобнее и ему, и хозяину, и хозяевам. Всем.
Саша гордился тем, что он - человек порядочный, и очень сильно следил за тем, чтобы не страдала его репутация порядочного человека.
Услышав в трубке голос Леженцева, Саша внешне не изменился и не проявил никаких признаков волнения, которое испытывал в последнее время в связи с серьёзным "обострением обстановки". Отлично владея собой, он помнил, что труднее всего заподозрить в чём-нибудь человека, который ведёт себя естественно в любых обстоятельствах.
- Слушаю вас, Олег Иванович, - как всегда, он был вежлив и спокоен.
- Саша, нам нужно узнать, что там у вас творится. Подумай, как это можно было бы сделать, - торопливо сказал Леженцев. - А пока дай мне своего хозяина...
- Подождите, пожалуйста, Слег Иванович, - не изменившись в липе, предложил Саша и, негромко постучав, заглянул в кабинет к Маслову. - Валерий Игоревич, вас просит господин Леженцев.
Для Маслова этот звонок был неожиданностью, хотя, если подходить к анализу ситуации объективно, то "соратники" пока что оставались таковыми и вроде бы должны были при данных обстоятельствах держаться вместе. Маслов обругал самого себя за недогадливость: это он, узнав о происшествии с Рубиком, должен был первым позвонить Поликарпову, проявить инициативу...
- Соединяй, Саша, - разрешил он и приготовился к общению со "злейшими друзьями"...
***
Виорел подождал, пока "восьмёрка" не тронется с места, а затем аккуратно пристроился за ней на расстоянии, которое позволяло "вести" её незаметно для тех, кто в ней ехал. Какого-то определённого плана у него не было, он рассчитывал сориентироваться по ходу дела: никакая машина не может вечно находиться в движении, рано или поздно, но она обязательно куда-нибудь приедет, остановится, люди из неё выйдут, а там... Он не знал, что будет делать, но был уверен, что от него, Виорела, эта девушка сегодня вечером не уйдет...
Парень, который вёл "восьмёрку", был неплохим водителем, Виорел мог оценить его уверенную манеру езды, и это разжигало интерес горячего "ромы", который гордился своим умением выжать из автомобиля всё, на что тот был способен, не угробив при этом тачку...
Так они и ехали по ночному городу: неизвестно какого цвета "восьмерка" и тёмно-синяя "БМВ", которую в темноте было бы почти невозможно увидеть, если бы не "ближние" фары, включенные предусмотрительным Виорелом.
***
- Он сейчас в ментовской больничке, они его там штопают, - говорил в трубку Маслов. - Они его охраняют, но нам это сейчас до фени: мы же не собираемся его оттуда вытаскивать, так что пусть лечат. Сами искалечил, сами пусть и лечат, - пошутил он кислым тоном.
- Почему они на него "наехали", не знаешь? - поинтересовался Леженцев, и интерес его был искренним.
- Хрен его знает, - отозвался собеседник. - Никто не знает. Вроде бы какие-то менты с чего-то примахались к его водиле, а этот психопат стал "стволом" размахивать. Ты же его знаешь...
- Нажрался как свинья и полез за "пушкой", - подытожил хорошо знавший способности Рубика Леженцев. - Хорошо хоть, что она у него газовая...
- Вот-вот, Рубик есть Рубик, - согласился с ним Маслов. - Пусть теперь лечится. Если бы ему ещё и мозги можно было поправить, цены бы не было этим докторам.
- Дождёшься! - рассмеялся Олег Иванович. - Они последние вырежут и бараньи заместо них пришьют...
- А как у вас? - поинтересовался Маслов, но при этом он вёл себя так, как обычно, ничего не выдавало его особого интереса.
- Нормально, - "затемнился" Леженцев. - А что?
- Да так, - неопределенно протянул его собеседник. - А то подваливайте ко мне, сегодня Лизку-"Петровну" в кругосветку запустим, потащимся...
"Отправить в кругосветку" Лизку-"Петровну" было одной из любимых забав Валерия Игоревича Маслова. Лизка-"Петровна" была совершенно уникальной фигурой среди проституток Надеждинска: эта восемнадцатилетняя девчонка, получившая свою кличку по отчеству /её отец, военный историк, назвал свою дочь Елизаветой, будучи сам Петром, явно с намёком на исторические параллели, и с самого детства обращался к ней по имени-отчеству, почему она и сама стала представляться Елизаветой Петровной, так и став "Петровной.../, была известна в Надеждинске тем, что страдала болезнью, которую в России называют "бешеная матка", и это делало её совершенно ненасытной.
Маслов "пользовал" Лизку уже несколько лет, но любимым развлечением его было именно "отправлять её в кругосветку": он собирал у себя в спальне "быков" поздоровее, обычно человек семь-восемь, а Лизку перед этим ещё и поили снадобьем, которое в народе называют "конским возбудителем", поэтому она почти сходила с ума от разрывающего её нутро желания.
Главным наслаждением для Маслова в этом отвратительном зрелище было то, что он заставлял Лизку выпрашивать у мужиков, чтобы они её взяли. Она, при этом почти потерявшая человеческий облик от жгучего желания, унижалась страшно, и Маслов наслаждался именно этим её унижением, изобретая каждый раз всё новые и новые "условия", без выполнения которых вожделенное для Лизки совокупление было невозможным.
Также Маслову доставляло наслаждение "держать в напруге" здоровенных "быков", которые готовы были разорвать на части соблазнительное женское тело...
Вдоволь поиздевавшись над всеми участниками оргии, Маслов, наконец, давал "добро", и "быки" накидывались на почти обезумевшую от желания и унижения "Петровну". Это было финальным аккордом "отправления в кругосветку", ради которого Маслов и затевал всё остальное. Его садистская натура смаковала все детали похабного зрелища, которое обязательно снималось на видео и потом также неоднократно просматривалось...
- Да-а, - протянул Леженцев, - "Петровну" - это хорошо... Может, и подвалим...
- Тогда не спите, за Лизкой уже покатили, скоро начнём, - радушный хозяин приглашал к себе дорогих гостей...
***
- Тут недалеко, скоро приедем, - успокоил Ларису Валентин Огородников, когда машина набрала ход. - Это наш профилакторий, а в нём есть настоящий "лазарет", в котором мы с тобой сегодня и проведём ночь. А завтра утром это всё должно закончиться.
- Да здравствует утро! - шутливо, но вполне серьёзно, воскликнула Лариса. - Утро вечера мудренее?
- Кому как, - не согласился с ней Валентин. - Я вот что хотел спросить, - он смущённо помялся, но всё-таки не удержался от вопроса. - Ты в Париж… насовсем?
- Конечно! - лицо Ларисы просветлело. - Там же Жак...
Ей казалось, что этих слов вполне достаточно для объяснения того, почему она так ждёт новой встречи с Парижем. Но, посмотрев на Валентина, она продолжила: "Это мой муж... будущий".
- Счастливый парень... - невольно вырвалось у Валентина, но Лариса с ним не согласилась.
- Нет, Валя, нет, - серьёзно, как о давно решённом, сказала она. - Не он счастливый, а мы с ним счастливые. Понимаешь, человек не может быть счастлив сам по себе, один. Для счастья ему обязательно нужен другой человек, другие люди: счастья в одиночку - не бывает… - Лариса помолчала. - Наверное, именно поэтому у большинства людей проблемы со счастьем. Они почему-то думают, - тут Лариса доверчиво улыбнулась, - что самое главное - что-то получить, что в этом и есть счастье, но ведь это не так...
Понимаешь, когда ты один, то ты живёшь только для себя, и это одиночество постепенно разрушает человека. Какое-то время он просто не становится хуже - но и лучше не становится! А потом обязательно разрушается, по мелочам, сначала незаметно, а потом – как снежный ком с горы покатился, и это уже не остановить, всё хуже и хуже...
А счастье - это когда ты видишь себя в ком-то, кому ты дорог так же, как этот человек дорог тебе... Или даже больше, понимаешь? Только тогда и бывает настоящее счастье.
- Вот у тебя, наверное, девушки нет? - обратилась она к Валентину, и он машинально кивнул, удивлённо вскинув после этого на неё глаза.
- Непонятно, почему я так решила, да? - голос Ларисы был печальным. - Потому и решила, что ты весь как ёжик ощетинившийся был, когда мы познакомились... А счастливого человека сразу видно. Как и несчастного, - грустно заключила она.
- Со мной всё нормально, - неуверенно произнёс Валентин, но Лариса продолжила за него.
-... будет, когда у тебя появится девушка, и ты будешь радоваться уже только тому, что она есть на свете! Тогда всё будет нормально, и это обязательно будет! - с уверенностью закончила она.
- Будет? - с сомнением переспросил Валентин.
- Будет, будет! - уверила его девушка. - Ты меня слушай, у меня натура крысячья, я всё наперёд чую, и не только плохое, между прочим...
- А почему крысячья? - удивился Валентин.
- Хочешь, расскажу?
- Конечно! Только ты подожди, я же забыл продуктов купить, там же есть нечего...
- А мне и не хочется...
- Это пока едем, тебе не хочется, а там захочется. Сейчас тормознёмся где-нибудь возле киоска, я сбегаю, возьму что-нибудь. Ты что хочешь?
- Валя, я ничего не хочу есть...
- О, гляди, вот киоск. Сейчас, я мигом, а потом ты мне расскажешь, почему у тебя натура крысячья, хорошо?
Валентин резко тормознул, выскочил из машины и побежал в сторону киоска, не особенно рассчитывая на него, но всё же надеясь, что ему удастся побаловать новую знакомую каким-нибудь вкусным заморским фруктом-овощем.
Или ещё чем-то, что может ей понравиться.
Ему было приятно заботиться о Ларисе, и он не обратил внимание на "БМВ", остановившуюся несколько сзади их "восьмёрки".
Впрочем, когда он выскакивал из машины, "БМВ" ещё двигалась...
***
Три "Икаруса" остановились при въезде в Надеждинск, и старшие каждого из них, собравшись вместе, напряжённо ждали появления машины своего непосредственного начальника, который выехал минут через двадцать пять после них и вот-вот должен был появиться. Генерала задержали в Камске "организационные вопросы", поскольку операция, которую они проводили в Надеждинске, касалась всё-таки работы другого ведомства, это была "чужая территория", где следовало вести себя крайне осторожно и ответственно.
С целью обеспечения результативности операции в Москве было решено не привлекать к ней личный состав Надеждинского управления: воду в руке не удержишь, обязательно просочится сквозь пальцы, и тогда прости-прощай фактор внезапности, решающий в данном случае фактор, способный привести к успеху.
Генерал ждал факс из Москвы, который подтверждал его полномочия и давал основания действовать так, как это было намечено. Факс этот пришёл почти вовремя, и он был получен от руководителя МВД благодаря личным связям человека, которого генерал мысленно называл ВВ.
Сразу же после совещания ВВ по специальному аппарату соединили с министром внутренних дел, который также был в курсе "разработки" Надеждинска, но не знал деталей - он сам просил не посвящать его в них до тех пор, пока всё не прояснится окончательно. Сейчас, как подтверждали все расчёты и анализ ситуации, проведённый на совещании, этот "момент истины" наступил, поэтому можно было обращаться к министру.
ВВ понимал, что его информация не обрадует министра, потому что он должен был сообщить ему о неблаговидном поведении одного из руководителей "на местах", а центр очень не любит разбираться в таких щекотливых ситуациях… Как ни крути, но руководителям "на местах" приходится учитывать множество нюансов, проблема "центр-регионы" не только в России с её поистине огромными расстояниями, но и в других, более компактных странах, - это проблема острая, потому что всегда связана с распределением властных полномочий и амбициями конкретных исполнителей.
Вместе с тем, и это он тоже очень хорошо понимал, сейчас в Надеждинске уже невозможно обойтись "косметическим ремонтом", там нужно решительно чистить завалы, которые накопились за предыдущие годы и которые становились угрозой национальным интересам страны. Поэтому выхода у него не было, и он стал договариваться с коллегой.
Разговор был нелёгким для обеих сторон, но закончился так, как хотел того ВВ. На прощание, поблагодарив министра, который сумел стать выше ведомственных интересов, поставив во главу угла интересы дела, ВВ сказал ему:
- Очень рад, что мы с вами опровергли одну старую немецкую мудрость, - и на отличном немецком произнёс какую-то длинную фразу. - Это Лихтенберг, - добавил он, - один из самых светлых умов Германии - и не только Германии. Он утверждает, что "Два всадника, сидя на одном коне, дерутся друг с другом, - прекрасная аллегория государственного устройства!" Его очень не любили современники, но зато высоко чтят потомки... в других, по преимуществу, странах...
Спасибо вам за помощь. Завтра я вас проинформирую об итогах операции, всего доброго!
***
- В гости зовёт, сука! На Лизку-"Петровну" любоваться! - так сообщил Олег Иванович Леженцев Карпу о результатах своей беседы с Масловым.
- Совсем поехал! Ладно, он как он, ты нашего человека сумел как-то выхватить?
- Так я же сначала с ним переговорил, приказал, чтобы он с нами состыковался, а уже потом с пидором этим...
- Знаешь, Лежак, почему я тащусь на том, когда Лизка-"Петровна" свой концерт даёт? - спросил Поликарпов. - Не в ней дело, сейчас на видиках и покруче есть, да и гимназистки наши тоже могут копоти дать! Я с Масла тащусь - вот у кого от этого дела конкретно крыша едет! Его когда-нибудь во время одного из этих Лизкиных концертов кондратий хватит, ей Богу!
- Хорошо было бы, чтобы сегодня, - мечтательно протянул Леженцев. - И никаких тебе проблем с Маслом, помер от самых естественных причин!
- Скажи лучше – от самых неестественных! - осклабился Поликарпов. -Естественными эти причины назвать тяжко.
- Хрен с ним, пусть будет от неестественных, не влияет, главное, лишь бы помер...
- Размечтался! - оборвал его Карп. - Он пока что ещё очень даже и живой, и с этим придётся считаться. Что тебе "Пинкертон" говорит?
- А что говорит? "Иллюминацию" он пока отменил, хотя, прикинь, очень сокрушался, говорит, так красиво всё было бы!
- Красиво - это когда толк есть, - наставительно произнёс Карп, - сама по себе красота этот трахнутый мир не спасёт!
Леженцев с подозрением уставился на Карпа, и тот, засмеявшись, объяснил: "В телеке видел, один старый поц, усатый-бородатый-лысый, говорил, что писатель Достоевский так говорил, дескать, красота, она мир спасёт...”
- Во-во, Достоевский! Все они, суки, достоевские до самых печёнок! Только для нас с тобой Масел и есть самый главный Достоевский, пока от него не избавимся, будем мир и себя от него спасать!
- Пусть себе Масел на Лизке потащится, а ты жди Сашку, он должен как-то на нас выйти, зато потом попробуем "иллюминацию" повторить, но только уже у Масла на хате...
***
Сашка Забродский и Фрол спали в кабине "КАМАЗа", стоявшего в чистом поле возле деревни, которую они глубокой ночью сумели всё-таки отыскать. К этому времени Фрол уже тоже потерял надежду, но оказалось, что дорога вывезла их всё-таки к той самой, забытой людьми и Богом, деревушке, где на бывшем полевом стане в огромном количестве были разбросаны разнообразные куски железа, бывшие, очевидно, когда-то деталями какой-то сельскохозяйственной техники, а теперь просто металлолом...
Фрол пытался добиться толку от сторожа, щуплого мужичонки с берданкой в руках, одетого почему-то в бараний тулуп, подпоясанный, конечно же, простой верёвкой. Сторож, от которого исходил запах не то резины, не то самогона, вращая обезумевшими глазами, пообещал Фролу и Сашке сделать из них решето, если они немедленно не ретируются из его владений. Вид его подтверждал, что свое обещание он готов выполнить без промедления, поэтому Фрол, дабы не искушать судьбу, отъехал на полкилометра от этих самых владений и завалился спать, надеясь, что при свете дня сторож минимум не станет размахивать перед самым его носом ржавой берданкой. Такие резкие движения сторожа сильно нервировали обычно спокойного хозяина "КАМАЗа".
Сашка попробовал было выяснить у сторожа то, что его сейчас интересовало, наверное, не меньше, чем лишняя дырка в собственном черепе, но сторож в ответ на его вопрос взбеленился окончательно: "Ты что, гнида, издеваться надо мной будешь?!". Тогда Сашка решил подождать появления кого-нибудь, более похожего на человека...
До утра подождать.
***
Поскольку футбольный матч закончился вничью, болельщики обеих команд имели больше оснований для выражения довольства, чем недовольства. Правда, французы, рассчитывавшие на домашнюю победу, малость посвистели и повозмущались, но, в основном, тихо и мирно: это вам не Англия или Голландия, где после матчей сборных команд всякое может быть. А так всего лишь в центре Парижа были задержаны несколько десятков молодых людей, которые попробовали было выяснить отношения между собой, да десяток тех, кто пытался перевернуть несчастный "Рено", абсолютно не виновный в том, что нападающие одних "трёхцветных" ни разу не поразили ворота таких же трехцветных, только с севера Европы, футболистов...
В основном же разъезжавшиеся со стадиона зрители были в состоянии близком к элегическому, обменивались мнениями не спеша, без особых эмоций, но почти все сходились во мнении, что "Эме не прав", потому что с такой беспомощной игрой хозяевам чемпионата мира будет трудно рассчитывать на приличное место на этом чемпионате…
Был, наверное, всего лишь один зритель, для которого ничейный результат стал личным поражением, кошмаром и оскорблением. Профессор Сорбонны Ростислав Филиппович Иванов, оскорблённый до глубины души, сидел в пахнущем кожей салоне своего "Роллс-Ройса" и костерил последними русскими словами игроков сборной Франции, которые не сумели разорвать на мелкие кусочки этих примитивов, этих уродов, этих косолапых русских медведей, которым вообще нужно было навсегда запретить въезд в "милую Францию"...
***
Наконец-то всё это закончилось! Жорик вытер холодный пот, проворно выхватил кассету и крадучись пошёл к двери. Пока всё шло не просто хорошо, а замечательно, его опасения развеивались, как дым.
Жорик сам не ожидал, что всё пройдёт так легко и просто: бывали случаи, когда ему не удавалось уносить ноги даже в целости, не говоря уже о сохранности! В конце концов, человек, который имеет дело с дикой кошкой, всё-таки немного рискует, да?
Жорик передвигался совершенно бесшумно, наощупь, хорошо зная дорогу и ежесекундно ожидая свирепого окрика, который должен был стать прелюдией к "нанесению тяжких телесных повреждений" ему, Жорику. Сашка, стервец, об этом прекрасно знал, но уверял его, что в этот раз всё обойдётся...
Добравшись до двери, Жорик затаил и без того, казалось, пропавшее дыхание и осторожно потянул на себя это приспособление, имевшее свойство скрипеть почище смычка от скрипки. Но - о чудо! - в этот раз старая дверь как бы "взяла выходной" и открылась абсолютно бесшумно... А это значило, что Жорик был спасён!
Не искушая судьбу, он быстро побежал от закрывшейся двери, и, постепенно переходя на шаг, отдышавшись полной грудью, стал думать о том, что и как они сейчас с Жанкой станут делать в нагретой женой постели...
***
Как и предполагал Валентин Огородников, киоск был самым обычным киоском, затаренным дешёвыми импортными продуктами, есть которые нормальный человек теоретически мог, но практически стал бы, наверное, лишь на необитаемом острове. Да и то после того, как доел бы последнего из дикарей-аборигенов.
Тем не менее, в киоске можно было купить апельсины, киви и даже ананас, гордо торчавший своей макушкой посреди апельсинов и лимонов. Валентин поинтересовался насчёт бананов, и ярко намалёванная девица с сигаретой в зубах, собиравшаяся, как это было понятно по её виду, нахамить ему, неожиданно подобрела, пробурчав: "Повезло тебе, парень, кое-что завалялось...", взвесила крупную гроздь ярко-жёлтых бананов, не забыв, как водится, обсчитать его...
Желая сделать приятное Ларисе, Валентин Огородников накупил всего и много, и для переноски этого многого к машине ему пришлось использовать обе руки: это была первая ошибка старшего лейтенанта Огородникова...
Второй его ошибкой стало то, что, заворожённый видом девичьего лица, он, подходя к "восьмёрке” и бросив привычный взгляд назад, не придал значения медленно объезжавшей его машину иномарке, которая шла на низкой скорости и, казалось, не представляла ни малейшей опасности. Улыбаясь Ларисе, Валентин подошёл к передней левой дверце, чуть приоткрытой, и стал неловко открывать её полностью. Лариса, перегнувшись, старалась ему помочь, они смотрели друг на друга, поэтому Валентин не мог увидеть, что "БМВ", взревев двигателем и резко повернув вправо, летела ему в бок.
Мощный и хищный автомобиль, приёмистый и скоростной, мгновенно набрал высокую скорость, и жестокий удар должен был бы размазать Валентина по его "восьмёрке", если бы не отличная реакция мастера рукопашного боя, который, уже не успевая уйти от столкновения, сумел максимально ослабить силу удара, всё же огромную.
Валентина подбросило вверх, и он перекатился через крышу своей "восьмёрки", нелепо взмахнув руками и выронив всё, что он с таким удовольствием отбирал в киоскё для своей спутницы, собираясь порадовать её... Он тяжело упал на асфальт, сразу же потеряв сознание.
Из "БМВ" выскочил Виорел и с криком: "Братан, что с тобой?!" бросился к Валентину. Мгновенно рядом с пострадавшим оказалась и Лариса, которая и сама не поняла, какая сила вынесла её из машины. Виорел и Лариса склонились над безжизненно распростёртым телом Валентина, и девушка с криком: "Что ты наделал?" повернулась к Виорелу. Он ничего не ответил, он смотрел куда-то поверх её головы, и, прежде чем Лариса смогла что-то сообразить, её крепко схватили сзади огромные сильные руки, схватили с двух сторон, подняли, и она очутилась на заднем сиденье "БМВ", зажатая между двумя огромными "шкафами" так, что даже не могла повернуться.
Виорел прыгнул за руль, и хищная иномарка, с места набрав высокую скорость, скрылась за поворотом. Выскочившая из киоска размалёванная продавщица успела увидеть только сворачивавшую за угол машину, но заметить её номер не смогла. Мало того, она даже не смогла определить, что это была за машина, смогла только сказать сразу же подъехавшему наряду милиции, вызванному кем-то из жильцов соседнего дома, что это была "большая иностранная машина"...
***
Когда старший наряда ППС обнаружил документы Валентина Огородникова, он немедленно сообщил об этом начальнику уголовного розыска подполковнику Сидорчуку. Сразу же после этого звонка Сидорчуку позвонил тёзка лидера украинских коммунистов, которому раздражённый подполковник и посоветовал отправиться в известную часть человеческого организма, против чего, в принципе, в данной ситуации, как мы помним, Пётр Николаевич Симоненко не возражал.
Сидорчука интересовало состояние Валентина Огородникова, и врачи из "Скорой помощи", с которыми он связался, обнадёжили подполковника, сказав, что сейчас они делают всё необходимое, и скоро, очевидно, пострадавший сможет говорить.
Медики несколько недооценили организм старшего лейтенанта: как только его привели в чувство, Валентин, сразу же вспомнив всё, что произошло с ним, а главное, с порученной его попечению Ларисой, попытался вскочить и немедленно мчаться на выручку попавшей из-за него в беду девушке. Когда его попробовали было удержать, он буквально взревел от боли, поскольку всё его тело представляло собой громадный синяк, а часть лица, рука и бок были ободраны в кровь.
К счастью, серьёзных повреждений врачи не обнаружили, очевидно, сказалось всё-таки то, что в последнее мгновение он сумел сгруппироваться и избежать прямого удара капота "БМВ".
Разукрашенный йодом, Валентин в сумерках напоминал не то привидение, не то покойника, пролежавшего на солнце, но самочувствие его позволяло перемещаться самостоятельно, хотя медработники решительно настаивали на госпитализации. Этого же потребовал и подполковник Сидорчук, которому медики по телефону доложили о состоянии пострадавшего в ДТП.
Сидя на бордюре рядом со своей "восьмёркой", Валентин, морщась, поглядывал на врача, колдовавшего над его рукой. Услышав требование о немедленной госпитализации, он отрицательно покачал головой.
- Мне сейчас некогда! - решительно заявил он, медленно обошёл свой автомобиль и, кряхтя, устроился на сиденье водителя.
- Вам нельзя сейчас садиться за руль! - возмутилась врач. - Вы что, в еще одну аварию попасть хотите?!
- Не хочу, доктор, не хочу, - успокоил её Валентин, проверяя, насколько серьёзно столкновение с "БМВ" сказалось на его способности управлять "восьмёркой". Оказалось, он может делать всё, что необходимо, только правая нога, которой он "приземлился" на асфальт после того, как его перебросило через крышу, как-то странно вела себя, но работать ею было можно.
"Там разберёмся", - решил Валентин и завёл двигатель. 
- Куда вы, больной? - запоздало крикнула толстая докторша, поняв, очевидно, только теперь, что этот странный парень, которого она изрисовала йодом и которому, она это точно знала, было очень больно, собирается куда угодно, только не в больницу скорой медицинской помощи.
- Спасибо, только вы меня с кем-то перепутали, - Валентин Огородников был предельно вежлив. - Я не больной, я здоровый... Хотя и дурной - как пробка, - добавил он про себя, но докторша, которая осталась стоять возле "Газели" "Скорой помощи", его не услышала.
- А теперь куда? Где же её искать? - спросил себя Валентин Огородников, но никаких здравых мыслей в его гудевшую голову пока что не приходило.
И вообще мыслей - тоже...
***
Франсуа и Лерка так и не появились на игре, и Жак понял, что дурные предчувствия Ларисы оправдались. Но после футбола он не стал ничего выяснять, а поехал домой, переоделся в рабочую одежду и отправился в "комнату Синей Бороды".
Жак знал, что сегодня он будет работать всю ночь, потому что работы как раз и оставалось на одну ночь... Он вспомнил старую студенческую шутку, которую часто повторяли Надя и Лариса: для того, чтобы хорошо сдать экзамен, русскому студенту не хватает одной ночи. Ему этой ночи хватит.
Конечно, не было никакой необходимости в такой спешке, потому что до приезда Ларисы оставалось ещё много времени, следовательно, Жак вполне успевал закончить работу и без этих ночных подвигов. Он и сам не мог бы объяснить себе, почему ему нужно было именно сегодняшней ночью закончить то, что он уже давно готовил как свадебный подарок для Ларисы. Да и не хотелось ему ничего объяснять. Он это сделает - и точка!
***
Досматривал футбол Владимир Иванович Птицын "в расстроенных чувствах", потому что, во-первых, Олежка так и не приехал, а во-вторых, сама игра, хоть и была очень интересной, закончилась вничью, а это было "ни себе, ни людям", как называл ничейный итог мэр.
По-своему Владимир Иванович Птицын был максималистом и любую ничью он привык расценивать как почти поражение. Хотя, реально смотря на вещи, он понимал, что в матче между сборными России и Франции - сегодняшнем матче - именно этот результат был самым справедливым, но смириться с этим он не мог. Отчасти в этом был виновен и Ростислав Филиппович Иванов, от которого исходило столько презрения к России и всему русскому, что Птицыну иногда становилось не по себе и хотелось послать этого своего парижского друга куда подальше...
А ещё лучше "начистить ему рыло", да так, чтобы гнида-профессор юшкой захлебнулся!
***
Лариса сидела на заднем сиденье "БМВ" и молчала. Её похитители, наоборот, были оживлены и радостно комментировали свою удачную акцию, и на фоне этого оживления её молчание воспринималось ими с некоторой опаской.
- П...ц, сказал отец, увидев сына под трамваем! - сидевший слева от Ларисы громила смачно выругался, и это заставило девушку, покачав головой, обратиться к нему.
- Не ругайтесь, пожалуйста.
- Чего? - оторопел громила.
- Я попросила вас не ругаться, - пояснила ему Лариса, и он в ответ глупо заржал.
- Не, ты секи, она попросила... Слышь, братва, она меня попросила не ругаться! - он не мог успокоиться, но тут в разговор вмешался Виорел: "Засохни!" - резко бросил он подчинённому.
Дисциплину Виорел поддерживал железную, и парень, обиженно сопя, замолчал.
- Кто вы такие и куда вы меня везёте? - обратилась девушка к Виорелу, поняв, что он в этой машине является "мозговым центром".
- Тебе ещё утром сказали, что с тобой хотят поговорить, а ты не обратила на это внимания, - голос Виорела был жёстким, а слова падали весомо и основательно. - Сейчас поедем к большому человеку, который ещё утром приглашал тебя в гости, а он решит, что с тобой делать дальше...
- Что он от меня хочет?
- Сначала - поговорить. А потом... Всё будет зависеть от того, как ты себя поведёшь и до чего вы сумеете договориться. Деталей я не знаю, даже знать их не хочу, - добавил он, - но, похоже, ты взяла что-то чужое, а чужое брать нехорошо... Тебя в детстве мама этому не учила? - поинтересовался он у Ларисы.
- Не твоё дело, чему меня в детстве учила мама! - отрезала девушка, и Виорел легко согласился: "Не моё".
Лариса поняла, что каким-то образом её выследили люди, которые пытались ещё утром с ней встретиться. На какое-то время эту встречу удалось отложить, но, очевидно, она, эта встреча, всё равно должна была состояться...
Она не боялась. Почему - она и сама не знала, но не боялась. Сейчас больше всего она переживала из-за того, что не знала, что случилось с Валентином Огородниковым.
Она помнила страшный звук удара металла о тело человека, глухой звук падения тела Валентина на асфальт, видела безжизненное лицо Огородникова, и больше всего ей сейчас хотелось, чтобы с этим парнем всё было в порядке.
Чтобы он выжил в этом страшном столкновении.
Больше всего ей хотелось, чтобы её дурные, её "крысячьи" предчувствия не касались всего того, что произошло с Валентином Огородниковым...
0на и не думала о том, что если её "крысячья" натура предчувствовала что-то недоброе, а с Валентином было всё хорошо, то это недоброе должно было касаться только её, Ларисы...
***
Увидев Валентина, подполковник Сидорчук молча поднялся из-за стола, подошёл к нему и отрывисто бросил: "Домой езжай!".
- Григорий Сидорович...
- Сначала езжай домой, а потом, как на человека станешь похож, а это ещё нескоро будет, поговорим.
- Я упустил их, она теперь... - Валентин беспомощно глядел на начальника угро, и Сидорчуку стало не по себе. Он вдруг понял, что парень, на котором нет живого места, не успокоится до тех пор, пока или найдёт пропавшую спортсменку. Или окончательно слетит с катушек...
- Кто тебя протаранил? Что за машина? Почему ты, чёрт тебя возьми, её не увидел вовремя и позволил сбить себя?!
- Синяя "БМВ", по-моему, “семёрка”, ехала спокойно, не было похоже, что она может как-то неадекватно себя повести... Я виноват, обе руки были заняты, не успел сориентироваться...
- Оружие?
- Моё при мне, у них оружия не было...
- Сколько человек было в машине?
- Точно - что я видел - двое на передних сиденьях. Возможно, сзади ещё кто-то сидел, но я не увидел...
- Плохо, Валя, ну ни черта у нас нет на эту машину... Не за что зацепиться. Синяя, говоришь?.. Темно ведь было, она могла быть и чёрной, и мало какого тёмного цвета: ночью все кошки серы... Искать её сейчас - без толку, пока найдём, да и потом, сейчас бандиты почти все по доверенности ездят, они на дедушек-бабушек машины оформляют. А девочку увезли,- он осуждающе глянул на Валентина. - Где её искать теперь?
- Есть соображение, Григорий Сидорович...
- Говори!
- Может, мне к ней домой подъехать, ведь те, кто её увёз, - ох, как больно было Валентину говорить эти слова, как он корил себя за то, что допустил до такого! - захотят проверить, где эта проклятая кассета, поедут к ней домой обязательно.
- И нарвутся на нашу машину?
- Да. Они не слепые, всё поймут, тогда только хуже будет...
- Предложения?
- Группу наблюдения убрать, а я "сяду" в квартире и дождусь тех, кто туда придет.
- И что потом?
- Я...
- Ты в зеркало на себя сначала посмотри, а потом "якай"! - рассердился Сидорчук. – Я!.. Разве что они тебя увидят и с перепугу в обморок попадают, а ты их резинкой от трусов повяжешь... Группу в квартиру переводить надо, и группу к подъезду. Ну их к дьяволу, бандитов этих, если они появятся, сейчас главное - девочку отбить, а они...
- Разрешите? - спросил было Валентин, но подполковник перебил его: "Не разрешаю! Получишь группу, езжай к дому девочки и жди там. Впрочем, если полагаешь, что есть какие-то более "живые" варианты, можешь их отрабатывать сам. Квартира от нас всё равно никуда не денется, в неё они обязательно полезут, лишь бы девочку с собой привезли..."
***
На урне, стоявшей возле расположенного в "башне" магазина "24 часа” сидел толстый дядька средних лет и печально смотрел по сторонам, старательно причёсывая растопыренной пятернёй разлохмаченные волоса. Он сидел так довольно давно, столь же давно был занят своей причёской. Больше этого человека ничего не интересовало, и это стало раздражать охранника, работавшего в магазине. Выйдя из помещения, в котором, несмотря на ночь, было довольно людно /магазин ведь был в центре города!/, он подошёл к отдыхающему и жизнерадостно поинтересовался: "Чего сидим?".
Запах, которым благоухал мужичок, объяснил охраннику всё: и выбор места, на котором тот сидел, и повышенное внимание к причёске, и печальный взгляд, который сейчас сфокусировался на нём, охраннике. Потом мужик улыбнулся.
- Брат, а ведь всё класс, да?
- Да, - охранник согласился с этим оптимистическим утверждением, и от этой поддержки мужичок воспрянул духом.
- И будет класс!
Это утверждение носило уже достаточно спорный характер, и охранник, который отнюдь не принадлежал к оптимистам по жизни, собирался возразить, но его собеседник не дал ему такой возможности.
- Я тебе говорю! - и большим пальцем ткнул себя в грудь.
- Тогда конечно, - пришлось согласиться охраннику.
- Брат, - восторженно глядя на него, продолжил мужичок, - давай вмажем!
Предложение было весьма соблазнительным, и охранник, с сожалением констатировав, что оно не может быть поддержано им примерно в течение как минимум пяти часов /до смены/, вынужден был отказаться.
- Не могу. Я на работе...
- На работе? - изумился мужичок и принялся оглядываться по сторонам. - Ночью? - он не мог успокоиться. - Брат, ты ночью работаешь? Глянь, как темно... там, - он указал в сторону от магазина, где и в самом деле заканчивалось освещённое пространство.
- Брат, ну ты молоток: ночью работаешь, - с восхищением продолжал он. - А я нет... - он погрустнел. - Я ночью не работаю... Не работаю... Слушай, давай вмажем, а? Стоп!!! Ты же работаешь - а на работе нельзя! Ты молоток - на работе нельзя, я знаю, я сам на работе ни-ни... ночью...
Охранник, которому расхотелось сгонять труженика с урны, собирался вернуться в магазин, но тут его энергичному собеседнику пришла в голову новая идея.
- Брат, это что, магазин?
- Магазин, - меланхолически подтвердил охранник.
- Слушай, я сейчас сбегаю, возьму банку, а ты после работы вмажешь, а? На работе нельзя! - убеждённо повторил он. - А после работы можно! - добавил он еще более убеждённо, и охранник с ним согласился.
- После работы, конечно...
- Ты сиди тут, - оживился инициатор, - а я пойду - возьму банку... Ой, нет, - засокрушался он, - мне же нельзя, нельзя, брат, нельзя... Слушай, вот тебе бабки, - он энергично выгреб из кармана комок смятых купюр, - возьми сам, брат, пожалуйста, прошу... А мне нельзя... я на работе... тоже... бываю...
Энергии мужичка хватило на то, чтобы всунуть в руку не особо протестующему охраннику деньги, после чего он на глазах скис и, приговаривая: "На работе... тоже...", сладко задремал.
Охранник оставил его в покое, и Эдик Терещенко мог спокойно наблюдать за входом в "башню", куда он собирался подняться через полчаса.
Он обманул охранника: Эдик не был "на работе", он занимался личным делом, которое, правда, требовало использования неких профессиональных навыков.
Эдик "засёк" группу наблюдения, в которой без труда "вычислил" ментов. Он видел, что окна квартиры, в которой жила Лариса, не освещены, он пытался сообразить, что ему делать дальше - много забот было у печального пьянчужки, и он, наверное, не преувеличивал, говоря охраннику о том, что он тоже "на работе".
Наблюдая за входом в "башню", Эдик увидел, как к ментовской машине подошёл невысокий парень, с трудом выбравшийся из непонятного цвета "восьмёрки", припарковавшейся рядом с магазином, и в этом парне он узнал человека, которого меньше всего ожидал встретить сейчас в Надеждинске...
***
"БМВ" плавно подкатил к воротам особняка Маслова, Виорел особым образом посигналил фарами, и ворота открылись, пропустив машину, которая аккуратно проехала вовнутрь и припарковалась на любимом месте Виорела.
Участок, на котором был выстроен особняк, был огромным, на нём спокойно мог бы расположиться средний по величине таксопарк, поэтому, хотя Маслов и собрал сегодня всех имеющихся в наличии "бойцов", тесно машинам не было.
"Бойцы" сидели в своих "тачках", лениво переговариваясь, слушая "музычку" и ждали приказа. Многие были очень недовольны тем, что сегодняшний вечер определённо "выпадал из жизни", но роптать никто не смел: Масла боялись все.
Виорел выскочил из машины и торопливо прошёл в дом. Лариса и подручные оставались сидеть в "БМВ": Виорел любил эффекты и умел их организовывать.
Маслов встретил Виорела неприветливо.
- Бочата пробухал? - въедливо спросил он.
- Задержался по делу, - Виорел специально обострял ситуацию, ему хотелось немного поиграть с всесильным шефом.
- У тебя дела появились? - Маслов старательно изобразил удивление. - Деловым стал?
- Нет пока, - нагловато ответил Виорел, и Маслов стал "закипать", чего, собственно, "рома" и добивался.
- Деловой ты наш, - ласково начал Маслов, но Виорел его перебил.
- Я девку привёз, - просто сказал он.
- Какую девку? За Лизкой же Огарок поехал?
- Ту, которую вы утром ждали...
Как и ожидал Виорел, Маслов был поражён и даже не старался это скрыть, как он обычно делал, "затемняясь" где надо и не надо.
- Чемпионку?!
- Её, - коротко подтвердил Виорел.
- Как ты её нашёл? - овладевал собой Маслов.
- Ехал мимо, случайно узнал, пригласил в гости, ей пришлось согласиться, - телеграфным стилем доложил Виорел.
- Подробнее... - попросил Маслов, и Виорелу очень понравился его просительный тон.
- Она с каким-то типом ехала в "восьмёрке", типа пришлось слегка "погладить” тачкой по голове, а девку взяли в тачку и привезли к вам.
- И как она?
Виорел задумался. Он и сам пытался дорогой определить, что представляет собой похищенная им девушка, но не смог прийти к какому-либо определённому выводу. Одно он сумел почувствовать: она не боится.
Сейчас он думал, есть ли смысл говорить об этом Маслову, и решил воздержаться - пусть сам догадывается, если он такой продуманный. Он, Виорел, своё дело сделал.
- А мне она по х... - Виорел старательно изображал беспечность.
- Ладно, сейчас всё сами узнаем, - согласился Маслов. - Тебя - благодарю, - милостиво бросил он Виорелу, - завтра рассчитаемся... Тащи сюда девку!
***
Толика Суркова уже сменили, как и обещал ему Сидорчук, сейчас возле "башни" дежурили другие люди, которые, конечно, знали Валентина Огородникова, и он их тоже знал. Поэтому, когда Валентин с трудом выбрался из своей "восьмёрки", старший машины, предупреждённый о том, что Огородников едет к "башне", пробормотал себе под нос: "На-а-ча-альство прибыло"... Он не любил Огородникова, считая его выскочкой и не без оснований полагая, что нахальный старший лейтенант пользуется особой симпатией начальства.
- Привет, - Валентин наклонился к окошку.
- Привет, - неохотно процедил в ответ старший.
- Никто не появлялся?
- Нет.
Валентин собирался переговорить с Толиком о том, как сподручнее будет организовать засаду в квартире Ларисы, обсудить с ним детали предстоящей работы, но с этим надутым индюком говорить было не о чём... Первым желанием Огородникова было развернуться и уйти, но потом он подумал, что работа есть работа, а здесь, возле дома Ларисы, обязательно должны появиться те, кто её похитил...
- Нам нужно договориться о том, как дальше работать будем, - он старался говорить дружелюбно, но это удавалось плохо.
- Давай договариваться, теперь уже что, после того, как у тебя из-под носа девчонку увели, тебе только и остаётся, что договариваться, - ехидно сказал старший.
- А ты чему радуешься? - простецки удивился Валентин, и старшему пришлось "давать задний ход".
- Я не радуюсь, чего мне...
- Ну смотри, а то я подумал было, что ты радуешься тому, что человек попал в беду, - в голосе Валентина слышалась неприкрытая угроза. - Не рой другому яму, знаешь такое?
- Чего прицепился-то? - окрысился старший. – Чем цепляться, ты бы лучше по сторонам внимательнее смотрел...
- Согласен. Но это моё дело: я ошибся, я её, ошибку свою, и исправлю. А ты будешь делать то, что нужно делать! - жёстко отчеканил Валентин Огородников, и в его голосе была такая ярость, что старший почувствовал озноб.
- Да что ты, в самом деле, - примирительно пробормотал он, и Валентин забрался на заднее сидение машины.
- Короче, так, - сказал он, после чего старшему группы и его подчинённым был изложен план, который на ходу разработали подполковник Сидорчук и старший лейтенант Валентин Огородников.
***
Парень, которого Эдик Терещенко не мог не узнать и которому в Надеждинске - по мысли Эдика - делать было нечего, перебросился парой слов с сидящими в "ментовской машине", как её окрестил Эдик, людьми, причём чуткий слух Эдика уловил, что разговор вёлся на повышенных тонах, после чего открыл заднюю дверцу и по-прежнему неловко забрался в салон.
Эта его неловкость удивила Эдика: он прекрасно помнил, что Валентин - так звали парня - в совершенстве владел своим телом, это не раз выручало его в самых сложных ситуациях, и неловкость могла означать только одно - что парень или ранен, или травмирован.
Эдик думал, стоит ли ему обращаться к давнему знакомому, может ли это как-то помочь ему в его деле. Ответа он найти пока не мог. Однако просто, по-человечески, ему очень хотелось пообщаться с парнем, с которым они не виделись уже давно, но с которым их многое связывало в прошлом, поэтому Эдик решил, что ему нужно "установить контакт" с Валентином, а дальше видно будет...
По-прежнему изображая пьяного, Эдик неловко поднялся со своего "трона", постоял рядом с дверью в магазин, держась за неё двумя руками, как бы не решаясь оставить "точку опоры", затем, краем глаза увидев, что парень выбрался из машины, направился к нему, широко улыбаясь и даже растопырив руки - как бы желая его обнять.
***
Обсудив с сидящими в машине людьми их действия, Валентин, покряхтывая, стал вытаскивать своё изрядно побитое тело из тёплого салона, и, оказавшись на улице, начал перемещаться в сторону своей многострадальной "восьмёрки". Он обнаружил некую фигуру, оказавшуюся на его пути, и, наученный горькие опытом сегодняшнего вечера, внимательно всмотрелся в плотного пьяного мужика, который приближался к нему с идиотской улыбкой и раскинутыми в знак приветствия руками.
Он мгновенно узнал этого человека, и это узнавание было неожиданным, но очень приятным. Однако он должен был учитывать взгляды сидящих в машине коллег, их реакцию, поэтому Валентин несколько растерялся, не зная, как себя вести. На помощь пришёл "мужичок".
- Брат, ты на тачке, да? Отвези меня домой, хорошо? Понимаешь, мы сегодня отмечали, - последовал характерный, понятный любому русскому человеку, жест, - отмечали на работе... я работаю! - с гордостью сказал "мужичок". - А мы отмечали... - добавил он. – Отвези, - попросил он Валентина. - Уже ночь! - с энтузиазмом сообщил он. - Поэтому я хочу домой...
"Мужичок" говорил громко и обращался не только к Валентину, а и ко всей улице: не услышать его в милицейской машине было невозможно, и старший с интересом смотрел на собеседников.
- Ты где живёшь? - с отвращением спросил Валентин Огородников, и "мужичок" обрадовано сообщил: "Тут!".
- "Тут" - это где?
- Ну в городе же! - удивился непонятливости своего собеседника "работник".
- Это я понимаю, что не на Луне. В городе - где?
- На Луне я не живу, - подумав, сообщил "мужик" вроде бы как даже и с сожалением. - На Луне вообще люди пока ещё не живут...
Похоже, он собирался развивать этот тезис, но Валентин Огородников, донельзя раздражённый, прорычал: "Если ты сейчас не скажешь, где ты живёшь, то я тебя на Луну пешком отправлю!".
Такая перспектива, как это было очевидно по его поведению, "мужичка" не прельщала, поэтому он зачастил.
- Я на Луну не хочу, брат, я домой хочу. Да тут всего пару кварталов, тут недалеко. Но, - он честно признал свою несостоятельность, - я сам не дойду. Мне тяжело... Ты отвези меня, ладно? Я заплачу, деньги у меня есть, - он полез в карман. - Деньги есть... а ходить тяжело...
- Садись в машину, пьянь, и благодари Бога, что я сегодня добрый. Живее! - поторопил его Валентин, и обрадованный "мужичок" полез в "восьмёрку", пытаясь занять место водителя.
- Да не сюда, чучело! - Валентину пришлось подхватить его под руку и подвести к нужной дверце.
- Благодарю!
Старший группы наблюдения и его люди покатывались от хохота, наблюдая за тем, как старший лейтенант Огородников объяснялся с "наехавшим" на него пьянчугой: цирк бесплатный!
Когда же Валентину пришлось "препровождать" своего нежданного пассажира на его место, машина затряслась от хохота трёх здоровых мужиков, которым впервые за сегодняшнюю ночь досталось немного простой человеческой радости - посмеяться над тем, что смешно.
Валентину с большим трудом удалось устроить порывавшегося сесть за руль пассажира на его месте, застегнуть ремень безопасности, против чего "мужичок" бурно протестовал, и, наконец, сдвинуть “восьмёрку” с места и медленно отъехать от "башни".
В отъехавшей от "башни" машине какое-то время было тихо, но вот она завернула за угол и стала недосягаемой для наблюдателей. Проехав для верности пару кварталов, Валентин притормозил, остановился, обернулся к Эдику и протянул ему руку:
- Здравствуете, Эдуард Николаевич!
- Здравствую, Валя. Ты тут как и зачем оказался?
***
Наверное, это может показаться невероятным, но Лариса, сидя между двумя "шкафами" в "БМВ" Виорела, которая стояла во дворе "имения" Валерия Игоревича Маслова, мирно дремала в то время, когда владелец автомобиля докладывал своему хозяину о подробностях операции по её, Ларисиному, захвату.
Она задремала, и неожиданно ей опять приснился её "сон-кошмар", как она называла этот, постоянно посещающий ее, сон с самого первого раза, когда ещё девчонкой она впервые проснулась в холодном поту и прибежала в постель к перепуганной Ядвиге...
...Ларисе снилось, что она входит в какую-то комнату, которая напоминала ей дворец Снежной Королевы из сказки Андерсена - в книжке, которую Ядвига хранила ещё с времён своего собственного детства, была иллюстрация, и эту картинку Лариса узнавала в своём сне.
В этой комнате очень холодно, всё - пол, стены, потолок - блестит льдом, а посредине комнаты, прямо с потолка, свисает потрясающей красоты подвенечное платье, тоже всё сверкающее - только не холодным, а тёплым, притягательным блеском.
Она, Лариса, подходит к этому платью, она знает, что это её платье, она готова надеть его на себя... Но в то мгновение, когда она протягивает к нему руки, обязательно появляется кто-то, кто это платье у неё отбирает...
Кто-то очень страшный, и она не видит, кто это, не видит его лица, но знает, что оно тоже очень страшное...
Этот страшный "кто-то" не просто отбирает у неё платье, но рвёт его на части, кромсает, разбрасывает клочья блестящего подвенечного наряда по холодному полу комнаты и топчет их ногами, громко хохоча при этом...
...Обычно этот сон предвещал Ларисе что-то нехорошее, он предшествовал этому нехорошему в жизни, и сначала оно появлялось во сне.
Так бывало уже не раз, и сейчас Лариса хотела проснуться, тем более, что это и был не сон, а полудрёма, но в этот раз всё во сне стало по-другому...
...Когда этот страшный "кто-то" снова отобрал у неё платье и собирался разорвать его, неожиданно в комнату вбежал Жак. Он подскочил к этому страшному существу и вырвал платье из его ужасных рук, которых так боялась Лариса. Существо сделало шаг к Жаку, но любимый Ларисы просто взмахнул рукой в его сторону, и неожиданно из этого страшилища пошёл пар, само оно стало съёживаться и постепенно растаяло...
А Жак протянул Ларисе платье, и во взгляде его было столько любви, нежности, тепла...
- Эй, ты, спящая красавица! - потряс её за плечо Виорел. - Пошли к хозяину, он с тобой говорить будет.
Виорел не мог понять, почему девушка, которую он и два его подручных вели в дом к Маслову, счастливо улыбалась. На его взгляд, в предстоящем ей разговоре ничего хорошего её ждать не могло...
***
- ... почти закончено... - Валентин закончил свой рассказ и посмотрел на Эдика Терещенко.
Буквально за пять минут он рассказал "Эдуарду Николаевичу" всё, что мог рассказать, и теперь считал себя вправе задать вопрос:
- А вы, Эдуард Николаевич, какими судьбами в Надеждинске оказались? Тоже по работе, - она засмеялся, вспомнив, с каким жаром "пьяница" Эдик рассуждал о работе.
- Нет. Как принято говорить, по личному делу.
- Рассказать можете? Может быть, я вам чем-то смогу помочь? - Валентин скривился: "помощник" вспомнил, что сегодня он уже один раз "помог" тем, кто похитил Ларису.
- Брат у меня есть, двоюродный. Он живёт во Франции, в Париже. У него здесь девушка, жена будущая, ну...
- Лариса Сизова? - утвердительно спросил Валентин, перебив Эдика, который удивлённо посмотрел на него.
- А ты её откуда знаешь?!
- Я... - здесь Валентин выругался, и Эдик Терещенко удивился ещё больше: он хорошо помнил, что раньше Валентин резко отрицательно относился к неформальной лексике.
- Я, Эдуард Николаевич, как последний идиот сегодня эту девушку упустил...
- Как упустил? В деталях можно?
И Валентин в деталях рассказал ему обо всем, что произошло сегодня вечером, подробно объяснив, каким лопухом оказался он в той ситуаций, когда некто похитил Ларису.
Слушая Валентина, Эдик внутренне холодел: он и не предполагал, что дело окажется таким серьезным, что Лариса окажется втянута в такие крупные криминально-государственные разборки. И в который раз он подивился чутью матери и тётки, которые сразу это почувствовали и приняли все возможные меры. Теперь он, Эдик, должен был спасти девушку, без которой его преуспевающий толстый брат на всю жизнь мог остаться одиноким. "Как я", - горько подумал Эдик.
- Что ты уже сделал? - спросил он, и Валентин опять же подробно перечислил всё, что было сделано для установления местонахождения Ларисы. Разумеется, все эти меры не дали результата.
- Что ты собираешься делать дальше? - Эдик спросил то, что и сам Валентин спрашивал у себя, но безответно...
- Ясно, что она у кого-то из бандитов, но у кого? Сегодня ночью обе "малины" будут "расчищены", но, если она там, то полномасштабная операция может оказаться слишком опасной для неё: кто его знает, что эти отморозки придумают, могут и заложницей её взять, с них станется!
- Значит, нужно сделать так, чтобы к этому времени её там уже не было, - подытожил Эдик. - Если бы знать, где это?
- У меня есть последнее средство, но для этого нужно точно знать, где её прячут...
- Что за средство? - поинтересовался Эдик.
Валентину было мучительно стыдно, что ради спасения девушки он должен снова, будет обратиться к ненавистному ему Боссу, но это было, действительно, последнее средство. Как ни крути, но это обращение было распиской в собственном бессилии, признание в невозможности самому исправить свою ошибку.
Неожиданно Валентин подумал, что несколько часов общения с Ларисой заставили его по-новому посмотреть на то, чем он занимался в жизни: если бы раньше ему сказали, что он ради спасения жизни человека способен определённым образом поставить под угрозу выполнение служебных обязанностей, он отнёсся бы к этому утверждению скептически. Дело в том, что в своей жизни Валентин превыше всего ставил работу, в которой достиг немалых высот, и ради работы он привык жертвовать всем остальные. Собственно говоря, он не воспринимал это как жертву, просто делал то, что нужно было делать, и платил за достижение цели ту цену, которую нужно было платить.
К тому, что может наступить момент, когда достижение цели придётся оплатить ценой собственной жизни, он относился как к одному из возможных вариантов, не самому, конечно, приятному, но и не самому худшему, главное было, как он считал, чтобы "товар был по цене".
Сейчас же он впервые ощутил, что никакими достижениями не может быть оправдано равнодушие к судьбе другого человека, что нельзя в интересах дела манипулировать судьбами других людей. Ощущение это было для него новым, оно сильно осложняло его работу, но он обязан был сделать всё, чтобы сохранить жизнь этой удивительной девушки, которой выпала счастливая судьба - она становилась необходима любому человеку, который встречался с ней в жизни, одаряла его теплом своего сердца и согревала ему жизнь...
Но для этого нужно было опять обращаться к Боссу...
- Какое средство? - нетерпеливо наполнил о себе Эдик, и Валентин объяснил ему, кто такой Босс и какова его роль во всех происходящих событиях.
- Да, это должно сработать, - задумчиво, взвешивая все возможные варианты, проткнул Эдик. - Но оно сработает только в том случае, если мы точно будем знать, в какой именно точке находится Лариса. Босс приучил их, что он "всезнающий и всемогущий", - Эдик попытался усмехнуться, но получалось плохо, оскал какой-то, а не привычная улыбка Эдика Терещенко. – До сих пор они получали точнейшие инструкции, привыкли его бояться, поэтому сейчас лопухнуться нельзя: они поймут, что Босс блефует, и тогда всё станет очень плохо. Тогда вся операция может полететь к чертям собачьим...
- Проблема №1, - поддержал его Валентин.
- А у кого она может быть, ты сам-то как думаешь?
- Наверное, и у тех, и у тех...
- Да-а, Валюша, что-то ты в последнее время стал соображать не очень, прямо скажем, - Валентин удивлённо посмотрел на Эдика: неужели Эдуард Николаевич нашёл решение проблемы?
- Ты сказал, что в течение дня на Ларису дважды пытались совершить нападение, так я запомнил?
- Так точно...
- Оба раза - типичные "быки"?
- Да...
- "Быки" были разные?
- ?
- Ну "под кем они бегают"? Под одним хозяином, или хозяева у них разные?
- Конечно! - понял мысль Эдика Валентин. - Ведь если у них разные хозяева, то это значит, что Ларису ищут равные группировки, как же я сам не додумался!
- Так как?
- Сейчас, Эдуард Николаевич, сейчас я всё узнаю! Понимаете, когда утром взяли первую "бригаду", я к этому делу никаким боком не касался, оно меня не интересовало, - Эдик усмехнулся и хотел что-то сказать, но Валентин продолжил. - Я сейчас перезвоню, и все станет ясно.
- Звони, дорогой, звони...
Коротко переговорив с дежурным, Валентин выяснил, что оба раза Ларисой Сизовой интересовались люди Валерия Игоревича Маслова.
- Значит, - удовлетворённо сказал Эдик, - это его люди всё-таки сумели её похитить... Способные ребята, ничего не скажешь...
Валентин хотел что-то сказать, но промолчал.
- Ну что, теперь у нас есть необходимая информация для Босса?
- Можно ехать, Эдуард Николаевич, - Валентин завёл двигатель, и они отправились в тайное убежище Босса...
***
Водители и пассажиры редких в это время суток машин, пролетавших по трассе "Надеждинск-Камск", не обращали особого внимания на три "Икаруса", стоившие "в кармане" трассы недалеко от официальной - в виде дорожного указателя и алюминиевой стелы - границы города металлургов. Россиян, половина из которых по причине экономических преобразований "челночила" как по своей стране, так и по ближним-дальним зарубежьям, давно уже не удивляли караваны автобусов, ночами перемещающиеся из одного населённого пункта в другой - привычно дело!
Но это были не обычные "Икарусы". Их пассажиры, о которых уже говорилось, сейчас сноровисто облачались в странные - для "челноков уж точно! - одежды, призванные обезопасить их носителей от нежелательных контактов с колющими, режущими и летающими с большой скоростью предметами, способными причинить большое, иногда непоправимый вред человеческому организму.
Сама процедура облачения была для них столь же привычным делом, как и для челноков - их поездки: они тоже выполняли свою работу, просто работа у них была такая...
Пока подчинённые готовились к тому, что им необходимо было сегодня ночью осуществить, в машине генерала старшие групп внимательно слушали своего начальника, который в последний раз уточнил детали предстоящей операции. Эту операцию отличало от множества ей подобных, проведённых в последнее время, только то, что по масштабу она могла считаться выдающейся. Предполагалось, что сегодня город Надеждинск уже к утру окажется "вольным городом" - во всяком случае, на какое-то время. Потому что свято место пусто не бывает, и на место тех, кого сегодня ночью окажется там, где они давно уже должны были находиться, со временем придут новые любители чужого, которых в своё время также придётся "переубеждать"…
Преступность была всегда и будет всегда - в этом собравшиеся в автомобиле генерала были убеждены, но они так же точно знали, что это не повод для того, чтобы поднимать руки и позволять преступности править страной...
Слишком уж вольготно чувствовал себя в России в последние годы криминал, и далёкий от места событий ВВ сейчас отрабатывал на примере Надеждинска схему, которую он собирался использовать в дальнейшем для того, чтобы в его стране вор сидел не в парламенте, не в кресле директора банка или председателя правления банка, не в каком-то другом мягком кресле, а там, где ему и положено сидеть...
***
Ещё не полностью отойдя от своего сна, который - вместо кошмара - принёс ей необыкновенную, ранее не испытанную, радость, Лариса оглядела место, куда её привезли такие бесцеремонные новые знакомые. А посмотреть было на что.
Огромный двор был заполнен автомобилями: здесь были по преимуществу иномарки, причём предпочтение отдавалось продукции фирм "БМВ" и "Опель", а также отечественные - "от восьми до десяти". Машин было много, и в них располагались субъекты, которые, вероятно, не сильно отличались от тех, кто доставил Ларису в это "место для избранных".
Но главным, конечно, был сам дом, к которому сейчас вели Ларису её сопровождающие. Сказать, что дом был большим, - это значило ничего не сказать. Он не был большим - он был огромным, рядом с ним дом, который купил Жак, мог бы показаться игрушкой из детского набора "Сделай сам".
Огромный дом производил странное впечатление: он казался не жилым помещением, а чем-то вроде склада, причём окна всех трёх этажей этого "дома-склада" были забраны толстыми решётками, прутья которых были приварены крест-накрест, на манер тюремных решёток. Хозяин, не жалевший денег на строительство, специально приказал архитекторам, чтобы "всё путём было", чтобы на окнах стояли не новомодные ажурные решёточки, а добротные "квадраты" из толстых прутьев. Тем же, кто интересовался, почему решётки на окнах всех этажей, Маслов отвечал просто "Мне так спокойнее".
Лариса уже поняла, где она оказалась, и это заставило её определить, как ей нужно себя вести. Как ей показалось, она нашла правильную линию поведения в непростом, ей было это ясно, разговоре с таинственным пока "хозяином" похитившего её цыгана.
Человек, который сидел за столом в просторном, богато отделанном кабинете, напомнил ей своим внешним видом одного из её институтских преподавателей, но, в отличие от этого милейшего доцента, которого любили все студенты, к этому "доценту" ей не хотелось бы попасть ни на зачёт, ни на экзамен, ни даже на консультацию...
Она очень жалела, что не смогла вспомнить имя-отчество Маслова, но полагала, что поначалу будет достаточно и фамилии.
- Здравствуйте, господин Маслов! - приветливо обратилась она к изумленному таким, обращением хозяину кабинета, который даже из-за стола выскочил по этому случаю.
- Ты меня откуда знаешь? - оторопело выпалил он.
- Я не могу припомнить, когда это мы с вами переходили на "ты",- спокойно сказала девушка, - никак не могу припомнить...
- А мы знакомы? - уже спокойнее спросил Маслов.
- Заочно, - лаконично ответила Лариса.
Маслов кивком головы отпустил своих "быков", после чего, спохватившись, указал гостье рукой на кресло: "Прошу!".
- Спасибо, - с достоинством поблагодарила его Лариса, опускаясь в удобное, мягкое кресло.
- Так мы знакомы? - повторил свой вопрос Маслов, и девушка в ответ грациозно кивнула головой.
- Заочно. Мне Женька рассказывал, что работает на некоего господина Маслова. Когда сегодня утром со мной пытались пообщаться люди, один из которых был очень плохо воспитан, я подумала... К сожалению, потом пришли ещё двое: эти были вообще невоспитанные, они даже в дом вошли без разрешения...
- Если ты такая умная, - перебил ее Маслов, но девушка не дала ему продолжить.
- Господин Маслов! Если вам не нравится такое обращение, то скажете, пожалуйста, мне свои имя и отчество, я вас буду называть так, как у нас, в России, принято. Но давайте на "вы" - мне не очень хочется переходить с вами на "ты"!
- Ты, наверное, думаешь, что ты здесь хозяйка положения... - злобно прошипел Маслов. - Ошибаешься, девочка: хозяин здесь я! Один-единственный хозяин, поэтому именно я определяю, как и к кому обращаться, ясно тебе?!
- Не понять вас трудно, вы вполне убедительны, - успокоила его Лариса. - Только вы не умеете слушать других, я понимаю, вы, вероятно, большой босс среди своих людей...
При последних словах Ларисы Маслов вздрогнул и внимательно посмотрел на девушку: что это, случайная обмолвка - или она что-то знает? Но что она может знать?
- ..., поэтому вы привыкли, что внимательно слушают вас, а сами обычно не утруждаете себя подобными мелочами. Мне очень жаль...
- Короче: где кассета? - оборвал её Маслов.
- Какая именно кассета вас интересует? - спокойствие Ларисы было потрясающим. - Их, как оказалось, две, и одна из них не имеет к вам никакого отношения. Она-то как раз и сохранилась.
- Ты откуда знаешь? - рявкнул Маслов.
- Вы скажете, наконец-то, мне свои имя и отчества? - Лариса тоже рявкнула в ответ: клин клином вышибают, особенно в общении с такими тупыми, но хитрыми "хозяевами положения"...
- Валерий Игоревич... - сдался Маслов.
- Очень приятно, Валерии Игоревич, - светским голосом проговорила она. - А меня - Лариса Леонидовна, можно просто Лариса...
- Почти как "просто Мария", - неожиданно пошутил Маслов. - Так я не понял, откуда ты знаешь, что кассет было две - кстати, я сам об этом ничего не знаю, и куда делась вторая кассета, которая, как ты говоришь, не имеет ко мне никакого отношения?
- Отвечаю на ваши вопросы в порядке их поступления, - Ларисе, казалось, доставляло удовольствие быть безукоризненно вежливой и выстраивать безупречно точные словесные конструкции. - О том, что кассет было две, мне стало известно потому, что я сама привезла эти самые две кассеты из Парижа...
- Это я уже понял... - буркнул Маслов.
- Но я всего лишь отвечаю на ваш вопрос, - уточнила свою позицию Лариса. - Относительно второй кассеты: она лежала у меня дома, а сегодня утром её не оказалось там, куда я её положила. Поэтому ответить на ваш второй вопрос - куда она делась? - я не могу: сама не знаю...
- А кто знает? - угрюмо спросил Маслов..
- Тот, кто её оттуда взял, - пояснила Лариса.
- Да кто он такой, этот твои "тот"?! - взорвался Маслов.
- Валерий Игоревич, если бы я об этом знала, то кассета давно была бы у полковника милиции Огурцова Олега Ивановича, который сегодня весь день пытался это выяснить. Но безуспешно, - добавила она, твёрдо решив не впутывать в это дело ещё и Сашку: хватит, что этого дурня ищет милиция, не хватало только, чтобы и бандиты им зашлись, не доведи Господь!
- У Огурца? – переспросил Маслов.
- У Олега Ивановича Огурцова, мне он так представился...
- Так у него кассеты нет?
- К сожалению.
- Тебе чего жалеть-то об этом?
- Видите ли, Валерий Игоревич, - Лариса настроилась на долгое объяснение, - эта кассета приносит людям только одни несчастья. Сначала Женька из-за неё погиб, - она прикусила губу и продолжила, - теперь вот у меня неприятности. Я знать не знаю и не желаю знать, что там на ней, на этой кассете, но я её уже сейчас ненавижу! Если бы она ко мне попала, я бы её сожгла, ей-Богу!
- Не твоё это дело, - перебил её Маслов. - Я, кстати, не уверен, что ты не знаешь, где она, кассета эта...
- Разрешите узнать, в чём кроются истоки вашей не-уверенности, - Лариса произнесла последнее слово именно так: по частям.
- Язык у тебя подвешен слишком хорошо, - признался Маслов, - а руками и ногами ты владеешь ещё лучше, чем языком. Мой парень, который привёз тебя, доложил, что ты утром положила "быка" как маленького, а это уметь надо!
- Так я и умею, - охотно объяснила ему Лариса. - Я ведь давно уже занимаюсь разными восточными единоборствами, названия не называю, чтобы вы не мучились, и поэтому я многое умею…
- Вот-вот, и сейчас ты языком мелешь потому, что поняла: попалась, дальше некуда, нужно шкуру спасать!
- Валерий Игоревич... - укоризненно протянула Лариса. - Вы производите впечатление вполне интеллигентного человека, зачем же употреблять такие выражения?
- А затем, что я бандит! - хищно сказал Маслов. - Именно так называют таких, как я, окружающие меня "порядочные люди". Что молчишь?! Возражай?
- Трудно возразить, - задумчиво сказала Лариса. - Конечно, как я поняла, ангелом с крылышками вас, наверное, и лучшие друзья не назвали бы, но лично мне вы пока что не сделали ничего плохого...
- Это пока что, - уточнил Маслов. - Мне и не хочется делать тебе ничего плохого, но ты и меня пойми: кассета-то мне нужна, это моя вещь, за которую я деньги уплатил, и немалые деньги...
- Но я и в самом деле не знаю, где она!
- Хочу тебе верить, но не могу, - Маслов, казалось, размышлял вслух. - Пропала она, если ты правду говоришь, из твоего дома, а ты мне говоришь, что даже не можешь предположить, куда она делась... Но ведь так не бывает, согласись? Ладно: ты не знаешь, куда она делась, но хоть какие-то предположения о том, кто её мог взять, у тебя должны быть, это же твой дом... Значит, ты меня за идиота держишь, хочешь мне лапшу на уши навешать, а такое прощать нельзя! Поэтому ты пока посиди, подумай, может, вспомнишь, а если нет, - тут на лице Маслова расплылась мечтательная садистская улыбка, от которой Ларисе стало по-настоящему страшно, - то мы тебе, Лариса Леонидовна, - он издевательски почтительно произнёс имя и отчество девушки, - покажем сегодня представление в двух частях: сначала одна хорошая девушка будет просить, чтобы её полюбили, а потом, если ты и после этого не вспомнишь, куда могла кассета деться, мы тебя полюбим... Крепко полюбим, мало тебе не покажется, видишь, сколько у нас красавцев во дворе собралось, все молодые, кровь играет, душа горит...
И Валерий Игоревич Маслов мелко засмеялся дребезжащим смешком..
***
Полковник Огурцов находился в своём кабинете, когда позвонил Сидорчук и сообщил, что только что какая-то неустановленная машина сбила Огородникова и увезла в неизвестном направлении Ларису Сизову.
- Кого? - переспросил Огурцов.
- Сизову Ларису Леонидовну, которая привезла то, что вас интересует, для Масла и банды, - пояснил Сидорчук, гадая, на самом ли деле полковник забыл, кто такая Лариса Сизова, или это его форма "вхождения в ситуацию".
- А Огородников твой куда смотрел? - сурово спросил полковник, и Сидорчук принялся объяснять, что в случившемся вины Огородникова, на его, Сидорчука, взгляд, нет.
- Значит, ты виноват, нельзя было отправлять его одного, - отрезал полковник.
- Так точно, я, - согласился Сидорчук.
- Что делается для установления местонахождения Сизовой?
- Работаем...
- Результат? По нулям?
- Пока да, - вынужден был признать Сидорчук.
- Искать надо! - раздражённо бросил полковник: он уже плотно "въехал" в ситуацию и понимал, что девушке, с которой он провёл почти весь день и которая ему очень понравилась, может быть очень плохо, если её не "отобьют" у бандитов.
- Я у себя. Докладывайте всё, что только станет известно, немедленно! Жду!
***
Специалисты, прибывшие из Камска в Надеждинск в трёх автобусах "Икарус", были готовы к выполнению поставленных задач: экипированы, вооружены, каждый получил конкретное задание и, выражаясь военным языком, "знал свой маневр".
Сверхзадачей операции - это подчеркнул ВВ в разговоре по радиотелефону с руководившим операцией генералом - должно было стать выполнение задания без применения оружия, без "холодного груза" среди тех, кого предполагалось препроводить в специально приготовленные в Камске камеры следственного изолятора Управления. Потому что стрельба, по глубокому убеждению ВВ, может становиться аргументом в тех случаях, когда все иные аргументы оказались неэффективны. Пока же существовала возможность добиться своего с помощью результатов огромной предварительной работы, фактора внезапности, обеспечения сосредоточенности противника на ограниченном пространстве и применения спецсредств, личное оружие каждый из участников операции должен был держать наготове, но не применять.
Сначала "Икарусы" должны были подъехать к зданию городского отдела внутренних дел, где генерал должен был провести небольшие кадровые изменения в руководящем составе этого подразделения МВД, на что у него было соответствующее "благословление" министра, полученное им по факсу и, как уже отмечалось, подписанное министром только после убедительных аргументов, представленных ВВ в их телефонном разговоре...
***
Ларису отвели в одну из комнат на втором этаже дома Маслова, которая, очевидно, была предназначена для приема гостей, не слишком предрасположенных оставаться под гостеприимной кровлей хозяина дома: в ней, помимо зарешёченных окон, которые, как уже отмечалась, были на всех этажах, была дверь, похожая на дверь сейфа, не имевшая с внутренней стороны ни ручек, ни ключа, ни каких бы то ни было приспособлений, позволяющих предположить, что её можно открыть изнутри.
В отличие от роскошного кабинета хозяина и богатого убранства комнат и коридоров, через которые проходила Лариса по пути в эту комнату, ее меблировка могла считаться спартанской: диван, рахитичный столик и стул - больше в комнате ничего не было.
Оставшись одна, Лариса попробовала проанализировать свой разговор с Масловым, пытаясь понять, где и в чём она ошиблась, но потом поняла, что дело не в ней: Маслов с самого начала решил не выпускать её из дому, рассчитывая добиться признания в том, что она знает, где находится кассета. Поэтому переубедить его "словесной игрой" было невозможно, здесь нужны были аргументы более основательные, и Лариса должна была их отыскать до тех пор, пока за ней не придут подручные Маслова. К этому времени она должна была уже точно знать, что ей нужно будет делать для того, чтобы не стать второй участницей гнусного "спектакля", который собирался устроить Маслов.
Диван, против ожидания, оказался удобным, и Лариса легла на спину, расслабившись и сосредоточившись на своих ощущениях. В ситуации, в которой она оказалась, рассчитывать она могла только на себя, потому что, во-первых, она не знала, что именно произошло с Валентином Огородниковым: когда она его видела в последний раз, он был в очень плохом состоянии.
А во-вторых, даже если Валентин ее и ищет, а она не сомневалась, что это так, если только он уцелел в передряге, в которую попал, то найти её будет не так-то просто. Для этого нужно время, а Маслов, как она поняла, намеревался "отправляться в театр" совсем скоро...
Итак, рассчитывать в данной ситуации она могла только на себя, помощь извне, даже если и придёт, может оказаться запоздалой...
***
Валерий Игоревич Маслов был недоволен собой: с достойными соперниками он старался вести себя достойно, а здесь блефовал, причём блефовал внаглую, стараясь обмануть девушку, которая, в общем-то, произвела на него отличное впечатление. Она вела себя достойно, эта девушка, она его не боялась и старалась доказать ему это - и Маслов не мог не оценить такое поведение, ведь девчонка явно не дура и понимала, в чьих руках оказалась.
Конечно, он не собирался трогать её, не собирался показывать ей "концерт" Лизки-"Петровны", потому что девчонка была мировой знаменитостью, это не дур-школьниц "натягивать", за это можно получить па полной программе. Из-за такого человека даже купленные менты должны будут шевелиться, и здесь маньяка-насильника вместо себя не подставишь, тем более, что хорошо известно, кто искал эту девчонку...
Маслов хотел было вызвать Сашу, попросить, чтобы он подготовил ему кое-какие бумаги, но с неудовольствием вспомнил, что парень попросил разрешения отлучиться на пару часов в город, что-то там у него неотложное случилось. Пришлось отпустить: Саша жил в доме-офисе, почти не бывал за пределами "имения", и Маслов полагал, что отлучился он действительно по важному поводу.
Так, строго говоря, оно и было, потому что сейчас его секретарь сидел в кабинете директора фирмы "Форвард" и подробно отвечал на задаваемые ему Поликарповым и Леженцевым многочисленные вопросы...
- Значит, говоришь, полон двор народу? - переспросил Поликарпов, и Саша подтвердил это.
- Все, кроме тех двух "бригад", которые на девке засыпались, -  интеллигентный на вид, Саша в совершенстве владел блатным жаргоном и любил им пользоваться, хотя при разговорах с Масловым избегал неформальной лексики: ценил душевные запросы шефа.
- Со стволами?
- Волын не видел, так ведь их же напоказ и не носят.
- А как насчёт наружки? - подал голос Леженцев.
- Как обычно, - ответил Саша, - вроде бы ничего нет особенного.
- Когда они собираются нас мочить? - задал главный в этой ситуации вопрос Поликарпов.
- Не знаю... По-моему, они и сами этого пока что не знают. Сначала вроде вот-вот должны были ехать, я уже звонить вам собрался, а сейчас что-то менжуются...
- Почему - как думаешь?
- Почему? - Саша почесал в затылке. - Не знаю, ей-Богу, не могу сказать... Может, из-за девчонки этой?..
- Она ему что-то сказала?
- Полагаю, что нет... Впрочем, я же сразу свалил, о чем они там базикали - я не знаю, но девка - не похоже, чтобы она его боялась, она так спокойненько себя вела...
- Хорошо. Ты, Саша, пока у нас побудь, ты человек ценный, нам тебя опасности подвергать никак нельзя. Пройди, тебя проводят...
Саша спокойно поднялся и вышел, а Поликарпов сказал: "Когда Масла замочим, его рядом положим, с пушкой, пусть думают, что он шефа своего любимого от этой большой любви и грохнул...
***
Босс был очень недоволен самим фактом своего вмешательства в судьбу Ларисы Сизовой не потому, что имел что-то против самой Ларисы, наоборот, он более чем желал помочь девушке, это было для него вопросом чести. Дело было в другом: он понимал, что в случае с Ларисой его вмешательство выходит за им же самим очерченные рамки, а это не может не насторожить того же Маслова, хитрость которого намного превосходила его ум. Но сейчас именно хитрость могла помочь Маслову правильно "прочитать" эту ситуацию...
Кроме того, на общий ход развития событий судьба Ларисы Сизовой не могла оказать никакого влияния, здесь всё было предрешено, спасти "мазутку", мэра, начальника горотдела и "парижанина" Иванова уже никто не мог, никакие сверхъестественные обстоятельства. Поэтому, если подходить к картине объективно, необходимости в его личном вмешательстве не было никакой. Только вот он сам знал, что не может не вмешаться...
***
Из машины генерал позвонил в горотдел, попросил соединить его с полковником Огурцовым и поставил его в известность о том, что через несколько минут подъедет к нему. Огурцов пообещал дождаться его в своём кабинете.
Этот звонок встревожил Огурцова, потому что он хорошо знал генерала - всё-таки крутились в одной области на руководящих должностях, отношения их были ровными, они даже симпатизировали друг дружке, но сейчас голос давнего знакомого был каким-то извиняющимся...
Генералу также было не по себе: он выполнял задание, приказ, действовал строго по закону, но где-то в глубине души ему было жаль своего хорошего знакомого полковника Огурцова, которого он считал вполне нормальным мужиком и квалифицированным специалистом. Деталей дела, связанного с Огурцовым, он не знал, этого ему и не нужно было знать, но отстранение от занимаемой должности по личному распоряжению министра внутренних дел - это говорило само за себя.
Несколько утешало генерала то, что мера пресечения была выбрана такая, которая оставляла надежду на более или менее удачное разрешение "дела Огурцова" - а в том, что такое дело в скором времени появится, генерал не сомневался.
Он вошёл в кабинет полковника Огурцова сам, оставив всех сопровождающих в приёмной, и Огурцов по его виду всё понял.
- Господин полковник, - казённым голосом произнёс генерал, - прошу вас ознакомиться с распоряжением о временном отстранении вас от руководства Надеждинским городским отделом внутренних дел...
Не изменившись в лице, полковник Огурцов взял протянутую ему бумагу, внимательно прочитал её и спросил: "Кому прикажете передать дела?".
- Подполковнику Сидорчуку, - последовал ответ.
- Какова мера пресечения на период служебного расследования? -поинтересовался Огурцов, и тут же пожалел об этом: получалось, он как бы выпрашивал снисхождение...
- Подписка о невыезде, Олег Иванович, - ответил генерал.
- Разрешите быть свободным?
- В интересах... - начал было генерал, но Огурцов не дал ему закончить.
- Понимаю... Значит, всё-таки... задержание?
- До утра, Олег Иванович.
***
После извещения полковника Огурцова о его отстранении от должности и препровождения полковника в один из кабинетов, где за ним остался присматривать молчаливый крупный парень, генерал вызвал к себе подполковника Сидорчука, который, конечно же, как и всегда, знал обо всём, что произошло.
- Временно вы назначены исполняющим обязанности начальника Надеждинского городского отдела внутренних дел, - и Сидорчук получил из рук генерала "свою бумагу".
Генерал подождал, пока подполковник ознакомится с ней, предложил ему сесть и спокойно сказал:
- А теперь, Григорий Сидорович, настала очередь ваших досье...
Сидорчук ничему не удивлялся: он давно уже знал, что тот ход событий, который "организовал" полковник Огурцов, может закончиться только так и не иначе. Сейчас подполковник подумал о том, что та операция, которую он сегодня ночью собираемся провести, может стать и ненужной, если генерал и его люди также нацелены на Маслова, Поликарпова и Леженцева. Необходимость координации действий стала очевидной, и генерал, как бы услышав его мысли, негромко сказал:
- Мне бы очень не хотелось, Григорий Сидорович, чтобы наши люди из-за несогласованности руководителей натворили дел или, не дай Бог, покрошили друг друга. Наше руководство очень ценит вашу принципиальную позицию в данном вопросе, восхищается проделанной вами работой, но вы должны со мной согласиться, наступило время согласованных действий? Пора от "Робин-Гудства" переходить к согласованной, планомерной, аккуратной работе. Самое главное - к согласованной! Хватит нам локтями толкаться и мешать друг другу, дело-то ведь общее делаем. Как когда-то поэт Маяковский сказал: "Сочтёмся славою - ведь мы свои же люди!". Вы согласны со мной?
- Полностью согласен, товарищ генерал, простите, господин генерал...
- Да ладно тебе, Гриша, мы что, вчера познакомились?..
- А кто говорит, что вчера? - удивился Сидорчук. – Подзадержались вы, ребята, тут столько всего наворочено, дай Бог, чтобы успели разгрести...
- Должны успеть, - генерал знал, о чем говорил. – Давай, Гриша, тащи свои планы, будем думать, как наших "господ" забирать...
***
Спокойствие Олега Ивановича Огурцова было спокойствием отчаяния. Он ещё раньше, когда только всё начиналось, точно знал, чем это все закончится. Ведь он всё-таки, хоть и заочно, но окончил юридический факультет, знал законы и знал, что ни одно преступление не может остаться нераскрытым, если его действительно хотят раскрыть.
То, что творилось в России, юрист Огурцов расценивал как временное торжество беззакония в переходный период, и раньше, чем этот период закончится, рассчитывать на торжество законности мог только наивный человек. А Огурцов не был наивным человеком.
Просто он, хорошо зная Вовку Птицына и веря в его талант предугадывать верный ход событий, полагал, что к тому времени, когда эта самая законность начнёт торжествовать, он и его друг уже сумеют почти законно обеспечить себе спокойную, сытую жизнь где-нибудь в спокойной и сытой же стране.
Вовка знает, где.
Самому Огурцову было всё равно: он был до безобразия непритязательным человеком, который не просто довольствовался малым, но даже и вообразить себе не мог, зачем человеку огромные деньги, если всё равно рот у него один, а больше одного костюма сразу на себя не наденешь. То есть, конечно, надеть-то можно и пять костюмов сразу, но зачем?
Оказалось, что многоопытный и хитромудрый Вовка Птицын просчитался: видимо, закон в этой стране начинал становиться законом раньше, чем он рассчитывал. А может, они просто опоздали? Впрочем, какая сейчас разница?
Огурцов понимал, что он должен позвонить Птицыну, но он также понимал, что такой возможности - до утра, во всяком случае, у него не будет...
Неожиданно Олег Иванович ощутил почти детскую радость от того, что всё закончилось. Что бы его ни ожидало дальше, но сейчас он испытывал необыкновенную лёгкость от того, что его двойная жизнь окончилась, и он может быть сами собой, жить так, как ему хотелось жить.
"Погоди, - одёрнул он себя, - ты сначала переживи служебное расследование и всё, что с ним связано, а уж потом живи..."
Юрист Огурцов знал, что состава преступления в его действиях не обнаружит никакое следствие, потому что его не было! Значит, максимум, что ему грозило, - это потеря погон, которые в последнее время и так сильно мешали ему жить. Потеря пенсии - так что он, себе на жизнь не заработает?
Он стал думать о том, что могут предъявить Птицыну, и здесь тоже всё вроде бы складывалось относительно нормально. Конечно, с должности мэра Вовка слетал, огромные деньги, которые перепадали ему от приватизации алюминиевого комбината, он тоже терял, только и в суд его дело также никогда не попадёт... А деньги? Деньги можно заработать...
Огурцов был очень спокоен, на его лице не отражалось практически ничего, и сотрудник, который "присматривал" за ним, с восхищением думал про себя, что этот "полкан" – мужик-кремень, так держаться в такой ситуации! Поскольку он сам был парнем честным, он не мог знать, как жестоко грызут человека муки нечистой совести, поэтому он не мог понять и того, что Олег Иванович Огурцов был почти счастлив.
Огурцов мог наконец-то забыть о необходимости играть в чужие, нечестные и абсолютно не нужные ему игры...
***
Когда Валентин и Эдик покидали тайное убежище Босса, Терещенко неожиданно вспомнил, что он прибыл в Надеждинск без оружия, а в нынешней обстановке ходить без оружия было по меньшей мере неразумно. Он поделился этим своим соображением с Валентином, который совершеннейшим образом разделял его точку зрения - особенно в свете того, что им предстояло сделать для освобождения Ларисы Сизовой.
В результате этих рассуждений и некоторых практических действий Валентина Эдик оказался временным обладателем автоматической "беретты" 25-го калибра, что привело его в полный восторг: это маленькое смертоносное оружие всегда вызывало у него тёплое отношение к себе благодаря надёжности и малым габаритам.
- Оружие потом необходимо будет вернуть, - сказал ему Босс, и Эдик с готовностью подтвердил, что обязательно вернёт.
"Послание" к Маслову ушло без обычных предосторожностей: Босс знал, что до "прекращения всей этой лавочки" /слова Эдика/ остались даже уже и не часы, поэтому вряд ли кто сумеет обнаружить это его убежище: каждый в первую очередь станет спасать собственную шкуру, не до коллективных интересов...
Через несколько минут "восьмёрка" Валентина летела в город, к тому месту, куда Маслов должен был доставить - согласно приказу Босса - Ларису Сизову...
***
Лариса, полностью расслабленная, лежала на спине, и оказавшийся таким удобным диван как бы мягко покачивался на волнах, на которых плыла девушка. Она знала, что полное расслабление благотворно повлияет на её способность мыслить, поможет отыскать решение такой трудной задачи.
Собственно говоря, она уже знала, что ей нужно делать, главное было - суметь это сделать, да ещё - вот это было самым главным! - ей нужна была удача… Потому что без удачи человек никогда ничего не может добиться. Ни в большом, ни в малом. Сейчас же, как она полагала после слов Маслова, шла о болъшом, а тут без удачи никак не обойтись…
Сейчас внутреннее зрение Ларисы открывало перед ней разнообразные картины: это и обрывки соревнований, элементы, которые она выполняла, полёт над сеткой, когда каждая частичка твоего тела ощущает это волшебное влечение вверх, и череда лиц близких ей людей. Их было много, этих людей, но особо часто она видела мать и Жака; наконец, девушка почему-то никак не могла сказать какие-то очень важные слова столь симпатичному ей полковнику Огурцову, потому что Олег Иванович, не дослушав её, безнадежно махал рукой, оборачивался и уходил, непривычно согнувшись, сгорбившись, неуверенно переставляя ноги и как бы не зная, туда ли он идёт...
***
Одной из проблем Маслова было то, что его "бойцы", которых и в самом деле было много, не имели реального опыта, так сказать, "боевых действий". Это были здоровые, раскаченные молодые парни, которые знали, как себя нужно вести при выколачивании денег, при разборках с конкурентами, при наездах на чужую территорию, но здесь этот опыт был бесполезным.
Собираясь поквитаться с друзьями-конкурентами, Маслов понимал, что для этого их придётся "доставать" из офиса "Форварда", а он прекрасно знал, во что превращён сейчас бывший Дворец пионеров и школьников. Не без его личного участия эти метаморфозы осуществлялись.
Требовалось нечто неординарное, позволяющее преодолеть защиту и добраться "до глотки" засевших за крепким забором и широкими плечами охраны Поликарпова и Леженцева, и Маслов не мог отыскать, что помогло бы ему в этом. С недоброй завистью он подумал о своих американских коллегах: везёт сволочугам, взяли вертолёт и шуганули бомбу, вот и всё решение проблемы...
Живут же люди!
Валерий Игоревич был всецело поглощён разрешением этой задачи, он даже забыл о том, что сегодня намечалось очередное кругосветное путешествие Лизки-"Петровны", поэтому, когда в его кабинет вошёл бандит по кличке Огарок и доложил, что "Петровна" уже тут, Маслов посмотрел на него с недоумением: при чём тут "Петровна"? Потом, сообразив, он посчитал нужным это своё недоумение "объяснить" подчинённому так, чтобы тот его понял: "Тебя, сучкА, сколько ждать можно, я думал, ты уже давно тут?!"
Бандит позеленел: он, действительно, по дороге слегка "пошалил" с разогревавшейся "Петровной", но, как он думал, и опоздал-то на чуть-чуть, а шеф и это сумел "вычислить". Видя такую реакцию Огарка, Маслов сообразил, что дело нечисто и обрадовался возможности "оторваться" на ком-то.
- Подойди ко мне, - ласково предложил он Огарку, и тот, огромный и ставший неуклюжим парень, медленно, как на плаху, подошёл к развалившемуся в кресле Маслу.
- Тебе было велено доставить тёлку, так? А ты что сделал?
Насмерть перепуганный Огарок убито молчал.
- А ты её по дороге отодрал во все дырки... - Маслов печально покачал головой. - Тебе кто-то разрешал это делать? Что молчишь, скот, язык сожрал?
- Да я... - больше Огарку ничего не удалось выдавить из своей сжатой страхом глотки.
- Ты - что?.. - и пока Огарок размышлял над этими, загадочными для него словам шефа, последний медленно вышел из-за стола, подошёл к окну, отвернувшись от потевшего подчиненного, и предложил ему:
- Подойди к окну...
Огарок пошёл к окну, но Маслов, резко развернувшись, ударил его в лицо ребром ладони правой руки. Удар был очень сильным, он оказался её сильнее из-за того, что Огарок двигался навстречу руке, поэтому парень рухнул, как подкошенный, а подскочивший к нему Маслов принялся жестоко избивать его ногами, стараясь попасть в самые болючие места.
- Получи, распишись, получи..., распишись... - бессмысленно повторял он, избивая старавшегося защитить себя руками, закрывавшего лицо Огарка.
Устав, Маслов прекратил издевательства и, удобно усевшись в кресле, заботливо посоветовал стонавшему Огарку: "Пошёл вон, мразь..."
Парень попытался подняться, но шеф – уже строже – окликнул его: "Куда? Ползком, ползком...". И Огарок медленно выполз из кабинета Валерия Игоревича Маслова.
Теперь Маслову было хорошо и спокойно, он мурлыкал себе под нос любимую песенку, услышанную когда-то, очень уже давно, на зоне: "Антонина, Антонина, стала раком под грузина!"
Хорошее настроение позволяло ему с новыми силами отдаться разрешению старой проблемы...
***
Аналогичными проблемами были озабочены и  недавние соратники Валерия Игоревича. Хотя здание "Форварда" напоминало крепость, было прекрасно защищено от возможного нападения, защищать его было практически некому: почти все "бойцы" подчинялись Маслову, в распоряжении Поликарпова и Леженцева была только охрана. Кроме того, удалось "одолжить" у друзей из Камска несколько десятков "торпед", которые должны были сыграть роль штурмового отряда. Несмотря на то, что предложенный Боссом план казался всем, даже специалисту "Пинкертону", исключительно толковым, в нём был один скрытый недостаток: он был практически неосуществим силами того личного состава, который находился в распоряжении Поликарпова и Леженцева...
Закрытый двор фирмы "Форвард", заполненный людьми и машинами, был очень похож на двор "имения" Маслова: те же машины, такого же типа люди в них. Казалось, что они представляют собой грозную силу, но на самом деле это было "пушечное мясо", безголовое и трусливое, способное только к примитивной, не требующей ума и мужества, работе, к издевательствам и глумлению. Когда это стадо сталкивалось с деморализованным, не способным оказать сопротивление противником, они были в своей тарелке. Сегодня ночью им предстояло узнать, что такое настоящий профессионализм людей, которые привыкли побеждать в честном бою, которые не нападали, а защищали. Эти люди, даже нападая первыми, всё равно защищали тех, кому мешали жить собранные сейчас откормленные, привыкшие к безнаказанности мужики, ещё не знающие, что после сегодняшней ночи многие из них надолго откажутся от излюбленных "развлечений" на свободе, потому что их свобода теперь будет сильно ограничена...
***
- Как там Василий Иванович наш? - спросил Валентин, внимательно рассматривая дорогу, опасаясь пропустить нужный поворот.
- Слуга царю, отец солдатам! - отозвался Эдик.
- Привет передавайте, хотелось бы его тоже увидеть, да всё времени нет, - посетовал Валентин.
- А когда оно, время, у нас с тобой было?
- Тоже правильно, - согласился Валентин. - Ничего, скоро отдохну от всего этого...
- Вот и заходи тогда, адрес знаешь, - пригласил его Эдик Терещенко.
- Зайду, - пообещал Валентин. - Эдуард Николаевич, мы почти что приехали, вот за этим поворотом нас должен ждать господин Маслов...
- С письмом мы ничего не перепутали? Не намудрили, они всё поймут? А, компьютерный гений?
- Всё нормально с письмом, скоро должны быть.
- Тогда вот что: ты оставайся в машине, а я подстрахую вас с Ларисой из засады, давай думать, где мне лучше устроиться.
Валентин и сам собирался предложить это Эдику, потому что в данной ситуации оставаться обоим в машине было нельзя: они становились слишком соблазнительной мишенью, достаточно было одного выстрела из "Мужи", и их противники освобождались от их присутствия если не навсегда, то надолго...
Эдик вышел из "восьмёрки", внимательно огляделся по сторонам, отыскивая место, где его присутствие было бы всего менее заметным, но вполне полезным, и оба они одновременно нашли такое место.
- Ага, Валя, вот я там и пристроюсь. Если всё пройдёт нормально, то ты потом, когда наши гости уберутся, вернёшься за мной. Только, - тут он засмеялся, - ты обо мне Ларисе ничего не говори, хорошо? Интересно на неё посмотреть будет, когда она меня увидит, мы с ней сто лет не виделись...
Эдик направился в своё убежище, предварительно проверив готовность "беретты" к работе и ещё раз порадовавшись, что ему из запасов Босса досталась такая славная "игрушка"...
***
Валентин был уверен, что письмо Босса придёт к Маслову вовремя, поэтому в этом письме были даны жёсткие временнЫе рамки, в которые Маслов вполне мог уложиться, если бы действовал быстро. Сделано это было специально: психологический расчет основывался на том, что Маслов привык воспринимать письма Босса как руководство к немедленному действию, поэтому он не должен был размышлять над указанием, содержавшимся в этом письме, а время должно было подстёгивать его, заставлять спешить исполнить приказание, которые он - психологически - не мог не исполнить.
Кроме того, Эдик и Валентин - каждый по своему, но одинаково сильно - тревожились из-за того, что Лариса оказалась в опасности, им хотелось как можно скорее избавить её от этой опасности, и для этого были предложены такие жёсткие временнЫе рамки.
Казалось бы, они всё просчитали верно, но они не могли знать, что сегодня секретарь Маслова, который обычно занимался электронной почтой хозяина, "взял отгул"… Что его не было на его рабочем месте, где сидел сейчас простоватый паренёк, немного "шаривший" в компьютерах и не знавший, что письмо, подписанное четырьмя буквами, хозяину необходимо доставлять мгновенно, иначе будет поздно - и для самого хозяина, и для того, кто осмелится опоздать...
***
Сидорчук и генерал недолго обсуждали то, что им и их людям совместными усилиями предстояло сделать сегодня ночью: слишком квалифицированные специалисты разрабатывали план, привезённый генералом, а то, что профессионал Сидорчук подготовил заранее, также отличалось простотой, изяществом и эффективностью.
- Дело за исполнением, - подвёл итог генерал - Вроде бы и ты, и мы всё предусмотрели, а там кто его знает...
- "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним шагать", - поддержал его Сидорчук. - С Богом, что ли?
- С Богом! - решительно бросил генерал. - Пошли на совещание со старшими групп, пусть они доводят до личного состава всё, что необходимо довести...
Новоиспечённый исполняющий обязанности начальника городского отдела внутренних дел города Надеждинска вежливо пропустил генерала вперёд и вышел вслед за ним из кабинета, который совсем недавно занимал Олег Иванович Огурцов...
***
Очень сильно не хватало Маслову Саши: его секретарь был работником умелым, он всегда всё помнил, знал, ничего не пропускал, прямо ходячий компьютер, как иногда подшучивал над ним хозяин. Саша в этих случаях неизменно уточнял: "Ходячий Ноутбук".
Маслов, которому он объяснил, что такое ноутбук и показал это хитрое приспособление, находил это сравнение точным и правильным.
Сейчас его "Ходячий Ноутбук" где-то ходил-шлялся, и Валерий Игоревич остро ощущал его отсутствие. Правда, сидел там за компьютером какой-то полудурок-недоносок, у которого руки выросли из задницы, а сама задница заменяла ему голову, но - как он сам уверял, почту принять сможет. Маслов вызвал парня и зло бросил ему: "Почта есть?".
- Так я не смотрел…
- Живее смотри, сволочь! - Маслов опять стал "заводиться", ему снова нужно было на ком-то "отвязаться" - и он начал "отвязываться".
Спокойствие парня испарилось как капля воды на горячей плите, он пулей выскочил из кабинета и кинулся к компьютеру.
- Есть почта! - довольный, что может порадовать хозяина, он протянул ему лист с распечаткой, Маслов его небрежно взял, пробегал строчки глазами и вдруг застыл.
Парню показалось, что с хозяином случилось что-то неладное, но он ошибся: Маслов был просто уничтожен тем, что он прочитал.
На белом, отличного качества, листе финской бумаги была совсем немного слов, но смысл этих слов был для Маслова убийственным.
"Маслов, ты взял чужое. Немедленно верни девушку..." Дальше следовало указание места, куда необходимо было привезти Ларису Сизову, и - самое страшное - время!
Валерий Игоревич бросил испуганный взгляд на часы: он опаздывал! Он никак не успевал к назначенному в письме времени, и виноват в этом был этот дебил, вытаращившийся на него своими придурочными глазами и довольный тем, что принёс хозяину "радостную весть".
- Когда оно пришло?! - заревел Маслов. - Урою, суку! Машину, быстро, машину к воротам! Шевелись, падаль!!!
Парень выбежал из кабинета и помчался искать водителя личной машины Маслова, который должен был находиться где-то в гараже, а сам хозяин кабинета помчался в комнату, где держали Ларису Сизову.
Лариса по-прежнему лежала на диване, когда дверь распахнулась и на пороге появился Валерий Игоревич Маслов. Его внешний вид поразил девушку: когда они расставались, Маслов был вполне нормален, он, хоть и вёл себя как садист, всё-таки оставался "в рамках".
Сейчас же это был человек, близкий к помешательству. Его отличный костюм превратился в пижаму, которая, казалось, летела вслед за телом, облаченным в неё, а глаза выражали испуг, который, как это ни странно, передался и Ларисе.
- Вставай, поехали! - хрипло скомандовал он, подскочил к дивану и схватил Ларису за руку. - Поехали!
- Куда? - Лариса вскочила. - Да не хватайтесь вы!
- Поехали, говорю! К друзьям твоим поедем, будь они прокляты! Да шевелись ты, и так уже почти опоздали...
Эти слова Маслов говорил уже в коридоре, куда они торопливо выскочили и откуда выбежали на крылечко размером с теннисный корт.
Возле ворот уже стоял "Мерседес" Маслова, водитель был за рулём, готовый рвануть с места по первому знаку хозяина, сзади пристроился чёрный "Ниссан-Патрол» с охраной.
- Садись живее! – прокричал Маслов, заталкивая девушку на заднее сиденье «Мерседеса» и буквально влетая следом за ней. – Поехали! – яростно крикнул он, и водитель с места "дал газу".
'Мерседес" с яростным рёвом вырвался из ворот, следом за ним с небольшим отставанием ним вылетел "Ниссан", и ворота медленно закрылись...
***
Сидорчук не был бы Сидорчуком, если бы не оставил по группе наблюдения возле офиса "Форварда" и "имения" Маслова. Эти наблюдатели фиксировали всё, что происходило на указанных объектах, своевременно информируя подполковника о происходящих изменениях обстановки. До сих пор эти изменения укладывались в известную по кинофильму "Москва слезам не верит" формулировку: "Всех впускать, никого не выпускать!".
И это вполне устраивало подполковника Сидорчука.
Первой неожиданностью стало сообщение группы наблюдения, которая следила за "имением" Валерия Игоревича Маслова: сообщалось, что из ворот на высокой скорости выехали "шестисотый" "Мерседес" и джип "Ниссан-Патрол" /сообщались номера/, которые уходят в неизвестном направлении.
Сидорчук знал, что "шестисотый" принадлежал Маслову и был его любимым автомобилем, а в джипе обычно ездила личная охрана этого господина. Получалось, что Маслов спешно покинул свою резиденцию, и этот поспешный отъезд, очевидно, был связан с неизвестными Сидорчуку обстоятельствами.
Решение нужно было принимать немедленно, и Сидорчук, коротко посоветовавшись с генералом, дал команду старшему группы наблюдения следовать за данными автомобилями и сообщать ему об их передвижениях каждые две минуты. После чего посмотрел на генерала.
- Не иначе, как Масёл решил когти рвать? - полувопросительно сказал он.
- Очень на это похоже, - согласился с ним генерал. - Только что его заставило это сделать, ведь до сих пор он вёл себя вполне предсказуемо?
- Трудно сказать... Вот возьмём его - спросим, - и Сидорчук сам пожалел о сказанном: уж он-то хорошо знал, что тот, кто говорит "гоп", не перепрыгнув...
- Раз наши их "ведут", мы можем уже по тому, куда они направляются, кое-что понять, - генерал сделал вид, что не заметил слов подполковника. - Сейчас будет первое сообщение, сориентируемся...
И действительно, последовало первое сообщение, которое оказалось для Сидорчука не только неожиданным, но и очень неприятным: кортеж Маслова направлялся в сторону Камска...
***
Поведение Маслова было настолько необычным для него - ведь Лариса уже знала, как может вести себя этот человек, - что Лариса поняла: произошло нечто из ряда вон выходящее, полностью деморализовавшее ещё недавно вполне уверенного в себе человека.
Но она и предположить даже не могла, что именно могло так заметно изменить поведение этого, как она считала, умеющего владеть собой и опасного хищника. Она поняла только, что эти обстоятельства связаны с ней, но, скорее всего, ей не должно стать хуже. У неё даже появилась надежда, что всё, наоборот, изменилось к лучшему, и поэтому её положение становится таким, что опасаться за свою судьбу у неё почти нет оснований.
Сейчас она молчала, ждала, когда Маслов начнёт разговор - а он явно собирался это сделать! Она рассчитывала уже по ходу разговора сориентироваться и повести его так, чтобы максимально - в данной ситуации, конечно, - обезопасить себя.
Маслов дышал тяжело, губы его подёргивались, но, наконец, ему удалось овладеть собой, и он повернулся к Ларисе.
- Слушай, пацанка, я не лох и всё давно уже догнал, - сбивчиво начал он, и Лариса сочла нужным перебить его.
- Валерий Игоревич, - голос её был спокоен и звучал вежливо, - мне тяжело разбираться в тех словесных построениях, которые вы предлагаете моему вниманию, из-за незнания, извините, значения большинства произносимых вами слов. Очень вас прошу: сделайте поправку на моё воспитание и образование...
- Хорошо, Лариса, - покорно согласился Маслов. - Понимаешь, я не идиот и всё понимаю. Когда ты сказала мне "босс", я уже тогда понял, что за тобой стоит он.
Маслов посмотрел на девушку, но внешний вид её никак не выражал её отношение к сказанному им, и он продолжил.
- Твое поведение говорило мне о том, что именно Босс делает тебе крышу, то есть прикрывает тебя, - поправился он. - Иначе ты бы так себя не вела, это точно... Что молчишь?
- Я вас внимательно слушаю, Валерий Игоревич, - отозвалась Лариса. Ей стало понятно, что каким-то образом в её судьбу вмешался кто-то, перед кем Маслов, это было видно, трепещет, и теперь она пыталась вспомнить, кто из ее знакомых мог быть этим человеком. Но не могла: не было среди её знакомых человека, который мог бы заставить так бояться матёрого бандита. Нет, конечно, если бы дело шло о простой драке или чём-то подобном, то, скорее всего, она сама и многие из её друзей сделали бы Валерию Игоревичу Маслову "бледный вид и конскую улыбку", но здесь дело было не в испуге перед физической силой, здесь было что-то другое.
- Что он хочет от меня? - вот вопрос, без ответа на который Маслов не мог чувствовать себя спокойно.
- Валерий Игоревич, - деликатно предположила Париса, - но ведь вы, наверное, лучше меня знаете, что именно он может от вас хотеть?
- Но ты же от него? - этот вопрос для Маслова был риторическим, и Лариса задумалась над тем, как правильнее ответить.
- Я сегодня собиралась заниматься совсем другими делами, - честно сказала она. - Меня случайно встретил на улице ваш человек и не очень вежливо заставил приехать к вам... Вы улавливаете мою мысль?
- Не дурак, - буркнул её собеседник, и девушка подумала, что он сильно преувеличивает свои умственные способности.
- А вы полагаете, что я специально готовилась к встрече с вами или, что ещё более невероятно звучит, имею какие-то полномочия обсуждать с вами проблемы, которые, очевидно, представляют для вас значительный интерес...
- Я тебя понял, - Маслов говорил негромко и как бы раздумывал вслух. - Но и ты меня пойми: я не сявка какая-нибудь, я человек с положением, мне нужно знать, на каком я сегодня свете...
- Не брали бы вы чужого, Валерий Игоревич, - вздохнула Лариса, и Маслов, как ему показалось, всё окончательно понял, - и голова бы сейчас не болела...
- С этим ясно, - он недовольно отмахнулся, - прошу, так сказать, прощения... Готов компенсировать моральный ущерб, это так называется? Или как?
- Так, именно так, - подтвердила Лариса.
- Я о другом: ты ему скажи, чтобы он по-другому себя вёл в отношении меня. Здесь, в этом городишке, я стою хорошо, меня мало кто может подвинуть. Здесь, понимаешь? И сегодня ночью он в этом сможет убедиться! С его головой и моими возможностями... - и он сделал жест, который, очевидно, должен был означать, что предлагаемое им сотрудничество окажется чем-то грандиозным.
- Вы полагаете, что он в этом нуждается? - Лариса осторожно пыталась укреплять свои позиции, и по тому, как торопливо вскинулся собеседник, поняла, что движется в верном направлении.
- Ему всё равно тут кто-то нужен, а кому, кроме меня, быть? - Валерий Игоревич всячески старался убедить её в своей если не незаменимости, то полезности. - Ты у меня дома была, всё видела: и людей, и всего у меня хватает, у конкуры моей этого нет...
- Там я ещё не была, - честно призналась Лариса, не ощущая ни малейшего желания оказаться "у конкуры" Маслова.
- Завтра утром подгоняй в "Форвард", он уже мой будет, - пригласил её Маслов.
- Валерий Игоревич, ну кто же такими словами даму в гости приглашает? - попеняла ему Лариса, и Маслов заметно сконфузился.
- Забылся я...
- Это ничего, - великодушно простила его Лариса. - Главное, что вы это начинаете понимать!
- Так ты ему скажешь о том, что только что услышала? - продолжал гнуть своё Маслов.
- Видите ли, Валерий Игоревич, - девушка вспомнила кое-что из услышанного за долгий сегодняшний день, - нельзя рассказать то, чего ты не знаешь, никакими средствами из тебя это не удастся вытащить, потому что ты этого не знаешь...
Маслов с удивлением посмотрел на Ларису, которая знакомила его с несколько изменёнными словами полковника Огурцова, и думал о том, что у этой девки золотая голова, а уж язык - что бритва!
- Поэтому я предлагаю вам вот что: ваша позиция мне примерно ясна, то, что вам хотелось бы - тоже, так что при случае я, если, разумеется, этот случай представится, - она мило улыбнулась, - обязательно сообщу эти ваши соображения и пожелания тому, кому... Есть возражения?
Возражений у Валерия Игоревича не было, поэтому он, поблагодарив девушку и извинившись за своё поведение в начале их знакомства, проинформировал её, что сейчас её передадут людям Босса и попросил, чтобы она объяснила опоздание нерасторопностью того, кто заменял сегодня его постоянного секретаря.
Сам же Маслов, согласно инструкции, должен был, доставив Ларису Сизову в указанное место, немедленно возвращаться домой и ждать новых указаний Босса. Босс подчеркнул, что из машин никто не должен выходить, а возвращение должно быть немедленным...
***
- Так что, он точно уходит в Камск? - спросил генерал, и Сидорчук, глядя на план города, не мог с ним не согласиться.
- Куда ему ещё так спешно могло понадобиться? Только в Камск...
- Заподозрил что-то?
- Чёрт его знает, у него же мама лиса, а папа - волк, он, как зверюга, всё нюхом чует...
- На выезде из города брать будем?
- Так надёжнее. В городе лишний шум нам ни к чему.
- Тогда я сейчас предупреждаю пост, а наша группа пусть едет им наперерез, как раз перехватят...
- Командуй, Гриша, командуй!
***
Место, указанное Боссом, находилось почти на самом выезде из Надеждинска и было удобно тем, что представляло собой "пять углов", то есть развилку, поэтому у Валентина и Эдика было несколько вполне удобных путей отхода после того, как они забирали Ларису и выполняли своё основное на сегодня задание.
Объёмный Эдик обладал удивительным умением становиться незаметным тогда, когда это было необходимо. Вот и сейчас он как бы истончился, сделался плоским /"тонким, звонким и прозрачным", как он говорил в таких случаях/, и просто исчез из поля зрения Валентина, который отлично знал, где он должен был находиться. Это означало, что люди, не осведомлённые о месте нахождения Эдуарда Терещенко, увидеть его практически не могли, чего он и добивался.
Эдик не сжимал в руках "беретту", он нежно ласкал удобную рукоятку маленького пистолета, готовый в любой момент применить его по назначению. Хотя сейчас ему больше всего хотелось, чтобы он мог выполнить данное Боссу обещание полностью: вернуть ему не только оружие, но и обе обоймы такими же, какими он их получил.
Эдик посмотрел на часы: оставалось всего лишь четыре минуты до появления Маслова, нужно было "включаться" в работу на всю железку. Конечно, Маслов мог приехать и раньше, значит, нужно было быть готовым уже сейчас контролировать ситуацию...
***
Валентин сидел в "восьмёрке", двигатель которой работал на холостом ходу, а правая дверца была открыта настежь: именно так он готовился дать знак Ларисе, кто её опять "похищает", предупредить, чтобы она не волновалась, идя к машине.
Часы показывали, что скоро должен был появиться Маслов, Валентин знал, что он появится обязательно, но все-таки нервничал...
***
"Сыскари", которые должны были перехватывать Маслова на выезде из "Надеждинска, торопливо попрыгали в машины, которые, визжа резиной, рванули с мест. Маршрут движения был оговорен заранее, поэтому они должны были, не особенно напрягаясь успеть к посту на выезде из города на несколько минут раньше, чем те, кого им предстояло задерживать. Маршрут был кратчайшим, и пролегал он через хорошо известные всему Надеждинску "пять углов"...
***
Машина Маслова опаздывала уже на пять минут, и Эдик Терещенко, лежа в своём импровизированном укрытии, переживал из-за того, что не может обменяться мнениями по поводу этого опоздания с Валентином, по-прежнему сидевшим в "восьмёрке". Тот уверял, что опоздания быть не может, а то, чего не может быть, если оно происходит, невольно заставляет людей нервничать...
Ещё больше нервничал Валентин: он намного лучше Эдика знал ситуацию, поэтому даже малейшая неточность в действиях тех, кем "руководил" Босс, была для него вещью неслыханной. Такого не могло быть потому, что не могло быть никогда… Никогда! Даже соображение о том, что всё на свете когда-нибудь должно случиться в первый раз, не могло успокоить Валентина, потому что этот "первый раз" мог стать и последним...
Валентин уже впал в отчаяние, он готов был выскочить из-за руля и побежать к Эдуарду Николаевичу за советом, но в это время вдали показались мощные фары, которые, как и было предписано, стали ритмично мигать, показывая, что это едут те, кого Валентин и Эдик так сильно ждали.
***
- Сейчас выйдешь, там тебя должна ждать "восьмёрка" с открытой дверью, - сказал Маслов, и сердце Ларисы бешено запрыгало в груди: "восьмерка", машина Валентина, значит, это он, значит, с ним всё хорошо! Не выдавая своей радости, девушка равнодушно кивнула головой: "За "восьмёрку" он ответит, он бы ещё "Запорожец" за мной прислал?
- Помни, что завтра утром я тебя жду в офисе "Форварда", - напомнил ей Маслов, подтверждая своё приглашение, и Лариса кивнула.
- Постараюсь не забыть, Валерий Игоревич, всего вам самого доброго, - почти пропела она. Дверца "Мерседеса" открылась, и она спокойно вышла из машины...
***
Эдик Терещенко увидел Ларису совсем Слизко от себя: она выходила из "Мерседеса", спокойно и не торопясь, оглядывалось по сторонам, даже в упор посмотрела на Эдика...
У Эдика отлегло от сердца, но он знал, что расслабляться рано, нужно было дождаться, пока не отъедет этот самый "шестисотые", который привёз Ларису, только после этого можно было "подавать признаки жизни" и общаться с будущей родственницей...
***
Валентин сразу же узнал фигуру Ларисы, и теперь со смешанным чувством радости и стыда смотрел из своей "восьмёрки" на эту девушку, которая из-за него попала в Бог его знает какую передрягу, но, похоже, выбралась из нее благополучно.
Он видел, как Лариса покинула "Мерседес", он знал, что сейчас эта машина должна развернуться и уехать, и ждал этого момента, хотя больше всего ему хотелось броситься навстречу медленно идущее девушке, подхватить её на руки и спрятать в своей машине...
***
Как только закрылась дверца "Мерседеса", водитель, еще по дороге проинструктированный Масловым, сразу же стал разворачивать длинную машину, собираясь тронуться в обратный путь. Этот же маневр повторял и джип, остановившийся метрах в тридцати от "Мерседеса".
Водитель был опытный, дорога - широкой, сам по себе разворот не представлял никакой сложности, но всё оказалось совсем не так просто, как казалось...
***
Машина с оперативниками, которая "вела" Маслова от самого его дома, была на связи с подполковником Сидорчуком постоянно, и Григорий Сидорович всё больше и больше убеждался в том, что Маслов, действительно, "рвёт когти". Но, постоянно поддерживая связь с теми, кто должен был "перехватывать" Маслова, Сидорчук всё больше и больше успокаивался: всё шло по графику, никто никуда не успеет удрать.
Когда Сидорчук получил сообщение о том, что Маслов и его сопровождающие тормозят в районе "пяти углов", он не придал вначале этому особого значения: мало ли что могло заставить их это сделать?
Но когда он узнал, что они остановились, что "Мерседес" выпустил какую-то женщину и разворачивается, чтобы, судя по всему, возвращаться туда, откуда приехал, Сидорчук пенял, что он ошибся, что это была ложная тревога. Очевидно, Маслова кто-то срочно "выдернул", и это рандеву, столь важное для него /если судить по спешке, с которой он перемещался/, уже закончено.
Сейчас Сидорчуку нужно было срочно "давать отбой" группе, мчавшейся к выезду из города, он вышел на связь со старшим и вдруг с ужасом понял, что эти машины летят сейчас на полной скорости как раз туда, где находятся автомобили Маслова...
***
Мощные фары разворачивавшихся "Мерседеса" и джипа высветили в темноте две машины, на полной скорости приближающиеся к "пяти углам", и сами иномарки оказались в свете фар, не менее мощных, этих машин, не узнать которые было невозможно...
Успокоившийся было Маслов был оглушён воплем "Менты!", который издал водитель "Мерседеса", и это заставило его мгновенно принимать решение, которое оказалось не самым лучшим потому, что человек, его принимавший, чувствовал себя не в своей тарелке: только что он, всесильный Масёл, просил "подставу" у девки...
- "Топи!"- заорал он, и водитель рванул "Мерседес" так, что тот, наверное, заорал бы от возмущения, если бы был лицом одушевлённым
Джип, повторяя маневр ведущего, тоже попробовал прорваться, но оказался на грани лобового столкновения с одной из машин, и водитель джипа на двух колёсах объехал - буквально в миллиметре от крыла - резко тормознувшую милицейскую машину. При этом джип занесло, он задел столб и развернулся поперёк дороги.
Сидевшие в джипе охранники, убедившись, что машина "хозяина" находится в безопасности, понимая, что их "тачка" мешает преследователям броситься в погоню за "Мерседесом", выскочили из "Ниссана", залегли за колёсами и достали стволы, которые тут же использовали по прямому назначению. Они решили отстреливаться, пока хватит патронов, а после, бросив машину, уходить поодиночке...
Тот же маневр осуществили и оперативники, находившиеся в милицейских машинах, с той лишь разницей, что их целью было не расстрелять патроны и уйти поодиночке, а повязать тех, кто рассчитывал на такое, развитие событий.
"Пуля - дура...", мы это уже слышали, но теперь Лариса Сизова оказалась в месте, где этих самых дур было даже больше чем достаточно, и отправляли этих дур в полёт люди, часть из которых была, сказать прямо, очень неважными специалистами в этом сложном деле...
***
Ночь была тихой и спокойной, и Лариса с удовольствием шла от "Мерседеса" Маслова к ставшей ей родной "восьмёрке" Валентина, когда тишину ночи буквально разорвала звуки, заставившие её броситься в сторону Валентина: визг автомобильных шин, выстрелы, противный визг чего-то прямо над головой...
Первым желанием Валентина, когда началась заваруха, было желание выскочить из машины и броситься к Ларисе, защитить её от того страшного, что он не мог остановить. Он дернулся было из-за руля, но потом вспомнил, что они наметили делать в подобном случае, и, наоборот, рывком бросил машину навстречу бегущей в его сторону Ларисе...
Эдик Терещенко покинул своё, ставшее совершенно ненужным, убежище, подскочил к перепуганной девушке, которая бежала к машине Валентина, облапил её так, что его крупное тело, казалось, обволокло её невысокую, крепко сбитую фигуру, и буквально внёс свой драгоценную ношу в салон подскочившей к ним "восьмёрки", аккуратно пристроив ничего не понимающую девушку на заднем сиденье и накрыв её своим, оказавшимся таким большим, тренированным телом...
Бегущая Лариса вдруг почувствовала, как на неё надвинулось что-то очень, как она ощутила, большое. И это большое непостижимым образом /как она потом ни вспоминала, но так и не могла вспомнить, каким же образом Эдику удалось нести её перед собой практически на вытянутых руках, да еще так, что она совершенно не ощупала, что это человеческие руки, ей казалось, что её подхватила какая-то мягкая волна/ стало частью её самой, и она уже не сама бежала, а почти летела по воздуху, и полёт этот закончился на заднем сиденье "восьмёрки", которая как бы сама очутилась там, где она, Лариса, хотела её видеть…
Следом за ней на этом же сиденье оказалось и то "большое", что так неожиданно возникло на ее пути к спасению и, наверное, было этим самим спасением… Но оно оказалось на удивление лёгким, воздушным, нависло над ней так, что она не видела ничего, коме улыбающегося окровавленного лица, такого знакомого, и такой же знакомый /но чей?!/ голос негромко сказал: "Валя, гони..."
***
Получив сообщение о перестрелке и о том, что "Мерседесу" Маслова удалось вырваться, и он, по всем данным, уходит в сторону резиденции хозяина, Сидорчук понял, что опять роковое стечение обстоятельств нарушило ход событий, тщательно выстроенный им и генералом. Сокрушаться или жаловаться на судьбу оба руководителя не стали. Они были слишком опытными людьми для того, чтобы поверить, будто бы этим можно склонить судьбу на свою сторону, поэтому операция, до начала которой на тот момент оставалось восемнадцать минут, началась немедленно.
"Икарусы" выдвинулись к указанным объектам, и началось то, что позднее одни из участников событий вспоминали как "хорошую работу", а другие как "кошмар", и точка зрения зависела от того, "по какую сторону баррикады" находился вспоминавший...
***
Как только Лариса и Эдик оказались в салоне его "восьмёрки", Валентин, развернувшись почти на месте, погнал её в сторону от грохота выстрелов, очень быстро оставив позади место событий.
Когда его пассажиры "занимали места", он успел заметить, что лицо Эдика окровавлено, и поэтому сейчас главным для него было выяснить, насколько сервизным было ранение, которое - теперь это уже не подлежало сомнению - получил Терещенко.
- Эдуард Николаевич, вы как? - спросил он, но тут прозвучал голос Ларисы, обрадованной тем, что она наконец-то узнала это, такое знакомое, лицо.
- Эд! Эд, ты откуда здесь?
- Привет, родственница! - Эдик Терещенко, конечно же, был профессионалом своего дела, но он тоже был живым человеком, сильно переживал из-за Ларисы, и теперь это нервное напряжение искало выход: он становился говорлив и пробовал острить. - Мимо проходил, услышал знакомый голос, думаю, нужно поздороваться с будущей, можно сказать, сестрой...
- Эд, ты ранен? - встревожилась Лариса, снова обратив внимание на то, что лицо будущего "родственника" в крови.
- Это не рана, это царапина, меньше жрать надо, тогда щёки будут не такие толстые, и пуля-дура мимо пролетит!
- Эд, ты ранен! - убеждённо сказала девушка, - не валяй дурака, нужно тебя перевязать...
Валентин уже протягивал ей аптечку, которую она быстро открыла, отыскивая бинт, но Эдик негромко посоветовал ей: "Достань йод, вату и пластырь".
Все эти необходимые предметы в аптечке оказались, и через минуту на скуле Эдика красовалась большая наклейка из пластыря, а Лариса сложенным в несколько раз бинтом вытирала кровь с остальной, не покрытой пластырем, части этого лица...
- До свадьбы заживёт! До вашей с Толстым свадьбы, - уточнил Эдик.
- До свадьбы... Теперь она уж точно будет, а ведь...
- Что, зажать хотели?! - возмутился Эдик: он хорошо понимал состояние Ларисы и теперь уже старался "вытащить" её оттуда, где она ещё недавно находилась.
- Эд…
- Не надейся! Свадьба будет! - он перефразировал идиота Шурика из любимой комедии своего детства.
- А куда мы едем? Ой, Валя, - спохватилась Лариса, - я так обрадовалась Эду, ты извини, мы с ним сто лет не виделись...
- Теперь верю! - засмеялся Валентин. - Эдуард Николаевич совсем недавно сказал об этом, но... Сто лет?.. А теперь имеются два свидетеля - сомнений нет!
- Мы едем на кладбище! - жизнерадостно сообщил Эдик, и Лариса испуганно посмотрела на мужчин.
- Зачем на кладбище?
- Не волнуйся, - успокоил её Эдик, - никто никого хоронить не собирается, по крайней мере, в ближайшие сто лет, - здесь уже все засмеялись. Насмеявшись вволю, Эдик продолжил: "Просто там сейчас самое спокойное место в городе, пересидим ночь там, дальше видно будет".
***
Роскошный, сделанный из черного и розового мрамора склеп, в котором мирно покоились бренные останки Льва Ефимовича Дикштейна, был ярко освещён не только в эту ночь. Каждую ночь его освещали красивые кованые фонари, восемь штук, они симметрично располагались вокруг него и заметно украшали кладбищенский пейзаж.
Лев Ефимович был тем самым "хозяином" города, которого оправили к праотцам Валерий Игоревич Маслов и его тогдашние соратники, заняв в итоге его место. Правда, сейчас наступила уже их очередь уходить, но этот уход был менее болезнен и не столь бесповоротен, как уход их предшественника, "Мерседес" которого они, как уже сообщалось, сумели взорвать вместе с хозяином и теми, кто в тот момент в нём находился. У них ещё был шанс вернуться. Спустя продолжительный отрезок времени...
Именно в этом склепе находилось тайное убежище Босса, в котором им предстояло находиться до утра, пока не закончится эта - вероятно одна из самых беспокойных в новейшей истории города Надеждинска, ночь, начавшаяся для некоторых из пассажиров "восьмёрки" так неудачно.
Когда Эдик поинтересовался у Босса, не опасно ли было размещать это убежище в таком месте, ведь сейчас в России любое кладбище - это огромный "бомжатник", тот ответил, что, наоборот, это место – самое безопасное. После того, как "братки" прибили к дереву двух аборигенов, по дурости решивших "погреться" в склепе, обитатели кладбища обходят его десятой дорогой...
Лариса, никогда раньше ночью не бывала на кладбище, оно выглядело совсем по-другому, и девушке странно было осознавать, что ещё сегодня утром она была здесь, приходила к маме, вон, даже цветы до сих пор лежат на могиле, никто не польстился.
Она не знала, что Павел Степанович строго-настрого приказал аборигенам, с которыми ему приходилось поддерживать деловые отношения, ни в коем случае не трогать цветы с этой могилы, а он на кладбище был человеком авторитетным...
- Вот наш дом! - дурашливо пропел Эдик, показывая Ларисе на дверь склепа. - Прошу, сестрёнка!
Внутри всё было оборудовано для нахождения в помещении минимум двух человек. Центральное место занимал компьютер, который был обставлен и, как показалось Ларисе, даже обвешан всякими приспособлениями, уразуметь предназначение которых она не могла, да и, честно сказать, не пыталась. Кроме того, ей просто хотелось спокойно посидеть на стоявшем в углу маленьком диванчике.
- Располагайтесь, леди, во владениях Босса как дома, - пригласил её Эдик, широким жестом указывая на диван.
- Босса? А, это того самого Босса, перед которым так трясётся этот Маслов? Так это ты, Эд, это ты - Босс? - интерес Ларисы к этому был столь велик, что она даже на мгновение забыла о своём желании оккупировать вожделенное ложе.
- Я - Босс?! - Эдик выглядел оскорблённым. - Я - частный детектив, если ты это забыла, то вынужден напомнить. Босс - он, - просто сказал Эдик и показал на Валентина. - Кстати, Босс, получите назад вашу игрушку, спасибо, но без надобности - и он протянул Валентину "беретту".
Полнейшей неожиданностью стало для Ларисы "откровение" Эдика: если внушительного Эдика с его таинственным "комитетским" прошлым она ещё могла представить в роли этого таинственного Босса, которого Маслов боялся настолько, что униженно просил её, Ларису, составить ему протекцию, то Валентина... Совсем молодой парень, ему, наверное, лет тридцать, не больше, самый обычный на вид... Дерётся здорово, это так, но...
- Что, сестрёнка, не похож? Правильно, а он и не должен быть похож! Многие на этом себе головную боль - и не только - получили, никак не могли понять, что Валюша наш - серьёзнейший парень, это он только на вид "тонкий, звонкий и прозрачный" /Эдик не смог удержаться/, а лучше с ним дружить...
- Эдуард Николаевич, - вмешался больше молчавший до этого Валентин.
- Что - Эдуард Николаевич?
- Ну...
- Баранки гну! Ты не забывай, что у меня есть все основания для того, чтобы тобой гордиться! А он мне - Эдуард Николаевич! Слушай, парень, нам с тобой давно пора на "ты" перейти: с моими близкими родственниками ты уже "сблизился", а со мной, человеком, который тебя - сколько лет мы знакомы?..
- С девятого класса...
- Вот видишь - полжизни. Твоей, - уточнил Эдик. - Полжизни знакомы, а он до сих пор "выкает".
- Не могу, - честно признался после продолжительного раздумья Валентин. - Не получается, Эдуард Николаевич...
- Ладно, но учти: на свадьбе у этой вот твоей знакомой мы с тобой "брудер" пьём, и тогда всё!
- Меня пока на свадьбу никто не приглашал.
- Я тебя приглашаю - как брат жениха, если эти несознательные до сих пор...
- Эд, ну как тебе не стыдно, - вмешалась Лариса, - вечно ты...
- Ага, так мне уже, оказывается, стыдно должно быть, всегда так, - пояснил он Валентину, - они не догоняют, а Эд должен думать: у него голова большая! Ладно, сестрёнка, - посерьёзнел он, - хватит трепаться, ты пока лучше ложись, отдохни маленько, а мы со старым знакомым Боссом будем ночь коротать и покой твой хранить...
Только сейчас Лариса поняла, как же сильно она устала за эти сумасшедшие сутки, и оказалось, что она, действительно, буквально еле стоит на ногах, во всяком случае, Эдику пришлось бережно поддержать её, иначе, скорее всего, вместо дивана она очутилась бы на холодном мраморном полу роскошного склепа...
***
Водитель "шестисотого" выжимал из мощной машины всё, на что она была способна, и ''Мерседес" летел по ночным улицам Надеждинска подобно пуле или снаряду. Маслов не оглядывался назад, его мало интересовало, что происходит сейчас с его подручными, которые делали то, для чего они, собственно говоря, и были наняты им: защищали его особу. Он нетерпеливо смотрел вперёд, ожидая, когда появятся высокие ворота, за которыми он мог бы спрятаться и снова почувствовать себя хозяином положения.
Он был предусмотрительным человеком, Валерий Игоревич Маслов, но предусмотреть всё не может ни один, даже самый-самый человек. В данном случае Маслов не учёл того, что положение его "имения", находившегося в тупике, куда вела всего одна дорога, пригодная для автомобиля, делает этот единственный подъезд весьма уязвимым с точки зрения безопасности. Он же, наоборот, гордился тем, что "всякая шваль" под ногами не путается, но специалисты, которые знали, куда сейчас стремится его "Мерседес", уже положили в нужном месте прочную стальную ленту с шипами, на которую и наехал мчавшийся на полной скорости "Мерседес".
Водителю удалось удержать машину от того, чтобы она не перевернулась, но те, кто заботливо перегородил лентой дорогу, своё дело знали, и скоро Валерий Игоревич Маслов оказался в другой, менее комфортабельной, но более соответствующей его заслугам, машине со служебными номерами, которая незамедлительно направилась в сторону Камска...
***
- Ночи летом хоть и короткие, но ночь - всё равно длинная, - начал Эдик. - Так что ты, Валюша, мне расскажи, чем это ты тут занимаешься и как так получилось, что моя родственница, - он с непривычной нежностью посмотрел на прикорнувшую на диване Ларису, - в эти твои дела оказалась втянута...
- Хорошо, Эдуард Николаевич, только это всё давно началось, вы должны помнить, как "контора" когда-то искала деньги, которые пропали со счетов ЦК КПСС в зарубежных банках, огромные суммы были.
- Помню, - кивнул головой Эдик. - Не нашли.
- Не нашли, - согласился Валентин. - И найти не могли... тогда, потому что их увели таким изящным способом, что просто пальчики оближешь! Большой специалист работал, светлейшая голова в финансовых вопросах! Бывший высокопоставленный сотрудник этого самого ЦК КПСС, доктор экономических наук Иванов Ростислав Филиппович, не слыхали?
- Слыхал, как не слышать, - оживился Эдик, - господин известный. Он и тогда был под подозрением, но сумел исключительно ловко вывернуться. Головастый мужик!
- И ещё какой головастый! Уехал во Францию, стал преподавать в Сорбонне, консультировать разные фирмы - он ведь действительно специалист классный, наши аналитики говорят, что очень сильный экономист. Вроде бы как легально заработал большие деньги, стал эти заработки вкладывать в различные прибыльные дела. Словом, те деньги, которые он в своё время украл, "обросли" легальными, и получилось, что он самостоятельно сколотил приличный капитал, позволяющий ему жить в роскоши в "столице мира"...
- Так сказать, пример для подражания? Чего может талантливый русский человек в соответствующих условиях добиться?
- Точно! И самое главное - ну ни к чему не придерёшься, так же всё чисто и красиво!
- На чём же он засветился?
- Он бы, может, и не засветился, если бы им не стали вплотную интересоваться лично обиженные на него люди...
- И кто же это?
- Я…
- Да-а, на редкость неудачно господин Иванов себе выбрал недоброжелателя, не подумал он...
- Он не знал... Так вот, вы же знаете, что я умею с "железом" делать, без ложной скромности...
- Компьютерный гений!..
- Нет, - вздохнул Валентин, - я не гений, но в "железе" шарю... Словом, вышел я на этого господина через его банковские операции и выяснилось, что он живет явно не по средствам… Ну совершенно не сходятся суммы, которые он в поте лица заработал, и те суммы, которыми он оперирует в своих, достаточно масштабных, делах... Я ведь знал, что искал.
А когда мне удалось это установить, стало ясным, что пора эту "сладкую жизнь" господину Иванову прекращать, для чего нужно было эти чужие деньги у него отобрать. Законным образом, потому что он в своё время, пользуясь служебным положением и некоторыми, - Валентин поморщился, - техническими новшествами оказался владельцем огромных сумм тоже законным образом! Хотя и было это жульничеством чистой воды. Да ещё и убийство сюда присоединилось...
- Полный букет? - подал голос Эдик.
- Цветёт и пахнет! - подтвердил Валентин.
- Как господина Иванова по миру пустить - тоже ты придумал? - поинтересовался Эдик, и собеседник согласно кивнул.
- Общую схему. В отделах её "оживили", и тогда на свет появился старший лейтенант Валентин Огородников...
- Хорошо хоть, что не Козлов!.. - хохотнул Эдик.
- Не было другой легенды с именем "Валентин", не менять же мне имя было...
- Это невозможно, на имени обязательно прокололся бы, - согласился, бывший подполковник КГБ.
- Схема в общем выглядела вполне естественно для нынешнего положения дел в стране. Мы узнали, что Иванов "возвращает" деньги в Россию в виде инвестиций, то есть гребёт прибыль, отдавая нам наши же деньги...
- Хитёр бобёр!
-  Не хитрее троллейбуса! - парировал Валентин. – Вот и выставили на приватизацию ряд объектов, мимо которых господин Иванов просто не мог пройти - уж больно лакомые кусочки! Я сразу делал ставку на этот алюминиевый комбинат, это был для него лучший вариант...
- И клюнул?
- И ещё как клюнул? Клинья стал подбивать к местному начальству, знает же, сволочь, как в России дела делаются... А мы, чтобы ему жизнь мёдом не казалась, подкинули ему конкурентов - местный криминальный квартет, людишек, которые на "общаковые деньги" бизнес свой организовали. Вот они и стали бороться за право быть единоличными хозяевами на комбинате, а мы им в этом помогали.
- Как? Интересно же...
- Вот тут для "мазутки", и нужен был Босс. Они ведь все жадные - просто ужас какой-то! Сами у себя воруют, понимаете? У них есть, вы знаете, "отчисления" в общак, так они и оттуда деньги тянули, своих же "корешей", как принято выражаться, "кидали".
- Так это же, наверное, "святая святых", как же ты докопался?
- Компьютеры, Эдуард Николаевич, - пожал плечами Валентин. - У меня дома стоит простенький персональный компьютер, на котором мои сослуживцы - я же холостяк с квартирой, у меня же почти всегда полон дом народу, парень - душа нараспашку, - в игры играют. Зато здесь у меня, - Валентин любовно поглядел по сторонам, - здесь у меня то ещё "железо"! Словом, я был в курсе всех их легальных и нелегальных - заметьте, в сфере бизнеса и в сфере их отношений с "кодлой"! - финансовых операций, и отправлял им письма, в которых сначала рассказывал, сколько, чего и как они украли, а потом стал приказывать, что они должны делать...
- И слушались?
- Вы же сами видели, примчался, привёз Ларису да ещё и просил защиты, - рассмеялся Валентин. – И это Маслов, зверь зверем, за ним столько всего стоит… Понимаете, их поражало, что этот Босс знает обо всём и узнаёт это почти мгновенно. Они пытались среди своих искать, и не могли найти. Словом, я их сделал "ручными", и они помогали нам из Иванова деньги вытаскивать...
- И сами, поди, тоже раскошеливались?
- А как же! - довольно подтвердил Валентин. - Поэтому сейчас и они, и господин Иванов – все они нищие! Все их деньги - "мазутка" даже в долги влезла - завтра утром будут конфискованы как деньги, добытые нечестным путём, так сказать, "отмытые". Поэтому они автоматически переходят в собственность государства. России...
- Конечно, нейтрализовать их физически было несложно, - задумчиво сказал Эдик, - наследили они у вас в Надеждинске порядочно. Главное, как я понял, было не просто их вывести из игры, но и вернуть государству то, что они у него отобрали...
- Ну да, - подтвердил Валентин. - Пора уже прекращать разворовывать эту страну, сколько можно?
- Это что-то новое в работе "конторы", - так же задумчиво продолжал Эдик. - Раньше я такого не помню...
- Наверное, времена действительно меняются, - очень серьёзно сказал Валентин, - Лично мне надоело жить в стране, где нищих больше, чем листьев на деревьях, а те, у кого деньги есть, или боятся преступников, или боятся государства... Неправильно это...
Эдик Терещенко молчал. Бывший подполковник КГБ смотрел на человека, которого он знал совсем мальчишкой, и видел перед собой жесткого профессионала, в котором было главное - вера в то, что он занимается нужным и справедливым делом...
***
В казавшееся неприступной крепостью здание фирмы "Форвард" проникли до неприличия легко: с помощью специального прибора вся хитроумная система защиты и охраны была мгновенно выведена из строя, после чего люди из автобусов молча и решительно захватили растерявшихся охранников и тех, кто находился во дворе.
Руководителям "Форварда" были предъявлены соответствующие документы, они проинформировали своих адвокатов о том, что тем пора приступать к исполнению профессиональных обязанностей, и отбыли под надёжным присмотром в город Камск. Остальных задержанных распределили между местами для задержания Камска и Надеждинска в соответствии с "предварительным диагнозом", который предстояло уточнять следствию.
При захвате офиса "Форварда" произошёл и комический случай: в одном из кабинетов, под столом, был обнаружен интеллигентного вида парень в очках, который, очевидно, от испуга, заболел "медвежьей болезнью" и источал аромат, заставлявший небрезгливых оперативников, вынужденных были им заниматься, стараться как можно скорее передать его на попечение своих коллег, а пока воротить нос от трясущегося и матерящегося Саши...
***
- Валя, но почему ты лично некогда не прекращал следить за этим фруктом Ивановым? Чем он насолил лично тебе, ведь в конечном итоге его сгубило именно это твоё внимание к его персоне?
- Не думаю, Эдуард Николаевич, всё равно он когда-нибудь попался бы, уж очень он наглый, всех идиотами считает, - Валентин помолчал. - А что он конкретно мне сделал?.. Я расскажу, вы поймёте...
Валентин молчал, и подполковник Терещенко его не торопи... Точнее, бывший подполковник...
- Вы помните, Эдуард Николаевич, как мы с вами познакомились? – начал свой рассказ с вопроса Валентин.
- Конечно, - улыбнулся Эдик. - Всесоюзная олимпиада школьников по информатике, одна из моих лучших идей за все годы работы...
- Идея, что и говорить, просто гениальная: собрать на всесоюзную олимпиаду самых талантливых пацанов и девчонок, "вычислить" из них самых-самых - и открыть в Долгопрудном специальную школу с уклоном в информатику, в которой часть школьников обучается по совсем уж индивидуальной программе, и эта часть в дальнейшем становится сотрудниками специальных подразделений КГБ! Если можно, вы как на эту идея набрели?
- "Кто владеет информацией..." – произнёс Эдик. - Только знаешь, Валя, сейчас я уже не в таком восторге от этой идеи, хотя по-прежнему считаю её одной из лучших своих... разработок. Но это уже характеристика моего, с позволения сказать, профессионального уровня, если ничего лучшего у меня не было...
- Не прибедняетесь, Эдуард Николаевич...
- Мне нечего прибедняться, - отрезал Эдик. - Просто то, к чему вас готовили, оказалось, как бы это мне так помягче выразиться, большинству из вас навязано, что ли... Конечно, юность, романтика, игра на, самолюбии и остальное, но ведь, по большому счёту, здесь всё за вас решили… А кто мне или кому бы то ни было дал такое право?
- Я об этом не думал, Эдуард Николаевич, - признался Валентин.
- А мне приходится думать, возраст уже такой...
- Какие ваши годы?..
- Все при мне! - уже бодро отозвался Эдик, и Валентин продолжил свой рассказ.
- Вы помните, там, в школе нашей, когда мы заканчивали, ЧП произошло?
- С Ильёй Горшковым?
- С ним, - тяжело вздохнув, подтвердил Валентин.
- О ЧП знаю, деталей не знаю, - несколько коряво ответил Эдик, и, как бы извиняясь, добавил: "Я тогда уже очень плотно занимался Паневежисом, сам понимаешь..."
- А что детали? Детали такие... - медленно сказал Валентин. - Илья поехал на выходные в Москву, не вернулся в понедельник, его стали искать и… - голос его прервался, - его нашли в каком-то похабном притоне, где он умер от передозировки какой-то дряни...
- Но этого быть не могло, я Илью знаю, - Эдик поправился, - знал очень хорошо. Конечно, он был очень трудным парнем, жил на нервах, у него, как сейчас принято говорить, было много проблем с окружающими, но наркотики?.. Впрочем, может, там была замешана девушка, тогда да?
- У Ильи не было девушки, - с горечью сказал Валентин, - он так и не успел Ленке сказать, что он её... словом, не успел...
- К какому выводу пришло следствие?
- К какому выводу оно могли прийти?.. - Валентин скривился. - Вы же помните, какое это антиалкогольное время было, а тут наркомания. Там, в притоне этом, и не только Илья погиб, вместе с ним ещё парень и девушка, как я потом узнавал, у всех - кошмарная передозировка одного и того же наркотика...
- Ну, а Иванов-то тут причём, какое он имеет к притонам отношение? - вернулся Эдик к началу разговора.
- Иванов?.. - медленно произнёс Валентин. - А это он, Иванов, всё и сделал. Мне Илюха перед смертью рассказывал, что он сейчас потрясным делом занят, работа такая, что лучше и не надо. Он же, вы помните, много книжек читал, Иванов его на шпионской романтике подловил...
Он, Иванов, по линии ЦК курировал нашу школу, ну, не саму школу, а то, чем мы должны были заниматься… А Илюха ведь у нас был лучший из лучших, вот вы меня компьютерным гением подразниваете, так я что, а Илюха - он и в самом деле гений... был...
Видно было, что воспоминания даются Валентину тяжело, но Эдику также было ясно, что парень должен выговориться, потому что он, вероятно, никогда и никому об этом не говорил и не скажет, а такое носить в себе, носить всю жизнь...
- И что?
- Он тайно вытребовал к себе Илюху и сказал, что тот может помочь партии и народу спасти страну от иностранного капитала - и мы в это верили! - в голосе Валентина была ненависть. - Мы верили в это, Эдуард Николаевич!
- Я тоже во многое верил, Валя, - тихо сказал Эдик, и Валентин был благодарен ему за эти слова...
- В общем, Илюха работал над тем, чтобы совершенно законно можно было перевести те самые деньги на личные счета Иванова, - успокоившись, продолжал Валентин. - Это была та ещё задачка! Но он с ней справился, он сам мне похвалился перед тем, как поехать в Москву... И не приехал назад, а Иванов стал очень богатым человеком...
- Очень похоже на то, - подумав, согласился Эдик, но Валентин с полной уверенностью оборвал его.
- Всё так оно и есть, Эдуард Николаевич! На Иванова сейчас в Париже работает человек, который Илюху и всех остальных этой отравой колол... Его очередь тоже уже подошла, но он кто - шавка, исполнитель, он должен был делать то, что ему прикажут... А приказывает Иванов... Ну, ничего, недолго ему осталось приказывать!
- Я тебя понимаю, Валя, - тихо сказал Эдик.
- Тут ведь вот что ещё, - Валентину нужно было выговориться, и он не мог остановиться. - Понимаете, Эдуард Николаевич, ведь на месте Илюхи и я мог быть, и ещё кто-то из нас: эта мразь так дело обставила, что любой бы за честь посчитал, а потом… Объяснять, извините, долго, но это была такая классная задачка, по тем временам, конечно, что любого, кто в "железе" шарит, от неё и за уши не оттащишь, понимаете? Он ведь все точно просчитал: пацана выхватил, который ради работы на таком, как у нас было, "железе" из своей Одессы в Москву и приехал, жил "железом"…
Я недавно слушал выступление одного компьютерного гения, едва ли не самого богатого человека в мире...
- Это Билла Гейтса, что ли? - Эдик чувствовал, что он должен сказать хоть что-то, чтобы прервать этот мучительный для парня монолог.
- Гейтса? Нет, он просто технарь, есть другой человек, они вместе начинали, так вот этот Стив Джобс – он шарит!.. Он сказал, что у "железа" тоже есть душа, и тот, кто этого не сможет понять, так и останется на всю жизнь "чайником", чего бы он ни достиг, кем бы ни был и какое бы "железо" у него ни стояло...
Он прав, Эдуард Николаевич, это так. Поэтому, кстати, мы, русские, этим надутым индюкам янки и даём сто очков вперёд по программам и прочим делам: мы душу "железа" чувствуем, а они - нет...
И поэтому я должен был Иванова именно так достать, - подвёл итог Валентин. - Убрать его - чего проще-то, хотя он себя и окружил чем-то типа охраны, как он считает. Но я его должен был по-другому уничтожить: сделать его нищим - а там пусть живёт, сволочь! Только недолго он так проживёт: аналитики наши просчитали, что он, когда всё потеряет, за ствол схватится и себя порешит. За Илюху!
Вы, Эдуард Николаевич, расслабьтесь немного, время еще есть.
Я не могу, а вы расслабьтесь...
***
С бандитами, собравшимися на подворье Маслова, хлопот было побольше, чем с людьми из "Форварда", но упрощало задачу то, что они были собраны все вместе, на ограниченной забором территории. В этом и заключалась "изюминка" плана Босса: не гоняться по городу за каждым и вытаскивать его из щели, а взять всех сразу.
Для начала им было предложено бросать оружие и выходить через ворота, но народ собрался не то слабослышащий, не то туго соображающий.
Тогда территорию "имения" просто забросали гранатами со слезоточивым газом /идею использовать нервно-паралитический газ Сидорчук и генерал даже не обсуждали: зачем?/, после чего упрямые ранее "люди" стали заметно сговорчивее… Оружие посыпалось на землю, а каждый, кто выходил из ворот, старательно демонстрировал свои "пустые" руки.
Сама операция заняла двадцать восемь минут, после чего стали обследовать дом. Всякое повидали на своём веку оперативники, но такой роскоши, как внутри дома Маслова, да ещё и в таких "объёмах" мало кому доводилось видеть.
Удивлялись решёткам - "ну, чисто зона". Парень, обнаруживший в огромном холодильнике огромную же, едва начатую бутылку "Метаксы", искренне огорчился: он был парнем начитанным и помнил, что на героя романа Генриха Бёлля "Глазами клоуна", который тоже держал коньяк в холодильнике, его отец-миллионер смотрел как на человека, уличённого в скотоложстве....
В одной из комнат второго этажа обнаружили совершенно голую девчонку с потрясающей фигурой и абсолютно безумными глазами, которая тут же стала просить, чтобы, ей "заделали", и пыталась встать на колени...
Её отправили в больницу...
***
Уже наступал рассвет, когда Жак Луазо завершил свою, такую радостную для него, работу. Его подарок Ларисе был готов, он сиял всем своим великолепием, и Жак, который буквально падал с ног от усталости, пару минут, присев на подоконник, придирчиво изучал то, что он сотворил.
Потом он устало и удовлетворённо покачал головой: это было то, что нужно!
Он сделал это, и теперь его дом был готов к появлению своей настоящей хозяйки...
***
После окончания операции подполковник Сидорчук пришёл в кабинет, в котором провел ночь бывший начальник горотдела Олег Иванович Огурцов. Он не спал, Огурцов, он безучастно сидел за столом и ждал.
- Всё закончено, - сообщил Сидорчук.
- Потери есть? - отозвался Огурцов, и Сидорчуку стало жаль Олега Ивановича, хорошего, в сущности, мужика.
- Бог миловал.
- Молодец, Гриша, - Огурцов был искренен...
***
Вадим Валериевич Филяюшкин проснулся, как обычно, рано, и сегодня ему, как обычно, предстояло сделать много дел. Но самым страшным для него было то, что сегодня в четыре часа дня должны были хоронить Евгения Воропаева, его Женьку...
Он сделал всё, что необходимо, подготовил все, что нужно было подготовить, организовал всё, что должно было быть им, Филяюшкиным, организовано.
Он всё знал и всё умел, тренер Филяюшкин. Он не знал только одного: как, какими глазами он будет смотреть на лежащее в гробу, который он сам для него выбрал, тело Женьки...
***
Рано утром, матерясь и огрызаясь на этих "дикарей", которые не могли ответить на простейшие вопросы, Сашка Забродский руководил погрузкой металла в "КАМАЗ" Фрола, рассчитывая вернуться в Надеждинск к обеду и успеть покаяться перед Ларисой…
***
Мэру Птицыну позвонили из Москвы и объяснили, что с сегодняшнего дня Владимир Иванович может считать себя свободным от выполнения своих служебных обязанностей… А лучше всего для Птицына будет, если он уже вечером прибудет в Москву и появится в одном кабинете в Кремле, хозяин которого должен был задать ему некоторые вопросы.
Звонивший не приказывал, он как бы советовал, но Владимир Иванович прекрасно понимал, что только неукоснительным выполнением этих "советов" он может хоть каким-то образом склонить чашу весов на ту сторону, на которой ему, Птицыну, будет не так жарко, как могло бы быть...
***
Остаток ночи Лариса и Эдик мирно проспали в усыпальнице из мрамора, девушка – на диване, а Эдик - облокотившись на стол и положив голову - наклейкой вверх - на скрещённые руки, и сон их, похоже, был спокойным...
Валентин же просидел остаток этой ночи неподвижно, скрестив руки па груди и чуть приподняв подбородок, глядя в одну точку перед собой немигающими, страшными в своей неподвижности пустыми от боли глазами...
***
Пожилая женщина, жившая одна в большой и удобной квартире с видом на Триумфальную арку, заснула лишь под утро, и заснула, полностью убежденная в том, что с её дочерью всё хорошо.
Если бы у неё спросили, на основании чего она пришла к этому убеждению, Надя Луазо даже не стала бы отвечать на такой смешной для неё вопрос...
***
Валерия Назье просыпАлась после своего тяжёлого наркотического сна, и дежурная сестра, новая, сменившая уже известную нам, готовилась сообщить об этом врачу мадам Назье, который собирался сам прийти к пациентке и рассказать ей все, что ей можно было рассказать...
***
Профессор Иванов совершал утренний туалет, готовясь к завтраку, после которого его ожидала лекция в Сорбонне. Ростислав Филиппович очень любил читать лекции, делал это, как он сам выражался ("сдирая" это у Чехова) "недурно", поэтому он предвкушал хороший день...
***
Отставник Павел Степанович, присматривавший за могилами в "секторе почётного захоронения", подошёл к склепу гражданина Дикштейна и повернул выключатель, после чего восемь фонарей, освещавших это монументальное сооружение в тёмное время суток, погасли.
Павел Степанович намеревался было заняться своими обычными делами, но неожиданно дверь склепа отворилась... Отставник был человеком с крепкими нервами, поэтому он с интересом ждал, кто - или что? - появится из открывшейся двери. Но и он изрядно удивился, увидев, что из двери выходит хорошо знакомая ему Лариса Леонидовна Сизова, заспанная и слегка помятая, в сопровождении какого-то толстяка с большой наклейкой на щеке и неприметного невысокого парня.
- Доброе утро, Лариса Леонидовна, - выдержке отставника можно было позавидовать.
Лариса виновато улыбнулась ему: "Здравствуйте, Павел Степанович». Невысокий парень подошёл и, протягивая "корочки", представился: "Старший лейтенант Огородников". При этих словах толстяк жизнерадостно захохотал, а парень продолжал: "Прошу вас до приезда милиции ничего не трогать".
- Вас понял! - коротко ответил отставник.
***
Валентин и Эдик отвезли Ларису к ней домой, где девушка, едва успев ответить на звонок Валерича /тренер сообщал, что сегодня в четыре состоятся похороны Женьки/, отправилась в спальню и оттуда сказала, что она теперь будет спать и только спать.
- Вот и хорошо, а Толстому я сам позвоню, он тоже ещё кемарит! - обрадовался Эдик, и они с Валентином поехали в гостиницу "Надеждинск", где Эдик привёл себя в порядок, перезвонил в Париж "Толстому" и сообщил ему, что с Ларисой всё в порядке, что она, возможно, скоро опять приедет в Париж /"жди, Толстый!"/, после чего долго говорил о делах с Василием Ивановичем Редько.
Эдуард Николаевич Терещенко был очень занятым человеком, его время стожило дорого...
Матери Эдик решил не звонить: он рассчитывал, что сегодня вечером Лариса вылетит вместе с ним в Москву и собирался обрадовать мать тогда, когда будет знать это точно.
Он не переживал, что мать будет волноваться: "Толстый" и Надя всё сделают…
***
Олег Иванович Огурцов не звонил Птицыну: Сидорчук сообщил ему, что экс-мэра вызвали "на ковёр" в "златоглавую", поэтому, скорее всего, он уже едет в аэропорт.
Открыв дверь своим ключом, Огурцов удивился: жена и дочь, которые должны были находиться, соответственно, в престижной спецшколе и в институте, были дома и - вышли к нему навстречу каждая из своей комнаты.
- Что случилось, Алекс? Это правда? - мелодичный голос супруги казался Огурцову собачьим лаем.
Он не собирался отвечать ей, но тут его удивила дочь. Виолетта подошла к нему, обняла отца, ткнулась, как когда-то в детстве, лбом в его крепкое, широкое плечо и прошептала: "Папка, я тебя люблю".
Огурцов полагал, что всё плохое, что с ним должно было случиться, уже случилось… Но сейчас он понял, что всё только начинается.
Олег Иванович Огурцов беззвучно заплакал...
***
Надеждинск гудел: к мэру города и полковнику Огурцову люди относились по-разному, к бандитам подавляющее большинство населения относился резко отрицательно, и события сегодняшней ночи, обрастающие слухами и нелепицами, будоражили умы горожан.
Очень оживились те из них, кто ещё недавно заглядывал в рот всесильному Владимиру Ивановичу Птицыну: каждый пытался верно сориентироваться и вовремя понять, в какую сторону подует "свежий ветер", а это было нелегко…
Юрий Владимирович Прошкин, который рано утром получил начальственные указания из высокого московского кабинета, приняв для активизации умственной деятельности "сто с прицепом", терзал свою пожилую "Эрику", готовя на завтра большой "подвал" под заголовком, который ему самому очень нравился: "Народ не обмануть!"...
***
Как всегда, Ростислав Филиппович Иванов прочитал блестящую лекцию, которая понравилась студентам, а ещё больше - самому лектору. Иванов был в меру язвителен, желчен, остроумен, прекрасно знал излагаемый материал, умел подать его так, чтобы заинтересовать аудиторию, а его потрясающий французский язык мог бы стать предметом специального изучениям.
Кроме того, импозантная внешность профессора, его аристократизм, проявлявшийся во всём, что он делал, также оказывали сильное влияние на студентов. Нечего греха таить: в хорошеньких головках нескольких студенток во время лекции профессора Иванова появлялись мысли, весьма и весьма далёкие от того, что излагал лектор...
Немного уставший, но очень довольный собой и началом сегодняшнего дня, Иванов прошёл к себе в кабинет, где несколько минут просто посидел спокойно в уютном кресле.
Это были последние спокойные минуты долгой и неправедной жизни профессора Иванова, потому что распечатка сообщения, только что поступившего на его адрес, стала для него приговором.
Постаревший, съёжившийся и жалкий, он смотрел на лист бумаги, на котором фактически был написан его смертный приговор. Иванов был умнейшим человеком, и комбинации цифр на листе бумаги были поняты им так, как они и должны были пониматься умным человеком: это конец…
Он оглядел свой кабинет, рисунок великого Пабло, все эти вещи, которыми он окружал себя долгие годы и к которым привык... Всему этому наступил конец. Его переиграли. Начисто. И шансов у него нет. Никаких шансов нет у старого человека, который ещё недавно казался себе таким умным, сильным, молодым...
Иванов медленно поднялся, подошёл к стенке, на которой висел рисунок Пикассо, достал его из рамки и аккуратно порвал на мелкие кусочки.
Конец так конец...
Аналитики, которые прогнозировали, что профессор Иванов, узнав о крахе, застрелится, ошиблись. Они не учли высочайший уровень умственного развития Ростислава Филипповича Иванова: уже давно у него в столе лежала неприметная таблетка, на которую он иногда поглядывал с чувством превосходства, потому что был убеждён в том, что она ему никогда не понадобится.
Оказалось - понадобилась...
***
Лариса спала крепко, и когда ей позвонил Эдик и предупредил, что скоро он и Валентин будут у неё дома, она ещё не совсем проснулась. Однако к приезду гостей она не только успела привести себя в порядок, но и приготовить нечто вроде импровизированного полу-обеда, потому что первого блюда её гости могли не ждать. Для Валентина она специально купила внизу в магазине, с дверью которого был так хорошо знаком Эдик Терещенко, любимый "Липтон."
Не считая себя выдающейся хозяйкой, она, тем не менее, сумела приготовить вполне приличную еду, на которую дружно накинулись её гости. Воспитанные люди во время еды говорят не о делах, а о погоде, а гости Ларисы, как и сама хозяйка, были людьми воспитанными...
Эдик и Лариса пили кофе, а Валентин - чай, когда Ларисе вдруг пришла в голову поразившая её мысль.
- Валь, а тебя как зовут?
Кажущаяся парадоксальность вопроса не показалась Валентину смешной, но Эдик не удержался: "Валю зовут Валей!"
- Хоть это правда, - Лариса улыбнулась. – Если ты ещё скажешь, что твоя фамилия Огородников…
- Нет, конечно, нет. Бардар. Валентин Бардар, - представился любитель "Липтона", - и работаю я там, где раньше работал Эдуард Николаевич...
- Валя! - взмолилась Лариса. - Назови его Эдиком, ну пожалуйста! Ну что тебе стоит?
- Если женщина просит, ей нельзя отказать! - поддержал будущую родственницу тот, кого необходимо было назвать Эдиков.
Валентин пытался что-то объяснить, но тут, на его счастье, зазвонил телефон, и Лариса, извинившись, взяла трубку.
- Лорик, привет, это я! - услышала она как обычно весёлый, но чем-то смущённый голос Сашки Забродского.
- Сашка?! - она не смогла сдержать своих чувств. - Где тебя, идиота такого, черти носят?
- Лорик! Не ори: я стою под твоим домом и хочу к тебе подняться, мне нужно кое-то тебе объяснить...
- Если ты через три минуты не будешь у меня, я сама спущусь вниз, и тогда тебе плохо будет! - громко пообещала ему Лариса, и Сашка её понял: он всегда понимал её...
- Сейчас Сашка придёт! - объявила девушка Эдику и Валентину, которые, конечно, и сами поняли это.
На лице Александра Семёновича Забродского играла виноватая улыбка, а весь внешний вид этого человека выражал искреннее раскаяние. Кроме того, в руках Александр Семенович держал большой букет цветов, большую же шоколадку и какой-то не очень большой пакет...
- Лорик, делай секир башка! - с порога заорал он, но, обнаружив в комнате посторонних, несколько поутих.
- Сашка! - представился он, поочерёдно пожав руки Эдику и Валентину, причём последний делал это с явной неохотой.
- Валя, не злись, Сашка не хотел же, - Лариса пыталась объяснить поведение своего бывшего мужа, который тут же поддержал её.
- Я и в самом деле не хотел! А чего я не хотел-то, Лорик?
- Сашка, не придуривайся!
- Ну хорошо-хорошо-хорошо, - сдался Забродский. - Ну прихватил я у тебя этот пакет, ну сунул в сумку, так он же у тебя, ты же с каким-то ментом за ним приехала...
- Сашка, там ещё кассета была, где она?
- Кассета?
- Кассета!
- С фильмом "Основной инстинкт"?
- С фильмом "Основной инстинкт"!
- Так вот она! - и Сашка торжествующе передал Ларисе небольшой пакет. - Вот тебе твоя кассета, вот тебе шоколадка, и вот тебе цветы - и это всё тебе за волнения! Хватит?
Лариса, Эдик и Валентин зачарованно смотрели на ту самую кассету, которая стала причиной стольких драматических событий, и это "проняло" даже Сашку Забродского.
- Вот она, кассета-то, чего не берёшь?
- Ох, Сашка-Сашка, дубина ты стоеросовая, знал бы ты, что это за кассета?
- А что? - заинтересовался Сашка.
- Садись, - велела ему Лариса, - сейчас смотреть будем, хотя это, скорее всего, "детям до шестнадцати"...
- А что, здесь есть такие? - удивился Сашка, оглядывая квартиру.
Видеомагнитофон медленно поглотил кассету, и присутствующие в комнате уставились на экран. Так они смотрели минут десять - три человека с изумлением, а Сашка даже заскучал.
- Лорик, слышь, мы что, весь фильм так смотреть будем? Так я его уже видел...
...Лариса быстро просмотрела кассету: "Основной инстинкт", тот самый фильм! Ничего больше не было на проклятой кассете!
Девушка и двое мужчин переглянулись, и тут Лариса вперила указательный палец в индифферентно молчавшего Сашку.
- Ты куда кассету дел?!
- Да вот тебе твой "Основной инстинкт", чего тебе ещё надо?! - завопил тот.
- Сашка, гад, не зли меня - убью, быстро говори, где та кассета, которую ты взял?
- Ладно, - тяжело вздохнул Сашка, - ты там по заграницам своим наблотыкалась настоящую фирмУ вычислять, а я хотел... Короче, колюсь...
Понимаешь, вчера игра была, ну наши с Францией играли, это раз в десять лет бывает, так я хотел посмотреть, а Фрол наехал, говорит, поехали по железо, ну, мы и поехали.
Ну, игра же, ты понимаешь? - Лариса кивнула: она помнила, что её бывший муж мог ради футбола отказаться от всего на свете.
- И что, Сашка?
- А то... Короче, я нашёл эту кассету, другой не было, ну, ту, что у тебя взял, забежал к Жорику, он обещал матч записать, но ты же мою мать знаешь… Жорик её как огня боится... А у него видака нет. Короче, он кассету взял, вечером по нычке пошёл и записал... Мать.., ну ладно.
Я ему бабки оставил, он сегодня с утра купил этот твой "инстинкт", я у него кассеты забрал, сам игру ещё даже не смотрел, сразу тебе эту кассету решил привезти, ты ж меня знаешь....
А я и забыл, что у тебя глаз-ватерпас, что ты сразу вычислила, что кассета другая, я думал, ты не заметишь.
Лорик, а как ты вычислила, а? Чем настоящая фирмА отличается от того, что тут у нас продают? По мне - никакой разницы, помнишь, ты привозила, когда...
- Сашка, - дрожащим голосом сказала Лариса, - Сашка, я тебя сейчас точно убью, бестолочь ты ходячая...
- Да за что убьёшь, ты объяснить мне можешь или нет?!
Лариса с помощью Эдика и Валентина доступно и понятно объяснила Сашке Забродскому, почему ей с одного взгляда удалось "вычислить", что он, Сашка, принёс ей не ту кассету, которую взял из её дома...
Во время этого её объяснения на Сашку Забродского было жалко смотреть: он очень хорошо относился к своей бывшей жене, продолжая любить её, ценя как человека, поэтому то, что он услышал, воспринималось им с ужасом. Но зато теперь он понял, почему Валентин Бардар смотрел на него с такой неприязнью…
Сашка был согласен, что определённые – и весьма серьёзные – основания для такого взгляда у Валентина были.
***
После похорон Женьки Лариса и Эдик подошли к Валеричу, убито садившемуся в свою "двойку".
- Вадим Валериевич, мне нужно опять в Париж, - виновато сказала Лариса, и Филяюшкин посмотрел на неё взглядом тяжело больного человека.
- Ты вернёшься?
- Конечно, - удивилась Лариса. - Просто мне сейчас нужно быть рядом с Жаком, понимаете?
- Она вернётся, Вадим Валериевич, - вмешался Эдик. – Никуда она от нас не денется.
- Это ненадолго, а дальше всё будет так, как мы договаривались, просто несколько дней нужно подождать, - объяснила Лариса.
- И вообще, - Эдик был полон грандиозных планов, - надо будет заставить Толстого, чтобы у них было три свадьбы: здесь, у нас в Москве - и в этом ихнем Париже!
- Да-да, свадьба - это хорошо, свадьба, - пробормотал Филяюшкин, и Эдик дружески положил ему на плечо свой лапищу.
- Жизнь, Вадим Валериевич, она продолжается, она - жизнь...
***
Если бы кто-то посторонний наблюдал за встречей Жака и Ларисы в аэропорту Орли, он мог бы подумать, что эти люди недавно крупно поссорились и ещё не успели по-настоящему помириться: Жак не подошёл к вышедшей из "коридора" Ларисе, на его лице застыло напряжение, а девушка вела себя так, словно ей сейчас сильнее всего хочется развернуться и пойти туда, откуда она пришла...
На деревянных ногах Лариса подошла к Жаку, который, касалось, боялся сделать лишнее движение, он неуклюже подхватил её небольшую сумку, клюнул, а не поцеловал, в щеку, а она потёрлась носом о его плечо...
Молча, держась за руки, вышли они из здания аэропорта, не говоря ни слова, сели в старенький "Рено", который тоже, казалось, молча, неспешно покатился в сторону их дома...
Дома Жак сразу же провёл Ларису к дверям комнаты, которую она назвала - казалось, что это было целую вечность назад! - "комнатой Синей Бороды".
- Это ты меня так встречаешь? - печально пошутила девушка. - Ты Синяя Борода, да?
- Уже можно...
- Открывай дверь, Жак...
Лариса знала, что её ожидает что-то необыкновенное, но даже она не могла предположить, во что превратил эту комнату их дома Жак Луазо...
...Это была комната из её страшного сна. Когда-то давно она рассказала Жаку об этом своём сне-кошмаре, и он легкомысленно, как ей тогда показалось, отмахнулся: "Больше кошмары тебе сниться не будут!".
Он ничего не забыл, Жак, и он действительно сделал так, чтобы комната ужаса из сна любимой стала явью - но перестала быть ужасной, чтобы она стала предвестьем счастья. Прямо посреди комнаты висело роскошное свадебное платье, такое, о котором, наверное, мечтает любая девушка, которая любит мужчину и хочет быть вместе с ним. Всю жизнь вместе…
- Это тебе, маленькая...
И Жак неловко вытер слёзы, выступившие на глазах счастливой Ларисы.
Э П И Л О Г
Все дороги ведут в Сидней!
Именно так можно было бы сказать во второй половине сентября 2000-го года, определяя самое популярное место на земле. Не "столица мира" Париж, не "вечный город" Рим, не другие, столь же славные города и веси, а именно Сидней стал местом, куда были обращены взоры всего мира: последняя в этом тысячелетий Олимпиада!
Ещё до того, как они завершились, эти Олимпийские игры были названы лучшими, величайшими в истории олимпийского движения. Разумеется, так говорили о каждой из прошедших Олимпиад, но, кажется, только Олимпиада в Сиднее не вызывала в этом отношении резких возражений: все соглашались, что это и в самом деле было грандиозное, не имевшее себе равных в истории спорта, зрелище.
Это была Олимпиада, на которой уходили Великие: прыгун с шестом Сергей Бубка, борец Александр Карелин… Русский богатырь, который тринадцать лет не знал себе равных, не проиграв ни одной схватки, не проиграл и в этот раз - но и не выиграл…
И для него это стало поражением - серебряная медаль, второе место...
Это была Олимпиада, на которой в семью олимпийских видов спорта вошли как полноправные участники новые, ранее не представленные в олимпийской программе, виды. Наконец-то на Олимпиаде появились прыжки на батуте, один из самых красивых и зрелищных видов спорта.
…"Sidney Tower" - один из самых дорогих ресторанов не только Сиднея, но и всей Австралии. Кроме того, это один из самых, если можно так сказать, экзотических ресторанов мира: начиная с того, что он расположен на высоте 250-и метров и заканчивая меню, в котором чего только нет, включая, между прочим, блюда из мяса крокодила, кенгуру и страуса Эму…
Столик на этот день в ресторане "Sidney Tower" был заказан полгода назад мадам Валерией Назье, которая пребывала на Олимпиаде в качестве почётной гостьи Международной федерации гимнастики. Организаторы соревнований по прыжкам на батуте разослали приглашения наиболее известным спортсменам, имена которых вписаны поистине золотыми буквами в историю развития этого вида спорта…
Мадам Валерия Назье кое-то понимала в спорте вообще и в прыжках на батуте в частности, поэтому она и заказала столик именно на этот день....
Накануне мадам Назье и мадам Луазо, также многократная чемпионка мира, принимали участие в церемонии награждения победителей и призёров Олимпиады в индивидуальных прыжках среди женщин. Таким образом руководители Федерации дали возможность этим великим спортсменкам принять-таки участие в величайшем празднике спорта...
Вчера вечером первой в истории Олимпиад чемпионкой по прыжкам на батуте стала - в острейшей борьбе с опытнейшей спортсменкой, настоящей звездой батута украинкой Оксаной Цыгулёвой - девятнадцатилетняя воспитанница тренеров Анны и Вадима Филяюшкиных россиянка Ольга Гриневецкая, и Валерия Назье, поздравляя её, успела шепнуть: "Молодец, малая, классно отпрыгала..."
Это было правдой: Олечка превзошла саму себя, только так можно было обыграть опытнейшую украинку...
Сначала предполагалось, что за столом будет шесть человек, но в последнюю минуту к трём очаровательным женщинам - Валерии Назье, Ларисе Луазо и Анне Филяюшкиной, счастливой олимпийской чемпионке, её не менее счастливому тренеру и Жаку Луазо, который сопровождал супругу на первую в её жизни Олимпиаду, присоединился Эдуард Николаевич Терещенко, совладелец агентства "Заслон", оказавшийся в Сиднее по делам службы.
Один из "новых русских", супруга которого вдруг изъявила горячее желание побывать на спортивном форуме, решил, что совсем не лишним для него будет знать, в чьём обществе она будет пребывать в Сиднее, и обратился к услугам агентства с отличной репутацией, совладелец которого, выдержав "прессинг" со стороны своего компаньона Васи Редько, отправился "выполнить служебные обязанности" в столицу Олимпиады… Кстати, Эдуард Николаевич сорвал себе вчера голос в зале, в котором соревновались прыгуны на батуте...
Эдик Терещенко в последнее время вообще зачастил в Париж, и дело было не только в его "толстом брате", его жене и племяннице, которых он безумно любил.
После смерти Франсуа Лерка долгое время находилась в депрессии, её врачи опасались даже, что мадам Назье навсегда может остаться их пациенткой, но обстоятельства сложились так, что она вынуждена была вернуться к жизни - ради сына, которого носила под сердцем... Оказалось, что их последняя с Франсуа ночь стала ночью, когда зародилась новая жизнь, и через девять месяцев после гибели мужа Валерия Назье родила сына, которого назвала Эйжен-Франсуа...
Мадам Назье выгодно продала злополучный ресторан, удачно вложила вырученную за него большую сумму в ценные бумаги, поэтому сейчас она вела вполне обеспеченную жизнь, посвятив себя воспитанию маленького Женьки, как называли изумительно красивого мальчишку все её знакомые...
Деятельная натура Валерии не могла ограничиться только домашними заботами, поэтому она - при поддержке всесильной в мире парижской моды Нади Луазо, которая после произошедшего резко изменила своё отношение к ней, - начала потихоньку завоёвывать себе место под солнцем как один из наиболее талантливых молодых журналистов, освещающих мир высокой моды.
Она давно мечтала об этом, ей это очень нравится и, как уверяет Надя, у неё неплохо получается...
Валерия и маленький Женька часто бывают в доме Ларисы и Лака Луазо, где их считают своими людьми и где создана атмосфера типично русского дома, в котором главное - чтобы душе было хорошо и тепло.
Эта атмосфера создаётся стараниями всех членов семьи Луазо: папы Жака, мамы Ларисы и маленькой Ядвиги-Нади...
Хотя преуспевающий дизайнер Жак Луазо по-прежнему считает, что вершиной его искусства является созданная им для жены "комната Синей Бороды", клиенты его придерживаются другого мнения. Каждый из них искренно убеждён в том, что именно его жилище или, к примеру, ресторан, оформленные по проекту "мэтра Луазо", представляют собой шедевр, который навсегда останется непревзойдённым...
Возможно, они полагают так потому, что никогда не бывали в "комнате Синей Бороды", но специалисты отмечают, что в работах "мэтра Луазо" в последнее время появилось нечто совершенно удивительное, что отличает эти работы от всего, что может предложить взыскательным клиентам небедный на таланты Париж. Считается, что Жак Луазо является непревзойдённым специалистом в создании того, что принято называть "домашней обстановкой", причём эта "домашняя обстановка" создаётся им даже в интерьерах помещений, которые никак нельзя назвать домом...
Может быть, именно поэтому парижская мэрия – без всяких конкурсов! –  недавно предложила Жаку Луазо разработать интерьер новой тюрьмы, которая, по замыслу создателей, долина стать "временным домом" для её обитателей...
Мэтр Луазо обещал подумать над этим предложением, но, скорее всего, он его примет...
Жак Луазо совершенно счастлив в своей работе, а семью любит так, что его парижские знакомые шутят, что "Жак - это эталон служения семье". И он с этим не спорит.
Иногда он вяло пробует /почти без надежды на успех/ убедить тётку  и брата переехать в Париж, но каждый раз убеждается, что это дело почти безнадежное. Хотя в последнее время он воспрял духом: его брат стал бывать в столице мира довольно часто, и Жак подозревает, что со временем эти визиты участятся. Эдик с подозрительным интересом стал увлекаться прыжками на батуте, в основном, их историей, в частности, одним из персонажей этой истории - многократной чемпионкой мира Валерией Сергеевой, ныне мадам Назье…
Что может выйти из этого увлечения – не хочет гадать никто, время покажет...
Мать и бабушка Надя Луазо стала чаще бывать в доме сына, объясняя это тем, что она, Надя, настолько устаёт от работы /которую она обожает и не думает бросать!/, что ей "показана" семейная обстановка как средство восстановления душевных и физических сил...
Лариса Луазо очень рада тому, что её свекровь так много внимания уделяет своим "бабушкиным" обязанностям. Эти две женщины настолько хорошо понимают одна другую, что Жаку иногда кажется: именно Лариса является родным ребёнком Нади, а не он, её сын. Жак не знает, должен ли он радоваться этому, или, может быть, ему следует огорчаться...
Недавно Лариса начала учиться в Сорбонне, и "мама", которая в своё время также прошла через это, старается всячески облегчить дочери этот нелёгкий путь становления в новой жизни.
Лариса изучает экономику, и ей часто приходится обращаться к работам профессора Иванова, о котором иногда с уважением говорят преподаватели факультета, сожалея о его скоропостижной смерти, последовавшей от сердечного приступа почти три года назад... Лариса не была знакома с профессором Ивановым, но работы у него серьёзные, нужные, интересные, поэтому их необходимо серьёзно изучать, что она и делает...
Единственное, что несколько омрачает её жизнь, - это чувство вины перед дочерью: ей кажется, что из-за учёбы она уделяет недостаточно внимания Ядвиге-Наде, но "Надя старшая" убеждает её, что всё хорошо...
Ядвиге-Наде Луазо два года и один месяц. Она очень похожа на маму, и все уверяют, что из неё вырастет настоящая русская красавица - это слегка задевает национальную гордость папы Жака, который не осмеливается открыто протестовать против определения "русская", рассчитывая на то, что добрая доля французской крови, которая течёт в жилах его дочери, "себя ещё покажет"...
Мир, в котором живёт Ядвига-Надя, добрый и светлый, она любит всех, кто живёт в этом мире.
Она любит играть с "тётей Леркой", которая часто приходит к ним в гости и приводит с собой мальчишку Женьку, и тогда они переворачивают вверх дном всё, что только могут перевернуть... Родители при этом их вроде бы как и пробуют ругать, но дети чувствуют, что это не настоящая, а притворная строгость.
Ядвига-Надя и Женька пока не знают, что означают слова "жених" и "невеста", которые иногда произносят в их адрес родители, да это их и не сильно интересует, потому что им гораздо интереснее играть друг с другом...
Она любит бабушку Надю, которая поёт ей красивые, как называет их папа, “русские” песни, водит её гулять и приносит красивые игрушки. Недавно бабушка Надя приехала к ним с какой-то большой и доброй тётей, которую она называла Леной, и эта тётя тоже очень понравилась Ядвиге-Наде...
И она совсем не боится большого и сильного дядю Эда, который очень любит носить её на руках, подбрасывать к потолку и обещать, что посадит её на люстру. Ей совсем не страшно с этим дядей...
Папа много работает, но, когда он бывает дома, он всегда играет с ней. А когда он работает дома, то Ядвига-Надя иногда приходит к нему в кабинет, садится в уголке, и папа спрашивает у нее: "Тебе нравится?". Он делает такие красивые игрушки, что это не может не нравиться...
Недавно папа сказал, что летом они поедут в город, название которого она не может выговорить, потому что оно очень большое, но это родной город мамы. Ядвига-Надя спросила, когда наступит лето, а папа сказал, что это еще долго, сначала будет ёлка, а потом весна.
Теперь ей очень хочется узнать, что такой ёлка…
Но больше всех Ядвига-Надя любит маму: им так хорошо вместе, у неё такая хорошая, красивая, добрая мама! Добрая даже тогда, когда журит её за какую-нибудь проделку, на которые Ядвига-Надя великая мастерица. Она не проказница, но ведь в мире так много интересного!
С мамой хорошо всегда, но всего больше Ядвига-Надя любит, когда мама её купает: у неё такие мягкие, нежные руки, они так заботливо ласкают её тело…Она обожает песенку, которую негромко и нежно напевает мама, когда купает её, хотя, конечно, не совсем хорошо понимает значение одного из слов этой песенки: «Засраночка моя…»
14.10.2000 – 24.11.2000.                г. Николаев.