Ты все пела...

« Ты все пела – это дело! Так пойди же попляши!».  После этих слов дверь дома закрылась прямо перед ее носом.
- Вот курва!  - почему-то по-польски выругалась Стрекоза. Видимо в ней заговорила  бабушка полячка, которая, кстати, была еще ты балерина. Медленно, с лица Стрекозы стало пропадать жалостиво-просящее  выражение, и оно начало приобретать привычную  холодность.  За этой маской холодности и надменности, она скрывала тысячи комплексов, навязанных ей в детстве ее отцом, Стрекозлом.
-Я что его разорила бы? – думала Стрекоза. – Мне что, много надо? Краюху хлеба, да каплю молока! Да это небо, да эти облака! – вспомнились ей чьи-то стихи. – А я ему еще на свадьбе пела со скидкой! – не унималась она.  – Он бы мог получить всё! Все – от комара до шмеля этим летом вожделели только меня! А этот…мужлан! – осеклась она о чем-то задумавшись. -  Да… конечно, зимой и в финансовый кризис, интерес к нам, стрекозам, сильно падает! – зябко кутаясь в крылья, констатировала она.
       Закрыв дверь, Муравей, тяжело вздохнул.
- Кто там? – спросила с кухни Муравьиха.
- Агитировали голосовать за ЛДПР!- соврал Муравей. Он знал, что если бы сказал правду, его сердобольная жена, конечно, приютила бы несчастную. Но для него это было не возможно! Муравей был хорошим семьянином, а Стрекоза уже давно волновала его. Он тонул в ее глазах. Он жаждал держать ее изящную тушку в своих натруженных мазолистых руках. Он знал, что не сдержался бы в своем порыве уже в первую ночь, останься Стрекоза у него дома.
     - Но что он о себе возомнил? – думала Стрекоза,  дрожа одновременно от злости и от холода.  – Стоило мне пошевелить крылышком, и у моих нижних лапок были и жучок и паучок! – и тут стрекоза снова задумалась. Сколько их было у нее, этих жучков, паучков, комариков, кузнечиков и даже богомолов.  Но не с одним она не чувствовала себя счастливой. Все они беспрекословно выполняли любой ее каприз, и только Муравей не попадал под ее чары. Она почувствовала непреодолимое  желание оказаться в его натруженных мазолистах руках… 
      Муравей сидел близко к камину в своем кабинете, но не чувствовал его огня, так как другой огонь жег его изнутри.
- Вот женское тело! Божественный нимб исходит от него с головы и до ног! Оно влечет к себе яростно притяжением неодолимым! Я дыханьем его увлечен словно пар… - пульсировали у него в голове стихи какого-то поэта. –
Это просто невыносимо! – тихонько простонал Муравей и уже готовился вскочить, чтобы вбежав в ванную комнату подставить голову под кран с холодной водой, но тут в окно постучали. Муравей повернулся. За окном нечеловеческой страстью горели два огромных глаза. Муравей порывисто повернул ручку окна. Окно распахнулось.
           Муравьиха потихоньку разбудила всех своих детей, всех  96 муравьишек и незаметно вывела их через заднюю калитку. Перед тем, как навсегда покинуть этот дом, она бесшумно вернулась на кухню и еще раз окинула грустным взглядом родные стены. Ей хотелось вспомнить какое-нибудь соответствующее моменту стихотворение, но оно никак не вспоминалось. Глубоко вздохнув, она повернула газовую конфорку, и направилась к выходу, оставляя за собой дорожку из высококачественного бензина, льющегося из канистры.
          Муравью казалось, что от страстного дыхания Стрекозы содрогались стены его дома. Дабы хоть немного заглушить его, он впился поцелуем в ее чувственные губы и на секунду прислушался.  Ему показалось, что где-то во дворе чиркнула спичка.
         Дом Муравья тушили всем миром.
 - Прибегали два курчонка, поливали из бочонка. Приплывали два ерша, поливали из ковша. Прибегали лягушата, поливали из ушата. – Именно так, наверняка, сказал бы поэт. Но все это было абсолютно бессмысленно. Огонь не сдавался.  И только выкидывал в холодное звездное небо мерцающие искры. Раздался треск падающей крыши и в небо взлетели две яркие искры, которые кружась, то притягивались друг к другу, то отталкивались, чтобы снова соединиться через мгновенье. Взлетев высоко высоко, искры превратились в золу, и ветер отнес их прямо к прозрачному лесному ручью. К тому самому месту, к которому с приходом лета, в жаркий день прейдет напиться невинный ягненок.