Чёрные истории, сшитые белой ниткой

Чёрные истории, сшитые белой ниткой

Маленькие повести

Убитая «гостинка», скрипучий дряхлый паркетный пол, урчащий, как будто вечно голоден, старый холодильник, потрепанная замызганная кухня. Я сижу на этой кухне и ем наскоро приготовленный позавчера суп. Жарко – хотя и сентябрь, но здесь, на четвёртом этаже пластиковые окна надежно прикрывают эту квартирку от ветра. Поэтому жара, накопившись за лето, никак не хочет выползать отсюда на улицу, и словно старое ватное одеяло, кусками отваливается то через форточку, то через дверь, когда я её открываю, чтобы выйти на улицу.
Дверь такая же убитая, как и квартира. А уж коридор – точнее, корридор, ибо такое впечатление, что здесь шли бои быков – так вот, коридор этот не только убитый, но и похороненный. Расшматованый и давно уже чёрный линолеум, как будто вспаханная минами передовая линия обороны, завернул, как в саван, в себя разбитый пол и так и застыл посреди прохода. Дополняют траурную картину жуткие запахи подъезда, в которых мусор – это еще не самый токсичный запах. Такое впечатление, что совсем недавно в этом подъезде полегло немало народу, а с ними еще и погибли полчища крыс, котов, собак и еще всякой живности. И все они куда-то были спрятаны. Но вот запах после них спрятать не удалось…
Я ем суп и салат, который настругал прямо в руках, ведь у меня нет ни кухонной дощечки, ни вообще посуды. Так, три тарелки, три чашки, две кастрюли и сковородка. Ах, да, два ножа времен царского режима. Из чашек пить я боюсь, потому что, как мне кажется, они помнят еще времена гражданской войны и тифа. У меня есть своя чашка, которую я привез из Португалии. Я кутал её в свою одежду, как маленького ребёнка, которого тайно решил провезти через границу. Это, пожалуй, единственное, что осталось у меня от этой страны. Одежда не в счет, она из сэконд-хэнда. Так что я храню эту чашку и очень бережно наливаю в неё кипяток.
Я до сих пор не понимаю – как так всё получилось? Как я, умный, образованный, талантливый человек, имевший семью, детей, страну, работу, дом, внезапно всего этого лишился? И вот сижу на окраине Киева, как говорит мой приятель Стас, в ****ях, в убитой гостинке, сплю на двух продавленных матрацах, которые, наверное, мне достались после слона, а главное – я никому не нужен! Никому!
Я не имею работы – ну, пока не имею, может, появится… Но работы нет, и мои профессиональные навыки, мой многолетний опыт, мои умения, знания здесь всем до одного места! Я пришел на один телецентр, но меня даже не пустили на порог! Как собаку! Коллеги, да? Какая-то фифочка-секретутка, соизволив ответить мне по телефону, сообщила мне, что я могу сидеть внизу на рецепшене хоть всю ночь, но моей кандидатурой никто не заинтересовался. Причем, скорее всего, мое резюме рассматривали такие же фифочки. Которым плевать на 25 лет опыт журналистской работы и вообще – они здесь решают, что нужно телеканалу, а что не нужно. Они научились раскрывать рот для одной надобности, но теперь думают, что могут использовать свое ротовое отверстие и по другому назначению.
Я не имею друзей. Костя Тайсон, с которым я хожу боксировать в Гидропарк, и которого я знаю давно, просто приятель. Такая большая машина убийства, как я его называю. Он очень похож по комплекции на настоящего Тайсона, правда, мелковат – даже до 90 килограмм явно не дотянул. Костя немного неадекватен, поэтому я побаиваюсь его в спаррингах – у него моментально падает планка. Последний раз он мне зарядил в челюсть, когда я пропустил его на скачке, и после этого я решил немного погодить с ним драться, надо набрать вначале форму. Четыре года я не одевал перчатки и не спарринговался по-настоящему. Разве что первый год моего пребывания в Португалии? Но португальцы не любят драться в полную силу, так что с местными боксёрами я практически обнимался. Разве ж это спарринг?
Нет, на самом деле, хоть я и растерял друзей, но один друг у меня точно есть. Он, правда, остался в Португалии. Это Стас. Мы прожили с ним месяц в одной комнате, спали рядом на матрасах. Потому что это был офис фирмы промышленного альпинизма, где мы с ним работали. Мы там с ним ещё и жили, ели практически из одной миски, готовили вместе, стирали, убирали. В такие моменты как раз очень хорошо узнаёшь человека. Так что одним другом я точно могу похвастаться.
Но и всё. Остальных друзей я как-то растерял…
У меня нет дома. Свою квартиру я сдал приятелю, причем, когда цены повысились многократно, то я повысил арендную плату всего лишь с 8 тысяч гривен до 10. И все. Хотя сегодня 10 тысяч гривен в Киеве стоит снять однокомнатную квартиру в том же районе, где находится моя «трёшка». Вот вам издержки, когда сдаешь квартиру своим. Вроде бы риску меньше, а потом разговоры за квартплату – это для меня просто нож в сердце. Бывшая жена постоянно выносила мне мозг, мол, надо повышать, надо повышать… Твой друг, а не мой…
У меня нет семьи. Нет, номинально даже после развода я остался отцом двоих детей. Но я – где-то здесь, а они – где-то там. В Португалии. И все эти новомодные скайпы и ватсапы не помогают. Если дочка, у которой в руках её смартфон, не хочет мне звонить или писать – всё, я детей не увижу. А малого попробуй поймай, заставь поговорить с папой, если он скачет по всей квартире! Да и заставлять я не хочу, пусть скачет. Впрочем, он, уже как взрослый, мне один раз всё разложил.
– Папа, у меня осталось пять минут посмотреть мультик, а потом я должен идти ложится спать, если я сейчас с тобой поговорю, то у меня не останется времени на мультик.
И ведь не поспоришь! Железная логика! Весь в меня!
Ну, что делать – отпустил я его мультики смотреть, это же для него нужнее. А дочка тоже постоянно находит разные очень важные и нужные дела. И телефон её постоянно находится на зарядке – то она не успела, то ездила на пляж с мамой и братом, то не было зарядки… В общем, простейшие коммуникации с детьми превращаются постоянно в какой-то запутанный квест, где невозможно собрать воедино все составляющие – телефон, интернет, зарядку, детей… Поэтому вижу своих деток я крайне редко. Чуть чаще слышу, а еще чаще читаю короткие сообщения от Насти. Максим писать ещё не умеет.
Хотя я много раз просил писать Настю мне небольшие сочинения. Мол, о том, как прошел день. И мне приятно, и ей практика. Ведь писать по-русски не умеет, пишет с ужасными ошибками. Так же вообще русский забудет. А она когда начинает говорить – то не только каша во рту, но и каша в голове. Не поймёшь, где начало, где продолжение, кто, куда, когда, за что. Сумбур! Но, увы, как убедить ребёнка в том, что ему надо постоянно писать? А ещё блогершей стать хочет…
У меня нет жены. Как-то даже странно это ощущать. И дело даже не в том, что я раньше мог в любой день заняться сексом с женщиной, которая мне нравилась и которую когда-то я фактически завоевал. Когда у меня была жена, я чувствовал себя защищённым. Нет, не в том смысле, что я такой маленький мальчик и мне нужно спрятаться под женскую юбку. Так получилось, что жена была самым близким и самым родным для меня человеком, самым дорогим, пожалуй – после детей, конечно. Поэтому я доверял ей почти все свои мысли, у меня не было от неё тайн, я советовался с ней. И самое главное – я дал ей полную свободу во всём! А это было моей ошибкой.
У меня нет будущего. Или оно настолько туманно, что я не могу его разглядеть.
У меня нет цели в жизни. Я не знаю, к чему мне стремиться. Нет, какие-то цели у меня есть – например, написать эту книгу, заработать денег, прославиться. Но это так, всё сиюминутно и как-то мелко. А тех целей, которые когда-то я ставил себе в молодости – их нет. Наверное, я повзрослел и понял, что мечтать надо о чём-то приземлённом, достижимом. О таком, что действительно может сбыться.
И поэтому я решил свои мечты записывать. Ну, как мысли в дневник. Потому что часто ведь мечты забываются. Ну, те мечты, которые приземлённые, которые как бы на каждый день мечты. Нет, те, которые большие, которые на всю жизнь – те я помню. Разве их забудешь? Но они – как какие-то диковинные звери, которые живут где-то в дальних странах. Я знаю, что они есть, где-то там, далеко. Но я их никогда не увижу. Вживую не увижу, по телевизору я их видел и точно знаю, что они есть.
Вот поэтому я и записываю не те, большие мечты – я и так знаю, что они у меня были. А вот маленькие мечты надо записывать. Потому что они маленькие. Потеряться могут.
А еще я записываю истории из жизни. Из своей жизни и из жизни своих друзей, знакомых и даже незнакомых. Я ведь журналист, я много всяких историй видел и знаю. И все их помню. У меня ведь хорошая память, профессиональная. И я все эти истории храню в коробочке своей памяти. Как бы коллекционирую их. К сожалению, почти все эти истории не очень красивые. Ведь жизнь – настоящая жизнь, а не та, которая описана в красивых глянцевых книгах – она некрасивая. И поэтому эти истории – они тоже некрасивые. А еще потемнели от времени и от горя. Поэтому все эти истории чёрные. А поскольку они уже немного стёрлись от времени, то я наживляю их на белую нитку. И так они становятся немного привлекательнее. Выглядят уже стильно. И их лучше видно. И первую такую историю я вам сейчас расскажу.


Три доктора и два трупа

Эта история произошла не со мной, а с моим другом Костей. Костя был врачом. Реаниматологом. У меня вообще-то было два друга и оба они были врачами. Вторым другом был Максим Павленко, и он тоже был врачом, но участковым терапевтом. Мы в юности занимались скалолазанием и альпинизмом, лазили вместе по скалам, тренировались. А потом, в бурные 90-е организовали кооператив по промышленному альпинизму, красили на высоте всякие железяки на заводах и базах. Так и подружились.
Но история не про покрасочные работы. История про семью.
Костя вырос с отчимом. Который тоже бы врачом. Костя вырос с отчимом. Который тоже бы врачом. Точнее, наоборот, это отчим был врачом, а Костя потом уже стал студентом медицинского института. И выбрал профессию, точнее, специализацию реаниматолога. Отчим Кости тоже был реаниматологом. Точнее, наоборот, это Костин отчим был реаниматологом, потому и Костя, наверное, тоже стал реаниматологом. В общем, все эти семейные традиции почему-то не затронули только Костину мать – она работала обыкновенным бухгалтером.
Однажды Костя пришёл домой, когда отчим и мать сидели и обедали. А надо отметить, что, даже когда Костин отчим работал, он всегда приезжал домой обедать. Ну вот такая у него была традиция. Семейная. Чтобы не случилось, но обед – по распорядку. Как у него так получалось – непонятно, ведь реаниматологи – они же на вызовы выезжают, прямо как пожарные. Но, видимо, в смене тоже знали про эту семейную традицию, подменяли его, в общем Костин отчим всегда обедал дома.
И тут такой Костя заявляется домой. И сразу к матери с вопросами. Мол, а кто мой настоящий отец? Почему, мама, ты его бросила и вышла вот за него? И на отчима своего показывает. Тот вскакивает, мол, ты неблагодарный такой Костя, я тебя вырастил, можно сказать, на ноги поставил и помог профессию выбрать. А неблагодарный пасынок не унимается и матери новые вопросы задаёт. Неудобные.
Не знаю, откуда Костя всю эту информацию выкопал, наверное, в больнице, где он ординатуру проходил, нашёлся «добрый человек». Ну или так – добрый человек. Без кавычек. Сын ведь должен знать своего отца. Родного отца. Потому что если мать чего-то там набедокурила, не смогла вовремя разобраться со своими мужчинами, то чего же у отца сына отнимать? Да живи ты хоть с кем хочешь, но ребёнка-то от отца не скрывай, пусть общается отец с сыном! А то алименты у мужика отвоевала через суд, а сына, получается, спрятала?
Короче говоря, дело дошло до того, что Костин отчим в обморок грохнулся. Ну, сердце у реаниматолога прихватило. Что делать? На столе борщ дымится горячий, обед стынет, а тут рядом под столом стынет свеженький труп. Ну, это я так рассказываю, как обычно медики рассказывают, у них ведь специфическое чувство юмора. Чёрное. Как и мои истории.
Одним словом, образовался свежий труп. Но Костя – он же тоже как бы врач, хоть и недоделанный. А ещё он учился как раз на реаниматолога. То есть, умел трупы к жизни возвращать. Чем и начал сразу же успешно заниматься тут же, не отходя от обеденного стола. В общем, стал в своего отчима жизнь вдыхать. А мама тем временем вызвала «скорую». То есть, реанимационную бригаду.
Пока Костя там искусственное дыхание делал, рот в рот, массаж сердца или ещё какие-то там манипуляции, мама металась по квартире и рыдала. Я не знаю, возможно это тоже как-то помогает – ну, если душа ещё из тела не успела улететь на небеса, то она может испугаться мечущейся и орущей женщины. Ну и возвращается в тело обратно.
Наверное, в тот раз так всё и произошло – душа испугалась рыдающей женщины, в тело вернулась и Костин отчим очнулся. Возможно, причина была в Костином профессионализме или его сильных лёгких, при помощи которых он вдувал в своего отчима порции свежего воздуха. Ну, относительно свежего, конечно. В общем, труп внезапно ожил. Казалось бы – аллилуйя! Спасли человека!
И тут приезжает «скорая помощь». Реанимационная бригада. Со всеми причандалами – дефибриллятором, всякими там лекарствами, аппаратурой. А трупа-то и нету. Вот досада, правда? Но, как оказалось – рано радовались. Потому что во главе этой бригады из «скорой» вылез… отец Кости. Настоящий.
Порой в жизни происходят некоторые события, которые сильно напоминают какой-нибудь мексиканский сериал. Или бразильский – я уж не знаю. В то время – а это были 90-е годы прошлого века, о которых много писали и пишут до сих пор, а также про которые снимали много сериалов сегодня – так вот, в те годы в нашей стране показывали только мексиканские или бразильские сериалы. И там были такие сюжетные повороты – мама не горюй. Круче этих сериалов, наверное, были только индийские фильмы. Кто их смотрел – тот меня понимает.
Но все эти сериалы и фильмы – они же должны были где-то черпать сюжет? Я раньше думал, что это сценаристы накуривались там какой-то забористой шмалью или напивались какого-нибудь виски и творили. А потом понял – жизнь часто подсовывает нам такие сюжеты, что ни один укуренный в сиську или угашенный в полное гавно сценарист не придумает в своем воспалённом бреду. И вот как раз именно такой случай и произошёл с Костей.
Костин папа, как оказалось, тоже работал реаниматологом. Они с Костиным отчимом как бы были друзьями. Вернее, они вначале были друзьями и даже коллегами, а потом, видимо, что-то такое произошло, что друзьями они быть перестали. А коллегами остались. Ну, вы понимаете, что потерять друга – это было нормально, друзья приходят и уходят, а кушать хочется всегда. Время тогда было суровое, работу терять было чревато, и никто не хотел бы из-за каких-то семейных скандалов потерять не только семью, но ещё и работу. Вот и остались два бывших друга работать в одной реанимационной бригаде одной больницы. А куда пойдёшь? Сплошь и рядом – только на улицу. Врачей тогда много безработных в стране было.
В общем, как Костин отец смог вот так продержаться столько лет – я не знаю. Я бы не смог, честно. Работать рядом с тем, кто женился на твоей жене, воспитывает твоего сына, а ты этого сына видишь только издалека и подойти к нему не можешь – это полный пердимонокль, как любил говаривать Костя. И вот этот самый пердимонокль находится перед ним!  Точнее, перед ним лежит бывший труп его нынешнего отчима, и тут же перед ним стоит его как бы бывший отец, который приехал спасать своего бывшего друга. Который, по сути, стал его заклятым врагом! Во история, да?
И тут, как всегда, всё испортила женщина!
Женщины, по моему мнению, вообще всё в жизни портят. Вот начинается какое-нибудь дело хорошее, приходит женщина и – бац ¬– всё испортила! Нет, конечно, сейчас все женщины, которые читают эту книгу, сразу начнут орать, что портят всё как раз исключительно мужчины. А я доказывать и не буду – вот ещё! Берите, женщины, бумагу или там ноутбук и пишите свою личную книгу. В которой обвиняйте во всём мужчин. Благо, таких книг уже просто до хрена. Так что пускай будет одна, в которой во всём будут виноваты женщины, ок?
Итак, женщины всё портят. И на этот раз всё произошло по извечному сценарию, который написал еще Господь Бог для Адама и Евы.
В общем, мама Кости подскочила к папе Кости и стала умолять его спасти отчима Кости. При этом сам Костя стоял, как истукан, хлопал глазами и ничего не понимал. Он-то как раз своего отца никогда не видел и знать его не знал. Ну, то есть, он его видел, но когда был совсем маленьким, поэтому не помнил его совершенно. А мама, как опытный разведчик или шпион, что, в общем-то, одно и то же, видимо, спрятала все фотографии отца Кости и как-то всё так подрихтовала, что её сын про своего отца ничегошеньки не знал. И вот – надо же, как нэвдобно получилось, да?
В общем, мать голосит, просит своего бывшего мужа спасти мужа нынешнего, при этом по своей извечной женской тупости выдаёт такие подробности, что тут уже у приехавшей бригады возникает подозрение, что сейчас таки снова появится труп. Потому что уже и Костя как-то побледнел, да и приехавший доктор немного позеленел. А мама не замечает, что несёт, и продолжает орать – мол спаси, я всё прощу. И кается.
И тут Костя внезапно узнаёт, что его мамочка дорогая запретила его папочке вообще общаться с сыном, что вышла она за него по залёту, а любила всегда только Костиного отчима, и что на самом деле Костя – не его сын, а сын как раз своего отчима, который ему и не отчим, а самый настоящий отец.
Пока Костя думал, что ему делать – то ли на шею к отцу кинуться, то ли через несколько минут кидаться на шею уже другому отцу, который на самом деле его отчим, но всё это время был его родным отцов, о чём сын на самом деле не знал, в общем, пока Костя пытался разобраться в своих сложных и запутанных чувствах, предчувствия не обманули приехавших врачей. Потому что образовался новый труп – и им стал их доктор, Костин отец. Который на самом деле оказался не его отцом.
И тут у Кости возникла дилемма. Кого спасать? Своего отчима, который на самом деле не его отчим, а отец, или своего отца, который на самом деле ему не отец, но которого пять минут назад он считал своим отцом? И все эти мысли и чувства проносятся в мозгах с сумасшедшей скоростью, поскольку ситуация экстремальная, а к чувству врачебного долга и клятве Гиппократа примешиваются очень даже неслабые родственные чувства. Потому что в течении нескольких минут Костя хотел вначале убить своего отчима, которого он считал отчимом и который на самом деле оказался его отцом. А когда отчим вдруг стал умирать, Костя, который только что хотел его убить, стал его спасать. Представляете, как это разрушительно для психики – спасать того, кого только что хотел убить?
И потом вдруг новый поворот – Костя внезапно обретает своего настоящего отца, через минуту узнаёт, что настоящий отец – совсем не настоящий, а настоящий – как раз тот, который всю жизнь как бы был не настоящим. Хотя об этом он и сам не знал. И что делать? Кого спасать, кого обнимать и вообще – как дальше жить? Впрочем, вопрос о дальнейшей жизни Костя благоразумно оставил на потом и стал помогать бывшему трупу отчима возвращаться к жизни, пока вооруженные аппаратурой медики возвращали к жизни второй труп, на этот раз своего собственного шефа. И это им успешно удалось сделать. Ну, советская медицина всегда была самой лучшей в мире, что бы там всякие придурки теперь не писали и не говорили.
Самое интересное – как Костин отчим, который оказался его настоящим отцом, не умер второй раз. На этот раз – от счастья. Ведь он узнал, что Костя – его настоящий сын! Почему Костина мама от своего мужа скрывала всю жизнь, что у него есть сын и что это – Костя? Кто их поймёт, этих женщин, что у них в голове творится? В общем, скорее всего, отчима Кости спасло то, что в то время, когда мама Кости просила отца Кости спасти отчима Кости, этот самый отчим был как-бы на полпути на небеса и его Костя только-только вернул обратно. Так что, видимо, отчим Кости просто не въехал во все эти семейные тонкости и просто не успел обрадоваться. А то, я так думаю, он всё же не выдержал бы такой плотности родственных чувств и отправился к своим праотцам, то есть, к тем родственникам, которые ждут всех нас где-то там, наверху.
Итог этой истории довольно печален.
Костя ушёл из дома. Он не смог жить больше с матерью и с отцом, с которым всю жизнь прожил, как с отчимом. Но и к своему отцу, который ему был не отец, он тоже не стал идти. Нет, конечно, чисто по-человечески, по-мужски Костя с ним всё же познакомился. Они подружились – ведь его ненастоящий отец всю жизнь как раз считал, что он – настоящий. Представляете – мужик всю жизнь прожил один, зная, что у него есть сын, видел его регулярно, но не мог к нему даже подойти. Какие там были причины – кто его знает, мне Костя не рассказывал. То ли слово какое дал своей бывшей жене, то ли как-то она его шантажировала чем-то – не знаю. В общем, мужик сына всю жизнь своего видел, а не общался с ним. И страдал. Ещё бы – а вы бы не страдали? Живёт твоя кровиночка, твоё сокровище, а чужой дядя его воспитывает, кормит, носик сопливый вытирает. А потом вдруг – бац – и оказывается, что это не его сын! Все страдания были напрасны? Ну, нельзя же так, в самом деле, с человеком по свинячьему-то!
Короче, со своим ненастоящим отцом Костя сдружился. Тот в своём нечаянно обретённом, но ненастоящем сыне души не чаял, помогал ему во всём, в общем, стал ему настоящим отцом. А вот настоящий отец – Костин отчим, он как-то наоборот, ещё больше Костю не взлюбил. Ведь он с ним и раньше-то не особо хорошо жил – ну, какие отношения у неродного отца с пасынком? Часто ведь так бывает, правда? И то, что мамаша Костина по дурости своей всю эту бадягу заварила и столько лет по какой-то своей причине скрывала сына от отца – так что уж теперь? В общем, настоящий отец Костю так и не признал, а от своей супруги ушёл. Кажется, потом спился и бомжевал какое-то время, видел я его как-то лет через десять, бутылки ходил по проспекту Гагарина собирал.
Костя свою маму не бросил, заходил к ней часто, помогал. Потом вроде устроил её в клинику, когда у неё проблемы начались с желудком. Клинику, кстати, открыл его друг, Максим Павленко. Точнее, наш друг. И Костина мама в этой клинике долго лечилась.
Вот такая история. Нет, я не говорю, что вот женщина троим мужикам жизнь перековеркала. Хотя по факту так и вышло. Некрасиво вышло, прямо скажу. Впрочем, меня в этой истории поразило другое. Почему мужик столько лет терпел, не попробовал изменить ситуацию, исправить то, что можно было исправить? Ведь не в какой-то другой стране жил, рядом, всё ведь на его глазах происходило? Почему бы не попытаться и не поговорить со своей бывшей? Раз поговорить, другой? Сын ведь подрос, можно было бы и с ним попробовать наладить контакт? В конце концов, плюнуть на гордость и с другом бывшим перетереть! Это ведь сын у тебя! Не какая-то там сумка или телевизор, который у тебя бывшая жена по суду отобрала, когда имущество делила! Да, чёрт побери, суд ведь тоже есть!
А потом, когда я сам столкнулся с женщинами в своей жизни, то понял, как много нелогичных и необъяснимых поступков они совершают. И порой то, что они напутают, мы, мужчины, не в состоянии распутать. А когда всё же пытаемся это сделать – то могут получиться такие узлы, которые уже и не развяжешь. Резать придётся. А это ведь больно… Причём, всем…

Одиночество

Я никогда особо не испытывал одиночество. Потому что мне с детства было с самим собой не скучно. Как говорится, в п***ду друзей, в п***ду подруг, я сам себе п***датый друг. А ведь по-другому и не скажешь, вот так, неполиткорректно и нецензурно можно точно выразить мысль. Как по-другому то?
Одним словом, я с детства был книжным мальчиком, много читал и, возможно, мне друзей на каком-то этапе заменили книги. В чём-то это стало плюсом – книги не предают, не обманывают, не одалживают у тебя деньги, чтобы потом не отдавать, не уводят у тебя девушек. Нет, у меня в жизни мои друзья девушек не уводили, но у других такие случаи были, мне рассказывали.
Итак, с самим собой мне скучно не было. То есть, я не испытывал чувство одиночества. Наверное, потому что я был молод, полон сил, относительно легко знакомился с женщинами, уже умел с ними обращаться, причём, в разных ракурсах. И, самое главное, знал, какие у женщин есть полезные и нужные опции. Ну и, конечно же, умел отключать опции ненужные. То есть, я наслаждался жизнью и даже когда оставался один – я тоже наслаждался жизнью. Потому что когда, например, та же женщина тебя слишком нагрузит, то хочется какое-то время побыть в одиночестве. Отдохнуть. Получить наслаждение от того, что ты – уже один!
Но однажды я понял, что такое настоящее одиночество. И после этого случая уже совершенно по-другому воспринимаю это ощущение или состояние.
Когда я был маленьким, я жил с бабушкой и дедушкой. Бабушка и дедушка жили, как я понял, не очень дружно. Причем, до такой степени не дружно, что даже враждовали. Ну, не так, чтобы воевать – не всегда же враги воюют друг с другом. Вон, СССР и США сколько лет враждовали, но не воевали же? Ну, да, скажете вы, была холодная война. Вот и у дедушки с бабушкой тоже, наверное, была холодная война. Хотя нет – однажды, когда бабушка перевернула на голову дедушке кастрюлю с горячим борщом, то война тогда у них была все же горячей. А так – так да, наверное, война была холодной. И длительной!
Сначала бабушка и дедушка жили в одном доме. Но в разных комнатах. И я помню, что, когда я с бабушкой спал в одной комнате, дедушка почему-то по ночам приходил к бабушке. Но бабушка вдруг начинала кричать и звать меня. Хотя я лежал рядом, на соседней кровати. И дедушка почему-то сразу уходил. Я тогда не понимал смысла этого дедушкиного ритуала, но, когда стал взрослым, стал догадываться.
Видимо, бабушка тоже догадалась, поэтому они с дедом окончательно разделили дом. То есть, заложили внутри дома все двери, которые соединяли две половины дома, после чего бабушка и дедушка уже не могли ходить в гости друг к другу сквозь дом, а должны были для этого выходить из своей половины дома, обходить весь дом и заходить через главный вход. Потому что теперь и у дедушки, и у бабушки был свой главный вход в их половину дома.
Но сначала они развелись. Официально. И разделили имущество, то есть, сад и двор. Точнее, только сад, потому что двор они разделить так не смогли и потом многие годы эта проблема доставала уже меня. Но вот дом все же был поделен пополам – две комнаты остались бабушке, а три – дедушке. Дедушке выделили три комнаты, потому что на его половине дома проживал еще и сын дедушки и бабушки – мой дядя Валентин.
Мой дядя был довольно странным типом. Как мне рассказывала бабушка, а потом ещё и дедушка, дядя Валентин был женат и раньше жил в городе Горький. Я даже не знал, что существует такой город и поскольку был маленький, то мечтал, чтобы еще был город Сладкий. Потому что в городе Горьком, наверное, всем горько живётся. Не знаю, как жилось моему дяде, но однажды он приехал из этого города в наш город и стал жить у дедушки. Видимо, жить у дедушки тоже было несладко, поэтому они вместе пили какую-то горькую жидкость, которую бабушка называла динатурат, а потом дрались. Чаще дядя дедушку побеждал в драке и пару раз бабушка даже вызывала «скорую помощь». А дедушка на следующий день лежал на своей кровати и жалобно стонал. Мне было его жалко, я шёл в сад, срывал там самые спелые и вкусные яблоки и приносил дедушке. А дедушка гладил меня по голове.
Несмотря на то, что дед постоянно стонал, так протяжно – ойёй, ойёй – это не мешало ему лазить во двор через окно. В его половине дома дверь была, но до неё надо было, во-первых, идти через весь дом, а, во-вторых, проходить через комнату дяди Валентина. А если только вчера он с ним дрался, то понятное дело, дедушке не очень хотелось идти мимо него снова. И он вылезал в окно, которое вело прямо во двор. Окно было низким, и дедушка не слишком утруждал себя.
Кроме того, в нашем доме не было туалета и умывальника. Это был частный дом, все удобства были на улице. И если дедушка не особо питал страсть к утреннему умыванию и гигиенической обработке полости рта, то другие утренние, а также и вечерние, а порой и дневные процедуры ему всё же были необходимы. Особенно после завтрака, обеда и ужина.
Наш туалет назывался клозетом. Это была такая будка из досок, сбитых сикось-накось-поперёк, внутри этой будки был небольшой такой как бы порожек или помост, в котором было прорезано или, точнее, выпилено круглое отверстие. В которое мы должны были совершать круговорот веществ в природе.
Позже, когда я стал взрослым и уже сам проживал в бабушкиной половине дома – свою половину дедушка продал, так вот я свой туалет типа клозет значительно усовершенствовал. Во-первых, я оббил эту дощатую будочку еще одним слоем толстых досок. Потому что, сами понимаете, что это летом находиться в этом помещении можно было довольно долго. Чтобы успеть обо всём подумать, построить планы на ближайшее будущее и как-то упорядочить все свои процессы. А зимой? Зимой изо всех щелей дуло, а в январе порой были жуткие морозы, сосредоточится было совершенно невозможно. Поэтому организм терял очень много энергии в течении процесса, который обязан был эту энергию как бы накапливать. И мыслительный процесс зимой совершенно выходил из-под контроля.
В общем, я оббил клозет типа сортир дополнительным кубометром древесины. Потом изнутри обшил этот же сортир клеёнкой, которая осталась после ремонта маминой квартиры, точнее, которую я содрал с кухни. Мама обклеила кухню свежей клеёнкой – тогда была такая мода, ведь моющиеся обои достать было трудно, а старой я обклеил свой персональный туалет. Причем, на клеёнку я ещё налепил различные вырезки из различных журналов. Нет, это были не женщины в купальниках, а выдержанные в идеологическом духе дела коммунизма картинки нашего счастливого будущего и настоящего. Наши вожди, конечно же, дорогой Леонид Ильич во всех ракурсах и партия, Ленин, комсомол. У меня получился идеологически выдержанный туалет. Можно сказать, коммунистический сортир!
Ну и чтобы, так сказать, довести апофеоз до апофигея, я снаружи так же немного облагородил свой персональный туалет, повесив на него табличку «Агитпункт №5», которую я стащил на одном из избирательных участков. Внутри, кроме агитационных работ, я провел ещё и работы столярно-плотницкие. То есть, над известным всем отверстием установил небольшой такой постамент, который должен был выполнять роль стульчика. А сверху на этот импровизированный стульчик с отверстием посредине возложил пластиковое сиденье от унитаза. Да, забыл добавить – вначале этого пластика не было, а своё модерновое сиденье я оббил кусками от шинели, в которой я вернулся из армии. Типа, народ и армия едины. И потом, когда появился этот пластик, я всё-таки его через некоторое время отверг. Потому что сидеть на шинельном сукне зимой было гораздо удобнее, нежели на холодном пластике. И мыслительные процессы протекали в более благоприятной обстановке.
Но вернемся к моему дедушке.
Итак, он вынужден был совершать прогулки в сторону туалета, как минимум, два раза в день. Дед мой был еще крепким стариком, у него, возможно, уже не очень хорошо варила голова, зато очень хорошо варил желудок. Знаете, мне кажется, что если у человека хорошо протекают пищеварительные, а не мыслительные процессы, то это лучше, нежели наоборот. Ну, что хорошего в том, что ты сидишь, скажем, в каком-то кресле-каталке, или лежишь на постели и у тебя такая светлая голова? Ты прекрасно соображаешь и, может быть, даже пишешь трактаты о том, как завоевать Вселенную, не привлекая внимание санитаров, но при этом из-под тебя регулярно достают «утку»! Или ставят тебе клизму. В общем, носятся с твоим, простите, дерьмом. В буквальном, а не в фигуральном смысле. Вот мне было бы обидно, честно.
Мой дедушка не страдал расстройством желудка, прекрасно передвигался по двору, лазил через окно и был в целом доволен жизнью. Голова у него работала не так активно, как пищеварение, но в целом он вполне осознанно воспринимал окружающую действительность. И даже позволял себе критиковать Советскую Власть, чем приводил меня в трепет. Потому что для меня его поговорка «Серп и молот – смерть и голод» была жуткой антигосударственной пропагандой. Впрочем, я особо над этим не задумывался, так как мои мыслительные процессы в то время еще не стали такими же мощными, как другие процессы, также происходившие в моем растущем организме.
Дядя Валентин был женат. Но из своего города Горький он вернулся почему-то без жены. Тётя Валентина – дядину жену звали также, как и его самого – осталась жить в Горьком. В квартире, которая раньше была дядиной, а потом вдруг стала тётиной. А ещё у дяди Валентина была дочка, Ирочка. То есть, моя двоюродная сестра. Которую я, правда, ни разу не видел. Разве только на фотографиях. Там дядя Валентин был еще молодой и не толстый, и стоял рядом с тётей Валентиной, которая тоже была молодой, но уже толстой. А рядом с ними всегда была эта Ирочка.
Как мне рассказывала бабушка, а потом и дедушка, дядя Валентин был инвалидом. Наш дом находился недалеко от железнодорожной станции. В детстве дядя Валентин бегал на станцию и с другими мальчишками катался на товарных поездах. Они запрыгивали на крыши вагонов и проезжали на поезде какое-то расстояние. А потом, у поворота, спрыгивали, когда поезд притормаживал. Однажды как-то так получилось, что поезд не притормозил. И дядя Валентин потерял голову. Точнее, часть головы. Ну, то есть, на скорости он то ли не успел убрать башку и её стукнуло о какую-то железяку, то ли упал и потом уже стукнулся башкой. Одним словом, ему сделали операцию и потом дали инвалидность.
Тем не менее, дядя Валентин устроился на работу. Я не знаю, кем он там работал, но в то время в Советском Союзе работали все, даже инвалиды. Потому что и пенсия была инвалидская, то есть, совершенно ампутированная, и законы не позволяли инвалиду третьей группы бить баклуши. Ну, то есть, быть тунеядцем.
Кстати, слово «тунеядец» меня всегда забавляло. Мне всегда представлялся огромный такой тунец, который был всеядным. Причем, под словом «тунец» мне виделся огромный тюлень. Что поделать, я тогда ещё не учил в школе зоологию и не различал тунцов и тюленей. Но слово тунеядец я запомнил и однажды, когда вел пьяного дядю Валентина от пивбара домой, дядьку, который к нему приставал и ругался, я назвал тунеядцем. Потому что дядька был толстый, как тюлень. И к этому дядьке сразу почему-то подошёл милиционер, дежуривший у пивбара, и строго спросил у того документы. Дядька-тюлень документы не нашёл, и милиционер его куда-то увёл. А я увёл пьяного дядю Валентина домой.
Дядя Валентин вначале был инвалидом третьей группы и где-то работал. Но потом, как рассказала мне бабушка, он с какими-то мужиками подрался и стал инвалидом второй группы. Точнее, он не подрался, а его отлупили. Потому что дядя Валентин всегда был за справедливость. А справедливость надо отстаивать. Вот он и попытался отстоять, но в результате остался лежать. Возле пивбара. Откуда его забрали в больницу. Из больницы его выпустили уже инвалидом второй группы. Потому что первую давать было нельзя.
Вначале у него болела только голова. Потом он начал приволакивать ногу, потом началась хромота. Как говорила мне бабушка, в драке ему повредили позвоночник и вместе с предыдущей травмой головы дядя Валентин получил серьезную травму спины. Он теперь не мог ни долго стоять, ни далеко ходить. Мог только передвигаться по двору, ну, ходить в магазин. А работать уже не мог.
Но я помню, что дядя Валентин всё же устроился работать. Грузчиком. Как он, инвалид второй группы, смог работать грузчиком – до сих пор понять не могу. Но работа у него была, как сейчас говорят, козырная – он выполнял обязанности подсобного рабочего в пункте приёма стеклотары. То есть, грузил он ящики с пустыми бутылками.
По тем временам принимать у населения бутылки – это было просто золотое дно! Клондайк! Бутылка из-под пива стоила 12 копеек, из-под молока – поллитровая – 15, литровая – 20, баночка из-под сметаны стоила 10 копеек, банка майонезная – 3 копейки, банка простая литровая – 10 копеек, а уж банка простая трехлитровая – 40! Но таких почти не было, потому что летом, когда все консервировали, такие банки ни один идиот не сдавал – их покупали втридорога! Ну и какой-то делали шахер-махер с этими бутылками, в общем, устроится на стеклотару просто вот так с улицы было нереально!
За эту работу предлагали взятки, причём, взятки огромные!
Дяде Валентину просто повезло – какой-то его то ли друг, то ли собутыльник, что, в общем-то, было одно и тоже, посодействовал в получении такой престижной должности – грузчик в пункте по приёму стеклотары. Может, пожалел инвалида. Хотя, как мне кажется, наверное, именно этот «друг» сделал моему дяде вторую группу инвалидности. И просто хотел загладить свою вину. Ну, что ж, совесть у человека, видимо, была – башку-то собутыльнику проломил, назад не поправишь, так хоть с работой помог.
Но мой дядя долго на этой работе продержаться не смог. Там ведь невозможно было не выпивать. А поскольку дяде Валентину выпивать было противопоказано – и потому, что инвалид, и потому что с головой не в порядке, а главное – не умел вовремя смолчать, то результат был предсказуем. Однажды после одной пьянки последовала очередная драка, после которой моего дядю снова забрала «скорая помощь». И хотя первую группу инвалидности он не получил, но работу у него все равно отобрали. Потому что двигаться он стал ещё хуже, руки тряслись, а самое главное – «квасить» дядя Валентин стал просто по-чёрному.
Я, если честно, его немного боялся. Дядя мог резко гаркнуть на меня, причем, так, что я даже приседал от неожиданности. Он никогда меня даже пальцем не трогал, но мне почему-то казалось, что он может меня убить. Дядя Валентин немного напоминал мне Ипполита из фильма «Ирония судьбы или С лёгким паром». Особенно зимой, когда он был в пальто и шапке. Однажды мы пошли с ним в магазин. Ну, как пошли – я побежал, а он поковылял следом. Это было как раз на Новый год, когда вся наша семья собиралась у мамы. Мы тогда уже получили квартиру в кооперативе, но дядя Сережа – брат моего отчима, привёз бабушку и дядю Валентина. Дед тогда уже переехал в село, поэтому Новый год отмечали без него.
И вот мама дала мне денег и послала в магазин что-то там еще подкупить. А дядя Валентин отправился за мной. И чего уж в мою голову залезла эта мысль, но я почему-то думал, что он сейчас заберет у меня эти мамины деньги и купит себе водки. Или вина. И я бочком-бочком сам пошел покупать то ли колбасу, то ли сыр – не помню. И тут вдруг кто-то как заорёт рядом: «Сашык!!!» Я чуть не обписялся. Потому что над ухом, громко и неожиданно. А это дядя Валентин гаркнул. Он всегда меня почему-то называл так – «Сашык». И бабушка меня так называла. И дедушка.
Короче, в магазине все покупатели и продавцы просто охренели. Такая немая сцена, как будто мой дядя не выкрикнул моё имя, а достал из кармана пистолет, выстрелил в потолок и заорал: «Спокойно, это налёт!» Ну, тогда таких слов никто не знал, это я просто рассказываю на примере, чтобы вы поняли, как всё это выглядело. Тем более, что дядя Валентин гордо стоял в центре магазина и ему как раз только и не хватало в руке пистолета.
Пока он так красовался, продавщица тихонечко быстро взвесила мне колбасы или сыра – не помню, и подтолкнула к выходу. Мол, беги, малой, пока тебя твой родственничек не прибил. А на ушко спросила меня так же тихонько – «Он что, тебя бьёт?» Короче, я прибежал домой, отдал маме покупки и хотел было куда-то забиться в угол. Фигвам! Причалапал дядя Валентин и мама послала его и меня… в подвал!
И вот здесь я реально зассал! Пойти с дядей, которого я только что опозорил в магазине, в тёмный и сырой подвал?! Чтобы он меня там прибил и мой холодный труп навсегда остался среди канализационных труб и теплотрасс? В общем, какого мужества стоило мне тогда принести из подвала банку с томатным соком, не знает никто. Я не сказал никому ни о том, что произошло в магазине, ни о том, чего я ожидал от дяди Валентина в подвале. Который, кстати, наверняка не думал ничего такого, а просто пошел со мной в подвал потому, что надо было включать свет. Точнее, свет там не работал – какой-то идиот разбил выключатель, поэтому дядя Валентин держал фонарик.
Спустя много лет я вспоминал свои детские страхи и посмеивался над фантазиями ребёнка. Как-то так получилось, что после того случая в магазине я почти что со своим дядей не общался. Или просто в памяти моей не остались воспоминания об этом. Я вырос, пошёл служить в армию, потом вернулся. А через некоторое время поступил в институт физкультуры.
К тому времени здоровье дяди Валентина ухудшилось. Мой дед умер ещё когда я служил, а бабушка переехала жить к своей дочке – моей маме. Вообще-то я так подозреваю, что это я её выжил из её хаты. Я ведь не смог жить со своей мамой, потому что она могла достать кого угодно и когда угодно. Сам я после армии какое-то время жил в общежитии, потому что служил сверхсрочно, а потом пришлось куда-то определяться. И я попросился к бабушке. Прошло полгода, и бабушка переехала к маме. А дядя Валентин ещё раньше получил отдельную квартиру.
Моя мама, конечно, умела выносить мозг. Но надо отдать ей должное – она могла выносить мозг тем, кому это было необходимо. Всяким там чиновникам, а ранее – партийным деятелям. В общем, наши городские, а тем более, районные власти боялись её, как огня. И вот она походила по инстанциям и выяснила, что её брату – моему дяде Валентину – положена была от городского фонда отдельная квартира. Как инвалиду! Но квартирку кто-то «зажал» и дядя Валентин должен был становится бомжом. То есть, гражданином без определённого места жительства.
Я уже не помню, как там всё было, но, когда я вернулся из армии, бабушка жила ещё в своей половине дома, дедушка свою половину давно продал, уехал в село и там тихо умер. Зато дядя Валентин жил в отдельной однокомнатной «хрущёвке», как кум королю и сват министру. Ну, такая тогда была поговорка.
Конечно, какая-то там гнида в горисполкоме всё же моей маме пакость сделала – инвалиду второй группы, который уже еле ходил, выделили квартиру… на пятом этаже. В доме без лифта! В «хрущевках» ведь лифт не предусмотрен! В общем, дядю вселили, а дальше…
Мама плюнула и не стала больше бегать. Квартиру выделили, а снова начинать канитель – можно было и этой лишиться. А жить-то дяде где-то надо было! Так что он потихоньку стал привыкать к ежедневной гимнастике, которая стала для него эквилибристикой. То есть он с палочкой спускался с пятого этажа, ходил в магазин, покупал продукты, потом шёл домой, поднимался на пятый этаж… Потом готовил себе еду, ел – короче, жил. Раз или два в неделю мама или приезжала сама, или просила меня привезти дяде Валентину какую-то еду – баночку борща, мясо, помидоры-огурцы или там квашенную капусту, в общем, какие-то продукты. Пенсия у инвалида второй группы больше не стала, хотя, в целом, на жизнь ему хватало. На жизнь и на разукрашивание этой довольно тусклой жизни при помощи спиртного.
Дядя Валентин был одиноким. Пару раз выпивал с дружками, которых быстро нашел по месту жительства – таких же, как и сам, одиноких и несчастных инвалидов-алкашей. Но ему снова пару раз дали по голове в процессе обсуждения политической обстановки в мире, и после этого дядя пил уже в одиночестве.
Вначале я не мог понять этого чувства. Ну, живёт человек один, ну, нет у него рядом никого из близких – и что? Я сам в то время тоже был один, переживал какую-то свою трагедию неразделённо любви, какие-то свои проблемы решал, в общем, одиночество порой для меня было благом. И потому оно было благом, что в любой момент я мог пойти, куда угодно! Встретиться с кем угодно! Не говоря уже о том, что я был молод, здоров, полон сил и надежд! Мне не было еще и 30 лет!
А моему дяде было уже почти 50. При этом он выглядел, как сущая развалина – еле ходил, даже по квартире передвигаясь с палкой, у него почти не было зубов, а уж какие головные боли он испытывал – я даже и не знал. Подозреваю, что и пил он оттого, чтобы заглушить эти боли. А может и ещё от чего?
И он жил совершенно один! Причем, через некоторое время его самочувствие ухудшилось, и дядя Валентин вообще перестал выходить из квартиры! Он просто не мог, не имел сил спуститься со своего пятого этажа, выйти во двор, просто погулять по улице! Только и получалось у него выйти на балкон, чтобы подышать свежим воздухом! То есть, мой дядя в какой-то момент превратился в узника своей собственной маленькой квартиры! В заключённого! Который приговорил сам себя к высшей мере наказания – к пожизненному сроку заключения! И он стал для него посмертным сроком…
Моему дяде Валентину повезло – он получил квартиру в самом центре города! Причем, прямо напротив нашего телецентра. А я там как раз в то время на телевидении и работал. Каждый день туда ходил и даже не сразу узнал, что мой родной дядя живёт напротив моей работы. Ну, мы часто занимаемся своими проблемами, думая, что они самые важные, но не поднимаем глаза вверх и не смотрим по сторонам. Но если бы делали это почаще, то замечали бы вокруг много ещё чего, а не только свои проблемы. 
Вот так и я слишком поздно узнал про проблемы моего дяди. А поскольку всё равно работал рядом с его жильем, то, конечно же, иногда забегал к нему, приносил что-то поесть или покупал что-то в магазинчике рядом. Порой приезжал к маме, забирал у неё пакет и отвозил к дяде Валентину. И поскольку я мог от мамы привезти намного больше, нежели она – то на машине студийной меня подбрасывали, то я такси мог вызвать, да и на транспорте мне было удобнее, чем моей маме – в общем, в тот день, когда я привозил дяде Валентину мамин пакет, у него был праздник.
Когда у человека мало радостей в жизни, то каждая мелочь может подарить ему немного счастья. Например, не так давно моя 12-летняя дочь, плямкая на кухне своей любимой вкусняшкой, кажется, сыром «косичка», глубокомысленно произнесла: «Когда я ем – я счастлива!» А потом, немного помолчав, добавила: «Еда – мой антистресс!» Вот что надо ребёнку? Вкусняшку какую, игрушку, фильм посмотреть? И он счастлив!
Взрослому человеку для счастья нужно побольше. Но когда у него всё плохо, когда остаётся мало хорошего в жизни, то и малость покажется благом. У меня часто так бывало, что, когда все хреново, даже какой-то просвет, совсем небольшой, становится просто каким-то огромным и ничем не перекрываемым счастьем. Это как если вот у тебя что-то сильно болит, а потом – раз – и перестало. Зуб, например, или там живот, голова, нога, рука – неважно. И вот момент, когда боль уходит – это счастье!
Я не знаю, как у моего дяди Валентина складывались отношения с собственным здоровьем, что у него болело, как часто и как сильно. Подозреваю, что боли у него были. Еще у него были болезни, когда, может, болей и не было, но которые не приносили радости. Если у человека, например, просто не сгибается нога – то что здесь хорошего? А если рука тоже не сгибается? И вообще, если куча проблем с организмом? Нет, были бы деньги, доктора – то, конечно, эти проблемы решаются.
У дяди Валентина, кроме его пенсии, денег не было. На еду и какие-то лекарства хватало, на водку хватало. Хотя это, в общем-то, тоже было для него лекарством. У него не было телевизора – он слушал радио. Был у него телефон, но потом один раз по пьяни он его разбил – и телефона не стало. Впрочем, а кому мой дядя мог позвонить, с кем пообщаться? С мамой моей, своей сестрой? О чем? Что ему передать из еды? Друзей у дяди Валентина не было, его бывшая жена и дочка с ним не общались и, кажется, вообще не знали, где он и что с ним. С соседями он так и не познакомился, не дружил с ними. И вообще, мой дядя Валентин из веселого и довольно остроумного мужика превратился в законченного алкаша, мизантропа и нелюдимого бирюка. Хотя, надо отметить, присутствия духа окончательно не терял.
Помню, однажды я у себя на телецентре бухал с коллегами и с чего-то решил зайти к нему в гости. А поскольку был сильно пьян, то, ворвавшись к нему в квартирку, случайно рукой выбил в кухонной двери стекло. Дядя посмеялся на следующий день, когда я пришел к нему извиняться, пожурил меня за пьяную выходку. Сам же пошутил, что я еще не научился пить и ему надо мне преподать пару уроков. Увы, он успел преподать мне только один урок. Но я запомнил его на всю свою жизнь!
В тот день мама просила меня забежать к дяде Валентину и занести ему банку с борщом, сало, котлеты и что-то еще. А я отмахнулся, но пакет взял и сказал, что потом. Закрутился, было много съемок, в общем, я зашел к нему только через день…
…Он лежал на кухне, на полу. Под ним были осколки банки из-под солёных огурцов, видимо, дядя Валентин хотел достать огурец и в этот момент то ли споткнулся, то ли потерял сознание. На кухне у него всегда был бардак, не мудрено было с его координацией и больными ногами споткнуться. Но, возможно, всё же дядю подвела голова – кто знает?
Я стал пытаться его приподнять, но он – и так кабан тяжелый – на этот раз был просто неподъёмный. К тому же он был полностью голый! Он всегда хвастался, что, мол, у себя в квартире – хозяин, и даже зимой ходит по ней голышом. Как раз была зима, но квартира была тёплая, тем более, пятый этаж – поверху проходила магистральная труба с горячей водой. Так что в этом плане дяде тоже повезло: в его квартире зимой была Африка.
Я тащил дядю Валентина, но руки скользили, а он… он был, как труп. Хотя что-то вроде как пытался мычать. Или мне просто это казалось? Его глаза не реагировали, они жили какой-то своей жизнью. Нет, они не были мёртвыми, но и живыми их назвать было нельзя. Дядя Валентин находился где-то уже на полдороге, уже не здесь, но ещё и не там. А что надо было с ним делать – я не знал! Я послушал пульс – сердце работало. Глаза не закатились, просто они смотрели как бы сквозь меня… Я дотащил его тело до санузла, еле втащил его в ванную, открыл воду…
В хрущевке, чтобы включить горячую воду, надо вначале включить газовую колонку. И я, когда включил её, забыл сразу же открыть ещё и кран с горячей водой. Потом, когда я этот кран открыл, сразу полился кипяток. И дядя Валентин, находясь в ванной, рефлекторно одёрнул свою ногу, когда горячая вода попала ему на ногу. Тело его одёрнуло. То есть, он всё же не был трупом, он был ещё жив!
…Когда примчались родители, мы попытались как-то помыть дядю Валентина – всё его тело было в раздавленных огурцах, осколках стекла, каком-то мусоре… Мы помыли его, пытаясь как-то всё же понять, что с ним. Но мы ведь не были медиками…
Приехавшие врачи со «скорой» ничего не сделали.
– Мы трупы не возим! – сказал худенький пожилой доктор, осмотрев дядю Валентина, пощупав его пульс и даже посветив в глаза каким-то фонариком.
– Как же так, какой труп, он вон ногу одернул, когда его обожгло… – попыталась скандалить моя мама.
– Остаточные рефлексы. – заметил доктор, собрал чемоданчик и ушёл. Следом ушёл и фельдшер, посоветовав вызвать «труповозку».
Мы положили моего бедного дядю Валентина на его старенький диван. Мама навела порядок на кухне, прибрала там осколки, в общем, привела кухню в нормальное жилое состояние. Кстати, там было довольно холодно – дядя Валентин двое суток, скорее всего, пролежал на полу в кухне без движения. А я к нему так и не зашёл…
Если бы я не забыл, не отмахнулся, если бы зашёл сразу?...
Приехала труповозка – УАЗик типа «буханка». Мы схватили за края ковра, на котором лежал дядя Валентин, и потихоньку, вчетвером, понесли его вниз с пятого этажа… Так он и отправился в свой последний путь.
Похорон не было. Дядю похоронили за счёт бюджета, как хоронили бездомных, одиноких, стариков из домов престарелых и прочих подобных граждан. Я уж не помню, как всё было, если честно – меня там не было. Мы уже позже, в мае, на «гробки» пришли на могилу дяди Валентина. Мы её еле нашли – его похоронили в какой-то безымянной могиле, без креста, под номером. Поэтому маме пришлось просматривать списки похороненных и по дате искать могилу своего брата.
Мы сидели на краю огромного кладбища. Не было ни столика, ни оградки, ни креста – ничего не было. Мама немного расчистила могилку, сорвала бурьян, мы как-то присели рядом, достали водку, закуску, помянули душу усопшего… Мама всплакнула, мол, братец беспутный, так ты и закончил свой путь…
Мне было грустно. Вот так жил человек, пусть, не совершил в жизни ничего, ну, вот, хотя бы дочку после себя оставил, никому ничего плохого в жизни не сделал, а вот на тебе! Вывезли в ковре и закопали, как собаку! Ни креста, ни оградки! Как-то всё не по-человечески вышло…
И вот тогда я на всю жизнь запомнил этот урок, который мне преподал моя дядя Валентин. Урок этот был очень простым – никогда не оставайся совсем один! Всегда у тебя должны быть люди. Которые тебя любят, о тебе помнят и без тебя не могут! А если у тебя тоже есть такие люди, то это вот и называется счастье!