Гарагин

Я стою на дереве и держусь за верхушку. Трясёт, трясёт – так, что зуб на зуб не попадает. Впрочем, не беда. Достою – и домой, а дома съем свежесваренную к моему приходу кашу – и на боковую, и до следующего раза меня не будить, а то!..
Стою на дереве, зуб на зуб, и отходняк такой – дерево трясёт, а особенно самую верхушку, это оттого, что я за неё держусь. Ну уж терпит, а куда денешься... Главное, чекушка в кармане ждёт своего часа. Я после каши её, того... Можно бы и сейчас, чего кашу ждать, не в каше дело, а дело в эмоции. Слово такое. Фицгалер, заезжий музыкант и весь слепой, играет на старой скрипочке что-то грустное, что плакать хочется, а ещё выпить. Вот эмоция. Слово такое.
Но только пить сейчас мне никак не нельзя. Выпьешь, и – аля-улю, фр-р... в космос! Слово такое, кос-мос. И станешь: космонавт. Детей не будет. Ни теперь, ни потом.
Городок наш нарочито небольшой, Ентведер-на-Одере. Нечего бы и говорить о нём, тем более и сказать особо нечего: ну, город и город. Дома, улица Марса... Как у всех. Жители друг друга знают наперечёт. Бывает, в другом месте, за сто метров отсюда и больше, встретишь одного такого и сразу видишь – свой:
– Ентведер-на-Одере, браток?
– А то!
И как-то по особому, свободно дышится после этого. А до этого с оглядкой. Тут у нас по-другому нельзя. По-другому можно, только если отойти метров за сто и больше.
Ну и обнявшись пойдёшь, конечно, а наутро – глядь, опять на дереве, опять один и отходняк такой, что... Ну вы уже знаете, читали.
Я смотрю, теперь многие на деревьях стали. Очень, очень многие. Там один, там, там... Много народу. И конечно, не выдерживает который. Вырвал чекушку из кармана – шарах... И – фр-р... в космос, ну их, детей этих! А женщина который, так ему и лучше: женщине и всегда нелегко, какие уж дети.
В нашем городе Ентведер-на-Одере не так много примечательных мест. Разве только место, где сожгли жену дАрк. Ничего особенного. Такая, значит, кладка каменная и столб посреди, и всё.
Приезжал на той неделе один из Нура, нет, из Нуара. Город Нур, да что за чёрт, Нуар во франции. Говорит, это там её сожгли. Столб такой же стоит. Мы поспорили с ним на этой почве. Но он поставил четверть, так что даже бить не стали. Потом, конечно, всё-таки решили побить. Но уже поздно, уже все на дереве. А он обратно уехал от греха, в свой Нур. Такой город во франции. Ничего, ещё встретимся за седером где-нибудь.
А я помню её. Ещё помню, хотя столько прошло лет. Всегда ходила строго по солнцу и заходя за угол, это иногда приходится, писала стоя не садясь. Кто постарше ребята, рассказывали на переменках, что у жены дАрк седые яйца под юбкой. Так что даже глаза разбегаются, если кто в первый раз и не знал. Неужто правда?
Папа мой, в смысле отец родной, был на ней женат и не раз. Бывало, снимет очки тонкого металла, производства ГДР, и разминая глаза пальцем скажет:
– Под мысом... Лаксембург... там было дело. Мы шли в бакштаг при оверштаге четырнадцать с половиной, а они сверху на простынях спускаются. Было дело. Есть что вспомнить.
– А кто победил?
– Это вам, ребятки, пока рано знать. Вырастем все вместе, вот тогда и расскажу. Ленин тоже не сразу строился.
И как-то сразу... хорошо так, свободно, тепло и не жмёт. Не сразу строился. Ведь это надо найти такое слово, чтобы... Вот они, отцы. Несмотря что приходящие. Наши-то отцы – у-у... фр-р...
И слова такого не знают – Ленин.
Я б, говорит, русского выучил... Выучишь, он сразу в Америку укатит. А уж оттуда возврата нету, и не проси.
Нет, ребята. Здесь нам жить. Места ещё много пока. Каменный уголь с этого края, а с другого – Северный Ледовитый океан. Выйдешь на край, дохнёшь – а он и замёрз... Беринг уже с ружьём:
– Т-ты что! Мне доверили.
Молчи, Беринг. И без тебя тошно. Так тошно, что того гляди с дерева свистанёшься, как Юра Гарагин, и с концами. Я хожу, хожу по космосу когда, ищу его в космосе: Юра... Юра...
А и найдёшь, что скажешь? И я не скажу, и он не ответит. По привычке вздохнём с оглядкой – и разойдёмся, каждый в свой угол.


17 сентября 2020 г.