Нонсенс

     Всегда подозревала, что врач – не профессия и даже не призвание, это — диагноз. Ну, разве станет нормальный человек ходить на работу, если ему не платят зарплату?  Конечно, нет, а врачи ходят. Более того, их с работы не выгонишь. Большинство из них просто живет на работе, изредка появляясь дома.
     В девяностые разваливалась огромная держава, и без того мизерную зарплату задерживали на несколько месяцев. Разорялись банки, бастовали шахтеры, банкротились фабрики и заводы, выбивались из графика поезда, закрывались детские сады, и только больницы работали в привычном режиме. Пришедшая в негодность советская медицина функционировала по инерции, держась на энтузиазме добросовестного персонала и святом духе. График: два дежурства в неделю дополнительно к ежедневной ставке после интернатуры показался мне каторжным.  Самое сложное — выдержать суточное ургентство — когда все «скорые» города везут всех без разбору в приемный покой единственной дежурной  больницы. C утра и до следующего утра весь медперсонал приемника на ногах: не то что перекусить, в туалет сходить некогда, не говоря уже о полноценном отдыхе. Предел мечтаний — доползти до дивана в ординаторской и прилечь на часик.  Но по закону подлости едва голова коснется подушки, тут же раздается телефонный звонок: срочно надо кого-то спасать. И врач идёт и спасает, потому что в его жизни есть одно волшебное слово «надо». Кто-то привыкает, кто-то уходит – физически не выдерживая работать в постоянном цейтноте, на пределе сил и возможностей. Я очень надеялась привыкнуть. 
     Сегодня мое первое дежурство. Ещё не выветрился студенческий романтизм и щенячий восторг от принадлежности к самой гуманной в мире профессии, навеянный советскими фильмами о героях в белых халатах. Ещё не позабылось то разумное, доброе, вечное, что вкладывали в юную голову именитые профессора, прошедшие войну, пережившие репрессии, но сохранившие веру в торжество светлого будущего. Ещё не обросло коростой цинизма и равнодушия молодое неопытное сердечко, трепетно бьющееся под белым халатом. Хотелось всех спасти и вылечить абсолютно бесплатно и бескорыстно, не рассчитывая в ближайший месяц на зарплату.
      В этот памятный воскресный июньский день страна отмечала День Медика. В жизни врача все праздники второстепенны. И даже новый год и день рождения – не повод оставить работу.  Но День Медицинского работника всё-таки исключение. По святости в медицинской среде он приравнивается ко Дню Победы, а по широте размаха и количеству принятых промилле на килограмм веса - ко Дню Десантника. С каким энтузиазмом врачи отмечают этот великий день, Гиппократу не снилось, иначе он непременно отразил бы это событие в своей клятве. В этот день действует только один неписаный закон - quantum satis, что в переводе с латыни означает: сколько нужно. Имеется в виду, что организм сам знает дозу необходимого к употреблению спирта. Не выпить — естественно грех. Конечно, никто не квасит за операционным столом или на приеме больного, а вот после операции, после тяжелого дежурства доктора выпивают.
    Дежурство в этот святой праздник в медицине, как в армии, принято доверять молодым и неопытным. Мне повезло,  точнее угораздило.
Напомню, что в девяностые сотовой связи, компьютеров, томографов и тем более МРТ еще не существовало. Диагнозы ставились эмпирически, в крайнем случае, рентгенологически.
      Как от удара током, я вздрагивала от каждого звонка, единственного на все отделение старенького телефона, думая, что вот сейчас в приёмнике меня ждёт немыслимо сложный пациент, и я не справлюсь. Немного прибавляла уверенности карманная книжка-шпаргалка с дозами препаратов для неотложной помощи и возможность в самом крайнем случае  позвонить шефе домой.
       Шефой или щефиней в отделении называли заведующую, строгую и, как мне сначала показалось, сердитую женщину, которую в отделении все и я, в том числе, откровенно побаивались. Шефиня, бывала резка и категорична, но по большей части справедлива и отходчива. Проработав под ее руководством 7 лет, я оценила ее только после расставания, когда мне было с кем сравнить. Живой ум и неиссякаемое трудолюбие выгодно отличали ее от всех последующих моих начальниц, вечно скучающих от безделья и думающих в рабочее время исключительно о красе ногтей.  Несмотря на свой предпенсионный возраст, стремительной  походкой маленькая юркая, как ртуть, шефиня проносилась по отделению, с шестого этажа бегом,  не дожидаясь лифта, мчалась в приемный покой, быстро и по-деловому решала все вопросы и все успевала.
      Звали её Таисия Калиновна. Её редкое отчество все и всегда перевирали, называя Климовна, Калиевна и даже Каиновна (подразумевая наверное того библейского Каина, который убил Авеля).  Эти вольные интерпретации отчества жутко злили шефиню. Хорошо, что меня заранее проинструктировали, и при знакомстве я не облажалась, произнеся всё как в скороговорке:  быстро, невнятно, но правильно. А ещё напугали, мол, держись, баба жутко вредная  и органически не выносит хорошеньких девиц по причине мужниной неверности. Муж Калиновны - любитель гульнуть налево, потому она вечно не в духе и в каждой симпатичной женщине видит потенциальную соперницу. В качестве примера вспоминали мою предшественницу, проходившую интернатуру за год до меня, которую шефиня буквально поедом ела и, в конце концов, такую  жуткую характеристику ей накатала, что девчонка  вынуждена была податься на ординатуру в самую захудалую районную больницу (в городских от неё шарахались как от прокажённой).
      Я самоуверенно считала себя симпатичной и при знакомстве с начальницей тряслась от страха, как позже выяснилось, совершенно напрасно. Моя предшественница оказывается, сама напросилась на плохое отношение: стреляла у пациентов сигареты и запросто курила  в отделении, за что и получала вполне справедливые втыки от некурящей Таисии. Но я об этом ещё не знала и на всякий случай уже боялась, мысленно готовясь к отпору. Очень не хотелось, чтобы на мне оттачивали зубы и срывали плохое настроение.
      Но дни шли, меня никто не трогал, более того, даже и не пытался. Конечно, со мной не миндальничали и не заигрывали, время от времени делали вполне справедливые замечания, касающиеся исключительно рабочих моментов диагнозов и назначений, но на личности никто не переходил. Через год грозная шефа предложила мне остаться на ординатуру, и я окончательно успокоилась, что пришлась ко двору, и можно ничего не опасаться.  Но одно дело работать, когда за твоей  спиной прочные надёжные тылы в виде опытной заведующей и совсем другое – сегодняшнее самостоятельное плавание. Я чувствовала себя брошенным в воду слепым щенком: либо научусь плавать, либо утону.

     Начиналось дежурство относительно спокойно. Парочка вызовов в терапию к нервным климактерическим дамочкам с гипертоническим кризом. Самое действенное средство тех времён  – магнезия внутримышечно. И давление снимает и здорово отвлекает от проблем c головой, перенося все неприятные ощущения ниже ватерлинии. Жутко болезненная инъекция, как и вся отечественная медицина того периода с садистским подтекстом, включая сифонную клизму, гинекологические и стоматологические манипуляции без анестезии и прочее.

Приёмник кишел недоповешенными — характерный атрибут эпохи перемен. В городе начался суицидальный бум. На сломе эпохи ломались  оставшиеся  без работы и средств  к существованию люди, предпочитая конченой жизни  мыло с веревкой или пачку веронала per os.. Тех, кого несчастные родственники чудом вытаскивали из петли, и удалось откачать реаниматологам,  отправляли в дурдом.
      Чаще всего меня дёргали в травмпункт. В праздники избитых доставляли  партиями после каждой  криминальной разборки, как с фронта. Травматолог обрабатывал раны, накладывал швы, лангеты. Я дожидалась, когда «сотрясённым» сделают  рентген. Слава богу, переломов черепа ни у кого в этой партии не было. Один отделался переломом носа, остальные – поверхностными ушибами. Постельный режим, и простенькое обезболивание — это всё, чем я могла им помочь.
      В похождениях между приёмным покоем и травмпунктом  незаметно прошёл день.
В отделении уже откормили ужином больных и готовились праздновать день медработника. Буфетчица Мария Ивановна приготовила бутерброды со шпротами, медсестра Галя нарезала  салатик а-ля оливье без горошка (консервированный зелёный горошек в банках исчез с прилавков магазинов). В холодильнике дожидалась коробка шоколадного «Ассорти» (щедрый подарок выписанного пациента) и охлаждённая «клюковка» (коктейль разведенного спирта с клюквенным морсом). Запасы медицинского спирта в отделении еще водились. Старшая медсестра «экономила», отливала, разводила. За праздничный стол я присесть не успела, именно в этот момент срочно вызвали в приёмник.
        В коридоре  я столкнулась с дежурным хирургом. Судя по улавливаемому с пяти шагов выхлопу, Василич, в отличие от меня, уже  остограмился. Настроение бодрое, глаз горит, внешний вид с признаками легкой помятости.  На припухшем лице — щетина трёхдневной небритости. Впрочем, это его обычное состояние. Несмотря на своё вечное то ли с бодуна, то ли подшофе он считался хорошим хирургом. Если бы не употреблял, наверняка стал бы гениальным, но такими мелочами, как самосовершенствование и профессиональный рост, Василич не заморачивался. Может, поэтому был всегда благодушен, и приветлив.
—  Татьяна, помнишь дни золотые, — фальшиво пропел он. — С первым боевым крещением, подруга!
— Cпасибо, — без особой радости поблагодарила я.
— Спасибом не отделаешься. В коллективе положено проставляться. Как говорится, сколько под корабль нальёшь, так он и поплывёт.
— Само собой, с первой заплаты, — пообещала я. — Мне бы только день простоять, да ночь продержаться.
— Не дрейфь, молодежь. Я — фартовый. В мою смену – всегда порядок, — похвастался хирург и тихо предупредил: — Там тебя в приемнике один позвоночный дожидается, тот еще клиент.
Я поморщилась.
Позвоночный, значит по звонку, блатной — другими словами. Василич не отставал и на ходу изложил мне всё, что сам узнал о поступившем.
«Позвоночный» вызвал такси и припёрся в приёмный покой, что само по себе, конечно, не преступление. В ургентный день, и без него тошно, вся ночь впереди, сколько еще экстренных привезут – неизвестно,  а свободных коек раз-два и обчелся. Ну,коль явился в больницу без направления, вечером, в праздничный день, своим ходом, то значит, имеются серьезные  причины, а не просто потому, что вельможному пану так захотелось, или потому, что его сестрица — начальница в горздраве. 
— Мутный тип. Гоношится, как гонококк в уретре. Чувствуется, что за ним стоят большие люди,  –  Василич смешно округлил глаза и удалился, оставив меня один на один с сомнительным  пациентом.
На вид «позвоночный» производил впечатление вполне здорового мужика, наглого, хамоватого, упитанного, с немного повышенным давлением и умеренной головной болью, без каких либо признаков очаговых нарушений. Ни одного анализа, не говоря уже о дополнительных обследованиях.  C чем я должна его положить? Давление 140 на 90 — даже на гипертонический криз не тянет. Но отказать блатному в госпитализации я не посмела, опасалась с первого дня попасть в немилость начальству. Пока я осматривала пациента, главный врач лично позвонил в приемник и просил сделать всё возможное для поступившего Ибраева (отдельная палата и лучшие медикаменты). Придётся выполнять спущенные сверху указания и как-то обосновать госпитализацию в истории болезни, следуя известному принципу: абсолютно здоровых людей не существует, а есть недообследованные. Был бы человек, а диагноз всегда найдётся. Но этот «позвоночный» мне не нравился: с чего ради летом, в выходной он так рвется улечься в больницу? Не иначе замешан в чём-то криминальном? Собирается как щитом, прикрыться больничным листом или срочно требуется алиби? Каким-то внутренним чутьём я понимала, что с пациентом  что-то не так, но разбираться, не было времени. Экстренная помощь ему не требовалась, а меня уже срочно вызывали в роддом в послеродовую палату к молодой мамочке, потерявшей сознание, и я дала слабину. Завтра выйдет Калиновна и разберётся, что с ним делать. В крайнем случае, получу нагоняй от неё. Но это будет завтра, а сегодня а оформила Ибраева в отделение, назначила ему лёгкую гипотензивную, седативную терапию и отправилась в роддом. Если бы я только знала, какой кошмар  ждёт  меня с этим Ибраевым, я бы отказала ему, не раздумывая.
       В последний раз я была в роддоме на преддипломной практике и совсем забыла о царивших там порядках – режим стерильности и вечный страх перед инфекцией. А как же в зарубежных роддомах: в палатах цветы, плюшевые игрушки, куча родственников и никаких инфекций? У нас же «no passaran» — никто не пройдет, как в режимном учреждении.
Роддом находился через улицу от приёмного покоя. В распахнутом белом халате, небрежно накинутом  на праздничное платье, и в единственных парадных туфлях,  важная и нарядная я пришла по вызову.  В родильное меня естественно не пустили — . требовалось переодеться. Вместо платья на мой  46-ой размер мне выдали полинявшую  ночнушку 54-го ( других не нашлось) и мужские шлёпанцы 43-его растоптанного. Голову пришлось подвязать косынкой из старой обрезанной простыни с размытой печатью горбольницы. Никаких волос и легкомысленных завитков.  Прощай  моя красота и женственность.
   Экипировавшись во всё это убожество, я подозревала, что выгляжу сейчас как огородное пугало на лыжах. Бесформенная  ночнушка топорщилась и выглядывала из под халата несимметричными клочками. Шлёпки слетали на ходу. Косынка сползала на глаз, как повязка одноглазого пирата.
Cпотыкаясь на каждом шагу, я заявилась в послеродовую и, по обалдевшему взгляду реаниматолога, поняла, что он сражен. 
Хорошо, что пациентка, которую я осматривала, уже родила и была в отключке, иначе от испуга запросто могла бы родить преждевременно.
— Невропатолога вызывали? – на всякий случай уточнила я, чтобы не отправили за шваброй. Даже санитарки выглядели лучше меня.
Медсестра хихикнула, а врач  недовольно пробурчал, что они и сами справятся.
      Меня задело такое явное пренебрежение. Если честно, то я сама сомневалась в необходимости моей консультации. Что я, вчерашний интерн, могу сообщить ценного этому матерому корифею медицины? Но я приказала себе, не обращать внимания на усмешки и ухмылки. Раз уж пришла — будь добра, сделай хоть что-то.  И я принялась за осмотр. Проверила у больной  рефлексы и обнаружила приличную ригидность затылочных мышц,  положительный Керниг и оба Брудзинских.
– Готовьте пункционный набор, — потребовала я. 
Компьютерных томографий в ту пору в больнице не было, и диагноз ставился только при помощи пункции.
— Вы уверены? – реаниматолог мне не доверял.  — Поздний гестоз. Жалобы на резкую головную боль. Рожала сама  и  после отхождения последа потеряла сознание. Энцефалопатия? Эпилепсия? Отёк мозга?
— Ребёнок здоров? — спросила я, чтобы перевести разговор на другую тему. Мне не хотелось с ним спорить о диагнозах. Время шло, и нужно было разбираться, а не дискутировать.
— Мальчик 3. 100 с небольшой гипоксией, но в целом — хороший малыш.
— Вот и славно. А у мамочки, похоже, субарахноидальное кровоизлияние, –  обрабатывая руки, озвучила я свои предположения.
Люмбальную пункцию я делала третий раз в жизни и конечно не являлась  великим специалистом в этой области, но сейчас должна была сделать всё, как надо, ради этого новорожденного малыша, который не может остаться без мамочки и в отместку задаваке доктору, не ждавшему от меня ничего путнего.
   Пока медсестра и реаниматолог укладывали больную на бок и обрабатывали кожу поясницы, чтобы унять дрожь, я сжимала и разжимала кулаки, мысленно представляя, что за моей спиной стоит строгая Калиновна и бесстрастным голосом даёт пошаговые инструкции:
« Найди костный ориентир, — звенело в моих ушах.— Нащупай остистый отросток третьего поясничного  позвонка и отступи чуть ниже. Сделай анестезию в виде лимонной корочки. Вводи иглу до чувства провала. Подтяни мандрен на себя».
Не знаю, что мне помогло, визуализация Калиновны или что-то свыше, но  всё получилось чётко, красиво, как по учебнику.
— Пробирку! —  потребовала я, демонстрируя, вытекавший под давлением красноватый ликвор.
Так хотелось возгордиться собой, своим мастерством — диагноз-то подтвердился, но для несчастной пациентки было бы лучше, если бы я ошиблась. Cубарахноидальное кровоизлияние — не самый безобидный диагноз. За её жизнь ещё предстоит нелегкая борьба, ну хотя бы лечение теперь будет правильным.
Пока я оформляла историю болезни, молодая мамочка начала приходить в себя.
— Вы — волшебница? – удивилась медсестра. – Пришли и оживили нам роженицу.
— Просто вывели немного кровавого ликвора, давление на мозговые оболочки уменьшилось, и ей стало легче, — объяснила я.
Провожали меня из роддома уже другими взглядами, не скажу что восторженными, но уважительными и без всяких насмешек.

Когда я вернулась в больницу, было уже довольно поздно. В приёмнике стояла нереальная тишина.
— Где все? — удивилась я, застав одну медсестру, дремавшую за столом у телефона.
— Празднуют в травматологии. Василич вас обыскался. Спрашивал, где эта неврологическая красотка?
Я усмехнулась. Видел бы он меня в роддоме — не узнал бы.
Пить с мужиками совсем не хотелось — накачают так, что не дотяну до конца смены. Я струсила и не пошла в травматологию. В родной ординаторской меня дожидался  просторный диван и рядом на стуле под салфеткой  мензурка «клюковки» и подтаявшая шоколадная конфетка.

           Около четырех утра меня опять выдернули в приёмник, к новой партии сотрясённых и это было по-божески — три часа полноценного сна для праздничного воскресного дежурства — исключительное везение.
На утренней планёрке за всех отчитывался Василич. Как он умудрялся пить, оперировать, вздремнуть часик  и потом без запинки отчитаться перед главным обо всех поступивших и находившихся под наблюдением — я не понимала. В этом и заключался, наверное, высший профессионализм.  Для меня же достижением было уже то, что все были живы, и даже моя подопечная из роддома пришла в сознание.
       Первое дежурство закончилось, и нервно поглядывая на часы, я дожидалась заведующей. Очень хотелось домой. Странно, что Калиновны до сих пор не было. На моей памяти шефиня ни разу не опоздала на службу и никогда не пропускала планёрок.
C неприятным холодком в эпигастрии и нехорошими предчувствиями я шла по коридору своего отделения. Навстречу гренадерским шагом с выпирающей на пол метра  внушительной грудью, как крейсер «Аврора» на «Зимний», на меня надвигалась старшая медсестра Нина Петровна. Накрахмаленный колпак и такой же «стоячий» халат похрустывали при каждом её движении, как снег в морозный день.
— Татьяна Леонидовна, тут такое дело… Вам нужно срочно написать заявление на заведование. Будете временно исполнять обязанности, пока Таисия Калиновна на больничном. В кадрах сейчас оформитесь, чтобы приказ прошёл сегодняшним числом.
Я обалдела.
— Шефиня на больничном? — Вот так новость. Калиновна казалась мне железной леди, из той редкой породы людей, которые никогда не болеют. Именно о таких Маяковский писал: «гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей». — Что-то серьёзное?
— В гинекологии с маточным кровотечением. Готовят к операции. Вам придётся её заменить.
— Я вместо шефини? Да вы что?! Нет. Я не могу! – даже сама мысль заменить Калиновну казалась мне кощунственной. После ночного дежурства я вообще еле держалась на ногах…
 Тщетно пытаясь отказаться, я твердила про отсутствие опыта и должной квалификации, не понимая, как они могут повесить заведование на вчерашнего интерна с недельным стажем самостоятельной работы.
— Больше некому, — развела руками старшая. — Бельская в декрете. Усову не подпишут, он же поликлинический, да еще совмещает в военкомате.

От усталости и беспомощности я чуть не расплакалась. А как же больные? Их в отделении 40 человек. Если бы моя жизнь и здоровье зависели от такой пигалицы как я, то я бы ни на минуту не осталась в подобном заведении и убежала бы, куда глаза глядят. Но пациенты даже не дёрнулись. Как лежали на своих местах, так и остались, будто вросли. И что им здесь, мёдом намазано? Отовсюду хлоркой разит. Кормят отвратительно, медикаментов не хватает, а Санта-Барбару по телеку можно и дома посмотреть.

Бледная, как мой больничный халат, шефиня лежала под капельницей в гинекологии. Я зашла её навестить и попросить, чтобы не залёживалась, пока я без неё кого-нибудь не угробила и не развалила отделение.
 — Не дождётесь, — вымученно улыбнулась Калиновна, и я поняла, что ей совсем худо и сейчас не до меня и больных – выжить бы.

Так сразу после интернатуры я стала заведующей отделением, точнее ИО (исполняющей обязанности). Столь стремительной карьеры, пожалуй, не было ни у одного врача. 
Я думала, что мир перевернётся, больница рухнет и вообще что-то непременно случится, но миру было не до меня. Рушился Советский Союз, а что уж там творится в городской больнице маленького провинциального городка, вообще никого не волновало.
 Мне всегда казалось, что в отделении всё держалось на шефе, на её тридцатипятилетнем стаже, хлёстком слове, рентгеновском взгляде и непререкаемом авторитете.  Медсёстры и нянечки были зажаты в её в маленьком жёстком кулачке, как лягушки в руке французского повара – стоит только без разрешения шевельнуть лапками и всё – сразу в суп.
А что я? Я даже прикрикнуть ни на кого не могла – не умела, да и не смела, ведь по возрасту я была моложе всех.
 К моему удивлению, отлаженный механизм отделения работал и без заведующей –  катился по наезженной колее.
Медсёстры делали уколы, разносили таблетки. Санитарки мыли пол, ухаживали за тяжёлыми. Буфетчица раздавала завтраки, обеды, ужины. Старшая медсестра всё контролировала и проверяла. Каждый занимался своим привычным делом.
Четыре женские палаты я передала доктору Усову, приходившему на два часа из поликлиники. У него была репутация человека, не склонного к  сантиментам, но грамотного и с юмором. Себе же я оставила четыре мужские палаты и одну палату тяжелобольных и одну блатных, их обычно вела Таисия Калиновна лично.
Такое разделение по гендерному признаку поначалу вызвало волну недоуменных шепотков у пациентов и персонала, но все быстро привыкли. Моё нововведение оказалось правильным. Без строгой шефини неврологические неврастенички совсем разнюнились, а под мужским врачеванием Усова, окрестившего их «бабским батальоном» — быстро пошли на поправку. 
Да и болезные мужички вели себя более по-мужски в присутствии юной докторицы, выпрямляя скрюченные радикулитом спины в рекордно короткие сроки.
Конечно, я уставала и дёргалась больше обычно, груз ответственности давил на неопытные плечи, но в целом, я справлялась и даже уже начала подумывать, что не так страшен чёрт как его малюют. Но расслабиться мне не дали.
Беда пришла — откуда не ждали. Всему виной оказался пациент, которого я положила по просьбе главного в своё первое ночное дежурство, тот самый сомнительный позвоночный с непонятной головной болью и без направления.


Как всегда утром  до обхода я просматривала результаты анализов, принесённые медсестрой из лаборатории. Что это? На трёх бумажках красовались четыре красных креста — положительная микрореакция на сифилис, раньше называвшаяся пробой Вассермана. Да не одна, а целых три. Это же ЧП! В подведомственном мне отделении неврологии трое пациентов с активным люисом. Кошмар! Дикий ужас!  У нас же не вендиспансер, в конце концов!
Не зная, что делать, я вызвала старшую медсестру.
— При Калиновне такого никогда не было! — изрекла старшая с упрёком, будто это я представляла собой  главный источник венерической заразы. 
— Ясное дело. Шефиня уничтожает бледных трепонем одним взглядом. Но, раз уж я не обладаю такими  способностями, может быть, посоветуете, что в принципе делается в таких случаях? – с надеждой в голосе поинтересовалась я, ожидая какой-то пошаговой инструкции.
— Понятия не имею,— пожала плечами старшая. — За двадцать лет у нас был пожар, гепатит, туберкулез и коревая краснуха, но ни одного сифилитика. Бардель какой-то!
— Сексуальная революция в действии, — пошутил Усов, но мне было совсем не до шуток.
Пришлось звонить главному врачу.
Впервые я слышала, чтобы  интеллигентный главный  ругался матом как пьяный матрос. По его реакции я догадалась, что ничего хорошего меня не ждет. Хотя причём здесь я? Не я же их всех заразила, в конце концов.
Пришлось связываться с вендиспансером и договариваться о переводе и готовить на каждого пациента документы с обоснованием.
Машину, чтобы отправить нашу святую троицу: Левченко, Ибраева и Закутского — на лечение в венерический диспансер, дождались только к обеду.
 Как доктор я должна была сохранять невозмутимое спокойствие и ничему не удивляться. Подумаешь, сифилис –  болезнь как болезнь, с кем не бывает? Всех вылечат.
Ибраев — тот самый позвоночный, без единого анализа, которого я сама собственными руками госпитализировала в отделение, якобы с гипертонической энцефалопатией, больше всех возмущался моей некомпетенции и больничному произволу. Высокопоставленная сестрица, начальница из горздрава, за несколько дней его пребывания в неврологии настойчивыми звонками уже вынесла мне весь мозг. Дескать, братец себя плохо чувствует, и ему совсем не лучше от моего лечения, даже аллергической крапивницей обсыпало.
Хорошенькая аллергия! Только сегодня до меня дошло, что это же розеолёзно-папулёзная сыпь вторичного сифилиса. В душе я злорадствовала, представляя себе реакцию сестрицы на мой вердикт. Хотя прекрасно понимала, что в любом случае  меня сделают крайней. Главный ни за что не признается, что сам приказал положить сифилитика. Эх, почему я не проявила свою прозорливость или хотя бы принципиальность тогда в приёмном покое. Видела же, что с «позвоночным» что-то не так. Пациент нервничал, жаловался на недомогание и головную боль. Где уж мне было догадаться, что это вторичный интоксикационный синдром. А ведь Ибраев далеко не мальчик и наверняка знал о своих половых проблемах — не мог не знать. Поэтому и пришёл в больницу по звонку, а не через поликлинику — там ведь проверяют на сифилис. Интересно, на что надеялся? Само собой рассосётся? Что голова никак не связана с этим местом?
А Левченнко и Закутский?  Их-то как угораздило? С виду такие приличные почтенные дядьки в солидных годах? Сроду не подумаешь. Седина в голову – бес в ребро.
Но если госпитализация Ирбаева – мой грех, то эти двое на совести Калиновны. Она их принимала. Странно. Я ещё раз внимательно просмотрела их истории болезни. Оба тщательным образом обследованы. Все бумажки из поликлиники подшиты. Всё честь по чести. Есть направление из амбулатории. Анализы в норме, и реакция Вассермана — отрицательная. Как такое возможно? Выходит, они заразились у нас в отделении? От подобных предположений меня бросило в холодный пот. Уж не Ибраев ли тому виной? Лежал один в персональной палате. При желании мог всё отделение поиметь. Да когда же он успел за четверо суток? Не в том смысле, конечно. В том смысле много времени не требуется. Я подумала об инкубационном периоде. Даже если предположить, что вся святая троица нетрадиционной ориентации и активно контактировала между собой, то за три-четыре дня в крови ещё ничего не будет. Не должно быть.
Пока дожидались перевозку в вендиспансер, Ибраев качал права, грозился сестрицей, которая всех нас уволит без выходного пособия, а лично из меня сделает отбивную.
Я не обращала внимания. Сама виновата, что не послала его по нужному маршруту еще тогда, на дежурстве.
Левченко сидел красный, как рак и бубнил что-то про коварство неверных женщин, пытаясь вспомнить, когда и с кем в последний раз у него вообще было.
. Закутского и вовсе пришлось отпаивать бромом с валерьяной и даже вколоть успокоительное, чтобы не кризанул. Он слёзно божился, что безгрешен как агнец, просил  ничего не сообщать его супруге и, поправляя трясущимися руками дужку очков, постоянно твердил: «нонсенс, полный нонсенс».
Наконец наших сифилитиков увезли в венерический диспансер. Санитарки экстренно выдраили все палаты с хлоркой. Медперсонал отделения в полном составе приготовил санитарные книжки, дожидаясь проверки. Сестрица Ибраева уже натравила на нас СЭС, обвинив в антисанитарии и бытовом заражении своего брата. 
Едва успели отделаться от проверяющих, как позвонили из вендиспансера и потребовали забирать обратно Левченко и Закутского. Их там тщательно осмотрели, анализы перепроверили и ничего венерического не нашли. А вот у господина  Ираева вторичный сифилис подтвердился.
К вечеру все немного успокоились. Один сифилитик — значительно лучше трёх. Но ведь положительная микрореакция  выявлена у троих. Нонсенс! Обратившись к медицинской литературе я уже выяснила, что бывают ложноположительные пробы на реакцию Вассермана при туберкулезе, волчанке и даже у беременных. Лаборатория всячески открещивалась от ошибки.
Мне пришлось писать объяснительную на имя главного врача, пространственно и витиевато ссылаясь на возможные случаи ложноположительных реакций у неврологических больных в подостром периоде мозговой ишемии. И ещё персонально извиниться за лабораторные причуды и доставленные неудобства перед Левченко и Закутским. Слава богу, что оба они так испугались перевода в венерический диспансер, что когда их вернули обратно, на радостях готовы были всех расцеловать и простить без извинений.
          Дни шли, меня никто не увольнял. Проверив всех сотрудников нашего отделения на сифилис, СЭС перестала наезжать, и в отделении сделалось подозрительно тихо. Ибраевская сестрица замяла скандал. Она, конечно, сама не ожидала такого поворота. Ну, а когда убедилась в правильности диагноза брата – заткнулась в тряпочку. Не в её интересах выносить сор из избы.
И в этой венерической  истории уже можно было бы поставить жирную точку, однако это было ещё не всё. 

        Однажды уже перед возвращением Калиловны, старшая медсестра неожиданно явилась в ординаторскую с конфетами. Таинственно закрыла дверь на ключ и как-то уж слишком ласково, как мать родная, поинтересовалась:
— Устали, наверное? Вам бы отдохнуть. У меня зять в профсоюзе дешевые  путевки в Баян-Аул может сделать, только скажите, все организуем.
— Спасибо, — смущенно поблагодарила я, не понимая, с чего такая любовь и куда она клонит. —  До отпуска еще надо дожить, — мрачно выдала я, — но в следующем году, так и быть, непременно воспользуюсь услугами вашего зятя.
— Вот и славно. А это к чаю конфетки. Натуральный шоколад. Не просроченный. Берите, берите. Силы хорошо восстанавливает. Для мозга полезно.
—Ну, если для мозга, угостите весь персонал отделения, — шутя предложила я, намекнув, что ни мне одной требуется улучшение когнитивных функций. Я догадалась, что Нина Петровна пришла не просто так. Чувствовалось, что ей ужасно неловко, и она не знает, как начать разговор. Мне нужно было закончить с писаниной в истории болезни,  но старшая упорно сидела рядом, тяжело вздыхала, ерзала, мешала сосредоточиться на эпикризе. Пришлось прийти ей на помощь: — Что-то случилось?
— Я на счет сифилитиков…
— Опять?— я чуть не свалилась со стула.
— Слава богу, нет. Спасибо, что все разрулили так, что репутация отделения не пострадала. Я здесь двадцать лет отработала, и всегда наше отделение было на хорошем счету. Никаких скандалов и нарушений. Главный сказал, что никогда не читал такой умной научно-обоснованной объяснительной, хоть в диссертационный совет отправляй.
В недоумении я округлила глаза:
— Причем здесь моя объяснительная?
— А ведь это Ольга, процедурная медсестра накосячила,  – опустив глаза, сообщила старшая. — Уволить бы её за такие фокусы, да жаль бедолагу. Одна, без мужа, с ребёнком. На работу нигде не возьмут. Вы уж не выдавайте её, пожалуйста. И никому не рассказывайте, особенно Таисии Калиновне, она принципиальная — никого не простит. Вам уже ничего не будет, а эта дурища пропадет без работы. Я её так отчихвостила – на всю жизнь запомнит. Знаю, работа с персоналом — мой косяк.  Простите ради бога. Не доглядела. Каюсь.

Я еще ничего не поняла из сумбурного признания Нины Петровны.

— Представляете, до чего Ольга додумалась?  Вместо того, чтобы взять на RW кровь у всех троих, как вы назначили: у Левченко, Закутского и Ибраева, она взяла только у Ибраева. Решила не утруждаться. Устала. Работы много. Вены у пожилых видите ли трудные. Зачем перепроверять, если в поликлинике у них уже брали кровь на этот анализ?  А Ибраев, молодой, и вены у него хорошие  — от него не убудет. Представляете? Ибраевскую кровь она разлила по трём пробиркам с разными фамилиями и отправила в лабораторию. Не ожидала дурища тупоголовая, что у такого приличного мужика может быть люис.
— Спасибо, хоть не на пять пробирок разделила, — устало выдохнула я.
 Мои нервы не в счёт. С этим Ибраевым я, конечно, сама прокололась. Но по-поводу остальных пациентов никак не могла взять в толк, откуда у них в анализах  нарисовался сифилис. Cтолько литературы перевернула, чтобы найти объяснение ложноположительным пробам. C лаборантками поругалась, думала, что это они всё перепутали. Бедные пациенты за что пострадали.  Ладно Левченко со своим махровым склерозом, через час обо всём забыл. А ведь для примерного семьянина Закутского всё могло закончиться трагедией. Повторный инсульт и полный «амундсен». А он бедняга всё время твердил: нонсенс, нонсенс.
Никакого нонсенса – всего лишь тупоголовая медсестра накосячила.
 

.