Страна гор и мусора

Дагестан в переводе означает «страна гор». На слово «даг» («гора) здесь заканчиваются многие названия кавказских вершин. Хотя мы и ожидали встречи с живописным горным ландшафтом, но некоторые объекты – например, малопосещаемый туристами каньон реки Мазачай – нас просто потрясли. Но потрясло и другое. А именно – спокойно-философическое отношение населения к заваливанию этого природного великолепия бытовыми отходами.

Нет, мы все слышали о мусорном кошмаре в Индии. Но Индия далеко, а Дагестан – формально все-таки Россия (именно что формально, хотя об этом – чуть позже). Узнать, что хрестоматийное зрелище коров, кормящихся на огромных мусорных свалках посреди поселений – самая что ни на есть нормальная картина для этого уголка нашей страны, было, конечно, немного огорчительно.

Такое ощущение, что мусор в Дагестане не вывозится вообще. Это, конечно, наверняка преувеличение, потому что в этом случае горы отходов давно погребли бы аулы по самые крыши. И тем не менее, контейнерные площадки в городах и селах, которые мы встречали по пути (кстати, этих площадок еще и крайне мало) были заполнены на 200, 300, а то и 1000 процентов. В недрах гигантской помойки на главной улице города обычно с трудом, но все же угадываются очертания мусорных бачков. Что говорит о том, что это не стихийная свалка, а типа «официальная».
Как и везде в мире, большая часть товаров (включая фрукты и овощи с местных огородов) здесь продается в одноразовой упаковке. И как во всех странах с не очень развитой городской культурой, эту упаковку тут пока еще очень любят. И не видят в ней опасности. Хотя результат – уже налицо.

Мне показалось, что в Дагестане люди вообще (за редким исключением) не видят в мусоре беды. Обертки, бутылки, фантики, алюминиевые банки здесь швыряют везде, где закончили из них пить или есть. Единственная причина, по которой мусором еще не завалены горные районы, связана с тем, что здесь очень мало народу. Но и тот, что есть, в производстве и рассеивании отходов не отстает от горожан. Знаменитые колоритные дагестанские пастухи (многие из них по-прежнему ездят на лошадях, хотя мы встречали и на горных мотоциклах) швыряют бутылки из-под водки, банки из-под энергетиков, а то и (о, ужас!) флаконы из-под «Фэри» прямо последи альпийских лугов и на берегах горных рек. В том районе, где мы ходили в горный поход, туристов вообще очень мало, да и пастухов немного. Но мусор (пакеты, пластиковые и стеклянные бутылки, консервные банки и т.д.) мы встречали постоянно. На наши недоуменные вопросы эти действительно очень милые люди искренне-недоуменно улыбались – а в чем, мол, проблема?

Действительно, они просто НЕ ЗАМЕЧАЮТ мусора вокруг себя. Мусор для них – часть окружающего ландшафта. И вот именно это отличие национального менталитета от нашего мне представляется наиболее пугающим. А вовсе не те мифические ужасы, которых принято бояться. О них – о кирпичных заводах, бородах и террористах – я скажу чуть позже. Хотя нет, кое о чем скажу сразу. 1) Последнего террориста в Дагестане видели лет десять тому назад, да и то не в том районе, где мы ходили. 2) Население горных аулов гораздо менее религиозно, чем в городах. Это видно даже визуально: бороды и хиджабы здесь носят редко. А еще нас предупреждали, что в сельской местности любят выпить… Из чего можно сделать вывод, что радикальный исламизм – это, скорее всего, чисто городской тренд. Как и российские традиционалистские тренды типа неоязычества, радикальных движений а ля «Сорок сороков» и т.д. Селянам, ведущим по-настоящему традиционный образ жизни (как мы с вами знаем, понятие «традиционалист» и «человек традиции» сильно отличаются) – как правило, несколько не до того.

Но я отвлеклась. Апофеоз изумительной способности не замечать реальность (мусорную) ждал нас во время восхождения на священную гору Шалбуздаг. В переводе название означает «гора бога». Там нашел упокоение почитаемый местный святой, эмир Сулейман (каюсь, но ничего более о нем не знаю). Его тело перенесено в небольшой красивый мавзолей недалеко от вершины. На 500 метров выше мавзолея располагается очень уютный гостиничный комплекс для паломников, которые восходят сюда в течение августа месяца ежегодно. (Единственная проблема там – это непрерывно, 24 часа сутки, звучащие из репродуктора суры Корана; если ты устроился в палатке, а не в помещении, то уснуть невозможно). Еще выше находится священное озеро Зам-Зам, из которого паломники берут воду. Впрочем, они редко проходят весь путь пешком. В ближайшем к святому месту аулу Мисхенджи работает сезонная таксо-служба, и 24 км по горному серпантину паломники преодолевают на «буханках» и «Нивах». Скажу без ложной скромности, что мы, бредущие по этой же дороге с огромными рюкзаками, заслужили немало одобрительных слов от автомобильных «ходоков» (арабское «хадж» - слово, однокоренное русскому «хождению»; любопытно, что некоторое количество подобных хождений на Шалбуздаг приравнивается к одному главному хаджу в Мекку).

Добавим еще про невероятное дружелюбие этой исламской благотворительной организации: здесь принимают, кормят и дают ночлег всем восходителям, вне зависимости от вероисповедания. Часть паломников, находясь в святом месте, волонтёрят при кухне и на других хозяйственных надобностях. Да, я еще не успела сказать (а зря), что абсолютное большинство людей, встреченных нами в сельском (sic) Дагестане, были очень добры к нам. Многие оказали нам неоценимую помощь, когда мы оказывались в сложной ситуации. Но сердечность людей на Шалбуздаге – это просто квинтэссенция этой доброты. И на фоне этих льющихся через край положительных эмоций – горы, горы, горы мусора…

Доселе я полагала, что сакрализация какого-либо объекта автоматически означает запрет на его засорение. Т.е бросить мусор около храма – это грех. Но я позабыла, что для этого необходимо понимание того, что мусор – это мусор. Что это плохо. Для этого нужно в принципе замечать его. А так как многие в Дагестане, как я уже сказала, считают мусор частью природы, то ничего страшного в том, что паломническая тропа усыпана банками, бутылками и пакетами, для них нет… Нам, выросшим в постхристианской культуре, такое соседство казалось диким. И мы, несмотря на исключительное уважение к людям, оказавшим нам столь теплый прием, порой не выдерживали и пытались инициировать, скажем так, антимусорные дискуссии… Но тщетно! Как я уже говорила, большинство наших собеседников вообще не понимали, о чем, собственно, идет речь. Один мужчина, который по дороге к озеру Зам-Зам угощал меня овощами, в ответ на мои сетования предположил, что «наверняка тут есть специальные люди, которые этот мусор за всеми собирают, а то бы его было еще больше». Оказавшись у священного озера, я убедилась, что он прав. Свежий мусор, правда, не убирал никто, но отходы с прошлых сезонов я обнаружила сваленными в щели под большие камни. Одна очень набожная паломница (она волонтёрила на кухне) высказала предположение, что «если сейчас в Дагестан активно поедут туристы, начнут у себя дома рассказывать о мусоре, то через полтора года мусорная ситуация изменится, вот увидите». Дай-то Бог! Потому-то, собственно, я о мусоре и рассказываю.

А один подросток у Зам-Зама вообще ответил просто: «Мусор? Ну и что, зато у нас люди добрые». И возразить ему было нечего! Все так и есть.

Но ведь эдак можно зарасти в мусоре по самые верхушки кавказских гор. И, если уж на то пошло, ничто так не отвращает от ислама, как помойка около священного места. Вобщем, у меня есть одна идея… В Дагестане очень уважают своего земляка, российского миллиардера Сулеймана Керимова. Как и вообще на Востоке, здесь гордятся даже отдаленным знакомством с людьми, добившимися успеха. Не стану комментировать это наивное свойство (оно характерно и для русских, увы), однако пользующийся таким влиянием Сулейман Керимов, мне кажется, мог бы употребить его на полезные для родины дела. Например, на спасение ее от мусорного коллапса. На Шалбуздаге он затеял одну благотворительную акцию - отгрохал рядом с мавзолеем своего тезки Сулеймана новую гостиницу для паломников. Но строители обманули его и не достроили здание. Так оно и стоит, пустое, на склоне горы. А сколько мусора можно было бы вывезти за те же деньги!

Хотя о чем это я? Вывезти, но куда? В Ахтынском районе нам рассказывали, что раньше местный мусор выкидывали в какое-то горное ущелье. Раз так, то нет никакой разницы между действиями официального оператора по обращению с ТБО и жителями, например, сел Усухчай или Куркал, которые просто скидывают отходы вниз по склону от автомобильного серпантина.

И потом – ну вывезет Керимов мусор раз, вывезет другой. Помойки вскоре снова переполнятся. Небывало «лояльного» отношения к отходам у своих земляков он все равно не поменяет. Они по-прежнему будут с удовольствием покупать товары в огромных ярких упаковках, и заворачивать каждое яблоко в отдельный маленький пакетик, как тут любят. Небольшое отвлечение: делают это в Дагестане вовсе не из-за боязни заразиться короновирусом. Напротив, республика почти единодушно отрицает если не эпидемию, то, во всяком случае, общепринятые способы защиты от нее. Маски тут в период нашего пребывания носили только полицейские и врачи. «Гражданского» в маске мы встретили только один раз. Так что дагестанцы толерантны не только к мусору, но и вообще ко всякой внешней заразе. Впрочем, в аэропорту Махачкалы я чуть было не осталась на земле оттого, что не одела маску. Так как перед тем была выстояна огромная очередь на регистрацию и, отправившись искать маску, я бы не успела на самолет, то доброта соседнего дяденьки, подарившего мне маску, была для меня спасением.

Однако вернемся к мусору. Лежа в палатке в центре комплекса для паломников на горе Шалбуздаг (мы постеснялись проситься в дом, не будучи мусульманами, и поставили палатку), под репродуктором, всю ночь читавшего суры, я перебирала идеи по изменению национального отношения к этой проблеме. К сожалению, Коран дописать в этой части нельзя: он уже раз и навсегда написан Богом. Но есть же какой-нибудь Муфтий-Всея-Дагестан (к стыду моему, не знаю, как эта позиция называется), который мог бы в своей воскресной (?) проповеди сделать упор на то, что засорять мусором родную природу – грех! Если население тут действительно столь религиозно, как то рисуется пугающими красками в России, то отчего бы не использовать это во благо?

Впрочем, хватит о плохом. Ведь я обещала рассказать и о хорошем. Еще раз повторю: в сельском, а особенно горном Дагестане нам постоянно встречались замечательные люди, которые были очень добры к нам. На погранзаставе около аула Смугул один из офицеров по имени Омар Анварович, узнав, что у участника нашей группы проблемы со здоровьем и ему нужен врач, не только отвез нас на своей машине за 30 километров  райцентр Ахты, но и подождал его в приемном отделении больницы, нашел нам место для ночевки и привез воду. В Мисхенджи владельцы одного из огородов разрешили нам поставить палатку на их территории (больше ровных площадок не было), а их соседи помогли с пресной водой. Мы очень благодарны таксисту, который за совершенно смешные деньги отвез нас из южной части страны в Махачкалу, а это примерно три часа ходу. Благодарны смотрителю мавзолея на Шалбуздаге Киясу, который угощал нас, замученных подъемом, горячим чаем. Спасибо Арсену из села Куруш и, конечно же, спасибо руководителю Федерации альпинизма Дагестана Петру Леонову. Спасибо и многим другим, встреченным нами по пути, благодаря которым впечатления о Южном Дагестане у нас остались самые чудесные. Понятно, что в нашу пользу работал ряд объективных факторов. Прежде всего - почти полное отсутствие туристов и небольшая плотность местного населения в горах, благодаря чему ценность человекоединицы повышается. Но есть, наверное, еще что-то, помимо объективных расчетов. В России много горных районов, где-то туристов больше, где-то меньше, но столь теплого отношения, как здесь, мы мало где встречали.

Мифы

Негативное отношение в России к восточному Кавказу (Чечня, Дагестан) формируется, помимо уже упомянутых мифов из прошлого (терроризм, рабовладение, кирпичные заводы etc), за счет впечатления от кавказцев, переселившихся в российские города. Как известно, нет человека – есть его разные ситуативные роли. Те же самые жители аулов, оказавшиеся в Москве и Петербурге, демонстрируют совсем иное поведение, нежели у себя на родине. Для успешного выживания они концентрируются в группы, которые дистанцируются от местного населения и демонстрируют свою этнокультурную инаковость (бороды, хиджабы и т.п.). Кроме того, переселенцы чаще всего состоят из молодежи, а она в условиях неизбежного негатива склонна еще и самоутверждаться.  Далеко не всегда дагестанцы переселяются в Россию окончательно. Чаще всего они просто зарабатывают там деньги, а тратят их на родине. В результате формируется психология временщиков, для которых Россия – просто кормящий ландшафт, которому ты сам ничего не должен. Мы обратили внимание, что даже в речевых оборотах Дагестан не воспринимается частью России. «Я поеду в Россию», «Мои дети живут в России» - часто слышали мы. Есть Россия, и есть Дагестан. Как нам кажется, единство с метрополией дагестанцы ощутят разве что в случае какого-нибудь страшного вражеского нашествия. Особенно, если нападет кто-нибудь инорасовый, например Китай. Пока что Россия не пустила корней в сердце дагестанцев как их большая Родина. Она здесь – что-то вроде делового партнера. Из Москвы сюда течет ручей денег, а в обратную сторону едет молодежь учиться, работать охранниками на стройках и мечтать стать Сулейманами Керимовыми.

В самом Дагестане люди гораздо спокойнее. Они у себя дома, ничего доказывать тебе им не надо. Горстка туристов, которые доедут до Дагестана, опасности для национальной самобытности не представляет. А гордость за свою родину побуждает представлять ее в самом лучшем свете перед приезжими.  Кстати, мы постоянно встречали дагестанцев, которые с восторгом рассказывали, как они на выходные любят ездить путешествовать в Чечню. Для нас это звучало почти также, как сходить в поход в Освенцим; однако мы осознавали, что находимся во власти мифа. Ведь мы сами, поехавшие в горы в Дагестан, самим этим фактом показали его беспочвенность.
Кстати, вот любопытная зарисовка: моих товарищей подвозили двое мужчин в возрасте, они ехали как раз к чеченской границе. В ходе разговора один из них развернул конфетку и сказал: «Вы знаете, в Чечне нельзя делать так, как я сейчас делаю. За это там большое наказание». И выкинул фантик в окно… Отныне в нас поселилась мечта в следующий раз добраться и до Чечни. Вдруг там и впрямь меньше мусора? Если так, то это стоит увидеть!

Добавим, что горный Дагестан сейчас сильно страдает от оттока населения. Мы встретили на своем пути несколько живописнейших заброшенных аулов. В селениях пониже люди живут, но больше старшего возраста. Даже там, где есть школы человек на сто (это очень много; для сравнения – в большинстве деревень центральной России в сельских школах обучается по 10-15 человек), выпускники стремятся уехать либо в Россию, либо в Махачкалу или Дербент.  В сельской местности – безработица, все интересные профессиональные позиции распределяются по блату. Самые лакомые места – те, которые оплачиваются из федерального бюджета. Лидирует тут, конечно, погранслужба. Как нам рассказали, самый младший контрактник на погранзаставе получает 80 тысяч. И, хотя прямо об этом не говорилось, было понятно – без связей на погранзаставу не попасть. Ибо это санаторий: воздух, природа, патрулирование перевалов на лошадках, ни одного нарушителя и безлимитный Wi-Fi. Вот вам и горы с террористами! Да тут очередь к этим террористам стоит.

Городские нравы

Когда-то Махачкала была русским городом. Теперь ее заполнили выходцы с гор. Приходится согласиться с блогером-урбанистом Ильей Варламовым, что это самая неприятная из столиц российских регионов. Это неопрятный, хаотично застроенный миллионник с плохой канализацией, грязным Каспийским морем, берегозахватами и, конечно же, мусором. Это светский город, но разрушение религиозных традиций не пошло ему на пользу. Религиозная культура не заменилась никакой иной, поэтому нам, уже привыкшим к нравам горных сел, особенно болезненно было воспринимать столичную грубость. Так, из очереди на регистрацию в аэропорту «Уйташ» меня пыталась выгнать какая-то девица, мотивировав тем, что «вас тут не стояло». Не помню таких сцен с 1980-х. Впрочем, в нагнетании истерии в очередях повинен сам аэропорт. Регистрация на наш рейс началась ровно за час до вылета, и огромная очередь физически не могла успеть на него. Как потом выяснилось, то была хитрая многоходовочка. Когда моя очередь все-таки подошла, мне объявили, что за провоз моего рюкзака, который вдруг за две недели прирос в габаритах (!), я должна заплатить лишние три тысячи. Не нравится – обжалуйте. Но тогда вы никуда не улетите. И тут же выстроилась покорная очередь к сотруднице авиакомпании Red Wings – платить за несуществующий негабарит, чтобы все-таки спастить из негостеприимного «Уйташа». Вот такой нехитрый рэкет. Впрочем, есть статистика, а есть частные случаи. На прилете в Махачкалу мне попался очень добрый охранник, который помог мне срезать плотные обмотки с рюкзака. Но все-таки я рекомендовала бы коллегам попадать в горный Дагестан, как-нибудь минуя и Махачкалу, и аэропорт. Только вот как это сделать, непонятно.

Вобщем, столица и горные села – это два разных народа, как и везде на планете. В столице Дагестана можно встретить и нетрезвых женщин. В горах к спиртному хоть и толерантны, но такое там немыслимо. С другой стороны, как было сказано выше, именно в городах, в противовес окружающей распущенности, крепнет истая религиозность. Как всегда, большой город – это тесное соседство полярных типов. С одной стороны - водка/хамство, с другой – идейность и бороды/хиджабы.

Вавилонская башня наоборот

По занавес еще одно наблюдение. По всему Дагестану, не только в городах, но и в селах, наблюдается постепенное замещение национальных языков русским. Регулярно замечая, что жители в разговорах друг с другом то и дело переходят на русский, мы не выдержали и решили узнать причину. Версия такова. Как известно, этнографическая уникальность Дагестана состоит необычайно пестром национальном и языковом разнообразии. Здесь насчитывается примерно 200 народов, относящихся не только к разным группам, но и разным расам (так, ногайцы и кумыки – монголоиды, осевшие со времен Великого переселения народов). Помимо крупных этносов (аварцы, лезгины, даргины и др.) страну населяет множество мелких, порой по численности не превышающих сотню человек, однако представляющих собой последний след какого-нибудь давно исчезнувшего крупного этнического или языкового таксона. Понятно, что эти реликтовые народности исчезают самыми первыми. Но даже аварцам и лезгинам сегодня непросто удержать лингвистическую самобытность. Дело в том, что раньше они жили компактно, а теперь даже в селах происходит смешение разных этносов. Чтобы понять друг друга, приходится использовать язык межнационального общения. Как это ни печально, но таким манером лет через 30-40 от многих национальных языков в Дагестане останутся лишь воспоминания.

Резюме. Сегодня Дагестан – это страна, все больше говорящая по-русски, но пока еще не разделяющая многих наших ценностей. Здесь прекрасные села и ужасные города. Здесь прекрасные люди и всякие люди. Здесь много проблем, но совсем не тех, с которыми традиционно ассоциируется Кавказ. Если так получится, что Россия и Дагестан еще долго будут жить вместе, то нужно их как-то совместно решать.