Феликс

«Тьма — это много больше, чем просто отсутствие света.»
Нил Гейман, «Никогде».



      Сизое полотно, неся за собой тёмно-фиолетовый мешок, из дыр которого сыпались звёзды, постепенно затягивало багровую линию горизонта, превращая отблеск заходящего солнца в смутное воспоминание. Сумрак оседал тонким пыльным слоем на безликие и тусклые небоскрёбы, подпирающие бесконечную грязную вату облаков. Мгновение. Солнце, залив горизонт кровавыми слезами, на прощанье подарило последний ласковый лучик света перед тем, как сгинуть где-то за гранью человеческого представления.

      Все краски, которыми так мастерски пользовался умелец-день, сразу же выцвели, истлели, превратившись в мрачную пародию. Даже ярко-рыжий кот, над чьей шерстью трудилось горячее светило, дарившее каждому волосу золото и медь, вылинял, став серым и блёклым, как затёртая овчина на сиденье автомобилиста. Ловко забравшись на кованый забор, животное грациозно переступало декоративные пики. Вздёрнув пушистой кисточкой хвоста и слегка прищурив тёмные глаза, представитель кошачьего семейства коротко мяукнул в пустоту, позвав ещё одну растерявшую цвет пушистую особу. Такая же серая, как и он, кошка прыгнула на забор и примостилась рядом.

      Расставленные вдоль дорог фонари, словно по щелчку пальцев, рассыпали дребезжащий холодный свет по мокрому асфальту. Расцвели неземными сочными цветами вывески кафе, баров, аптек и продовольственных магазинов, заблестев на влажной плитке заманчивыми разводами. Зеркальными осколками небес прошедшее ненастье разбросало лужи по тротуарам, выровняв кривизну положенной наспех плитки. Мутная вода, словно застенчивая барышня, скрывающая свой возраст, тщательно хранила секрет об истинной глубине лужи, предлагая случайному прохожему сыграть в лотерею. Тот, кто дойдёт до дома в сухой обуви, — абсолютный победитель. Ну, а тот, кто проиграл, будет вознаграждён мокрыми носками и расклеившимися ботинками, которые обязательно вздрючат кверху носы, оторвав их от подошв. К сожалению, немногие умудрятся выйти сухими и чистыми из воды. Тут, как говорится, либо природа, либо люди доделают то, что не смогла погода. Иначе говоря, обязательно найдётся тот человек, который вдруг внезапно захочет ощутить себя водителем катера, если даже его четырёхколёсное заниженное ведро, дребезжащие на все лады, далеко от судна. Не обделит вниманием и пассажир в тесном автобусе, услужливо опустив подошву с прилипшим к ней комком грязи на ногу.

      Осторожно ступая по островкам суши, молодой человек шёл по улице, прижатой с обеих сторон старыми покосившимися домами, чьи окна, подобным пустым глазницам, смотрели с неким осуждением и пренебрежением ко всему тому, что принесла с собой новая эпоха. Загулявший ветерок шуршал объявлениями, прилепленными к серым фонарным столбам, гнал фантик, будто бумажный кораблик, в луже, кусался, залетая под толстовку. С глухим уханьем и шуршаньем проползла мимо машина ППС, мимолётно блеснув синими мигалками. Парень, поймав отблеск в луже, поднял глаза на серо-синее авто, зачем-то прочитал регистрационный номер, а после вновь опустил взгляд. Ему не было никакого дела до них, как и им, по-видимому, до него.

      Уличные пейзажи сменялись один за другим, практически ничем не отличаясь, разве только количеством мусора, забегаловками, свет от вывесок которых загадочными мазками поблёскивал на вздыбленной ногами грязи. Когда ночь, рассыпав на засвеченном городскими огнями небе звёзды, оседает чёрным пеплом, мир и то, что в нём неустанно крутится, бежит и просто лежит без признаков жизни, становятся какими-то другими, незнакомыми. Вот вроде бы знакомая улица, дурацкое объявление, висящее ещё с октября на стене дома знатного помещика, о котором сухо рассказывает гранитная табличка, с таким пафосом и гордостью открытая каким-то чиновником, вот аптека с пестрящим ядовито-то зелёными диодами крестом… а посмотришь, и вроде бы чужая. При свете дня не возникнет тревожной мысли, при свете не заноет сердце, испугавшись какой-нибудь нелепости в виде проскочившего мимо рыжего или серого кота.

      Ветер, качнув чёрные ветви дерева, сбросил на прохожего висевшие хрустальным украшением капли. Тихо. Темно. Мокро.

      Молодой человек, продолжая следовать своему маршруту, лишь иногда поднимал голову, чтобы взглянуть на перемигивающиеся светофоры, реагировал на разговоры дружных компаний, сбившиеся в кучки, как голуби возле раскрошенного батона, у ларька с шаурмой, чей запах не спутаешь с ни чем другим. Тянуло дешёвым майонезом, подгоревшей говядиной (или чем-то, из чего делали сие блюдо) и пивом. Он всей душой надеялся, что чудесный аромат общепита не пристанет к нему, а останется здесь, на этой улице, под унылыми ставнями бывшего купеческого дома, история и ценность которого отдана поколением на растерзание времени. Хорошо если это здание встретит свою гибель, разбросав по дороге кирпичи и дранку, а не падёт от рук наглых застройщиков, которые, якобы совершая благое дело, выкупят пепелище и построят на костях истории панельного урода, коих пачками рождает безликая модернизация.

      Вновь блеснули огни ППС и исчезли за углом. Стражи правопорядка бдят больше обычного. Или это просто так кажется, когда в голове помимо ветра гуляют и порочные мысли? Так или иначе, заветные цифры на капоте и дверях, о важности которых вдалбливали в школе, внесли свою лепту, встревожив невозмутимое сердце.

      Подождав, когда зачахнет алый цветок в глазнице светофора, он шагнул на стёртую кусачими шипами колёс авто и обжигающими шагами пешеходов зебру. Влажный глянец на чёрном асфальте ловил каждый лучик света, стремясь нарисовать свою собственную картину мира.

      Здание из красного кирпича неприветливо отражало в своих запылённых окнах силуэт прохожего. Двойник шёл с парнем в ногу до поворота, а после сгинул где-то зазеркальном чертоге, блеснув напоследок суровым взглядом.

      Где-то глухо лаяла собака, уловив чужой запах. На покосившемся железном заборе, горделиво торчащем ещё с советских времён, висели прозрачные капли. И почему всё то, что оставили на память коммунисты, вызывает недоверие и необъяснимый страх? Казалось бы, милый жёлтый заборчик, сделанный под колосья пшеницы, но то, что с ним сделало время, изъев краску и отравив коррозией, наводит далеко не на солнечные мысли. Между кривыми прутьями белели смутные образы лебедей из покрышек — ноу-хау от гаражных дизайнеров, а на деле каучуковые призраки, уныло склонившие голову к земле. Парень какое-то время поглядел на всю эту картину, написанную неказистыми реалиями и приукрашенную хрусталём дождя, а затем шагнул в арку, ведущую во внутренний двор, где одиноко горела лампочка, выглядывая из-под разбитого плафона.

      Хрустела под ногами зелёная стеклянная крошка, ломаясь на более мелкие частицы. Поблёскивали крупные осколки бутылок, переливаясь, словно диаманты на свету. Во дворе гулял сумрак, клубясь и маня чернотой в углах. Бросало лучи сорванное с места боковое зеркало на дремлющем «Запорожце», на чьей крыше лежал густой мочалкой дикий виноград, тянущийся с верхних этажей дома. Вроде бы затхло, ржаво, но почему-то подобные пейзажи находят свой отклик душе.

      Слева, почти в самом дальнем углу, из-под земли торчала покатая крыша подвала, возле которого стояла какая-то девица, державшая в длинных пальцах тонкую сигарету. Парень мельком бросил на неё взгляд, вернее на серебристую куртку, в складках которой отражались неоновые лучи, льющиеся из подземелья. Такая же, как и он, серая кошка, спрятавшаяся под маской ночи, а там, может быть, самая прилежная и правильная ученица десятого класса. Утром банты и белый фартук, а ночью — пачка сигарет да легкомыслие. Впрочем, он сам не лучше.

      Скинув капюшон, парень шагнул под землю — тысячи диодов вцепились в его обезличенную оболочку, напоив серый цвет кислотно-фиолетовыми и синими цветами. Миновав десяток ступенек, он упёрся в железную дверь, постучал по-особому и усмехнулся, мысленно проговорив «Сезам, откройся». Не жизнь, а сказка, хоть и в стиле гротеск.

      Дверь медленно приоткрылась, а из проёма вылезла бритая массивная голова. Великан оглядел пришедшего парня и пропустил, толкнув дверь от себя. Из коридора, залитого фиолетовым светом, доносилась музыка, о присутствии которой даже нельзя догадаться, стоя на улице в компании одинокого фонаря и объятого вечным сном двора.

      Сделав несколько шагов, парень погрузился в загадочный мир ночи, скрытый от посторонних глаз под маской ветоши, где каждой серой кошке найдётся своё место, и при этом никто не спросит об её истинном цвете. Большая часть посетителей заняла место возле барной стойки, окутанной кружевом неоновых ламп. Кто-то просто пил, выставляя перед собой ровный ряд опрокинутых стопок, кто-то разговаривал, а кто-то дымил электронной сигаретой, любуясь световыми рисунками на белом облаке пара. Слева, почти в самой глубине зала, располагалась круглая сцена, в центре которой сиял, словно сосна, облитая лунным сиянием, пилон. Конечно, танцовщицы здесь редкость, но сегодняшняя ночь исключение. Шёлк фиолетовых и синих лучей лоснился изящными лентами на абрисе тела, вьющегося возле серебристого пилона, примыкая, то отскакивая от него, словно искра, сорвавшаяся с языка пламени. Девушка в геометрической маске кошки больше нужного отдавалась танцу, льнула к тёплой поверхности шеста и бросала взгляд на вальяжно рассевшегося владельца «подземелья».

      С минуту полюбовавшись сим зрелищем, молодой человек шмыгнул в кальянную, из которой так притягательно тянуло душистым табаком и ванилью. Пусто, лишь только три помятых пуфа, мягкими здоровяками лежащие, словно пьяные мужики, да диван, блестящий тугой кожей. На столике, расположенном посередине, ожидал гостей кальян, заманчиво выгнув трубку. И всё-таки в дымном воздухе невесомо плавал аромат кедра и пачули — нескромный намёк и надежда на то, что невинно-грешный броманс перерастёт во что-то другое.

      Опустившись на диван, парень прислонился к спинке, устремив взгляд в потолок, с которого свешивались маленькие прозрачные звёздочки. Он рассматривал пластиковые грани, преломляющие свет так, как им вздумается.

      Приоткрытая дверь, спрятанная за тяжёлой шторой, щёлкнула, закрывшись, а после из-за занавески появился юноша, на белой футболке которого висел бейдж. Как правдашний. Работает в какой-то забытой Богом дыре, а нормы чтит, как «Отче наш». На блестящем прямоугольнике, прикрепленном к левой стороне груди, напечатан род деятельности и имя. Феликс. Настоящее? Ночью — да, а днём — вряд ли и откликнется.

      Коротко обмолвившись сухими приветствиями и неясными комплиментами, прерываемыми долбящей музыкой, юноша приступил к приготовлению табачной смеси. Процесс сам по себе не занимал много времени, однако следить за тем, как ловкие тонкие пальцы «колдуют» над кальяном, одно удовольствие. Парадокс, обычно этим делом занимаются бородатые боровы с востока, а здесь — милейшее, кажется, светло-русое существо с приятным голосом и сострадающим любой беде взглядом. Ангел, свалившийся с кромки небес на безобразную землю, и никак иначе.

      Закончив с табаком, Феликс подсел к посетителю. Первые минуты — сплошное молчание, и только бешеный ритм по ту сторону стен не даёт забыться, растаять в сладко-горьком дурмане.

      По светлым и пушистым ресницам кальянщика скакали фиолетовые искры и, срываясь с них, терялись где-то на молодом лице. Красивый и неповторимый образ, родившийся из сумрачного пепла, спутавшего реальность с вымыслом, слепив прекрасный цветок, которому, чтобы расцвести, нужно лишь одно — грех. Юноша с особым упоением провожал взглядом медленно паривший сизый серпантин в воздухе, иногда протягивал руку и «наматывал» полупрозрачную нить на пальцы.

      Молодой человек, приподняв потяжелевшие веки, взглянул на примостившееся рядом чудо и усмехнулся, выпустив затерявшиеся остатки дыма из лёгких. Если бы не совесть, суровой королевой укоряющей за каждую порочную мысль, то всё, что шепчут внутренние демоны, стало бы явью. Это бы стало божественным раутом чувств и эмоций, способных вывести весь негатив, которым изо дня в день отравляешь организм, вкушая ядовитые плоды, раскиданные судьбой в саду жизни вперемешку с наливными и сочными яблоками, уже сыгравшими злую шутку с человеческой порочностью. Но приходится отказываться, отпускать пылающий хвост сказочной птицы и, скрепя сердце, менять мечту на невостребованную честь. Однако довольствоваться лишь одними мыслями и желаниями быстро надоедает, хочется действий. Решительных действий.

      Оттянув трубку, он опустил руку на блестящую кожу дивана и медленно провёл ладонью по гладкой поверхности, приглашая юность к себе поближе. Обронив пару слов, юноша повиновался — подсел, так близко, что коснулся коленом его ноги. Гость, поглядев на стройные ножки, завёрнутые в светлые джинсы, собравшиеся на месте сгиба тугой гармошкой, снова улыбнулся. Феликс, смутившись, сомкнул ноги.

      Резко отпадает желание курить, табачная пустышка не сравнится с тем, какую бурю в парне рождает его невинный взгляд. А ведь эти глаза, должно быть, при свете дня совсем другие. Да и сам он, скорее всего, другой. Может, студент какого-нибудь ВУЗа, чей-то сын, чей-то попутчик, друг, а может, просто человек со своими мечтами и делами, груз которых он, словно ишак, несёт изо дня в день, путешествуя по страницам календаря.

      Короткий взгляд. Вздох. Сердце гулко ударилось о грудную клетку и отскочило, тревожно замерев в ожидании. Сколько можно терзать души обоих пустыми разговорами?

      Парень осторожно, чтобы не спугнуть, положил руку на колено юноши, начал невесомо поглаживать, постепенно переходя границу дозволенного. А уж где эта граница — об этом Феликс по-партизански молчал, умиротворённо разглядывая замершие звёзды под потолком. Свет блестящей крошкой сиял на изящных чертах, собирался заманчивым созвездием в изгибе чувственных губ. Манит. И почему именно эта обезличенная ночью пародия вызывает такой восторг?

      Кажется, что они знают друг друга вечность. Вечность. Но даже её не хватает на то, чтобы узнать банальные вещи. На фоне неоднозначных взглядов это всё меркнет, теряется. В этом мире, окрашенном в кислотные цвета, живут только он и загадочный Феликс.

      Парня по-прежнему тянет к табаку, и тогда он сделал ещё один вдох и расслабленно, облокотившись на спинку дивана, выпустил ароматное облачко.

      Время остановило бег, а воздух, пропитанный куревом, одеколоном и ванилью, сгустил туман в голове. Хорошо, разве только душно и ощутимо ноет что-то внутри, жалобно прося выполнить всего одну просьбу.

      Он вернул трубку на прежнее место, коротко посмотрел на изящного агнца, а затем расслабленно прислонился к спинке дивана.

— Как табак? — проследив за действиями посетителя, спросил юноша.

— Пойдёт, но ты можешь намного лучше.

— Лучше?

      Парень промычал в ответ, согласившись, а затем невесомо уронил руку кальянщику на колено. Он не отреагировал, будто это в порядке вещей. Закрыв глаза, парень продолжил своё занятие: пропускал пальцы между складками на джинсах, иногда цеплялся за них ногтями, мягко сминал кожу через ткань. В его голове витали разные мысли, большая часть из них — ерунда да самоирония. А о чём думало Его растерявшее цвета Желание, сидящее рядом? О куреве или о нём? Из-за чего его пушистые ресницы дрожат, бросая кружевную тень на щёки? Почему натянувшаяся на груди футболка трепещет от бьющегося под плотью сердца?

      Сквозь накатившую эйфорию прорвался голос ревнивого агнца:

— Что значит «лучше»? — скрестив руки ни груди, задал вопрос Феликс.

— Шоколад был лишним, вот что это значит, — пробурчал себе под нос парень, увлечённый более интересными вещами, чем пустыми разговорами. — Иди сюда и не гундось, — он потянул юношу на себя.

      Кальянщик, оскорбившись, остался на месте. Окажись на месте его вечного ночного спутника кто-то другой, он бы плюнул ему в рожу. Обязательно. Смачно.

      Молодой человек отпрянул от спинки дивана и сел боком, поджав под себя ногу. Он, словно играясь, провёл пальцами по скрещенным рукам юноши, а потом, подобравшись к горловине воротника футболки, спросил:

— Ты где вымараться уже успел?

      Феликс молча опустил голову, а парень тут же «поймал» его за нос. На дурацкий детский развод попадаются все, даже самые внимательные.

— Попался, — улыбнувшись, произнёс молодой человек, с удовольствием наблюдая за реакцией юноши. — Вот за это я тебя и люблю, а не за какой-то сраный кальян.

      Говорить красиво было у него, определённо, в крови.

— Знаешь, вот живём мы под одним небом, в одной дыре, делим ночи напополам, но при этом ни я, ни ты, друг о друге ничего не знаем. Порой мне становится страшно при мысли о том, что настанет ночь, а я больше не встречу тебя здесь. Я цепляюсь за каждое слово и мгновение, надеясь, что оно будет не последним.

      Юноша усмехнулся, прикрыв глаза. У него было другое мнение на этот счёт.

— А давай поиграем в игру, — начал посетитель, с упоением рассматривая милые черты. — Каждое прикосновение — факт о себе. Неважно какой, главное, он должен быть действительным.

      Предложение заинтересовало кальянщика.

— А если я совру? Как ты узнаешь об этом? — прищурив глаза, спросил юноша.

— Сейчас, может быть, не узнаю, а вот потом… Всё тайное рано или поздно становится явным. Лучше играть честно, — закончил парень, а потом невесомо прикоснулся губами к его виску. — Мне двадцать четыре года. Твоя очередь.

      Юноша вздёрнул бровями, а потом улыбнулся.

— Не врёшь? — настороженно спросил он, вглядываясь в лицо посетителя.

— Паспорт показать? Как раз сегодня захватил.

— Чёрт с тобой, — махнул рукой Феликс и, подтянув к себе лицо парня, коснулся его губ. — По гороскопу я — козерог, — отстранившись, проговорил он.

— Люблю персиковый сок, — перехватив инициативу, сказал молодой человек.

— Если это окажется неправда, то я заставлю тебя выпить трёхлитровую банку за раз, надеюсь, ты его ненавидишь, — отпрянул кальянщик. — Учусь на экономическом, — невесомо коснулся скулы.

      Кто бы мог подумать, что какое-то глупое соглашение, нарушить которое в условиях неопределённости — плёвое дело, может развеять прежние обиды и увлечь.

      Бродячие серые кошки под звёздным куполом встречаются, вместе гуляют по крышам, а потом, когда настанет пора рассвета, разбегаются, чтобы на следующую ночь встретиться с кем-то другим, но здесь иначе. Встретившись однажды, они не разойдутся по разным крышам никогда. Между тем парень потянул Феликса на себя и, едва не завалившись на диван, усадил юношу на свои колени. Кожа дивана протяжно заскрипела, разбросав возле их ног извилистые дорожки.

— Снимаю квартиру в Ленинском, — на выдохе произнёс парень, запустив руку под футболку кальянщика.

      Закипела кровь, обжигая эластичные стенки сосудов. Застонали натянутые нервы, и невыносимо заныло в животе. Посетитель, испытывая недостаток в кислороде, начал дышать ртом. А кальянщик, будто играясь, взъерошил ему волосы и, невесомо расположив руку на затылке, потянул голову гостя на себя.

— У меня есть девушка, — заглянув в глаза парня, страдальчески прошептал Феликс.

      Услышав подобное, он усмехнулся и звонко, без предупреждения, шлёпнул ладонью по ягодице юноши. Кальянщик вздрогнул.

— Э… — протянул он.

— Мы же договаривались — не ****еть.

— Вообще-то это правда, — сжав плечи своего партнёра, несколько обиженно ответил юноша.

— Ну, смотри у меня… Батя с ума сходил от Чкалова, поэтому я — Валера, — продолжил игру молодой человек.

      Феликс мягко улыбнулся и оттянул воротник его толстовки, чтобы открыть доступ к шее. Cкоро формальности распадутся на невзрачные составляющие. Они оба понимали, что забудут о правилах и начнут нести всё, что придёт на ум. Валерий как раз на это и рассчитывал. Ему слишком интересна эта серая кошка, хранящая под своей пушистой шёрсткой настоящие сокровища.

      По телу бегали жёсткие искры, жаля каждое нервное окончание. Прежде растянутые временем джинсы стали вновь до невозможности тесными, будто сели после стирки. Сердце, казалось, уже покинуло грудную клетку и перемещалось по всему телу: то застучит в висках, то заклокочет в горле, то погремит где-то в пятках, то и вовсе начнёт неистово пульсировать где-то в области ширинки.

      Раскрашенный в один цвет мир стал плыть и искривляться, как пейзаж на сюрреалистической картине. Подцепив край футболки партнёра, Валера грубо стащил одежду с кальянщика и чувственно прикоснулся к выпирающим ключицам, на которые с потолка сыпались созвездия. Юноша прогнул спину, и, взяв руку своего оппонента, расположил её на пояснице, слегка нажал, чтобы призвать  к действию. Валерий держался за тонкую ниточку воспитанной в строгости нравственности, надеялся, что дальше ласк эта глупая игра, больше похожая не развод на секс, не зайдёт.

      Где-то там, за стенами, долбила музыка, а над землёй, лила серебро луна, похотливо улыбаясь в окна. Гремела, катаясь по убитым дорогам, машина ППС. Перемигивались светофоры на опустевших улицах. Недолго остаётся плясать ночной царице по чёрному бархату небес в окружении прелестных звёздочек. А им, сгорающим в грехе, совсем немного остаётся откровенничать, выворачивая душу наизнанку.

      Они сбились со счёта, несли всякую чушь, терялись и  вновь льнули друг к дружке. Валерий, окончательно потерявшись в собственных мыслях, сдался, отдав приоритет желанию. К его рукам то и дело приливала сила, чтобы опрокинуть кальянщика на диван и, подмяв его под себя, начать творить то, что запрещено моралью. Он держался. Из последних сил.

      Парень вновь прильнул губами к его ключицам, а после спустился  ниже. Он чувствовал, как сердце кальянщика стучится, ударяясь о его губы; улавливал дрожь, прошибающую Феликса. Юноша относительно неплохо держался, отмахивался от желания, как мог. Крепче стискивал зубы, не позволяя рвущемуся наружу стону сорваться с искусанных губ. Его руки предательски дрожали, а пальцы то и дело подпрыгивали. До безумия жарко. Душно. Грешно.

      Валерий завершил цепочку поцелуев и припал к соску. Тело юноши тут же покрылось крупными мурашками. Он вздрогнул, ощутив влажный язык, коснувшийся чувствительной зоны. Он больше не мог держаться.

— Мой отец — прокурор, — мученически, раскрасневшись, простонал Феликс.

      Это было громко. Возбуждающе, если отбросить в сторону слова и их смысл. Валера сначала не обратил внимания, но, когда информация всё-таки дошла до поплывшего от чувств мозга, он остановился, вытащил руку из штанов кальянщика. Как-то неэтично, однако, лазить в трусах прокурорского сына. Мораль берёт реванш. Парень отстранился, а Феликс, уже сошедший с ума в чаду наслаждений, тяжело дыша, потянулся к партнёру. Губы Валеры дрогнули, и его пробило на смех. Юноша, не понимая, посмотрел на партнёра, на его облитое фиолетовым светом и блестящее от пота лицо.

— Ты чего? — хватая воздух, тихо спросил Феликс. — Зажал факт? Давай рассказывай, — он протянул руки к лицу парня.

— Получай свой факт — я закончил духовную семинарию и иногда пою в церковном хоре, — смотря в глаза Феликса, произнёс он.

      Повисла неловкая пауза. Кто-то в этот момент громко засмеялся по ту сторону стен, где гулко бубнила музыка.

      Юноша опустился Валерию на колени и со всей серьёзностью, которую только можно показать, находясь на грани оргазма, спросил:

— Ты поп что ли?

— Не совсем, но для обывателей — да.

      Феликс опешил, а потом поднёс ладонь к влажному лбу и провёл по волосам. Валерий, облокотившись на диван, начал безудержно ржать.

— Бля, собралась компания… — на выдохе, сквозь смех, произнёс он. — Прокурорский сынок и семинарист.

      Ситуация, действительно, комичная, похожа на какой-то нелепый анекдот, который обязательно украсит страницу дешёвого журнала или сборника кроссвордов.

      Феликс, раскрасневшись, не зная, что ему делать, то ли радоваться, то ли креститься, произнёс:

— Я… я не знаю, насколько это уместно в этой ситуации, но для попа ты неплох.

      Парень улыбнулся и опустил руки на бёдра юноши.

— Не переживай, уместно, — ответил он и, пододвинувшись ближе, произнёс, — всё уместно, даже наша с тобой связь уместна, мы все изначально грешники, просто кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени.

— Может, продолжим, но не здесь? — смотря на губы молодого человека, спросил Феликс.

— Да, конечно, Феликс.

— Витя, — поправил он, расправляя мятую футболку с бейджиком.