Тысячеглазый. Часть вторая. Глава 2

2
   
        - Товарищ Каракосов?

        Лера поднялся с расшатанного деревянного стула и посмотрел на невысокого старичка, выглянувшего в коридор из-за тяжёлой двери с кованой шайбой-ручкой.

        - Да, это я.

        - Прекрасно. Заходите.

        В кабинете редактора было много бумаги, случайной мебели и мало свободного места. Дневной свет из узкого высокого окна едва нащупывал пространство и обстановку. «Берлога», - первое, что подумал Лера, увидев комнату. Бедность не бедность, скромность не скромность, а нерасположенность к гостям, именно это бросалось в глаза. Среди специально соблюдаемого хаоса надолго задерживаться и в самом деле не хотелось.

        Как ни странно, пол был набран из паркетной дубовой доски солидного, тёмно-медного цвета. То есть стоять на таком полу было сверх надёжно, приятно и как бы заслуженно. Наверное, всё это были компоненты игры, называемой «вхождение в литературу».

        «Не смотрите по сторонам, молодой человек, главное – это фундамент, основа. Принюхайтесь к волнующему запаху лака и ощутите качество доски. Получить приглашение шагнуть на такой пол дорогого стоит».

        Молодой человек встряхнул головой, заглушая миражи. Волнение – да, трепет – пожалуй, рановато.
 
        Сам редактор отдела прозы, лет шестидесяти, в мятом сером костюме, с жидкими волосами, похожими на детскую зарождающуюся поросль, с выпуклыми глазами коварной рыси и плохо выбритыми, апельсинового оттенка щеками был похож на рано состарившегося мальчика.  Он сел за свой стол спиной к окну и потерялся на фоне накрытой малахитового оттенка стеклом столешницы, небрежно заваленной горами папок, пирамидами книг и брошюр, стопками документов и распечатанных рукописей.

        Мальчик, родившийся, возможно, однажды в этом кабинете, выросший за этим столом, под светом этого унылого окна, незаметно состарившийся и больше всего любящий тёмно-медного цвета паркет и менее всего тех, кто попирает его своими пыльными башмаками.

        - Присаживайтесь. Вот удобное кресло.

        - Спасибо.

        Чёрный дерматин под Лерой скрипнул.

        - Гек Борисович Ложников, заведующий отделом прозы. Временно. Товарищ Лаврова приболела, мне выпало её подменить. А вы?

        - Лера Каракосов.

        - А по отчеству?

        - Товиевич.

        - Хорошо.

        Гек Борисович надел очки, порылся в рукописях и вынул оттуда пачку листов. Лера узнал свои рассказы. Мальчик-старичок перекладывал их слева направо, всматривался в текст, щурил рысьи глазки, вспоминал… Наконец, сложил рукопись, аккуратно постучал ею о стол, выравнивая, разгладил и устроил перед собой, словно приятный, но лишний подарок, который пойдёт навечно в дальний угол шкафа.
Очевидно, ему всё было ясно. И тот, кто ступил на волшебный паркет, сейчас его покинет.

        - Надежда Ардовна поручила мне встретиться с вами и… потолковать, что ли. Вы прислали в журнал «Современники» три рассказа.

        - Четыре.

        Ложников с некоторым осуждением взглянул на Леру и потом пальцем постучал по лежащей на столе рукописи.

        - Да, конечно, четыре. Записки советского пограничника о ратном труде и служении Родине. Но один из них совсем никуда не годится, его можно сразу отбросить.

        - Это не записки и не дневники. Это рассказы. И не о Родине, а о людях, обманутых своей Родиной.

        Редактор опустил голову, словно услышанные им слова были шрапнелью, просвистевшей над хилой волосяной порослью. Некоторое время он молчал, видимо, сочиняя ответ или намекая, что в таком стиле разговаривать с молодым автором не намерен. Но Лера на это не купился. Он пришёл в редакцию по важнейшему делу, дешёвые нравоучения его не устраивали.

        А по большому счёту, ему было интересно. Он видел, что мальчик-старичок расстроен, сам не понимая, чем. По идее, он играл козырями, но, кажется, ни с того, ни с сего вообразил, что в виде Каракосова перед ним сидит шулер, способный вынуть из рукава любую карту или незаметно под столом передёрнуть. Сделать козу ему, заведующему отделом прозы.

        «Значит, эти шишки бояться нас, - понял Лера. – А вдруг перед ними свежая шишка? Какой-нибудь новый Гоголь или Платонов? Тогда вся жизнь насмарку!»      

        Ложников ждал, но так ничего и не дождался.

        - М-да, - протянул он не то разочарованно, не то ради самоуспокоения. – Вы давно пишите?

        - Нет. Это заметно?

        - Я о другом. Вы не улавливаете дух времени.

        - То есть?

        - Понимаете, в ваши годы следует быть более доверчивым. Поменьше сомневаться и чаще говорить о хорошем. О героях труда, о покорителях космоса, о титанах науки. О человеке, достигающем намеченной цели. Разве у нас в стране мало тому примеров?

        - Хватает.

        - Правильно. И они рядом с нами. Скажите, кто ваш отец?

        - Инженер-энергетик.

        - Ну вот! Опишите его будни, трудовые достижения, профессиональный рост. Наверняка какие-то сомнения на этом пути, поиски смысла, радость преодоления жизненных преград. То есть рассмотрите судьбу знакомого вам человека и покажите её нам. Это очень интересно и может быть поучительно.

        - Хорошо. А что будет с циклом «Следовая полоса»? Надежда Ардовна писала мне, что ваш журнал занят поиском молодых авторов и что мои рассказы вызвали интерес у редакции. Они будут напечатаны?

        Гек Борисович вздохнул.

        - Редакционный портфель полон. Но всегда возможны какие-то срывы. Товарищ Лаврова предусмотрительный человек и хранит про запас что-то неизвестное нашему читателю. Любит сюрпризы. Скорее всего, она решила занести вас в свой список на всякий случай. Это не обещание публикации, а перспектива. Тем более, что вы…

        Он опять вздохнул.

        - Если я правильно понял, вы, кажется, хотите произвести впечатление ниспровергателя основ. Только в русской литературе всё это уже было. Акмеисты, символисты, футуристы, обэриуты, ничевоки, модернисты и прочая белиберда. Путь в никуда. Мой вам совет: не увлекайтесь сиюминутной модой. Читайте классиков, учитесь у них и много работайте. Тогда ваше перо найдёт верный тон и читатель отзовётся душой и сердцем на ваши произведения.

        - Я просто писал о том, что видел. Ничего не ниспровергал, наоборот, настаивал, что самое обыденное всегда интереснее любой выдумки.

        Редактор поднялся из-за стола, сделал шаг к окну и некоторое время стоял спиной к Каракосову.

        «Я ему надоел, - Лера всё понял. – Рассказы печатать не будут. Первый блин комом. Жаль».

        Он спросил:

        - Рукопись я заберу?

        Ложников кивнул, но не обернулся.

        - Позвольте один вопрос. Какой рассказ у меня не получился? «Старлей Морфеев»?  На ваш взгляд, это неудача?

        Мальчик-старичок рассмеялся. В его смехе был намёк, который принято  называть словом «убийственный».

        - Это не неудача, Лера Товиевич. Это хамская выходка и плевок в лицо нашему многострадальному, но несмотря ни на что всё-таки талантливому и великому народу.

        - Мне казалось, что я расскажу историю любви. Несчастной, но настоящей. Разве великому и талантливому народу запрещено читать о глубоких чувствах?

        Ложников резко обернулся. Его рысьи глаза буквально жгли лицо Каракосова.
Молодому человеку даже показалось, что в «берлоге» поплыл сладковато-перечный запах палёного волоса и кожи.

        -  Так-растак!.. – редактор навалился руками на стол и вдруг стал похож на великого артиста Николая Черкасова в роли царя Грозного, только в очках, небольшого роста и без хищной чернявой бородки. Но внутри у него каталась бомба.
– О любви? Какой, к дьяволу, любви? Вы или… - он постучал костяшками пальцев по столешнице, - или сумасшедший!

        Лера промолчал.

        - Сядьте. Слушайте и не возражайте.

        Каракосов послушно опустился в кресло. Редактор тоже сел за стол и начал говорить очень быстро и еле сдерживаясь от возмущения.  И в отличие от начала беседы искренне и, видимо, откровенно.

        - То, что вы описали в «Старлее Морфееве», похоже на правду. Но только похоже! Начальник заставы не мог отбить жену у своего подчинённого, она не могла откровенно ходить к нему по ночам, старлей не мог с оружием в руках угрожать обидчику, потом перейти границу, прятаться в горах и в конце концов подстрелить ночью старшего по званию, как куропатку. А потом повеситься под окном у своей неверной жены. Это очернительство и поклёп на всю нашу доблестную армию! То есть границу охраняет скопище сексуальных маньяков, неврастеников и суицидников? Одержимых патологической страстью к женщине, не знающей ни в чём окорота? Так что ли, товарищ Каракосов?

        - Но так было у нас на Тюрк-Демкуш. Кое-какие детали я опустил, пересказав самое основное.

        Ложников ткнул пальцем в сторону молодого человека и сказал чётко и по слогам:

        - Не было этого и быть не могло! Зарубите себе на носу, если вы нормальный. Или хотите быть нормальным. И мой вам добрый совет: не начинайте с грязи. Потом, если всё-таки начнёте печататься и станете членом какой-нибудь группы или объединения, - а тем паче, если о вас начнут говорить – не отмоетесь! Писательство – не манна небесная и не Нобелевские премии. Это чаще всего бесконечное путешествие вдоль канавы, залитой помоями. Оступитесь один раз, и провоняете дерьмом на всю жизнь.

        Ложников протянул руку и включил настольную лампу с классическим зелёным абажуром. Тёплый накал электрического прибора и промытая льдистость заоконного свечения заполнили комнату. Уюта это сочетание не создавало, наоборот, в тесном пространстве стало холоднее и мрачнее, как бывает в ельнике, подсвеченном снизу гаснущими солнечными лучами.

        Каракосов рассматривал свои колени, на которых лежала рукопись. Гек Борисович его больше не интересовал. Молодой человек понял, что редактор давно не говорит вслух того, что думает на самом деле, и охотно путает очевидное с явной глупостью, чтобы не быть заподозренным в избытке ума. Ясность мысли опасна. Логика почти преступна. Надев приличный костюм и заняв начальственный кабинет, лучше всего побыстрее деградировать. Значить хоть что-то – равносильно злу. Быть никем – воспеваемая добродетель.         
   
        Опять скальпелем сверкнуло Каракосовское «тысячеглазие». Дар предвидеть развитие событий и угадывать суть вещей обострился. Детство и юность делали этот дар игрушкой, занятным иллюзионом без последствий. Теперь время жизни нашпиговало его мясом.

        Лера превращался в хищника.

        - Вы сейчас чем занимаетесь, юноша?

        Мальчик-старичок кажется решил всё-таки придать встрече хоть какой-нибудь смысл. В его вопросе жил интерес.

        - Я только что демобилизовался. Второй день дома.

        - Есть работа?

        - Найду.

        Ложников порылся в бумагах на столе и протянул Лере тоненькую брошюру.

        - У редакции есть мысль создать молодёжное объединение. Первым испытанием для ребят станет поездка по Уралу. Хотим таким образом организовать подборку очерков и других материалов. Публикация на страницах нашего журнала раз в квартал. Названия рубрики пока нет. Что-нибудь вроде «Широка страна моя родная» или «Молодёжный меридиан». Нравится?

        Лера поднялся.

        - Извините, я пойду.

        Редактор тоже встал. Рысьи глаза его, укрытые стёклами очков, смотрели мимо Каракосова, куда-то в угол, заполненный глубокой тенью.

        - Приятно было познакомиться, Лера Товиевич. Будут новые рассказы или ещё что-то, милости прошу. Звоните и появляйтесь.   Мы заинтересованы в молодых авторах, которые…

        На Арбате дымчатой стеной стоял дождь. Пахло мокрым камнем и старым деревом. Железные пружины, державшие редакционную дверь, зазвенели и притянули её к проёму. Лера ещё раз прочёл забранную тёмным толстым стеклом серебристую вывеску слева от двери: «Редакция… ордена Ленина… ежемесячного…»

        Начиналась интересная жизнь. Она тянула и манила Тысячеглазого!

        Он сунул рукопись под полу куртки и шагнул на мокрую мостовую. Идти сквозь дождь было весело. Лёгкая осенняя влага студила лоб и виски, щекотала скулы и освежала ноздри. Ботинки разбрызгивали лужицы, концы брюк отсырели, потяжелели, но от этого идти хотелось ещё быстрее, росло озорное настроение, желание потерять голову, на глазах у прохожих валять дурака и промокнуть насквозь.

        «А далее, вечером, можно будет заглянуть к Мелиссе Порфировой. Вряд ли она пойдёт куда-нибудь в дождливую погоду. Значит, поболтаем и похвастаемся своим двухлетним опытом. Кстати, расскажу о походе к «Современникам».

        Мальчик-старичок Гек Борисович Ложников до сих пор стоял перед глазами с его «берлогой», лампой с зелёным абажуром, дубовым паркетом и умением быть нужным при полном отсутствии дела.


                *   *   *


Продолжение следует.