Жданов, Сан Саныч, Проза, 3

АЛЕКСАНДР ЖДАНОВ

РАССКАЗЫ


«Влюблённый Вадим на горе. Любовь».


1

 Вадим взбежал на пригорок, поросший травой и цветами. Колотилось сердце, взмокла подкладка путейной фуражки. Вадим плюхнулся в траву и перевернулся на спину. Вадим был счастлив. Он любил Варю…
Заложив руки за голову, вздохнул запах травы и цветов. Закрыл глаза и сквозь алую тьму прикрытых век различил голубое небо в белых перистых облачках.
Здесь они встречались с любимой девушкой.
Было тепло. Лёгкий ветерок холодил лицо, травинки кололи щёки. Мирно билось сердце Вади. Где-то далеко остались воспоминания о доме, отце, матери. Так, смутные образы!
Ведь сейчас должна прийти Варя. Познакомились они на вечеринке у Вариного деда.
Он техник – строитель, и она девушка – сирота воспитывалась в семье деда…
Вадим предался воспоминаниям. Смутно мелькнул дом, железная дорога, на которой инженером служил отец. Перебирая дорогие образы, Вадим видел лицо Вари, кудрявый нимб русых волос, голубые глаза и улыбающийся рот.
Вадим взглянул на часы. Было уже половина шестого. Должна подойти Варя. Вадим перевернулся на живот, сорвал травинку и запустил в рот.
Потом забылся в дрёме. Глаза вдруг закрыли тёплые девичьи пальцы. Это сзади подкралась Варя.
Ва-дим, - тихо промолвила девушка, - Уснул?
Вадим открыл глаза и счастливо улыбнулся.

2

…Вадим взошёл на пригорок, покрытый оранжевыми цветами и высокой травой. Вадя любил вот так посидеть на холме после работы. Он присел на траву и вдохнул воздух, он не курил и хорошо различал запахи. Солнышко шло к закату. Багровая полоса заката лежала за лесом.
Юноша прилёг и, сорвав колосочек, зажал зубами. Кислый сок саднил нёбо. От моста через реку неслись приглушённые звуки ударов рельсов. Железные звуки доносились до юного техника. Слегка пахло каменным углём. Вадим закрыл глаза, сдвинув форменную фуражку на нос. Подкладка пахла потом и чуть слышно одеколоном…
Вадим служил техником в строительном отряде, восстанавливал мосты за фронтом Гражданской войны. В армию его не взяли из-за левого глаза, который слегка косил. Вадим окончил реальное училище, получил диплом техника. Отец служил инженером на небольшой железнодорожной станции на Урале. Мать преподавала в гимназии. Был ещё брат.
Всех раскидала Гражданская война. Отец с матерью эмигрировали в Китай. А Вадим и брат Воля остались в России. Воля уехал в другой город. А Вадим пошёл в железнодорожные войска.
Вадим порылся в кармане тужурки и достал очки. Левый глаз слезился.
В реальном училище, которое окончил Вадим, давали технические знания. Чертил он отлично и рисовал прекрасно, только люди ему не удавались. Зато чертил здорово и на серой бумаге белым карандашом великолепно передал гипс…
Вадим лежал в траве и думал о Варе, своей девушке. Познакомил их товарищ на вечеринке. Её отец – прапорщик, погиб на русско-японской войне, и она воспитывалась у деда, бывшего купца. У деда была большая семья – семь незамужних девушек. Жили прилично. Уже когда Вадим стал бывать в доме, ему приглянулась Варя. Варя была умной и красивой.
Вадим хорошо играл на мандолине. Когда он играл, звуки, тонкие, вибрирующие, сливались в прекрасную мелодию. Девушки молча слушали.
Стол стоял посреди комнаты, с орехами и яблоками.
Потом танцевали под пластинку на граммофоне «На сопках Манчжурии».
Летом Вадим решился и сделал предложение Варе. Таковая история любви моей бабушки и дедушки…


   «Слон»

В четыре года я впервые увидел слона в цирке. Мы вдвоём с мамой на троллейбусе доехали до бульвара, на котором был цирк-шапито. Каркас из железных и деревянных балок покрывал брезент. Оттуда неслись звуки оркестра. Сквозь щель входа была видна часть арены и слон.
Взяли билеты, вернее, мама, порывшись в сумочке, достала деньги и протянула их в кассу. Кассир дал нам два билета, и мы вошли в цирк.
Было шумно и весело – слон топтался на арене, рядом стояла дрессировщица с кнутом. Она громко хлопала бичом под хоботом слона. Он топтался на месте, потом неуклюже взобрался на шар. Слон, наверно, был старым, потому что серая кожа обвисла на брюхе, а клыки были жёлтыми.
Так я впервые увидел слона.
      



По воскресеньям мы с дворовой детворой
     и дедом с овчаркой Зарой ходили в парк. Парк был недалеко от нашего дома, и все мы: я, сестра, дед и наши дворовые друзья - шли по тротуару толпой.
Всю нашу ораву замыкал дед с собакой и палочкой. По аллее, где с одной стороны росли большие кусты, с другой стояли «американки» – одноэтажные коттеджи с палисадниками.
Так, по аллее, потом мимо магазина по асфальтовой дорожке проходили к заднему входу в парк.
Здесь асфальтовая дорожка раздваивалась: одна вела вглубь парка, вторая к центру парка к колонне с гипсовым Сталиным. Вокруг памятника стояли скамейки. Дед садился на скамейку, Зара ложилась у его ног, высунув розовый язык.
Девочки с сестрой бежали на эстраду делать представление. Мальчишки занимались кто чем.
Я же забирался в кучу осенних листьев и, раскинувшись, мечтал о чём-то своём.

«Войнушка»
1
В детстве мы часто играли в «войнушку». Я уже не помню, летом это было или зимой. Скорее всего, летом, потому что мы, мальчишки, кидались друг в друга ссохшейся землёй. Играли обычно корпус на корпус. То есть, дом на дом. Семеро мальчиков с одной стороны и семеро с другой.
На этот раз «противников» было больше, то есть, участие в игре принимали и уже совсем взрослые пацаны. Играли мы за домами в аллеях, где росли деревья и кусты. Оттуда мы и брали комья ссохшейся земли. Наш противник был сильнее и проворнее. Они ловко и довольно метко бросались голышами и остатками кирпичей.
Мы недолго перебрасывались камнями и, не выдержав, побежали. Я бежал изо всех сил, задыхаясь от страха. Вдруг в голову ударил камень. Я клюнул и упал на землю. Мозжило голову, было больно до слёз. Но я понимал, что надо бежать, иначе попадёшь в «плен», а там «пытают».
Я вскочил и, шатаясь, побежал. Уже за аллеей у дороги собралось нас несколько, «оставшихся после боя», человек трое. Нас не преследовали, и мы побрели по посёлку далеко в обход к нашему дому.
Потом мы узнали, что мальчиков жестоко «пытали» те самые взрослые хулиганы в голубятнях, обитых ржавыми железными листами.
2
Уже позже, в армии, я служил разведчиком, и мы атаковали ночью спящий батальон «противника».
Сжимая автомат, я нажал на спусковой крючок и стрелял холостыми патронами в сторону леса, где ночевал батальон. Мы шли цепью по стерне. Комья земли кололи сквозь сапоги. Мы оступались.
Дело было ночью. Мы развернулись и побежали назад. Также задыхаясь от холодного воздуха и спотыкаясь на кочках.
Собрались, перебежав поле, в камышах у болотца. Наш ротный курил и молча вертел головой.


«Исправление зрения»
Было это в далёком 1971 году. Меня вышибли из университета за прогулы.
Пришлось идти в армию. Я заранее побрил голову, надел вельветовую куртку, джинсы и отцовские сапоги.
Служить мне пришлось в Белоруссии, в Печенской учебке, недалеко от Минска. Ребята, с которыми я служил, были на два года младше меня.
В учебном подразделении я принял присягу с автоматом на груди. Служил я паршиво. Я старался, но у меня ничего не получалось.
Я совершенно растерялся. Стоило мне подумать, что у меня ничего не получится, и ничего не получалось. Руки дрожали, в автомате и технике я не разбирался, страшно терялся в учебных стрельбах на машине БМП.
Так прошло шесть месяцев учебного подразделения. Пришла осень, похрустывал снежок, и нас сержантами отправили в войска.
Попал я в разведроту, потому что неплохо рисовал. Я совершенно ничего не соображал, а попытки служить приводили лишь к провалам. Но попытки я не оставлял.
И, наконец, весной, через 9 месяцев после призыва у меня стало получаться. Раньше я был переодетым штатским, а через год почувствовал себя солдатом. Как это получилось, для меня загадка, и я это объяснить не могу. И для себя называю это «исправлением зрения».


1969
Мы сидели в подвале одноэтажного домика. Обстановка была старая, стояли сундуки с книгами. Воздух затхлый, над головами два окошечка.
Мне было девятнадцать, другу двадцать четыре.
«Ну, что, поговорим о «бабизме»?» – шутливо сказал Камал. Я был застенчив и робел перед старшим другом... Поняв это, он и свернул разговор.
Он сидел напротив меня на кровати, раскинув руки, и улыбался беззубым ртом. Когда улыбался, казалось, что он плачет.
Разговора о «бабизме» не получилось, я молчал.
Тогда он перегнулся и достал листочек с секретера.
Он прочёл мне небольшой рассказ, смысл которого сводился к тому, что некий человек –«художник»  соединяет собой два берега над пропастью.
«Ну, как ты это понимаешь?»
Я пожал плечами, потом, подумав, сказал, что я, наверное, провалился бы в пропасть и стал бы описывать корешки и камешки, пока летел вниз, что я провалился бы, не выдержал роли человека-моста. Просто мне был неясен сам образ. Что он там соединял, я мог только догадываться.

На встрече с мамой.

Волосы у мамы совсем седые и будто шапочкой облегают её лицо. Оно у мамы морщинистое, слегка припудренное, а лоб и щёки покраснели от солнца.
Я вздыхаю о Бог весть чём, жую сливу. Все продукты уложены в чёрную сумку, она стоит между нами…
Сегодня воскресенье и жаркий майский день. Солнце печёт маленький дворик, огороженный сеткой. Мы присели под навесом на скамейку, у которой не хватает досок…
 - Как Алёша? – спрашиваю я у матери.
Ничего, всё нормально, - отвечает мать и достаёт из сумки красный термос.
Пельмешки будешь? -
      Я киваю головой. Мама резко встряхивает красный термос и вываливает пельмени  в  миску. Они слиплись, и я ложкой разделяю их и ем.
      Всё хозяйство мы держим на коленях, и у нас всё время что-то падает! Когда еда и бельё, завёрнутое в газету, приходит в равновесие на деревянной дощечке, мама дует мне в лицо и массирует мою голову…




2005

Уже в другом городе, больной и беззубый, я сидел с новым другом, с которым познакомился в больнице.
Он также преданно смотрел на меня, как я в своё время на Камала. Он находился под впечатлением моих стихов, написанных за тридцать лет больничной жизни. Просто я не кокетничал как Камал своим творчеством, а ясно и просто говорил ему, что такое литература.
Мы с Сержем сидели в курилке и беседовали. У Сержа стрижка «интеллектуал», небольшие усики и горбатый нос. Сигарету он держал «на отлёте».
Беседовали, собственно, ни о чём, так, «за жизнь». Дверь со скрипом открывалась и закрывалась, входили люди покурить. Осторожно присаживались рядом, прислушивались то ли к нам, то ли к себе. Докурив, бросали в ведро с окурками. Вставали и уходили.
«Ну, что, пойдём?» – хлопнул я Сергея по колену. Побросали «бычки» в ведро, вздохнули и побрели в палату.
…
Проснулись утром от хриплого шёпота-крика: «Мужики! Вставайте!», и дальше приглушённый вой-мат. В простенке входа в палату стоял мужик-гамадрил с лицом, похожим на пельмень. Туго ворочая языком, он выкрикивал что-то наболевшее и потому нечленораздельное и глупое.
Проснувшись, мы молча глядели на него.

22. 07. 2005 г.