Чайка

О том, что ищут, добровольца в командировку, Алексей Алексеевич узнал случайно. И узнав, удивился и даже немного обиделся. Удивился тому, что не могут найти желающего поехать в такой прекрасный город, как Одесса. А обиделся, что забыли о нем. А ведь, частенько, чуть что не так, его попрекали Одессой. Если начальник отдела, будучи не в духе, отрывался на Алексее Алексеевиче, обязательно говорил, что у него уже в печенках сидят одесские штучки.

Алексей Алексеевич и не знал, а оказалось, что в Одессу, рабочих  набирали уже не первый раз. Правда, возвращаясь, они плевались. Работать там требовалось на стройке. В грязи без элементарных удобств. Жилье - загаженная общага. Такое никакими жемчужинами у моря не компенсировать. К тому же на эту стройку итээровцев не посылают. Щадят. Отсылают только рабочих и то ищут таких, кого не жалко. Пьяниц да бездельников. Но даже пьяницы и лентяи по второму разу ехать отказывались. А между тем стройка требовала новых жертв. Возводили дом отдыха на все министерство. И письмо из Москвы предписывало, как угодно, закрыть кадровую дыру и оказать помощь.

У Алексея  Алексеевича на вопрос, кого послать, имелся ответ. Послать его. Он готов лечь на амбразуру. А то, что он принадлежит к касте белых воротничков, которых туда не посылают – это кастовые предрассудки. Он за равенство. Не нужно его щадить! К тому же, он вырос в Одессе. Там живет его родная тетя. И если бы она жила где-нибудь на Пересыпи или даже на Молдаванке, он, может быть, еще подумал бы. Но тетя жила на четвертой станции Фонтана. А стройка, куда сейчас искали добровольца, на седьмой станции. Почти рядом.
Естественно, выкладывая перед руководством, какие плюсы вытекают из его предложения, он про тетю едва упомянул. Упирал на пользу коллективу. А то, что он навестит город своего детства, дело десятое. Руководство, взвесило, сопоставило его предложение со своим положением, и дало свое добро. Через час его позвал в кабинет начальник отдела.

- По Дерибасовской захотелось прошвырнуться? – Алексей Алексеевич допускал, что начальника обидит, что он узнал о командировке своего работника, позже всех. Когда добро руководства было дано. И вопрос о Дерибасовской звучал, как обвинение. Словно Алексей Алексеевич сматывается куда-нибудь на Бродвей или на Гавайи. И оттуда будет, чихать на плановые задания, гнать чернуху, и поливать грязью коллектив и лично начальника отдела.

Алексей Алексеевич хотел в Одессу. И, опасаясь, что шеф еще может убедить руководство передумать, поглядел на него взглядом ребенка, желающего получить игрушку. И только уголки губ изогнулись в едва заметной усмешке. Так улыбается одессит, когда заходит разговор про Одессу с человеком, Одессы не чувствующим.

 - По Дерибасовской пройду у одесситов на виду, - чтобы быть убедительнее он привлек фольклорную классику,  - Дерибасовская это праздник, который всегда со мной.

Про Дерибасовскую слышала вся страна, даже начальник отдела. Но что говорят несведущему слова седьмая станция Фонтана? А знающий понимает, какое нехилое местечко выцарапали в министерстве под санаторий. Правда, оказалось, к прибытию Алексея Алексеевича здание не доросло и до первого этажа. Словно огромные силы, брошенные на строительство из разных областей страны, занимались саботажем и вредительством. По тому, каким слоем пыли были покрыты немногие уцелевшие в этом районе деревья, можно было понять, что стройка тут бушует. Фундамент подсказывал, что вырастет небоскреб. И глядеть он будет окнами в море, а с обратной стороны на него будет глядеть жемчужина у моря Одесса. Из тихих уютных дач вытурили дачников. Часть домиков в районе строительной площадки снесли. Но дальше дело шло туго. Только высокий полет фантазии позволял представить себе сулящий жителям столицы предстоящий высотный комфорт в сочетании с морским песочком.

Когда Алексей Алексеевич, миновав чудом сохранившиеся остатки некогда райского уголка, по раздолбанной пыльной дороге дошел до стройплощадки, перед ним открылась апокалипсическая картина: котлован, разбросанные бетонные и металлические конструкции, горы песка и щебня. Несколько дачных домиков на время строительства пощадили. Оставили для каптерок и кабинетов мастеров и прорабов, и на общежитие для командированных строителей. Но Алексею Алексеевичу общежитие не требовалось, поскольку есть тетя. К командированным тут привыкли. Молодой, заметно моложе Алексея Алексеевича, начальник объекта, смотрел в корень.

- Пьешь?
- Не пью.
- Пойдешь на растворный к Мараховскому.

Алексей Алексеевич не возражал. Дальше стройки не пошлют. На растворный, так на растворный. Эту премудрость он освоил еще со студенческих стройотрядов. Сила есть – ума не надо. К Мараховскому, так к Мараховскому. Он так полагал, что Мараховский это начальник растворного узла. 

Но Мараховский, оказался таким же командированным работягой. Так же, как Алексей Алексеевич, махал лопатой. Третьим работником узла был Олег. Молодой парень то ли из Прикарпатья, то ли из Закарпатья. Алексей Алексеевич в такие тонкости не вникал. Олег работал уже неделю, ориентировался. Он поведал Алексею Алексеевичу, что растворный узел потому и получил имя Мараховского, что этот внешне ничем не примечательный товарищ, плохо бритый, невысокий, сухой, с плохими зубами, пребывал тут как бы в бессрочной командировке. Практически  в ссылке. И судя по всему, на командировавшем его предприятии вздохнули с облегчением, когда его сбагрили. Это видно хотя бы из того, самомнения  каким был полон Мараховский. Он свою командировку трактовал иначе. Сослали его, как ссылали революционеров, за то, что он начальству правду матку в глаза резал. И чего добились? Кому ссылка, а Мараховскому рай земной.

 Он жил тут уже несколько месяцев. Чтобы и у него подольше не возникло желания вернуться, на его заводе подбивали документы так, чтобы все соответствовало трудовому законодательству. А  работа у него - не каторга. Море под боком. На стройке благодать. На него бочку не катят, и на сославшее его предприятие жалобы отсюда не катают. На собраниях не чихвостят. Премий пусть не выписывают, а дают иногда по мелочам на руки. За заслуги. Выгнать не грозят. А командировочные капают. Из его города шлют денежку. И все довольны. Так что он просто король на именинах. Может себя винцом побаловать. И не только винцом. Балалайка-то работает. И тут никто не запрещает со****ать собственный закон. Через букву я. Прибился, к бабенке-разведенке неподалеку. И вполне приличная, и ни с кем ее делить не надо. Даже член партии. У нее даже имя революционное, Нинель, что значит Ленин наоборот.

- Что в имени тебе моем? Оно умрет, как звук печальный волны, плеснувшей в берег дальний, как крик ночной в лесу глухом, –  сказал  Алексей Алексеевич,
- Какой еще крик в лесу? Наоборот! Когда у бабы имя революционное, поначалу не знаешь, с какой стороны к ней подкатить, - сказал Мараховский, - Она вся такая  шибко политизованная, наэлектризованная. Аж искра прошибает. А потом разрядилась, и все нормально.

- Разрядка происходит? – подсказал Олег
- Вот именно. Все равно баба, она тела слеплена. Дочка у нее, правда, шалава подзаборная. Припрется и давай на меня наезжать. Права качает. Рылом я ей, видишь, не вышел. Ну, мы не гордые. Я на территории противника не ночую. Сделал дело – гуляй смело. Шалава приходит поздно. Времени достаточно, чтобы  Нинель Петровну и приласкать и конфетками побаловать. И она в долгу не остается. Готовит мне такое, никогда прежде не ел. Какую-то икру местную. Из синеньких, говорит. И даже черной икоркой побалует. Правда, сказала, что ее потаксуха, как заметила, что икры меньше, разоралась, как потерпевшая. Что она, мол, черную икру потом-кровью добывает, и не собирается на всяких ее тратить. Это я у нее всякий.  И еще проблема, Нинель выпить по-человечески не дает. Фужер. Кто же пьет фужер? Приходится  на стройке, в общаге  душу отводить. Отвел  и  на боковую.

Пьянчугу и матрещинника Мараховского на стройке терпели. Пьет? Терпимо. Матерится? Кто на стройке не матерится? На стройке и не таких видали. Матерящиеся тачку катают даже лучше, чем не матерящиеся. А растворный узел он уже знал, как свои пять пальцев. Втянулся. Загрузил тачку песком, подвез тачку к подъемнику и выгрузил в ковш подъемника. То же - с цементом. То же -  с гравием. Пропорция известная. И так пока ковш не наполнится. Включил смеситель. Вывалил ковш в бункер, и все по новой. Вот очередь самосвалов ждет у ворот. Работа узлу есть.

Послушав рассказы Мараховского раз-другой, Алексей Алексеевич вывел, что верить его словам не стоит, что он еще тот мастак заливать. Послушать, так на полосе от Воркуты до Мурманска, только благодаря его сноровке и сообразительности  предприятия, где он работал, и не развалились. Алексея Алексеевича в школе хвалили за аналитический ум и методичность. И хотя на бетонном узле аналитический ум без надобности, очень скоро Алексей Алексеевич, смог условно разбить рабочий день Мараховского на четыре временных отрезка.

Первый, – период энтузиазма. От начала работы часов до одиннадцати. Мараховский нахваливал Одессу, жемчужину у моря, в которой дешевого крепляка хоть залейся. И в некоторых точках поблизости не требуется покупать всю бутылку.  Продают стаканами, как газировку.

К обеду наступал второй период раздраженности. Подходило время принять стакан. Внутри все горело. А с вечера не осталось ни капли. Он мрачнел и клял начальство: воров и мошенников.

После обеда наступал третий период. Настроение улучшалось. От него несло вином и луком. Теперь в своих воспоминаниях он перебирал «баб, встреченных в биографии».

Перед окончанием работы, - четвертый период, - он предвкушал свидание с нынешней дамой сердца и утверждал, что все прежние бабы ей в подметки не годятся.

Случался иногда пятый сверхплановый период, когда под конец работы прораб вдруг просил их сделать еще замес. Подъехали, мол, самосвалы. Это означало, что придется на полчаса задержаться. Эти полчаса становились бенефисом Мароховского. Он изрекал проклятия инородцам, которые будут потом тут пуза греть за счет него, амбалящего в поте лица русского человека.

По окончании работы Мараховский подтаскивал шланг к стенке из фундаментных блоков, ограждающих песок. Там, на песке он устраивал душ. Раздевался догола и, покряхтывая от холодной воды, тер себя куском хозяйственного мыла, утверждая, что от этого и чистота, и польза мужскому хозяйству. Сейчас он помоет свое хозяйство, то бишь свою балалайку и попрет до своей Нинели Петровны исполнять вальс-бостон. Душевой на стройке не было.  О командировочных не заботились.  Каждый обходился, как придется. Пока стояли теплые дни, Мараховский мылся под шлангом. И хвастал, что с самого марта, - едва снег сошел, - как только приехал, так и мылся. И что ему, северянину, к такой помывке не привыкать. Алексея Алексеевича мытье мало интересовало. До тети он мог проехать и в рабочей одежде. А у тети нормальный душ.

Первое время рассказам о Нинели  он не верил. Кого такой  потасканный мухомор, как Мараховский, может привлечь? Но пару раз Алексей Алексеевич попадал с Мараховским на один трамвай. Алексей Алексеевич выходил на четвертой станции. А Мараховский ехал дальше. Куда? Вино продавалось рядом со стройкой. Ну, не в театр же! Неужто к Нинели? В таком большем городе, как Одесса, найти какую-нибудь бабенку вполне возможно. Печальнее всего: Алексею Алексеевичу, который  симпатичнее Мараховского, дальше тети ехать было некуда.

Что же это за Нинель у него такая? Аналитическое мышление подсказывало что, либо, эта Нинель какая-нибудь непутевая, не лучше Мароховского, либо так поздно спохватившийся  замаринованный партиец. Поздно обнаружила, что слово партиец только в мужском роде . Была у Алексея Алексеевича на заводе подобная дама.  Потрепанная, как  Ленинские брошюры в красном уголке, поздно спохватившаяся, и пытающаяся заскочить в уходящий поезд личного счастья.  Валентина Петровна из их бухгалтерии. По ее образу и подобию Алексей Алексеевич рисовал в воображении образ неизвестной Нинели. Немолодая полная женщина с поблекшим, помятым лицом. Он оставлял за ней право на выразительные печальные глаза. Хоть что-то должно быть приятным. К Валентине Петровне он не испытывал никаких симпатий, а выбрал ее, как образ для Нинели, наверное, потому, что муж ее, работавший на их же заводе токарем, уж очень напоминал Мараховского.

Алексей Алексеевич не сомневался, что он по всем параметрам куда привлекательнее Мараховского. И насчет балалайки – пока проблем не наблюдалось. Но, пока он только мог слушать Мараховского. одесские бабы были пока вне досягаемости. Почему?  Прежде всего, он был порядочным женатым человеком. И сам себя уважал за это. Но одно дело верность жене в городе, где тебя каждая собака знает. И другое дело командировка. Вторая проблема – он был человеком  осторожным, наслышанным, какой нежелательный сюрприз может поднести командировка. Здоровье превыше всего. Нужно, как минимум, знакомиться не на улице. А где? В театре?  И даже после театра, нужно время, чтобы узнать человека. А тут пора уезжать. 
 
Бывало, Алексей Алексеевич жалел, что отказался от общежития. Оно  страшное, как атомная война, но дает свободу рук. Можно, в принципе, и сейчас перебраться туда. А там тот же Мараховский, мог бы, по-приятельски пособить, найти предмет. Можно  сказать тете, что не хочет ее стеснять целый месяц. Но тетя, не имевшая детей, и очень любившая племянника, обиделась бы, если бы он даже заикнулся об общежитии.  И не дурочка. Могла и заподозрить всякое. И  сам по себе переезд в общежитие еще не  гарантировал компанию одесситки. Зато гарантировал  компанию тараканов. 

Его тетя потому долго прожила в одиночестве, что была человеком принципиальным, строгих правил. Личная жизнь таких людей часто не складывается. Тетина жизнь была пряма, как не прогнувшаяся  под всеми тяжестями  балка. Кому приятно жить с жестким человеком? Он  и живет по своим непререкаемым правилам, и видит тебя насквозь. Видела ли тетя насквозь племянника или нет, но она, что ни день, подобно заградотряду выпускала предупредительную очередь в воздух, нахваливая жену Алексея Алексеевича.

Он приходил домой раньше тети. И ждал ее. Выслушивал причитания, сколько работы сейчас навалилось на тетино предприятие. В ее отделе, осталась половина прежнего состава. Евреи снимались косяками. Причем уезжали квалифицированные работники. А планы им не корректировали. Родина хотела доказать и себе и миру, что ей все нипочем.  И без уехавших справится. Так что, даже визит дорогого племянника не мог стать поводом плюнуть на проект. Частенько Алексей Алексеевич ужинал в одиночестве, а потом, поджидая тетю, разглядывал в окно улицу.

Ничего там не было интересного. Трамвайные рельсы. С противоположной стороны улицы большой серый квадрат плаца военного училища. Высокая длинная металлическая ограда. Стайка принаряженных девушек, совершающих вечерний променад туда и обратно вдоль ограды.  Как говорится, гони природу в дверь, - она пройдет и сквозь ограду. Конечно, он разглядывал не плац, и не решетку, а девушек.

Алексей Алексеевич заметил, как пристально следит училище за чистотой вверенного ему участка тротуара. Регулярно по вечерам на тротуаре появлялись курсанты с метлами и ведрами и собирали опавшие листья. Наверное, во время наведения марафета и заводились знакомства и назначались свидания.

Тетя возвращалась трамваем, когда тротуар уже был выметен. Потом устало шагала мимо плаца по тротуару, обходя фланирующих девушек. Шла до угла. На углу останавливалась, пропуская транспорт, бросала взгляд на свои окна, и, заметив в окне племянника, улыбалась, махала ему рукой, но сразу же хмурилась. И он знал, почему. Уже поднявшись в квартиру, она высказывалась: опять он у окна. Эти девчонки подзаборные неподходящая компания для  женатого человека, годящегося им в отцы. А он пусть не тешит себя. Он для этих пташек не представляет абсолютно никакого интереса.

Полезнее любить книги. О том, что любить полезно, а что любить вредно, Алексей Алексеевич слышал постоянно. Про то, что нужно любить книги, источник знаний, трубили на всех углах. Алексей Алексеевич, рос в мире не просто умных, а непререкаемых истин. Эти непререкаемые  истины, кирпичик за кирпичиком, ложились в головы. Иногда жена его ругала, что истины в его голове лежат, как сваленные с самосвала кирпичи. Возможно. Но в тетиной голове там кирпичики были уложены на цемент  и сложились в непробиваемую стену.

Тетя любила книги. Давно превратилась в запойного читателя, то и дело, приносила книги из библиотеки. Радовалась хорошей книге, как рыбак удачному улову. Тетя имела в библиотеке блат. Очень им дорожила. Она, инженер не могла ответить библиотекарям взаимной услугой. И, тем не менее, библиотекари привечали ее, как знающего, интересующегося человека, и приберегали для нее интересные книжки. Короче, тетя была  влюблена в  печатное слово. Знала из книг много всякого.

Но последнее время выяснилось, что многого она и не знала. Выяснилось, что таился, ждал своего часа целый пласт не печатавшейся прежде литературы. С началом перестройки, этот пласт лавиной обрушился на читателя. Теперь на тетиной тумбочке у кровати лежала стопка толстых журналов, определенно, прошедших через добрый десяток рук.
 
Алексей Алексеевич, выбрал себе занимательное чтиво. Это был огромный  фолиант об истории Одессы, начиная от Ришелье. Тете на работе на женский день подарили. Такого тома на год бы хватило. Солидный темно-коричневый фолиант с золотым тиснением на обложке.  Он оказался интересным. Там приводились любопытные подлинные документы. Некоторые статьи печатались параллельно на русском и английском. И Алексей Алексеевич получил возможность, не напрягаясь, оживить в памяти забытый английский. Он читал сначала на английском, а потом проверял себя русским. И с удовольствием констатировал, что не все забыто.  Конечно, он понимал, это не разговорный язык. А вот у девушек, фланирующих вдоль забора, должно быть, с языком проблем нет.

- Уж не знаю, как там у них с иностранным. Им много слов не надо, - говорила тетя, - Чего тебе с ними равняться? Они тебя в упор не видят. Их цель иностранцы из училища. Из развивающихся стран. Я бы сказала, из недоразвитых стран. Этих красоток как раз черные недоразвитые и интересуют. Чем недоразвитее, тем лучше. Потому что из недоразвитой страны, сюда бедного не пришлют. Может, они там в их джунглях цари или дети царьков. Они хоть и недоразвитые, но деньги имеют. Вот в них охотницы и стреляют глазками, - тетя  на секунду выглядывала в окно и продолжала, вздыхая, - Как противоречиво устроен мир,- - Арабов учат воевать против евреев в городе, где полно евреев.
- В городе, но не в училище, - уточнил Алексей Алексеевич, - Даже не представляю, как там арабы с евреями могли бы учиться.
- Тем более, - подчеркнула тетя, - Парадокс. Арабов учат. А они, вернувшись, воюют с евреями. Конечно, евреев, которые военные секреты знают, отсюда просто так не выпустят. Но гражданские-то уезжают. И там бьют арабов. Парадокс. А дамочки, расставшись с местными  евреями, гоняются за арабами. Распалась связь времен

Если бы вся противоречивость и неразрешимость мира ограничивалась этим. Увы, девушки у забора училища являлись только лишним пестрым мазком в запутанной абстрактной картине противоречивости мира. Тетя отгородила себе из картины мира унылый кусок, словно начерченный кохинорами своего КБ.

Первый тетин муж оказался мимолетным эпизодом. С ним она рассталась давно и почти безболезненно. Он испоганил ей всего пару лет. Но  целая жизнь была впереди. Детей не было. Леша сам был тогда совсем ребенком. Плохо помнил тетиного первого мужа. Очень скоро после тетиного развода Лешиному отцу предложили повышение с переездом в другой город. Лешу родители на время оставили в Одессе на попечении бабушки и тети. Маленький племянник как большая игрушка, мог тете скрасить тоску после разрыва с мужем. А у Лешиных  родителей не ладилось с квартирой. Зато заладилось со вторым ребенком. Так что он и в школу пошел в Одессе. После первого класса родители  его забрали к себе.

 Во второй раз тетя вышла замуж уже зрелой женщиной. За вдовца. Лешина бабушка давно умерла, и тетя жила одна в просторной комнате в коммуналке с паркетом, балконом, выходящим на привокзальную площадь, и высокими потолками с лепниной. Новый муж, Семен Владимирович, переехал к ней в ту самую комнату, которую Леша помнил еще с одесского детства. Как только немолодые молодые соединились в тетиной комнате, Аня, дочь Семена Владимировича, получила возможность, наконец, вздохнуть полной грудью и  послать ко всем чертям с потрохами собственного мужа-подонка и ушла из квартиры свекрови. Ушла с маленьким ребенком. Теперь она жила в квартире ушедшего к женщине отца. Жила  с дочкой и бабушкой, свекровью Семена Владимировича.

В одной комнате коммуналки тете с шумным и активным Семеном Владимировичем стало тесновато. И на волне квартирных обменов, поднятой еврейскими отъездами, они отыскали неплохой  вариант. И переселились на Фонтан в отдельную квартиру.
Лешин папа всегда соглашался с женой. Он соглашался, что тетя, мамина сестра –золото, что ей несправедливо не повезло в жизни.  И в том, что мамина сестра , наконец-то, обрела возможность, наконец то, насладиться вполне заслуженным, хоть и поздним супружеским счастьем, папа тоже согласился. И хорошая отдельная полуторакомнатная квартира по чешскому проекту, куда молодые переехали, немало этому может способствовать. Теперь  Лешина мама  была за сестру спокойна.

 Первый момент, когда тетя  сблизилась с Семеном Владимировичем, мама даже забеспокоилась. Тетин избранник мог легко броситься в волну еврейских отъездов. И тетю потянуть. Конечно, Лешина мама желала своей сестре только счастья. Но не готова была к расставанию навсегда.

Когда же они написали, что обменялись на четвертую станцию, у Лешиной мамы отлегло от сердца. Стало быть, уезжать они не собираются. Тогда бы не менялись на лучшее. Это нелогично. Все равно пришлось бы оставлять. Что еще нужно для счастья, как не отдельная квартира в Одессе на четвертой станции Фонтана? Семену Владимировичу в такой квартире и с такой прекрасной женой, как терпеливая, преданная, умная и образованная мамина сестра, никакие палестины не нужны.

Но для счастья нужно здоровье. А Семен Владимирович неожиданно заболел. Да так серьезно, что как говорила мама, даже печально, что его могучий организм мучительно и долго сопротивляется страшной болезни. И тетя, уставшая и исстрадавшаяся, снова осталась одна. Правда Аня, дочка Семена Владимировича, регулярно ее навещала. Не только из сочувствия к тете. Аня сама искала сочувствия. Она находилась в перманентном тяжелом процессе выяснения отношений со своим нерадивым мужем, оказавшемся последним негодяем. Этот негодяй еще вздумал требовать, чтобы ему давали общаться с ребенком. Раскатал губу. Мало того, что сначала он гулял напропалую, в то время, как его тесть, Семен Владимирович, был прикован к смертному одру. А Аня разрывалась между больным отцом и  маленьким ребенком. А теперь этот подонок задумал удрать в Америку и требовал Аниного согласия, что она не имеет к нему материальных претензий. А Аня еще как имела. Аня приходила к  Лешиной тете, папиной вдове, излить душу и посоветоваться. Та была ей теперь не чужой, к Ане относилась по-родственному, имела богатый жизненный опыт, и в частности, очень ценный для Ани, опыт общения с нерадивым мужем. Так что Аня прислушивалась к  ее мудрым советам. Материальные проблемы переплетались с этическими. Все было крайне запутано.

Лешина мама, которая Аню знала постольку поскольку, а ее бывшего мужа-негодяя  не знала вовсе, подолгу обсуждала с Лешиным папой Анино положение. Лешины родители жили вполне ладно. Давние тетины семейные неурядицы виделись Лешиной маме, как  чрезвычайная ситуация. А уж Анины проблемы – кругами ада. Прокручивались варианты, как бы сделать ему отъезд в Америку продиранием сквозь тернии. Но Лешиным родителям не хватало Босховского воображения, а под рукой имелся малый набор методов, которые  приемлемы, как говорила мама, у добропорядочных граждан. И поэтому ничего освенцимского на ум не приходило.
 
 Когда тетя жила с  Семеном Владимировичем, Алексей к ней не ездил. Тетю он любил, но жить в тесноте не собирался, и тетю не хотел стеснять. Да и не скажешь, чтобы он без Одессы жизни не мыслил. Он приехал погостить спустя года полтора после того, как они переехали на Фонтан. Приехал сам, без семьи. На пробу. И увидел, что и там в полутора комнатах для троих взрослых – не разгуляешься. К тому же, перманентные Анины семейные проблемы омрачали атмосферу. Мужу просто так развода она не давала. Того не выпускали без ее согласия.  И иногда, чтобы он ее не доставал,  Аня с дочкой, искала убежища на четвертой станции у отца.  До Леши ли тут.   он просто мешал. И каждый вечер  обсуждали   Анино положение, как фронтовые сводки.

И Алексей Алексеевич  покинул Одессу. Уехал  раньше, чем планировал. И тетя его не удерживала. Потом он узнавал из разговоров родителей, а те знали из тетиных писем, что Анин бывший выплатил ей всю требуемую сумму алиментов до совершеннолетия ребенка. Даже больше. И уехал. Но недолго радовался. Новая  его женушка, там, в Америке, наставила ему рога, и бросила голого и босого. Мама говорила, что так ему и надо.

 Алексей Алексеевич видел бывшего Аниного мужа на фотографии. Почему такой красавчик женился на непривлекательной Ане, Алексей Алексеевич не мог понять.  А то, что он начал гулять, понять можно.

С того времени прошло немало лет. Анины разводные страдания давно улеглись. Утихла боль от смерти отца. Немногим зятя пережила свекровь, Анина бабушка. Аня теперь жила с подросшей дочкой в хорошей отдельной двухкомнатной квартире недалеко от нового театра оперетты. Она уже не страдала от одиночества. Нашла себе. Пусть не мужа. Но все-таки.  Из этого самого театра оперетты. Не артиста и не музыканта. Бывшего портного из костюмерного цеха. А в данный момент частного портного. Очень хорошего.

 И даже хорошо, говорила Аня,  что не певец. Дома тихо. Только машинка изредка строчит.  Опытная тетя не была рада ее выбору. Но если Ане он кажется приемлемым, пусть будет так, как хочет Аня.

Аня, человек родственный. Услышала, что приехал Алексей Алексеевич, и забежала к тете на минутку, чтобы позвать их на субботу на ужин. Так положено. Алексею Алексеевичу не сильно-то этого хотелось. Он не любил семейных приемов. Тем более что Аня не была ему настоящей родственницей. Но тетю не хотел огорчать.

Покупку сладкого к предстоящему ужину Алексей Алексеевич взял на себя. В детстве покупка торта для него становилась целым событием. За тортом отправлялись аж на Дерибасовскую. Там в кулинарии около оперного продавали великолепные торты. Можно было купить и половину. А  в витрине они стояли  разрезанные. И было понятно, что  там внутри. На Дерибасовскую нужно было ехать троллейбусом. И одна только поездка  троллейбусом становилась для Леши событием. А если добавить к этому еще прогулку по Дерибасовской, выбор торта, когда с ним советуются, как со взрослым, возвращение с драгоценной покупкой домой. На этом праздник не заканчивался. Следовало выдворение  торта на балкон, если за окном холодно, или аккуратное внедрение его в холодильник. И ожидание. Все это Алексей Алексеевич помнил до тонкостей. И решил, что покупка торта и станет дополнительной страницей к книге воспоминаний детства, и тетю освободит от хлопот.

Погода стояла великолепная. На редкость теплый октябрь. Такой теплый, что прохладные ночи еще не успели остудить море. Даже одесситы, более придирчивые к морю, чем приезжие отдыхающие, еще не закрыли купальный сезон. Алексей Алексеевич понимал, что каждый день тут ценен. Может вдруг похолодать, могут полить дожди, и пляж накроется. А теперь субботний пляж отменялся из-за званого ужина. Не беда. Можно перенести его на воскресенье. Зато субботняя  прогулка  под ласковым солнышком по Дерибасовской ничуть не хуже, чем пребывание на пляже. А нагулявшись по центру города, можно на обратном пути купить торт. Не зря он, уезжая в командировку, назвал Дерибасовскую праздником. Не одесситам, пусть самому директору, то и дело летающему в командировки в Москву, недоступно наслаждение Дерибасовской. Нужно признать, что у директора куда больше шансов приехать на отдых в будущий дом отдыха на Фонтане. Хотя пока его построят, десять  директоров сменятся.  Толку какому-нибудь московскому начальнику, что он в промежутках между морскими ваннами будет слоняться по Дерибасовской? Не имеется невидимой пуповины между   московским отдыхающим  и  Дерибасовской. 

С такими мыслями Алексей Алексеевич вышел через Городской сад ближе к морю. И у парадного входа в старинное, наверное, еще Пушкина видевшее, здание увидел афишу. Оказывается, в этом здании прямо сейчас открыта выставка–продажа работ местных художников. Любопытно. В начальных классах, когда Алексей Алексеевич еще жил в Одессе, бабушка, считавшая, что мальчик талантлив,  запихнула его в художественную школу. И пусть после переезда в другой город его живопись зачахла, чему он был даже рад, все же, во время  командировок в столицу он  старался посетить художественные выставки.

 Нужно сказать, что одно время, уже взрослым, на волне моды он пристрастился к резьбе по дереву. Друзьям на дни рождения свои штуковины дарил. Друзья хвалили. Но как с резчиком  профессиональным познакомился, устыдился своих работ. Профессиональный резчик жил скромно. И Алексей Алексеевич понял, что творчество – прекрасно, но его на хлеб не намажешь. Тягомотина инженерной работы компенсируется стабильной зарплатой. А что касается уровня мастерства, он, может быть, и мог бы, если бы  не торопился. Но ему усидчивости не хватало.

Потом он охладел к резьбе. Вырезал только от случая к случаю, если в голову шибанет. Вот, когда собирался к тете, вырезал для нее какую-нибудь чепуховину. Правда, тетя его «шедевров» не ценила. Для нее это все было ценно исключительно как подарок племянника.

Мимо выставки он пройти не мог. Поглядел, он там и резьбу по дереву. Творческих открытий не нашел. Он  уже собрался уходить, как кто-то позвал его по имени.

- Леша? –  удивительно, но незнакомая пожилая женщина обращалась определенно к нему. Кто мог окликать его в городе, давно ставшем чужим? Перепутала?  - Не узнаешь? – спросила она, - А я тебя сразу узнала. Я Надежда Михайловна. Я у тебя рисунок вела.

 Теперь он вспомнил. И то с трудом. Сколько лет прошло! Ему тогда было семь-восемь. Она была молодой учительницей. Сейчас ему сорок с хорошим гаком, значит, ей под шестьдесят. Алексей Алексеевич рассказал, что в Одессе он в командировке. Живопись забросил. Иногда, редко, забавы ради режет из дерева всякую чепуху.

- И можно посмотреть? - спросила  Надежда Михайловна.
- Вообще-то некоторые безделушки тут в Одессе. Я привозил тете, когда приезжал. Так, в качестве  сувенира.
- Интересно глянуть. Может быть, их можно выставить. Приносите. Я в оргкомитете выставки, похлопочу, -  и ее улыбка подарила  Алексею Алексеевичу неожиданное чувство. Слабую надежду, что он дотягивает до выставки,  - А то, что вы занимаетесь деревом, очень даже кстати, - продолжила Надежда Михайловна, - Дело в том, что мой муж – художник. Он очень  хороший, талантливый художник. Много работал по камню, бетону, глине. Теперь руки болят. Тяжело с камнем возиться. Решил переключиться на дерево. Да навыка нет. Может быть, вы ему что-то и подскажете? Хотите, поедем со мной? За мной через пятнадцать минут зять заедет  и отвезет к мужу в студию.

 Алексей Алексеевич не хотел. Чему он, самоучка, сможет научить профессионального художника? В его планах был не муж Надежды Михайловны, а торт и конфеты. Но Надежда Михайловна настаивала. И не малую роль сыграло ее обещание выставить его безделушки. Почему бы и нет, если на выставке он видел работы похуже своих? И он согласился.

 Студия мужа Надежды Михайловны представляла собой кирпичное здание, напоминающее большую трансформаторную будку или котельную, окруженное гаражами. А вокруг за гаражами высились однообразные белые новостройки. Вроде ты и не в Одессе.

- Гриша, я к тебе гостя привела, - входя, крикнула Надежда Михайловна.

Алексей Алекссеевич осмотрелся. Эта была настоящая студия большого художника. В десять раз больше, чем  халупа его знакомого резчика в городе, где он жил. Внутри  по всему периметру стояли могучие деревянные леса, так чтобы произведения умещать в два яруса. Некоторые скульптуры, такие, что в дверь не пройдут, стояли ближе к воротам. Но разнообразия в тематике Алексей Алексеевич не обнаружил. Все торжественно, чинно и можно сказать, иконостасно. Марксы и Ленины в разных позах: сидя, стоя, только что не лежа.

 Только огромный верстак, протянувшийся во всю длину торцевой стены, выглядел гораздо живописней. Рубанок и стамески, киянки и молотки, мастихины, кисти, и краски, - все валялось вперемешку. Середина столешницы расчищена. На газете тонкими колечками колбаса-варенка, ломтики сала, и зеленый лук. Хозяин - невысокий, сухой мужичок в замызганной одежде, на художника не походил. Ни тебе волос по плечи, ни  артистической бородки. Коротко стрижен. Лысина на макушке. Недельная щетина. Чистый Мараховский.  Он с недоверием посмотрел на гостя.

- На кой мне такая радость? -  буркнул он жене, - Ты бы лучше про мусью чего сказала, - он  плеснул немного из бутылки в чашку и выпил.
- Не появился. Ждут, - ответила Надежда Михайловна, - Ну да ладно с ним. Зато я встретила своего бывшего ученика. Представляешь, я его больше тридцати лет не видела. Леша работает по дереву. Может, он тебе что-нибудь и подскажет.
- Может, и подскажет,- с сомнением пожал плечами Гриша, присел, вытянул из верстака старую дамскую сумку, - Вот по случаю на барахолке купил.

 Он вывалил из сумки около двух десятков стамесок. Алексей Алексеевич обомлел.  Какой дефицит желобковые стамески он знал. В ту пору, когда он начинал вырезать, их можно было купить разве что в Москве в художественных салонах. И очень дорого. Правда, он  вышел из положения. Дал заводскому кузнецу бутылку и попросил отковать. Для этого пришлось самому искать на заводской свалке обоймы подшипников. Для стамесок подходящая сталь. Под конец сам научился ковать, закаливать, отпускать. Сам затачивал. Все по уму. Попробовал и из клапанов двигателей, обломков рельсовых пил. Там состав металла иной и закалка иная. Освоил и это.

А уж про немецкие стамески с клеймами близнецов, которые он увидел сейчас, Алесей Алексеевич был прослышан. Сталь отменная. Для мастера просто клад. Хороший инструмент – первое условие хорошей работы. Но лежащие перед ним стамески были девственно тупыми. Даже невооруженным глазом видно. А с тупыми стамесками мучение. Алексей Алексеевич, сам долго осваивавший заточку стамесок, решился показать на примере, как их точить. Оселков под такие стамески у Гриши тоже не нашлось. Но в деле заточки стамесок Алексей Алексеевич уже собаку съел. Одну стамеску, в качестве примера, все-таки с грехом пополам удалось на наждачке довести до ума. То есть, до зеркального блеска и внутри желобка и снаружи. Лупы под рукой не было. Алексей Алексеевич проверил иначе. Когда блеск лезвия его удовлетворил, когда стамеска стала гладко резать газету и срезать волоски на его руке, он сделал несколько пробных проходов по валявшемуся на верстаке бруску. Проявилась фактура дерева. Да так, что Гриша удовлетворенно крякнул.
- Да-а, - пропел он, потеплев  к гостю, - Пора переквалифицироваться. Только кого резать – вот вопрос. Ты  кого режешь?

На придирчивый вопрос профессионала Алексей Алексеевич ответил, что резчик он никакой. Делал маски, исключительно отдавая дань моде. Да и делал то, как получится. Тяп-ляп. Без эскизов. Палка, палка огуречик, получился человечек.

- В стиле примитива? – спросил Гриша.
- Ну, не совсем, - замялся Алексей Алексеевич, - Но, в принципе, можно назвать и так. Самое сложное, что я резал, пара распятий. Там нужно делать, чтобы было похоже. С анатомией не поспоришь. Да попробуй достать такую развилку дерева.
- Ну, так склеил бы, - удивился Гриша.
- Тогда, текстурные полосы на склейке не совпадают. Склейка видна. Некрасиво. Короче, пришлось попотеть.
- А что-нибудь пооригинальнее?
- Оригинальное не так-то просто сочетается с деревом. В дереве размеры ствола и волокна диктуют свои ограничения, - посетовал Алексей Алексеевич, - Тут проще, я думаю, с живописью. Красками  можно изобразить что угодно. С камнем и металлом тоже проще. А с деревом сложнее. Дерево – это скорее декор. Оригинальное в дереве – это очень редко. Оригинальное всегда в цене.
- Должно быть всегда, - едко усмехнулся Гриша, - На моей памяти то громили формалистов, то абстракционистов, то других истов. Я и сейчас знаю некоторых таких, которые буквально в сараях работают. Бога за бороду не ухватили, - Гриша печально-уничтожающим взглядом обвел ряды своих творений,  и сказал- Примитив побеждает. Количеством. Но в данном случае количество ухудшает качество.  Ты прежде, чем приступить к работе, не задаешься вопросом, а нужно ли заводить эту бодягу? А на кой черт это нужно?
- Не задаюсь, - спокойно произнес Алексей Алексеевич, - Я начинаю, когда хочется. Я ведь из этого прибыли не имею. Резьба хобби.
- Счастливый человек, - улыбнулся Гриша, - А настоящая профессия?
- Инженер. Я тут в командировке.
- А Надя, товарищ инженер,  сказала, что ты у нее учился?
- Чуть-чуть. Я жил тут когда-то. В детстве, - пояснил Алексей Алексеевич
- Вообще-то, - задумчиво произнес Гриша, - Начинать нужно с ответа на вопрос, на кой черт эта бодяга нужна, - и он небрежным жестом указал на  скульптуры, за его спиной, - Как писал один знаменитый поэт, во всем мне хочется дойти до самой сути. Тебе, положим, хочется? 
Алексей Алексеевич неуверенно повел головой и сам себе признался, что желания докапываться  довырезаться, чтобы выразиться  в сути,  не рождалось.
- А в чем суть? – продолжил художник, - В чем суть вещей? В чем суть всех этих… которым отдал жизнь и здоровье? Знаешь в чем?
- И в чем? – Алексей Алексеевич думал, что художник сейчас даст такой же мудрый  ответ, каков был его вопрос.
-Я тебя первым спросил, – усмехнулся Гриша, - Думал, ты мне свой ответ подскажешь, чтобы я разобрался,  - Алексей Алексеевич задумался. Сразу не ответишь. Но Гриша ждать ответа не хотел. Он продолжил рассуждать, -  Вот врач скажет, суть моей работы лечить людей. Учитель скажет, суть моей работы учить. Военный скажет, я Родину защищаю. Уборщица  скажет, суть моей работы, чтобы было чисто. Палач даже скажет, что он очищает мир от преступников. А вот ты что скажешь про свою резьбу?
- Мне просто интересно, - ответил Алексей Алексеевич
 - Интересно девки пляшут. Это любителю интересно. А тут другое дело, - он махнул в сторону каменных Марксов, -  Ну, так я тебе скажу. А суть в том, что хочется жить хорошо. Это требует денег. Вот и весь ответ. Грубо, но правда.
- Понятно, -  сказал Алексей Алексеевич
- А мне не понятно. Зачем  мне этот презренный металл? Все у меня есть. И студия вот хорошая. А в гараже машина. И живу я в центре. Чего еще надо? Здоровья на деньги все равно не купишь. Даже гаишники меня знают. Я ведь все-таки заслуженный. Если чуть нарушил, не штрафуют. Заслужил такую привилегию. Они меня даже пару раз притягивали, когда я ломался. Вот такое народное признание. Тебя бы ГАИ притянуло?
- У меня нет машины, - признался Алексей Алексеевич.
- Ну, все равно. Даю гарантию они бы тебя только под штраф подтянули. Меня они знают, – Гриша замолчал, Алексей Алексеевич ждал, не понимая, куда он клонит.
 - И что? – наконец, спросил Алексей Алексеевич, удивленный, чем владелец такой мастерской может быть недоволен.
- И то. Кто виноват, если народу нужно вот это.
- Народу? – усмехнулся Алексей Алексеевич.
- Да, народу.  Придет время он все это сметет с постаментов. Он так уже не раз проделывал.  А пока… Я что ли сам себе заказываю? Тут система.  Рядом колхозы богатые. А у  председателей есть одна профессиональная болезнь -  мания величия.  Председатель думает,  если увидит из окна  своего кабинета что-нибудь монументальное и соответствующее политике партии, он - царь. А монументальное только через обком . Председатель в обком. А там его отсылают ко мне, грешному. Изготовьте, Григорий Наумович. Я и готовлю, как блины, – Гриша снова  провел рукой, указывая на своих воинов – героев, - Они  меня кормили и поили. Грех жаловаться. И теперь все коту под хвост. Несовременно. Теперь свобода творчества, гони Маркса в шею, гони  на потребу абстрактную форму.
-  Ну, так и гоните, - посоветовал Алексей Алексеевич.
- Легко сказать. А я реалист. Ну, думаю, сейчас выдам что-нибудь этакое. А руки лепят колхозницу, - он еще раз отхлебнул из чашки, - Дочка, она тоже художник, все меня попрекала реализмом. Реализм де это каменный век, – Гриша задумался, замолчал на секунду, - Дочка моя, та себя мнит авангардистом. Малевала, невесть что. Тут ее отфутболивали отовсюду. Подалась в Америку. Я боялся, что она с голоду помрет. Нет, понимаешь. Все у нее закрутилось. Работа есть, заказы есть. Книги иллюстрирует. Развелась. За другого вышла. Ты вот его видел. тебя на машине сюда подвозил. Дочка нас с матерью туда зовет. Но я не тороплюсь, решаю, взвешиваю. Похерить к чертям эти заслуженности? Зять  по профессии литейщик. Родители его тоже художники. Их семья давно уехала. Из Одессы. Там тоже, оказывается, и бронзу льют. И без работы не сидят, - Алексей Алексеевич вспомнил своеобразное произношение Миши, молодого человека, привезшего его. Видно, Америка повлияла, - Зять тоже зовет. Правда, не так настойчиво. На кой ему лад в Америке тесть - реалист. У него и без того последнее время с Ленкой что-то разладилось. Вот он приехал. Крутит какие-то свои темные дела, - Гриша снова помолчал, - Короче, перехожу на дерево. Какое лучше?
- Вы знаете, дерево вещь деликатная, - начал Алексей Алексеевич, - Нужно почувствовать его характер. Он может оказаться капризным. Я работал с тем,  что было  под рукой: орех, граб, дуб. Последнее время - работал по вишне. Цвет у ствола красивый. Только она витая и трескается. Особенно,  если неправильно сушить. Возни много. Отходов много. Зато найти вишню несложно. Вот сейчас у нас  на стройке, на седьмой станции,  пиленых  стволов хоть баню топи. И орех и вишня. Орех тоже хорош.
- Да? – Гриша улыбнулся и почесал затылок, - Слушай, Мишка сейчас вернется, давай смотаемся, напилим.

Интерес художника-профессионала к умению затачивать стамески так польстил Алексею Алексеевичу, что смотаться не откажешься. Через полтора часа в студии у Гриши лежал десяток чурок. На прощанье Надежда Михайловна напомнила, Алексею Алексеевичу, что она ждет с его работами на выставке. Миша, тот самый немногословный зять-американец подбросил Алексея Алексеевича в центр. Там Алексей Алексеевич купил торт и уже своим ходом  поехал к тете.

Тетя идеей насчет выставки не воодушевилась. Тут есть проблема. Разве он не обратил внимания, что его работ у нее не видно? Аня выцыганила. Ее науськал Костя, ее нынешний красавчик. Он еще тот ушлый. Работал портным при театре оперетты. Выпорхнул на вольные хлеба. Где-то  числится, не поймешь, кем.  А на самом деле шьет на дому по коже костюмы, дубленки. Так вот, говорит, его работа требует особой атмосферы.  И  резное дерево такую атмосферу создает. И теперь все, что дарил племянник, пустило корни у Ани. Костя доволен. После того, как деревяшки переехали к ним, выгодных заказов, уверяет, стало больше. Клиент видит, что имеет дело не просто с портным, а с артистом. Словно в квартире поселился дух-хранитель мастерской, притягивающий денежных клиентов. Таким образом, чтобы взять на выставку свои работы,  Алексею Алексеевичу предстоял непростой разговор с Аней.

Когда, придя к Ане в гости, Алексей Алексеевич, увидел, какой стол их ожидает, - котлеты по-киевски с жареной картошкой, - он невольно ахнул. И этими ахами попал в точку. Костя ждал восторгов. Алексей Алексеевич не стеснялся в похвалах. Он старался польстить. Чем больше ублажишь  хозяев, тем проще говорить об изъятии  своих вещиц на выставку. Он даже прошелся  стихами:
- «Признаться каждый должен в том, философ и мудрец и воин, лишь только славный гастроном названья мудрого достоин. Хвала, хвала его уму! Дарами, нужными ему, земля усеяна роскошно».
Он увидел, как маленькие невыразительные Анины глазки засветились, округлились и расширились. Услышать рифмы от родственника она никак не ожидала.
- Это Баратынский, «Пиры». Как раз подходит к сегодняшнему вечеру, - пояснил Алексей Алексеевич, кося взглядом по стенам.

Его работы были  развешаны по стенам.  Теперь осматривал их пристрастным, придирчивым взглядом.  Аня, заметив это, повторила то же,  про атмосферу,что прежде ему сказала тетя.

А между тем он  сомневался годятся ли его работы для выставки.  Он  резал для друзей только на стену. Не объемные.  Не статуэтки на письменный стол. Все его друзья жили так тесно, что им некуда было бы ставить статуэтки. Стол имелся только для еды.

Теперь он смотрел  критическим взглядом. Смотрится? Достойно ли они выставки? Сомнительно. Хотя с другой стороны, то, что он на этой  выставке видел, было не лучше. Второй вопрос, сможет ли он убедить Аню временно расстаться с духами-хранителями мастерской? Вдруг они упрутся? Им-то какой  в выставке интерес? А если  его работы купят? Они ведь не согласятся  расстаться с ними навсегда. Они любители всяких цацок.

Алексея Алексеевича, как автора, вопрос продажи интриговал куда больше, чем вопрос просто экспозиции. Никогда ничего он не продавал из своих работ. И не мечтал об этом.. И вдруг на тебе. Он  уже определился: если что-то купят, деньги, само собой, идут Ане. Ему достаточно факта, что его творения  покупаемы.
 
Для Кости рассуждения о котлетах были прелюдией.  Он любил поговорить о высоких материях, о театре, и об искусстве вообще. Алексею Алексеевичу только того и надо. Он рассказал о новом знакомом Грише, художнике и философе, терзающимся вопросом о смысле творчества. Он ждал удобного момента, чтобы перейти к своему деловому предложению. Так акробат в цирке ждет момента для своего пируэта. Лучше всего после чая. Сладкое делает человека добрее. За чаем Алексей Алексеевич произвел разведку, упомянул вскользь о  выставке. Когда же после чая он огласил суть проблемы, то увидел, что его предложение Аню смутило. Она в эту затею не поверила. Кто эти работы возьмет на городскую выставку? В ее понимании, один Костя, человек из мира театра, и немного не от мира сего, был достоин творить. А чтобы нормальный рядовой инженер, в здравом уме, племянник ее свекрови вдруг оказался чем-то этаким? Чтобы его работы взяли на выставку?

Но у Кости было на этот счет другое мнение.

- А как там цены назначают? - этот вопрос оказался для Алексея Алексеевича полной неожиданностью. Об оценке он и не подумал спросить, - Как это не знаешь? – Костя уже обращался к Алексею Алексеевичу на ты, - Ты на каком свете живешь? Ты собрался отдавать им работы, а как за них платить будут, не знаешь. А вдруг тебя облапошат? Или просто украдут и скажут, что так и было? Извините, пропали. Где гарантия? Они берут у тебя ценности, а тебе что взамен?
- Вот там и посмотрим, - сказал Алексей Алексеевич.
- Хорошо, посмотрим. Я посмотрю! Я поеду с тобой. А то тебя нагреют по самую маковку. Это же Одесса.  Ты когда договорился прийти к ним?
- Там  когда придешь, тогда придешь. Собирался завтра.
- Уже одно, что они тебе не назначили точно, когда прийти, настораживает. Деловые люди так не договариваются. Точность – вежливость королей. Вот у меня,- Костя достал с полки толстую тетрадь, каждый  клиент расписан почти поминутно, - он заглянул в тетрадь,- Завтра я с двух свободен. Пойдем вместе? А то тебя там разведут, как цуцика. Я эти манцы знаю. Короче, если ты в таких делах не разбираешься, положись на тех, кто это знает. Я буду твоим торговым агентом. Договорились? Тем более, ты говоришь, там есть работы по художественной коже. Это редкость. Интересно глянуть.

Алексей Алексеевич решил, что лучше взять двух резных дракончиков. Но с ними нужно было аккуратно. Если начать таскать туда-сюда, ноги дракончиков могли обломиться. Он хотел надежно обернуть их в газеты. Так он упаковывал  перед поездкой к тете.  Аня извлекла ворох старых газет. Алексей Алексеевич заметил даже газеты на английском. С карандашными пометками. Кто-то штудировал текст.
- А это чего? - спросил он Аню.
- А это Рая учит. Им в школе рекомендуют.
- Молодец! – похвалил Алексей Алексеевич, - Что значит Одесса! К изучению языка подходят серьезно.
- Времена изменились, - сухо произнесла Аня. Она выбрала и отложила в сторону иностранные  газеты.
- А зачем ты  их убираешь? Какая разница? Даже солидно!  - спросил Алексей Алексеевич.
- Лишняя информация никому не нужна, и даже вредна, - сказала Аня.

По дороге домой тетя спросила:
- Как тебе Аня и Костя?
- Обоим нужно худеть.
- При чем тут худеть? Как тебе Костя?
- Деловой товарищ.
- Вот именно.  Еще тот великий комбинатор! А ведь он Ане не муж. Он Ани моложе на три года.
- Ну, так ей, тем более, должно быть приятно. Такой уверенный в себе товарищ,  Торговый агент, - и добавил, сменив иронию на серьезный тон, - Собственно, я против торговых агентов ничего не имею.
- А я имею, - сухо произнесла тетя, - Он продаст и купит, и снова продаст. Мастер перевоплощения. Он, наверное, этому в театре научился. Мир кулис и подмостков. А теперь Аня ему и кулисы и подмостки. У него своей жилплощади нет. Там в одной комнате в коммуналке родители и еще сестра. И никакого диплома нет. Ну, сейчас зарабатывает он неплохо. Ничего не скажешь. Так он и Аню на свою кожу совратил. Но у него никакой бумажки нет. А у Ани серьезный нормальный диплом. И стаж уже был. Работала инженером. Стабильный доход.
- Ничего себе стабильный, - усмехнулся Алексей Алексеевич, - Цены растут. Вот у Кости проще. Цены растут, и он расценки может задрать.
- У него и так расценки ни приведи господь. Он Аню уговорил уволиться и принимать клиентов. Кофе, пирожки, мелкие поручения. Добавил ей какую-то мелочевку по раскрою
- Вот на пирожках ее и разнесло.
- Дело не в этом. И кто она при нем? Принеси, подай. Прислуга.
- Семейная  фирма.
- Какая семья, такая и  фирма, – тяжело вздохнула тетя, - Рога и копыта.  У Ани рога, а у него копыта. Он у Ани не прописан. Зовет ее замуж. Значит, прописывать его надо.
- Можно и не прописывать.
- Мало того. Могли бы денег накопить чтобы в кооператив вступить. Не хочет. Зачем? Он ее в Америку ехать агитирует. Сам-то он не может. Он русский. А Аня еврейка. А кто Костя в Америке? Никто. Портной? Сколько в Америке портных! А тут глядишь и Раечке в институт поступать. Там за обучение платить надо. А у него денег хватит? Тем более, не на своего ребенка.
- Мне показалось, что с Раей у него нормальный контакт. А если хороший специалист, так проживет и без диплома, - успокоил тетю Алексей Алексеевич, я же тебе рассказывал про дочку этого художника Гриши. Там развелась, снова замуж вышла. Ничего живет. Не бедствует.
- Они вечерами английский зубрят. Тайно. Тут есть курсы. Частные. Натаскивают отъезжающих. Так они даже на такие курсы ходить боятся. Не дай бог узнают. Как минимум, клиенты разбегутся.
- То-то у них газеты на английском, - понял Алексей Алексеевич, - А почему разбегутся?
- Кому  нужен мастер, который сидит на чемоданах?

 Тетя продолжала про Костю и в трамвае. Хорошо, до четвертой станции недалеко. Но настроение у нее испортилось. На остановке вышли они одни. Пусто кругом. Только у ярко освещенного забора училища три девицы любезничали через решетку с курсантом. Курсант был смугл, с явной примесью негроидных черт.
- Три девицы под забором, пряли поздно вечерком, - усмехнулся Алексей Алексеевич
- Джентльменки удачи, - добавила тетя, - А царь, стоящий позадь забора –  орангутанг. Но не удивлюсь, если он у себя в джунглях царь или сын царя.

Костя ждал  Алексея Алексеевича у беломраморной лестницы парадного входа на выставку. Одетый как атташе, в строгую черную костюмную пару, при галстуке и галстучном зажиме. Алексею Алексеевичу стало стыдно за свой затрапезный вид. И за авоську. Но именно в ней лежало то, что привело их сюда. Заботливо укутанные в газеты дракончики. Алексей Алексеевич чувствовал себя  приговоренным. И сейчас поведут на казнь. Но Костя, невозмутим и сосредоточен, проинструктировал: на выставке, они деловые партнеры. А теперь нужно найти эту даму. Как ее? Надежду Михайловну? Говорить за дело будет Костя.

- Это Константин,  - Алексей Алексеевич представил партнера Надежде Михайловне.
- Константин Сергеевич, - добавил Костя, - Но не Станиславский.
- Очень приятно, - ответила Надежда Михайловна несколько растерянно. Она ожидала увидеть Алексея Алексеевича одного, - А я когда-то учила Лешу рисунку.
- Очень приятно. Он мне о вас много рассказывал, - важно произнес Костя. Надежда Михайловна еще больше удивилась.
- Когда же он успел? Он ведь тут не живет. А вы как я чувствую, одессит?
- Я одессит, но с Алексеем Алексеевичем поддерживаю постоянные деловые контакты.
- Деловые? Вы его коллега?
- Вроде того.
- Он мне говорил, что на заводе работает. Вы тоже? - Надежда Михайловна еще более удивленно посмотрела на смутившегося  Алексея Алексеевича.
- Нет, я на заводе не работаю, - произнес  Костя так, словно и  помыслить  о его связи с заводом - святотатство, - А то, что Алексей Алексеевич на заводе работает, так и Чехов врачом работал. Алексей Алексеевич мне о вас вчера весь вечер рассказывал. И про вашего мужа. Он ведь у него в студии был? – Алексей   Алексеевич заметил, то, что Костины слова ее муже не обрадовали Надежду Михайловну. Костя это тоже почувствовал и добавил, - Работы вашего мужа ему очень понравились.

Надежда Михайловна бросила на Алексея Алексеевича взгляд полный удивления и недоверия. Словно, если незнакомый человек уверяет, что работы ее мужа ему понравились, либо этим заверениям не стоит верить, либо это вообще не к добру.
- А вы кем работаете?  - спросила  она Костю.
 Костя посмотрел на нее пристально, помедлил и вместо ответа заметил, что в помещении жарко. Он достал из внутреннего кармана пиджака платок, поднес ко лбу, как делает солист-исполнитель  на сцене. И не успела Надежда Михайловна возразить, что в помещении поддерживается температурный режим специально для картин, по Костиному черному пиджаку скользнуло вниз нечто и с отчетливым хлопком приземлилось на паркет. И отвечать на вопрос стало излишним. На полу лежала  красная книжечка удостоверения. 

- О! Извиняюсь, - Костя быстро нагнулся, поднял выпавшее, и, пряча в карман, сказал, как бы меняя тему, - Я тут у вас видел картину Гринберга.
- Да, - сказала Надежда Михайловна, - Вас интересует Гринберг?
- Со стороны, не имеющей прямой связи с живописью. Он ведь собрался уезжать в Израиль. Говорят, хочет прихватить свои картины.
- Впервые слышу, - сказала Надежда Михайловна.
- Не слышали? Ну, он, конечно,  такое не афиширует. А вы всем без исключения даете выставляться? Вне зависимости собрались они покинуть Родину или нет? Ведь у тех, кто собрался, отношение к произведениям искусства, я бы сказал, специфическое.
Надежда Михайловна удивленно посмотрела на Алексея Алексеевича. казалось, она смущена. И он понимал, чем. Ведь отъезд и у них в семье обсуждался.
- Но ведь это к нашему делу не относится. Вы ведь, как понимаю, пришли с Алексеем Алексеевичем? – сказала  Надежда Михайловна, - Он ведь, надеюсь,  собственные работы принес? Не Гринберга?
- Естественно, - заверил Костя, -  А я друг и торговый агент Алексея Алексеевича.
- Вот как?! Даже интересно! Мы с мужем художники, но как-то без торговых агентов обходимся, - сказала она.
- Вы в Одессе живете, - разъяснил Костя, - А я представляю интересы человека, который  живет далеко и не знаком с особенностями местного  творческого рынка.
- Ну ладно, - Надежда Михайловна решила прекратить бесплодный разговор, - Пойдемте.

Алексей Алексеевич понуро влачил свой проблематичный груз вдоль залов выставки, желая провалиться сквозь землю или сбежать, и жалея, что дал твердое слово Косте не перебивать его. Он чувствовал себя статистом в плохом водевиле. Он уже ждал, что полетят тухлые яйца в его голову. Надежда Михайловна привела их в небольшую комнатенку, посреди которой в роскошном кресле, красного плюша, развалился барином тощий нездорового вида молодой человек. Кресло, банкетка и стол с гнутыми ножками были единственной мебелью в комнате. Остальное пространство заполняли картины, поставленные на ребро, начиная от стены. Так стоят книги в шкафу.

- Володя, - обратилась к сидящему Надежда Михайловна, - Это мой давний ученик Леша. Посмотри его вещицы.

Володя небрежно отложил газету, поставил на стол миниатюрную чашечку с кофе и встал. Он хладнокровно, как хирург ожидающий, пока  пациент разденется, наблюдал, как Алексей Алексеевич трясущимися руками распаковывает свои сокровища. Молодой человек неторопливо покрутил в руках одного дракончика, другого. Надежда Михайловна, поглядев на них, ничего не сказала и вышла.  Ей, наверное, стыдно за меня, подумал Алексей Алексеевич.

- Восемьсот рублей каждый, - произнес Володя.
- А не слишком? – затаив дыхание, пролепетал Алексей Алексеевич. Предложенная цена была в четыре раза выше его оклада.
- В самую тютельку,  - уверил Володя.
- Вы не поняли, -  вмешался Костя, - Мой клиент имел в виду, не слишком ли дешево.
- Клиент или пациент? - улыбнулся Володя.
- Клиент. Я торговый агент. Так что, я знаю конъюнктуру.
- Вот как! Представьте себе, я тоже знаю конъюнктуру.
- Нам предлагали гораздо больше.
- Нобелевскую премию? Так чего ж вы не согласились?
- Рынок диктует свои железные правила, - рассудительно проговорил, Костя.
- Привоз тоже диктует свои железные правила, - усмехнулся Володя, - Но мы не на Привозе.

Снова запахло  тухлыми яйцами.  Алексей Алексеевич попробовал было вставить, что он вполне согласен с ценой. Но Костя пронзил его строгим взглядом, приказывающим не ломать железные правила рынка.

- Вот именно, - сказал Костя, - Мы не на Привозе. Есть правила оценки.
- Что это вам даст? Можно набавить, но не купят, – невозмутимо пожал плечами молодой человек, - Я устроитель выставки. Я арендую помещение. Я рискую деньгами. Я эти дела знаю вдоль и поперек. От входных билетов я не расплачусь за аренду. Но деньги от билетов – это слезы. Я заинтересован, чтобы покупали. Я имею свой процент от этого. Мне не выгодно ни завышать цену, – тогда не купят,  - ни занижать. Вот они вам правила рынка.
- Положим! Какие гарантии? - спросил Костя.
- Я вам не дам гарантии, что и за сто рублей купят.
- Нет, я имею в виду страховые гарантии, - сказал Костя,  - Если работы окажутся повреждены.
- Гарантии обычные. Если экспонаты будут повреждены, я выкупаю у вас их по объявленной стоимости.
- А если  покупатель вдруг захочет  купить за большую цену? – спросил Костя.
- Вы такое видели? Покажите мне такого покупателя. У меня для него готова золотая рамка.
 - А если  предложат меньшую цену?
- Вообще – то цена твердая. Но если предложат. Такое возможно с вашего разрешения. Вы оставляете адрес и телефон, если есть. И мы с вами свяжемся.

 На обратном пути Алексей Алексеевич думал-думал и спросил Костю насчет таинственной красной  корочки. Раз он теперь с Костей в деле, он имеет право знать.
- Неважно, это к делу не относится, - туманно ответил Костя
- Еще как относится, - не согласился Алексей Алексеевич.
 - Все проще, чем ты думаешь.  Я в театре работал. В костюмерном цехе тебе не то, что корочку, царскую корону сообразят.
- Но ты с короной на голове по улицам не ходишь, а корочку при себе держишь.
- Парниша, не учите меня жить, - усмехнулся Костя, - Ты думаешь, я ее таскаю с собой? Она только на выход. Красная корочка, это как банковский билет на миллион фунтов стерлингов.  На Западе нужно показать большую купюру. А у нас  корочка важнее купюр. Можно даже не раскрывать. Иногда достаточно только вытянуть.
- Как сказал Шекспир, вся наша жизнь – театр. И люди в нем актеры, - сказал Алексей Алексеевич.
- Вот именно,  - согласился Костя, - Хотя есть и зрители.
-В тебе умер актер,
- Может быть, -  Костя был доволен такой оценкой, - Почему бы и нет? Скорее, сценарист-режиссер.

Они вышли из троллейбуса у железнодорожного вокзала. Теперь им нужно было на разные трамваи. Косте в сторону парка Шевченко, а Алексею Алексеевичу на Фонтан.  Костя напомнил:
- Если вдруг возникнут какие-то проблемы, никаких самостоятельных пируэтов. Командовать парадом буду я.

В трамвае, забыв о пляже и о Косте, Алексей Алексеевич погрузился в вычисления. Если дракончики пойдут, это золотая жила! Делать их несложно. Все-таки смущал тот факт, что профессиональный резчик, с которым он был знаком у себя в городе, резавший по заказу всякие завитушки на дверях, жил очень скромно.

Пока Алексей Алексеевич доехал до тети, он уже к мысли, что дракончиков взяли на выставку привык. Тете он больше говорил об актерских способностях Кости.  Она нисколько не удивилась. Наслышана от Ани. Та уже притерпелась к его выступлениям. Если он и  артист, то скорее авантюрист. Артист  родствен  авантюристу. На некоторые Костины фокусы тетя и сама уже успела полюбоваться. Можно вообразить, как жил Костя до Ани. Тетя полюбила Аню, полюбила Раечку и считала своим долгом охранять их семью. Что может дать им Костя?   

- Он такой деловой, а  вообразил сцену своим призванием, как институтка, – произнесла тетя с издевкой.

Тетя любила театр. Любила как зритель. И извиняла в молоденьких девушках такую слабость, как желание покорить подмостки. Но в мужчинах считала это аномалией.
- А ведь когда-то во времена Шекспира, - вмешался Алексей Алексеевич, - Женщин вообще не допускали на сцену. Все женские роли играли мужчины.
- Ну и что это были за мужчины? – усмехнулась тетя, - Не зря эта профессия считалась низкой.
- Но у нас-то есть прекрасные актеры-мужчины, - возразил племянник.
- Куда без этого. Но жить с ними, наверное, сплошное наказание. Вот такое наказание и постигло нашу Аню, - и тетя снова принялась рассказывать о Косте. 

Желание явить свой артистический дар Костю распирало. А был он обычным портным из костюмерного цеха театра оперетты. Да, несколько раз пофартило ему попасть в массовку. И это все! Дальше его не пускали. Массовка не удовлетворяла. Петь не умеет? Существенный минус? Но оперетта не опера. Не всегда нужно петь. Чтобы показать себя, Костя сочинял сам для себя маленькие монологи. Талантливые, как он был уверен. Он потом и Ане их зачитывал. Уверял, что его сценки могли украсить постановки из репертуара театра. Показывал актерам из их же труппы. Безрезультатно. И наконец, он решился. Судьба вынудила пойти на рискованный трюк.

Как-то среди груды реквизита в руки ему попала красная корочка удостоверения.  Безымянная, но внушающая уважение. Костя понимал - не велика находка. В Одессе на толкучке можно достать и удостоверение китайского императора. Но для отвергнутого артиста эта находка оказалась очень полезной. Она подвигла Костю на написание забавной интермедии. Естественно, с ним в главной роли. И вот Оксана, гример в их театре и Костина очень близкая подруга, загримировала отвергнутого гения сцены так, что мама родная не узнает.

Загримированный Костя перехватил режиссера Авдеенко прямо в перерыве между репетициями. Подловил его в театральном буфете. Характер режиссера Костя знал прекрасно. Тот считал актеров пылью, терпеть не мог, когда, при его таланте, актеры ведут себя, словно он им ровня. А технический персонал, типа Кости, он вовсе не замечал. Талантище, свирепевшее, когда его отвлекают во время еды, расположилось за отдельным столиком, поближе к буфету.

И актеры старались даже за соседние столики не садиться, чтобы не попасть в черный список. В этот день вокруг столика режиссера лег прямо мертвый круг. Когда неизвестный гражданин без церемоний подсел к нему за столик, гений не успел возмутиться, уже было набрал воздух в  легкие для  сердитого окрика, но неизвестный помаячил красной корочкой. И  воздух из гениальных легких вышел беззвучно.
 
Костя знал, что Авдеенко имеет обыкновение еще до перерыва слегка промочить горло. После этого он начинал так свирепствовать в зале, что его кидало в пот. За чашкой кофе в буфете он отходил душой и телом. Снимал очки, чтобы не запотевали. А был он близорук. Станиславский, кстати, тоже носил очки. А Авдеенко оказался близорук и в прямом смысле и в переносном. Вахтеров он игнорировал. Но в этот раз опрометчиво понадеялся на вахтера, посчитав, что вахтер на то и поставлен на входе, чтобы документы проверять. И если пропустил гражданина, значит, документ подлинный. Как кролик перед раздвоенным жалом змеи, Авдеенко оцепенел и не произвел даже робкого поползновения присмотреться к корочке.

 Конечно, Костя не знал, как поведет себя режиссер. Вдруг он попросит корочку, вдруг  возмутится. Но желание пробиться на сцену пересилило опасения, и он бесшабашно бросился в пучину неведомого. Костя, как в детективах, состроил умное лицо. Сейчас он задаст пару чекистских вопросов. А когда Авдеенко на это купится, снимет грим. И режиссер прослезится, признает, что в скромном работнике костюмерного цеха, жива искра божья.

- Поступили сведения, начал Костя, будто отдельные артисты тайком репетируют нечто порочащее наш образ жизни. Сами написали и репетируют. Уже одно, что пасквиль накропали, позорит коллектив. Что репетируют, еще хуже. И раз репетируют, значит, собираются с этим пасквилем где-то выступать.

Авдеенко оторопел и заверил, что ему ничего об этом не известно. Костя заявил, что ожидал именно такого ответа. Он, действительно, ожидал чего-то подобного. Ведь вопрос про пасквиль он высосал из пальца, сам его придумал на фоне статей о Солженицыне и диссидентах. У Кости был припасен очередной ход. Он спросил, а кто из актеров, по мнению режиссера, чисто гипотетически, мог бы в этом неприглядном деле участвовать. И сорвал чеку. Великий талант, уверенный, что по остальным  коллегам давно тюрьма плачет, чуть наклонился к Косте. На репетициях он обычно орал благим матом, а тут за столиком буфета закладывал коллег шепотком. Костя слушал и понимал, что после таких излияний снять грим для него смерти подобно. Он теперь слишком много знает. Первым делом понял, что слухи, блуждающие по театру имеют под собой почву, и что гений и злодейство вещи вполне совместимые. К удивлению режиссера, обладатель корочки помрачнел, поблагодарил за полезную информацию, сказал, что поговорит подробнее в другой раз и поспешил распрощаться.

Теперь Косте оставалось быстро нырнуть в гримерную, чтобы никто не заметил. Оксана уже ждала. Она молниеносно  вернула Костину наружность в первоначальное состояние. Но душа после таких откровений восстанавливается долго, если вообще восстанавливается. За десять минут разговора в буфете Костина душа состарилась на десять лет. Оксана, которой он признался, что его словно обухом огрели, обозвала своего друга мягкотелым хлюпиком, слепцом, не замечающим, что тут все, как пауки в банке. Тем более, этот скорпион-Авдеенко. Знает за собой грешки. Думает, что накатил варягом в Одессу и тут его не знают? Знают, как миленького. И что настоящее-то его имя Марк Гершевич, а не Марк Григорьевич. И что фамилия Авдеенко у него по второй жене, а его настоящая фамилия Зильбер? И кто-то из его родни живет в Канаде. Зильбер, да еще не одессит, да еще с такой родней, да еще любитель заложить за воротник. И при такой анкете ему дали квартиру, работу, словно он народный артист по фамилии Иванов и из семьи многодетной матери-одиночки. Вот он и мельтешит. Боится, что сожмется мозолистая ладонь, с которой он кормится, и раздавит, как комара. Летит впереди паровоза, и пищит, капает на других.

Костя не вмешивался в опереточные баталии. И до сего момента мало что знал. И за несколько минут он узнал так много, словно хватил стакан коньяка, не закусив даже лимоном. Он не ожидал такой осведомленности от Оксаны. И не ожидал ядовитой откровенности от Авдеенко. К сожалению, то, что его интермедия была исполнена на ура, теперь не имело никакого значения. После режиссерских откровений раскрыть инкогнито Костя не мог. И ходил как в воду опущенный. А Авдеенко, наоборот, несколько дней ходил на репетиции, как на праздник. И чуть разозлится на актера, предрекал ему театр в Магадане.

Вроде бы во время Костиного разговора с Авдеенко никто не обращал на них внимания. За столиками рядом никто не сидел. Но скоро меж актеров поползли разговоры. И к Косте стали наведываться за подробностями. Сначала Костя категорически отрицал свою причастность к чему бы то ни было. Но ему доложили, что театральная буфетчица его вычислила. И  Костю узнала, и расслышала, о чем был разговор. Вычислила и заложила. И печальнее всего, ни один из приходивших к Косте узнать, что там наговорил Авдеенко, не восхитился Костиным мастерством перевоплощения. Костя отнекивался. И все же, он  оказался тем, кто нерасчетливо кашлянул, вызвав лавину, несущуюся уже вне зависимости от Кости, и обросшую ворохом небылиц.

И теперь бесполезно было присягать, что Авдеенко такого не говорил. Слухи разрастались помимо его воли, и дошли до нужного уха. И Костю вызвали на ковер к директору театра. Костя пытался объяснить, что это была невинная шутка, импровизация. На манер капустника. Но времена были не капустные. Директор посмотрел на Костю печальным взглядом и сказал, что такие шутки до добра не доведут. Ни его, ни театр. И почему-то привел  совершенно неуместный пример попа Гапона. И он может шить где угодно, но только не в таком идеологически важном учреждении, каким является  их театр. Костя перевел глаза с директора на стену, столкнулся с глазами Юрия Владимировича и понял, что разговор окончен. Костин прекрасный порыв был задушен одним росчерком пера. Он вошел в кабинет с надеждой, что пронесет, а через полчаса вышел свободным человеком. Первые полчаса в качестве свободного человека он посвятил тому, чтобы отыскать мало-мальски пригодный картонный ящик, кинуть туда личные вещи. Наполняя ящик, он дошел до баночки кофе и своей любимой красной чашки с белыми кружочками. Он заварил себе последнюю в костюмерной театра  кружку кофе. Посмаковать на дорожку. И с каждым глотком чувствовал: и что-то в груди холодеет, и кофе становится горьким, и белые кружочки темнеют, и атмосфера в мастерской сгущается, словно солнце за окнами зашло за тучу.

Итак, с вещами на выход? И никто доброго слова не скажет. Еще и плюнут вслед. И черт с ними! И ладно! Руки целы. В одних кабинетах дела шьют, а он найдет себе уголок, чтобы шить кожу. Не пропадет.

Уволили и Оксану. С волчьим билетом. Ни один театр ее на работу не брал. Вдобавок кто-то заботливый капнул про Костю ее мужу. А муж ее работал на самосвале и ее оправданий, что театр, это другой, волшебный мир творческого полета, не признавал. Так что недельку Оксане пришлось гримировать себя перед домашним трюмо. Оскорбленный супруг искал встреч и с Костей. Но увидев Костю, его ручищи, остыл. Решил, что пока достаточно и профилактической работы с женой. Как бы там ни было, он предпримет усилия, чтобы Оксана больше с Костей не встречалась.

И действительно, Оксана не искала встреч с Костей. А Костя, не искал встреч с Оксаной. Подозревал, это она разболтала о нем. И тем приложила руку к его изгнанию. Насчет Оксаны Костя не слишком переживал. Единица – ноль, единица - вздор. Гораздо больше его травмировала несправедливость со стороны театрального коллектива и театральной общественности. Никого, кто бы  утешил  Костю: ты попал в передрягу, потому что тебя не поняли. Но бывшие коллеги молчали как сфинксы. Даже родители только тяжело вздыхали.

В этом месте тетя сделала паузу и подытожила первую часть рассказа цитатой из классики. При цитировании ей чаще вспоминалось что-нибудь из Маяковского. Но в этот раз подошел Тютчев.
- «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», – сказала тетя, потом помедлила и добавила, - «И нам сочувствие  дается, как нам дается благодать»

Директор маленького магазина промтоваров, хороший знакомый его родителей, взял его ночным сторожем и выделил ему чуланчик. Дверь в чуланчик из коридора, выходившего в дальний угол торгового зала. Удобно. Костины кож-заказчики не светились. И Костя  начал сторожить и шить. Магазин маленький. Чуланчик крошечный. И маленький  кабинет директора, был похож, скорее, на склад. По углам валялись какие-то коробки, свертки. Но, что примечательно, портрета Андропова на стене не было.

Однажды нагрянули с проверкой пожарные. Остались очень недовольны состоянием магазина. А уж о Костином чулане нечего говорить. Собрались было выписать протокол. Костя испугался. Он уже тут приработался. И  даже больше - прижился. Дома у родителей не разошьешься. Но директор пригласил проверяющих на чай в свой маленький кабинет. Те после чая  ушли довольные. Без протокола. А директор успокоил.

- Костя, шейте спокойно. В огнетушителях, признаться, я не силен. Но в людях я разбираюсь. Каждому свое. Шейте, Костя, на здоровье. Придет время, и я у вас закажу что-нибудь со скидкой. И передавайте привет вашей маме.

В этом самом магазине Костя познакомился с Аней. Она жила неподалеку и заходила за покупками. Сначала Костя на ее счет  никаких планов строил. К тому же, на первом плане у него стояли заказчики. Заказчики оказались оригиналами. Оно и понятно. Кто в те трудные времена позволял себе заказывать кожу? Люди при деньгах. А если люди в эпоху борьбы с нетрудовыми доходами умудрялись доходы иметь,  это уже пахнет если не кодексом, то Джеком Лондоном. Люди менялись. Не то, что в театре, одни и те же опостылевшие рожи. А шил Костя, как видно, хорошо, и обзаводился солидной клиентурой. Кстати, попадались и клиентки. И тут Костя мог бы закинуть невод. Но клиентки были поголовно дамами солидными и держали солидную  дистанцию.

Не было такого, чего бы Костя не мог сделать из кожи. Хоть куртку, хоть брюки, хоть плащ, хоть портмоне, хоть висюльку на шею, хоть небольшую плетенную плеточку из отходов материала. Встречались клиенты, заказывающие и плетки. И в любом случае в Костином исполнении выходила конфетка. Исполнялась самая фантастическая прихоть заказчика. Некоторые братки, например, заказывали в куртки специальные внутренние потайные карманы. Такой формы, чтобы уместилась, ну, положим, отвертка. Причем карманчик должен быть с секретом, чтобы и ручка финаря не светилась, и можно было его выхватить раньше, чем тот, кто стал качать права, успеет в тебя воткнуть свой. Костя, творческая натура, разработал свой неповторимый фирменный кармашек. То что, такое тайное хранилище достойно патента, это отдельный разговор. Главное, что дотошные в вопросах безопасности клиенты оставались довольны. И соответственно платили.

Но однажды явились к нему два хмурых гражданина, и заявили, что погиб, что называется, при исполнении, их кореш. И он в свой смертный час был в куртке Костиного пошива. И Косте предъявили окровавленную кожаную крутку. Костя, прямо скажем, сник. Вообразил, что начнут винтить, обвинять, что их товарищ из-за него коньки отбросил. Но, оказалось проще. Их кореш, умирая, попросил похоронить его в кожаной куртке. Но та, в которой он был на стрелке, прорезана в трех местах и кровью залита. Вот они и пришли за такой же. Чтобы не стыдно в гроб лечь. Размеры у портного перед глазами  - по старому экземпляру. Похороны завтра.

Как куртку пошьешь за день, да ночь? Волшебной палочки у Кости не было. Но отказываться он не рискнул. Попросил зайти через пару часов. Ему нужно время для работы.
- Ты не крути, - с недоверием спросил старший из  лихих гостей, -  Время деньги.  Наши два часа дорого стоят. Говори по делу. Будет куртка? 
- Будет, - заверил Костя.
- С потайным кармашком? Чтобы перышко, как он завещал, приклепать в последний путь?
- Раз завещал, будет и кармашек.
- И по размеру? Чтобы покойнику не жало и не болталось? Чтобы его жена, сука, не возбухала.
- И покойнику жать не будет, - заверил Костя, - И все будет так сидеть, что покойник будет лежать, как на банкет. И жена будет плакать, так ей понравится.
- Ну, лады, - согласился один из пришедших, - Тогда мы на тебя ставим счетчик и вопрос закрыт. Но если не подойдет, плакать будешь ты.

Костя знал, что делать. Среди его работ лежала почти сшитая похожая куртка. Тоже из черной кожи. Тоже с потайным карманчиком для отвертки. Почти такого же размера. Костя посмотрел свой талмуд: живой заказчик придет на следующей неделе. Поработать ударно - останется время на живого. В конце концов, живого можно уговорить подождать. Мертвый ждать не может. И когда минута в минуту через два часа к нему подкатили те же, практически готовая куртка уже висела на манекене. 

Хмурые парни покрутили  в руках изделие, проверили карманчик. Остались довольны. Сказали, что окончательный расчет завтра. теперь дело за вдовой. Она та еще кобра. Вдруг ей что-то в прикиде не покатит. Вынос покойника завтра в час из его хаты. Завтра в девять начнется подготовка. Так что в полдевятого Костя должен быть тут, как штык. За ним приедут. Куртку сейчас они забирают. И не дай бог куртка не подойдет.

В эту ночь Костя как раз дежурил в магазине. Спал урывками. Да и как тут уснешь, когда еще неизвестно, как сядет куртка на завтрашнего клиента. Строчил новую куртку для живого заказчика.

Безвременно ушедший жил в двухэтажном доме на втором этаже. Типичный одесский дворик, такой, что казалось, не может тут жить человек в кожаной куртке.  Народу собралось много. Костю привезли и оставили во дворе, ждать, пока не определились с  курткой. Может быть, придется смотаться, чтобы что-то подстрочить. Он ждал долго и начал волноваться. Немного успокоился, увидев несколько знакомых лиц в куртках его пошива. Наконец ему сообщили, что ни к фасону, ни к размеру претензий нет. И он может гулять. Потом с ним рассчитаются. Костя побоялся заикнуться о деньгах. В день похорон о деньгах говорить неприлично. Он их уже мысленно похоронил, списав эти потери на издержки профессии.

И тут он поникший, готовый уйти, как некормленый пес, увидел, как по железной лестнице оттуда, где лежит покойник,  стуча каблучками, спускается фифа, такая, что рот разинешь. И самое удивительное, что в расфуфыренной фифе он узнал свою Оксану. Похорошела поразительно.  В ее глазах не читалось даже намека на положенную для такого мероприятия печаль. Костю  она  или не заметила, или сделала вид, что не заметила.

Костя окликнул ее и подошел.  Оказалось, Оксана выполняла заказ, наносила последние штрихи макияжа покойнику. Она теперь по макияжной линии.  Вот так и дела идут. Покойник скучать не дают. Не жалуется. Люди теперь поумнели. Хотят видеть своего покойника даже лучше чем в жизни. А почему бы нет? Люди то прихорашиваются, если идут в театр или в гости. А последний путь важнее, чем театр. Красиво жить не запретишь. А теперь, кто красиво живет, хотят красиво и умереть. Красиво похоронить, это важно. Чтобы пришедшие на похороны потом дурного слова не сказали. На это мероприятие многие подвязаны: и плотники, и повара, и официанты, и  батюшка, и она, грешная. Так что пока смерть будет снимать свою жатву, ей жаловаться не стоит. Вот данного клиента отметелили так, что пришлось с ним повозиться.  А это все выливается в гонорар. Так что, все прекрасно. Работа не пыльная. Клиенты не капризные и не бедные. Генералы попадаются.

- Да-а, - сказал Костя, - Весь мир театр, и люди в нем актеры. Даже мертвецы, - и  заметив по улыбке Оксаны, что его слова показались остроумными, Костя спросил, не стоит ли вспомнить  за бокалом вина дела давно минувших дней.
- Не стоит, - сухо ответила Оксана, - У меня еще клиенты на сегодня. И пить мне не стоит. Рука должна быть точной, как у скрипача.

Костя рассыпался мелким бесом, что он так страшно рад ее увидеть, что это просто необходимо отметить, вспомнить былое. Раз ее тоже выгнали из театра, он готов забыть, что она сдала его в театре. Теперь они в расчете.

Оксана, усмехнулась и сказала, что Костя как был дураком, так дураком и помрет. Она его не выдавала. А вот как они узнали, что это она его гримировала? Это она пострадала из-за него, из-за его идиотского желания пробиться на сцену. Так что, кто с кем в расчете? И с дураками она дела не имеет. Дураков и без него достаточно. И у нее муж, если он не забыл, имеется. Тоже дурак.
- Но, слава богу, умирают, не только генералы, - Оксана хитро улыбнулась, - Но и генеральши.
А что до воспоминаний о давно прошедших днях, она ходит частенько в оперетту. Бывает, с мужем. Хотя муж не театрал. Впрочем, на нем свет клином не сошелся. Ей есть с кем пойти. Берет  места в первый ряд. Чтобы прочувствовали, суки, кого выгнали.

Такой категорический отказ больно уколол Костю. Он, обшивающий уважаемых людей, Оксане уже и не пара? Это обидно. Это дважды обидно. Он работает с живыми людьми, а Оксана с мертвыми. И что, работа с мертвыми оценивается выше, чем  работа с живыми? Увы, так. Не всякий живой будет заказывать кожу. Проходит и в рванье. И другое дело покойник. Родня, наследники, уж постарается обставить все пристойно. Больше у покойника трат не будет. А умирают все. Так что, у Оксаны от клиентов, наверное, отбою нет.

 Костя хотел забыться в работе, с головой ушел в пошив той самой куртки, которая теперь повисла над ним. Через день угрюмые кореша заявились и расплатились натурой: дали рулон кожи. Костя слету оценил, что такой рулон стоит не меньше трех курток. Ощущение удачи окрыляло. Костя настолько ушел в работу, что поход в туалет, откладывал до последнего. Потому что туалет находился в другом коридоре и нужно проходить через торговый зал.

Но пузырь не резиновый. По пути в туалет он в зале увидел Аню. То есть, видел он ее и прежде неоднократно. И прежде Аня  при встрече слегка улыбалась ему. Но сегодня, день закрутился особенный. От рулона кожи сердце пело. А обида на Оксану не прошла. И Костя не просто улыбнулся Ане, а проходя мимо, спросил как дела. Аня сказала, что она давно ищет хороший фирменный термос. И не может найти. И начала грузить объяснениями, что у них в КБ недавно была проверка пожарников и всем запретили пользоваться кипятильниками. Теперь нужен хороший термос. Проверка пожарников – родственные души.  и несмотря на то, что у Кости, попавшего в силки на подлете к туалету, все кипело,  и было не до ее термоса и кипятильника, он сказал, что  пожарники последние гады  и пообещал помочь. Когда же, облегчившись, он возвращался обратно, увидел, что Аня еще в магазине. Она, оказалось, ждала. Думала, что он полетел на склад за термосом. Костя посмотрел женщине в глаза и понял, что ей нужен не только термос. Снова подумал, что на Оксане свет клином не сошелся. А достать хороший термос – теперь это его задача, как и пошить куртку в срок.

Оксана невольно подсказала Косте верный путь вымещения обиды на прежних коллег. Костя с момента увольнения оперетту обходил стороной. А после разговора с Оксаной начал водить Аню, нарочно покупая билеты в первый ряд. Мог себе позволить. Почти всех артистов он знал. О многих ей мог рассказать много интересного. Частенько в зале видел Оксану. Всегда  с солидным кавалером. Но теперь он только едва кивал ей.

Время шло. Оксана не собиралась возвращаться на  Костину сцену. В примы вышла Аня. Костины клиенты сменяли друг друга. Репертуар театра не менялся. Нового не ставили. Костя знал все назубок. Водил Аню  на все. Даже на то, что она уже просмотрела. Водил назло театральной администрации.  Костя воображал как там в театре, увидев его на первом ряду, кусают локти. 

А  отношения между Костей и Аней с каждым спектаклем теплели. Он после спектакля провожал ее домой. Она поила его чаем.  Костя, развлекая хозяйку, зачитывал наизусть свои  авторские вставки к только что прослушанной оперетте, некогда театром проигнорированные. Аня его хвалила.

И вдруг на «Марице», заученной до каждой реплики «Марице», Костя услышал свою вставку, придуманный им монолог. Почти слово в слово. Тот самый, который когда-то отвергли. А теперь вставили. Не вставили, а нагло украли. Времена изменились? Теперь такие вставки допустимы?  Но теперь за такую кражу можно и ответить.

Времена хоть и изменились, но то, что в театре кругом глаза и уши, это неизменно.  Вряд ли руководство не известили, что их бывший портняжка и бывшая гримерша, в по макушку шоколаде, постоянно занимают центральные места в первом ряду. В крайнем случае – во втором. И если руководство позволило себе вставить Костин монолог, как это понимать? Решило устроить Косте подарок? Или наоборот, положило на его авторские права с большой колокольни? Когда Костя увидел, как люди смеялись, слушая монолог, он сначала был готов прослезиться, но потом был готов заплакать от обиды. Одно дело его не понимать, не признавать, наконец, выгнать. Но откровенное воровство – это  подло. Он так и сказал Ане, что он им это попомнит.
 
Аня испугалась. Может быть, он театр решил подпалить? Костя молчал. Театр оставался целым. Аня не знала, что думать. Или Костя разрабатывал другой способ мести? Но тут политическая ситуация резко изменилась. Естественным путем.

Одесса город знаменитый. Но уход в вечность знаменитых одесситов, тех, кого ретушировала Оксана, никак не сказывался на  ситуации в стране. Другое дело Москва. Там    один за другим уходили в вечность те, кого хоронили в кремлевской стене. И вот  после очередных похорон поднялось из-за этой стены солнышко перестройки, гласности и ускорения. Перестали оплевывать Солженицына. Вернули войска из Афгана. Вернули в Москву Сахарова. Стали дружить с Израилем. Встрепенулись диссиденты. Вот тут Костя заговорил о своих притеснениях, как пострадавший за правду. Но, - Аня могла вздохнуть спокойно, -  мстить театру  ему уже не было смысла.

До того, когда Костя присвоил себе титул борца за справедливость, тетино повествование шло со слов Ани. Но о дальнейшем тетя могла рассказать и от первого лица.

Аня оказалась для Кости находкой. Еже бы! Самостоятельная. С высшим образованием, надежной работой и стабильным заработком. Умеющая вести хозяйство. С двухкомнатной квартирой. С отдельным, кстати, входом с улицы. На втором этаже двухэтажного дома.  Над магазином галантереи. То есть, ни сверху, ни снизу нет соседей. И тараканов меньше и строчи себе по своей коже сколько душе угодно. И вскоре Костя застрочил.

Теперь Костины клиенты приходили и на Анину квартиру. А Костя с Аней в дни, свободные от клиентов, пристрастились ходить в театры. И вот кто-то из клиентов предложил Косте два билета на спектакль со странным названием «Дважды герой нашего времени». Ставили в так называемом малом зале филармонии. Перед спектаклем на сцену вышел  знакомый Косте по театру оперетты актер, которого в труппе звали Полтинником, и рассказал публике историю появления этого спектакля. Несколько лет назад актеры – единомышленники из разных театров объединились с тем, чтобы поставить что-то свежее. Времена были суровые. Тайком сами написали сценарий. Тайком репетировали. Даже не знали, смогут ли поставить. Надеялись, что их скорбный труд не пропадет. Придет время. И оно пришло.

 Зал заливался хохотом. А Косте было не до смеха. Среди актеров половина была из оперетты. Те самые, которые молчали в тряпочку, когда Костю изгоняли из театра. А его изгнали за гораздо меньшую вольность, чем этот спектакль. Тогда  за такой спектакль сгноили бы. А они, оказывается, именно в то время когда молчали, отдавая Костю на эшафот, тайком писали сценарий, разучивали роли. И вот поставили.

А теперь спектакль готов. И в нем тоже есть его остроты. И он снова пролетел, как фанера над Парижем.

Под занавес, когда раскланивались, на сцену вышел тот самый Авдеенко- Зильбер, к которому Костя подсаживался в буфете. Тот самый, кто стучал на своих актеров. Значит, стучал и с ними же репетировал? Вот оно как! Как удивительно устроен этот мир! В одном флаконе подлость и фига в кармане. Хотя, что удивительного? Фига в кармане, это уже шаг в том самом направлении. Значит, когда Костя разыгрывал из себя чекиста, и подводил Зильбера под провокационные вопросы, а тот божился, бил себя в грудь, мол, ни сном, ни духом, оказывается, они тайком репетировали. И как они при такой готовности к предательству, друг на друга не настучали? Зильбер – первый иуда. Вот он тут сейчас распинался, что многим для спектакля приходилось жертвовать. И Костей пожертвовали.  А если сейчас встать и напомнить ему, как Зильбер ему жизнь исковеркал? Отбрешется! Скажет, что ради основной цели приходилось жертвовать пешками.  Ошибаетесь, господин Зильбер. Костя – пешка проходная. Теперь, после всего, у него в голове созрел прекрасный сюжет.
 
Это будет повесть о его собственных, Костиных, злоключениях. Прототипом главного героя, конечно, будет он, Костя. Хотелось бы поговорить с Оксаной. У нее, досконально знавшей театральную кухню, для будущего сценария должно быть предостаточно материала. Конечно, некоторые актеры, увидев себя, обидятся. Но остальным должно понравиться, потому что, как сказал философ, мы всегда находим радость в неудачах своих друзей. Творческие идеи снова переполняли Костю. Он  кроил  на столе кожу и кроил в голове диалоги.  Зачитывал их Ане. Ей нравилось.

Но материала не хватало. И вот Костя увидел в зале оперетты  Оксану. Она опять была с каким-то очень важным товарищем. Была она и так неимоверно хороша, что рядом со своим пожухлым спутником казалась Венерой. И сидела она недалеко от Кости.  В их же первом ряду через несколько кресел. Шла в тысячный раз навязшая в зубах «Сильва». Костя беспрерывно поглядывал в сторону Оксаны. И Оксана это заметила и перехватывала его взгляды. И смотрела на него так, что Косте показалось, какая-то искорка в ней вспыхнула.

 Во время антракта, когда Аня пошла в туалет, Костя улучил момент и подошел к Оксане. Оксана не проявила радости. Она, первым делом, представила Костю своему спутнику как старого коллегу по театру. Без уточнений. Можно подумать, это не портной, а театральный деятель. Театральный деятель сразу перешел к делу: Он снова замахнулся на творчество.

- Зачем тебе это надо? – сказала Оксана, - Мало тебе было?
- Другие времена, дышится легче, - заметил Костя, как после его слов в глазах спутника Оксаны зажегся тревожный свет.
- Давай отойдем в сторонку на секундочку, - предложила Оксана. Они отошли, насколько позволяла толчея в театральном буфете. Том самом буфете, где когда-то Костя разыгрывал свою сценку. Оксана так пронзительно поглядела ему в глаза, что вспомнились лучшие моменты, - Ты, как я вижу, ничего не понял, - произнесла она неожиданно строго.
- Я все понимаю, - подчеркнуто печально вздохнул Костя, - Ничего личного. Только сценарий.
- Ничего личного?! – передразнила Оксана, - Вертел головой целый акт. Мужа перепугал.
- Это муж? – удивился Костя. Он помнил  ее мужа. Всегда полезно знать мужа своей подружки. Этот, новый годился ей в отцы, -  Небось, вдовец из твоих прежних клиентов?
- Не твое дело.
- А тот, прежний?
- Объелся груш. Я только недавно с этим расписалась, а ты тут устроил представление. Вылупился  на меня как баран.  И что он теперь подумает?
- Он, я надеюсь, интеллигентный понимающий человек. Ничего личного. Речь идет о сценарии.
- Он-то понимающий. А ты не понимающий. Времена изменились? Ничего они не изменились. Муж служит там, - Оксана указала пальцем в потолок, -  И он уж точно знает: времена не изменились. И не изменятся. Ты думаешь, напишешь сценарий, и тебя погладят по головке? Может быть, на мгновение. А потом всех вас таких резвых переловят и покажут кузькину мать, - вдруг глаза Оксаны стали серьезными, и она закончила, - Так что, давай не будем. Разойдемся,  как в море корабли.

 В этот момент Костя почувствовал, как его тронули за локоть. Аня вернулась из туалета. Она подошла сзади. Костя ее не видел. Но Оксана видела, и последние свои слова произнесла скорее для нее, а не для Кости. Костя представил женщин друг другу. Оказалось, что и Аня заметила, как Костя чуть ни свернул голову. И тоже удивилась. На том они и разошлись. Как в море корабли. Оксанин друг не подходил, ждал ее в стороне.

Костя получил второй решительный отказ от Оксаны. Но не опечалился. Эту тему с Оксаной, уволенной из театра и нашедшей свое призвание среди усопших, потом отхватившей вдовца из верхов, можно вставить в сценарий. За таким вдовцом Оксана и думать стала иначе. Мышление определяет сознание. Прекрасная тема.

После  разговора с Оксаной Костя признался Ане, что он уже не собирается связываться с государством. Предлагать себя в качестве актера, или в  качестве  сценариста, это все равно публично предлагать себя. Как предложение публичной женщины. Первое чувство, когда предлагают себя из чистой любви к искусству, требующему жертв, давно осталось в прошлом. А предлагать себя за деньги и мыслей не было. Кожа давала ему солидный доход. Он мог себе позволить писать в стол. И бичевать беспощадно.  А потом, когда выберется из этого дерьма на запад, вот тогда и раздаст всем сестрам по серьгам. Там такое оторвут с руками. Теперь он шил куртки, и параллельно сочинял. И это параллельное сочинение шло только на пользу курткам.

 Он начал с интермедий для одного актера. И актером он видел себя. Как Райкин. Райкину-то кто-то пишет. И говорят, пишет какой-то одессит. А он будет писать сам себе. Конечно, на Райкина работает целый коллектив. И суфлеры и гримеры. А Косте пришлось бы обходиться без хорошего гримера. Но он и сам мог себя загримировать. Тренировался перед зеркалом, чем поначалу забавлял Аню.

 От Ани тетя Алексея Алексеевича и узнала о Костиных прежних приключениях и нынешнем творчестве. Но тетя воспринимала Костю чересчур серьезно. Алексея Алексеевича тетин рассказ нисколько не ужаснул. Даже позабавил. Ну и что, что Костя  блефовал.  Он блефовал в пределах допустимого.



Теперь дневной график Алексея Алексеевича изменился. Пляж ушел на второй план. Обеденного перерыва хватало на море под боком. Теперь он был душой нацелен на центр города. Точнее, на выставку. После работы спешил туда. И чтобы обернуться, стал брать на стройку старый черный «дипломат» Семена Владимировича. В нем носил рабочую одежду, и плавки с полотенцем для моря. Утром на стройке переодевался в рабочее. А после работы за компанию с Мараховским поливал себя из шланга. Переодевался в чистое. И чистым и солидным с «дипломатом» ехал в город. Успевал до закрытия выставки.

Посетителей там было мало. Мертвая тишина. Он уже пригляделся и заметил, что ничего из выставленного не было продано. Суровы законы рынка. Изготовить произведение искусства, легче, чем продать. В какой-то день он встретил на выставке Надежду Михайловну. Законы рынка для всех одинаковы. Почти.  Она, опаленная судьбой,  не столь наивна. Она сама и ее Гриша ничего не выставляли. Сказала, не хотят зря напрягаться и размениваться. Посетитель нынче беден.

- А зачем вы мне тогда предложили выставить? - удивился Алексей Алексеевич.
- Во-первых, любопытно было посмотреть на ваши творения. Да и чем черт ни шутит. Вдруг купят. Бывают удачи. Вдруг мецената ветром задует. В любом случае вам хуже не будет.
- Мне показалось, этот Володя деловой человек. А вы зачем сюда ходите, если  выставка ничего не дает? Тем более, ваших работ нет? Какой интерес?
- Есть интерес. А насчет Володи вы правы. Еще какой деловой человек! - усмехнулась Надежда Михайловна, - А насчет окупаемости выставки. Это Одесса. Находим спонсоров. Много одесситов уехало. И далеко не все уехавшие последний кусок доедают. Вот некоторые из них деньжат на организацию выставки и подкидывают. Вот, например, родители моего зятя Миши. Они бывшие одесситы. Художники. Уехали давно. Не скажешь, что они там на золоте едят. Но зарабатывают неплохо. И могут выделить немного на выставку. И имеют на это желание. Любят Одессу. И помнят. И таких за границей немало. И хотят помочь как-то, чтобы город не прозябал. У многих родственники остались. Иногда они, или их доверенные лица и покупают, считайте, по дешевке, то, что приглянется. Так что, у каждого свой интерес.
- Ну, положим, что такие есть? – продолжал Алексей Алексеевич, - Но ведь, это иностранцы, валюта. Не опасно?
- Ну, это не мои проблемы. На это у нас есть деловой товарищ Володя, - хитро усмехнулась Надежда Михайловна, - Если бы это шло в обход закона, мы бы, возможно, уже на нарах загорали. Все официально. Я не сильно разбираюсь. Но могу предположить, что городское руководство от этого в выигрыше. И в доле. Нас, знаете,  проверяют со всех сторон. Естественно, искусствоведы в штатском тут появлялись. Вот ваш Константин Сергеевич, он кто по профессии?
- Не беспокойтесь,- сказал Алексей Алексеевич, но уточнять не стал.
- Как не беспокоиться? Гриша говорит, есть закон маятника. Сегодня качнуло вправо, завтра – влево качнет. - Надежда Михайловна печально покачала головой, - Мой Гриша искусствоведов в штатском вычисляет на раз. Жизненный опыт. Они, правда, ловкачи. То под посетителей маскируются, то под авторов. Гриша мне потом говорил, что и вас первым делом заподозрил. Заводил с вами философские беседы вокруг да около. И никак не мог раскусить.
- Ну, он мне льстит, - усмехнулся Алексей Алексеевич.
- И только после того, как вы ему стамеску заточили, успокоился. Даже если вы из той братии, но в стамесках разбираетесь. И не хвастун. Он скромность уважает. Я ему потом уже объяснила, что сама к вам на выставке подошла. Гришу понять можно. Вы видели его работы? Идеологического характера. Он ведь напрямую через обком работал.
- Ну чего тогда ему тогда бояться? – сказал Алексей Алексеевич.
- Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь. Он на особом контроле. Он на переднем крае идеологического фронта. А дочь в Штатах. Тут еще зять из Америки приехал. Вот Гриша и крутится, как акробат под куполом цирка. Неверное движение и конец.
- Ну, какое у него может быть неверное движение, если у него марксистская тематика?
- Так-то оно так. Но мы же с вами только что говорили, что и выставка на заграничные пожертвования, и покупают иногда за границу.
- Зять ваш покупает?
- На выставке – нет. Тут делать нечего. В прошлом году была аналогичная выставка. Выставляли такое же не приведи что. И вдруг объявляется француз. Настоящий. По-русски ни бельмеса. Ну, при нем переводчица. Интересовался исключительно деревом. С маху смел несколько деревянных работ. Тогда я тоже входила в оргкомитет. И могла переговорить с ним. Естественно, через переводчицу. Ну и свозила его в студию к мужу. И француз купил у Гриши бронзовую статуэтку. И отстегнул в валюте. Гриша так и ошалел. Шалел, нужно сказать, недолго. Звонят нам домой, и приглашают Гришу. Куда следует. Хорошо, не с нарядом приехали, и повесткой не вызывали. По-человечески. Указали там ему на ошибки. Продажа за валюту - валютная операция. Карается по закону. Незнание не освобождает от ответственности, - Надежда Михайловна печально вздохнула, - А кто знал, что Гриша статуэтку продал? Гриша, я да переводчица. Вот и делайте выводы. Ну, поскольку у Гриши связи в обкоме, он отмазался. Валюты лишился. Хорошо – не свободы,  - она улыбнулась лукаво, - А кстати, вас некоторые наши авторы за «майора Пронина» приняли. Спрашивали меня, не из тех ли вы кабинетов.
- Что во мне такого? - удивился Алексей Алексеевич.
- Ну, уж не знаю. Пуганый воробей и куста боится. Вас несколько раз видели на развале напротив Пассажа. Там, где наши художники свои картины продают. А у художников глаз наметанный.
- Ну и что тут такого? Там кто только ни ходит. А я в командировке. Ничего странного.
- Ну, если бы вы раз прошли, действительно, ничего странного. А когда регулярно, другое дело. Там ведь эти, с всевидящим глазом и  пасутся. На развале всякое продают. Из-под полы. И журналы с голыми девицами, и кассеты. Ну, вы знаете. Подсовывают буржуазную идеологию. Вот вы там и засветились. А у людей нервы натянуты. Все ждут француза. Сколько я Грише ни говорила, что я вас с ним по собственной инициативе свела. Все равно говорит, что лучше перебдеть, чем недобдеть.
-  И Гриша после всего, что с ним произошло, снова ждет француза? – удивился Алексей Алексеевич.
- Париж стоит мессы! У него теперь все мысли - раскрыть три секрета. Первый - когда мусью появится в Одессе. Второй – сколько у него в кошельке и что у него на уме. Третий – где притаился искусствовед в штатском, и что у него на уме. Даже тут чувствуется подвох. Француз приезжает конкретно к выставкам. Это о чем-то говорит? Кто-то отсюда ему дает отмашку.

Сначала  Алексей Алексеевич надеялся, что его дракончиков купят соотечественники. А теперь его надежды понемногу переключались на француза.  Надежда рождалась с восходом солнца. Но к вечеру он ехал в город навстречу разочарованию. Предъявив на входе контрамарку-пропуск, что дал ему Володя, совершал безрезультатный проход по сонным залам к своим дракончикам. Ловил на себе недоверчивые взгляды посетителей. Теперь он знал, это не посетители, а авторы. Ничего из резьбы, - а Алексей Алексеевич ее уже всю запомнил, - не было продано. И его дракончики спокойно томились на стене. Француз не появлялся. Оставалось утешиться мыслью, что если, его принимают за искусствоведа в штатском, то пусть и дальше так думают. Флаг им в руки.

 Теперь, когда он мылся на стройке, чтобы успеть на выставку,  его  расписание стало совпадать с расписанием Мараховского. Купание шло коллективно, одна струя воды из шланга на два тела. Правда, Алексей Алексеевич использовал земляничное мыло, а не хозяйственное. Оно возбудило подозрения Мараховского. Он так пристально рассматривал тело Алексея Алексеевича, что тот пожалел, что давно забросил гантели. Особенно пристально Мараховский  присматривался к балалаечной области, как он его называл. Тут, подумал Алексей Алексеевич, гантелями не поможешь. Что есть, то есть. Впрочем, стыдиться нечего.
- Что же ты за принцессу себе склеил, что моешься женским мылом? – спросил Мараховский.
- Никого я не склеил. И мыло это не женское. Я на выставку еду, - объяснил  Алексей Алексеевич.
- Да ну? Нужно на выставку мылиться? Ты мне мозги не полощи. К бабе мотаешься? Так и скажи.

У Алексея Алексеевича не было особого желания переубеждать Мараховского. Каждый, как говорят, понимает в меру своей распущенности. Так он думает - больше уважает. И теперь Алексей Алексеевич  как правило, попадал на один с ним трамвай. И до вокзала они ехали вместе. Мараховский и в трамвае не уставал твердить, что быть такого не может, чтобы  нормальный человек что ни день таскался глядеть картины. И тем более, для этого все время мылся. Каждый вечер можно ездить только к бабе. Больше некуда. Тут, конечно, и помыться не грех.

- В компании секретов нет. Колись, что там за баба, - Алексей Алексеевич отнекивался.  Но  только разжигал Мараховского, - Познакомь! Охота глянуть, что там за краля. Может, у нее подруга есть?
- А ты меня с Нинелью познакомишь? – сделал ответный ход Алексей Алексеевич, - Может, у нее подруга есть.
- Еще чего! – отпрянул Мараховский, - Нет у нее подруг. Мое дело индивидуальное.
- Вот и мое индивидуальное.

Но индивидуальное дело Алексея Алексеевича  огорчало. Ладно бы дракончиков купили.  А так он чувствовал тоску и тягу  прижаться к чему-то  теплому и нежному. Но с каждым посещением выставки он  все больше мрачнел. А Мараховскому мрачнеть было нечего. Он, как заводной, таскался к своей Нинели. И одновременно без стеснения  выпытывал, к какой крале носит Алексея Алексеевича. И в душе  Алексея Алексеевича зрело  желание увидеть эту самую Нинель. Увидеть, убедиться,  что такого и даром не надо, и успокоиться.

Как-то, приехав с Мараховским к вокзалу, он только изобразил, что идет пересаживаться на троллейбус. А сам, отпустив Мараховского на должное расстояние, пошел следом. Мараховский двинул вниз по Канатной, свернул на Кирова, прошел чуть больше квартала и нырнул под арку двухэтажного дома. Когда Алексей Алексеевич через пару минут прошел под той же аркой, во дворе никого уже не было.

Перед Алексеем Алексеевичем предстал маленький уютный одесский дворик, замкнутый старыми двухэтажными домами. Такие дворики он в детстве видел не раз. Многочисленные тетины подруги жили в таких вот двориках, с верандами, перегороженными веревками для сушки белья. Жильцов немного. Все друг друга знают. И если бы Алексей Алексеевич поспрашивал, в два счета нашел бы, к какой даме тут ходит неказистый мужичок. Спрашивать и не потребовалось. Внезапно Алексей Алексеевич услышал раздраженный женский голос,

- Мама дорогая! Нина! Опять к тебе это заезжий шлимазл пожаловал? А я только что пол на веранде помыла. Тряпку для чего положила? Может, его в тундре учили топать грязными ногами.  Сама за своим красавцем будешь убирать.
Крик раздавался с веранды второго этажа того дома с аркой, что выходил на улицу.
- Что ты рассволочилась? – последовал глухой ответ, - Уберу.

Нина, подумал Алексей Алексеевич, наверное, это и есть искомая Нинель. Так ее тут зовут для простоты. То, что он запланировал, было выполнено на девяносто процентов. Оставались последние десять – увидеть эту самую Нинель. Выйдет убирать за своим шлимазлом? Он поднялся на две ступени по лестнице, ведущей на веранду. Так ему уже кое-что было видно. Но на веранду никто не выходил.
Он выждал еще и, стараясь ступать тихо, поднялся по старой металлической лестнице на веранду. Несмотря на то, что пространство было заставлено всяким хламом, оставался узкий проход. Пол веранды еще не высох. Свежие грязные следы выдавали искомую дверь. Алексей Алексеевич превратился в ищейку. Ступал на цыпочках след в след по следам Мараховского. Достаточно было сделать три шага, чтобы разглядеть неаккуратно выведенную черной краской цифру пять на поблекшей желтой краске двери. Мужская хозяйская рука двери давно не касалась.  Наверное, что дверь, что Нинель, подумал Алексей Алексеевич.  На  почтовом ящике с цифрой пять была коряво выведена фамилия - Гончар. А над фамилией приклеены вырезанные из газет их названия. Это для сведения почтальона. «Правда» и «Известия».
 
Алексей Алексеевич вырос в коммунальной квартире. Он помнил, как соседка тетя Лида говорила, что ей советская власть такие срока  повыписывала, что теперь не заставит выписывать «Правду». Она, простая продавщица мороженного, единственная на всю коммунальную квартиру, воистину независимая гражданка. А новости она узнает от покупателей. Причем  настоящую правду и такую, какую в газетах не напечатают. Да и потом, зачем ей выписывать, если у соседей есть. На подоконнике в коридоре как раз напротив туалета, груда газет. Хочешь - читай, хочешь зад подтирай. Алексей Алексеевич запомнил это потому, что услышал тогда странные бабушкины слова, что стен есть уши.

Те времена, когда заставляли выписывать газеты, прошли. Если сейчас во время перестройки, одинокая женщина, - а она одинокая, раз к ней шляется Мараховский, - выписывает одновременно и «Правду» и «Известия», это кое-что о женщине говорит. Вероятно, для Нинели газета не только коллективный организатор и агитатор, но и опиум для народа.

- А вы кого тут ищите? - тот самый сварливый голос, что кричал про заезжего шлимазла, послышался из-за спины Алексея Алексеевича.
- Я, как видно, перепутал. Не в тот двор зашел, - потупив взор, Алексей Алексеевич стал спускаться по лестнице.
- Ха! Расскажете вашей маме за перепутал! Я за вашими цирком шапито наблюдаю, как из ложи. Перепутал он! Ходят тут с портфелями, а потом вещи пропадают!
Алексей Алексеевич был оскорблен. Он за доплату хлам с  веранды не взял бы. Он так огорчился, что даже не поехал на выставку. Надо же! Обвинили в мелком воровстве. Мараховского  не обвиняют.

И все из-за Нинели. Если серьезно, так ему эта Нинель до лампочки. Так, для душевного спокойствия. Окажись она страшилом, он бы и успокоился. Увидеть Нинель и успокоиться.  Но дракончики отнимали время, а  тетя ограничивала ему свободу маневра.
Но именно тетя  невольно подсказала ему кое-что.  Оперный театр  вошел в культурную программу, составленную тетей. И туда  тетя брала с собой театральный бинокль.

Он отпросился с работы немного раньше. Зуб заболел. Нужно сходить к врачу. А сам снова пошел в разведку. Он заскочил к тете, прихватил бинокль и двинул к дому Нинели.
Осторожно выглянул из-под арки во двор. Две девочки качались на самодельных качелях, подвешенных на толстую ветку шелковицы, растущей посреди двора. Девочки того опасного возраста, когда незнакомец, случайно оказавшийся во дворе, мгновенно регистрируется в их цепкой памяти. Пришлось ретироваться и довериться оптике. Покинув двор, он перешел на противоположную сторону улицы. Улица была практически пуста. Редким случайным прохожим до него не было никакого дела. Значит, есть возможность присмотреться. Он увидел балкон со старинной витой решеткой и вспомнил, как Мараховский жаловался, что соседка Нинели ругалась, что ей, видишь ли, в окно куревом тянет. Нинель его на балкон курить выставляла. Итак, по всем соображениям, это и есть балкон Нинели. Выйдет на балкон - будет удача. Нинель не выходила.

Бесконечно торчать напротив балкона он не мог. Чтобы не привлечь внимания он производил кратковременные осмотры балкона и белья там в бинокль. Белье исключительно женское. Следовательно, мужчины там не живут. Женское белье двух сортов. Тонкие, определенно импортные, женские трусики с различными прибамбасами: цветочек, сердечко, рыбка, птичка. А рядом привычные отечественные женские трусы  под мешковину. Логично предположить, что белье принадлежит матери и дочке. Это соответствовало рассказам Мараховского. Вероятно импортные трусики той самой Людки - шалавы. А обстоятельные и вместительные трусы и бюстгальтеры – это, выходит, Нинели. На балкон никто так и не вышел. Долго стоять и разглядывать опасно. Пусть, он так и не увидел Нинели. Но общее понятие сложилось по ее предполагаемому белью. Нинель - не газель.
.

 Теперь он возвращался позже тети. О Мараховском и Нинели он ей, естественно, не докладывал. С нею он говорил о выставке и  дракончиках. Тетя давно не верила в чудеса, на жизнь смотрела трезво, не засоряя голову глупостями, и просто поражалась  детской наивности племянника.

По мере приближения к концу командировки вектор дракончиковых надежд Алексея Алексеевича совершил полный оборот. Сначала он не смел на что-либо надеяться. Потом забрезжила надежда сорвать куш. Потом ждал француза, как мессию. И наконец, разочаровался полностью и окончательно.

В последнюю свою одесскую субботу он, как обычно, заглянув на выставку, убедился, что ничего не изменилось. Оставалось забрать своих дракончиков и вернуть их Ане. И тут он увидел лихорадочно возбужденные глаза  Надежды Михайловны. Имеются достоверные сведения, что француз в Одессе. Более того, он остановился в «Красной». Должен сегодня пожаловать. Алексей Алексеевич так долго ждал, что теперь не жалко было повременить с дракончиками и подождать час - другой прямо тут на выставке.

 И ждал он не напрасно. По залу словно пронеслось легкое дуновение, ощущаемое только теми, кто ждет долго и отчаянно. Рассеянные по залам посетители, они же авторы экспонируемых работ, двинулись к выходу. Сейчас через эти двери должен был пожаловать мессия. Спешащая в том же направлении Надежда Михайловна на ходу тихо шепнула ему: приехал. И Алексей Алексеевич влился в общее движение.

Авторская масса, вожделеющая схождения на нее благодати, накапливалась на верхней площадке широкой мраморной лестницы, у высоких белых парадных дверей особняка. Оттуда можно было узреть торжественный вход желанного гостя во храм искусств. Алексей Алексеевич увидел внизу на тротуаре мужчину. Тот стоял спиной к лестнице и музею, не отрывая взгляда от девушки, наклонившейся к открытому окошку такси. По коротким резким фразам, Алексей Алексеевич понял, что девушка с водителем не сошлась в плате за проезд. И это давало возможность обстоятельно осмотреть ее длинные стройные ноги  под короткой юбкой.  Наконец, она полезла в сумочку, извлекла купюру, пожелала водителю подавиться и, повернувшись, подарила приветливую улыбку и лучезарный взгляд своему спутнику. Спереди девушка оказалась не менее живописна, чем сзади. На ее фоне мессия даже немного поблек. Авторы выставленных работ услышали, как девушка сказала французу окей, подошла, приобняла его за талию. Авторы заглядывали в ее глаза. Глаза эти были прекрасны. Так верующие часто просят заступничества не у самого бога, а у богоматери, а то и у  Марии Магдалины. Если красавица запросто обнимает француза и говорит ему окей, может ему и словечко замолвить.

Пара стала подниматься по лестнице. Смуглая кожа, немного вывороченные и резко очерченные губы и одежда мужчины не оставляли сомнений, что под своды  храма искусства входит чужеземец. Скорее потомок арабов, чем француз. Иностранец оказался молод и хорошо сложен, высок, и длинноног. Таких любят девушки даже не потому, что они иностранцы. Но глаза! Встречающие мецената представители творческой интеллигенции с разочарованием заметили, что гость немного под мухой. Володя, организатор выставки, пробился вперед и промычал, что он вери глэд ту си ю. И на этом иссяк. Девушка повторила эти слова, чтобы было понятно, что она присутствует не ради хохмы. Неловкое молчание прервалось одним из выставлявшихся. Пожилой высокий мужчина с бравой выправкой, красивой сединой и орденскими планками на выцветшем сером пиджаке взял инициативу в свои руки.

- Ты, дорогуша, скажи ему, что тут его очень заждались, про хлеб-соль и все такое.

 Дорогуша, повела глазами в потолок, словно там, среди лепнины, был начертан перевод, и, залепетав что-то типа «май дарлинг вери вери ждут», замолчала. Француз чмокнул ее в шею и присутствующие еще больше убедились, что перевод с иностранного - это для девушки дополнительная факультативная нагрузка. Алексей Алексеевич, помнил рассказ Надежды Михайловны о Гришином прошлогоднем инциденте с переводчицей и справедливо подозревал, что основная нагрузка сегодняшней красотки не афишируется. Но удивлял ее английский. Если она послана из высоких кабинетов, то нужно владение языком на уровне высоты кабинетов. А то даже неловко за компетентность компетентных органов. А может быть, просто прикидывается, что не знает?

Пока Алексей Алексеевич размышлял о проблемах перевода, долгожданного гостя окружили работники кисти и резца. Они молчали, как затихают путники в пустыне при виде дождевой тучи. Нужные слова, тем более иностранные, затерялись в их памяти. А тема купли-продажи произведений искусства – тема тонкая, не ай лав ю. Тут на пальцах не изъяснишься. В этот драматический момент Алексей Алексеевич выдал несколько фраз на никудышном, как он считал, английском, и первым дело осведомился, понимает ли его француз. Француз улыбнулся, слегка освободился от девушки, и с радостной улыбкой человека, наконец нашедшего брата по разуму, ответил, что понимает. Девушка недовольно прищурилась, видимо, расценивая слова Алексея Алексеевича, как попытку сбросить ее с занятой стратегической высоты. Она критически оглядела большими выразительными и густо подведенными глазами неизвестно откуда выискавшегося полиглота. Ее алые губы брезгливо сжались. Алексею Алексеевичу было не до ее взглядов и поджатых губ. Он напряженно припоминал слова. Набиралось с миру по нитке: из школьного и институтского курса, и из того, что запомнилось, когда он ковырялся в документации на импортное оборудование, и  очень кстати подвернувшегося тетиного фолианта про Одессу. Набралось лишь на то, чтобы спросить, понравился ли французу город. Тот оживился и ответил, что город о кей, отель фифти-фифти. Алексей Алексеевич успел сложить в голове еще несколько фраз. Он попытался сказать, что история  Одессы начиналась с французов. Первый ее мэр родственник знаменитому Ришелье.

- О-о!? О-ля-ля, - выразительно произнес француз, покачав головой.

Эти слова породили напряженный ропот. Народ, не понимал, о чем говорит неизвестно откуда взявшийся гражданин. Но иностранное оляля свидетельствовало, что говорили о чем-то важном. Народ, истомленный долгим ожиданием, на то и томился, чтобы быть в курсе происходящего.

 Алексей Алексеевич оказался в центре кольца. Это были не внимательно-доброжелательные слушатели, какие окружают гида в музее. Люди, ощутив себя пешками в непонятной им игре, интуитивно не доверяли изъясняющемуся на непонятном языке. Алексей Алексеевич понимал, что они изгнали бы его. Но кто тогда будет переводить? Приходилось временно терпеть самозванца. На эту кралю надежды мало. Тот самый высокий седой мужчина, что назвал девушку дорогушей, взвалил на себя бремя народного контролера, и потребовал, чтобы она внимательно слушала, о чем этот субъект говорит с французом. Дорогуша согласно кивнула головой. Она, было, пожухла, поняв, что английский нежелательного субъекта за пределами ее и активного и пассивного словаря. Но доверие седого ветерана  вдохнуло в нее новые силы.

- А вы, собственно, что за личность? – вопрос прозвучал, как выпад шпаги.
- Вас, собственно, что интересует? – ласково посмотрел на нее  Алексей Алексеевич, словно не заметив резкости. Он был еще в том возрасте, когда ценится красота девушки.
- Меня интересует, шо вы за персона! – повторила девушка, еще резче.
- Я граф Монте-Кристо, - усмехнулся Алексей Алексеевич.
- Оно и заметно, - язвительно нараспев произнесла девушка.
- Если вы не довольны, переводите. Я помолчу, - с подчеркнутой покорностью согласился Алексей Алексеевич.
- Да уж нет, переводите вы. А я буду проверять, - девушка решила взвалить на себя ношу верховного арбитра.
- Хорошо, - не возражал Алексей Алексеевич, и повернулся к седому ветерану, - Говорите. Я попробую переводить.
- Теперь он уже, видите ли, попробует!- возмутился седой, -  Ишь, какой хитрожопый.  Взялся неизвестно откуда.  А как прижали хвост, в кусты? Язык проглотил? – седой задумался, соображая, что бы такое сказать французу, - Скажи ему, что…тут есть хорошие произведения.
Алексей Алексеевич перевел.
- Он правильно перевел? - спросил седой у девушки.
- Вроде того, - неуверенно произнесла она.
- Врешь! Я знаю, по ихнему хороший это гуд. А он такого слова не говорил. Сговорилась с ним!?
- Это почему я сговорилась? – опешила девушка, не ожидавшая обвинений.
- Я заметил, как вы с ним переглянулись, - седой возвысил перст, как библейский пророк.
- Сами вы переглянулись, - обиделась девушка, - Мне на ваши интересные произведения накласть. К вам пришли по культурному. Как к порядочным. А вы тут развонялись. Можем и уйти. А этого вашего графа Монте-Кристо я вообще впервые вижу. Он вместе с вами стоял. Вот вы с ним и сговорились.
- Вы уж разберитесь, кто с кем сговорился? - улыбнулся Алексей Алексеевич, которого ситуация начинала забавлять. Но девушка задала седому направление мысли.
- Вот это мы сейчас выясним, – прищурился седой, - Ты как сюда пролез? Тут солидное мероприятие. Ты как тут оказался?
-Не ты, а вы, - поправил седого Алексей Алексеевич
- Кто тебя  иностранному учил? Шпионы? Документик предъявите.
-  Это вы мне документик предъявите, - ответил Алексей Алексеевич, вспомнив Костин пример.
- У меня документ всегда с собой! Пожалуйста! Видишь колодки? А вот удостоверение ветерана, - он достал из кармана пиджака книжечку, - Девушка к иностранцу приставлена. Официально. И достаточно. А ты кто такой. Иди, гуляй!
- Нужно милицию вызвать!- подали дельный совет из толпы.
Уж коли прежде заподозрили сексота, подумал Алексей Алексеевич, пусть так и думают. Он придал больше уверенности, серьезности, даже наглости, голосу, и произнес
- Считайте, что она уже тут.
- Так шо мы тут долго будем? Будем говорить за картины, или будем капать на нервы? – раздался вопрос из толпы.

Седой стал озираться. Непонятно, искал ли он милицию или поддержку в народе. Но не нашел. Народ безмолвствовал. Народу нужен был не документик, а переводчик. Без переводчика толку не будет. Француз уйдет.

- Значит так, - седой рубанул воздух и строго посмотрел на Алексея Алексеевича, - Я говорю – ты переводишь. Слово в слово! По залам ведешь его за мной. От меня не отходить. Шаг в сторону – расстрел. А ты, красотуля, - он повернулся к девушке, - Слушай внимательно, что они друг другу лопочут. А то наговорят так, что останешься в чем мать родила.
- Хорошо! Нет вопросов! Пошли, - согласился Алексей Алексеевич.
- Первым делом покажи ему работу ветерана войны, - потребовал седой.
- Почему ветерана? – раздался недовольный ропот
- Потому что я Родину защищал. Я контуженный! - обратился седой к толпе.
- Оно и видно, что контуженный,- послышалось из толпы.
Но толпа по своей природе готова подчиняться экспансивным личностям. Контуженым тем более. Седой возглавил процессию. За ним шел Алексей Алексеевич. Француз со своей девицей шли следом. Остальные тянулись сзади. Ветеран, подошел к незамысловатому куску дерева. Торжественно произнес
- Чайка в полете!

Алексей Алексеевич успевший изучить все дерево выставки, уже был знаком с этой работой. Судя по размерам, заготовкой послужил метровый обрезок старого телеграфного столба. Не самый удачный выбор материала. Но даже над столбом можно было бы поработать основательнее и тщательнее. Папа Карло из полена Буратино сделал. Но Буратино не претендовал на изысканность форм. А уж чтобы называться чайкой, да еще в полете, изделию, не хватало ни выразительности, ни объема, ни пластики, ни оригинальности. Небрежно обработанное дерево даже фактурой не годилось  для такой птицы, как чайка. Скорее это можно назвать корчами буйного в смирительной рубашке. Но полированная металлическая табличка утверждала, что это именно чайка в полете, и никаких гвоздей. И ниже - Алексеенко П.И. Ветеран ВОВ.

 Француз осматривал произведение взглядом врача скорой, который никак не может взять в толк, отчего так скрючило больного. С таким же недоумением он поглядывал на седого, гордого культей своего изготовления, и ждал объяснений. Седой, молча, блаженствовал, давая ценителям прекрасного время налюбоваться. Алексею Алексеевичу подумалось: если бы седой написал на табличке что это автопортрет, было бы ближе к истине. Седой широко улыбнулся, сверкнув сталью во рту, и ткнул пальцем в себя. Затем нежно провел ладонью по своей работе.

- Чайка в полете! Переведи!

По его жесту француз подумает, что видит автопортрет, подумал Алексей Алексеевич. Ему захотелось, чтобы француз так именно и решил. Но, пока  Алексей Алексеевич медлил,  определяясь, как именно перевести, вмешалась красотуля.

- Ничего себе чайка, - усмехнулась она.
 Молодость безжалостна. Особенно безжалостны молодые, не доросшие до собственных детей. Им неведомо, что значит любить и лелеять свое чадо, любоваться им. Красотуля не ведала сострадания, опрометчиво считая, что допускается дискуссия.

- Что ты в этом понимаешь, сопля зеленая?! – взорвался седой, - Ты вообще кто такая?! Чтобы тут из себя строишь, вобла сушеная? Тебя к французу приставили? Вот и стой да помалкивай.
- Оно и видно, что контуженный, - обиженно фыркнула приставленная.
- Сори, - произнес француз, почувствовав, что наезжают на его подругу, и спросил Алексея Алексеевича, - Что он говорит?
- Не волнуйтесь, все в порядке, - заверил Алексей Алексеевич, и решился, - Это автор изобразил себя, - добавил он.
- О-о! – произнес француз, и оценивающе стал смотреть то на седого, то на его работу.

Седой засиял, как надраенная  корабельная медь.
- Дошло, наконец!- довольно провозгласил он.
- Да разве это чайка? Это кукиш какой-то! – девушка срывала раздражение на своем обидчике, не щадя его.
- Ты погляди на нее, - зло сверкнул глазами ветеран, - Молоко на губах не обсохло. А туда же, эксперт голожопый. Сама ты кукиш!
- Только без оскорблений, - попытался охладить противоборствующие стороны Алексей Алексеевич, - Каждый имеет право на собственное мнение. Вам нравится, ей не нравится. Вам чайка, ей – кукиш, - Алексей Алексеевич взял сторону девушки чисто из эстетических соображений. Произведение ветерана, действительно, ближе к  кукишу.
- Вот именно, - сказал ветеран, - Может она французу и  прямо краля, а по мне, так она чистый кукиш.

Француз снова спросил Алексея Алексеевича, о чем спор. Алексей Алексеевич слова кукиш перевести не смог и сказал, что спор идет об искусстве.
- Оляля!  - уже во второй раз произнес француз. Наверное, не ожидал, что русские обсуждают вопросы искусства с пеной у рта. Толпа во второй раз напряженно замерла. Из задних рядов опять потребовали перевода.
- И так ясно, - объяснил седой, - Оляля это значит понравилось.
Француз смотрел то на седого, то на его произведение, сравнивая.
- Сори? - наконец  пробормотал он смущенно.
- Ну, что, допетрил? – нетерпеливо спросил  ветеран у француза, - Это обобщенный образ. Переведи.
- Ви, ви, - пробормотал француз, не дожидаясь объяснений. По напору седого он догадывался, что назревает конфликт.

Француз был опытнее девушки и всем своим видом старался показать абсолютное одобрение произведения.
- Ну, то-то, дошло, - удовлетворенно выдохнул седой, - И скажи ему, что одно то, что это работа ветерана войны, во Франции должно цениться. У нас французских коммунистов ценят. Нормандия – Неман! Пусть покупает, я в знак фронтовой дружбы уступлю. Ну, переведи.

Пока Алексей Алексеевич думал, стоит ли это переводить, из периферии раздалось.
- Долго еще будем давиться как кильки в банке?
- Это банка не с кильками, а с кукишем, - выдал какой-то остряк.

Седой ветеран не отреагировал. Как видно, у него были проблемы не только с анатомией чаек и реакцией на критику, но и со слухом. Зато француз, уловив недовольный ропот, потух совсем.  С извиняющимся видом он сообщил Алексею Алексеевичу, что ему еще во Франции посоветовали ехать прямиком на Урал. Он так и сделал. И там, потратил практически всю наличность. Так что, увы. Денег нет. а пришел он только посмотреть. Алексей Алексеевич некоторое время думал, переводить это печальное известие, или нет. Разозлятся - снова обвинят в обмане и в сговоре. Не переводить, - может оказаться  еще хуже. Все же шила в мешке не утаишь. Он со сладкой нежностью в голосе пояснил толпе, что француз, к сожалению, все деньги уже потратил. Авторы поникли. В нищету бога верить не хотелось. Но проверить они не могли. Только седой ветеран не верил,  и, подозревая заговор, не сдавался.

- Сговорились! – снова заголосил он, взывая к народу. Но публика уразумела главное – денег нет. Уральские подробности ее интересовали меньше.
- Вы уж окончательно бы определились, кто с кем сговорился? – повторил свой афоризм Алексей Алексеевич
 Разглядев насмешку в его глазах седой заиграл желваками. Его мысль нырнула в глубины серого вещества, а там соскользнула на наезженную колею.
- Мы-то уж знаем, кто с кем сговорился! – произнес он зло и отчетливо, как генерал на плацу, - Тикают в свои Палестины. Аж пятки сверкают. Народное достояние сгребают подчистую.
 
Пока Алексей Алексеевич искал контраргументы, что француз к Палестинам не имеет отношения, а ветеран собственной персоной хотел, чтобы его кукиш сгребли и вывезли,  вмешалась девушка. Она не подыскивала деликатных оборотов.
- Это ваша-то колода народное достояние? – рассмеялась она.
- А ты, подлюка, закрой рот! - зашипел седой, - Тебя первую нужно ликвидировать как  сионистку и пособницу империализма.
 
Новая попытка возбудить гнев народных масс провалилась. Кольцо вокруг француза таяло. Заметив потерю интереса к своей персоне, француз вздохнул с облегчением и расправил плечи и, наконец, оглядел зал, пробегая взглядом по стенам и потолку. Рассыпавшиеся вериги народной любви теперь не препятствовали нормально передвигаться и осмотреть выставку из чистого любопытства. Он быстро двинулся по залам, нигде не задерживаясь и на ходу теряя приверженцев. К глубокому огорчению Алексея Алексеевича, мимо его дракончиков он прошел, не подарив им взгляда. Наиболее упертые авторы по инерции уныло тянулись за ним редеющим шлейфом. Наконец француз выдавил «пардон» и  шагнул к порогу.

- Тоже мне Нормандия – Неман, - разочарованно произнес ветеран, не отстававший от француза, -  Ишь ты, пардон. Пардон ему в задницу! Империалист проклятый!
 В это время Алексей Алексеевич увидел, как ему тихонько машет Надежда Михайловна.
- Леша, шепните французу, чтобы  он ехал с нами.

 Хотя седой не отставал, и не остывал, и при нем прямые контакты с империалистом были опасны, ради женщины, пристроившей его дракончиков на выставку, Алексей Алексеевич пошел на риск и шепнул французу: машина ждет внизу. Тот кивнул головой и коротко произнес о кей.

- Что ты ему сказал? – подхватился  ветеран, - Ты думаешь, мы пальцем деланы? Уж, что такое окей я знаю.
- Я поблагодарил его и посоветовал  в следующий раз ехать прямо сюда. Он сказал окей
- Так? - ветеран повернулся к девушке.
- Что-то в этом роде, – промямлила она неуверенно.

Алексей Алексеевич рассудил, что француз, как видно, помнил Надежду Михайловну по прошлому году. Она уже вышла из здания, француз со своей подругой, словно по ее следу, стали спускаться по лестнице. Машина стояла на парах, готовая принять пассажиров. Молодая пара резво нырнула на заднее сиденье. Основная масса обманутых в своих надеждах авторов осталась в залах. Только горстка вышла на мраморную лестницу следом за беглецами. И среди них обиженный седой ветеран. Он, как видно еще не до конца высказался.

- Били мы и ихнего Наполеона!– возгласил он, с мраморной  площадки, как с алтаря, - И Антанту. Тут в Одессе и били. Видать, не добили. Жаль этому лягушатнику не вломили, чтобы народ не дурил. Сбежал.

Алексей Алексеевич, увидев, как седой сжимает кулаки и, почувствовав, что тому снова разбушеваться, как с горки скатиться, решил, что пора уходить. Причем тихо, легко, чтобы не обвинили в бегстве. С каждой ступенью вниз из резчика-любителя и переводчика-любителя он превращался в обычного гражданина. Плохо, что на дракончиков даже не взглянули. Он забрал бы их сейчас. Но  при седом он не хотел раскрывать инкогнито и свой авторский интерес к выставке. Заберет позже. Он уже спустился, а машина Надежды Михайловны не трогалась. С переднего пассажирского сидения она делала ему машущие знаки.
- Прыгайте, - сказала Надежда Михайловна.
- Мне-то зачем?
- Прыгайте, - поторопила Надежда Михайловна

Значит что-то нужно, что-то насчет дракончиков, обрадовался Алексей Алексеевич. Он уже садился, когда за спиной раздался голос седого.
- Ни с места!
 
Осознав, что лучше избегать контактов с контуженным, Алексей Алексеевич, как мог, проворнее  прыгнул, чуть ли не на ноги девушки. Длинноногость – это внутри «Москвича» недостаток Девушка привалившись к французу, была расположена по диагонали заднего сидения и совсем не была расположена менять позу. Ее ноги мешали быстро Алексею Алексеевичу усесться в машине. Он, в сою очередь, мешал девушке переключиться, наконец,  на  основную профессию.. И ветеран воспользовался тем, что враг замешкался, и  вцепившись в дверцу,  не давал закрыть.

- Капут вам, твари продажные!– закричал он.
- Слушай ты, поц вонючий. Сам ты тварь продажная, - девушка, уже покинула храм искусств и могла не выбирать выражений
- А ты молчи, шлюха. Мы во время войны таких ликвидировали.
- Как ты уже достал! Закрой рот и дыши носом. Освободи дорогу! Крути педали, пока не дали.
- Может, ты мне дашь? Тебе же за милую душу, – зло усмехнулся ветеран, не отпуская дверь.
- Брать замучишься, за милую душу, импотент вонючий, - ответила девица.

Чтобы до ветерана лучше доходило, девушка не поленилась развернуться, перегнуться к открытой дверце через еще не усевшегося, как следует, Алексея Алексеевича. Дошло ли до ветерана? Неизвестно. Но Алексей Алексеевич за время их диалога успел осмотреть и оценить ее прекрасную молодую грудь. Миша, зять Надежды Михайловны, медленно двинул машину вперед. Ветеран, не отпуская дверцы, проскакал бочком, мазуркой рядом с машиной несколько шагов

- Закройте дверь, - посоветовал  Миша.
- Через мой труп, - произнес ветеран, намеренно  картавя, передразнивая Мишу.
- Вам хочется трупов, их есть у меня, - процедил Миша, и слегка придавил газ.
- Миша, успокойтесь, не встревайте. Кому-кому, а вам это совершенно не нужно. Кругом люди, - запричитала Надежда Михайловна, - Меня тут многие знают.

На верхней площадке мраморной лестницы, ведущей на выставку, еще оставалось три-четрые обманутых автора, безучастно наблюдающих за позорным бегством француза. На тротуаре же  несгибаемый ветеран стоял один, как перст. И мостовая  впереди была чиста от машин. На этом отрезке нужно было оторваться от преследователя. Заставить его отлепиться от ручки. Несгибаемый ветеран несколько шагов пробежал рысцой. Но дверь не бросал. Боясь, что он упадет и расшибется, Надежда Михайловна закричала, умоляя, чтобы Миша притормозил.

 Но Миша  предвидел ход событий. Он, не выруливая на мостовую, вел машину рядом с тротуаром. И через несколько метров дорогу ветерану перекрыло дерево и вынудило его отпустить дверь. Но дверь скользнула по коре дерева. Послышался  зловещий скрежет, предвещающий ремонт. Миша выругался. Зато дверь захлопнулась. Теперь экипаж машины боевой, пусть и поцарапанной, был цел и неуязвим. Седому оставалось только издали жечь беглецов глаголом.

До них доносились его крики,
 - Сионисты пархатые! -  Ишь, тут чего устраивают. Дуйте в свои палестины. Попляшете!
Он поднял каштан  с тротуара и кинул  в машину. Неприятный звук удара еще больше огорчил Надежду Михайловну
- Миша, я же вас просила. Теперь за машину Гриша меня съест, - упрекнула она зятя.  Миша молчал. Алексей Алексеевич подумал, что Мише, выросшему в Америке, не понять тещу. Ей не терпелось убедиться что с дверцей. Но выходить и смотреть, насколько пострадала машина, было опасно. Седой был рядом.
- Миша, я же вас просила остановиться,- не унималась Надежда Михайловна
- Не съест вас тесть, - мрачно произнес  Миша.

Решив, что достаточно оторвался, Миша остановился. Он обошел машину, чтобы оценить состояние двери. Надежда Михайловна тоже вышла. Они стали у пострадавшей двери. Седой, увидев смятение во вражеских рядах, стал приближаться и вынудил беглецов вновь торопливо укрыться в машине.

- Эта царапина не стоит ваших нервов, - Миша сказал.
- Ох, Миша, откуда вам знать, что тут сколько стоит, - вздохнула Надежда Михайловна.
- Если это выливается в такие нервы, я  добавлю на ремонт.
- Он добавит на ремонт! Поглядите на Ротшильда, -  печально произнесла Надежда Михайловна

Но перед беглецами вырос тупик. Самый настоящий. Улица, увы, через несколько домов упиралась в парк. Тупиком. Нужно было остановиться, развернуться и ехать назад. Во время выполнения этого маневра седой с боеприпасом каштанов настиг машину. Но он начал кидать каштаны издалека и израсходовал боеприпас впустую. Когда он оказался рядом с машиной,  ему оставалось только броситься под колеса. Как Матросову. Он не бросился, а в  досаде плюнул с остервенением на лобовое стекло. В плевке он оказался меток. Но слюна беспомощна перед техникой. Миша, включил дворник, и вода омывателя очистила стекло.

Техника может многое. Но, никакой дворник не может стереть печальный осадок с души, утешить, после крушения надежд. Хоть Алексей Алексеевич и убеждал себя, что подходит к выставке как посторонний наблюдатель, ему было из-за чего печалиться. На его дракончиков француз даже не глянул. Иллюзии рухнули. А выбираясь из-под их обломков невозможно остаться целым и  невредимым.

Нужно сказать, он был единственным в машине, чьи иллюзии разбились. Остальные были заняты каждый своим делом. Девушка, повернувшись к французу передом, а к Алексею Алексеевичу полубоком-полузадом,  нежно что-то мурлыча на ушко своему подопечному, вдавила бедного Алексея Алексеевича своими обворожительными формами в дверцу машины. Алексей Алексеевич, сейчас остро почувствовал, что такое ему, лишенному женского общества, касаться бедром крутого девичьего бедра. Как голодная собака перед столом, за которым пируют, он потупил глаза, проглотил слюну и, отвернувшись, заставил себя смотреть в окно на проплывающую за окнами красавицу Одессу.
Он усилием воли переключал свои мысли на Одессу, смотрел на проплывавший мимо город, презирая  слепцов, смеющих заявлять, что Одесса – обычный город.  Дураки! Одесса -красавица, славная своей историей и даже ставшая в чем-то законодательницей мод. Красавица, которой посвящены и рассказы, и повести, и стихи, и песни и поэмы.  Красавица, которую  называли Одессой-мамой, которую, тем не менее, многие ее дети покинули, ища лучшей доли в дальних краях. Долю может быть и нашли. Но нежнее и красивее не нашли.  Красавица, о которой ее блудные дети все равно не забывают. И, живя вдали, продолжают посвящать ей и стихи, и рассказы, и песни, и романы. В таком сентиментальном ключе старался размышлять Алексей Алексеевич, глядя на улицы города, и чувствуя, как бедро одесситки упорно возвращает его к другим мыслям.

Девушка своим нежным лепетом, предназначенным французу, отвлекала не только Алексея Алексеевича. Она мешала Мише вести машину. Миша так часто поглядывал в зеркало заднего вида, что Надежда Михайловна едва, сдерживая раздражение, сначала вынуждена была попросить зятя не отвлекаться, а потом уже конкретно барышню сзади - не отвлекать водителя. Надежде Михайловне переводчица была абсолютно не нужна. Американский зять все переведет. Учитывая печальный опыт прошлогодней встречи с французом, переводчица была даже противопоказана. Если эту фигуристую взяли с собой, потому что от француза не отлепишь, так сидела бы и помалкивала. А она из лифчика выпрыгивает.

И конечно, как и следовало ожидать, Миша загляделся и вдруг резко тормознул.
- Эй, там, за рулем, - крикнула девушка,- Не дрова везешь.
- А вы не  отвлекайте водителя, - с упреком произнесла Надежда Михайловна
- А чем я отвлекаю? – нахально заявила девушка, - Я что, глаза ему закрыла, уши заткнула? Его задача баранку крутить? Пусть крутит. Если не нравится, я могу и уйти.

 Воспитанная Надежда Михайловна промолчала, понимая, что сейчас эта пташка тут правит бал. Если она упорхнет, следом упорхнет и француз. И тогда сорвется так долго вынашиваемая операция. Надежда Михайловна молчала, насупившись. Спутница француза возобновила свои рулады. Француз блаженствовал. Миша сосредоточенно молчал. Печально молчал  и Алексей Алексеевич.

Хуже всех в машине ему. Надежда Михайловна везет француза в студию. Терпит присутствие этой вульгарной девицы. Но она имеет свой интерес. Миша ее зять, - куда деться, - везет тещу. Француз едет на сделку, которая может быть будет выгодна. Девушка состоит, скорее, солежит, при французе. Одному Алексею Алексеевичу эта поездка как машине  пятое колесо. Чего ему таскаться в Грише? Он чувствовал себя лишним человеком в этой компании. Но длинноногая девица, притиснув его к дверце, лишила его  и дара речи и воли. То есть,  остановить машину он не мог. Какой командированный, лишенный на целый месяц женской ласки, при неожиданном контакте с экстравагантными формами, пожелает оборвать этот контакт?

Вероятно, для Гриши продержаться полдня и не промочить горла, стоило труда. Он смотрел на жену, напряженный, как октябренок, перед пионерской клятвой, словно сейчас ему предстоит выполнить сальто, прогнувшись. На верстаке мгновенно появилась завораживающая глаз причудливой нездешней этикеткой бутылка коньяка. Бутылка темного стекла с загадочно темным зельем внутри. Рядом - блюдце с нарезанным дольками лимоном, и рюмки. Разбежка перед сальто, прогнувшись. И тут же на верстаке главное - несколько бронзовых миниатюр такого же колера, как бутылка. Думая о предстоящей сделке, Гриша даже слова не сказал Надежде Михайловне по поводу царапины на дверце машины.
 
Теперь переводчиком работал Миша. Он говорил с французом так бегло, что девица, первоначально презрительно скривившая губы при виде целого выводка Марксов, открыла рот от изумления. И Алексею Алексеевичу стало стыдно за свой английский. Он потерял канву разговора. И мог только догадываться по мимике и жестикуляции француза. Гришина бронза, как видно, оставила гостя равнодушным. И выкладывать валюту жаба душила. Француз потягивал коньяк, глядя при этом не на бронзовые миниатюры, а на каменных воинов, грудастых колхозниц и вихрастых Марксов. Наверное, столько Марксов и воинов на квадратный метр он прежде не видел.

С деньгами француз расставался тяжело, как с кусочком собственного тела. Все же он капитулировал и купил одну статуэтку. Сальто, прогнувшись, было исполнено. Гриша, удовлетворенный исполнением, вытянул раскладной стол и табуретки. На столе, в дополнение к коньяку, появились и нарезанный сервелат, и шпроты, и грибочки, и баночки с икрой. Сели. Девушка опрокинула стопку, и, зачерпнув большой вилкой горку черной икры, подставила под нее ладонь, чтобы не упало, и  переправила в рот.

- Лихо начинаешь, милая, - покачал головой Миша.
- Я вам не милая.
- Ну, гражданка, - добродушно предложил вариант Миша.
- Вообще-то меня Людой зовут, - жеманно улыбнулась девушка и потом занялась делом. Видно было, что она со знанием дела, смакуя, перекатывает и давит языком  икринки во рту.
- Значит, Милой. Славно начинаешь, Мила. Коньяк с икрой вприкуску - достойный дебют и очень приятное вкусовое сочетание. Я догадываюсь, что это только разминка?
- А что? Нормально. Один мой знакомый говорит, что икра – знак качества. Кто ест икру, тот  при деньгах и связях.
- Ты ешь икру. Значит, ты при деньгах и связях? – подхватил ее мысль Гриша.
- За меня не беспокойтесь. На мою долю икры хватит. И связей тоже. Могу и вас угостить. У моего знакомого этой икры выше крыши.
- А что твой знакомый, говорит, например, про салями? - Гриша кивнул головой в сторону тарелки с настроганной колбасой.
- Про салями он ничего не говорил. У него язва и давление. Салями, красная икра и шампанское ему вредны.
- Бедный, - посочувствовал Гриша.
- Конечно, бедный. Он вынужден их есть.
- Насильно что ли  кормят? Как Сахарова, через ноздрю? – спросил Миша.
- Не знаю уж как вашего Сахарова. А ему на банкетах деваться некуда, - Люда произнесла слово банкет так, чтобы присутствующие почувствовали высоту общественного положения ее знакомого.
- Артист что ли?  - спросил Гриша,
- Нет.
- А что за банкеты?
- Работа у него такая. У него в Одессе банкетов нет. Он тут от них отдыхает. И не пьет почти. Если сорвется - потом таблетки глотает. А уж как там, в Москве – я не знаю.
- Так он кто, что в Москву на банкеты ездит? – спросила Надежда Михайловна.
- Как раз все наоборот. Он в Москве живет, а сюда отдыхать приезжает. Банкеты это у него там на службе. Как он говорит производственная вредность. Зато черную икру ему можно. Он сюда черной искры чемодан привозит. Он тут ее и ест, привык, и за услуги расплачивался.
- Какие услуги? – спросила  Надежда Михайловна.
- А то вы не знаете, какие услуги нужны отдыхающим? Разные, - сказала Люда и, заметив ироническую Гришину улыбку, уточнила строго, - В театр съездит. Он человек культурный. Он и Вовке икры отстегивает.
- А Вовка кто такой? – спросил Гриша.
- Водителя ему выделяют и машину. Возит его в театр и обратно.
- Кучеряво живет твой знакомый. Кто выделяет? – спросил Гриша
- Почем я знаю. Выделяющие выделяют. Меньше спрашиваешь - лучше спишь.
- Короче, как в «Пиковой даме»: «Что наша жизнь? Икра!» – сказал Гриша.
- Уж не знаю, как там в «Пиковой даме», – усмехнулась девушка, - Но с икрой удобно. Как валюта. Вот мама делала зубы, врачу и денег дала и пару баночек. Та чуть не обписалась от счастья.
- Короче, у вас не друг, а золото, - констатировал Гриша.
- А то! - согласилась девушка, - Он каждое лето недели три тут отдыхает. Он говорит, мог бы и в Пицунде и на Лазурном берегу. Но ему Одесса нравится.
- И правильно!- подхватил  Гриша, - Наша Аркадия не хуже.
- Аркадия!? - фыркнула Люда, - Тоже мне! У него дача в таком месте - вашей Аркадии рядом не стоять.
- Это где же? – заинтересовался Гриша,- Уж я-то Одессу знаю.
- Знаете, да не все. Есть местечко. Просто так никогда не найдешь. Кругом зеленая зона. С охраной. Ему там выделяют дачу.

Девушка, почувствовав, что привлекла общее внимание своей посвященностью в тайну, сделала умное лицо. Алексею Алексеевичу показалось, что умное  выражение лица ее немного портит. Однако чувствовалось, что девушке приятно быть в центре внимания. Не обязательно из-за  красоты. Государственная тайна не менее притягательна. Девушке, определенно, хотелось похвастать знакомым. Но тайна места его отдыха требовала держать язык за зубами.  Поэтому она вместо пояснений, заняла язык новой порцией икры.

- А ты как туда проходишь, если там охрана? – продолжил расспрос Гриша
- А вам-то что? За мной приезжают. А прохожу по паспорту, естественно. Иван Сергеевич вносит меня в список на проходной. Ну, конечно, не просто так: показала паспорт и прошла. На проходной тебя обшманают, будто в ментовке. И обратно идешь - обшманают.
- Ужас! – усмехнулся Гриша.
- А то! Туда-то я, ладно, пустая иду, а обратно с сувенирами. И тут уж обязательно с ними, гадами, на проходной делись.
- Во как!-  печально покачал головой Гриша.
- А то! Зажрались, гады.  Иван Сергеевич их финты знает. Иногда дает специально из расчета на них.
- Почему же гады? – спросил Гриша, - Им же тоже хочется. Их чем в солдатской столовой кормят?
- Обойдутся, - резко сказала Люда, - Одни, значит, в тайге, другие на границе, а эти тут. Охраняя-я-ют! И вы уж за их столовую не беспокойтесь. Так они совсем совесть потеряли. Там один капитан, как-то подъехал, то де се. Тебе, мол, с Иван Сергеевичем при его годах, небось, скучно. А я Иван Сергеевичу капнула. И где тот лейтенант? В горах на границе! Вот так!
- Так ты прямо особа, приближенная к императору, - воскликнул Гриша.
- А то! – важно промычала девушка с наполненным икрой ртом.
- А как же француз? Ведь он иностранец. Про француза знают? –  Грише были интересны закоулки этого таинственного лабиринта.
- Француз, - Люда поглядела на своего спутника, сидевшего напротив. Тот уже прилично опьянел. И даже не понимал, что сейчас говорят о нем, -  С ним больше мороки. С Иван Сергеевичем куда как спокойнее. С Иван Сергеевичем все схвачено, за все заплачено. А с этим… Вообще отдельная тема. С ним знаешь, что тебя пасут. А кто пасет? Француз это у меня, можно сказать, командировка.
 Творческая командировка? – спросил Гриша.
- Какая там творческая, - сказала девушка, - Извращенец.
- Езда в незнаемое, – подсказал Алексей Алексеевич.
- Что вы имеете в виду? – насупилась Люда. Говорите по-русски, без ваших штучек. Незнаемое! Знаю я таких, вывернут все наизнанку. Мастера.  Мне с вашего француза как с козла молока. Это бывший Танькин кадр. Только Танька сейчас не в форме. Можно сказать, на заслуженном отдыхе. Вот мне его и сблатыкала. Я лично никуда про него докладывать не бегала.
- Танька это такая худенькая, маленькая? – спросила Надежда Михайловна.
- Дюймовочка! Как блоха, маленькая, а кусается, падла, как большая. Еще та гадючка! С высшим образованием, падла
 -Это что грех, высшее образование? – спросил Гриша, -  У меня высшее образование и у моей жены.
- У меня высшее образование, - вставил Алексей Алексеевич, -  И дети учатся в институте.
- Ну, с вами все понятно, и с вашим образованием, - сказала Люда, зло поглядев на него,  - И дети у вас, конечно, будут с образованием. Куда же им. А нам, бедным куда податься?
- А кто тебе мешает податься в институт? Знаний не хватает,  – спросил Гриша.
- Знаний? - зло проговорила Люда, - А кто у станка стоять будет?
- Я у своих работ не меньше, чем у станка вкалываю, - возразил Гриша.
- И кому это нужно? – сказала Люда. Ее слова задели  Гришу за живое,
- Не тебе судить. Но, чувствую, это у тебя фразочка про то, что у станка стоять,  заученная. Это кто так тебя выучил?
- А разве не так? Кто у станка стоять будет? Вот мама моя всю жизнь у станка простояла.
- Может, твой  Иван Сергеевич тоже у станка стоит? – усмехнулся  Гриша.
- Может, и стоял в молодости. Но он и без станка много пользы приносит.
- Банкетами?
- Хотя бы! Он мне много пользы приносит.
- А обществу?
- А мне что до вашего общества?
- А как твой Иван Сергеевич на твоих французов смотрит? – Гриша переправил разговор  на другую колею
- Так я ему побежала докладывать. Прямо пятки засверкали. Иван Сергеевич человек понимающий и умный. Знаете, как он говорит? Живи и дай жить другим. И я тебе Людка, говорит, жить не мешаю. Мы с тобой, говорит, как шестеренки в механизме, зацепились ненадолго расцепились. И никто никому жить не мешает. А если вдруг колесо, говорит,  в механизме заест что будет? Если заест  маленькое колесо, срежет ему зубья. Но колесико провернет, и механизм еще  будет крутиться. Хотя и с проскоками. А если заест большое колесо, механизму труба.  Так что, говорит, лучше чтобы не заедало. Ты крутишься, я кручусь, и все будет крутиться. Механизм будет работать.
- Прямо городок в табакерке, - сказал Алексей Алексеевич.
- Так вы  знаете! – воскликнула Люда, испуганно  посмотрев на  Алексея Алексеевича – А играли белого зайчика.
- Какого зайчика? – удивился Алексей Алексеевич.
- Иван Сергеич предупреждал, городок в табакерке это государственная тайна. Чтобы я никому не говорила.
- Да-а, не сносить тебе головы, – улыбнулся ее  Гриша. Но девушка не чувствовала шутки, она  нахмурилась.
- А чего я такого сказала? - наконец выговорила она, успокаивая себя, и опаской обратилась к Алексею Алексеевичу, - Если вы знаете … Я ничего такого не сказала, – она немного задумалась, как видно, вспоминая, не ляпнула ли она чего. И продолжила, уже понизив голос, - Недавно Анна Семеновна, соседка, сказала, что один фрукт за нашим домом следил. Чистый шпион, говорит. С дипломатом. Два раза  его видела. Один раз она прямо на веранде прихватила. Думала сначала, ищет, что стырить. А потом, через пару дней в окно его же заметила. Околачивается напротив нашего дома. И еще в бинокль разглядывал. Вот так. Я у тети Регины побежала спросить, за ней следили или нет. Она не заметила.
 - А кто такая тетя Регина? – Гриша пытался раскрутить маховик ее рассказа, ожидая, что новая фигура добавит красок.
- А вам то что? – девушка теперь решила молчать, но подумав, решила, что тетя Регина  не представляет собой тайны, - Это кухарка Ивана Сергеевича. Он, как приедет, кличет свою тетю Регину. Она все свои дела по боку. Ему готовит. Утром чуть свет уже мчится к нему на дачу.
- И ее пускают? – спросил Гриша
- Тоже по паспорту. Я Ивану Сергеевичу как-то предложила, чтобы моя мама ему готовила. Так он уперся. Только тете Регине доверяет.
- Так может, там примешаны и амурные дела? – предположила Надежда Михайловна.
- Какие там амурные? - презрительно хмыкнула Люда, - Тетя Регина ему ровесница. У нее внуки. Ни кожи, ни рожи. Морской конек.
- У меня тоже внуки, - сказала Надежда Михайловна.
- И чем вы похвастаете за ваши амурные дела? – с иронической усмешкой покачала головой девушка.
- Я могу объяснить ваши большие глаза только недостатком опыта, - сказала Надежда Михайловна, - А опыт приходит с возрастом.
- Тоже мне, я еще вас научу, - возразила девушка, – Мамка моя,  учит меня жить, а, как вы сказали,  в амурных делах просто дубина. И туда же. На пенсию пора. Нашла себе подзаборника.
- Это вы так по молодости рассуждаете, - сказала Надежда Михайловна
- А молодость, между прочим,  не недостаток, -  Люда скривила губы
- Но и не достоинство, - возразила Надежда Михайловна, - Молодость, понятное дело, была у каждого из сидящих за этим столом. А вот, кто как ее употребил, это вопрос.
- Никакого вопроса, - сказала Люда.
- Странно, что у вас, молодой, и уже нет вопросов к жизни, - Надежда Михайловна даже неодобрительно покачала головой.
- А нас водила молодость в сабельный поход, - продекламировал Гриша.
- О! Вторая моя мама, - Люда брезгливо скривила губы, - Ее тоже молодость куда-то мотала. По стройкам социализма. И что? Теперь сидит, обложится газетами и агитирует. Читала бы лекции своему шаромыжнику.
- Какому шаромыжнику?  - Гриша вываливал вопрос за вопросом. Теперь на горизонте возникло новое лицо.
- Которого подцепила. Какого-то не местного. Из тундры. Командировочного. Уже полгода в Одессе. У мамы ему, конечно, лучше, чем в тундре. Вот он к мамке и присосался. Захаживает. Чувствую, мылится прописаться. Рискнул даже  раз мне морали читать. Не на ту напал. Я его живо на место поставила. Теперь старается слинять раньше, чем я приду. Да он хоть уйдет, а табачищем разит.  Сморчок. А у мамки, видишь ли, любовь. Ничего не жалко. Смотрю – икра пошла в расход. А это мамка потчует своего кривозубого. Того глядишь ему еще и зубы за мою икру лечить станет.
- Сердцу не прикажешь, - сказала Надежда Михайловна, - Человек рожден для счастья, как птица для полета.
- О! Вот-вот! Нужно запомнить! Маме скажу. А то только и знает, что стоит над душой и пилит. Забодала своими моральными кодексами. Как от Ивана Сергеича телеграмму принесут, что он приедет, так она орет, как потерпевшая: извращенец, партию позорит. Если ты Людка снова к нему побежишь, пришибу!
- Я имела в виду, как раз, вашу маму, - поправила девушку Надежда Михайловна, - Разве ей не положено немного счастья?
- А кто ей мешает? Зарплата ей идет. Газеты ей приносят. Журналы всякие ей приносят. На партсобраниях выступает. Телевизор смотрит. Этот из тундры к ней на свиданки бегает. Шик!
-  Вот, когда  доживете до моих лет, - начала  Надежда Михайловна
- Никакой охоты доживать, -  перебила Люда,  и выгнула губы с отвращением, - Стать такой мымрой, как тетя Регина? Кому ты будешь нужна? Вот Ивану Сергеичу молодых подавай.
- Ну, что ж, остается позавидовать, что у твоего Ивана Сергеича, или как его, на старости есть и – икра, и то, что можно приобрести за икру, - усмехнулся Гриша.
- Не завидуйте. Ему икра не помогает. Хоть он ею объестся, хоть ею обмажется, хоть ею озолотит. Моя мама Ивана Сергеича извращенцем называет. А он, честно говоря, и извратиться по-человечески не может. Иван Сергеевич конечно, расстраивается. Но он  человек воспитанный. Не то, что мамкин шлимазл. А я не развалюсь с ним пообщаться. Месяц, пока он тут, нас потом  долго кормит. И не особенно он много требует. И чего уж точно не требует, чтобы я, как он уедет, в монастырь ушла. Он уехал - я свободна,- и добавила, - Как чайка в полете,
- А где же твоя мама шлимазла себе нашла?- этот вопрос Алексея Алексеевича интересовал. По ходу Людиного повествования  проступали удивительные совпадения.
- А вы ее спросите. Он тут, вроде, на стройке амбалит. Вот бы мою маму свести с тем обормотом, который на машину плевался. Та еще будет компания.
- Как это плевался? – насторожился Гриша, который еще не до конца  выяснил насчет царапины на дверце.
- Да был там идиот! Истерику делал, каштанами кидался, сионистами обзывался, -  доложила Люда.
- Это что за такое? – Гриша удивленно посмотрел на жену.
- Я тебе потом расскажу, - успокоила мужа Надежда Михайловна
- Требовал, чтобы все его чучелом восхищались, - продолжала Люда, - Потому что он, видишь ли, ветеран войны.
- Человек излишне болезненно относится к своей работе. Такое бывает, - попробовал сгладить углы Алексей Алексеевич.
- Нет – нет, возразил Гриша, - Это принципиальный вопрос. Сионистами - это чересчур. Сионисты при чем? При чем тут его работа и сионисты? Я положим…
- Гриша, давай не будем, - перебила мужа Надежда Михайловна, - Выпил и сиди, - и она с тревогой посмотрела на Алексея Алексеевича. Он понял ее взгляд. Боится, что в присутствии посторонних муж что-то ляпнет. А посторонних, всего двое: Алексей Алексеевич и девушка. Француз не в счет.
- Ладно, молчу, - согласился  Гриша.

Пугливый, встревоженный взгляд Надежды Михайловны породил в Алексее Алексеевиче желание доказать, что его лично бояться нечего. Что он, как раз, человек либеральных взглядов. И он пустился в рассуждения. Он начал с Маркса, которого, как зернышек, наклевался в учебнике. По Марксу, сказал Алексей Алексеевич, всякий член общества продает  плоды своего труда, не только потому, чтобы прокормиться, а из-за необходимости оценки себя в обществе. А оценка человека, то есть оценка его труда,  крайне субъективна, часто зависит от случая. Алексей Алексеевич свел речь к  импрессионистам. Их так обзывали. А признали позже. Так что обзывание сионистами - это мелочи. Сейчас обзывают – завтра признают.
 
Казалось бы, слова Алексея Алексеевича были просты, безобидны и логичны. И касались чистой теории. Но Люда, почему-то приняла их, как упреки в свой адрес.
- Вас послушать, так мне этого  контуженного и поцеловать надо, -  раздраженно произнесла она. Ну, вот и целуйтесь со своими контуженными. Нам такие контуженные правила пишут. Сами живите по этим правилам, - Люда фыркнула, демонстративно отвернулась от Алексея Алексеевича
- А мы и живем, представьте,  - сказала Надежда Михайловна.
- Знаю, как вы живете, - сказала Люда. После этих слов  Надежда Михайловна переглянулась с Гришей.

Минуту стояла тишина. Француз вконец выключился. Люда сидела букой. Потом, проворчав, что нет за столом настоящих кавалеров, способных ухаживать за дамой, она подлила себе конька, махнула еще бокальчик и закусила икрой

- Коньяк и икра способствуют ясности ума, - улыбнулся Миша.
- Во! Видно понимающего человека. Приятно, когда человек говорит, без всяких уловок и  намеков. Не то, что некоторые. Импрес – сионисты. Тоже мне! - Люда игриво улыбнулась Мише, лицо ее  снова похорошело, - Я все хотела восхититься за ваш английский. Где это вы так наблатыкались?
- Жизнь выучила, - ответил Миша.
- Вот бы меня кто так выучил.
- Уж тебе ли прибедняться, трешься вокруг иностранцев, - возразил Гриша.
- Толку от того трения.
- От трения возгорается пламя, - сказал Миша.

Алексей Алексеевич увидел, что Люда многозначительно и призывно посмотрела на Мишу.. Она прогнула спину и так повела плечами, что заскучавший француз, выключенный из беседы, вдруг подал признаки жизни.
- Если ты думаешь его на свои трюки подцепить, то зря стараешься, - сказал Гриша,- Во-первых, он мой зять. А во-вторых, он по-английски говорит, потому что в Нью-Йорке живет. А поэтому  за ним тройной надзор. Раз он иностранец, надзор от государства. Потом от меня, от тестя. И главный - от тещи.
- Нью-Йорк это звучит гордо! – не обращая внимания на Гришины предостережения, сказала Люда. На ее лице заиграла улыбка. В больших подведенных глазах запрыгали чертики, - Наверное, в Нью-Йорке жить прекрасно?
- А чем тебе Одесса не угодила? – недовольно поинтересовался Гриша.
- Да тут полный отстой. Тундра. Вечная мерзлота. Марксы сплошные.
- Даже одно то, что в Одессе есть такие красавицы, уже ставит ее в разряд самых лучших городов мира, - улыбнулся Миша, - Будь моя воля, я бы отлил памятник типа «Рабочий и колхозница» только в  одесском варианте. И за модель бы взял вот эту пару, - Миша указал на француза и девушку. Девушка  в который раз не почувствовала иронии. Поэтому даже не скрывала, что  польщена.
- Вот это был бы прикол, а то  все Марксы, и Марксы – она одобрительно улыбнулась, - А что я от них поимела? Призрак коммунизма?
- Не всем все иметь, - сказал  Миша - Вот твой друг из Москвы имеет все? У него коммунизм без призраков? И тебе от его коммунизма перепадает. Ты на пути к коммунизму.
- Молодым нужно дерзать, выдумывать, строить, а не нудить и жаловаться, - сказала Надежда Михайловна, - Молода еще жаловаться.
- Я, к вашему сведению, до восьмого класса в балетную студию ходила и художественной гимнастикой занималась, – отчеканила Люда, - И в школе в кружок рисования ходила.
- Творческая натура, - сказал Гриша.
-  А то! Я и сейчас шпагат могу сделать, мама не горюй!
- То-то я и вижу, что у тебя юбка так устроена, - сказал Гриша, - А, между прочим, шпагат тебя научили делать в нашей советской бесплатной спортивной секции. И за это скажи спасибо товарищу Марксу
- Ага, -  Люда повернулась к каменным истуканам -  Спасибочки, товарищи Марксы за шпагат, - она посмотрела на Мишу, - Так вы серьезно насчет памятника?  У нас, кстати,  некоторые девочки художникам позировали. Так что, если надо…
- Вы не вписываетесь в фактуру, – решила за мужа, Надежда Михайловна, - Мне кажется,  ваш француз уже готов. Вам уже пора.


Коньяк был выпит, икра съедена. Сделал дело – гуляй смело. Но француз мешком сидел на табуретке и не мог гулять. Алексею Алексеевичу тут делать было вовсе нечего.  Предполагая, что Миша повезет француза и его принцессу в город, и сможет его захватить прицепом, он стал прощаться первым. Но Люда и не помышляла уходить.
- Вот что, давай-ка поднимай своего друга и тащи к машине, - решительно заявила Надежда Михайловна, - Сеанс черной икры окончен.
- Тю, - сказала Люда,- Что я лебедка, его тащить? Он к вам приехал. Не ко мне. У вас тут мужчин достаточно. Что же вы слабый пол напрягаете?

Миша и Алексей Алексеевич подняли француза и запихнули в машину на заднее сидение
- Он сейчас еще чего доброго обрыгается, - предупредила опытная Люда.
Миша быстренько принес из студии дерюжку и протянул Люде.
- Садись, придерживай его. Прикрой вот этим. Машина не казенная.
- Он, чего доброго, меня обрыгает! – она повернулась  к Алексею Алексеевичу и озарила  его  нежданной лучезарной улыбкой, - Слушайте, садитесь с ним рядом.
От столь невообразимой наглости Алексей Алексеевич онемел. Она ему только-только  гадостей наговорила. А теперь предлагает опекать француза?
- Вы, девушка, как видно забываетесь. Я вам слуга? Соображайте, что говорите, - через силу выдавил  он с металлом в голосе
- А я что ли слуга? – заявила Люда, - Чего мне ехать рядом с таким? – и добавило жалостливо, - Я, когда выпью, на заднем сидении укачиваюсь.
- Нет уж, садись, - строго произнес Миша, - Ты находишься при исполнении. Ты с ним сюда приехала, ты с ним и уедешь. Иначе я твоего любезного сдам куда надо. Думаю, у тебя  тогда появятся проблемы, - сурово предупредил Алексей Алексеевич.
- Теперь, выходит, я крайняя, - нахмурилась Люда, - Мне за какими гостинцами было сюда мотаться? Это вашему тестю нужно было свою статуэтку продать. Поили его, полили,  а теперь, Люда, вези?
- Садись! –  рявкнул Миша.
- У вас в Америке так с дамами разговаривают? – печально усмехнулась Люда и  неохотно подчинилась.

Весь обратный путь до «Красной» француз дремал, постоянно повторяя попытки положить голову на плечо своей спутнице. Она уже не мурлыкала. Сидела, насупившись. Отталкивала француза, обзывая лягушатником. Наконец ближе к центру успокоилась и решила пойти на мировую.
- У вас там, в Америке, небось, машины покруче? – спросила она.
- Всякие, - неохотно ответил Миша.
- А у тебя какая? Небось, «Мерседес»?
- Я тебе не ты. И у меня  не «Мерседес»
- А вот если я приеду в Америку, могу я там купить хорошую машину?
- Ты сначала приедь, - усмехнулся Миша.
- И приеду. Адресок черкни. Приеду.
Каменные изваяния у входа в гостиницу, многое повидавшие на своем веку, стали свидетелями, как двое мужиков извлекли из машины третьего, и поволокли к двери. А девушка, шедшая следом, несла что-то завернутое в газеты.
-  В таком виде посетителей пускать не положено, - пузом перекрыл вход служащий гостиницы в бордовом  форменном костюме.
 
Алексей Алексеевич не ожидал  дружеского приема. Но теперь перед тащившими стал вопрос, куда пристроить тело. Их даже в дверь не пускали. Люда быстрым движением сунула уже заготовленную купюру за атласный лацкан форменного пиджака, и хозяин пиджака, сменив гнев на милость, вдруг с участием сказал, что иностранец, видно, не выдержал нашего гостеприимства. Пустили. Был выдан Ключ. Служащий назвал девушку Милочкой, проводил до номера, сам отпер и услужливо открыл дверь, вошел, огляделся и легким движением ладони снял  пыль со стола.
- Ну, Милочка, если что - позовете, - сказал он, убедившись, что ничего ему больше не перепадет, и ушел.  Алексею Алексеевичу оставалось размышлять, знал этот товарищ ее имя или это было просто ласковое обращение.

- Его первым делом в ванную надо, чтобы не обгадил комнату, - командовала Люда,- Вот сюда.
Они провели француза в совмещенный санузел. Руководила Люда. Пока Миша и Алексей Алексеевич держали француза под мышки, она сняла ему туфли. А при стягивании брюк француза вырвало. Досталось и французовым брюкам и Люде, и даже перепало Алексею Алексеевичу и Мише. Девушка злобно выругалась, отбросив приличия.

- Теперь платье хоть выбрось, половая тряпка, -  раздраженно сказала она. 
Она стянула   брюки француза. Затем деловито извлекла из бумажника, купюры, и сунула их за бюстгальтер. Брюки швырнула в угол санузла сторону. По кафелю потянулась вонючая полоса, цвета опавших листьев.
- Это за вредность, за мои муки и траты, - пояснила она удивленному Алексею Алексеевичу, - Такого уговору, что мне с ним ездить к вам, волочь его обратно, платить за него на входе, и убирать еще его блевотину, - такого уговору  меж нами не было. А за то, что обрыгал мне платье, с него вообще по тройному тарифу. У него, гада, снега зимой не допросишься. А чем разжиться? В кошельке ветер. Он вашему Грише почти все спустил. А со мной еще не рассчитался. Смоется и не заплатит. Эти гады думают, что они тут хозяева жизни,  им тут все позволено. Напьется, как свинья, а потом  возьмет и заявит, что ты его обокрала. И объясняйся потом. От них всякое жди.
- Наша служба и опасна и трудна, - усмехнулся Алексей Алексеевич.
- Это вы про себя пойте.
- Про меня? – спросил Алексей Алексеевич.
 - Только не надо тут танец маленьких лебедей  танцевать. Не первый раз замужем. Вы  ксиву свою хоть съешьте, она и в желудке засветится. Чуть где иностранец, ваша братия тут как тут. Как вороны, - и она обратилась к Мише, указывая на Алексея Алексеевича, - А вы, товарищ из Нью-Йорка, осторожнее. Проверяйте, с кем водитесь.
Миша не промолвил ни слова. Француз, уже надежно оседлал унитаз. И Алексей Алексеевич решил, не задерживаться и оставить его на попечение Миши и девушки.
- Ну что он там? Скоро он? - спросила Люда, затирая пятна на платье влажным полотенцем, - У меня мочевой не резиновый.
- Теперь уж жди, - сказал Миша.
 
Намокнув, ее тонкое белое платье стало просвечивающимся, что позволяло теперь различить на белых трусиках девушки какую-то цветную завлекушку, то ли птичку, то ли сердечко, такую же, как на балконе  у Нинели. Вот она  ее просвечивающаяся ксива, подумал Алексей Алексеевич.

- Как в  город в таком виде выйти? – сказала Люда, - Миша, слушайте,  вы меня домой не подбросите? Я тут рядом живу, на Кирова.
Миша, молча, держал француза за плечо.
- Ну что, долго ждать?  - снова спросила Люда, - Мне мой мочевой нужен здоровым.
- Христос терпел и нам велел, - сказал Миша
 - Мне он ничего не велел, - сказала Люда, она шагнула в ванну, задернула шторку, и мужчины услышали журчание.
- Тебе тоже, - сказал Миша, - Ты просто не расслышала.
- Смелый ход, - сказал Алексей Алексеевич, весело поглядев на Мишу, - Ну, пока, разрешите вас покинуть.
 Он  шел по гостиничному коридору на выход с чувством непомерно перевыполненного долга, и думал, что чувство выполненного долга прекрасно, а вот чувство перевыполненного долга ужасно неприятно. Чувствуешь, что ты себя напрасно израсходовал.

На Пушкинской его успокоил ласковый осенний свет. Что теперь? Пойти на выставку взять свои работы? Настроение пропало. Он пошел пешком вверх по Пушкинской к вокзалу, как когда-то мальчишкой возвращался из художественной школы. Листья, словно  наслаждаясь своим затяжным спуском сквозь теплый воздух октября, мягко ложились на асфальт.

На следующий день Алексей Алексеевич после работы пришел на выставку, чтобы забрать своих дракончиков.  Залы были пусты.
- Тут возникла проблема, - потупился Володя, - Днем приходила Надежда Михайловна. Просила меня вам вещи не отдавать, пока вы с ней не поговорите. Даже ваш адрес взяла. И оставила свой телефон. Вы ей можете сейчас отсюда позвонить.
- А в чем дело?  - спросил Алексей Алексеевич.  Его дни в Одессе подходили к концу. А тут непредвиденная затяжка. Но, может быть, Надежда Михайловна нашла покупателя?
- Я не знаю. Она мне не сказала. Но сказала, что очень важно.
Трубку взяла Надежда Михайловна. Есть очень серьезный разговор. Но не телефонный. Она попросила подождать ее выставке. Она немедленно  выезжает, муж подбросит. Алексею Алексеевичу, оставалось  ждать.

- Алеша, скажите, что там случилось в гостинице? – спросила Надежда Михайловна.
- Ничего не случилось.
- Нет, я вас прошу, объясните подробно, что там произошло
- Да ничего не произошло. Что вас интересует? Выгрузили француза. И все. А что?
 - Француз был в каком состоянии?
 - С ним случилось что-то?
- С ним, слава богу, ничего. Он как себя вел?
- Абсолютно ничего не соображал. Еле ногами перебирал. Мы его под белы ручки привели. А что случилось?
 - Вы его к гостинице подвезли?
- Да.
- А в номер как его доставили?
- Приволокли. Я и ваш зять. А Люда несла то, что он у вас купил. А что, пропала статуэтка?
- Про статуэтку не знаю. А что дальше?
-  Положили отдыхать на пуховую кровать.
- А дальше?
- А дальше все. Нет, его еще до того, как положили, его вырвало. А эта красавица  все его деньги присвоила, да еще жаловалась, что мало. Сказала, что это она взяла за свою работу. А что случилось?
- А дальше случилось?
- Дальше я ушел. А в чем дело?
- А эта девица?
- А эта девица там осталась.
- А Миша?
- Ну, когда я уходил, он еще там был. Он еще держал француза, чтобы с унитаза не слетел. А в чем дело?
- Эта девица утверждает, - Наталья Михайловна помедлила, - что Миша … пытался ее в гостинице изнасиловать. Мы еще не успели уехать из студии. Вдруг она является с каким-то своим дружком. Так, мол, и так. Откупайтесь, а не то заявлю в милицию.
- Ее-то насиловать?! – усмехнулся  Алексей Алексеевич, - Не верится. Девушка без предрассудков.
- Поди, докажи. Мише это нужно? И так у него дела тут крутятся на грани риска.
- Что значит на грани риска? – удивился Алексей Алексеевич. Надежда Михайловна поглядела на него взглядом полным отчаяния. Она помедлила, но, видно, подумала, чтобы добиться помощи, придется объяснить.
- Он тут ищет интересные художественные работы.
- Как француз?
- Примерно. Но не бойтесь, все законно. Но для милиции обвинить во всех смертных грехах – раз плюнуть.
- Так чего же ему у Гриши не купить?
- Гришины работы не то, что ему нужно. Мы отклонились. Мише, вы понимаете, нужны эти приключения? С этой девицей. У него нет советского паспорта. Он для милиции американец. А милиции только дай порвать. Для милиции ее заявление такое счастье. Им только дай прицепиться. Миша теперь временно у друга, чтобы его не нашли. Но, вы же понимаете. Захотят - найдут. Мне кажется, у этой девицы с  милицией теплые отношения.
- Молодая, красивая, белая. Видно паспорт пришла получать, - усмехнулся Алексей Алексеевич
- У вас же, как мне показалось, есть связи. Ваш Константин Сергеевич.
 
Даже, когда она прочитала на лице Алексея Алексеевича неподдельное удивление и немного сникла,  надежда в ее глазах еще теплилась.
- Ну, извините, что я так навязчива. Поговорите с Константином Сергеевичем. Давайте, сейчас поедем. Муж подбросит. А ваши работы никуда не денутся, как за каменной стеной.
 Алексей Алексеевич почувствовал в этих словах отголоски ультиматума. Надежда Михайловна может сказать Володе, не отдавать ему дракончиков.
- Ну что же, - вынужден был согласиться Алексей Алексеевич, - Давайте так. Вы же понимаете, я не могу везти вас к нему в квартиру. Поговорим на нейтральной почве. В парке Шевченко вам подходит? – Костя жил недалеко от парка.
- Мне выбирать не приходится,-  вздохнула Надежда Михайловна.
Надежда Михайловна и Гриша остались ждать его на лавочке в парке. Заложники-дракончики служили гарантией, что Алексей Алексеевич подключит всемогущего Костю, товарища с красным удостоверением.

Пока ехали к парку, пока Алексей Алексеевич шел к Косте, он включил механизм своих аналитических способностей на полные обороты. Костя и сам заинтересован вызволить дракончиков из выставочного плена. Алексею Алексеевичу вот-вот уезжать. И дракончики могут остаться Костиной проблемой. Легко догадаться, что если сейчас не вернуть дракончиков, то потом, без автора, сдавшего их, все будет гораздо сложнее. Алексей Алексеевич понимал, что разговор с Костей будет не из приятных. Что он скажет Косте?  И что ответит Костя? Он еще тот лицедей, но не волшебник.

Но есть один ободряющий нюанс! Пока Люда рассказывала о своих воззрениях на жизнь, Алексей Алексеевич уловил странные совпадения. Первое совпадение: Мараховский как-то сказал, что Нинелину дочку, белобрысую шалаву подзаборную, зовут Людкой. И эту зовут Людой. Ну, это еще ни о чем не говорит. В Одессе много Людок. И белобрысых шалав достаточно. Допустим, это ни о чем не говорит. Но есть второе совпадение. То, что говорила Люда про свою идейную маму очень похоже на то, что говорил Мараховский про Нинель. Третье совпадение. Заезжий  шлимазл Людиной мамы напоминает Мараховского. А трусики с птичкой? Конечно, и это не улика. Но, все-таки. Пятое уже более весомое совпадение - черная икра. Шестое совпадение - Люда сказала, что за ее домом следили. Живет Люда, как она сказала, на Кирова,  недалеко  от гостиницы. Нинель тоже.  И это уже намного теплее. А когда имеешь целый букет таких совпадений это уже что-то.
 
Короче, нужно двигать к Нинели! Даже если совпадения случайные, и Нинелина Люда – не эта, Гриша и Надежда Михайловна убедятся, что ради них стараются. Помимо всего прочего, доведется, наконец, лицезреть эту загадочную Нинель. Алексей Алексеевич продумал план: Костя сунет Нинели красную книжечку и предупредит, как это делают в кинофильмах про чекистов, чтобы ее непутевая дочка не глупила. В фильмах непутевые  девушки после подобного разговора становились как шелковые.

Дверь открыла Аня. Алексей Алексеевич сказал, что хочет поговорить с Костей  наедине.  Костя помрачнел. Видно почувствовал, что с дракончиками проблема. Но по мере того, как он слушал  Алексея Алексеевича, лицо его прояснялось. Наконец, он сказал.

- Гарантий нет, но дело решаемое. И вот что, мы пойдем другим путем. Таких девушек, убеждает не красная книжечка, а нечто иное. Так что облечемся - ка мы с тобой в кожаные пиджаки. У меня есть готовые. И на тебя и на меня найдется. А корочку можно взять на пожарный случай.

Алексей Алексеевич предупредил, что  Косте придется все сделать одному. Сейчас там в гостях должен быть ее шлимазл, с  его  бетонного узла. Так что, Алексею Алексеевичу  к Нинели ходу нет.
- Я и буду делать один. А ты в массовке. Загримирую так, что родная мать не узнает, - Костя уже вошел в азарт, - Лучше расскажи  мне как можно подробнее про эту Нинель.

Алексей Алексеевич сообщил все, что знал. Людка-шалава из-за которой возникли проблемы, может быть еще не вернулась домой. Она обычно шляется допоздна. А ее мать Нинель Петровна, женщина, должно быть, законопослушная. Выписывает центральную прессу. Пригрела командировочного, нынешнего коллегу Алексея Алексеевича. Звать командировочного Мараховский Иван Никодимович. Он неказистый, невысокий, сухощавый, пьющий, хвастливый и недалекий. Он откуда-то с Урала. И еще, может быть важно, Людку- переводчицу почему-то очень испугали слова «городок в табакерке». Про такой рассказ она не слыхивала. Для нее городок в табакерке – что-то другое. Что именно, Алексей Алексеевич не знал.

- Вы куда вырядились? – в Аниных глазах вспыхнула тревога.
- Прогуляемся. Нужно размять ноги, промять кожу, - Костя указал на куртку, - Проверить, чтобы не жало и не терло.
- Это в смысле пора по бабам? – Алексея Алексеевича даже позабавило, в какую сторону вильнули Анины мысли.
- За кого ты нас принимаешь? Мы порядочные семейные люди.
- Боюсь, ваши прогулки  добром не кончатся, - вздохнула Аня, - Ты подумал, как твои прогулки  могут аукнуться Алексею?
- Все будет тихо, мирно  и благопристойно. Я чту уголовный кодекс, - Костя улыбнулся и приложил руку к черной коже куртки на уровне сердца.
- Не ищи того, чего у тебя нет, - Анина печальная улыбка застали их уже в дверях.

Перед приунывшей пожилой парой в парке Шевченко Костя и Алексей Алексеевич предстали в полной боевой готовности. Более того, крутка из мягкой черной кожи обняла Алексея Алексеевича, как родная. Он о подобной и не мечтал. При его зарплате, запросах жены и детей не мог позволить. А теперь, хоть на некоторое время, почувствовал себя суперменом.

Костя заявил пожилой паре, что, коли его позвали решать проблему. Решать он будет так, как считает нужным. Нервных просят не встревать и ждать в машине. А гарантии теперь и сбербанк не дает.

Уже стемнело. Когда стали приближаться к месту, Костя попросил ехать, как черепаха, чтобы он оценил обстановку. Алексей Алексеевич указал дом Нинели. Костя попросил проехать дальше арки и остановить не под фонарем, чтобы машина не бросалась в глаза. Гриша и Надежда Михайловна остались ждать в машине, а десантная бригада вышла и осмотрелась. В окне Нинели горел притушенный свет. Наверное, кайфуют в уютном свете торшера.

Перед аркой Костя остановился, достал из кармана какие-то причиндалы. И через секунду Алексея Алексеевича выросли усики, и появился шрам на щеке. А у Кости выпятились губы и раздались ноздри. Костя знал дело.
- Как-то шли на дело я и Рабинович, - промурлыкал Костя, и голос его прозвучал глуше, чем прежде.
.
Ночные гости неслышно поднялись на темную веранду. Костя позвонил. Открыли не сразу. Видно, милуется со своим Мараховским, подумал Алексей Алексеевич. И когда Костя во второй раз жал кнопку звонка  до победного, так, что и мертвый проснется, Алексей Алексеевич почувствовал удовлетворение. Открыла женщина. За ее спиной слабо освещенный маленький коридорчик, а дальше кусок комнаты. Лицо женщины оставалось в тени. Алексей Алексеевич так долго желавший, посмотреть, хороша ли она настолько, чтобы завидовать Мараховскому, не мог  определиться. Темно. Хотя, должна быть хороша, если ее дочка та самая Люда - переводчица. Мараховского не было видно. Он сидел, наверное, где-то в глубине комнаты. Виден был только край стола, комод в углу, пара  фотографии на стене. Слышно было, что работает телевизор. Алексей Алексеевичу показалось, что на одной из фотографий на стене уже знакомая ему Люда. Но слишком далеко. А в комнату их не приглашали.

- Нинель Петровна, я имею к вам конфиденциальное дело, - промолвил Костя с холодком, - Люда дома?
- Нет, - ответила Нинель, давая понять пришедшим, как ее уже достали визиты Людкиных приятелей.
- Вы одна? – продолжал Костя.
- Не одна. А что за дело? - впускать гостей хозяйка не собиралась. Алексея Алексеевича это устраивало.
- Я знаю, что у вас там находится Иван Никодимович Мараховский, - в этот раз осведомленность гостя испугала хозяйку.
- Он что-то натворил? – робея, спросила она и оглянулась, - Вань это тебя.
- Нет, - перебил Костя, - Он нам не нужен. Наоборот,  наш с вами разговор не для него. Это касается вашей дочки. Так что поговорим тут, не надрывая связки.
- А она что натворила? – Нинель испугалась еще больше и снова оглянулась назад, как бы ища поддержки своего друга. Но Мараховский не появлялся.
- А она влезла не в свое дело. Катит на моего друга. Так я вам скажу, держать моих друзей за фраеров - это себе дороже. Так ей и передайте. Мой друг, уважаемый человек. Пусть снимает пенки со своего лягушатника.
- Какого лягушатника? – спросила Нинель.
- Она знает. Я не буду лишний раз будоражить эту проблему. Но чтобы она лучше поняла, что я к ней имею, вы запомните и передайте, что моих друзей на понт брать не стоит. Ваша дочь еще не вышла из нежного возраста, когда учат, шлепая по попке. Поэтому мне проще поговорить  с ее родительницей. Как завуч в школе. Чтобы вы провели с ней беседу. Зачем вам лишняя головная боль?

Хотя лицо женщины оставалось в тени, Алексей Алексеевич заметил, что черты  страха перекосили ее лицо. Ему стало совестно. Смотрела женщина тихо, мирно телевизор. Культурно развлекалась со своим Мараховским. А тут непрошеные гости. Вторжение в частную жизнь. Вломились, нарушили покой.

- Почем я знаю, кто вы, - жестко произнесла Нинель.
- Я же вам сказал, считайте, что я, как завуч в школе, слежу за дисциплиной, - сказал Костя
- Может, это вы на понт берете, - слова прозвучали нарочито грубо.
Кто ей виноват, что  такую дочь вырастила, подумал Алексей Алексеевич. Вырастила такую - получи головную боль.
 - Вы ей просто передайте мои слова. Она все поймет, - сказал Костя, - Тут ей не городок в табакерке. Так и предайте.

Алексей Алексеевич должен был признать, что Костина игра в удостоверение на выставке была легкой пробой пера. Вот тут на темной одесской веранде у двери с цифрой пять было поставлено настоящее представление. Костя либо начитался Бабеля, либо наслушался своих клиентов. Театр Костю явно недооценил.

Ошеломленная Нинель, молча, наблюдала, как вечерние гости развернулись, и их черные пиджаки исчезали в темноте. Когда на их пути попалась услышавшая голоса бдительная соседка с карманным фонариком, вышедшая полюбопытствовать, Костя со словами «позвольте мадам» так убедительно подвинул ее плечом, что Алексей Алексеевич не успел испугаться и прошел мимо неузнанным. Оторопевшей соседке не  пришло в голову направить на него фонарик. Она, сделав шаг назад, застыла на веранде. Пришельцы шагнули в темноту. На нижних ступеньках лестницы из темноты вырос Гриша. Он, не  мог вынести неизвестности и желал удостовериться, что Костя делает свое дело. Он покинул машину и затаился  на ступеньках. Он слышал разговор.
Теперь можно было снять грим и расслабиться, как артистам после премьеры. Неизвестно было, чем дело обернется. Во-первых, так и непонятно, та ли это Люда? Неизвестно, внятно ли донесет Нинель Костины слова до дочки? Даже, если это та самая Люда,  примет ли она все за чистую монету, испугается ли она? Однако, что можно, было сделано. Гриша с женой уехали. Им оставалось только ждать.

Вся боевая операция уложилась в час. Алексей Алексеевич  снял куртку у порога Аниной квартиры и не стал заходить. Не хотелось допроса с пристрастием. Тете он, само собой, ничего не рассказывал.
 


Мараховский появился на растворном узле мрачнее тучи. Алексей Алексеевич догадывался, что после разговора на веранде большого веселья там не наблюдалось. И все же ему не терпелось узнать подробности. Попали они в яблочко или в молоко? Только после обеда ему удалось как-то разговорить Мараховского.
Тот нехотя сообщил, что  с Нинелью у него кранты.
- Прошла любовь, завяли помидоры? – спросил Алексей Алексеевич.
- Вроде того. Не сошлись характерами.
- А что такое? Ты так хвалился: женщина прекрасная, покладистая, политически грамотная.
- А то, что она считает, я ей ее дерьмо должен разгребать. Вчера вечером пришли два мордоворота, стали наезжать из-за Людки. Так Нинель мне потом стала претензии предъявлять, что я ей не защитник. Должен, говорит, за даму заступиться. А на кой мне из-за Людки встревать? Я краем уха слышал. Живодеры настоящие. Слово им поперек скажешь – закопают. Слышу, там у них насчет Людки разговор идет. Мое-то какое дело? Что мне в эти дела лезть? Мне Нинель потом сказала, у одного шрам через все лицо. В нормальной жизни такой шрам тебе не поставят.
 Вот что значит, у страха глаза велики, подумал Алексей Алексеевич. Кто мог его назвать мордоворотом?
- А может быть, они загримированные? – Алексей Алексеевич не удержался от соблазна подсунуть Мараховскому ниточку для отгадки.
- Чего им гримироваться? Театр тут что ли? Нинели нужно было раньше Людку дрессировать, смотреть, с кем путается. А она давай на мне отрываться. Я только слово попробовал ей сказать, она вообще с катушек слетела. Как бешеная. Бедная ее Людочка, мол, по углам у подруг ошивается, чтобы дать нам насладиться. Так и сказала, как в романе, – насладиться. Я ей говорю, если насладиться, то кто тебе конфеты покупал? Тут она мне и икру припомнила и курево. Людка ее с работы икру приносит, а я, говорит, наворачиваю, как у себя дома, - Мараховский замолчал.
- Ну и что дальше? – спросил Алексей Алексеевич
- А тут соседку принесло. Старая ведьма. Говорит, мол, чуяло ее сердце. Недавно под окнами какой-то троглодит, говорит, топтался. И давай на меня переть. Это, говорит, наверное, я с бандитьем спутался. Я говорю, я все слышал. Это Людка там чего-то натворила. Нинель совсем разнервничалась. Ей плохо стало. Отпаивали ее, отпаивали. Вроде легче стало. А тут Людку принесло. Завелась с пол-оборота. И снова на меня. Из-за меня, мол, мать прихватило. Я ей говорю, это ты мать в могилу сводишь. Приходили, говорю, тут по твою душу. Нинель лежит, сосет валидол. Но рассказала шалаве, что мордовороты для нее передали. Слово в слово. Людка давай плечами пожимать. Мол, не знает, о чем речь. И снова на меня наезжать. Ну, говорю, гуд бай, девочки. Зачем мне эти страсти? Я человек независимый. Если вам мешаю, так я пошел. И ушел. Чего мне делать в компании, куда отморозки ходят, как к себе домой?
- Что же ты женщину бросил в таком состоянии? - упрекнул Алексей Алексеевич.
- В каком состоянии?
- В чрезвычайном положении. Когда ей плохо. Бросил на произвол судьбы.
- А если ко мне такое отношение? Я им что, козел? Мое, вообще, какое дело? Новую найдем.
- Так ты же сам хвастался, что Нинель, такая чистая, как мытая посуда. Как в песне.
- Спета песня, - сказал Мараховский
- Может быть, в милицию обратиться?
- При такой шалаве, куда можно обратиться? Путь дочь свою воспитывает, мытая посуда.
- Нет, это не по-мужски, - покачал головой Алексей Алексеевич, - Это не по-мужски. Женщинам нужна защита.
- Зачем мне эти радости? - покачал головой Мараховский в ответ, - Вот ты и иди защищать. У нас незаменимых нет.
- Я, ты знаешь, послезавтра уезжаю. А тебе, как понимаю, тут нравится. Совсем одесситом стал. Зачем тебе искать другую? Если хорошая женщина, тебе бы не рвать концы, а успокоить ее. Побрился, нарядился, купил букет цветов или хорошую коробку конфет. И  потом, мало ли, что там было вчера. Вчера вы все были на нервах. А сегодня улеглось. Утро вечера мудренее. Сядете рядком, поговорите ладком. Может, это твоя судьба?
- Ага, судьба! – усмехнулся Мараховский, - Нужна мне такая судьба. Мне еще жить охота. Зачем мне городок в табакерке?
- Какой городок в табакерке? - Алексей Алексеевич сделал круглые глаза.
- Сам не знаю. Нинель сказала, что они сказали передать Людке про городок в табакерке. Она и передала.
- И что Людка?
- Притихла. Испугалась.

 Перекур закончился. Мараховский, молча орудовал лопатой. Часа за полтора до конца работы он исчез и появился уже под занавес бритый и наодеколоненый. Алексей Алексеевич после работы намерен был забрать своих дракончиков. Он считал, что выполнил условия Надежды Михайловны. И теперь дракончиков отдадут без препятствий. Он ехал в трамвае и думал, отдаст ему Володя дракончиков или нет. Но в душу  лез надушенный Мараховский со своими проблемами и мешал сосредоточиться. Вернуться к женщине после вчерашних разборок непросто. Он боялся, сомневался, колебался. Он валил все на Людку-шалаву.
- Вот смотри, что получается. Ладно бы ее где-нибудь в подворотне пришибли, как ей положено. Нет, она вместо этого бандитов на дом навела. Ей чихать, что помимо нее, и нормальные люди живут. Ее не переделаешь. Из-за одной паршивой овцы все страдают. И как теперь их отшить? В милицию на них пожаловаться? - рассуждал он вслух, как бы ища совета Алексея Алексеевича.
- Поздно переделывать, - бросил Алексей Алексеевич, которого Мараховский отрывал от мыслей о дракончиках.
- А если так, какого черта мне туда тащиться?
- Чтобы чувствовать себя мужиком. Короче, думай сам. Но я бы поехал. Женщине после потрясений нужна мужская рука. А может быть и кое-что еще. Ты напрасно тогда вечером ушел. Но теперь исправляй свою ошибку. Женщина любит, когда мужчина исправляет ошибки. В том смысле, что признает, что был неправ. Это ее вдохновляет. Она в такие моменты нежна и податлива.

Алексей Алексеевич даже не ставил под сомнение, что Мараховский был неправ, повел себя неверно. Но чем больше думал, тем больше утверждался в мысли, что куда больше неправ был он сам с их вечерним визитом, внесшим в тихую жизнь Нинели такую сумятицу. Не Мараховский, а Алексей Алексеевич, в большей степени не знал, как загладить свою вину. Он мог это сделать только заочно, советуя Мараховскому пойти и повиниться. Когда они вышли вместе у вокзала, и Мараховский спросил, где продают цветы. Алексей Алексеевич понял, что герой-любовник все-таки созрел, решился на новое свидание.

 Алексей Алексеевич уже без проблем забрал своих дракончиков и повез отдавать Ане. Костя был один, кроил очередное изделие. Аня куда-то ушла. Рая еще не вернулась со своей второй смены в школе.
- Ну, как там? В Багдаде все спокойно? – бросил Костя.
Алексей Алексеевич пересказал все, что слышал от Мараховского, и добавил, что как-то не совсем хорошо вышло.
- А я считаю, что наш визит даже полезная  профилактическая мера. Как прививка.
- Опоздала прививка,  - сказал Алексей Алексеевич
- А кто ей виноват? Упустила дочку, вот теперь и сосет валидол.


Мараховский с утра снова был мрачен. Приехал вчера к Нинели как дурень с мытой шеей. Дверь заперта. Соседка сказала, Нинель скорая увезла в больницу с сердечным приступом. И снова затянул, что с Нинелью пора завязывать и вопросительно заглядывал Алексею Алексеевичу в глаза, ища совета. Оно и понятно. И не хочется покидать пригретое место, и не хочется проблем.

 - Навестил бы женщину, - посоветовал Алексей Алексеевич, - Знаешь в какой больнице?
- Знаю, - хмуро буркнул Мараховский. Алексею Алексеевичу показалось, что для Мараховского его предложение прозвучало диковато. И постарался убедить.
- Вот и съезди к ней в больницу после работы. Ей сейчас твое внимание лучше любого лекарства.
- Ну, положим, - неохотно произнес Мараховский. И Алексей Алексеевич увидел, что он снова погрузился в свои многоходовые комбинации.

Этот день был последним рабочим днем командировки Алексея Алексеевича, ему было не до Мараховского. Жалко, что он, если это назвать поглядел на Нинель, то получилось это не по-людски. К тому же, так до конца он не, убедился, ее дочь - та Людка, что была с французом, или нет. И самой важное, если Людка та самая, вняла ли она Костиным угрозам и отстала ли от зятя Надежды Михайловны?

Алексею Алексеевичу оставался последний вечер в Одессе. Ему незачем было ехать в город. Он собирался выйти у тети на четвертой станции. Нужно еще вещи в дорогу собрать. А на самый вечер, после того как тетя вернется с работы, был запланирован прощальный визит к Ане с Костей. Но снова Алексея Алексеевича свело в одном трамвае с Мараховским. Мараховский определенно подгадал, чтобы сесть в трамвай с Алексеем Алексеевичем. Раньше, когда он говорил, что едет к Нинели на свиданку, произносил это с наслаждением, как мед пил. Теперь свиданка ему отдавала уксусом. Герой-любовник пребывал в сомнении, взвешивал, завязывать ему с Нинелью, или не завязывать. Он не отходил от Алексея Алексеевича и бубнил, и бубнил одно и то же. И только мешал Алексею Алексеевичу настроиться на дорогу. Ладно, подумал Алексей Алексеевич, в последний раз потерплю этого фрукта, даже несколько забавны его причитания. И вдруг в тот момент, когда трамвай стал сбавлять скорость, и когда Алексей Алексеевич двинулся  к дверям, Мараховский резко схватил его за руку.
 - Вон она! Людка! – Мараховский указал в сторону забора военного училища.
Рядом с остановкой перед училищем на выдраенном курсантскими метлами тротуаре стояли и две девушки. В молодой блондинке, чье лицо было обращено к мостовой, проскальзывало что-то знакомое. Люда с выставки? Похоже? Очень похоже. В первый момент Алексеем Алексеевичем овладело приятное ощущение, как от правильно решенной задачи, попадания в яблочко. Но что-то было не так.  Где  макияж? Где ярко-алый бант губ? Где блеск глаз? Где выражение наслаждения праздником жизни? На девушке было скромное темное платье. Обувь не на каблуке  значительно ее опустила. Женщина – еще тот хамелеон. Может изменить себя до неузнаваемости. Нет все-таки она! Никаких сомнений. Но сильнее всего меняла облик девушки черная косынка, накинутая поверх ее белых волос. Никаких сомнений, траурная косынка. Учитывая, что Нинель вчера отвезли в больницу, это ни о чем хорошем не говорило.

Согласно законам оптики, с освещенной солнцем  улицы, что там внутри трамвая, можно и не разглядеть. И хоть казалось, что Людка смотрит прямо в трамвай, еще неизвестно, видит она их или нет. Тем более, узнала, или нет. Однако все возможно. Мараховский торопливо, как испуганный ребенок, спрятался за Алексея  Алексеевича. А тому уже прятаться было не за кого. Хотя ему-то бояться, и прятаться нечего. И все-таки, лучше, чтобы Людка его не заметила. Тем более за компанию с Мараховским. Двери трамвая открылись. Мараховский, вцепившийся в руку Алексея Алексеевича, мешал ему выйти. И Алексей Алексеевич не стал рваться к выходу. Можно выйти на следующей остановке. Ничего страшного. Прогуляется. Двери закрылись, и трамвай покатил дальше. Но теперь он стоял рядом с дверью, всем видом показывая, что Мараховский, хоть зубами вцепись, его не удержит. На следующей он вышел. Следом выскочил Мараховский и, совсем потерянный, стоял рядом. Как растерянный ребенок, ждал новых советов
- Вот оно как вышло, - печально произнес он.
- Я бы на твоем месте все-таки съездил хотя бы к ней домой. Узнал, в чем дело. Может быть, это кто-то из родственников умер. Бабушка, дедушка. Что у нее родственников нет? Не обязательно Нинель, - Алексей Алексеевич понимал, что он, как воспитанный человек, обязан был протянуть руку помощи.
- Съезди!?- буркнул Мараховский, - Да меня там в раз пришибут. Людка первая. Она ведь, стерва, точно считает, что все из-за меня.
- Так ее же сейчас нет. Она на остановке. Садись на следующий трамвай. Все равно приедешь раньше. У соседей узнаешь.
- И соседка там ведьма. На меня гавкала все время. То я курю, то мусорю, то я Нинели не пара.
- Будь мужиком, - подбодрил  Алексей Алексеевич, - Не к немцам в тыл идешь. Ничего тебе не сделают. Волков бояться – в лес не ходить.
- Поехали вместе, - вдруг предложил Мараховский.
- А я-то тут при чем? - сказал ошарашенный таким предложением Алексей Алексеевич
- А я при чем? – парировал Мараховский.
- А ты при чем! Ты, дружок, ее икру ел и ее постель мял.
- За постель она еще спасибо должна сказать. А икру – великое дело. Я ей конфеты покупал. По сути, я ей никто. Приходящий. Командированный. Как на бетонном узле. Сделал замесы – свободен.
- Ну, как знаешь. Насильно никто не тянет, - сказал Алексей Алексеевич, - И что теперь будешь делать? –
- Напьюсь! - сказал Мараховский так категорично, что Алексей Алексеевич понял, это решение на ближайшее время уже схватилось монолитом в его голове - Выпью за упокой. Нужное дело.
- Если ты все до конца с Нинелью не выяснишь, вино  не поможет.
- Еще как поможет! И мне и ей.
- А ей-то как?
- А как же!  Я же за ее упокой буду пить. Выпить за упокой – это для нее нужное дело.
- А если она жива? Ты не боишься, что ты ей только повредишь?
- На всякий пожарный. Никогда не вредно.
- Ну, ладно, - Алексей Алексеевич, не был силен в столь высоких материях, - Успехов тебе в твоих начинаниях, - и он зашагал в сторону тетиной остановки.

Мимо проезжали трамваи. Вот уж действительно, думал Алексей Алексеевич, нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. По ходу приближения к тетиному дому он высчитывал: раз Людка стояла рядом с остановкой трамвая в сторону Фонтана, она, должно быть, уже уехала. Но на всякий случай перед четвертой станцией он заблаговременно свернул и прошел к тетиному подъезду переулком. Когда он посмотрел вниз через окно, Людки уже не было.

Рассказывать Косте о Людке требовалось без свидетелей. А это никак не получалось, Пять человек на две комнаты. И когда выпал момент, Алексей Алексеевич говорил быстро и сумбурно.
- Надо же, - вздохнул Костя, - Печально, конечно. Но, ничего не поделаешь. Чему бывать, того не миновать.
- Не явись мы к ним, и миновало бы.
- Ты куда клонишь?
- Я думаю, не перестарались ли мы?
- Вот это новость! Ты же меня просил. Так что, я в этом деле был только инструментом, фигурой, которую водит чужая рука. Так что,  не надо.
- Просил. Я не отказываюсь. Я просто размышляю.
- Неправильно размышляешь. Не мы довели ее до такого финала. Ты думаешь, рука, которая мной водила, это ты? Много о себе воображаешь. Это рука судьбы. Как говорится, и воздастся им по делам их
- А за что Нинели Петровне воздалось? – спросил Алексей Алексеевич, - Она чем виновата?
- За то, что так воспитала свою дочь.

Прошел уже почти месяц после возвращения Алексея Алексеевича, а он все не мог успокоиться. Правильно ли он тогда поступил, что попросил Костю сходить к Нинели?
Неизвестность, как книга, у которой грубо вырваны последние страницы. Как теперь узнать, чем все закончилось? Пришлось ему, в конце концов, написать Косте письмо, попросить разузнать, каков финал этой драмы.
Через месяц пришел ответ. Костя, по его совету, побывал на стройке.  Мараховский уехал по месту прописки. Тогда он пошел к Нинели Петровне. Конечно, загримировался. Там уже живут другие люди. Обмен они  вели через маклера, каким-то сложным способом. Так, что ничего про прежних жильцов толком сказать не могут. Только вот их газеты еще приходят.. Короче, с Нинель Петровной концы в воду. Единственной подсказкой  оставались газеты. Если переехав, Нинель не перевела газеты на новый адрес – это ни о чем хорошем не говорило.

Перед Новым годом Алексей Алексеевич получил от тети письмо. Она сообщила, что  недавно ей позвонила некая Надежда Михайловна. Представилась его бывшей учительницей в художественной школе. У нее номер телефона остался с выставки, на которой Алексей Алексеевич выставлял свои работы. Справлялась о нем и передавала ему привет. Сказала, что  все у нее в порядке. И у зятя ее Миши все в порядке. Алексей Алексеевич  должен его помнить. Он поймет, о чем она говорит.