Легенда о гнилом самурае

Полное название: "Легенда о том, как женщина-змея за самурая расплатилась".
Альтернативное название: "Как гнилой пень поспособствовал рождению молодого дерева".


Предисловие
  Идея этого рассказа и первоначальный сюжет появились у меня давно с подачи канала "Семь легенд", за что спасибо его автору. Однако писать текст и тем более его публиковать я не решался, потому что "Восток - дело тонкое", и тут каждая незначительная с моей точки зрения неточность может иметь оскорбительный характер для представителей и почитателей чужой культуры. В данном случае речь идет о японцах, японологах, японофилах, анимешниках и прочих отаку. Так вот, дорогие мои японцы, японологи, японофилы, анимешники и отаку: оскорбить вас не пытался, хоть и в недобрый час начал я писать этот текст.
  К сожалению, японцы бесцеремонно нанесли мне первый удар, и тем больнее, что способствовали этому люди, по внешнему виду и используемому устному языку воспринимаемые как русские. Речь идет о мультфильме "Первый отряд", с которым меня вкратце познакомил Даниил Лазаренков.
  Я даже не буду упоминать ту возмутительную дичь, что творилась в кадре. Это - неприкрытое чудовищное оскорбление памяти солдат Красной Армии, усмирявших, кроме взбесившихся немцев и итальянцев, ещё и японцев. Да-да, исторический факт не исправить: Япония была активным союзником Гитлера и преследовала свои интересы на востоке Советского Союза и в Китае. Мультик - как листья, распустившиеся на поганом дереве предательства, корнями которого являются те старые черти из "наших", инициировавшие этот отвратительный проект, заплатившие за него, вероятно, деньгами из собранных с населения налогов, а самые отъявленные из них не постеснялись появиться в кадре и извратить историю. А кому вы платили? Вы заплатили недавнему врагу, проливавшему кровь наших дедов и "забывшему" хотя бы упомянуть в этом несчастном мультике о том, на чьей стороне он был в том конфликте. Вы поступились исторической достоверностью в пользу преобладания в сюжете больных черт культуры бывшего врага. Японцы взяли наши деньги и сделали этот мультик, и это подсказывает мне, что бывший враг не сделал правильных выводов из своего поражения. Если бы у японских авторов были бы честь и совесть, они бы тактично отказались производить подобное по прихоти бессильных стариков-предателей, упавших на дно маразма. Я слышал, что японская философия учит хоть немного уважать врага, но что-то на деле этого не вижу. Зато я вижу, как некоторые русские, к сожалению, ещё не научились уважать хотя бы себя и своих предков, и первыми в списке этих несозревших, опасных для самих себя людей нужно поставить представителей "нашей" стороны производства "Первого отряда", а рядовые анимешники - это отряд второй, ведомый. Как говорил Валерий Лобачев, "если император не видит истины, подданные совсем слепнут". Какая цель могла оправдать появление "Первого отряда"? Желание привлечь контингент к родной истории? Да лучше пусть ничего не знают, раз сами не хотят знать, чем знают это отвратительное искажение.
  Мы тоже делали проекты о Японии и в духе Японии, но не оскорбляли при этом чужую страну. Вспомнить хотя бы работу студии "Союзмультфильм" "Земляника под снегом", где девочка по имени Отиё оказалась в "переплете" "Двенадцати месяцев", оформленном в традиционном японском духе (аниме таковым не является). Японцам, кстати, по каким-то причинам нравится сюжет упомянутой сказки, и существует даже приличная её мультэкранизация с их стороны. Когда я был совсем мелким, по телевизору время от времени показывали фильм, в котором простой русский парень выручал некую японскую девушку из беды и влюблялся в неё. Душевное зрелище, а по современным меркам - глупое и доморощенное.
  Вот и я написал свой рассказ, просто потому что возник неплохой, на мой взгляд, сюжет, безо всякой политической подоплеки в нём, кроме того, что распутные действия японской конторы, за которые не несут ответственность ни она, ни включающее её в себя правительство, развязали мне руки в плане обсуждения чужой культуры. К Японии после ознакомления с "Первым отрядом" отношусь как к недавнему врагу, проявляющему подозрительную активность.
  Ещё одна злободневная тема, поднятая в рассказе, - жестокое обращение с животными. Современная культура всё чаще и настойчивее продвигает такую телегу, что человек де редкостная сволочь, а вот драконы - молодцы. Даже на "Детском радио" так теперь агитируют. Появился сюжет, в котором принц приезжает спасать драконессу от принцессы. Данный выворот мозгов находит место и в действительности: если собака слушается и выполняет команды - это жестокость, если она ходит на поводке и в наморднике ("А на что, я извиняюсь, вам намордник в машине?". "Как на что? На морду, конечно"), это уже вопиющая жестокость. Иных домашних животных кормят лучше, чем людей, причем на глазах у этих самых людей. "Защитники" животных вовсе не любят своих подопечных, так как на деле саботируют их интеграцию в обществе и способствуют развитию агрессивной реакции на них. Я же придерживаюсь классической нейтральной позиции, такой, как у героя повести Юрия Сбитнева "Вне закона" Кеши: если животное напало на человека, то подлежит безусловному уничтожению, а после уже следует выяснять отношения с человеком. Ответственность одного не исключает ответственности другого. Люди, испытывающие проблемы в общении с себе подобными и пытающиеся заменить человеческое общество животными, склонны обманывать себя относительно психических возможностей и природы чувств наших меньших братьев, откуда возникают дополнительные трудности в "разборе полетов" с участием любителей животных. Тема насущная, обширная, крайне неприятная, и давайте я не буду сейчас в неё углубляться.
  К змеям отношусь нормально: как к потенциальному врагу, занятому преимущественно обороной. С поэтической точки зрения согласен: змея в силу своей древности и плотного, в прямом смысле слова, контакта с окружающим миром является исключительно мудрым созданием. Её внешнюю красоту замечают только любители. Играя с поэтическими и логическими образами, не следует, однако, забывать об огромной опасности, исходящей от этого животного. Понятно, что люди, пострадавшие от змей или потерявшие из-за них близких, ненавидят этих гадов самой лютой ненавистью, дополнительно подогреваемой религиозными установками. Это - ещё одна крайность. Я считаю, что прежде художественных и философских рассуждений о змее требуется проводить широкое научно-популярное разъяснение населению относительно них, особенно в местах обитания данных животных (а обитают они не только в жарких горах и засушливых степях, как следует из сложившегося стереотипа, но повсюду, где есть трава и укрытия, исключая только особо холодные места планеты). Научный подход к животным уменьшит количество несчастных случаев с их участием и покончит с глупостью и жестокостью взрослых людей, разбивающих чайники только потому, что однажды они дотронулись до одного из них и обожглись. Отговорки типа "Даже слышать ничего не хочу про эту мерзость!" или "Меня это не коснется" неприемлемы. Существует список болезней, названных "забытыми", от которых до сих пор массово страдают и гибнут люди, но которые не лечат, хотя эффективные лекарства от этих болезней существуют. Почему? Потому, кроме прочего, что "одни и те же причины ведут к одним и тем же следствиям": "забытыми" болезнями страдают люди из отсталых стран, и, даже если удастся их пролечить, вскоре они снова будут болеть, ведь их нездоровая жизнь - главная причина появления болезней - останется прежней. Вот этот порочный механизм относится ко всем сферам человеческой жизни и её восприятию, так что начинать нужно с поднятия культуры, как это практиковал Иосиф Сталин.
  Относительно змей рекомендую почитать для начала рассказы Сергея Артюшенко; с ними неплохо было бы ознакомиться и японцам, чтобы перестали, наконец, видеть в этих существах что-то сексуальное (хотя что можно объяснить людям, видящим секс вообще во всём окружающем?).
  Уж извиняйте меня за такое корявое и нескладное вступление. Накипело просто. На самом деле, за последние годы накипело очень много, так же, как, наверное, у многих из нас, - время сейчас не из лучших, и всё чаще срываюсь я на статьи о насущном, на комнатную политику, которую сам же осуждаю. Всё же искусство должно поддерживать человека в беде, а не расстраивать его. С другой стороны, беспочвенное ободрение отупляет. И тут приходится ловить равновесие.
  Всё, заканчиваю.


"Если страна между войной и позором выбирает позор, она получит и войну, и позор" (приписывается Уинстону Черчиллю).

"Когда хуже уже некуда, становится лучше" (китайская поговорка).


  Случилась как-то в одном из районов далекой страны Японии большая битва императора с шайкой самозванцев, подкарауливших правителя в надежде убить его и присвоить трон, начав новую династию. Никогда, сколько стояло это безмятежное местечко над водами океана, не бывало здесь такого жуткого грохота, от него, верно, оглохли даже местные духи, а успевшие прикрыть уши ладонями посходили с ума от страшных криков умирающих. Пал в этой битве сам император, и первыми его смерть заметили высокие вишни-сакуры; расплакались они, в горе скидывая свои нежные розовые лепестки, скрывшие под собой изуродованное тело правителя, и верные самураи, бросив на них взгляд, моментально всё поняли. Последнее отчаяние, самое страшное, самое глубокое, к которому готовили они себя с детства, овладело ими и придало сил: словно стая рысей, у которых отняли детенышей, бросились они на врага, те дрогнули и хотели было бежать, но расправа настигла всех до единого бандитов, и вскоре их изрубленные на куски тела покрыли землю.
  Месть, однако, не вернула императора к жизни. Самураи обступили его тело кольцом, упали на колени и принесли свои извинения хозяину, вспоров себе животы кинжалами. Ахнули вишни от хлынувшей на их корни соленой человеческой крови (местные утверждали после, что они выжили, но листья их сделались багряными и оставались такими до гибели деревьев), дрогнули в скорби небеса, разразившись ливнем. И некому было обратить внимание на человеческую фигуру, крадучись, будто вор, покидавшую поле боя...
  Это был Онодэра. Час назад он был верным самураем его императорского сиятельства, полчаса назад он не смог уберечь своего господина и сделался изменником, подлежащим смерти. Теперь он стал более чем никем, хинином, человекоподобной оболочкой без капли души. Допустив гибель хозяина, он потерял половину чести, затем, не последовав за ним, как сделали все его товарищи до единого, он утратил и вторую половину. Стоя на коленях перед сакурой, давшей последний приют императору, Онодэра-тоно взял в правую руку кинжал и приказал ей: "Бей!", но она отказалась, сказала: "Я не могу ударить живот, дающий мне силы!". "Ты жила волей императора, которого не уберегла!", - разозлился Онодэра-тоно, но рука не шелохнулась; она вспомнила, как однажды в детстве собирала в саду апельсины и угощала ими живот, после чего он, довольный, дал ей силы танцевать всю ночь с катаной. Они были близкими друзьями ещё до поступления на службу императора! "Глупая рука!", - ещё пуще рассердился несчастный самурай. Он передал кинжал левой руке и приказал: "Немедленно отсеки свою недостойную сестру, а затем перережь опозоривший себя живот!". Левая рука не послушалась. "Всю жизнь ты была почти бесполезной мне, так исправь вину двумя ударами!". Но упрямица продолжала бездействовать: она вспомнила, как однажды правая рука прикрыла её от страшного удара, сулившего ей гибель, а затем пронзила врага. Тогда живот и сестра спасли её, и она не желала отвечать злом на добро. Тогда, хоть это и противоречило обычаю, Онодэра-тоно установил кинжал на земле острием вверх, наклонился над ним и приказал ногам: "Подкиньте меня вперед, чтобы я мог упасть животом на лезвие!". Ноги сделались ватными и непослушными, и не потому, что были совершенно глупыми подпорками тела, лишенными воли, правды и чести и вынужденными за своё низкое положение до конца дней платить тяжелым и опасным трудом, но потому что получали от живота много сил, позволявших им легко справляться со своей повинностью. Вот так: для всех, кроме головы, живот оказался теплым другом, которого никак нельзя было пронзить холодным клинком. Не смея поднять глаз на хозяина, Онодэра посмотрел на уже покончивших с собой товарищей, и отчаяние его сделалось столь великим, что душа его покинула осквернившее себя тело, точно так же, наверное, как умеют выходить из себя монахи далекой страны Тибет - крыши мира. Дальнейшая судьба улетевшей души была неизвестна оболочке, выглядящей как Онодэра; эти жалкие останки бесстыдно поднялись на ноги перед истерзанным телом императора и, будто дикий зверь, побрели в лесную чащу безо всякой цели.
  Так и шел Онодэра через серый дождь, царапавший его недостойное тело тысячью своих ледяных пальцев. Тысячи острых стеблей изорвали его одежду и принялись ранить его недостойную кожу. Недостойные ноги имели дело с грязью и без конца скользили. Но даже недостойному нужно куда-то девать себя. "Я не смог защитить хозяина, я не смог заплатить за свою оплошность, но я не могу вернуться к людям со своим позором", - безразлично думал он. За присвоенную возможность жить он заплатил отсутствием возможности куда-то деться, и никто теперь не смог бы дать ему совет, как жить дальше, а улетевшая душа прихватила с собой саму причину это делать. Он просто плыл по превратившемуся в огромное серо-зеленое болото миру. Он поселился в дожде. В его глазах было темно, в ушах без конца барабанило и шуршало, мокрые руки и ноги озябли и даже живот, из-за которого приходилось всё это переживать, будто бы несколько остыл.
  Самой нежной бывает судьба, ласкающая и оберегающая того или иного своего любимца без видимой для людей причины. Самой жестокой бывает судьба, настырно изживающая со свету ненавистных ей людей, как бы ни старались они жить по самым высоким принципам и думать регулярно за жизнь. Но никогда не бывает судьба до того жестокой, чтобы бросить человека в безвыходное заклинившее положение (исключение - история записавшего данную легенду, застрявшего в проклятой деревне и вот уже десять лет проживающего примерно один и тот же день, становящийся от раза к разу просто гаже и темней, будто прожевываемая без конца одна и та же жвачка). Поэтому шел Онодэра, шел, не шел - плыл внутри серо-зеленого скользкого мира болота под молотившими по нему ледяными каплями, - и вдруг заметил своим безразличным взглядом органичное движение впереди. Ещё через десять шагов самурай определил, что его попутчицей является толстая змея, такая же серо-зеленая, как всё вокруг, ползущая так аккуратно, что в каждый момент она представлялась неотъемлемой частью общей картины, а потому плохо заметной среди пейзажа. Все кусты, которые она двигала, выгибались точно так же, как соседние растения, колыхаемые ветром; шуршание её походки в унисон вторило шороху заливаемого дождем леса. Внезапно толстый змеиный хвост исчез, а чуть дальше показалась небольшая человеческая фигура. Кто-то бы испугался за неосторожного путника, принялся бы кричать, подавать знаки, побежал бы навстречу, предупреждая о близости змеи, но только не Онодэра, ставший подобным своей верной катане, у которой тоже есть судьба и, возможно, соображения на любой счет, но которая не мерзнет, оставшись на жестоком морозе, и, возможно, продолжает безразлично, по номиналу думать обо всём на свете. Он просто шел и рассматривал фигуру. "Это совсем юная девочка, сжимающая в руках какой-то завернутый в пеленки предмет", - понял самурай.
  Немое безразличное преследование продолжалось ещё некоторое время - Онодэра шёл привычным быстрым шагом, а девочка, будто не замечая его, двигалась так грациозно и нежно, словно плыла вперед к одной только ей знакомой цели, - пока путники не встретились у топкого берега огромного лесного озера, заросшего со всех сторон и по своей территории тоже могучими корявыми деревьями, пышным кустарником и острой как бритва травой. Девочка взглянула на своё отражение, а Онодэра - на неё, и тогда впервые с момента гибели императора, с которого, казалось, успела пройти целая вечность, его безжизненное сердце укололо чувство. Оно ушло стремительно, будто копье, вырванное из раны, словно испугалось прикасаться к такому отчаянному хинину, но оставило после себя след, точно так же, как остается рана от удара копьем. "Какая милая девочка!", - подумал Онодэра. - "Когда расцветет её красота, ею следует освещать города и сердца людей. Что она делает в этом проклятом болоте?".
 - Благородный господин, не могли бы вы подержать моего ребенка, чтобы я могла поправить прическу? - внезапно спросила она.
  Среди ясного неба прогремел гром, обрушив на сердце Онодэры тяжелый камень, прикрывший своей невероятной массой крохотную рану от копья. "Она трижды соврала, едва открыв рот", - заметил он. Бросив беглый взгляд вниз, он увидел тянувшийся под девочкой и за ней змеиный хвост и сразу всё понял. Кто-то бы испугался на его месте, бесцеремонно отвернулся бы от просительницы и бежал бы стремглав к людям, крича что-то невнятное о чудовищной змее, о монстре, преследующем его, захлебывался слюной и наконец свалился бы без чувств где-то неподалеку, споткнувшись, обессилев, отчаявшись, а после бы змея нашла его по голосу (хоть змеи и глухие, но они чувствуют вибрацию земли и воздуха), подползла и закусила перед сном. Если бы этот "кто-то" был коренным японцем (девяносто девять процентов японцев Японии являются коренными, хотя в древности острова страны Восходящего Солнца населял совсем другой народ, павший от рук и инструментов пришедших туда коренных японцев), он не стал бы тратить время на подбор определений преследующему его чуду, а попросту назвал бы его как "нурэ-онна" - "мокрая женщина". Действуя по одному и тому же сценарию, она преследует одну и ту же банальную цель, влекомая своим животом.
 - Где взяла ты, мразь, это прелестное тело, за которым теперь скрываешься? - холодным, будто клинок, голосом спросил Онодэра в ответ.
  Нурэ-онна совсем растерялась: ещё никто никогда так не реагировал на неё, и она не знала, как вывести сложившуюся ситуацию в русло привычного ей сценария.
 - Ты... Ты не боиш-ш-шьс-ся меня? - прошипела она. - Но кто же ты такой?
 - Красивого лица никто не боится, - сухо заметил самурай, - а со змеями у меня разговор короток! - Моментально в его руках оказалась верная катана, острие которой подперло шею нурэ-онны. - Итак, я жду ответа.
 - Много лет назад я была обычной змеей, пока не поглотила проходивш-шую по моему лес-су девочку, - ответила змея, кося ледяные глаза на лезвие.
 - Ты снова врешь! С чего бы приличной девочке бродить по твоему гнилому лесу, набитому мхом и вшивыми бандитами?
 - Она что-то здес-сь ис-скала - возможно, грибы или ягоды, - поспешила пояснить змея. - При ней было лукош-шко.
  "Не имеет значения, что она собирала", - подумал Онодэра, - "важно то, что она была трудолюбивой и покладистой работницей, а такие нужны стране".
 - Через твой клинок я не чувс-ствую тепла человечес-ского тела, - заметила нурэ-онна, воспользовавшись паузой. - Так кто же ты такой и почему не боиш-шься меня, как вс-се люди?
 - Я - часть своего клинка, выкованная из той же стали, и ты могла бы извиваться вокруг меня своим поганым телом, если бы я тебе позволил, вызвав при этом не больше чувств, чем если бы плясала вокруг катаны, - ответил Онодэра. Расположенная под упавшим на его сердце валуном рана снова приятно кольнула, когда он получше пригляделся к лицу девочки. "Сегодня Япония по моей вине потеряла светлейшего императора-саму. Если она потеряет ещё и такую прекрасную работницу, то что ей останется?".
 - Зачем ты заговорила со мной, чего хотела? - спросил самурай, но тут же упростил задачу напрягшейся змее, искавшей теперь предлог улизнуть: - Подожди, не отвечай. Я хочу сделать тебе подарок, чтобы ты больше не попадала в такие неловкие ситуации.
 - О чём ты говориш-шь?
 - Добытое тобой тело не годится тебе: всякому ясно, что у маленькой девочки нет никакого ребенка, и только последний извращенец позарится на малышку, но подобные мрази не появляются в опасных местах вроде твоего болота. Ведь ты голодна, верно?
 - Очень! - кивнула нурэ-онна. - Но что ты хочеш-шь мне предложить?
 - Если ты отпустишь девочку, я отдам тебе своё тело: с ним ты сможешь нападать на кого захочешь с одинаковым успехом, - ответил Онодэра. - Люди больше не смогут называть тебя "мокрой женщиной", а то, у чего нет названия, стократ страшней.
 - Но зачем... - хотела уточнить детали нурэ-онна, которой щедрость самурая показалась подозрительной, но он предупредительно уколол её острием своей катаны, не дав закончить вопрос.
 - Если ты не примешь мой подарок, я убью тебя и пойду дальше, - безразличным голосом сказал Онодэра.
  Нурэ-онна согласилась. Она отползла немного в сторону и разинула пасть. Всё шире и шире открывался жуткий вход в её вонючую утробу, пока наконец одна челюсть не оказалась прямо напротив другой. Затем всё её тело стало судорожно сжиматься, выталкивая из себя проглоченную девочку, оставшуюся нетронутой ни кислотой желудка змеи, ни даже течением времени в живой кишке. Через минуту она лежала на земле возле похудевшей змеи, имевшей теперь жалкий вид. Сомневаясь, что спасенная жива, Онодэра склонился над ней и пощупал слабую руку, но тут же одернул свою: горячая кровь, уверенно бежавшая по венам девочки, словно кусок раскаленного железа обожгла его мертвеющую в отсутствии души кожу. Он приблизил своё ухо к её лицу и услышал мирное посапывание. "Всё в порядке!", - понял самурай и поднялся на ноги. - "Скоро она проснется".
  Змея с недоверием поглядывала на него, готовая в любой момент отпрянуть и скрыться в зарослях родного болота. Онодэра заметил её неуверенность и горько усмехнулся:
 - Я вижу, подлая тварь, что тебе непонятен кодекс моей чести, и ты ждешь расправы от меня! Это понятно, ведь змея не может быть самураем. А потому забирай то, что я тебе обещал, но только катану свою я возьму с собой. Давай, я спрячу её под доспех, чтобы она не вспорола твоё тонкое брюхо.
  Нелегко было змее поглощать крупное тело Онодэры, и на этот мерзкий процесс, который я не буду описывать, ушло у неё больше часа. Закончив, она почти без сознания свалилась в озеро и скрылась под покровом его мутной воды. Несмотря на нестерпимую боль, многочисленные кровотечения и потерю имени она была счастлива, ведь теперь ей под силу многое, а какая змея не мечтает обойти весь мир! Осталось только оклематься...

  Минако-тян очнулась только на другой день. Она насквозь промокла и продрогла до костей, а её черные волосы склеивала какая-то слизь. Небо по-прежнему хмурилось, но больше не плакало.
  Девочка поднялась на ноги и побежала домой. Ей скорее нужно было привести себя в порядок, пока её не обнаружила какая-нибудь суеверная старушка и не применила к ней жутких народных методов против злых духов.
  Добравшись до деревни, Минако-тян не поверила своим глазам. Она протерла их, но они упрямо продолжали врать ей: расположение домов и их устройство изменилось, лица людей тоже; на окраине росла высокая сакура и девочка даже узнала её, но лепестки вишни были теперь красными; возле дерева собрались люди и горько рыдали, а жрец страшным голосом выкрикивал слова какого-то ритуала. Забыв о своём внешнем виде, Минако-тян потянула за руку одну из девушек:
 - Что здесь произошло, госпожа?
 - Ах, милое дитя! - скорбно воскликнула девушка. - Крепись! Умер наш светлейший император-сама, пал от рук нечестивых бандитов! - И запричитала, не обращаясь ни к кому: - Что же теперь будет с нами, несчастными? На кого оставили нас? Да что же это творится в мире?
  Минако-тян подошла к процессии у вишни и постояла в стороне, скромно опустив голову, затем побежала искать своего дедушку, в доме которого жила. Но как искать что-то по памяти в изменившемся до неузнаваемости месте? Отчаявшись, Минако-тян упала на землю и громко заплакала. В таком виде её и обнаружила возвращавшаяся с прощальной церемонии служанка одного из местных вельмож, приняла за бродяжку, пожалела и отвела в дом своего господина, где девочку успокоили, отмыли от вековой грязи, накормили и уложили спать. "Какое милое дитя!", - радовалась старая служанка. - "Я лично буду просить господина оставить её у нас".
  Так и получилось: Минако-тян приняли в господский дом помощницей поварихи. Вскоре она узнала о том, что со времени её ухода в лес миновало двести лет, её дедушка давно умер, и несколько раз менялось имя правителя страны. Она не могла найти объяснения произошедшему, потому что люди не желают запоминать такое, чего довелось пережить ей в лесу. Ей пришлось начать жизнь заново.
  Когда Минако-тян подросла, то не было во всей округе девушки краше неё и порядочней. Её без ума полюбил сын вельможи и взял в жены; она стала доброй госпожой почтенным женщинам, принявшим участие в её судьбе. Вскоре она родила своему мужу первого сына, которому суждено было сделаться самураем на службе у наследника павшего императора.
  Всё было у молодого Горо-сана: сила, ловкость, ум и красота, но ему страшно не везло во всём, за что бы он ни брался. Конечно, он выучился обращаться с оружием, но в самый ответственный момент оно непременно ломалось, соскальзывало или промахивалось; он умел танцевать, но ближе к концу мелодии непременно наступал партнерше на ногу; даже когда он ел, то обязательно опрокидывал на себя остатки из миски или проливал сакэ. Друзья по-доброму посмеивались над ним, и он, уже привыкший к этому странному проклятию, не сердился на них, однако отец его становился всё более хмурым и сказал однажды:
 - Горо, мой сын! То, что происходит с тобой, неприемлемо для настоящего самурая. Немедленно реши эту проблему, а до того времени домой не являйся!
 - Да, отец! - ответил Горо, поклонившись, и отправился в путешествие.

  Первым делом юный самурай заглянул в храм и спросил совета у молодого жреца. Молодость - не помеха мудрости, как верят японцы, ведь даже в ребенке может жить тысячелетняя душа, в то время как за личиной старика может скрываться душа молодая и неопытная. Жрец пристально посмотрел на Горо, покивал головой своим мыслям и ответил без тени сомнения:
 - Ты представляешь знатный род, однако в твоем рождении, как я вижу, приняли участие нищета, страшное предательство и нечто ещё более ужасное, о чём не стоит и говорить. В истории каждого из нас найдется всё это. То, что ты называешь проклятием, в действительности является долгом, который необходимо вернуть. Твоя катана не сможет поражать врагов до тех пор, пока ждет удара её первая цель, дважды не сумевшая умереть в означенный час и явившаяся причиной твоего появления на свет.
 - Скажи мне, сама, кого я должен убить, - попросил юноша, начиная терять терпение от многословности молодого монаха.
 - Я не знаю, - пожал плечами жрец. - Направить твой поиск может только твоя мать.
 - Отец запретил мне возвращаться домой, пока за мной следует проклятие.
  Жрец вздохнул.
 - Как зовут твою мать?
 - Минако-сан, она - жена твоего сегуна.
 - Подожди здесь, - с этими словами молодой монах удалился. Он пересек здание храма и подошел к возившемуся в саду старику: это был тот самый жрец, который читал у красной сакуры заклинания в день возвращения Минако-тян. Монахи некоторое время разговаривали полушепотом, затем молодой жрец вернулся к ожидавшему Горо и передал ему слова наставника:
 - Твоя мать вышла к людям из леса - там и ждет тебя тот, кому ты должен смерть.
  Горо немедленно отправился в прилегавший к деревне лес. Слова монаха показались ему бессмыслицей хотя бы потому, что в этой дремучей чаще никогда не бывало ни одной живой души уже по крайней мере лет двести, с тех пор как там, как гласила легенда, потерялась маленькая девочка, внучка бедного портного. С чего бы Минако-сан, его матери, ходить туда? Впрочем, родители гораздо больше рассказывали Горо о его блестящем славном будущем, чуть меньше он знал о прошлом своего отца и совершенно ничего - о минувших днях матери.
  Так и шел погруженный в напряженные раздумья Горо, пиная попадающиеся под ноги камни и комки земли, и, наверное, свалился бы в скрытое под густой травой озеро, если бы прежде не споткнулся о лежащий возле берега мешок. Присмотревшись к поклаже, юноша в великом омерзении отпрянул назад: от неприятного купания его спасла толстая змея, имевшая в верхней своей части форму одетого в боевой доспех самурая...
  После поглощения Онодэры бывшая нурэ-онна не смогла оправиться. Нечестивый самурай обманул её! Раны, нанесенные его проникновением, не зажили и загноились, его доспех был так тяжел, что она больше не могла встать вертикально, а острие катаны, выглядывавшее из-под него снизу, резало её изнутри при любом неаккуратном движении. Несчастная змея не могла охотиться, а избавиться от неприятной начинки ей мешали сильная боль и недостаток сил, поэтому после ухода Минако-тян она питалась одной только болотной травой да тяжело вздыхала. Змея встретила Горо как долгожданного избавителя, подползла к нему из последних сил и пристроилась под острием его катаны. Вне себя от неприязни юноша нанес ей страшный удар, затем ещё и ещё... Удивительно, но его клинок не соскальзывал ни с мокрой чешуи монстра, ни с обтекаемого доспеха, словно они сами жадно втягивали сталь в себя.
  С тех пор Горо сделался одним из лучших воинов своей страны: его долгая жизнь была полна опасных приключений, блестящих подвигов, пиров и любви, впрочем, это совсем другая история, да к тому же скучная, потому как лишена мерзости и коварства, если не считать мерзостью и коварством убийство людей и жестокие нравы страны Восходящего Солнца.