Хула и слава Ивана Похабова

Нет, пожалуй, в сибирской истории XVII века фигуры более известной по своей неоднозначности, чем енисейский сын боярский Иван Иванович Похабов, за которым столетиями тянется скандальный шлейф из былей и небылиц, фактов и вымыслов, мифов и легенд.

К примеру, глубокоуважаемые мной современники, с кем я имею честь быть знаком (не историки конечно, но члены Союза писателей России, избравшие для своего творчества далёкий XVII век), занимают по отношению к И. Похабову диаметральную и непримиримую позицию. Красноярский писатель В.М. Бахмутов настойчив в неприятии личности и заслуг И. Похабова [1], прежде всего на фоне фигуры П.И. Бекетова, изучению жизни которого он посвятил четыре десятилетия [2]. Иркутский же прозаик О.В. Слободчиков, напротив, в своих произведениях изображает И. Похабова как достойного управителя и воина [3], сделав его одним из главных героев своих исторических романов [4, 5].

В целом разноголосица мнений об этом человеке способна расстроить сознание любого, имеющего среднешкольное представление об истории. С одной стороны, он вроде бы «человек жёсткий, самовластный, однако весьма предприимчивый и отважный, способный ради достижения цели на любой риск» [6], с другой же стороны, слывёт «скандальным персонажем, сутягой, вымогателем, благодаря произволу которого целый народ откочевал за пределы русского влияния» [7]. Интересно заметить, что практически столь же противоречиво оценивали И. Похабова спустя каких-нибудь полторы сотни лет после его смерти, – того времени, когда ещё не успевают взять верх те или иные предвзятые суждения. В своей сибирской истории от 1774 г. И.Э. Фишер отмечает: «В 1657 год сделался он управителем в Балаганске и управлял там так бесчеловечно, что Россияне, Бурята и Тунгусы великие на него жалобы приносили. Особливо с Бурятами поступал столь жестоко, что они толпами бежали к Монгалам и землю почти пустым местом сделали» [8]. Но вот что в 1823-1824 гг. пишет про И. Похабова русский писатель А.И. Мартос [9]: «Построил острог Иркутский и сверх того, во многом, как воин и политик, был человеком полезнейшим для службы Царей Московских», а, кроме того, «Московитянин Пахабов, человек, как говорит летописец, беспокойного и сердитого характера, но по всем своим действиям заслуживающий быть внесённым в небольшой почётный список настоящих людей Государственных».

Яблоком раздора относительно противоречивых мнений по И. Похабову безусловно служит эпизод в истории Прибайкалья с восстанием и бегствам унгинских и окинских бурят в Монголию из-за чинимых им жестокостей, эмоционально усиленный сохранившимися челобитными ясачных бурят и пашенных крестьян Нижнебратского острога о насилиях и злоупотреблениях [10]. Подробному разбору этого эпизода посвящена существенная часть монографии будущего академика А.П. Окладникова по истории бурят-монголов [11]. Не будет преувеличением утверждать, что препарируемые на страницах книги «анатомические» подробности жестокости, циничности, мздоимства, лихоимства, блуда и прочих качеств И. Похабова, рисующие портрет законченного негодяя и изверга-сатрапа, подогрели и без того тлеющий националистический экстремизм бурят. К сказаниям бурятского эпоса «о беспримерных жестокостях орода (русских) вообще и хана их Багаба в особенности» [12] добавились легенды о зверствах «кровожадного Багаба-хана», например, по отношению к основателю булагатского рода Готол Буумал и к воительнице и законнице Эрдэни-нойон хатан, пропитанные нескрываемыми неприязнью и раздражением [13, 14].

Однако, если внимательно прочитать работу А.П. Окладникова, то становится понятным, что выбор И. Похабова в качестве примера не определяется какой-то особенной неприязнью, или «выдающимися» поступками того времени, а всего лишь отображает образ «типичного русского завоевателя ХVІІ в.». Причём сам А.П. Окладников на страницах книги, словно оправдывая причины, по которым И. Похабов был выбран в качестве примера угнетателя бурятского народа, многократно оговаривается:
1) деятельность Похабова только подчёркивает и характеризует собою общую политическую обстановку в Сибири, как колонии московских помещиков и купцов, обстановку, рождавшую Курбатов Ивановых, Галкиных, Сорокиных, Поярковых, Колесниковых и тому подобных слуг московского царя;
2) в сравнении с другими тогдашними деятелями с исторической точки зрения деятельность Похабова вряд ли больше выдаётся, чем деятельность какого-нибудь Кафтырева или Чемесова в конце столетия;
3) Иван Похабов был верен своим обычаям именно потому, что эти обычаи были традиционными для того времени;
4) полномочный представитель… «великого государя», властелина и обладателя феодальной Руси, Иван Похабов мог делать в порабощенном крае всё, что только ему вздумается;
5) деятельность Похабова ничем не отличалась от деятельности К. Иванова на Лене и Ольхоне, Хабарова на Амуре и тому подобных «землепроходцев» ХVІІ в., у которых деловой расчёт и соображения о прибыли сочетались с хладнокровной жестокостью, жадность к деньгам и мягкой рухляди – с жаждой крови;
6) гнёт похабовского управления, в котором следует видеть только яркое отражение и проявление общего военно-феодального гнёта в крепостнической России, осложнённого лишь специфическими условиями недавно завоеванной Сибири-колонии [11].

Таким образом, при поверхностном прочтении книги А.П. Окладникова, не принимая во внимание оговорок по отношению к рисуемому им образу, И. Похабов ничем иным как «исчадием ада» не представляется. Это уже не говоря об изучении истории по принципу: «Книгу писателя не читал, но осуждаю». Однако попробуем отвлечься от современных гуманистических взглядов и вспомнить историю ХVІІ в.

Вряд ли имеет смысл сравнивать деяния «душегуба» И. Похабова с жестокостями, которые творились в то время в Европе, в виде публичных казней как источника ярких зрелищ [15], ибо на этом фоне он рискует выглядеть «агнцем божием». Однако может быть среди бурят царили настолько человеколюбивые отношения, что И. Похабов казался им Багаба-ханом – ханом Тьмы? Отнюдь. Как пишет всё тот же А.П. Окладников во второй части своей книги, общественно-политический строй Бурятии XVІІ в. опирался на князцов, к которым примыкал «род их», т.е. братья, дяди и племянники, причём братья князцов не являлись князцами. Это были «лучшие люди». Ниже стояли улусные люди, отожествлявшиеся самими князцами с ясачными. Улусный мужик находился в зависимости не только у своих князей, но и у лучших людей. Еще ниже стояли киштымы и рабы – «холопы». Прекрасно вооруженные князья и их приближенные имели чисто княжескую идеологию, основанную на сознании собственного превосходства над «чёрными людьми». В обычаях бурят были «кровавые родовые распри и усобицы, в виде разгрома враждебного рода и захвата людей в рабство» [11].

И. Похабов, длительное время (1644–1658 гг.) наблюдавший за нравами бурят в тесном соприкосновении, был прекрасно осведомлён, что добиться своих целей можно только переняв поведение князцов. Причём, что интересно, даже жестокое обращение, которое вменяется в вину И. Похабову, представлялось самим бурятам в итоге не таким уж и жестоким. Оказывается, беглые от «гнёта похабовского управления» буряты через несколько лет вернулись из Монголии со словами: «Наш хан провинившимся отсекает головы, а русский царь наказывает розгами. Пойдёмте отсюда в подданство к Белому русскому царю» [11].

Стоит отметить, что восстания и разбегания ясашных в Сибири XVІІ в. не были событиями из ряда вот выходящими. Например, в 1650 г. от Братского острога откочевали почти все ангаро-окинские буряты из-за жестокостей, творимых приказчиком А. Оленем, да так, что в 1651 г. были практически полностью сорваны прежние показатели по сбору ясака [11]. Недовольства туземцев были вызваны многочисленными фактами вполне осознанного насилия, считавшегося оправданным средством укрепления русских на агрессивной для них территории. Излишняя же жестокость в действиях оказывала на туземцев психологическое давление, порождала у них страх и парализовала желание противостоять новой власти [16]. Кроме того, волнениям ясашных во многом способствовало соперничество казаков из разных острогов за право сбора ясака (приводившее порой даже к братоубийственным стычкам [17]). Так повторное обложение ясаком бурят В. Колесниковым из Енисейска вслед за К. Ивановым из Якутска привело к восстанию, положившим начало продолжительной борьбы русских с этим народом [18]. Кстати будет упомянуть, что именно жалоба объясаченного Я. Похабовым князца Яндаша в декабре 1660 г. на красноярских казаков («чтобы ты, Великий Государь, не велел их воевать красноярским служилым людям»), привела к решительным действиям по строительству Иркутского острога и положила конец неразберихи с двойным взиманием ясака [19].

На общем фоне жестокостей, творившихся в Сибири XVІІ в., инцидент с бегством бурят в Монголию из-за жестокостей И. Похабова был мало чем примечательным событием [16], не способным отвлечь внимание московских властей от главных завоевательских целей. Например, И.Э. Фишер пишет про И. Похабова так: «Теперь (в 1652 году) сделал на устье реки Иркута хижину для козаков, чтобы способнее собирать ясак. Он был беспокойного и сердитого нрава, и сказывают, что в его время многие Тунгусы Баргузинского уезда разбежались, потому что сильно им были притесняемы». И буквально тут же, «через запятую», замечает: «Напротив того он и на новые Тунгусские роды дань наложил, и Тунгусов у озера Баунта первый собрал ясак и там острог построил» [8].

В вопросе жестокости И. Похабова по отношению к пашенным крестьянам также не было ничего необычного. Наказные памяти тех лет вменяли в обязанность приказчикам не только вмешиваться в хозяйственную деятельность и личную жизнь крестьян, но и употреблять меры полицейских и судебных «смирений», градация которых позволяла наказывать виновных любыми мерами на усмотренье «от простого “уговора” до применения штрафа, телесных наказаний и заключения» [20]. Не представляются сверхъестественными и жестокости в отношениях к служилым людям, что обусловливалось крайне тяжёлыми условиями жизни и постоянной смертельной опасностью со стороны туземцев, требующими от людей формирование способностей к преодолению любых трудностей. И оборотной стороной этого процесса было элементарное обесценивание человеческой жизни [16].

Таким образом, исходя из челобитных, жестокости И. Похабова по отношению к простым русским людям и бурятам, если их рассматривать изолированно, безусловно способны вызвать впечатление, но кажутся малопримечательными на фоне подобных же жестокостей, творимых военной аристократией и приказчиками в начальный период заселения Сибири [3, 11, 20, 21]. Не следует также сбрасывать со счетов, что (по замечаниям Д.Я. Резуна и О.В. Слободчикова) если уж и писали жалобы в Сибирский приказ, то стремились это делать так, чтобы у приказчиков волосы на голове дыбом вставали, иначе на жалобы просто не обращали внимания [3].

Важно и в какой-то мере даже любопытно рассмотреть вопросы корыстолюбия и личной выгоды И. Похабова. Для историков не является секретом, что для того времени были нормой взятки воевод за ясачный сбор, винокурение и торговлю [20]. Так воеводы брали «окуп» за назначение для сбора ясака со всех служилых людей – от приказчика до рядового по разработанной таксе. Приказчик, например, в 60-е годы XVІІ в. обязан был платить до 600 руб. за право сбора ясака [20]. Чтобы понять, насколько огромными были такие суммы, нужно знать, что годовой оклад жалования, например, у И. Похабова в бытность его приказчиком был одним из самых больших в Енисейском уезде и составлял 20 руб. в год (т.е. за год службы по сбору ясака ему нужно было, если говорить по-простому, «отбить» до 30 своих годовых окладов денежного жалования). На общем фоне стяжательств обвинения И. Похабова в корыстолюбии рискуют выглядеть в известной мере наивными. При этом на вопрос можно ли было жить по-другому, ответ даёт показательный эпизод из истории Сибири. Прибывший в 1655 г. на место А. Пашкова новый енисейский воевода И. Акинфов категорично отказался принимать взятки. В результате, «Пашков его «матерно бранил», угрожал и, наконец, осадил воеводу в городе, используя даурский полк, формировавшийся под его командованием для похода в Приамурье» [20].

Так что прав был А.П. Окладников, ничем особым И. Похабов не выделялся в части жестокостей и корыстолюбия; он действовал сообразно «правилам игры», не им придуманными. Здесь важно понимать, как деяния И. Похабова оценивали современники – должностные лица. Оказывается, для сторонников хулы по отношению к И. Похабову существуют немалые сюрпризы – малоизвестные «улики из прошлого». После бегства бурят, И. Похабова от «отъезжих служб» как известно отстранили, но никто и не думал его судить и наказывать, как принято считать [21], напротив:
1) он оставался на службе в Енисейском остроге с окладом жалования на момент смерти 20 руб., 20 четей ржи, 16 четей овса и 3 пуда соли. Для сравнения, наиболее высокие оклады в 1669 г. (на следующий год после смерти И. Похабова) были у детей боярских А. Бершелёва и И. Галкина-меньшего по 23 руб., 16 четей ржи, 10 четей овса и 5 пудов соли, а начинал И. Похабов свою сибирскую службу в 1642 г. с жалования в 12 руб., 10 четей ржи, 8 четей овса и 2 пуда с четью соли;
2) оклад его жалования после смерти в 176 (1667/68) г. был выложен для заверстания только в 183 (1674/75) г. и скорее всего всё это время исправно перечислялся семье (жене и малолетнему сыну Ивану – невёрстанному сыну боярскому);
3) он владел однодворной деревней на Кеми с участком земли 268 десятин, который на тот период был вторым по размеру среди енисейских служилых людей (самый большой надел земли был у И. Москвитинова в деревне Елагина – 306 десятин), причём это помимо пашни напротив Маклаковской деревни за Енисеем, с которой И. Похабов «служил» в счёт хлебного жалования, и трёх жеребьев на Самоделовском острове [22].

Вряд ли стоит говорить, что приведённые «улики из прошлого» не выглядят как наказание, а вот на поощрение за заслуги – очень даже походят. Тогда получается, что действия И. Похабова енисейские воеводы оценивали по какой-то иной шкале критериев, отличной от оценок его «жестокостей», данных многие-многие годы спустя. И для этого есть веские основания. Дело здесь даже не в широко известной посольской мисси И. Похабова к Цецен-хану в 1648 г., о которой А.И. Мартос сказал, что «умный Пахабов понимал виды Правительства, не упускающего более и более приобретать господствование над кочевыми народами, и действуя в том духе, предложил Цеценю отправить от себя посольство к Царю Московскому» [9]. Существует высокая вероятность, что И. Похабова ценили за строительство Иркутского острога. Ибо только «один выбор (места строительства Иркутского острога) боярского сына Ивана Похабова сокрушил все прежние невозможности (непреодолимые преграды к удержанию важного места – правого берега Ангары, где вливаются реки Иркут и Ида)». Острог «явился …грозный свирепым, диким и полезный Россиянам», поскольку его «построение …против устья Иркута в здешнем краю решило участь войны. Уже кочующие с прежней самонадеянностью не дерзали оспоривать победу; напротив того, в случаях несчастных Иркутск служил убежищем и твёрдою опорою утомленным воинам» [9].

И пусть никого не смущает тот факт, что основателем Иркутска сегодня считается Я. Похабов. В глазах енисейских воевод всё могло выглядеть совершенно по-иному. Взять хотя бы такие говорящие факты – оклад Я. Похабова, на момент его смерти в 181 (1672/73) г. составлял 12 руб., 12 четей ржи, 12 четей овса и 3 пуда соли [22] и был выложен для заверстания уже через два года. Даже простое сличение посмертных записей в окладных книгах жалования, само по себе, является важным свидетельством разности оценок современниками масштабов личностей Ивана и Якова Похабовых.

Теперь вкратце вспомним историю, благодаря которой Я. Похабов был официально признан основателем Иркутска. До 1952 г., с лёгкой руки И.Э. Фишера (черпавшим свои материалы у Г.Ф. Миллера), И. Похабов безоговорочно почитался основателем Иркутска, как строитель зимовья на острове Дьячем. Однако в преддверии 300-летнего юбилея города советский историк А.Н. Копылов обнаружил единственное документированное подтверждение основания Иркутска – челобитную Я. Похабова о закладке острога 06.07.1661 г. (по старому стилю). С этого момента вопрос о дате основания города был окончательно снят, а празднование 300-летия Иркутска официально перенесли на 9 лет вперёд [23]. В результате изысканий А.Н. Копылова лавры основателя Иркутска формально перешли от одного Похабова к другому. Однако никто до сих пор так и не доказал [24], что в 1652 г. на острове Дьячем не было построено зимовье, о чём так упорно столетиями твердила официальная историческая наука.

И в этой связи многое объясняют отношения енисейских воевод к И. Похабову, в глазах которых предыстория Иркутского острога [25] выглядела куда как важнее формального факта его строительства. Ведь именно И. Похабов впервые обследовал местность, где позже был заложен Иркутский острог [10]. Из его челобитных и справок Сибирского приказа следует, что в 1644 г. И. Похабов для «прииску новых землиц» доходил до Иркута. В 1646 г. в расспросных речах в енисейской приказной избе И. Похабов в числе прочих назвал Иркут в качестве стратегически выгодного места для постройки острога как опорной базы по сбору ясака. В 1647 г. И. Похабов «ходил войною в зиме на Иркут реку на братцких людей и на тынгусов» и «взял на реке Иркуте в аманаты иркуцкого князца Нарея», улус которого располагался в среднем течении и вниз до устья реки Иркута [24].

Не приходиться сомневаться, что И. Похабов «видел» острог в устье Иркута задолго до его строительства в 1661 г. Судьбоносным для будущего Иркутска безусловно стал поход И. Похабова в Забайкалье в 1652–1654 гг., в начале которого по неподтвержденным до сих пор данным на острове Дьячем было построено зимовье. В том походе участвовал и будущий основатель Иркутского острога [26], и можно с высокой долей уверенности предположить, что, пользуясь расположением и родственными связями, Я. Похабов именно тогда получил от И. Похабова все необходимые и подробные сведения о местности в устье Иркута. В результате, когда того потребовали обстоятельства, Я. Похабов даже на миг не усомнился, где именно должен быть заложен стратегически важный форпост (достаточно вспомнить общеизвестный факт: летом 1661 г., не дожидаясь на то наказной памяти от енисейского воеводы И.И. Ржевского, острог был поставлен напротив устья Иркута на «Верхоленской стороне»).

Наконец, стоит особо упомянуть, что по иронии судьбы строительство Яндашского (Иркутского) острога явилось прямым следствием бегства бурят в Монголию. Именно в результате розыскного похода Я. Похабова осенью 1660 г. случилась цепочка событий приведшая к строительству острога. Словно «ниточка с иголочкой» начало Иркутска было связано с деятельностью И. Похабова в Прибайкалье, вольно или невольно сделавшего всё для становления будущего города. И никому не нужно было три столетия назад объяснять, что во многом именно благодаря И. Похабову возник новый опорный пункт по сбору ясака, с появлением которого власть русских в Прибайкалье после 34 лет упорной борьбы с аборигенным населением утвердилась полностью и окончательно [27].

По всей видимости у Иркутска «на роду написано» иметь сразу двух отцов-основателей – официального в лице Якова Похабова и неофициального – Ивана Похабова, фактически сделавшего всё для того, чтобы острог появился именно там, где он в своё время и возник. И любуясь сегодня великолепным по красоте памятником Я. Похабову на Нижней набережной Ангары не стоит забывать о человеке, без которого, возможно бы, и не было на этом месте современного города с 600-тысячным населением. Имя ему – Иван Иванович Похабов, енисейский сын боярский, – человек с неоднозначной репутацией, но конкретным следом в истории Прибайкалья.

Библиография

2. Бахмутов В.М. Государев служилый человек Пётр Бекетов. – Красноярск: Буква Статейнова, 2015. – 323 с.
3. Слободчиков О.В. Похабовы и их время // Православный альманах «Иркутский кремль». – 2015. – № 1. – С. 59–68.
4. Слободчиков О.В. Похабовы: Сибирский исторический роман. – Иркутск: Сибирская книга, 2011. – 432 с.
5. Слободчиков О.В. Великий Тёс. – М.: Вече, 2017. – 198 с.
6. Зоркин В. И. Иркутские градоначальники. Кн. 1. Воеводы и вице-губернаторы (1652 – 1764). – Иркутск: Иркут. гос. ун-т, 2006. – 383 с.
7. Кречмар М.А. Сибирская книга. История покорения земель и народов сибирских. – М.: ИД Бухгалтерия и банки, 2014. – 418 с.
8. Фишер И.Э. Сибирская история с самого начала открытия Сибири до завоевания сибирской земли российским оружием. – СПб.: Импер. Акад. наук, 1774. – 631 с.
9. Мартос А.И. Письма о Восточной Сибири – М.: Универ. тип., 1827. – 297 с.
10. Сборник документов по истории Бурятии: ;V;; век / под ред. Г.Н. Румянцева. Вып. ;. – Улан-Удэ: Бурятское книжн. изд-во, 1960. – 494 с.
11. Окладников А.П. Очерки из истории западных бурят-монголов (XVІІ–ХVІІІ вв.). – Л.: Соцэкгиз, 1937. – 431 с.
12. О происхождении северо-байкальских бурят вообще и тункинцев в особенности (по чисто народным легендарным преданиям) (рукоп. прот. Стуканова) // Памятная книжка Иркутской губернии. 1881 г. В 3-х отделах / под ред. Д.Д. Ларионова. – Иркутск: Тип. Н.Н. Синицына. – С. 162–190.
13. Бальжиев Б.Б. Корни [Электронный ресурс] // Санкт-Петербургский Буддийский Храм «Дацан Гунзэчойнэй»: сайт. – Режим доступа: http://dazan.spb.ru/teachers/hambo-lama-etigelov/
14. Хамаганов Е. Закон Степи. Сказание об Эрдэни-нойон хатан [Электронный ресурс] // ARD: портал деловой информации. – Режим доступа: http://asiarussia.ru/blogs/13991/
15. Фуко М. Надзирать и наказывать. – М.: Ad Marginem, 1999. – 479 с.
16. Багрин Е.А. К вопросу о насилии русских по отношению к коренному населению Восточной Сибири и Дальнего Востока в XVII в. // Ойкумена. – 2010. – №3. – С. 100–108.
17. Бродников А.А. Енисейск против Красноярска: Из истории борьбы гарнизонов за ясачные территории в XVII в. // Сибирь в XVII–XX веках: Проблемы политической и социальной истории: Бахрушинские чтения 1999–2000 гг.; Межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. В. И. Шишкина. Новосиб. гос. ун-т. – Новосибирск, 2002. – C. 19–30.
18. Фирсов Н.Н. Чтения по истории Сибири. Выпуск 1-й. – М.: Имп. Моск. археол. ин-т им. Николая II, 1915. – 86 с.
19. Терновая И.И. Новые документы об основании Иркутского острога / Сибирский город XVIII-XX веков: Сборник научных статей. – Иркутск: Оттиск, 2011. – Вып. VIII. – С. 231–234.
20. История Сибири с древнейших времён до наших дней. В 5-ти т. / под ред. А.П. Окладникова, В.И. Шункова и др. – Л.: Наука, 1968. – Т. 2. – 540 с.
21. История Сибири. Часть І / сост. В.К. Андриевич. – СПб.: Тип. В.В. Комарова, 1889. – 220 с.
22. Похабов Ю.П. Красноярские Похабовы: история фамильного рода. – Красноярск: Красноярский писатель, 2012. – 338 с.
23. Копылов А.Н. Затянувшийся вопрос (О дате основания Иркутска) // Ангара: альманах. – 1960. – № 4. – С. 143-146.
24. Резун Д.Я. По поводу даты основания Иркутска // Земля Иркутская. – 1994. – № 1. – С. 4-5.
25. Похабов Ю.П. «…А опроче того места острогу ставить негде…»: о предыстории Иркутска // Проект Байкал: информационно-аналитический архитектурный журнал (350-летию Иркутска посвящается). – 2011. № 29-30. – С. 58–61.
26. Челобитная Якова Похабова 1654 г. / Багаутдинов А.З. Стихи и поэмы. – Ангарск: ЗАО «Рейн», 2008. – 122 с.
27. Чудовский В. Покорение Иркутской губернии / Памятная книжка Иркутской губернии за 1865 год. Отд. III. Приложения. – С. 24.