11. План 10. Некоторые любят похолоднее

"План 10 из вскрытого разума"
11. Некоторые любят похолоднее

 

И снова я очнулся, аки после сна в наряде. Да, пяти часов сна после такой прокачки маловато, но организм не переубедишь. Всё ещё пьяный, но ни разу не довольный, я несколько секунд дырявил мутным взглядом трещины в кухонном потолке, валяясь на жирном полу и вспоминая мелодию из Песняров. "Ты за любовь прости меня, я не могу иначе", все дела. В паху дико ныло, как, впрочем, и в голове.

Раздался звонок в дверь. Недвижимый, я вспоминал вчерашний день. Со спального своего места в зале сорвался Визор, послышались его брань и топанье. Из кухни я увидел, как гений лениво исчез в веранде, после чего что-то тяжёлое рухнуло на пол. Зазвенели стёкла; я даже почувствовал дрожь, пробежавшую по деревянному дощатому настилу. Перед глазами моими тут же возник центнер мёртвой Надежды, зажатый секундой ранее в узком пространстве между дверей, а сейчас вминающий Визора в половицу и превращающий худощавое тело туджека в окровавленную оладью из костной трухи и свежего мяса. Оба тела переплелись, размозжили доски, ушли в земную твердь, начисто скрылись в гниющем Стигийском болоте – вечном оплоте грешных душ, жертв гнева и лености.

К сожалению, Визор оказался более живучим и смог затянуть деформированную пышку ко мне в кухню.

- Ключи давай, - злобно сказал гений и протянул руку. – Всю дверь наружную расхреначил, будешь новую вставлять. Там Ронни, поживее давай.

Я нашарил в нагрудном кармане ключ и сунул в раскрытую ладонь. Звонок сработал ещё раз. Посиневшее лицо девчушки с выдавленными глазами и расплющенным носом выглядело теперь не столь милым, и я, сдерживая рвотный спазм, принялся запихивать издохшую под шкафчики. Вместе с тем я пытался прокрутить события вчерашнего вечера, однако получалось с трудом.

Усопшая была довольно большой, и даже будучи несколько сплющенной по фронту, в тонкую щель не пролазила. Тогда я стал трамбовать её в духовку газовой плиты, запихивая всей немощью колотившихся ног и рук.

- Чего таугхт рано? – спросил Визор стоящего на крыльце Ронни Куша.

- Да с родочками, вот, посрался. На завод, говорят, работать иди, а я им, типа, какой нахер завод? Художники, говорю, на заводе не работают! Ну и выгнали. Приютишь на пару дней?

- Если сможешь отсюда потом свалить.

Нахваливая Визора за каламбур, я в очередной раз лягнул покойную суку по голове, иронично заметив, что весь прошлый вечер эту голову хотел лишь целовать. Духовка оказалась крайне мала, пришлось бешено варить сжимающимся в чёрную дыру мозгом, дабы отыскать пристанище для бледной повместительнее.

- Я уйду, когда помирюсь с ними, добро?

По слухам, отец Ронни – добившийся сугубо личными силами высокого поста в мегакорпорации по намотке рулонов - вышвыривал сына из дому всякий раз. То есть вообще, всякий. Отчего, по тем же слухам, Ронни провёл большую часть жизни на улице, хотя и не бедствовал, ибо уродился без костей в языке и мог выменять у любого прохожего продукты первой необходимости на какой-нибудь лом, найденный им в близлежащей канаве. Правда, бескостный язык его обладал лишь одним приёмом: пустопорожним нытьём. Чаще всего Куш пожинал выгоду, не иначе как успешно надавив на жалость. Все в округе ощущали своё превосходство и охотно помогали горемыке. Однако на этом достоинства Рона не заканчивались: во-первых, он неплохо рисовал, во-вторых, любил зависать в местном баре, наяривая на двадцатиструнном Шектере безликие маткоровые риффы, без аккомпанемента, что характерно, и собирал в гитарный чехол иногда до одной базовой за вечер. Оттого за годы и денег немеренно скопил, хотя куда деньги эти уходили должно быть знал лишь он один.

Я изо всех сил старался впихнуть труп в большое отделение серванта для посуды, предварительно вывалив на стол все десять тарелок, по-жлобски занимавших целый кубометр пространства. К сожалению, Надежда и в этот раз отстояла звание самого циклопического мертвеца среди тех немногих, что встречались мне в жизни: дверца серванта, не желая плотно закрываться, вывалилась из петли, мёртвая стала вываливаться следом, навалилась бездыханной кладью на дверцу и вторая петля с особой нежностью оторвалась от серванта вместе с креплением. Туша Надежды грохнулась мне на ноги, причём грохнулась основательно. Я взвыл.

- Чего кричишь, - заглянул в кухонные просторы Визор. Следом за ним в дверях показалось лицо Ронни. Туджек выпятил нижнюю губу. – Чёрт, да на этом незапятнанном лице могла бы честь короноваться!

 Я прислонил треснувшую дверцу серванта к холодильнику и виновато уставился в пол. Лица товарищей моих выражали какое-то демоническое удивление. Физиономию Рона можно было даже не озвучивать. «Ну, ****ь, и дела!..» - самое рядовое, что мог он подумать в тот момент.

 Подкравшийся спустя секундочку Трэшер лишь вяло поскрёб затылок – лицо его не выражало ровным счётом ничего, а значит и думать о чём-либо он не мог. Самому себе же я в этот момент казался животным, движимым низшими инстинктами, но как мне нужно было поступить с Надеждой? Она ведь реально вывела меня из себя!

К боли физической присовокупилась боль душевная - только сейчас я осознал, что совершил величайший грех. Сам не знаю, как это произошло. Раньше я был примерным человеком, венцом божьего творения, настоящим индифферентным абсолютом. Я не мог убить… Я ведь гуманист! Проповедник мира и любви! Чёрт возьми, как я мог?.. Нужно взять себя в руки. Не суетясь придти в себя. Отрезветь. Взять, наконец, ответ за ужасный поступок. Ужасный? Да за это, братец, головы можно лишиться!

Меня тянуло в ад. Hell's Bell's стали многообещающим саундтреком зарождающегося дня.

- Визор, у нас осталось что-нибудь? Мне дурно…

Я нащупал близ себя табурет и беспомощно плюхнулся на задницу.

- Чарнила целый завод, пей – не хочу, - ответил Визор. - Смотрю, ты двери ломать умелец, а? Предлагаугхт наведать твой кружок по интересам, выбрать десять дососов и настрогать мне дверей в количестве двух штук.

- Эй, мужики, а это что? – пришёл в себя Рон.

- Фильм снимаем, - буркнул туджек. - Бутафорский реквизит, потрогай, - он из жира моей прабабки. Главное – как натуральный!

- Что, взаправду, что ли? – Рон недоверчиво уставился на меня.

- Взаправду, фильм, - ответил я. - Только это секрет. Так что никому.

- Ну, раз секрет… Тогда да, тогда без вопросов.

- Нам тут один эпизод небольшой доснять нужно, - сказал Визор, уводя Рона из кухни. – Погуляй где-нибудь, а через часос приходи. И гитару захвати. Где она у тебя там? Рубанём кач, в общем, не вешай нос. Ну, мы с тобою, юный ветрогон.

Как только Ронни вышел прочь, Визор схватил меня за ухо и высказался о том, что раз убил я, значит и труп, и мероприятия по его утилизации полностью на мне. Конечно, перечить я не смел. Попросил только, чтобы гении нашли способ переправить тело ко мне домой.

Трэшер помог упаковать тело в коробку из-под Horizont’а, и втроём мы поволокли картонный гроб к моему сараю. Снятая с музея судмедэкспертизы табличка должна была полностью оправдать суть этой загнивающей постройки. «Какая, всё-таки глупость! Какой вздор!», - думалось мне, - «я ведь не мог вот так, это всё демон пойла, демон пойла внутри меня».  

Проклятая псина провела у калитки во двор Чёрной Дыры всю ночь и не забыла о моих ласках. Не унимаясь, она крутилась у меня под ногами. «Отстань ты, - думал я, пытаясь наподдать собаке ногой. - Сейчас не до твоей жопы. Следующие лет десять, впрочем, тоже не до неё будет». Но псина будто и не хотела отцепиться, будто она оказалась обручена со мной некой таинственной силой и уже физически не могла меня покинуть.

***

Морг предстал пред нами.

- Хоть табличку ты не зря с****ил, - Заметил Трэшер, и мы вместе внесли гроб в студию.

- Что делать, а? Пускай, наверно, полежит малость, - решил я, сотрясаясь от нервических конвульсий. - Нужно пока вырыть в огороде яму поглубже…

- Неправильно, - перебил меня Визор. - Я думаю, нужно топить мёртвую в сортире. У тебя там как, хватает говна-то?

- Нет, батя чистил по весне, - отвечал я, осторожно теребя пах. – Земля там одна. Если б соседям, так у всех щас водопровод…

Трэшер взял в руки свой любимый однострунный инструмент и затренькал какую-то неровную мелодию, упоительно каркая пересохшей глоткой:

- Проблемы – это, конечно, здорово. Только я бы на твоём месте, Мать, забил хер потолще на эту Надю. Была - и нет её. Забей-забудь. Лучше садись за ударку: вспомним молодость.

Я косился на басиста, не веря ушам.

- Да вы чего, мужики? Труп ведь… Как… Как можно-то? Будьте ж вы людьми, мужики...

- Да-а-авай сыграем, - сказал Визор и подключил к древнему усилителю свою восьмиструнную балалайку. - Тебе, Мать, разрядочка нужна, даже на вонючих трупах поверженных врагов нужно трезво соображать. А-то расклеился весь уже. Вернитесь вспять к своим истокам, слёзы! Вы не у места, данники тоски. Трясёшься как паркинсонщик на супер-восемь. Давай, садись.

Товарищи были в чём-то правы – следовало успокоиться, и музыка определённо могла помочь, вот только их трезвая невозмутимость моему разуму была непостижима.

Я вновь, пытаясь собраться с мыслью, потеребил пах. Нестерпимо хотелось отлить. Копаясь в последствиях своих вчерашних проказ и нервничая по этому поводу, я совершенно позабыл о швах, не предавая значения дискомфорту пониже пояса. Всю дорогу между ног ныло и свербело, однако лишь сейчас, раскрыв ширинку, я по-настоящему ужаснулся - между ног у меня отныне болтался отнюдь не член, но сырое мясо.

С трудом отодрав пенис от трусов, я сосредоточенно осмотрел потерпевшего. Остаться без члена не хочет ни один мужик, коли не транс или радикал крайний. Слава высшим материям, всё было на месте, несмотря на иссохшую тёмно-багровую кровь, тонкой коркой затянувшую весь причиндал. Конечно же, все швы разошлись, но и без них кожица уверенно держалась под самой головкой. Возникла странная идея: кажется, приставшая ко мне псина передала мне своей промежностью способность быстро регенерировать ткани и самопроизвольно залечивать раны. Ведь как говорят: «на собаке заживает быстро». Или это удел ефрейторов? Не чудо ли? Единственная моя оплошность заключалась в том, что по неосторожности я сорвал струп, коим уздечка присохла к трусам, и свежая рана начала вновь кровоточить.

Я возненавидел себя, глядя на свою кровь, ещё раз возненавидел эту мёртвую тварь в коробке, и пока друзья настраивали гитары, старым добрым пальцем проложил себе дорогу сквозь ледяные бугры из мяса и волос внутрь окоченевшей надежды мужской половины человечества на взаимную любовь.

В минуты панихиды только палец мог дать мне тот глоток духовной силы, о которой я молил всю дорогу, толкая перед собой ящик из-под телевизора. Хотя Надежда и остыла за ночь, я ощутил практически тоже, что чувствовал с Тиной и псиной. Ублажать себя в такой миг казалось кощунственным, но иначе я не мог. Стараясь отвлечься и взять себя в руки, я на миг погрузился в безмятежность, пока Трэшер, зависший над моим плечом, не прокричал:

- Хочется ещё раз ощутить сокровеннейшую часть боголепного тела?!

- Вряд ли, - встрял Визор. - Он пережил очень многое за короткий времос, он подавлен и хочет вернуться туда, откуда появился на свет. Потому-то его и тянет в ****у. Пойми, Мать, за безответные чувства только Шекспир имеет право убить. И то, чёрным по белому. Даже у Пастернака таких привилегий не было ...

Он выдернул мой палец из мертвецки бледной вагины и, обтерев руку о джинсы, усадил меня за ударную установку.

- Опыт убийства – встряска жёсткая, конечно, и потому более полезнаугхт, чем бестолковые музицирования. Если ты попытаешься задать вопрос, вроде «кажется ли мне полезным убийство Надежды», - и Визор пристально поглядел мне в глаза, - то я тебе отвечу: в этом нет твоей вины. Молчи, мой друг. Огонь огнём встречают, беду – бедой и хворью лечат хворь. Вина лежит на мне, на Трэшосе, как подстрекателях, и на мёртваугхт суке, которая готова в один вечер раздавать всем подряд. Не считай себя уж слишком виноватым. Считай виновными обстоятельства. И тогда жизнь повернётся к тебе лицом. И на лице том не будет ни прыщей, ни угрей, ни прочих синяков.

- Даже щетины, - лениво поддакнул хипарь.

- Всё херня, - цедил туджек, - нет такой проблемы, которую мы не раугхт. Всё впереди, не клином свет сошёлся.

В сарай ввалился Ронни с Шектером за спиной. Снял инструмент и по-хозяйски подключил к усилителю.

- Чуть нашёл вас, - он сделал усталую мину. - Боялся, опять на полтора года пропадёте...

- Эй, Куш, - я с ненавистью глядел на голую задницу Надежды, нелепо прикрытую пыльной ветошью, - ты почему про швы не сказал ничего?

- Какие швы?

- На *** которые!

  Рон замолчал, будто не зная, что соврать.

- ***? Какой хуй?..

- Мой, ****ь. Мой ***.

- А тебя разве… О-о-о, мудаки!.. Мать, понимаешь, это всё говённая профнепригодность! Они, хирурги эти, ничего сделать по-людски не могут. Ну, и как, всё нормально? Без потерь? Как операция-то?

- Операция-шманспирация, - ответил я, стараясь отогнать от себя гнусь идиотских мыслей. Требовалось очистить сознание, и оно в мгновенье очистилось, как только патлатый хипарь произвёл звонкий шлепок по моему уху.

- Ну что, вкатим грувяка амикошонского?

Обладатель Шектера встряхнул дредами и заиграл что-то аморфное в drop-C.

Мы жгли «The Fingers of Death», наш любимый грув собственного помола пятилетней давности, столь сложный и величественный, что любой маткорщик сточил бы ногти не только с ручных, однако и с ножных, услышав что-либо подобное. Все были великолепны, один я играл как падла.

Затем мы рубили «My Bloody Dick», после – «Girls in the Morgue», «Your Hope is Dead», что вызвало ряд странных ассоциаций не только у меня. И, в самом финале, «Burned at Dawn», которая, вероятно, нечто предвещала.

Яростный забой ударнострунных продолжился перерифмованным огрызком старинного гимна увядающей республики:

"Горда ж узвіійся ў адскія высі

Сцяг пераможны, Бульбулятара сцяг!"

В это время в сарай заглянул пьяный отец:

- Э, так громко не играйте! Сосед мне будет потом ****еть…

И отец взорвался; его внутренности разметало по всему сараю, дверь сорвало с петель и впечатало в стену дома. Крыша из рубероида разошлась и провисла чёрным замшелым полотнищем, град песка взвился в воздух, искривившийся от горячей яркой вспышки, всё смешалось в серо-коричневую кучу. Трэшер, стоявший ближе всего к выходу, улетел в ударную установку, сбив меня с табуретки. Что стало с Визором и Ронни, заметить я не успел.