Диалоги о камнях. День третий

                ДИАЛОГИ О КАМНЯХ. ДЕНЬ  ТРЕТИЙ.


                1

Дом раби Якова самый радушный и хлебосольный в городе. Хозяева неизменно и искренне радуются как гостям, так и щедрым их приношениям. Эдак уж ведется в добром хасидском братстве Божина: угощаешься у цадика кушаньями да байками – и с собой неси такую же материю!

На третий день диалогов о камнях визитеры пришли порознь. Первым явился Шмулик. В правой руке он держал баул.

 - Принимай, Голда! – сказал Шмулик, открывая крышку, из под которой торчала солома.

 - Сколько тут? – деловито осведомилась жена цадика, заглянувши в баул.

 - Три дюжины! Все целы?

 - Вроде, все. Яйца-то ведь не камни – хоть и не мыслят, а деликатного отношения к себе требуют. Молодец, ни одного не разбил. Спасибо, Шмулик. Садись, отдохни пока.

Голда аккуратно переложила гостинец в плетенку и убрала в чулан. Подумала, мол, как соберутся на семейную субботнюю трапезу дочери и сыновья со своими половинами да малышней, она выставит на стол глубокую миску с горой крутых яиц. Уважение к этому немудреному блюду Голда и Яков привили своим отпрыскам с детства, а те передали эстафету дальше.

 - Кто там? – услыхав стук в дверь крикнула Голда и, не дожидаясь ответа, отодвинула щеколду.

 - Это я! - с некоторым апломбом произнес Шломо, - входя в дом и ставя перед собою накрытую белой тряпицей корзину, - принимай, Голда! Я только от резника.

 - Отличный гусь, большой, жирный! – промолвила хозяйка и отпихнула ногой откуда ни возьмись появившуюся кошку, - будь добр, Шломо, убери птичку в подпол, пусть подождет своего часа на холоду.

Как человек тактичный, Голда не подала виду, что обрадовалась подношению Шломо больше, чем подарку Шмулика. Что яйца – сварил да и съел! А от гуся польза и долговременная и скоротечная. Накопишь побольше пера и пуха – вот тебе и одеяло с подушкой. Раби Яков очиняет перья и пишет ими. Общеизвестно, что мясо сей птицы самое вкусное. Фаршированную мукой и гусиным салом шейку – настоящее чудо кулинарии – Голда делит между внуками. Зато шкварки, плавающие в шмальце, достаются дедушке с бабушкой. Это лакомство намазывается на свежую булку, щедро солится и посыпается сверху мелко порубленным укропом. Старики сосредоточенно жуют и благодарят Бога, что сохранил им до преклонных лет аппетит и зубы.

Голда сама выпекает булки. Форма у них продолговатая, низ плоский, а верх горбится. Яков отрезает половину булки поперек, а затем режет вдоль. Нижнюю часть он берет себе, а горбушку отдает жене. Он тоже любит верх, но из благородства не признается в этом. Великодушие готово даже на крупные жертвы.

В те давние времена холестерин не был известен не только врачам, но даже и хасидским цадикам. Не диво, что в старину еда приносила людям больше радости, чем нынче. Когда не знаешь об опасности, то и бояться нечего, а без страха жить хорошо! Впрочем, об этом речь впереди. 

                2

В день третий раби Яков чувствовал себя вполне здоровым. Вчетвером уселись за стол. Все свои, как одна семья, и Голда вполне может пребывать в мужском обществе, тем более, что при муже она.

 - Вернемся к нашим каменьям! – объявил цадик.

 - Я продолжаю, - откашлявшись сказал Шломо, - теперь, когда мы выяснили, что камни мыслят, поговорим об особенностях их бытия. Горы, утесы, скалы, валуны, гальки, песчинки – все представители сего безмолвного племени – живут вечно! Иными словами, дробясь и, порой, уменьшаясь в размерах, они, тем не менее, не теряют способности думать, а, значит, не умирают.

 - К обитателям древнего города Луз, что описан в наших Святых Книгах - вспомнил раби, - не приходил ангел смерти, и они не умирали. Века бесконечного долгоденствия нестерпимо изнуряли бедных старцев, и они покидали городские стены, дабы снять с себя тяжкое ярмо жизни и отдать душу Господу. Вот я и говорю: “Несчастные бессмертные камни!”

 - Замечу, раби, - вступил в разговор Шмулик, - что у лузитян была, прошу прощения за ученое слово, альтернатива, которой нет у камней. Выбор – что развилка на дороге. Разные пути сличая, в каждом найдем худое и доброе, и сделать предпочтение мучительно. Прямая же тропа избавляет от пытки сравнивания, она единственная, и резонно считать ее правильной. 

 - Браво, Шмулик! – воскликнул Шломо, - я слышу речь зрелого мужа, хоть и небезупречна она.

 - Совсем небезупречна! – вставила слово Голда, - вот захочу и с не меньшим резоном неправильной ее назову, эту самую тропу!

 - Ты хоть и верно судишь, Голда, но возвращаешь нас к альтернативе, - возразил Шмулик, - а нам, хасидам, выбор без надобности: будем зрить хорошее – и точка! 

 - Я отвечу тебе, молодой человек, без ученых слов, - обиженно заявила Голда, - точка твоя – самообманка!

 - Хватит спорить, стар и млад, вы отклонились от темы, - крикнул цадик, сердито хлопнув ладонью по столу, - продолжай-ка Шломо.

 - Не могу согласиться с тобой, раби, будто вечная жизнь камней – их несчастье. Сказано в Писании, что природа человека плоха с младых ногтей его. Лжива она. Лицемерие пропитало всякий закуток человеческой души, как жир пронизал каждое волокно гусиной плоти. Если плачутся лузитяне, не фальшивы ли жалобы их? Зато камни знают, что не умрут, и потому жизнь их свободна!

 - Не слишком ли ты крут в суждениях, ученик мой? К тому же камни-то не шевелятся по своей воле, не видят, не слышат, не говорят! В чем же свобода их? Поясни! – потребовал цадик.

 - С удовольствием! – откликнулся Шломо, - не в пример человеку, камень не знает страха смерти – худшего зла в мире. Страх есть рабство. Над кем не довлеет он – тот свободен, и обратное справедливо. Полагая себя вольными, люди заблуждаются. Невежество – их лучший утешитель: не зная зла, они не страшатся его, и потому свободны, но мнимо. Истинная же свобода происходит не от неведения зла, а от отсутствия его. Вечная жизнь камней – их благодать, смертность человека – его проклятие.

 - Речи твои, Шломо, витиеваты и требуют размышлений, - задумчиво произнес цадик, - какие-то нехасидские они и родят во мне протест, еще неосмысленный вполне. Пока вернусь к умствованиям Шмулика. Как мы слышали от самого молодого из нас, мол, сличая разные пути, в каждом найдем худое и доброе. Если верно это, значит и в славном бессмертии камней есть нечто плохое?

 - Шмулик справедливо высказался в том смысле, что зло недурно уживается с добром, - сказал Шломо, - и вот пример: поскольку камни избавлены от страха смерти, им не нужны затеи с потусторонним миром и с бессмертной душой, и по той же причине не требуется им Бог. Разве похвально сие? Камни не верой живут, а надеждой. Счастье или горе камня могут продолжаться бесконечно долго. Пусть не в силах он изменить судьбу свою, зато упование на добрые перемены всегда основательно в бесконечной череде лет! Это великолепно, но есть и закавыка: ежели не существует у камней ада и рая, то откуда взяться понятиям о праведности?

- Вот видишь, Шломо, какие беды влечет за собой бессмертие! – торжествующе воскликнул раби Яков, - нет у камней души, Бога не знают, о праведности слыхом не слыхивали!

 - Ах, Яков, зачем чужие беды перемалывать, коли своих девать некуда! – возразила мужу Голда, - пусть лучше Шломо продолжит о завидном!

 - Я готов! – воскликнул Шломо, - итак, бессмертным камням нечего бояться старости, слабости, болезней. У них не пропадет аппетит, не выпадут зубы, не облысеет голова. Они не теряют умения радоваться жизни и не боятся необратимых утрат.

Как прозвучали слова эти, раби Яков уставился в окно застывшим взглядом, а Голда провела платком по глазам. Потом погладила морщинистую руку мужа, а тот благодарно посмотрел на престарелую спутницу жизни и протяжно вздохнул.

                3

 - Чему еще мы можем позавидовать? – спросила Голда, стараясь спрятать грусть за бодростью голоса.

 - Не только рабства, но и неравноправия не знают камни. Они не владеют имуществом, и потому нет среди них ни бедных ни богатых, ни слуг ни господ. Им чуждо стяжание, а гонор толстосумов и униженность неимущих незнакомы им. Все их богатство духовного свойства, и растет оно год от года с бесконечных в прошлом времен. Равенство царит в царстве без царя!

 - “Богатство их чисто духовное, и растет оно с незапамятных времен”, - повторил цадик мысль рассказчика, - все-таки я решусь утверждать: камни - это немые пращуры духа! – восхищенно воскликнул раби Яков, повторив придуманное им накануне выражение.

 - Нет богатых и бедных, никто никого не угнетает, и все равны! – вскричал в восторге Шмулик, - не об этом ли писали пророки наши! Значит, мечты их – не воздушные замки, а абсолютная реальность! Жаль, что столь совершенное устройство бытия пока существует только в мире камней!

 - Дорогой Шломо, - с нежностью произнесла Голда, - чувства и дела житейские говорят моему женскому сердцу куда как больше мужской книжности и умствования. Раскрой пошире двери в повседневность каменной жизни!

Раби Яков и Шмулик одобрительно закивали головами и приготовились слушать.

 - Постараюсь, Голда. Начну с того, что у камней существуют цели и стремления. Им известны нетелесного свойства удовольствия, удачи, горести, счастье. Единственный источник всех тревог и радостей каменных сердец – мысли. Свои и чужие.  Камни любят выделяться среди собратьев: кто больше знает, чьи думы глубже, кому доверяют и так далее. Возникает умственная иерархия, и следствие ее – почет одним и малость уважения другим. Честолюбия и тщеславия вовсе не лишена эта братия.

 - Одиночество – несчастье камня, ибо слишком большое расстояние до соплеменников не дозволяет обмена мыслями, - продолжил Шломо, - а ведь своей волей бедный отщепенец ничего не изменит. Зато камни, что уложены в кладку стен, домов, дворцов, крепостей пребывают в гуще мыслей своих собратьев и людей и благодарны судьбе.

 - Хочу обратить внимание моих слушателей на одно важное обстоятельство. Камни не всегда благонамеренны, но причинить друг другу телесный вред не способны, да и вообще, возможности их творить зло весьма ограничены. У людей жизнь сложнее. Они сперва воздвигают громады зла, а потом лицемерно корят и прощают себя. И то и другое они вершат сообразно естеству своему. Отсюда видно, что камням живется легче, чем людям, поэтому вторые имееют основания завидовать природе первых.

Тотальное обвинение человеческого рода в порочности вызвало неодобрение раби Якова, и он уж открыл рот, дабы осадить ученика, но Голда опередила мужа.

 - А теперь хотелось бы услышать, как живут семьи каменного племени, - проговорила жена цадика.

 - Я расскажу. Как вам уже известно, в мире камней не существует полов. Семья слагается из поколений. Под действием внешних сил от крупных камней откалываются мелкие части. Большие камни – это “взрослые”, а маленькие – “дети”. Разумеется, такое деление условно, ведь камни не способны расти, и поэтому, когда “дети” оперятся, из них выйдут “взрослые” малого размера.

 - Позволь, Шломо, - прервал рассказчика Шмулик, - ведь камни вечны, выходит, взрослые и дети – все одного возраста? В чем разница меж ними, и что значит “дети оперяются”?

 - Великолепные вопросы и в самую точку! – воскликнул Шломо, радостно потирая руки, - дело в том, Шмулик, что в мире камней мерилом зрелости служит богатство мыслей, а не прожитые годы. Откалываясь, частица уносит с собой лишь малую толику знаний. Одно слово – ребенок. Читая мысли взрослых, дети развивают свой ум, иначе говоря – оперяются.

 - Однако, Шломо, - подал голос цадик, - ежели не случилось крупному каменюке потерять, скажем, бок – ведь землетрясения, извержения и прочие детородные катаклизмы редки, а сам камень ничего поделать ни с собой ни с соседом не может – стало быть, такому бедолаге суждено бобылем век коротать?

 - Вовсе нет, раби! Ты коснулся весьма чувствительной струны каменного душевного склада, - заметил Шломо, - дело в том, что, как ты выражаешься, бок, отколовшийся от каменюки, отнюдь не является потомком последней, он только пополняет детские отряды. Увы, встречается беспризорщина в среде камней. С другой стороны, всякий камень, желающий стать родителем, легко найдет себе неприкаянное дитя. У кого семеро по лавкам, те чувствуют себя счастливее малодетных и бездетных и тщеславятся перед себялюбивыми собратьями. Хотите знать, каков краеугольный камень каменной семьи? Вот он: лишь узы духа существуют, но не крови. Воспитал ребенка – и он твой! По существу, все камни – приемыши.

 - Какое удручающее равенство! – заметил цадик.

 - Шломо, вчера ты утверждал, что камням ведома любовь, хоть все они одного пола, - воскликнула Голда, - сегодня мы узнали, что и дети у них не свои, а приемные. Откуда же любви-то взяться?

 - От дум, Голда! – опередил рассказчика Шмулик, - разве худо дополнить избитое свежим? Не будем останавливаться на полпути! Мы согласились, что камни мыслят, отчего не признать мысли источником любви?

 - Уж больно ты резвый! – неодобрительно заметила супруга раби Якова.

                4

На некоторое время возникла пауза. Казалось, Шломо хотел что-то добавить, но не был уверен придутся ли слова к месту. Наконец, решился.

 - Спасибо Шмулику за помощь, - сказал Шломо, - пожалуй, я расскажу историю одной семьи. Впрочем, я не уверен, что перипетии бытия камней можно называть историей, ведь таковая должна иметь начало и конец, а в жизни камней нет ни того, ни другого...

 - Красноречивое предисловие. Переходи к сути! – проявил нетерпение раби Яков.   

 - Некий камень воспитывал чадо, - начал Шломо, - и весьма гордился плодами своих умственных трудов. Дитя училось у него. Быстро и успешно. Вместе обсуждали мысли друг друга. Все больше схожими становились думы малого и большого, и последний был счастлив и обожал осколок. И так продолжалось долго и было радостно обоим. Можно ли это назвать любовью, Голда?

 - Не знаю, пока, - со смутной тревогой ответила Голда, - продолжай.

 - Увы, расстроилось дело, наступило охлаждение. Родитель и дитя перестали мыслить в унисон. Они по-прежнему находились на своих обычных местах, но понимать друг друга стали плохо, словно отдалились в пространстве, или сила мыслей их ослабла. И в один ужасный день чадо прекратило посылать свои и принимать чужие сигналы.

 - Умер ребенок! – вскрикнула Голда.

 - Камни не умирают, но ребенок был потерян. Родитель терзался, свою вину подозревая. Начал думать, мол, небрежением отвечал мыслям дитяти, не разглядел, что оно на особицу! - с горечью промолвил Шломо.

 - Но ведь камни живут вечно, значит, была надежда! – спохватилась Голда.

 - В том-то и дело! Лишь в мире бессмертия не случается необратимое! - проговорил Шломо, и лицо его помрачнело, и глаза увлажнились, и голова поникла, и борода легла на грудь.

 - Мы знаем о горе твоем и муках твоих, - сказал раби Яков и сжал рукою своею руку Шломо, - скорбим с тобою заодно.

 - Спасибо, учитель. Да только проку от скорби – ничуть...

 - Выпей-ка, затумань душу, - воскликнула Голда и поднесла Шломо большую чарку водки и кус хлеба.

Шломо одним духом опорожнил посудину, откусил от ломтя. Все молчали.

 - Голда, - заговорил Шломо, - в день первый ты спросила, откуда я добыл мои небылицы, а я пообещал ответить и вот я готов...

 - Молчи, Шломо, я все поняла сама: ты фантазер и только.

 - Пусть так, Голда. Я учреждаю мир лучше нашего, в котором меньше зла, а несчастье обратимо. Вот и всё.

 - Э-э-э, а я-то думал... - разочарованно протянул Шмулик.

 - Шломо, ты не Бог, чтоб новый мир учреждать! А человеку-то и старый улучшить не под силу... - со вздохом заметил цадик.

 - Яков, довольно! – прикрикнула на мужа Голда, - помоги мне, Шмулик, вынуть противень из печи. Сегодня на ужин запеканка из репы!


  Глава из повести "Диалоги о камнях"
Полностью повесть опубликована здесь:
 
http://s.berkovich-zametki.com/y2020/nomer1/berg/