Подмастерья бога Глава 11

                Глава 11.
                Желтые глаза смерти.

Сева делал записи в истории болезни, когда дверь ординаторской распахнулась и на пороге возник Астахов.
- Ты чего, Глеб? – удивился Сева. – У тебя ж дежурство только послезавтра.
- Сева, дружище, у меня к тебе просьба, - Глеб положил на стол перед Ярцевым листок бумаги: – Передай это заявление Разгуляеву. Я с завтрашнего дня в отпуске за свой счёт на две недели.
Сева отложил в сторону ручку и растерянно хлопал глазами.
- Какой отпуск? Ты же только что из отпуска. Разгуляев не поймёт…
- А ты ему объясни, что это отпуск за свой счёт, что у меня форсмажорные обстоятельства. В общем, Сева, прошу тебя, объясни Станиславу, что я не мог поступить иначе.
- Да что случилось-то?..
- Беда случилась у близкого мне человека. Я должен ему помочь. Ты передай, а я потом позвоню Станиславу и всё ему объясню.
- Но…
Сева не успел ничего сказать, а Астахов уже выскочил за дверь, оставив после себя ощущение тревоги в ординаторской. Прочитав внимательно текст на листке, Сева растерянно пожал плечами и убрал в ящик своего стола. Странное ощущение засосало под ложечкой. Разгуляев был строгим начальником, гораздо более строгим, чем некогда Леденёв. И если это неожиданное заявление от Глеба Астахова не сразу попадёт на стол к нему, а сам Глеб не сразу позвонит и объяснит свой странный поступок, то требовательный к дисциплине Станислав Геннадьевич будет зол, очень зол на своевольного подчинённого… Неудержимо захотелось воспользоваться этой ситуацией...

А Глеб спешно собирал в дорогу вещи, лекарства и перевязочные материалы. Вскрытый Зойкин абсцесс предстояло регулярно перевязывать. Да и неизвестно, как она ещё перенесёт ломку. Он так торопился, так замотался, что начисто забыл про зарядное устройство для своего телефона. О том, что он остался без связи, он понял лишь на следующий день, обнаружив мёртвый телефон в своём кармане. Зою он не мог оставить ни на секунду. Оставалось надеяться только на старого друга Севу Ярцева…


К дачному домику подъехали в сумерках. К вечеру небо заволокло тучами, и в сгущающейся темноте старые яблони в саду выглядели нахохлившимися и враждебными. Ворота проскрипели свою приветственную песнь хором проржавевших петель. На крыльце, едва машина въехала во двор, появилась Катерина Васильевна. Всплеснув руками, она замерла на ступеньках, прислушиваясь к тревожно застучавшему сердцу. Столь неожиданный визит гостей не сулил ничего хорошего.

Глеб не успел вылезти из машины, как Зойка потянула его за рукав:
- Глеб, а может не будем ничего говорить тёте Кате? – и посмотрела на него жалобно, как побитый щенок.
- Как ты себе это представляешь? – помотал головой Глеб. – Нет, Зойка, сказать придётся. Нельзя строить свою жизнь на лжи. А уж врать близкому человеку – вообще последнее дело. Да и тётя Катя твоя не слепая, и так всё поймёт. Но ты не бойся, я сам с ней поговорю.
Дверь автомобиля распахнулась и в салон заглянула встревоженная хозяйка.
- Что ж вы даже без звонка приехали? Я бы хоть обед приготовила. – Катерина Васильевна с тревогой посмотрела на Глеба. – Случилось что, Глебушка?
- Да вот решили вас навестить, Катерина Васильевна.

Глеб выбрался из машины и, приобняв пожилую женщину за плечи, медленно повёл её к дому. Сжавшись в комок на пассажирском кресле, Зоя наблюдала за ними, прижимая перебинтованную руку здоровой рукой к груди. Почему-то больше всего её страшила не предстоящая ломка, которую придётся пережить без посторонней помощи, а реакция тёти Кати. Казалось, если она только посмотрит в её сторону осуждающе, то всё на этом кончится. Просто не будет больше смысла жить.

Глеб увёл тётю Катю на кухню, а Зойка мышкой юркнула в свою комнату, что располагалась на чердаке под крышей. Весёлые цветастые занавески на окне были задёрнуты. На кровати, укрытой лоскутным покрывалом, сидела целая семья игрушечных медведей. Когда-то в детстве Зоя не признавала кукол. Они казались ей маленькими человеческими трупиками. А разве можно играть с трупами? Другое дело мягкие игрушки – зайцы, медведи, обезьянки. Они были мягкими, тёплыми, ласковыми, как мамины руки. Среди целого игрушечного зоопарка, расположившегося в комнате Зои в детстве, самыми любимыми были медведи. А небольшой коричневый мишка с добрыми круглыми глазами-пуговками стал её лучшим другом. Именно ему она рассказывала все свои детские тайны, с ним делилась проблемами, изливала обиды и жалобы.

Этот старичок и сейчас сидел на кровати, привалившись боком к подушке. Коричневая шёрстка местами протёрлась, оголив тканевую основу, один глаз исчез, ухо порвалось, а правая лапка держалась на трёх толстых нитках. Зоя взяла в руки старого друга, прижала к груди и прилегла на кровать, свернувшись клубочком…


Сняв очки в круглой пластмассовой оправе, делающие её похожей на добрую волшебницу из сказки, Катерина Васильевна смахнула набежавшую слезу и устало облокотилась обеими руками о стол.
- Ох, Глебушка, виновата я, виновата перед Алексеем Ивановичем! Не уследила за Зоей… Никогда себе не прощу, что бросила девочку и уехала в деревню гордыню свою тешить. Нельзя было с неё глаз спускать, а я…
- Перестаньте винить себя, Катерина Васильевна! – возразил Глеб. – Вы то в чём виноваты? С Зойкой и в детстве сладу не было, а уж теперь и подавно! Вы бы себе только здоровье угробили, а слушать вас она бы всё равно не стала, упрямая слишком. Это я виноват. Это я должен был её контролировать. Меня она ещё слушает и то через раз…

Глеб стоял у окна кухни, засунув руки в карманы брюк и смотрел, как порывы ветра раскачивают, угрожая сломать, огромные, похожие на шары, головки жёлтых георгинов на клумбе возле дома. Собиралась гроза.
- Не понимаю я её. То нормальная девчонка, умная, весёлая, с хорошим чувством юмора, то словно бес какой в неё вселяется! Мне её иногда убить хочется, а иногда жалко становится до слёз, такую одинокую и неприкаянную… - он непривычно сутулился, словно на плечах его лежал невидимый тяжёлый груз. -  Я её переоценил, думал, раз восемнадцать исполнилось, то она уже взрослая, совершеннолетняя. А паспортный возраст здесь ни при чём. Она же в душе как была маленькой безбашенной дурочкой, так и осталась, даром, что выросла. – За его спиной тяжко вздохнула тётя Катя. – Ладно, Катерина Васильевна, всё будет нормально, справимся и с Зойкой, и с её проблемой. Вы только её сейчас не ругайте. Ей и так сейчас хуже некуда.
- Да что ж я, не понимаю? Бедная моя девочка, - запричитала тётя Катя, тихонько всхлипывая, - сиротка несчастная. От одиночества и отсутствия родительской заботы всё это! Упустили мы её, Глеб, упустили…
- Ничего, раз упустили, значит поймаем! – Глеб повернулся к расстроенной хозяйке и сел за стол напротив. – Вылечим мы нашу Зойку, не волнуйтесь. Главное, чтобы ей сил хватило пережить ближайшие несколько дней.
- Ой, да что ж это я! – встрепенулась Катерина Васильевна. – Вас же покормить надо, вы ж голодные оба. Ты давай, Глеб, доставай хлеб, тарелки, вилки. А я за Зоей сама схожу.

Она поднялась из-за стола с видимым усилием, не сразу распрямила спину, потерев поясницу руками и, шаркая войлочными тапками, заспешила в комнату племянницы.
Недовольно заскрипели ступени лестницы под ногами пожилой женщины. Давно она не поднималась на чердак, не было необходимости, ведь Зоя теперь почти не приезжала в старый дачный дом. Катерина Васильевна пожалела, что отложила в сторонку все заботы о детской комнате, даже уборку там не делала больше месяца. Придётся теперь ребёнку пылью дышать.

Опасаясь оступиться в темноте, тётушка поднялась на маленькую площадку перед дверью в комнату, замерла на секунду в нерешительности и постучала. За дверью висела такая гулкая тишина, что в душе тёти Кати всколыхнулась тревога.
- Заинька, - пробормотала она и толкнула дверь.
Зоя лежала на кровати, свернувшись в клубочек и прижав к груди своего старого мишку. Острый ком жалости подкатил к горлу Катерины Васильевны.
- Девочка моя, - прошептала она сдавленно, одними губами, - хорошая моя, что ты тут одна лежишь, пойдём вниз, я тебя покормлю. Ты так исхудала, что смотреть больно. Одна тень от нашей Зойки осталась.

Склонившись над девушкой, Катерина Васильевна с материнской нежностью погладила её по голове, словно Зойка была маленьким ребёнком. А та встрепенулась, поймала тётушкину ладонь и прижала к своей щеке, кожей впитывая её нежность и заботу.
- Прости меня, тётя Катя, - дрожащим голосом произнесла Зоя, - я такая дура…
Обе всхлипнули почти синхронно. Но Катерина Васильевна взяла себя в руки и потянула племянницу:
- Пойдём, пойдём, деточка, надо тебе хоть немного покушать. 
Она помогла Зое встать, и они вместе спустились в кухню, где Глеб уже успел накрыть на стол. От ужина Зойка отказалась, пожаловавшись на полное отсутствие аппетита, согласилась только на чай. Но, сделав пару глотков из старой чашки с полустёртым рисунком на боку, отставила и ту в сторону.
- Не могу. Мутит что-то…

Глеб бросил на неё встревоженный взгляд, а в голове его мелькнула мысль: «уже начинается?». Ни есть, ни спокойно сидеть на месте Зоя не могла. Вцепившись в своего игрушечного зверька, она ходила из комнаты в комнату, вслушиваясь в завывания ветра в дымоходе. За окнами клубилась тьма. Сквозь мечущиеся под порывами ветра ветви деревьев мелькали всполохи света. Это уличный фонарь, дрожа и отчаянно скрипя, пытался донести всем жителям дачного посёлка весть о надвигающейся беде.

Зоя всем своим существом ощущала эту угрозу. Что-то тёмное и страшное притаилось за дверью, принюхиваясь к доносящимся из кухни запахам пищи, вслушиваясь в голоса людей. Девушке казалось, что за сумрачными и мокрыми от начавшегося дождя окнами она видит взгляд мутных жёлтых глаз с тусклыми зрачками. И от этого взгляда мороз пробегал по коже, заставляя вздрагивать.

Глеб с тётей Катей уселись перед телевизором и смотрели какую-то политическую программу, то и дело поглядывая на мечущуюся в тревоге Зойку.
- А можно сделать потише? – жалобно попросила девушка, скривившись от доносящихся с экрана возгласов. – Как вы вообще можете смотреть эту муть?
- Надо же быть в курсе событий, - начала было объяснять Катерина Васильевна, но осеклась, встретившись взглядом с Глебом.

А он молча встал, подошёл к телевизору и переключил программу на какие-то детские мультики, заодно убавив звук. Но и это не помогло. Свет от настольной лампы казался слишком ярким, звук писклявого голоска, исполнявшего детскую песенку, резал уши. Зойкина голова медленно превращалась в чугунный шар с расплавленным свинцом внутри.
- А что у нас так холодно? – поинтересовалась девушка, прикладывая зябкие ладони к белёному боку печки. – Тёть Кать, что ж ты печку не топишь? Замёрзнем же.
- Так август же на дворе, Заинька, тепло ещё. А я ж дрова экономлю, - прозвучало это как оправдание.
- Зой, это тебя просто знобит, - попытался объяснить Глеб, - надень что-нибудь тёплое, согреешься.
- Можно я твой свитер возьму?
- Конечно.

Зоя отыскала спортивную сумку с вещами Глеба в углу за печкой и бесцеремонно стала в ней рыться, пока не нашла припасённый на всякий случай серый вязанный свитер из натуральной шерсти. Она натянула его на себя, закатала слишком длинные рукава и вздохнула с облегчением. Стало немного спокойнее. Шершавое прикосновение грубой вязки к коже, лёгкое покалывание, точно в пряже были спрятаны мельчайшие иголочки, знакомый запах мужского парфюма со слабой примесью запаха лекарств – запах Глеба – успокаивал, внушал уверенность. И она даже присела на диван смотреть вместе со всеми телевизор, пряча нос в высокий ворот свитера.

Но вскоре заломило мышцы спины и пришлось встать, потянуться, пытаясь размяться.
- Я, пожалуй, пойду к себе, лягу…
Она ушла, провожаемая напряжёнными взглядами Глеба и Катерины Васильевны. А то тёмное и страшное, что таилось за дверью, всё-таки просочилось сквозь невидимые щели, подобралось незаметно и проникло внутрь Зойкиного тела, разгоняя по нему волны мерзкой, противной дрожи.
Обхватив себя руками за плечи, она поднялась в свою комнату и легла на кровать, подтянув колени к животу. Озноб усиливался. Все мышцы ломило, как при гриппе, в голове пульсировала боль, ныли суставы, причём все сразу. На дне желудка ворочался ёж, пытаясь устроиться на ночлег. Во рту то и дело скапливалась горькая слюна. Зойка её сглатывала, боясь, что её вырвет, если ежу надоест сидеть в желудке и он решит найти себе более уютное местечко.

«Господи, дай мне сил!» - молила про себя Зойка, стуча зубами в очередной волне озноба. А за окном ливень жёсткими струями хлестал по стеклу. Черноту то и дело пронизывали слепящие вспышки молний, с треском разрывая пространство вокруг дома. Фонарь во дворе уже не скрипел, а стонал, содрогаясь в предсмертных судорогах. А в воздухе стоял резкий запах озона.
За дверью прозвучали шаги. Скрип старой деревянной лестницы сверлом ввинтился в мозг. Дверь приоткрылась и послышался голос Глеба:
- Укрыть тебя чем-нибудь, чтоб теплее было?
- Д-д-да, - зубы отбивали чечётку. От головной боли слезились глаза.
Глеб накрыл дрожащую Зойку ватным одеялом и сел на край кровати.
- Очень холодно, Глеб, - пробормотала Зоя, - закрой форточку, а то сквозняк…
- Нет никакого сквозняка, Зоя, и форточка закрыта.
- Почему так холодно?..
- Потому, Зайка. Терпи.
Он принёс ещё плед, но толку было мало. Хрупкое Зойкино тело билось в ознобе так, что казалось, ещё немного и в ней что-то хрустнет и сломается. У Глеба сердце сдавило болью от сострадания, и он осторожно погладил её по плечу, пытаясь хоть как-то поддержать.
- Глеб, я умру?..
Он не сразу понял вопрос, прозвучавший сдавленно сквозь булькающий всхлип. Огромные голубые глаза взглянули на него с таким отчаянием, что стало трудно дышать.
- Нет, не умрёшь, Зоя. Просто надо перетерпеть… Ты справишься, я знаю.
- Если не умру, то справлюсь, - стуча зубами попыталась пошутить Зойка. – Что ж так холодно, господи?!
Она со стоном перевернулась на другой бок, лицом к стене, и до ушей натянула на себя плед и одеяло.
- Обещай, что похоронишь меня рядом с папой, - прошептала тоненьким безжизненным голоском.
И Глеб не выдержал, чуть не задохнувшись от жалости и сострадания.
- Ну, что ты говоришь, Зойка? Всё будет хорошо. Ты справишься, ты же сильная. Просто надо потерпеть.

Он долго гладил хрупкие дрожащие плечи мученицы, пытаясь хоть немного успокоить, а потом, не в силах больше видеть её страдания, лёг рядом и прижал её к себе, мысленно моля бога, чтобы тот позволил ему забрать, принять в себя хоть малую толику той муки, что переживала сейчас Зоя.
- Терпи, Зайка, терпи, маленькая, - шептал он во всклокоченную макушку, согревая своим дыханием, обнимая рукой и сжимая в ладони ледяные тонкие пальчики. – Скоро станет легче, детёныш, просто надо ещё чуть – чуть потерпеть.

Зойка лишь к рассвету провалилась то ли в сон, то ли в странное забытьё. В этом сне в неё всматривались жёлтые жуткие глаза с тусклыми зрачками и манили, притягивали, влекли. И она, как мышь под взглядом удава, обессиленная и безвольная плыла по воздуху к ним, ясно осознавая, что это глаза Смерти. Но когда она подплывала совсем близко, так что могла рассмотреть мерцающее в глубине зрачков ледяное пламя, чья-то сильная рука сжимала её, обнимала, согревала своим теплом. Сквозь леденящий душу запах тлена и гнили прорывался знакомый, родной запах мужского парфюма с лёгкой примесью запаха лекарств. И магнит в жёлтых глазах отпускал, сила его пропадала.

Время остановилось и потеряло свой смысл. Зоя периодически приходила в себя, вполне ясно осознавая окружающую действительность, а потом снова наступало зыбкое забытьё, переполненное болью. Потом она вспоминала редкие минуты просветления, когда Глеб поил её из чашки, осторожно приподнимая ей голову и поднося чашку ко рту. Стекло звякало о зубы, и прохладная влага стекала вниз по пищеводу, неся облегчение. Она помнила, как её переодевали мокрую насквозь от ледяного пота, со слипшимися, спутанными волосами. И как в сухой одежде сразу стало тепло, и озноб отступил. И жуткие жёлтые глаза перестали всматриваться в неё. Она остановилась и замерла на самой грани, заглянув в черную бездну.


Однажды она проснулась и увидела солнечный свет, играющий с листьями яблонь в окне. Какая-то серая птичка, примостившись на ветке, жизнерадостно насвистывала, склоняя маленькую головку то вправо, то влево. Рядом с кроватью в кресле сидел Глеб в клетчатой рубашке и читал книжку.
- Доброе утро! – произнесла Зоя, прислушиваясь к себе, и поняла, что жизнь продолжается.
- Вообще-то уже давно день.
На Зойку взглянули тёмные серьёзные глаза. И взгляд их тут же потеплел, а от внешних уголков глаз разбежались весёлые лучики морщинок. «Почему мне всегда казалось, что у него глаза карие? – подумала Зойка с нежностью и улыбнулась в ответ. – Они, оказывается, тёмно-серые».
- Как ты себя чувствуешь? – включил  доктора Глеб и пересел к ней на край кровати, с деловым видом пощупал пульс, оттянул большими пальцами её нижние веки, скомандовал: - Покажи язык! 
- А-а-а! – высунула язык Зойка и не выдержала, засмеялась. – Да всё нормально, Глеб, только слабость сильная. Странное ощущение: тело слабое и вялое, а душа, как наполненный гелием воздушный шарик.
- Ну, правильно, - хмыкнул Глеб, - когда душа держится на волоске и в любой момент готова покинуть тело, такое ощущение и возникает.
- Не пугай меня! – Зойка попыталась сесть, но сделала это слишком резко, и тут же все вещи в комнате, пол, стены, потолок закружились в странном хороводе. Она снова откинулась на подушку.
- Не всё сразу, принцесса, - покачал головой Глеб с лёгким осуждением, - не торопись, выбираться будем потихоньку. Принести тебе что-нибудь?
- Лучше донеси меня до туалета.
- Легко! – встал, нагнулся и подхватил Зойку на руки.
- Ты с ума сошёл?! – испугалась Зоя. – Я же тяжёлая. Вместе с лестницы свалимся. Опусти меня немедленно!
- Да какая ты тяжёлая? Ты сейчас не на человека, на эльфа похожа – невесомая и прозрачная. – но на пол опустил и, придерживая рукой за плечи, помог выйти из комнаты и спуститься с лестницы.

Проходя мимо зеркала в гостиной, Зоя вздрогнула и отшатнулась: из зеркальных глубин на неё взглянуло бледное до синевы, тощее, с грязными, спутанными волосами существо.
- Какой ужас! Мне надо срочно вымыться.
- Тётя Катя уже топит баню, - сообщил Глеб, грохоча на кухне кастрюлями. – А пока можно перекусить.
Но есть не хотелось. Хотелось пить. И Зоя с неимоверным удовольствием выпила целую чашку простой воды, потом чай, а потом ещё и морс из ягод, какой умела варить только тётя Катя. Она с любопытством выглянула в окно и удивилась: никаких следов страшной грозы не было, будто небесное светопреставление ей приснилось.

- Глеб, а сколько дней мы уже здесь?
- Уже три дня, - ответил Глеб, с удовольствием жуя бутерброд с колбасой. Все три дня ему было не до еды. И вот теперь тревога за Зойку отступила, уступив место нормальным потребностям живого организма.
Со двора вернулась тётя Катя и заохала, захлопотала вокруг племянницы, как курица-наседка вокруг цыплёнка. И так хорошо стало на душе у Зойки от радостного лепета тётушки, от тёплой улыбки Глеба, от потоков света, льющихся в окна, от домашнего уюта и заботы самых близких людей, что к глазам подступили слёзы и она вдруг засмущалась и невольных слёз, и своего внешнего вида.
- Тётя Катя, а баня скоро будет готова?
- Скоро, деточка, скоро! Я тебя напарю, намою, сразу и поправишься, душа моя.
Когда солнце уже клонилось к закату, прячась в кронах яблонь, Глеб заявил:
- Зой, пошли в баню, - и подхватил пакет с её вещами.
- Ты что, со мной в баню решил пойти? – испугалась девушка.
- А ты против?
- Я стесняюсь…
- Стесняется она! – передразнил Глеб. – больно мне нужно любоваться на твой скелет. Анатомию я и так знаю. Мне б тебя до бани доставить в целости и сохранности, чтоб по дороге ветром не сдуло, да сдать с рук на руки Катерине Васильевне. А уж она тебя будет отмывать и отпаривать. А то, что стесняешься – это хорошо! Значит оживаешь потихоньку.

Он открыл дверь и подставил согнутую в локте руку, за которую Зоя с благодарностью тут же уцепилась. Слабость была такая, что каждый шаг давался с трудом. Сердце билось пойманной птицей, дыхание с шумом вырывалось изо рта, колени дрожали. Но, опираясь на сильную и надёжную руку Глеба, Зоя дошла до невысокого бревенчатого домика в углу участка. Из трубы шёл ароматный дымок. На скамейке у маленького крылечка стояла большая стеклянная банка с морсом, заранее приготовленная запасливой хозяйкой. Обитая досками дверь со скрипом отворилась и из неё высунулась распаренная, красная физиономия тёти Кати.
- Заходи, заходи скорее, деточка. Нечего тепло разбазаривать.

Глеб передал банщице пакет с вещами и подтолкнул неуверенно мнущуюся на пороге Зойку. А сам ещё долго стоял и смотрел по сторонам. Августовская благодать проглядывала сквозь густые ветви деревьев наливающимися соком краснобокими яблоками, разливалась оранжевым солнечным светом по ухоженным грядкам в огороде, вилась прозрачной стайкой мошкары над кустом сирени… Ничто не напоминало о пронёсшейся над миром грозе, будто и не было бьющих по стеклам потоков дождя, слепящих вспышек молний и вгоняющих в оторопь громовых раскатов над самой головой. Глеб с облегчением вздохнул и пошёл к дому, и только у крыльца заметил обломанные, искалеченные стихией некогда роскошные жёлтые георгины…

http://proza.ru/2020/09/18/538