Про детство

     Мысли, сколько их и, как они умещаются в таком непостижимом количестве в нашей голове, в какой последовательности и в какое время мы думаем о тех, или иных вещах, наверное, все  эти вопросы -  к науке о мозге, которой я не владею, даже в азах. Понятно, что повседневные события, какие-то задачи мы обдумываем, параллелим  с бытовыми вопросами и насущными делами, но вот, возникает какая-то ассоциация с детством, и ты уносишься мыслями туда, в далёкое и потому, наверное,  счастливое и безвозвратное время.

                Маленькая

       Я родилась в Нальчике и мой дом, и двор, для меня, это отдельная планета, на которую я летаю во снах всю свою жизнь. Какие бы события у морфея не происходили, локация их неизменна – квартира 24, дом 173  на улице Мечникова, или наш двор.
       Я помню себя совсем маленькой, говорят, что этого не может быть, но это так. Моё детство пришлось на ту пору, когда детей не страшно было отпускать на улицу без присмотра родителей. В то время, если с тобой что- то случалось, то во дворе всегда находился тот, кто поднимет, если ты упал, отряхнёт одежду, вытрет нос, вынесет воды, даже, помажет сбитые коленки зеленкой, поделится куском хлеба с маслом и вареньем, или отведет домой. В общем, взаимовыручка и взаимопомощь была на высшем уровне, как говорится, всё по-родственному.
Тайн никаких не было, даже от детей. Каждый знал, что происходит в квартире, семье, сколько родственников, где живут, на что живут, откуда родом, кто на ком и почему женился, кто кому подарил букет, кто и где работает, сколько получает, чем подрабатывает, кто, за что сидел и почему пьёт. Стесняться было нечего, потому что никому ничего нового, особо, не покажешь – всё на виду.
      С братом у нас пять лет разницы, мне два, ему – семь и он, типа, за мной присматривает. С этого времени я себя помню:
 квартира наша была на третьем этаже правого крыла П-образного дома, лоджия выходит во двор, под лоджией стою я в мокрых трусах и кричу:
      - Мама, аяяяй!
      Крик разносится по колодцу дома, бьётся о левое крыло, резонирует, отскакивает и, вырываясь на свободу, летит к соседнему дому на улицу Чкалова. Слышат все!
      Из окна появляется, как всегда, в делах, с сантиметром на шее, с подушечкой для иголок на лямке фартука мама, за ней стоит заказчица в лоскутах будущего наряда.
      - Как же так! Почему же ты не сняла трусики и не присела у сарая, или кустика?
Надо отметить, что в  детстве я была, в некоторых случая, излишне стеснительной.
       - А там люди былииии, - протягиваю я, недовольная тем, что мама толкает меня на такой неблаговидный поступок.
       - Ну, зато они тебя сейчас и видят, и слышат. Иди домой,- вздыхает мама и возвращается к своим делам.
       Я разворачиваюсь и иду домой. Вход в подъезд с фасада, путь длинный, надо обойти всё крыло дома. По ходу, трусы остывают, попа замерзает, за спиной со всех сторон слышится: «ссыкуха», хочется взлететь на третий этаж и оказаться под теплым одеялом. Отвлечься от неприятного происшествия всегда можно было наблюдением за примеркой платья, которую мама делала клиентке, дать совет по поводу фасона и сказать, например, что у гостьи  слишком большой живот или некрасивые ноги. Это было очень интересное занятие, которое открыло мне и одну тайну -  куда тётеньки надевают, именно те  шапочки, выстроченные по кругу, которые продает  женщина у  среднего подъезда соседнего дома, так как до этого я никак не могла понять, что это за загадочная модель шапки.

                Баня

       Удобства в нашем доме появились только после капитального ремонта,   я тогда перешла в третий класс. А до этого, вся наша семья, как и другие  жители окрестных домов, по субботам  ходили в баню. Сборы в баню были сродни небольшому переезду, потому что принадлежности для этой процедуры на всю семью были многочисленными, да ещё и таз лучше было брать свой. Баня располагалась на улице Максима Горького за базаром и комбинатом «Горянка». Идти от дома недалеко, но с детьми, тазами и баулами – целая эпопея. По выходным дням в бане была очередь, но с детьми ожидать не приходилось, всегда пропускали. После покупки входных билетов наша семья разделялась:  папа с братом шли в мужское отделение, мы с мамой – в женское.

       В силу того, что на примерках своих нарядов, дамы у нас в квартире постоянно раздевались, вид   в неглиже чужой женщины любого возраста меня совсем не занимал и не шокировал. Поэтому, когда я впервые попала в баню и увидела большое скопление голых мокрых тел, меня это никак не впечатлило. Больше мне понравились клубы пара, вырывающиеся из-за таинственной двери, в тот момент, когда неприкрытые женщины с полотенцами на головах то открывали, то закрывали её. Дверь была сбита из досок,  наискосок укреплена рейкой и напоминала собой  дверь дворового туалета.   Я представляла себе трехголового змея Горыныча и слегка побаивалась помещения со странным названием «парная».  А ещё нравились эхо и звон от ниспадающих струй воды, вырывающихся из широкого мощного крана с деревянной ручкой и с серебряными брызгами, прихватившими с собой лучи солнца, разбивающимися о дно оцинкованного таза,  который некоторые, почему-то называли шайкой. На шайках были цифры, проставленные синей или коричневой краской, и мне это казалось совершенно безобразным явлением, так как портило хрустальность моего воображения.

       Из бани наша семья всегда возвращалась без спешки, иногда, заходили в 34- й магазин, что на улице Толстого, там родители покупали необходимые продукты, а я глазела на емкости с черной икрой, которые, почему – то по форме  очень напоминали больничное судно.

        Как-то на обратном пути из бани, мы встретили папиного друга, балагура и шутника у которого в кармане всегда были припасены карамельки для детей. С улыбкой он протянул брату и мне по конфете, брат с благодарностью взял, а  я отказалась, сказала, что такие не ем. Мужчина немного растерялся и, решив перевести разговор в другое русло, спросил:
      
       - Ну, расскажите мне, где вы были, что видели?
 
       На что старший брат, коротко и по-мальчишески простодушно, ответил:
      
       - В бане. Ничего не видел, искупался и пошел.

       А я же, с готовностью и детской непосредственностью, поведала:
      
       - Мы ходили в баню, купались. Там сквозь пар много чего видела: и тётенек, и сиси - писи, и огнедышащего дракона.
Родители не знали, куда деваться от моих откровений, мама тут же подтолкнула меня вперед, поспешив увести, как она думала, с места позора. По дороге она говорила, что такое рассказывать нельзя, а я не понимала почему, ведь меня спросили! Отец с братом ещё немного пообщались с мужчиной, больше для того, чтобы сгладить неловкость ситуации.
       Потом, спустя годы, когда уже все называли меня гордячкой, тот встретившийся человек, сказал родителям, что характер девочки был виден ещё тогда, когда она отказалась от конфетки и  откровенно  поделилась увиденным в бане. Хотя, я не уверена, что категоричность  и открытость скоротечных впечатлений малышки могла определить будущий её характер.
      
       В бане мама всегда старалась меня быстро искупать, одеть и выпустить на улицу, чтобы я не вспотела в душном помещении и не заболела. А болела я редко, хотя была желто-зеленого цвета и ничего, почти, не ела. В итоге, самой первой из бани выходила я, маялась в ожидании остальных и исследовала окрестности.

       Вход в баню был с торца здания: каменное крыльцо в четыре ступеньки, ограда с цементными балясинами и  широкими перилами. Для маленькой девочки всё это составляло довольно высокую конструкцию. Однажды,  я всё-таки, как-то умудрилась взобраться на перила. Сохранить равновесие не удавалось,  я полетела вниз головой и упала на асфальт. Причем весь этот процесс я реально наблюдала со стороны и видела свой полет. Необъяснимо, но факт. Кто- то увидел, кинулся искать родителей. Первым выбежал отец, взял на руки и понес домой. Все были напуганы и шли молча. Говорят, что на все вопросы я издавала звук, похожий на мычание, взгляд не фокусировался и был каким – то пустым. Принесли, положили на кровать, я уснула и спала почти сутки. Когда проснулась – заговорила. Потом, были головные боли, видения, помутнение сознания, говорили, что это последствия травмы головы. Спустя годы, когда картина моего полета, все еще возникала перед глазами, я спросила у мамы, почему не вызвали скорую, не обследовали? Она только пожала плечами и ответила, что не додумались.

      Случись это сейчас, то УЗИ, КТ, МРТ, консилиумы, целая горсть таблеток, уколы и капельницы пошли бы в ход. А  так, я в своем детстве, кроме антиструмина, который нам во дворе раздавала медсестра из поликлиники, никаких лекарств и не знала. А у брата моего в детстве был ревматизм и ревмокардит, и лечили его волшебными таблетками аспирина, и ждали, когда наступит переходный возраст, так как участковый врач обещала, что он перерастёт и всё пройдёт. Так и случилось…
               
                Галушки

      Как там у Райкина? Пить, курить и девочек я начал одновременно.
Примерно, поэтому же принципу, я в четыре года вязала на спицах, сама лепила и варила себе галушки на керогазе, и стояла в ночных очередях за мукой и хлебом. Удивительно, но мы, оставаясь детьми, обладали ответственностью и навыками нехарактерными возрасту. Мы жили в большой квартире: у входа, слева располагалась просторная кладовая, где, помимо продуктов, хранились аккуратно перевязанные кипы журналов -  «Роман-газета», «Работница», какие-то книги по медицине, журналы мод, газеты. Дальше был вход на лоджию, она была большая, квадратной формы. Всё это было в ножке буквы Т, так  я всегда называла наш коридор. Действительно,               в квартире было два длинных коридора, образующих букву Т, а  все комнаты и кухня  находились  в «крышке» буквы. Очень высокие, почти четыре метра, потолки визуально расширяли пространство и, без того просторной квартиры, и делали её еще больше.  Когда я оставалась на весь день одна дома, я была владычицей этих хором и творила всё, на что хватало  моей фантазии.
- Видно, Кулина, что пироги пекла - все ворота в тесте, -  говорила мама, возвращаясь с работы.
Увиденное указывало на то, что ребёнок самостоятельно осваивал азы кулинарии. Через всю квартиру, от кладовой в кухню, к столу и  керогазу тянулась дорожка из муки. Путём множества экспериментов я постигала весь процесс приготовления галушек, которые полюбила ещё задолго до того, как попробовала.
Разговоры в очередях за хлебом и мукой значительно расширяли детский кругозор, добавляли опыта в житейских делах. Наверное, оттуда и ранние навыки в приготовлении, фаст - фуда  той поры, галушек.
      Очередь занимали с вечера, отмечались в двенадцать и три ночи, потом пять-шесть утра и в восемь уже начиналась продажа. Кто-то один бежал во двор и извещал всех членов семьи и соседей. Так как  полагалась одна буханка в одни руки и норма муки распределялась по такому же принципу, надо было, чтобы все «номера» были представлены вживую. Отмечаться ходили по очереди, зачастую, дети в ночи ходили одни, страха не было, помню, только холод. Не спасала, сшитая мамой, цигейковая шубка и шапка-шлем, а шарф покрывался инеем от дыхания с двух сторон. Подтанцовывая на морозе,  мы ожидали переклички и «грели» уши взрослыми разговорами.
       До сих пор люблю всё мучное, а особенно пышки на соде, которые делала мама, когда мы приносили муку, и казалось, что вкуснее ничего не было. Я теперь понимаю, почему она, вспоминая своё детство, говорит, что самым вкусным блюдом была мамалыга, которую варила её бабушка. Выходит, чем утоляли голод в детстве, то и остаётся в памяти как самое вкусное, ведь изысков не было.


                Нюська


       Жена сводного брата моего отца постоянно вязала носки, казалось, что висящий на спицах полуфабрикат, был продолжением её пальцев. Если она не вязала, то пряла пряжу. Жили они недалеко, и я часто видела её за этим занятием. Таинство плетения и неизвестно откуда, появляющиеся петли, так привлекали моё внимание, что я попросила маму показать, как это делает тётя Нюся. С лёгкостью освоив премудрости мастерства, я вязала своим куклам наряды, а себе – шарфы, муфты и носки. Когда отец, впервые, увидел меня со спицами, воскликнул:
      - О!  Нюська!

       Сводный брат отца и его жена Анна (та самая Нюська)  были  значительно старше моих родителей, лет на двадцать, соответственно, казались мне древними ископаемыми, поэтому папино определение очень оскорбило. Но, для тех, кто заставал меня за вязанием, с его лёгкой руки,  я осталась Нюськой на долгие годы.
Сейчас бы все говорили о пользе подобного увлечения ребенка, о развитии мелкой моторики, работе мозга, о пользе и применении таких навыков в дальнейшей жизни. В нашем же окружении это расценивалось как очередная моя причуда. Но в семье она приветствовалась, как вариант отвлечься от лазаний по чердакам, крышам, набегам за сливами в детский сад и на арбузные сетки на базаре.

       Если опустить часть хулиганских достижений четырехлетней девочки, то на этом можно и остановиться в описании неординарных способностей ребенка.
Но объяснить, почему столь малая особа оставалась дома одна на весь день, всё-таки стоит.


                Детский сад


       Меня исключили из садика. Да-да. Из ряда вон выходящий случай. Но он имел место быть. В детском саду мне не нравилось ВСЁ:

      - Дааа, ты не твой брат, - этой фразой  приветствовали меня воспитатели и нянечки, а потом и учителя в школе.

      После покладистого, молчаливого, упитанного мальчика им достался ребенок, который, почти ничего не ел. В отчаянии, мама брала меня за руку, вела на базар (благо-рядом) и водила по рядам в надежде, что меня привлечёт какой-либо продукт. Ликовала, когда я что-то просила купить. Чаще, происходило это уже на обратном пути, и были  это пирожки с ливером по четыре копейки,  продавала их с лотка, с надписью Нальчикский мясокомбинат, женщина в белых нарукавниках, переднике и колпаке. Не самая полезная еда, но мама и этому была рада.

      Всё, что ставилось в садике на стол, вызывало  у меня только отвращение и протест. А, особенно, кисель и щи! Эта серая слизь, без запаха, а вкус я могла только вообразить, вызывала тошноту. Видеть это было неприятно, а есть – невозможно. Мнение об этих шедеврах кулинарии я в себе не держала, а выражала громко и публично. За что по головке меня никто не гладил.
      
       А пытка дневным сном ребёнка, который с рождения не обременён детским расписанием?! Естественно, я бунтовала,  мешала всем спать и вносила сумятицу в тихий час. Наша группа располагалась на первом этаже, кровати стояли в два ряда плотно друг к другу, мне всё время хотелось по ним попрыгать, или  через окно покинуть это царство Морфея.
      
       Садик находился через забор от нашего дома, подружки-сверстницы оставались дома, так как у них были бабушки, и было кому присмотреть за ними и без садика. У нас же бабушек не было, поэтому меня пристроили, по примеру брата, в сад. Это было настоящей мукой смотреть через штакетник, как играют на воле соседки, в то время как я вынуждена была выполнять указания воспитательницы.
 
       Не помню, что меня сподвигло на аморальный поступок, но я заставила снять трусы  всех одногруппников, спрятала их в урну, присыпала кленовыми листьями и, перемахнув через забор, пошла играть в куклы в свой  двор. Когда меня пришли забирать из садика, оказалось, что на площадке девочки нет, дальше больше: дети без трусов, воспитатель не в курсе  событий, а я пропала. В итоге, хотя заведующая садом была и своя (её родители были как-то знакомы с моими), но, учитывая накопившееся негодование воспитателей, мои различные проделки, включая и критику в адрес поваров, по обоюдной договоренности,  решили меня в детский сад больше не водить. Подобный случай был единственный в истории садика, но случился он, именно, со мной. А с кем же ещё это могло произойти?

       Вот так и пришла свобода, самостоятельная жизнь и вынужденный первый кулинарный опыт.
       По правде сказать, спустя какое-то время, ликование от свободы притупилось, и я стала ходить к забору садика и наблюдать чем занимается моя группа во время прогулки. Вдоль забора росли старые клёны, осенью их листья устилали дорожку пышным мягким ковром из желтых листьев. Или я была маленькая, или листья были необыкновенно крупными, не знаю, но кажется, что сейчас они мельче. Явный свой интерес к происходящему за забором я маскировала под сбор листьев в букет, исследования жизни насекомых и так бы и продолжалось, но я случайно разворошила среди листьев осиное гнездо. Поднялся рой ос и устремился на меня. Надо было сразу бежать, но я не понимала, какая опасность меня ждёт, и потеряла время. Осы впились мне в голову, искусали руки, которыми я размахивала, пытаясь сбросить их с головы. На мой крик выбежали соседи из первого подъезда, стали предпринимать какие-то меры спасения и обезболивания, приговаривая: «Хоть бы не в отца пошла! Хоть бы не в него!». Оказывается, у моего отца была аллергия на укус осы, и  у него в детстве случился анафилактический шок, о чем помнили старожилы нашего двора. Ну, я к всеобщей радости, в папу не пошла и отделалась малыми жертвами, но и скучать по садику как-то перестала.


                Сандалии


       В первом подъезде нашего дома на втором этаже жила очень интересная семья, жизнь их была предметом ежедневных обсуждений наших бабок, от всевидящего ока которых не ускользала ни одна деталь. От бабок и я не отставала. Если я не гуляла на улице, то дежурила у своего наблюдательного пункта на лоджии, дожидаясь появления мужа Эсфирь Ионовны на противоположной стороне. Это было действо интересное со всех сторон. Как только он появлялся на балконе, наше дворовое ЧК, всем составом поворачивалось в ту сторону: Давид в вылинялой майке-алкашке, с веревкой прищепок на тщедушной шее, начинал чинно развешивать нижнее  белье и платья своей несравненной Фирочки, чем доставлял много поводов нашим бабуськам посудачить.
 

       - Хорошо постирал? Смотри, заругает – с издевательским смехом кричали бабки.
       Он молча улыбался, доводил дело до конца и с достоинством покидал сцену. Зрители теряли интерес, по инерции, еще немного злословили в адрес счастливой соседки, потом переключали свое внимание на другой объект.

       Эсфирь Ионовна, действительно, как говорится, уже не первый раз, была счастлива замужем. От предыдущих браков имела двух сыновей, и  поговаривали, совсем неблагополучных. Зато с мужем ей опять повезло. Его заботе, вниманию, сдержанности, отсутствию вредных привычек завидовали все. Я же безмерно уважала эту чету и мечтала, в свои – то детские годы,  о таком муже, или, в крайнем
случае, о моряке дальнего плавания.
       Эсфирь Ионовна носила платья из простого ситца без рукавов, с двумя накладными карманами. Почему-то помню её только в летний период. В ушах у неё, неизменно, сверкали крупными бриллиантами старинные дорогущие серьги, и для меня это было непонятным несоответствием. Я всё время размышляла: либо она забыла надеть наряд, либо снять украшения, переодевшись в домашнее платье.

       Почему эти люди вызывали у меня уважение? Да потому, что никто из них никогда не позволил себе говорить со мной в уничижительно-оскорбительном тоне, не назвал меня обидным дворовым прозвищем, излучал добро и вежливо обращался с просьбой, а, не понукая, давал распоряжения.

       В один из летних дней по двору разнеслась весть – Люсик приехал.
- Люсик вернулся! – радостно воскликнула мама и устремилась на улицу, оставив срочный заказ. Я последовала за ней.
       Внизу уже собралась небольшая кучка улыбающихся людей в центре, которой стоял молодой человек в армейской форме. Он был мне совершенно не знаком. Как позже, он ушел в армию, когда я еще сидела в коляске, соответственно, помнить его не могла.
       От первого подъезда к соседям шла Эсфирь Ионовна, в руках у неё были мужские сандалии. Я пошла к ней на встречу с приветствием, а она попросила отнести эти сандалии, как я поняла, гостю. Я протиснулась сквозь кольцо взрослых и чинно вручила сандалии Люсику. А кому же еще?! Он виновник всеобщей радости, человек, которому все уделяют столько внимания, забрасывают вопросами, восхищаются.
       - Это Вам! – торжественно произнесла я, вручая ему сандалии.
Молодой человек пришел в замешательство. С удивлением рассматривая дарительницу и обувь, пытаясь понять, откуда прибыло и кто я? С доброй улыбкой спросил:
- А кто эта девочка черноглазая, чья ты и что за сандалии? – наградил ещё какими-то комплиментами тех, кто  это создание произвёл на свет.

       Я ему назвала имя, фамилию и, кто меня попросил передать этот подарок. Надо отметить, что сандалии были далеко не новые, но вполне прилично выглядели после ремонта, который сделал им сосед-сапожник.

       Замешательство длилось недолго, так как подплыла Фира и спросила, почему я до сих пор не отнесла Давиду обувь.

      - Если тебе тяжело, детка, так я это сделаю сама – немного помолчав, разглядывая прибывшего, добавила: «Потом».

      Все засмеялись, включая обладателя случайного подарка, а я  была в ужасе. Кто же мог подумать, что в столь знаменательный момент, как прибытие Люсика, эти злосчастные для меня сандалии были  предназначены другому человеку!?

       Я убежала домой, спряталась в кладовке и долго не покидала свое убежище, переживая публичный позор. Именно, позор! Так мне казалось на протяжении долгих лет, хотя, я всегда знала, что человек имеет право на ошибку,  не ошибается тот, кто ничего не делает и тому подобное. Но этот случай расценивался мною как позор.
Наконец, покинув убежище, я пошла, выяснять у мамы, кто такой Люсик и смеются ли ещё надо мной во дворе?

       Мама сказала, что переживать не о чем, что это свои родные люди, и о недоразумении давно забыли. Илья  - сын тети Любы Аронс, которая умерла еще до моего рождения. Мы жили рядом, она была очень хорошим врачом, пользовалась большим уважением, к сожалению, долго болела, болезнь была очень серьёзной, и спасти её не удалось. Когда Илья был маленьким, его называли Илюсик, со временем первая буква потерялась и, даже отслужив армию, он остался Люсиком для родных и близких людей.

       Тут я вспомнила, как наши бабки говорили, что моя мама вышла замуж за отца непонятно почему, ведь совершенно разные люди, наверное, сирота хотела быть поближе  к своим, будто Люба её тётка, да и Эсфирей пол дома.
Никогда больше не видела такого радостного единения наших соседей, как в день возвращения Ильи. Наверное, мать и сын были действительно хорошими людьми, раз вызывали такую консолидацию жителей нашего пёстрого двора.

       А у меня на всю жизнь осталась ассоциация Люсика с мужскими сандалиями, которыми я его хотела наделить из-за безмерного уважения к Эсфирь Ионовне и симпатии к незнакомцу, возникшей с первого взгляда.


                Сараи

       Мне часто снятся сараи, которые в два ряда отделяли наш двор от территории детского сада и грузинского дома. Так все называли дом, в котором жила большая грузинская семья. Он был самый красивый на улице. Дом и забор были облицованы колотым бежеватым камнем, а швы отделаны извилинами из серого цемента. Всё это на фоне белёных саманных строений, или кирпичной кладки создавало впечатление зажиточности и неприступности.

        Но сараи….. они имели магическое притяжение. Особенно один, который стоял обособленно и принадлежал плотнику, там были широкие щели между досками, и было очень интересно наблюдать за работой мастера. Мне все время представлялось, что это папа Карло и сейчас он закончит делать Буратино, который обязательно оживет, перепрыгнет через забор и пойдет хулиганить в наш садик.

        А за другими сараями, на крышах, между рядами,  где-то внутри происходила тайная жизнь детворы. Правда, свободу действий ограничивало всевидящее око – бабки, постоянно сидящие во дворе бабки. Стоило мне пробежать по крышам сараев, как сразу раздавался истошный крик:

       - Аааа, ссыкуха, опять все крыши провалила! Слазь сейчас же, пискля! Мать придеть, всё расскажу!

       Причём, передо мной пробегало человек пять и все молчали, но, как только, на крыше появлялась я, дозор прозревал и раздавался истошный крик.

       Почему я у них была как бельмо на глазу? Этот вопрос мучил меня долгие годы. А обидное прозвище уже давно не имело под собой никакого основания,  но крепко закрепилось за мной  и эхом отдавалось во мне долгое время.
Варенье.

Летом и ранней осенью наши бабки варили варенье прямо во дворе у подъезда, или у своего сарая, устанавливался керогаз, или примус, на него водружался плоский медный таз, и начиналось волшебное действо. Их внукам выпадала завидная доля – облизывать с ложки и блюдца пенки. Пенки от варенья это лучше любой конфетки, особенно когда они застывали и превращались в тянучую карамель. Самые вкусные для меня пенки были от вишневого варенья, но большинство предпочитало малиновые, как и само варенье. Оказывается, есть даже особый день малинового варенья, который отмечается 16 августа. Справедливости ради, надо бы в июле учредить  и день вишнёвого варенья.
 Кто же не любил пенки?! Не молочные, конечно, хотя….  Помните, даже у Пушкина есть про медовое варенье и «кипучие пенки». У нас таз для варенья был алюминиевый, хранился в кладовой от лета до лета и служил нам долгие годы, аж до моей взрослости. Я всю жизнь мечтала купить медный, но всё, как-то не складывалось. Технология приготовления варенья, причем из разных ягод и фруктов, была детворе знакома с раннего детства. Поэтому, когда к нам на работу назначили нового руководителя, женщину пенсионного возраста и она, между делом, поинтересовалась у нас, как варят  варенье, я испытала искреннее удивление и одновременно,  разочарование в этой даме, хотя шлейф заслуг у неё был длиннющий.

Тутовник созрел.
         В детстве мы всем двором делали вылазки за тутиком на улицу Чкалова и дальше, в собственных домах.  Наевшись, с чернильными руками, ртами, довольные отправлялись искать способ, как отмыть красоту, привести себя в порядок и паиньками вернуться домой. Помню, когда слышали от  кого-то слово шелковица, сразу понимали - приезжие. А попадались и такие ребята, которые не понимали, что это такое мы едим и красимся, эти вообще считались с северов.
Тутик у меня всегда ассоциируется с детством. Летом наш большой двор, да и город наполнялся гостями. Поезд Нальчик – Баку привозил  много отдыхающих, которые спасались у нас от палящего зноя. Кто-то приезжал к родственникам, кто-то снимал квартиру и жил всё лето. К концу сезона местные дети говорили с легким азербайджанским акцентом, а у отдыхающих он немного сглаживался. На базаре всё дорожало, даже пучек петрушки стоил пять копеек вместо обычных трех. Местные сетовали на приезжих, а нам все было нипочём, так как детям делить было нечего, тутик рос на деревьях бесплатно, а арбузы мы получали на базаре за помощь, при их разгрузке. Интеграция различных культур работала всё лето, и мы обогащались знаниями, ходили к приезжим на обед и учились дружить, не-смотря на различия  уклада жизни, языка и культур.
          Бабушки, в традиционном понимании, у меня не было, она жила далеко. Мне было почти четыре, когда она приехала в Нальчик со своим вторым мужем. По этому случаю мама послала брата на рынок  купить мне новые сандалики, хорошие, аж за 1 рубль 80  вместо 78 копеек. А ещё мне сшили платьице из остатков ткани от маминого платья. Оно  было с короткими рукавчиками,  на кокетке, под грудью начиналась присборка и, если покружиться, образовывался колокольчик. Брат получил рубашку-вышиванку и тюбетейку, тогда это было очень модно.
       Стоял жаркий июль, мама переживала, как бы груши на даче не переспели и дождались бабушку, она очень любила груши. ГруЩи, так она говорила, протягивая щщщ. У меня в памяти осталось, лишь, это особенное произношение, говорила по-русски, но волшебным образом, слышался идиш и еще, осталась общая фотография родственников, собравшихся по поводу приезда гостей. Считалось, что бабушка приехала повидаться с младшей дочерью и внуками, но в действительности, она привезла своего нового мужа на Юг. Сейчас понимаю, как маме было тяжело пережить это смешение чувств: переступить через память любимого отца, расстрелянного в застенках НКВД, через детдомовское детство, юность без материнских наставлений и советов, сиротство при живой матери и с радостью принять её визит.
Не знаю, как к брату, но ко мне бабушка проявила мало интереса. Я не знала, какие отношения должны быть между внучкой и бабушкой и сочла это нормальным. Зато, как и другие дети с нашего двора, я теперь могла говорить о бабушке, понимая её реальное существование, хоть и где-то там в дали. И даже песенку, которую мне пела соседка:
      
         - Вырасти, деточка, гибкая веточка,
          
           Шейне ве лихтекер туг,

           Бабина родинка твердая меточка,

           Ямочек свет в полукруг.

           Фишеле, фейгеле, таере мейделе,

           Ты вырастай, не ленись,

           Жизни пути виадиненке брейтеле,

           Кинделе, не оступись!» - я теперь мысленно вкладывала в её уста.

           В итоге, меня её визит впечатлил меньше, чем новые сандалики. Каждый остался, как говорится, при своих.
 
           Но всё это я к чему вспомнила. Увидев меня перемазанную тутовником, моя мама  сказала: «Мама всегда оттирала руки зеленым крыжовником». Не твоя бабушка, не мама меня научила, а воспоминание как констатация. Все-таки, ребенку, выросшему вдали от матери, каждая мелочь, связанная с ней имеет особую ценность, наверное, и делиться этим он ни с кем не хочет, даже со своим собственным ребенком. Так интересно -  не моя бабушка, а её мама.
 
           Вот собираю я тутовник на маленьком деревце у речки Нальчик под мостом, ведущим на терренкур, вспоминаю наши детские вылазки, смотрю на свои чернильные пальцы и думаю, что мамина мама  удаляла пятна зеленым крыжовником.