Эта история – выдумка, такое никогда не происходило на самом деле. И я искренне надеюсь, что она так и останется лишь порождением моего воображения. Но самое страшное то, что подобное все-таки может произойти. Причем жертвой схожих обстоятельств запросто окажется любое существующее на планете государство.
Это рассказ не о тех, кто смотрит на мир как на стратегическую карту, маскируя свою алчность речами об общественном благе, кто оценивает человечество по курсу рубля, евро или доллара и меряется, у кого длиннее нефтепровод, ставя на кон в спорах человеческие жизни. Это рассказ о людях, которые хотят жить, любить, быть счастливыми, но вынуждены умирать, не понимая, во имя чего. Это история не о причинах войны, а о ее жертвах и последствиях...
Часть I
Мир
В детстве мы любили играть в войну, или, как мы ее ласково называли, войнушку. Стоило по телевизору пройти какому-нибудь фильму со стрельбой и сражениями, как его действие мгновенно переносилось на улицу: толпы мальчишек строгали мечи, посмотрев фильм о богатырях или рыцарях; после фильма о мушкетерах мечи заменялись на шпаги; следом за кинокартинами о Первой или Второй мировой на смену клинкам приходило огнестрельное оружие.
Лично я в этих играх, беря в руки меч, шпагу или винтовку, чаще всего направлял их против воображаемых врагов своего народа. Обычно я представлял себе тех, с кем когда-то довелось воевать моим предкам (ведь именно этих супостатов, разгромленных и в панике бегущих, показывали в патриотических фильмах). И таковых на эту роль находилось немало: немцы, французы, итальянцы, американцы, монголы, китайцы, японцы... Вообще, мой народ гордится своим боевым прошлым. За тысячу с лишним лет своей истории он воевал непрерывно. Пожалуй, не найдется в мире нации, с которой мои предки не сходились на поле брани. А если таковые и есть, я бы на их месте не зарекался, что этого не случится в будущем, ведь мы не в ответе за дела потомков... И, сидя в воображаемом окопе, сжимая в руке деревянный «пэпэша», сделанный из палки с прибитой снизу консервной банкой вместо магазина, я искренне ненавидел каких-нибудь немцев. Немцев, которые к тому времени уже полвека мирно жили на своей земле и никого не трогали. Немцев, которые лично мне ничего плохого не сделали. Но немцев, от пуль которых когда-то давным-давно пал в бою мой дед. И я не думал о том, что, возможно, где-то там, в далекой Германии, точно так же в импровизированном окопе сидит немецкий мальчуган с каким-нибудь деревянным МП-40 в руках и тоже искренне ненавидит мой народ, в бою с которым когда-то давным-давно пал и его дед. При этом ни он, ни я даже не задумывались о причинах, которые толкнули наших отважных дедов стрелять друг в друга.
Действительно, почему это вдруг два народа, мирно живущие на своей земле, сеющие хлеб, строящие дома, воспитывающие детей, мечтающие о счастливом будущем, вдруг берут в руки оружие и идут друг друга убивать? Кто-то скажет, что представители одного из них (того, который в итоге проиграл) были просто-напросто зверьми, решившими поработить или истребить другие нации... А вот лично я не верю, что дед того немецкого мальчугана, сжимающего деревянный МП-40, был зверем. Хорошим солдатом – возможно! А вот зверем – вряд ли! Таковым его после войны прозвали победители, которые, как известно, пишут историю. Как и мой дед зверем не был, хоть и, воюя, лишил жизни нескольких человек. На самом деле и тот и другой лишь честно исполняли свой долг (Конечно же, тут я говорю о большинстве людей и не беру в расчет тех немногих кровожадных психопатов, идущих воевать, чтобы удовлетворить свои садистские желания. Таковые есть в каждом обществе независимо от политического строя, идеологии и того, на чьей стороне они воюют). И пора бы уже признать, что наши героические предки в тех тысячах войн, что гремели на нашей многострадальной планете, чаще всего шли в бой вовсе не из-за патологического желания причинять кому-то боль, кого-то поработить или по иным злобным причинам. Быть может, этого желали те, кто отправлял их на войну... Уверен, все те люди, кто сражался и умирал, с гораздо большим удовольствием вместо этого и дальше бы сеяли, строили, воспитывали, мечтали... А гибли они лишь потому, что горстка людей, стоявшая во главе народа, однажды вдруг решила доказать другим, что ее идеология – самая идеальная, вера – самая верная, вооруженные силы – самые вооруженные и самые сильные... Но разменной монетой этого спора всегда были человеческие жизни! И военным трофеем у выживших независимо от того, чья сторона взяла верх, после окончания кровопролития оставались лишь ненависть и боль потерь.
У меня был брат Мишка. Был – потому что сейчас для меня его как бы нет. И меня для него, наверное, тоже... Зато когда-то мы росли вместе и были не только братьями, но и друзьями. Что, кстати, важно! Хотя, случалось, дрались. Не без того. Вот взять, например, день, когда сделано то памятное фото – единственное, на котором последние лет двенадцать я мог видеть лицо брата.
Помню, как мы, прижимая к груди автоматы, осторожно шли по узенькой тропинке, вздрагивая от каждого шороха. Я шел впереди всех, ведь я командовал отрядом! И очень гордился этой почетной должностью, как и своей пилоткой с кокардой и отлично сделанным своими руками игрушечным оружием. Нам всем было от силы по десять лет. Мы играли в войну.
Помню, как я услышал впереди голоса, замер и дал знак остановиться. Мои короткоштанные бойцы мигом рассыпались по кустам. Нам навстречу шел другой отряд – таких же суровых юнцов. Мы не атаковали, подпускали поближе. Но наш план провалился: один из моих подчиненных задел какую-то чересчур трескучую ветку.
– Засада! – раздался крик на дорожке.
И тут же со всех сторон грянуло: «Тра-та-та-та-та!»
Как же я ненавидел в тот момент раскрывшего наш хитрый замысел противника. Как же я поливал врагов воображаемым огнем!.. Причем та и другая стороны считали себя партизанами, а своих противников – оккупантами.
Но вот дорожка опустела. Правда, опустели и наши кусты. Вокруг лишь валялись тела «сраженных» врагов и товарищей. Однако я «выжил» и видел, что остался один враг. Тот также заметил меня. Краем глаза я наблюдал, как он крадется в зарослях, пытаясь зайти мне в тыл, чтобы застать врасплох. Я сделал вид будто не вижу его, подпустил поближе. А потом, резко развернувшись, что было мочи заорал:
– Та-да-да!.. Падай, ты убит!..
Да только он не упал! Более того, он вдруг стал доказывать, будто «выстрелил» первым и что это мне следует грохнуться на траву рядом с поверженными товарищами. Наш спор длился недолго. Я был на пару лет старше, а в детстве, как известно, это довольно весомое преимущество. А потому я недолго думая пустил в ход свой на тот момент главный аргумент – кулаки. Мы повалились на землю, беспощадно колошматя друг друга. Этим довольно часто заканчивались наши ссоры с братом. И несмотря на то что чаще всего верх оставался за мной, мои победы все равно проблемы не решали: даже будучи побитым, Мишка отказывался признавать мою правоту. Зато, как всегда в подобных разногласиях, в итоге права оказывалась наша бабушка, которая, качая головой, растаскивала нас в стороны и, разглядывая синяки и ссадины непримиримых внуков, приговаривала:
– Что ж вы делаете, окаянные? Вы же родненькие! Вы ж заступаться друг за дружку должны! А вы!..
После этих слов нам становилось очень-очень стыдно, и мы мирились. Благо в то время для перемирия достаточно было соединить мизинцы и произнести незамысловатый стишок: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись...»
Так и в тот раз во время драки после неудачной засады нас вдруг ловко развели в стороны сильные заботливые бабушкины руки.
– Вы же братья родные, а деретесь, словно враги лютые! – устыдила нас бабуля.
Мы молчали, опустив головы, исподлобья злобно поглядывая друг на друга.
– А ну, миритесь!
С бабушкой мы не спорили. Ее авторитет никогда не подвергался сомнению, ведь ей было за семьдесят. Раз бабушка сказала мириться, значит, так надо. И мы протянули друг другу мизинцы. И в этот самый момент один наш дворовый приятель щелкнул затвором своего старенького фотоаппарата ФЭД. Так и появилось на свет это фото. На нем мы навеки остались в рваных рубашках, пилотках цвета хаки, с деревянными автоматами да расквашенными братскими кулаками носами.
А на следующий день, на семьдесят третьем году жизни, наша бабушка умерла. Вскоре после этого стало ясно, что она умудрялась примирять не только нас с братом, но и наших родителей. Не прошло и недели после похорон, как наши мама и папа разругались в пух и прах. А спустя еще месяц родители подали на развод. Мама с Мишкой уехали на запад страны, к ее родственникам, мы же с отцом остались на востоке. Когда же в правительстве случился политический переворот и наша некогда единая держава раскололась на две части, мы с Мишкой стали жителями двух различных государств. Поначалу мы слали друг другу письма «за бугор», но с каждым годом все реже, а потом и вовсе потеряли контакт. Я знал лишь, что после окончания школы он поступил в какой-то строительный техникум. Я же решил связать судьбу с армией и пошел в военное училище.
И вот впервые за много лет я решил снова повидать брата...
– Сын? – спросил водитель, заметив, что я разглядываю старую пожелтевшую фотографию.
– Нет. Брат. – Я убрал фото в военный билет. – Далеко еще?
– До Нового Раскола-то? Всего пяток километров. Как поднимемся вон на тот холм, так, считай, приехали.
Я взглянул вперед, туда, где голубым небом словно отсекалась вдали серая лента дороги, и меня снова охватили сомнения. Быть может, я зря затеял эту поездку? Я сотни раз представлял себе нашу встречу, и в эти моменты меня захлестывали то радость, то тревога. Вдруг он будет не рад меня видеть? Ведь на самом деле нас теперь разделяют не просто какие-то пять километров, а целых двенадцать долгих лет...
«...Как отмечают политические аналитики, назревающий вооруженный конфликт в Средней Азии серьезно накалил отношения между Восточной Республикой и нашим западным соседом», – прохрипел сквозь помехи голос диктора.
Водитель повернул ручку настройки радио и прибавил громкость.
«Как мы уже сообщали, – продолжал диктор, – правительство Запада решило поддержать страны, проголосовавшие за начало боевых действий в Средней Азии, тогда как руководство нашей страны категорически против подобных радикальных мер. Многие всерьез опасаются, что сложившаяся ситуация может перерасти в открытый конфликт между нашими государствами. Как признался в недавнем интервью министр по международным отношениям Марк Таврин, еще ни разу за годы своего существования Восток и Запад не находились так близко к порогу войны...»
– Тьфу ты, чтоб их всех!.. – Водитель нервно вырубил у радио звук. – Они там чепухой занимаются, а шишки, как обычно, в нас летят. И так уже последний десяток лет к родной дочке через границу ездить приходится. Мало им было распилить пополам страну, так надо еще и заставить нас в глотки друг другу вцепиться!
– Думаете, будет война? – осторожно спросил я.
– Скажешь тоже, война... – усмехнулся водитель. – Как обычно, на парламентах потреплются да разойдутся. В первый раз, что ли? Да и с кем воевать-то? Мы же один народ! Политики говорят, мол, двенадцать лет назад мы все пожелали, чтобы часть страны отсоединилась... Хрена с два это были мы! Никто из нас, простых людей, и не помышлял о таком. Да и от кого отсоединяться-то? От своих сестер и братьев? Я сам родился на Западе, жена – на Востоке. Дочь еще до раскола за западника замуж выскочила, а картошку до сих пор у нас на даче тут, на Востоке, сажают. Вот тебе и разные страны! Толку-то, что границу нарисовали, а живем как жили, только что паспорта отличаются. Так что ж нам, самим с собой воевать, что ли?
– И все-таки... А вдруг начнется?
– Вот ты – человек военный. – Водила покосился на мои лейтенантские погоны. – И что же, ты хочешь войны?
– Нет конечно! Кто ж ее хочет-то? Но если прикажут...
– Прикажут... – хмыкнул водитель. – А своя голова на плечах есть?
– Я присягу давал!
– То бишь за тебя другие думают, – с усмешкой подытожил водитель. – И даже если скажут в родного отца стрелять...
– Что ж вы сразу-то в крайности? – обиделся я.
– Почему же в крайности? Вполне реальный пример. – Водила с хитрецой глянул на меня. – Такое ведь не раз бывало: отец по одну сторону, сын – по другую. Ну так что, коли прикажут, неужто не выстрелишь?
Я не ответил, молча смотрел на несущиеся навстречу белые штрихи дорожной разметки. Хотя, признаться, задумался: а стал бы или нет?
– Да ладно ты, расслабься, – махнул рукой водитель. – Этого делать не придется. Потому как, я тебе так скажу, нет такой силы, которая заставит нас стрелять друг в друга. Народ же не дурак. Что бы мы да по своим же!.. Так что не будет никакой войны. Поверь мне на слово. Не бу-дет!..
И вдруг глаза у водителя стали размером с полтинник. Я тоже взглянул на дорогу, и у меня перехватило дыхание. Прямо на проезжей части стояли два солдата: один – высокий, в камуфлированной форме, другой – небольшого роста, в хэбэ темно-песчаного цвета. Оба с автоматами и в касках. Лица закрывали черные маски с прорезями для рта и глаз. Увидев нас, тот, что в «песчанке», присел, укладывая на плечо... гранатомет!
– Ща жахнет! – завопил водитель, налегая на руль, и дал по тормозам.
Машина с визгом покатилась в кювет. Но не успела остановиться, как мы распахнули дверцы и повалились в траву.
Примерно с полминуты мы напряженно ждали взрыва. Наконец я решился приподнять голову.
– По-моему, нас разыграли, – заметил я, вставая, и кивнул на убегающих по дороге парней в военной форме.
На дороге валялся брошенный «гранатомет». Я поднял его, осмотрел:
– Это муляж. Пустышка. Прикололись пацаны.
Водитель мигом оказался на ногах, и вслед исчезающим вдали солдатам посыпался шквал непечатных слов.
– Ну, я им покажу, раз их так!.. Шутники, мля!.. – Водителя аж трясло от негодования, когда он снова усаживался за руль. – Я Петру Семенычу, командиру погранзаставы, скажу! Он им покажет, как шуточки шутить, так их мать!.. Я им так пошучу, мало не покажется, мля!..
– Что ж вы хотите – пацаны… – усмехнулся я, забираясь в выкатившийся из кювета автомобиль. – Вчера еще они во дворах в войнушку играли, а сегодня на них форму напялили да автоматы в руки дали.
Машина тронулась и спустя пару минут очутилась на вершине не так давно указанного мне водителем холма. Перед нами открылся долгожданный вид: внизу раскинулся небольшой поселок, слева и справа от которого вдаль убегали коричневые полоски распаханной земли, разделенные рядами колючей проволоки. Граница. По другую ее сторону тянулся насколько хватало глаз точно такой же, как и на этой стороне, ландшафт, с той лишь разницей, что там был Запад, а здесь – Восток.
– Вот тебе и Новый Раскол, – сказал водитель. – Вон, видишь, внизу здание с забором? Это наша восточная застава. А вон те вышки на дальнем холме – ихняя, западная. Тебе в какую?
– Просто высадите меня у КПП. Дальше я сам.
Водитель притормозил у первых домов поселка, пожал мне руку и покатил дальше. Как объяснил – «за бугор», родне огород пахать. Я пока остался на нашем «родном берегу». В десяти шагах от меня располагался КПП с развевающимся над ним флагом Восточной Республики и поднятым полосатым шлагбаумом у дороги. Около шлагбаума развалившись сидел на лавочке паренек в военной хлопчатобумажной (в народе называемой «хэбэ») песчаного цвета форме с автоматом и в каске. Когда я приблизился, он не изменил позы, явно не пытаясь меня остановить. Лишь лениво скользнул по мне взглядом.
«Да уж, похоже, чем дальше от столицы, тем меньше власть Устава», – подумал я.
– Рядовой, вы бы хоть встали, когда перед вами старший по званию, – с досадой сказал я.
Признаться, к тому моменту я всего месяц как выпустился из военного училища. Потому меня очень задевало то, что рядовые не воспринимают всерьез мои не так давно приобретенные офицерские погоны. И неважно, что с виду я не сильно отличался от солдат-срочников. Это и понятно, разница в возрасте ведь всего три-четыре года.
Сидящий у шлагбаума боец все же подчинился, но с таким видом, словно я заставил его черпать дерьмо сапогами. Это меня раздосадовало еще больше.
– А воинское приветствие вас отдавать не учили? – тоном наставника спросил я.
Рука солдата нехотя поднялась к виску. Причем сделал он это так, словно показал средний палец, а не козырнул старшему по званию.
– Пройти через границу можно, товарищ рядовой?
– Ступайте, – пожал плечами солдат. – Кто ж вам запретит-то?
Я уже хотел было пройти за шлагбаум, но не сдержался. Не мог не прибавить:
– А что, по правилам разве не нужно документы проверять?
На лице дневального мелькнула улыбка.
– Да тут столько народу за день проходит, задолбаешься у всех проверять... Но если вы так настаиваете! Ваши документы, товарищ... – Он внимательнее взглянул на мои погоны. – Хм... лейтенант!
Я протянул военный билет, сделав вид, будто не заметил издевки в его интонации.
– Все в порядке. Проходите. – Он даже не взглянул на удостоверение.
В этот момент из-за КПП выскочил еще один боец, тоже в каске и с автоматом. Я не был уверен на все сто процентов, но мне показалось, что именно его я видел несколько минут назад на дороге, когда наша машина улетела в кювет. Небольшого роста, форма темно-песчаная...
– Белый, ты где шаришься?! – воскликнул первый солдат. – Давно твоя очередь у шлагбаума торчать.
Названный Белым, увидев меня, растерялся, что лишний раз подтвердило мою догадку. По всей видимости, меня он узнал: успел разглядеть в кабине мою ошарашенную физиономию, когда направлял на машину пустой гранатомет. Скорее всего, отправляясь пугать автолюбителей, они с приятелем не ожидали, что в машине окажется офицер.
– Я… это... по делам мотался... – заюлил Белый, с трудом переводя после бега дыхание.
При этом я заметил бегущего от восточного КПП в сторону западного поста еще одного бойца – в камуфляже. Это, похоже, второй...
Честно говоря, меня еще на дороге удивило то, что бойцы были в разной форме. Как мог оказаться западный солдат на восточной территории? Дело в том, что, когда после раскола страны в новообразованном западном государстве вводили новую военную форму, его правительство решило одеть солдат в камуфляж. Восток тут же объявил, что их бойцы станут носить «песчанку» – лишь бы не как у западников. Можете представить мое удивление, когда я увидел вместе бойцов двух разных государств? Причем «камуфлированный» был на нашей территории!
«Песчаный» шутник, по прозвищу Белый, по всей видимости, понял, что я его разоблачил, и смотрел на меня невинно-наглыми глазами. Я уже хотел было высказать ему все, что думаю о подобных шалостях, но не успел. К КПП подошла старушка с полиэтиленовым кульком и бидончиком в руках. Оба стража границы мигом потеряли ко мне интерес. Да это и неудивительно, ведь бабушка принялась вынимать из кулька пирожки и потчевать солдат.
Меня возмутило столь наглое нарушение воинского устава, да еще и в присутствии офицера (пусть даже и, как те пирожки, только что испеченного). Но, видимо, подобная трапеза была тут обычным делом. Я хотел указать бойцам, что негоже заниматься подобным во время наряда, но не успел – бабушка сунула пирожок и мне в руку, приговаривая: «И ты угощайся, милок». Во вторую руку я получил кружку с молоком, которое бабушка щедро разливала из бидончика.
– Ага! Такая вот заботливая наша Варвара Филипповна, – жуя, подмигнул мне Белый.
Мне хотелось сквозь землю провалиться. Чувствуя себя неловко под насмешливыми взглядами солдат, но не в силах отказать старушке, я проглотил-таки один пирожок и запил все это дело молоком.
– Ну ладно, мне пора, – предпринял я попытку к бегству и уже шагнул за шлагбаум, как вдруг меня остановил обрадованный возглас кормилицы пирожками.
– А, так нам по пути! – воскликнула старушка. – Ты подожди, милок, вместе и пойдем. Заодно поможешь мне бидончик донести.
Пришлось мне дожидаться, пока солдаты насладятся ее угощением.
– Так что, куда нести-то? – спросил я, наконец-то поспешно хватая бидончик.
– Вон к той таможенке, – махнула рукой старушка в сторону западного шлагбаума. – Угостила одних солдатиков, угощу и других. Они ведь все, и те и другие, наши.
Мы не спеша побрели по дороге, соединяющей два КПП. Идти предстояло всего пару сотен метров. По пути я с удивлением отметил, что поселок располагается не по одну из сторон границы, а находится непосредственно на ней. Колючая проволока тянулась прямо между домами.
Вокруг кипела обычная поселковая жизнь: куда-то спешили люди, девчонки-школьницы прямо на дороге играли в классики, мальчишки палили друг в дружку из пластмассовых пистолетов, у одного из домов за столиком рубились в карты мужики, сдабривая это дело веселой матершиной. В общем, обычный такой поселок, каковых множество и на Востоке, и на Западе. Я прикинул на глаз население – тысячи три от силы. Домов этажом выше одного насчитал едва ли с десяток, да и то все они были сосредоточены в одном месте, которое, видимо, у местных считалось центром. Среди этого «центра» особенно выделялась трехэтажка с крыльцом-аркой и фасадными колоннами, этакая пародия на античную архитектуру. В этом здании, похоже, была сосредоточена вся культурная жизнь Нового Раскола. Если верить афишам на стенде у входа и вывескам на стенах, здание одновременно являлось поселковой администрацией и клубом – местом проведения собраний, дискотек, попоек и киносеансов. При этом заведение служило одновременно обоим государствам – колючая проволока границы упиралась в фасад и тянулась дальше с обратной стороны здания. У Дома местной культуры с торцов оказалось еще два входа. Справа, со стороны Востока, висела покосившаяся вывеска «Магазин», а слева, на Западе, над дверью красовались неоновые буквы «Кафе». И там и сям тусовались подвыпившие люди: справа – «соображающие на троих» местные забулдыги, слева – молодежь и офицеры, причем в формах обоих государств. Вообще, по пути я неоднократно встречал военных – от рядовых до офицеров, западных и восточных. Они свободно шатались по обе стороны границы, и что меня удивило, неоднократно я замечал в одной компании представителей обеих стран, которые вели себя как давние приятели. Ощущение складывалось такое, словно и нет никакой границы.
– А солдатикам-то что? И там свои, и там свои, – не переставала бубнить старушка. Я не слушал ее треп, но ей, похоже, это было и неважно. Она обращалась скорее к самой себе. – Все мы родня по крови. Чего нам делить: кто свои, кто чужие? Вот я их и угощаю – и тех, и других. Солдатикам-то нужно хорошо питаться. Они ведь защитники родины!
– Которой из них? – машинально спросил я.
– Родина для всех для нас одна, – ответила старушка. Но, видимо, поняла мой намек, так как тут же добавила: – Они говорят, мол, между нами война будет... А зачем она нужна, война-то? Войну могут хотеть лишь те, кто не видал ее, да те, кто сам под пули не полезет. Я две войны пережила – гражданскую да мировую. Упаси Господь кому увидеть такое! Мой дед (я так мужа зову) с войны живой вернулся. И слава Богу! А скольких не дождались? Вот два сыночка моих родненьких – нет! Оба слегли.
– Здравствуйте, Варвара Филипповна! – радостно приветствовали старушку дежурившие у западного КПП солдаты. – А мы только-только ваши замечательные пирожки вспоминали!
Старушка растаяла от похвалы и распахнула свой пахнущий сдобой кулек. Я решил не дожидаться, пока солдаты отведают халявные яства, вернул ей бидончик и сразу же обратился к одному из дневальных, мол, так и так, хочу перейти границу, посетить вашу доблестную воинскую часть да повидать одного бойца. Зовут Михаилом.
– У нас в части много Михаилов. Вам какой нужен? – ошарашил меня солдат.
Вопрос поставил меня в тупик. Дело в том, что я понятия не имел, какая у брата фамилия. Мать после развода повторно вышла замуж и дала Мишке фамилию нового супруга. Дедушка, мамин папа, периодически слал нам с отцом письма, но маму и брата называл только по именам.
– Ну дела-а, как все запущено... – только и сказал солдат, выслушав мою историю. – А фотография у вас хоть есть?
Нужно было видеть его глаза, когда я показал фото – единственное, которое у меня осталось. Я уже упоминал о нем.
– Да ему же тут лет десять! – поразился боец.
– Восемь, – уточнил я. – К сожалению, другого нет.
– Блин, вы бы его еще в пеленках сфоткали... – Солдат озадаченно поскреб под кепкой. – Во дает!.. Родной брат, а ни фамилии, ни фоток. А откуда вы знаете, что он вообще здесь?
– В последнем письме дед написал, что Мишка закончил техникум и сразу же угодил под призыв. Служить отправили пограничником в Новый Раскол. Или есть еще один поселок с таким названием?.. В общем, мне как раз полагался отпуск после окончания военного училища, вот и подумал: дай-ка съезжу, может, разыщу брата… А что, у вас правда так много Михаилов в части?
– Ну, штук пять-шесть наберется. Серый, глянь. Может, ты узнаешь?
Подошел Серый – высокий солдат, тут же идентифицированный мной как второй участник проказы на дороге.
– На Борова нашего похож, – авторитетно заявил тот, почесав ногтем залепленную белым пластырем бровь. – Такой же мордастый.
– А Борова вашего... Его Мишкой зовут? – оживился я.
– Не-а, Витьком.
– Тогда не он.
– Кстати, Боров это не прозвище, а фамилия, – зачем-то уточнил первый солдат. – Все думают, что прозвище, а он обижается.
Я разочарованно убрал фотографию обратно в военный билет.
– Вы хоть свою фамилию скажите. Я поспрашиваю у ребят, может, кто и найдется.
Я назвал свою фамилию. Даже на бумажке записал для верности.
– А к вам в часть попасть реально? Чтобы самому поискать?
– Были б вы гражданским – без проблем, – покачал головой дневальный. – Но вы же в чужих погонах, да еще и офицер. Так что на территорию погранзаставы не пустят.
Я покосился на свободно переходящего границу прапорщика-восточника, который явно направился в сторону западной заставы.
– Ну, это ведь местные, – перехватил мой взгляд солдат. – Их тут каждая мышь знает. А если вас, чужака, пропущу, с меня же потом шкуру спустят... О, а вот и старший наряда идет. Спросите лучше у него. Может, и пропустит.
К КПП подошел хмурый высокий парень в распахнутом кителе с лейтенантскими погонами. Вид у него был такой, словно он секунду назад выбрался из потасовки. Видимо, так оно и было: беседуя с солдатами, я обратил внимание на доносящиеся из-за КПП крики. К тому же на его кителе не хватало пары пуговиц, а на щеке багровела свежая царапина. Меня он окинул сердитым, не сулящим ничего хорошего взглядом. Летеха молча выслушал мою просьбу и раздраженно отмахнулся:
– Не положено!
Я еще несколько минут постоял у западного шлагбаума, поглядывая на чужбину, в надежде разжалобить сурового лейтенанта, но тот даже не смотрел в мою сторону. Вынув штык-нож, он нервно что-то выцарапывал на стене КПП. Дневальные пожали плечами, мол, ничего нельзя поделать – сейчас он тут главный.
– Кстати, за границу можно через клуб пройти, – шепнул один из дневальных. – Войдете через правый вход, выйдете – через левый. Ну, или через дырку в ограждении. Их тут полно.
– Это ведь противозаконно! – возмутился я. – Нарушение государственной границы!
– Тогда не знаю, – пожал тот плечами, взглянув на меня как на ненормального. – Так все делают.
Отчаявшись, я наконец повернулся, чтобы уйти.
– Эй, летеха, погоди!
Я оглянулся. Хмурый офицер воткнул нож в шлагбаум и направился ко мне.
– Говоришь, ты хочешь на нашу заставу попасть?
– Очень.
– Если выполнишь одну просьбу, пропущу!
Меня, признаться, несколько насторожил его неожиданно доверительный тон. Видя мое сомнение, лейтенант прибавил:
– Даже бойца тебе дам в сопровождение, чтобы наше начальство не докопалось, почему чужак на территории. Ну так как, идет?
– Что за просьба? – осторожно спросил я.
– Да ничего особенного. Нужно записку передать одному... хм... человеку с восточной заставы. Ты ведь из восточных военных, так? Значит, тебя к ним в часть без проблем пропустят. Разыщи лейтенанта по фамилии Левкин и отдай ему вот эту бумажку. Сейчас я только на ней кой-чего чиркну... Сделаешь?
Поручение мне показалось незамысловатым. К тому же иного способа попасть на западную заставу я пока не видел. Незаконно пересекать границу было не в моих правилах, а даже если и проникну, на территорию чужой воинской части все равно не пустят. Я кивнул. Летеха быстро что-то написал на бумажке и сунул ее мне в ладонь со словами: «Только передай лично в руки, ясно?» – после чего вернулся к шлагбауму, выдернул штык-нож и принялся дальше ковырять стену. Я же отправился поскорее выполнить поручение.
Восточная застава расположилась на территории бывшего сельхозпредприятия. По углам окружавшего его кирпичного забора добавили вышки, проходная стала контрольно-пропускным пунктом, контора – казармой и штабом. Просторный двор, по которому когда-то разъезжали тракторы и самосвалы, забетонировали и превратили в плац. На входе мне вежливо козырнул дневальный и без всяких расспросов пропустил дальше. Признаться, после уставной строгости военного училища меня поразило царящее повсюду разгильдяйство. И это не где-нибудь, а на границе! Которая, как нам вечно долдонят, на замке! Впрочем, похоже, дела так обстояли лишь на границе между Востоком и Западом, которую признавали только правители этих государств, ее прочертившие. Люди же продолжали жить так, как жили до раскола страны, и протянутая колючая проволока была им до звезды, разве что ходить мешала.
На восточной заставе кипела какая-то веселая суета: проносились солдаты в парадной форме, развешивали флаги и воздушные шарики, на плацу толкалась кучка гражданских.
– У вас что, какой-то праздник? – остановил я одного солдата, куда-то спешащего с транспарантом наперевес.
– Ну как же?.. Сегодня ведь День независимости! – бойко ответил тот и помчался дальше.
И точно! Я поразился себе: как же мог забыть? В этот самый день двенадцать лет назад произошло так называемое восстание, расколовшее нашу некогда единую страну. Как любят писать в газетах, «…сотни тысяч людей, устав от правительственного произвола, вышли на столичную площадь и потребовали отставки лживых западных чиновников!» (Ну, или восточных, если газета выходит на Западе). Я не могу читать подобные заметки без улыбки. Дело в том, что я самолично видел ту самую возмущенную «многотысячную толпу», о которой идет речь. Так получилось, что мы с отцом как раз находились в столице в момент, когда случилась так называемая революция. На площади толкались от силы пара-тройка сотен возмущенных политически активных бездельников, в то время как остальная часть населения занималась тем, чем и следует заниматься здоровым трудоустроенным людям в рабочий полдень. Зато, когда мы включили в гостинице телевизор, поразились: там показывали гигантские толпы людей, выкрикивающих цитаты из оппозиционных брошюр, размахивающих плакатами со словами «Доколе!» и «Долой!»; развеселые пьяные подростки громили дорогие машины и витрины, наслаждаясь тем, что подобные вещи можно делать безнаказанно – революция ведь! И мало кто мог заметить, что во всех этих «многотысячных» толпах на экране мелькают одни и те же лица. Операторы телеканалов постарались на славу, снимая одну и ту же толпу с различных ракурсов и в различных местах, великолепно создав эффект народной массы.
Это был первый день раскола. На второй, как пишут в СМИ, услышав призывы восставших, на зов требующих независимости угнетенных граждан откликнулась заграница. Журналисты умалчивают лишь о тех выгодах, которые эта самая заграница рассчитывала извлечь из сложившейся ситуации. К слову сказать, до сих пор ходят слухи, что именно заграница эту ситуацию и спровоцировала. Прозападную оппозицию тут же поддержала одна из сверхдержав и ввела на западную территорию свои миротворческие войска. Видя такое дело, Восток обратился за помощью к другой сверхдержаве – политическому конкуренту первой – и, конечно же, заручился ее поддержкой. Не прошло и пары дней, как на нашей земле уже стояли армии готовых вцепиться друг другу в глотки миротворцев: с авиацией, танками, артиллерией, многотысячной пехотой.
К счастью, у революционеров хватило ума сообразить, во что превратится наша земля, если их союзники пустят в ход свои средства наведения мира. Обе стороны тут же согласились на компромисс – собрали примирительный совет. Правительство прежнего единого государства «добровольно» подало в отставку. Впрочем, оно и не могло остаться, ведь страны, управлять которой его избрали, уже официально не существовало. Запад и Восток тут же назначили себе новых глав из числа оппозиционеров (естественно, приняв во внимание рекомендации покровительствующих им сверхдержав). Что касается политически неактивного трудового населения, оно в рабочей и бытовой суете не особенно следило за новостями, знало лишь о том, что в стране что-то где-то как-то происходит... А потом люди с удивлением узнали, что их некогда единой страны больше нет и теперь они граждане двух независимых государств: Восточной и Западной Республик. А уж которой из них – зависело от того, кто на какой стороне оказался в момент раскола. Вот краткая история появления у нас праздника, пафосно именуемого «День независимости». Неудивительно, что большинство населения обеих республик относится к нему скептически, а многие, как и я, и вовсе забывают о его существовании.
Поиски лейтенанта Левкина привели меня сначала в казарму, а оттуда – в солдатскую каптерку. Пробиться туда оказалось непросто: у входа толпилось десятка два бойцов, получающих парадную форму. Праздник был хоть и не особенно почитаемым, зато официально объявленным «красным днем календаря». А для солдата это отличная возможность смотаться в увольнение.
– Лейтенант Левкин точно там? – с сомнением спросил я у солдат.
– Да там он, там.
Мне удалось-таки пробиться внутрь каптерки. Там я обнаружил раздающего форму каптерщика, а у дальнего окна сидели трое полуголых парней. Одному из них, несмотря на тесноту, умудрялись набивать татуировку самопальной чернильной машинкой (у нас курсанты тоже делали такие из старых механических бритв). На плече по карандашному контуру медленно вырисовывалось лицо симпатичной девушки.
– Простите...
В меня уперлись удивленные взгляды.
– Мне сказали, что тут я могу найти лейтенанта Левкина.
– Ну я Левкин. Что нужно? – огорошил меня один из полуголых парней – тот самый, которому били татуировку. Тут только я заметил, что на спинке стула позади назвавшегося Левкиным висит китель с лейтенантскими погонами. Офицер! А на вид не скажешь... «Вот почему некоторые наши курсанты к выпуску отпустили усы, – подумал я. – Хоть мы и получаем в двадцать два года офицерское звание, внешне все равно мало отличаемся от девятнадцатилетних срочников – пацаны пацанами...» Мне вдруг захотелось взглянуть в зеркало: неужели и я так несерьезно выгляжу? Я тут же постарался придать своему лицу взрослое выражение.
– Хороша, – кивнул я на незавершенный портрет девушки.
– А то!.. Всегда мечтал жениться на иностранке, – улыбнулся Левкин и подмигнул бившему татуировку бойцу. Тот кивнул в ответ. Видимо, они оба знали, о ком идет речь.
– И не стыдно вам, товарищ лейтенант, заниматься подобными делами? – не сдержался я.
Улыбка тут же пропала с лица Левкина.
– Устав вроде бы этого не запрещает, – растерянно ответил тот.
– Устав... – с усмешкой повторил я. – А как же офицерская честь? Запрещает, не запрещает... Есть такое понятие – дисциплина! Какой пример вы подаете своим подчиненным?
Левкин насупился.
– Тебе-то что? – вдруг вспылил он, надевая китель. – Ты кто, вообще, такой, чтобы мне мораль читать?
Я тут же вспомнил причину своего прихода.
– Ах да. Я к вам по делу. Меня попросили записку передать.
Я вынул из кармана бумажку.
Левкин долго рассматривал послание, хотя видно было, что там от силы несколько слов.
– Значит, ты от этого?.. – холодно спросил он. – Хорошо. Передай, что я приду на озеро. Как только кончится построение.
И, сказав это, Левкин с презрением отвернулся. Мне стало не по себе. Дело попахивало конфликтом.
– Что еще? – Он заметил, что я все еще наблюдаю, как он нервно застегивает китель.
Я повернулся и пошел к выходу. В принципе, мне-то что? Мне нужно попасть на западную заставу, остальное меня не касается.
На плацу между тем готовились к праздничному построению. Офицеры вывели и выстроили вдоль белой линии свои отделения. Появился и Левкин с горсткой своих подчиненных. Он хмуро глянул на меня и тут же отвернулся. У небольшой фанерной трибуны толпились гражданские и с умилением смотрели на стоящих в самом конце строя четверых солдат в совсем новой мешковатой, не подогнанной еще форме песчаного цвета. Сразу видно – новобранцы. По их серьезным напряженным лицам я понял, что им в этот день выпала честь стать бойцами Вооруженных сил Восточной Республики. А гражданские – это родители, приехавшие посмотреть, как будут давать присягу их чада.
– Смирно! – прогремела команда.
Строй вздрогнул и замер. К трибуне вышел высокий худощавый подполковник – с сединой в волосах, но с юным задорным блеском в глазах. Я догадался, что это начальник заставы.
– Здравия желаю, бойцы! – воскликнул он, как-то по-гусарски усмехаясь в усы.
Ему ответил несколько нестройный хор, больше напоминающий собачий лай.
– Поздравляю вас с Днем независимости! – И тише подполковник прибавил: – Хоть и не совсем понятно – независимости от кого... Но все равно поздравляю.
– Ура! Ура! Ура! – пролаял строй.
Затем подполковник произнес небольшую речь о воинском долге, дисциплине и чести, обильно вплетая в нее армейские шутки-прибаутки. Солдаты слушали с добродушными улыбками, было видно – командира любили и уважали. В заключение «батяня» пообещал отпустить всех желающих в увольнение (кроме тех, кто в наряде, конечно), но не преминул строго прибавить: «Кто попадется патрулю в поселке без увольняшки, отравится прямиком... куда? Правильно, на гауптвахту! Про распитие спиртных напитков, думаю, и говорить не стоит». Последнюю фразу солдаты встретили веселым ропотом, который мог означать лишь: ну-ну, в праздник и не выпить? Я улыбнулся, вспомнив, в каком состоянии возвращались в расположение училища наши курсанты, отметившие в городе День независимости. Некоторые настолько плохо держались на ногах, что с вечерней проверки их буквально уносили на нары гауптвахты. А теперь эти люди, став командирами, небось учат солдат, что злоупотреблять алкоголем – для военного это плохо!
Дело подошло к присяге. Гражданские оживились.
– Бойцы! – обратился подполковник к новобранцам. – Сегодня вы вступаете в ряды Вооруженных сил нашей Восточной Республики. Хочу напомнить, что торжественная клятва, которую вы сейчас дадите, налагает на вас огромную ответственность. С этого дня именно от вас, от вашей выдержки и воинской подготовки будут зависеть свобода и мир нашей земли. Так будьте достойны формы, которую носите!
Глядя на героические лица вышагивающих по плацу юнцов с бережно прижатыми к груди автоматами, я невольно вспомнил, какие чувства сам испытывал пять лет назад. Гордость, радость, а главное – осознание того, что я вот-вот стану частью важной системы. Пусть и маленькой частичкой, зато могучих Вооруженных сил. Тех самых сил, что тысячелетиями вставали на защиту своей земли. Сжимая не так давно выданное мне боевое оружие, я и сам ощущал себя эдакой вооруженной силой. Мои пятки болели, стертые в кровь от тренировок на плацу, – нас несколько недель гоняли по строевой подготовке. Но на присяге я маршировал безупречно, чеканя шаг и думая лишь о глазах отца, которые жадно следили за каждым моим движением, каждым поворотом, каждым словом. Я с волнением прочел наизусть вызубренные слова присяги и вернулся в строй исполненный гордости за свою страну, за былые победы моих прославленных отважных предков и за себя – с этого дня тоже ставшего защитником Родины. Уверен, прикажи мне страна в тот момент броситься на амбразуру вражеского дота, я сделал бы это незамедлительно, без лишних раздумий. Думаю, нечто подобное творилось и в головах тех пареньков, что шагали тогда по плацу.
«Я, гражданин Восточной Республики, вступая в ряды Вооруженных сил, принимаю присягу и торжественно клянусь, – с горящими глазами выкрикивал очередной новобранец, – быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников. Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Родине и Правительству. Я всегда готов по приказу Правительства выступить на защиту моей Родины – Восточной Республики, и как воин Вооруженных сил я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами. Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнут суровая кара нашего закона, всеобщая ненависть и презрение народа».
Наконец последний из новобранцев вернулся в строй, и залп автоматного салюта обозначил, что праздничное построение подходит к концу. Это напомнило мне причину, по которой я оказался здесь. Надо ведь сказать тому летехе, что я передал сообщение! Я поспешил обратно к западному КПП.
Заказчик все так же ожидал меня у изуродованной ножом стены.
– Тебя как за смертью посылать, – возмутился он. – Ну что?
– Левкин сказал, придет. Сразу после построения.
Лейтенант улыбнулся. Причем улыбка эта показалась мне какой-то странной, невеселой.
– Ну хорошо. Я свое обещание тоже держу. – Он кликнул одного из дневальных: – Романцев, проводи этого лейтенанта к командиру части.
– Есть, – лениво ответил тот и повернулся ко мне. – Пойдемте?
Летеха между тем сунул штык-нож в висящие на поясе ножны, закинул на плечо автомат и быстро куда-то пошел. А спустя минуту я неожиданно узнал причину его странного поведения.
Едва мы с моим проводником рядовым Романцевым завернули за угол КПП, раздался торопливый стук по стеклу. Обернувшись, я увидел в окне заплаканное девичье личико. Причем оно мне показалось почему-то знакомым. Девушка усиленно тарабанила по окошку и что-то показывала жестами.
– Это еще кто? – поинтересовался я у проводника.
– Василиска. Медичка из санчасти, – равнодушно отозвался тот.
– А что она делает на КПП?
– Ее там лейтенант Еременко запер.
– Запер? – удивился я. – Зачем?
Романцев пожал плечами, мол, не его дело.
– Сестра она его, – ответил дневальный, словно это все объясняло.
Василиса продолжала неистово колошматить ладонями по стеклу, рискуя высадить раму. Я на всякий случай решил подойти и узнать, в чем дело.
– Где?.. Где он? – глотая слезы, закричала медсестра.
Я с трудом разбирал ее слова сквозь двойное стекло.
– Кто? – спросил я.
– Кто-кто… Мой брат!
– Лейтенант Еременко ушел, – ответил за меня Романцев.
– Куда?
Солдат снова равнодушно пожал плечами.
– Он что-нибудь с собой взял? – спросила Василиса. – Это важно! Да или нет?
– Автомат взял, – пробурчал боец.
Девушка обреченно уперлась лбом в стекло.
– Он его убьет! – зарыдала она. – Убьет!..
– Кого? – поразился я.
– Кого-кого... Левкина!.. Они ведь стреляться пошли!
Я опешил:
– Что значит... стреляться?
– То и значит. Про дуэли слышал когда-нибудь? Вот-вот!
– Шутишь?
– Мне не до шуток!
Я не поверил собственным ушам. Вроде как не девятнадцатый век на дворе...
– Из-за чего это они?
Девушка села у окна, закрыв лицо руками.
– Из-за тебя, что ли?
И тут я понял, почему мне показалось знакомым лицо этой медички. Это ее протрет набивал татуировщик на плече лейтенанта Левкина.
– Он его убье-е-ет!.. – голосила Василиса.
– Это что же, я, сам того не зная, стал соучастником преступления? – поразился я.
– Что значит «стал»? – Она подняла на меня удивленные глаза.
Я вкратце рассказал о записке. Пока говорил, симпатичную мордашку медички все больше искажала злоба. В какой-то момент я подумал, что она вот-вот вцепится мне в горло. И скорее всего, сделала бы это, если б не стекло.
– Откуда ж мне было знать? – попытался оправдаться я и тут же вспомнил: – Постой, они что-то про озеро говорили. Есть у вас поблизости какие-нибудь озера?
– Да их тут полно, – ответил Романцев. – Тут куда ни плюнь – в озеро попадешь.
Девушка решительно встала.
– Я знаю, где они. На Черном озере! Нас там как-то мой братец... застукал. Следил за мной от самой санчасти. Представляете? Он наверняка именно там назначил эту глупую дуэль.
– Их же нужно срочно догнать, остановить! – Я растерянно посмотрел по сторонам, соображая, в какую сторону ушел лейтенант.
– Может, для начала меня выпустите? – предложила Василиса.
– Да, но как? – Я ощупал на двери замок. – Интересно, реально сломать?
– Зачем ломать? Ключ ведь есть, – к моему удивлению, сообщил Романцев и вынул из кармана связку ключей.
– У тебя все это время были ключи? – поразился я. – Чего ж ты ее не отпер?
– Лейтенант Еременко приказал не отпирать.
– Мало ли что он приказал. Отопри немедленно!
– Нет! Командир приказал не отпирать, – упрямо повторил Романцев.
– Да ты что, боец?.. Ну а то, что она девушка, да еще и военнослужащий вашей же части, тебя не волнует? Ты нарушаешь ее права!
– Приказы командира выполняются, а не обсуждаются. Так в уставе написано.
Ответ меня обескуражил. Обычно это был мой конек – чуть что, крыть уставом. А ведь солдат прав: он всего лишь тупо выполняет приказ, как и положено в армии. Причем именно «тупо».
– Хорошо. Я как старший по званию приказываю тебе немедленно освободить эту девушку! Это ведь по уставу?
Аргумент вроде подействовал. На несколько секунд лицо дневального приняло глубокомысленное выражение. Но едва рука с ключами дернулась в сторону замка, раздался голос позади:
– Вы, между прочим, офицер не нашей страны. Так что он не обязан вам подчиняться.
Романцев тут же отпрянул от двери. Я метнул свирепый взгляд на встрявшего в разговор умника и узнал в нем того самого Серого – любителя попугать водителей на дороге. Видимо, тот прибежал на крики и уже какое-то время с улыбкой слушал наш разговор.
– Так я выйду отсюда или нет? – сердито напомнила медичка.
Я нервно взглянул на часы. Время утекало. Я представил себе двух офицеров, нацеливших друг на друга автоматы. По моей вине! Меня передернуло...
Василиса между тем продолжала всхлипывать в своей темнице, но ее слезы оказались не в силах растопить уставную броню рядового Романцева. Тот равнодушно стоял в сторонке, вертя в руках ключи.
Может, правда сломать? Я ощупал замок. Или окно разбить...
– Не советую, – все тем же равнодушным тоном сказал солдат, раскусив мои намерения, и похлопал по автомату. – Я все-таки на посту!
Я понял, что этот увалень не моргнув глазом изрешетит меня за порчу охраняемого им казенного имущества. Причем у него при этом даже не изменилось бы выражение лица.
– Он его убье-е-ет! – пуще прежнего затянула Василиса.
– Но что делать-то? – обреченно всплеснул я руками. – Я действительно не могу приказывать военнослужащим чужого государства.
– Эх, всему-то вас учить нужно... – вздохнул Серый.
Он присел под окном с плачущей Василисой и вдруг завил:
– Может, покурим?
– Какое курево в такой ситуации? – нервно вскричал я.
– А вот я бы с удовольствием, – сказал Романцев. – Только у меня сигареты кончились...
Он с надеждой взглянул на Серого:
– Я ж у тебя недавно спрашивал. Ты сказал, что твои тоже кончились. Соврал?
– Не соврал. Правда закончились. Так, думаю, заграница нам поможет, – хитро улыбнулся Серый. – Ведь угостите, товарищ лейтенант?
При этом я заметил, что он мне подмигнул.
– Да-да, конечно... – Я вынул из кармана пачку и протянул Серому.
Тот достал две сигареты: одну подкурил, вторую сунул за ухо.
– Вот спасибо! – воскликнул Романцев. – А то я уже три часа без курева. Уши пухнут!..
Однако, едва он протянул руку, я убрал пачку, сказав:
– Спасибо на хлеб не намажешь, в карман не положишь.
Романцев удивленно захлопал глазами. Сразу до него не дошло. Но я пришел ему на помощь и кивнул на замок:
– Один ключ – одна сигарета.
– Но ведь командир приказал... – жалобно промямлил солдат.
Я пожал плечами, мол, твое дело, и тоже закурил. Нужно было видеть, с какой завистью смотрел Романцев то на выпускаемые мной клубы дыма, то на с наслаждением затягивающегося Серого.
– Ладно, черт с вами! – наконец сдался он. – Пять... Нет, десять сигарет – и ключи ваши!
Я без торгов отсчитал ему положенную плату.
– Да уж, недорого стоят нарушения приказов, – не сдержался я, протягивая сигареты. – А родина нынче почем?
И тут же поджал губу: ну кто тебя за язык тянет? Он ведь может и отказаться!
– И зажигалку! – тут же с хитрой улыбкой прибавил Романцев.
Выбравшись из заточения, Василиса хотела сразу же броситься в погоню за братом, но я удержал ее:
– Погоди. Тебя-то они точно слушать не станут. Хорошо бы, кому-нибудь из вашего начальства сообщить.
– Какое начальство? – воскликнула та. – Времени нет!
– Тогда сделаем так: мы с тобой побежим к озеру и попытаемся задержать этих дуэлянтов, а один из бойцов смотается за командиром. Идет?
Я повернулся к Романцеву, но тот упрямо замотал головой:
– Не имею права. Приказа не было. А я на посту!
Спорить с ним было бесполезно, да и на торги времени не осталось. Он прослужил от силы год, но кокарда уже успела прочно впечататься ему в мозг.
– Тогда ты, – кивнул я на Серого.
– Вот еще, – лениво хмыкнул тот. – Я тоже в наряде и не обязан никуда бегать. Тем более выполнять поручения офицера другого государства.
Я аж растерялся от такого равнодушия: тут люди вот-вот погибнут, а они!..
– Если ты не сбегаешь к командиру, я... я... – Я усиленно соображал, чем бы таким пригрозить. И вспомнил! – Я расскажу вашему начальству о шалостях на дороге!
– Каких шалостях? – нагло округлил глаза Серый, хотя, как видно, прекрасно понял, о чем идет речь.
– Таких! Это я был в той машине, которую ты со своим дружком Белым липовым гранатометом в кювет столкнул.
На лице солдата мелькнула довольная улыбка.
– С чего вы взяли, что это был я? – все так же плутовато улыбаясь, возразил Серый. – Шутники ведь в масках были!
– Откуда ты знаешь? Про маски я не говорил!
– Просто логично. Если б я такое решил провернуть, непременно б маску надел, – мигом выкрутился Серый. – Да только это был не я. Потому как я у КПП дежурил и пост не покидал. Романцев, подтверди!
Романцев замялся, соображая, не нарушит ли он устав, соврав офицеру. И, видимо, вспомнив, что я офицер другой страны, кивнул.
– Значит, это был не ты? – Я снова повернулся к Серому.
– Не-а. Не я.
– А это тогда что? – Я вынул у него из нагрудного кармана черную маску-балаклаву.
– Ой, ну и рассказывайте, – тут же сменил тактику Серый. – Подумаешь, отсижу денек-другой на гауптвахте. Мне не привыкать.
– Серый, ну что ты ломаешься? – вскричала Василиса. – Там люди друг в друга вот-вот из автоматов палить начнут, а он тут выпендривается...
– Че, правда стреляться пошли? – изумился солдат. Видимо, он подошел позже и не слышал начала нашего разговора. – Дуэль на автоматах?.. Вот это круто! Пушкин с Лермонтовым отдыхают...
При этом в глазах его читалось скорее любопытство, нежели тревога.
– Так что, поможешь? – нетерпеливо спросил я.
– Ладно, раз уж такой расклад... А то пугать начали, мол, командиру пожалуюсь... – Серый почесал залепленную пластырем бровь. – Только давайте лучше так, товарищ лейтенант: дорогу на озеро я вам сам покажу. А за подмогой Василиска сбегает. Все равно от нее там толку никакого. Она ведь брата боится до смерти. Он ее даже слушать не станет. Еще и саму пристрелит, чего доброго, чтобы с восточником не якшалась...
– Я тебе не Василиска, а Василиса Алексеевна, – горделиво огрызнулась медичка, хотя была едва ли не ровесницей Серого.
– Только ты на восточную заставу беги, до нее ближе, – продолжал Серый, пропустив мимо ушей ее замечание.
– Вообще-то я еще не согласилась!
– Вообще-то, если бы не я, сидеть тебе до сих пор взаперти, – напомнил Серый.
Василиса обиженно насупилась.
Серый победоносно повернулся ко мне:
– Ну так как, берете меня в проводники?
По наглому лицу Серого я понял, что ему просто не терпится посмотреть на автоматную дуэль. Но выбора у меня не было. Все равно я не знал, куда идти.
– Ладно, – махнул я рукой.
– Только я сейчас за приятелем сбегаю, – обрадовался Серый и побежал к восточному КПП, бессовестно крича по пути: – Белый! Белый, беги скорее сюда! Пойдем смотреть, как офицеры на автоматах стреляться будут!..
До озера оказалось километра два. Я волновался, все торопил своих проводников. Те послушно бежали, но выглядели бодро и спокойно: что-то весело обсуждали, не стесняясь меня, травили анекдоты о своем начальстве и даже поведали мне историю о том, почему озеро называется Черным. Это, кстати, оказалось логичным до банальности. Когда-то озеро называлось Чистым. До тех пор, пока однажды некий механик-водитель не решил вымыть в озере БМП. С тех пор с воды не сходит радужная пленка, рыба передохла, а озеро в народе переименовали в Черное. Подобные некогда кристально чистые, но теперь загаженные водоемы можно встретить около многих населенных пунктов, в особенности там, где есть воинские части. Солдат ведь дает присягу родину от врагов защищать, а бороться за чистоту ее экологии устав не предусматривает. Помывка машин, слив отходов, аварии вроде тех, когда водитель не справляется с управлением каким-нибудь бензовозом и оказывается вместе с машиной по самую крышу в воде... Вот так и плодятся по стране «черные озера», «танковые карьеры», «ручьи-мазутки» да всякие там «речки-говнотечки»...
Шагов за двести до Черного озера мы услышали громкий спор западного и восточного лейтенантов.
– Твоя сестра – взрослый человек и вправе сама решать, с кем встречаться, – убедительно вещал Левкин.
– Я тебе сейчас навстречаюсь! – зло перебил Еременко. – Так навстречаюсь, что мало не покажется...
Раздался щелчок автоматного затвора. Я рванул что было мочи.
– Ну убьешь ты меня – и что тогда? Что это изменит? – спросил Левкин.
– Трусишь?
– Нет. Не трушу.
– Ну тогда становись вон к тому дереву. А я стану у того куста.
Я выбежал к озеру – и вовремя: на берегу я оказался в тот самый момент, когда дуэлянты стояли друг напротив друга с автоматами наперевес.
– Товарищи офицеры! Я требую, чтобы вы немедленно прекратили это безобразие! – прокричал я, сбегая к ним с крутого берега.
– Ты еще что тут делаешь? – Еременко окинул меня свирепым взглядом. – Тебя только не хватало.
– Повторяю: я требую, чтобы вы это прекратили! – повторил я, переводя дыхание.
– А если не прекратим, что тогда?
– Тогда?.. – Я растерялся. Честно сказать, отправляясь в погоню, я думал лишь о том, чтобы успеть до выстрелов. Но надо ведь было полагать, что само мое появление не разрешит конфликта. Они ведь не маленькие дети, которые пугаются, когда их застукали за шалостью.
– Тогда... Тогда я буду вынужден доложить вашему командованию!
– Вперед! Докладывай! – Еременко снова поднял автомат. – Все равно теперь так и так под трибунал...
– Но... но вы же офицеры! – в отчаянии закричал я, подбегая к ним. – Устав запрещает подобные выходки!
– А я вот тебе просто морду сейчас начищу – и все, – ответил Еременко. – Так, не по уставу и без протокола. Так что лучше исчезни, пока цел, и не встревай не в свое дело.
Я в отчаянии посмотрел по сторонам, словно надеясь увидеть нечто, что мне поможет. Но увидел лишь улыбки Серого и Белого, которые сидели на склоне неподалеку и с любопытством взирали на происходящее. Им только попкорна не хватало.
Еременко снова повернулся к Левкину:
– Ну что, давай на счет «три».
Левкин щелкнул предохранителем, передернул затвор.
– Раз!..
Оба вскинули автоматы.
– Ты гляди, они, похоже, серьезно, – заметил Серый.
– Ага, прям как в кино, – завороженно ответил Белый.
– Два!..
У меня внутри похолодело. Я уже готов был броситься под пули, чтобы на себя принять смертельный удар. Ведь отчасти по моей вине случилась эта дуэль. У меня даже успела мелькнуть в голове картина: я лежу, истекая кровью, а дуэлянты скорбно склоняются надо мной. «Вы ни в чем не виноваты... – слабо шепчу я окровавленными губами. – Передайте отцу, что я... (А что я?) В общем, что-нибудь там передайте...» И я умираю с улыбкой на устах, видя, как в печали примиряются недавние враги... Ну и бред! Да уж, нередко фантазии рисуют нам какую-нибудь тупую героическую гибель во имя чего-нибудь... И все же другого способа предотвратить выстрелы я не видел, а потому поспешно стал между дуэлянтами, надеясь, что у них хватит благоразумия не стрелять в меня.
– Да прекратите вы! Я не позволю!
Левкин растерялся. Еременко ухмыльнулся и сказал:
– Как знаешь. Сам напросился. Положу сначала тебя, а потом и его.
И направил автомат мне в лицо. Я зажмурился.
– Господа офицеры! – вдруг раздался возглас. – А ведь это все совершенно неправильно!
Рядом со мной очутился Белый.
– Куда ты лезешь под пулю? – злобно прохрипел Еременко, так и не успевший произнести «Три!». – А ну, пошел вон отсюда! И летеху этого забирай.
Вот тут я возблагодарил судьбу, что со мной отправилась не Василиса, а эти двое.
– Да нет, я-то в принципе не против. Стреляйтесь, сколько хотите, – пожал плечами Белый. – Даже интересно. Когда еще выпадет случай посмотреть настоящую дуэль?
– Ну так отойди и смотри молча! – Еременко начал терять терпение.
– Кстати, это даже весьма романтично, – тут же подтянулся Серый. – Офицеры стреляются! Прям как в далекую старину!.. При этом как самые что ни на есть современные цивилизованные люди – на автоматах!
– Да и место выбрано в самый раз, – вставил Белый. – Пушкин погиб на Черной речке. У вас же будет Черное озеро!
– Ага. Романтика! – деловито кивнул Серый. – И вот через мгновение один из вас, подобно дворянам прошлых столетий, падет на траву, сраженный пулей противника. И девушка увидит... Тут ведь наверняка не обошлось без девушки, так?.. И вот она увидит, как он лежит, такой молодой и красивый, павший «невольник чести», подобно несчастному Вертеру из романа Гете...
– Правда, вид у убитого, скорее всего, будет не очень-то живописным, – прибавил Белый. – Развороченное пулей, залитое кровью лицо... Та еще романтика, когда вместо головы – бордовая каша из крови, мозгов и костей!
– Да и у победителя будет мало поводов для радости, ведь выживший прямиком отправится на нары, причем далеко и надолго. Родители же обоих дуэлянтов сойдут с ума от горя. Ага, сомнительная какая-то романтика получается...
Чем больше они говорили, тем растеряннее становилось лицо Левкина. Он с отвращением съежился, видимо, представив описанную картину, и даже опустил автомат. Это заметил Еременко.
– Чего ты их слушаешь? К барьеру! – крикнул он противнику и метнул взгляд на Серого. – А ты заткнись, не то я тебя вместо него пристрелю!
– Да я же не мешаю, – попятился Серый. – Это я так, обрисовал картинку...
– Оставь свои картинки при себе. Понял?
– Хорошо. Я все понимаю. Это ведь личное дело каждого – чем и как сводить счеты с жизнью. И все-таки, если уж надумали стреляться, не лучше ли сделать это по правилам? Чтобы все было по-честному, по справедливости. Наши предки ведь не дураками были и все предусмотрели. Знаете, они даже целый дуэльный кодекс когда-то сочинили!
– К черту правила... – перебил Еременко.
– Да, но если кто-то из вас, например, нечаянно выстрелит первым – раньше, чем закончится счет? Вот, скажем, ваша... или ваша рука дрогнет на счете «два»! И что тогда? Или случится осечка. Даже если вы убьете противника, потом всю жизнь себя будете укорять, что победили обманом. Это в спорте после фальстарта можно вернуться на исходную, а тут-то все: пуля – дура. Так не лучше ли сразу организовать все по правилам? Тогда уж точно никаких угрызений совести не будет. Если уж кто-то кого-то и пристрелит (в чем лично я нисколько не сомневаюсь!), так зато как положено. Победитель будет твердо знать: все было по-честному, с равными шансами...
– Рядовой Серый! Смир-рно! – не выдержал Еременко.
Серый выпрямился, сказав при этом:
– Вообще-то моя фамилия не Серый, а Титов. Просто меня зовут Сергеем, отсюда и прозвище...
– Отставить разговоры! А теперь кру-гом!.. Ша-гом марш!.. И своего приятеля-клоуна с собой прихвати.
Серый сделал два строевых шага и тут же снова повернулся к дуэлянтам.
– Кстати, чуть не забыл, – хлопнул он себя по затылку. – Вам бы автоматами не мешало поменяться.
– Зачем?
– Сами посудите: они ведь на вас зарегистрированы. Так? Если вы из собственного автомата пристрелите кого-то, это по Уголовному кодексу что? Правильно, убийство! В этом случае еще и убийство гражданина чужой страны. То есть международный скандал! Если же поменяетесь автоматами, дуэлянт получит пулю из своего же оружия. После можно будет просто вложить убитому в руки его же автомат и списать на самоубийство.
– В этом, кстати, есть резон, – задумчиво согласился Еременко.
Дуэлянты поменялись автоматами. Снова разошлись по позициям.
– Постойте. Если уж по всем правилам... – Белый каблуком прочертил на земле черту. – Вот! От нее будете расходиться. Вы как стреляться предпочитаете: по-европейски или по-нашему?
– Какая разница?
– Огромная! Я читал, что европейские дворяне стрелялись с двадцати пяти – тридцати пяти шагов. Это практически безвредно: далековато, шансов попасть не так уж много. Наши же дворяне смеялись над такими поединками и называли их «опереточными». Сами же стрелялись шагов с пятнадцати, максимум с двадцати.
– Давай по-нашему, – пожал плечами Еременко. – Мы же патриоты!..
Белый отсчитал от черты необходимое количество шагов, расставил дуэлянтов на новые позиции. Расстояние между ними вышло всего метров десять. Увидев, что противник теперь будет стрелять едва ли не в упор, начал нервничать даже Еременко. Но на попятный идти постыдился.
– Конечно, если для вас и это детский сад, – деловито заметил Серый, – так самые отчаянные дуэлянты позапрошлого века устраивали поединки, например, упирая стволы друг другу во лбы, или стреляли вблизи через платок. Тогда уж наверняка одному каюк: мозги сразу вдребезги!..
– Сойдет и так, – нервно отмахнулся Еременко.
– Ну, как знаете, – сказал Серый. – А теперь секунданты должны проверить оружие.
– Какие, к черту, секунданты? У нас их нет!
Белый и Серый с улыбкой переглянулись.
– Ну а мы-то на что? Как раз годимся. Он ведь с восточной заставы, я – с западной. Да и мы не против помочь своим офицерам...
Говоря это, солдаты взяли автоматы из рук опешивших дуэлянтов. Последние уже особенно не возражали, смирились.
– Не передумал еще? – спросил Левкин, пока Серый и Белый осуществляли свои секундантские манипуляции.
Еременко покачал головой:
– Я матери перед ее смертью обещал, что буду заботиться о Василисе, а ты...
– Что я-то?
– А то! Я не позволю чтобы какой-то восточный хмырь бесчестил мою сестру!
– Говорю же тебе, не было у нас с ней ничего. По крайней мере, ничего такого... Клянусь!
– И не будет. Потому что я тебе сейчас голову отстрелю.
– Или я тебе.
– Или ты мне. Давай становись! – Еременко повернулся к секундантам. – Ну? Долго вы там? Чего возитесь?
– Так все уже готово. – Серый и Белый вернули оружие. – Все в порядке, можете начинать. Как говорится, к барьеру, господа!
Офицеры снова стали на позиции.
– Погоди… – Еременко отстегнул рожок. – А патрон-то где?
– Бежим! – крикнул Белый.
Серый рванул за ним. Но их кирзовые сапоги забуксовали на крутом склоне берега, и Еременко в два прыжка догнал их.
– Ой! Вы что! Щекотно же, товарищ лейтенант!.. – хохотали солдаты, когда Еременко обшаривал их карманы. Вскоре оба патрона оказались у него в руках.
– А теперь пошли вон! – рявкнул Еременко. – К черту ваши правила!
Вернувшись к месту дуэли, он швырнул патрон Левкину.
– Давай, наконец, решим это! – Еременко вскинул автомат. – Без промедлений. На счет «три». Раз... два...
Левкин тоже прицелился.
– Три!
Раздались два щелчка.
– Что за хрень?.. – удивился Еременко.
Он отодвинул затворную раму, и из автомата выскочил целехонький патрон. Повернулся к солдатам:
– Вы че сделали, секунданты хреновы?
Но Серый и Белый уже взирали на него с высоты крутого берега.
– Вот, значит, как? – рассвирепел Еременко. – Пуля – дура, говорите? Так штык – молодец!
Он сорвал с пояса штык-нож.
– Чего пялишься? Давай врукопашную!
Левкин нехотя выдернул из ножен свой клинок...
И неизвестно, чем бы все это кончилось, если б не раздался спасительный окрик:
– Товарищи офицеры! Как это понимать?..
Я оглянулся, и сердце мое возликовало: на береговой круче стоял командир восточной заставы. Из-за него выглядывало заплаканное личико Василисы.
– Вот скотство! – рявкнул Еременко, яростно воткнув штык в землю.
Левкин опустил нож, и я заметил, как дрожат его руки.
– Да как вам такое в голову могло прийти? – возмущался командир, прохаживаясь перед стоявшими со склоненными головами недавними дуэлянтами. Перед седовласым подполковником лейтенанты выглядели провинившимися школьниками. – Ну, с тобой будет твой командир беседовать, – сказал он Еременко и повернулся к Левкину. – Ну а ты? Как ты-то посмел? Это же надо, так опозорить офицерскую форму!
– Дело чести, товарищ подполковник. – Левкин гордо поднял голову.
– Честь? – вскричал командир. – Это, по-вашему, честь?.. Баловство это, вот что! Настоящая честь познается на поле боя. Вот когда меня, тогда еще, как и вы, желторотого лейтенанта, из окружения вытаскивали... Это был ваш, между прочим, командир, товарищ Еременко! На собственном горбу тащил! Вот где проявляется честь! А у вас это – детский сад! Великовозрастная дурь, вот как это называется!
– Ладно, – наконец махнул рукой подполковник. – Оба отправляйтесь в свои расположения. На этот раз я не стану никуда сообщать о вашем проступке. Но еще одна такая выходка – и прямиком отправитесь под трибунал! Вам ясно? Свободны!
Поединщики побрели каждый в свою сторону: один – на запад, другой – на восток.
– Василиска! За мной! – строго окликнул сестру Еременко.
Та безропотно подчинилась, бросив в сторону Левкина влюбленный, хоть и показательно обиженный взгляд. Похоже, ей льстило, что из-за нее были готовы стреляться двое мужчин, пусть даже один из них – брат.
– Как? – поразился я. – Вы их так просто отпускаете?
– Я же хотел спасти им жизни, а не погубить их, – ответил подполковник.
– А как же устав?
– Есть в жизни ситуации, когда законом лучше пренебречь.
– Нет таких ситуаций, – твердо возразил я. – Вы же командир и сами знаете, что каждая строчка в уставе написана чьей-то кровью. Для военного нет ничего важнее устава.
Подполковник окинул меня внимательным взглядом.
– Ты, значит, уставник? Как говорится, живи по уставу – завоюешь честь и славу...
– Я собираюсь стать военным юристом, – гордо ответил я, не обращая внимания на его насмешливый тон. – Уже документы в академию подал.
– Что ж, Бог даст, тебе не придется в жизни стать перед выбором, как поступать – по совести или по уставу. А вот я жив до сих пор лишь потому, что кое-кто выбрал совесть и пошел против правил... – задумчиво сказал подполковник и тут же повернулся к Серому и Белому. – Ну, рассказывайте, гаврики, как вам удалось это провернуть?
Те протянули руки. У каждого на ладони оказалось по автоматному бойку.
– Ну молодцы! И как это у вас получилось их незаметно вынуть?
– Ловкость рук, товарищ подполковник! Готовы служить отечеству! – с улыбкой ответили те.
– То, что служите, вижу. Причем обоим отечествам сразу, – усмехнулся восточный командир. – В коем-то веке есть повод объявить вам благодарность. А то обычно все под арест да под арест... – Он кивнул на них, обращаясь ко мне: – То сапоги ночью сослуживцам к полу гвоздями приколотят, то тротиловую шашку повару в бак подсунут, то какого-нибудь водителя на дороге до смерти перепугают...
– Водителя, говорите?.. – Я пристально взглянул на солдат.
Те испуганно переглянулись.
– А что? – удивился подполковник. – Что-то натворили?
– Да так, ничего... – махнул я рукой.
Серый и Белый облегченно вздохнули.
– Ладно, ступайте, – сказал командир бойцам. – Вы ведь, как я понимаю, в наряде на КПП? Так что двигайте по своим постам. Нечего тут устав нарушать!
Я сделал вид, будто не заметил, на кого он намекнул этой фразой. Серый и Белый поплелись восвояси.
– Хотя постойте! – вдруг окликнул их командир.
Те покорно замерли.
– Белов, а ну-ка, снимите кепку.
– Зачем, товарищ подполковник? – замялся тот.
– Не спорь с командиром. Давай снимай!
Тот нехотя потянул за козырек, и на лицо ему вывалилась челка длиной по самый подбородок, отчего солдат стал похож на рок-музыканта.
– Это как понимать, товарищ рядовой?
– Так ведь в армии велено, чтобы только на затылке коротко было – так, чтоб ущипнуть нельзя. Попробуйте ущипните… – Белый подставил выбритый затылок. – А про длину челки ничего не сказано.
– Сегодня же срезать, а то велю так забрить, что макушка на коленку будет похожа... А у вас, товарищ Титов, почему уже вторую неделю бровь пластырем заклеена?
– Болячка, товарищ подполковник. Не заживает.
– Не заживает, значит?.. – Подполковник потянул за пластырь. Серый сморщился – скорее от досады, нежели от боли. – Ого, вот так болячка!
Под пластырем оказался пирсинг: в проколотую бровь продето серебряное колечко.
– Вы охренели, рядовой?
– Я только в увольнении показываю, – поспешно воскликнул Серый. – А пластырь уставом носить не запрещается!
– Убери немедленно!
– Но, товарищ подполковник, ведь вы же сами сказали, что иногда правилами можно и пренебречь, – хитро щурясь, заметил Серый.
– Я вам пренебрегу… Я вам так пренебрегу!..
– Вы, между прочим, офицер не нашей страны и не можете мне приказывать! – привел Серый свой железный аргумент, которым недавно осадил меня. Но тут же запнулся. – Это вы зачем снимаете?
– Не вашей страны, говоришь? – Подполковник вытянул из штанов портупею и намотал ее на ладонь. – Тебя отец в детстве небось мало драл? Так я это живо исправлю!
– Вы что? Не имеете права, товарищ подполковник! – Серый попятился. – Я жаловаться буду!.. Рапорт напишу!..
– Жаловаться?.. Рапорт?.. – кровожадно усмехнулся подполковник, грозно потрясая латунной бляхой. – Вы, кстати, рядовой, находитесь на территории суверенного восточного государства. Так что я вас сейчас как нарушителя государственной границы...
Едва командир замахнулся ремнем, Серый припустил через кусты, прикрывая ягодицы, словно двоечник после родительского собрания. Белый недолго думая помчался следом.
– Еще раз подобное увижу, выпорю, как школяров! – прокричал им вслед подполковник и прибавил с улыбкой, вдевая портупею обратно в штаны: – Хорошие ребята. Смекалистые. Этакий наш местный цирк. Как в той песенке: «Один серый, другой белый – два веселых гуся…»
Он повернулся ко мне:
– Ну а вас-то как в наши края занесло, товарищ лейтенант?
Я в двух словах изложил ему свою историю.
– О, ну так это не проблема. Командир западной части – мой бывший сослуживец. В свое время, до раскола страны, даже в одних окопах с ним сидели в так называемых горячих точках. Если твой братец здесь, он его мигом разыщет.
И подполковник, к моей великой радости, повел меня прямиком на западную заставу.
По пути восточный командир рассказал мне историю появления на границе Серого и Белого. Оказывается, они еще до армии дружили, несмотря на то что были гражданами разных государств. Оба путешествовали автостопом, вот где-то и познакомились. Дальше катались вместе. Ни дома, ни работы, ни учебы, ни семей – в общем, никаких привязанностей. Веселая беззаботная жизнь с пьянками и тусовками. Захотелось в горы – в горы, охота на море – к морю. В каждом городе, каждой деревеньке есть друзья, которые накормят и на ночлег оставят: расстелил спальник да спи.
– Вот для кого поистине никаких границ не существовало, – с некоторой долей зависти сказал подполковник.
Ну а потом как-то раз Белый заехал в гости к родителям и обнаружил, что его уже два года дожидается повестка в армию. А тут как раз призыв. Он, конечно, попытался слинять, но не вышло. Как назло утром в очередной раз заявились полицейские – повестку принесли. Ну и сцапали «белого гуся» да прямиком на призывной пункт. Серый, увидев это, конечно, расстроился – друзья ведь не разлей вода. А потому – может, сдуру – заявил, что ему тоже не слабо отслужить. Вернулся он к себе на Запад и пошел в военкомат. Его, конечно, приняли, так как он тоже давно был военнообязанным. И поехал Серый сюда, на границу. Когда Белый узнал, где служит его кореш, попросил своего дядю-военного помочь с переводом в Новый Раскол.
– Вот так они уже больше года баламутят своим озорством эти места, – закончил подполковник. – Конечно, это проклятие обеих частей, особенно на седые головы командиров. Но, признаться, без этой парочки жизнь была бы скучнее...
Когда мы проходили по поселку, я заметил работающего на огороде солдата. Меня поразила его одежда: китель у него был песчаного цвета, а штаны – камуфлированные. Я спросил об этом подполковника.
– А, это Ленька. Местный, – ответил восточный командир. – Бедному парню пришлось дважды сапоги топтать: сначала – за наших, а теперь вот – за западников.
И, увидев мой удивленный взгляд, пояснил:
– С местным населением тут вообще полнейшая чехарда выходит. Когда в стране раскол произошел, политики особенно мудрствовать не стали: приложили к карте линейку и провели черту. Все, что слева от нее, – отошло Западу, а все, что справа, – Востоку. Вот тебе и граница! Да только никто не обратил внимания, что черта эта аккурат проходит по населенному пункту. Пока в стране суматоха была, никто этому значения не придал. А потом, когда пограничные столбы ставили, за головы схватились. Что делать? Вот и получился Новый Раскол: ни вашим, ни нашим. Политики – народ принципиальный, никто уступать не хочет, и до сих пор спорят, чьим считать этот клочок земли. Пока же эта территория что-то вроде нейтральных вод или свободной торгово-экономической зоны. Называй как хочешь. Люди сами не знают, к какому государству себя относить. Многим это даже нравится. Тут практически каждый имеет по два паспорта – западный и восточный. Во-первых, можно беспрепятственно в оба государства ездить, во-вторых, на Западе продукты дешевле, на Востоке – шмотки. Народ пользуется, а некоторые даже приторговывают, никаких тебе таможенных пошлин. Но есть и минусы. Вот, Леня – самый яркий пример. Ему, когда восемнадцать стукнуло, пришли сразу две повестки. Восточные военные оказались пошустрее: под белы рученьки и в военкомат. Правда, учли, что он у матери единственный ребенок, и разрешили оставить его служить здесь же, в поселке, на нашей заставе. Офицеры к нему с пониманием отнеслись и время от времени стали отпускать домой, чтобы матери помогал. Она его без отца растила. Но едва он от нас демобилизовался, его тут же западные военные сцапали. Сначала вообще хотели под трибунал отдать как дезертира и предателя родины. Столько его мать в военкомат сала, овощей да самогонки отнесла... Зато своего добилась. Сына помиловали да оставили служить, только теперь на западной заставе. Вот он сейчас и служит.
Заметив наше приближение, Леня оставил лопату, выпрямился и поднес ладонь к виску:
– Здравия желаю, товарищ подполковник!
– К пустой голове ладонь не прикладывают, – с улыбкой сказал восточный командир. Парень был без кепки. – Здорово, Ленька! Только я тебе теперь не товарищ подполковник, а Петр Семенович. Твой командир теперь в камуфляже щеголяет. Как матушка?
– Не болеет.
– Привет ей передавай.
Мы пошли дальше.
На западном КПП Серый, едва заметил наше приближение, быстренько сорвал с брови пластырь и спрятал колечко в карман. Разморенный жарой дневальный Романцев стоя дремал у шлагбаума. Лейтенант Еременко все так же остервенело ковырял штык-ножом стену и проводил нас взглядом, каким обычно смотрят свирепые, но посаженные на цепь сторожевые псы.
Западная застава располагалась на вершине холма: двухэтажка, обнесенная рядами колючей проволоки с несколькими вышками по периметру.
– Какие люди! – воскликнул вышедший нам навстречу из ворот хмельной маленький усатый майор.
Я вопросительно взглянул на подполковника. Тот шепнул, что это не командир, а замполит. Оказалось, командир западной заставы лично пошел с патрулем по поселку. В связи с Днем независимости намечался неплохой улов нетрезвых самовольщиков. Две жертвы уже томились на гауптвахте.
– Может, я чем помогу? – предложил замполит.
Услышав о цели нашего визита, он воскликнул: «Делов-то!» – и приказал дневальному кликнуть на плац всех Михаилов, каких только сможет найти. На зов явились трое.
– Еще один в увольнении, – пояснил майор. – Но это точно не он. Я его отца хорошо знаю.
Я прошелся вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица.
– Нет, не они.
– Ну, тогда не знаю, – развел руками замполит. – Быть может, он на какой-нибудь другой заставе служит?
– Да вроде здесь должен быть, – вздохнул я. – Что ж… Все равно спасибо.
Я разочарованно поплелся к воротам.
– Товарищ майор, так ведь у нас еще один Мишка есть! – вдруг воскликнул один из солдат.
Я мигом развернулся.
– А ведь точно! – обрадовался замполит. – Есть же еще Птицко! Кстати, где он?
– Я видел, как он из части выбегал, – ответил другой солдат. – Наверное, тоже в поселке, в увольнении.
Майор задумался.
– Ну-ка, пойдем посмотрим кое-что.
Мы вошли в здание, пересекли жилую зону с выровненными «по струнке» рядами кроватей и очутились в небольшом кабинете. Замполит вынул из железного ящика стопку папок, пошарил в ней, выдернул одну.
– Та-а-ак... Птицко Михаил Андреевич... Ты, случаем, не Андреич?.. О, уже одно совпадение есть! Год рождения... Место жительства... Мать – Птицко Антонина Петровна... Гляди на фото, похож?
Я почти не слышал его слова. Сердце мое бешено колотилось. Я сразу понял, что это он, и теперь с удивлением разглядывал подшитую к делу фотографию. С нее на меня смотрел скуластый короткостриженый парень. В нем с трудом угадывались черты, которые я помнил с детства. Зато сразу бросалось в глаза сходство с отцом. Это он!
– Ну вот видишь! – воскликнул замполит. – Я же говорил, что если он тут, то обязательно найдем!
– Если он в увольнении, когда вернется?
– Кто его знает? Когда вернется, тогда вернется. Может до ночи там проторчать. Дискотеки, девки, танцы-шманцы...
Позже я узнал, что брат действительно был в поселке, да только вовсе не в увольнении. В то время, пока я разыскивал его на западной заставе, он бежал к восточной. Тот дневальный на западном КПП, который записал мою фамилию, решил проявить инициативу и поспрашивал у сослуживцев. Сказал, что какой-то восточник брата ищет, ну и назвал мою фамилию. Услышав прежнюю фамилию матери, Мишка обрадовался и окольными путями помчался к восточной заставе. Там ему дневальный сказал, что да, был какой-то незнакомый лейтенант, но куда-то ушел. Тогда брат побежал в поселок: вдруг я остановился в местной гостинице или зашел перекусить в кафе?..
– Можешь тут своего братца подождать, если хочешь, – предложил западный замполит. – Ну а чтобы не скучно было ждать... – Он извлек из-за груды личных дел бутыль с прозрачной жидкостью. – Праздник, конечно, идиотский. Тоже мне, День независимости. Я бы назвал его Днем зависимости от дураков. Но нам, как говорится, был бы повод...
К бутылке присоединились три граненых стакана, полбулки хлеба и банка тушенки.
– Ты как, Семеныч?
Командир восточной заставы задумчиво погладил усы.
– Вообще-то сегодня я в город по служебным делам собирался...
А потом махнул рукой и бросил фуражку на стол.
– Ладно. Можно ж хоть иногда сделать себе выходной?
– Вот и ладненько. – Замполит наполнил три стакана и поднял один. – Ну, давайте! За то, чтобы наши зажравшиеся на народных харчах дяди из белых домов перестали наконец заниматься херней и убрали наши заставы к чертовой матери вместе с их сраной границей!
Я звякнул своим стаканом о два других и отправил в желудок не очень качественно выгнанный самогон.
– День независимости... – поддержал замполита восточный подполковник. – От чего независимость-то? От того, что теперь половина моей родни оказалась за границей?
– Вот и я говорю, – кивнул майор, снова наполняя стаканы. – Границы эти – туфта! Ни черта они не значат! Границы у государств испокон веков менялись. Империи создавались и рушились, территории завоевывались, дробились на части, дарились в качестве приданого принцессам и прочее, и прочее... Но разве это главное? Важно ведь не то, как называется земля и кто ею правит. Важны люди, которые на ней живут. Народ, как его ни переименовывай и ни разделяй, остается одним и тем же народом. Важно лишь то, что мы братья по крови! А политики всегда лаются. Работа у них такая – лаяться да кусаться с другими политиками.
– Да только кусаться-то они нами будут, – заметил подполковник.
– Тут все говорят: война, война... А вот лично я не верю, что подобное может случиться, – махнул рукой замполит. – Я уже десять лет в этой части служу, почти с самого раскола. И каждый год обязательно какой-нибудь политик начинает вопить с трибуны, мол, объявим Востоку войну! Да только какая может быть война, когда мы все фактически одно. В кого тут стрелять-то? Мне – в тебя? Да и вообще, чего нам делить? Мы же один народ. У нас один язык, одна история, одна культура. Мы тысячу лет были то под одними князьями, то под одними царями, потом под одними президентами. А раскол этот – историческое недоразумение. Нелепость! Это только для политиков государства разные, а для простых людей все осталось по-старому. Братья и есть братья. Так что все эти разговоры о войне – полнейшая туфта!
– Дай Бог... Дай Бог... – Подполковник поднял стакан. – Ну, давай. За мир во всем мире!
В общем, когда распахнулась дверь и в кабинет замполита вошел человек в камуфлированной форме с тремя большими звездами на погонах, мы уже были навеселе и допивали вторую бутылку.
– О, а вот и командир! – воскликнул замполит.
– Смотрю, у вас тут праздник в полном разгаре, – ухмыльнулся полковник-западник. – Что ж, наливайте и мне. Штрафную.
– Как улов? – поинтересовался замполит, откупоривая третью бутылку.
– Улов что надо. Семь душ, не считая накрытого с бормотухой дневального.
– Кстати, тебе, случайно, Птицко в поселке не попадался?
– Как же, взяли как миленького. В поселке околачивался. Без увольнительной!
– А где он сейчас? – с волнением спросил я.
– Где-где… Известно где. На гауптвахте. Пусть посидит денек-другой, подумает над поведением.
– Это брат его, – сказал командир восточников и коротко объяснил, что к чему.
– А, вон оно как... – смягчился начальник западной заставы. – Ну что ж. Раз такое дело. Пойдем.
Я не шелохнулся.
– Ты чего? Пойдем, говорю, с братом увидишься. Выпущу его.
– Вы же сами сказали, что его как самовольщика поймали. Так? – сказал я. – По правилам он должен, как и остальные самовольщики, отбыть наказание.
– Какие, к черту, правила? Я тут командир, и правила устанавливаю тоже я.
– Как же устав?
Западный полковник взглянул на меня как на сумасшедшего.
– Он уставник, – пояснил командир-восточник. Причем прозвучало это как «ненормальный».
– А... – Полковник покачал головой. – И все-таки я тебе поражаюсь. Ехать черт-те куда, с таким трудом разыскать брата, а теперь отказаться с ним увидеться из-за каких-то условностей...
– Устав – это не условности! – с жаром возразил я. – Если каждый станет нарушать устав, что же станет твориться в армии?
Полковник, подполковник и майор смотрели на меня с улыбкой, словно на дитя малое.
– К тому же я собираюсь стать военным юристом, – прибавил я. – Какой из меня выйдет законник, если я сам начну нарушать закон?
– Ладно, дело твое. Не хочешь – не ходи, – махнул рукой западный командир. – Обещаю завтра вполне законно выпустить твоего брата. Тем более что преступление не ахти какое: у нас каждый день бойцы десятками в поселок без увольнительных бегают. А пока наливай, коль начали. Праздник как-никак!..
Когда стемнело, продолжить веселье мы отправились в санчасть, как гордо именовалась маленькая пристройка позади казармы.
– У нас не то, что на Востоке: нет закона, что женщинам в армии не место, – похвалялся западный командир. – У нас не медпункт – цветник!
В «цветнике» нас действительно встретили четыре красавицы, одна из которых – уже знакомая мне Василиса. У девчат нашлось в запасе немного праздничного медицинского спирта. При этом, что меня поразило, пили представительницы слабого пола едва ли не вровень с мужиками. Тосты, смех и звон стаканов продолжались до тех пор, пока за окошком не раздался рев двигателя.
– Это еще что? – удивился западный командир.
– Похоже на БМП, – вслушиваясь, заметил восточный.
– Но у нас в части нет боевой техники!
Едва он это сказал, в медпункт влетел дневальный с огромными от ужаса глазами.
– Товарищ полковник!.. Товарищ полковник!.. Там такое!..
Но мы уже и сами увидели причину суматохи. У окна медпункта притормозил БМП. На броне восседал лейтенант Левкин. В одной руке он сжимал зажженную сигнальную ракету, в другой – бутылку шампанского. Сидящий позади него солдат с гитарой тут же ударил по струнам – напыщенно, словно средневековый менестрель, – и заголосил серенаду на трех блатных аккордах. Из люка механика-водителя торчала довольная физиономия рядового Белого.
– Василисонька, светик, выгляни в окошечко! – прокричал Левкин. – Твой рыцарь на темно-зеленом коне приехал похитить тебя из заточения!
– И тебе привет, ненаглядный, – ответил высунувшийся из окна санчасти восточный командир.
С возгласом «Упс!» Белый исчез в недрах бронемашины.
– Что же ты притих, рыцарь? – продолжал подполковник. – Али не рад, что застал монарха в покоях иноземной принцессы? Так я тебе сейчас подниму настроение: возьму-ка и своей царской волей как пожалую недельку-другую ареста!
– Ой, это вы, товарищ подполковник? – вымолвил наконец онемевший поначалу от неожиданности Левкин. – А я слышал, что вы в город по делам собирались...
– И что ж, если б даже и уехал? Если командира в части нет, так можно чем попало заниматься? Значит, вот так мы используем не по назначению казенную технику! И, кстати, вы на восточной боевой машине вторглись на территорию западного государства. Международный конфликт решили спровоцировать?
Левкин сник. Менестреля уже сдуло с брони – видимо, он, опасаясь попасть под горячий кулак командира, уже бежал к своей заставе.
– Ну что мне с ними делать? – вздохнул подполковник. Потом, подумав, вдруг повернулся к нам. – А не махнуть ли нам в кабак?
И добавил уже мне:
– У нас в поселке есть отличное – впрочем, и единственное – заведение.
И, не дожидаясь ответа, весело крикнул в окно:
– Ладно! Твое поведение мы завтра после развода обсудим. И дуэль твою, и похищения иноземных прынцесс... А пока, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед отечеством, подкинь-ка нас до поселка.
Мы погрузились на БМП.
– Подождите! Я с вами!..
Из медпункта выбежала Василиса и быстро вскарабкалась на броню, где тут же очутилась в объятиях возлюбленного.
– Куда?.. А ну, стоять!.. – раздался рев бегущего от КПП и размахивающего штык-ножом лейтенанта Еременко. – Убью!.. На куски порежу!..
Но наша броневая машина проскочила мимо него и помчалась в сторону поселка.
– У-убью-ю-ю!.. – еще долго неслось нам вслед.
Кабак оказался переполнен народом – как гражданскими из поселка, так и военнослужащими обеих частей. Причем помимо офицеров там оказались сержанты и даже некоторые дембеля-срочники. Судя по многочисленным рукопожатиям моих спутников и приветливым разговорам, тут все друг друга знали. В итоге было решено сдвинуть все столы в один общий, за которым мы продолжили поднимать тосты за мир во всем мире.
По соседству со мной за столом сидели Левкин и Василиса.
– Теперь мне твоему братцу точно на глаза лучше не попадаться, – с грустью сказал недавний дуэлянт. – Да и тебя под замок посадит.
– Не посадит. – Она нежно обняла его. – Ведь он не сможет держать взаперти чужую жену!
Левкин удивленно взглянул на нее.
– Я решила. Мы завтра же пойдем и распишемся.
– Ты правда хочешь...
– Или ты против? – Она строго глянула на него.
– Против?.. Да ты что! Я ведь жил только ради этого!.. – Левкин вскочил. – Эй, друзья! Минуту внимания! Завтра всех приглашаю на свадьбу! Слышите? Завтра я стану самым счастливым человеком на свете!
– Ну так горько! – полетело со всех концов стола. Зазвенели стаканы в честь будущих новобрачных. И Левкин поцеловал сияющую от счастья невесту.
– Да уж… Для любви поистине границ не существует! – воскликнул западный командир, поднимая рюмку. – Жаль только, что уводит из части такую красавицу. Ну, за любовь!
– За любовь! – подхватили все присутствующие.
Признаться, по мере того как рюмка за рюмкой росло веселье собравшихся в кабаке военных, во мне все больше росло негодование. «Как будто устав не для них писан, – думал я, скользя хмелеющим взором по погонам. – И командиры туда же! Какой пример подают подчиненным?»
– Ух, хорошо! – раздался у меня за спиной довольный голос.
Я обернулся и увидел сидящего рядом седовласого прапорщика лет шестидесяти в камуфляже и с нашивками западника. В отличие от меня тот с умилением взирал на это безобразие.
– Что ж в этом хорошего? – скривился я. – Военные люди, а ведут себя так безалаберно. Ладно я – я в отпуске. Но они-то на службе!
– Чего плохого в том, что людям хорошо? – Прапорщик взглянул на меня, наморщив лоб.
– Они не просто люди, а защитники Родины! Были б они гражданскими, тогда другое дело. – Я сплюнул. – Не армия, а сброд какой-то.
– Защитники нужны, когда есть от кого защищаться. А коли угрозы для народа нет, так и армия державе не нужна.
– Вы, кажется, забываете, что мы находимся на границе, – деловито, словно преподаватель на кафедре, начал я. – Потенциальный враг...
– Оба потенциальных врага сейчас хлещут водку в одном кабаке, – с усмешкой прервал мою пламенную речь прапорщик. Он кивнул на стол, за которым офицеры двух мастей горланили песни. – И пока они за одним столом, лично я за свою державу спокоен. Так что пусть уж лучше остаются просто людьми, а не солдатами.
– Ну а как же дисциплина?
– Дисциплина в армии поддерживается для чего? На случай войны! Ведь так? Да и сама армия существует именно для этого. Вот ты мне скажи: от кого нам конкретно здесь защищаться? Для чего нам тут армия? Вы, восточники, хотите воевать? Нет? Вот и мы, западники, не хотим! Так для чего нам здесь поддерживать дисциплину и быть готовыми к войне?
Мой собеседник хлопнул еще рюмку.
– Я тебе вот что скажу, – продолжал он. – Конечно, лично мне выгодно существование нашей доблестной армии, потому как она мне платит жалованье. Ведь в нашей стране с рухнувшей после раскола экономикой работу не так просто найти. В нашем поселке и подавно. И все же я бы предпочел, чтобы армии вообще не существовало. Нигде! Во всем мире!
– Ну вы скажете тоже, – хмыкнул я. – Как же без армии-то?
– А вот так! Если не будет армии, не будет и войн. Солдаты существуют лишь для того, чтобы воевать с другими солдатами. А если ни там, ни здесь не станет солдат и их командиров, некому и не с кем будет и воевать. Мир забудет, что такое война.
– Какая-то наивная у вас философия, – усмехнулся я.
– Наивная или нет, да только я подобное уже видал. Чего ухмыляешься? Не веришь?
И вот что он рассказал:
«В мою молодость, а было это в далекие пятидесятые, я жил в небольшом городке неподалеку. Криминал в то время процветал жуткий. И мы, особенно шпана, постоянно дрались район на район. Наш крохотный городок делился на заозерских, заводских, привокзальных и прочих. Мы били друг друга нещадно по всяким пустячным причинам, но, как нам тогда казалось, весьма важным. У Витяни заводского Колян привокзальный подружку отбил? В морду всем привокзальным! Заозерские водку пили в привокзальном сквере? Катай заозерских! Порой доходило до того, что в ход шли доски с заборов, велосипедные цепи и даже ножи. А мирным жителям своих районов мы деловито заявляли, что, мол, вы целы лишь потому, что есть мы – дворовая армия, а не будь нас, непременно пришли бы какие-нибудь заводские и всем намяли бока. И это было правдой! Мы действительно защищали свой район и порой сами совершали набеги на соседей. И происходило так до тех пор, пока в очередной драке случайно не проломили голову одному пареньку. Тот оказался чужаком, нарушителем границы – приехал из областного центра погостить к бабушке. А появиться на районе приезжему, да еще и парню, да еще и ночью, – по кодексу чести местной шпаны это было преступление с отягчающими обстоятельствами. Конечно же, чужак не пробыл в городке и одного вечера, как был задержан доблестными блюстителями районных рубежей. Никто ведь не знал, что били сына самого областного прокурора!
О том, что произошло в следующую ночь, ходят лишь слухи, причем весьма противоречивые, и то в большинстве своем выдумки, так как мало кто из жителей города решился выйти в ту ночь на улицу. Запуганные горожане, прячась в домах, слышали лишь шум двигателей множества автомобилей, за окнами мелькал свет фар, раздавались короткие вскрики, и даже пару раз грянули выстрелы. А когда утром люди выбрались из домов, оказалось, что нашей дворовой армии и след простыл. Конечно же, было много слез, ведь «воронки» забрали сыновей, племянников, братьев...
Мне тогда повезло. Когда проходил ночной рейд, меня не оказалось в городе. Ну а вторую зачистку уже делать не стали, видимо, прокурор был удовлетворен масштабом возмездия за избиение сына. Зато, вернувшись домой, я лично видел, как жители еще долго боялись ходить по ночам и даже днем по привычке шарахались от каждой тени. И я видел потом, как постепенно страх на их лицах сменялся приветливыми улыбками. Спустя год уже запросто можно было увидеть заводских и заозерских мужиков, весело пьющих в привокзальном скверике. И если их встречал местный, он протягивал ладонь, а не кулак. Подрастающее поколение, глядя на это, стало уже не пополнять местные банды, а дружить с ребятами из других районов, ходить на танцы в некогда чужие клубы и встречаться с девочками, не опасаясь Витянь заводских и Колянов привокзальных. Не было уже тех, кто призван был защищать районы, потому как не стало и тех, от кого нужно защищаться. В нашем городе наступил мир!
Спустя годы те, кто некогда махал штакетником и цепями на ночных улицах, отмотав срок, конечно же, стали возвращаться из мест не столь отдаленных. Да только они уже не могли вернуть старые порядки. Да, честно сказать, уже и не хотели. Может, молодецкий пыл прошел, а может, просто по вкусу пришлась новая спокойная жизнь. Лишь иногда они вспоминали гордо: «Вот в наше время!..» И бывало, делали это в компании бывших своих врагов. И никто, даже они сами, не хотел уже то кровавое время возвращать».
Прапорщик поднял стакан.
– Так что давай, браток, выпьем за то, чтобы когда-нибудь так стало во всем мире. И чтобы он наконец оправдал свое название – «мир». А то его только называют миром, а куда ни глянь, повсюду война, война, война...
Он стукнул стаканом о мою рюмку и отправил его содержимое себе в глотку. Я пригубил и снова взглянул на офицерский стол. И, что меня поразило, впервые увидел за ним не военных, а обычных людей, в дружеской компании отмечающих праздник.
В расположение части восточники, да и я вместе с ними, вернулись далеко за полночь. Правда, по возращении вышел небольшой конфуз. Подходя к казарме, мы заметили курящего в открытом окне солдата. И все бы ничего, если б не его форма!
– Это мне спьяну мерещится или он камуфлированный? – воскликнул командир восточной части.
Боец действительно оказался в форме западника. Тот и сам, заметив нас, понял свою ошибку и отскочил от окошка. Но поздно. Подполковник, несмотря на хмель, мигом взлетел по лестнице на второй этаж, а спустя минуту на центральном проходе казармы уже стояли в ряд соучастники неожиданно накрытой в каптерке пьянки. Причем среди нарушителей оказались не только зарубежные военнослужащие, но также и несколько девчонок из поселка.
– Да вы не охренели ли, бойцы?! – кричал командир, прохаживаясь вдоль строя.
– Так ведь праздник, товарищ подполковник... – заплетающимся языком попытался оправдаться один из нарушителей. Его тут же ткнул в бок сосед, мол, лучше молчи.
– Какой на хрен праздник! Это боевое подразделение! – Командир окинул взглядом строй, половина солдат которого были камуфлированными, половина – песчаными. – Опупеть! Западники разгуливают по восточной части, как дома! Беспредел! Скоро уже и не поймешь, на чьей территории находишься! А вы говорите «граница»!..
– Петр Семеныч, вы только строго их не наказывайте, ладно? – раздался робкий девичий голосок.
Говорившая умолкла под свирепым взглядом подполковника.
– Ты, Светка, уж лучше б молчала, – рыкнул на нее восточный командир. – Вот я бате твоему завтра скажу!
– Пожалуйста, не надо! – взмолилась названная Светкой. – Батя же шкуру спустит!
– И поделом будет!
Подполковник покачал головой.
– А ну брысь отсюда к мамочкам под юбки! – заорал он.
Девчонки шумной толпой скрылись в дверях, по пути посылая бойцам воздушные поцелуйчики и пламенные взгляды.
– В общем, так, – вынес вердикт подполковник. – Западники идут на запад. Завтра доложите о случившемся своему командиру, пусть он сам решает, что с вами делать. Только попробуйте не доложить! Я лично спрошу! Память у меня хорошая, лица я все запомнил. Да-да, Митько, можешь не прятаться за Нестера. О тебе в первую очередь спрошу. Камуфлированные, напра-во! Шагом марш!.. Дневальный, сопроводи.
Камуфлированная часть бойцов, шатаясь, поспешно удалились.
– Ну а вы, мои песчаные друзья, – обратился подполковник к остальным, – пойдете отсыпаться на гауптвахту. Там уже сидят человек десять, вот и потеснятся... О, а это что такое?..
На кровати позади строя валялся еще один камуфлированный. Его подняли. Это оказался Серый. Он был настолько пьян, что непонятно было, какая сила удерживает его на ногах.
– Ты еще кто такой? – заорал подполковник.
– Рядовой Титов, – с трудом ответил Серый.
– Сам вижу, что Титов! Ты что тут делаешь?
– Стою!
– Боец, ты хоть, как присягу давал, помнишь?
– Так... точно!
– Ну и?..
– Говорил, что буду защищать... и оборонять...
– Что?
– Родину!
– Какую?
– Свою.
– Ну а ты сейчас где?
Серый обвел округу пьяным взглядом. Когда до него дошла суть вопроса, глаза его удивленно расширились.
– А где я?
– Ох, беда мне с вами! – всплеснул руками подполковник. – Ладно. Учитывая доблесть и смекалку, проявленные сегодня во время этой идиотской дуэли... Ложись спи! Завтра отправим тебя восвояси.
Серый покорно упал на кровать и захрапел со счастливой улыбкой.
– Вот так. А вы говорите «граница»! – подмигнул мне подполковник. – Если бы не цвет формы, такое ощущение, словно и не было в стране никакого раскола. Как жил народ, так и живет.
Потом мы еще немного посидели в кабинете командира. Как и когда я уснул, не помню. Помню лишь, что, засыпая, я думал о том, как завтра, спустя столько лет, наконец увижусь с братом.
Часть II
Война
Утром меня разбудил оглушительный рев тревоги. Я с трудом продрал глаза, и первое, что увидел, – Белый, яростно расталкивающий спящего на соседней койке Серого.
– Вставай, придурок! – встревоженно кричал Белый. – Ну, давай же, просыпайся!
– Че те надо? – сонно промямлил тот, переворачиваясь на другой бок.
– Че-че... Война! Вот че!
Серый мигом сел.
– Врешь!
– Зуб тебе даю. У нас тревога в части!
– Может, учебная? – Серый протер глаза.
– Какие на хрен учения! Каптерщик телевизор включил. Только об этом и болтают по всем каналам. Да вставай ты уже!
При слове «война» подскочил и я. Держась за больную голову, посмотрел по сторонам. Солдаты вскакивали с кроватей и строились на центральном проходе казармы, на бегу натягивая форму и сапоги, застегивая ремни. «Может, все-таки учения?» – мелькнула надежда. Да только что-то мне подсказывало: никакие это не учения. Слишком долго и на Востоке, и на Западе витали слухи о возможных боевых действиях. Значит, все-таки началось!
– Бежать тебе нужно, Серый, – продолжал тормошить приятеля Белый. – Причем срочно!
Тот и сам понимал. Он соскочил с кровати, но поздно. В казарму вошел командир части.
– Так, это у нас тут кто? – воскликнул он. – Никак враг! А ну, стоять!
– Товарищ подполковник, отпустите его, – взмолился Белый. – Он же тут из-за меня оказался.
– Да ты что, рядовой! – поразился подполковник. – Как же я его теперь отпущу? Он же боец противника!
– Пожалуйста...
– Рядовой Белов, стать в строй! Вы в армии или на базаре? – рявкнул командир. – А с этим пока... Эй, Гаврилов!
К нему тут же подбежал мускулистый паренек, видимо, дневальный.
– Сопроводи-ка этого военнопленного на гауптвахту. Потом доложим в штаб и решим, как поступать с захваченными врагами. И, кстати, тех нарушителей, что там сидят, выпусти. Пусть мигом дуют в казарму получать оружие.
– Извини, братуха. Ничего личного, – вздохнул Гаврилов, похлопав Серого по плечу, и добавил с улыбкой: – Давай ступай, военнопленный!
Он слегка подтолкнул Серого к выходу. Для него, похоже, пока это все выглядело как игра.
У дверей Серый обернулся, встретился взглядом с полными безнадежной ярости глазами Белого и вышел из казармы, подталкиваемый дневальным.
Бойцы между тем выстроились на центральном проходе. Многие зевали, протирали сонные глаза. Кто-то поправлял форму, перематывал портянки, раздавались щелчки застегиваемых ремней. Поразмыслив, как вести себя в подобной ситуации, я встал с кровати, заправился и тоже стал в конце строя.
– Бойцы Восточной Республики, – хмуро сказал командир части, прохаживаясь перед строем, – защитники Родины! Все вы давали присягу в случае опасности встать на защиту наших рубежей. И вот это время пришло. Сегодня в пять часов утра было официально объявлено, что западное и восточное государства вступили в состояние войны.
По строю прошелестел тревожный шепот:
– Че, правда война, что ли?
– Фиг знает, может, это просто вводная? Ведь вчера батяня обещал нам марш-бросок устроить с полной выкладкой из-за пьянки.
– А если правда?..
– Отставить разговоры! – перебил подполковник. – Итак, сейчас наша первостепенная задача – выполнить долг перед Родиной. Нами получен приказ командования занять боевые позиции и не позволить противнику пересечь границу нашей страны. Дневальный, ко мне!
К командиру тут же подбежал боец со штык-ножом на поясе.
– Открывай оружейку и приступай к выдаче оружия и боеприпасов, – дал команду подполковник. – Каптерщик!
– Я!
– Обеспечь личный состав амуницией. Ребятки, получаем по отделениям и быстро. В казарме не толпимся. Как только взяли вещмешок и оружие, сразу выходим строиться на улице и там ждем команды для выдвижения на позиции. Разойтись!
У каптерки и оружейки образовались очереди. К выходу потянулись люди в касках и с автоматами. На лицах большинства мальчишек застыли растерянность и испуг. Хотя были и те, кто пафосно сжимал автомат, словно копируя героев кинобоевиков. Впрочем, никто из них пока еще не верил, что им действительно придется воевать. Наверняка думали: «Погоняют немножко да дадут отбой». Еще бы. И я до последнего не мог поверить в происходящее!
– Ты, лейтенант, что же?
Я обернулся на голос подполковника.
– В принципе, ты не приписан к нашей части. Думаю, тебе лучше отбыть в свои войска и не лезть в эту кашу...
– Найдется у вас для меня оружие? – перебил я.
Командир пристально взглянул на меня:
– Ты не обязан этого делать.
– Нет, обязан! – твердо ответил я. – Так же обязан, как и эти ребята. Я такой же солдат, как и они, и тоже давал присягу. В Уставе Вооруженных сил Восточной Республики сказано: военнослужащий, оказавшийся в зоне начала боевых действий, попадает под командование ближайшего воинского подразделения. Это – ближайшее!
– Устав, устав... – вздохнул подполковник. – Сынок, надеюсь, ты понимаешь, что тебе, возможно, придется стрелять в собственного брата?
Внутри у меня похолодело, потемнело в глазах.
– Я солдат! – все же ответил я. – А долг солдата – подчиняться!
– А если на мушке окажется он, тоже подчинишься?
– Мой брат точно так же присягнул защищать свою страну. И если ему суждено погибнуть, выполняя свой долг...
Голос мой дрогнул. Я замолчал. В душе же я пытался отогнать сомнения: «А действительно встретимся – стану или нет?..»
Подполковник долго смотрел на меня. Затем покачал головой и, сказав: «Дневальный выдаст тебе автомат», – отвернулся.
– Сбежал! – прокатился по казарме крик. – Он сбежал!
Все обернулись к дверям казармы. На пороге стоял раскрасневшийся от бега рядовой Гаврилов, несколько минут назад посланный сопроводить Серого до гауптвахты.
– Что значит сбежал? – поразился командир части. – Как?
Оказалось, едва дневальный вывел Серого из казармы, Белый тайком покинул строй и поспешил вслед за ними. Обогнав их, он заскочил в уличный туалет. Когда мимо него проводили задержанного, Белый осторожно выглянул и подал другу знак.
– Слушай, приятель, дай хоть в туалет сходить, – попросил у своего конвоира Серый.
– Потерпишь! – недовольно ответил тот.
– Ну, будь человеком, – уговаривал Серый, приплясывая. – Невмоготу. Ведь вместе вчера до полуночи пиво хлестали. А из камеры, сам знаешь, теперь не скоро выведут. Так что, мне там в штаны делать?
Гаврилов на секунду задумался, а потом махнул рукой.
– Ладно, ступай. Только быстро.
В нужнике между тем его уже поджидал Белый – в трусах и с формой под мышкой. Приятели поняли друг друга без слов. Серый быстро переоделся в восточную форму и покинул отхожее место. Заметив выходящего из туалета бойца в «песчанке», Гаврилов даже не глянул в его сторону. Не обратили на переодетого Серого никакого внимания ни толпящиеся на улице солдаты в касках и с автоматами, ни дневальные на КПП. Так он благополучно добрался до своих.
– Эй, Серый, ты там не утонул? – прокричал в дверь туалета уставший ждать Гаврилов. – Давай скорее!
Когда ему никто не ответил, тот, заподозрив неладное, ворвался в нужник. Там он обнаружил лишь напяливающего камуфлированную форму Белого.
– Это все он! – кричал Гаврилов, когда следом за ним вошел в казарму камуфлированный Белый. – Я не виноват!
– Ты не охренел ли, боец? – набросился на Белого командир части. – Я тебя под трибунал отдам!
– Отдавайте, товарищ подполковник, – спокойно ответил Белый. – Лучше под трибунал, чем предать друга.
– Друга?.. Ты Родину предаешь!
– Если вы расцениваете этот поступок как предательство Родины, готов прямо сейчас отправиться на гауптвахту. Прикажете сдать военник?
Подполковник мрачно смотрел на него, то сжимая, то разжимая кулаки.
– Пшел вон! – наконец процедил он сквозь зубы. – Я с тобой, когда все закончится, разберусь! Радуйся, что ты у нас сейчас единственный механик-водитель.
Белый повернулся и театрально-строевым шагом направился к бойцам своего отделения.
– Стой! – окликнул его командир. И уже спокойнее добавил: – Иди к каптерщику. Пусть выдаст тебе нашу форму, пока тебя кто-нибудь не пристрелил... как врага.
– Есть получить форму! – обрадовался Белый и побежал выполнять приказ.
– А ты разве не так бы сделал, будь, к примеру, вместо Серого твой брат? – тихо спросил подполковник, взглянув на меня. – Или, как обычно, крыл бы уставом?
Я не ответил. Ведь я действительно не знал, как бы поступил. Конечно же, уверял себя, что по уставу. Но, окажись в такой ситуации...
Когда мне выдавали автомат, все бойцы уже высыпали на улицу. Я вышел из казармы и увидел стоящих на плацу в две шеренги человек семьдесят. Большинство сжимали в руках автоматы. Я насчитал также четыре пулемета, три миномета, несколько гранатометов и одну снайперскую винтовку. При этом я обратил внимание, что «в ружье» были поставлены все, даже повара и кинологи. Пока шла быстрая перекличка, на плац выкатили две темно-зеленые машины с крытыми брезентом кузовами и табличками «Люди». Следом за ними показался БМП, тот самый, на котором мы давеча путешествовали до поселкового кабака. Бронемашина замерла на краю плаца, и из люка механика-водителя высунулась голова Белого.
– Старшина, все на месте? – спросил подошедший командир части.
– Никак нет, товарищ подполковник!
– Что значит нет?! – вскричал командир. – Кого не хватает?
– Отсутствует лейтенант Левкин!
Как потом выяснилось, в то самое время, когда в обеих воинских частях царила суматоха и солдаты поспешно грузились в машины для выдвижения на боевые позиции, лейтенант Левкин со своей невестой встречал рассвет на берегу Черного озера. Василиса сидела на пригорке, зябко кутаясь в песчаного цвета китель и прижимаясь к плечу своего возлюбленного. Они слышали лишь сонный гомон лягушек, трели рассветных птиц, стрекот ранних сверчков да биение собственных сердец и совершенно не замечали далекий вой тревоги западной и восточной погранзастав. Они тихо перешептывались, строя планы на будущее, в котором оба непременно станут жить, как в сказке, – долго и счастливо. По всей видимости, был уже решенным не только вопрос о свадьбе, но также о том, кого на нее пригласить (конечно же, всех из обеих частей да еще едва ли не весь поселок Новый Раскол), где устроить торжество (местный кабак маловат), кого выбрать другом и дружкой. Как потом вспоминала Василиса, они даже едва не поссорились, обсуждая, как назовут детей.
– Девочку можно назвать Катей, – заявил готовящийся в отцы лейтенант.
– Кто такая Катя? – насторожилась Василиса.
– Никто. Просто имя нравится.
– Или у тебя с ним связаны какие-то романтические воспоминания?
– С чего ты взяла? Не хочешь, так давай назовем по-другому!
– Ты не уходи от ответа, – Василиса отстранилась и строго глянула на жениха. – Значит, у тебя была какая-то Катя! Или все еще есть?
– Перестань! Ты у меня единственная, – Левкин обнял ее. – И никакие Кати мне не нужны.
Счастливая Василиса снова прижалась к его груди. Она вовсе и не собиралась в чем-то подозревать своего жениха. Просто ей приятно было слышать, что она для него одна желанна и любима.
Зато с именем сына пришли к согласию сразу.
– Пусть первенец будет Романом, как твой братец, – предложил Левкин.
– Подлизываешься? – наморщила лоб Василиса.
– Ага. Быть может, тогда он перестанет меня ненавидеть.
– Он ненавидит не тебя, а всех восточников без исключения.
– Хочешь сказать, будь я с Запада, все было б в порядке?
– Больше чем уверена.
– Чего он вообще так на нас взъелся?
– Ты просто его до армии не видел. Ходил лысый, в армейской куртке и ботинках и тусовался с такими же бритыми дружками. И какие-то странные личности все подкидывали им песенки, литературу, статейки, где в каждой строчке было о том, что во всех наших западных бедах виноват Восток. И за это они люто ненавидели людей, как две капли похожих на них самих, называя это патриотизмом.
– У нас тоже в стране таких полно, – кивнул Левкин. – Такие же бритые и одеты в армейские шмотки. Вот только песни и статьи у них о том, что во всем виноват Запад. Хотя по мне, так и тем и другим стоит присмотреться к источнику информации – кто и зачем им эту ересь подсовывает, кому именно выгодно нас рассорить… Тогда бы эти патриоты поняли, где кроется истинный враг.
Левкин заметил, что в мутных водах Черного озера уже искрится солнце. Он взглянул на часы.
– Ого, почти восемь! Думаю, поссовет уже открылся. Как, не передумала?
– И не надейся, – улыбнулась Василиса. – Я не откажусь от тебя даже под дулом автомата!
Она вскочила.
– Кто последний до клуба, тот после свадьбы целый год моет посуду! – прощебетала она и помчалась по мокрой от росы траве.
– Еще женой не стала, а уже права качает, – возмутился Левкин и пустился следом.
Метров через сто он ее настиг, притянул за ворот кителя и поцеловал. Они стояли посреди зеленой поляны, сияющей россыпью красных и желтых бутонов.
– Какая красота, – сказала Василиса, выглядывая из-за плеча лейтенанта. – Почему ты никогда не даришь мне цветы?
– Если хочешь, я подарю тебе всю эту поляну. Но рвать не стану! Пусть себе растут. Считаю неправильным уничтожать живое ради личных минутных потребностей.
– И что, даже на свадьбе не подаришь мне букет?
– Обещаю тебе на свадьбе море цветов. Соберу все комнатные растения, какие только смогу найти в поселке. Пусть нас окружает живая зелень, а не мертвая красота.
Они уже шли по поселку, когда обратили внимание, что в округе поразительно тихо. И на улицах ни души!
– Странно, – сказала Василиса. – Сегодня ведь рабочий день. Обычно в это время полно народу.
– Быть может, после вчерашнего праздника отойти не могут? – усмехнулся Левкин.
Они приблизились к КПП восточной заставы. К их удивлению, дневального на месте не оказалось.
– Спят, заразы! – воскликнул Левкин, заглядывая в окна КПП, но так и не смог никого разглядеть. – Ну я им устрою, когда вернусь в часть!
Они дошли до центра поселка, но так никого и не встретили. Новый Раскол словно вымер. Пару раз им показалось, что на окнах домов дрогнули шторки и кто-то провожает их настороженным взглядом, но едва они оборачивались, видели лишь непроницаемые занавески. В центре поселка их ждал еще один сюрприз – на двери продуктового магазина оказался навесной замок.
– Странно, Галина Михайловна обычно в это время на месте, – удивилась Василиса.
Они обошли здание клуба, дошли до поселковой администрации. но дверь ее оказалась также заперта. На стук не открыл даже сторож.
– Быть может, стрелки спешат? – Левкин с сомнением взглянул на часы. Встряхнул их.
Время уже подходило к девяти.
– Не хнычь, – взволнованно сказал лейтенант, заметив влажный блеск в глазах любимой. – Сейчас найдем того, кто нас распишет. Я обещал тебе сегодня свадьбу – и сдержу слово!
Василиса вытерла начавшую набухать у глаза слезинку. Ведь она была так уверена, что вот-вот сменит фамилию с Еременко на Левкину. К тому же после ее вчерашнего бегства она даже не представляла, как сможет вернуться к братцу. Понимал это и Левкин.
– Жихарев тут рядом живет, – вспомнил он. – Айда к нему! Я готов вытащить его даже из постели!
Во дворе дома главы местной администрации Жихарева рвался с цепи пес. Он уже едва не задыхался, скаля желтые зубы, а хозяева так и не показывались. Отчаявшись, Левкин стал сбросать камешки в окна.
– Нет никого, – сказала Василиса. На ее щеках все-таки заблестели две мокрые дорожки.
В этот момент лейтенанту показалось, что на окне быстро приоткрылась и задвинулась шторка.
– Телевизор работает! – прислушавшись, отметил он, и принялся кричать: – Иван Романыч, вы дома? Откройте, пожалуйста, у нас к вам срочное дело!
На его зов долго никто не откликался. Когда уже расстроенные несостоявшиеся муж и жена хотели разочарованно уйти от двора, раздался щелчок щеколды и дверь дома приоткрылась. Оттуда выглянул глава посадминистрации. Его лицо было каким-то обеспокоенным и даже испуганным.
– Вы что-то хотели, молодые люди? – тихо поинтересовался он.
– Иван Романыч, вы наше спасение! – обрадовался Левкин. – Мы с Василисой решили стать мужем и женой. Могли бы вы нас прямо сейчас поженить?
Глава настороженно высунулся из-за двери и с опаской посмотрел по сторонам. Видимо, он боялся увидеть кого-то еще, помимо парня и девушки, пусть и в военной форме. Затем с подозрением уставился на молодых:
– Тоже нашли время... Какая может быть свадьба? Война ведь!
Василиса и Левкин долго смотрели на главу с улыбками. Однако обеспокоенное выражение на его лице говорило, что ему не до шуток. В этот момент кто-то в доме сделал погромче телевизор и раздался голос диктора:
« ...оба государства стягивают к границам войска. В приграничных районах зафиксированы вооруженные столкновения. Уже есть первые жертвы. По официальным данным, погибло тридцать пять человек и более семидесяти получили ранения. Однако, если верить неофициальным источникам, жертв гораздо больше...»
Василиса и Левкин стояли бледные, не веря своим ушам. Лейтенант первым пришел в себя. Схватив за руку любимую, он побежал к краю поселка. Позади раздались стук захлопнувшейся двери и щелчок задвижки. Повсюду их встречали пустынные улицы. Неподалеку раздался гул мотора, и из-за поворота на дорогу выскочила легковушка, по самую крышу груженная вещами. Издали заметив людей в военной форме, водитель резко свернул на другую улицу, и рокот мотора стих вдали. Наконец Василиса и Левкин минули крайний дом поселка, выбежали на открытое место и остолбенели. Перед домами тянулась вереница окопов, между которыми сновали вооруженные люди в камуфляже. А дальше, в километре от них, поспешно окапывались военные в форме песчаного цвета. Оттуда в сторону поселка смотрело несколько десятков черных стволов. Левкин разглядел своего командира, и по спине у него пробежал холодок.
– Димочка, миленький, что же теперь будет? – прошептала Василиса, прильнув к нему, дрожа всем телом.
– Все будет хорошо, – тихо ответил Левкин. И сам не поверил собственным словам.
– Но почему? – спросила она.
– В Средней Азии все-таки началась очередная война. Она давно назревала, на религиозной почве. Если воюют они, значит, и мы.
– Но при чем здесь Средняя Азия? Нам-то какое дело до их религиозных войн? Не понимаю, почему из-за их споров, чей бог круче, мы здесь должны убивать друг друга!
– Потому что война в Азии затрагивает интересы двух сверхдержав. А так как восточное и западное государства тоже находятся под их покровительством, автоматически воюем и мы.
– Какое вообще дело этим державам до религиозных дрязгов крохотных стран?
– Религия тут ни при чем. Ресурсы – вот что главное! В принципе, это азиаты думают, что ведут священную войну. На самом же деле в этой разборке решается, какая из сверхдержав станет контролировать богатые азиатские территории. Это передел планеты, не более того.
– Но наши-то ресурсы и территории тут ни при чем!
– Наши – нет.
– И мы живем не в Средней Азии. Так почему мы-то должны здесь воевать?
– Политика!
– Дерьмо, а не политика!
Левкин взял Василису за плечи, взглянул ей в глаза.
– Лапушка, слушай меня внимательно, – сказал он. – Я должен вернуться. Я ведь на службе. Ты же сейчас пойдешь к своим...
Она было замотала головой.
– Пойми, кроха, нам нельзя сейчас быть вместе. Ни тебе к нашим, ни мне к твоим. Так будет безопаснее. Официально ведь мы теперь враги.
Она снова замотала головой. Левкин крепко обнял ее, поцеловал и снял с ее плеч свой лейтенантский китель.
– Ну все, давай, милая, ступай. Надеюсь, все скоро обойдется.
Он ласково подтолкнул ее. Василиса пошла, но, пройдя десяток шагов, повернулась и снова бросилась ему на шею.
– Никакой ты мне не враг! Я люблю тебя!
– Я тоже люблю тебя! И всегда буду любить! И главное, помни: для любви границ не существует!
Левкин долго стоял посреди пустынной улицы, глядя, как исчезает вдали стройная фигурка его любимой. Когда же Василиса скрылась среди домов, он надел китель, заправился и окольными путями поспешил к своему подразделению.
Пробежав мимо усердно работающих саперными лопатками бойцов, тревожно поглядывающих в сторону поселка, Левкин разыскал командира заставы. Он было начал объяснять ему причину своего отсутствия, но подполковник жестом прервал, мол, оставь.
– Ступай к своему отделению, – только и сказал он. Затем снова поднес к глазам бинокль и принялся разглядывать позиции противника.
Я стоял рядом и смотрел туда же, невооруженным взглядом пытаясь рассмотреть лица далеких бойцов. Ведь где-то среди них мой брат!
– Товарищ капитан, вы думаете, они и правда будут по нам стрелять? – спросил какой-то солдат, усердно ковыряющий лопаткой грунт у его ног.
– Будут. Приказ получат и будут. – Подполковник сурово глянул на солдата. – И ты будешь. Коли прикажут.
Боец отвел глаза.
Неподалеку несколько человек установили минометы. Часть солдат уже успели окопаться, и теперь они лежали в окопах, с детским недоумением глядя на поселок и направив туда стволы автоматов. Позади раздавалось жужжание вращающейся башни БМП. Мне все происходящее казалось каким-то нереальным. Разум отказывался верить, что все это не учения. Думаю, нечто подобное творилось в душе у каждого. Причем с обеих сторон.
– Товарищ подполковник! – окликнул командира лежащий в окопе солдат. – Смотрите!
Он кивнул в сторону поселка. От западных позиций двигалась одинокая фигура.
Подполковник махнул рукой, мол, пропустить. К нам подошел командир западной заставы. Какое-то время оба офицера молча глядели друг другу в глаза.
– Все-таки началось, – наконец сказал западный командир.
Восточный достал сигарету, протянул пачку западному. Закурили.
– Я полагаю, у вас приказ удержать поселок, – сказал восточный.
– Несложно догадаться, какой будет у вас, – ответил западный.
Докурили молча.
– Слушай, Петрух, а может, ну его на фиг? – вдруг воскликнул западный командир. – Может, бросить все, а?
Я заметил, с какой надеждой посмотрели на командира прислушивавшиеся к их разговору солдаты.
– Под трибунал захотел? – спросил восточник.
– Плевать! Сложим оружие, и пусть делают что хотят. Уж лучше под трибунал, чем по своим стрелять.
Восточный командир покачал головой:
– Мы с тобой, Серега, военные! Забыл? Когда ты присягу давал, клялся служить своему государству. Без уточнений вроде «против этих воевать буду, против тех – нет...» У нас нет выбора. Иначе не стоило идти в армию. Так что, если прикажут стрелять, – будем стрелять!
Западный командир вздохнул:
– Что ж... Ну тогда давай, брат. Извини, но коли начнется заваруха и попадешься мне на мушку, рука у меня не дрогнет.
– И ты, если что, тоже не серчай, брат.
Они обнялись. Западный командир пошел обратно к поселку.
Больше часа мы ждали приказов Министерства обороны республики, надеясь, что все обойдется. Не обошлось.
– Товарищ подполковник, поступила команда из штаба, – сообщил радист.
– Ну?
– Приказывают атаковать позиции противника!
Над окопами повисла тишина. Все растерянно уставились на командира. Похоже, никто до последнего не верил, что все это может перерасти в реальные боевые действия. У меня заныло сердце. Я еще пристальнее стал всматриваться в западные позиции, но с такого расстояния не мог различить лиц. Тогда я не знал, что в тот же самый момент с той стороны точно так же с тревогой изучал наши позиции мой брат в надежде увидеть меня.
– Выполняйте! – с каменным лицом приказал подполковник.
Никто не шелохнулся – ни солдаты, ни офицеры.
– Ну? Чего ждете? – рявкнул он.
– Так это же... свои! – растерянно воскликнул сидящий у миномета солдат.
– Вчера они были своими! – нервно прорычал подполковник. – А сегодня это – враг! И раз есть приказ, мы его должны уничтожить!
– Не, я не буду, – мотнул головой солдат. – Нормальное дело: вчера с ними водку пили и братались, а сегодня я их убивать должен?..
– Ты солдат! Ты давал присягу! – перебил командир. – А если откажешься выполнять приказ, пойдешь под трибунал!
– Сажайте! – Солдат встал из окопа и выпрямился. – Лучше на нары, чем по своим лупить.
– Да я тебя... по законам военного времени!.. – Подполковник потянул из кобуры пистолет.
– Тогда и меня! – воскликнул другой солдат, вставая. – Я тоже отказываюсь воевать!
Из окопов один за другим начали подниматься бойцы и бросать на землю оружие. Кое-кто расстегивал ремни и сбрасывал в траву подсумки с патронами, штык-ножи.
– Бунт! – прохрипел командир. – Это бунт!..
– Товарищ подполковник, в командном центре спрашивают, почему не атакуем, – снова отозвался радист. Видимо, за нами наблюдали при помощи каких-нибудь спутников или беспилотников.
– Ну что же вы, ребятки… – Подполковник опустился на корточки, растирая виски ладонями. – Думаете, мне легко? Но ведь есть приказ! Мы с вами солдаты! Мы присягали Родину защищать, народ!..
– Вот именно, Родину и народ, – повторил боец, первый бросивший оружие. – А кого я защищаю сейчас? Родину? Народ?
– Ну, товарищ подполковник... – взмолился радист.
– Да заткнись ты! – рявкнул командир части.
Какое-то время он растерянно смотрел на покидающих позиции бойцов. Еще минута – и весь его личный состав попросту дезертирует с поля боя. И тут подполковник рванулся вперед, оттолкнул солдата от миномета, схватил снаряд и отправил его в орудие. Ухнуло. На какое-то время все словно замерло. Сквозь туманную пелену в глазах и звон в ушах из-за выстрела мне казалось, что все происходит как в замедленном кино. Присевшие от неожиданности солдаты медленно поднимались, вглядываясь вдаль, туда, где расцвел и сразу же рассыпался темно-коричневый цветок взрыва.
И вдруг в ответ с запада прогремела автоматная очередь. Какой-то восточный солдат рухнул, срезанный пулей. Остальные попадали сами и поспешно забрались в свои окопы. Некоторые, прижимаясь к земле, натягивали сброшенные ремни с подсумками, напяливали каски. Какое-то время ошарашенные бойцы смотрели то в сторону западных позиций, то на тело погибшего товарища.
– В Витьку Юсупова попали! – прокатился шепот между окопами.
– Вот гниды! – прохрипел лучший друг убитого и, приподнявшись, дал длинную очередь по западным позициям...
Как потом рассказывали выжившие очевидцы с западной стороны, они также до последнего не верили, что начнется война. И даже не сразу поверили, когда совсем рядом с ними прогремел минометный взрыв.
– Хлопцы, так ведь они в нас стреляют! – прокатился над залегшими в окопах западными солдатами голос. – Они же по нам из минометов лупят!..
– Ну я им, сукам, сейчас покажу! – прохрипел кто-то и дал очередь в сторону востока. Ту самую очередь, наповал убившую рядового Юсупова.
С восточных позиций тут же открыли ответный огонь. И, словно по команде, с обеих сторон грянул целый шквал очередей. Солдаты палили до тех пор, пока не расслышали наконец крики своих командиров, которые вопили: «Не стрелять! Беречь патроны!» Стрельба прекратилась. Обрушилась тишина.
– Товарищ подполковник, приказ командования, – сообщил радист – и замолчал, глядя, как медики утаскивают истекающие кровью тела.
– Ну? – рявкнул командир.
Радист облизал пересохшие губы и, запинаясь, добавил:
– В штабе говорят... что мы должны... Они приказывают занять и удержать поселок!
– Бойцы Восточной Республики! – прокричал подполковник. – Слушай мою команду! Броня – вперед!.. Командиры отделений, развертывайте личный состав в цепь и следом за техникой мелкими перебежками!.. Минометчики, пулеметчики – прикрывать огнем!..
Над позициями зарокотали короткие команды офицеров. Бойцы поспешно рассыпались в цепь. Похоже, больше уже никто не сомневался, что впереди – враг.
Раздался звонок мобильника. Подполковник вынул из кармана телефон. Он долго хмуро смотрел на экран. Наконец, тяжело вздохнув, снял трубку.
– Петя! Слышишь меня? Это Серега, твой пока еще друг! – донесся до меня из трубки приглушенный голос командира западной заставы. – Не атакуй! Слышишь? Ради нашей старой дружбы отведи войска! Не доводи до греха!
– Не могу. У меня приказ.
– Приказ, приказ... А о последствиях ты думаешь, брат? Назад-то потом не поворотить!
Какое-то время оба молчали.
– Вот ты, товарищ полковник, разве сдашь позиции? – наконец сказал командир восточной заставы. – Знаю, что нет! Так вот и я не нарушу приказ, ты же знаешь. Потому что мы с тобой люди военные, подневольные. Мы присягу давали! Ничего личного, Серега. Приказы в армии не обсуждаются.
– Что ж... Твоя правда, – ответил западный командир. – Ну, тогда давай. Удачи желать не буду. Даст судьба, свидимся еще.
Подполковник задумчиво смотрел на погасший экран телефона.
– Ну, чего ждешь, уставник? – устало сказал он, перехватив мой взгляд. – Хотел воевать? Так вперед! Только, если поймаешь брата на мушку, не промахнись. Нынче тут каждый идет в братьев стрелять...
И в тот момент мне показалось, что во взгляде и словах его появились сомнения. Однако, когда посыпались доклады офицеров: «Бойцы третьего отделения к бою готовы!..», «Первое отделение к бою готово!..» – командир уверенно выпрямился:
– Бойцы-восточники, слушай мою команду! На позиции врага... мелкими перебежками... вперед!
Зарокотав, броневая машина пехоты медленно устремилась к поселку, покачиваясь на кочках. Следом за ней, вскакивая, пробегая несколько метров и падая, двинулась пехота. Зарокотали минометы, и перед поселком Новый Раскол загремели взрывы. Я снял автомат с плеча и, дослав патрон, пригибаясь, пошел следом за пехотой. Началась война!
Само наступление вспоминается теперь как жуткий сон – кошмарные вспышки в сознании. Пыль, грохот выстрелов, крики, команды... Все в воспоминаниях слилось в какую-то бредовую какофонию смерти. Помню, как громыхнула пушка нашего БМП и следом за этим рухнула стенка какого-то домишки. Помню, как будто споткнулся бежавший рядом со мной солдатик и уже не поднялся. Помню, как я полз мимо кустарника и в паре сантиметров от моего лица отлетела ветка, срезанная пулей. Помню взрыв впереди и разлетающихся в разные стороны людей. Помню, когда мы подходили к поселку, я увидел лейтенанта Левкина, давшего очередь из автомата. Солдат, в которого он метил, упал и забился на земле. К нему тут же подползла санитарка. Когда она подняла голову, я даже с такого расстояния узнал Василису. Узнал ее и Левкин. Он замер в растерянности. Василиса сначала ошарашенно смотрела то на жениха, то на солдатика, в которого угодила его пуля, а затем взвалила на себя раненого и, постоянно оглядываясь, с трудом передвигая от тяжести ноги, поползла прочь от места сражения. Левкин проводил ее взглядом, вставил в автомат новый магазин и снова рванул вперед, стреляя короткими очередями. Помню, помню, помню... Да только как теперь забыть?
Западники в самой первой стычке понесли серьезные потери – лишились трети личного состава. Видя такой расклад, их командир дал приказ к отступлению. Прикрывая друг друга огнем и унося раненых, западные бойцы отошли к границе. Когда мы добрались до первых домов поселка, противника там уже не было. Лишь среди окопов лежало человек двадцать солдат в камуфляже. Как оказалось, западники отступили за пограничные столбы и закрепились в поселке на своей территории. Наш подполковник приказал прекратить наступление.
– Дальше – их земля.
И только теперь я вдруг осознал, что именно произошло. Под градом пуль, пока шел в бой, я ни о чем ином не думал, кроме как выжить и выполнить приказ занять поселок. А теперь, когда я вглядывался в лица этих пацанов, тех самых пацанов, которые еще вчера вместе с нашими солдатиками отмечали праздник и бегали по девкам, а сейчас лежат тут, сраженные пулями вчерашних друзей, мне вдруг стало страшно. И я с ужасом подумал: быть может, кто-то из них погиб и от моей пули! Но, отстегнув от автомата магазин, я с удивлением обнаружил, что он полон. И только сейчас понял, что за бой ни разу не выстрелил. И неудивительно – я боялся попасть в брата!
Брат! Я стал поспешно осматривать бойцов противника – вдруг среди них он? И вздохнул с облегчением: его тут нет!
Заметив, что один из военных в камуфляже шевельнулся, поспешил к нему. Никогда не забуду искаженное болью лицо старшего лейтенанта, видимо, командира одного из отделений западников. Он был жив, но с окровавленными ногами – они были прострелены в нескольких местах. Когда я подошел, он смотрел на меня со смесью страдания и бессильной ярости, а рука шарила по песку, видимо, в надежде разыскать выроненное оружие. Это был паренек на пару лет старше меня, как и я, буквально вчерашний выпускник военного училища. Не говоря ни слова, я взвалил его на плечо и понес к медикам.
– Санитар! – крикнул увидевший нас подполковник. – Когда закончишь с нашими, займись этими.
И добавил, взглянув на западного офицера:
– Ты еще, Демченко, благодарен будешь за эти раны. Ведь ты уже выбрался живым из этой безумной мясорубки, уже отвоевался.
У нас тоже были потери. Мы лишились человек десять убитыми и ранеными.
Командир приказал закрепиться в поселке до дальнейших распоряжений из главного штаба. Мы выставили боевое охранение, остальным бойцам дали «вольно», но с приказом не разбредаться, опасаясь засад и снайперов. В одном из домов устроили госпиталь: для раненых приволокли кровати и матрасы из соседних изб. Захваченных бойцов противника разместили в отдельной комнате, которая запиралась на ключ. Соседний дом решили занять под временный штаб, там же разместили связиста с рацией.
Помню, когда мы только вошли туда, работал телевизор. Диктор новостей вещал о том, как восточное государство вероломно напало на западное, но его бойцы самоотверженно встали на защиту Родины. Сопровождалось все это кадрами с марширующими солдатами в камуфлированной форме и колоннами боевых машин под знаменами Западной Республики. Я нашел пульт от телевизора, переключил канал. Там тоже шли новости. Диктор рассказывал о том, как Запад вероломно напал на Восток, а в кадрах показывали марширующих солдат в песчаной форме и восточные знамена. Я выключил телевизор, чтобы со злости его не разбить.
Подполковник приказал выдвинуть на середину комнаты стол, принести стулья. На столе расстелили топографическую карту. Командир вызвал всех офицеров для совещания. Мне как офицеру тоже разрешили присутствовать. Едва мы сели вокруг стола, подполковник вдруг насторожился: поднял руку, прислушиваясь. Все умолкли. И тут я услышал тихий кашель откуда-то снизу. Командир прошелся по комнате и остановился у едва заметного металлического колечка в полу. Взяв автомат, он резко распахнул люк подпола.
– Пожалуйста, не убивайте! – раздался пронзительный женский крик.
Из подполья на нас смотрели перепуганные мужичок, женщина и две девушки. Подполковник опустил автомат.
– А, это ты, Романыч, – воскликнул он. – Черт, ну и напугал! Я ж мог и пальнуть!
– Петр Семеныч, – узнал мужичок, облегченно вздохнув.
– Давайте вылезайте!
Но мужик и его семейство не шелохнулись и продолжали испуганно смотреть на нависающих над ними людей в форме. Видимо, не знали, чего ожидать от ворвавшихся в их избу военных. Даже знакомые лица не сулили безопасности. Кто знает, как поведут себя солдаты, когда идет война? Тем более и часа не прошло, как по домам мирных жителей эти же люди лупили из минометов.
– Чего боитесь? – спросил восточный командир. – Это же я! Вы ж меня знаете!
– Это мы тебя знаем. – Мужичок все-таки выбрался из погреба, помог жене и дочкам. – А ведь могли прийти и другие военные, незнакомые. Что тогда? Мы ведь для них просто людишки с вражьей территории. Война ведь!
Тут не поспоришь. Уж кому-кому, а моему народу хорошо известно, что такое оккупация. Да, мы любим гордиться своим боевым прошлым, однако в тех тысячах войн, что прогремели на нашей земле, далеко не всегда победа была за нами. Еще с тех времен, когда наши предки махали мечами, враг проходил по этим краям с кошмарной регулярностью. А когда солдат идет по чужбине – горе побежденным. Да что говорить, еще живы люди, которые помнят, как по улицам громыхали танки чужеземцев, с небес сыпались бомбы, пылали деревни, а в ямы падали тела расстрелянных. Это ведь только в поговорке «солдат ребенка не обидит»...
– Ты вот что, Романыч, – сказал подполковник, – бери семью и уходи из поселка. Тут теперь опасно.
– Куда же нам идти? – растерянно спросил мужичок, обнимая дрожащую жену и заплаканных дочек.
– Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Вот-вот может опять начаться.
Женщина было принялась собирать вещи, но муж махнул рукой, мол, оставь – жизнь дороже. Когда семья шла к двери, солдатик-связист окликнул одну из девушек, ту, что постарше:
– Светка, ты как?
Она подняла голову, и я узнал девицу, которую мы вчера застукали в казарме. Девушка смотрела на солдата испуганно, а когда он подошел, отпрянула к матери.
– Ты чего, Светка, это же я!
Девушка, не говоря ни слова, выбежала из дома вслед за родителями.
– Левкин, Тарасов, – позвал подполковник и глянул на меня. – Ну и ты, лейтенант. Берите бойцов, нужно пройтись по домам. Если где-то еще остались местные, пусть уходят из поселка. Нам жертвы среди мирного населения ни к чему.
Мне дали в подчинение трех человек, и мы пошли по поселку, заглядывая в дома. Местных там оказалось множество. Видимо, люди до последнего не верили, что Запад и Восток от слов перейдут к делу. Когда же началась стрельба, никто не рискнул выйти из домов, прятались кто в погребах, кто в подвалах, а иные просто сидели под окнами и жались к стенам. Мы торопили людей, ведь вот-вот снова мог закипеть бой.
И все же не обошлось без погибших среди местных. В нескольких домах мы обнаружили убитых – тех, кого задела шальная пуля во время перестрелки, посекло осколками от взрывов или придавило обрушившейся стеной. А потом произошел и вовсе непредвиденный случай.
Когда мы проходили мимо одного из домов – низенькой хатки, обнесенной реденьким почерневшим от ветхости частоколом, вдруг раздался выстрел. Мы с бойцами припали к земле, отползли за укрытия. Я осторожно выглянул из-за ствола поваленного дерева, за которым лежал, и тут же снова громыхнуло. В заборе рядом с моей головой образовалась россыпь дырок. Стреляли из дома. Мы с солдатами с недоумением переглянулись, ведь враг отступил, а западная граница – в другой стороне.
– А ну, убирайтесь отсюда, шакалы! – раздался старческий голос со стороны дома.
– Это же дед Тимофей, – шепнул мне один из солдат. – Муж бабки Варвары.
В окошке хатки мелькнуло лицо старичка.
– Всех положу, скотов! – прокричал он, погрозив нам двустволкой.
А тут еще в соседнем окошке замелькала бабка. Та самая, что вчера угощала всех молоком и пирожками.
– Солдатики, родненькие, не стреляйте! – кричала она. – Он же старик, из ума выжил.
На что дед рявкнул: «Молчи, жена! Я этих оккупантов сюда не пущу!» – и дал еще залп в нашу сторону.
Я был в замешательстве: мне что, воевать с дедом? И не придумал ничего лучше, чем послать одного из солдат за командиром. Он тут всех знает. Быть может, договорится.
– Только этого партизана нам еще не хватало, – покачал головой прибежавший подполковник, и прокричал: – Эй, Тимофей Иваныч, не дури! Убери ружье! Мы ничего плохого не сделаем!
– Ага, как же! Видал уже таких в сорок третьем! Проваливайте с моей земли! Я вас тогда бил и сейчас спуску не дам!
– Так то ж были немцы!
– Немцы, не немцы... Какая разница? Оккупант, он и есть оккупант, коли с оружием пришел. – И со стороны дома прогремел еще выстрел.
– Что будем делать? – спросил я. – Может, просто оставить этот дом в покое?
– Оставить-то можно, – задумчиво ответил командир. – Да только где гарантия, что этот экс-фронтовик не вздумает в войну поиграть и в нас с тыла не ударит? Мало радости – получить дробью в затылок. Надо как-то его разоружить. Никлюдов, Ротов, ко мне!
Подползли два бойца.
– Слушайте приказ. Пока мы этого вольного стрелка будем тут отвлекать, попробуйте обойти дом и взять его. Вперед!
Солдаты поползли вдоль забора. Подполковник надел на ствол автомата каску и приподнял над забором. Тишина. Но едва он сам слегка высунулся, над головой просвистела дробь.
– Хитрый, гаденыш, не купился, – прорычал командир. – Видать, хорошим солдатом был тогда, в сорок третьем.
Он высунул ствол и дал наугад короткую очередь в сторону дома. В ответ ему пролаяло ружье.
В это время двое отправленных разоружить старика бойцов благополучно обошли хату. Осторожно отворив дверь, они прокрались внутрь дома.
– У него двустволка, так что ждем два выстрела и, пока перезаряжает, берем его, – шепнул Никлюдов товарищу. – Первый... Второй... Вперед!
Он ударил по двери ногой и ворвался в комнату.
– Ах ты черт, у него два ружья! – только и успел сказать опешивший Никлюдов, а в следующий миг рухнул, срезанный дробью – дед успел схватить свою вторую пищаль и спустить курок.
– Получил, а?.. Я предупреждал! – обрадовался старик Тимофей. – Не потерял еще фронтовую сноровку!
Рядовой Ротов стоял, ошарашенно глядя, как расползается бордовое пятно на груди лежащего у его ног друга. Он видел, как дед вставил в ружье два новых патрона, как поднимается черный ствол. А дальше, как вспоминал сам Ротов, все произошло машинально: автомат словно сам собой вскинулся вверх и будто бы чужой палец надавил на спусковой крючок. Грянула очередь. Дед отпрянул к стене и сполз на пол.
Раздался крик – в дверном проеме появилась бабка Варвара. Она ошарашенно смотрела на тело мужа. Затем перевела испуганный взгляд на все еще стоявшего в растерянности Ротова с автоматом в руках.
– Убийца! Изверг! – Бабка Варвара с воплем набросилась на него.
Ее оттащили ворвавшиеся в комнату солдаты. Но старушка уже оставила попытки выцарапать убийце глаза. Она опустилась на колени у тела мужа, упала ему на грудь и тихо завыла.
– Пойдем. – Подполковник положил на плечо Ротова руку. – У тебя не было выбора. Это война.
Он вывел бойца из дома, а следом вынесли тело убитого рядового Никлюдова.
Когда мы шли обратно к расположению наших, к нам вдруг подбежал солдат.
– Товарищ подполковник! Товарищ подполковник!.. Там задержали... – тараторил он.
Впрочем, мы и сами уже видели, что произошло. Мы подходили к тому самому двору, где вчера встретили паренька Леньку, помогавшего матери на огороде. Ну, того, что умудрился отслужить в армиях обоих государств. Был тут и сам паренек – одетый в форму вооруженных сил Западной Республики, он понурив голову стоял у забора, окруженный кучкой наших солдат.
Как мне потом рассказали, утром, когда прозвучал сигнал тревоги, Ленька прямо заявил своему западному командиру, что отказывается воевать.
– Думаешь, другим не страшно? – ответил полковник.
– Я не из страха, я не трус, – замотал головой Ленька. – Я просто не могу. Ведь и тут, и там – свои!
– Там уже не свои, – возразил командир, – а враги! Запад и Восток воюют. Ты же давал присягу служить Западной Республике!
– Так я и Восточной давал... – ответил Ленька. – Да поймите же, не могу я по ним стрелять! Я же жил с ними, как с братьями родными!
Но полковник был непреклонен, приказал выдать ему снаряжение и поставить в строй. Автомат и каску Ленька получил, да только в строй не встал – при первом же удобном случае дезертировал. И нет бы ему убежать куда-нибудь подальше, за поселок, но он переживал за мать и прямиком помчался домой. Там-то его и обнаружили наши бойцы, которые осматривали дома в поисках гражданских.
– Петр Семеныч, – взмолилась мать дезертира, – ты ж его знаешь! Ты ж и папашку его как знал, сколько браги вместе выпили. Отпусти ты его, будь человеком.
– Ты уж извини, Мариша, но я обязан задержать его как солдата враждующего государства, – покачал головой наш командир, – и отправить в комендатуру.
– Знаю я ваши комендатуры, – рыдала мать. – Покалечат на допросах, а потом срок дадут в колонии как военному преступнику. А еще, чего худого, так и вовсе пулю в лоб по законам военного времени. Скажи, не так?
Подполковник глянул на нее, но промолчал, не хотел врать. Ведь он действительно не знал, какая судьба ожидает этого паренька, попади он в руки особого отдела.
И вдруг Ленька оттолкнул одного из окружавших его солдат, ловко перемахнул забор и припустил через огород.
– Стой! – крикнул ему вслед подполковник. – Ленька, стой, я сказал! Стрелять будем!
Но тот бежал, перескакивая через зеленые ряды картошки, только каблуки кирзовых сапог сверкали. За ним уже мчались двое солдат, но куда там...
– Не догонят! – вздохнул восточный командир. – Уйдет!
И вдруг совсем рядом громыхнул выстрел. Ленька рухнул в картофельную ботву.
– Нет! – Мать с криком бросилась к нему.
Мы оглянулись. Рядом стоял лейтенант Левкин со вскинутым автоматом и на удивленный взгляд командира ответил:
– Чего? Ну вы же сами кричали: «Стой, стрелять буду! Уйдет!»
– Черт! Черт! Черт! – Подполковник в ярости несколько раз ударил кулаком по забору. Затем выпрямился, сделал глубокий вдох, выдох.
– Ты все правильно сделал, лейтенант, – уже спокойнее сказал он. – Мы на войне, тут свои законы. Тут человеческим не место.
И, махнув рукой, пошел прочь, оставляя позади рыдающую над мертвым сыном мать.
Больше часа мы ждали, укрепившись на своей временной базе. Бойцы сидели в укрытиях, готовые отразить нападение или сами снова рвануть в атаку, но подполковник приказал: если заметят западников и те не проявят агрессии, не стрелять. Молчал и Запад. Ни с той, ни с нашей стороны за этот час не прогремело ни единого выстрела, хотя необстрелянные пацаны то и дело подставлялись, высовываясь из укрытий кто по нужде, кто по другим делам. Все ждали распоряжений из штаба, и каждый в душе надеялся, что вот-вот дадут отбой и снова наступит мир. Но время шло, рация молчала. Телевизор по обоим правительственным каналам трепался о развитии конфликта в Средней Азии при поддержке миротворцев из сверхдержав, что в контексте звучало как продолжение войны между Западной и Восточной Республиками. И, если верить дикторам, ничего хорошего в ближайшее время ожидать не стоило.
Я пробрался к нашей позиции, что располагалась почти у границы. По ту сторону колючей проволоки я разглядел нескольких точно так же ожидающих в укрытии бойцов, только в камуфлированной форме.
– Не видите брата, товарищ лейтенант? – поинтересовался сидящий рядом солдат. Конечно же, все они были в курсе, что делает среди них посторонний офицер. Я покачал головой: «Нет» – и снова с надеждой взглянул на запад. Быть может, и мой брат Мишка где-то там, по ту сторону колючей проволоки, тоже высматривает меня и не может найти?
Солдат вынул из кармана шоколадку, разломил на несколько частей, протянул одну мне.
– Угощайтесь. Вчера в увольнении невесте покупал, да забыл отдать.
И, словно в доказательство, он вынул из внутреннего кармана кителя военный билет. В нем между страниц лежало фото хорошенькой девушки.
– Правда, она с Запада, – вздохнул солдат. – Теперь уж и не знаю, свидимся ли...
Он протянул треть шоколадной плитки и своему напарнику, с которым вместе сидел в укрытии. Тот мотнул головой, мол, не надо. Этот паренек все это время не отрывался от письма, хотя в нем была всего одна страничка. Видимо, перечитывал уже не в первый раз. Быть может, от родителей или от любимой девушки, или от друзей.
«Они уже привыкают к мысли, что могут не вернуться!» – вдруг поразила меня догадка.
Пока мы ждали, я вглядывался в лица солдат: растерянные, испуганные. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет. Вчерашние школьники. Ладно офицеры, мы хоть понимали, чем рискуем, поступая в военные училища. Да и за пять лет обучения успеваешь привыкнуть к мысли, что может наступить момент, когда будешь вынужден рискнуть своей жизнью, а возможно – с ней расстаться. Мы контрактники, у нас работа такая. А этих пацанов никто не спрашивал. Их просто призвали, когда подошел срок, дали автоматы и велели произнести клятву присяги. Им бы в их возрасте учиться, любить, семьи заводить. Неужели для этого родители растили их восемнадцать лет? И ладно бы, пришел на нашу землю настоящий оккупант, тут уж долг каждого встать на защиту своей земли. Но это...
Мир не наступил. Наоборот, оправдались самые худшие наши ожидания. Из штаба поступил приказ атаковать и выбить западные войска из поселка.
– Но почему? – возмущался лейтенант Левкин. – Мы ведь защитили границу, они отступили на свою территорию. Там их земля!
– Думаю, идет передел территорий, – ответил подполковник. – Скорее всего, правители Запада и Востока понимают, что война долго не продлится. Сверхдержавы скоро договорятся, придут к компромиссу – никто ведь не хочет Третьей мировой. Зато при подписании мирного договора между Западом и Востоком более успешная сторона сможет диктовать условия. Например, этот конфликт может поставить точку в вопросе о спорных территориях, статус которых до сих пор не ясен после развала страны – таких вот, вроде Нового Раскола, который застрял между Западом и Востоком. У государств появился шанс перекроить политические карты в свою пользу. Мы же средство, которым этого можно добиться. Но приказ есть приказ! Так что... – Командир хлопнул ладонью по карте поселка. – Выступаем!
Мы были уверены, что противник получил такой же приказ и, осторожно продвигаясь к западу, ожидали вступить в бой где-то в районе границы. Однако, к нашему удивлению, ни у колючей проволоки, ни за ней врага мы не обнаружили. Поселок казался покинутым. Даже гражданские оставили и эту часть Нового Раскола. Мы видели лишь пустынные улицы и брошенные дома.
– Что-то здесь не так, – сказал наш командир, настороженно глядя по сторонам. – Ох и не нравится мне все это... Похоже, это ловушка. Отходим!
Но было поздно – на нас неожиданно обрушился настоящий ад. Повсюду среди домов, в окнах, на крышах замелькали люди в камуфляже. Загрохотали автоматные очереди. Мы рассыпались кто куда по укрытиям, но по нам били со всех сторон. Когда вспоминаю тот бой, у меня в голове, подобно вспышкам, возникают видения: солдатик, жавшийся к кирпичной стене; бьющееся в агонии тело с кровавыми пятнами на форме песчаного цвета; кричащий паренек, лежащий в грязи посреди улицы; кто-то падает, кто-то высовывается из укрытия и стреляет, кто-то бросает гранату, кто-то куда-то бежит... Сам я лежал за какой-то плитой и не мог даже поднять головы – бетон надо мной крошился в пыль под градом пуль. Я уже простился с жизнью, как вдруг на улицу выкатил наш БМП. Загрохотало орудие, застрекотал на башне пулемет. Противник затаился, ослабил натиск. Это дало нам шанс отступить, выйти из-под огня.
Помню, как я вскочил и, пригибаясь, зигзагами побежал по улице за своими отходящими и отстреливающимися бойцами. Я забежал в какой-то переулок и лицом к лицу столкнулся с солдатом, одетым в камуфляж. Я даже толком не успел рассмотреть его лица. Видимо, поэтому, вскинув автомат, я вдруг понял, что не могу спустить курок. Уже теперь, прокручивая в голове этот момент, я понял почему: я боялся выстрелить в брата! Западного солдата подобные сомнения не терзали. Он поднял автомат... И не писать бы мне этих строк, если б позади меня не прогремел выстрел. Западный солдат рухнул в траву, а меня дернул за рукав наш подполковник. В руке он сжимал пистолет.
– За мной, быстро! – скомандовал он и побежал.
Я рванул следом, а самого не оставляла мысль: а вдруг это был мой брат? И в этот момент позади раздался взрыв...
Позже, когда я по крупицам собирал подробности событий того дня, очевидцы с западной стороны рассказали мне, как это произошло.
Наша боевая машина доставила западникам немало хлопот. Ее во что бы то ни стало нужно было ликвидировать. И для этой миссии назначили рядового Титова, более известного под прозвищем Серый. Командир вручил ему гранатомет со словами: «Давай, Титов, не подкачай!» Серый не подкачал. Обойдя БМП сзади, он выбрал удобную позицию, положил гранатомет на плечо и выстрелил. Машина полыхнула, завертелась на месте, пушка и пулемет умолкли.
– Есть! – обрадовался Серый.
– Молодчина! – похвалил появившийся позади командир. – Идем!
И вдруг у БМП распахнулся люк механика-водителя, из него высунулся человек, попытался выбраться из машины, но не смог – беспомощно повис на броне.
– Это же... Белый! – с ужасом догадался Серый.
– Какой, к черту, Белый! – Командир встряхнул его. – Нет больше никаких Беловых, Сидоровых, Петровых. Есть только свои и враги! Ты меня понял, рядовой?
Серый растерянно взглянул на БМП. Торчащий из люка человек едва заметно шевелился. Жив!
– Стой! Куда?! – закричал командир, но рядовой Титов уже мчался к объятой огнем машине. Забравшись на броню и вцепившись в комбинезон, он что было силы принялся вытаскивать друга из горящего БМП.
– А-а-а... Это ты? – приоткрыв глаза, сдавленно прохрипел Белый окровавленными губами.
С трудом Серому удалось выдернуть его из люка и стащить на землю.
– Потерпи, – говорил он. – Надо к санитарам. Тебе помогут...
И тут он увидел, что лицо товарища запрокинуто и тот смотрит в небо неподвижными глазами.
– Белый, нет! – Он припал ухом к его груди, пытаясь услышать биение сердца. Но рядовой Белов был мертв. Серый встряхнул его раз, другой, словно мог заставить вернуться к жизни, а потом обреченно опустился рядом на песок, обхватив голову руками.
– Белый, Белый, как же так? И это я!.. Я сам!.. Собственными руками!..
И вдруг Серый вздрогнул – в висок ему угодила шальная пуля. И рядовой Титов упал рядом с другом, который по какой-то нелепости стал ему врагом. А вокруг гремели взрывы, свистели пули, трещали автоматные очереди и пылал поселок Новый Раскол.
В этой мясорубке мы лишились двух третей личного состав и, отходя на восток, теряли все больше людей. Враг напирал, буквально наступал нам на пятки. Понимая, что теперь у нас нет шансов противостоять противнику, командир приказал занять здание клуба, которое как раз встретилось у нас на пути. Мы рассыпались по клубу, сели – кто у окон, кто у дверей. Приготовились принять последний бой. Западники окружили здание, однако на штурм не пошли.
Пользуясь затишьем, командир повелел пересчитать личный состав. До клуба добрались лишь двадцать три человека, причем половина – с ранениями различной степени тяжести. Ранен был и сам командир – пуля угодила ему в левую руку. Из офицеров мы недосчитались двоих, одним из которых оказался лейтенант Левкин.
Как я потом узнал, после нашего отступления западный командир приказал прочесать территорию у места недавнего боя: собрать раненых, проверить, чтобы там не осталось бойцов противника. Эту задачу поручили отделению лейтенанта Еременко. Когда его подразделение проходило мимо сеновала, один из западных солдат услышал донесшийся оттуда стон.
– Погоди, я сам! – повелел Еременко и, вскинув автомат, осторожно вошел в сарай. Там в углу на окровавленном сене, привалившись к стене, сидел лейтенант Левкин. На животе и плече его багровели раны. Увидев Еременко, Левкин с трудом приподнял пистолет. Но затвор был сдвинут – патроны кончились.
– А, вот мы и снова встретились, – с холодной усмешкой сказал Левкин, отшвырнув бесполезное оружие. – Ну, вот он я! Что ж, давай, заканчивай нашу дуэль!
Еременко какое-то время стоял, держа его на прицеле. Потом опустил автомат и, подняв раненого, взвалил себе на спину.
– Живьем, значит, решил взять, – прохрипел восточный лейтенант, – языка привести...
– Заткнись! – перебил Еременко.
Он добрел до домика, где западные медики латали раненых. Увидев Левкина, медичка Василиса было бросилась ему навстречу, но вдруг остановилась, насупилась. Она молча указала на окровавленный после операций стол. Когда лейтенант Еременко положил раненого, Василиса глянула на брата с удивлением, словно не верила, что перед ней действительно он.
– Просто не дай ему умереть, – только и сказал тот, повернулся и ушел.
Левкин застонал, приоткрыл глаза:
– Василиса, это ты!.. Моя Василисонька!..
Он протянул руку, но медичка с отвращением отпрянула. Бросив на восточного лейтенанта полный презрения взгляд, Василиса позвала:
– Тамара!
В дверях появилась другая санитарка.
– Пожалуйста, займись этим убийцей, – холодно сказала бывшая невеста и вышла из комнаты.
Мы в это время уже сидели в осаде. Поселковый клуб Нового Раскола стал нашей цитаделью. Но все понимали, что он вот-вот превратится в братскую могилу. Ведь наверняка враг получил точно такой же, как и мы, приказ: выбить противника из поселка любой ценой. А значит, штурм – лишь дело времени.
По каким-то чудом уцелевшей рации наш командир связался с главштабом, доложил о положении дел. Ответ пришел совсем не обнадеживающий: «Держитесь! Родина вас не забудет!» – что прозвучало как «Прощайте! Родине на вас плевать!» Причем под Родиной следовало понимать горстку людей, стоявших в тот момент у руля нашего государства. Еще бы, они ведь там решали глобальные задачи: политэкономические, геополитические, стратегические и прочие «…ические». Судьбы подданных кажутся слишком ничтожными с высоты капитолиев.
Западники по-прежнему не атаковали.
– Чего мы ждем? – спросил своего командира лейтенант Еременко. – Был ведь приказ!
– Погоди, – ответил полковник.
Он вынул из внутреннего кармана кителя белый носовой платок, поднял над головой и вышел на открытую площадку перед клубом.
– Товарищ полковник, убьют же! – попытался его остановить лейтенант Еременко. Но западный командир лишь махнул в ответ рукой и смело зашагал к клубу.
– Снять? – спросил наш снайпер, глядя в прицел и с трудом удерживая винтовку перебинтованной рукой.
– Нет! Не стрелять! – приказал наш подполковник.
Он распахнул дверь клуба и пошел западному командиру навстречу. Они остановились в паре метров друг от друга. Долго молчали.
– Вы, конечно же, не сдадитесь, – наконец сказал западный командир.
Восточный покачал головой:
– Да и вы, я полагаю, не отступитесь.
– У нас приказ, – словно извиняясь, ответил западный.
– Что ж, тогда штурмуйте, – вздохнул восточный.
– Но у вас нет шансов!
– Даже если и так, это ничего не меняет. – Восточный сплюнул в песок. – Если у тебя все...
Он повернулся, чтобы уйти.
– Нарушить приказ я не могу, – сказал западный полковник, – но отложить атаку в силах. Давай дадим бойцам передышку. Заключим перемирие минут на пятнадцать.
Восточный остановился, глянул на него, кивнул.
– Петрух, может, вам надо чего? – спросил командир западной заставы.
– Наши бойцы с утра не пили, а в клубе вода перекрыта.
Командиры разошлись каждый в свою сторону.
– Мирошниченко! – позвал западный полковник, когда вернулся к своим. – Набери из колонки ведро воды и отнеси к клубу.
– А как же штурм? – удивился лейтенант Еременко. – Была команда...
– Будет вам штурм, – нервно перебил полковник. – Начнем через пятнадцать минут. До той поры – всем вольно!
Это были самые радостные и одновременно самые тягостные пятнадцать минут в моей жизни. Пятнадцать минут мира! В этот момент каждый из нас ощутил, что же такое на самом деле мир. Почувствовал его мимолетный вкус. И все же я буквально считал каждый удар собственного сердца, ведь оно отбивало секунды, а те складывались в минуты, которые безвозвратно убывали. Одна, вторая, третья... И в тот момент каждый – и с западной стороны, и с восточной – понимал, что, возможно, это последние минуты его жизни.
Наш подполковник снова вышел из клуба, сел под окном, закурил, глядя в голубое безоблачное небо. Подошел западный командир, присел рядом, тоже достал сигарету. Какое-то время оба молча курили.
– Ничего, Серега, живы будем – не помрем, – сказал восточный командир, выпустив в небо серое облачко. – Не первое это дело, когда нам кровь приходится проливать да под пули лезть. И, коли даст Бог, не последнее.
– Да уж, Петруха, повидали мы с тобой всякого, – кивнул западный. – Куда нас только страна не кидала. Полсвета с оружием в руках прошли. Вспомнить ту же Африку...
– Это где ты, нарушив приказ, бросился за мной в самое пекло и из-под обстрела на собственном горбу вытащил?
– Эх, надо было бросить. Не пришлось бы теперь пытаться убить.
Посмеялись. Нерадостно, обреченно.
– Серега, что мы творим? – вдруг серьезно сказал восточный командир.
– А что? Сидим, курим, наслаждаемся перемирием, – пожал плечами западный.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. У меня все не выходит из головы: может, ты был прав тогда, перед боем? Может, надо было бросить эти сраные автоматы и...
– Сам-то понимаешь, что несешь? – Западный командир сурово глянул на него. – Да и я тогда чушь сморозил, поддался эмоциям, что непростительно для офицера. Мы с тобой военные! Мы присягу давали! Родина приказала – солдат ответил: «Есть!»
– Родина, – скривился восточный подполковник. – А что такое Родина? Земля, на которой мы живем? Народ, ее населяющий? По мне, так слово «родина» давно превратилось в орудие для управления массами. И нам с тобой, как людям военным, это особенно известно. Я сорок лет в армии, ты – и того больше. Мы присягали служить Родине еще в то время, когда называли этим словом совсем другое государство. И тогда эта самая Родина посылала нас исполнять свой долг то в Америку, то в Азию, то в Африку. Как ты верно сказал, мы полсвета прошли с оружием в руках. Но потом случился раскол, и нам вдруг объявили, что те, с кем мы вчера воевали, нам вовсе не враги, а противники теперь – наши вчерашние союзники, вот с кем нужно воевать. И это тоже велела нам Родина! Правда, теперь так именовалась совершенно другая страна. И мы снова шли сражаться, толком даже не зная, за что и почему. Да мы и не спрашивали, ведь, как ты правильно заметил, Родина сказала – солдат ответил: «Есть!» Но тогда хоть враги были чужаками! А что же теперь? Родина вдруг приказывает нам стрелять друг в друга! Согласен, я давал присягу. Да только, присягая Родине, я клялся защищать свой народ. Теперь же, подчиняясь этой самой присяге, я вынужден свой же народ убивать! По-твоему, это правильно?
– Мы с тобой солдаты, – ответил западный полковник. – Не нам решать, что правильно, а что – нет. Мы не обсуждаем, а лишь выполняем приказы.
– То-то и оно, – вздохнул восточный командир. – Это-то меня и пугает.
Он бросил окурок, достал другую сигарету.
– Я как-то прочел интервью одного американского военного, – продолжал подполковник. – Он был из членов экипажа самолета, с которого сбросили атомную бомбу в Японии. У него спросили, кинул бы он такую бомбу на своего союзника, на Советский Союз, если б приказали. И знаешь, что он ответил? «Если б приказали, я бы сбросил и на Нью-Йорк!» И действительно сбросил бы, вот что страшно! Такова психология истинного солдата. Вступая в вооруженные силы своей страны, он присягает служить своему народу. Но потом он запросто может истреблять этот самый народ, если ему прикажет правительство страны, которой он присягнул. И будет считать, что прав! Что исполняет свой долг! Выходит, и мы теперь такие. На чьей стороне мы воюем? Мы сейчас исполняем волю народа? Так почему же этот самый народ я вижу в прицел своего автомата? Кто-то скажет, что это все вина политиков. Мол, это они раскололи единую страну, а теперь столкнули лбами братские народы. Да только не политики двенадцать лет назад выходили на митинги с транспарантами, призывая к перевороту. Тому самому, который и привел к расколу единое государство. И не политики сейчас сидят в окопах и стреляют в собственных братьев. И тогда, и сейчас все это – мы! И я думаю, пора уже нам сказать нет! Что нам мешает? Трибунал? И пусть!..
– Может, ты, Петруха, и прав... – ответил западный полковник. – Да только уже слишком поздно бросать оружие. Если это и нужно было сделать, то раньше – до того, как прогремел первый выстрел и пролилась первая кровь. Но теперь посмотри в глаза этих бойцов, в глаза людей, которые уже видели смерть своих товарищей, которые уже успели разглядеть в бывших друзьях – врагов. Их мир уже изменился и не станет прежним. Мы уже сделали свой выбор! Так что теперь нам остается лишь до конца исполнить приказ, каким бы он ни был.
Он встал, бросил окурок, вдавил его в песок армейским ботинком. Поднялся и восточный командир, положил ему руку на плечо.
– Ну что ж, тогда прощай, Серега.
– Прощай, Петруха.
Они крепко обнялись и разошлись на противоположные стороны. Наш подполковник вернулся в клуб, взял автомат, передернул затвор, скомандовал:
– К бою готовьсь!
Сидящий неподалеку от меня сержант устало взглянул на часы: «Ну что ж, пора!» – и пристегнул к автомату штык-нож. Какой-то солдатик принялся нервно снимать с пояса саперную лопатку – возможно, скоро она станет его боевым топором. Солдаты снова рассаживались под окна, у дверей, раздавались щелчки затворов. Я же все продолжал смотреть наружу через разбитое окошко. Неужели я так никогда больше и не увижу брата? Это заметил командир.
– Я предлагал тебе уйти, когда была возможность, – сказал он, – но ты сам решил остаться. А коли так, определись уже, воюешь ты или нет. Нельзя прийти на войну и соблюдать нейтралитет. Тут либо ты – их, либо они – тебя.
Я опустил глаза под его проницательным взглядом.
– Стрелять хорошо умеешь? – Подполковник кивнул на значок у меня на кителе – «Отличный стрелок». – Вижу, что да.
Он забрал снайперскую винтовку у раненого бойца и протянул мне.
– Так начни, наконец, стрелять!
И добавил:
– Уверен, твой брат воюет!
Взяв оружие, я поднялся по лестнице на второй этаж. Нашел подходящее окошко, из которого открывался отличный обзор: враги как на ладони. Вскинув винтовку, я в прицел стал рассматривать позиции противника, хоть все еще и сомневался, что смогу хотя бы раз нажать на спусковой крючок. И вдруг я увидел его! Несмотря на минувшие двенадцать лет, я сразу узнал брата. Мишка оказался точной копией нашего с ним отца. Но меня поразило другое: брат лег, пристегнул к автомату магазин, прижал приклад к плечу и... приготовился открыть огонь!
Много позже я узнал, что Мишка, как и я, долго отказывался воевать. Он знал, что я остался на передовой, и тоже боялся нечаянно убить родного брата. И точно так же, как и меня, перед последним боем его устыдил командир, сказав, что пора бы уже определиться и выполнить свой солдатский долг... Но тогда я этого не знал. Я видел лишь брата, которого не терзали, как меня, сомнения, видел брата, готового убивать, не задумываясь о том, в кого полетят его пули. Возможно, и в меня! И в тот момент во мне словно что-то надломилось...
– Приготовились! – раздалась с первого этажа команда подполковника.
Я зло дослал патрон в патронник, упер приклад в плечо. Перекрестье прицела скользнуло по вражеским позициям и остановилось на седовласом полковнике в камуфлированной форме. Он был в укрытии, но даже не подозревал, что из моего окошка виден, как ростовая мишень. Я навел перекрестье чуть пониже офицерской кокарды, затаил дыхание. Западный полковник смотрел на часы, на секундную стрелку, подняв руку вверх. Точно так же отбивало время мое сердце: удар, второй, третий... Последние секунды мира! Палец лег на спусковой крючок...
И вдруг западный полковник повернулся, посмотрел куда-то вдаль. На позициях противника началась суета. Команды к штурму так и не прозвучало. Я машинально двинул прицел вслед за взглядом западного командира и увидел мчащийся по пыльной дороге к поселку армейский джип. В нем в полный рост стоял солдат в камуфлированной форме и махал руками, что-то крича.
– Не стрелять! – прогремел с первого этажа бас нашего командира.
По рации только что подтвердили: Восточная и Западная Республики сели за стол переговоров. Боевые действия прекращены. Мир!
Часть III
Мир
Вечером того же дня офицеры обеих погранзастав снова собрались в поселковом кабаке. В том самом клубе, где всего несколько часов назад мы едва не сцепились в смертельной схватке. Эта встреча была последней попыткой вернуть жизнь в прежнее мирное русло. Да только все понимали: как прежде уже не будет. Запад и Восток – это теперь берега, между которыми разлилась кровавая река. И насколько она широка, читалось во взглядах жителей полуразрушенного поселка, которые спешили укрыться в домах при виде нас – людей в военной форме. По пути к клубу я обратил внимание, что шлагбаум у КПП, который раньше всегда был поднят, теперь опущен – граница здесь больше не формальность. Неподалеку по ту и другую сторону от ограждения стояли гражданские и с тоской смотрели, как двое угрюмых солдат залатывают в колючей проволоке дыры, проделанные жителями для удобства нарушения границы. А еще я никогда не забуду глаза теперь одинокой старушки Варвары Филипповны, которая сидела на лавочке перед своей изрешеченной пулями избушкой и смотрела в пустоту, а рядом роились тучи мух над ее убитой коровой.
И вот мы, как и днем раньше, сидим за общим столом поселкового кабака. Правда, теперь нас гораздо меньше, а у пустующих мест стоят накрытые хлебом стаканы. По одну сторону – люди в камуфляже, по другую – в форме песчаного цвета. Даже не верится, что меньше суток назад эти люди вместе распевали песни и пили за мир во всем мире. Теперь пьем молча, не чокаясь.
У барной стойки работает телевизор. На экране главы обоих государств с улыбками жмут друг другу руки, по-братски обнимаются.
– Выключи эту дрянь! – не выдерживает кто-то.
Бармен молча нажимает кнопку на пульте. Экран гаснет.
Тишина словно звенит от напряжения. Какой-то капитан срывается, вскакивает, сжимая кулаки. Сидящий рядом прапорщик кладет ему на плечо руку, качает головой: «Не надо!» Капитан свирепо дышит, глядя на противоположный край стола, садится, хватает стакан, выпивает залпом, замирает, опустив голову.
Раздается скрип двери, на пороге кабака появляется лейтенант Левкин. Под распахнутым кителем поперек груди, словно наградная лента, окровавленный бинт. Он окидывает взглядом стол, находит Василису и сразу спешит к ней.
– Не прикасайся ко мне! – вскрикивает медичка, отпрянув от него, словно от прокаженного.
– Василиса, я же люблю тебя! Мы ведь клялись! Говорили, что для любви границ не существует!
– Расскажи это лучше им! – Она кивает на строй накрытых хлебом стаканов. – Ненавижу!
Сидящий рядом лейтенант Еременко впивается в Левкина хмурым взглядом. Тот с вызовом выпрямляется, но западный лейтенант вдруг наклоняется к сестре и шепчет:
– Лучше не говори того, о чем потом можешь пожалеть. Не торопись, сестра. Время лечит раны.
– Уж лучше бы ты его убил! – отвечает сквозь сжатые губы Василиса, сбрасывает с плеча руку брата и отворачивается.
Левкин какое-то время стоит в нерешительности, а потом раздраженно поворачивается и шагает обратно к выходу. Бывшая невеста даже не смотрит ему вслед.
И вдруг раздается выстрел. Все разом пригибаются, ошарашенно глядя по сторонам. Неужто опять началось?.. Но больше не стреляют. Лишь лейтенант Левкин замер на пороге. Вот он покачнулся и, вцепившись в дверной косяк, со стоном медленно сползает на ступеньки.
– Нет! – кричит Василиса, бросившись к нему.
Мы выбегаем на улицу. На земле перед клубом сидит растрепанная женщина. Я с трудом узнаю в ней Маришу, маму того паренька-фермера, которого застрелили при попытке к бегству. Перед ней в дорожной грязи валяется охотничье ружье.
– Будьте вы прокляты, звери! – в исступлении кричит она. – Будьте вы прокляты!..
И тут-то я вспоминаю: «В ее сына стрелял Левкин!»
Женщину хватают, куда-то ведут. По улице еще долго несется ее безумный крик. А над телом мертвого лейтенанта рыдает его несостоявшаяся жена:
– Димочка, что же мы наделали! Что же мы все натворили!..
И тут я вижу брата. Он стоит метрах в трех от меня – словно копия нашего общего отца. Первый порыв – шагнуть ему навстречу... Но что-то меня останавливает.
Позже, воскресив в голове то чувство, я понял, что это была не ненависть, не презрение. Скорее стыд. Я ведь готов был убить его! Я был готов спустить курок! Видимо, нечто подобное творилось и в душе брата, так как он тоже не двинулся с места.
И вот мы стоим и смотрим друг другу в глаза. Никто из нас так и не делает шаг навстречу. Наконец мы просто разворачиваемся и расходимся в разные стороны: он – на запад, я – на восток.
Вот так в один миг я нашел брата и вновь потерял его. На этот раз – навсегда...
Когда я покидал поселок Новый Раскол, еще издали заметил на вершине холма одинокую фигуру. Подойдя ближе, я узнал того самого водителя, который вчера вез меня сюда. Он печально смотрел на запад. Потом молча кивнул мне на автомобиль. Мы сели и, не проронив ни слова, помчались на восток. А позади остались поселок Новый Раскол и брошенные мною на дороге сорванные офицерские погоны.
P. S. Я начинал эту повесть задолго до гражданской войны, которая охватила мою Родину в 2014 году. В то время я и подумать не мог, насколько пророческими окажутся мои опасения. Заканчиваю я эту историю, когда Донецк, Луганск и другие города Украины лежат в руинах, а родные братья беспощадно уничтожают друг друга. Я писал о возможном ужасном будущем, заканчиваю – о еще более жутком настоящем.
Горос, 2020 год
Новый Раскол
© Copyright: Горос, 2020
Свидетельство о публикации №220091800804
Свидетельство о публикации №220091800804
Рецензии