Пленница-царица. 3 гл

Аспасия удивлялась разительному отличию здешних интерьеров от храмовых. Они шли анфиладой больших светлых помещений, где стенами служили лёгкие жизнерадостного цвета ткани, по настилу из полированных досок (в храме была обычная утрамбованная земля). У дверных проёмов дежурили нумидийки из числа гвардейцев. Но вот впереди послышался многоголосый шум, звуки струнных инструментов, звон посуды — общие для всех народов признаки вельможного пиршества. Последнюю дверь-завесу сторожил особый наряд — отборнейшие девы в золочёных доспехах. Аспасии и Гаруне пришлось остановиться, а дворецкая проскользнула в открытую для неё щель в драпировке. Было видно, как она сделала несколько шагов, потом поклонилась кому-то в глубине залы, выпрямилась, и вытянув вверх руку, объявила значительным голосом глашатая:

— Царевна-наследница Аспасия, если угодно царской милости!..

Получив, очевидно, дозволение, чиновница вернулась в коридор и поклонилась уже Аспасии, одновременно жестом приглашая её проследовать дальше. Гаруна шепнула в спину: "Держись настороже, но с достоинством, помни, кто ты!"

Симпосий местной знати поразил вчерашнюю пантикапейку с первого взгляда. Хотя сравнивать ей было особо не с чем. В греческом мире не было принято допускать женщин за одни столы с мужчинами (кроме особых случаев), тем более не знала подобных мероприятий сирота-воспитанница, разве что по описаниям. Пиршество в царских покоях одновременно походило на них, но имело совершенно другой характер.

В большом вытянутом помещении (самом внушительном из всех виданных здесь Аспасией) вдоль стен по периметру располагались ряды лож-апоклинтров, на которых вальяжно возлежали полуобнажённые амазонки разных возрастов, но явно высокого ранга. Тела некоторых покрывали татуировки и шрамы, что говорило об их нелёгком боевом пути, другие, напротив, выделялись ухоженностью, видимо, вельможи на гражданской службе. Подле каждой благородной особы на особой циновке, вплотную к апоклинтру, находилась юная девица, все как одна нагие, возможно, наложницы. В их позах и поведении читалось страстное желание угодить госпоже любым способом. Так же перед ложами стояли низкие столики с разными кушаньями и питьём. По центру залы ловко сновали прислужницы, обновляя яства и подливая вино (по варварскому обычаю, неразбавленное).

Когда Аспасия вошла и предстала собранию, по рядам симпосиасток словно пронеслась волна оживления. Разом вскочили наложницы и музыкантки в углу, прекратившие играть. Впрочем, все они озирались на своих патронесс, а те, в свою очередь, кто быстро, кто нехотя усаживаясь на местах, устремляли взор в противоположную сторону — на впечатляющий царский балдахин, под которым находилось роскошное тронное ложе правительницы Амазонии. В отличие от прочих знатных её окружал целый рой обожательниц, а сама она утопала в пышных покрывалах. Разглядеть царицу оказалось непростой задачей. Но вот она слегка приподнялась, тут же опёршись на заботливо подложенные подушки (одновременно встали со своих мест все присутствующие), и поманила Аспасию к себе. Девушка не без трепета в душе, но стараясь соблюсти церемониал, подошла и приподняла руку в знак приветствия, как научила Электра, и громко произнесла с должным пиететом:

— Аспасия, дочь Медеи, приветствует царицу Эвридику. Мир тебе, сестра!

Названная Эвридика неспешно, но отклонив помощь свиты встала, разом просияв золотом украшений и шитьём одежд. Она оказалась ещё молодой женщиной, лет тридцати, не больше. Части тела царицы, не скрытые полупрозрачной тканью, радовали взгляд гармоничным развитием, отсутствием примитивных рисунков, а распущенные по плечам русые волосы венчались поистине бесценной короной. Обликом Эвридика походила на греческих девушек, только её глаза, непроглядно тёмные, изливали властное своеволие, едва смягчаемое не очень искренней улыбкой. Она сошла с помоста, приблизилась к Аспасии вплотную, оглядывая её с ног до головы. Вдруг порывисто обняла и поцеловала в щёку, но плотно сжатыми губами. Вокруг раздался гул одобрения, царица воскликнула негромко, но все услышали:

— Здравие Аспасии, царевне-наследнице, дочери Медеи!

Дружный, хотя нестройный хор подхватил:

— Здравие царевне! — что сопроводилось звоном осушаемых кубков.

Эвридика гостеприимно увлекла новоявленную сестру на своё ложе, где места хватило бы и шестерым, уложила рядом. По её небрежному жесту тот час принесли дополнительный столик, мигом заставленный аппетитно пахнущей снедью. На предложение "выпить доброго понтийского вина" Аспасия первоначально отказалась, но царица столь неодобрительно нахмурилась, усмехнувшись едва заметно, мол, не пристало игнорировать обычай народа, что пришлось пригубить из серебряного фиала. Смолкшая было музыка возобновилась, довольно бесхитростная, словно на привале в дальнем походе, и несколько голосов подхватили, отбивая ритм ладонями прямо на столиках:

Их слова и напевы не звонки,
взор отважен, а норов суров;
едут степью в дозор амазонки,
все надолго оставили кров.

Их ни стужа, ни зной не волнуют,
днём ли, ночью скакать — всё равно;
лишь бы враг убегал врассыпную,
да во фляжках водилось вино!

Их известность — на зависть героям
древних сказов про славный поход;
слухи ширятся, множатся роем,
в дрожь бросая подлунный народ...

Их доспехи сверкают зарницей,
стук копыт, словно грохот небес,
если конница с копьями мчится —
мнится робким, что движется лес.

Их дела, как и помыслы, смелы,
и бесхитростны, так повелось;
но бывает, любовные стрелы
вдруг сердца им пронзают насквозь!

Вот тогда разом рушатся скрепы,
каждый слог превращается в стих;
и в душе воцаряется трепет —
ждёт Астарта избранниц своих.

Пока звучала трогательная, но заунывная мелодия, чашу царевны наполнили почти до краёв. С непонятной самой себе удалью, она осушила всё разом. Мигом зашумело, затуманилось в голове, кровь побежала быстрее по жилам. Мир окрасился ярче, а люди вокруг стали выглядеть милее. Уловив наступившую перемену, Эвридика поощрительно хмыкнула, затем повелела ближним:

— Что так скучно празднуем? Эй, Гоплита, зажги повеселее!

Через минуту вызвавшие недовольство музыкантки исчезли, словно ветром сдуло, на их место расторопные прислужницы вынесли несколько искусственных деревьев, расставили чередой, увили ветви виноградной лозой, расстелили ковёр в аттическом стиле. Видимо, приготовили декорации к следующему представлению. Затем вышла высокая статная женщина в струящемся хитоне ионийского кроя. В руках она держала кифару, чем немало поразила Аспасию (у греков кифаредами могли быть только мужчины). Встав посреди условного сада, сия кифаредка бодро ударила по струнам, извлекая первый аккорд, и на чистейшем греческом запела  Голос её был силён и строен, ласкал слух чистейшими обертонами. Исполняемые стихи оказались знакомы Аспасии, причём наизусть — то были бессмертные строчки Сафо Митиленской. Следом на импровизированной сцене появились новые артистки: три молодые девушки в коротких туниках, очевидно, изображающие учениц великой лесбийки. Они прохаживались меж деревьев, то взявшись за руки, то обнявшись, сплетали венки и увенчивали друг дружку, а так же певицу. Но вот девушки оказались на коврике, будто прилегли отдохнуть в тени знойным полднем. Но продолжали обниматься, причём сразу вместе, будто три грации, потом губы их стали смыкаться в поцелуях, и все движения приняли недвусмысленно эротический характер.

Голос кифаредки приобрёл страстную силу, и в какой-то момент перешёл с эолического гекзаметра на грубый, даже непристойный стиль. Каждое слово било по нервам храмовой воспитанницы, как воловий бич, наказывающий раба, и в то же время обжигал неизведанным чувством. Артистки-мимы совершенно покинули нормы приличий, сплетаясь на полу в какой-то похотливый клубок, вроде змеиной свадьбы. Добавила огня певица: незаметным движением расстегнула фабулу, скрепляющую складки хитона, и тот рухнул наземь, оставляя владелицу совершенно нагой, но покрытой золотой краской, словно чешуёй, и только вокруг сосков и лобка ярко алели пурпурные ореолы.

Аспасия невольно отвела взгляд, и тут поразилась снова. Возлежащую справа от неё царицу обнимала пристроившаяся вплотную сзади  наложница, причём не только бесстыдно вылизывающая открытые плечо и шею, но запустившая руку в распахнутые одежды именно туда, где полагается быть женскому лону. При этом сама Эвридика спокойно взирала на представление, откусывая виноградины с кисти. Через мгновение глаза кузин встретились, и чувствуя, что густо краснеет, Аспасия отвернулась. Теперь она обратила внимание, что вообще творится в зале. Практически на всех апоклинтрах происходило нечто похожее. Девы-наложницы перебрались к госпожам и соединялись с ними всевозможными способами, из которых подсмотренный у царицы оказывался вполне целомудренным. Например, на ближайшем от них ложе откинувшуюся навзничь амазонку, густо покрытую воинственными тату, возможно, стратигессу, оседлала сверху бодрая девица и вовсю сминала руками её мускулистые груди. А в другом месте почтенная матрона ублажала между ног рабыню-эфиопку с пылом, достойным влюблённого Зевса.

На кифаредку и мимов никто не обращал внимание, хотя те продолжали трудиться с полной отдачей. Аспасия подумала, что примерно так, наверное, проходят симпосии в привычном ей мире, когда собираются пировать мужчины и юные мальчики. Хотя многие философы утверждают, что предаются там исключительно умным беседам и обсуждению прекрасного.

В этот момент царевна ощутила жаркое прикосновение сзади. Оказалось, это Эвридика перебралась к ней и тесно прижалась на манер наложницы. Губы царицы скользнули по шее к мочке уха Аспасии, а рука легла на бедро. Это было так неожиданно, что последний хмель выветрился из головы дочери Медеи. Зато обжигающий властный шёпот вошёл в неё, словно магическое заклинание:

— Как тебе наше общество, милая кузина? В Пантикапее не увидишь такого? Там вообще вас дальше гинекея никуда не пускают. А здесь мы хозяйки себя и всей Ойкумены. И тебе придётся жить по нашим законам, подчиниться воле Астарты. У тебя ведь ещё не было любовников и любовниц, правда? Каменная фигура богини не в счёт... Хочешь, я буду твоей первой женщиной, покорной рабыней? Сделаю всё, как никто не сможет в царстве... — при этих словах пальцы Эвридики проникли под одежду Аспасии и заскользили по животу вниз.

 Не в силах побороть невольное отвращение, царевна перехватила её руку, препятствуя дальнейшему движению. Как ни пыталась царица преодолеть отпор, ничего не выходило. Аспасия с нервной дрожью, но непреклонная, слышала всё более гневное дыхание над ухом. Наконец Эвридика выдернула руку из засады, и заговорила свистящим шёпотом:

— Значит, такие мы недотроги? А знаешь, ведь я могу позвать моих нумидиек, свирепых, словно пустынные львы, но послушных, как собаки, у них в арсенале имеются фаллосы из слоновой кости, длиною в локоть, на кожаных ремешках, и они изнасилуют тебя прямо здесь, у всех на глазах, причём некоторым строптивицам они прорывали матку до печени, а если пользовались другим отверстием, то загоняли в него весь локоть! И принуждали ещё во всеуслышание славить милость Астарты! Что ты об этом думаешь, гречанка?

У Аспасии похолодело внутри от ужасных слов, но так же пришло сознание, что её судьба, а возможно, и жизнь зависят от последующих прямо сейчас действий. Поэтому она предельно спокойно повернулась к царице и встретила взгляд бешеной Горгоны:

— Думаю, ты не поступишь так со своей сестрой царской крови. Потому что подобное беззаконие не будет по нраву Астарте, но главное, её верховной жрице Электре, верно?

Эвридика несколько отпрянула, поостыв, и в глазах её появились зачатки уважения:

— А ты не так проста, кузина! Чувствую родственный дух, даже сквозь эллинскую коросту. Ладно, считай это была проверка на слабо! — тут царица прервала оргию похоти симпосиасток громким кличем. — Дамы, ****ься дома будете, а сейчас — сатирикос!

По этому сигналу Лесбос-декорации вместе с лесбийками мигом исчезли, зато появились странно разодетые музыкантки со всевозможными инструментами, издающими невообразимый, но весёлый шум-гам. Не успели они расположиться, как следом выскочила с шальным хохотом и визгом гурьба обнажённых девиц и принялась носиться по зале, дерзко шмыгая между и даже перепрыгивая через апоклинтры вместе с возлежащими на них парочками. Поддались веселью и пирующие, смехом сопровождая проделки наяд. Но внезапно донёсся страшный дробный топот, подобный грохоту конницы (Аспасия даже привстала, ожидая нападение врагов), всё нарастающий, и вот в залу ворвалась толпа косматых страшно уродливых созданий, козлоногих, с рожками на голове, обутых в копытообразные сандалии. Что тут началось посреди симпосия, невозможно передать! Наяды завизжали столь пронзительно, что заглушили музыку, сатиры (а это подразумевались они) завыли и замычали диким хором, присутствующие амазонки засвистели, словно погнали зверя на охоте. Девицы кинулись бежать пуще прежнего, спасая природную честь, козлоногие вслед. якобы в порыве похоти, и все они завертели бешеную карусель. Симпосиастки превратились в зрительниц, но не безучастных. Они подбадривали возгласами наяд, осыпали сатиров насмешками, а так же всякими объедками и даже посудой со столов. Некоторые из наложниц, войдя в раж, а может, под воздействием Бахуса, спрыгивали с лож и норовили отвесить противным чудовищам пинка, или толкнуть посильнее.

Аспасию, ещё не отошедшую от коллизии с царицей, происходящий комос отнюдь не увлекал. Приглядевшись, она различила в сатирах обезображенных мужчин, евнухов, лишённых естественного органа, взамен получивших карикатурные изделия, наподобие ливерных колбасок. Эти жалкие существа, выбранные за явное уродство, пытались изобразить буйство вольной стихии, но получалось никудышно. Впрочем, грубонравным амазонкам угощение было вполне по вкусу. Они увлеклись, словно дети представлением цирка, отдаваясь без остатка. В конце концов это не могло не закончиться скандалом. И случилось следующее. Одна из совершенно потерявших берега наложниц погналась за сатиром, особенно мерзкого облика,  и вдруг схватила его за причиндалы, ещё и сделав борцовую подножку. Неуклюжий тип полетел навзничь, зато в руке воительницы оказался оторванный конец бедолаги, из которого посыпались ошмётки требухи. Сей подвиг был встречен дружным улюлюканьем и смехом присутствующих, воодушевивших девицу повторить деяние. Она подстерегла очередного сатира и попыталась поймать его за то же место. Но малый оказался изворотливее, оттолкнул протянутую руку, а заодно всю охотницу так, что та полетела вниз, прямо на столик с кухонной утварью. Разумеется, ударилась сильно и взвыла от боли. Тот час с места вскочила патронесса наложницы, та самая воинственная сановница, в два шага настигла обидчика и одним ударом кулака обрушила его наземь. Увы, этим не ограничилась. Подняв с пола увесистый бронзовый сосуд, принялась гвоздить им распростёртого грубияна почём зря. Тренированная в боях рука не знала жалости, а обветренное лицо исказилось слепой яростью.

Наблюдать подобное было выше сил Аспасии, и она закрыла глаза ладонью. Заметив её жест, вскочила Эвридика, дав знак музыкантам прекратить игру, и прикрикнула на разошедшуюся ветеранку, хватит, мол! Но шум голосов не сразу прекратился, поэтому, возможно, амазонка не услышала свою царицу, или просто не могла остановиться. Так что удары сыпались и сыпались на неподвижное тело. Тогда разгневанная правительница подала знак охране. Мгновенно появился наряд дюжих нумидиек, вчетвером скрутивших непослушливую особу. В зале установилась мёртвая тишина, прерываемая лишь шумным дыханием задержанной и слезами её наложницы. Эвридика вперила уничтожающий взгляд в нарушительницу, облик которой постепенно приобретал бледное спокойствие.

— Ты, Скила, испортила нам праздник, оскорбила лично меня, опозорила перед царевной. Поэтому сгинешь в дальнем гарнизоне, простой всадницей, и никогда не явишься ближе, чем на сто стадиев к Фемискире! Всё, уведите!

Охранницы тут же содрали с отверженной амазонки все её регалии и одежду, оставив узкую набедренную повязку. Поджарое и тёмное, как у персидской гончей тело женщины покрывали тату оскаленных собачьих морд, оправдывая имя. Ни слова в самооправдание не вырвалось из стиснутых губ, а глаза смотрели презрительно поверх голов. Нумидийкам не пришлось её волочь, потому что она проследовала на выход твёрдым военным шагом. Наложница кинулась следом, но была остановлена. Царица бросила небрежно:

— А эту шлюху спровадить в квартал кузнецов, пусть оттопчут её, кому вздумается. Если выживет, продать скифам, но прежде вырвать язык, чтоб не болтала! Сатира унести и подлечить, а сдохнет, найти замену. — похоже, Эвридика нашла выход затаённой обиде, верша скорый суд и расправу, и расслабила душевные скрепы, даже улыбнулась Аспасии, при этом объявив на всю залу:

— Симпосий окончен! Всем здравствовать во славу Астарты!

— Слава Астарте! — ответили без воодушевления амазонки, уже расходясь (некоторые при помощи служанок).

Царица шепнула несколько фраз девице, видимо, старшей в свите, и те удалились тоже. Эвридика обратилась к Аспасии:

— Прости, вышло не очень пристойно, во всех смыслах... Но это наши обычаи, если хочешь быть одной из нас, привыкай. Кстати, хочу тебе одно место показать, пошли...

Они направились анфиладой переходов, из комнаты в комнату, иногда их приветствовала охрана, но никто не сопровождал. Аспасия, уставшая морально и физически от впечатлений, следовала безропотно, погружённая в смутные думы. Слишком непохож этот мир на привычный ей строй греческого полиса, к тому же сразу оказаться на верхушке власти, после прозябания при храме, в самом сплетении чужих воль и амбиций, это собьёт с толку любого.

Но вот они остановились перед настоящей твёрдой дверью (из чёрного дерева, оббитого бронзовыми бляхами), причём установленной в деревянной стене. Караул нумидиек, завидев царицу, приветствовал обычным способом, затем снялся полным составом и промаршировал прочь, но недалеко, потому вскоре топот прервался в соседнем коридоре.

Эвридика стянула с шеи золотую цепочку, на которой крепился прихотливо изготовленный ключ, вставила его в замочную скважину, провернула несколько раз и распахнула створку. Прошла внутрь, откуда кивнула Аспасии, давай, мол, тоже сюда.

Это оказалась небольшая комната с решётчатым оконцем, заставленная небольшими кожаными мешками, похожими на вьючные, а так же дорожными сундуками (кольца по четырём углам указывали на возможность переноски с помощью шестов). Судя по охране и мерам защищённости, здесь должны были храниться сокровища. Предположение полностью подтвердилось. Царица распустила завязки одного из бурдюков, сунула туда руку и достала целую горсть блеснувших смачно монет.

— Полновесные статеры, будто только отчеканены. Смотри, грифон с колосом, это из Пантикапея, так сказать, привет с родины! — она рассмеялась, ссыпая звонкое золото обратно. — Есть ещё тетрадрахмы, дарики, сикли... Деньги со всей Ойкумены. Получены лучшим способом, то есть силой. Когда десять лет назад Астарта избрала меня на трон, в хранилище было не более трети от нынешнего. Неплохая добыча, правда? Тут некоторые считают, зачем иметь деньги, если любую вещь можно пойти и отнять? Глупые курицы, не всё добывается железом, многое гораздо проще купить .

В этом скромном на первый взгляд помещении, где хранится казна целого государства, Эвридика, со своими экономическими речами, казалась гораздо старше и серьёзнее. Её лоб и краешки рта прорезали морщины, а глаза утратили хищный блеск. Возможно, она действительно разумная и достойная правительница? Тем не менее, Аспасия остерегалась поддаваться симпатии к столь неоднозначной особе. К тому же вопрос — зачем она привела её сюда? Удивить богатством? Соблазнить? Право, деньги ничего не стоили для храмовой воспитанницы вчера, и сегодня значат не больше.

— Ладно, вижу, блеск злата тебя не ослепляет, пошли дальше... — царица отворила ещё одну маленькую дверь, скорее дверцу, и увлекла за собой спутницу.

В комнате побольше, так же освещённой через узкое окно, все стены были увешаны дорогими доспехами, щитами, едва ли не Ахилла с Патроклом, отборными луками и прочей военно-показной атрибутикой. Но не это поразило Аспасию, заставив опешить и покраснеть одновременно. В дальнем углу возвышалась, как ни в чём не бывало, фигура обнажённого мужчины, искусно вырезанная из плотного дерева. Разумеется, урождённую гречанку трудно удивить мужской статуей, но эта была особенная. Её украшал, или уродовал, как посмотреть, весьма огромный (тем более для неискушённой девы) воздетый к небу фаллос. Опять же, приапические фигуры не являлись странностью в Элладе, напротив, устанавливались повсеместно, чуть не на каждом перекрёстке, но были идолами, зачастую ветхими, ещё архаических времён. А этот герой-красавец древностью не отличался. К тому же находится где? В самом сердце царства амазонок, под замком у царицы! Резные его кудри венчал золотой венок, а на груди висел меч-ксифос в драгоценных ножнах.

Эвридика рассмеялась, заметив изумление гостьи, прошла вперёд и встала, подбоченясь, рядом с изваянием:

— Отчего такие круглые глаза, сестрица? Что тебя смутило в моих сокровищах?

— Прости, царица... Немного неожиданно... встретить мужскую фигуру здесь. Я сбита с толку.

Эвридика, не скрываясь, наслаждалась произведённым эффектом. Сияя улыбкой почище полированной статуи, она провела рукой по её поверхности: ощупала крутые бицепсы, грудь в области сердца, затем спустилась вниз и крепко, по-хозяйски ухватила воздетый орган.

— Удивляешься? А ведь это не просто мужская фигура, не абы какого-то самца их вздорной породы. Посмотри внимательней на черты лица, на стать, неужели не узнаёшь?

Как ни пыталась Аспасия напрячь память или воображение, никакие варианты не приходили на ум. Опять же, этот бесстыдно торчащий приап! В добавок Эвридика, подначивая девушку, принялась рукой, держащей фаллос, имитировать его фрикции. Наконец смилостивилась:

— Эх, чему вас там, в Пантикапее учат? Александра Великого не можете отличить от простого болвана! А ведь он единственный мужчина, кто достоин подлинного восхищения во всей вселенной! Вот кому бы я отдалась и простой наложницей, чтобы зачать ребёнка! Он мой кумир, божество славы. Я прихожу сюда, как в храм, каждый день, и сочетаюсь с ним. Потому что верю, что оплодотворяюсь его духом и силой, и рождаю величие, как царица!

Аспасия слушала, но с трудом осознавала слова правительницы амазонок, настолько они противоречили не только прежним понятиям, но даже воспринятым в последнее время. Получается, во главе женского царства стоит человек, обожествляющий смертного, к тому же мужчину. Ну и чудеса!

— Мне кажется, Эвридика, твои слова и, тем более действия, покажутся ересью служительницам Астарты. Не боишься вызвать их гнев?

— У меня давно разлад с храмом, и вообще со старшим поколением. Они держатся вековых устоев, как за нечто священное. А мир меняется, пусть не всегда заметно, исподволь. Смотри, за эти десять лет я провела три больших войны, и бессчётное количество мелких, во всех наше войско победило, казалось бы, почивай на лаврах, но это иллюзия! В действительности обстоятельства с каждым годом всё хуже. Племена и народы сливаются в сильные союзы, возникают государства, империи, рано или поздно они начнут экспансию, доберутся до наших границ. Никакая отвага или мастерство не противостоят организованной военной машине. И что будет с амазонками? Лучшее, это гибель в бою, или унижение, насилие, рабство. Мы исчезнем, как снег по весне.

— Ты видишь возможность другого исхода?

— Я думаю, мы могли бы на определённых условиях сойтись с другими народами. Вырасти численно, укрепить войско, внедрить новые технологии. Измениться, как того требует время.

— То есть смешаться с мужчинами, стать, как все? Но не будет ли это тем же концом амазонок, только без всякого боя?

— Я же сказала, на определённых условиях! Пока мы сильны, можем продиктовать правила, и заставить их выполнять. Будут приняты новые законы, в которых женщины получат одинаковые, как минимум, права с мужчинами, все станут равны, и государство проследит за этим. Уверена, такое общество устоит в любых испытаниях.

— Но царица, чтобы воплотить твой план, с каким народом мы должны соединиться? Столь терпимым, мудрым, благородным? Кто они? Скифы? Сарматы? Греки? Или может римляне?

— Это вопрос поиска и выбора. И, разумеется, длительных переговоров. Главное, найти согласие здесь, среди амазонок. Что труднее всего. Вижу, даже ты, чужачка, только прибыв из других земель, уже вцепилась в старые обычаи! Что говорить о широкой массе? Но я знаю, чего хочу, и добьюсь, понятно? — глаза Эвридики вновь наполнились колючей мглой, словно задёрнулись шторой. Она резким движением выхватила из ножен, висящих на груди деревянного полководца меч и направила в сторону собеседницы. Та невольно отпрянула. Царица вновь рассмеялась, но гримаса, исказившая лицо, оставалась угрюмой:

— Не бойся, гречанка! Разве могу я тронуть единокровную особу? Всего лишь предлагаю подержать этот меч, подлинный ксифос Александра, ценнейший раритет. Я отдала за него десять талантов и стадо кобылиц!

Аспасия протянула руку, полагая, что Эвридика передаст ей меч из ладони в ладонь. Но та внезапным движением подбросила его в воздух, подразумевая, что клинок нужно будет поймать. Не ожидавшая такого подвоха царевна неловко дёрнулась, тяжёлая рукоять оружия скользнула меж пальцев, после чего меч воткнулся в пол, буквально в дактиле от ступни.

— Ты не можешь удержать простого меча, девочка, но собираешься править народом? Пойми наконец, это не твой путь, не твоя лодка! Погибнешь сама, и людей погубишь. — царица вновь преобразилась, вспыхнув умоляющей, почти отчаянной надеждой. — Я знаю, тебя доставили по приказу верховной жрицы. Она мой враг, и хочет сместить с трона. Через десять дней будут выборы царицы. Решает, конечно, жребий Астарты, но жрицы сделают всё, чтобы победила ты. Прошу, заклинаю, откажись под любым предлогом! Так будет лучше для всех, в том числе для тебя. Взамен получишь всё, что пожелаешь. Хочешь, отправишься к меотам, станешь царицей? Тиргатон уже древний старец, вряд ли протянет и пару лет, но можно ускорить кончину. Станешь править единолично, выберешь любого или любую для себя. Обещаю дружеский союз и защиту амазонок! Или возвращайся в Пантикапей, но уже знатной особой. Отдам тебе треть сокровищ, с таким приданым к тебе будут свататься императоры! Если не нравится Боспор, весь мир перед тобой: Афины, Рим, Александрия — выбирай!

Аспасия слушала жаркую речь сестры-соперницы потупив взгляд, но сжав кулаки. Она чувствовала, что не должна поддаваться радужно рисуемым перспективам, и даже не хотела вникать в их суть. Это означало бы предать память лишь недавно обретённой матери, а так же измену Астарте (что было существенней, она не могла бы сказать). И когда царица замолчала, исчерпав все посулы, и, возможно, мысленно перебирая угрозы, девушка ответила со спокойной решимостью:

— Я тебя услышала, Эвридика, и оценила степень твоей заботы о царстве и обо мне. Но уже поздно, пора возвращаться в храм. Прикажи сопроводить меня до выхода из залы, где ждёт Гаруна. Полагаюсь и впредь на твоё благоразумие, сестра, и желаю милости богини!

Ни слова не говоря, царица резким движением выдернула клинок из пола, затем ловко вогнала в ножны. Так же молча взяла Аспасию за локоть и энергично вывела из хранилищ. В коридоре кликнула наряд. Не дожидаясь охранниц, кратко бросила:

— Жаль. Мы будем врагами... — и словно призрак исчезла.