О магии любви, войне и погонах

В  бурной молодости меня изрядно помотало в командировках в разные  маленькие, но очень гордые горные республики бывшего СССР. Не испытывая  ни малейшего зла в отношении его населения, я очень даже неплохо  выполнял поставленные задачи. Я был тогда хорошо развитым, подготовленным славным малым, носившим погоны летехи а потом и старлея.
Неудивительно,  что в Назрани смазливый и героический глянулся красавице-медичке. Эльвира  была ингушкой, зеленоглазой блондинкой,  стройной и молодой, лет 22-х, а среди чеченок  я блондинок ни разу  не видал. А вот среди ингушек было много и блондинок и рыжих, и они были  красивы и белокожи. Месяцами видевшему вокруг себя только смуглые  кавказские лица, эти нарядно одетые голубоглазые блондинки-ингушки  казались мне прямо-таки европейками.
Хотя  бог знает, кем на самом деле Эльвира числилась по нации, совершенно таким не интересовался, ведь мое детство прошло в СССР, в том  государстве нации не имели значения.

Бывая  пару раз в месяц в ее городе и если одетым по-гражданке, я выдумывал и находил разные предлоги заскочить на несколько минут в  больницу, пока товарищи терпеливо ждали в УАЗике. В  ординаторской подходил к сидящей за столом девушке, розовой от  смущения, радостно улыбающейся, говорил ей несколько сугубо казенных  фраз "по делу", она отвечала ему также сухо, но по-виду выглядела  счастливой от внимания.

Женщины-врачи  лет 35-40 улыбались ласково и говорили- "Он опять к своей Эльвире  приехал", а я делал вид, что не слышу. В ту пору мне было 24 года, эти женщины  казались пожилыми. В глазах этих кавказских  женщин я не был врагом, и это мне очень нравилось.

Однажды  Эльвира показалась какой-то встревоженной, она пропустила  мимо ушей  его казенщину. Впервые обратилась к нему на "ты" и потребовала чтобы  я разрешил ей написать ему "несколько строк, на оберег". Я  всегда был робким и глупым подкаблучником, поэтому повиновался  девушке. При себе из бумаги имел только удостоверение, его и  протянул девушке. Эльвира написала в нем четким девичьим почерком:
-  "Любви неслышной речи улови, глазами слышать высший ум любви".
Она   извинилась, назвала имя какого-то поэта, опять перешла на "Вы" и я ушел. Удостоверение было положено сдавать, в кадрах за такие художества с  ксивой на мненя спустили тузика, но я послал кадровика на ***,  порвал ксиву надвое и сохранил себе ту часть, где была эльвирина надпись.

Через  две недели с тремя товарищами стояли за Г-образной железобетонной  приподъездной стеной пятиэтажки, и обсуждали к какой строительной  серии относится такая необычная архитектура, - к "тольятинской" или к  "болгарской". Находиться в доме не хотелось: там канализация не  работала уже несколько месяцев, вонь страшная. Весь подвал дома был  забит гражданскими лицами и умирающими от ран солдатами. От всего же  дома оставалось только два подъезда, а его другую часть зачем-то  разрушили ракетными ударами СУшки.
По  стене периодически ударяла очередь из пулемета-дом  напротив занимал противник, прекрасно умеющий воевать и очень  мотивированный.

Штурмовать дом с противником не хотелось ни моим ребятам, ни  взводу десантников, ни прибудным из мотострелков, ВВшников и даже уцелевшего отделения морских пехотинцев. Бог  знает, как они все оказались в этом месте, но все устали от тупости и предательства командования.
Я договорился с командиром десантуры, и тот разбавил своими ребятами  деморализованных мотострелков. Десантники с трудом восстановили порядок и  оттащили смелых, но глупых смертников от окон, а трусов выгребли из  подвала, вернув в строй. Теперь можно было воевать, но не  хотелось. яне отпускал от себя носителя языка с радиосканером, тот послушал эфир и  перевел: -в доме напротив находились 12 бойцов противника и три тройки  сидели в засадах с флангов, прикрывая двух снайперов. При таком раскладе  штурм был самоубийством, вот мы и травили байки на  свежем воздухе, покуривая дешевые ростовские сигареты.

Неожиданно  из подъезда к нам вышел пьяный в хлам прапорщик, с криком "За ВДВ", он волок за собой по земле гранотомет "Муха" в уже взведенном состоянии.  Я в миг с тоскою осознал, что сейчас им наступит конец, этот пьяный  прапор ненароком взорвет и их тоже. Уже не думая, я побежал во двор,  петляя как заяц и стараясь не наступить на мины и растяжки в цветочных  кустах. Товарищи бежали за мной, противник опомнился и открыл огонь, но  я уже находился в мертвой зоне, вне досягаемости пуль. Над  головой граната прошелестела, оставляя дымный след, и  ударилась о стену дома. Спасаясь от взрыва,  я запрыгнул в окно дома,  врезавшись прямо в изумленного автоматчика противника. Через минуту выглянул в окно, у видел, что пьяный прапорщик ВДВ спалил сам себя,  выстрелив из гранотомета в двух шагах от стены здания. Один мой товарищ  лежал с простреленной головой почти у самого дома, позже и второй  нашелся  в соседней квартире, сильно израненный осколками. Я же был без  единой царапины.

Уже в мирном городе я конечно же потерял оберег, полученный от Эльвиры.


Уволившись  со службы, я ни разу более не надел свой мундир с двумя средними  звездами на двухпросветных погонах. Мундир пылился где-то на вешалке, одна звезда оторвалась от погона, поленившись цеплять ее заново, я просто пнул ногой и звезда закатилась куда-то.