Шлюха

                Ш Л Ю Х А

 
Первый раз я увидела Милу много лет назад. Это была миниатюрная женщина с довольно симпатичным лицом и неплохой фигуркой. Она была смугла и несколько напоминала индианку. В не чувствовалась открытость и какая-то детская незащищенность. Было ей около тридцати лет. Она уже успела побывать замужем и родить сына и теперь пребывала в разводе и постоянном поиске того, с кем могла бы соединить свою жизнь. Жила она с матерью в ее двухкомнатной квартире и не могла позволить себе никаких свиданий с мужчинами.
Мать ее была старым партийным работником и не одобряла поисков дочери, считая, что теперь ее главная задача вырастить сына, а не бегать по компаниям в поисках нового суженого.  Это была худенькая женщина с миловидным, кротким  лицом,  производившим впечатление мягкости и доброты. Но стоило ей открыть рот и заговорить гортанным чеканным голосом, не терпящим никаких возражений, как впечатление менялось на прямо противоположное. Ее казарменный стиль приводил в замешательство, и она уже не казалась хрупкой слабой женщиной, а становилась угловатой и колючей, как рваный край жести.
Трудно сказать, любила ли она Милку.  Они редко приходили к общему согласию, и пропасть между ними с каждым годом становилась все глубже. Клавдия Сергеевна растила Милку одна, и ее одинокое сердце очерствело от постоянных забот и нехватки денег, которые она экономила, прежде всего, на себе, отказывая во всем ради внука, которого она обожала.  Милка же ограничивать себя ни в чем не хотела, любила вкусно поесть и хорошо одеться, а потому  отдавала  матери лишь часть заработанного, оставляя себе на нужды сколько  считала нужным.
«Кавалеры», вившиеся возле нее, как правило, были женаты и не оставляли ей никаких надежд и обязательств, довольствуясь легким флиртом, который Милка по простоте душевной принимала за серьезные ухаживания.  Романы эти заканчивались быстро и ничем, оставляя ей одни разочарования. А мать в очередной раз, завидя слезы и уныние дочери, закатывала новый скандал и орала благим матом, обзывая Милку шлюхой.
К сыну Милка относилась скорее как к брату, нежели к сыну, оставляя все заботы о нем матери. Ей по-прежнему хотелось устроить свою жизнь, и она молча сносила все оскорбления, которые валились ей на голову. Все увещевания матери она пропускала мимо ушей, заводя новые романы, краткие, бестолковые,  с новыми червоточинами на душе.
- На таких, как ты, не женятся! – Вопила мать. – Думаешь, они не видят, кто ты? С такой хорошо выпить, погулять, расслабиться, а замуж ты не годишься! Замуж  других возьмут! Поматросят да бросят – вот как с тобой поступят! – И она зло улыбалась.
Но однажды Милке повезло. Встретился ей холостой майор, летчик, ни разу не бывший женатым. Показался он Милке простым и добрым мужиком, с которым непременно у нее все получится. Даже мать присмирела, как будто боялась спугнуть удачу. Но годы шли, а желанного предложения от  него не поступало. И,  как гром с неба, на одном из свиданий летчик объявил ей, что женился.
Милка проревела белугой всю ночь. Никак не могла она понять, что же в ней такого есть, что отворачивает от нее ее женское счастье: легкий нрав, податливость или неуемное ее желание устроить свою жизнь по-другому, чтобы уйти от матери, не считать копейки…
- Да ты – дура, - говорила мать, - ты к любому бежишь, только помани, растопыришься и думаешь – все, попался! А, мужикам для жизни другие нужны, чтоб не стыдно было, чтоб ему и хозяйка, и жена, и любовница  - все в одной, и голова на плечах, а ты… Годами выросла, да ума не вынесла! Хуже, чем с ребенком! Сколько уже тебя бросали, а ты все за свое! Смотри мне еще в подоле не принеси, одного хватает! Шлюха ты, вот они и не женятся, - заканчивала она очередную тираду.
Однако роман Милки с летчиком не закончился. Несмотря на то, что он женился, Милка позволила ему продолжить отношения уже в качестве любовного треугольника. Она знала, что ждать ей нечего, не стеснялась  поносить его жену и говорить ему в глаза колкости, но окончательно порвать эти глупые отношения не решалась. Ей казалось, что она любит  этого предавшего ее человека, прощала и не прощала его, болезненно делила его с разлучницей, но не отпускала от себя, удерживая слезами и упреками, и, как могла, тянула время их окончательного разрыва.
- Вот что, - как-то непререкаемым тоном сказала мать, - пора закончить эту дурь! Я тебе подыскала другую работу. Переменишь коллектив, денег больше будешь получать, сменишь обстановку – глядишь и переменится что. Нечего душу рвать ни себе, ни ему. Хотел бы к тебе уйти – давно ушел бы, надеяться тебе не на что. А ты, как липучка, пристала к мужику и продыха ему не даешь! Сразу надо рвать, одним махом! Нечего резину тянуть! Не себя, так хоть его пожалей!
И Милка решилась. Она никому не сказала на старой работе, куда она уходит, не оставила новых  телефонов и начала жизнь с чистого листа.
- Ты только там дурь свою не показывай, - наставляла ее мать. – Организация серьезная, смотри, помалкивай, на ус наматывай. Тебе там зарекомендовать себя нужно с хорошей стороны. С бабами язык не чеши, про себя меньше рассказывай. Хвалиться-то тебе нечем! – Мать сверлили Милку пристальным взглядом. – С мужиками аккуратнее… Там ведь люди непростые…
Милка ежилась, согласно кивала. Она была рада новому повороту жизни и ждала от него чего-то радостного и светлого.  Ей даже казалось, что старая боль начала утихать. И новые люди, новые впечатления совсем избавят ее от долгих переживаний и, может быть, откроют новые перспективы, которых она так жаждала и ждала.
В первый день Милка вырядилась в самое лучшее свое платье. Мать, увидев, как она вертится у зеркала и наводит красоту, заорала своим гортанным голосом, как ворона на суку.
- Опять за свое! Что ни говори тебе, все, как с гуся вода! Куда вырядилась, как на гулянку? Ишь, морду накрасила, шлюха! Я что тебе говорила? Там люди серьезные, соответствовать надо, а ты… На тебя глянуть – и все ясно, проститутка! И ужимки свои дешевые брось, не в бардак идешь!
Милка вспылила.
- Как ты что ли всю жизнь жить, - огрызнулась она. – Ни себе, ни людям! У тебя-то что хорошего было? Можно подумать, тебя расхватали идейную такую, - Милку прорвало, и она уже не могла остановиться. – Сама, как старуха, и меня тоже хочешь… Я молодая, я жить хочу!
- Конечно, - снова заорала мать, - взвалила на меня все и в ус не дует! О сыне бы подумала, а то при мне все в деточках ходишь! Ни забот, ни трудов, одни мужики на уме. Я над каждой копейкой трясусь, а ты на своих кобелей последние тратишь! Легко живешь, Милка! Пока я кручусь, а каково будет, когда меня не станет? Ты ж ни о чем не думаешь, одно на уме. Веселись за моей спиной, другой не будет, не жди! Парня бы до ума довести успеть, на тебя надежды никакой. При тебе он придорожная трава… Что есть мать, что нет! Говорю тебе – за ум берись, не то… - Мать многозначительно махнула рукой. – Только толку от моих слов…
- Вот и молчи! – Крикнула в ответ Милка уже в дверях. – Моя жизнь, как хочу, так и живу! И сына не тронь, вырастит не хуже других!
Дверь за Милкой захлопнулась, но еще долго из-за нее слышался гортанный голос матери, поносившей ее на все лады. Никому и никогда не жаловалась Клавдия Сергеевна на свою жизнь – ни немногочисленной родне, ни дочери. Оттого и еще горше было ей слышать дочерние слова, упрекавшие ее в не сложившейся серой судьбе, в которой она сама себе так боялась признаться. Не хотелось ей, чтобы Милка повторила ее судьбу, потому и бушевала она, желая ей добра. Знала, что во многом права, но осознавала и свое бессилие перед дочерью, не понимая, что она делает не так, где ошибается, как повернуть все в нужное русло. Ответа не было.
- Не в меня Милка, не в меня, - только и повторяла она вслед ушедшей дочери. – В него, черта, - вспоминала она бывшего мужа. – Вся, как есть, в него! Тоже выпить-погулять был не дурак! Вот они гены… Хоть лоб себе расшиби! В него Милка! И слушать ничего не хочет. Выросла уже!
Клавдия Сергеевна вздохнула и выглянула в окно. Милка летящей походкой бежала к троллейбусу.  Спешила. Ни разу даже не оглянулась, не видела, как мать смотрит ей вслед, не помахала рукой. «Живем, а как чужие, - подумалось Клавдии Сергеевне. – Одна радость – внук, да и то… Отца бы мальчишке, а где его взять? Отец родной глаз не показывает, а Милкины мужики…»
Милка не умела долго переживать материнские скандалы. Ей и в голову не приходило обернуться и помахать матери рукой. Она думала, как ее встретят, считала, что выглядит для первого раза весьма презентабельно и надеялась произвести на всех самое лучшее впечатление.
Встретили ее радушно и благожелательно. Милка быстро сориентировалась, что окружающие ее женщины почти все старше ее, а значит, и внимания со стороны мужчин ей будет доставаться больше. Профессия ее была непрестижная, но востребованная, и Милка быстро поняла, что и с начальством никаких серьезных конфликтов не будет.
Дни потекли быстро и весело. Превалирование мужчин радовало Милку. Она купалась в их внимании и почти не замечала косых взглядов немногочисленных женщин  старшего возраста. Не смущала ее и серьезность организации, где было принято называть всех по имени и отчеству. Милка решительно поломала эту традицию и вскоре уже почти всех называла только по имени, что в немалой степени смущало старых сотрудников.  Некоторые намеки на это не остановили ее, и,  дипломатично помалкивая, сотрудники постепенно привыкли к ее панибратству.
Клавдия Сергеевна поначалу с тревогой наблюдала за дочерью, опасаясь, что она не впишется в коллектив на новой работе. Но радужное настроение Милки успокоило ее и притупило  бдительность. Клавдия Сергеевна радовалась, что Милка сумела переступить через свою несчастную любовь и теперь вполне довольна жизнью.  В душе она по-бабьи жалела свою непутевую дочь и желала ей счастья, надеясь, что, может быть, здесь, среди серьезных людей, Милка возьмется за ум и найдет свою судьбу.
Милка искала.  Но, как и прежде, мужчины здесь были женатые, озабоченные своей карьерой, и рассчитывать на замужество не приходилось. Несмотря на то, что у Милки было довольно много мужчин,  бульдожьей хватки, необходимой для того, чтобы взять бывалого мужика за рога или развести его у нее не было, а на интриги и тонкости в достижении своей цели у нее ни характера, ни ума не хватало.  Она довольствовалась легким флиртом без всяких обязательств, еще не понимая, что всего лишь игрушка в руках опытных ловеласов.
Гром грянул неожиданно.  Один из ее непродолжительных романов закончился тем, что она залетела. Милка поставила своего любовника перед фактом и обнаружила, что это ему совершенно ни к чему и, более того, привязать его к себе таким способом не получится. Все, на что она могла рассчитывать, это только на деньги, которые он предложил ей для того, чтобы она сделала аборт.
Больше всего Милка боялась, что обо всем узнает мать и решила последовать его совету.  Аборт ей делал знакомый врач негласно. Но, когда любовник, опасаясь за свою репутацию, практически выбросил ее истекающую кровью из машины, не довезя до дома, нервы Милки не выдержали. От обиды, переполнившей ее до краев, от страха, что мать может узнать ее очередной позор, она открыла рот  и все рассказала женщинам. Разразился грандиозный скандал. Реакция была неоднозначная. К Милкиному изумлению далеко не все приняли ее сторону.  Более того, огласка сослужила ей плохую службу. Теперь по всем углам шли шепотки и прямые намеки, что ей придется уйти от такого позора. Любовник, переживший шок, метался, как тигр в клетке, опасаясь и за карьеру, и за то, что может разразиться скандал в семье. И скандал разразился. Теперь уже законная жена костерила Милку почем свет стоит, отстаивая свое  право на мнимое семейное счастье, которого, как она давно предчувствовала, уже не было.
Две схлестнувшиеся женщины не жалели друг друга, поливая всякими оскорблениями и принижая до последней степени. Милкина репутация трещала по всем швам. Ехидные намеки сыпались со всех сторон, и Милка едва успевала огрызаться. Она еще сделала попытку  свести конфликт на нет, когда уехала по путевке на юг, думая, что за месяц все утихнет и забудется. Но ожидания ее не оправдались. Первое, что она услышала по возвращении, укололо ее своим грязным намеком.
- Ну, что, Мила, - с явной насмешкой подначил ее один из сослуживцев, - ты весь Черноморский флот осчастливила?
Милка фыркнула и, как взъерошенная кошка, набросилась на обидчика.
- Как Вам не стыдно, - орала она, - как Вам не стыдно!..
- Мне? – Искренне удивился обидчик. – За что? Разве это не так?.. – Он зло усмехнулся.
Милка почти рыдала. Мало того, что жена любовника не переставала донимать ее по телефону, так еще и мужики… Не хватало только, чтобы мать узнала про все это, и дома разразился очередной скандал. Милка решила потихоньку искать новую работу. Сочувствующие женщины вызвались ей помочь. Любовнику в лицо говорили, что он подлец и даже дали ему по физиономии, но это только осложнило дело. Конфликт разгорался с новой силой, и Милка готова была уйти на первое же попавшееся место, лишь бы прекратить эти сплетни. Честно говоря, уходить ей не хотелось, но шлейф, тянувшихся за ней пересудов не оставлял никаких надежд. И, когда одна из женщин сообщила ей, что есть свободная должность  в другой организации неподалеку, она ушла под предлогом того, что там больше платят.
Увы! Сохранить лицо на новом месте ей не удалось. Известно, что знают двое, то знает свинья. Сплетни быстро перекочевали и на новое место. И там, прознавшие про ее злоключения мужчины, тихонько усмехались, глядя в ее сторону и многозначительно качая головой. Милке было откровенно плохо. У нее уже не было сил скрывать свое уныние перед матерью, и та почувствовала неладное. А когда, позвонив на прежнюю Милкину работу, узнала, что Милка уволилась, поняла, что с дочерью снова произошло что-то дурное. Милка отнекивалась, говорила, что нашла более престижное и хорошо оплачиваемое место. Но мать не отступалась. Позвонив еще несколько раз на прежнюю Милкину работу, она выяснила истинную причину и закатила Милке настоящую порку.
- Ах ты, сука, - каркала она, гоняя ее по всей квартире. – Я так и знала, что ты не бросишь свою дурь! Шлюха и есть шлюха, куда ее ни возьми! Сколько раз говорить тебе, что это до добра не доведет! В глаза людям смотреть стыдно! Сын у тебя растет, а ты что творишь?  Яма твое место, вот что я тебе скажу! – И мать заплакала.
Ревела и Милка. Разве она хотела чего-то дурного? Нет. Она просто искала свое женское счастье. А оно не давалось, ускользало в другие руки. А чем она хуже других? Подличала? Да, а кто безгрешен? В таких делах все средства хороши! Бывают такие подлюки, а все у них ладно.  А она не самая плохая и не самая грязная, а вот, поди, и шлюхой, и сукой только ее зовут! Как смолоду не пошло, так и закосячило… И мать жалко, и себя… Сын тоже от рук отбивается. Отец нужен, что они с матерью?.. Убежит на улицу, где, что, с кем – кто знает. А улица, известное дело, какие университеты дает. Что там подхватит, чему научится…
С неделю обе женщины хранили тяжкое молчание. Ни мать, ни Милка не хотели разговаривать, будто боялись, что любое их слово начнет новый скандал. Мать осунулась и помрачнела еще больше. Милка старалась как можно меньше быть дома, пропадая по подружкам, где могла излить свою душу за очередной рюмочкой. Она возвращалась тихая, как мышка, и сразу ложилась спать. Мать терпела. Но когда Милка  пришла ночью, перебрав сверх нормы, и наутро ничего не помнила, мать прорвало заново.
- Допилась, - кричала мать своим гортанным голосом, - до беспамятства! Все горе запиваешь? Смотри, допьешься до чертиков, попадешь в больницу, а там и до дурдома недалеко! С такими же шлюхами пьешь! Подруг-то у тебя приличных и то нет! Что Зойка твоя, что Ленка – прости господи и только! Сил моих больше нет, и за что мне такое наказание!
А вскоре случилось новое горе – погиб сын. Попал под машину. И, схоронив внука, мать сдала совсем. Она на глазах превращалась в ветхую старушонку, и Милка уже не боялась ее гнева, как раньше, почувствовав, что теперь не мать, а она полновластная хозяйка в этой квартире. Милка боялась остаться одна. Как ни ругались они с матерью, а все-таки рядом была родная душа, а если ее не станет… Милка гнала от себя эти мысли, и еще настойчивее стала искать спутника жизни. Но грянувшие девяностые принесли с собой новые беды.
 Милку уволили по сокращению штатов, и ей едва удалось устроиться в ЖЭК в бройлерную, где она в открытую попивала с сантехниками самогонку и всякую паленку. Она расползлась, обрюзгла и постарела. Тело ее походило на сдувшийся  праховый шарик, и, напившись до чертей, ей уже было  все равно, где и с кем переспать.
Когда же умерла мать, Милка начала водить собутыльников к себе домой. От одного из них, маленького и  страшненького Саши, она и родила себе дочку – копию папы. Сашка был холостой, и Милка надеялась, что теперь он непременно женится на ней. Но ни квартира, ни дочка не помогли. Сашка упорно жениться не хотел, хотя и признал ребенка своим. Временами он набегал к ней, навещал дочку, но разговоры о женитьбе пресекал на корню. Милка каялась, что родила девчонку. Времена наступили тяжелые, а помощи ждать было не от кого.
- Правильно мать говорила, - корила она себя, - дура я, дура. Кабы знать, что будет, разве бы я родила. Да и на что она мне нужна была старой дуре?  Нажила себе проблем!
Среда, в которой оказалась Милка была гнусная – пьяницы, отчаявшиеся от безысходности мужики, которые «лечились» водкой – вот кто теперь окружал Милку. Частенько в бойлерной шла у них пьянка, и в этом пьяном угаре костерили они стоэтажным матом свою жизнь и беспросветную, как им казалось, тьму, сгустившуюся над страной.
Милка еще пыталась восстановить прежние контакты с бывшими сослуживцами, но желания общаться с пьяной бабой, которая кроет матом всех и вся без разбора, почти не просыхая от пьянок, у них не было. Многие просто не брали трубку, а более деликатные пытались мягко отказать ей, ссылаясь на свои проблемы. Время гасило свои свечи, и постепенно цепочки прежних  контактов рвались одна за другой. Новые люди и новые встречи застили прошлое и властно  требовали свое.
Последний раз Милку видели недалеко от ее дома, случайно. Она превратилась в маленькую сморщенную старушонку. На ее лице резко проявились следы разгульной  жизни, которые уже невозможно было скрыть никаким гримом. Расплывчатые дряблые щеки обвисли, и вся ее фигура, колыхавшаяся на стоптанных тапках, напоминала скособочившийся воз с трухлявым сеном.  Вид ее вызывал  жалость и брезгливость одновременно.
К ней не подошли и не стали окликать не из чувства высокомерия, а от того, чтобы не дать ей понять, как низко она теперь опустилась по сравнению с другими и не унизить ее положения еще больше невольным сравнением с собой. Спорный вопрос, правильный ли это был поступок, но что есть, то есть.
Я иногда думаю, что родившийся человек в начале своей жизни стоит на пороге  двух лестниц, одна из которых ведет вверх к счастью, другая – вниз – в омут бед. И от чего или от кого зависит, куда пошагает этот человек, – от него самого, от среды, в которой он окажется, от случая или судьбы, которую пишет кто-то незримый – сказать однозначно нельзя. Вопрос остается открытым. И пусть каждый ответит себе на него сам…