Очарованный кварк

_Приезд_

-- Вот здесь вам будет удобно. Постеля мягкая, перину только вчера взбивала. А простыни чистые, вы не сомневайтесь. Я только один раз на них и поспала. Ну а не хотите, так поменяю, у меня стирка по пятницам.
Хозяйка дома отодвинула занавеску, пропуская вперед своего временного жильца в маленькую комнату с высокой железной кроватью и накинутыми салфеточками на взбитых подушках.

-- Здесь у нас тишина, красота. Сам Бог велел писателям к нам приезжать. В позапрошлом годе тоже вот один приезжал, - писатель, у председателевой тещи останавливался. Народу к нему много шастало с городу. А потом не заплатил за последний месяц, да и сбежал. Ну, председателева теща тоже не растерялась – сдала все бутылки за ним и в накладе не осталась...

Хозяйка продолжала передвигаться по комнате, дотраиваясь до спинок стульев, поверхности стола и наконец остановилась у окна, выглянув зачем-то во двор, а потом повернулась обратно в комнату и продолжила:

-- Залу тоже можете использовать, весь дом ваш, я через улицу живу. Этот дом мне от свекра покойного остался. Хотела продать поначалу, а потом думаю – чего хороших людей не пускать пожить? И им приятно, и мне копеечка, - продолжала без устали тараторить она.

Он повернулся спиной к кровати и придерживая руками цветастую ситцевую занавеску, отделявшую “спальню” от остального дома, оглядел маленькую уютную кухню с газовой плитой и кофейником на столе и “залу” – светлую большую угловую комнату на три окна с письменным столом и диваном в цветочек напротив.

“Вот здесь в тиши села я наконец допишу свою книгу”, - удовлетворенно вздохнул он, любуясь на огненно-красные герани на подоконниках.

Иван Сергеевич снял на лето домик в деревне, чтобы сбежать от грохота и соблазнов большого города. Уже три года ему не давался этот злосчастный роман об утонченном и нервном художнике и философе, непонятого своими современниками.

Рукастый сосед за стенкой, не расстающийся с дрелью даже по выходным; молодая пара на лестничной клетке в квартире напротив, любящая вечеринки; и всегда слегка нетрезвый сосед снизу с пилящей его по этому поводу женой – все они остались на городской квартире Ивана Сергеевича.

Впереди было только лето, прохладный сад с качелями под яблоней, река с плакучими ивами и поля васильков.

_Утро_

Утром Ивана Сергеевича разбудил железный грохот, яростное визжание и последовавший за ними крик:

-- Ах, чтоб тебя!

Он наскоро натянул штаны и, с сильно колотящимся от резкого пробуждения сердцем, вышел в комнату. В сенях в большой белой луже молока грустно валялся, слегка покачиваясь по инерции из стороны в сторону, алюминиевый бидон. Девчонка лет тринадцати в коротком сарафане растерянно смотрела на заползающую в комнату белую лужу.

-- Ой, извините, я сейчас все приберу, - пробормотала она, не двигаясь с места.
Несколько секунд они оба как завороженные смотрели на молочную реку. Потом девчонка кинулась на кухню, схватила там какие-то тряпки и стала возюкать ими по полу.

-- Меня теть Зина послала, хозяйка ваша, - вместо приветствия скороговоркой заговорила она, глядя на него снизу вверх. -- Сказала – молока отнеси писателю. А вы правда писатель?

-- Не знаю, - грустно пожал плечами Иван Сергеевич, - надеюсь, что да.

В этот момент скрипнула входная дверь и в избу вошла тетка Зина, хозяйка.

-- Сонька! - закричала она, увидев ползающую по полу девчонку, развозящую во все стороны по полу молоко. - Ты что наделала!?

-- Это не я! - сердито стала защищаться девчонка, вскочив на ноги. -- Это все боров ваш! Опять в сенях разлегся, ну я и спотыкнулась об него.

-- Ох, горе мое горькое, - безнадежно вздохнула Зинаида, махнув на Соньку полотенцем. -- Иди уже, я сама тут. Да бидон мне в хату занеси, я еще надою.
-- Вы извините ее, - сказала она, обращаясь к Ивану Сергеевичу. -- Соня девочка хорошая, работящая. Матери у них нет, вот я ее прошу мне по хозяйству помогать, приучаю.

Она мастерски собрала остатки молока с пола, завернула грязные тряпки в пакет и уходя обернулась на пороге:

-- Молоко у меня козье, самое полезное. Я вам попозже сама занесу и в кухне оставлю. А пока вот покушайте кружовенного варенья, вчера наварила.

Иван Сергеевич только молча кивнул головой. Хозяйка поставила на стол в кухне посудину и ушла.

“Почему я не поехал в Швейцарские Альпы? Что я делаю здесь среди этих яблонь и груш, и этого “кружовенного варенья!?” - пронеслась вдруг в голове Ивана Сергеевича паническая мысль. “Эта такое мещанство, такая пошлость!”

“Пошлость”, покрытая пенкой, стояла на столе в блюдечке и издавала одуряющий запах. Иван Сергеевич застонал и взялся за ложку.

_Полдень_

Днем стало невыносимо жарко и даже настежь открытые окна и двери не давали облегчения. Занавески на окнах висели не шевелясь. “Похоже, гроза будет”, - подумал Иван Сергеевич. Он снял очки, закрыл крышку ноутбука и потягиваясь встал из-за стола.

Утро получилось не особо продуктивным. После происшествия с козьим молоком он умылся во дворе в умывальнике, выпил большую чашку кофе и, сев за стол напротив окна, погрузился в душевные терзания своего философа. На том месте, где его герой покрыл гневно-презрительной тирадой все человечество, разорвал старые буржуазные связи и поехал в Париж лечиться от невроза при помощи ЛСД, Иван Сегеевич понял, что ему не хватает элементарных знаний: “Что я знаю про ЛСД? Кажется, это какая-то болезнь пшеницы? Или ржи? Или не болезнь?” Он понял, что ему придется провести большое исследование и изучить этот вопрос, являющийся ключевым для его романа. Он взял в руки записную книжку, где по-старинке хранились старые записи о знакомых и малознакомых людях и стал искать специалиста, который бы мог проконсультировать его в этой темной области. “Хорошо, что есть интернет, там тоже что-нибудь поищу.” Но никакой интернет, он знал, не заменит мнения и знания экспертов, поэтому он продолжал листать.

Он нашел, созвонился, с трудом слыша собеседника, бегая по дому в поисках лучшей сотовой связи и поднимая телефон повыше. Абонент на том конце был недоступен – отдыхал в Анталии и его телефон не отвечал, а жена наотрез отказалась давать его координаты: “Ему нужен отдых, понимаете? Отдых.” И повесила трубку.

Он попытался еще поработать, но духота мешала сосредоточиться, голова трещала по швам. Иван Сергеевич снял очки, закрыл крышку ноутбука и потягиваясь встал из-за стола.

Он решил пройти на кухню, приготовить себе что-нибудь. Там уже стояла обещанная хозяйкой литровая банка козьего молока. Иван Сергеевич отхлебнул и тут же фонтаном выплюнул, разбрызгивая мелкодисперсную белую жидкость по всей кухне. “Ничего себе угощеньице!” Ему, городскому жителю был незнаком и непривычен вкус козьего молока. Он с сомнением покачал головой, вертя в руках банку: “Может привыкну”.

Тут со двора послышался лязг железа и какой-то непонятный грохот. Иван Сергеевич подошел к окну, откинул занавеску и выглянул. Во дворе черно-белая коза бодала головой пустое цинковое ведро. “Традиция прям здесь какая-то железо по полу валять”. Он посмотрел на нее несколько секунд, в надежде, что та перестанет. Коза продолжала сосредоточенно заниматься своим делом, издавая мерный лязг. Вдруг она подняла голову и посмотрела на стоящего в окне Ивана Сергеевича полным презрения взглядом.

-- Ну, ну, - вполголоса сказал Иван Сергеевич, обращаясь к козе, -- ты не очень-то зазнавайся, мне твое молоко вовсе даже не нравится.

Животное еще несколько секунд отрешенно смотрело на писателя, потом развернулось и позвякивая колокольчиком ушло.

_Вечер_

К вечеру разразилась гроза. Около пяти часов небеса разверзлись и со страшным грохотом и сверканием молний хлынул дождь. Иван Сергеевич вышел на крыльцо и некоторое время наслаждался запахом и шумом грозы. Только когда мощные струи стали заливать под козырек, под которым он стоял, он ушел в дом и задумчиво смотрел из окна на пустую улицу, смываемую мощными потоками воды.

Через час буйство природы стихло и предзакатное солнце озарило умытую деревню. Иван Сергеевич решил совершить еще одну попытку работы над неоконченным романом. Он сел за стол перед окном, открыл крышку ноутбука и несколько минут вчитывался, пытаясь вернуться в атмосферу Парижа 60-х годов прошлого столетья.

Вдруг в окне между кустов герани показалась голова в кепке. Голова молча созерцала Ивана Сергеевича, нимало не смущаясь его собственного смущения. Наконец писатель не выдержал и откашлявшись произнес:

-- Добрый вечер.

-- Мир и вам в хату, - согласно ответила голова. -- Серега, -- представился он, подтянулся, слегка подпрыгнув, на руках, перевесился через подоконник и протянул руку Ивану Сергеевичу.

-- Иван Сергеевич, -- пожал тот ее в ответ, кивнув головой.

-- О! Почти тезка! - обрадовался селянин.

-- Мммм, да.... в некотором роде, - пробормотал Иван Сергеевич.

Серега расположился поудобнее под окном, подперев одну стену плечом и став полубоком, так, чтобы видеть и улицу, и Ивана Сергеевича одновременно. Достал папироску, предложил писателю и когда тот отрицательно помотал головой, закурил сам, стараясь пускать дым наружу. Иван Сергеевич мучительно недоумевал что же тому нужно и когда он уйдет. Серега же, судя по всему, чувствовал себя вполне комфортно и абсолютно в своей тарелке. Ничего не казалось ему странным и неловким.

-- Пишете, в деревне говорят?

-- Пишу вот, да.... Пытаюсь, - намекнул Иван Сергеевич.

Намеки скатывались с добродушного парня как с гуся вода.

-- А я вот тоже всегда хотел писателем стать, -- продолжал тот, пуская колечки. -- Даже пара темок имеется. На злобу дня, так сказать. Могу подкинуть, мне не жалко, пользуйтесь. Только уж в титрах укажите, что, мол, идея такого-то и такого-то Сергея Прохорова из деревни Михеевка.

-- В титрах? -- уточнил Иван Сергеевич. -- Ну конечно. А про что писать будем?

-- Я вот про взаимоотношения церкви с государством хотел написать, -- важно изрек Серега, краем глаза поглядывая какой эффект произвело его признание на писателя.
Иван Сергеевич даже поперхнулся собственной слюной и закашлявшись переспросил, вытаращив глаза:

-- О взаимоотношениях церкви и государства?

-- Да, - небрежно обронил Серега, надуваясь от гордости, что сумел заинтересовать настоящего писателя. -- Я вот что думаю, -- продолжал он, поворачиваясь всем корпусом к окну, видя, что всецело владеет вниманием Ивана Сергевича, -- священникам надо разрешить жениться! И монахиням тоже замуж выходить! -- Он триумфально оглядел онемевшего Ивана Сергеевича.

Наконец тот ошеломленно вымолвил:

-- Так священникам ведь и так можно, того.... этого.... жениться.

-- Да? -- Серега на секунду растерялся:

-- А, ну да, это там у них. А тут у нас... -- Он почесал в затылке, сдвинув кепку на глаза, но тут же взял себя в руки и с новой энергией кинулся в бой за правое дело: -- Ну так монахиням нужно разрешить замуж выходить! Разве можно так притеснять людей?

-- Действительно, безобразие какое, -- еле сдерживая смех старался сохранить серьезное лицо Иван Сергеевич, глядя при этом в стол.

-- Так я это, пойду что ли, - неуверенно, как будто отпрашиваясь сказал Серега, решив, что выполнил свою миссию и может быть свободен - дальше была задача Ивана Сергеевича как облечь это все в слова. Он поправил кепку за козырек, и получив кивок головы от писателя в знак согласия, с облегчением пошагал в сторону центра деревни, приговаривая:

-- Эх, нелегка наша жизнь, писательская.

_На другое утро_

Иван Сергеевич легко выпрыгнул из постели, чувствуя себя абсолютно отдохнувшим, бодрым и полным сил.

На круглом столе посреди комнаты сидела серая кошка и обстоятельно намывалась.

-- Ты как сюда попала? -- спросил кошку Иван Сергеевич.

-- Да через окно залезла, -- ответила кошка, не прекращая умываться.

Иван Сергеевич обернулся на голос. В сенях стояла девушка-почтальон с сумкой наперевес.

-- Вам письмо из города. Заказное. Мне документ какой-нибудь от вас будет нужен.

Иван Сергеевич стал лихорадочно рыться в карманах одежды, сумок, заглядывать под кипы бумаг и газет на столе.

Почтальон с интересом смотрела на его хаотичные перемещения по дому, смачно откусывая яблоко и явно никуда не торопясь.

-- Вы когда-нибудь замечали, как быстро мы обрастаем вещами где бы ни остановились более чем на один день? -- нервничал уже Иван Сергеевич. Он остановился посреди комнаты, беспомощно крутя головой и соображая где бы еще поискать.

-- А вы в брюках посмотрите, -- указала откусанным яблоком почтальонша на висящие на спинке стула штаны.

Он смущенно заулыбался, стыдясь своей суетливости, с удовольствием оглядел невозмутимо продолжавшую умываться на столе кошку и сказал:

-- Только кошки неизменны, поэтому совершенны.

Он достал паспорт, вручил его девушке-почтальону, получил из ее рук письмо, надписанное знакомым почерком. Почтальон еще несколько секунд подождала, в надежде, что он откроет письмо при ней, и может даже почитает ей вслух, не дождалась, вздохнула и развернувшись ушла.

Иван Сергеевич просматривал письмо быстро, по диагонали. Мелкие буквы сливались и наползали друг на друга в истерическом хаосе. “Ты как прекрасная бабочка ворвался в мою жизнь круговоротом ветра, пряных духов и вихря разноцветного кружения цветастых юбок. Страсть кружила нас как в цыганском танце. Мы как два мотылька стремились к огню друг друга. И так же быстро как мотыльки сгорели.... Еще есть шанс.... Начать все сначала.... Залечить обгорелые крылья....” Иван Сергеевич с раздражением скомкал многословное письмо. Она всегда была чересчур драматичной и какой-то ненастоящей. “Я принял правильное решение, разорвав эти отношения и уехав. Мне эта драма ни к чему.”

Легко насвистывая он пошел на двор к умывальнику.

После завтрака он сел работать, но ему снова не удалось этого сделать. В дверь робко постучали, и не дожидаясь ответа в комнату ввалилось несколько человек в жилетах со множеством карманов, камуфляжных куртках и сапогах. В руках у них были удочки. Они нерешительно потоптались у порога, затем один из них, самый пожилой, неловко выступил вперед и оглядываясь на товарищей за одобрением, торжественно произнес, прочистив горло:

-- Мы – делегация. От всей деревни. И от всей души. Приглашаем вас с собой на нашу местную достопримечательность – рыбалку.

Тут все разом загалдели, заулыбались и замахали руками, решив, что контакт с иногородней жизнью установлен.

Иван Сергеевич попытался отвертеться:

-- Да у меня вроде как и спецодежды нет, и удочки нет.

-- Да есть, есть, все у нас есть! -- радостно закричали мужики, поднимая над головами попеременно сапоги, жилетку и удочку. Шансов у Ивана Сергеевича не было.

На реке, заросшей по берегам осокой и камышами, было тихо и пустынно, только на другой ее стороне несколько мальчишек ныряли с берега.

Ивану Сергеевичу выдали удочку, показали ка нанизывать наживку и закидывать.

-- А теперь сиди и жди, - наставлял его тот самый пожилой дядька, которого, как оказалось, звали Прохором. Он сел недалеко от Ивана Сергеевича, чтобы в случае клева помочь ему. Остальные разбрелись кто куда, чтобы не мешать друг другу. Переговаривались тихо и изредка.

-- Вот ты мне скажи, писатель, -- нарушил молчание дед Прохор, -- как тебе тут у нас работается? Хорошо ведь, тишина, покой?

-- Да как вам сказать, -- решил вдруг быть откровенным Иван Сергеевич, -- красиво, конечно, но вот насчет тишины и покоя я бы поспорил.

-- А давай, давай поспорим, -- с удовольствием согласился Прохор.

-- Мне чтобы писать, нужно быть в одиночестве, и чтобы никто не отвлекал, понимаете?

Прохор помолчал, шевеля усами. Иван Сергеевич испугался, что тот обиделся. Но Прохор и не думал обижаться:

-- А вот ты скажи мне, хотел бы ты жить на необитаем острове? - повернул он голову к Ивану Сергеевичу.

-- Не знаю... Хотел бы, наверное, -- ответил Иван Сергеевич, -- хоть бы роман свой наконец закончил.

Дед Прохор хитро прищурился и сказал:

-- А вот и не получится у тебя жить на необитаемом острове, потому что тогда он уже будет не необитаемый – ты ж на нем живешь. Жить на необитаем острове невозможно по определению, -- серьезно закончил он.

Иван Сергеевич рассмеялся, рассуждения деда понравились ему. Несколько минут они сидели молча, глядя на неподвижные поплавки. На траву перед ними приземлился большой коричневый жук с твердыми крыльями.

-- Ишь, красавец какой, -- сказал Прохор, пощекотав жука травинкой. -- Крылья твердые, а внутренность мягкая.

-- Это хитиновый покров, -- сказал Иван Сергеевич.

-- Да, -- согласился дед Прохор, -- а внутри жука из хитинового покрова сидит мягкое существо, которое пытается выбраться, пробиться сквозь этот покров к другим существам. Но лапки слишком мягкие, а покровы слишком твёрдые.

Иван Сергеевич заулыбался, слушая деревенского философа.

-- Не надо ему выбираться, -- ответил он, -- без защиты его раздавят или съедят.

-- Это точно, -- вздохнул дед.
-- А вот ты скажи мне, писатель, -- помолчав, продолжил он разговор, -- а что такое счастье?

Иван Сергеевич поморщился от банального вопроса.

-- А вам зачем? -- ответил он вопросом на вопрос.

-- Да ни за чем, в общем-то. Мне и так хорошо, без счастья. Я просто вот что думаю: вишь вон бревно плывет?

-- Ну, вижу.

-- Так вот я думаю, ты плывёшь, плывёшь по реке лицом вниз. Течение несёт. И только голову иногда поднимаешь, чтоб воздуха вдохнуть. В эти моменты только и счастье.

-- Может и так, -- согласился Иван Сергеевич, а потом добавил: -- А зачем лицом-то вниз плывешь? Ты перевернись.

-- Хе-хе, экий ты.... -- довольно крякнул Прохор, одобрительно оглядев Ивана Сергеевича.

-- А ты про что книгу-то пишешь? -- снова завел разговор дед.

Иван Сергеевич на минуту замешкался, думая как объяснить это простому деревенскому деду.

-- Как вам сказать.... Герой моего романа молодой французский философ середины прошлого столетья, находящийся в глубоком экзистенциальном кризисе, противопоставляющий себя буржуазному обществу и ищущий.... --- Иван Сергеевич прервал свою тираду вдруг почувствовав себя глупо.

Повисло неловкое молчание. Иван Сергеевич злился на себя, на деда Прохора, пристающего с вопросами, на рыбалку и даже на отказывающуюся клевать рыбу.

-- Я думаю, это будет очень хорошая книга. И я ее обязательно почитаю, -- тихо и не глядя на Ивана Сергеевича сказал Прохор. Потом помолчал и добавил: -- А вот ты еще потом про нас напиши, а? Вот про вот это вот все?

Иван Сергеевич неожиданно почувствовал, как его отпускает раздражение, гнев и злость и на смену им приходит малознакомое чувство абсолютной свободы.
-- Напишу. Обязательно напишу, -- улыбнувшись пообещал он, продолжая неотрывно смотреть на поплавок.

A.I., Maple Ridge, Sept.2020