Тысячеглазый. Часть вторая. Глава 3

3

        Узкий и тёмный лифт привёз его на десятый этаж. На лестничной клетке стояли велосипед «Турист» с отломанными педалями и детская коляска без одного колеса. Кафельная плитка на полу местами выскакивала наружу и была щербатой. Неоновый светильник тлел предсмертным накалом. Как будто люди здесь не жили, а только пользовались заброшенным помещением для свалки вышедших из употребления вещей. Довершал всё кислый запах не то испорченных продуктов, не то никогда не высыхающей извёстки.

        Двери лифта закрылись, и Лера увидел на левой створке надпись чёрным фломастером: «Фирка – жидовская давалка».

        Он ещё раз сверился с записной книжкой, подошёл к нужной двери и нажал кнопку звонка. Звонок не работал. Лера негромко постучал и прислушался. В квартире раздались шаги, потом щёлкнул отпираемый замок.

        Перед Каракосовым стояла Мелисса Порфирова. На ней был стародавний ситцевый халат с красно-коричневыми мелкими цветочками, подхваченный белым пояском. Халат был короткий, поэтому в глаза сразу бросались знаменитые Порфирофские ноги, теперь ставшие ещё сочнее и женственней. В остальном это была та же Мелисса, с глазами Нефертити, бархатными ресницами и дремотной чарой в чёрных зрачках.

        Она стояла, опустив руки в карманы, немного приподняв голову и нахмурив брови, точно не узнавая гостя.

        Из квартиры шёл тёплый запах женского жилья. Лера подумал, что подсознательно стремился именно сюда, к знакомой и чем-то ему интересной девушке, к этому уюту и, скорее всего, к этому тёплому запаху.

        - Тысячеглазый! – Мелисса всплеснула руками и прижала ладони к щекам.

        - Вот цветы тебе и бутылка «Кагора» обмыть встречу.

        Девушка взяла из его рук букет астр, вино и сказала:

        - С приездом. Как там в нашей несокрушимой и легендарной? Ничего?

        - Там – ничего. А здесь друзья в квартиру не пускают. Стоят и задают идиотские вопросы на пороге.

        Порфирова состроила обиженное лицо, показала молодому человеку язык, развернулась и ушла в квартиру.

        - Дверь закрывать? – крикнул Каракосов.

        - Ещё бы, - откликнулась Мелисса. – На два замка, верхний и нижний. И обувь снимай. Я только вчера полы драила.               

        Лера скинул кроссовки, поискал тапки, ничего не нашёл, показал язык своему отражению в зеркале и пошёл вслед за Мелиссой.

        Та уже распоряжалась в кухне. На столе стояла принесённая Лерой бутылка вина, цветы в вазе, бокалы, тарелка с нарезанным сыром, колбасой и хлебом. Грелся чайник. Когда Лера вошёл, Мелисса показала ему на табуретку, другую заняла сама.

        - Быстро ты управляешься, - молодой человек кивнул на стол.

        – Год выучки, - девушка цокнула языком. - Как же ты меня нашёл?

        - Заходил к вам домой. Родители дали твой адрес. Кстати, тебе спасибо за подарки. Водка и Набоков прямо в кассу.

        -  Я не знала точно, когда ты приедешь. Подсуетилась заранее. Бери штопор, открывай.

        Пробка вышла с лёгким скрипом, бутылка два раза поклонилась хозяйке и гостю, бокалы окрасились гранатовым цветом «Кагора». Чокнулись, выпили, закусили. Обменялись ничего не значащими фразами о том, что иногда вспоминали школу, но настоящее было столь интересным, что прошлое выскочило из памяти, как порванные бусы, и раскатилось по разным углам. Лера заметил, с каким глухим раздражением Порфирова говорит о прошлом и ещё бледный след от кольца на безымянном пальце.
Появилась и привычка: переспрашивать, глядя при этом не на собеседника, а рассматривая свой ноготь. То есть были у неё другие, скрытые интересы или, может быть, своя тайна, возможно, неприятная и самой Порфировой до конца неясная. Она погружалась то и дело в размышления о ней, на некоторое время выпадая из действительности, а потом возвращалась, удивляясь этим коротким и туманным провалам.

        - Мелисса, ты меня слышишь?

        - Да… Да!

        Он обвёл рукой кухонное пространство:

        - А что всё это значит?

        - Что это?

        - Я имею в виду квартиру.

        - Бывший муж попросил присмотреть в его отсутствие. Он нанялся на рыболовецкий траулер во Владивостоке. Уехал туда на три года. А я живу здесь, плачу за свет, газ, телефон и…

        - Ждёшь его возвращения?

        - Шёл бы ты лесом, Тысячеглазый. Я свободна, счастлива и потому ничего и никого в данное время не желаю. Свет два рубля в месяц, газ рубль сорок, телефон два пятьдесят, а вы катитесь на все четыре стороны!

        Она вдруг заплакала. Слёзы хлынули так сильно, что спустя несколько секунд у неё было мокрым всё лицо, подбородок и даже шея.

        Лера вскочил, подошёл к ней сзади и обнял. Она продолжала плакать, а он прижимал её к себе и молчал, справедливо стараясь просто не наговорить лишнего.
Зачем он к ней пришёл? Тут следовало разобраться. Сначала казалось, что история кончилась вместе с окончанием школы. Точнее, в тот день, когда участковый Дюк вернул Леру домой. Потом они ни разу не виделись и даже не перезванивались. Жили каждый по-своему, не вспоминая друг друга. У неё институт, у него работа на стройке и служба в армии.  Более того, у неё замужество и попытка обретения семейного счастья, а у него…

        - Зачем ты пришёл?

        Ну вот, и ей непонятно, зачем. Ему одиноко и плохо, потому сюда и тянет? Как он решил когда-то два года назад?

        Мелисса уже успокоилась и вновь говорила глуховатым и немного злым голосом. Каракосов отпустил её и присел на подоконник.

        - Хотел увидеть, какой ты стала, - признался он.

        Порфирова закивала и застонала с иронией:

        - Ой-ой-ой! «Ехали на тройке с бубенцами, да теперь проехали давно», - она больше не плакала и в её поведении всё настойчивее давал себя знать характер обычной Порфировой. – Не ври. Ты хотел увидеть своё прошлое. А его здесь нет. Оно осталось там, - она махнула рукой в сторону окна. – Оглянись, посмотри. Разглядел?

       Он бросил короткий взгляд через плечо. Стекло отражало свет кухонной люстры из двух пластиковых рожков в виде кукурузных початков и его собственное лицо. Дальше стояла осенняя тьма.   

        - Ничего не видно.

        - Умница! Ничего и никого. Темнота. Ночь. Вот всё, что осталось от той Мелисулечки-красулечки. Так что моего и твоего школьного детства ты не увидишь. И вообще…

        Она взяла кухонное полотенце и кончиком осторожно промокнула уголки своих дурманящих глаз. Лера сидел неподвижно и начинал предчувствовать, что дальнейший разговор будет очень неприятным: откровенным, насмешливым, бестолковым.

        - Кажется, ты выпал из времени, пока был в своей армии. А оно бежало вперёд и я вместе с ним, - сказав это, Мелисса помолчала и потом повернулась лицом к Каракосову. Он заметил дрожащую голубую жилку у неё на левом виске. Жилка очень шла к её бледному и сердитому лицу с широко распахнутыми и как бы очнувшимися от сна чернющими глазами. – Знаешь, кого я вижу перед собой?

        Каракосов вопросительно задрал подбородок. Мелисса хохотнула:

        - Увязшего в прошлом семнадцатилетнего мальчика. Романтика и, видимо, девственника. В армии с этим делом, - она показала пальцами неприличный жест, - ведь не очень?

        - Очень даже не очень.

        - Ну вот видишь. Что, съел?

        Он усмехнулся:

        - А ты голодная самочка. И всё, что ты лепишь сейчас под видом некоего жизненного опыта, всего лишь зов плоти. Мужа нет, одиночество, а тут халатик на голое тело, подросший мальчик, разговоры о том о сём, откровенности, бутылка вина и ночь на дворе.

        Хозяйка взвилась, как укушенная.

        - Мелкая тварь! – она закричала так звонко, что эхо ударилось в потолок и, кажется, готово было снести на пол кукурузные початки. – Слепой и глухой червяк! Тупица! Хрен с горы! Гадёныш!

        Лера поднял указательный палец и оборвал её крик:

        - Всего лишь Тысячеглазый!

        - Пошёл вон отсюда!

        - А я не хочу. Мне интересно убедиться, насколько я прав.

        - Ты прав? Насчёт чего?

        - Твоего либидо. Это раз. Счёт я продолжу, когда ты заткнёшься. Поняла?

        Мелисса поперхнулась воздухом от негодования. Лера мгновенно перехватил инициативу:

        - Отлично, молчишь. Тогда два. Слушай!

        Он слез с подоконника, медленно подошёл к столу и, облокотившись на него руками и вперившись в девушку сухим взглядом, нависая над ней, словно хищный безжалостный зверь над оцепеневшей от ужаса добычей, ещё медленнее произнёс:
 
        - Больше всего меня интересует, когда мы с тобой окажемся в постели. Как говорил наш старшина Бейбулак Рахматович Зигматуллин: «Дай бабе накричаться – и в койке она тебя съест с потрохами».

        - Кто? Кто это говорил?

        - Старшина Зигматуллин.

        - Ясно. Два года маразма. Бедняга Каракосов. Уходи!

        Лера быстрым движением протянул к ней руки, крепко ухватил её за затылок и впился ей в губы своими, превратившимися в жадные, горячие, плотоядные клещи.
Порфирова проморгала эту атаку. Она дёрнулась всем телом, но вмиг почувствовала, что мертва перед такой железной хваткой. Поэтому что-то промычала, скрестила под столом ноги и руки зажала между голыми коленками. Молодой человек не отпускал девушку.  Он буквально выпивал, всасывал её в себя. А она уже пылала, от её каштановых волос на голове сначала мелкой зыбью, а потом нарастающими волнами стал растекаться ароматный, тонкий и пьянящий запах причёски и женской плоти. Она склоняла вниз тяжелеющий затылок, заламывала горевшую шею, поднимала застывшие в ознобе плечи.   Потом медленно распрямила спину, словно капля за каплей живая вода поднимала к свету от земли ослабевший до гибельного спазма, но пока всё ещё живой стебель цветка.

        Потом закрыла глаза, дрогнула всем телом и со стоном попыталась  языком проскользнуть ему сквозь зубы и облизать его нёбо.

        Он замотал головой, отчего и её голова заметалась из стороны в сторону. Наконец их губы оторвались друг от друга и он смог прохрипеть:

        - Иди сюда! Иди ко мне!

        Каракосов сдёрнул её со стула и подхватил на руки. Мелисса, задыхаясь, опять пыталась поймать его рот своими губами и стонала:

        - Уходи отсюда! Пошёл вон! Отвали!

        Но он уже нёс её в комнату и швырял грубо на двуспальную кровать. А она, упав на спину, извивалась всем телом, отпихивала пятками его ноги, рвала белый поясок на талии и, словно в бессмысленном и счастливом припадке, раздеваясь, тащила через голову халат.
      
        - Лерка!   
      
        - Мелисса!
   
        - Убери свои руки!
 
        Время юркнуло в темноту и там пропало. Иногда что-то сверкало во тьме, словно туда падал осколок светового луча и по-мышиному натыкался на слезу алмазной грани.

        Каракосов не шевелился. Он приятно устал и сейчас казался себе щедрым и огромным. Тело великана, сытое и довольное, головой упиралось в деревянную спинку кровати, коленями в потолок и ступнями в дальнюю стену.   

        Мелисса лежала у него на плече и без остановки говорила. Монолог был похож на мирное звучание далёкого радиоприёмника. Слова вились слепой вереницей, Лера не прислушивался к ним и не вдумывался, если что-то вдруг расслышал. В такие минуты спокойной нежности   реальность больше всего напоминала сон. Женский голос красиво теребил и раскачивал его, как ветер хрустальную рябь на поверхности воды.

         - Ты меня не слушаешь? - она чуть отодвинулась, шелестнув простынёй и одеялом, и приподнялась на локте. Глаза Нефертити впились в его зрачки чёрно- огненными лучами. -  Засыпаешь?

        - С чего ты решила? Слушаю и, между прочим, очень внимательно.

        - Но не переживаешь?

        - Извини.

        - Неинтересно?

        - А тебе самой?

        - Я просто не понимаю, чем я заслужила такую судьбу. Прежде всё шло хорошо. Мама и папа называли меня Лютиком и верили, что все видят меня именно такой. В классе я была царицей. Сам помнишь, что мы с тобой вытворяли. Чуть не разбили свои юные сердца. Кончила школу с серебряной медалью. В Институт управления прошла, сдав вступительные на пятёрки. Комсорг курса, повышенная стипендия, жизнь, как румяный калач. Уже хотела ехать по студенческому обмену в Прагу или Берлин. Были такие путёвки для самых выдающихся.

        Тут она задумалась.

        Лера её отвлёк:

        - Почему не поехала?

        - Потому что дурища оказалась.  На втором курсе влюбилась в одного тридцатилетнего кандибобера. Музыкант, поэт, синие глаза и говорит загадочно.   А главное, издевался надо мной классно. Плюнет – поцелует, к чёрту пошлёт - к сердцу прижмёт. То синяк под глазом, то цветочек в целлофане, то мат трёхэтажный, то стихи до полуночи. Родители его, по-моему, презирали. А я велась от него, как кролик от удава.  Минус-плюс, переменный ток в сотни вольт – и аккумулятор на взрыве. Какие тут Берлин с Прагой, какая учёба! Всё горит, голова и тело. Сам понимаешь, да? Много ли нам, бабам, надо.

        - На самом деле, очень много.

        - Это я и сама потом поняла. Только поздно. Выскочила за него замуж и целый год из моей жизни - тю-тю.

        - Потом вы расстались, он свободен, а ты никак от его зависимости не отвяжешься.

        - Он себя ищет.

        - Вряд ли, Мелисса. Такие придурки имеют всё под боком, ничего не искав. Только срут и жрут, набивают брюхо до состояния рвоты. На стене фотография старика Хема в грубом свитере, на книжной полке томик Вознесенского, на мафоне Высоцкий. Иллюзия поиска смысла, а в реальности живодёрня. Заодно и тебя чуть не перемолол.

        - Да как ты можешь всё это говорить!

        - Это же проще пареной репы. Он уехал, синеглазый и гениальный, на Дальний Восток, ловит рыбу на траулере, пьёт там и матерится по-чёрному, а ты…

        - Да! Проклинаю его и жду!

        Молодой человек обнял девушку за плечо и прижал к своей груди как можно крепче. Ему захотелось говорить о том, о чём он никогда и ни с кем не разговаривал.

        - Мелисса, послушай меня и постарайся понять. В детстве и потом в школе, да и в армии тоже я изводил себя одним и тем же вопросом: что значит мир вокруг меня и в чём его тайна? Мне казалось, то же самое волнует всех людей. Меня кидало
из стороны в сторону страстное желание стать первооткрывателем и рассказать об этой тайне всем подряд. Чтобы люди задохнулись от моего открытия. Но оно мало кого волнует, понимаешь? Не суди по себе о других. И не принимай за мировую тайну то, что есть лишь результат твоей слепоты и неумения размышлять. Между нами тоже могла бы быть тайна. Но её нет, Мелисса. Мы всего лишь не любим друг друга. Но это не тайна, а естественный и скучный ход вещей.

        Девушка молчала. Часы на письменном столе показывали четверть седьмого утра.

        Лера выскользнул из-под одеяла, нашёл на полу свои трусы и оделся. Ему стало спокойней. Он подобрал носки, надел их, натянул джинсы и рубашку.

        -  Линяешь? Куда так рано?

        Мелисса смотрела на него спокойно, чуть прищурившись, словно от яркого света, и играя уголком пододеяльника. Лера опять увидел на её безымянном пальце белый след от обручального кольца. Ему стало вдруг невероятно легко от этой картинки и он просто сказал:

        - Домой.

        - Что с тобой, Каракосов?

        Выдал первое, что пришло на ум:

        - Голова раскалывается.

        Девушка поверила:

        - Сейчас дам цитрамон.

        Она не одеваясь ушла в кухню, вернулась через пару минут со стаканом воды в руке и таблеткой. Он выпил ненужное лекарство, косясь на её тело. Мелисса заметила его взгляд, стояла прямо, одной рукой поправляя причёску, а другую положив на треугольник под животом, прикрывая его, но не весь, а так, чтобы оставался виден верхний краешек манящего бугорка с рыжевато-золотистыми редкими волосками.

        - Как я тебе? Ничего?

        Каракосов кивнул. Поставил пустой стакан на столешницу, сделал шаг к девушке и обнял её осторожно, словно опасался помять. Мелисса внимательно смотрела на него, ничего не говоря и не отстраняясь. Даже подставляя себя послушно. А он чувствовал под пальцами её тёплую, чуть шершавую, но атласно-молодую кожу, волнительную мягкость не очень большой груди, ощущал губами дыхание и как бы возникшее из ниоткуда облачко тумана между своими и её глазами.

        - Я думал, ты другая.

        - Какая?

        - Как раньше. Насмешливая. Вспыльчивая. Кипяток и недотрога.

        - А оказалось?

        Он подумал.

        - Наивная.

        Она наградила его лёгким щелбаном и коленкой мягко ткнула между ног.

        - А ты оголтелый. Не тот, что был в школе. Ну всё, пусти.

        Мелисса быстро подхватила с пола красно-коричневый комок халата, тонкие шёлковые тряпицы нижнего белья и убежала в ванную. Щёлкнул замок на двери, зашипела вода.

        Комнатное окно было уже по утреннему холодно-белым.

        Лера прошёлся по квартире. Обычная московская двухкомнатная малогабаритка. Тот же румынский платяной шкаф и чешская «Хельга», цветной телевизор «Рекорд» Воронежского радиозавода, трюмо с рассыпанной пудрой на истёртом подзеркальнике, узкие книжные полки, развешанные в простенке между дверью и углом комнаты.

        Он задержался, рассматривая книги. Тургенев, Конан-Дойль, какой-то Эдуард Мнацаканов толщиной не меньше Марксового «Капитала», макулатурные «Графиня де Монсоро» и «Королева Марго» Дюма-отца, подшивка «Роман-газеты», «Бухгалтерский учёт», «Рецепты блюд Кавказской кухни», а вот и Хемингуэй, Вознесенский и даже двухтомник Фолкнера. Только неразрезанный.   

        Лера вздохнул. Обыкновенное ничто. Дом как дом и жизнь как жизнь.

        И опять вопрос самому себе: зачем он здесь? Ведь искал он не Мелиссу.
После этой ночи он окончательно понял это. Мелисса – как замена чему-то настоящему, то ли встреченному однажды, но пропущенному, то ли увиденному, но не осознанному, то ли взволновавшему непрошено, на излёте, но не прочувствованному.

        Наверное, возвращение в прошлое наказуемо. Вернее, грозит встречей с пустотой, потому что пространство жизни между «было» и «есть» осталось в зоне неосмысленного равнодушия. Как сегодняшние ночные ласки и крики.

        Чужие ласки, чужая страсть, чужая надежда и чужое будущее.

        Твоё зависит лишь от тебя, Каракосов. Хватит посторонних квартир, велосипедов с отломанными педалями, грязных лифтов, пошлых надписей на стенах.
Грязи больше тогда, когда душа сама не ищет чистоты. Хотя бы это давно следовало понять и перестать тревожить не причастных к твоим переживаниям людей.

        Порфирова завтра же тебя забудет, как и ты её. Вы с нею слишком разные, с разных планет. Повезёт ей, и она дождётся своего суженого с траулера. Повезёт тебе, напишешь нового «Старлея Морфеева».

        Ясно как божий день! И не надо ничего придумывать!

        Он списал номер телефона с таблички на аппарате, одел куртку и ушёл, крикнув: «Пока, Мелисса!» Мелисса была в душе и вряд ли что-нибудь слышала.

        Вечером он всё-таки позвонил девушке. Но она не подняла трубку.
Догадалась, что это он, и не стала разговаривать. Лера слушал пустые гудки и понимал, что Порфирова с ним уже простилась, без огорчения и навсегда.


                *   *   *


Продолжение следует.