Царь и Справедливый

                Сказка

      В  давние  времена  в  стране,  просторов  неоглядных,  жил  царь  и,  как  и должно, были стражники, советники, министры,  армия  и,  пребывающий  в  трудах,  народ.  По размерам страна была столь велика, что пока от одного края до другого дойдешь – состаришься. По богатствам же, что поверх земли, и что под оной имелись, не было той стране равных.
     Так вот… Трудился в этой стране ученый человек и достиг он возраста Иисуса Христа, тех лет, когда наступила пора совершить какое-то значимое деяние, ежели оное, конечно, судьбой предназначено.
      И вот задумал этот трудолюбивый муж осуществить  одно  предприятие. Но, прежде, чем донести, что вознамерился совершить этот подданный надобно непременно произвести анамнез его жизни.
      Сколько себя помнил жил он без отца и не то, чтобы страдания, но нужду и всяческие оскорбления претерпевал. И все тяготы его жизни происходили от бедности.
      Такой уж характер послал ему Господь, что не согнулся этот ученый муж от нужды и унижений, не стал ради прибыли на путь непотребной греховной жизни. Все годы он упорно учился, трудился всегда помятуя о том, что предназначение его состоит проклятую бедность преодолеть, стать в строй людей достойных и обеспеченных.
     Прежняя  нужда  породила  в  нем расчетливость и  бережливость. И так судьба распорядилась, что стал он меркантильным и ничего тут уж  не поделаешь. Все разнится в этом мире. Что звери, что птицы, что растения. Одна птица под облаками парит, другая от земли оторваться не может. Один зверь размеров неимоверных, другую тварь и в окуляр не разглядишь. Один плод сладок, другой в рот не возьмешь. И среди людей различия внутренние  и внешние столь велики, что несть им числа. Есть люди больших размеров, есть малых, умные и глупые, скупые и щедрые, добрые и злые… Каждому свои мысли даны, и каждый для своего дела предназначен. Не могут  все, как один, на высокие идеалы претензии иметь, кто-то и о хлебе насущном думать должен. У сего же ученого мужа: цель и действия его меркантильность определила.
     Сложился в его голове вполне определенный план,  как бедность свою в могилу безвозвратно отправить. Решил он создать рукотворного человека, ничем с виду от обычных людей не отличающегося, чтобы тот его материальную жизнь с лихвой обеспечил.
          Не покладая рук трудился этот подданный три года и три месяца. Недоедал, недосыпал, всякую копеечку на дело откладывал.
     И вот ученость и труды его принесли плоды. Получился, сотканный из органических и неорганических материй  рукотворный человек, совсем от обычных людей не отличающийся.
     Поставь этого невзаправдашнего человека рядом с настоящим… Нет различий. Сколько не приглядывайся, сколько глаза не щурь и не растопыривай, под каким углом зрения не оглядывай – все тщетно: как есть человек в естестве своем.
     Образовался невсамделишный человек мужского пола. Не молодой и не старый. Очень даже статный. Живот тыквой не выпирает, не сутулый и грудь не впалая. Ведет себя степенно. Манеры деликатные. Лицом очень даже хорош. По виду пришелся бы дамам по сердцу. Вздыхательницам, конечно же, было бы невдомек, что орган, на трепетные чувства откликающийся, за деторождение ответственный, напрочь отсутствует. Даже проволочек или пружинок на деликатном месте не было. Мало того, что поддельный человек плотских утех лишен был, так он еще не знал и радости застолий. Не грозил ему грех чревоугодия. Садился он на печь или  обращался тыльной стороной организма к огню и таковым образом наполнял себя жизненной энергией.
     Что же касаемо  знаний и учености, то тут равных ему не было. Голова проволочками, пружинками да разными детальками наполненная, как известно, столько учености вместить может, что сравнимо со всем  багажом знаний человечеством накопленным.
     Что же замыслил мастер? Жизнь научила его, что трудом праведным не построишь палат каменных. А найти своему будущему кормильцу хлебное место надобно было. «Отправлю его на государеву службу», - решил создатель. Вразумлю, научу должным образом службу исполнять,  и пущай мне денежку добывает. Государева служба – дело беспроигрышное и прибыльное. Не зря слуги государевы, как клешнями, в насиженные места вцепляются. Опять же, служить – дело нехитрое; перед начальством усердствуй, свой шесток знай, не лай, где не позволено, да вовремя кукарекай. Вложений в такое предприятие не требуется. Угодливость, да изворотливость – вот и все капиталы. А за прибылью дело не станет.
     Придет зодчий покланяется. «Извольте, ваша светлость, разрешение на возведение избы выдать, чтоб место непременно у реки было. Страсть как на уточек, да лебедушек смотреть люблю». Чего же препятствовать… Выдал разрешение… За ним  мастер деревянных дел поспешает. «Издайте, ваше степенство, указание, чтоб конягу батогом  только с кленовым кнутовищем, а не каким иным, погоняли. Издал указание… А тут уж заводчик кур и петухов пожаловал. «Положите резолюцию, ваше сиятельство, чтоб каждый хозяин приобретение сделал: петуха купил. Чтоб  тот  по  утрам кукарекал, счастьем происходящей жизни радовал». Положил резолюцию…
     Устроителям каждого дела – прибыток. А за «выдал», «издал» да «резолюцию положил» - копеечка  и  немалая. А дальше денежные горизонты невообразимые открываются. Не избу, а город белокаменный извольте разрешить  возвести. Не кнутовище изготовить, а лес издайте указание вырубить. А там уж и совсем благодать: на использование  всех богатств, что поверх земли и что под оной, резолюцию извольте положить. И вот они – потекли реки капиталов в кубышку, что в иноземных землях схоронена.
     В эту самую пору указание царское поступило. Прежние подданные на поприще руководства устроительства довольственной жизни народной в полную негодность пришли. Большой  антагонизм между ними и простым людом образовался. Заворовались, заврались в речах своих слуги народа, да так, что оставить их на прежних местах царю дороже стало бы. Вызывали они у простого люда не только не любовь, но даже озлобление и ненависть.
     Потому издал царь указ: прежних от службы освободить и назначить их на должности подальше от солнечного света, чтобы постоянно они в тени пребывали, чтобы простому люду их видно не было. А  на их места отыскать людей благородных, державе преданных, в делах неблаговидных незамеченных.
     Тут то крещение Справедливого и состоялось. Фамилию – Справедливый ученый муж дал своему будущему кормильцу  исходя из соображений следующих… Скажет царь: «К такому-то сроку прибыток у народа будет в три раза больший…»  Назначенный срок давно уж прошел, а денег у народа, как не было, так и нет. Или скажет царь: «Народу в моем государстве  числом  скоро будет зримо больше, чем сейчас…» Год проходит, другой. А народу наоборот не больше, а поубавилось. Мало того, так бабы совсем приплод приносить перестали. Опять же, объявит царь: «Повинности  справлять будете до того часу, пока солнце к закату клонится не начнет». А выходит опять все наоборот. Солнце уж за край земли закатилось, а сердечные все спины гнут. Народ же от такого оборота дел недоумения не испытывает, а наоборот такие царские маневры довольственно одобряет и царя славит..
     Раз такой принцип «наоборот» на пользу делу идет, то почему бы и мне  такой способ не применить, - рассудил мастер. Станет мой рукодельный человек душой кривить, в заблуждение народ вводить, черное белым называть, а фамилия ему будет не Лжецов или Обманщиков, а наоборот – Справедливый. Жизнь показывает, что от такого фокуса точно польза бывает.
     И вот предстал Справедливый перед важной комиссией испытание держать по отбору лиц на государеву службу.  Понятное дело, что равных ему в таком состязании не нашлось. Все, что не скажет, все по существу дела. В корень проблемы зрит, что ни слово, то в самое яблочко. На всякий вопрос единственно верный ответ найдет. Всякое противоречие наилучшим образом разрешит. Одежды, под которыми суть предмета укрывается, сорвет, да предмет этот во всей  его нагости  и выставит. И ладно бы только знаний у Справедливого до небес было. Создатель научил его еще и тому, что говорил Справедливый  только то, что от него хотели слышать, обещал только  то, что от него ждали. Умел дело представить так, что он для всякого предстоящего предприятия человек самый, что ни на есть, необходимейший. Слабости души человеческой у него напрочь отсутствовали. Всякого рода сантименты, будь то угрызения совести, стыд, сомнения в его, из неорганических материалов голову сработанную, заложены не были. И потому обладал он убежденностью непреклонной, твердостью характера необыкновенной, волей несгибаемой. Так, по крайней мере, со стороны виделось. Но дело состояло в том, что не было в его голове деталек  за эти самые человеческие слабости ответственных. Включится механизм за убежденность – вот она и убежденность. Переключаться пружинки, да шестеренки  – тут как  тут и твердость и воля несгибаемые.
     Опять же, мастер очень даже понимал, когда человеческие слабости в голову Справедливому не вставил. Государственная служба она ведь не каждому по плечу. Посади на руководящее место честного да совестливого – вмиг он обмишурится. Вместо того, чтобы дела делать будет только стыдиться да совеститься. Грош цена в базарный день такому деятелю.
     Видят члены этой самой комиссии: наш человек. Цены ему нет. По твердости – алмаз. По соображению – ума палата. Грех такого в интересах государственных не использовать. Говорят ему члены важной комиссии: будешь везде, где потребность возникнет, наши интересы выражать, да дела продвигать. А коль на деле себя покажешь, должность тебе дадим по заслугам полагающуюся.
     А Справедливому только этого и надо. Для этого он и создан был. Как рыба в воде почувствовал он себя на таком поприще.
     И начал он свою деятельность… Предстанет перед теми, кто всеми богатствами страны владеет и говорит:
     «… Кто, если не вы светлые горизонты народу открыли. Опора вы царя и отечества. С утра до ночи о народе думаете, душами терзаетесь. Не поднимая головы  трудитесь, богатства страны преумножаете. Все только на вас и держится. Придет время,  и труды ваши безмерные оценит народ. Всем, нажитым непосильным трудом, законно владеете. Благодаря своему уму да труду всего  добились. А что до меня, так я  светлые принципы собственности трогать не позволю. Всякие  укоры к вам - так это завистники, да бездельники из подворотни тявкают. Святое ваше поприще. Дайте мне волю, так я, как никто другой, благоприятствовать вашим трудам  стану…»
     Не пройдет и часу, как Справедливый уже перед трудовым народом такую речь держит:
     «… Все они, кто царя окружает, кто в белых палатах сидит, банда воров и жуликов. На вашей бедности жируют. Клопами к ваши натруженным телам присосались. Плодами вашей земли богатеют. Дворцы за морями возвели, да кубышки с награбленным схоронили. У вас ветер в карманах гуляет, а они, как сыр в масле катаются. У собак в приюте достаток больше. Нет правды для них. Дайте мне волю – я их всех в острог. В прах и пепел  обращу все награбленное. Над вами глумиться не позволю…»
     Где Справедливый слова не скажет, где ногой не ступит, везде ко двору. Как по маслу дела у него пошли. Усталости не испытывает, сомнений не ведает. На каком месте не окажется сложнейшие задачи, как семечки щелкает. Всем угодит, всем пообещает, всех обнадежит. На каждом новом месте поначалу ошибки не совершает, иначе фатальный оборот дело принять может. Авторитет заработал, славу приобрел. И уже до таких высот дорос, что стал претензии иметь на самое высокое место в белых палатах, где достойнейшие люди государства за народ думали, как жить ему решали.
     И вот предстал Справедливый перед этими достойнейшими речь держать.
     Что же за подвижники такие слушать его изготовились?
     Каждый, сидевший в белых палатах, заслужил место делом необычайно значимым, а иные даже совершили подвиги.
     Среди прочих сидела там личность лет преклонных, смолоду пролетевшая над землей  в чугуниевой ступе. Совершив такой подвиг, заслужила она право всех учить,  и за всех все решать до скончания веку.
     Поруч с ней сидела дама,  заслуги которой были иного  свойства. Она сподобилась  стоя на одной ноге, поднимать другую ногу и производить ею движения во все стороны света точно флюгер. Причем делала это с легкостью необыкновенной.
    Заседал в палатах и летописец, который в свободное от писательских трудов время сочинял ядовитые статьи про царя и его приближенных. В его сочинениях было столько яду, что прочитавшие о себе, от непереносимости горькой правды падали навзничь и бились в конвульсиях. Царь такие писания очень даже одобрял. Держал он высокие принципы: всех, кто ему глаза на правду открывал,  он поощрял, а все, кто перед ним угодничали в опалу попадали.
      Пребывал в палатах и редкий филантроп и праведник. Обрел он всенародную любовь после того, как стал истово молиться, жить впроголодь и делится награбленным с бедностью оскорбленными. Ходил он по улицам и все об одном думал: как порадеть бедному человечку. Подойдет к бедолаге и скажет: «Думаешь богатый бедному не брат? Ошибаешься, любезнейший. Каюсь. Неправедными способами капиталы нажил. У меня денег куры не клюют, а у тебя в доме, поди, шаром покати. Вот тебе моя доля… Облегчи мне душу. Не гнушайся, бери, да Бога благодари…» За эти дела богоугодные народ покаянную душу полюбил и в высокие палаты направил.
     Но особое уважение заслужил бывший чиновник. В своем департаменте он всем, по рангу ниже него стоящим, жалование в разы понизил, да так приструнил подчиненных, что они о собственной пользе от службы напрочь забыли, а только о благе народа и думали. А некоторые  даже признали службу в департаментах делом неблагородным и к сохе стали.
     Был еще деятель в речах которому не было равных. Его удивительная способность состояла в том, что не успеешь глазом моргнуть, как он дюжину хвалебных слов в пользу государя мог высказать. Причем, что объяснению не подавалось,  доведись  заговорить ему по другому поводу, так он и двух слов связать не мог.
     Перечислять всех достойных было бы делом неблагодарным, но, так или иначе, все были заслуженные, за народ душой болеющие. Бери, портрет любого, в оклад  помещай и вместо иконы пользуй, молись, да благодарствуй.
         Перед тем, как описывать дальнейшие события нужно отметить следующее обстоятельство. В белых палатах, где Справедливый речь держать изволил,  имела место аура особая. Под высокими потолками струились своебытные флюиды, под воздействием которых организмы достойных людей  претерпевали удивительные изменения. Известно: у простого человека правда попадает в голову и сердце. У достойных же правда прямиком в желудок следовала, да там пищеварительными соками и убивалась. Если и сохранялся мизерный  уголек правды, так он едва-едва теплился в заслуженных сердцах. Потому, внимавшие Справедливому,  правды не усваивали,  и  большой скепсис к оратору  испытывали. Сидели и посмеивались. «…Сами с усами. Мели, Емеля твоя неделя…» Справедливый же, по обыкновению, душой кривить изготовился.  И, казалось бы, дело решенное: разошлись бы по окончании речи все сытыми и довольными  при своих интересах.
     Но тут непреодолимой силы обстоятельство вмешалось. Что-то в голове  Справедливого щелкнуло, звякнуло. Вмиг в лице он переменился, и заговорил такие речи коих от него  никак не ждали.
     А случилось то, что деталька за лесть, похвальбу, неправду, прочие греховные  извороты души от усердного доселе  применения из строя вышла. А деталька, что за правду отвечала, в полной неприкосновенности сохранилась. Понятное дело, что воля  говорить Справедливого от этих самых деталек и зависела. Как бы то ни было, но в голове Справедливого революционное изменение произошло. Из сеятеля плевел  вмиг он в героя правдоискателя преобразовался. Словно на словесную Голгофу взошел. Всю правду, что народ о достойных думает, в глаза им и высказал.
     Далее  произошло действо порядка фантастического. Отыскал Справедливый тот самый мизерный, едва тлевший, уголек в сердце каждого. И так раздул этот совестливый уголек, что в душах,  внимавших ему,  пожар разгорелся. Вмиг сгорело все органическое, протухшее, да тлетворное, только твердые опоры  и остались. Все, до единого, вдруг прозрели и усовестились. Проснулись в них чувства благородные и стали их жечь изнутри, как каленым железом. Все, словно от сна пробудившись, услышали в себе страстное нетерпение покончить раз и навсегда с неправдой, что жила в их душах, начать жизнь новую и светлую.
     В креслах они нетерпеливо заерзали, порываясь вскочить и устремиться к новой, красивой жизни. Иные, нашлись и такие, что от непереносимых терзаний в тихое помешательство разума пришли. Оказались эти последние в доме для душой поврежденных. И здесь жизнь, которой они жили до этого, увиделась им, как недостойная, а жизнь в сумасшедшем доме, как правильная. Не надо ничего обещать, врать и лицемерить, запасы делать и можно говорить открыто обо всем, что на сердце накипело. Прозревшие бесконечно стенали, ходили по палатам потупив взор, дабы не видеть в глазах товарищей по несчастью отражение своей прежней неправедной жизни. «Как же так?! – восклицали они. – Как же мы так раньше жить могли!? Не на высоте задач стояли. Никаких ценностей не производили, а только глумливые законы рождали!..» Среди образовавшихся мучеников оказались и такие, которые от безысходного отчаяния  совсем голову потеряли, да так без голов и ходили. 
         К тому времени молва о славных деяниях Справедливого до царя докатилась. Рассудил царь: отчего же от умного человека совет не принять. А то что-то дела в моем государстве, как сажа бела сделались.
         И вот царевы слуги за Справедливым пожаловали. «Не извольте рассуждения иметь, - говорят, - а извольте с нами к царю на аудиенцию направиться.»
      Какие уж тут могут быть рассуждения, коль такая честь оказана. В короткий срок предстал Справедливый перед светлыми очами государя.
     - Наслышан я, что ты семь пядей во лбу имеешь, - говорит  царь Справедливому. – Всякому делу лад даешь. Всякий предмет, как бы он не укрывался, обнаружишь и своим именем назовешь.  Какую управу найти и на кого укажешь.  Я так думаю всяк твой совет моему разуму хорош будет… А дело вот в чем заключается, - продолжал царь. – Снаружи государства моего какое-то темное недоразумение образовалось. Одолели нападками враги внешние. Воронами кружат. Зверьми хищными рыскают. Того и гляди зубами вцепятся. Короли иноземные кто фигу в кармане держит, кто камень за пазухой. А некоторые так  и открыто  плюются в мою сторону. Как от паршивого пса шарахаются. Устал я отбиваться от напраслины, что на меня, да на державу возводят. Сколько я ценностей материальных извел, все уговариваю, кормлю, да задабриваю, унижения терплю, а все как в прорву…
     - Знаю, государь  как горю твоему помочь, - отвечает Справедливый. –
Укажу тебе  и корень зла, - и отчего все беды твои и как преодолеть их. Только ты вот все про врагов внешних, а есть ли у тебя враги внутренние?
     Царь в удивлении брови вскинул, лицом полное недоумение выразил.
     - О чем это ты, любезнейший?! Что-то я тебя совсем не разумею. Дня не проходит, чтобы мои советники да министры не доложили: народ счастлив и процветает. Царя славит и жизни радуется. А ты: враги внутренние…  - с укоризной закончил царь.
     Тут царь, чтобы совсем уж малосильным, да обиженным  не выглядеть, решил в глазах Справедливого возвыситься, козырем щегольнуть.
     - Видишь у трона две дубины стоят?- с гордостью показывает он. – Одна так… На всякий случай припасена для внутреннего потребления. Другая, что бок о бок с ней – для врагов внешних. В устройство той, что для врагов внутренних совсем ума не вложено. А вот в ту, что для иноземных супостатов, так у ее создателей ума палата. Как начнешь ею махать, так она в воздухе быстрее твоего крика движется.  Так мелькает, что ни один зоркий глаз узреть ее возможности не имеет.
     Справедливый, понятное дело, гордость царя разделил и говорит:
     - Все беды твои, государь от того, что народ твой нищий. Пригрел ты мздоимцев, казнокрадов, да льстецов и им потворствуешь. Много ли у тебя подданных, что как сыр в масле катаются? Как пальцев на руке. А бедных, у которых ветер в карманах гуляет? Как звезд на небесах. А бедность - она, как решето, всякий прибыток, всякое зачинаемое дело, всякая материя в нем не задерживаются – насквозь прямиком пролетают, пустота неприкаянная только и остается. Будет в твоем государстве народ богатым – все к тебе потянутся, ни звать, ни собирать никого не надо, сами придут и поклонятся. А к паршивому кобелю только блохи липнут. Обижаешься, что короли заморские обидеть норовят, да плюются в твою сторону, так с их стороны такое прискорбное для тебя действо объяснение имеет. Бедняка и на коне собака укусит. А богатого, хоть и дурака, всяк почитает. Вот и думай теперь какой ход делу дать.
     Оторопел царь от такого неожиданного жизненного толчка, слова вымолвить не может. Полный пердимонокль произошел. Наконец пришел в себя и только было в дискуссию со Справедливым намерение имел вступить, как в голове у Справедливого что-то зажужжало. Повалился Справедливый, закатил глаза и затих. Механический инсульт произошел с ним. Так и не успел он дать совет царю: а делать то что.
     Переполох случился. Набежали лекари, советники да министры. Священника позвали. Перешептываются все, сокрушаются. Священник утешить царя вознамерился. Наклонился к уху царскому и шепчет:
     - Не кручинься ты так, друг мой. Эка беда. Бог дал, Бог взял. Мы с тобой не такие лихие времена пережили…
     - Да не о том моя печаль, что лежит, а о том, что скажут, - вздохнул царь. – Опять иноземные короли донимать начнут. Извели!! Отравили!! А там и пеньку и лен покупать перестанут…
     Тут один  толковый советник предложение высказал:
     - Надо его болезного поскорее за кордон отправить. Авось, там и вылечат. А не вылечат, так сами виноваты будут.
     Все такое удачное предложение по преодолению препятствия  одобрили и, спохватившись,  тут же звать стали:
     - Кучера сюда!! Кучера!! Есть среди нас кучер?!..
     Но министр, за кучера ответственный, в огорчение всех ввел.
     - Кучер, - сообщил он, - от старости умер. Так на облучке и околел. На медне схоронили. А нового еще не назначили.
     «Это как же!? Это что же так!! Почему нового не назначили?!..» – возмущения прозвучали.
     - Бумагам на назначение ход дали. Согласования ждем и одобрения, - отвечает министр непонятливым.
     Не известно какой бы оборот дело приняло, если бы все само собой не разрешилось.
     У затихшего Справедливого, вдруг, из ушей дым повалил, изо рта пружинки посыпались. Следом дернулась голова и отвалилась.
     Остолбенели все. Некоторых чуть Кондратий не хватил. Но всеобщему смятению священник конец положил.
     «Не раб божий представился. Бес это! Тьфу ты, нечистая сила!» – воскликнул он и плюнул на Справедливого.
     На этом переполоху и  конец пришел. Сложили останки Справедливого в мешок и на свалку свезли.
     Может починить Справедливого ресурс был? Не было…
     Еще до кончины своего кормильца ученый муж Богу душу отдал. Слабость воли проявил, жизнью пресытился. Бражничать стал, в утехах плотских погряз, чревоугодию предался. От несварения осетрины и умер. А все от того, что невысокие идеалы преследовал, а цели приземленные перед собой ставил.
     А что же царь? Сидит, сидит сердечный, все думает, как дела в государстве поправить. Устанет думать, поднимется с дубиной, что для врагов внешних, на самую высокую башню дворцовую. Покажет орудие  супостатам, чтобы боялись. А далее, на башне возвысившись, примется махать дубиною, да так, что свист до самых дальних морей доносится. Устанет усердствовать, спустится с башни, сядет на трон и опять думает. Но ничего не приходит в царскую голову, как народ богатым сделать. Не может придумать и все тут. А может потому, что и надобности большой для него в  этом нет?!..