Семейная жизнь с размаху

Любовь Отраднева

(в соавторстве с Valery и Naru Osaka)

Семейная жизнь с размаху

Посвящается дражайшим соавторам

От автора
Написано в развитие иллюзорной реальности из фика «Почувствуй на себе». Тошечка Городецкая, конечно, вряд ли планировала, что все обернется так, и автор тоже не ожидал подобных сюрпризов. Что товарищи Санзо, а Хаккай особенно, поведут себя таким образом – за это поклон одному соавтору. И что Санзо/Хейзель, пейринг, который мне изначально совершенно не нравился, но всегда, видать, чем-то притягивал, который всю дорогу хотелось либо обстебывать, либо оставлять на уровне односторонней влюбленности, развернется вот таким образом. Тут, конечно, все тоже не совсем всерьез и даже отчасти театр абсурда. Но поклон второму соавтору за то, что стало возможным как следует расписать их совместные сцены.

1. Санзо удивляет и удивляется
Санзо пропадал пару дней. Не то чтобы без предупреждения, и не назло, и не особо поругавшись с командой. Просто заявил: надо кое-что прояснить и уладить. И вот, видимо…
– Сперва хорошая новость, – заявил монах с порога. – На нас с Хейзелем выманился Нии Джиени. И мне повезло его пристрелить, потому как он был… в некотором неадеквате.
– Это неинтересно, давай сразу плохую, – потребовал Годжо.
Гоку смотрел со страхом, и от этого сказать все было еще труднее.
– Ладно, думайте что хотите… Я теперь, как честный человек, обязан.
– На ком? – уставились на него все трое, а вопрос озвучил Хаккай.
– Ну а с кем я крайних два дня хороводился. Хотел напугать, а только сильнее привязал ненормального. Напугали мы в итоге как раз нашего главного врага.
– Ну хотя бы не незнакомая девица, – хмыкнул Годжо.
– А то тебе бы тоже захотелось? Короче, так, вот вам кредитка, а то совсем некрасиво, а мы разберемся.
– Санзо, мы знаем, как ты умеешь разбираться, – а это снова Хаккай, без тени сомнения в своих словах.
– За учителя, можно сказать, уже отомстил. И не только за своего. И ты ж не хочешь всерьез предложить объединиться?
– Пока не знаю.
– Вы уж больно друг друга не выносите, и вот такое я точно не умею разруливать.
– Санзо! – наконец отмер Гоку. – Ты что, теперь будешь любить Хейзеля больше всех?
– Ну вот так это обозвать мог только ты, мартышка! Все очень сложно, но он без меня не сможет.
– А я, значит, смогу?
– Ну хочешь, с собой позову.
– Не, ты сначала объясни, насколько все сложно. Мы, может, посмотреть захотим, – чертов Годжо!
– Гоку, заткнул бы ты уши, что ли. Или пошел бы погулял, пока я тут исповедуюсь, – было яснее ясного, что никуда мартышка не пойдет, и Санзо только вздохнул. – В общем, он меня очень любит. Так, что это граничит с одержимостью. И чем я с ним хуже – тем он ко мне сильнее льнет. Сейчас я с ним уже нормально, но вряд ли что-то изменится.
– И зачем ты это вообще затеял? – Хаккай все так и пытался спрашивать спокойно.
– Еще раз для тех, кто в джипе. Изначально я отходил за информацией. Но, клянусь, информацию я такими методами не добываю. Просто к ночи мы набрались, он очень сильно приставал, и я… Я пытался его отвадить. Показывая себя с самых отвратительных сторон. Ну и попутно узнал много чего интересного про врагов на Западе, – Санзо сам понимал, что вот это хоть и важно, но совсем сейчас не главное. Его потряхивало, он быстро шагал взад-вперед и почти сразу скинул с плеч верхнюю часть облачения – в жар же бросило.
– Запоздалый совет – отваживают обычно не тем, после чего женятся. Ну, если ты не знал.
– Я, если честно, большую часть ночи просто не помню. Но то, что помню, не простил бы никто. Лично я после гораздо, гораздо меньшего на годы получил отвращение к прикосновениям. Практически к любым. А он, по идее, со своим идиотским возвышенным обожанием, после первого же резкого моего движения должен был шарахнуться напрочь, так я думал.
– Санзо, знаешь, по-моему, не только он не в своем уме.
– Я и не спорю. То, что я был пьяный и очень злой, да и он нетрезвый – меня нисколько не оправдывает и даже наоборот.
– Знаешь что, чертов ты монах, – Годжо подошел поближе и не церемонясь ткнул Санзо пальцем в открытое плечо, – свезло тебе, что ты хоть по улице не шел, сверкая вот этим! Человек, который оставляет такие следы, явно хочет продолжения. Так что Хаккай прав, так не отвадишь. А ты явно не помнишь чего-то очень интересного! Скорее всего, все твои пугалки закончились на словесных угрозах. Потому как, ну, по нем же видно, что он даже нецелованный… ну, был, когда я его крайний раз видел, и еще он очень много об себе понимает. И боли боится ужас как. Он бы действительно шарахался от тебя и не скрыл бы это никак, если бы ты… да силой… Это кого там еще силой. Или даже по-хорошему!
В другое время Санзо ему бы врезал или выстрелил. Сейчас смог только мрачно ответить:
– Точно не меня.
– Это он тебе сказал? Он сам-то что помнит?
– Говорит – все, но я ему не верю. Ему бы сил не хватило остановить меня и развернуть ситуацию в свою пользу, чтоб, значит, все по доброй воле.
– Так что придется нам разбираться за вас обоих, – от каких-то еще комментариев Хаккай все же удержался. И за это Санзо был ему отдельно признателен:
– Не ожидал. Наверно, должен поблагодарить. На самом деле ведь и правда не знаю, как дальше жить.
– Кто б сомневался.
Таким образом, все-таки команды объединялись. А значит, скоро должно было выплыть и самое ужасное, то, о чем Санзо совершенно не собирался рассказывать.
Забыть бы последние сутки! Или нет, лучше бы вспомнить все до последней минуты, а не только то, что не забудется уже никогда в жизни…

2. Та ночь. Версия Санзо
А было так.
Их трое, комнат две. Хейзель приказал Гату оставаться в одноместной, пока он не позовет. А в другой собирался угощать Санзо вином.
Терпеть этого малолетнего чудотворца так близко монаху было неприятно. Но как еще разузнать о врагах? Сейчас главное было самому не переборщить и не заснуть прямо на столе. Епископу-то много и не требовалось, к тому же вино действовало на него не столько усыпляя, сколько еще больше развязывая язык. И заставляя суетиться, сновать вокруг, опасно сужая круги. Слишком близко. Слишком. Совсем ему, видно, жизнь не дорога – то плечом заденет, то бедром.
– Перестань.
– Но Санзо-хан… такой красивый…
– За погляд – не стреляю. Но отойди.
В ответ только смех – тихий, самодовольный, такой противный, будто котенка под самый нос сунули. Аж чихать охота.
Санзо отхлебнул еще вина. Так неприятное ощущение чуть отступило.
– Скажи мне…
– Санзо-хан, если будете меня отгонять – я вам ничего не-рас-ска-жу! Просто уйду спать!
И в самом деле, отошел, демонстративно повернувшись спиной. Санзо еле сдержал смешок – ну точно как девчонка-скромница, только здесь-то, в отличие от девчонок, чего, спрашивается, он, Санзо, не видел?
Хейзель тем временем неторопливо избавился от облачения. Посверкал своей узкой спиной, нацепил длинную голубую рубашку. И уже из-под нее, так же демонстративно не открывая ничего лишнего, снял штаны. И обернулся снова, еще больше похожий на девчонку. Ко всему и вырез этот, аж ключицы открывает!
Санзо невольно подумалось: многие ли приставали к молоденькому священнику, лапали, пытались совратить? И как он реагировал? Хотя, конечно, у него с малолетства был защитник, воскрешенный индеец. А значит, вполне можно было позволить себе и физическую слабость, и капризы, и девчачью эту внешность. Ведь заслонят, ведь кого угодно за него по стенке размажут! Даже сейчас Хейзель в любой момент может позвать своего телохранителя. А вместо того медлит лечь и всем своим видом спрашивает: что, нравлюсь?
Санзо аж глаза закатил. Зажег сигарету.
– Ты мне скажешь. Откуда ты узнал обо мне?
Хейзель томно вздохнул:
– А может, у меня были видения? Может, я видел вас во сне с детских лет, знал, что вы, такой неповторимый, живете на свете – и следовал за своей мечтой?
– В такую хрень я ни за что не поверю! – Санзо сам не заметил, как сделал пару шагов вперед. И что почти уже пускает дым Хейзелю в лицо. – Не играй со мной! Котят не пинают, но взять за шкирку и выкинуть…
– Ох, бросьте! Котята – милые, невинные создания, их выкидывать грешно!
– Они бы мне, может, и нравились, но у меня аллергия. На тебя тоже, кажется.
– Но, значит, вам нравлюсь и я, Санзо-хан?
– Ты уж точно не невинное создание! Ты, блин, глаза свои развратные видел? Ты мне скажешь, – и так и наступал на него, – тот, кто послал тебя за мной – он был твоим первым? Он тебя такому научил?
Хейзель дернулся, губы скривились, словно от накатившей горечи.
– Нет. Никто и никогда меня не учил ничему такому, – в тихом голосе слышалась боль. – Да я бы и не позволил. Никому. Кроме вас.
И ведь Санзо прекрасно знал, чувствовал, что это правда. Но уже такое зло взяло… Может, еще и усилилось.
– А мне это надо?! Ты у меня узнаешь, как себя предлагать! Да тебя от одного взгляда на меня трясти будет!
Сам не помнил, как рванулся к нему, грубо схватил за плечи, бесцеремонно опрокинул на спину – лишь взметнулись, задираясь, полы рубашки.
И вот с этой минуты память отказывала уже напрочь.

3. Укоку удивляется фатально
Санзо проснулся с больной головой, но куда хуже было внутреннее опустошение. Хоть стреляйся. Особенно когда откроешь глаза и увидишь…
Хейзель лежал рядом. Потеки от слез на щеках и в кровь искусанные, но улыбающиеся губы. Безмятежно спящий котенок в похабно задранной чуть не до подбородка рубашке, прикрывающий наготу по-детски подтянутыми к груди коленками.
Хоть укрыть его, что ли, только б лишний раз не дотронуться, не то что подол одергивать. А если разбудишь?
…Поздно. Санзо едва успел накинуть на Хейзеля одеяло – как и встретил его взгляд. Полный, против ожидания, не отвращения, не ненависти, а чего-то иного, чему Санзо и названия-то не мог подобрать. Удовлетворение? Радость? Сбывшаяся мечта? Но это неопознанное что-то обдавало сердце внезапным теплом. И тут же резало еще худшим осознанием вины.
Так нельзя. И нельзя дать ему хоть что-то сказать.
– Не знаю, как ты, но я себе не прощу.
– Не стоит, Санзо-хан, я же ни разу не сказал тебе «нет». Вот если сказал бы, – Хейзель слабо улыбнулся, – то в моей стране тебя бы затаскали по судам.
– В моей сразу убивают. И это никогда не поздно, – Санзо наконец привел в порядок собственную одежду и заодно проверил свой арсенал.
– То, что ты сделал, конечно, было больно, – Хейзель сел, обернувшись одеялом, и заметно поморщился. – Но больнее было, когда ты подумал, что у меня уже кто-то был.
– Да ты… Ты сумасшедший! – и как это создание даже в таком состоянии умудряется повергать его в шок? – Ты же должен ненавидеть меня, бежать со всех ног… И перед этим если не убить, то проклясть уж точно! А ты сидишь тут и смотришь на меня, как невеста после первой брачной ночи!
– Тогда уже жена, Санзо-хан, и редко ведь у кого в первую брачную ночь сплошные восторги, поди, и тебе в таком исповедовались, – и тут же этот психованный экзорцист сбился с насмешливого тона. Взял двумя пальцами свой волшебный медальон, висевший, как всегда, на шее: – Генджо Санзо Хоши, я клянусь тебе вот на этом, – и поцеловал бесценный артефакт, – я клянусь, что сам хотел тебе принадлежать и все для этого делал. И готов это повторить при любых свидетелях. И также клянусь в другом: я все еще этого хочу.
– Но так же не бывает! Я на тебя набросился, я…
– О, ты что же, забыл, как я остановил тебя в жестоком твоем порыве? Ну, вернее, притормозил.
– Да ладно, брешешь! Вот такого точно быть не могло.
– Ты правда не помнишь?!
– Последнее, что помню, – как швырнул тебя на кровать.
– И ты думаешь – если бы все пошло так ужасно, две закрытые двери остановили бы Гата? А я его даже не звал. Он и не знает, что ты пытался меня обидеть. Я сам справился.
– Да в тебе же силы как в котенке!
– Вот зря ты так, очень опасно недооценивать людей! Жаль, я сейчас не в той форме, чтобы повторить, доказать тебе делом. Но это было, Санзо-хан. Я уложил тебя рядом – и сам уже просил тебя. Чтобы ты взял меня, сделал своим.
– Вот зачем ты мне сейчас врешь? Что ты пытаешься доказать? Чувства свои безумные? Ты слишком мало меня знаешь, и я бы не хотел обвинять тебя в притворстве, даже если ты и связан с нашими врагами…
И вот тут их прервали. К ним заявился тот, к кому вели все нити. Ворон. Черный Санзо, сумасшедший ученый.
– Мальчики, вы такие милые, но вам стоило бы задуматься о последствиях! Я такого за всю жизнь еще не встречал, надо тебя на опыты, голубоглазый ангел с Запада! Не только тело делишь с екаем, но и… на пару вы создали для этого екая новое тело!
Монах не вникал, не до того было, уже выцеливал своего врага, врага их обоих, а на словах про опыты не думая задвинул Хейзеля к себе за спину.
Укоку только хмыкнул:
– Тебя тоже прихвачу, Корью, погляжу, что плоды этой ночи возьмут от тебя. Может, пойму наконец, что в тебе такого, что разглядел Комье…
Договорить имя учителя Санзо этой гниде не дал. Просто разнес ему голову. Когда еще выпадет такой шанс! Когда еще будет так, что гадина будет так заинтересованно разглядывать их обоих и забудет и пули отклонять, и колдовать свои ужасы!
Потом Санзо бросил Хейзелю:
– Сиди тут, я за Гатом, пусть уберет этого… и организует нам хоть поесть. Скажу, что ты приказал, прокатит же? А там уж поговорим.

4. Санзо пытается осмыслить и поступить правильно
– Я сейчас все расскажу, Санзо-хан, – есть Хейзель не мог, только жадно пил воду, – и я не говорил ему, где мы, он всегда это сам знал как-то, и у меня и в мыслях не было задерживать тебя до его прихода, он всегда является сам и неожиданно. И мои чувства к тебе не имеют никакого отношения к его планам.
– Погоди с чувствами, давай пока про то, откуда ты его знаешь и чего он хотел.
– Знаю с детства, он приезжал к нам, общался с моим наставником, а меня учил ненавидеть всех екаев… Ох, ты не мог бы не дымить в мою сторону? – Хейзель вдруг резко побледнел и зажал рот рукой.
– Ладно. Так лучше? И что, ты должен был ему отчитываться? Должен был вбивать клинья между мной и командой?
– Прямо он мне такого не говорил. Я сам боюсь твоих спутников, и я правда хотел, чтобы мы с тобой объединились. И не только как охотники на демонов, хотя я сам не ждал, что стану сходить по тебе с ума. А Укоку-хан был страшным человеком, если подумать – то он мог и на моего учителя ту тварь натравить, и много чего еще сделать за моей спиной и моими руками. Спасибо, что спас меня!
– Ну а как иначе? – Санзо, к своему изумлению, почувствовал себя едва ли не смущенным под восторженным взглядом этого мальчишки. – Сам-то ты вряд ли что смог бы против него, ты же… – он вдруг запнулся, сглатывая вертящееся на кончике языка ехидное, но правдивое словцо, и почти с удивлением услышал собственный голос: – Ты же просто беззащитная жертва во всем этом. Причем дважды. От меня и от него. Понять еще надо, что эта мразь тут болтала… про опыты, плоды и все прочее!
– У него теперь не спросишь, Санзо-хан. Когда говорят о плодах, обычно имеют в виду… продолжение рода. Но это ведь не о нас.
– Этого не может быть, да. Не могло бы… Если бы в этом деле не было столько черной магии и запретной науки. А ты же у нас борец с темными силами, так? Слушай, – вдруг Санзо осенило. – А может, на тебе самом попробовать Очищение от зла?
– Я даже и не знаю… Ты пойми правильно – если такое и вправду случилось, то это не черная магия. Это действительно чудо. Продолжение нас обоих. Не говоря о том, что я, как священник, не могу позволить погубить живую душу.
– И это мне говорит человек, который хочет поубивать всех екаев, а их душами воскрешает людей. Ты согласен, чтобы темная тварь завелась прямо внутри тебя?
– Нет! То есть, я… Я вовсе не думаю, что она темная, с ней я чувствую себя таким счастливым…
– Точно спятил. А если верить тому, что сказала эта гадина, так тварь живет в тебе давно, впрочем, верить ему – себя не уважать. Тут только самим разбираться. Так, ложись и слушай меня. Если ляжешь, тебя не швырнет, ты же видел мою сутру в действии. Если ничего такого… так ничего и не будет, она на людей не действует.
– Конечно! – закивал Хейзель, с готовностью вытягиваясь на постели. Почему-то даже просто при виде этого у Санзо пересохло в горле. Но сейчас не до того. Еще мантру читать, а она, собака, длинная, и хорошо, что уже не собьешься, впечаталось в сознание, вот дыхания бы хватило…
…Да все как всегда. Длинная лента сорвалась с плеч – и вернулась к Санзо ни с чем.
– Что, – спросил он, – вообще без изменений?
– Да, все хорошо, только… – Хейзель наморщил нос. – Можно, ты не будешь больше курить? Пожалуйста!
– Совсем – это вряд ли, а при тебе – не буду, обещаю.
Вышел, на ходу чиркнул зажигалкой. Сидел в общей зале, дымил, пытался хоть что-то обдумать. Не получалось.
Изведя сигарету, тяжко вздохнул и вернулся в комнату к Хейзелю с единственным, что мог сейчас сказать:
– Ладно, если уж оно явно существует и так цепляется за жизнь, с этим ничего не поделать. В конце концов, я сам так выжил в младенчестве, да и ты ведь тоже – после того, как потерял родителей.
– Но ты же меня… нас не оставишь?
– Конечно, нет, – а как по-другому? И надо подойти, сесть рядом, и хорошо бы обнять, но так трудно… – Все, что смогу. И не мне тут ставить условия, но просто чтоб ты знал: я не выношу, когда меня трогают. Терплю от Гоку, он ребенок, терплю от Хаккая, он целитель, это все.
Хейзель в ответ лишь кивнул покорно-печально. Санзо сам толком не понял, что заставило его все-таки подойти ближе и вполголоса спросить:
– Послушай, да разве тебя с моих прикосновений, с одной только мысли о них, не трясет, после всего?..
– Но Санзо-хан, – и что-то блеснуло в темно-голубых глазах, и даже улыбка на губах мелькнула, – мы ведь еще не проверяли! Когда ты закрыл меня собой – это же другое… Проверь, коснись меня!
«Что же он творит?!» – обреченно пронеслось в голове, а рука уже сама, как под гипнозом, тянулась дотронуться до фарфорово-гладкой щеки, шелковых волос… Да, вот именно такими сопливыми словами подумалось, и раньше, чем пальцы и правда ощутили чужое тепло и мягкость. Не мог же он, Санзо, уже знать откуда-то, как это будет?
Это не было неприятно. Хотя больше волновала реакция этого ненормального. И правда ведь он не дергался. И даже не притворялся при этом, не пересиливал себя. Дикость.
Но Санзо не убирал руку, продолжая гладить, путаясь пальцами в легких прядях с серебристо-лунным отливом. Раз уж этому сумасшедшему надо – пусть… А что самому трудно – так можно и потерпеть.
И отвлечься, нехорошим, конечно, способом, но это тоже было нужно.
– Послушай. Я тебя обесчестил. С размаху. Никакой радости мне в этом тоже не было. Мотив у меня был самый отвратительный – я надеялся, что ты меня возненавидишь и свалишь нафиг из моей жизни, – и пока рубишь вот так, наотмашь, можно вроде как и не замечать, что уже склонился к нему совсем близко, подсунул одну руку ему под голову и дал ему прижаться. – И я сам себя за это ненавижу. Но что делаешь ты? Конечно, смерть Укоку списывает почти все, но… Ты любой ценой был готов лечь под меня, – а руки пусть и дальше живут своей жизнью, гладят, – перетерпеть боль и унижение, и ради чего? Зацепиться? Остаться рядом? Прости, почти невозможно тебя не подозревать, ты же проповедник, мастер зубы заговаривать, – и чуть ли не за ухом этого проповедника чесал, как котенка пресловутого, – ты же говоришь о любви, мать ее, как герои бульварных романов, которые в газетах печатают с продолжением!..
Санзо остановился на миг, перевести дух, и Хейзель наконец вклинился, хоть и у самого дыхание сбивалось:
– О, а ты такое читаешь? – и это вместо того, чтобы возмущаться!
– А я газеты всегда читаю сплошь, как еще вечера коротать! – кажется, прямо сейчас налицо был другой способ, но блин! – Так вот люди в жизни так не разговаривают, это просто не может быть искренне и всерьез!
– Почему же? – глянули снизу вверх удивленные глазищи. – Конечно, я понимаю, в этой жизни с избытком мрака и грязи, а нежности и ласки так мало… Но все же, поверь, если ты чего-то не видел – это не значит, что этого не существует в принципе. А мои слова… – он улыбнулся. – Вспомни, все, что я говорю тебе, я сперва перевожу мысленно с родного языка.
– Вы что ж там, за океаном, все такие?
– Люди везде одинаковы, Санзо-хан, – и опять этот совершенно невыносимый проповеднический тон, при таком-то взгляде с его же, Санзо, плеча, считай, с запрокинутой головой. – Но я как минимум в чем-то уникален.
– Конечно, уникален! Тем, что не можешь заткнуться вовремя! – Санзо прошептал это тихо, но в самые губы разошедшегося проповедника. – Может, попробуешь все-таки?
Впрочем, даже этого он ему не позволил – губы сами накрыли губы, язык властно ворвался в болтливый, но такой нежный рот…
…И нет, в голову не ударило. Это тоже не было неприятно, было странно. Было как будто чуть знакомо, и немножко хотелось распробовать, но… Почему люди так с этим носятся? И ладно бы просто люди, что с них взять, но это-то несносное создание почему обвивает его руками, тает и млеет, пытаясь ответить на поцелуй? Неужели правда так нравится? Ну на здоровье, хотя трогать себя первым он, Санзо, и запрещал. Вполне можно пережить, и уж совсем небольшая цена за надругательство!
С немалым усилием он оторвался от покорных губ, с непроходящим изумлением глядя на Хейзеля, судя по глазам – пьяного от счастья в самом прямом смысле.
– Ну что тебе сказать, Хейзель Гросс, – хоть кто-то тут должен быть спокоен, – как бы ни было – мы остаемся вместе, мы сделали сто шагов назад и несколько вперед. А теперь тебе бы только отдыхать. А мне – сходить к своей команде, попрощаться, решить кое-что, – и осторожно стал высвобождаться из объятий. – Ну не расстраивайся, меня не будет от силы полдня, я обязательно вернусь!
Руки Хейзель покорно разжал, но глаза тут же наполнились слезами. Санзо поморщился. Видеть это было точно выше его сил.
– Только давай сразу – сырость не разводить! Уговор?
– Хорошо, это будет честно, – мальчик шмыгнул носом. – За сигареты-то.
– Да. Что тебе из города принести?
– Себя только, Санзо-хан!
– А кроме? Ладно, я Гата спрошу, что ты любишь, ответит же?
…Он-то ответил, но зыркнул так, словно пристрелил бы Санзо с радостью (к подобному тот, впрочем, привык):
– Хозяин любит землянику. Только пятна от сока выводите сами.

5. Та ночь. Версия Хейзеля
Оставшись один, Хейзель завернулся в одеяло и со вкусом проревел несколько часов. Слишком много всего навалилось, событий, противоречивых эмоций, поди это все осмысли, еще и мутило и вообще физическое состояние доставляло. Случилось и правда нечто невероятное, это он знал точно, и они уже на двоих приняли решение, и все-таки вдуматься, представить – а дальше-то что? – было почти нереально и жутко. Проще казалось обдумывать то, что привело к невероятному. Перебирать в памяти все эти мгновения.
…Конечно, когда Санзо-хан так резко его схватил и опрокинул на кровать – стало страшно. И никакими словами сейчас до него не достучаться было. И не вырваться. Впрочем, за руки Санзо его не держал, а значит, можно было пытаться сделать хоть что-то. Хвататься за плечи, обнимать, пытаясь сдержать бешеный напор, – и целовать, целовать… Вложить в это всего себя – и вполне искренне, самозащита тут дело второе. Да, небезнадежное, ведь каждый первый фатально недооценивал его, Хейзеля Гросса, считая слабосильным, бесполезным украшением этого мира. А сила-то в руках была, и верткость тоже. А еще он, в отличие от Санзо-хана, почти сегодня не пил, только губы мочил в вине. Чтобы оставить разум хоть сколько-то ясным и контролировать происходящее. Правда, кажется, на трезвую голову было даже обиднее – отдавать свой первый поцелуй, да и не только его, человеку, который не желает даже толком ответить, а сам Хейзель был слишком неопытен, чтобы распалить, завлечь, втянуть… Но хотя бы ему удалось в меру осторожно завалить Санзо на себя, а потом даже развернуть набок. Все-таки он, Хейзель, не ошибся, наблюдая: чем больше пьет этот местный чудотворец, тем сильнее его тянет на покой и в сон.
Впрочем, прямо сейчас он засыпать явно не собирался – отстранив от себя Хейзеля, смотрел на него, точно на котенка, забравшегося случайно к нему в кровать. С этакой странной смесью неприязни, удивления – и еще чего-то, явно не дававшего Санзо окончательно оттолкнуть, разжать руки.
– Все еще меня домогаешься? – сдавленный, злой шепот. – Будет жестко. Без черемухи. Тебе не понравится.
И почему-то от этих слов, от этого голоса еще сильнее екнуло внутри – не жутко, а сладко.
– Санзо-хан… – выдохнул Хейзель, прижимаясь сильнее, потираясь всем телом, как тот котенок, закидывая ногу на близкое бедро. – Мне уже нравится! И тебе нравится, я же чувствую, вот…
– Давай уже закончим с этим скорее! – если Санзо и хотелось только освобождения, то и это уже немало.
А у Хейзеля слегка дрожали руки, но, кажется, совсем не от страха. Он и заметил-то это только потому, что задрожавшие пальцы отказывались быстро справиться со штанами, которые для Санзо уже были слишком тесны в определенном месте.
Санзо, впрочем, ему не мешал. Только шипел сквозь зубы что-то малоприличное и явно нетерпеливое. Видимо, тело ему уже повиноваться отказывалось, кроме…
Вот теперь скоро будет больно, но хотя бы на его, Хейзеля Гросса, условиях.
Он откинулся на спину, заерзал, задирая подол рубашки – и, не давая Санзо глянуть на открывшееся, снова обхватил того руками, чувствуя горячую тяжесть желанного тела.
– Санзо-хан! – ноги сами обвили бедра. – Все хорошо, я хочу этого, ты тоже… Пожалуйста!
… Пришлось, конечно, терпеть, и на собственное удовольствие рассчитывать было нечего. Но это ведь только начало… всего…
Тем более что и Санзо не оставался безучастным, лихорадочно-горячий, он едва не плавился – на нем, в нем… И это было невероятно, это переполняло до краев. И, кажется, ничего другого уже не было нужно.
Кажется, стоило Хейзелю ощутить, что Санзо получил свое сполна, как даже свет перед глазами померк. И потом Хейзель увидел лицо Санзо-хана, все еще особо прекрасное после пережитого экстаза, в отсветах от его золотых волос… уже не над собой, а рядом на подушке.
Санзо спал, похоже, уснул мгновенно – и, кажется, только это заставило Хейзеля, осмелев, припасть губами к его обнаженному плечу, горячо и почти больно, до отметины. Полюбовавшись выразительно закрасневшим результатом, Хейзель прикрыл глаза, пытаясь уснуть. Пришлось повернуться к Санзо спиной, чтоб не дышать в лицо друг другу. Было ужасно жарко, наверно, обоим, поэтому укрывать ни себя, ни Санзо Хейзель не стал. Только к утру, подмерзнув, свернулся клубочком и привалился спиной к спине возлюбленного.
Впрочем, наутро сказка обернулась суровой реальностью. Санзо решительно ничего не помнил, возомнил себя полным чудовищем. И даже в уютно-трогательной позе Хейзеля видел последствия насилия – которому хрупкий Хейзель, по его убеждению, совершенно ничего не мог противопоставить. А если сказать, что насильнику он бы не оставил печать любви на плече – так еще обвинят в коварных умыслах. Мол, невзирая на неприязнь к нему и непростительные действия Санзо-хана, он, Хейзель, решил его привязать, и еще неизвестно, с какой целью. С любой, кроме как принадлежать любимому.
Так что лучше подождать, пользуясь чувством вины – а что еще остается? Вознося в душе благодарность всем высшим силам за случившееся чудо – и верить, что они, связанные всем, что уже меж ними было, еще будут вместе, во всех смыслах этого слова. И однажды настанет та сладкая минута, когда Санзо-хан вспомнит, как же все было на самом деле. И не пожалеет.

6. Хаккай ненамеренно идет к святости
Хейзель еще тихонько всхлипывал, когда всей толпой команда завалилась в гостиницу. Индеец на входе только и бросил – бесстрастно, но осуждение так и сквозило:
– Хозяину плохо. Лежит. И так и не ел почти.
– Давайте я посмотрю, – сразу среагировал целитель, – может, смогу помочь.
Санзо сдавленно выругался. Мало того, что Хаккай ведет себя как святой. Так еще… надо было рассказывать сразу!
Гат только кивнул, пропуская обоих.
– Санзо-хан… – Хейзель с усилием повернулся. Бледный до прозрачности, под глазами глубокие тени. – Тебя слишком долго не было, дай руку…
– Ой, погоди секунду, сейчас, – и присел рядом. А хотелось провалиться сквозь землю.
– Да, Санзо, сядь и не мешай.
– Я и так с другой стороны, – и только ни на кого из них не смотреть!
– Вот и ладно.
И каждый удар сердца приближал неминуемое, и Санзо даже закурить не мог. Обещал же. А по Хаккаю еще и не поймешь, уже догадался он или нет.
Вообще должен был в первую минуту понять. И Хейзель не бледный уже, а вдруг, резко весь красный, хотя это-то для него нормально.
– Даже так… – протянул наконец Хаккай.
– Это, собственно, главная причина, – буркнул Санзо, глядя в стену. – Я не мог при них сказать. Тебе на ухо – еще может быть.
– Понимаю.
А Хейзель выдохнул, тихо, удивленно-радостно:
– Екай-хан, как вы это делаете, сразу легче…
– Это хорошо.
– Теперь хоть легко будет… ждать… – Хейзель блаженно улыбался. Даже по голосу было слышно. Санзо аж за голову схватился.
– Сделаю что смогу, – заверил Хаккай.
– Спасибо и от меня. Держи все-таки кредитку, вам же заселяться, а я тут с ним побуду.
– Я потом еще зайду.
– Ага. А до этого, может, я выйду.
– Санзо-хан, не надо…
– Да ты спать будешь.
– Да все равно…
– Там посмотрим, – тихо, но уверенно вмешался Хаккай в их маленький спор. – Я быстро.
Санзо отчаянно ему моргнул – мол, есть разговор наедине. Хаккай кивнул и вышел.
* * *
Санзо посидел с Хейзелем сколько смог, приласкал как сумел, дал задремать и вышел тоже.
– Я ему предлагал избавиться. Он ни в какую.
– Что ж, его право.
– Наверно. Для него ж не только в религии дело… еще и в нас. Значит, и я привыкну, хотел просто узнать твое мнение.
– Мое-то мнение тут к чему?
– Как эксперта по целительству. Вредно оно, не вредно, опасно ли, как вообще… Знаешь, я проверял сутрой, с его согласия, конечно. Она не действует, и это странно. Этот гад, мой старый враг, говорил, что вроде как Хейзель делит тело с екаем, вроде как оно из-за этого. Но тогда почему не сработало? Хотя знаешь, может, и к лучшему, мне тоже было бы больно, если…
– Я такого не встречал, но, думаю, разберусь.
– А я и не надеялся, что помогать возьмешься. Я ведь правда шел прощаться. Просто нет слов.
– А что мне еще делать?
– Можно было бы много что. Но ты, в отличие от меня, не скотина и даже наоборот.
– Я нехороший человек, но что поделаешь.
– Кто так говорит – те и есть самые хорошие люди. И ты точно не обязан расхлебывать мое сказочное ****ство.
– Возможно, но я уже начал.
– Буду должен. Не знаю что, но буду. Сейчас докурю, а то при нем никак, и отстану.
– Потом разберемся.
– Если живы будем. Если что, заходи без стука, мы там ничего такого.
– Угу. Я скоро.
Теперь Санзо только кивнул, но вложил в это много.
– А, блин, ему еще ягод надо нарвать, но это я сейчас сам. Обещал же.
– Вот и займись.
…Так что когда Хаккай таки заглянул – они там кормили друг друга крупной, явно садовой земляникой, соком закапались, как без этого… Зашел как раз на фразе Санзо:
– Ну а что, я тоже хочу, угостишь?
И кто знал, насколько он в этот момент притворялся. Что ж, пусть это будет его проблемой. Вот, обернулся:
– Ага, заходи.
– Вечера, – у обоих вышло невнятно.
– Все в порядке?
– Благодарю, екай-хан, не жалуюсь.
– Ты как поглядишь его – скажи, будь другом, когда мы сможем ехать дальше.
– Вы оба?
– Ну… да. Или мы все, тебя я понял так.
– Пока на месте нас всех я бы не очень торопился и подождал день-другой.
– Понял, принято.
– А я и вовсе – как Санзо-хан скажет.
– Вот уж Санзо, извините меня, здесь не специалист.
– Так я сперва с тобой советуюсь, потом оглашаю решение. Кстати, мартышке и вам двоим я тоже ягод оставил.
– Спасибо. Если что – зовите.
– Обязательно.
– Ой, погодите, екай-хан… Хаккай-хан! – Хейзель чуть приподнялся и чуть не выронил ягоду. – Я могу попросить вас об освидетельствовании? Как целителя? Нет, не по поводу этого… феномена… это вы уже видели.
– А чем тогда могу помочь?
– Видите ли… Санзо-хан очень плохо помнит нашу ночь. И почему-то убеждён, что взял меня силой. Это было не так. Тому ведь можно найти подтверждение?
– Сейчас, – и опять по лицу-то ничего не прочтешь. – Санзо, встань, пожалуйста, с кровати. Хейзель-сан, смущать я вас не буду, мне даже смотреть необязательно, – и просто просунул руки под одеяло. И, видимо, Хейзелю под подол. Судя по лицу епископа, тому это было не менее приятно, чем ягоды из пальцев Санзо. Хотя Хаккай может, да. – Так… похоже, что и правда насильственных действий не было. Санзо, ты, конечно, все равно неправ.
– Да знаю, что скотина.
– Но хотя бы, Санзо-хан, ты зря мне не поверил, что я смог тебя остановить и уговорить по-хорошему.
– Санзо, и правда зря, у Хейзеля-сана силы больше, чем кажется. Не прямо сейчас, но…
– О, Хаккай-хан, я так вам благодарен! Может, теперь Санзо-хан поверит, что я не держу зла, не притворяюсь и просто хочу быть с ним! К тому же – это, – Хейзель протянул руку к плечу Санзо, на волос не дотронулся, но все поняли, что он об отметине от поцелуя. – Пусть тебе будет легче, жизнь моя.
– Да хрен со мной, честное слово! – Санзо снова закатил глаза, но руку Хейзеля поймал и прижал к плечу, дал погладить след.
– А вот тут ты прав. Главное, чтобы вам, Хейзель-сан, было по максимуму комфортно и хорошо.

7. У Хейзеля ожидаемо скачет настроение
В общем-то, так и получалось. Хейзель теперь валялся в основном в свое удовольствие, а не потому что было погано, и, наверно, скоро можно было трогаться. Но пока еще не сейчас.
Санзо потихоньку начинал беситься, но виду не показывал. Потому что сам же все это и заварил. И вслух ворчал только на то, что ягодные пятна отстирываются куда хуже кровавых. Жаловаться-то все равно некому. Так, только совета спросить хозяйственного, чем выводить-то с белого. Про все остальное – вообще же не вариант.
Оставалось ломать себя и искать в ситуации хорошие стороны. Его команда на высоте несмотря на его художества. А еще, невзирая на них же, его любят. Очень-очень. Даже странно. И незаслуженно, так-то. И тут слишком много желающих его любви и внимания. Ну, ему кажется, что Гоку, Хейзель и новое существо – много. И что с ними всеми делать? Тут вообще ни личного пространства, ничего…
Ладно, хотя бы они наконец-то стартовали. К тому же уже яснее представляя, что их ждет в конце пути.
Сперва, правда, пришлось запретить некоторым садиться на колени, это небезопасно на ходу-то, и неудобно, если нападут. Да и вообще плохая идея. Видимо, только рядом Хейзелю втиснуться, к ребятам на заднее не пойдет.
– Может, вы тогда пересядете оба? – как обычно, Хаккай предложил самое разумное.
– Видимо, так и придется. Меняемся с каппой?
– Да, хотя бы так.
Ну, может, и неплохо, когда тебя обнимают с двух сторон… Дорвались тут некоторые. Главное, если задремлешь, не перепутать, кого поцеловать. Точнее, как. А остальное ладно. Индеец и своим ходом не особо отставал, врагов вроде даже и поубавилось, особенно серьезных, в общем, будни как будни. Ничего особенного. Ну, помогать Хейзелю из машины выбираться, ну, прикрывать широкими рукавами его фигуру от посторонних взглядов. Он же тонкий, как церковная свечка – был еще недавно, его положение стало заметно очень скоро. Санзо было предложил ему переодеться девушкой и помалкивать, но Хейзеля такой вариант не устраивал, мол, пусть думают, что хотят, зато он такой один! И вот как поспоришь. Нельзя.
А вот гостиницы все похожи, и эти комнаты, где сидишь со своим разнесчастным епископом и миловаться пытаешься… только все чаще хочется уйти курить и не вернуться. В основном от отвращения к себе, ну и утомляет, да. А что поделаешь.
Никуда он, конечно, не денется. Ну, так, чтоб надолго. Но дух-то перевести имеет право? Особенно если с Хейзелем Хаккай, а такое бывает часто. Надо же следить за этим долбанным феноменом! А Хаккаю вроде бы и несложно.
Вот так и становятся святыми. Делая добро, и никак иначе.
* * *
В данную минуту Хейзелю очень нужно было выплакаться. Даже без каких-то особых причин, просто накатило такое настроение. Вреда от этого быть не должно было, так что Хаккай просто слушал. А это он, по общему мнению, умел лучше всех на свете.
– Да как ни крути – не любит он меня! Был со мной по злобе и остался из жалости!
– Кто знает.
– Сердце не обманешь, Хаккай-хан. Он любит сигареты и одиночество, это все.
– И еще немножко самого себя, – задумчиво добавил Хаккай. – Но, может, мы его недооцениваем.
– Хотелось бы верить… что он душевнее, чем кажется. Но я этого пока не чувствую, он мыслями где угодно, но не со мной. Хорошо хоть родится кто-то, кто точно полюбит нас обоих.
– Да, это уже немало.
– Это прекрасно и того стоит. Всех этих… не скажу – мучений, и это благодаря вам, но тягот и неудобств. И всего его небрежения.
– Я рад, что хоть как-то могу помочь.
– Я тоже рад, что вы рядом. Всем бы таких друзей.
– Да ладно.
– Я серьезно. И на екаев вы мне глаза открыли, и рассказать вам можно что угодно, хотя это мне должны исповедоваться… Как доктору скажу, что мы же и близки ни разу не были с тех пор, как…
– Понимаю.
– То есть вы тоже считаете, что это вредно? А до смерти хочется иногда.
– Кому-то вредно, кому-то, наоборот, полезно, а в вашем случае, простите, мне и сравнивать не с чем, чтобы точно посоветовать.
– Понимаю. Не в этом дело, Санзо-хан может мне сделать хоть как-то хорошо, а вот ему самому ничего не надо от меня.
– Обидно, должно быть.
– Ужас как. Я потому и говорю, что он меня не любит. Не хочет же.
– Может быть, вы и правы.
– Как будто от этого легче! – и вот тут уж совсем безутешно расплакался.
И вот что тут сделаешь. Разве что обнять и ждать, пока сам успокоится.
– Простите, – наконец выговорил молоденький епископ. – У нас же соглашение, Санзо-хан при мне не курит, а я при нем не плачу.
– Ничего, я все понимаю.
– Спасибо, Хаккай-хан, нам всем с вами сказочно повезло. Кто ж вас-то пожалеет, меня учили утешать, я мало могу, но…
– Не волнуйтесь, не стоит.
А они ведь так еще и обнимались. И если Хейзель не мог ничего сделать в благодарность – то хотя бы прижаться, вернуть хоть немного тепла. Что такого-то. Он поймет. И так хорошо, спокойно, уютно. Да с Санзо-ханом ни минуты так не было! И вот эта мысль Хейзеля напугала, аж вздрогнул.
– Все в порядке?
– Да. Простите. Подумалось просто… а стоит ли он моей любви?
– Это только вам решать. Все наладится, вы только не переживайте.
Хейзель вздохнул. Скоро, по-хорошему, Санзо-хан придет, это их комната и их постель. Сейчас от этой мысли почему-то стало тоскливо. Вот и что с этим делать?
Силы оставляли, очень хотелось лечь. И тепла хотелось не меньше. И Хейзель решился:
– А можно, я лягу, а вы рядом побудете?
– Да, конечно.
И «рядом» он поймет даже более буквально, чем Хейзель мог рассчитывать. Вот и хорошо, наверно. Можно привалиться и закрыть глаза. И знакомо ощутить, как пойдет через тебя тепло и энергия, и совсем почти успокоиться.

8. Хаккай негаданно получает два поцелуя
И вот тут дверь откроется, и сначала Хейзель услышит: «Извиняй, пять одну от одной…» – а сердце и не дрогнет. Если только от того, что он почувствует движение Хаккая встать, сдать пост. И Хейзель сам не осознает, как вцепится…
– Тебе что, совсем хреново? – это Санзо-хан уже рядом. И вот что скажешь? Ответит, как всегда, целитель:
– Мы с этим разбираемся.
– Тогда не мешаю? – и что-то странное в голосе.
– Ты вроде и не мешаешь.
– Санзо-хан, я просто очень хотел на ручки, а тебя все не было и не было…
– Я же извинился. Я тоже, может, много чего хочу!
– Только не меня! И это, в конце концов, унизительно!
– Хотя бы тебе ревновать не к кому, ты!
– А ты что же…
И вот тут Санзо просто слов не нашел. Только зашипел сквозь зубы, резко втягивая в себя воздух.
– Да, Санзо, лучше помолчи.
– Зато я скажу. Я не твоя собственность, Генджо Санзо Хоши. И с меня хватит. И никто здесь не твоя собственность, иди своей дорогой и скоро поймешь, насколько ты одинок и никому не нужен!
– Да сам-то ты кому?! – промолчишь тут, ага.
– Санзо!
– Да, я ни любить не умею, ни хотеть никого не могу, и сам себя не прощу уже, но блин!.. – слова кончились, он вылетел в коридор и еще дверью хлопнул.
Свобода? Да ладно. Не так.
И что вообще с этим делать? Пойти на Запад вдвоем с мартышкой? Напиться до бесчувствия? …Застрелиться?
А, ну их всех, все-таки напиться.
…А Хейзель тем временем уткнулся в плечо Хаккаю. Слезы уже кончились, зато начало трясти.
– Ладно, ладно, все в порядке.
– Наверно, все правильно, да, и давно надо было… И знаете, радует, что больно не мне одному.
– Да, понимаю.
– Это очень нехорошо, тем более для священника, но так приятно…
– Все мы люди.
– Да. Даже екаи.
– Да.
Хейзель вздохнул, помолчал.
– А все-таки он меня при-рев-но-вал!.. За это хочу сказать отдельное спасибо.
– Было бы за что.
– Да есть за что. А вот что делать теперь – я не знаю. И помириться бы, и понимаю, что так неправильно.
– Зачем торопиться, подождите пока, а там прояснится.
– И в любом случае мириться должен он прийти. И постоять на коленях, дня так два, – и глаза туманные, мечтательные…
– Ну, может, он и догадается. А пока вам совершенно точно надо отдохнуть.
– Я вас еще не стесняю? Если нет, то хотел бы просить вас остаться, мне легче будет уснуть.
– Да, конечно.
– Спасибо, – и вскоре и правда уснул.
* * *
Санзо так и не набрался до состояния падения под стол. Наоборот, разобрало на бешеную деятельность. Пробежался по городку, накупил конфет на всех, плюс цветы у какой-то бабки, аж целую охапку. Бабка ему, как «святому человеку», сделала большую скидку и еще с праздником поздравила. О котором Санзо забыл начисто, но даже с пьяных глаз не сбился, читая для бабки молитву.
…Дверь в их комнату была все так же захлопнута. Санзо постарался открыть потише, заглянул. И нет, вот такого точно не ожидал.
Как раз в этот момент Хейзель спросонья искал тепла и объятий. И даже поцелуев. И нашел. Получил от того, кто лежал рядом.
– Ну воистину сказочное ****ство! – Санзо запустил в них букетом и снова, очень быстро, ушел.
Вот теперь точно все.
* * *
– Ох, цветы-то какие… Но вы лучше, Хаккай-хан! – Хейзель еще только осознавал, что произошло. – Простите…
– Ничего страшного.
– Это было прекрасно! Но не в сознании, а значит, пока никак не абсолют. И хватит мне уже вас стеснять, хоть поесть сходите, а я снова усну…
– Отдыхайте.
…Санзо добавил еще, наверно, два стакана, но все так и не вырубало. Да что же это такое!
О, и Хаккай идет. Как будто ничего не сделал. В тихом омуте у этих святых… Конечно, и сам Санзо хорош. Но вот так, как в своем праве… И даже ни одного лепестка в волосах и на одежде, да чтоб вас всех!..
– Понравилось?
– Как видишь.
– А ничего, что не берут чужое? Хотя если он сам просил…
– А ничего, что тебе особо и не нужно было?
– Это, положим, потому что я дурак и скотина. И я вообще-то шел к нему извиняться.
– Возможно, еще не поздно.
– То есть далеко вы не зашли. И это вроде как неважно?
– Может оказаться и неважно.
– Тогда получится, что ты… как же глупо прозвучит… спас наши отношения.
– Может, и получится.
– Знали бы эти все… кругом… кто у нас по правде святой человек… и это, к конфетам я, конечно, приложился, пока пил, но там еще прилично осталось. Тебе и всем.
– Ладно, я учту.
– И еще, это как целителю, ну и как другу тоже – обычно меня служение удовлетворяет по самое некуда, а вот сегодня я бы снова кого-нибудь… с размаху… хотя почему «кого-нибудь»…
– А без размаха, извини меня, ты не пробовал?
– Как раз хочу попробовать. Чтоб это было – как начать заново.
– Попробуй.
– Ладно, это не твои проблемы, но сознаюсь в страшном: тогда – это был и мой первый раз тоже. А еще – один фиг у нас с тобой непрямой выйдет, тогда уж лучше так, – поднялся и легко прикоснулся губами к губам, – на счастье. И вино оставляю, вино хорошее.
– Удачи, что уж.

9. Санзо и Хейзель исповедуют друг друга почти во всем
Уже совсем стемнело, в их комнате горел только ночник, полоска света как раз выхватывала фигуру Хейзеля, лежавшего на спине, с рассыпавшимся букетом на груди и по сторонам от себя. «Как в гробу, – невольно подумал Санзо, – как у них там, на гребанном Западе, принято». От этой мысли стало нехорошо. Хотя дыхание слышно, а поспать в такой позе особо не выйдет, по крайней мере, у этого создания. Значит, либо дразнится, либо красиво страдает. А себя надо держать в руках, не пугать, не делать ничего резко…
И все равно прямой путь – самый лучший. Санзо присел на край кровати и тихо позвал:
– Эй! Спишь? Извинения принимаешь?
– За все? Или только за сегодняшнее? – и не поймешь по шепоту, не ревел ли опять. – И я – не «эй».
– Ладно. Не моя собственность Хейзель Гросс. Я хочу официально извиниться. За все плохое, что сказал тебе или сделал и за что еще не извинялся отдельно. И давай сюда букет, а то он завянет, а ты так с ним выглядишь, будто на собственных похоронах.
– Оценил, значит, – Хейзель сел, пытаясь собрать цветы снова в охапку, получалось не очень, Санзо потянулся ему помочь, руки встретились, и сегодня это было не просто касание, а будто разряд. Даже часть цветов снова рассыпалась. – Ой.
– Ладно, смахни их на пол, утром разберемся.
Отделавшись от букета, они так и продолжили держаться за руки, как маленькие. Сегодня это не раздражало. Сегодня не раздражало ничего из того, что могло бы – и даже все еще могло – навсегда исчезнуть из его, Генджо Санзо, жизни.
– Санзо-хан, я же тоже должен извиниться. За то, что злоупотребил целительскими услугами Хаккая-хана. Поверь, он-то ничем не злоупотреблял, ко мне не приставал, даже тебя не осуждал. И сказал, что все решать только мне.
– Можешь не рассказывать, я его давно знаю. Ну и что ты решил… после того, как посравнивал?
– Прошу заметить, сравнивать я не планировал, я спал и не сразу понял, кто рядом. А он мне ответил исключительно по доброте душевной. С ним уютно, с ним спокойно, этого не отнимешь.
– Тебе сейчас только это и нужно. А тут я, с безобразным скандалом… Знаешь, если ты меня пошлешь – я пойму. Я и так каждый день удивляюсь, почему нет.
– Потому что мне, видимо, не нужно, чтобы было спокойно. Потому что мне стало очень приятно, когда я понял, что ты ревнуешь, Санзо-хан.
– И буквально сразу после этого ты решил со мной поругаться. Хотя тебе простительно. От тебя решения сейчас и требовать нельзя.
– Да, поди тут реши. Когда Хаккай-хан тоже меня не хочет.
– Давай мы за него расписываться не будем. Я тебе за себя скажу: меня столько раз и с такого мелкого возраста пытались нагнуть и поиметь… что вообще от этой стороны жизни как отрезало.
– Ужас какой… – Хейзель сильнее сжал его руки. – Ты должен был раньше рассказать!
– Уж извини, но тогда я тебе не доверял. И был уверен, что ты меня подымешь на смех. Кто ж рассказывает о своих слабостях надоедливым и ехидным священникам?
– Священникам в принципе все рассказывают о слабостях, Санзо-хан.
– Вот когда ты начинаешь разговаривать таким тоном…
– То тебе хочется положить меня лицом в пол?
– Ну не в пол. И не с размаху. Но нагнуть этот мир в твоем лице – да.
– И сейчас тоже?..
– Не смей так улыбаться! Я сейчас на тебя не злюсь, но я выпил и в кураже. А с тобой надо осторожно.
– Да ты со мной всегда осторожно. Исключая прошлое нагибание этого мира. Ты, кстати, многих так?
– Нет. Только тех, кто очень вывел. А если серьезно – тогда был первый и последний раз в моей жизни.
– Боже правый, я должен гордиться. Теперь не только тем, что мы с тобой чудотворцы.
– Чудотворец здесь только ты. А мне гордиться нечем. Опять же – думал, засмеешь.
– Я ж точно не удержусь. Правда же, Санзо Хоши-сама нагибает весь мир в лице случайно подвернувшегося экзорциста, дабы никто не догадался, что Санзо-сама девственник.
– Вот сейчас бы разозлился и повторил. Но надо помнить, что мы взрослые люди…
– Которые собираются второй раз в жизни заняться сексом…
– Ты – не второй, Хейзель, зараза, я с тобой много чего делал всякого!
– И у тебя даже сердце не частило, даже дыхание не сбивалось! Это и есть самое обидное. Правда, теперь-то я знаю причину. А за такое вообще-то кормят конфетами, держат в тепле, заботятся и нежно приучают к рукам.
– Про конфеты спасибо, что напомнил, на твою долю отложено. К рукам… уже приучил, ты ж не можешь, когда тебя не обнимают!
– Чего я не могу, Санзо-хан?
– Да ни спать, ни дышать. Что вообще за намеки?
– Ну что ты, я не замахиваюсь нагибать весь мир в твоем лице! С тобой нельзя так!..
– Знаешь, с тобой же почему-то оказалось можно.
– Это потому что я змиежалый провокатор.
– Все равно, знаешь, это нечестно.
– Я не думаю, что мы с тобой готовы к таким серьезным шагам в отношениях. И я сейчас не подкалываю, я просто вообще так разговариваю. Я не думаю, что в наших обстоятельствах нам стоит заходить дальше «много чего всякого». Зато – вот это действительно честно – моя очередь делать всякое с тобой.
– Ладно, рискни, проверь, насколько я приучен к рукам.
И, кажется, первый раз за все эти месяцы они целовались настолько взаимно-искренне.
…Хейзель оторвался от губ Санзо и медленно облизнулся:
– Хорошее вино, однако! Мне нельзя теперь – ну хоть так попробовал!
Санзо едва слышал – смотрел на него, будто в первый раз, и лишь смутно маячило в голове, что вино-то, пожалуй, коварнее, чем он думал – вон как в голову ударило.
– Да на здоровье, – только и сказалось, – все тебе сегодня на здоровье. Можешь трогать меня, как захочется.
– Ладно! Если будет слишком – остановишь…
Правда, все же осторожничал поначалу, всего лишь перебирал, гладил волосы, но пальцы при этом явно подрагивали от нетерпения. И осторожности их хватило ненадолго – осмелели, прошлись по щекам, сжали плечи…
– Неужели и правда можно? – выдохнул куда-то в шею.
– Я же сказал – все тебе.
Он сказал именно это – и прямо-таки услышал, как екнуло сердце Хейзеля. Просто потому, что тот прильнул уже вплотную – так проще было рисовать пальцами странные узоры на груди. Может, даже то были письмена его языка… Мысль мелькнула и пропала. Санзо закрыл глаза и сам приобнял Хейзеля. Осторожно, чтоб ему не мешать.
Все же было любопытно, хватит ли у него смелости на большее. На то, чтобы снять с Санзо майку, например.
…Самому-то Хейзелю Санзо много раз помогал раздеваться. И даже совсем. Это создание никогда не боялось прижиматься своей нежной кожей к чему ни попадя. В том числе к майке и джинсам Санзо, который принципиально спал не раздеваясь. Что до Хейзеля, что с ним под боком.
Другое дело, конечно, что мыться они всегда ходили вместе. Нельзя же было допустить, чтоб злополучный чудотворец поскользнулся, и голова у него закружиться тоже могла.
Так что опять же – чего Хейзель там не видал. Все шрамы Санзо мог уже пересчитать от и до. Но до сего дня – только глазами.
И все же – сейчас все было иначе. Никогда прежде Хейзелю не приходилось слышать, как суматошно колотится сердце Санзо от прикосновений его пальцев, от дыхания, от самой его близости… Это сводило с ума и толкало на безрассудства, меньшим из которых было стянуть с Санзо мешавшую одежду.
Тем более что препятствовать ему не станут и даже наоборот. Такого Хейзель и во сне не чаял увидеть – чтобы Санзо-хан вот так, с готовностью вскинул руки? И даже страшно заглянуть ему в лицо, увидеть, что там… Впрочем, какое-то время будет и не видно. Да и ощущения кружат голову, затмевают разум – прильнуть к обнажившемуся телу, гладить и, опьянев от вседозволенности, покрывать поцелуями, едва замечая, что сам Санзо уже притянул его вплотную к себе и, запустив руку под воротник, поглаживает спину…
…Он так и раньше порой делал, рассеянно, будто не здесь был, и вообще делал это не для себя. А вот сегодня ласку хотелось вернуть. Чтоб через тебя буквально текло это удивительное ощущение – все на двоих…
– Ляжем? – у Санзо вышло почти неслышно.
Ответа он в общем-то и не ждал, понимая, что Хейзель от нахлынувших ощущений почти лишился дара речи. Но ведь угадать было так легко. Еще легче, чем уложить его, покорного, удобно устраивая на своей груди.
Такая горячая покорность… вот в этом он весь, Хейзель Гросс. Пусть лежит так сколько захочет, пусть привыкает. Дальше вряд ли пока зайдет… а вот шептать скоро начнет снова. Он всегда ведь шепчет, когда не целуется. И всегда шепчет на своем, сплошным потоком.
Санзо, помнится, в один из первых вечеров спросил – хоть и совсем уж не ко времени было параноить:
– Ты кастуешь или просто молишься?
– Ни то ни другое. Шепчу всякое нежное… а у тебя же на меня аллергия, пытаюсь ее облегчить.
Даже тогда это тронуло. А уж сейчас…
– Слушай, а скажи что-нибудь на понятном!..
– Сказать? – он улыбнулся. – А как можно сказать о счастье, Санзо-хан? Я счастлив, все мои молитвы услышаны. Ты здесь, со мной, я могу касаться твоей кожи, смотреть тебе в глаза, могу целовать тебя… И это рай. Ничего, ничего больше не нужно… Я дышу тобой и для тебя, пока ты этого хочешь. Я принадлежу тебе, весь, без остатка, – выдохнул, и уткнулся в шею, только что не мурча.
Санзо слушал – и сердце просто обрывалось в никуда. Нет, в какую-то сказочную бездну. Так до конца и не верилось, что все ему…
– С ума сойти. Просто стряхнуться! Это я тут для тебя должен… да все должен. Так что можешь взять и больше, чем у тебя уже есть. И я тебе потом тоже… ну, как уже бывало.
У Хейзеля заблестели глаза.
– Мне можно? Правда можно?
– Сколько раз мне еще это сказать – все тебе, – и руки сами, в подтверждение слов, принялись избавлять разгоряченного Хейзеля от излишков одежды. Поданным примером тот необычайно вдохновился. Санзо услышал, как затрещала ткань под задрожавшими в нетерпении пальцами. – Не спеши так. Никуда я не денусь.
– Я знаю, я же это уже делал, ты еще вспомнишь, я верю!
– Может быть. Но погоди, иди сюда…
Ох, какая же нежная, гладкая у него кожа. В тот раз не запомнил, не распробовал, потом тоже как-то было не до того, а сейчас руки сами двигаются неспешно, ласкают, дразнят, и какое же это удовольствие!
Санзо так и не понял, когда застонал сам, в какой момент руки Хейзеля осмелели настолько, что пробрались куда ниже тех границ, кроме которых, по его же собственным словам, «ничего не надо».
– Ох… – только и выдохнул, не то в восторге, не то в ужасе.
– Ну а ты что думал? – Санзо бесстыдно уставился на ласкающую его руку. – Я не каменный. Думаешь, тут можно остаться равнодушным? А сам-то, между прочим…
– Я? О! – щеки Хейзеля залились явно не стыдливым румянцем, бедра дернулись, пытаясь толкнуться нетерпеливо в обхватившую ладонь.
– С ума сойти, – у Санзо по спине поползли мурашки от звука собственного голоса, низкого и откровенно развратного, – какие мы нетерпеливые!
– Это ты уже должен был про меня знать… а вот сам…
– Давай уже… делай всякое… со мной…
Слова кончились, Санзо побоялся вскрикнуть в голос, так что повернулся, снова нашел горячие губы – и так, в поцелуе, обоих накрыла разрядка, обоих снесло…
Темнота – всего на долю секунды, и Санзо осознал, что отключился, лишь когда эта тьма развеялась, уступая место улыбающемуся лицу Хейзеля.
– Вот так… Поздравляю, любимый…
И Санзо почувствовал, что тоже улыбается.
– Есть с чем.
– И меня поздравь, я смотрел в твое лицо, когда… Вернее, сразу после, когда ты уже не мог больше меня целовать. Это было бесценно! Прекраснее стократ, чем в тот раз! С этим никакие свои восторги не сравнятся!
– Серьезно? Хотя, наверно, да. Твое лицо я видел не раз и не два, это было красиво, – и потянулся приобнять. – Ты сделал невозможное, мне никогда не было неприятно к тебе прикасаться, а теперь… Теперь ты в моем личном пространстве, там, где никому не было места. Поздравляю.
Хейзель обнял его, все с тем же тихим смехом, уткнулся в грудь.
– Ох, ну, признайся – если бы ты не желал меня, если бы с первой минуты не пожелал меня в сердце своем, то не случилось бы ничего. И той ночи тоже.
– Вот не надо, прошу тебя, это было ужасно и непростительно! Тебе снова пообещать, что отныне все пойдет по-другому?
– Не стоит, оно ведь уже идет! Извини.
Полежали молча, прильнув друг к другу. И потом Санзо сказал в раздумье:
– Знаешь, хотел бы я выучить твой язык.
– Правда? – Хейзель удивился по-настоящему. – А зачем?
– Чтобы лучше понимать тебя. И чтобы я мог, когда понадобится, сказать тебе что-то, что поймешь только ты.
– Еще Гат поймет, но не осудит, это ведь будет что-то нежное? – Хейзель улыбнулся. – Я понимаю, на своем языке тебе трудно…
– Может, и так. Я хотел бы научиться, как ты – даже в самые такие моменты подбирать слова и переводить. Ты ведь никогда не сбиваешься на свой язык случайно. Ты и латынь вворачиваешь, я заметил.
– А я и не думал, что вслушиваешься!
– А мне никогда не было неприятно слушать твой шепот. По-латыни я, правда, знаю только Amen и Amor, тем более у тебя они часто рядом, смешиваются…
– Удивительно, Санзо-хан, ты и вправду неповторим. Ну, а на моем родном начнем просто с песни. Unbreak my heart, say you love me again – да, это сложно перевести, но: сделай моё сердце снова целым, скажи, что любишь меня опять! – он вдруг вздохнул: – Теперь я знаю, что это вполне возможно – сложить из кусочков разбитое сердце. Раньше не верил, но ты – ты это сделал.
– Ох, да я только исправил то, что сам и натворил. Хотя бы это мне удалось, и то один бы не справился. Без друзей… и твоих шагов навстречу.
– А еще удалось вот это, – Хейзель провел его рукой по своему пополневшему стану. – То, что не удавалось никому и никогда!
…Существо, уже много лет жившее внутри Хейзеля Гросса и нежданно-негаданно обретшее новое тело – пока крохотное, но очаровательное и определенно женское, – существо внутренне усмехнулось. И даже не злобно.
Кажется, вот так поживешь – и даже людей убивать расхочется!

Октябрь 2019 – март 2020