Морской Овод

Любовь Отраднева

(в соавторстве с Naru Osaka и Valery)

Морской Овод

Посвящается дражайшим соавторам
Благодарности за вдохновение уходят
к создателям шестого сезона французского «Скама» –
о двух сестрах, у которых по факту разные отцы

Пролог
Валери слабела с каждой минутой. И очень боялась не успеть, унести тайну с собой в могилу.
– Этьен, я исповедовалась в этом своему отцу духовному… но я обязана сказать и тебе. Я изменила тебе… одна из моих дочерей… не от тебя. От моего тогдашнего исповедника. Его звали… Лоренцо Монтанелли… ее…
Рука Валери бессильно упала. Больше она уже не сказала ни слова.
Может, она и пыталась снять груз со своей души, но вот Этьен, приняв его на себя, понял – не по нему ноша. Как жить с этим дальше, что делать и…Чье имя Валери так и не успела назвать?
Хотя последний вопрос был не таким уж сложным. Старшей дочери шесть лет, и она копия матери – не столько внешностью, правда, сколько духом. Но тогда, шесть-семь лет назад, ее родители просто рук не разнимали, опьяненные друг другом… А вот младшая родилась совсем недавно.
И, можно сказать, каким-то чудом родилась. Потому что с тех пор, как Этьен и Валери разлюбили друг друга, у них и близости-то почти не случалось. Иногда она ловила его взгляд и вздыхала: мол, что сделаешь, я твоя жена, лучше уж так, чем ты будешь грешить на стороне – а это он и правда считал для себя неприемлемым. Но, как правило, у Валери обычные женские недомогания начинались строго тогда, когда заканчивался очередной пост, а все остальное время включалась старая как мир отговорка «голова болит». Обычно сильно не настаивал и он.
Так что мысль о том, что младшая дочурка – не его, сама просилась в голову, но Этьен эту мысль упорно отгонял. Противились и разум, и сердце, покоренное маленькой с того самого мгновения, как впервые взял ее на руки и понял – его дочка, его радость, его свет в окошке…
Он и имя малышке придумал, не глядя в святцы, и как-то сразу дал ей почувствовать, что он ее единственная и главная опора в этом мире. Старшую-то ему жена даже подержать не давала. Будто боялась, что одно его дыхание заразит Мари неверием и вольнодумством…
Конечно, он и сам виноват – не боролся за старшую, а тут еще и лицом она получилась страшненькой. И тут тоже только его вина, что это еще больше мешало ему любить Мари. И внушало подозрения. Нет, конечно, писаными красавцами ни его, ни Валери назвать нельзя было – обыкновенные, однако такой результат Этьена, надо признаться, удивлял. А вот младшая – с ней все совсем иначе, и сейчас уже видно, а с годами наверняка будет еще виднее.
Монтанелли бы этого прижать покрепче да призвать к ответу, но увы – еще год назад отправился аж в Китай, точнее, как они себя называют, в Тогенке, нести свет истины… Как чувствовал, видно. Это было единственное, что Этьену удалось выяснить в церкви. Там сразу почуяли в нем чужого, человека не своего Бога, хоть и держался вежливо. И прекратили любые расспросы ссылками на тайну исповеди. Мол, что сама супруга тебе открыла, то тебе и надобно знать, а с остальным разбирайся сам. Мол, никому Бог не дает креста не по силам.
Правда, верилось в это с трудом. Особенно при виде того, что Мари, даром что от горшка два вершка, его прямо-таки ненавидит. Как и сестренку. В открытую заявляя, что они оба убили маму, и дом довели до полного безобразия, но уж она-то это исправит, сделав его обителью порядка и духа Божьего… От таких речей все чаще шевелилось в душе Этьена нехорошее словечко, которое, впрочем, шепотом уже повторяли многие в округе – подменыш, чужая кровь…
И так постепенно он поверил. В то, что подменыши бывают не только от троллей и прочих малоприятных сказочных существ. В его доме живет подменыш от церковников. Только напрямую это не докажешь, это только в больших городах да за большие деньги, говорят, начали делать какие-то тесты… Ну его все. Мари не виновата, что в душе у нее глупости и злоба, и в грехах родителей не виновата тоже.
А вот он – виноват. И вины этой не искупить, разве что – пытаться по мере сил быть отцом. А о любимой младшенькой вполне сможет позаботиться бабушка – ей это будет в радость, да и от вредной старшей сестры подальше… Аж даже в другой город. Хоть и почти рядом, хоть и виделись они как могли часто.

Жюли Визон
Обе девочки были, в общем, похожи только и только на мать. Только по-разному. Мари – точно искаженное отражение в кривом зеркале, Жюли, напротив, – точно приукрашенный образ с картины. Но оба образа-отражения – ее, Валери. И удовольствоваться бы этим, не копаться в грязи прошлого, выискивая правду, но… хоть бы в глаза посмотреть тому окаянному священнику, узнать хотя бы, как он выглядит!
Это постепенно стало для Этьена навязчивой идеей. Особенно когда умерла его мать и обе девочки вынуждены были снова поселиться под одной крышей. Это его точило… и однажды в ответ на какой-то ханжеский выпад старшей он не выдержал:
– Да ты нам вообще никто! Тебя мать в подоле из своей часовни приволокла!
– Это как? – опешила Мари и ругаться сразу перестала. – Меня принесли и оставили на пороге?
– Если бы… Ты у нас плод бурной исповеди мамы у некоего священника по фамилии Монтанелли!
Мари чуть не села мимо стула. А в следующий миг возвела очи горе.
– Спасибо тебе, Господи! Если мы говорим об одном и том же человеке, о том, который сейчас возглавляет одну из католических миссий в варварском Тогенкё, если прославленный Лоренцо Монтанелли и правда мой отец – это лучшее, что могло в моей жизни случиться! Я и правда всегда знала, что чужая вам!
Жюли подошла, обняла отца, боясь даже думать, как он жил с таким все эти годы.
А Мари продолжала:
– Теперь есть к чему стремиться! И чего добиваться, чтобы не стыдно было подойти к нему и открыться… А пока, что поделать, придется вам еще немного меня потерпеть. И вам же лучше – домработнице платить не надо!
– Вот прямо я вообще ничего не делаю! – не выдержала Жюли. – Ты же сама меня вечно прогоняешь с кухни! Как я должна дорасти до твоего уровня?
– Сиди дальше на своих безбожных сайтах, это уже дело принципа, сестрица!
– Похоже, у тебя-то тоже на это достаточно времени находится, только не в безбожном ключе! Раз ты сразу сообразила, кто такой этот… кто он там сейчас, епископ?
– Ну еще бы! – хмыкнула Мари. – Само собой, я на него подписана везде где только можно. Да каждое его слово на вес золота! Он чуть ли не последний из тех, кто стоит за основы и не поддается всем этим богомерзким веяниям! Да еще и работает в такой непростой стране!
– Знал, куда запрятаться, – процедил Этьен. – Бегом от греха и ответственности. А если ты, Мари, явишься к нему, кто-нибудь непременно пронюхает, и конец его карьере!
– Да и в каком качестве он тебя оставит рядом? Где женщины и где церковная карьера, а, сестрица?
– Подумаешь! Должность аббатисы, например, никто не отменял! Да и благотворительность – вполне богоугодное дело!
– Ладно-ладно, но мы не миллионеры и замуж за миллионера тебе тоже как-то не по поступкам, нет? Так что в твоем случае благотворительность – это реально тяжкий труд.
– Да уж знаю. На днях поступаю в медицинский колледж и пройду весь практический путь от санитарки.
Этьен невольно взглянул на нее с уважением:
– Что ж, с самого начала – если подумать, только так и нужно. Однако, этому миссионеру сияющему долго придется тебя поджидать, а я…
Не договорил, лишь глаза блеснули – ему-то совсем не хотелось ждать долгие годы, чтобы проучить одну поповскую физиономию.
– Что вы собрались делать, низкий человек? – Мари поднялась со стула, тоже сверкая глазами. – Писать гадости его преосвященству? Или рассказать всем, что…
– Для начала хотя бы на него взглянуть!
– А вы до сих пор не удосужились? Всю жизнь только от вас и слышала – наука, прогресс, а сами даже поисковиком пользоваться не умеете! Ужас какой-то! Хорошо же, узрите монсеньора во всей славе!
Ролик, запечатлевший Монтанелли «во всей славе», нашелся мгновенно, и Мари, казалось, тут же забыла обо всем на свете, жадно впившись в епископа взглядом. Этьен сделал то же самое, вот только его взгляд то и дело скользил с его преосвященства на Мари и обратно, и снова на Мари… Так же, как и взгляд сестрицы. Ищут общие черты, им-то хорошо, а ей самой не видно…
Им тоже особого сходства видно не было. Монтанелли был красив, картинно красив, даже сейчас это поражало, а уж в молодости, наверно, и вовсе погибель сердец была. Светлоглазый, как и обе дочери Валери, но ни в той, ни в другой, как отметил Этьен, не видно черт этого священника. Не его профиль, не его разлет бровей… ничего. Только мать в двух разных изломанных отражениях.
И неужели же когда-то мать вот так же жадно смотрела на этого святошу, разливавшегося о бедах простого народа, готова была, как и люди, собравшиеся вокруг него, целовать полы его одежды?
– Хотя бы он не лицемер, – тихо отметила Жюли. – Во все, что он несет, он искренне верит. В том числе – что интернет плавит людям мозги и что прививки – тоже ужас как вредно. Вот уж даже ты должна соображать, что это чушь, да и Папе Римскому не должно все это нравиться. Он все-таки пытается идти в ногу со временем. А твой Монтанелли откровенный раскольник. С гипнотическим голосом, что очень плохо для людей бедных и безграмотных. И ты можешь его обожать по-прежнему после того, что узнала? Что он не так непогрешим, как эти бедные люди о нем думают?
Мари как будто призадумалась на секунду, но тут же тряхнула головой:
– Но он сам заходит к этим бедным людям в дома, помогает им словом и делом… Да и вообще – безгрешен один только Бог, а из людей каждый может оступиться, а затем искренне покаяться и впредь не грешить!
– Знаешь, я очень сомневаюсь насчет «впредь не». Ты думаешь, красивые прихожанки не валят его и сейчас в сено? Не пропадать же добру!
– Прекрати! А вы… это мне вы не отец, но почему вы ей разрешаете читать романы всех этих безбожников? Ей десять лет! Что из нее вырастет?
– Довольно! – нахмурился Этьен. – По-моему, сведения такого рода лучше получать хоть из романов, но дома и под контролем, чем в подозрительных компаниях и на таких же сайтах!
– Вот. Папа молодец, самый лучший и умный!
– Мой отец лучше, – отрезала Мари и ушла в свою комнату.
…С этого дня она начала учить не только медицину, но и китайский. И не она одна, Этьен наконец тоже занялся этим вплотную. А там и Жюли подтянулась. Они это не обсуждали вслух, но девочка догадывалась, что так или иначе папа никогда не отпустит Мари к Монтанелли одну. И ее, свою любимую маленькую девочку, тоже тут одну не оставит. Значит, надо готовиться.
* * *
Подготовка длилась два года. Мари уже исполнилось восемнадцать, она заканчивала колледж и собиралась поступать в мединститут, когда отец вдруг объявил:
– Похоже, предстоит поездка за границу. Обмен опытом.
– Куда? – кажется, это был единственный случай, когда сестры заговорили единодушно и хором.
Этьен напустил на себя важный вид, пытаясь отмолчаться, но Жюли вдруг осенило.
– В Тогенке, правда? Я с тобой!
– Я тоже! – шагнула вперед Мари.
Этьен вскинул руки:
– Ладно, угадали, в самом деле в Тогенке, но вам со мной ехать ни к чему! Поездка сугубо деловая, и к тому же ненадолго.
…Но больше никогда сестры его не увидели. Через две недели им пришло известие, что Этьен Визон заразился какой-то местной лихорадкой и скончался одним днем.
– Ну уж на могилу-то точно поедем, – сказала бледная, спокойная Мари рыдающей Жюли.
Та, всхлипывая, только кивнула.
Кажется, дорогу до Тогенке они обе даже не запомнили. Сознание только тогда и включилось, когда увидели то самое надгробие с именем на нем – и осознали, что просто не смогут уехать от этой могилы обратно. Благо, в католической миссии к их намерению отнеслись с пониманием.
Медсестры были нужны всегда и везде, даже если они, как Мари, еще не закончили обучение. Практики-то она тоже глотнула. И пусть с человеколюбием и милосердием у нее были откровенные проблемы – зато рука легкая, а еще умение быстро принимать решения. Так что у сестер точно всегда был свой кусок хлеба с маслом и доступ ко всем благам общины.
Конечно, приходилось соблюдать и все здешние правила, скромно, почти по-монашески одеваться и не пропускать ни одной службы… Но Жюли, подавленная смертью отца, даже не задумывалась об этом, просто делала, что говорили. В том числе ходила в школу, читала книги, всякие, это отвлекало, помогало, к тому же в какой-то момент девочка поняла, что вот это ни сестра, ни община не контролируют. Так же как и то, где она бродит в Интернете.
* * *
Потихоньку она обрастала друзьями и оживала. Но с сестрой никогда ничем не делилась. Хотя друзья были не только виртуальными, и даже в самой общине нашлись – оказалось, там есть вполне компанейские личности, если заговорить с ними первой.
Она так однажды замечательно пообщалась с юным священником. Просто очень захотелось к нему подойти, хотя более погруженного в себя человека она в жизни не видела. Стоял у окна, солнце просвечивало золотые волосы, будто окружая его голову сиянием. Слушал в наушниках музыку. Похоже, здорово тяжелую. Интересно.
– Извините… – решилась она к нему обратиться. Тот встретил ее взгляд, явно среагировал, но от наушников освобождаться и не подумал. По губам читает, что ли?
– Да, чем могу помочь?
Глаза у него оказались синие. И на первый взгляд могли показаться пустыми… но, скорее, нет, глубокими. Примечательная личность с легкой улыбкой на губах.
– Просто… не смогла пройти мимо. Вы… слишком не как все.
Последняя фраза вырвалась сама собой, и Жюли мгновенно смутилась:
– Вам, наверное, часто это говорят, простите, что мешаю своими глупостями…
– Ничего страшного, и нисколько не мешаете. К вам кто-то был слишком строг?
– Все. Меня бы никогда тут не было, если бы папа не умер.
Его глаза потемнели чуть больше.
– О, соболезную… Вам, наверное, сейчас нужно выговориться?
– Если бы вы выслушали, отче…
– Давайте неофициально, так что просто Джастин.
– Жюли.
Они пошли рядом, и Жюли даже не удивилась тому, как быстро они оказались в ближней, пустующей сейчас часовне. В самом деле, трудно найти более подходящее место для… исповеди. А как иначе это назвать? Даже при всем том скептическом отношении к религиозным обрядам, которое успел внушить ей папа.
Правда, устроились они так, что вполне друг друга видели. Но слова все равно полились потоком. Об одиночестве, о том, как все вокруг давит и раздражает – строгие здешние правила, невозможность быть собой, и даже епископ Монтанелли…
– А вы его что, уже лично видели? И он вас распекал?
– Только издали, и ни разу не обменялись ни словом.
– Но что-то он вам успел сделать нехорошее.
– Косвенно – убил моего отца. Он соблазнил мою мать, и… моя сестра родилась от него. Мама призналась уже на смертном одре. Отец так хотел хоть в глаза ему посмотреть, за этим и отправился сюда. И здесь умер.
– Боже, милая… Чья бы это ни была тайна – конечно, она умрет вместе со мной, можете не сомневаться. Скажите мне только одно – вы ведь, надеюсь, не мстить его преосвященству приехали?
– Да пошел он… Ой, простите, ругнулась в церкви. Нет, мы поехали увидеть могилу отца, а потом… Сестра осталась, потому что давно хотела быть возле своего настоящего родителя, а я… я еще мелкая, чтобы свалить куда-то одна. Ну и она бы меня не смогла отослать, не к кому же и не в приют же, хоть, может, я ей и как бельмо на глазу. Вот и живу.
– Сколько вам лет, милая?
– Четырнадцать.
– Да, сейчас вам едва ли позволят решать что-то самой, но, может, стоит начать с другого? С самой себя, со своей внутренней свободы?
Девочка поглядела на него очень внимательно. О внутренней свободе этот человек явно знал все и еще немножечко. Он ведь совсем молодой, ну как Мари примерно, а уже поставил себя так… что никто не ругает его за странную музыку.
– Хорошо, я попробую хотя бы брать с вас пример, отец Жюстен.
Если он и удивился тому, как она переиначила его имя, то лишь на миг. Улыбнулся:
– Что ж, буду рад оказаться полезен.
Казалось бы, что особенного в этой встрече? Но Жюли никак не могла забыть о ней, то и дело прокручивала в памяти. Надо же – назвала его на французский лад, и тут же невольно вспомнила любимый мультик детства. Там принц был тоже Жюстен. Правда, смуглый черноволосый красавец. Как ее папа. Только глаза синие, глубокие. Прямо как у этого странного священника. Хоть он и блондин.
А Жюли в детстве так любила воображать себя русалочкой и мечтала встретить там, на берегу, принца, чтобы вместе с ним плавать в море! Только вот встретить не получилось, да и играла она больше с собой и для себя. Бабушка жила на отшибе, считалась ведьмой, и, хотя люди не видели от нее ничего кроме помощи, общее мнение призывало сторониться и ее, и маленькой Жюли.
И вот теперь она пожалела, что не сохранились ее продолжения мультика. Создатели-то его словно издевались, из серии в серию уводя у Марины возможность стать человеком и выйти за любимого. В детстве Жюли как-то не особо обижалась на это – в конце концов, на то и игра, она сама могла придумать еще лучше! А вот теперь… Привычное уже не придумывалось так легко и само. И образ, кажется, замещался, и сценарий. Все-таки чего она только не читала и не смотрела! Закрадывались, конечно, мысли: неужели она не лучше своей матери? И неужели она все-таки мстит?
Хотя какая там месть – девчоночьи грезы! Она же глазки этому священнику не строит, записок не пишет да и вообще не ищет с ним встреч! Ей просто приятно, что он есть. Хотя из миссии он часто уезжает, пропадает где-то, никто даже не может толком сказать где… а еще не светится нигде в Интернете. Ни личных страничек, ни данных на сайте миссии. Но, в конце концов, имеет право. Может быть, настанет время, и он сам решит поделиться с ней тем, что не доверил всемирной сети, и мало ли что может тогда произойти…
Настроенное на определенный лад девичье воображение рисовало всякие картины. Может, когда-нибудь они, позволившие себе быть не такими, как все, играть не по правилам миссии, будут лежать рядом на пляже, у самой кромки воды. Может, так на его сутане и будут лежать… если этот побег к морю будет спонтанным. Ведь однажды она скажет ему, что все эти строгие правила и длинная сутана совершенно не подходят для нормальной жизни – ни на велосипеде погонять, ни пожить-порадоваться для себя… И он поймет, должен понять, он ведь уже выбрал отличаться от остальных.
Но пока, конечно, виделись они нечасто. Хотя в реальной жизни он был, пожалуй, чуть ли не единственным ее другом.
* * *
Жюли привыкла видеть отца Жюстена в одиночестве – и тем более странно оказалось однажды встретить его в компании.
Мальчишка, совсем еще ребенок, пожалуй, моложе нее, похожий на самого Жюстена, но как-то неуловимо – едва ли эти двое были родственниками. Скорее, братьями по вере, если судить по послушнической одежде, которая, надо признать, невероятно шла этому хрупкому, утонченному, прямо-таки какому-то неземному существу. Сам-то Жюстен обладал достаточно простецкой внешностью, нет, красивой, но… и руки крестьянские, не изящные, и золотистый загар, и даже маленькие веснушки, если приглядеться, видны вокруг глаз. А этот мальчишка такой бледный, будто изваян из мрамора, такой изящный, и волосы не соломенные, как у Жюстена, а платиновые, с каким-то даже серебристым отливом. Прямо потерянное дитя аристократов, блин! Прямо просится сразу на витраж и на конфетную коробку. А вот глаза у них похожи – и разрезом, и немного пустоватым, отстраненным взглядом, хотя цвет немножко разный, у мелкого темно-голубые…
– Ну, вы тут знакомьтесь, – рассеянно улыбнулся отец Жюстен, – а мне надо отойти.
– Ты вообще кто? – не удержалась Жюли, оставшись наедине с ровесником. – По-французски понимаешь?
– Нет, а ты по-английски? Я Хейзель Гросс, я воспитанник отца Джастина. А вот ты кто?
– Жюли Визон, живу тут. По-английски понимаю похуже, чем по-китайски, – прозвучало как будто она огрызалась. Сильнее, чем ей бы хотелось.
Впрочем, мальчишка и сам отнесся к ней довольно настороженно, и из-за этого его тонкие, точеные черты исказились, сходство с ангелом пропало, и теперь он напоминал котенка, который шипит из корзинки и топорщится, стараясь казаться больше и страшнее.
– Что, будешь ходить к нему на исповедь? – осведомился этот Хейзель, все так же недобро щурясь. – Ему же, между прочим, дают приход тут, в деревне.
– Да чтоб ты знал, я в церковь вообще хожу только для галочки. А отец Жюстен хотя бы не зануда и мыслит широко. Так что сильно не побеспокою… но с приходом попозже поздравлю.
– Можешь и меня тоже. Я помощник.
– Я так и подумала, – хмыкнула Жюли. – По возрасту ты вроде не настолько ребенок, чтобы тебя усыновлять. А почему я тебя раньше не видела? Да и отец Жюстен ничего про тебя не рассказывал…
– Рассказывать особо нечего, – пожал плечами Хейзель. – Он нашел меня в приюте, когда мне было одиннадцать, пару лет назад. Отдал учиться, а теперь вот привез сюда.
– Тебе повезло. Он тебя, видимо, любит.
– Да ну что там, – но мальчишка надулся от гордости, – он вообще человек доброжелательный… даже когда крошит врагов в капусту… ой. Не мой секрет.
– Ну ладно. Хотя это ж где он врагов находит в наши-то дни, не на Ближнем же Востоке тайно воюет?..
– Хуже. Хотя всякое бывает. Но мне нельзя про это рассказывать. И он больше не будет брать меня с собой.
– Ясно, ты будешь служить, а он мотаться по своим загадочным делам? Ну, раз так, заранее говорю, учись не болтать попусту, а то знаешь, тайна исповеди, все такое…
– Да уж знаю, не маленький, – «держать лицо» ему было трудно, все-таки и правда сглупил. – Я тут тоже пока не совсем постоянно, но теперь с учебы буду приезжать сюда, а не в наш европейский дом.
– Ага, понятно.
Не сказать чтобы мальчишка ей понравился, но вдруг подумалось – поговорить любит, у такого-то наверняка своя личная страничка имеется, а там вполне может проскочить и какая-то информация о Жюстене.
Так что Жюли поинтересовалась:
– А ты есть в Инстаграмме или еще где?
– Я много где есть, можешь искать сразу по настоящему имени. И оставайся, если понравится!
«Неужто себя он любит все же больше, чем Жюстена? Это радует…»
* * *
Странички действительно вскоре нашлись. И везде фотографии со всего мира, странные, хотя и красивые картинки, впечатления-рассуждения – и на все это только одна-две фотки с Жюстеном, который, судя по запечатленному выражению лица, сниматься не особо хотел. Ну да лучше, чем ничего, а еще теперь всегда можно было точно знать, в миссии Жюстен или в отъезде, Хейзель тщательно отмечал все перемещения.
Еще Жюли подметила – парнишка запоем читал современную литературу для подростков и молодежи, смотрел множество таких же сериалов, в том числе и тех, где совершенно явно прослеживались однополые любовные линии. И это его не отпугивало, скорее, даже наоборот… Вот интересно, и как он собирался сочетать все это со служением Богу? А вдруг это у него оттого, что он и на Жюстена потихоньку начинает смотреть не только как на наставника?!
Вот еще не хватало ей таких соперников. Она же не знает, как на все это смотрит сам Жюстен. Надо будет спросить, снисходителен ли он к такому в других… как потихоньку призывают уже и в Ватикане… и, главное, в себе. Хейзель ведь такой миловидный мальчишка, и сразу видно – счастлив находиться возле Жюстена. Этих двоих явно связывает нечто, возможно, не только милосердие или данный обет. И далеко ли им до того, чтобы решить – кроме нас нам больше никто на свете не нужен? Вот подрастет Хейзель и…
И если такое случится – она, Жюли, ведь никак этому не помешает. Начать с того, что у нее и права-то на это нет. Она не прямо уж друг отца Жюстена и даже, по сути, не его прихожанка. Она к тому же не может точно себе ответить, влюблена ли в него хоть сколько-то серьезно или ей просто прикольно представлять себе, как бы он ради нее все бросил, поменял всю свою жизнь… Знает ли она его? Будет ли он что-то для нее значить после того, как она, допустим, вытащит его из его обертки?
Он помог ей, поддержал, разве можно в ответ на это использовать его, просто чтобы насолить церкви и особенно – Монтанелли? Тем более что Монтанелли вряд ли затронет то, что Жюстен сложит с себя сан, а вот прихожане… У них точно сузится выбор, стоит ли отнимать у них единственного приличного пастыря? На этом Монтанелли еще, глядишь, даже и выиграет. Некому будет в его же рядах противостоять его поганой ультраконсервативной пропаганде. Пусть уж лучше тут у него под носом Жюстен с воспитанником вьют свое гнездо.
Конечно, обидно, мог бы ведь отец Жюстен с той же самой целью и с девушкой – со строго конкретной девушкой – счастье найти, да причем открыто, не в пример тому же позорно сбежавшему Монтанелли… Тем более что Жюли ох как не хотелось повторить судьбу матери. Но далее голос разума ей и говорил – не хочешь быть как мать, не заглядывайся на красавчиков в сутанах! Займись лучше чем-нибудь интересным, полезным и в меру вызывающим! А чем – подсказали блоги друзей, даже того же Хейзеля в том числе.
Благотворительность. И Монтанелли занимается ею, лично доставляя помощь по конкретным адресам… Почему бы не стать волонтером? Вот только уж точно не от церкви.
Как только Жюли сравнялось шестнадцать, она так и заявила сестрице: все, иду работать, пока, правда, на общественных началах, но хоть можешь не кормить. Мари, конечно, возмущалась, но довольно быстро поняла, что уследить одновременно за сестрой и за собственной работой она не в силах. А Жюли вдобавок сумела заручиться помощью отца Жюстена – тот намерение одобрил и благословил. Благо даже в наушниках не считался еретиком и отщепенцем.
И пошли занятые дни. Утром и днем – в гостях у людей и не только, здесь же, в отличие от большинства стран, еще и вторая разумная раса жила, не таясь. Так называемые екаи. Хотя, скажем, в Америке и кое-где в Европе их все еще называли то тварями, то монстрами. Так что они тщательно скрывались под личинами обычных людей. А здесь, кажется, было единственное место в мире, где две расы жили дружно и, кажется, даже на различия мало внимания обращалось, хотя отличия от людей, конечно, были – и странный цвет кожи, и длинные уши, и еще более длинный срок жизни… И это не говоря о необычных способностях, которыми некоторые екаи были щедро одарены. Здесь Жюли приходила как в людские, так и в екайские семьи. Вот смешанные были редкостью, как-то так повелось, говорили, будто такие союзы прокляты всеми богами.
Вечерами же Жюли писала в блог обо всем, что узнавала – ну, конечно, только то, о чем разрешали рассказать. Но и этого хватило, чтобы поднять популярность своего двуязычного блога (английский и китайский, как еще мир покоришь, французская версия мало где читалась) на невероятную высоту, и получать от него не только моральное удовлетворение, но и доход и даже полезные знакомства.
…Так, после трех лет в блогосфере, она впервые пересеклась с Мирославом Зинзелкой, или просто Миреком. Ну и его другом Иржи. Парни мечтали потихоньку исколесить весь мир. И попутно – получше изучить екаев, их жизнь, быт и особенности. Жюли была только «за». В идеале ей хотелось обернуть людское любопытство на пользу екаям всего мира. Пусть и они знают, что где-то у их расы нормальная жизнь и равные права, и люди – что не стоит бояться братьев по разуму. Потому она и мечтала залучить неразлучную парочку прогрессивных журналистов сюда, в Тогенке.
Впрочем, не только поэтому. Хотелось познакомиться с ними лично, особенно с Миреком. Ей очень нравилось его ласковое имя и такие же ласковые синие глаза. Его улыбка и золотые кудри. Красив, как сказочный принц, и при этом в его красоте не было ничего конфетно-сладкого, как у того же Хейзеля. Нет, рядом с ним даже отец Жюстен показался бы хрупким и тонким. Жюли не сомневалась, что Мирек легко смог бы поднять ее и нести на руках. И уже от одной этой мысли сладко замирало сердце. А он ведь еще и умный, надежный, спокойный, видно и на видео, и по текстам, как он сдерживает своего безбашенного друга… Просто парень мечты! Глядишь на такого, и уже совсем не хочется мечтать о священниках, да кстати и вспоминается, как когда-то Мари провозгласила, мол, мать неоднократно обещала и ее, и сестру посвятить Богу, а Жюли, даром что совсем ребенок, тогда поклялась: ни за что! Будет все, как у людей – дом, семья, дети… Почему бы и не вот с ним?
* * *
Знакомство в реале и правда прошло удачно. Правда, пока они повсюду ходили втроем – не собиралась ведь Жюли разлучать двух лучших друзей, в самом-то деле! Но замечала, что Миреку она нравится, он и в самом деле рад был их дружбе. С Иржи они скорее цапались, пусть и не всерьез, пусть это было как веселая игра. Хотя Мирека это немного огорчало… Однако, по мнению Жюли, все это было вполне преодолимо.
В один из дней она уже размышляла о том, что стоило бы решиться и пригласить Мирека на свидание или просто поболтать наедине. Под эти мысли рука сама выводила на листке блокнота номер телефона, хотелось именно так, по старинке, записочкой… Но на предпоследней цифре ручка испуганно чиркнула по бумаге – в комнату вихрем ворвалась сестра.
– Жюли! Ты только посмотри на это!
– На что? – вздрогнула Жюли, Мари была сама не своя. – Что случилось?
– Посмотри, какой ужас устроили на лекции монсеньора Монтанелли! – того совсем недавно повысили до кардинала, но из Тогенке не отозвали, и он так и продолжал заниматься всей своей разнообразной деятельностью.
– А что там? – поинтересовалась Жюли с просыпающимся интересом. Разве ж не весело, когда сестрица и Монтанелли в шоке?
– Открывай интернет! Это и в новости, думаю, попадет, но проще найти как вирусное видео! А я там была! Хорошо хоть не церковь осквернили, это общий лекторий!
Ролик и в самом деле нашелся быстро. Монтанелли с напыщенным видом что-то вещал, и Жюли в первую секунду не поняла, что же тут такого – пока не отвела взгляд от собственно кардинала…
В первом ряду, не особо и скрываясь, целовались студенты. Может, это сошло бы за маленькое хулиганство, вот только студенты эти оба были мужского пола. И целовались так увлеченно, словно никого кроме них не было не то что в аудитории, а в целой вселенной. И самое невероятное – обоих этих парней Жюли знала, можно сказать, на отлично!
Иржи напирал, настаивал, Мирек запрокидывал голову и позволял, таял, даже глаз не открывал. Хотя вокруг шумели, кто-то возмущенно, кто-то очень даже одобрительно, кое-кто и вовсе аплодировал.
Камера снова поймала лицо Монтанелли. Кардинал закатил глаза и сказал – тихо, но все почему-то услышали:
– Бог вам судья.
И вышел.
Мари подытожила совсем не так культурно:
– Блин, вот же педики!
– Точно! – отозвалась Жюли, даже не удивляясь тому, что чуть ли не впервые абсолютно солидарна с сестрой. А эти двое мало что «голубые», так еще и идиоты вдобавок! Нашли место нежничать… И что теперь с ними будет? В тюрьму сядут или все же штрафом отделаются? Узнать бы у них самих, но телефона Мирека, а тем более Иржи Жюли не знала. Оставалось только залезть на их личный блог.
Замечательно. Верхним постом то самое видео. И текст в том смысле, что, мол, это не было по большому счету попыткой задеть чьи-то религиозные чувства. Или спровоцировать массовые беспорядки. Прежде всего, дескать, ими двигало желание объявить всему миру о своих отношениях.
Конечно, они уже лет десять как особо и не скрывали эти отношения, но и намеренно напоказ не выставляли. А теперь… «Я его уговорил», – гордо сообщал Иржи. И разливался дальше в том смысле, что все это – практически не меньше, чем помолвка, осталось лишь найти страну, которая станет идеальным фоном для закрепления их чувств официально.
Заканчивали они, разумеется, радостным «спасибо всем, кто нас поддержал!» – а потом пытались вытащить из ситуации интерес мирового сообщества к проблемам екайского меньшинства. Выходило, на взгляд Жюли, не очень. И хотя она всегда поддерживала всяческие проявления свободы и разнообразия, тут аж дыхание перехватило от праведного гнева.
– Не переживай, Мари, – сказала она вслух. – Все равно эта сладкая парочка не может долго сидеть на одном месте. Они скоро уедут.
– Ты мне сочувствуешь? На чем это записать? Мне вот монсеньора жальче, чем себя, и гораздо, а тебе-то вообще что, у тебя же все друзья как на подбор…
– Богопротивненькие? Ну тоже, знаешь, считай, раз в жизни понравится парень, только соберешься ему признаться или хоть поближе познакомиться – а тут вот такое!
– Ну так Бог и отвел! Тебе это ни к чему! – отрезала сестра. – Не забывай, мы обе обещаны Богу!
Тут слух Жюли привычно отключился, и пока сестра настолько же привычно распространялась, оседлав любимого конька, Жюли машинально продолжала листать ленту, а в голове роились совсем другие мысли. Собственно, про почти забытое и про парней. В том числе особо сладких.
У Хейзеля Гросса уже пару лет стоял статус «влюблен», правда, без указания, в кого именно. Оно и логично, если вспомнить, что у отца Жюстена нет аккаунтов нигде.
Мимо Хейзеля, конечно же, нынешний инцидент тоже не прошел, правда, высказывался он по этому поводу как-то сдержанно – конечно, в Ватикане вовсю призывают быть современными, и Монтанелли с его застарелым подходом во многом неправ, но… Но все же есть вещи, которые лучше не выставлять напоказ, оставлять только между собой, сохраняя их волнительность, их сладость…
И, конечно, мальчик был прав. Только вот легче от этого Жюли не стало. Потому что явно указывало на то, что и этот «в отношениях», понятно каких, понятно с кем. Да что ж такое, станешь тут нетерпимой и злой, и так хорошие парни на дороге не валяются, а тут еще то и дело выбирают друг друга!
Накатила злость пополам с тоской – и нестерпимо захотелось увидеть отца Жюстена. Разум кричал, что все это лишь ревность и дурное наследие матери. Но так хотелось, чтобы он успокоил, ободрил, как тогда…
Тогда-то и станет ясно, что она на самом деле к нему чувствует. И что ей дальше с этим делать.
Она решила даже не писать Хейзелю. Направилась прямо в церковь. Как чуяла, что Жюстен там. И сорока минут дороги будто и не заметила. Да и приятной была та дорога – под летним солнцем, через пестреющие цветами луга…
Почти круглый год храм отца Жюстена буквально утопал в этих цветах. Таким его и помнили по фото, да и вообще на страничках Хейзеля эти цветы были везде. Он даже и логин себе на одном из аккаунтов выбрал сперва «Цветочный послушник», а недавно вот сменил на «Цветочный священник».
Вот и сейчас он собирал букет на своем маленьком подворье.
– Привет! – ну вот как обратишься к такому молоденькому по всей форме, хоть вроде как его и поставили недавно в сан. – Ты божницы украшать или подаришь кому?
– И тебе привет, коль не шутишь, – отозвался он. – Какими судьбами?
– Может, соскучилась. Отец Жюстен на месте?
– На месте, а что, я тебя не устрою?
– Вообще-то не особо, без обид.
– Эй, я моложе тебя всего на год, а не на десять лет!
– У меня статус не тот. Я, конечно, тоже властвую над душами и умами по мере сил, но не с амвона же! А для такого дела ты и правда очень уж молод.
– Знаешь ли, отец Джастин оказался в системе в тринадцать и в семнадцать уже был фигурой мирового значения… Ай, опять не мой секрет, да и мне правда до него далеко.
– Ну вот и ходи к тебе такому исповедоваться. Есть там у него кто?
– Нет, – на миловидной мордашке появилась откровенная досада, не понять, на Жюли мальчишка досадовал или на свой промах, – он свободен.
– Спасибо, отец Гросс, – девушка ободряюще хлопнула его по плечу. И почти не сомневаясь вошла в храм. Ну и кому какое дело, что на ней ультракороткие шорты в цветочек? Зато голова покрыта, по жаре Жюли всегда повязывалась косынкой.
В исповедальне было темно, и Жюли, наверное, не рассмотрела бы фигуру в черной сутане, если бы не золотые волосы и лицо, кажущееся в полумраке молочно-белым.
И на миг зашлось сердце.
– Отец Жюстен, я так рада вас видеть!
– О, здравствуйте. Что-то случилось или…
На секунду Жюли растерялась. Понимала, что надо подобрать слова, как-то объяснить… Но что-то дрогнуло внутри, и она просто без слов подалась к нему, обвивая руками. Прижалась, почувствовала биение его сердца и пульсацию его странной музыки через все его и свое существо. Только вот больше – ничего.
Он не отвечал, не пытался оттолкнуть и отстраниться – просто ждал, как, наверное, родитель терпеливо ждет, когда ребенок перестанет лить слезы. Так, в общем-то, и надлежало действовать пастырю, пока страждущие не начинали исповедоваться словами и просить советов. И это не то чтобы совсем расхолодило, но сколько-то успокоило.
– Простите, – она отпустила отца Жюстена. – Я просто правда очень соскучилась, пойду, пожалуй…
Он только кивнул – чуть заметно в темноте.
Уходя, она невольно подумала – а ведь Монтанелли наверняка был в такой же ситуации. И не устоял. Вряд ли все-таки он сам стал бы соблазнять замужнюю женщину, даже если понимал ее всем сердцем. По большому счету, меньшим козлом это кардинала не делало. Всяко на пастыре ответственности больше. Но, с другой стороны, все же мужчины слабее в плане искушений, так говорят.
И, похоже, отец Жюстен в этом плане куда более чистый и стойкий, чем Монтанелли. А раз так – разве она сама не сможет и не должна быть лучше своей матери? Изменять мужу и влюбиться в ранней юности – все-таки разные вещи.
Но разве же это уже не делает ее лучше и чище? Может, он не оценил ее порыва только из-за ее неопытности?
Нет, опять не те мысли. Она же тут совсем не за тем! Надо было рассказать про Мирека, про все это, а она… В невеселых раздумьях Жюли чуть не нос к носу столкнулась снова с Хейзелем.
– Быстро ты, – заметил тот.
– Ну, я еще вернусь, когда все обдумаю. И да, твой последний пост очень красивый. Ты правда никогда не пишешь о сокровенном или тебя пока не с чем поздравлять?
Он замялся. Но Жюли видела – его распирает от желания поделиться хоть с кем-то.
– Ну, я пару лет назад ему признался. А он, по-моему, до сих пор не думает, что это серьезно. Привязан ко мне, но… Мы даже в губы ни разу не целовались. Я ему только руки, он меня только в лоб.
– Это ведь обидно, верно?
– Нет, – он покачал головой. – Честно говоря, страшновато даже мечтать о чем-то большем… Но еще страшнее, когда я думаю о том, что однажды он может сказать, мол, не нужен я ему с такой любовью… Что его вполне устраивает все как есть, наши почти родственные и наставнические с его стороны отношения, что он просто ждет, когда я переболею своей романтической интоксикацией!
Жюли поймала себя на том, что чувствует какую-то радость – пусть даже стыдясь ее. Однако сумела сочувственно улыбнуться мальчишке.
– Зря ты переживаешь. Если ты доволен тем, что есть, и никто другой тебе не нужен, ничто не мешает быть счастливым просто оттого, что ты рядом с ним!
– О, спасибо, с такой стороны я на это не смотрел. Главное, чтоб ему не был нужен кто-то еще…
«А вот этого, уж извини, пообещать не могу», – подумала Жюли, вежливо прощаясь.
Конечно, она сама еще ничего не решила. На одной чаше весов вся родная, любимая папой вольнодумная литература, наполненная вызовами церкви, на другой материн грех, не поведший ни к чему хорошему.
Но мысли у Жюли были куда жарче, чем у скромника-Хейзеля, вот только жаль, что настоящее пламя из этой искры едва ли разгорится – в силу банального отсутствия опыта.
Подумалось – у матери-то на момент ее греха с Монтанелли опыт точно был. Еще один аргумент против того, чтобы быть как она.
А может, ей самой, Жюли, просто надо перестать заглядываться на скромных блондинов? Может, стоит просто познакомиться с кем-то, оставив в стороне типаж и смутные ожидания?

Ша Годжо
Вечер в клубе обещал быть не лучше и не хуже остальных. Годжо привычно оценивал собравшихся девиц. Остановил взгляд на одной – очень красивая. Загорелая платиновая блондинка, серо-зеленые глаза. Одета более чем смело, только вот по ней похоже, что впервые в таком месте. И коктейль пьет мелкими глоточками, словно отравиться боится.
Может, стоит познакомиться.
Она, вроде, тоже обратила на него внимание. Сначала взглянула быстро – и сразу отвела взгляд. Потом посмотрела попристальнее. И он только понадеялся, что заинтересовал собой, а не приметами собственного клятого происхождения.
…Звали ее Жюли Визон, жила она тут уже лет семь, может, тоже какая-то история, может, потом она и это расскажет. Пока, когда доцедила второй бокал, начала выкладывать:
– Хочу найти парня, чтобы с ним было просто. А то один, который мне глянулся, спит с лучшим другом, а второй вообще священник.
– Да уж, это точно не просто.
– Хорошо, что с обоими мы так, приятели, что я не успела серьезно влипнуть.
– Это уж точно!
– Я уже последнее время думаю, надо ли оно вообще, серьезно-то.
– Может, и нет, главное, чтоб по душе пришлось.
– А и правда. Ну что, не знаю, что там у тебя, но я живу с сестрой и она сегодня всю ночь на какой-то там службе. Редкий случай, когда я благодарна католикам.
– О да, что удобно, то удобно.
– Пошли?
– Пошли.
…Они как психи целовались в прихожей, пока все-таки Жюли не заставила себя высвободиться и не открыла дверь в комнату.
И замерла.
Там кто-то был.
Нескладная девица, правда, с такими же, как у Жюли, прекрасными волосами, да и так-то не третий сорт… и очень, очень знакомый блондин. Они оторвались друг от друга, сели в постели, прикрываясь одеялом, и уставились на парочку в дверях.
– И этот человек запрещает мне ковыряться в носу, – выдала Жюли через пару минут.
– А этот человек критикует мой образ жизни.
– Ты знаешь человека, с которым спит моя сестра? – воззрилась Жюли на Годжо.
– Санзо, – а вот сестра на парочку больше не глядела, только на чертова монаха, – кажется, я спрошу то же самое.
– Хотел бы я никогда его не видеть, – процедил тот и потянулся за сигаретой, – а уж сегодня – тем более.
– Вот я тебя прямо мечтал сейчас увидеть.
– Хотя бы у тебя облом побольше.
– Так, Мари, что это за фрукт и почему он курит в нашей спальне?
– Иди отсюда вместе с кавалером, сестрица, мы хоть оденемся. Санзо, курить тут и правда не надо. Хотя бы на кухне.
– Никуда я из своего дома не пойду. Мы тоже будем курить на кухне, ага? – обернулась Жюли к Годжо.
– Ну поговорим так поговорим, что уж…
Жюли провела Годжо на кухню, зачем-то поставила чайник.
– Я-то не курю, если что. А ты пожалуйста.
– Ага, спасибо.
Через минут десять завалились ее сестрица в платье, слишком стильном для домашнего, и Санзо почти что при полном параде.
– Мать моя революция! – громко выдала Жюли. – Что курит моя сестра, что потом спит с монахами не своего Бога?
– Почему множественное число? – бесяче ровным голосом осведомился означенный монах. – Я ее первый мужчина и надеюсь, что и последний. И, в отличие от вас, мы хотя бы трезвые. Я ее нашел не в кабаке, а в лектории.
– А почему ты вообще оправдываешься? – но эта Мари смотрела на него благодарно. И тем более обрадовалась, когда приобнял, защищая. Интересно, что курил он. Сейчас было видно, что она его постарше и что сестра в десять раз красивее. Но, впрочем, даже с размазанной косметикой что-то в этой Мари было. Стиль. Порода. Этого Годжо озвучивать, разумеется, не стал, а ядовито спросил:
– И что вообще плохого в кабаке?
– Вот в самом деле, – поддержала его Жюли. – Я хотя бы честно сказала, что иду искать парня, а не прикрывалась церковными благоглупостями. И если ты, сестрица, сейчас скажешь, что я обязана была сообщить, приду ли ночевать…
– Не скажу, – вдруг сникла Мари. – Я сама думала, что не приду. Может, никогда не приду. Потому что мы ходили слушать кардинала Монтанелли.
– Так, Годжо явно не знает, кто это, – хмыкнула Жюли. – И почему «если я смогу, то не приду».
– Ну я только надеюсь, что они не собрались сбегать с кардиналом.
– Я очень надеялась, – грустно сказала Мари. – В смысле, сбегать.
– Он известный реакционный деятель, – пояснила Жюли, – восторженный бумер и от него наша мама нагуляла вот ее. Потом он свалил миссионерить сюда, потому приехали и мы. Видимо, сестрица наконец решилась к нему подойти после лекции.
– Да. Только это ТЕБЯ наша мама нагуляла от Монтанелли. Мне сам Монтанелли и сказал, можно сказать, Санзо свидетель. Сверили даты и вот.
– Мать моя революция, отец мой… – Жюли неумело выматерилась и закрыла лицо руками.
Годжо приобнял ее за плечи.
– Да ладно, могло быть и хуже.
– И правда, – вдруг поддержал Санзо. – Мой отец тоже кадр и фрукт, он очень подло поступил с моей матерью и вообще – там пробы ставить негде. Приходится исходить из того, что мы – это не наши родители.
– Попробую. Мне другой отец не нужен, кроме того, что меня вырастил… жаль, его уже нет. А вот она его всегда ненавидела, потому что так мама сказала. Я маму, если что, не помню вообще. Сестрица, я вот думаю, что тебя Монтанелли примет с радостью, хоть ты ему по крови и никто. А вот я ему точно не нужна даром, я, конечно, не как те мальчики из Чехии, которые у него на первом ряду целовались, вот это видео, думаю, видели все… Но тем не менее.
– Уже не примет, я же психанула и вот… Санзо теперь не намерен меня отпускать и даже что-то говорил про жениться.
Монах кивнул:
– Пошли они все. Вот нахрена тебе еще кто-то, когда есть я.
– Сан-тян дорос до жениться, что дальше?
– А дальше ты дорастешь. И если вот на ней, то будем типа родственниками. Блин.
– Я не навязываюсь, – обиделась Жюли, – ни в жены, ни в дочери, ни в сестры и вообще никуда. Годжо, извиняй, кажется, это я девушка, с которой сложно.
– Слушай, мы всегда можем просто попробовать и посмотреть, куда оно зайдет.
– Спасибо, – и ей явно очень захотелось показать сестре язык. – Только надо искать другое место. Они тут явно окопались на совесть.
Санзо и Мари переглянулись.
– Я что-нибудь придумаю, – пообещал монах, – только точно не сегодня.
– Обязательно придумаем, – неохота было Годжо с ним соглашаться, но ситуация требовала. Если уж Сан-тян ради обеих этих девчонок поделился таким о себе…
И Годжо с Жюли пошли куда-то в ночь, зная – что-нибудь да найдется.

Мари Визон
Мари уже не первый год держала данное себе слово – старалась быть возле отца, пусть даже он и не подозревал об этом. Ни одной службы преподобного Монтанелли она не пропускала, а из-под храмовых сводов частенько спешила на очередную лекцию вместе с толпой поклонников кардинала. А толпа, надо признать, была пестрая. Многим было тупо любопытно. И кто их знал, этих местных, насколько бы все это не оставило их равнодушными. Они были странные, аж пугали. И при этом далеко не всегда у них были странной формы уши, звериные зубы или кожа непонятного цвета. Многие были похожи на обычных людей, но все равно – странность так и лезла. Опять же – не из-за непривычных черт здешних лиц. Просто – из-за всего.
Вот, пожалуйста, рядом сидит кадр. Тут одни золотые волосы привлекали бы взгляд в любой толпе, не только среди в основном темноголовых местных. Лицо словно из мрамора выточено, но неведомый скульптор зачем-то придал этому лицу такое выражение, что только надписи «Не влезай – убьет» на лбу не хватает. И глаза – большие, красивые, в длинных ресницах, но совершенно неестественного цвета. Сиреневого, глубокого. Как у этих… Которые от крови дракона, в клятом сериале, который везде, где приличный человек ни прячься.
Да еще и одежда. Вернее – облачение священнослужителя, и сразу ведь понятно, что служит ее хозяин вовсе не Богу Истинному. Неужто вдруг усомнился? Или… Господи прости, изучает конкурентов? Видно ведь, что он не абы кто, обычно местные монахи носят шафрановые одеяния, а этот в белоснежном, и на лбу красная точка. Как у индийской танцовщицы.
Легкий шелест отвлек от раздумий. Мари взглянула – и чуть не подавилась воздухом. Странный монах, видимо, мучаясь от жары, не моргнув глазом, снял с себя мудреное облачение, по крайней мере, верхнюю его часть, оставшись в простецкой черной футболке. В невероятно облегающей черной футболке. Без рукавов, но под горло, и на таком фоне его плечи казались совсем уж ослепительно белыми, мраморными… Это вообще законно – вот так? Не религия, а какое-то прямо сборище искушений!
Сам же искуситель, кажется, даже не заметил произведенного эффекта, усердно внимая проповеди Монтанелли. Которую, как вдруг осознала Мари, она сама уже легкомысленно оставила без внимания! Кошмар какой-то. Она мысленно вознесла молитву, прося Господа и монсеньора даровать ей прощение. Но сосредоточиться не получалось. Казалось, что ее монсеньор отец снова и снова, по кругу, повторяет одно и то же. Конечно, иногда только так и можно достучаться до людей, но сегодня Мари отчего-то совсем не увлекал данный процесс. Она честно попыталась собраться, сосредоточиться, но… И надо же было этому иноверцу именно сейчас обернуться!
Не то чтобы он прицельно уставился на нее, просто головой крутил – мол, как народ реагирует. Но взгляд на ней почему-то задержал. Странный взгляд, внимательный. Пожалуй, на нее никогда так не смотрели даже в церкви на родине. С каким-то непривычным интересом и даже… с почтением? Так странно… С чего бы? Она сейчас даже не являла собой образец благочестия, а уж как представитель женского пола… давно привыкла, что в глазах всех является пустым местом.
– Что вы так смотрите? – не выдержав, прошептала она на пределе слышимости. – На мне цветы не растут и узоров не наблюдается!
– Да что вы не екайка – я вижу. Но вам бы пошло.
– Ну вы и… Намекаете, что родись я чудовищем – и разницы бы не было?
– Во-первых, говорить так о целой разумной расе – более чем некорректно. А во-вторых, екайские узоры на коже, как ничто другое, способны подчеркивать индивидуальность, а как раз индивидуальности у вас в избытке.
– Это что, комплимент? – ей было так удивительно, что даже порадоваться не получалось нормально. – А ничего, что, насколько я разбираюсь в вашем… вероучении, вам даже стоять рядом со мной нельзя? Не то что разговаривать?
– Ну, в вероучении вы не очень-то разбираетесь, – заметил он. – Но даже если так – какая разница?
– Вы очень неправильный монах.
– Да, вот это мне каждый день говорят.
– А здесь вы что делаете? Своя религия не устраивает?
– Да меня вообще очень мало что устраивает. Так что просто интересно. Повышаю уровень образования.
– Ну что ж, – подумав заметила Мари, – это тоже путь к истине. Не хуже прочих.
На это странный монах только хмыкнул. И так громко, что она аж шикнула.
Больше они не переговаривались, даже не смотрели друг на друга, только вот лекция, против обыкновения, не желала хоть как-то запоминаться, слова текли, как вода, а уж о давнем желании наконец подойти к Монтанелли и заговорить с ним Мари даже не думалось.
Хотя вышла она, как всегда, одной из последних… но в пустеющем дворе снова увидела того монаха. Плечами он больше не сверкал, накинул свою хламиду как положено, но зато курил. Картинно, как киногерой той эпохи, когда киногероям еще дозволялось курить.
Делал он это в строго отведенном для курения месте, вот только стоял как-то на отшибе и совершенно не обращал внимания на то, как прочие курящие, а то и просто прохожие откровенно на него любовались, порой даже фотографировали.
А вот ее, Мари, он заметил. И сощурился, почти подмигнул:
– Ну что, идут два монаха, один закуривает, другой ему говорит – брат мой, не надо уподобляться свиньям! А тот ему – но свиньи-то не курят, кто из нас больше на нее похож?
Мари невольно фыркнула:
– Сами придумали, чтобы отругиваться от тех, кто косится на ваши сигареты, да?
– Нет, – и его взгляд даже как будто потеплел на миг, – один друг рассказал, но авторство и не его.
– Забавные у вас друзья, – тут она уже явно хихикнула. – Учат, как с дамами обращаться… Как-то нетипично для буддистов!
– Намекаете, что это я их должен всему учить и вести к просветлению? – ему тоже стало смешно. – Да вы на меня посмотрите. И вообще я считаю, что всегда можно и нужно научиться чему-то новому.
– Нет, вы и правда необычный, – признала она. – Уже из-за этого стоило бы узнать ваше имя!
– Боюсь, мое имя покажется вам слишком сложным, – вздохнул он. – Так что, для краткости – Санзо, и все.
– Ну хорошо, просто Мари.
Он даже не успел сказать хоть что-нибудь похожее на «очень приятно». Она отвлеклась, и все отвлеклись.
Мимо лектория ехала очень винтажная серебристая машина. Судя по украшавшим ее значкам и флажкам, пассажиры ее были людьми непростыми. Да вдобавок еще и красавчиками, как с картинки. Особенно один – черноглазый с ослепительной улыбкой.
– Я вижу, куда вы смотрите, – заметил этот Санзо. – Дохлый номер. Потому что у всех мужиков в радиусе… – затруднился назвать цифру и просто очертил круг рукой, – глаза реально в задницу провалились.
Мари в первую секунду чуть не задохнулась. Хорош монах, нечего сказать! Так запросто выдавать грубости, да еще и предполагать, будто она в принципе интересуется низменной земной любовью, тем более с вот этими смазливыми типами! Или одним типом… Но почти мгновенно весь гнев сошел на нет – как только осознала истинный смысл его слов. Никак он ведь пытался сказать – мол, ну и что, что больше никто не видит в тебе женщину, и не просто женщину, а достойную внимания, это они просто все дебилы, я-то, мол, вижу то что вижу…
Мари залилась румянцем. Кажется, даже шея покраснела, и хорошо, что не видно под глухим воротником… Все же она постаралась взять себя в руки.
– Что и взять с этих безбожников? Бросать вызов устоям – вот все, что им нравится. Точь-в-точь как моя сестрица, не зря же она с ними сдружилась… Одного поля ягоды!
Санзо вдруг вздохнул.
– Знаете, это печально, когда есть сестра или брат и нет хороших отношений. У меня вот никого, и мне кажется, что не было бы такого…
– Как знать. Живые люди сильно отличаются от всяких абстракций, а мы с ней еще к тому же сестры только наполовину. Ой… Я обычно про это не рассказываю.
– Забудьте. Я к чужим тайнам привык, а вот привычки сплетничать за мной не водится. Но насчет этих красавчиков – вот вам не сплетни, а истинная правда: зелен виноград! По крайней мере, сейчас и для вас. Не забивайте себе голову – спокойнее будет.
– А вам-то что? Ладно, все это в принципе неважно, я пошла домой!
* * *
Его слова сначала почти позабылись, но потом Мари обдумывала их снова и снова. А еще после и вовсе случилось это.
Те двое из машины устроили сущее непотребство прямо на глазах монсеньора Монтанелли и собственно Мари. А заодно и этого самого Санзо. Тот сидел рядом с Мари и крайне выразительно сверкал фиолетовыми глазищами. Только бегущей строки не хватало – я же говорил!
– Но как вы узнали? – спросила она, когда странный монах помог ей пробиться через галдящую толпу и выйти на улицу. Свежий воздух чуть привел в чувство. – Это, то есть, у меня не работает так называемый, Господи прости и помилуй, гей-радар, а у вас, значит, да? Значит, правда то, что рассказывают про ваши монастыри, что вас учат презирать женщин, зато с ранних лет спать с наставниками?
Он даже побледнел, но голос прозвучал спокойно – нарочито спокойно:
– За все монастыри не скажу. Но там, где я рос, подобное появлялось только в качестве оскорбительных слухов, и то по большей части не от братьев, а от тех, кто приходил в монастырь извне. Да ведь и о вашей вере подобных слухов хватает, я сам много слышал о том, что ваше духовенство творит с послушниками…
– Клевета, клевета, клевета!!!
– Ага, не нравится! Знаете, что вам не помешает запомнить? Не только у вас есть святые чувства, которые нельзя оскорблять. Прошу заметить, вы начали первая. И будь вы мужчиной, я бы уже прострелил вам голову.
В последние слова она не поверила – однако, заглянув в его глаза, чуть не отшатнулась. Если бы взглядом действительно было можно убить, лежать бы ей замертво…
– Я… Простите, – выдавила она. – Вы же знаете, речь шла совсем не о том, и я не имела никакого намерения вас оскорбить!
– Хорошо. Я понимаю, по крайней мере, стараюсь понять. И… Да, я заметил сразу, какими взглядами эти двое дружно мазнули по мне, такие вещи я и вправду вижу. И обычно пресекаю на корню, но тут было совсем вскользь. Как к этому ни относись, а они любят друг друга и это сразу видно даже такому хреновому психологу, как я. Но для меня главное было даже не это, а то, что они совсем не заметили вас.
– Ну, – смущенно хмыкнула она, – похоже, чтобы меня заметить, надо быть немного ненормальным. Причем желательно в рясе. Ладно, мужское внимание вам не по нутру, но все прочее… Обет целомудрия терпеть невмоготу?
– Целибат зло и херня. И давно пошел в пень.
– Нет, вы кошмарны. Сколько вам лет-то?
– Двадцать три.
– Поздравляю, мне двадцать пять. У вас не только характер отвратительный и почти ничего святого, но еще и вкуса нет. Хотя, конечно, красотой вы не обделены и легко себе кого-нибудь найдете… На одну ночь точно, а на «долго и счастливо» вам ведь и не нужно, верно?
Он молчал, нахмурившись, видимо, обдумывал. Потом предложил:
– А хотите кофе? А то мы тут уже давно стоим на улице и обсуждаем такие серьезные вещи…
Ей хотелось другого. Просто уйти. И выкинуть из головы этого непонятного монаха, и обдумать нечто куда более важное и удручающее – например, вопиющее оскорбление церкви и лично монсеньора Монтанелли.
– Я кофе не пью, – отрезала она. – Во всяком случае, с монахами, которым все равно его нельзя!
Гордо развернувшись, она зашагала домой.
И единственное, что ей казалось сейчас правильным, это вывалить хоть на кого-нибудь, точнее, на сестрицу – нет, ну ты посмотри, какой ужас! Не собиралась же она рассказывать, что и сама не лучше мелкой, что ее тоже зацепил было один из этих… этих…
А уж про своего внезапного поклонника рассказывать тем более не хотелось. Мало того, что не ее тип, так еще и явный безбожник, хотя и монахом называется! Да она с ним – даже не небо и земля, а что-то посерьезнее!
И даже если бы она не собиралась под монашеское покрывало – честно, а не как некоторые! – все равно этого ненормального бы не выбрала. Он, по крайности чисто внешне, прямая противоположность тому, кто все еще иногда снится, черноглазому чешскому мачо с аргентинскими корнями…
* * *
Виновники переполоха и смятения в сердцах между тем даже в тюрьму не сели – отделались небольшим штрафом, главным образом благодаря тому же его преосвященству, в котором вдруг взыграло великодушие вкупе с желанием просветить паству на очередной лекции о том, как важно вовремя взять себя в руки.
Соответственно, очередная лекция состоялась тоже строго по часам. И… Мари даже не знала, удивилась ли, увидев в соседнем кресле несносного монаха. Как будто он еще не выучил наизусть все речи монсеньора! Хотя, может, он и выучил – учитывая, что на этот раз открыто лазил в телефоне, не поднимая глаз и подчеркнуто не замечая Мари, как, впрочем, и она его.
Собственный телефон Мари беззвучно завибрировал. Ну и кому вступило сейчас писать ей сообщение?
Решила все-таки глянуть, вдруг что срочное. Но нет, личка соцсети. Некий юзер под ником «от_крови_котика», и на аватарке тоже хмарный белый кот с голубыми глазами и темными полосками на морде и по всей видимой части кота.
«В метре от вас!» – гласило сообщение. Мари невольно повела взглядом по сторонам. Санзо же как будто ничего не замечал – не поднимал глаз от телефона. Но больше-то некому творить такое! Хотя он и котики… Ладно, проверить-то легко.
«Как вы меня нашли?» – написала она в ответ.
И точно – почти неслышная вибрация с его стороны.
«Вот уж это совсем несложно. В списке поклонников Монтанелли вы на первом месте».
«Его преосвященства кардинала Монтанелли, я бы попросила».
«Ну да, ну да. И у вас страничка не шифрованная, в отличие от моей».
«Стараюсь не грешить, так что мне скрывать нечего. А вот вы почему шифруетесь? Вы же просто ходячий эпатаж!»
«А не хочу просто светиться. У меня тут ни одной фотографии, ничего связанного с моей реальной личностью, и это не чтобы не пятнать образ Санзо Хоши, а чтобы не лезли в личное и не удивлялись моим интересам. Из тех, кто меня знает лично, вы одна из немногих, кто в курсе, что эта страничка моя».
«Ну что ж, посмотрим на интересы, надеюсь, не что-нибудь непотребное… А вот ник такой с чего вдруг?»
«Да ну как этот клятый сериал пошел, достали со своим «от крови дракона», особенно в универе! Тем более я прочел книги задолго до того, как это стало мэйнстримом, а эти… Ну вот и родилось. У меня аллергия на кошек, так пусть хоть вот таким образом они у меня будут».
«А вот это грустно, да. Я смотрю, у вас много чего нет…»
«Мою жизнь не назовешь скучной, хотя бы потому что я получаю высшее образование не отходя от кассы, то есть от родного монастыря, но вы, в принципе, правы».
Сообщение за сообщением – и оба даже не заметили, что лекция уже пролетела, и они шагают рядом по улице, и совсем рядом так кстати оказалась маленькая уютная кофейня.
* * *
Мари как-то и забыла, что отбивалась от его приглашений… и потом это стало традицией. Однажды опять зацепили нехорошую тему о приставаниях священнослужителей к мальчикам, Мари снова рассердилась и заявила:
– Далось вам вот это вот все! Знаю, что вот перед нами, женщинами, не устояли многие, даже у монсеньора Монтанелли есть ребенок… Ой. Я и про это обычно не рассказываю…
Санзо промолчал, просто посмотрел на нее – так, будто рентгеном насквозь просветил. Мари смутилась:
– Что, неужели я на самом деле так на него похожа?
– Вы? Если честно, вообще нет, и я даже не думал… Хотя это очень многое объясняет. То, что вы все время там… и вообще тут, у нас в стране.
– Да, правда. Я поняла, что должна быть хоть на краю света, но около него, потому что… Он мой отец, и это лучшее, что я узнала в своей жизни, несмотря на то, что причиной этому был грех моей матери!
– Я… Знаете, мне прямо даже немного завидно. Мне ведь уже показалось из ваших рассказов, что в своей официальной семье вы себя чувствовали чужой… по крайней мере, после смерти матери, ведь так? И вы нашли, получается, свою настоящую семью. Поделюсь, мне всегда ужасно хотелось, чтобы мой учитель и наставник, святой человек и настоящий, не то что я, Санзо Хоши, тот, кто спас мне жизнь в младенчестве и всегда был мне за отца – так вот, чтобы он и был моим отцом по крови. Хотя это глупо, конечно, какая разница, чьи там в тебе гены, важно то, кому на тебя не наплевать. Но вот вам повезло вдвойне – в вас кровь человека, которым вы восхищаетесь, который определяет своими словами и поступками ваш жизненный путь. Вам осталось только открыться ему – я угадал?
– Да, – она внутренне вздрогнула от того, как легко он все понял. – Конечно, ни к чему напоминать истинному служителю церкви о грехах молодости, я знаю, но ведь моя мать… Должна же она была для него что-то значить? И я… Я, мне кажется, отдала бы за него и жизнь, и душу. Я хочу, так хочу сказать ему об этом, и все же мне страшно…
– А вот знаете, если вам страшно, я готов пойти с вами. Обещаю не брать за руку, не мозолить глаза монсеньору своей сутью хренового буддиста, а просто постоять рядом. Хотите?
Опять внутри дрогнуло – непривычно-тепло. Как так получается? Непростой человек, со сплошными занозами в воспитании и, по всему видно, кучей тараканов в голове, но почему-то так легко видит суть во всем, и самое странное – этому человеку плевать на многое, но только не на Мари.
А на нее, Мари Визон, по сути всем и всегда было плевать – с того дня, как умерла мама. Это еще не значит, конечно, что красавчик с точкой на лбу получает на нее какие-то особые права… мужчины вообще никогда их не получат… но Боже правый, как приятно-то…
– Санзо, спасибо, правда. Тем более спасибо, что вы явно не каждый день такое делаете.
– На самом деле чаще, чем хотелось бы. И, признаюсь, временами люди и их проблемы здорово утомляют, но если вы согласитесь – не побоюсь этого слова, почту за честь.
– И я почту за честь. Тогда что, Санзо-сама, подойдем к монсеньору после следующей лекции?
– Да, давайте.
* * *
Время ожидания следующей лекции тянулось невыносимо долго. И почему это раньше Мари казалось, что две недели – небольшой срок? Наверное, потому, что раньше за две недели у нее не возникало ощущения, что ее нервы завязываются в узел, а сердце замирает от дурацких предчувствий…
Но все же – вот он. Час истины. И как же хорошо, что она не одна. Что рядом этот вот непостижимый человек.
Сегодня Мари слушала монсеньора гораздо внимательнее, чем в прошлые несколько раз, не сводила с него взгляда и будто пыталась навсегда запечатлеть в памяти каждое его движение, каждый поворот головы… Словно им предстояло расстаться надолго, если не навсегда. Но нет, конечно, она просто смотрела на него по-новому, ведь совсем скоро все должно было измениться… И при этом она сама чувствовала на себе столь же пристальный взгляд монаха. Зачем он так смотрит? Ищет пресловутое семейное сходство или так сильно за нее переживает?
Мысли, конечно, ни к чему не привели. Осталась только радость, что этот Санзо рядом. Что он непременно поможет ей протолкаться к монсеньору по окончании лекции, поймать его на выходе… и потом отойдет за спину, словно прикрывая.
Мари склонилась перед кардиналом Монтанелли, поцеловала край его одежд, как часто делали верующие.
– Благословите, отче…
Подняла голову, впервые встречаясь с ним взглядом так близко – и на мгновение растерялась, увидев его серые, светлые, будто бездонные глаза.
– Могу я просить вас поговорить со мной наедине?
– Конечно, дочь моя, вот сюда, пожалуйста.
Монтанелли провел ее в какую-то маленькую пустую аудиторию. Мари сделала знак Санзо подождать за дверью. С ним было бы спокойнее, но наедине значит наедине. Да и как бы еще монсеньор отнесся к такому спутнику…
Дверь закрылась. Мари смешалась, растеряла все слова.
Монтанелли внезапно ее выручил:
– Вы так на нее похожи. На Валери.
Вот так. И не надо никаких объяснений. Монтанелли устремил на смятенную Мари печально-понимающий взор:
– Как она сейчас? Хотя простите, нет смысла об этом спрашивать, но мне до сих пор не верится в то письмо.
Мари будто со стороны услышала собственный голос:
– Умерла сразу после того, как родила мою младшую сестру. Девятнадцать лет назад.
– Ох, дитя, так вы… да, вам и правда явно больше девятнадцати. Значит, вы не…
– Я не… что, монсеньор?
– Вы Мари Визон, вы уже родились, когда мы с вашей матерью познакомились. Я благословлял вас совсем маленькой, Валери при мне посвятила вас Богу.
– Значит, вы мне не отец, – рубанула Мари, сама еще не осознавая этой истины.
– Я стараюсь быть отцом для каждого в своей пастве, но воистину мое дитя, мой грех – не вы, а ваша сестра. Не знаю, должен ли я сейчас спрашивать о ней, но…
– Отче, лучше не спрашивайте, – а в глазах накипали жгучие, злые слезы. – Она дрянная девчонка, впитавшая все вольнодумство нашего с ней официального родителя, этого безбожника, о котором мать наверняка рассказывала вам все… он тоже умер, стоило ему прибыть на эту землю, Бог покарал его лихорадкой, потому что он наверняка хотел сделать вам что-то плохое, мать ведь рассказала перед смертью… А следом приехали мы и остались. Я хотела быть ближе к вам, хотела быть достойной вас, монсеньор… но разве может быть достойной та, которая позволила родной сестре сбиться с пути…
– Вы пребывали в заблуждении, причем не по своей вине. В этом нет греха, – сказал он, и сердце Мари екнуло, понимая, что грех он на ней все же видит. Так и есть: – Конечно, лучше было бы вам наставлять сестру или даже просто присматривать за ней, но раз уж все повернулось так… Вы позволите мне узнать ее имя? А что будет дальше – воля Божья…
– Жюли она, отче, – и едва удержалась, чтобы не прибавить «коза такая», – и я предупреждаю честно – если найдете ее в соцсетях, вас может и удар хватить. А мне засим разрешите откланяться.
Монтанелли кивнул и протянул руку для поцелуя – таким привычным до автоматизма жестом, что Мари с горечью поняла: для него она всего лишь одна из множества прихожан, не более того. Едва коснулась губами его руки и быстро вышла. Ее мир рушился на глазах. И неужели же последнее, за что осталось держаться – этот монах, который ждет за дверью, смотрит все еще так, будто правда переживает…
– Вы… слышали? – только и сумела выдохнуть.
– Я не подслушивал. Только вот слух у меня, увы, лучше, чем мне самому бы хотелось… – он развел руками. – Но, видите ли, я совсем не понимаю по-французски. Однако по вашему лицу вижу… Все плохо, да? – он явно редко так переживал, похоже было, что сам аж в панике.
– Плохо, да.
– Я провожу вас. Не надо быть одной в таком состоянии, и если все это… очень уж личное, можете не рассказывать, я пойму.
Он поймет, она знала. Может, именно поэтому и рассказала ему все, даже сама не заметив как, еще до того, как дом оказался в пределах видимости.
И как-то так же почти не заметила, что пригласила его войти. И что он усадил ее на диван, все время держал за руки и смотрел в глаза.
– Знаете, я не умею утешать. Но вы мне доверились, и я могу ответить тем же. Я расскажу о том, что не говорил никому и никогда.
Она только грустно кивнула. Хоть отвлечься, может.
– Как я говорил уже, меня вырастил великий и святой человек. Но даже это не значило ведь, что я не хотел и не должен был знать, кто мои настоящие родители. Выяснил. Мой отец публичный политик, фамилия его слишком известна, чтоб ее называть, и уж не знаю, повезло ли мне не разгуливать с его лицом, которое через раз в телевизоре. А он всегда делал себе имидж на семейных ценностях. Женат, несколько законных детей, все гладко, прицепиться не к чему… Сорок лет в политике, непотопляемый, скотина, правительства меняются, концепции тоже, а он остается, размахивая все новыми фоточками внуков! На вечном выезжает! Когда он заделал меня, ему уже было пятьдесят, и так с тех пор у него все и ровно. Как и до меня. А мама… Семнадцатилетняя девчонка, зарабатывала шитьем, получала гроши, всего и капитала, что красота, а кому, скажите на милость, красота счастье приносила? И ладно бы, если б к красоте хоть какие-никакие зубы, фигурально выражаясь… Пробивной характер, стремление лезть наверх, так нет же, не было этого. В сытую жизнь – и то не пробилась. Этот подонок не взял ее даже на содержание. Погулял, узнал, что будет ребенок, и испарился. Говорили, под чьим-то там давлением. Ага, десять раз. А мне мама не дала даже имени. Только пристроить успела, а потом умерла. Просто легла там же, на берегу, и… Она уже была очень больна к тому дню, и, говорили, ей просто уже нечего было есть.
– Ужасная история, – и сама того не замечая, Мари уже сама сжимала его руки. – Представляю, каково вам было все это выяснить… И как вам потом хотелось его порешить, наверно. Отца.
– Хотелось, – глухо отозвался он. – Но сумел с этим справиться, поразмыслил – под суд его все равно не отдашь, даже если накопать доказательств, один фиг эта скотина выкрутится, а самому руки марать… Противно, да и незачем, сколько ему там осталось-то. Я ограничился длинным письмом в личку, не шантажировал, не угрожал, просто высказал все, что о нем думаю. Подозреваю, он этого и не читал, раньше удалили, за мной ведь не пришли… Скоро уж он сам за все на суде ответит, на том суде, выше которого нет…
– О, а вы веруете сильнее, чем я думала!
– Я просто кое-что видел сам. Но меня радует, что так я вам приятнее.
Она моргнула, ошеломленно понимая, что он сейчас произнес. Нахальство – но и правда, если судить по тому, как екнуло сердце. А уж что теперь у нее на лице видно – об этом Мари старалась даже не думать. Хотя что думать – все ведь видно было прямо в глазах Санзо. Он только что рассказывал о горьком и злом, о сокровенном, и все это, конечно, отражалось у него на лице, но сейчас и морщинка между бровей разгладилась, и уголки губ капельку, но приподнялись, а главное – удивительно, мягко засиял взгляд. Отражая… ее? И от этого голова шла кругом, словно падаешь в пропасть, и он – так близко, слишком близко… А вот слова его еле дошли до сознания:
– Мари… Вы бы меня убили, если бы я вас поцеловал?
Хотела фыркнуть, не получилось, вообще едва чувств не лишилась… собрала остатки воли, гордости, достоинства, чего там еще и едва выдохнула:
– Ну, если получше никто не соглашается, то валяйте.
Он блеснул глазами – явно хотел переубедить, но предпочел прибегнуть для этого не к словам, а к делу. И, надо признать, получалось у него весьма неплохо. Она много слышала о том, как поцелуи сводят с ума, но никогда не верила, что это не просто романтический бред. Да и проверить не надеялась. Но однако же… таяла, плавилась в его руках… ответить даже не пыталась, если только чуть-чуть… И даже не осознала, в какой момент это закончилось – в себя пришла лишь от ощущения его рук, на которые откинулась совсем уж безвольно, и от тревожного взгляда фиолетовых глаз.
– Все хорошо?
– Слишком даже. Не должно так быть. Спасибо, что не пользуетесь этим.
– Ну за кого вы меня принимаете!
– Наверное, за очень странного монаха, который пытается совратить без пяти минут тоже монахиню!
– А вы еще не передумали? После сегодняшнего? Вы же, думаю, до сих пор не постриглись только потому что ждали благословения Монтанелли! А теперь оно уже не так ценно, нет? Раз он вас не оценил?
– Теперь-то тем более… Что у меня осталось? Сестра окончательно отбилась от рук, никто больше не сможет влезть в ее жизнь. Так мне и заявила, что идет искать себе парня. И придет либо утром, либо вообще не придет. Она будет только рада, если я уберусь из ее жизни.
– Пусть даже так, но разве это означает, что у вас в жизни не должно быть никакой радости? Может, стоит задуматься, чего вы хотите для себя, именно для себя? Быть кем-то ради кого-то – не вариант, особенно когда этот кто-то даже не намекал, что заинтересован. Меня хотя бы просили пойти этим путем, но мне и разрешили делать много чего другого, для себя.
– Да, видимо, ваш учитель совсем не похож на монсеньора Монтанелли, если разрешает вам заниматься личной жизнью!
– Ну а кому помешает моя личная жизнь? Если Монтанелли попробовал и ему не понравилось – это еще не повод запрещать другим. И разве вы сами не мечтали хотя бы об одной краденой ночи перед постригом? А может, и о большем…
– Не издевайтесь.
– И не думаю. Мне хорошо рядом с вами, и все, чего я хочу – быть вам полезным, особенно сейчас, в непростой для вас момент… Может быть, приляжете?
Если Мари и хотела возмутиться, то просто не успела, осознав, что он без всяких усилий уже несет ее на руках. В сторону спальни, конечно, куда же еще. И вот поди ж тут закричи или вырвись, и даже не потому что, отбиваясь, упадешь на пол. А просто – нет сил ни на что, кроме как вцепляться в его ослепительные плечи. И больше того – хочется, чтобы он век ее вот так держал, это ощущается как полет, а не какое-то там падение…
И даже когда он опустил ее на постель, это ощущение не пропало, заставив лишь крепче вцепиться в эти плечи, будь они неладны… И в голове Мари билась лишь одна пугливая мысль – а вдруг это сон и вот сейчас она проснется? Хоть бы еще немного, хоть бы не думать… и чтобы не думалось, она уже сама отчаянно его целовала, и какое-то время они просто мешали друг другу, пытаясь пробраться под одежду… Осознав это, Мари сделала то, чего ей на самом деле хотелось. Хотелось с той самой секунды, как этот несносный монах взял ее на руки. Она сдалась, предоставив полную волю этим рукам. Чем он и воспользовался немедленно.
Где-то, может быть, он и напирал слишком сильно, мелькнула мысль, что это все же от недостатка опыта, пусть и в таком объеме не подобавшего сану… но, кажется, ей нравилось и так, она отзывалась, проблесками видела себя со стороны и остро ощущала стыд… но от этого, похоже, только больше наслаждалась…
* * *
Когда сладкий дурман схлынул, она обнаружила, что лежит в его объятиях – так просто и так уютно – а он склоняется над ней, разнеженно шепча:
– Все хорошо, все хорошо…
– Конечно, – выдохнула она, прижимаясь ближе. Сейчас ей казалось, что здесь и есть ее место. Вечно лежать вот так, касаясь губами его кожи в любую секунду, как только захочется, вдыхать его родной запах, в котором даже сигареты на своем месте… – Пусть это никогда не кончится!
– Я тоже был бы рад. Я уже рад и горд, что ты ни о чем не жалеешь… Знаешь, мне все же придется выпустить тебя из объятий, но, поверь, я даже тогда не перестану делать все возможное, чтобы тебе никогда не пришлось стыдиться, и никто, никто не посмел взглянуть на нас косо!
– Санзо, ты совсем ненормальный. Я католичка, ты буддист, к тому же монах высокого посвящения, ты не можешь… быть настолько мной увлечен, настолько потерять голову, чтобы бросить все и ради меня сменить религию.
– Знаешь, на самом деле мне все эти религиозные расхождения… – Санзо выразительно хмыкнул. – Я и так для любой конфессии не подарок. Но я знаю, как ты дорожишь своей верой, и будь спокойна – непременно что-нибудь придумаю!
Она смотрела ему в лицо с отчаянной смесью надежды и сомнений. А вдруг правда придумает? Но сказать ему больше ничего не успела.
Дверь спальни распахнулась, и ввалилась сестрица с кавалером под мышкой. Странно, но Мари даже стыда особого не испытала. Скорее облегчение. Раз уж настал этакий момент срыва покровов, почему бы не сорвать все до конца? И правда о грехе Монтанелли, которую еще недавно и вспоминать было тошно, вдруг выговорилась так легко…
Не сразу, конечно, и на кухне, не рассчитанной на такую толпу. Но все равно – пусть теперь мелкая живет с этим. Она плоть от плоти того, что возненавидела и с чем борется. Да и с поля боя, можно сказать, позорно сбежала, оставив его сестре и… Ох, до чего же было приятно ощущать, что больше не одна… Что есть кому ее обнять, прижать к себе, успокоить и приласкать… Кажется, это будет очень длинная ночь. А там – на все воля Божья.

Жюли Визон
– Ну что, я надеюсь, ты знаешь, куда мы идем, – девушка, чувствовалось, очень нервничала. – А то ж блин, попытка проститься с невинностью, третья серия.
– Ничего ж себе приключение, ага?
– Ага. Надо забыть и жить дальше… но блин, все настроение сбили почти.
– Это Санзо, он всегда такой.
– Ну, про этого монаха тебе виднее, моя сестрица тоже всегда такая, но дело не в них.
– Да я понимаю.
– Я теперь тоже понимаю, что некоторые вещи у меня наследственные.
– Разве ж это плохо?
– Не знаю. Мать грешила со священником, я же тоже к одному приставала, только безуспешно.
– Ну это тебе неправильный попался.
– Не знаю, насколько набожный, но очень весь в себе и всегда в наушниках. Но хорошенький, как картинка. Я потом долго думала, что мне или терпения не хватило, или куража… или умения. И попробовала плюнуть.
– Может, это он такой скучный.
– Может, да. Поэтому я и пошла искать кого-то повеселее. Только не в обиду, но… дурацкий эффект… может, сам знаешь, что недоступная добыча влечет сильнее.
– Знаю.
– Больше того, есть, говорят, такой бзик, когда выбираешь только недоступных мужчин. Женатых, геев, иностранцев, я бы еще добавила, опять же, священников, а также всяких знаменитостей и вымышленных персонажей. Раз за разом выбираешь и сидишь, такая…
– Может, значит, влюбляться нравится больше, чем получать.
– Может. По идее, не мой случай, я же нацеливалась изначально на романтику, свадьбу и «долго и счастливо». Но один раз вляпалась, мы друзья и я поняла, что не полезу, может, он и не чисто по мальчикам, но у них там любовь чуть не со старших классов… и про второй рассказала. Сегодня попробовала все это поломать. Все эти рельсы.
– Посмотрим, что выйдет.
– Посмотрим, извини, если что. Кажется, пришли.
– Ага, ну тут нас хоть точно не выгонят.
– Тоже живешь не один?
– Ага. Это не то, что говорят в такой ситуации, но он тебе понравится.
– Ладно, – она неловко засмеялась. – Главное, чтобы я не стеснила. Здравствуйте!
– Привет!
– Здравствуйте, – очень вежливо сказал парень, открывший им дверь.
– Извините, что на ночь глядя. Я Жюли, было пригласила вашего друга к себе, но там возникли обстоятельства.
– Ничего страшного. Проходите.
Жюли приглядывалась. По возможности незаметно. И правда, здорово, наверно, когда у тебя такой вот надежный друг. Ну или родственник. А то вот никогда не было брата, а только вот эти вот все.
– Куда тут у вас можно… – и еще паузу сделала, он же не назвал себя.
– Хаккай, – он протянул ей руку. – Сейчас все покажу.
– Спасибо, очень рада знакомству.
– Я тоже. Ну да не буду вам мешать.
– Блин, это мы его выгнали. Аж неудобно, – сказала Жюли чуть позже.
– Ничего, я его знаю, если б он возражал, ничего бы у нас не получилось.
– Повезло, – она присела на кровать, потом устроилась посвободнее, вытянув длиннущие загорелые ноги в коротеньких шортах.
– Не без того.
– Ну хоть больше-то ничего не случится? А то я подумаю, что мать была права, когда обещала нас обеих монастырю.
– А то в монастыре нельзя весело проводить время.
– О, ты пробовал? Ну, если тебя пустить в женский, то, наверно, да.
– Да уж, наверно…
– Давай я постригусь, а ты ко мне будешь в окна лазить. И я с тобой буду сбегать ночью, будем кататься на велике и вообще.
– А потом мы сбежим в Перу и организуем свою религию.
– А можем! Даже ж запросто.
– Это же весело.
– Еще как! И всем покажем! И Мари с Санзо, и этому старому козлу Монтанелли!
– Обязательно.
Выпитое в клубе давно выветрилось, но сейчас и без этого было весело и разбирало.
– Круто! Кажется, ни с кем еще так не дурачилась!
– Я стараюсь.
– Мне кажется, что и не сильно, оно само! – и уже все проще было не бояться, придвигаться ближе. Главное, что им сейчас весело, а значит, и не страшно.
Они возились, дурачились, смеялись. И целовались еще жарче, чем тогда на пороге. Потому что уже точно могли не останавливаться. Слишком уж все это было… Наверно, правильно. Жюли прогнала мысль о том, скольких он сюда водил и вообще какой длины у него донжуанский список. Сама же хотела весело и без обязательств. Вот и надо вообще голову отключить. Тем более что…
– Если что, не волнуйся, я пила таблетки. На всякий.
– Слушай, если вон тот милый товарищ, – Годжо указал в сторону двери, – узнает, что я не думаю о безопасном сексе, он мне оторвет все. Не знаю, в каком порядке. Очень, понимаешь, ответственный.
– Еще раз говорю, тебе очень повезло с другом. Хоть серьезно это скажи, хоть не очень. Но это еще не значит, что о безопасном сексе не должна думать я.
– Значит, будем думать оба.
– Конечно. Да, мы молодые и бескрышные, но…
– Но это не повод, я знаю.
– Так что выдыхаем, что не станем родителями слишком рано, и отрываемся.
– Согласен.
…Ей было все-таки очень сложно перестать наблюдать за собой со стороны. Зато уж и правда оценила, как он старался, чтобы ни о чем не пожалела и вспоминала потом только хорошее. И знала теперь, как ей точно нравится, и много еще всего стоящего.
– Спасибо, секс-инструктор.
– Всегда готов, мэм.
– Полагаю, это приглашение как-нибудь повторить?
– Если захочешь.
– Ну, ты прикольный, веселый, мне не с чем сравнить, но все же скажу, что знаешь, как осчастливить девушку, вряд ли я быстро найду кого-то круче, – она засмеялась, немножко боясь, что все-таки это его заденет. – А если ты кого-то найдешь – тоже не обижусь, просто понадеюсь, что для меня будет место в твоем расписании.
– В общем, разберемся. И у нас всегда есть запасной план с религией в Перу.
– Ой, да, и то правда. Попробуем спать?
– Давай.
* * *
Годжо уснул быстро, вот Жюли долго крутилась, и не привыкла спать с кем-то в одной кровати, и переволновалась… Еще и мысль вдарила: блин, она же сразу должна была понять, что он полукровка, больше ни у кого не бывает таких волос и глаз, а она ему про предохранение! Полукровки бесплодны. Само по себе это, может, его и не напрягает, а вот в целом происхождение даже в этой земле было чем-то вроде клейма. И вот теперь что, извиняться или замять эту неприятную тему? Ответа так и не нашла, зато наконец нашла удобное положение, привалившись к своему первому мужчине, и хоть сколько-то поспала. Наверно, даже долго, потому что когда открыла глаза – солнце уже было высоко.
А он все еще рядом, и это порадовало. Это, оказывается, тоже приятно.
А вот вставать надо. Перед другом его неудобно, он непонятно где ночевал, а сейчас слышно – гремит чем-то на кухне.
Жюли осторожно встала и начала одеваться. Кажется, разбудила. Ну и ладно. Он тут живет, ему проще. Опять-таки, если захочет, может смотреть, как она одевается. Похоже, что есть на что, смотреть-то. Ну, судя по его лицу.
– Ну что, вылезаешь тоже?
– Ага, сейчас.
Ну и тоже поглядеть было на что. Была бы поопытнее – все это могло бы кончиться второй серией, но и она постеснялась, и он, видимо, решил, что рановато. Она еще и о ночных мыслях вспомнила:
– Слушай, я же вчера ляпнула лишнего. Извини.
– А, ты про это. Ерунда.
– О, люблю людей с легким отношением к жизни. Хотя сама невозможность возможности может быть проблемой… извини, не лучшая идея спросонья умничать на неродном языке.
– Да ну чего там…
– Ну и хорошо. Пока что меня все устраивает, а дальше будет видно.
– Ага.
Привели себя в порядок и вышли из комнаты. И вот тут уж могло быть неловко, но… Но Хаккай так располагающе улыбнулся, мол, все нормально, что Жюли не стала прямо уж рассыпаться в извинениях. Просто поздоровалась и спросила, не сильно ли его стеснили.
– Ерунда, бывает.
– Ну ладно. Мы, если что… а, мы же еще не определились с планами на сегодня.
– Что-нибудь придумаем.
– Ага, мало ли мест. Домой пока не пойду, я там явно лишняя.
– Да, Хаккай, ты не поверишь, почему мы сюда-то ввалились!
Жюли засмеялась и решила не мешать Годжо рассказывать. Послушать же тоже весело. Хаккай, конечно, не знает Мари, но, видимо, знает Санзо. Так что его это все тоже забавляет.
– Это еще надо видеть мою сестру, могу показать фотки в телефоне. Ко всему, до вчерашнего дня она была уверена, что бастард, собиралась к настоящему отцу, но нам сломали картину мира.
– Воистину интересный день.
– Ну да. Вот привыкаю к мысли, что это я дочь кардинала Монтанелли. Только он меня никогда не видел… если, конечно, со вчерашнего дня не нашел меня в Инсте.
– И как?
– Фигово. Это Мари его боготворит, а я очень даже наоборот. Так что она тоже в шоке, а выиграл на всем этом, судя по всему, только ваш друг монах. Прикиньте, он, похоже, ходил за Мари пару месяцев! И он там был, когда Монтанелли ей сказал этим своим мерзким елейным голосом: деточка, когда я зазнал твою маму, ты уже родилась… Ну, и она упала Санзо в руки.
– Хаккай, я надеюсь, ты ему это припомнишь, ага?
– Что именно, – поинтересовалась Жюли, – что фу так делать или что у него плохой вкус?
– Да просто картинку в целом.
– Блин, я бы послушала. Конечно, у меня всего одна сестра и ей сейчас тоже несладко… в основном… но надо просто знать, какая она святоша и как годами меня этим тыкала.
– Ну что ж, зато теперь, возможно, и она узнала что-то новое, – заметил Хаккай.
– Вот это уж точно. Глядишь, и мозги на место встанут.
– Все может быть.
– Ладно, спасибо за гостеприимство и угощение. Мы же гулять хотели, ага?
* * *
Хаккай даже еще не все домашние дела переделал, как произошло новое явление. Как к себе домой, завалился давешний монах, Санзо, а при нем какой-то лохматый мальчишка-подросток со странными золотыми глазами.
– Ой, вы посмотрите! – обрадовался Годжо.
– И тебе девиц не разочаровывать. Хаккай, привет, я так понял, ты уже в курсе.
– Можешь не сомневаться.
– Тогда все проще. Будешь шафером? Хотя нет, это во-вторых. Во-первых, это не был ультиматум, но меня подначивают перейти в католичество, сперва надо разобраться с этим.
– Даже так?
– Ну как это она не будет венчаться, – влезла Жюли. – Не станет монахиней, так хоть это не упустить. Я бы сильно не заморачивалась, заметила, что у вас в стране очень многие ходят в католические храмы чисто ради красивой церемонии, осталось священника найти не упертого. Я даже одного знаю.
– А что, этого ей правда хватит? Так-то я уже проинформировал, что в любой конфессии так и буду класть на все… кроме верности ей. Так что какая хрен разница.
– Если после этого она тебя не послала – то вполне может хватить. А если ты не просто хочешь сделать ее честной женщиной, то тебе сам Бог велел удивить ее красивым жестом. Сказать при свидетелях, что тебе разрешили венчаться, и вперед.
– А мы посмотрим.
– Ага, я и пришел приглашать. Ну и посоветоваться, но не рассчитывал, что тут окажется… моя будущая родственница. Ты просто очень помогла. Не знаю, как надолго ты с ним, но надеюсь, что еще будем общаться.
Жюли откровенно смеялась, но без подколки:
– Конечно, будем, даже если сестрица решит отмежеваться от меня.
– Куда же вы теперь все денетесь, – тихо отметил Хаккай.
– Главное, меня никуда не девайте, ладно? – наконец подал голос мальчишка.
– Нет, ты второе, на что я класть не буду, пусть так и знают все, – Санзо это пробурчал под нос и ни на кого не глядя, но ведь сказал же.
– Мальчик, а ты ему кто? – поинтересовалась Жюли.
– Ну так, подкидыш, головная боль, – ответил за мальчишку Санзо.
– Я Сон Гоку!
– Ясно все с вами. Мне кажется, ты понравишься даже Мари.
– Только вот если у них свои родятся…
– Обезьяна, блин!
– Если у них свои родятся, я прослежу, чтобы Санзо их не сваливал на тебя, – улыбнулся Хаккай.
У монаха на лице отразились очень противоречивые чувства, которые он вложил в слабо разборчивое «мать вашу за ноги!». Потом встряхнулся и сказал:
– Ладно, до этого всего еще дожить надо. Пока что, кажется, нам надо найти вменяемого священника, договориться обо всем – и тогда я смогу сообщить Мари, что будет все как ей хочется.
– Я бы проводила, – заметила Жюли, – к тому, который почти мой друг, но вроде как у нас с Годжо были планы.
– Для такого цирка можно место в планах и найти, если хочешь.
– Ой, я буду очень рада, если составишь компанию! Итак, его-то нигде в сетях нет, он вообще со странностями, то ли аутист, то ли живет двойной жизнью, зато есть его помощник, можно сказать, сменщик, он нам тоже может подойти. Храм недалеко, в деревне. Дойдем минут за сорок.
– Ну тогда идем.
Так и пошли вчетвером, оставив наконец Хаккая в покое.
* * *
Храм был маленький, как игрушечный, в который раз отметила про себя Жюли, но чувствовалось, что приходить сюда народ любит.
– Попросить у тебя бандану, что ли, – поглядела девушка на Годжо, – а впрочем, с учетом моих шорт… Ну да тут поймут.
– Ну если что, держи.
– Спасибо, тогда возьму если надеть попросят, – приоткрыла дверь и позвала в полумрак: – Отец Лоу! Отец Гросс! Не мог бы кто-нибудь подойти?
– Да, слушаю вас, – он ее явно сразу увидел, услышать-то не мог.
Сердце Жюли на миг пропустило удар, а потом попало в единый ритм с его музыкой. Отец Джастин Лоу, отец Жюстен, ей все еще очень, очень нравился. Хотя, возможно, именно совершенной своей недосягаемостью.
– Добрый день… я хотела зайти к вам одна… Но сейчас меня привело сюда деликатное дело, и касается оно не меня лично.
– Слушаю вас.
– Оно меня касается, отец Лоу, – Санзо выступил вперед. – Я сделал предложение сестре вот этой девушки. Сестра человек верующий, католичка. Без венчания со мной связываться не согласна.
– Так, а вы?..
– Генджо Санзо Хоши. Хранитель одной из Сутр Творения и помощник настоятеля монастыря Кинзан. Да, вот так.
– Бывает. И чего вы хотите от меня, коллега, разрешения или попытки отговорить?
– Разрешения. И такого, чтобы она поверила. И… это может все облегчить, наверно… у нас все уже случилось, так вышло. Прикрыть-то грех венцом лучше, чем оставить так?
– Не вижу, что могло бы вам помешать.
– О, вижу, мне не зря рекомендовали вас как человека широких взглядов. Спасибо. Главное, чтобы моя избранница не решила, что вы еретик.
– Мари знает отца Жюстена, – заметила Жюли, – он когда-то благословлял меня на первые заработки и вообще вроде как числится моим духовником. Но учитывая, как жутко я себя веду, а также то, что сестрица всех мерит по кардиналу Монтанелли, а тот даже Папу Римского считает излишне либеральным…
– Ну что ж, узнаем, – Жюстена явно меньше всего волновало чужое мнение.
– Мы ее к вам пришлем. Потому как не то чтобы у нее был постоянный исповедник, как-то не везет, – хмыкнула Жюли. – Спасибо, отец Жюстен, рада была повидаться.
– Обращайтесь.
Они уже собирались уходить, когда к ним выбежал Хейзель. Как всегда, с букетом, хорошенький, как переодетая девочка… хотя его сразу выдал бы голос.
– Матерь Божия, какая красота! Я тут часть услышал, о, это будет шоу, это просто взорвет все! Хоши-доно, а можно-можно с вами сфоткаться?
– Только если никуда не выкладывать! – отрезал тот, явно жалея, что не успел уйти.
– А вы в Инстаграмме есть?
– Еще не хватало!
– А давайте все вместе на память? – предложил Гоку.
– А давайте, – поддержал Годжо. – Чтоб никто потом не делал вид, что этого не было.
– Я с радостью, – кивнула Жюли.
Санзо закатил глаза, но возражать не стал. К нему прибились Гоку и молоденький отец Гросс. Жюли прижалась к Годжо, тем самым невольно подталкивая его к Хейзелю, и попросила отца Жюстена тоже подойти, стать с краю, с другой стороны от нее. Как-то собрались…
Фотографировал Гоку, у него явно был к этому талант. Даже Санзо понравилось, как получилось.

Мари Визон
Мари все-таки очень давило даже не самим фактом, что легла в постель до брака, а тем, с кем. Всяко очень многие пути это ей закрывало. Так что согласилась вместе с Санзо сходить и поговорить. Хуже ж не будет. Наверно.
– Отец Лоу… и примкнувшая к вам козявка… и это снова я. И не один.
– Проходите.
Мари наклонила голову и снова подняла глаза. Этот Джастин Лоу всегда внушал ей некоторые сомнения, ну да ладно.
– Святой отец, мы можем поговорить наедине?
– Да, конечно.
Прошли в исповедальню.
– Я согрешила, я переспала с мужчиной… со служителем другого Бога. Вы уже знаете, это я не знаю, что мне теперь делать.
– Милая моя, это как-то навредило кому-нибудь?
– Это отобрало у меня возможность понравиться человеку, которого я хотела бы видеть своим духовным отцом. Я более недостойна этого.
– Если он откажет тебе, дитя, неправ будет он.
– О, правда? Конечно, он и сам не безгрешен… был когда-то, у него есть дитя от прихожанки, и если бы этим ребенком была я, все было бы проще. А так он сумел стать безупречным, значит, должна и я.
– Нет, милая моя, такого не должен никто. Сам Господь небезупречен, и поэтому он может любить нас, а мы – его.
– О, думаю, вы правы, отец мой. И никому, кроме меня, мой грех не навредил, но вот что делать дальше?
– А чего вы хотите?
– О, я еще не поняла, люблю ли я Санзо. Но мы были близки, и он всем своим поведением показывает, что готов быть мне опорой. И даже что я прямо-таки составлю его счастье. А с другой стороны, он воспользовался моим смятением, чтобы затащить меня в постель.
– Мне не положено давать советы, но, думаю, вам нужно сперва решить все это с ним, а потом уже делать серьезные выводы.
– Он просил прощения за все, чем мог меня обидеть, и звал замуж. Я спросила, готов ли он ради меня сменить религию. И он повел меня сюда, к вам.
– Я разговаривал с ним об этом, но честнее будет, если он сам все вам расскажет.
– Он мне сказал, что вы ему разрешили на мне жениться. Вот так взяли и разрешили, это правда, святой отец?
– Не знаю, можно ли трактовать это как разрешение, но я не вижу никаких препятствий со своей стороны.
– Он же не крещен, ни разу не исповедовался и не причащался! Вы еще скажите, что ему и дальше будет можно… эти его мантры, сутры…
– Почему нет? Бог примет клятву, если она дана от чистого сердца.
– Вот в чистоте его и честности я не сомневаюсь. Никогда не скрывал, какой он есть и чего бы хотел. Может, я не заслуживаю лучшего… только освящения клятвы.
– Разве это так уж плохо?
– Кажется, лучше всего, на что я вообще могу рассчитывать. И вы уже, можно сказать, благословили, отче, ведь так?
– Выходит, что так.
– Благодарю, – поцеловала руку, – найдете для нас время через месяц, например?
– Конечно.
Санзо потом подошел на минуту, поблагодарить.
– С меня… а что пьете?
– Просто не создавайте еще больше проблем.
– Я попробую. Главное, чтобы высокое церковное начальство нас всех не поимело.
– Не должно.
– Мое точно не будет, они привыкли.
– Ну вот и славно.

Хейзель Гросс
Хейзель прокрался домой в четвертом часу утра. Ему удалось сбежать, не разбудив своего… да нет, не обидчика, он же сам на все согласился. А вот что теперь скажет отец Джастин? А если всю ночь не спал и ждал? А если вообще не простит падения?
Хейзель зашел в дом и так и съехал по стене, только дверь закрыть успел. Да, облачение все мятое, на пелерине пятна от вина, ну и смысл все это прятать, то, что на лице написано, ничем же не закроешь…
– Что, оказалось скучно и загулять до утра не захотелось? – и вот разве скажешь по нем – только проснулся или правда ждал?
– Простите… Нет, скучно не было, это, наверно, самое плохое. А вот стыдно стало.
– Что случилось?
– Если я люблю вас, если вам принадлежит моя душа и сердце… а это нисколечко не изменилось, когда я проснулся… то как же я мог оказаться в постели с парнем, которого вообще видел второй раз в жизни? Притом что он меня ни вот столько не заставлял, ну разве что мы были нетрезвые.
– Кто знает, может, тебе просто было интересно.
– Мне было очень интересно. И приятно. А не должно было.
– Почему?
– Потому что если мой мир заключен в вас, как может меня вообще волновать кто-то еще.
– Потому что мир большой.
– Вот знаете, он сказал почти то же самое. Что… высокие чувства – это одно, а вот такие веселые вечера – совсем другое.
– Тем более, кому это навредит?
– Я боялся только одного, отец Джастин. Что это навредит вашему отношению ко мне.
– Не переживай. Мы же ни о чем таком не договаривались.
– Я думал – если любовь, это подразумевается. Вы-то блюдете… все блюдете…
– Но мне и в твои годы было не так интересно. Все люди разные.
– Это да. Ох, просто камень с души сняли, – Хейзель наконец попробовал встать.
– Вот и не переживай. Пошли, надо ж тебе хоть переодеться и досыпать.
– Спасибо, да, и уж потом в ванну.
– Да, наверно так.
От сердца отлегло настолько, что Хейзель даже не стеснялся, скидывая свой наряд. Потом, уже под одеялом, запоздало вспомнил… сколько же на нем всяких следов… Но, может, и нечего беспокоиться. Джастин же сказал, что ему неважно. А еще – что неинтересно. Много что. Странно это, конечно. Это может значить, что они никогда… Раньше эта мысль даже не насторожила бы, не то что напугать, все же устраивало – долгие молчаливые вечера вдвоем, почти родственные объятия, поцелуи рук и иногда совместные ночевки. Потому что раньше он просто не знал, что бывает еще.
И что теперь? Хотя и об этом можно будет поговорить. Кажется, вполне честно и без всяких обид.
С этими мыслями Хейзель и уснул, а вот сны были… беспокойные. Даже очень. Так что проснулся он с мыслью – фу, нельзя быть таким развратником. И молиться-то не поможет, никогда особо не помогало. И что ж делать-то? Видимо, что и всегда, поискать самого близкого и родного. Он же подскажет.
– С добрым утром, надеюсь, выспались после моей эскапады…
– С добрым утром. Не переживай.
– Какой же вы всегда спокойный. Я так никогда не смогу.
– И хорошо. Если бы все были похожи на меня, мир был бы… странным местом.
– Вы уникальны. Только я-то не про то. Я сижу тут, как героиня дурацкого фильма, и думаю: что выбрать – любовь или похоть. Вот прямо такими дурацкими словами и думаю. Классика в терминальной стадии.
– А зачем выбирать?
– Затем, что… кажется, мне нужно то, чего мы с вами вместе не обретем.
– Может быть. Но это значит только, что нам придется придумать что-то еще.
– Главное, чтобы это не заставило нас расстаться. Если так правда можно… то знаете, вы святой.
– Ну уж не настолько серьезно.
– Просто люблю вас. Как умею.
– И этого достаточно.
– Тогда и мне, – и, может, все же подойти и обнять? Почему бы и нет?
Вслушаться в музыку, как всегда через нее как бы и сердце его услышать – и понять: нет, вот между ними ничего не изменилось. Это навсегда.

Все понемногу
Свадьба Санзо и Мари стала событием громче некуда. В чем-то даже беспрецедентным. И на саму церемонию, и на последующую гулянку народу собралось много, а уж как это все должно было потом прогреметь в Сети… Даже если часть участников возражали. Но уж никуда не денешься.
Сценарий праздника в основном принадлежал Хейзелю Гроссу, и его только успевали окорачивать: нет, все-таки не дразни гусей совсем уж, а то достанется от епархии. Нет, не приставай к «Санзо-хану» с идеей, что он обязательно должен явиться при полном своем параде. Это вообще не твое дело. И даже не его, потому что для него главное делать приятное невесте. А она как раз оценит, если он хотя бы на время отодвинет в сторону то, что составляет его сущность.
– Ну ладно, – неохотно признавал Хейзель, – жаль, мне не доверят наряд ему выбирать.
– Да и так неплохо.
– Я больше ради процесса, – пискнул молоденький священник и стушевался. Мысли были не ко времени и не к месту.
…Тем временем новый временный образ будущего родственника оценивала Жюли:
– Ну и вот, в таком виде никто в тебе Санзо Хоши не опознает, челку только погуще начеши. Даже если Монтанелли попробует пробить твою личность, у тебя ни на одном аккаунте нигде ни одной фотки.
Санзо кивнул, аккаунты он и впрямь держал не для этого. А чтобы не пропускать обновления по интересующим темам. Ну и совсем изредка комментировать.
– Главное, что мы будем знать, – заметил без пяти минут шафер-Хаккай.
– Ага, а кому не надо – пусть забудут на время или не знают вообще.
Впрочем, даже с такими мерами предосторожности вышло зажигательно. Службу вел Джастин, потому как Хейзель взял на себя фото- и видеоотчет. И потому себе-то позволил разгуливать в венке из ромашек с незабудками… кажется, это на фото кое-где попало.
Жюли сегодня была бы похожа на цыганку, если бы не светлые глаза и волосы. Косынка, длинная широкая юбка и вечный ее загар. Все время рядом с Годжо она не держалась, они все еще встречались время от времени, но назвать это «они вместе» все-таки было бы преувеличением. Их устраивало – и хорошо. Она не считала других его девиц, не отслеживала, с кем он, когда не с ней, и никогда ни о чем не спрашивала. Только задумывалась все чаще – а если бы, например, она тоже попробовала встречаться с кем-то еще? Просто для нового интересного опыта? Почему бы и нет. Главное, чтобы этот кто-то не возражал… если, конечно, он вдруг не окажется единственным и тем самым.
Сегодня все эти мысли и чувства особо обострились, от вина и общего веселья. К тому же тут присутствовал человек, который уже очень давно не оставлял ее равнодушной и никак не стирался из памяти. И это именно Жюли упросила его все-таки сесть со всеми за стол.
Может, попробовать? Он, конечно, как всегда, весь в себе, но ведь и доброжелателен, как всегда.
Очень осторожно (а то и спугнешь, и на камеру можешь попасть!) Жюли под столом взяла отца Жюстена за руку. В тот раз она пыталась признаться совсем нерешительно, просто обняв… наивная девочка.
Гладить осторожно – и смотреть в тарелку, как будто ничего не происходит. Само по себе увлекательно. Только непонятно, есть ли реакция. Ну вот что за человек. Может, конечно, ему просто никто и не нужен… Но разве это ее проблема?
Сейчас казалось, что вот совершенно нет. И что она умрет, если на своем не поставит.
Чуть потянула его за руку:
– Мы можем выйти поговорить?
– Да, конечно.
Отпустила, смотрят же все. Просто убедилась, что идет за ней.
– Где нас точно никто не увидит?
– Ладно, можно и так.
…Ого, неужто это его спальня? Неужто он все-таки понял ее правильно? Ну что ж, остается только обнять и целовать. Наконец-то.
…Нет, ну приятно. Мило. Только не горячо. Отклика-то она не чувствует, от этого и собственный кураж теряется. Но, по крайней мере, теперь все понятно.
Надо, наверно, извиниться и уйти. Или это уж совсем странно? Но и продолжать как-то вовсе нехорошо.
– Если вы против, отец Жюстен, то мы просто об этом забудем.
– Как хотите, милая.
– Вы отличный человек, мой друг и друг моей семьи, можно сказать. Вы мне нравитесь и дороги, я долго о вас мечтала… Но все-таки, наверно, так неправильно. Я не хочу быть как моя мать. Уверена, она разложила Монтанелли просто чтобы узнать, как это будет.
– Кто знает.
– Да, про нее я точно знать не могу, но сама так… все же не буду. Это нечестно по отношению к вам.
– Пусть так.
– Спасибо, что не осуждаете, жаль, что оставляю вас равнодушным. Я пойду, и давайте, наверно, так: если через полчаса не решите спуститься, скажу, что вы ушли спать.
– Давайте так.
Жюли на прощание погладила его по щеке и вернулась в трапезную. Огляделась, примечая, кто где. Годжо не увидела. Видимо, уже подцепил кого-то и свалил. Стало не то чтобы обидно, но…
Написала ему сообщение: «Ты был прав, он скучный».
* * *
Годжо сигнал проигнорировал, потом почитает. В эту минуту он стоял на заднем крыльце, курил и потихоньку тянул руки к Хейзелю. Тот краснел и делал вид, что не замечает. Но это уж вряд ли надолго.
– Боже правый, увидит же кто-нибудь…
– Кто-нибудь сейчас заняты…
– Все? Не надо так, мы не можем…
– Да ладно.
– Я люблю и уже обещал себя…
– Ну и отлично.
– Так тогда можно вас попросить меня не лапать?
– Да ладно. Тебе же тоже интересно.
Глаза мальчишки это подтверждали, что бы он там ни пытался еще лепетать. Так что, может, и правда что выйдет. Сегодня. Главное, не давать ему думать и сомневаться. Может, уже после пары поцелуев голова и отключится… Ему, может, самому того и хочется. На какое-то время. Вон, уже и вином закапался, и венок потерял, считай, в кондиции. А утром все равно разбегутся.
Собственно, жизнь Годжо состояла из этого… почти полностью.
…Проснулся он на рассвете один, в какой-то подсобке при храме. Уже и не вспомнил бы, как они сюда добрались, но хоть валяться было, видимо, уютно. Мальчик, похоже, устыдился своего падения и слинял. Ну что ж, если повезет, он не очень расстроился. Пока было непонятно, искать ли его вживе или в сетях, наверно, стоило валить домой. А там кто знает.
Сообщение он увидел еще нескоро. Мало ли всякого народу ему писало. Но, кажется, это вообще оказался интересный вечер.
Девочка… он пока не понял, как отнестись к ее экспериментам. Ни о чем таком типа «хранить верность друг другу» они не договаривались, вот еще, он никогда ни с кем… И вообще приятно, что с другими ей скучно. Не надо в это вдумываться.
А тут еще и давешний священник написал, в личку, поскольку телефона ему никто не давал. А вот в сетях, видимо, мальчик нашел Годжо через Жюли. Сообщал, мол, простите, что так сбежал, на самом деле было здорово… Вот это уже совсем неожиданно. Или… да нет, первый, что ли, девственник с идеалами на его пути. Многие из них в душе хотят… всякого.
Рассказать, что ли, Жюли о своей победе? Кажется, им вообще есть о чем посплетничать. Позвонить? Или прикольнее будет сочинить достойный ответ? Позвонить, конечно, проще. И вроде даже не слишком рано.
– О, привет, – откликнулась сразу. – Уже окно в расписании?
– И я тоже рад тебя слышать.
– Хорошо вчера время провел? Долго не отвечал.
– Ничего нового. А ты как?
– Главное я тебе написала. Подумала, что с высоты опыта, которым ты меня одарил, я могу расширить собственный… но ты был прав.
– Проверить и убедиться – не самый худший вариант.
– Спасибо за понимание. Ну и радует, что и с ним остались в хороших отношениях… но вчера было печально.
– Представляю.
– Ну да. Когда ты начинал, то, наверно, тоже не так просто было пойти и кого-то подцепить.
– И чтоб дело не закончилось скандалом или общим разочарованием.
– И правда. Не все готовы… на открытые отношения. – помолчала и добавила: – Я хотела бы сказать, что всегда могу пойти к тебе, если будет одиноко. Только это не так и пока мы не на равных.
– Но я буду только рад, если ты придешь.
– Льстец. А если ты там будешь не один?
– Приходи, и попробуем договориться. Вдруг и правда что-то выйдет.
– Спасибо. Тогда… взаимно?
– Думаю, да.
– И лучше пока приходи ты, это же я теперь живу одна. Они же квартиру сняли.
– Понял.
Она чмокнула его и подождала, пока отключится. Он повесил трубку. И увидел сообщение. Хейзель.
«Привет. Я в настолько небесных отношениях, что мне разрешили искать что-то более земное на стороне».
Отвечать ему? И если да, то что? Если пока непонятно, хочется ли продолжать это забавное знакомство. Ладно, подождет.
Мальчик, правда, не особо хотел ждать. И вслед кинул фотку. Как валяется на кровати в длинной кокетливой рубашке и с букетом на груди. Замечательно. Он бы что, каждому первому так? И дело не в его проснувшейся развратности, а просто ну мало ли же кто как такое использует. Так и придется поговорить, а то что.
«Фотками только не раскидывайся».
«Я только тебе и в личку».
«Все равно осторожнее, лички вскрывают, телефоны уводят, мало ли».
«Понял, спасибо, не подумал. Могу счесть за предложение показывать все лично?»
«Нет, ну если хочешь…»
«Ну вообще хочу. Но пока не знаю, когда буду свободен, нам тут монсеньор Монтанелли пишет гневные письма за вчерашнее».
«Ого. Ну удачи вам».
«Спасибо, расскажу потом. Это скорее весело».
* * *
Хейзель и правда моментами давился от смеха, когда зачитывал эти послания Джастину.
– Можно, я ему сам отвечу? Скажу, что, может, лично я и выглядел вчера неподобающе, а вот он впрямую раскольничает, когда заявляет, что прививки вредны.
– Только вежливо.
– Я буду предельно вежлив. Убийственно, отец Джастин. И все со ссылками на Папу.
– Дерзай.
– Хорошо, конечно, что ему меня сейчас не видно, – Хейзель сел поудобнее, между делом сунул цветок Джастину за ухо и уже тогда сделал официальное лицо. Отповедь писалась как по маслу.
* * *
Жюли зачла его опус буквально сразу после публикации. Уже какое-то время ей было не до того, чтобы сидеть и гадать на ромашке – придет Годжо или не придет. Потому что девушка едва успевала читать собственную личку и комментарии как у себя, так и у Хейзеля на основном блоге, он же полуофициальная страничка храма. Папенька Монтанелли громил («Я еще не настолько выжил из ума, чтобы не уметь пользоваться поиском по картинкам! Я прекрасно знаю, с кем повенчали одну из самых преданных моих прихожанок! Буддист скрывает свою личность в Сети, но его постоянно фотографируют посторонние люди прямо на улицах, вы об этом подумали?») и одновременно пытался прикинуться котиком. Ну, в личку, в основном. Сумасшедший дом какой-то. А, ладно, даже весело. Она активистка, она не первый год сражается со всякими косными придурками. И мальчик тоже ничего справляется.
О, и в дверь звонят.
– Быстро ты, здорово!
– Стараюсь. Кажется, нам даже есть о чем поболтать.
– У меня тут весело, да, зацени моего папашу в полный рост. Только ты-то как узнал?
– Как бы рассказать-то, чтоб не вышло, что я сильно сплетничаю…
– Да ладно, за сплетни не обижусь. Я же блог веду, сплетни мое все, ну, в разумных пределах.
– Ну тогда ладно.
– Кто из друзей сказал-то, что мне мозг выносят? Выходит, ты не комменты у меня читал.
– Еще не успел. Все куда запутаннее, мне вот он рассказал, – Годжо ткнул пальцем в страничку «Цветочного священника».
– А вы вообще знакомы? Ну, настолько, чтоб таким делиться?
– Ну да, вот… познакомились, – и, кажется, только он мог сказать это слово так, с подтекстом.
– Это у тебя называется «ничего нового», ага. Ладно, я тебе не жена, чтобы докапываться, да и в законном браке бы не стала, я за доверие. Просто интересно. Но пока что надо писать ответ папаше. «Окей, бумер…» – нет, это я так, это уж совсем нагло, по форме все культурно будет, но смысл такой, что если он не отгребется, я всем расскажу, что я его внебрачный ребенок и что он слинял из Авиньона сюда к вам, как только узнал, что я в проекте.
– Да ну что там интересного, вырастет – поумнеет, вот тогда кому-то повезет…
– Кто, Монтанелли? Ну сорок шесть не так много, конечно… Тьфу, – она засмеялась, – ты про Хейзеля, этот да, моложе меня на год и смешной. А что ты таки за обе команды – так это еще прикольнее.
– Не без этого.
– Класс, столько возможностей. Ладно, как думаешь, нормально написать, что как-то уже поздновато лезть в мое воспитание, это надо было делать девятнадцать лет назад, и пригрозить компроматом?
– А давай. Эх, культурно угрожать – это не ко мне, это Хаккая бы спросить.
– Я бы тоже была рада его спросить, но неудобно, без нас дел полно у человека.
– И уж его это вообще особо не касается.
– Ну да, ты-то ему друг, а я так, просто одна из твоих девиц. Давай уж сами как-нибудь.
– Давай попробуем.
Сочиняли долго. Жюли не забыла припомнить и то, что Мари прыгнула замуж за иноверца во многом потому что Монтанелли не нашел для нее по-настоящему добрых слов. Так важна родная кровь (вообще-то само по себе сомнительно) и так неважна одна из самых преданных прихожанок? Фу таким быть, монсеньор.
– Написать, что если он и на Мари наедет, не миновать ему пули от Санзо?
– Этот и сам напишет.
– Ладно. Пока сама за сестру заступлюсь, это моя вредная сестра, я ее, если что, сама и обижу, но больше никому не позволю. Кстати смешно, она хотела в монахини – и вот она замужем, а я хотела замуж и детей, а получается, что просто так – оно и лучше, что ли.
– Кто знает, чего захочешь потом. Времени-то много.
– Ну да, конечно, мы молодые, столько еще всего будет…
…Пока закончили с посланием, Годжо снова пришло сообщение:
«Ой, наконец-то, пальцы болят от теологического диспута. Все остальное жаждет классного секса».
Ох уж эта молодежь…
Жюли только покосилась, ни подглядывать, ни спрашивать не стала. У нее все еще голова была занята другим:
– Отправила. Посмотрим, отстанет ли. Я смотрю, параллельно там ему еще и несогласие со святым престолом припомнили. Ладно, а мы что устроим?
– Не знаю, план по сплетням мы уже вроде выполнили…
– Воистину. Тогда если в твоем списке нет никого более требовательного – располагайся хоть до утра.
– Нет, ну наш юный друг просится в список, но как-то… не знаю.
– Слушай, до меня ж вот только доходит, ты что же, в самом деле затащил эту козявку на сеновал? А теперь сомневаешься?
– Ну, этой козявке явно нужен кто-то, кто не я.
– С тем, что кто-то, согласна, кое-кто у него есть, но они не спят, рано или поздно это бы рвануло, у него всегда глаз горел на неприличные эксперименты, только он не осознавал. С тем, что не ты… я, с одной стороны, рада это слышать, а с другой, знаешь, не особо красиво было начинать.
– Да, наверно, ты права.
– Тебе хотя бы надо честно ему сказать, что больше ты не хочешь с ним встречаться.
– Да, наверно.
– Не знаю, как часто ты бываешь в подобных ситуациях, но, может, мне побыть рядом для моральной поддержки? И тебе, и с ним мы… ну не сказать что старые друзья, но не один год знаемся и довольно близко.
– Для моральной поддержки не знаю, а вот рот мне затыкать, если херню ляпну…
– Это тоже могу. Тогда что, позвать его сюда? Он у меня так еще ни разу и не был, только как-то надо это организовать. Хорошо, если он сразу поймет, что вы не будете наедине, но… А, у нас есть предлог. Отметить, что отбились от Монтанелли.
– Давай попробуем.
– Тогда я зову и говорю, что ты тоже будешь, ага?
– Ага.
* * *
Хейзель явился сравнительно быстро, в рясе, чистой пелерине и свежем венке, чуть разочарованный, но еще надеялся, что вечеринка все же закончится свиданием…
– Тебе не наливаю? – подмигнула Жюли. – Думаю, после вчерашнего тебе от одной мысли о спиртном нехорошо?
– Ну пожалуй, да и жарко.
Сели за стол. Почему-то не получалось радостных тостов, в воздухе висело напряжение.
И кому-то надо было начинать.
Хейзель покосился на Жюли, потом на Годжо:
– Не то чтобы у меня было право ревновать или что-то требовать, но вот вы тут вместе, и ты мне так и не ответил на мое очень определенное сообщение.
– Признаю.
– Я имею право узнать, почему?
– Потому что, уж извини, я вдруг понял, что недотягиваю.
– А я ведь просил вообще меня не трогать.
– Что поделаешь, дама уже в курсе, что я идиот, теперь и ты тоже.
– Отлично. Мы с отцом Джастином жили на облаке, а теперь началось вот это.
– Да относись ты к этому проще, – Жюли подмигнула мальчишке. – Тебе показали новую сторону жизни. Как и мне, это он умеет, а вот быть с кем-то всерьез и надолго – не думаю, я вот и не требую от него больше, чем он может дать. Иногда весело и прикольно провести время – почему нет… Встретить кого-то еще и применить полученные знания на практике – тем более почему нет.
– В общем, что я хотел сказать – не жди от меня слишком многого. Сам видишь.
– Подтверждаю, я и не жду, а радуюсь тому, что есть. И тебе советую, юный отец Гросс.
– Ну, я хотя бы могу позвонить или написать, если мне будет очень хотеться?
– Конечно, – Годжо кивнул.
– И то хорошо. А то не Гата же просить.
– Вот да, не надо просить Гата, – теперь кивнула Жюли. – Спать с прислугой недостойно мыслящего человека.
– Ну, так-то Гат не прислуга, а напарник, и ради меня он в буквальном смысле пополам переломится, это долго объяснять и мне не слишком можно… суть в том, что он меня не хочет. И никто не хочет меня.
– Ну это ты зря, – возразил Годжо.
– Ну вот ты попробовал, сорвал цветы – и тебе не понравилось.
– Не в этом дело. Ты ужасно милый и вообще, и если бы только мы встретились, когда ты уже разобрался бы в таких, как я…
– О, спасибо… Даже тронут. Но грустно.
– Не переживай, все еще будет.
– Я попробую. Самая большая проблема в том, что я теперь потащу все это на облако, а там оно никому не нужно. Но сердце-то мое там.
– Тогда у тебя все лучше, чем я думал.
– Ну где ж оно лучше, он же тоже не хочет меня.
– Он вообще никого не хочет, по-моему, – не удержалась Жюли.
– И такое бывает, – заметил Годжо.
– Хейзель, учись разделять, что ли. Доставь, блин, своему телу радость, Макарена, и забей.
– Честно? Не хочу. Поискал бы лучшее применение своему новому опыту.
– Главное, чтобы на пользу пошло.
– Ребят, мне тогда нужен мастер-класс или хоть советы хорошие. Как пробиться через равнодушие в таком смысле.
– Хейзель, честно, я очень-очень сомневаюсь, что у тебя хоть что-то получится.
– И дело вообще не в тебе.
– Вы его не знаете как я.
– Тогда зачем просишь советов?
– А вот узнал, что ты, коварная провансальская девица, уже пыталась подкатить к моему Джастину. И думаешь попытаться еще, потому и говоришь так. Я давно подозревал, что ты вокруг него круги сужаешь, и не зря. А тебя она использовала! – разобиженный Хейзель повернулся к Годжо.
– Даже если так, – пожал тот плечами, – ну что уж, только она, что ли?
– Эй, я не использовал!
– А я, в общем, не скрывала, что мне нужен опыт в приятной веселой компании.
– Ну так разве это плохо?
Они озадаченно переглянулись. Ну, точнее, это Хейзель выглядел озадаченным. Жюли – скорее приятно удивленной. Молоденький священник начал в раздумье:
– Ну, я за вас, конечно, рад, если вас обоих устраивает, но как-то это… Мы с ней годами любим одного и того же человека, потом теряем невинность с другим человеком, но тоже одним и тем же, и к чему бы это все…
Оба посмотрели на Годжо. Тот хмыкнул:
– Не знаю, но это как минимум забавно.
– Но не могут же в этой гонке выиграть оба.
– Кто знает.
– В плане «иногда встречаться с Годжо», судя по всему, можем и оба. Да же? – спросила Жюли, снова повернувшись к полукровке.
– Если вас устраивает.
– Меня да.
– Меня… ну, пожалуй, тоже. А вот в плане наглых подкатов к этому святому человеку – давай хотя бы не у меня за спиной.
– Согласна. И вообще… Знаешь, ему я четко сказала, что отступаюсь, это ты тут своими подозрениями заставляешь меня передумать.
– Серьезно?
– Ага.
– Но вы же тут не просто так говорите мне оба, что мне не светит. Даже если не из вредности, а исходя из фактов.
– Смотря что светит, понимаешь ли, – заметил Годжо.
– Чтобы мы с Джастином стали парой во всех смыслах, вот это вот.
– Может, это из тех случаев, когда добавлять что-то еще – только портить.
– У меня было ровно такое же ощущение еще буквально сегодня утром. Пока видел его и касался. Но сейчас все-таки колеблюсь, черт…
– Я вот уже, – задумалась Жюли, – пожалуй, знаю, что не стоит мне настаивать на своем чисто чтобы было.
– А вам обоим есть куда спешить? – Годжо даже слегка удивился.
– Одно только, мадемуазель проживет куда меньше, чем я и Джастин.
– Так. Хейзель Гросс. Если бы ты только знал, как мне за пять лет надоели твои недомолвки! Тебе правда-правда нельзя это рассказывать, трепло?
– Ну не то чтобы прямо нельзя, нежелательно, но будем считать, что тут все свои. И что все уже догадываются – мы работаем на силу, которая круче Ватикана, и мы вообще не люди. Но и не екаи…
Так, слово за слово, юный Повелитель и поведал массу интересного.
Жюли слушала как зачарованная. Отец Жюстен – Коса Смерти. Гильотина. Это должно было пугать любого нормального человека… но она, видимо, нормальным человеком не была. Ее заводило. Она локти была готова кусать, что отступилась, да притом официально. Только знала, конечно, что так правильно. Что никто не купается в море в наушниках, что никогда волна не переплеснется через их головы, что никогда, никогда русалочке Марине не стать человеком и не пойти со своим Жюстеном к алтарю.
Дочь оступившегося священника еще не получает права приставать к другому священнику. Даже вот такому. Дочь оступившейся матери должна лучше всех понимать, что ничем хорошим все это не закончится. А главное даже не это. Во-первых, если отец Жюстен и сдастся, то это будет исключительно из общей доброжелательности. Мысли его будут далеко, а тело – отзываться лишь усилиями воли, оно ей надо? Почти изнасилование. Какая радость в том, чтобы вот так получить желаемое?
А еще… ну не то чтобы она, Жюли, особо придавала значение личности «первого мужчины» и поддавалась романтическим заморочкам на этот счет, по крайней мере, с тех пор, как «не выгорел» вариант с замужеством за первой любовью (а чему там было выгорать?), но… Да, она это сделала в первый же день знакомства и, конечно, не по любви. Да, она выбирала, можно сказать, с холодной головой, вернее, окорачивала разумом то, что подсказали инстинкты. И выбирала-то с понятной целью. Но, кажется, этот парень правда ей подходил. На всех уровнях. Именно потому что она видела его трезвыми глазами. И все, конечно, впереди, хоть она и всего лишь человеческая девчонка, и все, конечно, еще может измениться, но ведь может же быть так, что прямо сейчас глубоко внутри она уже выбрала и больше не хотела, не могла быть с кем-то еще? Ну и пусть нечестно, что у него-то она далеко не единственная. Это, может, тоже не навсегда.

Хейзель Гросс
Как-то вышло так, что все-таки вечер не закончился свиданием. Вернее, не его вечер. Хотелось уже просто к себе на облако и не думать. Только думалось. Всякое. Так что как увидел Джастина – так и обнял крепко-крепко. Будто в последний раз. Просто ничего другого в голову не пришло. И столько всего намешалось – разбуженные желания, дикий страх потерять его так или иначе… И ведь они были уже почти одного роста, этого он тоже как-то не заметил, так что сейчас оказалось проще уткнуться даже не в шею, не в глухой воротник, а повыше, куда-то за ухо. И поцеловать.
– Даже так?
Ну и вот что тут скажешь, это не сгущенку из буфета воровать. И даже не рассказывать кому попало о Повелителях и Оружиях. И все-таки – привычно, глупо и так по-детски:
– Простите…
– Нет, ничего, мы же договаривались когда-нибудь обсудить и это.
– Вы сказали – когда я выучусь, я вроде как уже, просто очень страшно было. И казалось, что и незачем.
Вот в чем с ним еще страшнее – надо всегда смотреть в лицо. Хотя нет, смотреть-то необязательно, но знаешь, что он-то смотрит.
– Но оказалось, что есть зачем, да?
– После того, как случилось это, да. Вы были очень великодушны, когда разрешили мне… развлекаться на стороне. Только вот это совсем не так весело, и еще нечестно, мне самому перед собой, и еще некоторые коварные девицы говорят, что отступились от вас, только я вот ни на грош им не верю.
– Она не коварная, она молодая. Прямо как ты.
– Она старше меня на полгода, это так, – Хейзель невольно засмеялся. – И она пять лет ходит вокруг вас кругами, подписалась везде на меня, чтобы хоть как-то сталкерить вас, и… я что, и правда не вправе считать это свинством, тем более что у меня самого больше возможностей?
– Она и правда ничего не сделала.
– Домогалась вас за моей спиной, только это.
– И ушла, должен признать, разочарованной.
– И спасибо вам за это. Надеюсь, больше не станет.
– Надеюсь.
– Но… ладно, мне-то можно или тоже?..
– Не знаю, не разочаруешься ли и ты тоже.
– Я имею право знать, почему вы так считаете… жизнь моя?
– Конечно. Правда, милый мой, в том, что я вообще не могу припомнить, чтобы меня интересовало то, что беспокоит тебя.
– Да будь оно все… все же это знают, кроме меня. И я-то, пока все это не случилось, был таким же…
– Слушай, я же не сказал, что не в состоянии.
– Я вот что-то думаю, что ей вы сказали примерно это же.
– И ее это не устроило.
– Ну так а я о чем. И нисколько я для вас не особенный.
– Почему же?
– Потому что вам все равно, хоть я к вам ласкаюсь, хоть кто, и все равно, с кем и под какими заборами я валяюсь, надо хоть деньги за это начинать брать! Все хоть что-то для вас!
– Успокойся, ладно? Нет, мне не все равно, да, я не уверен, что то, что я могу дать, тебя устроит.
– Ай, я тоже совершенно не уверен, что нужен вам такой. Таких чудес не бывает, что там люди ни рассказывай про любовь, которая все меняет.
– Ну что значит, такой?
– Как бы это прилично сказать, озабоченный.
– О, я думаю, мы так или иначе разберемся.
– Или разбежимся, или я так и буду приходить в четыре утра в подпитии и с засосами, а потом смотреть на вас как на икону. Вообще-то не хочу так.
– А как бы ты хотел?
– Ну вот прямо сейчас кажется – продам душу за один поцелуй. Тискались мы с вами все-таки часто, а вот…
– Ну так давай попробуем.
И хотелось заодно и прижаться и обхватить, но вышло вообще почти без рук. Осторожно. И правда пробуя. А больше всего ожидая ответа. А вдруг все-таки… Кто знает. В любом случае душу продать было за что. Уже хотя бы за то, что чувствуешь сам. И это же действительно что-то особенное.
Нет, хватит, надо отпустить. Вряд ли это перейдет в дикий порыв, но вот так длить, если ему-то не хочется, тоже нехорошо. И надо найти смелость посмотреть в глаза.
– Ну что? – спросил первым отец Джастин.
– Лучшие минуты в моей жизни. Если бы… Я же тоже должен спросить.
– Как тебе сказать, милый мой. Да, это приятно, нет, не могу сказать, что для меня это сильно отличается от чего-то более… целомудренного?
– Понял, можно так, можно без этого, точно незачем дальше.
– Почему же?
– Потому что не надо делать того, чего делать не хочется. Никогда. Если только для дела, но то другое. В отношениях этому места быть не должно.
– Хейзель-тян, ты сначала к студенткам перестань ревновать, а потом уже отношениям меня учи, ладно?
– Туше, отец Джастин. А с другой стороны, хоть в чем-то у меня капля больше опыта.
– Не спорю. Хотя в том, что серьезнее, мы где-то одинаково мало что понимаем.
– Согласен. В частности, поэтому больше не хочу впутывать во все это кого-то еще. У них свои чувства, желания, ожидания, нельзя относиться к людям как к функциям.
– Это да.
– Так что если меня будут одолевать плотские искушения, я просто встану на поклоны. Или пойду полоть огород. Или хоть с Гатом потренируюсь, хоть вы и не очень хотите, чтобы я когда-нибудь сражался.
– Знаешь что, когда тебе наскучит просто так выяснять отношения, и мы оба надумаем, что еще можно сказать, мы обсудим все это еще раз и посмотрим, что изменится. А пока давай импровизировать.
– Я думал, то, что я сказал, было хоть чуть похоже на план. Но спасибо, импровизирую, – провел ладонями по плечам и по рукам, безошибочно повторил пальцами обе линии, по которым в бою из тела Джастина возникали лезвия. Взял за обе руки и прижался к ним лицом. Замер так.
Джастин только рассмеялся. Осторожно освободился и обнял. Привычно с детства – и все же чуть по-другому. Или так казалось. К тому же с этой его музыкой Хейзель никогда не мог толком поймать ритм его сердца.
– Люблю… – хотя он ведь и не услышит, и не увидит, пока в него лицом утыкаются…

Эпилог
Все Тогенке не отрываясь следило за тем, как колесят по стране гости из Чехии. Пожалуй, это было бы так и без скандала на лекции его преосвященства. Всем же было интересно, как эти ребята осветят жизнь каждого более-менее большого города, а также интересных екайских деревень. Теперь весь мир узнает, как живут… да вон хоть на соседней улице, везде же столько материала для жанровых сценок!
Самих Иржи и Мирека это увлекало, захватывало, кружило голову – так, что они оба даже и не заметили, что путешествуют по этой стране уже не первый месяц. С одной стороны – как иначе, страна-то огромная! А с другой, как будто и не думалось совсем о времени, и в крови словно шампанское бурлило… Какой там прямой курс с повтором легендарного пути, какое там вообще что! Когда-то надо было, конечно, но как-то получалось так, что вот после завершения «медового круга почета». И после достойного прощания с новой подругой, после благодарности за приглашение, за удивительную поездку… Хотя, конечно, в какой-то степени они оба переживали сейчас, возвращаясь туда, откуда начали, после своего отчаянного «признания» на всю страну. Да что там, на весь мир!
Мир наблюдать будет попозже, уже на фото и в видео, но и тут народу собралось прилично. Знакомого и не очень.
Жюли улыбалась. И ничем не выдавала свое недавнее разочарование и разбившиеся мечты. Хотя, а мечты ли это были? Скорее, действия наудачу, а вдруг такой замечательный Мирек тот самый? А сейчас она скорее радовалась. И немного завидовала – не столько даже их взаимному счастью, сколько их свободе. Они столько всего увидят! И скоро едут к морю, которого она никогда не видела… Ну, не видела конкретно этого моря. Тяжко для человека, который все детство из моря не вылезал, а последнее время жил в некоей «внутренней Монголии». А впрочем, ну кто сказал, что не все еще впереди? Они такие молодые… почти все… Она обвела взглядом собравшуюся компанию друзей и в некотором роде близких.
– Годжо, нам стоило бы съездить куда-нибудь к морю, развеяться, пока я жду ответ из университета. Но для твоего плана, я думаю, Перу может уже и не понадобиться.
– Кто знает, – рассеянно отозвался полукровка. Мысли его были далеко от новых религий. И даже от классных девчонок и миленьких мальчиков в поле зрения. Странный сухой, жаркий ветер трепал красные волосы, и Годжо казалось, что это он должен сидеть в машине, а с ним еще трое. Хаккай, обезьяна и чертов монах. Здесь же, кстати, присутствующие. И смотрящие на него так, словно думают о том же самом – все одновременно. Словно между ними протянулись невидимые нити… Впрочем, ненадолго. Вот Гоку пихнул Санзо локтем, потормошил, словно зовя поиграть, – и монах мгновенно встрепенулся, поворачиваясь к своей Мари. Грудью, что ли, защищать собрался?
Оно, впрочем, неудивительно. Хотя бы потому что несостоявшейся монашке, при ее-то худобе, уже никак не скрыть беременность. Быстро они. То ли головой не думали, то ли как раз считают, что так станут еще счастливее. И уж чертову монаху, небось, Хаккай ничего отрывать не будет… Хотя, конечно, законный брак – это совсем другое. А может, они и правы, не ему, Годжо, судить о том, что недоступно. Он подавил вздох – лишь самую малость печальный. Покосился на подругу, так же мимолетно подумал – не печалит ли и ее тоже само отсутствие возможности. Хотя, конечно, по большому счету возможность у нее есть, и если Жюли ею воспользуется – он обижаться не будет. Вот еще.
Жюли тем временем думала явно не о том. Или почти не о том.
– А вот если Монтанелли не научится шире смотреть на вещи – останется без внуков на старости лет! – озвучила она наконец свою мысль.
– Перестань! – огрызнулась Мари. – Тебя никогда не учили хотя бы беременную сестру не обижать? Завидуй молча, если уж сама крутишь с полукровкой! Да и монсеньор нас слышит!
…Еще и месяца не прошло, как Лоренцо Монтанелли лишили сана. Жюли клялась, что это не она, что грех его молодости так и остался тайной. Там и без того хватало всякого, что не нравилось Ватикану. Взять хотя бы тот недавний случай, когда громкие выступления кардинала против медицинских достижений вообще и прививок в частности ударили по нему самому. Да, он мужественно пришел в больную семью, неся умирающему и его близким не одно только утешение и пищу духовную, однако же после этого заболел сам и просто чудом остался жив. Самое ужасное, что потом он еще и служил, не выздоровев до конца. И людей позаражал, и еще продолжал проповедовать, что, мол, меры безопасности выдумали безбожники и что заболеет только тот, кому Бог попустит заболеть. Чуть локальная эпидемия не началась из-за одного бестолкового кардинала.
Пока же он сам лежал почти при смерти, Мари всеми силами рвалась ухаживать за ним, но ни рвение, ни аргументы, что она все-таки медицинский работник, на Санзо не действовали – он чуть ли на дверях не распинался, удерживая супругу дома, да еще и Хаккая позвал на подмогу, уговаривать и лечить, если потребуется. Кто бы, конечно, спорил, что прежде всего беременным нужны положительные эмоции, но не прежде же безопасности! Эту мысль до Мари в конце концов донесли. Хаккай умел быть очень убедительным, оставаясь очень мягким. А пару раз заходил и отец Джастин с пасторским словом, хотя Мари на него соглашалась только как на временного духовника.
Однако тот, кого она хотела видеть постоянным, вскоре утратил все – по-настоящему все, так что пришлось начинать новую жизнь, уже вполне мирскую. И тут на помощь неожиданно пришла Жюли. Нет, конечно, о том, чтобы жить с Монтанелли под одной крышей, речи не шло, но помочь освоиться в этой самой новой жизни, не чувствовать себя одиноким – отчего же нет? Если она сама в шестнадцать не побоялась пойти в волонтеры, а чуть позже начать зарабатывать переводами, пока не начали «капать» отчисления за блог – то разве же поздно научиться чему-то новому в сорок шесть? А для начала не очень новому, люди-то не забыли его добрых дел, по-прежнему рады были его видеть, принимать у себя – и возвращать ему его добро. А продолжать это самое добро творить и на вполне мирской должности ему точно в новинку не будет. А что до одиночества…
– У Мари будет ребенок, – сообщила Жюли бывшему кардиналу. – И поверьте, она будет счастлива видеть вас рядом…
– В качестве крестного?
– Возможно, и не только. Вам тоже нужна семья. Мари почитает вас, как отца, так почему бы и не стать им?
Над этим предложением Монтанелли еще размышлял. Конечно, былого не вернешь. Хотя многие бывшие прихожане до сих пор считали его своим духовным наставником и оспаривали законность его отлучения. Но все равно, жизнь изменилась, и постепенно стоило найти общий язык в том числе и с «зятем»-буддистом, и с прочей публикой, которая соглашалась с ним разговаривать и при этом не входила в круг бывших прихожан.
Вот поэтому Монтанелли тоже был сегодня здесь. В частности, преподать Мари урок прощения… хотя нет, слишком пафосно, он не вправе, но помочь может. Она вот сейчас ворчала:
– Там, куда они едут, кое-где за мужеложство хотят снова отрубать головы!
– Ну уж головы – это слишком жестоко, дочь моя. Может, Господь еще вразумит их по-другому, всех их… – заметил Монтанелли миролюбиво.
– И вообще, некоторые люди просто счастливы, – раздался откуда-то сбоку голос молоденького Хейзеля Гросса. – Живите с этим.
За этими словами последовал букет – пущенный, надо заметить, прицельно. А может, сам Монтанелли решил героически защитить кого-то из присутствующих от неудачного попадания…
– Вот так! – рассмеялась Жюли. – Если вам так важна родная кровь, так вы и сами-то еще далеко не старик!
Бывший кардинал закатил глаза и вздохнул. Кажется, с таким лицом и попал на фото – это Жюли потом спросит у Хейзеля или сама глянет на его страничке. Пока она только заметила, как ее, можно сказать, заклятый друг детства убрал телефон и повернулся к своему наставнику.
Отца Жюстена она со дня свадьбы Мари видела всего пару раз и мельком. Неудобно перед ним было, и вообще… Но оба раза ей казалось: что-то изменилось. И только сейчас она поняла – наушники по-прежнему при нем, как всегда, а проводов не видно. Новые, беспроводные? Неужели Хейзель подарил, или это он сам так обозначил переход на новую ступень отношений? Хорошо бы сам, иначе это домогательство. А так лучше уж за них порадоваться. Даже уже не обидно.
Над толпой из динамиков машины грянула песня. «Go West» – вперед, на запад. Значит, все, отъезжают.
Машина тронулась с места, вслед полетели букеты, и в сердцах провожающих зашевелилась сладкая грусть, смутное стремление тоже тронуться в путь… Кажется, один Джастин оставался спокойным.
Он-то знал как никто, к чему все идет. И давно знал. Его Бог потому и перевел его в эту страну. Здесь слишком многое угрожало хрупкому миру между людьми и екаями. Слишком темная энергия должна была вскоре высвободиться. И именно там, на западе, куда правили сейчас эти молодые безумцы. Нет, конечно, они даже постарше самого Джастина, но сущие дети в том, что ожидает их впереди. Они обычные люди и не остановят грядущую угрозу. А значит, придется либо готовиться к обороне, либо самому двигаться туда. На запад. Может, конечно, все еще и обойдется. Хоть и странно было бы противопоставлять упорному труду и молитвам пеструю бескрышность, но народ-то тут весь талантливый, не только Хейзель-тян и его оружие, Гат Два Ствола… Поживем — увидим. Джастин привычно ушел в музыку, только рассеянно окидывая взглядом мир вокруг.
Какие-то молоденькие и мало кому знакомые девчонки тем временем попробовали крикнуть Монтанелли: «Окей, бумер!» Их никто не услышал. Одна задумчиво протянула:
– Ну, не такой уж он и бумер, если по годам, разве только по образу мысли. А так – наверно, про него еще сочиняют фанфики.
– Нет, знаешь, – заметила ее подруга, – про него неинтересно. Он же больше не священник!

Май-июль 2020