Превращение Марины

Любовь Отраднева

(в соавторстве с Naru Osaka)

Превращение Марины

Посвящается дражайшему соавтору
Частично альтернативная версия «Морского Овода»,
в которой Жюли удалась первая атака на Джастина

Жюли Визон и Джастин Лоу
…В исповедальне было темно, и Жюли, наверное, не рассмотрела бы фигуру в черной сутане, если бы не золотые волосы и лицо, кажущееся в полумраке молочно-белым.
И на миг зашлось сердце.
– Отец Жюстен, я так рада вас видеть!
– О, здравствуйте. Что-то случилось или…
На секунду Жюли растерялась. Понимала, что надо подобрать слова, как-то объяснить… Но что-то дрогнуло внутри, и она просто без слов подалась к нему, обвивая руками. Прижалась, почувствовала биение его сердца и пульсацию его странной музыки через все его и свое существо. Только вот больше – ничего.
Отец Жюстен стоял не шевелясь. Видимо, терпеливо ожидая, пока у нее, глупой девчонки, пройдет порыв и на смену ему хлынут слова. Но Жюли пока не могла говорить, просто прижималась крепче.
Похоже, ей просто нужно было, чтобы ее обняли сейчас, а кто мог это сделать, если не он? И Джастин решился.
Так они простояли долго, кажется. Привыкая к такому вот новому ощущению близости – и боясь как будто его спугнуть.
Жюли опомнилась первой. Мягко высвободилась из его рук, смущенно взглянула в лицо.
– Простите… Наверное, я шокировала вас, вряд ли вас каждый день обнимают прихожанки!
– Ну почему же, бывало всякое, иногда людям просто очень плохо и больше некуда идти. И вам точно надо выговориться, дитя… Я в вашем распоряжении.
Она вздохнула:
– Отец Жюстен, у вашего Хейзеля очень проникновенный пост про давешний скандал у Монтанелли на лекции. Вы же в курсе?
– Про пост нет, про скандал стороной слышал, опрометчиво, но объяснимо, а для вас это важно?
– Как вам сказать… Просто один из этих парней мне нравился, не то чтобы любовь с первого взгляда, но все же. А теперь понятно, что любви уже не может быть в принципе, ни с первого взгляда, ни с сотого. Точнее, любовь уже есть, но не со мной, а с этим Иржи.
– Ну что ж. Это надо просто пережить, оставить позади. Или забыть совсем, или взять с собой только то, что пойдет на пользу. И уж точно не он первый, не он последний… А кто из них Иржи, кстати?
– Черненький. Инициатор всего этого.
– Значит, вам нравятся блондины, – и почему-то глаза его на миг потемнели.
Она смешалась – как под дых ударило осознание того, о чем он подумал, да еще сказал «не первый» – но все же справилась с собой и с тяжелым вздохом ответила:
– Все гораздо хуже. Мне нравятся мужчины, которым я безразлична по определению. Читала как-то статью про то, что это один из тех сценариев, который надо как-то сломать, чтобы не упиваться безнадежностью. А то ж так и будешь западать на женатых, или иностранцев, или другой ориентации… а Мирек, выходит, три в одном… а есть ведь еще знаменитости и придуманные персонажи… и священники.
Произнеся последние слова, она вздрогнула и чуть ли не с испугом воззрилась на Жюстена. Понимая, что уже не сможет отвести глаз в ожидании его ответа.
– Вот, значит, как? – негромко уточнил он. – И что же, в статье вот прямо про священников тоже говорилось?
– Нет. Сама додумалась, – она опустила глаза. – Потому что… Раньше мне казалось, это чувство из тех, что тебя поддерживает самим своим существованием. А тут… Только забрезжило что-то более реальное, как и подстрелили на взлете, а ведь я сама специально сюда этих ребят пригласила. Вот теперь и думаю, что у меня этот синдром и надо что-то делать.
– Ну, с синдромом – это вы поспешили. Вы еще так молоды, непременно встретите своего и самого что ни на есть реального человека. А пока… Пусть то, что вы чувствуете ко мне, хотя бы бережет вас от ошибок.
– Всегда берегло и бережет, отец Жюстен. От малейших огрехов на пути к основной ошибке. Чувствовать все сильнее, все более неотвратимо… Скажите, у меня вообще нет шансов?
– Не то чтобы я так уж держался за обет целомудрия, просто… не было ни возможности, ни желания его нарушать. Да и вообще я – не самый подходящий вариант для настоящих, как вы сказали, отношений.
– Вот так всегда.
– Да не гоните вы, ведь сколько вы вообще ко мне не приходили, не так, значит, и скучали. Значит, как я и сказал, вполне хватало моего, назовем это так, идеального образа.
– Я не приходила, потому что ни на что не надеялась. И в самом деле пыталась найти более реальные, обыденные отношения, но… Бесполезно. Видимо, в четырнадцать лет перемкнуло – и с концами.
– Печально, милая, это же все от одиночества. И от того, что все мы порой пытаемся наложить книжные схемы на реальность, бороться с идеями, может, еще и мстить кому-то или что-то подобное…
– Неужели вы считаете, что я собиралась вот так демонстративно посягнуть на авторитет церкви… в вашем лице?
– Ну, это ведь явно одна из причин. Даже если не главная – вас же даже дрожь бьет от того, что вы стоите тут, в святом месте, и признаетесь мне в неподобающих этому месту чувствах!
– А вам что, вообще все равно?
– Не сказать, чтобы я так уж цеплялся за святость, в конце концов, она не в стенах, а в душе пребывает, но все же… Мне это как-то не кажется уместным.
– Я просто вам совсем-совсем не нравлюсь, – промолвила девушка с горечью. А сама уже поймала обе его руки, сжала, и оба даже не заметили, как их пальцы переплелись, превратились в два крепких замка.
Конечно, от этих замков Джастину ничего не стоило освободиться, но почему-то он позволял Жюли стоять рядом, держаться за себя с отчаянием утопающей. Она держалась – и как-то еще успевала, ухитрялась поглаживать его руки, то и дело задевала запястья большими пальцами. Это будило в Джастине странные ощущения. Это ведь не как с Повелителями, это что-то совсем другое. И ее взгляд – в нем словно бушевал шторм, потому, может быть, она и держалась за него, чтобы не сгинуть в этой буре. Держалась и…
И Джастин ни за что не смог бы сказать, чьи губы коснулись губ первыми. Ей-то, по-хорошему, не с руки было тянуть его к себе, настаивать, так что…
И небо не упало на землю от этого поцелуя в темной церкви, и сами они не упали тоже. Первый порыв замедлился, словно само время решило для них остановиться. И они медленно и нежно открывали друг друга и неизведанное.
Руки как-то сами собой сменили положение. Ладонь Жюли легла Жюстену на затылок, вторая устроилась на талии, словно по льду норовя соскользнуть ниже, и если еще что-то останавливало, так это мысль, что сам он держит ее точно так же, с той лишь разницей, что ее майка несколько короче священнической одежды, так что его рука, намеренно или нет, касается неприкрытой кожи на спине.
Это, наверно, было интимнее и жарче всего, электризовало, и долго они, конечно, не выдержали. Сейчас Джастин был тем, кто отпустил первым. Заглянул ей в лицо, стараясь казаться спокойным:
– Может, все-таки не здесь?
Сердце Жюли тревожно и радостно екнуло.
– Ведите… – только и смогла прошептать. И пошла за ним, как во сне – сладком и немного страшном.
К реальности ее вернул возглас:
– Отец Джастин, на вас помада!
Источником возгласа был Хейзель в цветочном венке немного набекрень, смотрящий на наставника такими глазами, словно узрел на нем печать смерти.
– Спасибо, милый, – рассеянно отозвался Джастин, делая движение вытереться, – Хейзель?..
Но тот уже унесся со всех ног. Жюли никогда бы и не подумала, что с таким подолом можно так бегать.
– Ой, нехорошо получилось, – огорчилась девушка, – он же в вас влюблен.
– Увы. Но это должно пройти.
– Главное, чтобы он прямо сейчас ничего над собой не сделал. Хотя… Нет. Я все-таки тоже давно его знаю, нет.
– Согласен, он обожает драматизировать, но без зрителей не будет. Просто хочет побыть один.
И тут Жюли вздрогнула. Отец Жюстен даже знака никакого не подал, но… Будто из-под земли вырос странный трудник этого храма, Гат, спокойный, невозмутимый, и, не говоря ни слова, удалился в том же направлении, что и Хейзель. Удалился медленно, но так целеустремленно, что сразу стало понятно: найдет и в обиду не даст. Жюли в очередной раз подумалось, что все в этом храме не простые смертные.
– Отец Жюстен, а вы трое точно не екаи под видом людей?
– Нет, нет, – отозвался он с рассеянным видом, точно уже не раз слышал такой вопрос и отвечал чисто машинально. – Но я понимаю, с чего могут возникать такие мысли.
– Но не расскажете. Ладно, Хейзель все время намекает на какие-то тайны, которые нельзя разглашать, может, и дождусь. А сейчас мне идти?
– Да погодите, давайте посидим на улице, дождемся как раз Хейзеля. Или вестей о том, что он в порядке.
– Ага, не попал под машину и не нарвался на сексуального маньяка, тьфу-тьфу.
Едва они сели, Жюли, нервничая, нашарила зеркальце. И впрямь, помада размазалась, да и чего другого ожидать – красилась Жюли редко и не то чтобы очень умело. Вооружившись тюбиком помады, она принялась исправлять огрехи. Жюстен сидел рядом, казалось, совершенно не беспокоясь по поводу неблагочестивых розовых следов на лице. Пришлось самой озаботиться, только вот ни салфеток, ни достаточно чистого платочка не нашлось.
– Извините, уж пальцами вас вытру.
– Да на здоровье, я-то себя не вижу…
Это было невероятно до головокружения – осторожно стирая помаду, ласкать пальцами его губы. И они, эти губы, дрожали – или же он, не удержавшись, снова целовал ее? Жюли не задумывалась. Просто поймала его руку и быстро прижала к своим губам. Не в первый раз, разумеется, не в первый, но впервые так надолго. Впервые она себе позволила проявить нечто отличное от почтения, нечто большее, целовать снова и снова, все дольше, все слаще, ощупью находя точки, от которых волнами разливалась дрожь по всему телу… По обоим их телам, кажется.
И больше не имело значения ни время, ни то, что было вокруг. Лишь несколько позже пришлось осознать – все же хорошо, что застал их вот так не кто-то другой, а Гат, смутить которого, кажется, вообще не представлялось возможным.
С таким же непроницаемым лицом странный слуга Хейзеля сообщил, что тот в порядке. Мол, встретил в баре парня, тот повел к себе, сволочью не показался. Сам Хейзель чуть позже отписался Гату, что ночевать не придет.
– Если что, я знаю, где его искать, – сообщил Гат. – И если с ним что-то случится, почувствую сразу, но, думаю, сегодня беспокоиться не о чем.
– Я с тобой согласен, – кивнул Джастин. – Ступай.
Гат исчез так же бесшумно и мгновенно, как и появился. А Джастин уже рассуждал вслух:
– Итак, служба сегодня на мне одном, исповедь – тоже… Значит, освобожусь никак не раньше полуночи. А скорее всего – позже.
– А хотели бы быть свободны и при этом не падать с ног от усталости? – Жюли с надеждой заглянула ему в лицо. – Или все же надеетесь, что и у меня это пройдет?
– Не так уж я и устану, – улыбнулся он. – На самом деле, все к лучшему. Есть время, чтобы все обдумать и разобраться, как поступить дальше…
– Устроить ночью совещание о нашем будущем? Ух ты, сильно. Хотя обычно когда говорят «есть время подумать», имеют в виду проверку чувств. Что-то вроде долгой помолвки, – она вздохнула и на миг замолчала. – Отец Жюстен, знаете, не будь вы священником, я бы предложила вам руку и сердце! Я все-таки не хотела бы вот так по углам, но…
– Ну, предложить-то вы и сейчас можете. Я ведь говорил, что соблюдаю только те формальности, какие нахожу нужным соблюдать, и даже если бы было иначе, недавно все равно вышла директива, отменяющая целибат. Вернее, обязательность целибата. Если ты не метишь в епископы и выше, а у тебя просто приход, больше решительно никто не может запретить тебе жениться.
– Ого! А ведь наверняка очень многие об этом не знают, потому что так и застряли в девятнадцатом веке! Кому-то, может, так и спокойнее, но ладно, это их дело, нам важнее, какие перспективы это открывает для нас двоих.
– Обговорим это позже, хорошо? Не на скорую руку. А пока… Знаете, все же не стоит делать ничего слишком серьезного и необратимого. Во всех смыслах.
– Да, я тоже не хотела бы так сразу, но чуть-чуть понять, стоит ли вообще продолжать…
* * *
В предвкушении этого понимания Жюли и домой сходить успела, и сестру там повидать. Та как раз отоспалась после смены, собиралась на лекцию Монтанелли и мечтательно намекала, что может и не вернуться. Даже совсем.
– Удачной ночи! – подмигнула Жюли. – Можешь не торопиться, возможно, я тоже… задержусь.
Она тихонько засмеялась, слушая, как сестра, уходя, ворчит, закипает как чайник, мол, не знаю, какими непотребствами ты там собралась заниматься, но у меня, может, вся жизнь поменяется…
Хлопнула дверь.
Жюли выдохнула. Пора готовиться. Накраситься от души, сменить шорты на самую отчаянную мини-юбку… И будь что будет.
К счастью, ни по дороге никто не пристал, хоть и шла уже в сумерках, ни у храма тоже никто не встретился и не стал пенять на неподобающий облик. Жюстен-то, похоже, и не заметил изменений. Вежливо улыбнулся, предложил чая… Жюли отказываться не стала, правда, отпила из чашки всего ничего – и не потому, что чай был обжигающе горячим. От нетерпения в ожидании слов Жюстена стало хотеться выпить чего покрепче.
Он понял и заговорил:
– Ну что ж, как я уже сказал, нельзя совершать необратимых шагов. Надеюсь, мне не надо напоминать вам ту сцену из «Поющих в терновнике»?
– Это где Ральф объясняет Мэгги про месячные и что она от этого не умрет, а потом говорит, мол, а теперь пойди к маме и спроси у нее, как будто ты вообще не в теме?
– Именно.
– Ну, я-то в теме, в отличие от нее. И прекрасно понимаю все риски, как ни берегись, они никуда не деваются. А вообще – наверное, это ужасно старомодно, но мне не нравится сама идея заниматься сексом до брака. Особенно когда перспектива этого брака реально есть.
– Я уважаю ваше решение. И, думаю, вы не откажетесь к нему добавить, что если уж заключать помолвку, то достаточно долгую. Чтобы убедиться наверняка – оба уже не передумаем.
– Мне нравится, как это звучит. Вопрос, в какой степени можно узнать друг друга за этот год, ну или сколько мы захотим на это отвести.
– Я думаю… – он изо всех сил старался не рассматривать ее совсем уж откровенно, опускал ресницы, что, по мнению Жюли, выглядело просто очаровательно, – я думаю, время покажет.
– Отец Жюстен, я знаю, выгляжу сейчас так, будто хочу вас соблазнить. На самом деле ни на что уж прямо такое я бы не решилась. Просто я так чувствую себя свободнее, более раскованной, более… собой.
– Это неудивительно. Вас ведь столько лет загоняли в очень жесткие рамки. Пора избавляться от них.
– Тому, как это сделать, вообще ступить на этот путь, меня научили вы. Спасибо.
– Да что там… Но я рад.
Наконец-то он заглянул ей прямо в глаза, перестав отвлекаться на коленки и даже на помаду. В его взгляде шторма не было – было спокойствие, величие океана. Не огонь, не томление – но бесконечное, бездонное понимание, тепло… И этого было много. Невероятно много. Но достаточно ли?
У нее, у них обоих будет время узнать, конечно, будет, так правильно… И все же Жюли протянула руки, обвила Жюстена за шею и втянула в новый поцелуй.
Молодой священник не отстранился. Даже тогда, когда она перебралась к нему на колени и прильнула всем телом. Так показалось проще. Удобнее. Правильнее. Он держал ее крепко и одновременно очень бережно, снова касался полоски загорелой кожи на спине – и неясно было, горячи ли его руки или то ее собственный жар, стучит ли его сердце или то гремит его вечная музыка…
А Жюли вдруг осознала, что прижимает его голову к своей груди, невинно, но так ощутимо через тонкую ткань, и от этого или от чего-то другого – но поцелуй был почти настоящим. А ведь она не подталкивала Жюстена ни на что подобное, да и как бы это было возможно? И теперь только сладко выдохнула, зарылась пальцами в его волосы, призывая не бояться и продолжать. И он целовал еще и еще, и руки чуть дрожали – она ощутила это, когда его ладонь скользнула по ее колену. И кто придумал, что это возмутительно? Так приятно…
– Уже поздно? – вернул ее в реальность чуть сбивчивый шепот. – Пора спать.
– Жюстен? То, что я думаю, или?..
– В буквальном смысле спать. Пока мы еще держим себя в руках.
– А трудно, да?
– Труднее, чем я думал. Мне надо побыть одному, понять, как это все… Что это для меня значит. Вы-то значите, я не о том.
– Хорошо, но где мне лечь?
Простой вопрос неожиданно озадачил. Гата из подсобки выгонять не по-божески, значит…
– Ведь получается, что кровать Хейзеля сегодня свободна.
– А, да… Стоп, а вы в одной комнате?
– Да. Когда жили в Европе, у него была своя, под крышей, а тут у нас… небогато.
– Зато уютно, – заметила Жюли, входя в спальню.
Место Хейзеля она определила сразу – свежий букет цветов на тумбочке, яркие плакаты на стене. По центру – грустная девочка с короткой стрижкой, темно-синим лаком на ногтях – и трубками в носу, уходящими куда-то под одежду. «Цветочный священник» никак не мог оставить позади эту слезодавилку про свою тезку Хейзел Грейс Ланкастер. А любоваться на бедную отцу Жюстену, со своей совершенно аскетичной койки…
– Чистое белье в тумбочке, – отвлек ее от размышлений голос священника. – Сейчас поищу вам рубашку.
– О, не стоит утруждаться. Лягу в чем есть, между одеялом и покрывалом.
– Не думаю, что это удобно, но если так хотите… И если это не из-за того, что стесняетесь тут переодеваться…
– А вы нет?
– А я вполне посплю в том, что у меня под сутаной. Так что это будет не слишком нескромное зрелище, – он тихонько рассмеялся. Вроде бы чтобы скрыть смущение, а вышло так волнующе…
– А хотите, я помогу вам раздеться? Раз уж все равно ничего нескромного не будет.
И вот тут она впервые за пять лет увидела, как обычно невозмутимый Жюстен заливается краской. Нежным и совершенно очаровательным румянцем.
– Это… пожалуй, неосмотрительно. Даже рискованно, – проговорил он, снова поднимая на нее глаза.
– Но мы же должны как-то очертить границы, верно? Понять уже сейчас, что будем ждать продолжения. И тогда… у нас на самом деле будет помолвка.
– Вы хотите знать, насколько мне не все равно? – это прозвучало почти обреченно, только в глазах его плескалось что-то странное.
– Хочу. Мы же разумные люди, мы остановимся вовремя…
– Что ж, думаю, вы правы. Я согласен.
Жюли сама удивилась, что у нее слегка дрожали руки. Видимо, от упоения, от самой мысли, что она дерзает так прикасаться к этому человеку. Проникать в святая святых, слой за слоем убирать покровы, превращая не себя-русалочку, но меняя сущность своего принца. Пальцы запутались в застежке пелерины – или как правильно назвать то белое, что окутывало плечи Жюстена? Запутались все же ненадолго, а на сутане пуговицы большие, это уже проще…
Побежденное облачение рухнуло на пол, оставляя Жюстена в нижней и оттого, наверное, несколько менее скромной рубашке. Вырез на груди приоткрывал не так уж много, но достаточно, чтобы, не удержавшись, припасть губами к теплой беззащитной коже. А затем еще и еще…
Из самых глубин существа молодого священника вырвался глухой стон, будто она причиняла ему боль. Жюли отпрянула, с тревогой заглянула Жюстену в лицо:
– Что?
– Никогда… никогда не делайте такого с опытными мужчинами! Если не хотите через минуту оказаться под ними прямо на полу!
– Конечно, не буду! – она вспыхнула. – Как вы вообще могли подумать, что мне понадобится кто-то… опытный? Вообще кто-то, кроме вас?
– Я просто боюсь загадывать. И просто хочу, чтобы вы поняли: когда вот так, то принципы, порядочность, все это очень легко может испариться. Я сейчас держусь только за счет своей абсолютной неискушенности и непривычки к подобному.
– Вы прекрасны, – еще раз быстро чмокнула в губы, отошла, забралась под одеяло. – Простите, – добавила она виновато, – я не хотела лишнего, но… Вы ведь будете мечтать о будущем, о нашей… настоящей ночи?
– Буду, – ответил он сразу и твердо, а вот глаза при этом прикрыл так непривычно-мечтательно… – Давайте так – если через год мы будем гореть так же или сильнее, мы поженимся.
– Согласна, – кивнула она, наблюдая, как Жюстен снимает ботинки и штаны. Ничего смущающего или нескромного, целомудрие обеспечивала та самая рубашка, доходящая до середины бедра – и все же так волнительно!
Красиво же, сказочно красиво. Может, видеть это – даже прекраснее, чем представлять себе Жюстена только в наушниках и с крестом на груди…
За этими мыслями она даже не заметила, как погас свет – и, как ни странно, несмотря на все волнения, быстро погрузилась в сон.
Спали они в тот день оба долго и от души. Благо, утренней службы не намечалось, и Джастин это знал изначально.

Хейзель Гросс
И пока Жюли и ее священник видели каждый свои красивые сны, Хейзель Гросс уже сидел в чужом доме за завтраком. Довольно, впрочем, поздним и плавно перешедшим в дружеский, почти братский совет. Почти – потому что брат все-таки не норовит, наверное, за столом прижаться к брату вплотную, опуская на колено горячую и такую ласковую – в чем хватало поводов убедиться этой ночью – ладонь. Но неприятным это не казалось, да и как не понять чувства того, кто стал первым… С ним, для него.
Хейзель даже почти и не смущался в новой компании. Друг Годжо выглядел как самый понимающий человек на свете, который уж точно никого и ни за что не осудит. Даже если Хаккай и не был человеком, это же ясно, вон, серьги-то… Какая разница. Хаккай разве что очень вежливо, настолько, что это было даже жутковато, намекал Годжо не обижать свою новую любовь, это, то есть, его, Хейзеля, который совсем не знает жизни и которому не с чем сравнить.
– Ничего, – улыбался Годжо. – Что и кто бы в дальнейшем с ним ни случился, ему не избежать сравнений со мной. Я обязан быть лучшим! Сам подумай, как же я могу его обидеть?
Хейзель слушал и млел, верил всей душой. Позволял себя тискать и сам отчаянно льнул к этому парню, которого до вчерашнего дня и знать не знал. Сколько бы это ни продлилось – это прекрасно. Пусть и не так, как с Джастином. Иначе. Джастин – это нечто иное, возвышенное, почти небесное. И неизменное – сколько бы и кого бы им обоим ни пришлось целовать… Да и не только целовать, подумал Хейзель, краснея.
И тут произошло новое явление – вот после него и начался «братский совет». На кухню завалились двое. Лохматый мальчишка-подросток – и несказанный красавец в облачении буддийского монаха. Хейзель даже зажмурился, будто увидел солнце. И несколько выпал из дальнейшего разговора. Следующее, что ясно услышал, были слова Годжо:
– Говоришь, нужен священник без комплексов? Так вот тебе один, сидит почти что у меня на коленках. Хейзель-тян, ты же повенчаешь этого психа с той, что на него согласилась?
– А… Да, – вздрогнул, оглядел всех.
– А он что, настоящий? – вскинул золотистые брови монах. – Я вообще думал, что он переодетая девочка!
– Да уж не менее настоящий, чем ты, Сан-тян!
Знакомство пронеслось для Хейзеля ярким и одновременно смутным пятном – все еще не мог опомниться от созерцания солнцеподобного красавца в буддийском облачении. Годжо, похоже, это заметил, потому что предложил:
– Пройдемся до храма? Тут недалеко. Заодно и обговорите детали.
Предложение всем пришлось по вкусу, разве что Хаккай остался сидеть за столом, заметив:
– Дома должен кто-то остаться, и потом, здесь же рядом, значит, машина вам без надобности.
Дошли быстро. Хейзель хоть и показывал дорогу, но все время так и вис на Годжо. И чтобы тот не ревновал, и чтоб у самого не так голова кружилась. А полукровка вел его, как невесту, крепко держа за руку. Санзо же старательно делал вид, что ничего такого особенного рядом не происходит, шел строго по курсу, словно океанский лайнер, и курил одну сигарету за другой. Хейзель, покосившись на него, невольно вздохнул – красив, но едва ли с этой красотой что-то могло бы выйти… Ну и ладно. Может, этот монах правда нашел свою судьбу, раз уж решается на такой серьезный шаг. Может, и он, Хейзель, правда нашел свою.
Во дворе их встретил невозмутимый Гат, смерил взглядом новых знакомых Хейзеля, кажется, угрозы в них не усмотрел. Хейзель наскоро всех представил и спросил:
– А где отец Джастин?
– Я только что подал завтрак ему и девушке.
– В постель? – это вырвалось само и все же с детской обидой.
Гат даже бровью не повел:
– На стол. В кухне. Проходите, взгляните сами.
Картина и в самом деле оказалась уютной и невинной – двое завтракают на кухне, ну и что, что сидят рядом? Джастин одарил воспитанника теплым взглядом, улыбнулся, но комментариев делать не стал. Да и был ли повод? Хейзель всерьез задумался – видно ли по нему, какие случились перемены? По отцу Джастину вот ничего такого не видно, если не знать… И даже по этой девчонке не особо, то ли она не настолько бесстыжая, чтобы улыбаться во всю свою провансальскую мордочку, то ли они все же далеко не зашли. Ладно, какая теперь разница.
– Отец Джастин, добрый день, и тебе привет, во-первых, да, я нагулялся и да, сегодня всех, кому потребуется, исповедую, во-вторых, вот это Годжо, мы теперь встречаемся, пока обоим не надоест, в-третьих, ну, это Гоку, он за компанию, а это вот Санзо, и он хочет у нас венчаться с любимой девушкой, мы же сделаем? Вы же мне разрешите самому провести церемонию, отец Джастин?
– Конечно же, – светло улыбнулся тот. – Тебе это пойдет на пользу, надо привыкать… Тем более что мы с Жюли, – он взглянул на девушку, – хотели просить тебя о том же, конечно, не сейчас, через год, если все будет хорошо.
– О Господи, – тихо сказал Хейзель. – Хотя бы я успею привыкнуть к этой мысли. Я к самой директиве-то еще не привык, а тут… Матушка. В шортах.
Все стали смеяться, сдержаннее всех Санзо, которому было важнее скорее перейти к собственному делу:
– Хейзель, а вот мне надо быстро. Уговорить Мари, что это законно, и окрутить нас.
– Она что, беременна? – нетактично влез Годжо.
– Честно – не знаю. Но такими темпами… В любом случае надо прикрыть грех венцом, у вас же так говорится?
– Так, – кивнула Жюли. – Но у меня, честно, в голове не укладывается, что такой парень, как ты, встречается с моей сестрицей. Боюсь даже спрашивать, что ты в ней нашел. Но, признаюсь, одобряю. Мари это точно пойдет на пользу.
– Высокие, высокие отношения, – заметил Санзо, прищуриваясь и разглядывая девушку очень-очень внимательно. Потом перевел взгляд на Хейзеля: – Ну что, мы первые в очереди?
Хейзель только кивнул, а вот Годжо снова заржал:
– В очередь, сукины дети! После того, как Сан-тян уговорит принцессу.
– Ой, – не смог смолчать Хейзель, – а можно как-нибудь не выражаться в доме Божием?
– И это мне говорит человек, который красит ногти темно-синим лаком. И на ногах тоже.
– Ну и что! Это одна из причин, почему я всегда в перчатках, а вообще это из-за Хейзел Грейс Ланкастер!
– Ой, какой ты котик! – не удержалась уже Жюли и обняла молоденького священника.
Санзо и Джастин пересмеивались одними глазами. Кажется, это называлось «цеховая солидарность», кажется, до нее Хейзель еще немного не дорос.

Жюли Визон и Джастин Лоу
– Ты нервничаешь, – заметил Джастин, подсаживаясь ближе к Жюли. – В чем дело?
– А из-за чего мне нервничать, как не из-за дражайшей сестренки?
– Но сейчас-то какие поводы? Свадьбу отгуляли…Правда, шума она наделала изрядно, – Джастин усмехнулся, кажется, эта мысль его забавляла.
– Шума было столько, что теперь только эха ждать, – хмыкнула Жюли.
Пискнуло уведомление о новом сообщении – и она, бросив взгляд на экран, подавилась словами.
– Что там? – встрепенулся Джастин.
Жюли ответила не сразу.
– Там… Все по классике. Я не убивал твоего отца, я твой отец! – провозгласила она с плещущим через край пафосом.
– Что? И кто?..
– Кардинал Монтанелли, мать его за ногу! Я думала, он отец Мари, я ж тебе рассказывала еще как только мы познакомились, а оно все вот так вот! Когда он с моей матерью… Мари уже была!
– Так… – Джастин явно пытался уложить услышанное в голове. – Неожиданно, что и говорить. Но все-таки не конец света! А по какому поводу он вдруг решил об этом объявить? Чего он от тебя хочет?
– Ой, неловко и сиропно извиняется за то, что все девятнадцать лет его не было в моей жизни, однако же пытается вразумлять меня, всячески отваживать от плохой компании, от всех этих моих безбожных модернистов, включая отдельных святых отцов, которые нарушили сам знаешь сколько всяческих уложений.
– Ну, по церковным моментам я разберусь. Попрошу Хейзеля поговорить с начальством в нужном тоне, в этом он мастер, да к тому же держит в тайне свою личную жизнь.
Жюли залихватски тряхнула головой:
– Я поддержу. Тем более что в этой свадьбе как раз и виноват мой новоявленный родитель! С него началось, он не нашел для Мари добрых слов, обломав все ее надежды, судя по всему, из-за этого она и оказалась в объятиях Санзо. Спасибо ему, она не ныла, не выносила мне мозг, что опять мне все лучшее, вообще имени Монтанелли не упоминала даже, видимо, этот монах не только собой хорош, но и… Ладно, мне-то грех жаловаться, – она посмотрела на Джастина влюбленно-нежно, будто одно его присутствие превращало ее в расплавленный шоколад. – Слушай, еще церковный момент, у тебя есть под рукой директива об отмене обязательного целибата?
– Зачем? – удивился Джастин.
– Видишь ли, Монтанелли явно застрял в позапрошлом веке и о таких современных веяниях даже не знает. А знает – так забыл. А я хочу дать ему понять главное – я не намерена порывать ни с кем из близких.
– Хочешь рассказать ему о нас?
– Ну а скажи, почему не стоит. У нас все по-честному, мы ничего не нарушаем и не нарушим… Иди сюда.
Кажется, этот поцелуй был самым лучшим из всех, что у них пока случались – то ли Джастин за последние недели вошел во вкус этого приятного занятия, то ли Жюли вложила в поцелуй всю охватившую ее нежность пополам с томительным жаром. Джастин тихонько застонал, сдаваясь – и тут же вздрогнул от внезапного щелчка сработавшей камеры в мобильном телефоне.
– А вот это, милая, было нечестно.
– Ну извини, для дела же. И приятное с полезным, вон как мы шикарно получились, переделывать не придется. Найдешь директиву? Лучше бы файлом, но, если что, я и ее сфоткаю.
Джастин выразительно закатил глаза:
– Не знаю, комплимент это или нет, но по тебе ни за что не скажешь, что ты дочь Монтанелли! У него что бы там ни было, но он танковой атакой в лоб не шарахает.
– И отлично, что не скажешь, и еще лучше, что он ни дня не имел касательства к моему воспитанию. Его самая сильная сторона – это смотреть из угла скорбными глазами, чтобы всем становилось стыдно. Но мне не станет, мне стыдиться нечего! Тебе помочь искать?
Джастин поспешил кивнуть – Хейзеля поблизости не было, а сам он к чудесам новых технологий относился настолько бережно, что старался вообще не трогать. И впервые мелькнула мысль – данный факт наверняка удивляет его продвинутую невесту. А знала бы она причину… Он расскажет, потом, не теперь. Сейчас-то обоим не до этого.
Заполучив искомое, Жюли сваяла кардиналу ответное сообщение с двумя вложенными файлами – директивой и свежим фото – и таким текстом:
«Вместо тысячи слов. Не компромат. Завидуем молча!»
«От меня благословения не ждите!» – прилетело в ответ.
«Ну и не больно-то и хотелось. Чисто символическая бесполезная вещь. А реально вы нам никак не помешаете, я не собственность миссии и лично вам формально абсолютно никто, если публично не признаете обратное. А это для вас чревато. Отец же Джастин, конечно, ваш подчиненный, но имеет полное право обжаловать ваше решение на более высоком уровне. И там я тоже не советовала бы вам ставить ему на вид его нарушения, потому что опять же выплывут ваши. Рекомендую отстать от меня, от моей компании, а еще написать Мари, извиниться и поздравить со свадьбой. Моя сестра готова вам ноги мыть и воду с них пить, а вы с ней вот так вот. Этак у вас всех прихожан уведут и так вам и надо!»
– Ничего себе ты его отбрила, – заметил Джастин, пробежав глазами текст. – Я и лезвием чище не сделаю!
Она пожала плечами:
– Ты посчитай, сколько лет я в интернете?
– Наверное, очень много. Это мне даже вон начальство фору даст, – Джастин указал на экран, где то появлялась, то снова пропадала надпись «…печатает».
– Он публичный человек. А ты – умный, – между делом заметила Жюли. – Не замечала, кстати, что у тебя так хорошо с французским, читаешь как родной, а я никогда и не пыталась с тобой на родном говорить…
– Ну, – он смутился, – языков я знаю много, они волей-неволей пристанут, если помотаешься по миру с мое…
– Расскажи потом, интересно, я пока еще так немного всего видела!
– Да вообще утомляет, везде по большому счету одно и то же.
Тут кардинал наконец разродился ответом. Точнее, сбивчивой и явно очень эмоциональной тирадой по-итальянски. Почти без запятых и даже точек, с пропущенными там и сям буквами и единицами вместо восклицательных знаков.
Жюли схватилась за голову:
– Я тут только половину понимаю, и то через слово!
– А больше и не надо, – хмыкнул Джастин. – Голову пеплом посыпает, мол, кара за старые грехи его настигла… Умоляет сжалиться.
– Он что, пьяный? Еще до полудня? Ой блин…
Кардинал тем временем написал вдогонку, уже на абсолютно цивильном французском, даже все большие буквы оказались на своих местах:
«Я все же это отправил? Прошу прощения, был взволнован. Думал, что успел стереть. Принимаю упреки, уже сочиняю письмо для Мари. В остальном – шантажировать нехорошо, дитя».
«В чужое счастье лезть тоже нехорошо, тем более что я и Джастин друг другом заняты, а не чужими супругами».
«Боже правый, это было так давно и так недолго, а расплачиваться мне придется, чую, всю жизнь. И я достаточно казню себя сам, чтобы тебе меня еще добивать».
«Я могу спросить, как вы с такой душой ранимой вообще стали кардиналом?»
«Могу ответить, что подобной чести я не просил. Хотя, конечно, Бог никому не дает креста не по силам. И едва ли я смогу что-то изменить в случившемся и уж тем более заменить того, кто тебя вырастил. Но что-то я ведь могу?»
«1) Стать отцом для Мари. 2) Свалить нафиг из моей жизни, также не устраивать неприятностей отцу Джастину Лоу и всем причастным к сестриному венчанию. 3) И мне нужны гарантии, во-первых, что вы не врете, во-вторых, вообще нужно иметь на руках документ. Так что нам с вами надо сделать тест ДНК. Отсутствие огласки обеспечу».
– Ничего себе, – присвистнул Джастин, – с какой же коварной особой я связался!
– Жизнь такая, – подмигнула Жюли. – Смотри, на фото у меня глаза закрыты, но на самом деле я прекрасно видела, что снимаю!
– Как?
– Подсматривать из-под ресниц – древнее женское искусство.
– Буду знать. И слегка опасаться. О, тебе ответили.
«Принимаю, с одной поправкой. На свадьбу-то можно прийти? Не говоря обо всем прочем, это же первый раз в моей практике, чтоб венчали священнослужителя!»
– Что скажешь? – Жюли покосилась на Джастина. Тот задумался ненадолго.
– Почему бы нет?
– Ну тогда ладно. Нам же выгоднее и безопаснее.
«Приходите. Мы, конечно, пир на весь мир не планируем, хотим даже поскромнее, чем было у Мари, но тем не менее».
«Спасибо. А когда планируете?»
«Через… Уже, выходит, одиннадцать месяцев, даже меньше».
«Не слишком затягивайте, так и ребенка во грехе родить можно».
«А вот судить людей по себе вообще никуда не годится. Мы. Не. Спим!!!»
– А вот темперамент наследственный, – отметил Джастин.
«Я не по себе судил, а по фото. Если бы это было в кино, я бы не показывал его в прайм-тайм».
«Отец Монтанелли, вы старый ханжа».
«А тебя, девочка, видимо, в жизни не пороли».
«А вас много пороли? В семинарии тоже? А если бы вы меня воспитывали, сами бы наказывали?»
«Ну, я образно…»
«И хорошо, что приватно. На людях такое ляпнете – вас ославят как человека, призывающего к телесным наказаниям для девочек».
«Так, все, довольно пустословия и злоязычия, лучше о деле. Где и когда мы встретимся?»
«Давайте завтра с утра, ну не в дикую рань, а так, часов в десять. Сегодня-то уже никак, перед тестом же ни есть, ни пить нельзя какое-то время, а не знаю как вы, но мы с отцом Джастином вот только чай пили. Давайте я вас завтра заберу на машине в квартале от миссии, помните, там такой скверик, живая изгородь. Машина не моя будет, в смысле не Джастина, каршеринг, вот права у меня в порядке и вожу я аккуратно».
«Хорошо. Минутку, а Джастин что, рядом? И в курсе?»
«Ну да, мы одно целое».
«Какой позор. Мне».
«Ой, да ладно, что вы, отца Лоу не знаете? Вот уж кто отряхивается от чужих секретов, как от сухой листвы, оно ему надо их запоминать? Хотите, позвоните мне, номер дам, мы вам лично оба все подтвердим. Только с видео, пожалуйста, Джастину же надо видеть ваше лицо, чтобы вас понимать».
Правда, через минуту она поняла, что такого лица Джастину лучше было бы не видеть. Вид у Монтанелли был далеко не парадный – весьма помятый, небритый и растрепанный, в одном подряснике. И, кажется, кардинал даже не мог поднять головы от подушки. Так и валялся в кровати с ноутом или что там у него.
– Ого, – выдохнула Жюли, – вы что, всю ночь пили?
– О, дети, вот лучше бы я пил! А то искал в сети всех причастных к скандалу, а потом сочинял письмо Жюли.
Джастин почтительно наклонил голову, как будто начальство было при параде и на кафедре, как будто все это его и не касалось.
– Разумеется, мой пастырский опыт несравним с вашим, просто-таки несоизмеримо меньше, но хранить чужие секреты я умею прекрасно, – заверил он все с тем же почтением в голосе.
– Хорошо, – кивнул кардинал, пытаясь хоть как-то пригладить волосы. – Вас, отец Лоу, увижу в миссии, тебя, дочь моя, увижу завтра.
– Ну да. Я полагаю, мы все друг друга поняли? – подмигнула Жюли.
Оба кивнули. Джастин все с тем же смиренным видом взялся за шейный крест:
– И даю вам слово, что мы с вашей дочерью не согрешили.
– Верю, – но взгляд перевел на Жюли, – сейчас точно верю, и все же вы ходите по минному полю. Мой тезка фра Лоренцо что говорил? «Не повенчав, с такою речью страстной вас оставлять одних небезопасно».
– Да мы не очень и одни, в любой момент может зайти Хейзель Гросс или Гат, да и мало ли кому отец Джастин понадобится.
– И все же, не слишком ли долгая помолвка?
– Просто Джастин хочет быть уверенным, что я не передумаю, а я хочу, – тут она усмехнулась, – чтобы он начал считать дни, как считаю их я.
– Так, понял вашу позицию, ну смотрите сами.
– Разберемся, а вы, монсеньор, шли бы спать, а то ни на что не похожи.
– Я-то знаю, на что я похож, а вот вы, отец Лоу, перед службой помаду стереть не забудьте.
– О, благодарю, ваше преосвященство, – Джастин снова наклонил голову, но Монтанелли уже отключился, подняв на прощание руку в благословляющем жесте.
– Ффух, – выдохнула Жюли, – отбились. Ты крут, а помаду я эту нафиг выкину, размазывается. Придется покупать у менее жалостной на вид екайской бабушки.
Джастин хмыкнул, а Жюли вдруг рассмеялась:
– Слушай, а ведь он все это время еще и с Хейзелем дискутировал! Ну и дела, хорошо еще, что там видеозвонок не нужен, ты только представь, в каком Хейзель сейчас виде!
– Знаешь, это я даже представлять не хочу, – Джастин рассмеялся, – не потому что осуждаю, а просто… Ну, та еще картинка, и вот это так бы не оставили.
– Ага. Ну что, ты еще не передумал на мне жениться?
– Ну, думаю, обратного хода уже не дать, и, поверь мне, Монтанелли тут не при чем. Просто… От судьбы не убегают. Как ни старайся, все равно придешь к ней. А я, признаюсь, и не хочу убегать. Совсем.
– О, милый, правда?
– Конечно. Другое дело, что… давно хотел тебе кое-что рассказать, но не много ли потрясений для одного дня?
– Не волнуйся, я сильная. И если есть что-то, что я должна знать, лучше сейчас, чем в самый неподходящий момент громом среди ясного неба.
– Это верно. Помнишь, ты спрашивала, не екаи ли мы случайно?
– Ага, и ты сказал, что нет.
– И это правда. Но и не люди все же. А… ближе к полубогам, что ли. Мы служим Шинигами-сама, повелителю Смерти, среди нас есть Оружия, как я и Гат, и мастера, повелители Оружий, как Хейзель. Хейзель с Гатом составляют боевую пару. Если мальчику будет нужно в бою… не приведи Господь мой… Гат станет двумя пистолетами и из них Хейзель будет убивать нечисть. Нет, не екаев. Настоящую страшную потустороннюю нечисть. Скажем так, проклятые души.
Джастин пристально взглянул на Жюли, словно проверяя реакцию. Но девушка только слегка приподняла брови:
– Припоминаю, Хейзель говорил что-то такое, а потом долго извинялся за то, что ляпнул лишнего. Это у него часто бывает. Язык без костей.
– Да, это так, и ругать его за это бесполезно… Да и проще, наверно, так.
– Значит, ты поэтому иногда пропадаешь? Ну… а запретов на браки с обычными смертными у вас же нет? И у детей потом проблем не будет, как вон у екайских полукровок?
– Мне о таких случаях неизвестно. Ну, чтобы возникали проблемы. И запретов никогда не было. В конце концов, гены таких, как мы, особенно Оружий, часто проявляются и в обычных семьях.
– А ты… – она как будто смутилась, но щеки горели любопытством. – Во что ты превращаешься?
– В гильотину. Но почти никогда полностью, потому что всегда был один. В смысле, у меня никогда не было Повелителя, чтобы меня направлял, так сложилось, Хейзеля я отдал в учение как только взял его к себе жить, и он нашел себе боевую пару уже в нашей Академии. Так что если я в бою, я просто выпускаю лезвия, – он провел пальцем вдоль запястья.
– Так, значит, ты карающее орудие Господа, – Жюли задумчиво провела кончиком пальца по другому его запястью. – Исполнитель приговоров. И поэтому ты часто бываешь таким… холодным, как сталь?
– Это не из-за моей природы Оружия, скорее, я именно такое Оружие, потому что я такая личность. Долг превыше всего, и в моем случае это не стоит мне усилий. Я… пожалуй, только начинаю понимать, что моя жизнь проходит не только на войне. Есть приход, все-таки приходится говорить с людьми…
– И у тебя хорошо получается, ты даже мою сестрицу уболтал, ты, а не Хейзель!
– Хейзелю не помешало бы научиться.
– Убалтывать?
– Разговаривать. Пока что из него получается скорее дипломат, церковный политик и демагог, чем пастырь, к которому будут тянуться люди. Слишком он себя любит. Ну, и порисоваться.
– Себя любит… – повторила Жюли. – А ты? Как ты его любишь?
– Сильно, он моя семья, моя ответственность, скажу даже – моя маленькая радость. Меня однажды почти спасло то, что я не один и у меня есть он. Но в этом ничего… – он запнулся. – Романтического. Ни капли, – он поймал ее взгляд и, не дожидаясь вопроса, улыбнулся. – Может, потому, что ты успела раньше.
– Ой, правда?
– Да. Он-то писал мне признания на нескольких листах, но никогда не заходил за черту. То ли боялся, то ли и так хорошо. Жизнь показала, что хорошо и до сих пор, он же сейчас с другим и всех все устраивает. А вот ты… Понимаешь, Хейзель никогда не решился бы на то, что делала ты. Проникать за щиты, прикасаться, целовать… Открывать столько непривычного для меня и давать свыкнуться с этим, принять…
– Получается, я тебя приучила к рукам? Как к чему-то плохому, не слишком желанному, как к медицинской процедуре, которую просто надо иногда делать? – она смеялась, но в глазах мелькала тень тревоги и даже обиды.
– Нет, совсем нет, просто для меня это совершенно новая территория. Но тем приятнее… узнавать.
– Здорово, если так. Но ведь особо много нового мы за эти месяцы не узнаем? Или как?
– Необязательно нам стоять на месте. Ты горишь сильнее, я лучше отвечаю за себя… Если сложить все это – мы не должны перейти черту.
– А ведь и правда. Для меня, считай, безопасно и может быть очень, очень приятно. А ты познаешь свои границы… Только помалу, у нас еще много времени. Приходи завтра ко мне? Туда уж точно никто не завалится. Я напишу сообщение, как освобожусь от этой темы с кардиналом.
– Договорились.

Лоренцо Монтанелли
Монтанелли стоял в условленном месте, чувствуя себя до странного неловко в «мирской» одежде и темных очках, призванных скрывать не только смущение в глазах, но и явные следы непростой ночи на лице. Точнее, уже двух ночей. Одной бессонной, другой полной странных лихорадочных снов. Кардинал уже даже пожалел, что вообще в это полез. Все равно скандал придется заминать. Но пока что можно хотя бы встретиться с дочерью, пусть и на ее условиях. И только бы получилось соблюсти эти ее условия, только бы все прошло, как надо…
Темные очки он позаимствовал у одного алтарника, мальчик даже не спросил, зачем, заверял – монсеньор, можете не возвращать, а если все же вернете, я их в жизни больше не сниму, ваше преосвященство! Подобное обожание обезоруживало, ведь специально для этого Монтанелли ничего не делал. Потому, наверное, и привыкнуть никак не мог. Хотя за очки мальчишке был благодарен. Узнать бы надо, как его зовут…
Очки вот оказались качественные, ничего, считай, не видно. Так что девочку он так и не высмотрел. Сама подошла вплотную и подмигнула:
– Доброго дня, прошу в машину.
Если ее и удивил вид Монтанелли, виду не подала. И только у машины заговорила снова:
– Вам ведь рядом с водителем ездить не разрешают, да?
– Конечно, – и уже садился назад. – Это не только мне, любому опасно.
– Ну и хорошо, меньше заметят. Мы едем в квартал, где на ходу подметки режут. А также там продают детишек на опыты, екайских в основном, а еще там страшные бабки делают аборты ржавыми спицами.
Он вздохнул:
– И в кого только у тебя такой язык ядовитый, хотелось бы знать…
– Да, по-моему, это вообще не наследственное. Жизнь такая, я, может, мечтаю часть этих козлов вывести на чистую воду.
– Но это же опасно! Неужели ты бываешь здесь одна?
– Не совсем, у меня хватает полезных связей.
– Я тут тоже бывал, но с такой охраной…
– И верили, когда все умильно улыбались и прикидывались добрыми и невинными?
– Я и сейчас верю, что не все они прикидывались. Кажется, вон в том доме жила мать очень больного мальчика, помню, как держал его на руках и молился о здравии.
– А денег вы им давали? Они ради этого такой букет болезней выдумают… Помните ту девочку из Калифорнии, с раком всего на свете, и ее сумасшедшую бабку?
– Как не помнить, Инфинити, да? Даже общался с ней, и не так давно, правда, в комментариях. Она же стала такой активисткой с тех пор, как освободилась от всего этого…
– Ого! Вообще она моя подруга, правда, пока не лично, только виртуально, но скоро может и сюда приехать.
– Что ж, пусть приезжает, я готов сказать ей в глаза, что не обижаюсь на ее выпады. На человека с ее биографией обижаться просто неэтично.
– Вестимо, кто спорит. Ну что, у меня на свадьбе точно увидитесь вживую, а может, и раньше друг другу представлю…
– Правда? – он улыбнулся. – Ты, кажется, не хотела больше никогда меня видеть?
Даже в зеркале заднего вида было хорошо видно, как она смешалась:
– Ну, я скорее имела в виду, чтобы вы не учили меня жить. И я же не знала, что вы общаетесь с моими друзьями. Такое я точно не пропущу.
Тем временем машина остановилась в темном и весьма неприглядном переулке.
– Приехали. Теперь нам вот сюда, под арку…
Монтанелли огляделся по сторонам. Сначала даже сам и не заметил, что поднял очки на лоб – но ведь и так темень! И того, что сделал шаг вперед, чтобы девочка осталась за спиной, – не заметил тоже.
– Да ладно вам, – Жюли засмеялась, – дальше будет чисто и вполне приемлемо!
Мимо вихрем пронесся какой-то мелкий мальчонка. На самом деле – вполне целенаправленным вихрем, пытающимся будто бы толкнуть, а на самом деле прижаться и обчистить карманы. Однако решительная кардинальская рука остановила это стихийное бедствие в сантиметрах от цели и стряхнула в сторону.
– Как нехорошо… – начал Монтанелли и вовремя проглотил привычное «сын мой». Правда, не из соображений конспирации. А просто встретил взгляд мальчишки. Эти светло-зеленые глаза с почти вертикальными зрачками он бы не забыл никогда. – Пять лет назад ты не мог ни ходить, ни говорить, я брал тебя на руки, а стоило своими ногами пойти, так ты…
Глаза мгновенно стали больше раза в три.
– Это… Это вы? Правда вы?! – всхлипнув, мальчишка бросился на колени. – Мне мама рассказывала, как я тогда выздоровел после вашего благословения! Да я… Я… Я сам послежу, чтобы вас тут ни одна собака не тронула!
– И не только меня, пожалуйста. Сторожи машину, дитя, и впредь не воруй, – Монтанелли поднял парнишку и, как всегда, не чинясь поцеловал в лоб. – Да, и не говори здесь никому, что я – это я.
– А почему же… – дитя екайской расы потихоньку приходило в себя, – почему вы не… – изобразил руками длинные полы.
– Надо, – сказал Монтанелли самым внушительным кардинальским голосом. Примерно так же он аргументировал, когда просил у алтарника темные очки. Которые сейчас незамедлительно надел снова и решительно кивнул Жюли, готовый идти дальше.
Лишь через несколько шагов к девочке вернулся дар речи:
– Да, теперь я понимаю, как это вы с вашей ранимой душой стали кардиналом!
И тоже очень решительно, по-мужски дочь протянула ему руку. Как равному товарищу. Конечно, руку он пожал. Это могло стать началом чего-то… чего-то хорошего.
Дальше все шло без эксцессов. До клиники добрались быстро, еще быстрее у них взяли образцы, пообещав блюсти анонимность и выслать результаты немедленно. На улицу Жюли вышла довольной и обратилась к Монтанелли:
– Время-то… Наверное, вы с голоду умираете. Я, к примеру, так да. Хотите, поищу тут более-менее приличную забегаловку?
– Я даже не самую приличную переживу, лишь бы там народу было как можно меньше.
– А это мы сейчас обратимся к вашему юному поклоннику, который чуть не оставил вас без смартфона.
– У меня планшет, его так легко не вытащишь, хотя выбирал я его из-за шрифтов покрупнее и экрана побольше.
Жюли рассмеялась – легко, без всякой неловкости, так, словно ничего естественнее и быть не могло, словно всегда были одной семьей. От этого чувства даже слегка екнуло в груди. Может, и правда впереди что-то хорошее.
…Мальчик так и стоял у машины, как на часах, и почтительно наклонил голову.
– Как тебя зовут-то, напомни, сын мой?
– Юн Фань, а во святом крещении… да, Юлиус Юн, отче.
– Тише, Юлиус, я потом помолюсь за тебя.
Воодушевленный мальчишка охотно выполнил просьбу, проводив к небольшой, но довольно симпатичной кофейне, где аромат кофе смешивался с запахами свежей выпечки. Это разбудило бы и уснувший аппетит, а сейчас оба на его отсутствие пожаловаться не могли. Первые несколько минут они просто сидели, пили кофе со свежайшими булочками и смотрели друг на друга. И вдруг Монтанелли снова услышал тихий смех.
– Что?
– Да вы так смешно кофе пьете… как будто боитесь отравиться.
– Просто он, во-первых, горячий, а во-вторых, очень крепкий, сердце будет колотиться, если спешить.
– А, ну да, запивайте ледяной водой, как на Востоке, а в следующий раз я учту и закажу сладкий и с пенкой.
И вдруг она осеклась. Так и застыла с чашкой в руке, осознавая, что именно сказала, и совершенно не понимая, как выйти из этой ситуации.
Теперь уже засмеялся Монтанелли. И попробовал ее выручить:
– Ладно, ладно, сладкое надо пить, когда кровь сдаешь, почему я в том числе это знаю — когда-то давно был донором.
– Я тоже хотела, но мне не разрешили, сказали — низкий гемоглобин и, мол, я еще расту. Мари — та сдавала, – помолчала, задумалась. – Скажите… а почему все-таки вы стали мне писать только теперь? Неужели не пытались узнать что-то, разыскать…
– Я просто считал, что я не вправе. Да и твоя мама, похоже, думала так же. Она стремилась сжечь все мосты, даже не сообщила, как назвала тебя.
– Назвал меня отец, кстати. А вы умыли руки. Ну окей. А ведь Визон не такая уж распространенная фамилия, и сестрино имя вы знали. Больше того, мы уже семь лет тут у вас в миссии. Мы обе очень похожи на мать. И вы нас ни разу не заметили? Пока Мари не подошла поговорить?
– Выходит, так. Смотрел и не видел. Наверное, потому, что запретил себе даже думать об этом. А сейчас вспоминаю и понимаю, что ты права. Мне, видимо, нечего делать в твоей жизни.
– Ну вот, а вы только начали мне нравиться хоть немножко. Но вы… Вы обычный заметальщик подковерный! А хуже этого зверя только, мать его, непарный носкоед!
Поняла, что выпалила, только когда он уставился на нее вытаращенными глазами и зашелся хохотом. И что ей оставалось? Только присоединиться.
– Так креативно меня еще не оскорбляли, — подытожил наконец Монтанелли. — А у меня обширный опыт по этой части.
– Что, я даже Инфинити Джексон переплюнула?
– Пожалуй. Ее потолок был, помнится, «а знаете, как микробам обидно слышать, что их не бывает, они отомстят».
– Круто. Значит, микробов вы заметаете под ковер вместе со мной, но, выходит, я все же лучше микробов?
– Конечно! А я?
– Ну, как я и сказала, приходите на свадьбу, а там уже и решим этот вопрос!
– Спасибо и на этом. Конечно, я не смогу, как положено, повести тебя к алтарю…
– Ну отчего же, я не поверю, что вы ни разу не были посаженым отцом. За такую честь прихожанки драться должны.
Кажется, только по ее взгляду он осознал, что улыбается. Откровенно счастливой, сияющей улыбкой.
Жюли снова засмеялась:
– Я люблю делать людям приятное, это несложно, а вы не из тех, кто может в ответ подложить свинью.
– Но шантажировать людей ты тоже любишь.
– Ну, это нехорошо, но очень весело! Уходим? Если да, не платите картой, тут лучше наличкой, я сама.
– Я что, не могу тебя угостить?
– Церковные деньги, – пояснила она с крайне выразительным лицом.
– Ты уж определись, дорогая моя, ты вольнодумствуешь или выходишь замуж за священника.
– Так то отец Джастин, а то вот эти вот все.
– А, ну да. Он тебе разрешает приходить на службу в шортах, хамить старшим, шантажировать иерархов церкви… Но, прошу заметить, отец Лоу еще не ересиарх, а пока что часть системы!
* * *
Конечно, тогда Монтанелли никак не мог предвидеть, что совсем скоро – полугода не пройдет – сам перестанет быть частью системы, да к тому же перед тем будет лежать почти при смерти, словно вся зараза мира решит ему отомстить… Правда, его невидимые враги все же не убьют, он так и останется гадать, кто отмолил. А вот сам едва отмолит тех, кто его выхаживал. А среди них будет и маленький Юлиус из трущоб, и тот парнишка с очками – Эмилио. И многие еще заболеют из-за него, Монтанелли. И неважно, общается ли он с дочерью, согрешил ли двадцать лет назад с чужой женой – сана лишат не за это, а за то, что вел службу с температурой. За демонстративное пренебрежение мерами безопасности и высказывания в духе «святой престол неправ, все это глупости, истинно верующий не заболеет». А старый грех так и останется похороненным.
Девочка свое слово сдержит. Она и потом поведет себя благородно, опережая даже всех тех верующих, кто не будет согласен с отстранением своего любимого пастыря. Этих Монтанелли только едва будет успевать удерживать от того, чтобы засыпать письмами Ватикан. Ведь все это заслуженно. Дочь права – система меняется, и она, эта система, избавилась от него, вытолкнув прочь из себя. Именно его, а не таких, как отец Лоу или новый кардинал.
Преемника наконец выбрали и утвердили, когда Монтанелли был в Италии, впервые за много лет в кругу семьи. И не один. Потому что и до свадьбы дочери было еще долго, и даже Мари еще не родила – а сам он уже успел проснуться в одной постели с Инфинити Джексон. На совершенно трезвую голову, помня каждую минуту – и не жалея ни об одной.
Конечно, многие сказали бы – зачем еще пить, двадцать лет целибата и так шибают в голову… И в чем-то были бы правы. Но не то чтобы все эти годы Монтанелли боролся с искушениями в лице кого попало или вообще абстрактными. И не то чтобы, лишившись сана, просто пустился во все тяжкие.  Но с Инфинити они просто оказались на одной волне. Сперва словесно, а потом уже не понимая ни словечка с губ друг друга, да и все слова стали вдруг совершенно неважными.
…И слава Лоренцо Монтанелли быстро приобрела лихой скандальный оттенок, правда, поток писем в Ватикан сильно не обмелел. На нет он сошел только когда Тогенке оценило преемника Монтанелли. Но и после этого вокруг было в избытке просящих совета и благословения, нисколько не смущенных скандальной славой. Общее мнение гласило: пока есть такие, как Юлиус, отцу Монтанелли можно все. Кстати, Юлиус и Эмилио добровольно служили его глазами и ушами в миссии. И именно через них в руки Монтанелли однажды попало письмо от преемника, написанное в самом что ни на есть дружелюбном тоне. Мы делаем одно и то же дело, гласило письмо, а раз так – ересиархом мне вас считать незачем.
Впрочем, кто бы ожидал меньшего от отца Джона Фрэнсиса Патрика Мулкахи. Еще тогда, в Италии, сердце Монтанелли радостно подпрыгнуло, когда узнал, кого выбрал Конклав. Ирландец по происхождению, отец Мулкахи прославился тем, что окормлял воинов в далеких землях, в самом пекле войны, и что всегда проявлял милость и к врагам тоже, например, к пленным. Этой земле с ее двумя расами нужен был именно такой пастырь – легко разбирающийся в чужих верованиях, для каждого находящий нужные слова, но способный и силу применить, если слов совсем уж не понимают. Вот этого Монтанелли по-настоящему не умел никогда. И хорошо, что ему позволяли делать то, что умел.
Тогда, в Италии, он так и не смог поздравить отца Фрэнсиса, закружили дела – свадьба, встреча с родственниками… Ничего, потом взаимно напоздравлялись. А тогда вся шумная толпа Монтанелли из Равенны встречала такую же шумную Инфинити, а самого бывшего кардинала, будто медведица, облапила мать и чуть не плача провозгласила:
– Ну наконец-то Энцо наигрался! Я надеюсь, девочка, ты за ним приглядишь!
– Это не игры! И кардиналом он был отменным! – Инфинити хоть и не все поняла, но сочла своим долгом заступиться. – Да даже сейчас, когда он идет по улице, половина народа на колени встает!
– Да, – вздохнул Монтанелли. – А другая половина такое выдает, что хоть святых выноси!
– Завидуют! – отмахнулась мать. – Вон какую невесту отхватил, наш человек!
И, кажется, можно было выдохнуть, его выбор более чем приняли. И насчет Жюли тоже можно было не беспокоиться. Она, конечно, тоже была здесь, и все знали, кто она. Оказалось можно и нужно обнародовать документы, о которых в тот далекий день девочка говорила:
– Вам как удобнее – чтоб я вам выслала на «левую» почту, куда не сунет нос ваша пресс-служба, или чтоб прислала вон Юлиуса с оригиналом?
Он выбрал Юлиуса, тогда-то мальчишка и стал поверенным его тайн. И это было единственным, что не изменилось до сих пор. В остальном же… Теперь он сам поведет Жюли к алтарю, уже не как свадебный генерал, а совершенно законно. На правах отца. Конечно, она до сих пор так и зовет его на «вы» и «отец Лоренцо», ну что ж, ее право, хотя бы общаются они нормально, даже душевно. И она не подкалывала его, пока был повод, мол, ну и кто теперь живет во грехе? Может, дело было в том, что Инфинити ее подруга, но тем лучше. В конце концов, они обе теперь – часть одной семьи… Его семьи.
Мать первая и единственная заметила то самое семейное сходство:
– Знаешь, пожалуй, у этой девочки твои глаза…

Жюли Визон и Джастин Лоу
Сама Жюли насчет своих глаз совершенно не была уверена. У сероглазых такое часто. Солнце светит по-другому, платье другое наденешь – и цвет уже кажется другим. Как у морских волн. А для свадьбы ей хотелось выбрать как можно более русалочий образ, и она очень надеялась, что глаза станут соответственными – зелеными. Значит, платье должно быть хоть и белым, но с зеленоватым отливом. Главное, не переборщить, а то выйдет какая-то утонувшая невеста. И все украшения нужны тоже в тон.
Конечно, придется побегать, усадить за работу всех знакомых екайских (и не только) мастериц… Заказ в солидной фирме показался ненужным размахом. И так вон Мари недавно выдала такое, что чуть сестру в обморок не отправила – она на пару с Хейзелем заказала косметику в Париже! Кто бы мог подумать еще пару лет назад, что ханжа Мари, святоша Мари, для которой сестра всегда была как чемодан без ручки, не только решится ей на дорогой подарок, но и признает, что парень (!), священник (!!) может разбираться в косметике лучше нее. Сама Мари всегда была чужда благотворительности, зато екайские бабули необычайно ловко впаривали ей свои кустарные поделки. А краситься ее и подавно никто не учил. Может, они обе еще преуспеют в этом необязательном, но приятном искусстве. В конце-то концов, все-таки в глазах Мари священники лучше понимали, считай, во всем.
Правда, Жюли так и не смогла выведать у жениха секрет – как это священники умудряются с легкостью и постоянно носить длинное? Это ведь жутко неудобно! Ее платье точно будет коротким! И пусть Мари сколько угодно морщит нос и называет ее выбор то чехлом, то комбинацией.
– Зато у меня фата по праву! – всегда отвечала младшая. Нехорошо, конечно, задирать нос по этому поводу, но как удержишься. И не напомнить сестрице, что та в одной лодке с Инфинити.
А что до фаты – волосы из-под нее, по задумке Жюли, должны были струиться по-русалочьи. Свободно. Никакого сестричкиного вавилона или вовсе чего-то невозможного, как у Инфинити. Хотя подругу винить сложно, ее в ранние годы неоднократно прогоняли через подобие абсолютно не нужной ей химиотерапии, так что волосы у Инфинити так и не начали расти как следует, густо. Пришлось пускать в ход цветы и заколки, работать на общий буйный, вольный, околоцыганский стиль. Получилось отлично – ярко и самобытно. В духе их компании, где прежде всего это и ценили, и еще авторские вещицы. Вписалась каждая мелочь вплоть до колокольчиков на запястьях. А «желтые» сайты потом взахлеб писали о том, что на своей свадьбе Инфинити танцевала босиком – конечно же, с целью доказать, что ее новобрачный муж не подкаблучник.
На самом деле каждая в такой важный день просто делала и делает то, что больше всего нравится, хочется и запомнится. Жюли вот отбивалась от мелких белых цветочков в волосах, на которых настаивал Хейзель (ему еще таинство совершать, а он в стилисты лезет!) – если уж русалка, то только жемчуг и ракушки.
Приготовления кипели, все суетились и волновались – каждый на свой лад, и только Джастин хранил обычное благостное спокойствие, словно вся эта суета никак его не задевала. Аж даже обидно немножко. Мало того, что помолвка вместо года растянулась почти на два. То университет мешал, то угроза эпидемии и запрет массовых мероприятий, то сам Джастин пропадал несколько месяцев в Индии, в той стороне, куда уехали Иржи и Мирек. Опять эти загадочные тайные дела Кос Смерти! Хейзель очень туманно намекал на глобальную опасность, но и сам толком был не в курсе. Джастин потом сказал, что всё обошлось, но ушедшего времени было уже не вернуть.
Конечно, Жюли старалась в эти предсвадебные дни видеться со своим Жюстеном по минимуму, чтоб сильнее истосковаться, чтобы призывать в мольбах тот миг, что соединит их уже навсегда… А не то высказала бы жениху – тебе что, вообще все равно, не любишь, что ли?.. Хотя на что обижаться? Просто он такой. Может, так ему легче или просто скрывает за этим спокойствием страх перед столь серьезными переменами… Ее ведь тоже лихорадит. Как, говорят, и любую невесту.
* * *
Вот и наступил назначенный день. Собрались все родные и близкие. В том числе хмарный Санзо и мрачная Мари с цеплявшимися за их подолы еле ходившими близняшками. Было ясно, что до конца застолья эта семейка не останется. Дети прежде всего. Матерью Мари оказалась замечательной, как и Санзо – отцом. Но, кажется, сестрица до сих пор сожалела, что не смогла попасть совсем на другую свадьбу – в Италии. А какая могла быть Италия, с двумя малышами!
Впрочем, пока малыши не родились, тоже ни о какой Италии и речи не шло. Мари до сих пор еле терпела Инфинити, но не могла не признать: та без звука отложила день своего торжества, день постановки своих печатей на монсеньора Монтанелли до того момента, как он станет крестным Сандера и Лоры Кинзан. С крестниками отец Лоренцо поладил почти сразу, никогда не отказывался подержать на руках, развлечь, да и их любимым занятием в последние месяцы, кажется, было самозабвенно лазить по крестному.
Вот и сейчас – пока церемония не началась, все родителям легче. Монтанелли просто излучал любовь и нежность. Наверстывал с ее, Жюли, племянниками хоть часть тех минут, которых у него не случилось с ней самой. Инфинити стояла рядом и поглядывала на мелких с некоторой опаской. Лишь иногда несмело поглаживала то одного, то другую по щечке, по светлым волосам, давала подержаться за палец – и отходила. Казалось, ее что-то пугало – то ли дети, то ли собственные мысли о том, что сотворить вот такого же – и страшно, и здоровье вряд ли позволит, и вообще, стоит ли идти на такие жертвы ради новоявленного мужа?
И это еще Инфинити обожает Монтанелли, просто дыхание у нее перехватывает, стоит на него посмотреть. Правда, и он ее обожает не меньше и никогда не позволит, чтобы она зазря рисковала собой. Но… Сейчас Жюли впервые задумалась: а ведь они с отцом Жюстеном никогда и не загадывали так далеко. Она даже не знает, хочет ли он детей. Она-то хочет, но не вот так сразу, а, наверно, ближе к окончанию учебы… И явно не ради того, чтобы дать Монтанелли возможность умиляться на внуков. Хотя, надо признать – он все же не худший человек на земле. Но пусть уж это Мари будет той, кто его радует, пусть хоть в чем-то будет первой и лучшей. А то ж потом начнется – кровь не водица, мой номер шестнадцатый…
А у Жюли будет Джастин. Ее Жюстен, ее принц в сутане. Совсем скоро и навсегда. Надо будет обсудить с ним аспекты семейной жизни… Потом. Утром, наверное. Они и так за все это время слишком много разговаривали.
* * *
Сама свадьба длилась недолго. После венчания даже пировать и танцевать особо было некому, да и сами молодожены поторопились ускользнуть едва ли не раньше Мари и Санзо с их выводком. Благо, уже смеркалось.
И вот наконец их спальня. Хейзель не покинул храм, не перебрался к своему полукровке, хоть они и до сих пор еще радостно встречались. Но эту комнату «цветочный священник» покинул уже довольно давно, еще и помогал переделывать под супружескую спальню. И ему это, похоже, было в радость. Ни ревности, ни сожалений. Жюли оставалось только радоваться, что все сложилось именно так.
…Полумрак и они вдвоем, и можно все! Конечно, Джастин, как всегда, не спешил с инициативой, ну и ладно. У Жюли были кое-какие наметки для собственного плана. Пока новоиспеченный родной муж присел на край кровати – такой повседневно обыденный, без всяких украшательств, все как всегда – Жюли отошла в угол комнаты, тот, что потемнее, торопливо стягивая все из-под платья. Чтобы так же быстро метнуться к нему, сесть на колени, гибко прижаться и обвить руками. Они уже играли в эту игру, даже не раз, но никогда не доходили до конца.
Поцеловала, расстегивая его строгий воротник, и чувствуя, как его руки уже легли ей на плечи, а там, на плечах, были лишь тонкие бретельки без всяких застежек. Не разрывая поцелуя, уже по-новому властного, даже самую малость прикусывая губы Джастина, Жюли направила его руки. Тоже совсем чуть-чуть. Платье точно удалось на славу, как она и рассчитывала, его заказывая. Достаточно пары движений – и ее ничем не стянутая грудь уже была в ладонях Джастина, а он… О, он уже знал, что делать, за это время в ласках стал искусен настолько, что Жюли прежде и не требовалось большего – выгибалась от наслаждения в его руках и падала со стоном, забываясь, прямо на него… Так было раньше. Но сейчас спешить точно некуда. Не одной ей сегодня радоваться, да и ей не только так.
Оторвалась от его губ, погладила по щеке:
– Глянь на меня.
Кажется, глаза он открыл даже чуть позже, чем губами почуял ее слова. Наушники у него уже давно были беспроводные, но ведь были же…
Она прогнулась перед его взглядом, поймала его руки, повела вверх от подола, любимыми руками приподнимая тонкую и такую податливую ткань платья. Он не закрывал глаз, смотрел. Было на что. Тем более, считай, впервые. Бывало, касался, вскользь и почти всегда через ткань, бывало, и видел мельком, они же и на море вместе отдыхали… Но чтобы вот так, в полном праве, чтобы ласкать не только глазами…
Платье превратилось в тонкую полоску на талии, белоснежную в полумраке и на фоне загорелой кожи. Почти морская пена.
Он смотрел завороженно, едва касаясь, да и она сама не хотела торопиться.
– Моя очередь, – прошептала под шелест окончательно сдающейся одежды.
Он понял, подчинился ее рукам, откидываясь на спину.
И Жюли решила немножко их уравнять. Оставить его в распахнутом облачении, но снять все из-под него. Тоже ведь непривычно, и смущает, и… Вообще-то она никогда толком не касалась Джастина ниже пояса. Как-то они так негласно решили. Кажется, он боялся не удержать себя в руках. Кажется, она боялась осознать, что на самом деле его тело ей не отзывается.
Может быть, раньше и не отзывалось, но то было раньше. А сейчас – можно все. Им обоим. И Жюли впервые коснулась его, не стесняясь, понимая, что он со стоном выгнулся ей навстречу. Она и не думала, что когда-нибудь вообще сорвет у него такой стон, что хоть кто-то в целом мире это сможет. Но, видимо, они ждали столько, сколько надо было, и сегодняшний день и вправду переменил все. И сейчас только бы ничего не испортить, не заставить его ждать лишнего, не отвлечь на свои мелкие неизбежные неудобства…
Платье наконец сползло на пол, стоило ей привстать, сползло почти без усилий с ее стороны, вот же волшебная ткань… и ничто уже не мешало прильнуть к Джастину всем телом, скользнуть жарко и гибко, отмечая собой и понимая, что теперь остается только направить его, принять в себя целиком, торопясь пережить то короткое мгновение боли, вслед за которым идет только удовольствие…
Он бы и помог ей, если бы знал, как, но сейчас у него бы и не получилось быть осторожным. Это его взяли в плен, ему задавали скорость и ритм. А все, что он мог – хоть отчасти пытаться удержать себя в руках. Соблюсти осторожность. Все же незачем допускать последствия, саму их возможность прямо сейчас. Слишком рано. Поэтому надо сдержаться и не пропустить момент, когда нужно будет покинуть ее тело, хотя одна мысль об этом вызывала желание застонать, как от боли. Ведь это – он понял сейчас – все равно что покинуть рай…
И все же реакции Оружия не подвели, Джастин подхватил молодую жену и перекатил набок, потом на спину, разрывая их близость в самом тесном ее смысле. Но не во всех, разумеется, не мог же он не доласкать ее, не довести до вершины…
И она, стонущая, трепещущая от удовольствия, потянулась к нему – отдать хоть частичку этого трепета, давая место на вершине рядом с собой… Наслаждение накрыло обоих яркой белой вспышкой – и блаженной бархатной тьмой.
Очнулись в обнимку и почти губы в губы, начали разом, только на разных языках:
– Ты ради меня…
– Ты ради меня…
Рассмеялись оба тихонько.
– Да ну, – опередила Жюли, – совсем не так и больно. Потому что здорово, и я была с самого начала уверена, что могу тебе полностью доверять!

Июль-сентябрь 2020