Амушки

- Мама, всё по-прежнему! Они снова звонят, требуют срочно продавать квартиру или выкупать долю, - стонет в телефоне Лизка. – Они просто выжимают нас! Хотят, чтоб мы с Ромулькой остались жить на зассаном матрасе!

Людмила Борисовна только пришла с работы, не успела ни умыться, ни раздеться. Слушая в трубке причитания дочери, она присела на краешек дивана – слегка грузная, но вполне привлекательная женщина. Русые волосы, подкрашенные в «шведский нордический» оттенок, по-крестьянски заколоты на макушке в «бульбочку», на лице минимум косметики, в уголках рта залегли усталые складки.

Служебная зелёная форма стала мала Людмиле ещё двадцать килограммов назад, да директор за форму особо и не спрашивает, поэтому она ходит в гражданском платье. При взгляде на дамские достоинства Людмилы невольно вспоминаются «молочные реки и кисельные берега».

«Молочные реки» - это весомая грудь, ловко обтянутая кружевной шёлковой блузкой с косым бежево-красным узором, а «кисельные берега» - крутые бёдра, тесно схваченные белой юбкой чуть выше колен. На плавных изгибах ног беззаботно бликуют телесно-лайкровые колготки, капрон лоснится и блещет в ложбинках и выпуклостях икроножных мышц. Через равные промежутки по фантазийным колготкам раскиданы «царапки» - тройной тёмный штрих по всему полю. Из-за «царапок» пухлые ноги женщины напоминают берёзовые стволы.

- Что молчишь, мама? – надрывается Лизка. – Тебе совсем наплевать на меня и на Ромочку? Они со Скунсом выгоняют нас из квартиры или требуют отступного!

Речь о сватовьях Людмилы, родителях со стороны зятя. После подачи заявления на развод Лизка зовёт почти бывшего мужа Славку не иначе как Скунс. Прожили они вместе четыре года, Ромку родили, квартиру им родители купили вскладчину – и на тебе, здрасте-приехали. Скоропостижно разбегаются молодожёны, с гамом, шумом и плевками.

Причём виновата как раз Лизка, шелупень такая. Не успела Ромку в садик отдать, как снюхалась с кем-то в интернете, взяла да сгульнула с ним, а муж Славик возьми да узнай, и родители его узнали, что за подарок их сноха, дочка Людмилы Борисовны.

Замять конфуз не вышло. Виновница супружеской измены ещё и подлила масла в огонь:

- Славка сам виноват! – заявила Лизка о муже. – После родов он не удовлетворяет меня в постели.

Что тут было, что тут началось!... Скандал, расстрел, битьё горшков. Будь бы зять изменником, квартиру при дележе можно было бы целиком выторговать в пользу брошенной жены с ребёнком. Да вот нетушки, теперь сторона мужа пылает праведным гневом, и настаивают они на полном дележе имущества. Хотят по закону пилить совместную «однушку» на три доли: одну сыночку, две – гулящей Лизке с Ромочкой.

- Мама, выкупать у них долю Скунса - это пол-ляма в край! Мама, что делать? – ноет Лизка.

Людмила Борисовна Сёмушкина в молодости и сама была не ангел поднебесный (да простит её покойный муж Генка). Сказала бы доченьке, что думать надо головой, а не придатками, прежде чем с чужим парнем в койку прыгать и рожки мужу наставлять, да ещё и в интернете компромат выкладывать. Но Лизка и без того на взводе. Уже две недели непутёвая дочка донимает мать подробностями своей войны с мужем и свекровью, боится, как бы под шумок не отняли у неё Ромочку, и вообще всего боится. Муж ей ультиматум предъявил: либо убирайся, но без ребёнка, либо оставайся, а я уйду, но квартиру просто так заполучить не рассчитывай.

- Что с вами делать, олухи? – голос у Людмилы басовитый, мягкий,  расстроенный. У неё уже состоялся взрослый разговор со сватьей Натальей Трофимовной, но та ушла в непримиримую оппозицию. – Квартира оформлена как совместно нажитая, Ромка – несовершеннолетний наследник, его собственность по закону одна треть. Пусть продают, делят выручку на троих. Я пока ничего не могу, чижик, у меня ещё прежний кредит недоплачен.

- Мама, при перепродаже вторички это же копейки выйдут, нам двоим с Ромкой только на комнату наскребётся! Ты хочешь, чтоб твоя дочь с внуком жили в коммунальной клоаке?

- Мы с отцом тоже в общаге жили, - Людмила Борисовна теребит тугую пуговку на своих «молочных реках». – И вас обоих там родили, не плакали – а комната была двенадцать метров, с деревянным нужником на улице.

- Не говори мне про ваш нужник! – всхлипывает Лизка. – Убожество! Сейчас другие времена. Вы жили, а я не хочу! Общий коридор, алкаши, микробы, ругань! Не хочу комнату! Ромочке нужна нормальная жилплощадь, ему нужны условия!

- Может, помиритесь ещё, чижик? – без особой надежды спрашивает Людмила. – Сама же наделала делов.

- Нет и нет! – вопит чижик Лизка. – Ваш бедный обманутый Скунс уже у Светки ночует, мне сообщили! Он давно с ней крутил, когда я ещё беременной ходила. Знала бы ты, как он меня вчера назвал! Как он меня выставил, и по лицу Ромкиными штанами хлестнул, и мамочка евонная туда же… Я бы ещё подумала, да теперь умру, но прощения просить не стану! Лучше жить на зассаном матрасе!

- У меня нет полмиллиона, и у Лёшки тоже нет, своих долгов навалом, - мама Люда машинально выравнивает «царапку» на капроновом левом бедре, чтоб совпадала с «царапкой» на правом. Гладкие колготки на пышных ляжках похрупывают, как новенькая денежная купюра. - На панель меня уже не возьмут, старую квашню. Мне за полмиллиона рублей миллион мужиков обслужить надо. 

Злая и взвинченная Лизка против воли фыркает.

- По пятьдесят копеек с носа, что ли?

- А сколько? Ну, если с очень уж сильными извращениями, то по пятьдесят одной.

Мать с дочкой смеются. Лизка после родов тоже изрядно раздалась, проглянула в ней мамина «молочно-кисельная порода». Проколола пирсингом губы, ест по десять раз на дню и хвалится, что поклонники ей проходу в интернете не дают. Жаль, все эти поклонники сами без гроша за душой, только смайлики посылают.

- Мам, дёшево ты себя ценишь! Ты красавица, и полные формы сейчас в убойном тренде. Хочешь, мужика тебе в городе найдём, скучно ведь без папки?

- Нет уж, спасибо! - отрезвляет Людмила. – Ты вон себе двоих враз нашла, и как оно? Полегчало? Не скучно?

- Что делать-то, мам? – тон Лизки опять становится плаксивым. – Квартиру продавать – как серпом по Уругваю. Видела, какой я ремонт забабахала, пока в декретном была? И съезжать некуда.

- Возвращайтесь пока в Юшту, детский садик у нас ещё дышит, места у меня хватит, – закидывает крючок Людмила Борисовна. Слава богу, здесь она владелица благоустроенной двухкомнатной квартиры, которую решительно нечем занять, кроме домашних заготовок и шитья. - Ссуду доплачу, «однушку» свою на паях продадите, а там что-нибудь придумаем?...

При упоминании о лесной Юште Лизка на другом конце с готовностью впадает в истерику.

- С Ромулькой - в вашу дыру? На историческую родину бабушки? Ни за что! У Ромы тут всё под рукой - детская поликлиника, зоопарк, центр, а у вас? Болото, алкаши и опилки? Никаких перспектив!

- Давно ли сама в город съехала, перспективная? – привычно укалывает мать.

Замуж Лизунчик выскочила рано, на втором курсе института – целенаправленно «ради прописки», ради престижа рвалась, зацепиться в городе хотела. Встретила парня - «мамуля, он такой обаяшка, он такой пупсик! Я буду жить в городе! Купим нам жильё? Его родители обещают помочь, вложить половину… купим?»

Надо так надо. Со сватами вроде поладили, свадьбу сыграли. Людмила Борисовна выгребла всё что могла, продала машину покойного мужа, кредит взяла, заняла, туда-сюда, добавила свой пай. Купили они молодым однокомнатную в светлом и зелёном микрорайоне. Супермаркеты, бистро, бутики, ночные клубы, живи - не хочу.

Но нет, без приключений ни шагу! Теперь «пупсик» Славик превратился в «скунсика», неверная Лизка в состоянии развода, мечется с Ромкой на руках и не знает, как быть дальше. Из города её никаким плугом не выковырять, приохотилась по асфальту на каблучках гулять, волосы завивать, городской представляться, это тебе не в Юште по деревянным тротуарам прыгать. Лучше, по Лизкиному выражению, она будет жить «на зассаном матрасе». 

- Ладно, Лизонька, не плачь, - наконец говорит Людмила Борисовна. – Как ты там в детстве говорила - «узбагойся»?
 
- Узбагоишься тут с вами! – ворчит Лизка, но опять прыскает. Флегматичная  мамка всё-таки умеет поднять ей настроение.

- Я ещё раздеться не успела, голова гудит, позже позвоню, - Людмила поправляет на колготках следующую «царапку». - Время у нас есть, не сегодня же вас выгонят? Даже бракоразводного ещё не было. Положись на мамочку, сочиним что-нибудь. Уже сочиняю.

Покачивая в ладони замолкший телефон, Людмила Борисовна смотрит в окно на свой населённый пункт, знакомый до последней лужи за околицей.

Юшта – местные произносят её с упором на второй слог, и сильно обижаются, если кто-то переврёт. Посёлок небольшой, отродясь большим не был, но бойкий, много в нём потомков бывших ссыльных, немцы, болгары, армяне есть. Лежит в лесистой впадине, вокруг таёжный бор, сильно обезображенный застарелыми и новыми вырубками, через перевалки ныряет разбитый тягачами грунтовый грейдер, разбойничий подлесок нахально прёт прямо на дорогу – ольховник, шиповник, жирные зонтичные дудки болиголова.

Десять улиц, пяток переулков, три пивнушки, захудалая церковь. Ржавые трелёвочные трактора, дощаные тротуары, горы пыльного горбыля, архипелаги и хребты лесопильных отходов, смрад дизелей. Объявления на каждом столбе и прямо на заборе церкви – «продам дрова», «куплю лес», «срубы на заказ», «дом под крышу».

День и ночь по центральной улице шныряют лакированные джипы местных вождей лесного бизнеса, возле пивнух на десяти союзных языках лаются работяги с бензопилами на плечах. Угрюмо чадят «Уралы» с прицепами-роспусками, леспромхозовские «КамАЗы» вздымают себе на спину брёвна гидравлическими стрелами, стропальщики кроют друг друга по матушке.

Права Лизка насчёт Юшты – болото, щепки и пьянь, больше смотреть не на что. Сегодня, когда Людмила Борисовна возвращалась с работы, к ней прилип какой-то шустрый нерусь. Пристроился сзади на машине, глазел на её пышный зад в белой юбке, на колготки с «царапками», бибикал и орал на всю улицу:

- Дэвущка! Дэвущка, стой, кырасавица! Дэнги есть, я тебя тык-мык хачу. Ой, в рот тебя тык-мык хачу, ой везде тебя тык-мык хачу!

Покрасневшая Людмила спасалась в проходных дворах, куда машина чучмека не проедет. А чем известна Юшта? Да ничем, в справочниках «Заповедные места России» вы её не отыщете. Вся нехитрая жизнь (и весь основной заработок жителей) здесь повязаны на нескольких частных лесопилках, на ООО «Юшталеспром» и «Юштинском лесничестве».

При въезде в посёлок громоздятся гигантские штабеля кругляка, в ангарах воют ленточные пилы, в воздухе висит неистребимый канифольный запах сырых опилок. Чего кружить, скажем прямо – вся Юшта целиком и полностью держится на ворованной древесине, на махинациях с лесом, и не надо делать честные глаза. Здесь нелегально вертятся потоки сказочных денег, счёт им идёт на десятки миллионов. Увы, вдовая Людмила Борисовна не причастна к этим богатствам никаким боком… почти.

                ***

В коридоре кот недоверчиво трогает лапой пакет с чужими, напрочь разбитыми мужскими кроссовками какого-то сорок ужасного размера. Не может взять в толк, зачем чистюля хозяйка подобрала их на мусорке и притащила домой. Кроссовки мерзко пахнут и выглядят не лучше.

- Гадость, согласна, - говорит Людмила Борисовна коту. – Но так надо.

Держа на весу телефон, Людмила идёт вместе с ним в туалет и там начинают происходить странные вещи. Приподняв белую юбку, но не снимая колготок и нижнего белья, женщина распахивает крышку, присаживается на седло унитаза. В зеркале мельком молочной рекой сверкает её зад, он огромен и напоминает обтянутое капроном блюдо, по которому сварными швами разбегаются стяжки трусиков. Напольные крепления унитаза вздыхают, приняв на себя солидный вес. Груди тяжело садятся вместе с хозяйкой, разливаясь грузной тяжестью поверх живота, предупреждающе скрипят оборки декольте и разрез юбки сзади.

Устроившись поудобнее, поправив одежду и поддёрнув повыше юбку, Людмила Борисовна берёт с полочки катушку широкого скотча. Лайкровые ляжки приглашающе раздвинуты, под сводом подола дрожат и переливаются буруны женской плоти. Крепкие кубические бёдра женщины не уступают по размеру двум системным блокам, и такие же горячие, словно целые сутки напряжённо перегоняли через себя терабайты информации.

Между ними в невообразимой глубине компьютерной мышкой светятся лавандовые трусики. Овальная ластовица колготок облегает их словно панцирь. Чувствуется, что Людмила Борисовна тщательно следит за собой. Её бельё излучает запах фруктового микса, клеверной росы и не очень молодой, но ухоженной женщины.

Не теряя времени даром, Людмила Борисовна прикладывает скотч к лицу, измеряя, сколько ленты потребуется, чтобы заклеить себе рот от щеки до щеки. Ногтем отделяет от скотча несколько одинаковых кусков длиной сантиметров по двадцать, складывает их на полочку для туалетной бумаги клейкой стороной кверху.

Покончив с приготовлениями, оседлавшая унитаз дама в белой юбке засекает время на мобильном телефоне. Наступил вечер, на табло горит 18.40. Людмила Борисовна наклонно ставит аппарат на стиральную машину, на расстоянии вытянутой руки. Пора приступать к генеральной репетиции.

Отделив зубами кончик скотча, Людмила неловко сгибается и начинает приматывать свои лодыжки к унитазу. Полнота мешает ей нагнуться как следует, юбка опасно потрескивает, приходится большей частью действовать наощупь. Плотно прижав подогнутые икры к акриловой станине, Людмила Борисовна прилаживает липкую полоску к крупной толстой щиколотке и с хрустом ведёт катушкой вкруговую, приматывая свои ноги к основанию чаши.

Неудобнее всего пропускать катушку сзади, в узком пространстве за унитазом. Затейница-шалунья вынуждена перехватывать скотч из руки в руку, несколько раз случайно упускает катушку из пальцев, тогда приходится нагибаться ниже, прилагать дополнительные усилия, чтобы подобрать катушку с пола. Грудь при этом норовит вывалиться из узорчатой блузки, Людмила тяжело дышит, с ресниц катятся градины пота. Тесный пояс юбки мешает ей поворачиваться в сидячем положении, хотя она заблаговременно ослабила пуговки на боку.

Несмотря на досадные помехи, вскоре женщине удаётся сделать лентой около десяти-пятнадцати оборотов, надёжно прикрутив к унитазу свои лодыжки. Катушка скотча становится заметно тоньше. На телефоне 18.44. Нордическая блондинка Сёмушкина недовольно цокает языком. Результат на среднюю «троечку».

- Копуша ты, уважаемая Людмила Борисовна. Три раза уронила катушку. А ну-ка, соберись!

Оторвав остаток ленты, женщина разглаживает скотч на икрах, пробует потопать каблуками - ей это не удаётся, ноги привязаны крепко. Тем не менее дотошная Людмила Борисовна берётся связывать свои круглые колени. Наверное, ей хочется достигнуть максимальной беспомощности.

Колени, обтянутые лайкрой, похожи на два солнца. Нагибаться к ним не нужно, здесь Людмила управляется гораздо быстрее. Спустя пару минут колени туго пригвождены скотчем к седлу унитаза. Телефон фиксирует 18.47. Широкие полосы полипропилена впились в тело, выдавили в бёдрах упругие выемки.

Кроме скотча на полочке лежат заготовленные белые трусики и наручники. Женщина со связанными ногами скатывает трусики в комок и суёт их в напомаженный рот. Подтыкает пальцем излишки материи, торчащие в уголках губ, добиваясь, чтобы кляп полностью вошёл в ротовую полость. Внахлёст приклеивает к лицу куски липкой ленты – один, другой, третий. Скотч с шелестом стягивает затейнице подбородок, губы, льнёт к вспотевшей коже. Разгладив уголки клейкой прозрачной плёнки, женщина усиленно шевелит челюстями, напрягает желваки на скулах, чтобы убедиться, что кляп невозможно выплюнуть. Рот у неё должен быть заткнут достоверно, без поблажек и халтуры.

Закончив упаковывать рот и ноги, Людмила Борисовна берёт с полки наручники, несколько секунд рассматривает их, склоняя голову. Эти наручники она нашла в хламе покойного мужа. Отправляясь на лесовозе в дальний рейс, Генка использовал кандалы в качестве кустарного противоугонного устройства – сцеплял какие-то рычаги в кабине перед тем как оставить тягач без присмотра. А ещё пару раз по пьянке грозился заковать в цепи жену, но Людмила Борисовна смогла за себя постоять. Скорее всего, наручники достались Генке на память от искушённых в любви придорожных проституток, эту тайну супруг унёс с собой в могилу.

В своё время Людмила отказалась спать с мужем в наручниках, зато теперь надевает их сама. Пыточное спецсредство сделано из тёмной, не очень качественной стали – два полых браслета с разъёмными кандалами спаяны вместе короткой цепью. Подвижные стальные дуги продеваются сквозь неподвижные и при желании свободно вращаются на 360 градусов, если браслет пуст. Но если в браслет вставить руку, её защемит и кольцо замкнётся намертво. В обоймах маленькие скважины, в одной из них торчит ключ.

Поиграв браслетами, Людмила вынимает ключ и оставляет на крышке сливного бачка позади себя - достать его будет нетрудно. Набрасывает расстёгнутый браслет на левое запястье, смыкает зубчатые половинки в кольцо. В обойме срабатывает запорный язычок, раздаётся сухой трескучий звук. Замок закрылся, теперь браслет способен двигаться только в одном направлении: погружаться всё глубже в обойму, сжимая кисть. Обратного хода у оков нет, его стопорит предохранитель.

Людмилу Борисовну Сёмушкину можно принять за скучающую одинокую даму, которая втихомолку увлекается интимными извращениями, возбуждаясь от наручников, тесных колготок и добровольного плена в туалете. Ей сорок шесть лет, она работает инспектором по охране леса в поселковом лесничестве, и по большому счёту действительно одинока как перст. Старший сын Лёшка - в Тюмени, дочь Лиза с внуком Ромкой живут в областном центре, хотя теперь подвисли с квартирным вопросом. Муж Геннадий, водитель лесовоза, несколько лет назад насмерть отравился суррогатной водкой, другого супруга в провинциальной Юште не предвидится, даже приличного любовника взять негде.

                ***

Но нет, насчёт интимных извращений мы не угадали. Никогда Людмила Борисовна Сёмушкина не опустится до того, чтоб предаваться пороку в отхожем месте. Фи! Грязно, аморально и негигиенично для дамы её возраста. Никогда Людмила Борисовна не загоралась от ваших безымянных порно-роликов с животным уклоном, где голых девушек распинают на козлах и строительных лесах, крутят ремнями, заставляют вылизывать ботинки и заниматься унизительным сексом в шипах и стальных ошейниках. Эти дикие развлечения не во вкусе Людмилы Сёмушкиной. Она предпочитает невинные «амушки».

Вдовью душу она отводит по субботам, когда топит баньку. На задах их типового поселкового 16-квартирника вопреки всем пожарным директивам грудится стихийный дощаной «шанхай». Впритирку, почти налезая друг на друга, налеплены конюшни, дровяники, теплицы, узенькие грядки, красные от ржавчины заборчики из сетки. Там же впихнуты и ладная банька Людмилы Борисовны с опустевшим гаражом – то и другое муж Генка ставил давным-давно, когда они только справили новоселье в благоустроенной квартире. В гараже дружками висят связки веников, предбанник освещён подслеповатой сорокаватткой, широкая скамья убрана половиками, древесный сор всегда выметен дочиста.

В субботу после обеда Юшта до краёв застлана синим дымным одеялом – лесорубы встречают банный день. Покончив с текущим домашним обиходом, Людмила Борисовна жарко, с двумя набросами, накочегаривает каменку берёзовой обрезью, ставит в предбанник два ведра «на холоднюю», даёт баньке-кормилице выстояться, прокалиться, пропитаться печным духом.

Около семи часов вечера мадам Сёмушкина накидывает мохнатый халат, распускает русые нордические волосы. Свернув в узелок чистое бельё и прихватив клеёнчатый звякающий пакет, кривой тропкой между чужих гаражей пробирается к родной, тепло и угарно пахнущей баньке.

За хозяйкой обязательно увяжется любимец - кот Кыш. Серое веретено мелькает то слева, то справа от тропинки, изредка высовывает мордочку: следит, как крепкие голые голени женщины раздвигают отросшую в прогалах траву. Навстречу попадётся кто-либо из соседей, окликнут дородную Людмилу:

- Здорово, Борисовна! В баню ли чо?

Куда ещё в субботу на ночь глядя может плыть задворками простоволосая дамочка в халате и с полотенцем? В планетарий, что ли? Вопрос неуместный, но задают его обязательно, вроде как невежливо разойтись молча. И Людмила ответит: «Но! Несу старые кости попарить». Если сосед – мужик, то, конечно, тут же ввернёт что-нибудь лестное, мол, рановато говорить о старых костях, какие ваши годы, Людмила Борисовна? Вы в самом блеске и соку (и будет прав). А если встречная соседка – баба, то, конечно, ничего такого не скажет, лишь покивает и прошмыгнёт по своим делам.

В предбаннике Людмила запирается на крючок, зажигает свет. Окошек в срубе нет, все щели в пристройке плотно забраны реечным горбылём. «Шанхай» - проходной двор, кругом кишат соседские шалопаи, в гаражах крикливо выпивает мужичьё, ни к чему оставлять лазейки для нескромных глаз.

Кыш остаётся снаружи - караулить. У него свой кошачий интерес к банному дню хозяйки: после парилки Людмила усядется в предбаннике закусывать и, само собой, попотчует Кыша вяленым лещом. 

Низкая дверь бани обшита гофрированным картоном и оборками от бабушкиных пальто на ватине. Уже издали в лицо Людмиле дышит берёзовым жаром. На ящик от стиральной машины, заменяющий стол, водружаются две бутылки пива. Обычно Сёмушкина берёт чешского, но при ностальгии сойдёт и «Жигуль». Одна бутылочка – для каменки, другая – для себя.

Нагнув шею, тяжеловесная Людмила просовывает голову в парную темноту, заступает за порог босой ногой. Деревянная дверная ручка обжигает ей ладонь. До мытья баню непременно надо «выбздавать», то бишь окатить каменку, чтоб дала она самый горячий, нестерпимый зной, в котором выкипят остатки угара. До углов пропарится сруб, набрякший мох зашкворчит, застреляет в прокопчённых пазах.

Зачерпнув из ведра добрый ковш, Людмила щедро поддаёт на каменку – и пулей скрывается за дверью, оберегая лицо и ресницы. Натопленная печь жадно, сыто ухает, выплеснутая вода испаряется в воздухе, не успев коснуться чугунного бока. Сруб заволакивает густой непролазный туман, а Людмила в предбаннике распускает пояс.

Халат и полотенце отправляются на гвоздик, женщина перекидывает волосы за спину, закладывает назад руки. На боках округляются складки-выжимки, как на булочке-косичке. Могучее тело белого литья словно косынкой схвачено чёрными скрепками лифа, застёгнутыми меж лопаток на три крючка. Рассоединив защёлки, женщина спускает бюстгальтер с плеч, лямки и перемычки свободно скатываются до локтей. Из уютной глубины меж грудей глядит золотой крестик – крошечная пылинка качается на волнах «молочных рек».

Крестик Людмила тоже снимает. Её массивные бёдра похожи на башни, обнесённые по навершию чёрной зубчатой лентой трусиков. Спереди трусики едва приметны: блескучий дегтярный мазок в том месте, где смыкаются бёдра. Зато сзади, словно вырвавшись на простор из ущелья, трусики растекаются чёрным  лоснящимся языком, ткань напряжена до предела, силится охватить женские ягодицы целиком, но зада у Людмилы слишком много. Резинки глубоко вдавились в плоть, оставляя в ней насечки, как в сдобном тесте.

Поддев ногтями прилипший эластик, нагнувшись и извиваясь всем станом, Людмила стаскивает трусики вниз. Влажное бельё тормозит и сопротивляется, со скрипом собирается в чёрную «восьмёрку», не желая покидать насиженного места. Предбанник заполняется терпким телесным запахом – так летом пахнет тенистый мельничный пруд - камышовой сыростью, анисовой горчинкой, сладковато-пряной осокой. Благоухает освобождённая из-под плавок кожа, щекочет ноздри квасная примесь женской спелости, усталости и пота.

Спустив трусы до щиколоток, Людмила делает шажок вперёд – а с потолка в предбанник мягко обрушивается серая тень. Обнажённая хозяйка вздрагивает с перепугу, зад с остывающим контуром трусиков колышется упругой горой рубленого холодца.

- Кыш, чтоб тебя, шельма! Опять в обход залез?

Под стрехой бани отгнила одна доска и практичный Кыш давно разведал тайный путь в хозяйскую купальню. Виновато щурит жёлтый глаз незваный гость, мельком обнюхивает трусики на полу, ластится к голым ногам, заскакивает на скамью - и вот уже клубком притаился поближе к вкусному лещу. Людмила грозит приятелю пальцем, прячет закуску под старый тазик, но Кышу она рада, хоть какое-то мужское присутствие.

- Жди мамку, Кышенька, не балуй.

В смешном войлочном колпаке, полностью нагая, Людмила Сёмушкина  ступает в туманный душный полумрак. Взгромождается на разом прогнувшийся под нею дощаной полок, ложится навзничь, покрывшись жемчужной испариной. Крупные соски дрожат на грудях розовыми розетками. Дворовый шум тут не слышен. За биением сердца угадывается лишь потрескивание печного камня и чугунных швов. Воздух раскалён до звона, Людмила неглубоко дышит ртом, почёсывает насечки поперёк бёдер, оставленные тугими трусиками.

Спустя некоторое время к тихим банным звукам добавляется новый: ручейки пота находят себе отверстия, просачиваются в щели полка, окропляя пересохшую землю. Кап. Кап. Кап. Прогревшись всласть, Людмила садится, заваривает в цинковом тазу свежий берёзовый веник. Намыливает руки, грудь, живот, низ живота. Перламутровая пена струится гроздьями диковинной икры, пузырьки тают и лопаются на белоснежной коже. Крупная и женственная русалка выливает в ковш полбутылки пива, подчерпывает воды из ведра, размахивается…

Фшшшшш! Снова что-то оглушительно взрывается в каменке, но потише, чем в первый раз. В столбе белёсого ячменного пара женщина долго и со вкусом хлещет себя веником, задирает локти, раздвигает ноги, перекручивается в талии, чтоб достать до каждого позвонка. Хрясь! Хрясь! Хорошо! Хулиганский свист берёзовых виц заглушают смачные шлепки по влажному и жирному.

Шея, подмышки, плечи купальщицы горят жгучей краснотой, а веник уже бегает по бёдрам и пояснице, стегает икры и коленные суставы, и снова по груди и спине, пока вся обнажённая распаренная женщина с головы до пят не обретёт цельного кумачового окраса. Мокрые растёрзанные листья застревают у Людмилы в складке живота, плашмя липнут к куполам колен, забиваются пугливо в межгрудье и сморщенными кляксами усеивают лавку.
 
Без сил вывалившись в предбанник, Людмила жадно глотает вечерний воздух, накатившись лопатками на бревенчатую стену и потеснив со скамьи  недовольного Кыша. С расставленных ляжек женщины на половик текут горячие лужицы, щёки рдеют, лёгкие колотятся сваебойной машиной, глаза шальные и удалые. Людмила парится нечасто, но коли уж дорвётся, то расходует по венику в один присест, дай бы ей волю, она бы и по два догола об себя изнашивала.

Охладившись и смочив горло капелькой пива, мадам Сёмушкина возвращается в баню, где уже развеялся ячменный туман. Исхудавший веник брошен возле топки, пол устлан листьями. Поправив шапочку, пышная женщина опять размещает свои прелести на полке, льёт на мочалку почти вскипевший гель для душа, взбивает пену. Задумчиво ведёт «вехоткой» по животу, украшает хлопьями вздыбленные соски, сдабривает мылом бёдра и подмышки.

Откидывается назад. Ласковая пена приятно скользит между пальцев. Забыв о мочалке, грузная женщина кладёт себе правую ладонь на низ живота и вопросительно замирает.

- Амушки нашу Людушку? – шепчет она.

Заклинание произнесено. Людмила елозит спиной, разбрасывает колени, ищет точки опоры поудобнее.

«Амушки» - это значит, когда большой палец Людмилы лежит на лобке, а четыре других крепко зажаты между ягодиц, повторяя форму промежности. Очень любит Людмила, когда днём её стискивают и мучают в паху тесные трусики, а раньше по ночам точно так же хватал её грубоватый покойный муж, добиваясь интимной близости. Сунет Генка, бывало, руку к сонной супруге, поймает за желанное, схватит и сожмёт! Возбуждали Людмилку такие дерзкие заигрывания – но всегда стеснялась она попросить, чтоб Генка сжал её в кулак посильнее, подольше, пожёстче, и чтоб большой палец не просто давил на лобок, а шевелился, безобразничал, гладил, проникал внутрь… Бесхитростный Генка поднял бы её на смех, решил бы, что это бабья блажь. Сказал бы: «палец – хрень собачья, я и чем другим потыкать найду!» И тайное желание Людмилы вновь оставалось невысказанным.

- Амушки нашу Людушку!

Бёдра плотно защемляют кисть между ног, а большой палец совершает круговые движения, рисует узоры в нижней части живота, крутит и вертит пируэты, то отдаляясь, то приближаясь к главной своей цели. Левая рука размазывает мыло по соску, на лавку шлёпаются случайные капли, расслабленный было сосок становится вдруг острым и выпуклым, щепоточкой, щепоточкой его, пиццикато двумя пальчиками… а второй у нас где? Вот он! Давай-ка и тебе головушку приподнимем, сосочек, будешь твёрже алмаза.

Большой палец-баловник достиг горячего, пульсирующего узелка в сокровенном женском местечке. Нежно проводим подушечкой слева, справа, по кругу, по спирали… А-ах! Людмила передёргивает всем гладким румяным телом, с пересохших губ слетает тонкое мяуканье (задремавший Кыш в предбаннике настораживает уши).

Сорвав с головы войлочный колпак, Людмила толкает его себе в рот, крепче сводит взмыленные ляжки, четырьмя пальцами впивается в тело снизу, словно пытаясь продвинуть себя выше по доске, большой палец мнёт и исследует что-то мягкое и слизистое – он чистый, его можно допускать к деликатным операциям. Соски набычились, торчат как фарфоровые изоляторы на линии ЛЭП и гудят, словно подключенные к электрической сети.

Левая рука лихорадочно полощет пену на грудях, импульсы от взбунтовавшихся сосков летят в подмышки, в пах и в подбородок, в глазах у Людмилы пелена, а наш пальчик погулял по кучерявой периферии и снова отыскал драгоценный узелок, который стал гораздо крупнее и чувствительней. Импровизированный войлочный кляп раздражает вкусовые рецепторы, в горле стоит вкус пыли и овчины. Людмила невольно выламывается в спине, подаётся бёдрами кверху, будто её зацепили стропой где-то между ног и тянут, вздымают к потолку погрузочной лебёдкой.

- Ммммм! У-у-у-уэээ…

Почему-то Людмила вспоминает давно прошедший день, много лет тому назад, когда ещё и Лизки-чижика в помине не было, а Лёшка в садик ходил. Сентябрьский поселковый праздник - День работников леса, мероприятие в местном ДК, муж Генка уже лыка не вяжет, а она – молоденькая и почти стройная, отплясывает в банкетном зале. И лихо поднимает джинсовую узкую юбку, и качает бёдрами, и сапоги на каблуке выбивают дробь из клубного паркета.

Ноги у Людмилы хоть куда, сочные и слепящие, модные колготки в сеточку сверкают во вспышках цветомузыки, узоры по бокам вьются штопором, новые гипюровые трусики втихомолку жмут и трут красавице ляжки до мозолей, но ей весело, а напротив танцует тоже подвыпивший… как его звали? Приезжий, командированный в Юштинский лесхоз брюнет высокого роста, он глядит на Людмилу с явным плотским желанием, и пожирает глазами её вылетающие из-под юбки сетчатые коленки, и на «медляк» решительно берёт мадам Сёмушкину в охапку, дыша ей в губы водкой, мускатом и одеколоном.

- В омут твоих глаз нежно упаду… - вещает из динамиков оптимистично-дистиллированный Жуков. Пьяненькой Людмиле тоже кажется, что она нежно падает, проваливается в омут объятий командированного незнакомца, они соприкасаются грудью и бёдрами, сквозь джинсовую юбку и колготки она явственно чувствует эрекцию брюнетистого партнёра.

Хочется сорвать с себя одежду, увлечь кавалера за собой, куда-то сбежать, затеряться в глухом лесистом посёлке под сентябрьскими хмурыми звёздами. Отдаться на волю безумной похоти. Упасть в зелёный мох и рвать его когтями, осыпая себя изумрудью лепестков, до крови грызть губы и хохотать, и рысью изгибаться в капкане напористого мужского тела.

Незнакомец явно думает о том же, он уверенно, но не нагло держит Людмилу за обтянутый джинсой зад, её ягодицы утробно стонут в его широких ладонях, гипюровые трусики напряглись в промежности, как выскобленная шкура на африканском тамтаме. Опусти руки ещё чуть-чуть, дурачок, возьмись за меня ниже и глубже! Видишь, я специально поворачиваюсь спиной в угол, чтоб твои действия не заметили от столов! Схвати меня под подолом! Я хочу, чтобы этот «медляк» играл бесконечно или хотя бы до утра…

Большой палец Людмилы терзает разбросанное по лавке мокрое тело, четыре пальца впились между ног, будто женщина стремится разорвать себя пополам, груди – молочные реки - ритмично плавают и сталкиваются на поверхности грудной клетки, как два арктических айсберга. Палец канатоходцем балансирует на кромке – и вдруг словно нечаянно соскальзывает, проваливается в запретное, сырое, тёплое.

Амушки, амушки меня, мой восхитительный незнакомец!

Танец под Жукова Людмила Борисовна помнит до мельчайших деталей, а вот остальные детали праздника стёрлись в памяти – всё-таки они выпили тогда немало. Мимолётный контакт не имел продолжения, никто никуда не улетел. Или муж Генка не вовремя пришёл искать свою короткоюбочную супругу, или командированный брюнет исчез, или бравую задастую Людмилу позорно развезло?

Очнулась она спустя целую вечность, под занавес праздника, на четвереньках в женской уборной ДК. Сетчатые колготки порваны на коленях, юбка растрёпана, у сапога надломился каблук. Подружка Рада с матюгами тащит блюющую Сёмушкину к унитазу, Сёмушкина осовело вырывается и упирается, а её желудок яростно исторгает из себя последствия романтического вечера.

Полок под Людмилой ворчит и проседает, пятки колотятся о бревно, банная духота запечатывает бронхи. Амушки тебя, Людушка! Поделом тебе, негодница, терпи и страдай в кляп.

- Охо! А-а, вы-вы-вы-вы-ааа!

Философ Кыш в предбаннике успевает трижды выспаться, привыкнув к мяукающим возгласам за дверью из гофрированного картона. Прекрасная пухлая хозяйка всегда пропадает в бане подолгу. Устав мяукать и скрипеть половицами, Людмила Борисовна возобновляет водные процедуры, плещется, моется, обливается, гремит вёдрами и ковшами.

Наконец выныривает наружу, вслепую наматывая на голову полотенце – огромная, розовая, влажная одалиска. Бухается на лавку, распространяя брызги, кутает необъятные плечи в махровый халат, хватает бокал с пивом.

- Ох, красота-а! С лёгким паром нас, Кышенька!

Кот чует, что у хозяйки после бани кардинально сменился букет запахов. До бани Людмила Борисовна пахла тенистым мельничным прудом, капроновыми колготками, анисовой горчинкой, квасной женской спелостью и потом. Теперь она источает аромат шампуня «Семь трав», банного дыма, пара, влажных волос и ещё какой-то непонятный коту букет сексуально-волшебных оттенков.

Глаза у хозяйки умиротворённые, хмельные, счастливые. Кышу знакомо это выражение, такие же глаза бывают у соседской кошки Муськи, когда он обхаживает её на чердаке.

С Муськой всё ясно, но ведь хозяйка-то моется в одиночку, без мужика! Почему же она так жалобно мяучит в бане, будто ей заткнули рот и вершат над нею что-то грубое, страстное и непозволительное?

Впрочем, это уже не важно, ведь на сцене появляется вяленый лещ.

                ***

Сейчас полностью одетая Людмила Борисовна хлопочет на унитазе в родной квартире и тоже вытворяет над собой нечто непозволительное, но при этом совсем не мяукает – Кыш бы сразу услышал.

«Юбку надо будет надеть посвободнее, чтобы в поясе меньше давило. Колготки?... Колготки оставлю эти или надену чёрные, они крепче. Не хватало ещё, чтоб они разъехались у меня прямо на унитазе в конторе, и Кабулянц лицезрел мои дырки. Хотя… ему будет не до дырок на колготках сотрудницы. Тут не до смеха - целый пресс денег ушёл!»

Людмила Борисовна и вправду несколько возбуждается, привязывая себя к унитазу. Когда дама в самом расцвете несколько лет кукует без мужских рук – это вам не шутки. Людмилу мучают стыд, интерес и приятные ощущения в области таза, стянутого юбкой и колготками. А самый первый опыт с кандалами неделю назад чуть не перевернул её мировоззрение.

Людмила до сих пор помнит, как щекотно и томно стало в животе, после того как она защёлкнула на себе наручники и окунулась в жутковатую беспомощность. Запертая в туалете, в пустой квартире, стянутая скотчем и железом, обычно хладнокровная Людмила не утерпела, поддалась минутной панике. Почувствовала себя падшей, низкой, гадкой шлюхой, которую крепко скрутили и собрались изнасиловать. Она не желает этого, но сопротивляться нет сил, руки скованы, ноги связаны, между ног становится волгло и тягостно-липко…

С перепугу Людмила замычала, дёрнулась раз, другой, чувствуя резкую боль в запястьях. Плавки намокли от желания, смешанного со страхом, что она не сумеет вырваться и останется в наручниках навечно.

«Я что, мазохисткой на старости лет становлюсь?»

Конечно, Сёмушкина справилась с минутным сексуальным помутнением. Ключ от наручников был заблаговременно оставлен рядом, на краю сливного бачка. Умная Людмила немало тренировалась и теперь умеет расстёгивать цепи за спиной. Она не нимфоманка и не мазохистка, её самоистязание имеет совершенно иную цель. Людмила Борисовна задумала одну хитрую акцию, и кляп с наручниками нужны ей для достоверности картины.

В первый раз Людмила репетировала тест-драйв почти обнажённой, в одном нижнем белье. Во второй раз привязывалась к унитазу в домашнем спортивном костюме. Сегодня третья, самая ответственная репетиция, приближенная к реальной обстановке. Людмила Борисовна проводит её в нормальном офисном наряде – блузке, юбке и туфлях, даже не стала снимать после работы капроновые колготки с «царапушками». Скотч, кляп, наручники – всё настоящее. Ей нужно прочувствовать себя в плену и уложиться в отведённое время.

Напоследок Людмила Борисовна проверяет всё ли у неё в порядке с одеждой и причёской. Когда она скуёт себе руки за спиной, будет поздно что-либо изменить, станет невозможно ни почесаться, ни поддёрнуть колготки. Даже «амушки» - и те не сделаешь.

Женщина на унитазе убирает со лба мокрые светло-русые волосы, подкрашенные нордическим тоником. Хлопает себя по щекам, проверяя, не отклеился ли скотч от кляпа. Чешет между грудей, потом запускает руку под юбку, указательным пальцем что-то поправляет в тугом коконе трусиков. Эти интимные манипуляции она производит с особой осторожностью, стараясь не повредить ногтями микроскопическую лайкровую сетку, не сделать стрелку.

«Вроде всё путём».

Наклонившись вперёд, Людмила Борисовна сводит руки за спину. Левой рукой, уже закованной в наручник, подхватывает своё правое запястье, помогает ему лечь в расстёгнутый свободный браслет. Со второй попытки всё получается – не зря же она столько времени тренировалась перед зеркалом. Сухой треск металла оповещает, что зубцы браслета на правой руке благополучно вошли в контакт с запорным устройством. Осталось немного дожать дугообразную планку внутрь, чтобы она повторила форму руки, облегла её с нужной точностью.

Выполнив задачу, Людмила Борисовна удовлетворённо вздыхает через нос. Она готова. Руки скованы за спину, расставленные ноги в колготках привязаны к унитазу, рот в несколько слоёв залеплен скотчем. В офисе она наденет себе на голову пластиковый мешок, это тоже часть плана. Прекрасное положение для пленницы - ни встать, ни выйти, ни освободиться.

Женщина вновь чувствует сладкое возбуждение в гениталиях, дрожь пробегает по объёмным ляжкам, соски утолщаются, вырастают в тисках лифчика, лезут сквозь ткань словно шляпки гвоздей. Мучительно хочется взять себя под юбкой в горсточку, стиснуть тело сквозь лавандовые трусики, пустить в увлекательное путешествие большой палец… Однако у Людмилы нет третьей, свободной, руки, именно поэтому она не видит смысла использовать наручники для банно-сексуальных игр – самостоятельно ласкать себя в наручниках невозможно.

- А-е-ы-е-ы! – говорит Людмила Борисовна, это означает «восхитительно!» На телефоне 18.52. На самосвязывание она потратила одиннадцать минут. Ноги скручены, руки скованы, рот заклеен. В туалете слышны только возбуждённое женское дыхание, скрип скотча и урчание воды в трубах – к вечеру водокачка в Юште не справляется с подачей воды, напор в сети ослабевает.

Женщина задумчиво смотрит на экранчик телефона, изображая пленницу, неуклюже шевелит руками в оковах, слушает как шелестят и поют её туго натянутые на бёдрах колготки с «царапками», как проступает в паху дамская влажность, как начинают её поры источать ни с чем не сравнимый запах неволи – мокнущего нижнего белья, испарений, косметики, раздражённых половых органов. В крохотном пространстве туалета этот букет очень ярок.

«Интересно, как в порнухе проститутки в латексных трусах терпят съёмку по нескольку часов? Тут в простых-то трусиках всё задыхается и скоблится, а латекс же ничего не впитывает, в нём как в парилке».

Ответа на этот немой вопрос у Людмилы нет. Наконец циферблат показывает 19.32. С начала странного мазохистского упражнения прошло пятьдесят две минуты. Удовлетворённая результатами, Людмила Борисовна нагибается вперёд, преодолевая сопротивление пухлого животика и тугой белой юбки. Пора освободиться. Высоко привстать ей не позволит скотч, стянувший коленки, однако ей много и не нужно – достаточно, чтобы нащупать скованными руками ключик на сливном бачке.

Поелозив по фаянсу сцепленными кистями рук, Людмила отыскивает пальцами ключ, сжимает его в правой ладони и тяжело садится обратно на унитазное седло. Блёкло-серые глаза становятся сосредоточенными. Чтобы отомкнуть наручники вслепую, нужно зажать отмычку между большим и указательным пальцами, вставить в браслет на левой руке и один раз повернуть против часовой стрелки. Достаточно простая процедура. Дилетанты уверены, что стальные оковы – страшная и неприступная вещь. Но если вы – женщина, и как минимум раз в сутки расстёгиваете на себе бюстгалтер, то и от наручников сможете избавиться без особых хлопот. При наличии ключа, разумеется.

Людмилу Борисовну не упрекнёшь в несерьёзности, за последние вечера она проделывала операцию с освобождением не один десяток раз – лёжа в постели перед сном. Тренировалась отпирать на себе кандалы спереди и сзади, как с открытыми глазами, так и с закрытыми. Главное – заранее правильно надеть на себя наручники. Скважины на обоймах должны смотреть вниз, в сторону ладоней, иначе достать их ключом будет проблематично. Все запястья вывихнешь, пока откроешь, в этом инспектор Сёмушкина тоже убедилась на собственном опыте.

Сейчас наручники защёлкнуты правильно и вставить в них ключ не составит труда. Чуть забавляясь, Людмила Борисовна находит скважину концом ключа, водит вокруг неё, притворяясь, что не может попасть в замок. На самом деле это легко, сейчас всё закончится. Она снимет наручники, отвяжет скотч на ногах и пройдёт в спальню отдохнуть. Может, Людмила ещё поиграла бы в рабыню унитаза, но некогда. Пора поужинать и помыть голову, потом браться закатывать огурцы и делать кабачковую икру.

Действуя наощупь, Людмила вставляет ключ, начинает поворачивать… и тут случается непредвиденное – сотовый телефон на стиральной машине громко дзинькает.

Это всего лишь какая-то посторонняя эсэмэска, возможно, рекламный спам или предупреждение о прогнозе погоды, но от резкого звука ключик выскальзывает из женских пальцев. Слышится тихий «бульк!» - и спустя миг в руке у пленницы не остаётся ничего.

Телефон замолкает. Людмила Борисовна досадливо хмурит брови, ворочая богатырскими круглыми плечами. Задница – «кисельные берега» - затекла от сидения на бортиках, под колготками на сплющенных ляжках зашевелились мурашки. Доморощенная экспериментаторша уверена, что это какая-то ошибка, что «бульк» ей только померещился. Может, в унитаз отлетела пуговица с юбки или блузки? Ключ физически не мог туда упасть. Такого не должно быть, она же крепко держала его и почти отперла браслет!

Сёмушкина вопросительно вертит в воздухе правой рукой, словно надеется, что ключ снова в ней появится. Трогает прохладный сливной бачок, щёлкает по нему ногтями, проверяет дугообразные сегменты, стальную цепочку, сомкнутые обоймы…

Похоже, она ошиблась, она так и не расстегнула браслет до конца. Ключик выскользнул на секунду раньше, чем открылось запорное устройство.

Людмила Борисовна пока не в состоянии осознать масштаба произошедшего несчастья. Она возит взмокшим колготочным задом по сиденью, крутит руками за спиной и до сих пор надеется, что это недоразумение. Ключик не имел права упасть в сливное отверстие, там же его не достать!

Как назло, в лавандовых трусиках у Сёмушкиной поднимается нестерпимый зуд. От переживаний щиплет в носу, хочется чихнуть, но Людмила Борисовна понимает, что с кляпом во рту чихнуть невозможно. Замерев, смешно шевелит бровями, пытается потереться носом о кафельную стенку. Заботливо и крепко намотанный на ляжки скотч не позволяет сдвинуться с седла слишком далеко.

Утром и вечером Людмила Борисовна мерит себе давление. Рабочим она считает сто сорок на девяносто. Сейчас тонометра при ней нет, но она чувствует, что ей ломит брови и становится сухо во рту. Наверняка уже перевалило за сто пятьдесят. Навалившись спиной на бачок, пленница шевелит упругими слитками колен, скотч будто в насмешку пускает по поверхности отблески лампы, язвительно хрустит на сгибах ног, мол, давай, трепыхайся, недотёпа мясистая. Пятые десятки идут, а ты приключений на задницу ищешь. Посоревнуемся, посмотрим, кто кого?

«Тише, идиотка. Надо успокоиться. Не хватало сейчас окочуриться от удара в собственном туалете, в задранной юбке и наручниках! Когда меня найдут? Не раньше чем завтра - если я не выйду на работу. Сорокашестилетняя вдова Людмила Сёмушкина заперлась в уборной с кляпом во рту и уронила в очко ключи от браслетов! Срам на всю Юшту!»

Людмила Борисовна яростно дёргает ногами, иссечёнными капроновыми «царапками». Зря она намотала на лодыжки столько скотча, для репетиции можно было бы поменьше. Волнение пленницы передаётся мочевому пузырю – внизу живота вдруг возникают естественные позывы. Час от часу не легче! Людмила пытается стиснуть блестящие коленки, чувствуя, как набрякли локти за спиной. Придётся терпеть, насколько хватит сил, не в колготки же себе мочиться? Впрочем, если станет совсем невмоготу, это единственный выход.

«Какого. Хрена. Я. Упустила. Ключ?»

Ещё неизвестно, удастся ли Людмиле оправиться, не снимая белья. Лавандовые трусики как будто резко уменьшились в размерах, они слиплись в паху словно горячий горчичник. В них вложена прокладка, вместе с трусиками и колготками получается практически тот же самый кляп. Женщина беспомощно дёргает литыми полуголыми плечами, трясёт сзади стянутыми запястьями, бряцает браслетами, будто надеется перетереть их друг об друга.

В носу опять щекочет. Не сдержавшись, Людмила чихает в нос и это ужасно! Ей распирает череп, закладывает уши, глаза обильно слезятся. Из-за спазма в носоглотке она чуть не проглатывает кляп из трусиков. Промежность ноет, перехлёстнутая швами ластовицы. Что делать? Колотить наручниками по бачку в надежде, что её услышат соседи снизу или слева? Но когда они ещё зайдут в уборную? И как они поймут по стуку, что Сёмушкина не гардины вешает, а зовёт их на выручку?

«Корова! Дубина! Кретинка! Начиталась дебильных книжек? Вот и пухни теперь».

                ***

Весь посёлок знает, что «Юштинское лесничество» коррумпировано насквозь. И старший государственный инспектор, он же директор лесничества Григор Иосифович Кабулянц – та ещё продувная бестия. Перед каждым лесным аукционом Кабулянцу «заносят». На следующей неделе грядут очередные торги на рубку главного пользования в двадцать седьмом квартале. Обалденный сосновый выдел на двадцать тысяч кубов – это по официальным бумагам. На самом деле счастливчик выкосит в лесном фонде столько древесины, что смело умножай эту цифру на пять.

Сегодня инспектор Людмила пришла в контору в синем свитерке с люрексом и облегающей юбке с ультрамариновым переливом. Чёрные колготки льют по бёдрам ослепительный глянец, на макушке традиционная «бульбочка». По пути на работу Сёмушкину опять догонял на машине настырный нерусь, похоже, тот же самый. Опять бибикал и орал:

- Дэвущка, я тэбя запомнил! Дэнги есть, поехали? Ай, какие ляжьки! Тык-мык тебя хочу!

Обернувшись, Людмила Борисовна тоже запомнила негодяя. Худенький горбоносый дрищ, лет двадцати пяти, не больше. Раскатывает на «приоре», почти как у них с Генкой была. Сёмушкина матерно завернула на сопляка в три этажа и, полыхая от злости, нырнула на территорию лесничества - здесь мужики, здесь ей никто не страшен. Горбоносый мерзавец похохотал у ворот, прощально жамкнул клаксоном и отстал.

Злая на весь свет Сёмушкина сидит за рабочим столом, ковыряет отчёт о фитосанитарных мероприятиях и краем глаза следит за передвижениями вокруг. Пакет с помойными кроссовками спрятан в нижнем ящике, скотч и наручники – в сумочке, возле контейнеров с едой.

Запястья у женщины до сих пор побаливают: вчера Людмила чуть не свихнулась, вызволяясь из туалетной ловушки, в которую сама себя засадила. Билась на унитазе как цирковая лошадь, пока скотч на лодыжках не ослаб, едва всю сантехнику к чёртовой матери не своротила. Иного выхода не было, не подыхать же в наручниках и с заклеенным ртом.

Ценой упорной борьбы Людмила умудрилась сползти с седла на пол и скованными за спину руками выудила злополучный ключ со дна «очка». Тут уж не до брезгливости, хорошо хоть в трубу его не уволокло. Расстегнула браслеты, отлепила от ляжек скатавшийся скотч и от счастья зарыдала над раковиной.

Отмывшись и наревевшись, Сёмушкина выстирала пропотевшую одежду, выпила вина и уснула как убитая. Ей вообще хотелось плюнуть на свою «акцию», но к утру она трезво рассудила и передумала. Да, вчера на репетиции ей не повезло, но в конторе наручники с неё всё равно снимут, это будет уже не её забота. Наверное, мужчины перепилят их на пленнице напильником.

В приёмную лесничества входит молодой чернявый посетитель с озабоченным видом, в руке небрежно болтается портфельчик:

- День добрый. Григор Иосифович у себя? Мне назначено…

Никто не замечает, как напряглась за столом Людмила Сёмушкина, как прыгнули её губы и сжались под столом коленки. Она ждала этой минуты и боялась её. Готовилась и страдала, вынашивая свой план. Людмила опускает серые, подрисованные тушью глаза в бумаги, избегая смотреть на пришельца.

- Проходите, директор у себя.

Курьеры наведываются к директору лесничества без определённого графика, однако мимо Людмилы незамеченными прошмыгнуть всё равно нельзя, она сидит напротив. Накануне аукциона Кабулянцу «заносят» обязательно. Инспектор Людмила Сёмушкина изучила всех «взятконосных» курьеров. Их трое – один вот этот, молодой и чернявый, с гитлеровской чёлкой. Двое других - чуть постарше, лет тридцати.

Посыльный с гитлеровской чёлкой исчезает за жёлтой дверью, обратно появляется минут через пять. Людмиле кажется, что его портфельчик стал тоньше, но это, конечно, самовнушение. В лесничестве установлены свои негласные «тарифы», по её расчётам Кабулянцу в один присест заносят по четыреста-пятьсот тысяч, недаром директор при грошовом окладе катается на «лэндкрузере» и за последние годы отхватил в городе три элитных квартиры.

Людмила неоднократно заставала директора прячущим в стол или сейф по нескольку пачек тысячных бумажек. Одна пачка – сто тысяч. Эти баснословные суммы нигде не учтены и нигде не проходят. На языке уголовно-процессуального права они называются коммерческим подкупом, а по-народному - откат.

- До свидания, - говорит посыльный. Людмила знает, что он работает в какой-то шарашке при «Юшталеспроме», шестёрка, разменная монета, не пришей кобыле хвост.

- Всего вам доброго.

«Интересно, сколько он сегодня передал Кабулянцу?»

Слыхала Людмила Борисовна, будто в городе на попечении у Григора Иосифовича обитает несовершеннолетняя беременная содержанка. По возрасту она во внучки ему годится, зато рожать Кабулянц её снаряжает чуть ли не в кремлёвскую клинику под Москвой. Туда и уходят «лесные откаты». Рядовым подчинённым типа инспектора Сёмушкиной с барского стола иногда перепадают побочные конвертики с «премией», чтоб сильно не крысились, но в целом дисциплина в лесничестве поставлена жёстко – вся жульническая кухня с выдачей ордеров и отводом лесосек ведётся строго через директора. Если инспектор Сёмушкина рискнёт взять хабар с арендаторов без ведома Кабулянца, её сразу сдадут с потрохами.

Сёмушкина оборачивается на часы. Без четверти одиннадцать утра. Ей страшновато и любопытно, по коже между лопаток скользит холодок, как в детстве, когда стремглав несёшься на лыжах с крутой, почти обрывистой горки, и не знаешь – удержишься ты на ногах до подножия или в следующий миг полетишь кувырком, теряя лыжи, палки, шапку и рукавицы?

На авантюрный, совершенно несвойственный ей рискованный замысел Людмилу Борисовну натолкнул квартирно-семейный кризис у дочери, застарелая обида на жадного шефа и недавно прочитанный комедийный боевик какой-то английской писательницы.

Главной героиней там выступает преступная красотка и умница по имени Кина Уитнер. На протяжении книги Кина изобретательно надувает охотящихся за нею копов. В восьмой главе несокрушимая Кина среди бела грабит банк. Вбегает в зал в маске и с пистолетом, укладывает на пол клиентов и клерков, залезает в витрину с золотыми образцами монет, набивает драгоценностями лифчик и специальный нательный пояс.

Играет тревога, полиция окружает здание и готовится к штурму. Спецназовцы со щитами врываются в помещение, где обнаруживают кучку перепуганных клиентов, а в дальнем кабинете - молодую девушку в наручниках и с кляпом во рту, которая представляется служащей банка. Полицейским некогда разбираться, они эвакуируют пострадавших в безопасное место, снабжают их горячим чаем, успокоительным и психологами. Детективы и сыщики переворачивают весь банк вверх дном, однако дерзкой налётчицы и след простыл.

В следующей главе выясняется, что перед штурмом хитрая Кина вывернула куртку наизнанку, изменив её цвет, и сняла с себя джинсы, под которые заблаговременно поддела деловую мини-юбку. Избавившись от уличающей одежды, преступница сдёрнула с себя маску, сунула её в рот вместо кляпа и сама себя заковала в наручники, притворившись невинной жертвой. Опознать её без маски в суматохе никто не смог. Напившись чаю и переждав облаву в спокойной обстановке, неуловимая красотка исчезла по-английски, унеся на себе золота на сто восемьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Идея с перевоплощением неплоха, даже если это всего лишь книжная выдумка. Но ведь идеи у писателей рождаются не на пустом месте, они заимствованы из жизни. Пусть находчивая Кина Уитнер оставит себе эти сто восемьдесят тысяч фунтов, Людмилу Борисовну заботят более земные цели. Где достать полмиллиона рублей наличными, если вы одинокая сорокашестилетняя вдова из Юшты с окладом четырнадцать двести?

Чем поддержать дочь, которая разводится с мужем и теперь бьётся в истерике, весь телефон оборвала? Взаймы у Кабулянца попросить? Этот потомок ереванских иудеев только ручками разведёт и оскалится, какие, мол, деньги у бедного лесничего? Официальный директорский оклад - девятнадцать тысяч, а «лэндкрузер» якобы сын подарил.

На работе Людмилу Сёмушкину держат за простодушную и безобидную вдову на окладе в несчастных четырнадцать штук, никто не таит от неё секретов и не скрытничает. Курьер уже нанёс свой визит, оставил «гостинец». Замок у Кабулянца пустяковый, сигнализация днём выключена. Если Людмила решится, то в течение обеденного перерыва ей надо взломать дверь в кабинет директора, добыть из сейфа всё что там есть, хорошенько заныкать и инсценировать следы чужого вторжения. А затем привязать себя в туалете с заткнутым ртом и в наручниках.

***

Полдень. Обед. Людмила остаётся в своём крыле конторы одна приблизительно на пятьдесят минут – для того она и засекала время в ходе репетиций. Захлопнув кабинет, Кабулянц уезжает в придорожное кафе, где вкушают баранье жаркое местные «сливки общества», лесная мафия. Экономистка Рада, инженер по сбыту Марина и прочие убегают по домам, они живут неподалёку.

Места участковых инспекторов Коли и Тагира сегодня пустуют – они разъездные, появляются в офисе только по понедельникам и пятницам. Инспектору Сёмушкиной до своей окраины пилить далеко, черезо всю Юшту, она приносит обед с собой и разогревает контейнеры в микроволновке, этому никто не удивляется.

Пока коллеги расходятся, Людмила неторопливо вынимает из стола контейнер с картофельным пюре, салфетки, свёртки. Сёмушкиной желают приятного аппетита, она благодарит, топот и голоса на лестнице затихают. Выпустив из рук вилку, Людмила выколупывает из блистера таблетку эналаприла, бросает под язык. Закрывает глаза, пытается сконцентрироваться.

Сейчас или никогда!

Прислушиваясь к далёким будничным звукам сельской улицы, Людмила скидывает туфли и с отвращением вставляет сдобные ножки в разбитые вонючие кроссовки. Трюк с чужой обувью она сочинила сама, главное – побольше натоптать при взломе! Дверь в кабинет Кабулянца слабенькая, межкомнатная. Вряд ли она рассчитана на атаку стокилограммовой женщины с топором.

Штатный топор висит на пожарном щите у лестницы. Натянув белые латексные перчатки, женщина вставляет лезвие между косяком и дверным полотном чуть ниже ригеля, налегает на рукоятку всем весом. Раздаётся сухой треск, под панелями сыплется штукатурная крошка. Людмиле уже приходилось проделывать дома нечто подобное, когда она теряла в лесу ключи от квартиры – взяла у соседей монтировку и сама отжала замок.

Топор засел в створе, курочит деревянный брус, обнажая вылезающие из гнёзд шурупы-саморезы, которые крепят замочную накладку. Вон уже показался язычок замка, надо налечь ещё немного… Спустя полминуты Людмила вваливается в кабинет начальника, под её кроссовками потрескивают щепки и фанерная пыль, дверная коробка заметно покривилась.

«Теперь обратной дороги нет. Я преступница! Привет, Кина Уитнер».

Останавливаться поздно. Один за другим Людмила выдвигает ящики в столе Кабулянца, после беглого осмотра бросает их на пол, туда же сметает какие-то документы, печати, пластиковые мультифоры – наплевать, пусть будет бардак, видимость обыска… Стоп! Вот уже кое-что есть - в нижнем левом ящике директора свободно лежит разрозненный ворох денег. Возможно, тысяч пятьдесят. Небось Григор Иосифович держит их на мелкие расходы. Ловко сбив купюры в стопку, Людмила бросает их в кулёк, сгодится детишкам на леденцы.

Сейф Григора Иосифовича заперт, он сохранился ещё с советских времён – серый стальной ящик с одинарными стенками из листового железа. Господин директор давно мог бы поставить себе современный суперсейф, но на счастье Людмилы Сёмушкиной мсье Кабулянц чуток забронзовел. В Юште он числится персоной неприкосновенной и слишком уверен в собственной безнаказанности.

Под аккомпанемент бурно бьющегося сердца и обеденной полудрёмы во дворе Людмила поудобнее перехватывает ручку топора. Пилить замок ножовкой непростительно долго, у неё нет такой форы. Она вскроет это стальное барахло проще - загонит лезвие под верхний угол дверцы и отогнёт, как клапан конверта. Но если деньги лежат внизу, ей потребуется дополнительный тайм-аут. Тссс! Не идёт ли там кто?

Сдув со лба льнущие нордические волосы, сорокашестилетняя налётчица втыкает инструмент в зазор, с надсадным скрежетом отжимает дверцу сейфа на несколько сантиметров. Крр-ррр-ррак! Теперь будет легче, всаживаем топор обухом и действуем как рычагом. Раз-два-взяли!...

Сделав щель достаточной, чтоб просунуть руку, Людмила запускает пальцы внутрь. Осторожно, об острые края можно пораниться. Стоя вполоборота и наблюдая за входом, инспектор Сёмушкина шарится в железных недрах. Бумаги, коробочки, непонятные железки… Ага, есть какой-то кирпичик! Курьер с гитлеровской чёлкой точно приходил не с пустыми руками.

Неудача. Вытащенный «кирпичик», который Сёмушкина приняла за деньги,  оказывается упаковкой какого-то лекарства. Судя по картинке с белозубой брюнеткой и надписи «sex stimulation», это препарат для поднятия мужской потенции.

- Тьфу, старый кобель! Конечно, надо же как-то свою соплячку в городе окучивать!

Рука снова погружается в сейф. Ищем, ищем… та-ак, а это что у нас? Людмила нервно нащупывает пальцами нечто плоское, похожее на брусок. Не дай бог, ещё одна коробка директорской виагры!

Вытащив «брусок» на свет, Людмила с благоговением замирает. Есть! Стопка пятитысячных купюр стянута бумажной лентой вдоль и поперёк, памятник Муравьёву-Амурскому на верхней ассигнации гордо отвернулся, чтоб не видеть толстую взломщицу в синем свитере. Сёмушкина невольно взвешивает на ладони дополнительный доход директора лесничества с окладом в девятнадцать тысчонок. Ничего не скажешь, приятно управлять зелёными ресурсами родного отечества с такими бонусами – как лесной аукциончик, так в кармане двухгодичная зарплата одной пачкой! А ведь там ещё как минимум два-три кирпича.

- Амушки вас, денюжки, - Людмила кладёт кирпичик в целлофановый кулёк от покупного батона.

«Чего стоишь, балда? Денег не видала? Поворачивайся, не спи!»

Засунув руку в сейф почти по самое плечо, женщина жадно шарит рукой, производя внутри невообразимый тарарам. Вскоре ей удаётся нащупать и вынуть ещё два кирпичика, перевязанных аналогичными лентами. Это пачки с тысячными купюрами, одна из них потоньше на ощупь, возможно, неполная, но неважно. Улов себя оправдал. Пора брать ноги в руки.

Оставив топор возле изуродованного сейфа, Людмила вихрем выскакивает вон. Приёмная пуста, все подходы пусты, на стене мигают электронные часы – пятнадцать минут первого. В прозрачном кулере угрюмо булькает вода.

Распахнув заднее окно, Сёмушкина поочерёдно швыряет мерзкие кроссовки со второго этажа, далеко-далеко за территорию, в чащу ничейного бурьяна и лесовозных покрышек. Если Кабулянц вызовет кинологов, служебным собакам будет над чем поломать голову. Избавившись от пахучих бомжевских «колёс», крупная женщина неловко прыгает на одной ноге, пытаясь попасть в туфли.

«Не спать, не спать, Кина Уитнер толстопузая! Время тикает».

Спрятав деньги, Людмила хватает из сумки скотч, тряпку и наручники, роняет свой стул набок – по легенде грабители вытаскивали её силой, крутили руки, затыкали рот, она сопротивлялась. Для правдоподобия Сёмушкина роняет цветочный горшок на окне и убегает в туалет.

Заточение в туалете, а не в рабочем кресле Людмила выбрала не без умысла. Её отпечатков нигде остаться не должно, ведь она будет пленницей со скованными за спину руками. Значит, скотчем она обмотается в перчатках, затем бросит их под себя в унитаз и хорошенько спустит воду. Никаких улик. Отпечатки на наручниках – не беда, она же по логике вещей может их трогать, сидя скованной.

Ещё не факт, что кто-то вообще будет снимать с неё отпечатки. Возможно, Кабулянц заявит в милицию лишь о взломе кабинета и разбойном посягательстве на инспектора Сёмушкину, а пропажу денег декларировать не станет, ведь их происхождение – чисто криминальное.

Задрав юбку, заговорщица падает на унитаз, расставив полные ноги. Чёрные колготки испускают мягкое люминесцентное свечение. Теперь перед нею нет таймера, но всё надо делать быстро, как разучивала дома. Хорошо, что догадалась заранее отклеить кончик скотча, иначе в перчатках возилась бы уйму времени! Решительными витками Людмила быстро приматывает к унитазу свои толстые лодыжки, коленки, тут же закидывает в рот припасённую чистую тряпку, залепляет губы тремя широкими полосками, швыряет остаток катушки в урну. Виски ей сдавливает от страха.

Себе на голову Людмила нахлобучивает непрозрачный полиэтиленовый пакет – теперь никто не удивится, почему она не запомнила лиц налётчиков. Мысленно женщина проверяет про себя весь алгоритм действий, пытаясь сообразить, не забыла ли чего?

Распахнутое заднее окно. Кроссовки. Деньги. Ноги. Скотч. Кляп. Кулёк на голове. Кажется, ничего не пропустила. Осталось выбросить и смыть в унитаз перчатки и надеть себе наручники.

Торопливо содрав перчатки, Людмила швыряет их под себя, между ног,  извернувшись, нажимает сливной рычаг. Шум воды почти оглушает её. Приподняв пакет за краешек, женщина внимательно следит за фарфоровым зрачком, где бурлит смыв. Белый латексный комок благополучно уходит в канализацию со струёй воды. Отлично.

Последние действия – с наручниками – удаются труднее всего. Заломив руки за спину, Людмила никак не может опоясать браслетом вторую руку, локти и пальцы у неё трясутся, постоянно чудится, что в приёмную уже кто-то входит. Молочные реки грудей слишком плотно сдавлены лифчиком, под капроновыми колготками зарождается сырость, совершенно некстати чешутся то нос, то плечо, то низ живота. Для полного счастья ещё не хватало чихнуть с кляпом во рту, как вчера. Тогда у неё определённо лопнут перепонки в ушах.

Почему выбор пал именно на наручники? Людмила уже проверила - скотчем или верёвкой без посторонней помощи невозможно связать себе руки достаточно крепко. А Людмила Борисовна должна быть скручена очень крепко, намертво, дабы отвести любые подозрения. На том и строится план. Она восемнадцать лет служит в лесничестве верой и правдой, не имеет ни единого взыскания, в дурных поступках не замечена. Никто в Юште не ожидает, что серьёзная инспектор Сёмушкина, исполнительная и дисциплинированная вдова, способна на безумную выходку – свистнуть у начальника нечестно нажитое бабло.

Усмирив дрожь в поджилках, Людмила вслепую смыкает зубчатые половинки наручников на правом запястье. В обойме срабатывает запорный клин, раздаётся уже знакомый по тренировкам сухой трескучий звук. Женщина на пробу дёргает за спиной руками, хотя и без того чувствует, что стальные дуги защёлкнулись, её запястья сцеплены вместе, не разорвать.

Тихо, Людушка. Узбагойся, как говорила в детстве Лизка-чижик. Ты сделала, что могла, всё продумала и предусмотрела. Надо было съесть две таблетки эналаприла и добавить к ним валерьянового корня. От загнанного дыхания пакет шелестит и шевелится на голове у скованной полной женщины, целофан липнет ко лбу и кляпу, медленно покрываясь конденсатом.

Людмила моргает в искусственной темноте, ворочает шеей, соски опять почуяли эротичную весёлую игру и пыжатся под свитером, как наливающиеся на солнце ягоды.

Чёрные полиэстровые трусики стягивают промежность как резиновый эспандер, норовят залезть в фарватер меж расплывшихся ягодиц, причиняют женщине возбуждение и беспокойство. До возвращения коллег, наверное, минут пятнадцать-двадцать. Задохнуться Людмила не боится: пакет накинут на голову свободно, если скосить глаза вниз, она видит полоску света и глубокий вырез своего свитера с поблёскивающим крестиком.

«Я взяла! Я взяла! Я срубила банк! Чижик, если у мамочки всё пройдёт чики-чики - не будешь ты жить на зассаном матрасе. А если не выгорит… что ж, будешь передачки ей носить. Всю жизнь я охраняла лес, теперь ГУФСИН отправит его валить. Или женщин на лесоповал не посылают?»

Женщина ёрзает на пластмассовом седле унитаза – одна из складок ультрамариновой юбки неловко впилась ей под задницу. Путы из скотча туго обвивают икры. Когда Людмила чуть меняет позу, глянцевые колготки скрипят о белый фаянс с влажным звуком банановой шкурки.

Пусть Кабулянц и компания думают на залётных лесорубов, на заезжих жуликов, случайных шабашников. В глухой Юште толчётся масса нечистых на руку лесодобытчиков, у каждого пилорамщика – свой клан, народ озорной и забулдыжный, родную тётку за стакан водки придушат.

Аккуратная Людмила просчитала всё, даже психологический аспект. В эти дни она могла бы ходить на работу в брючном костюме, тогда не придётся сверкать с унитаза коленками и трусиками. Но инспектор Сёмушкина умышленно привязала себя в юбке - связанная женщина с задранным подолом выглядит более беспомощно и реалистично.

«Легенда прежняя. Отошла к чайнику. Сзади ворвались, налетели неизвестные, двое или трое. Схватили, скрутили. В рот – кляп, на голову – мешок, на руки – наручники. Затолкали в туалет, привязали к унитазу. Разбили дверь кабинета, потом, наверное, ушли через окно, по водосточной трубе. Остальное помню плохо, от пережитого у меня подскочило давление на нервной почве».

***

- Эй, гдэ все? Щепки-шмепки, сломано-разломано всё. Рэмонт у вас, щто ли?

Как громом поражённая, пленница вопросительно застывает на унитазе. Кого там ещё принесло? Человек расхаживает по приёмной, наблюдая разгром, разговаривает сам с собой. А голос-то горловой, с акцентом.

- Нэ понял. Чо, ныкого нэт? Заходы, бэри что хочэш?

Мужские шаги останавливаются перед дверью туалета, подошедший дёргает ручку на себя и видит на унитазе сдобно вылепленную даму в синем свитере и с пакетом на голове.

Женские груди растекаются по животу молочными реками, ноги в чёрных колготках неприлично расставлены, за спиной у дамы наручники. Крепкие кубические бёдра не уступают по размеру двум системным блокам, и такие же горячие, словно целые сутки напряжённо перегоняли через себя терабайты информации. Между ними, в невообразимой глубине, компьютерной мышкой светятся чёрные плёночные трусики, дерзкий и выпуклый лепесток – словно заострённый костяной медиатор воткнули в жирное капроновое мясо.

- Ай тык-мык. Ты зачэм тут сидыщ, кырасавица? Меня ждёщ?

Внезапно Людмила Сёмушкина покрывается склизким потом. Это он! Нахальный нерусь из «приоры», который её преследовал! За каким лешим он явился к ним в контору, да ещё в обеденный перерыв?

- Дэвущка, кто тебе нарущники надел? Что с тобой дэлать? У тебя такие ляжьки – просто абалдеть. Хочещ, я тэбя спасу? Хочэщ - любить буду? Тык-мык буду!

Примериваясь, чужая рука хватает Людмилу за плечо, за колени, за лобок под подолом – её развёрнутые ноги словно сами приглашают цапнуть пленницу за тугую мембрану мокрых плавок. Перетрусившая Сёмушкина жалобно мычит в кляп: в её планы совершенно не вписывалось явление молодого полового маньяка.

Осмелевший визитёр больно щиплет жертву за выступающие соски, задирает на женщине свитер, обнажая кисельные берега бёдер, втиснутые в юбку. Маленький служебный туалет распирает от терпкого телесного запаха – так летом пахнет тенистый мельничный пруд - камышовой сыростью, анисовой горчинкой, сладковато-пряной осокой.

Ноздри кавказскому молодцу щекочет ноздри квасная смесь женской спелости, усталости и пота. Он похотливо щерит зубы. Защемив пленнице волосы, сдирает с её головы влажный пакет и видит раздутые кляпом алеющие щёки, разъярённые глаза, запаянный скотчем помадный рот. Вне себя от восторга гость по-лошадиному ржёт, алчно чешет себе ширинку.

- Кто тэбе ротык клеил, кырасавица? Зачэм клеили? Ругалась много?

Людмила Борисовна пытается уклониться от мерзавца, но сзади её ограничивает бачок, ляжки и лодыжки примотаны к унитазу, руки скованы за спину. Молодой распалённый самец ощупывает пышную женщину сверху донизу, трётся худым животом о её «молочные реки», впивается крабьими клешнями в пухлые бока до синяков.

- Ротык расклеить будэм? Тык-мык тебя в ротик будем, кырасавица? Я тэбя давно в Юште выжу! Я тэбя давно хочу, а ты вот где! И в нарущниках.

С болезненным стоном Сёмушкина рвёт руки из браслетов, заломленные кисти пестрят ссадинами, но ключ сегодня оставлен дома, а без него из кандалов не освободиться. Крючковатые хищные пальцы хама месят её колоссальные бёдра в капроновом глянце, проникают в лифчик, рвут сладкие жировые складки, собранные от подмышек до пояса колготок.

Насильник уже расстёгивает молнию на своих заношенных «вранглерах». Соски у Людмилы набычились, торчат как фарфоровые изоляторы на линии ЛЭП и гудят, словно подключенные к электрической сети.

«Господи, больно же! Ну что, Людмила Борисовна, как тебе такой форс-мажор? Как бы выкрутилась из ситуации твоя героическая Кина Уитнер? В книге её никто не насиловал в рот, прикованной наручниками в туалете».

Ах! Самец запустил клешню куда-то почти в унитаз и сгрёб пленницу за самое женское, тайное. Его большой палец попал точно на горячий пульсирующий в трусиках узелок, а жёсткая ладонь впилась в то место, где смыкаются бёдра с ягодицами. Вот это подлинные «амушки» в чистом виде.

Людмила рычит в кляп от бешенства, унижения и возбуждения. Силится вскочить, сорваться с ненавистной руки, но понимает, что связала себя слишком крепко. Зажмурив глаза, арестантка ощущает, как лопается у неё между ног влажный колготочный капрон, как рефлекторно сжимаются интимные мышцы, и тесные полиэстровые трусики до краёв набегают непристойной сексуальной росой.

«Кажется, это оргазм. Самый отвратительный на моей памяти», - думает Сёмушкина, уносясь под хмурые звёзды и падая в зелёный мох, в изумрудь лепестков, рысью изгибаясь в капкане напористой мужской руки.

                ***

И тут как-то разом все возвращаются с обеда. И застают разгромленный кабинет, открытое окно, а в туалете – связанную инспектора Сёмушкину, под юбку к которой лезет неизвестный наглый прыщ. Контора взрывается суматохой, воплями, паникой. Экономистка Рада кричит страшным криком, инженер Маринка визжит страшным визгом, а вечно сдержанный директор Кабулянц матерится страшным матом – почему-то по-еврейски:

- Стоять, йа охель батахат! Кусимашха йа маниак бензона, шлюший сын!

Крича «нэ подходы, зарэжу!», растолкав всех локтями, молодой нерусь позорно улепётывает из конторы и этим подписывает себе приговор. Рада уже звонит в милицию, а Кабулянц по своим каналам звонит каким-то лесным бандитам, потому что среди бела дня украсть у главного лесничего кровью заработанный откат и пытаться изнасиловать сотрудницу – это всё равно что ребёнка обидеть.

«А ведь этот приставучий нерусь меня спас, ей-богу спас, - думает Людмила Сёмушкина, пока её отпаивают валерьянкой и пилят на ней генкины наручники. – Ради такого стоило потерпеть. Даже за ляжки меня хватал. Значит, и я в свои сорок шесть ещё ничего?»

- Молодой, лет двадцать пять, с бородкой! Белая «приора», - отрывисто командует в сотовый Кабулянц. – Возможно, был не один. Ищите срочно по всей Юште, вытряхивайте душу из падали, за мной не заржавеет.

Людмила думает, что сексуально озабоченному парнишке теперь придётся долго доказывать, что он не имеет к налёту никакого отношения. Украденные из сейфа деньги лежат прямо на виду, но их никто не замечает, и освобождённая от наручников Сёмушкина спокойно кладёт их себе в сумку.

В третьей главе английского детектива Кина Уитнер при обыске прятала доллары в банку с кетчупом. Людмила Борисовна не любит кетчуп. Она спрятала добычу в обеденный контейнер, в толщу картофельного пюре. Амушки, денюжки!