Чехов. 5 писем. Бди, копти и не траться на суету

Русская культура | Чехов. Пять писем. Бди, копти и не траться на суету
/ Из эпистолярного наследия А.П.Чехова

———

Д.В.Григорович — Чехову
25 марта 1886 г. Петербург
 
Милостивый государь Антон Павлович,

Около года тому назад я случайно прочёл в "Петербургской газете" Ваш рассказ; названия его теперь не припомню; помню только, что меня поразили в нём черты особенной своеобразности, а главное — замечательная верность, правдивость в изображении действующих лиц и также при описании природы. С тех пор я читал всё, что было подписано Чехонте, хотя внутренне сердился за человека, который так ещё мало себя ценит, что считает нужным прибегать к псевдониму.

Читая Вас, я постоянно советовал Суворину и Буренину следовать моему примеру. Они меня послушали и теперь, вместо со мною, не сомневаются, что у Вас настоящий талант,— талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколенья. Я не журналист, не издатель; пользоваться Вами я могу только читая Вас; если я говорю о Вашем таланте, говорю по убеждению. Мне минуло уже 65 лет; но я сохранил ещё столько любви к литературе, с такой горячностью слежу за её успехом, так радуюсь всегда, когда встречаю в ней что-нибудь живое, даровитое, что не мог — как видите — утерпеть и протягиваю Вам обе руки. Но это ещё не всё; вот что хочу прибавить: по разнообразным свойствам Вашего несомненного таланта, верному чувству внутреннего анализа, мастерству в описательном роде (метель, ночь и местность в "Агафье" и т.д.), чувству пластичности, где в нескольких строчках является полная картина: тучки на угасающей заре — "как пепел на потухающих угольях..." и т.д.— Вы, я уверен, призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных, истинно художественных произведений.

Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий. Для этого вот что нужно: уважение к таланту, который даётся так редко. Бросьте срочную работу. Я не знаю Ваших средств; если у Вас их мало, голодайте лучше, как мы. в своё время голодали, поберегите Ваши впечатления для труда обдуманного, обделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения. Один такой труд будет во сто раз выше оценён сотни прекрасных рассказов, разбросанных в разное время по газетам; Вы сразу возьмёте приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики. В основу Ваших рассказов часто взят мотив несколько цинического оттенка, к чему это? Правдивость, реализм не только не исключают изящества,— по выигрывают от последнего. Вы настолько сильно владеете формой и чувством пластики, что нет особой надобности говорить, например, о грязных ногах с вывороченными ногтями и о пупке у дьячка. Детали эти ровно ничего не прибавляют к художественной красоте описания, а только портят впечатление в глазах читателя со вкусом. Простите мне великодушно такие замечания; я решился их высказать потому только, что истинно верю в Ваш талант и желаю ему ото всей души полного развития и полного выражения. На днях, говорили мне, выходит книга с Вашими рассказами; если она будет под псевдонимом Че-хон-те,— убедительно прошу Вас телеграфировать издателю, чтобы он поставил на ней настоящее Ваше имя. После последних рассказов в "Новом времени" и успеха "Егеря" оно будет иметь больше успеха. Мне приятно было бы иметь удостоверение, что Вы не сердитесь на мои замечания, но принимаете их как следует к сердцу точно так же, как я пишу Вам неавторитетно,— по простоте чистого сердца.

Жму Вам дружески руку и желаю Вам всего лучшего.

Уважающий Вас
Д.Григорович.

———

Чехов — Д.В.Григоровичу
28 марта 1886 г. Москва.

Ваше письмо, мой добрый, горячо любимый благовеститель, поразило меня, как молния. Я едва не заплакал, разволновался и теперь чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе. Как Вы приласкали мою молодость, так пусть Бог успокоит Вашу старость, я же не найду ни слов, ни дел, чтобы благодарить Вас. Вы знаете, какими глазами обыкновенные люди глядят на таких избранников, как Вы; можете поэтому судить, что составляет для моего самолюбия Ваше письмо. Оно выше всякого диплома, а для начинающего писателя оно — гонорар за настоящее и будущее. Я как в чаду. Нет у меня сил судить, заслужена мной эта высокая награда или нет... Повторяю только, что она меня поразила.

Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным. Чтоб быть к себе несправедливым, крайне мнительным и подозрительным, для организма достаточно причин чисто внешнего свойства... А таких причин, как теперь припоминаю, у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторству и не переставали дружески советовать мне не менять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый "литературный кружок": таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы и — пошла писать! Это первая причина... Вторая — я врач и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка о двух зайцах никому другому не мешала так спать, как мне.

Пишу всё это для того только, чтобы хотя немного оправдаться перед Вами в своем тяжком грехе. Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а "Егеря", который Вам понравился, я писал в купальне! Как репортёры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом... Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, Бог знает почему, берёг и тщательно прятал.

Первое, что толкнуло меня к самокритике, было очень любезное и, насколько я понимаю, искреннее письмо Суворина. Я начал собираться написать что-нибудь путёвое, но всё-таки веры в собственную литературную путёвость у меня не было.

Но вот нежданно-негаданно явилось ко мне Ваше письмо. Простите за сравнение, оно подействовало на меня, как губернаторский приказ "выехать из города в 24 часа!", т.е. я вдруг почувствовал обязательную потребность спешить, скорее выбраться оттуда, куда завяз...

Я с Вами во всём согласен. Циничности, на которые Вы мне указываете, я почувствовал сам, когда увидел "Ведьму" в печати. Напиши я этот рассказ не в сутки, а в 3-4 дня, у меня бы их не было...

От срочной работы избавлюсь, но не скоро... Выбиться из колеи, в которую я попал, нет возможности. Я не прочь голодать, как уж голодал, но не во мне дело... Письму я отдаю досуг, часа 2-3 в день и кусочек ночи, т.е. время, годное только для мелкой работы. Летом, когда у меня досуга больше и проживать приходится меньше, я возьмусь за серьёзное дело.

Поставить на книжке моё настоящее имя нельзя, потому что уже поздно: виньетка готова и книга напечатана. Мне многие петербуржцы ещё до Вас советовали не портить книги псевдонимом, но я не послушался, вероятно, из самолюбия. Книжка моя мне очень не нравится. Это винегрет, беспорядочный сброд студенческих работишек, ощипанных цензурой и редакторами юмористических изданий. Я верю, что, прочитав её, многие разочаруются. Знай я, что меня читают и что за мной следите Вы, я не стал бы печатать этой книги.

Вся надежда на будущее. Мне ещё только 26 лет. Может быть, успею что-нибудь сделать, хотя время бежит быстро.

Простите за длинное письмо и не вменяйте человеку в вину, что он первый раз в жизни дерзнул побаловать себя таким наслаждением, как письмо к Григоровичу.

Пришлите мне, если можно, Вашу карточку. Я так обласкан и взбудоражен Вами, что, кажется, не лист, а целую стопу написал бы Вам. Дай Бог Вам счастья и здоровья, и верьте искренности глубоко уважающего Вас и благодарного А.Чехова.

———

Д.В.Григорович — Чехову
2 апреля 1886 г. Петербург

Ответ Ваш истинно меня обрадовал и в то же время растрогал, Антон Павлович. Письмо моё вырвалось у меня невольно, в радостном увлеченье приветствовать новый литературный талант; но я тогда же подумал: "он, наверное, иронически отнесётся к горячности старика... А впрочем, что за беда! Я своё дело сделал по совести!.." Но Вы ответили мне самым сердечным образом — и хорошо сделали. Вы этим подтвердили только мою веру в Ваше дарование: впечатлительность и сердечность в тесной связи с творческой способностью.

Поверьте, я счёл бы за большой грех тревожить Вашу душу обольщением, если бы то, что писал Вам, не выходило из твёрдого убежденья человека опытного, прожившего 40 лет в кругу лучших наших и иностранных писателей, человека, сохранившего горячую любовь к литературе, много читавшего и теперь ещё много читающего. Читая Ваши рассказы, я не сразу себе поверил. Как опытная гончая собака, почуяв за кустами дупеля,— я на него не бросился, подобрался тихонько ближе, прочел ещё раз, подчеркивая то, что остановило моё внимание, и тогда уже, сделав конечное заключенье, отправился к Суворину, к Полонскому, Потехину и Буренину — которые вполне согласились со мною.

Вот Вам мой дружеский совет: первым делом, необходимо покончить с работой срочной, спешной и по мелочам. Вы прекрасно сделали, что берегли и не тратились образами и картинами, которые Вам особенно дороги. Выберите из этого запаса то, что Вам ближе к сердцу, обдумайте хорошенько план (архитектурная постройка повести важная вещь) — и летом приступайте с Богом к работе. Если к свойствам Вашего таланта не подходят повесть или роман, пишите мелкие рассказы, но обделывайте их до тонкости. Тургенев одними "Записками охотника" сделал бы себе громкое имя! Перед Вами сто гряд, засеянных фиалками; художественная задача в том, чтобы в одном небольшом флаконе сосредоточить фиалковый запах этих ста гряд. Образец повести, по-моему, "Тамань" Лермонтова. Пусть все литераторы соберутся, и ни один не найдёт слова, которое можно было бы прибавить или убавить; она вся как цельный музыкальный аккорд. Когда кончите Вашу работу, пришлите её мне,— не для замечаний, Боже упаси,— по для того только, чтобы я мог определить её в хорошее место и за гонорар, который я устрою, конечно, выгоднее, чем Вы это сделаете. Успех будет — я уверен; Вы прямо займёте то место, которое Вам следует. Тогда Вы смело можете отымать время у медицины в пользу литературы.

По любви Вашей к природе и замечательному чувству, с каким Вы её описываете,— Вы ещё поэт вдобавок. Это драгоценное свойство, столь редкое теперь в литераторах повой формации, вынесет Вас, как на крыльях. Правдивость передачи внешних впечатлений нимало не требует подробностей грубо матерьяльного оттенка. Это, между прочим, недостаток Золя — а уж на что талант! Прибавил ли Гоголь хотя малейшую черту в свою чудную повесть "Шинель", заставив городового казнить зверей на ногте? — точно посреди задушевной беседы вдруг кто-то рыгнул. Читали ли Вы "Пиквикский клуб" Диккенса? Если нет, непременно прочтите. Такая картина из русских нравов давно ждёт своего Диккенса. Россия велика, и "Мёртвые души" далеко ещё не всё исчерпали. Но я заболтался с Вами — удел Живых старцев. В конце нынешнего месяца уезжаю за границу, но когда случится Вам быть в Петербурге, надеюсь увидеть Вас и обнять Вас, как обнимаю те пор г. заочно. Портрет посылаю Вам с великим удовольствием и желал бы, чтобы Вы ответили мне тем же.

Сердечно Вам преданный Д.Григорович.

———

Чехов — Ал.П.Чехову
6 апреля 1886 г. Москва.

<...>
Отчего ты мало пишешь? Что за безобразие? У "Сверчка" и "Буд<ильника >" сплошная вакансия, а ты сидишь, сложил ручки и нюнишь, как Гершка, когда его во сне кусают блохи. Почему ленишься работать в "Осколки"? Все те рассказы, которые ты прислал мне для передачи Лейкину, сильно пахнут ленью. Ты их в один день написал? Из всей массы я мог выбрать один отличный, талантливый рассказ, остальное же всё достойно пера таганрогского Живчика. Сюжеты невозможные... Ведь только лень может писать в цензурный журнал о попе, крестящем ребёнка в купели!.. Лень не рассуждающая, работающая залпом, зря... Где это ты видел супругов, к<ото>рые у тебя в рассказе обедают и говорят о рефератах... и где под луной есть такие рефераты? Уважай ты себя, ради Христа, не давай рукам воли, когда мозг ленив! Пиши не больше 2-х рассказов в неделю, сокращай их, обрабатывай, дабы труд был трудом. Не выдумывай страданий, к<ото>рых не испытал, и не рисуй картин, к<ото>рых не видел, — ибо ложь в рассказе гораздо скучнее, чем в разговоре...

Помни каждую минуту, что твое перо, твой талант понадобятся тебе в будущем больше, чем теперь, не профанируй же их... Пиши и бди на каждой строке, дабы не нафунить...

Писал ли ты хоть одну вещь долее одного вечера? Только "Сомнамбулу"... Писал ли, я тебя спрашиваю, шут иваныч? Конечно, нет! Нет и нет! Литература для тебя труда не составляла, а ведь это труд! Будь ты порядочным человеком, посиди над рассказом (в 150-200 стр<ок>) дней 5-7, то что вышло бы! Ты себя не узнал бы в своих строках, как теперь не узнаёшь себя в зеркале... Имей в виду, что срочной работой ты не завален и можешь поэтому над одной вещичкой возиться несколько вечеров... Выгодно ли это? Сочти... При максимальной кропотливости ты дашь 5-7 рассказов в месяц, что составит около ста, теперь же, пиша много, ты и 50 не имеешь... Заключаю сию мораль выдержкой из письма, к<ото >рое я на днях получил от Григоровича: "для этого нужно: уважение к таланту, который даётся так редко... берегите Ваши впечатления для труда обдуманного, обделанного, писанного не в один присест... Вы сразу возьмёте приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики..."

Другой великий авторитет, имя же ему Суворин, пишет мне: "Когда много пишешь, далеко не всё выходит одинаково хорошо".

Третий великий человек, наш И.Грэк (Билибин), в своих письмах матерно ругается, что я много пишу. Вот видишь, Саша!

Работаю я теперь в "Новом времени", где получаю по 12 коп. за строчку. Мне удастся перетащить в петербургскую прессу Гиляя, к<ото>рый не развит, но талантлив. Нельзя ли и с тобой сделать то же самое, тем более что ты развит и талантлив в 1000 раз больше, чем те пробки, к<ото>рые пишут в "Деле" и "Наблюдателе"? Работай, голубчик! Бди, копти и не траться на суету! Не делай из себя и из своей работы муку Нестле... Для начала хорошо бы тебе работать в "Пет<ербургской> газете", откуда ты не замедлишь перебраться в "Новое время". Для тебя обе газеты потёмки. Что для них потребно, ты не знаешь... Не можешь ли ты у себя в Н<овороссий>ске поискать сих газет и познакомиться с ними? "Новое время", наверное, получается в Н<овороссий>ске. Зри субботние номера... Лейкин вышел из моды. Место его занял я. Теперь в Петербурге я в большой моде и хотел бы, чтобы ты не отставал...

Неужели ты уедешь из Н<овороссий>ска? Нельзя ли тебе не уезжать до осени? Если не уедешь, то даю честное слово побывать у тебя летом. <...> на долги. Мёртвые и таланты сраму не имут. Колька 3000 должен и — ничего! А хорошо бы мы с тобой пожили! Отъезд твой мне тем более не по нутру, что я уверен, что Питер тебе ничего не даст, кроме новых долгов... Погоди до осени! Я буду в Питере, познакомлю Григоровича и прочих с твоей персоной и — кто знает? — Григорович действ<ительный> ст<атский> советник и кавалер... Он скорей найдёт для тебя, чем ты... Его все министры знают... Так помни же: копти над рассказами. Сужу по опыту. Пиши. Напиши матери. Сообщи мне маршрут, как к тебе ехать. Кланяюсь.

Твой А.Чехов.

———

Чехов — M.E.Чехову
11 апреля 1886 г. Москва.

Пишу Вам, дорогой мой дядя, в страстную пятницу под субботу, но так как это письмо будет получено Вами после 13-го, то я имею полное право заочно поцеловаться с Вами три раза, получить от Вас ответ "Воистину воскрес", а если позволите, то и гривенничек. Итак: Христос воскрес! Поделите этот привет с тётей, братьями и с сёстрами, которых поздравляю и целую. Всем желаю счастья, покоя и мира, Вам же лично, дорогой мой, желаю того, что может пожелать человек глубоко уважающий и преданный. <...>

После Вашего отъезда, перед Рождеством, приехал в Москву один петербургский редактор и повёз меня в Петербург. Ехал я на курьерском в I классе, что обошлось редактору не дешёво. В Питере меня так приняли, что потом месяца два кружилась голова от хвалебного чада. Квартира у меня была там великолепная, пара лошадей, отменный стол, даровые билеты во все театры. Я в жизнь свою никогда не жил так сладко, как в Питере. Расхвалив меня, угостив, как только было возможно, мне дали ещё денег рублей 300 и отправили обратно в I классе... Оказалось, что в Петербурге меня знают гораздо больше, чем в Москве.

Медицина моя подвигается помаленьку. Нашим раздолье: даже Федосья Яковлевна у меня лечится; недавно лечил Ивана. Иметь у себя в доме врача — большое удобство!

Писанье моё, это побочное занятие, подвигается своим порядком. Я уже работаю в самой большой петерб<ургской> газете — в "Новом времени", где мне платят по 12 коп. за строчку. Вчера я получил из этой газеты за 3 небольших рассказа, помещённых в трёх номерах, 232 рубля. Чудеса! Я просто глазам своим не верю. А маленькая "Петербургская газета" даёт мне 100 руб. в месяц за 4 рассказа.

Но это не так важно, как важно следующее. В России есть большой писатель Д.В.Григорович, портрет которого Вы найдёте у себя в книге "Современные деятели". Не так давно, нежданно-негаданно, не будучи с ним знаком, я получил от него письмо в полтора листа. Личность Григоровича настолько почтенна и популярна, что Вы можете представить моё приятное изумление! Привожу Вам места из его письма: "...у Вас настоящий талант, талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколения... Мне минуло уже 65 лет; но я сохранил ещё столько любви к литературе, с такою горячностью слежу за её успехом, так радуюсь всегда, когда встречаю в ней что-нибудь живое, даровитое, что не мог, как видите, утерпеть и протягиваю Вам обе руки... Когда случится Вам быть в Петербурге, надеюсь увидеть Вас и обнять Вас, как обнимаю теперь заочно".

Письмо велико, и нет времени переписать его; при свидании прочту Вам его. Оно очень симпатично. Если музеи ценят письма таких людей, то как же мне не ценить их? Ответил я на это письмо так: "Как Вы, мой дорогой, горячо любимый благовеститель, обласкали мою молодость, так пусть Бог успокоит Вашу старость!"

Ответ мой растрогал старика. Я получил от него другое большое письмо и карточку. Второе письмо его великолепно.

На Фоминой неделе я еду в Петербург, куда меня зовут. Там я теперь модный человек. В мае мы переедем к Киселевым на дачу, куда я Вас приглашаю, а позднее летом я приеду к Вам. Вероятно, летом увидимся и потолкуем досыта... Летом мне нужно быть на юге по делу.

У мамаши радость: Иван получил в Москве казенную школу, где он будет самостоятелен. Квартира у него в 5 комнат казенная. Прислуга, дрова и освещение тоже казённые... У папаши тоже радость: тот же Иван купил себе фуражку с кокардой и заказал учительский фрак со светлыми пуговицами.

Николай сейчас работает сильно, но болен глазами.

Сегодня я накупил себе одёжи и выглядываю совсем франтом.

Сегодня был у меня Шехтель, который у меня лечится и платит мне по 5 р. за совет. Он у нас будет разговляться. Жаль, что Вас с нами не будет на Пасху! А разговеться есть чем. Мы бы и спели вместе, как будем петь, когда вернемся из заутрени.

Сейчас зазвонили в Храме Христа-Спасителя.

Буду ждать от Вас письма (Якиманка, д.Клименкова). Если в Питере найдётся свободная минутка, то напишу Вам оттуда, а пока прощайте и не забывайте любящего и уважающего Вас А.Чехова.