Непрощённое воскресенье

Растянув до предела меха, гармонист на мгновение замирает, обводит загадочным взглядом публику и резко сжимает, выдавливая знакомую мелодию.

— Эх! — в унисон гармони протяжно вскрикнул бородатый мужик, толкнул локтем в бок рядом сидящую женщину с высоченной халой на голове и весело затопал под столом ногами.

Отодвинув лавку, гости, как по команде, цепочкой начинают выбираться в центр комнаты.

Застучали каблуки, заскрипели половицы, завизжали дамы, запыхтели мужики. Все кинулись в пляс, как будто только и ждали этого «эх!».

Сразу становится жарко, воздух наполняется запахом пота, сладких духов и чеснока. Чеснок источает гора индюшачьих ног на расписном металлическом подносе.

Хозяйка поставила пышущее ароматом блюдо на стол перед молодыми. По обилию острых специй можно легко угадать руку кухарки. Любовь Филипповна приправляла чёрным перцем всё, вплоть до салата оливье на Новый год. И свадьба не стала исключением.

Рыжий соус, сдобренный не только чесноком, но и всё тем же чёрным перцем, заколыхался из стороны в сторону и выплеснулся тонкой струйкой на белую расшитую гладью скатерть, добавив к рисунку жёлтое в чёрную крапинку пятно.

Вздох досады вырвался из груди хозяйки. Смочив собственной слюной край кухонной салфетки, она попробовала оттереть пятно, хотя знала, что томатная отметина не отстирается, и скатерть скорей всего придётся выкинуть.

Ну и чёрт с ней, с этой скатертью! Жалко, что ли? Тут такое событие.

Любовь Филипповна пододвинула блюдо, прикрывая им размазанное пятно. Вот так, и не видно совсем. Махнула полотенцем. Села на край лавки.

Томочка! Её девочка! Доченька! Любимица! Её первенец! Долгожданный! Спасительный!

Любовь Филипповна окинула взглядом всех своих отпрысков, а их у неё немало — семеро. Толька, Шурка, Юрка, Витька — вон какие взрослые уже. Шурик с Толиком в её породу, Юрка с Витькой похожи на мужа, Василия. Ниночка с Люсей — девчонки ещё совсем, тоже такие разные. Но самая любимая, конечно же, Томочка. И это понятно.

Любовь Филипповна вздохнула, вспоминая своё печальное прошлое. Если бы не Вася, что бы с ней сталось…


Любовь Филипповна окинула взглядом гостей, подхватила со стола белую накрахмаленную салфетку, вскочила и, пританцовывая и расталкивая гостей, направилась в центр зала.

— А ну… кто целоваться не боится, тот танцует «Пеленицу»!

Гармонист дёрнулся, словно пронзённый током, и рванул меха. Пальцы шустро забегали по кнопочкам. Закружила, завертела в хороводной пляске заводная молдавская мелодия.

Каблуки на новых туфлях бойко отбивают чечётку. Огромные, почти с ладонь бляхи вздрагивают при каждом ударе, норовя оторваться, а сияющая разноцветьем брошь на груди подпрыгивает, обдавая присутствующих радужными переливами. Любовь Филипповна вращает над головой салфеткой, задорно подмигивая двигающимся по кругу мужчинам и женщинам. Раскраснелась, чёрные волосы выбились из свёрнутой в крендель причёски, а она всё вращает, вращает. Наконец топнула ножкой и направилась к кучерявому брюнету, обвила его шею салфеткой и потянула к себе, уводя в центр круга и там уже, в центре, закинув руки за шею, впилась долгим, смачным поцелуем. Всё по правилам. Хороший танец «Пеленица». Весёлый. Заводной. Всем нравится.

Игра продолжается. Разрумяненный то ли танцем, то ли поцелуем Степан вырвал из рук Любовь Филипповны салфетку и, пританцовывая, закружил в поисках следующей жертвы.

Жарко. Проскользнув между цепочкой хороводящих, Любовь Филипповна устремилась к выходу. Потянулась за ручкой, но дверь дрогнула и сама открылась ей навстречу. На пороге, словно приведение, показалась худая белокурая женщина. Угловатые черты, белёсые ресницы и брови, обескровленное лицо — альбинос на юге явление редкое, почти экзотическое. Она — другая. Совсем непохожая на местных красавиц — ярких, чернобровых, и потому кажется ужасно некрасивой и чужой.

Любовь Филипповна смерила незваную гостью взглядом с головы до ног и перегородила вход.

— Ты кто такая?

Женщина-альбинос не ответила. Даже не посмотрела на Любовь Филипповну. Её взгляд ни добрый, ни злой направлен сквозь хозяйку.

— Ну, что застыла, как изваяние? — Любовь Филипповна почувствовала внутри непонятный трепет. — Чего надо? Аль за кем пришла?

Женщина не двигалась, не отвечала и не отводила взгляда. Любовь Филипповна обернулась, стараясь проследить направление. Взгляд устремлен в толпу танцующих. Но не на них смотрела странная женщина-альбинос, она смотрела сквозь них. Смотрела на её Томочку.

Что за чёрт? Кто это? Что ей нужно?

— А ну пошла отсель! — Любовь Филипповна, выгнув спину, грудью попёрла на гостью.

— Подождите, — тихим, спокойным, но твёрдым голосом произнесла незнакомка. — Я к Феликсу.

— К какому ещё Фели… — взвизгнула Любовь Филипповна, осеклась и внезапно отступила.

Гармонь, допев музыкальную фразу, последовала её примеру и, сдвинув меха, замерла. Танцующие недовольно глянули сначала на гармониста, затем дружно перевели взгляд на Любовь Филипповну и её экзотическую гостью. Воцарилась небывалая для свадьбы тишина. Женщина, глядя в одну точку, прошествовала к столу молодожёнов и остановилась перед дымящими чесноком индюшачьими ножками.

— Здравствуй, Феликс!

Тамара удивлённо посмотрела на своего жениха, теперь уже мужа, лицо которого стало таким же белым, как и у альбиноски.

— Феликс?! — непонимающе выдавил Степан и толкнул локтём супругу, ту самую тётку с халой на голове.

— Здравствуй! Не узнаёшь?

Лицо жениха из белого стало зелёным.

— Вы что-то путаете, дамочка! Это не Феликс, — загоготал Степан, стараясь разрядить обстановку, но никто его не поддержал. Женщина с халой ткнула мужа в бок и громко цыкнула. — Ну чего, чего? Он же Павлик, — развёл руками Степан.

— Павлик? — «привидение» развернулось к Степану. — Значит Павлик?!

— Чего вам нужно? — не выдержала Тома.

— Теперь уже и не знаю. Нужен ли?

— Да что такое? — не выдержала Машка, лучшая подруга Любовь Филипповны и по совместительству жена Степана. — Люба, что происходит? Кто эта женщина? Чего ей здесь надо? Вася, ты куда смотришь?

Василий Евстафьевич растеряно перевёл взгляд на Машку, потом на свою супругу и пожал плечами.

— Так он и есть Феликс.

— Цыц, — очнулась баба Люба и пошла в наступление на гостью. — Ты кто?

— А я жена Феликса, — усмехнулась женщина и развернула взгляд в сторону жениха. — Хотя ты теперь Павлик. Ты только имя сменил или фамилию тоже?

— Как жена? — Тамара вскочила со своего места.

— Да вот так. — Женщина щёлкнула «поцелуйчиками» и вынула из сумки серую книжицу. — Вот — свидетельство о браке. — Протянула Тамаре, но подскочившая баба Люба выхватила документ.

***

— Тамара Погода, — улыбнулась красивая черноволосая девушка, скромно высвобождая ладонь из его руки.

— Ну а я — Павлик Морозов, — высокий юноша в гимнастёрке и сапогах, три минуты танца смело прижимавший её к себе, удержал ладонь. — Может, ещё потанцуем?

— Мне домой пора. Мама будет ругаться.

— Строгая она у тебя.

— Строгая, да. Если до девяти не приду, братьев пришлёт.

— Братьев?

— У меня их четверо.

— Ого.

— И ещё две сестры.

— И что всех пришлёт?

— Не всех. Только старших — Толика и Шурика. Витька малой ещё.

— Весело вам, наверное. В такой-то семье большой.

— По-разному бывает. Иногда и подерёмся, но вообще да, весело.

— А если я тебя украду?

— Как это…

— А так, украду и увезу.

— Куда?

— В Литву.

— В Литву? А что там в Литве?

— Там мой дом.

— Так ты же служишь, — Тамара наконец высвободила ладонь и подозрительно прищурила миндалевидные глаза.

— Так я же не вечно в армии буду, совсем чуть-чуть осталось, несколько месяцев, и я свободен… — мечтательно закатил глаза Павлик.

— Я не хочу в Литву. Мне и здесь хорошо. Да и матери помощь нужна. Тяжело ей с такой оравой.

— Тогда здесь останемся. А детишек… своих заведём.



***

Нехорошо, когда отношения начинаются со лжи. Может и нехорошо, но если влюбилась «по уши», если жить без него не можешь? Да и что это за ложь? Ну подумаешь, назвался человек чужим именем, можно сказать пошутил. Разве это преступление? Правда, непонятно зачем, и почему так долго скрывал настоящее имя. Ведь и подругам и родителям и всем, всем, всем представлялся, как Павлик Морозов. И что теперь? Теперь, когда выяснилось, что никакой он не Павлик, и никакой не Морозов, а Феликс Вилутовичус, родом из далёкого литовского города Каунас, как объяснить это окружающим? Шутка затянулась, и как исправлять положение, если выяснилось всё уже в Загсе?

Конечно, родителям это не понравилось.

— А вдруг он преступник какой? — предположила Любовь Филипповна.

— Не может он быть преступником, он же служит, — отмёл подозрения Василий Евстафьевич.

— Пусть паспорт покажет, — строго потребовала от дочери мать.

— У него нет паспорта.

— Как нет.

— Какой паспорт, Люба, они же его сдают, — подтвердил отец, — у них при себе только военные билеты.

— А как же вы заявление подали? — всё больше недоумевала Любовь Филипповна.

— Так по военному билету и подали, мама.

— И что там написано?

— Написано, что Феликс он, Вилутовичус.

— А может это чужой билет? Может он его украл… у сослуживца, — не унималась мать.

— Да ладно тебе придумывать…

— Ничего он не крал, а Павликом назвался, потому что выговорить проще… так он говорит.

— Говорит он… куда уж проще… а что я теперь соседям скажу, родственникам… Что?

— Так может, не будем ничего менять, пусть так и остаётся Павликом. Какая разница, все уже привыкли, да и он откликается, — хохотнул Василий Евстафьевич.

— Что, значит, откликается, он что собака? — распылялась Любовь Филипповна.

— Послушай, твоя Машка тоже по паспорту Матильда, однако никто её так не зовёт.

— Машка… — задохнулась Любовь Филипповна, не зная, чем отбиться. — Но фамилию-то она свою носит.

— Да ладно, мать, не злись, скажем, что это шутка такая.



***

В одиноком окне застыл печальный закат. Слабый свет лампочки растянул по стенам маленькой комнатки уродливые тени. Тамара прижалась щекой к печке. Не тепла ищет её душа. Холода. Фата повисла на одинокой шпильке, прилипшей, застрявшей в спутанных залакированных волосах. Рванула со всей силы. Но боль физическая не заглушила душевную. Даже на мгновение.

— Вы не расстраивайтесь. — Женщина — альбинос смотрит не зло, скорее участливо. — Я не возвращать его приехала. Просто в глаза посмотреть.

Любовь Филипповна прячет голову в жилистые руки, сжимая готовые лопнуть сосуды на висках. Чувствует, как бьётся под пальцами жилка, пульсирует барабанной дробью. Что сказать? Что сделать? Сердце её готово лопнуть, разорваться на миллион мышечных лохмотьев. Впервые ей нечего сказать. Нечем утешить.

— Вижу я, любит он вас. И вы его тоже, — продолжает бубнить гостья. — Пусть уж остаётся. Только… у меня просьба… сына… сына пусть не забывает.

— Ууу, — протяжно застонала Тамара, сморщив красивое лицо.

— Убью гада, — наконец выдавила из себя Любовь Филипповна, подскочила с табуретки и выбежала из комнаты.

Экзотическое привидение исчезло так же, как и появилось. Как будто и не было его. И разоблачения не было. И последующих за ним событий.

Утром следующего дня Павлик-Феликс, в грязном свадебном костюме с сине-фиолетовыми синяками на лице и других частях тела осторожно приоткрыл дверь маленькой комнатки, перешагнул неуверенной ногой порог и плюхнулся на колени перед печкой. Тамара так и просидела всю ночь, прижимаясь щекой к холодным кирпичам, в той же позе, и с тем же остановившимся взглядом.

— Прости.

Тёмные миндалевидные глаза дрогнули и забрызгали горькими горошинками слёз.

— Кто тебя так?

— Братцы твои разукрасили. — Павлик уткнул лицо в белый шёлк платья. — Ну и пусть. За дело, я понимаю. Без претензий. Главное, чтобы ты простила. Простишь?

Тамара отвернула заплаканное лицо.

— Я только тебя люблю. И кроме тебя мне никто не нужен. Никто. Если простишь, обещаю, что никогда об этом не пожалеешь. Всё для тебя сделаю, ни в чём нуждаться не будешь. В доску расшибусь, но ты будешь жить в достатке, как сыр в масле кататься… нет, не так… как королева будешь… всё лучшее тебе, тебе, Томочка… ты только прости и поверь.

Он сжал крепкими руками её колени и сам разрыдался.

Тихонько скрипнула дверь в сенцах. Любовь Филипповна неторопливо вошла в комнату.

— Ну, буде, дочка. — Оттолкнула незадачливого зятя. — Иди отсель, умойся, в порядок себя приведи. — Повернула сухой ладонью избитое лицо. — Эко они тебя расписали. И правильно сделали, добавить бы ещё, — замахнулась вафельным полотенцем, ударила воздух, — ну да хватит с тебя. Значит так, я всё улажу — скажем, что девка эта чокнутая. Про Литву свою и всех, кто там у тебя остался, забудь. Здесь теперь твой дом, понял?

— Мама, там же ребёнок остался, — всхлипнула Тамара.

— И про ребёнка забудь, понял?

Павел кивнул головой.

— Мама, я ей обещала… что ребёнка…

— Цыц, я сказала. Нет никакого ребёнка. Был, да сплыл. А если узнаю, что ты на две семьи живёшь, что деньги туда отсылаешь или ещё чего, прокляну. И синяками тогда не отделаешься, ты меня понял?

— Понял, — снова кивнул Павел.

— Мама, — всхлипнула Тома.

— Не «мамай», я в этом доме хозяйка, и я решаю. Про то, что было раньше и что произошло вчера, забыли, как будто и не было. Позора в своём доме я не допущу. Рты всем закрою, а ты уж, будь добр, исполни свою часть обещанного. И чтоб Тома моя, как королева ходила.

— Обещаю. — Павел поднялся с колен, подхватил невесту на руки и понёс на кровать.

— Ну ладно, вы тут помиритесь пока, а потом обедать приходите. — Любовь Филипповна взмахнула полотенцем и скрылась в сенцах.



***

Семь лет с тех пор минуло. Многое забылось, многое простилось, никто про скандальный случай на свадьбе уже и не вспоминал. А если невзначай кто и вспомнит, то вслух не скажет. Умела Любовь Филипповна людям рты закрывать. На этот случай всегда была припасена какая-нибудь щекотливая информация про того, кто язык за зубами держать не умеет.

И Павел слово своё сдержал. Мужиком он оказался хозяйственным, трудолюбивым, да и семьянином отличным. Деньги в молодой семье не переводились. Через год стали жить отдельно, сняли по соседству полдома. Тамара с годами ещё краше стала, и впрямь королева. Всё у неё лучшее. Откуда только бралось? И платья, и туфли, и сумочки разные. А уж какие серьги и броши, кольца, да браслеты у неё в шкатулочке хранятся — на зависть всем товаркам.

Жить бы, да радоваться. Что ещё надо?

— Должен вас огорчить, Тамара Васильевна, — старый врач снял круглые очки, трясущейся рукой вынул из пластмассового коробка бланк рецепта и принялся протирать им окуляры. Бумага не слушалась, выскальзывала, он попробовал смять её, но передумал и бросил в урну. Поднял близорукие глаза, вздохнул: — вы никогда не сможете иметь детей.

— Но почему, почему? — голос сорвался и затих.

— Увы, — развёл руками доктор. — У вас очень редкое заболевание. Это даже не заболевание…

— А что, что? — испуганно прохрипела Тамара. — Что со мной, доктор?

— У вас недоразвит главный женский орган, в медицинских кругах это называется — «детская матка». К сожалению, такое не лечится.

Тамара почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног. Её стало знобить, как будто не лето было на улице, ни сорокаградусная жара, а стужа.

Доктор внимательно посмотрел на пациентку, отодвинул ящик стола, вынул тёмный стеклянный пузырёк и ватный шарик, плеснул на него жидкостью из пузырька и протянул Тамаре.

— Понюхайте.

Тамара, ничего не понимая, протянула руку за ватой и в этот момент потеряла сознание.
Полностью книгу "Непрощённое воскресенье вы можете прочитать на Ридеро, Литрес, Амазон и Букмейт.