Чужая жизнь

Лифт не работал, и на шестой этаж пришлось подниматься пешком. К своим сорока четырем годам Олег имел грузное, неповоротливое тело и сильную одышку, но ни разу не остановился, чтобы передохнуть. Застыл он только перед самой квартирой, сразу став робким и нерешительным. Он был здесь только один раз.

- С женой моей так и не познакомился, - сказал тогда Гриша, - ну ладно, потом как-нибудь.

Олег всё не решался нажать кнопку звонка, но тут где-то внизу, совсем близко, громко хлопнула дверь, раздались голоса, и он сразу почувствовал себя застигнутым за каким-то постыдным делом, хотя ничего предосудительного он не совершил. Дверь, перед которой стоял в нерешительности, вдруг показалась не преградой, а спасительным убежищем от посторонних глаз.

- Кто? - строго спросили Олега, когда он наконец нажал кнопку звонка.

Он тут же замялся, как будто у него не было точного ответа на этот вопрос. Ему было неуютно сейчас оттого, что его видят, а он - нет, он как будто какая-то инфузория, которую разглядывают под микроскопом дверного глазка.

- Я... Я... Мне Гриша звонил, - замялся Олег, - он сказал, чтобы я пришёл.

Переступив порог, Олег боялся сделать лишнее движение, чтобы не запачкать ковер, и не мог снять ботинки, потому что его не пригласили пройти в комнату.

- Вы зачем пришли?

Странно. Идя сюда, Олег почему-то совсем не задумывался о том, как Она будет выглядеть. И сейчас тоже он как будто смотрел сквозь неё, словно надо было из пазлов собрать картинку лица стоящей перед ним женщины.

- Так зачем вы пришли?

- Мне Гриша звонил. Он сказал... Сказал, чтобы я.. Вот.

- А вы не знаете, что с ним случилось?

Тут пазлы наконец сложились в лицо. Очень усталый взгляд, кирпичной тяжести ресницы, губы, с которых, как штукатурка от старых стен, слезает помада, спутанные волосы.

- Я знаю. Конечно, я знаю.

- А откуда же тогда он вам звонил? С того света?

- Нет. За два дня до того, как это случилось.

- Да? Ну, пойдемте, расскажете, - наконец пригласила она его пройти на кухню.

- Обычно предлагают чай или кофе. У меня только чай. И к чаю ничего нет. Не до того в эти дни. Замучилась с похоронами. А почему, кстати, вас не было там?

Она посмотрела на Олега таким взглядом, как будто оценивала степень его незначительности, может, просто не заметила его у гроба мужа.

- Я...я хотел, - стал оправдываться Олег, и слова бежали, толкались, сбивали друг друга, - я...просто....я...хотел... я... мне было не отпроситься с работы. Поэтому.

- Как вас зовут?

- Олег.

- «Олег», - она словно попробовала его имя на вкус, и тут же скривилась, будто оно оказалось с горчинкой, - не помню, чтобы он о вас что-то рассказывал.

Олег подумал, что у него нет никаких доказательств того, такого важного для него, звонка, и как ему доказать теперь, что он что-то значил для её мужа?

- Зато Гриша мне о вас рассказывал.

- Да? Интересно, и что же?

- Я знаю, что вас зоввут Ирина.

- О! Надо же! Как много, оказывается, вы обо мне наслышаны!

- Я даже был здесь.

- Где?

- Ну, вот здесь. В этой квартире.

- А это уже интересно!

- Мы с Гришей случайно тогда встретились. На улице. Он меня и позвал к вам. А вы на работе были. Так и не увиделись. Только сейчас вот.

- А вы вообще ему кто?

- Да мы на даче в детстве, каждое лето... Соседи.

И вдруг, произнеся эти слова, Олег почувствовал себя смелее. Как будто воспоминания о далеких днях детства могли защитить его от этой женщины. То, что он тоже был когда-то счастливым, делало его не совсем беспомощным перед недружелюбной вдовой. Он черпал силу в своих воспоминаниях. Тогда, давно, не яркое, чудное солнце, не веселое купанье, не сладостная нежность черники, не кладоискательская отрада - полное ведро самых крепких, больших, без единой червинки грибов, делало летние дни счастливыми. На целых три месяца тебя законно освобождали из школьных застенков, целых три месяца можно было не лицезреть смиренно бородавчатое лицо классной руководительницы, засыпать без страха, что тебя вызовут к доске, не бояться, что забудешь сменную обувь, и тебя остановят на пороге школы строгие дежурные. Лето милостиво даровало свободу и почти взрослую жизнь, в которой нет никаких опостылевших учителей, нудных уроков, дневников с оценками. Ты уже далеко-далеко от всего этого. Как будто вырос. Для Олега свобода была полной, поскольку избавляла ещё и от родительской опеки. Каждое лето его с бабушкой отправляли на дачу. Дача была хоть и найдена однажды по объявлению, но воспринималась уже, как своя, родная. А хозяева оказались так радушны, что Олег возвращался к ним каждое лето, словно к близким людям, в свою комнату на втором этаже большого двухэтажного дома. Дача находилась в Лисьем Носу. Олег не знал, откуда взялось это название, но в причудливом сочетании слов чудилось ему что-то милое, по доброму смешное, сказочное.

- Я поняла, вы соседи по даче, - сказала Ирина, так и не предложившая Олегу чаю, который обещала, - но что он вам сказал, когда звонил?

- Он... он сказал, что повесится.

- Надо же! Вас он хотя бы предупредил, а меня вот не удосужился!

- Я испугался... А потом он мне сказал, чтобы я пришёл, к вам.

- Зачем?

- Понимаете... У нас с Гришей с самого детства одна страсть. Старинные монеты. И вот тогда, в детстве, я когда у него увидел одну монету, редкую, так сразу предложил на что угодно обменять. А он ни в какую. Я о ней все время мечтал. Такую же искал, не мог найти. Дни и ночи о ней грезил. Мы и когда встретились случайно, Гриша мне её показал. Вот, говорит, «твоя любимица лежит». И когда он мне позвонил, он не сразу сказал, что повесится.. Он мне про монету сначала... «Заберёшь её, я Ирку предупрежу», - сказал. Он вас не предупредил, видимо, да?

- А вас вообще не интересует, почему он это сделал?

- Почему решил расстаться с монетой?

- Да нет, черт возьми! Почему он повесился! Как бы друг ваш, да? Детства. Не интересно, нет?

- Но я не привык вмешиваться в чужие дела.

- Но что-то он говорил вам? Про меня что он вам рассказывал? Ничего?

- Только то, что вас зовут Ирой.

- Знете, когда он это с собой сделал, очень многие, да все почти были удивлены, А вы вот нет.

- Так он же меня предупредил.

- А почему только вас?

- Ну, я же говорю: чтобы мне сказать о монете, что он мне её отдаёт.

- Какой шикарный жест!

- Да, Гриша был способен на благородные поступки. Он однажды девочку спас, когда она тонула. В Лисьем носу. Он вам не рассказывал?

- Нет. А вам он о другой девочке не говорил, нет?

- О какой? - насторожился Олег.

- О нашей дочери. Её, видимо, тоже дома не было, когда он вас сюда приводил?

- Нет.

- Она сейчас у бабушки. Вы представляете, какая травма для ребёнка?! Она боится, что её в школе дразнить начнут. У вас вот дети есть?

- Нет.

- Он предал нас. Он всех нас предал. И меня он, в отличии от вас не предупредил, чтобы я успела хоть как-то морально подготовиться. Прихожу, а он в петле. Хорошо, я первая его увидела, а не дочь. Вот зачем, зачем он это сделал?!

Вопрос прозвучал очень резко, зло, на грани начинающейся истерики. Олег бы давно встал, извинился, ушёл, но заветная монета была мечтой его детства. Гриша её великодушно подарил ему перед смертью. А теперь приходится клянчить, унижаться.

Идя сюда, Олег и так опасался. После двух неудачных браков он стал бояться женщин. Вторую жену он застал дома с любовником. «Наконец-то!, - обрадованно воскликнула та, - я уж, нарочно, попросила Славу задержаться. Неудобно было как-то тебе сказать. Хотела чтобы ты сам нас застал, чтобы своими глазами увидел, чтобы пути назад не было. Так, словами тебе и не скажешь, ты как ребёнок. Плакать начнёшь, уговаривать меня остаться».

Первая жена, оказалось, вышла за Олега замуж только чтобы продать его квартиру и переписать на себя. Сначала она говорила, что нашла для них уютый коттедж. А потом призналась. «А что ты хочешь?! За женщину нужно платить. Ты жил со мной? Неужели ты думал, что такой мозгляк, как ты, может просто так жить с такой шикарной женщиной, как я? Платить надо, дружок».

А ведь с той тонущей девочкой, которую спас Гриша, они подружились. Вместе собирали чернику и грибы, играли в бадминтон, катались на велосипеде, а один раз даже поцеловались. Поцеловались, когда она пришла и сказала, что завтра уезжает в другой город. Наверное, навсегда.

Вспоминая ту нежную, хрупкую девочку, Олег не мог представить, что из неё могла бы в будущем вырасти такая жена, какие достались Олегу. Да и когда сам-то он успел стать не весёлым, беззаботным, ловким мальчишкой, а неповоротливым толстяком с одышкой, тоже было ему непонятно

- Я, наверное, вас задерживаю, - сказал он, - вы извините. Просто Гриша сказал прийти.

- А вы вообще не задумывались о том, что его можно было как-то остановить? Он же вам позвонил, а не кому-то другому!

- Но он мне позвонил только потому что хотел отдать мне монету. Вы даже не спрашиваете, какую! Он знал, что она для меня значит. А так, мы давно не дружим близко. Столько лет прошло.

- Монета для вас значит! А его жизнь - так, ничего особенного?!

- Вы меня извините. Наверное, я пойду.

- Но неужели у вас не дрогнуло ничего? Человек вам говорит о том, что собирается сделать. А, что ж это я?1 Вы, наверное, обрадовались. что коллекцию удастся пополнить.

- Зачем вы так...

Глядя на стоящую перед ним Ирину, Олег наконец окончательно понял, что никогла не женится в третий раз.

- И всё-таки неужели у вас такой строгий начальник? На похороны не мог отпустить?

Олег ни у кого не отпрашивался. Ему было неприятно, страшно увидеть мёртвого Гришу. Поэтому он не пришёл на похороны. Он ждал, когда пройлут два дня, после которых можно будет прийти за монетой. Гриша ему сказал прийти через два дня.

- Давайте я вам заплачу.

- За что?

- За монету. Я куплю её у вас. Вам-то она не нужна. Не так уж она и дорого стоит. Просто редкая очень. Для меня это мечта детства. А для вас так, ничего. Сколько скажете, я заплачу. У меня деньги есть.

Она посмотрела на него так презрительно, как будто хотела сказать «если б при вашей внешности, у вас ещё и денег не было»...

- Скажите сколько!

- Да нет, спасибо. Я оставлю её на память о дорогом супруге.

Смотря в колючие глаза Ирины, Олег вдруг почувствовал, что сейчас, вот прямо в эту минуту, происходит что-то очень важное, непоправимое, безвозвратное. Ещё вчера он чувствовал какую-то, пусть и очень хрупкую связь со своим детством, что-то связывало весёлого мальчика и неповоротливого толстяка вместе. А теперь собственное детство внезапно перестало быть родным. Как будто та, давно прожитая на даче жизнь, была не его, словно он случайно увидел её по телевизору, и никак не был к ней причастен.